Ксенофонт. Воспоминания о Сократе.

Книга вторая

Глава 4. [Разговор о друзьях]

Слышал я однажды разговор Сократа также о друзьях, из которого, казалось мне, можно извлечь очень много пользы при выборе друзей и обхождении с ними.

От многих, говорил он, он слыхал, что из всего того, что приобретает человек, самое лучшее — добрый и надежный друг; но, как он видит, большинство людей обо всем заботится больше, чем о приобретении друзей. Дома, земли, рабов, скот, домашние вещи люди усердно приобретают и стараются сохранить то, что есть; что же касается друзей, этого величайшего сокровища, по их словам, большинство не заботится ни о приобретении их, ни о сохранении тех, какие есть. Мало того, во время болезни друзей и слуг некоторые к слугам приглашают врачей и вообще стараются достать все, что нужно для их здоровья, а на друзей обращают мало внимания; когда умирают те и другие, о рабах жалеют и смерть их считают ущербом для себя, а в смерти друзей не видят никакого убытка; ни одну из вещей своих не оставляют без ухода и без присмотра, а друзей, нуждающихся в заботе, оставляют без внимания. Кроме того, большинство людей знает своим вещам счет, хоть бы их было у них очень много; а друзей, хотя их и мало, не только числа не знают, но даже, начавши пересчитывать их кому-нибудь, кто спросит, сперва назовут некоторых в числе друзей, а потом исключат: так мало думают о друзьях! А между тем, с какой вещью ни сравни хорошего друга, он окажется гораздо ценнее всякой: какая лошадь, какая пара волов так полезна, как добрый друг? Какой раб так привязан и предан? Какая вещь так пригодна на все?

Хороший друг является со своими услугами при всякой нужде друга, при устройстве как частных, так и общественных его дел; нужно ли ему благодеяние, друг посодействует; страх ли какой тревожит, он помогает, то принимая участие в его расходах и работе, то действуя вместе с ним уговорами или силой; в его счастье радуется больше него, в несчастье все налаживает. Где человеку служат руки тем, что работают, глаза тем, что заранее видят опасность, уши тем, что заранее слышат об опасности, ноги тем, что исполняют его намерения, там везде благодетельный друг оказывает не меньше услуг, чем они. Мало того, где иной сам для себя не делает, не видит, не слышит, не исполняет своего намерения, там часто друг делает это вместо своего друга. Несмотря на это, некоторые стараются ухаживать за деревьями из-за плодов, а о самом плодоносном предмете, который называется другом, огромное большинство людей заботится лениво, кое-как.

Глава 5. [Разговор с Антисфеном о выборе друзей]

Слышал я однажды еще другую беседу Сократа, которой, как мне казалось, он побуждал слушателей испытать, как велика стоимость их в глазах друзей. Он увидал, что один из его собеседников не заботится о друге, живущем под гнетом бедности. Тогда в присутствии самого забывшего свой долг друга и многих других он обратился к Антисфену с таким вопросом:

— Антисфен! Есть ли какие цены на друзей, как на слуг? Из слуг, например, один стоит мины две, другой — полмины, третий — пять мин, а иной — и десять; а Никий, сын Никерата, говорят, купил управляющего для серебряных рудников за талант. Так вот, — продолжал Сократ, — меня интересует вопрос, есть ли цены на друзей, как на слуг?

— Да, клянусь Зевсом, — отвечал Антисфен, — я по крайней мере больше хотел бы иного иметь другом, чем иметь две мины, другого не взял бы и за полмины, третьего предпочел бы даже десяти минам, а дружбу четвертого купил бы ценою любых сокровищ и трудов.

— Если это так, — отвечал Сократ, — то, пожалуй, хорошо было бы каждому испытать, насколько дорог он друзьям, и стараться быть как можно дороже, чтобы друзья не так легко ему изменяли. Я часто слышу — от одного, что ему изменил друг, от другого, что человек, которого он считал своим другом, предпочел ему мину, и тому подобное. Меня и интересует такой вопрос: как плохого слугу хозяин желает продать и отдает за что попало, не так же ли соблазнительно и плохого друга продать, когда представляется возможность получить больше, чем он стоит? А хороших слуг, вижу я, никогда не продают, как и хорошим друзьям не изменяют.

Глава 6. [Разговор с Критобулом о выборе друзей]

Казалось мне, что Сократ давал умные советы также и при решении вопроса, каких людей должно выбирать в друзья; такова нижеследующая его беседа.

– Скажи мне, Критобул, если бы нам понадобился хороший друг, как стали бы мы решать этот вопрос? Не правда ли, прежде всего надо искать такого человека, который не поддается чревоугодию, пьянству, сладострастию, сонливости, лени? Ведь человек, одержимый этим, не мог бы ни сам для себя, ни для друга делать, что нужно.

– Конечно, клянусь Зевсом, — отвечал Критобул.

– Значит, по-твоему, надо держаться подальше от того, кто подвержен этим слабостям?

– Конечно, — отвечал он.

— Ну а если это — мот, — сказал Сократ, — которому не хватает своих средств, который вечно нуждается в помощи окружающих и, если получит ее, не может вернуть долга, а если не получит, ненавидит отказавшего, — как по-твоему, и это — друг отяготительный?

– Конечно, — отвечал Критобул.

– Значит, и от него надо держаться подальше?

– Конечно, подальше, — отвечал Критобул.

— А если это — человек, умеющий копить, но жадный до денег, с которым поэтому трудно иметь дело, который брать любит, а отдавать не хочет?

– По-моему, — отвечал Критобул, — этот еще хуже, чем его предшественник.

— А если кто, из-за страсти к накоплению денег, ни на что не находит времени, кроме как на то, откуда может поживиться?

– По-моему, и от этого надо держаться подальше: ведь он будет бесполезен для товарища.

– А если кто — склочник, желающий доставлять друзьям массу врагов?

– Клянусь Зевсом, надо бежать и от этого.

– А если кто не будет иметь ни одного из этих недостатков, но оказывать ему добро соизволяет, а сам нисколько не думает платить добром?

– Бесполезен будет и этот. Однако, Сократ, какого же человека попробуем мы выбрать в друзья?

— Думаю такого, который, в противоположность предыдущим, воздержен в чувственных удовольствиях и вместе с тем домовит, покладист и стремится не отстать от людей, делающих ему добро, в отплате им добром и таким образом приносит пользу товарищам.

— Так как же нам это испытать, Сократ, до сближения с ним?

– При суждении о скульпторах, — отвечал Сократ, — мы не основываемся на словах их, а когда видим, что скульптор делал прежде статуи прекрасно, то верим, что он и впоследствии будет их делать хорошо.

— Ты хочешь сказать, стало быть, — заметил Критобул, — кто прежним друзьям делал добро, тот, очевидно, и последующим будет его делать?

– Да, — отвечал Сократ, — когда я вижу, что человек умел обращаться с прежде бывшими у него лошадьми, я думаю, что он сумеет обращаться и с другими.

— Ну, хорошо, — сказал Критобул. — А как нам сделать другом того, кого мы сочтем достойным дружбы?

– Прежде всего, — отвечал Сократ, — надо узнать волю богов, советуют ли они сделать его другом.

– А что же дальше, — спросил Критобул, — если и мы нашли это нужным и боги не против этого, можешь ли ты сказать, как его ловить?

— Клянусь Зевсом, — отвечал Сократ, — нельзя ловить его быстротою ног, как зайца, обманом, как птиц, и силой, как кабанов. Поймать друга против его воли — дело нелегкое; трудно также держать его в оковах, как раба, потому что к кому применяется эта мера, тот становится скорее врагом, чем другом.

— А друзьями как же становятся люди? — спросил Критобул.

– Говорят, есть какие-то волшебные напевы, посредством которых знатоки этого делают своими друзьями, кого захотят; говорят, есть также любовные зелья, посредством которых знатоки этого приобретают любовь, кого хотят.

— Так откуда мы можем узнать это? — спросил Критобул.

– Что Сирены пели Одиссею, ты слышал от Гомера; начало этого напева приблизительно такое:

К нам, Одиссей многохвальный, великая слава ахейцев!

– А всем людям, Сократ, Сирены пели этот напев и удерживали их, так что очарованные им не уходили от них?

— Нет, они пели так только тем, кто свою славу видел в добродетели.

– Ты хочешь сказать, что каждому надо петь какие-нибудь такие напевы, чтобы он, слушая их, не счел их насмешкой со стороны хвалящего?

– Да, он навлечет на себя скорее вражду и будет отваживать от себя людей, если, например, в похвалу человеку, знающему, что он мал, безобразен и слаб, будет говорить, что он красив, высок и силен.

– А другие какие-нибудь напевы ты знаешь?

— Нет, но слышал, что Перикл много их знал и что, напевая их согражданам, внушал им любовь к себе.

– А Фемистокл как внушил согражданам любовь к себе?

– Клянусь Зевсом, Фемистокл для этого употреблял не напевы, а наполнял отечество счастьем.

— По-видимому, ты хочешь сказать, Сократ, что если мы вздумаем приобрести дружбу какого-нибудь хорошего человека, нам самим необходимо стать хорошими людьми и на словах и на деле.

– А ты думал, — сказал Сократ, — что можно быть дурным человеком и приобрести хороших друзей?

— Да, я видал, — отвечал Критобул, — что и ораторы плохие бывают в дружбе с хорошими народными витиями, и люди, совершенно неспособные командовать войском, бывают приятелями хороших полководцев.

— А знаешь ли ты таких (об этом у нас и идет речь), которые сами никому пользы не приносят, а дружбу полезных людей умеют приобретать?

– Конечно, нет, клянусь Зевсом, — отвечал Критобул. — Но если невозможно дурному человеку приобрести дружбу благородных людей, то мне интересно знать, легко ли может благородный человек приобрести дружбу благородных людей?

— Тебя сбивает с толку, Критобул, то, что часто ты видишь, как люди, нравственные в своей деятельности и не позволяющие себе никаких позорящих поступков, вместо того, чтоб быть в дружбе, ссорятся между собою и относятся друг к другу хуже, чем к людям ничего не стоящим.

— И не только отдельные граждане, — заметил Критобул, — так поступают; целые государства, которые особенно заботятся о нравственности и не допускают позорных действий, часто бывают во враждебных отношениях между собою. При мысли об этом я прихожу совершенно в отчаяние насчет приобретения друзей. Дурные люди, вижу я, также не могут быть в дружбе между собою: как в самом деле люди неблагодарные, незаботливые, корыстолюбивые, вероломные, невоздержные могли бы стать друзьями? Поэтому мне кажется, дурные люди по самой природе своей вообще скорее враги, чем друзья. Но, по твоим словам, и с хорошими людьми дурные никогда не могут подружиться: как в самом деле люди, поступки которых безнравственны, стали бы друзьями тех, которым такие поступки ненавистны? А уж если и добродетельные люди ссорятся из-за первенства в государстве и из зависти ненавидят друг друга, то какие же еще люди будут друзьями, и в ком будет благожелательность и верность?

— Да, — сказал Сократ, — тут довольно пестрая картина, Критобул. От природы у людей есть отчасти дружественные чувства: люди нуждаются друг в друге, жалеют, помогают в работе и, понимая это, чувствуют благодарность друг к другу; отчасти же враждебные: если они считают одно и то же хорошим и приятным, то борются за обладание им; если расходятся в мнениях, то противодействуют друг другу; к вражде ведут также спор и гнев; равным образом подает повод к неприязни своекорыстие, к ненависти — зависть. Однако дружба пробирается через все эти препятствия и соединяет людей благородных. Благодаря своим высоким качествам, они предпочитают без отягощения владеть умеренным состоянием, чем путем войны быть хозяевами всего; несмотря на голод и жажду, они могут без горя делиться едою и питьем; хотя им приятны любовные отношения с молодыми красавцами, но они могут сдерживать свои страсти, чтобы не огорчать, кого не следует. Они могут также не только честно, без своекорыстия, владеть деньгами сообща, но и помогать друг другу; могут и споры улаживать не только без взаимного огорчения, но и к обоюдной пользе, и не давать гневу заходить так далеко, что после приходится раскаиваться. Зависть они совсем устраняют, — тем, что свое имущество предоставляют в собственность друзьям, а имущество друзей считают своим. Так не следует ли ожидать, что люди благородные и почести в государстве будут делить не только без вреда, но даже и с пользой друг другу? Кто стремится к почестям и власти в государстве, чтоб иметь возможность деньги воровать, людей притеснять и предаваться чувственным удовольствиям, тот, надо думать, человек бесчестный, низкий, неспособный подружиться с другим. Но если кто ищет почета в государстве лишь с целью ограждать себя от несправедливости и иметь возможность оказывать поддержку друзьям в правом деле и старается, достигнув власти, приносить пользу отечеству, почему такой человек не мог бы подружиться с таким же? Разве в союзе с благородными людьми у него будет меньше возможности помогать друзьям? Или он будет менее способен приносить пользу отечеству, имея благородных сотрудников? Нет, даже при гимнастических состязаниях видно, что если бы лучшим дозволялось сговориться и идти на худших, то они побеждали бы во всех состязаниях и получали бы все награды. Но там этого не дозволяют делать, а в состязаниях государственных, где люди благородные играют главную роль, никто не мешает трудиться на пользу отечеству, с кем кто хочет: так не выгодно ли государственному деятелю заручиться дружбой лучших людей и иметь в них сообщников и сотрудников, а не противников? Ясно также и то, что если кто и войну будет с кем-нибудь вести, ему понадобятся союзники, и притом в большем числе, если противники его будут люди благородные. А кто предлагает свои услуги в качестве союзников, тем надо делать добро, чтобы у них была охота ревностно служить. Но гораздо выгоднее делать добро лучшим, которых мало, чем худшим, которых много, потому что дурные требуют гораздо больше благодеяний, чем хорошие. Нет, Критобул, не бойся: старайся быть хорошим человеком и, ставши таким, начинай ловить благородных людей!

Пожалуй, и я мог бы оказать тебе содействие в охоте за нравственными людьми по своей склонности к любви: когда я почувствую влечение к кому-нибудь, я страшно, всем существом стремлюсь к тому, чтобы те, кого я люблю, тоже меня любили, те, по ком я тоскую, тоже тосковали по мне, чтобы тем, с кем мне хочется быть в общении, тоже хотелось общения со мной. И у тебя, вижу я, будет потребность в такой взаимности, когда тебе захочется подружиться с кем-нибудь: так ты не скрывай от меня, с кем ты захочешь подружиться, потому что благодаря стараниям понравиться тому, кто нравится мне, я довольно опытен, думается мне, в охоте за людьми.

Тут Критобул сказал:

– Да, мне давно уже хочется приобрести такие познания, особенно если одной и той же науки будет достаточно мне для охоты за людьми, хорошими душой и прекрасными телом.

Тогда Сократ сказал:

– Нет, Критобул, в моей науке ничего не говорится о том, чтобы удерживать прекрасных, налагая на них руки: и от Скиллы, я уверен, люди бежали потому, что она налагала на них руки; а Сирены ни на кого не налагали рук, а всем пели издали свои напевы, и потому все, как говорят, у них оставались и, слушая их, очаровывались.

Тут Критобул сказал:

– Я не стану налагать рук; учи меня, если у тебя есть какие сведения, годные для приобретения друзей.

– Так и уст не станешь прикладывать к устам? — сказал Сократ.

– Не бойся, — отвечал Критобул, — и уст не стану прикладывать к устам ничьим, если кто не прекрасен.

– Вот сейчас, — заметил Сократ, — ты сказал, Критобул, то, что идет вразрез с пользой. Прекрасные такого обращения терпеть не могут, а безобразные с удовольствием дозволяют это, воображая, что за душевные качества их называют прекрасными.

Тут Критобул сказал:

– Так, прекрасных я буду целовать, а хороших расцеловывать: поэтому не бойся и учи меня, как охотиться за друзьями.

Тут Сократ сказал:

– Так вот, Критобул, когда ты захочешь подружиться с кем, разрешишь ты мне пожаловаться ему на тебя, что ты от него в восторге и желаешь быть его другом?

– Жалуйся, — отвечал Критобул, — я знаю, никто не относится с ненавистью к тем, кто хвалит.

— А если я прибавлю еще такую жалобу, — продолжал Сократ, — что от восторга ты еще и расположен к нему, не подумаешь ты, что я хочу тебя очернить?

– Нет, и у меня самого, — отвечал Критобул, — является расположение к людям, которых я считаю расположенными ко мне.

— Значит, — продолжал Сократ, — мне можно будет так говорить о тебе тем, с кем ты захочешь подружиться; а если ты уполномочишь меня еще говорить про тебя, что ты заботишься о друзьях, что ничему не радуешься так, как добрым друзьям, что гордишься благородными поступками друзей не меньше, чем своими собственными, что радуешься благополучию друзей нисколько не меньше, чем своему собственному, и неустанно придумываешь средства к тому, чтоб у друзей оно было, что достоинство человека видишь в том, чтобы друзьям делать больше добра, а врагам больше зла6, чем они могли бы сделать, то, думаю, я был бы полезным помощником тебе в охоте за хорошими друзьями.

— Зачем же мне ты это говоришь, — сказал Критобул, — как будто не в твоей власти говорить про меня, что хочешь?

– Клянусь Зевсом, нет, как я слышал однажды от Аспасии. Она говорила, что хорошие свахи, у которых хвалебные отзывы соответствуют действительности, успешно соединяют людей брачными узами, а лживо хвалить они не решаются, потому что обманутые ими ненавидят равно друг друга и сваху. По-моему, это правильно, и я думаю, что не имею права говорить в похвалу тебе ничего, несогласного с истиной.

— Так вот ты какой друг мне, Сократ! — воскликнул Критобул. — Если у меня самого есть какое свойство, пригодное для приобретения друзей, ты готов помогать мне, а если нет, то сочинить в мою пользу ничего не захочешь?

– А чем, — спросил Сократ, — я могу, по-твоему, больше пользы принести тебе, Критобул, — если буду лживо расхваливать тебя, или если буду внушать тебе, чтобы ты старался быть хорошим человеком? Если так это тебе не ясно, то суди на основании вот каких соображений. Представь себе, что я захотел бы подружить тебя с каким-нибудь владельцем корабля и стал бы лживо расхваливать тебя, будто ты — хороший кормчий, а он поверил бы мне и отдал бы корабль в распоряжение тебе, не умеющему править рулем: есть у тебя какая надежда, что ты не погубишь и себя и корабль? Или представь себе такой случай из общественной жизни: я стал бы лгать гражданам и убедил бы их отдать государство в распоряжение тебе как выдающемуся полководцу, судье и государственному деятелю: как ты думаешь, что ты наделал бы и себе самому и государству? Или представь себе случай из частной жизни: я стал бы лгать гражданам и убедил бы некоторых отдать имущество в распоряжение тебе как опытному и заботливому хозяину: разве не оказалось бы при таком опыте, что ты — человек вредный, и разве не попал бы ты в смешное положение? Нет, Критобул, самый короткий, безопасный и честный путь — это стараться быть хорошим в той области, в которой хочешь казаться хорошим. Когда подумаешь о тех качествах, которые у людей называются добродетелью, то найдешь, что все они развиваются путем изучения и упражнения. Так, по моему мнению, Критобул, нам и следует [упражняться в добродетелях]; а если ты думаешь как-нибудь иначе, объясни.

Тут Критобул сказал:

– Нет, Сократ, мне совестно было бы возражать против этого: мои возражения были бы и низки и противны истине.

Глава 7. [Разговор с Аристархом о помощи друзьям]

Также и в затруднительных обстоятельствах друзей Сократ старался быть полезен им: если они происходили от незнания, он подавал им совет; если от бедности, учил их оказывать друг другу посильную помощь. Расскажу, что знаю о нем также и в этой области.

Однажды Сократ увидал Аристарха в мрачном настроении духа и сказал:

– Должно быть, у тебя тяжело на душе, Аристарх: отдай часть этой тяжести друзьям: может быть, и мы сколько-нибудь тебя облегчим.

Тут Аристарх сказал:

– Да, Сократ, я — в очень затруднительном положении. Когда у нас в городе началось восстание и многие бежали в Пирей, ко мне сошлись покинутые сестры, племянницы, двоюродные сестры, и столько их собралось, что теперь у меня в доме одних свободных четырнадцать человек. А доходов нет у нас никаких — ни от земли, потому что она в руках противной партии, ни от домов, потому что в городе народа мало. Домашних вещей никто не покупает; занять денег негде: скорее, кажется, на дороге найдешь, чем получишь взаймы. Тяжело, Сократ, смотреть на смерть родных, но и прокормить столько человек при таких обстоятельствах невозможно.

Выслушав это, Сократ сказал:

– Что же за причина, что Керамон, который содержит много людей, может не только добывать и себе и им средства к жизни, но еще столько у него остается, что он даже нажил состояние, а ты оттого, что содержишь много людей, боишься, как бы вам всем не умереть от недостатка средств?

– Потому что, клянусь Зевсом, — отвечал Аристарх, — он содержит рабов, а я — свободных.

— Кто же, по-твоему, лучше, — спросил Сократ, — свободные у тебя или рабы у Керамона?

– Я думаю, — отвечал он, — свободные у меня.

– Так разве это не срам, — сказал Сократ, — что он благодаря худшим живет в богатстве, а ты с гораздо лучшими — в бедности?

– Да, клянусь Зевсом, — отвечал Аристарх, — он ведь содержит ремесленников, а я людей, получивших воспитание свободных граждан.

— Так ремесленники — это люди, умеющие делать что-нибудь полезное? — спросил Сократ.

– Конечно, — отвечал Аристарх.

– Мука — полезная вещь?

– Очень даже.

– А печеный хлеб?

– Нисколько не хуже.

– А плащи мужские и женские, рубашки, солдатские накидки, рабочие блузы? — спросил Сократ.

– И это все — очень полезные вещи, — отвечал Аристарх.

– Неужели твои ничего этого не умеют делать? — спросил Сократ.

— Нет, все умеют, думаю.

– Разве ты не знаешь, что одним таким занятием, приготовлением муки, Навсикид не только себя со слугами может прокормить, но сверх того и множество свиней и коров, и столько у него еще остается, что он и в пользу города может часто исполнять разные литургии; а печением хлеба Киреб содержит весь дом и живет великолепно; Демей из Коллита работает солдатские накидки, Менон — тонкие платья, а огромное большинство мегарцев — рабочие блузы, и на это все они живут, — разве ты этого не знаешь?

– Да, клянусь Зевсом: они ведь покупают и держат у себя варваров, которых могут заставлять работать такие хорошие вещи, а у меня живут свободные, да еще родные.

— Так неужели оттого, что они — свободные, они не должны ничего делать, как только есть и спать? А другие свободные граждане? Кому, по твоим наблюдениям, лучше живется, и кого ты считаешь счастливее, — тех ли, которые живут в такой праздности, или тех, которые знают какое-нибудь полезное для жизни дело и занимаются им? Или ты обнаружил, что для усвоения нужных знаний, для запоминания выученного, для укрепления телесного здоровья, для приобретения и сохранения полезных для жизни предметов ничегонеделание и пренебрежительное отношение ко всему полезно людям, а труд и забота ни на что не годны? С какой целью твои родственницы учились тому, что они, по твоим словам, знают? Считали ли они эти знания непригодными в жизни и не имели в виду делать из них никакого употребления, или, наоборот, думали применять их на практике и извлекать из них пользу? Когда у людей больше благоразумия, — когда они ничего не делают или когда занимаются полезным трудом? Когда они бывают справедливее, — когда работают или когда ничего не делают, а только рассуждают о средствах к жизни? Мало того, теперь, думается мне, ни ты их не любишь, ни они тебя: ты видишь в них тяжкую обузу, а они видят, что ты тяготишься ими. А отсюда возникает опасность, что вражда будет расти, а прежняя симпатия — уменьшаться. А если, благодаря твоей инициативе, они станут работать, ты будешь любить их, видя в них полезных членов семьи, а они тебя будут ценить, заметив, что ты радуешься, глядя на них; вам приятнее будет вспоминать о прежних услугах, чувство признательности за них будет расти, а от этого ваши взаимные отношения будут более дружескими и родственными. Если бы они вздумали заниматься каким-нибудь позорным промыслом, тогда лучше было бы предпочесть смерть; но, как видно, их знания — вполне честные, вполне подходящие для женщины, по общему убеждению; а все люди очень легко, скоро, хорошо и охотно исполняют работы, которые знают. Итак, не думай долго и предложи им заняться работой, которая будет на пользу и тебе и им; они, наверное, с удовольствием тебя послушаются.

— Клянусь богами, — отвечал Аристарх, — твой совет мне кажется очень хорошим, Сократ; прежде я не позволял себе занимать, зная, что, истратив занятые деньги, я не буду иметь возможности их отдать; но теперь, думаю, решусь это сделать, чтобы было с чем начать дело.

После этого добыли начальные средства, купили шерсти, во время работы обедали, после работы ужинали, из мрачных стали веселыми; прежние косые взгляды сменились радостными; домочадцы любили Аристарха как покровителя, Аристарх ценил их как полезных членов семьи. Наконец он пришел однажды к Сократу и с радостью рассказал ему об этом, прибавив, что они упрекают его, что он в доме единственный дармоед.

Тогда Сократ сказал:

– А ты бы им рассказал басню про собаку. Когда животные еще обладали способностью речи, говорят, овца сказала хозяину: «Как странно ты поступаешь: мы доставляем тебе шерсть, ягнят, сыр, и ты нам ничего не даешь кроме того, что мы возьмем из земли; а собака ничего подобного тебе не доставляет, и ты ей даешь ту же пищу, которую сам употребляешь». Услыхав это, собака сказала: «Так и должно быть, клянусь Зевсом: я вас охраняю, чтобы и люди вас не воровали и волки не уносили; а не то вы, если я не буду вас стеречь, не сможете даже пастись: будете все бояться гибели». Тогда, говорят, и овцы признали право собаки на больший почет. Так вот, и ты им говори, что вместо собаки ты — сторож и попечитель и что благодаря тебе они ни от кого не терпят обид и живут, работая без опасения и с удовольствием.

Далее. - Указатели