НОВЫЙ ЛЕТОПИСЕЦ

215. О разгроме запасов по Коломенской дороге. Москве же стало большое утеснение от таборов, а по Коломенской дороге утеснение великое от Серпухова, от [полковника] Млоцкого, да тут же обосновался хатунский мужик по имени Салков, а с ним собрались многие русские воры, от него же более всего утеснения было. С запасами же проходили по одной Коломенской дороге, и ту отняли. Царь же Василий послал на Коломну воевод князя Василия Мосальского [с товарищами] и повелел ему собрать запасы всякие и идти с большой осторожностью. Князь же Василий собрался в Коломне с ратными людьми и со многими людьми пришел на Боршеву, не доходя до Бронниц три версты. Пришел же из Серпухова Млоцкий да тот вор Салков, князя Василия побили, и многих живыми взяли, и запасы все отбили; и которых запасов взять было [337] невозможно, те пожгли. В Москве же опять было сомнение великое и дороговизна хлебная, а от татар юртовских и от того Салкова [было] Москве великое утеснение: на Слободской дороге князь Петр Урусов с юртовскими татарами, а на Коломенской дороге тот вор Салков. Царь же Василий по Коломенской дороге повелел острожки поставить для провоза хлеба. Москве же никакой помощи не было.

216. Об измене казаков в Красном селе. Присылал же царь Василий из Москвы для охраны в Красное село голов с сотнями и атаманов с казаками, и стояли [сменяясь] по неделям. Атаман же их, именуемый Гороховой, послал от себя к Вору в Тушино, с тем, чтобы он к нему ночью прислал людей: “А мы де Красное село сдадим и сотни конные побьем”. Вор же из Тушина прислал в ту ночь [ратных людей], и Красное село взяли. Конные же сотни, увидев [это], отошли к Москве, а казаки Красное село сдали и пошли в Тушино, и Красное село выжгли.

217. О зажжении деревянного города. Пришли же ночью под Москву [воры], а привели их изменники от верховьев Неглинной реки; и пришли к городу тайно, и деревянный город зажгли. Московские же люди, услышав, едва их от города отбили, а город потушили, выгорело сажень сорок, и воровских людей многих побили, а тут поставили острог и укрепили.

218. О посылке воевод на Салкова. Тот же преждереченный вор Салков пришел под монастырь Николы Угрешского. Царь же Василий, услышав об этом, послал на него воеводу Василия Борисовича Сукина со многими ратными людьми. Он же сошелся с ним в Алексеевской волости, и ничего не сделал, только тот вор большой вред московским людям сделал.

219. О побоище Салкова и о приезде [его] в Москву с оставшимися людьми. Тот же вор Салков пришел на Владимирскую дорогу и на иных дорогах многий вред творил. Царь же Василий послал на него воевод своих по многим дорогам, и сошелся с ним на Владимирской дороге, на речке Пехорке, воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский с ратными людьми. И был бой на много времени, и, по милости Божией, тех воров побили наголову Тот же Салков убежал с небольшим отрядом, и на четвертый день тот же Салков с оставшимися людьми пришел к царю Василию с повинной, а всего с ним после того боя осталось тридцать человек, с которыми он убежал.

220. О побоище в Серпухове Млоцкого. Полковник же Млоцкий, стоя в Серпухове, услышал про то, что пришел в Слободу князь Михаил Васильевич Шуйский, и про того Салкова, что его под Москвой побили наголову, пошел из Серпухова и начал утеснение делать и грабить московских людей. Московские же люди с ним [338] начали биться и многих литовских людей побили; и отошел он в Можайск.

221. О посылке [воевод] под Суздаль. Послал князь Михаил Васильевич под Суздаль боярина князя Бориса Михайловича Лыкова да князя Якова Борятинского со многими людьми с русскими и с немецкими Они же пришли к Суздалю ночью, а привели их вожатые, не узнав, и были в посаде. Лисовский же, прослышав [об этом], со всеми людьми вышел на бой. Московские же люди ничего городу не сделали, а едва сами ночью отошли прочь.

222. О побеге Вора из-под Москвы. Московские же бояре в Тушине Михаил Салтыков с товарищами, видя свое изнеможение, что Московскому государству ничего не сделали, а ожидая вскоре прихода к Москве князя Михаила Васильевича, начали умышлять с Ружинским, чтобы того Вора схватить и отвести под Смоленск к королю, а бить челом [королю] о королевиче Владиславе, [чтобы ему быть] на [престоле] Московского государства. Ружинский же на том с ними уговорился, и начали умышлять, как бы Вора схватить Вор же Тушинский, узнав о том их умышлении, побежал ночью с небольшим отрядом в Калугу. Наутро же сведали литовские люди, что Вор побежал, и у них с русскими людьми начала быть между собой рознь. И многие русские люди побежали из таборов. Литовские же люди тут многих перебили, а иные убежали в города, а иные к Москве, а остальные заперлись в русских таборах и с ними [литовскими людьми] договорились и начали опять стоять в таборах.

223. Об отъезде из Тушина под Смоленск и о челобитье о королевиче. Михаил же Салтыков, да с ним князь Юрий Хворостинин, да князь Василий Мосальский, Лев Плещеев, Михалко Молчанов, дьяки Иван Грамотин, Иван Чичерин, Федор Апраксин, Васька Юрьев и иные многие дворяне и дети боярские, не помня о Боге и православном христианстве, пошли под Смоленск и били челом королю о сыне его Владиславе, чтобы он дал [его] на [престол] Московского государства и на все Московские государства. Король же ложно посулил им дать своего сына на [престол] Московского государства. Он же еще больше начал с литовскими людьми на московских людей [зло] умышлять.

224. О Сердамирской дочери Маринке. Сердамирского же дочь Маринка осталась в таборах после же его, Вора, побега в Калугу. Иван Плещеев Глазун ночью взял ее и бежал с ней в Калугу. Вор же Ивана Плещеева за то пожаловал, а с нею начал опять воровать.

225. Об осаде Троицкого монастыря и о чудесах чудотворца Сергия и отходе Сапеги. Сапега же стоял со всеми литовскими людьми и с русскими ворами под Троицей и большое [339] утеснение и злоумышление Троицкому монастырю творил Великий же чудотворец Сергий хранит свою обитель и сторожит ее денно и нощно, как добрый пастырь пасет овец своих. В то время был в том монастыре пономарь Илинарх, живший добродетельной жизнью, у чудотворной раки пребывал неотступно денно и нощно беспрестанно. Сапега же, злоумышляя, провел подкоп от нижнего монастыря под наугольную башню. Чудотворец же Сергий явился пономарю Илинарху во сне и сказал ему “Восстань, старче, иди к воеводам и скажи им, что подкоп подведен близ башни”. Он же, воспрянув ото сна, поведал [от том] воеводам Воеводы же побежали, и в тот же час повелели подкоп перекопать, и обрели подкоп, и многих подкопщиков живых схватили и привели в монастырь. Архимандрит же и воеводы хвалу воздали Богу и чудотворцу Сергию. И опять чудотворец явился тому же пономарю в тонком сне и сказал ему: “Восстань ото сна и поведай воеводам, что идут литовские люди приступом к Калицким воротам”. Он же, вскочив, поведал [о том] воеводам. Воеводы же поспешили к тем воротам и увидели, что литовские люди под стеною готовят лестницы и приставляют их к городу; и многие по ним пошли на город. Они же начали с ними биться, и от города их отбили, и многих перебили. В иное же время явился чудотворец Сергий тому же пономарю Илинарху во сне и сказал ему: “Восстань, старче, иди к воеводам и поведай, что идут приступом от конюшни”. Он же, встав вскоре, поведал воеводам, они же поспешили и увидели, что литовские люди так же подошли к городу и лестницы приставляют, и едва их от города отбили. И иные многие чудеса чудотворец показал. Выходцы [из литовского стана] и перебежчики рассказывали, отчего Сапега пошел от монастыря: видел предивные чудеса. Стоял сам Сапега и все паны и видели, что выехали из монастыря три старца, под одним лошадь серая, под другим вороная, под третьим гнедая, и поехали по Московском дороге, мимо сапегиных таборов. Сапега же повелел их схватить. Многие же литовские люди сели на лошадей и начали за ними гнаться, и гнались за ними до Яузы реки, от Москвы в пяти верстах. Они же из очей не пропадали, а догнать их не могли. Они же видели такое чудо, и напал на них великий страх, и побежали от них назад, и, придя, поведали Сапеге, и на того Сапегу так же великий страх напал, и пошел от монастыря в великом ужасе; и пришел в Дмитров, и стал в Дмитрове. Монастырь же Троицкий, по милости Божией и молитвами чудотворцев Сергия и Никона, очистился.

226. О приходе под Троицкий монастырь князя Михаила Васильевича и о побоище Сапеги в Дмитрове. Боярин князь Михаил Васильевич из Слободы пошел в Троицкий монастырь, и пришел в Троицкий монастырь. Архимандрит же и братия его встретили. Он же встал в Троицком монастыре, а в Дмитров послал боярина [340] князя Ивана Семеновича Куракина с ратными людьми. Князь Иван же пришел под Дмитров. Литовские люди же его встретили. И был сильный бой между ними, и, по милости Божией, литовских людей побили и Дмитров взяли.

227. О посылке [князя Ивана Хованского] к немецким людям. Послал князь Михаил Васильевич из Слободы князя Ивана Андреевича Хованского к немецким людям. Князь Иван же сошелся с немецкими людьми, с воеводой Ивелгором, под Старицей, и Старицу взяли, а из-под Старицы пошли под Ржеву; и, придя, Ржеву взяли, а из-под Ржевы пошли под Белую. И был под Белой бой сильный, и села Белая в осаде. Они же от Белой пошли прочь, а пошли из-за того, что немцы францужени начали изменять, отъезжать к Литве.

228. Об отходе литовских людей от Москвы и о владыке тверском. Гетман же Ружинский и русские воры, стоя под Москвой, услышали, что князь Михаил Васильевич пришел к Троице, а князь Иван Семенович Куракин литовских людей, что [были] в Дмитрове, побил, начали мыслить, как бы им отойти от Москвы прочь. В то же время побежал к Москве из Тушина тверской архиепископ Феоктист, и его же убили на дороге, а литовские люди и русские воры от Москвы пошли прочь с великим страхом, а иные русские люди разошлись по городам, а иные к Москве. А Филарета Никитича [литовские люди] взяли в плен, повезли с собой под сильной охраной и, отойдя, стали в Осифовом монастыре. Князь же Михаил Васильевич, услышав о том, что литовские люди отошли от Москвы прочь, послал за ними Григория Валуева с ратными людьми. Григорий же пошел к Осифову монастырю, и литовские люди из Осифова монастыря пошли. Он же встретил их на дороге и литовских людей побил, и Филарета Никитича освободил, а сам пошел к Москве.

229. О приходе к Москве князя Михаила Васильевича. Князь Михаил Васильевич Шуйский пошел из Троицкого монастыря к Москве и пришел под Москву. Царь же Василий повелел его и немецкого воеводу Якова Пунтусова с товарищами встретить. Московские же люди, видя его приход к Москве, воздали ему великую честь: встретили его честно и били ему челом, чтобы он очистил Московское государство, и пришел [он] к царю Василию. Царь же Василий его пожаловал, а подозрение на него начал держать после приезда рязанцев, и видел то, что московские люди ему воздали честь великую и били ему челом со слезами. Немецкого же воеводу Якова Пунтусова и немецких людей пожаловал государь своим великим жалованием. Дядя же князя Михаила князь Дмитрий Иванович Шуйский с княгиней великую ненависть против князя Михаила держали, мыслили, что он ищет под царем Василием царства; а про [341] то и всей земле было ведомо, всем людям, что у него того и в уме не было.

230. О преставлении князя Михаила Васильевича. По приходе же князя Михаила Васильевича начали собираться идти под Смоленск, и Яков Пунтусов ему говорил беспрестанно, чтобы он шел из Москвы, видя на него в Москве ненависть. В скором времени, грехов ради наших, князь Михаил Васильевич впал в тяжкий недуг, и была болезнь его зла: беспрестанно шла кровь из носа. Он же сподобился покаянию, и причастился божественных Тайн Телу и Крови Господа Бога нашего, и соборовался маслом, и предал дух свой [Богу], отойдя от суетного жития сего в вечный покой. В Москве же плач был и стенание великое, подобное тому плачу, как по блаженном царе Федоре Ивановиче плакали. Царь же Василий повелел его похоронить в соборе у Архангела Михаила в приделе Рождества Иоанна Предтечи. Многие же в Москве говорили, что отравила его тетка его княгиня Катерина, князя Дмитрия Шуйского [жена], а доподлинно [ведомо] то единому Богу. Единодушно думают все люди той ненавистью, что грехов ради наших, друг друга ненавидят и друг другу завидуют, видя, кому Бог дает храбрость и разум, и тех не любят; силою же никому у Бога не взять: всякий званный от Бога честь принимает; власть дает Бог, кому хочет, тому и дает. Так же и сему храброму князю Михаилу Васильевичу дано от Бога, а не от людей.

231. О походе под Смоленск русских и немецких воевод. Царь же Василий начал думать, кого послать с немецкими людьми под Смоленск. И помыслил послать брата своего князя Дмитрия Ивановича, да с ним немецкого воеводу Якова Пунтусова с немецкими людьми, да с ним всех ратных людей Московского государства. Он же пошел со всей ратью из Москвы и встал в Можайске.

232. О злоумышлении на царя Василия Прокофия Ляпунова. В то же время Прокофий Ляпунов, услышав, что князь Михаил Васильевич преставился, начал на царя Василия зло умышлять всякими умыслами, и по городам писать от себя [послания], и в Калугу к Вору посылал. К Николе Зарайскому прислал племянника своего Федора Ляпунова, чтобы с ними были в совете, и в грамоте к ним писал, что хочет мстить царю Василию за смерть князя Михаила Васильевича. В то время был у Николы Зарайского воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский, и не пристал к совету его и того Федора отпустил к нему, а с той грамотой быстро послал [посланцев] к царю Василию, чтобы к нему на помощь из Москвы прислал людей. Царь же Василий тотчас послал к нему на помощь из Москвы воеводу Семена Глебова с ратными людьми да голову стрелецкого Михаила Рчинова со стрельцами. Прокофий, услышав о том, что пришли на помощь люди в Зарайский город, с Вором [342] перестал ссылаться. Дума же была у него большая против царя Василия с боярином с князем Василием Васильевичем Голицыным, и от Москвы отложился и начал царя Василия не слушать. В то же время стоял под Шацким князь Василий Федорович Мосальский, а с воровской стороны был князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский, и князя Василия под Шацким побили. Царь же Василий, про то услышав, послал к нему на помощь голову Ивана Можарова. И Прокофий сведал то, что идут к Шацкому, повелел Ивана перехватить и их не пропустил, повелел им быть у себя.

233. О посылке в Царево Займище и о бое Клушинском, и. об измене немцев, и о взятии Царева Займища, и о приходе бояр к Москве. Боярин князь Дмитрий Иванович Шуйский послал от себя воеводу князя Федора Андреевича Елецкого да с ним Григория Валуева с ратными людьми в Царево Займище и повелел им в Цареве поставить острог. Они же пришли в Царево Займище, и острог поставили, и осаду укрепили, и послали с вестью, что укрепились. Князь Дмитрий Иванович с немецкими людьми пошел к Клушину. Тут пришел к нему воевода князь Иван Андреевич Хованский да немецкий воевода Иветьгор с немецкими людьми; и пришли к Клушину и укрепились обозом. Немецкие же люди начали у него просить плату по найму. Грехов же ради наших, ничего же нам не удавалось; начал [князь Дмитрий Шуйский] у них сроку просить, будто у него денег нет, а в ту пору у него деньги были, чтобы им дать. Немецкие люди начали сердиться и умышлять [измену]. Тот же Иветьгор послал к гетману Жолкевскому, чтобы он шел, не мешкая, а он с ним биться не станет. На утренней заре пришел Жолкевский к Клушину. Московские же и немецкие люди, которые были с Яковом [Пунтусовым], начали биться. Тот же Иветьгор опять послал [к Жолкевскому], а велел литовским людям нападать. Литовские же люди напустились на московских людей, а тот Иветьгор отъехал со всеми немцами. Литовские же люди русских людей побили и в таборах многих людей перебили и живых взяли. Бояре же отошли в Можайск с небольшим отрядом, а гетман, поворотившись, пошел к Цареву Займищу, и начал Цареву Займищу утеснение делать. Воеводы же ему говорили: “Поди под Москву, а будет Москва ваша, и мы будем готовы королевские”. Гетман же им отказал: “Как де возьму я вас, тогда де и Москва будет за нами”. Царево же Займище, видя свое бессилие, поцеловали крест королевичу. Сам гетман Жолкевский со всеми людьми пошел к Можайску, бояре же из Можайска пошли к Москве, а гетман пришел в Можайск и встал тут, а Яков Пунтусов пошел в Новгородский уезд воевать.

234. Бояре же пришли к Москве. Царь Василий был в великом страхе и скорби, и послал по городам, повелел ратным людям идти к Москве. Они же не пошли к Москве, а рязанцы отказали, по [343] умышлению Прокофия Ляпунова. Прокофий же еще больше начал с князем Василием Голицыным умышлять, как бы царя Василия ссадить [с престола].

235. О приходе на помощь крымских царевичей. Вор же услышал в Калуге о том, что под Клушиным [московских людей] побили, а литва пришла в Можайск, а ратные люди разъехались по городам. Он же сослался с Сапегой и пошел под Москву. В то же время пришли под Москву к царю Василию на помощь царевичи крымские. Царь же Василий послал к ним бояр своих князя Ивана Михайловича Воротынского, да князя Бориса Михайловича Лыкова, да окольничего Артемия Васильевича Измайлова. Они же встретились с ними в Серпуховском уезде и были у царевичей, и от государя им честь воздали, и встали тут с царевичами, а мурзы пошли на Вора и сошлись с Вором в Боровском уезде на реке Наре. И был тут сильный бой, едва Вор усидел в таборах. Татары же бились с ним и пришли к царевичам. Царевичи же пошли опять за Оку, а сказали, что истомил их голод, стоять невозможно. Бояре же отошли к Москве, едва снаряд увезли, [спасая] от воровских людей.

236. О взятии Пафнутьева монастыря и о приходе Вора на Угрешу. Вор же пришел к Пафнутьеву монастырю. В Пафнутьевом же монастыре сидели в осаде многие люди, а воеводы были князь Михаил Волконский, да Яков Змеев, да Афанасий Челищев. Литовские же люди к монастырю приступали многими приступами и не могли ничего сделать. Вложил же враг в воевод мысль злую, в Якова Змеева да в Афанасия Челищева, и начали умышлять, как бы им сдать чудотворцев дом. Воевода же князь Михаил Волконский в той думе с ними не был и не ведал у них такой злой думы. Внезапно те окаянные повелели отворить сторожевые ворота. Литовские же люди и русские воры вошли в те ворота. Князь Михаиле же Волконский, видя свое бессилие, побежал в церковь. Те же воеводы звали его на встречу. Он же им отказал, [говоря]: “Умереть мне у гроба Пафнутия чудотворца”. Литва же вошла в монастырь и начала сечь [саблями]. Многие же люди побежали в церковь. Тот же князь Михаил встал в дверях церковных, и с ними бился, и изнемог от великих ран, и пал в церкви у клироса левого. Литовские же люди вошли в церковь и начали сечь игумена и братию, и того воеводу тут убили, и перебили всяких людей в монастыре числом 12 000. Вор же, разорив монастырь, пошел под Москву и встал у Николы на Угреше. Последние же люди, которые остались в монастыре, выкопали две ямы и их [убитых] погребли. Великое же чудо Бог показал над теми убиенными: того же князя Михаила кровь брызнула на левый клирос, на камень, и много раз ту кровь скребли и мыли, и не могли той крови ни соскрести, ни отмыть; на те две ямы приходил игумен и пел над ними панихиды; и когда певцы начали [344] петь вечную память, многие видели, что из тех ям кровь выступила вверх.

237. О Коломне и о Кашире и о крепком стоянии Зарайского города. Град же Коломна стоял долго в правде, ни на какую вражью прелесть не прельщаясь. И был в том городе с сотней Михаил Бобынин, изменил царю Василию и отъехал к Вору. Коломничи же все на дьявольскую прелесть прельстились, захотели Вору крест целовать. Владыка же коломенский Иосиф за то стоял и укреплял их. Бояре же, князь Михаил Самсонович Туренин да князь Федор Тимофеевич Долгорукий, не могли им ничего сделать. И привели их к кресту, коломничи все поцеловали крест и к Вору послали с повинной. И послали с грамотами на Каширу и к Николе Зарайскому. Посланные же их пришли на Каширу. Каширяне же, услышав про Коломну, начали Вору крест целовать. Боярин князь Григорий Петрович Ромодановский не хотел креста целовать и стоял за правду. Они же его чуть не убили, и привели его к кресту, и к Вору послали с повинной. И пришли в Зарайский город из Коломны посланцы, чтобы также целовали крест Вору. В Зарайском же городе в то временя был воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский. И пришли же на него всем городом, чтобы поцеловать крест Вору. Он же стал в крепости с небольшим отрядом. Они же приходили, хотя его убить. Он же отнюдь ни на что не прельстился. Никольский же протопоп Дмитрий укреплял его и благословлял умереть за истинную православную веру. Они же еще больше укрепились. Видя же он свое бессилие, заперся в каменном городе с теми, которые стояли в правде; в городе же у тех мужиков [было] имущество и запасы все, а в остроге нет ничего. Те же воры, видя свое бессилие, прислали в город и винились, и [предлагали] целовать крест на том: “Кто будет на Московском государстве царь, тому и служить”. Он же, помня крестное целование царю Василию, целовал крест на том: “Будет на Московском государстве по-старому царь Василий, ему и служить; а будет кто иной, и тому так же служить”. И на том укрепились крестным целованием, и начали быть в Зарайском городе без колебания, и утвердились между собой, и на воровских людей начали ходить и побивать [их], и город Коломну опять обратили.

238. Об измене царю Василию и о сведении [его] с царства. Было же в лето 7118 (1610) году, в месяце июле, в Москве против царя Василия поднялось волнение великое. Начали съезжаться [москвичи] с воровскими полками уговариваться, чтобы отстали от Тушинского, “а мы де все отстанем от московского от царя Василия”. Тушинские же воры ложно им сказали, что отстанем, а себе выберем сообща государя. В то же время прислал Прокофий Ляпунов к Москве к князю Василию Васильевичу Голицыну да к брату [345] своему Захарию Ляпунову и ко всем своим сторонникам Алешку Пешкова, чтобы царя Василия с государства ссадить. Тот же Заха-рий Ляпунов да Федор Хомутов на Лобное место приехали и со своими сторонниками завопили на Лобном месте о том, чтобы отставить царя Василия. К их же заговору пристали многие воры и вся Москва, и пошли во град, и бояр насильно взяли и патриарха Гермогена, и повели за Москву-реку к Серпуховским воротам и начали вопить о том, чтобы царя Василия отставить. Патриарх же Гермоген их укреплял и заклинал. Они же отнюдь не уклонялись и на том положили, что свести с царства царя Василия. Бояре же немногие постояли за него и те уклонились. Царь же Василий, сидя на царстве своем, многие беды принял, и позор, и ругательство. Напоследок же от своих сородичей принял окончательное бесчестие. Свояк же его, боярин князь Иван Михайлович Воротынский, пошел в город с теми смутьянами, и царя Василия и царицу свели с престола и отвезли на его старый двор. Патриарх же Гермоген не дождался [окончания] против него [царя] злого совета, пошел в город. Царства же его было 4 года и 3 месяца.

239. О пострижении царя Василия. По сведении царя Василия [с престола] начали бояре властвовать и начали посылать к тушинским, чтобы они Тушинского Вора своего схватили: “А мы де уже своего царя Василия с царства ссадили”. Тушинские же люди, оставив Бога и Пречистую Богородицу и государево крестное целование, отъехавшие с Москвы и служившие неведомо кому, посмеялись над московскими людьми, позорили их и говорили им: “Вы не помните крестного целования, царя своего с царства ссадили, а нам де за своего помереть”. Они же [московские люди] посрамленные поехали и, приехав в город, сказали [о том] боярам и всем людям. Они же в недоумении были. Наутро же те [заговорщики] умыслили и, взяв из Чудова монастыря священников и дьяконов, приехали к царю Василию на старый двор и начали его постригать [в монахи]. Он же на вопросы к пострижению не давал ответов, говоря: “Нет моего желания к пострижению”. Выступил же из них один заговорщик, князь Василий Тюфякин. Тот же за него отрицался [от мира], и так его постригли, и отвезли его в Чудов монастырь. Царицу также неволею постригли в Вознесенском монастыре. Патриарх же Гермоген о том очень опечалился. Царя же Василия называл мирским именем, а того князя Василия проклинал и называл его иноком. Царица же также на пострижении ответов не давала.

240. О приезде смолян к гетману и об отходе гетмана. Гетман же Жолкевский с русскими людьми стоял в Можайске, и приехали к нему смоляне и возвестили ему, что царя Василия с царства ссадили. Гетман же Жолкевский пошел из Можайска и хотел встать в Звенигороде; и приехали к нему остальные смоляне из [346] Москвы и возвестили ему, что царя Василия постригли [в монахи]. Он же пошел к Москве и встал на Хорошевских лугах на Москве-реке.

241. Об избрании королевича на царство. В Москве же бояре и все люди московские, не переславшись с городами, избрали на Московское государство литовского королевича Владислава и пришли к патриарху Гермогену и возвестили ему, что избрали на Московское государство королевича Владислава. Патриарх же Гермоген им с запрещением говорил: “Если будет креститься и будет в православной вере, я вас благословлю, а если не будет креститься, то разрушение будет всему Московскому государству и православной христианской вере, да не будет на вас нашего благословения”. Бояре же послали к гетману о съезде. Гетман же с ними встретился и говорил о королевиче Владиславе. И на том уговорились, что королевича на Московское государство дать и креститься ему в православную христианскую веру. Гетман же Жолкевский говорил московским людям, что “даст де король на царство сына своего Владислава, а о крещении де пошлете послов бить челом королю”. Патриарх же Гермоген укреплял их, чтобы отнюдь без крещения на царство его не сажали; и о том укрепились, и записи о том написали, что дать им [литовским людям! королевича на Московское государство, а Литве в Москву не входить: стоять гетману Жолкевскому с литовскими людьми в Новодевичьем монастыре, а другим полковникам стоять в Можайске. И на том укрепились, и крест целовали им всей Москвою. Гетман же пришел и встал в Новодевичьем монастыре.

242. О приходе к патриарху Михаила Салтыкова с товарищами. Пришли во град те враги богоотступники Михаил Салтыков да князь Василий Мосальский с товарищами, в соборную апостольскую церковь Успения Пречистой Богородицы, и пришли к благословению к патриарху Гермогену. Патриарх же их не благословил и начал им говорить: “Если пришли вы в соборную апостольскую церковь правдою, а не с ложью, и если в вашем умысле нет разрушения православной христианской веры, то будет на вас благословение от всего вселенского собора и мое грешное; а если вы пришли с ложью и разрушение православной христианской вере будет в вашем умысле, то не будет на вас милость Божия и Пречистой Богородицы и будете вы прокляты от всего вселенского собора”. Так же и сбылось слово его. Тот же боярин Михаил Салтыков с ложью и слезами говорил патриарху, что будет [королевич] истинным государем. Он же их благословил крестом. Тут же пришел к благословению Михалко Молчанов. Он же ему возопил: “Окаянный еретик! Не подобает тебе быть в соборной апостольской церкви”. И повелел из церкви его выбить вон с бесчестием. Так и [347] сбылось слово его вскоре. В скором же времени князь Василий Мосальский и князь Федор Мещерский, Михалко Молчанов, Гриша Кологривов, Васька Юрьев померли злой смертью, так, что многие люди от того устрашились, от такой злой смерти: у одного язык вытянулся до самой груди, у другого челюсти распались так, что и внутренности все видны, а иные живыми сгнили. А преждереченный всему злу настоятель Михаил Салтыков с детьми и племянниками, и Василий Янов, и Овдоким Витофтов той злой смертью померли в Литве.

243. О послах под Смоленск. Тот же гетман начал говорить боярам, что под Смоленск [надо] к королю послать послов. Бояре же пришли к патриарху и начали говорить ему о том, чтобы выбрать послов из духовного чина и из бояр, а с ними, выбрав, послать ото всяких чинов людей добрых. Патриарх же их укреплял, чтобы выбрали из своего чина людей разумных и крепких, чтобы прямо стояли за православную христианскую веру непоколебимо: “А мы соборно выберем мужа крепкого, кому прямо стоять за православную христианскую веру”. Так же его слово и свершилось. Так и выбрали собором, послать к королю столпа непоколебимого и мужа святой жизни ростовского митрополита Филарета Никитича, и с ним послать из духовного чина, избрав мужей разумных и грамоту знающих от священнического чина и от дьяконского, которые бы умели говорить с латынянами о православной христианской вере. Бояре же избрали из бояр князя Василия Васильевича Голицына, из окольничих князя Даниила Ивановича Мезецкого, из думных людей Василия Борисовича Сукина, из дьяков думного Томилу Луговского да Сыдавного Васильева, да с ними стольников и дворян десять человек, да из всяких чинов всяких людей. Пришли же [они] к патриарху за благословением. Патриарх же митрополита и бояр благословил и укреплял, чтобы постояли за православную за истинную христианскую веру, ни на какую прелесть не прельщались. Митрополит же Филарет дал обет умереть за православную христианскую веру. Так же и содеял: многую беду и скорбь девять лет за православную христианскую веру терпел. Послы же пошли под Смоленск.

244. О гетмане Жолкевском и о Сапеге, об их лукавстве. Вор же Тушинский стоял в то время под Москвой в Коломенском, а с ним Сапега с литовскими людьми. Бояре же стали говорить гетману, чтобы [он] литовских людей от Вора отвел. Гетман же стал посылать к Сапеге [с тем], чтобы [он] отошел от Вора. Сапега же от Вора прочь не пошел, а все у них [было] между собой заодно, как бы им обманом войти в Московское государство. Гетман же начал говорить боярам, что [надо] идти на них боем. И пошел на них, и на бой не пошли, все обманывали московских людей. [348]

245. О входе в город Москву литовских людей. Враг же прельстил из сигклита четырех человек, начали мыслить, как бы пустить литву в город, и начали внушать людям, что будто черные люди хотят впустить в Москву Вора. Многие же им противились, [говоря], что никак нельзя пустить в город литву. Они же тех дворян привели к гетману и на них шумели. Уведал же о том патриарх Гермоген и послал за боярами и за всеми людьми, и начал им говорить с умилением и великим запрещением [о том], чтобы не пустить литву в город. Они же его не послушали и пустили гетмана с литовскими людьми в город. Гетман же встал на старом дворе царя Бориса, а солдат и гайдуков поставили в Кремле городе по палатам и по хоромам государевым, а полковников и ротмистров поставили в Китай-городе и в Белом по боярским дворам, и ключи городовые взяли себе и по воротам поставили своих людей немцев и гайдуков. Вор же, видя, что литовские люди вошли в город, пошел от Москвы и встал в Калуге.

246. О взятии Калязина монастыря. В то же время полковник Лисовский, а с ним изменник Андрей Просовецкий с товарищами пришли под Калязин монастырь, и Калязин монастырь был в осаде. Воевода же у них был Давыд Жеребцов и бился с ними крепко, и Калязин монастырь взяли приступом, и многоцелебные мощи чудотворца Макария Калязинского из раки серебряной повергли на землю, и раку рассекли. Воеводу же Давыда Жеребцова, и игумена, и братию, и всех людей перебили, и всю казну монастырскую захватили, и монастырь выжгли. Страшнее же литвы и Лисовского [был] тот же злодей Андрей Просовецкий; пошел войною, и был под Ивангородом, и под Псковом, и тут с литовскими людьми разошлись. Тот же Андрей Просовецкий пошел в Луцкий уезд и соединился с Григорием Валуевым под Луками Великими, и Луки Великие взяли и изрубили [людей] и выжгли.

247. О ссылке ратных людей из Москвы. Михаил же Салтыков начал умышлять с литовскими людьми, как бы ратных людей разослать из Москвы всех. И, умыслив [это] с ними, внушал [всем], что Луки Великие взяли, а идут под Новгород. И послал Михаиле Салтыков сына своего Ивана, да с ним князя Григория Волконского, и с ним ратных людей дворян и детей боярских, и атаманов станицами, и стрельцов московских многих. То [была] первая рассылка ратных людей из Москвы в Новгород.

248. О ссылке царя Василия в Осифов монастырь. Гетман же Жолкевский с теми изменниками московскими начал умышлять, как бы царя Василия и братьев его отвести к королю. И умыслил его послать в Осифов монастырь. Патриарх же и бояре, которые не пристали к замыслу, начали говорить, чтобы царя Василия не ссылать в Осифов монастырь, а послать бы на Соловки. Они же [349] [изменники] были уже сильны в Москве, того не послушали, и его послали в Осифов монастырь, а царицу его в суздальский Покровский монастырь.

249. О приходе митрополита Филарета с послами под Смоленск. Митрополит же Филарет и бояре пришли под Смоленск и были у короля, и вели посольство, и били челом о сыне его Владиславе, чтобы дал его на [престол] Московского государства. Он же им ложно сказал, что хочет дать, и говорил им, чтобы они послали в Смоленск, чтобы Смоленск сдался королю. Митрополит тут первое крепкое стояние показал, про то отказал, чтобы написать в Смоленск, [говоря]: “Как будет сын твой на Московском государстве, все Московское государство будет под сыном твоим, не только Смоленск; и тебе, государю, недостойно стоять под вотчиной сына твоего. Всем Московским государством целовали крест сыну твоему, а ты стоишь под Смоленском”. Королю же то первое посольство их стало нелюбо, и [он] к Смоленску начал приступать и подкоп вести. В Смоленске же воевода боярин Михаил Борисович Шеин сидел крепко, никак ни на что не прельстился и с архиепископом был в ссоре из-за того, что архиепископ хотел сдать город королю. Король же и паны рада прельщали Михаила Борисовича много [с тем], чтобы он сдал Смоленск. Он же им отказывал, [говоря]: “Отнюдь Смоленска не сдам, а как будет королевич на Московском государстве, и мы все его будем”.

250. О походе гетманском из Москвы, и о взятии царя Василия с братьями, и о приезде всяких людей под Смоленск. Гетман же Жолкевский, когда был в Москве, государевой казной начал владеть и литовским людям давать, а король прислал в казначеи московского изменника, торгового мужика гостиной сотни Федьку Андронова. Он же еще больше пакости московским людям творил. Гетман же, устроив в Москве осаду, укрепил [ее] литовскими и немецкими людьми Александра Гашевского и взял с собою многую казну и царя Василия братьев: князя Дмитрия Ивановича с княгиней и князя Ивана Ивановича Шуйских взял с собою. И, зайдя в Осифов монастырь, царя Василия взял с собою, и пошел к королю под Смоленск. О, горе лютое Московскому государству! Как, не боясь Бога, не помня крестного своего целования и не постыдясь от всей вселенной сраму, не померли за дом Божий Пречистой Богородицы и за крестное целование государю своему! Хотением своим отдали московское государство латынянам и государя своего в плен! О, горе нам! Как нам явиться на праведном Суде Избавителю своему Христу? И как нам ответ дать за такие грехи? И как нам иным государствам на их укоризны ответ дать? Не многие же враги то задумали, а мы все душами погибли! Гетман же пришел с царем Василием к королю под Смоленск, и поставили их перед королем и [350] объявили ему о его службе [королю]. Царь же Василий стоял и не поклонился королю. Они же ему говорили: “Поклонись королю”. Он же крепко мужественным своим разумом в конце жизни своей воздал честь Московскому государству и отвечал им: “Не подобает московскому царю поклониться королю; то судьбами праведными и Божиим [изволением] приведен я в плен; не вашими руками взят я, но московскими изменниками, своими рабами отдан был”. Король же и вся рада удивились его ответу. Гетмана же Жолкевского пожаловал [король] великим жалованием и отпустил в Литву. В Литве же царя Василия и брата его князя Дмитрия с княгиней уморили, и повелели положить их на пути, где из всех государств приходят дороги, и поставили над ними столп каменный себе на похвалу, а Московскому государству на укоризну, и написали на столпе на всех языках, что сей столп сделан над царем московским и над боярами. Митрополит же Филарет, видя такую погибель Московскому государству, еще больше собрался пострадать за православную христианскую веру и товарищей своих укреплял. Грехов ради наших, многие на их дьявольскую прелесть прельстились, которые [были] посланы с Москвы при митрополите и послах в товарищах; Василий Сукин да дьяк Сыдавной Васильев от митрополичьего совета отстали и прельстились к литве; [и о том] что думали митрополит и бояре, то все рассказали литве. Митрополит же и бояре, увидав их лукавство, перестали с ними советоваться. Тот же Василий [Сукин] и Сыдавной [Васильев] и иные, которые были посланы с митрополитом, власти и дворяне, напросились у короля ехать в Москву и привести московских людей к кресту на королевское имя. Король же их пожаловал и отпустил, а митрополиту же стало еще большее утеснение. Он же отнюдь им не потакал, и говорил им всем против, и то им говорил: “Если де крестится, и он нам государь; а если не крестится, и нам он ненадобен”. Московского же государства многие люди прельстились, бояре и всякие люди посылали под Смоленск и сами ездили с дарами и просили у него [короля] чести, поместий, и вотчин, и жалования.

251. Об убиении в Калуге царя касимовского и убиение Вора Калужского. В то же время был Вор в Калуге, у него же был в Калуге царь касимовский Урмамет с сыном да князь Петр Урусов. Тот же сын царя Урмамета сказал Вору, что отец его над ним [Вором] злоумышляет и хочет [его] убить. Тот же Вор из-за того умыслил [зло] над царем так: пошел на поле гулять и послал за царем, чтобы ехал к ним. Царь же внезапно поехал с ним, только взял с собою двух человек, и, заехавши за Оку реку, начал [Вор] с собаками ездить, а царю велел ездить с собою, и начал отъезжать от людей, только взяв с собой Михаила Бутурлина да Игнашку Михнева, и отъехал от людей подальше и того царя и людей его с ним убил и [351] кинул в реку, а сам выскочил к людям и возопил, что царь меня хотел убить и побежал к Москве, и послал за ним в погоню. После же того узнал князь Петр Урусов, что убил тот Вор царя, и начал умышлять, как бы его так же убить. Внезапно же тот Вор поехал на поле с небольшим отрядом. Тот же князь Петр Урусов, узнав, что он уехал, поехал за ним и встретил его в версте от Калуги и тут отсек ему голову, а тех, кто с ним были, иных убил, а иные убежали в Калугу. Князь же Петр побежал и отъехал в Крым. В Калуге же узнали, что князь Петр Урусов убил Вора, взволновались всем городом и татар перебили всех, которые в Калуге были. Его же. Вора, взяли и похоронили с честью в соборной церкви Троицы, а Сердомирского дочь Маринка, которая была у Вора, родила сына Ивана. Калужские же люди все тому обрадовались и называли его царевичем и крест ему целовали честно.

252. О крестном целовании Вору в Казани и об убиении Богдана Вольского. В граде же Казани услыхали, что литовские люди в Москву вошли, и не захотели быть под Литвою и начали крест целовать тому убиенному Калужскому Вору, а того не ведали, что он убит. Воевода же Богдан Яковлевич Вольский начал им говорить и укреплять [их], чтобы Вору креста не целовать, а целовать крест тому, кто будет государь на Московском государстве. Дьяк же Никанор Шульгин, умыслив с теми ворами, повелел Богдана убить. Они же Богдана, схватив, возвели на башню и скинули с башни и убили. На третий же день пришел из Калуги Алешка Тузаков с вестью и сказал, что Вор убит, а ото всей земли прислали, чтоб быть в соединении и стоять всем за Московское государство. Те же казанские люди убийцы раскаялись, что они целовали крест Вору и неповинно убили окольничего.

253. Об умышлении литовских людей и о соединении московских людей. Литовские же люди в Москве сидели, и начали умышлять, как бы Московское государство разорить и остальных из Москвы всех ратных людей разослать, и решетки по улицам все посечь повелели, и в Москве с саблями и пищалями не велели ходить; и не только с оружием ходить не велели, но и дров тонких не велели к Москве возить, и великое утеснение делали московским людям. В Рязани же Прокофий Ляпунов, услышав про такое утеснение Московскому государству, начал ссылаться со всеми городами Московского государства, чтобы им встать заодно, как бы помочь Московскому государству. И Бог же вложил всем людям [эту] мысль, и начали присылать к Прокофию [людей] и во всех городах собираться. В Калуге собрался князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой да Иван Заруцкий, в Рязани Прокофий Ляпунов, в Владимире князь Василий Мосальский, Артемий Измайлов, в Суздале Андрей Просовецкий, на Костроме князь Федор Волконский, в Ярославле [352] Иван Волынский, на Романове князь Федор Козловский с братией. И все соединились в единую мысль, что всем помереть за православную христианскую веру.

254. О приезде из Калуги в Москву к литве. Литва же, услышав о убиении Вора, послала в Калугу князя Юрия Никитича Трубецкого, чтобы целовали крест королевичу. И из Калуги же послали к Москве из дворян, и из атаманов, и из казаков, и изо всяких людей [выборных], и говорили боярам и литве: “Впрямь будет королевич на Московском государстве и крестится в православную христианскую веру, и мы ему рады служить; а теперь креста целовать не хотим, покамест он не будет на Московском государстве”. И пришли с Москвы в Калугу, а князя Юрия из Калуги не отпустили, убежал к Москве побегом.

255. О грамотах под Смоленск. Литовские же люди и московские изменники, Михаил Салтыков с товарищами, видя собрание московских людей за православную христианскую веру, начали говорить боярам, что [надо] писать к королю и послать с подписями [грамоту], бить челом королю, чтобы дал своего сына на государство: “А мы на твою волю полагаемся”, — а к митрополиту Филарету и к боярам писать, чтоб били челом королю, чтоб дал сына своего на Московское государство, и во всем им полагаться на его королевскую волю; как ему угодно, так и делать, а все к тому вели, чтобы крест целовать самому королю, а к Прокофию [Ляпунову] послать, чтобы он к Москве не собирался. Бояре же такие грамоты написали, и руки приложили, и пошли к патриарху, и возвестили ему все, чтоб ему к той грамоте руку приложить и [духовным] властям всем руки свои приложить, а к Прокофию о том послать. Он же, великий государь, поборник православной христианской веры, стоял в твердости, яко столп непоколебимый, и, отвечав, говорил им: “Стану писать к королю грамоты, на том и руку свою приложу, и властям повелю руки свои приложить, и вас благословлю писать, если король даст сына своего на Московское государство и крестит его в православную христианскую веру и литовских людей из Москвы выведет, и вас Бог благословляет такие грамоты к королю послать А если такие грамоты писать, что во всем нам положиться на королевскую волю, и послам о том бить челом королю и положиться на его волю, и то стало ведомое дело, что нам целовать крест самому королю, а не королевичу, то я к таким грамотам не только сам руки не приложу, но и вас не благословляю писать, но проклинаю, кто такие грамоты начнет писать. А к Прокофию Ляпунову стану писать: если будет королевич на Московское государство и крестится в православную христианскую веру, благословляю его служить, а если королевич не крестится в православную христианскую веру и литвы из Московского государства не выведет, я их благословляю [353] и разрешаю, которые крест целовали королевичу, идти на Московское государство и всем помереть за православную христианскую веру”. Тот же изменник Михаил Салтыков начал его, праведного, ругать и позорить и, вынув на него нож, хотел его резать. Он же против его ножа не устрашился и сказал ему громким голосом, осеняя его крестным знамением: “Сие крестное знамение против твоего окаянного ножа, да будешь ты проклят в сем веке и в будущем”. И сказал тихим голосом боярину князю Федору Ивановичу Мстиславскому: “Твое есть начало, тебе за то хорошо пострадать за православную христианскую веру; а если прельстишься на такую дьявольскую прелесть, пресечет Бог твой корень от земли живых, да и сам какою смертью умрешь”. Так же и сбылось его пророчество. Бояре же не послушали его речей и послали те грамоты к королю и к послам. Боярину князю Ивану Михайловичу Воротынскому да князю Андрею Васильевичу Голицыну насильно повелели руки приложить [к тем грамотам]. Они же в ту пору были под присмотром приставов в утеснении великом.

256. О привозе грамот из Москвы, под Смоленск. Пришли же те грамоты под Смоленск к королю и к митрополиту Филарету. Митрополит же и послы, увидав такие грамоты, начали скорбеть и друг друга начали укреплять, что [им придется] пострадать за православную христианскую веру. Король же повелел послам быть на съезде и начал им говорить и грамоты те читать, что пишут бояре, все за подписями их, что положились во всем на королевскую волю, да им ведено королю бить челом и положиться во всем на его волю. Митрополит же начал им говорить: “Видим сии грамоты за подписями боярскими, а отца нашего патриарха Гермогена руки нет, боярские руки князя Ивана Воротынского да князя Андрея Голицына приложены неволею, потому что сидят в заточении; да и ныне мы на королевскую волю полагаемся: если даст на Московское государство сына своего и крестится в православную христианскую веру, мы ему, государю, рады; а на ту королевскую волю полагаться, что королю крест целовать и литовским людям быть в Москве, того у нас и в уме нет; рады пострадать и помереть за православную христианскую веру”. Король же еще больше начал делать утеснение великое послам.

257. О войне черкас и о взятии града Пронска. Литовские же люди в Москве, видя, что собрались московские люди, послали черкас и повелели воевать рязанские места. К ним же пристал с русскими ворами изменник Исак Сумбулов, и многие места повоевали. Прокофий же Ляпунов пошел к городу Пронску и Пронск взял приступом. Черкасы же пошли к городу Пронску, и осадили Прокофия Ляпунова в Пронске, и утеснение ему делали великое. Услышав Го том], воевода у Николы Зарайского князь Дмитрий Михайлович [354] Пожарский собрался с коломничами и с рязанцами и пошел под Пронск. Черкасы же, о том услышав, от Пронска отошли и встали на Михайлове. Прокофия же из Пронска вывели и пошли в Переславль. Князь Дмитрий Михайлович, приняв от архиепископа Феодорита благословение, пошел опять к Николе Зарайскому.

258. О взятии Зарайского острога. Пришли же черкасы с Михайлова ночью и взяли острог у Николы Зарайского. Помощью же и чудесами великого чудотворца Николы Зарайского князь Дмитрий Михайлович Пожарский вышел из города с небольшим отрядом, и черкас из острога выбил вон, и их побил. Исай же Сумбулов, видя крепкое стояние московских людей, побежал в Москву, а черкасы пошли на Украину.

259. Об отдаче патриарха приставам. Прокофий же Ляпунов и всех городов воеводы собрались и пришли под Москву. Литовские же люди, услышав, что идут из всех городов к Москве, начали говорить боярам, чтоб шли к патриарху [и говорили ему], чтобы патриарх к ним [воеводам] писал грамоты от себя, чтоб они к Москве не ходили, а воротились опять по своим местам. Бояре же пришли к патриарху. Тот же Михаил Салтыков начал ему говорить: “Что де ты писал к ним, чтобы они шли под Москву, а ныне ты же к ним пиши, чтобы они воротились вспять”. Патриарх же им говорил: “Я де к ним не писал, а ныне стану писать; если ты, изменник Михаил Салтыков, с литовскими людьми из Москвы выйдешь вон, я им не велю ходить к Москве, а если будете вы сидеть в Москве, я их всех благословлю помереть за православную веру, потому что уже вижу поругание православной вере и разорение святых Божиих церквей и слышать латинского пения не могу”. В то же время был у них костел на старом царя Бориса дворе, в палате. Услышав же такие слова, он [Салтыков] позорил и ругал его, и приставил к нему приставов, и не велел никого к нему пускать.

260. Об умышлении литовском. Тот же Михаил Салтыков с литовскими людьми начал умышлять, как бы Московское государство разорить и православных христиан порубить, и удумал убить патриарха и христиан в Цветную неделю, как патриарх пойдет с вербою. В ту же неделю повелел всем ротам литовским конным и пешим, выехав, стоять по площадям, наготове. Патриарха же Гермогена взяли из-под приставов и повелели ему священнодействовать. Народ же Московского государства, видя такое умышление, а час еще тот не подошел, чтобы православным христианам всем пострадать за истинную веру Христову, не пошел никто за вербою. Литовские же люди, видя, что христиан за вербою нет, начали сечь.

261. О разорении Московского государства. Хочу же вам, братия, поведать, которые уста от горести вопиют или какой язык такое злоумышление опишет. Начну же рассказывать повесть сию, [355] которая не только людей, но и бесчувственные камни и самые стихии заставляет плакать, не только людей, но и скотов говорить и рыдать. Горе, горе! Увы, увы! Как в наши дни очи видели наши и умы слышали наши о таком разорении и о запустении царствующего града Москвы от безбожных латынян, от польских и от литовских людей, от своих злодеев, изменников и богоотступников Михаила Салтыкова с товарищами. Начнем же рассказывать. Было [это] в лето 6119 (1611), во святой Великий пост, во вторник начали выходить роты на Пожар и по площадям и сначала начали сечь в Китай-городе в рядах, потом пришли к князю Андрею Васильевичу Голицыну на двор и тут его убили. Потом, выйдя из Китая по Тверской улице, начали убивать. В Тверские же ворота их не пропустили, потому что тут были слободы стрелецкие. Потом же пошли на Сретенскую улицу; на Сретенской улице, соединившись с пушкарями, князь Дмитрий Михайлович Пожарский начал с ними биться, и их отбили, и в город втоптали, а сами поставили острог у [церкви] Введения Пречистой Богородицы. Потом же пошли [литовские люди] на Кулишки, и там против них собрался Иван Матвеевич Бутурлин. И встал в Яузских воротах, а улиц Кулишек и иных никак не мог отбить. Потом же они пошли за Москву реку, там же против них встал Иван Колтовский. Увидев же они, литовские люди, мужество и крепкое стояние московских людей, начали зажигать в Белом городе дворы. Тот же зачинатель злу Михаил Салтыков первый начал жечь двор свой. В тот же вторник порубили многое множество людей, которые были в ту пору тут; и рассказывали, что по всем рядам и улицам выше человеческого роста трупы людей лежали, а Москвы в тот день пожгли немного: от Кулишских ворот по Покровку, от Чертожских ворот по Тверскую улицу. Прокофий же Ляпунов и иные воеводы сами вскоре не подошли и помощь не прислали. В тот же вторник день и ночь беспрестанно бились, а наутро же в среду пришел от Прокофия Иван Васильев сын Плещеев. В то же время пришел из Можайска полковник Струе с литовскими людьми и с ними бился. Они же против него не постояли, покинув щиты, побежали все назад. Литовские люди, выехав из города, зажгли за Алексеевской башней [церковь] Ильи пророка и Зачатьевский монастырь, потом же и деревянный город зажгли за Москвой рекою. Видя такую погибель, побежали все кто куда. Потом же вышли из Китая многие люди и к Сретенской улице, и к Кулишкам. Там же с ними бился у Введенского острожка и не пропустил их за каменный город преждереченный князь Дмитрий Михайлович Пожарский, [бился] весь день и долгое время ту сторону не давал жечь; и, изнемогши от великих ран, упал на землю; и, взяв его, повезли из города вон к Живоначальной Троице в Сергиев монастырь. Люди же Московского государства, видя, что им ниоткуда помощи нет, побежали [356] все из Москвы. О, великое чудо! Как не померли и как не погибли от такой великой стужи? В тот день мороз был великий, они же шли не прямой дорогой, а так, что с Москвы до самой Яузы не видно было снега, все люди шли. Те же литовские люди за ними не пошли и в Белом городе мало людей убили: всех людей перебили в Кремле да в Китае и в Белом городе мало людей убили, которые с ними бились. И начали жечь посады и города, и в Белом городе все пожгли, и деревянный город с посадами пожгли. Сами же литовские люди и московские изменники начали крепить осаду. Последние же люди Московского государства сели в Симоновом монастыре в осаде и начали дожидаться [прихода] ратных людей под Москву.

262. О приходе под Москву и о выборе начальников. Пришли же все воеводы изо всех городов к [монастырю] Николы на Угреше и, соединившись заодно, пошли на Москву. Литовские же люди вышли за Яузские ворота и, поставив против них немного войска, пошли все в город. Воеводы же пришли под Москву и начали становиться подле каменного Белого города. Прокофий Ляпунов встал с ратными людьми у Яузских ворот, князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и Иван Заруцкий встали против Воронцова поля, воеводы костромские, и ярославские, и романовские: князь Федор Волконский, Иван Волынский, князь Федор Козловский, Петр Мансуров встали у Покровских ворот, у Стретенских ворот — окольничий Артемий Васильевич Измайлов с товарищами, у Тверских ворот — князь Василий Федорович Мосальский с товарищами. Была у них под Москвой между собой рознь великая, и дело ратное не спорилось. И начали всей ратью говорить, чтоб выбрать одних начальников, кому ими владеть, а им бы их одних и слушать. И сошлись всей ратью и думали, и выбрали в начальники князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, да Прокофия Ляпунова, да Ивана Заруцкого. Они же начали всеми ратными людьми и всей землею владеть, с литовскими же людьми бои бывали каждый день.

263. О послании под Смоленск к королю про патриарха Гермогена и о московском разорении. После разорения же Московского и избиения послали с сеунчем под Смоленск богоотступника и злоумышленника против Московского государства Иванова брата Безобразова Алешку Безобразова. Патриарха же Гермогена с патриаршества свели в Чудов монастырь и приставили к нему крепких приставов, не повелели никого к нему пускать, а на патриаршество возвели преждеименованного советника Расстригина кипрского владыку Игнатия, который был в Чудовом монастыре простым чернецом.

264. О задержании и о ссылке послов в Литву. Тот же Алешка Безобразов примчался под Смоленск к королю с сеунчем, что Московское государство разорили. Король же его пожаловал, [357] ростовского же митрополита Филарета и послов бояр князя Василия Васильевича Голицына с товарищами повелел отдать приставам, и утеснение им великое творил, и посылал к ним [говоря], чтобы они писали под Москву к ратным людям, чтоб они от Москвы отошли, и в Смоленск к Михаилу Борисовичу Шеину, чтоб Смоленск сдал. Митрополит же им прямо в том отказал: “Мне о том отнюдь не писать, рад страдать за православную христианскую веру”. Король же митрополита и послов и дворян десять человек, которые с ними были, повелел послать в Литву по городам порознь и утеснение им великое делал. Митрополиту же больше всех утеснение великое было, и голодом морили, и одного в палате запирали; и был он, государь, в таких великих бедах девять лет. Епископы и попы их злодейские хотели его видеть и беседовать [с ним]. Он же отнюдь их к себе не пускал. Литовские же люди, видя такую его крепость, начали к нему приходить, полковники и ротмистры, и хотели от него благословения. Он же их спрашивал; которые греческой веры, тех благословлял; а которые римской веры, отнюдь не благословлял их, да не только не благословлял, но и сидеть им у себя не велел. Польские же и литовские люди, видя такое его крепкое стояние, начали его почитать и честь ему воздавать великую, а к нему никого не подпускали, держали под крепкой охраной.

265. О присылке к патриарху о грамотах. В Москве сидя, литовские люди Александр Гашевский да Михаил Салтыков с товарищами посылали к патриарху Гермогену и сами к нему приходили [говоря ему], чтобы они послал к боярам и ко всем ратным людям [грамоты], чтоб они отошли от Москвы прочь: “А пришли они к Москве по твоему письму; а если де ты не станешь писать, то мы тебя велим уморить злой смертью”. Он же отвечал им: “Что де вы мне угрожаете, одного Бога я боюсь; если вы пойдете, все литовские люди, из Московского государства, я их благословлю отойти прочь; а если будете стоять в Московском, я их благословлю всех против вас стоять и помереть за православную христианскую веру”. Тот же Михаил, услышав такие речи от патриарха, еще больше делал ему утеснение.

266. Об убиении Ивана Салтыкова. Иван же Салтыков, Михайлов сын, в ту пору был в Новгороде, и из Новгорода ходил под Ладогу, и Ладогу и немецких людей взял, и пошел из-под Ладоги к Москве прямо. Новгородцы же, услышав, что он пошел к Москве, послали к нему, чтобы он воротился в Новгород, и целовали ему крест на том, что ничего ему не сделают. Он же, поверив им, пришел в Новгород. Вскоре новгородцы, не помня своего крестного целования, его схватили и пытали различными муками. Он же им обещал, что “отнюдь мысли никакой не имею против Московского государства, а под Новгород хотя и мой отец придет с литовскими [358] людьми, я стану биться”. Они же тому не поверили и посадили его на кол, а весь замысел против него дьяка Семейки Самсонова с новгородцами.

267. О посылке [воеводы] в Новгород. Начальники же из-под Москвы послали в Великий Новгород Василия Ивановича Бутурлина и повелели ему собираться с ратными людьми и Новгород оберегать.

268. О приходе и о побитии смолян. Король же под Смоленском начал делать русским людям смолянам утеснение великое и послал их с Иваном Вером Салтыковым в Дорогобуж. Они же с ним пошли, небольшой отряд, а иные поехали по домам за запасами, а мысль была у них одна, что им [надо] отъехать под Москву в русские полки. И из их замысла перекинулся некто и королю сказал, что все смоляне задумали ехать в московские полки. Король же по всему уезду послал роты и повелел дворян убивать. Они же, ездя по уезду, много дворян перебили, а остальные отошли в Калугу.

269. О взятии смоленском. Король же стоял под Смоленском долгое время и отнюдь Смоленску ничего не сделал. Грехов же ради наших пришла в Смоленск на людей болезнь великая цинга, потому что не было соли в Смоленске, померли многие, а остались немногие люди. Боярин же Михаил Борисович Шеин отнюдь того не устрашился и королю Смоленска не сдал и, с последними людьми бившись беспрестанно, к городу не подпускал. Врагом же научен был смолянин Андрей Дедешин; был в то время у короля в таборах и сказал королю, что с другой стороны стена худа, сделана осенью. Король же повелел по той стене бить, и ту стену выбили, и ночью пришли приступом, и Смоленск взяли. Боярина же Михаила Борисовича взяли на башне с женою и детьми, и дворян взяли и многих перебили. Последние же люди заперлись у Пречистой Богородицы в соборной церкви. Один же смолянин кинулся в погреб. Погреб же был с пороховой казной под тем соборным храмом, и то [пороховое] зелье зажег, и храм Пречистой Богородицы взорвался, а людей всех, которые в церкви были, убило. Боярина же Михаила Борисовича повели в таборы и пытали его разными пытками, [допытываясь, где] казна смоленская, и послали его в Литву, в Пруссы; сына его король взял себе, а жену его и дочь взял Сапега. И был в плену 9 лет под великой охраной, держали его в кандалах. Король же, устроив в Смоленске осадных людей, сам пошел в Литву. С той же вестью прибежал в московские полки под Москву Юрий Потемкин.

270. О съезде и бое с Сапегой. Пришел под Москву полковник Сапега со многими людьми и встал у Нового монастыря и начал посылать к начальникам, чтобы с ним устроить съезд. Бояре же с [359] ним повелели съехаться и заложников взяли [за послов]. Съезд же их ничем не был: ничего доброго не сделали и заложниками разменялись опять. Наутро же Сапега пришел на бой, и бой был великий против Лужников, пешие же люди сидели в садоладовнях каменных, другие сидели напротив них во рву, чтобы помощь оказать конным людям, они же [литовские люди] напустились на конных людей и конных людей смяли. Та же пехота конных людей начала отбивать. Литовские же люди так прытко напустились, что три роты литовских людей пробились сквозь пехоту и топтали [ее] до реки Москвы. Пешие же люди одну роту перебили всю и в других ротах многих убили. После того пришли [литовские люди] все на пехоту. Они же многих побили, а сами отсиделись. Сапега же отошел в таборы. На третий же день после этого боя пришел Сапега со всеми людьми к острожку, к Тверским воротам. Московские же люди пришли к нему навстречу и встретили его в Гонной слободе; и был с ними бой весь день, и с обеих сторон многих людей убили.

271. О походе Сапеги под Переславль и в иные города. Сапега же под Москвой после боев стоял три дня и пошел войной на переславские места, а из Москвы бояре послали с ним на бой князя Григория Петровича Ромодановского, а Гашевский послал с литовскими людьми пана Косяковского. Они же [литовские люди] пришли к острожку Братошинскому, и острожек взяли, и всех людей перебили. Бояре же послали из-под Москвы к Переславлю князя Петра Владимировича Бахтеярова да Андрея Просовецкого с ратными людьми. Они же сошлись с литовскими людьми в Александровой слободе и едва от них отошли в Переславль. Литовские же люди пошли к Слободе, и слободской острожек взяли, и многих людей перебили, и пришли под Переславль, и к Переславлю приступали многими приступами, и едва от них отсиделись в Переславле. Сапега же встал под Переславлем, а от себя послал по многим городам с войною.

272. О взятии острожков и очищении Белого города. Начальники же под Москвою придумали, что [надо] идти приступом, чтобы очистить Белый город, и пошли приступом к Китаю, и по Белому городу пошли очищать, и от Китая их отбили, и многих людей на приступе убили. А к Белому городу подошли и первым взяли немецкие острожки на Козьем болоте, и их перебили многих; потом же взяли Алексеевскую башню и Тресвятские ворота и литовских людей побили. И посадили по тому Белому городу по башням московских людей.

273. О посылке [послов] в Новгород. Начальники же начали думать, что без государя быть нельзя, что [надо] избрать на Московское государство государя, и придумали послать в Новгород князя Ивана Федоровича Троекурова, да Бориса Степановича [360] Собакина, да дьяка Сыдавного Васильева. У Заруцкого же с казаками была с боярами и дворянами лукавая мысль: хотели на Московское государство посадить Воренка Калужского, Маринкина сына; а Маринка в ту пору была в Коломне.

274. О приговоре всей земли и убиении Прокофия Ляпунова. В тех же начальниках была [между собой] великая ненависть и гордость: друг перед другом честь и начальство получить желали, один другого не хотел быть меньше, всякому хотелось самому властвовать. Сей же Прокофий Ляпунов не по мере вознесся и гордостью был обуян. Много отцовским детям позору и бесчестия делал, не только боярским детям, но и самим боярам. Приходили к нему на поклон и стояли у его избы много времени, [он] никакого человека к себе не пускал и многоукоризненными словами многих поносил, к казакам жестокость имел. За то на него была ненависть великая. Другой же начальник, Заруцкий, взял себе города и волости многие. Ратные люди под Москвой помирали с голоду, [а он] казакам дал волю великую; и были по дорогам и по волостям грабежи великие. Против того Заруцкого от всей земли была ненависть великая. Трубецкой же между ними никакой чести не имел. Ратные же люди видели их несогласие, и советовались дворяне и всякие служилые люди с казаками, и написали челобитную к ним, чтобы бояре пожаловали быть под Москвой, и были бы в совете, и ратных людей жаловали бы по числу и достоянию, а не через меру, и себе взяли вотчины и поместья по достоянию боярские, [тех бояр], которые сидят в Москве; всякий бы начальник взял [вотчины] одного какого-нибудь боярина, а дворцовые села и черные волости, и боярские поместья и вотчины [тех бояр], которые сидят в Москве, взять бы во дворец и тем бы кормить и жаловать ратных людей; между собой бы друг друга не упрекать тем, которые были в Москве и в Тушине, и про боярских людей, тех бояр, которые сидят в Москве, а ныне [они в казаках], чтобы о тех людях договор учинить; и о всяких и о многих людях в той же челобитной [было] написано. Начальникам же двум, Трубецкому и Заруцкому, та челобитная не люба была. Прокофий же Ляпунов к их [дворян] совету пристал, повелел написать приговор. И с той же поры начали думать против Прокофия, как бы его убить. Начало убиения Прокофия была таково. У [монастыря] Николы на Угреше Матвей Плещеев схватил казаков двадцать восемь человек и посадил их в воду. Казаки же их вынули из воды и привели в таборы под Москву. И был у казаков о том круг, и шумели на Прокофия, желая его убить, Прокофий же Ляпунов хотел бежать к Рязани. Они же его догнали под Симоновым монастырем и его уговорили [остаться]. Он же пришел и встал в Никитском острожке ночевать. Наутро же к нему пришли всей ратью и его уговорили [вернуться]. И он пришел и встал по-прежнему. Казаки [361] же с той поры начали против Прокофия зло умышлять. К ним же пристали многие люди; и начальники их думу знали, написали грамоту от Прокофия по городам, что будто ведено казаков по городам убивать, и подпись его подписали. И ту грамоту принес атаман Симонко Заварзин. И был у них круг великий, и за Прокофием посылали дважды. Он же к ним не пошел. В третий раз к нему пришли Сильвестр Толстой да Юрий Потемкин и поручились, что ему отнюдь ничего не будет. Он же пришел в круг и многие прения с казаками вел. Казаки же его не терпели, по повелению своих начальников его убили и дом его весь разграбили и многие станы подле него пограбили. С ним же убили Ивана Ржевского. Иван же был ему недруг великий, а тут, видя его правду, за него встал и умер вместе с ним.

275. О приходе Пречистой Богородицы Казанской и о разорении монастырей. Принесли из Казани образ Пречистой Богородицы, список с казанской иконы. Все служилые люди пошли пешие, тот же Заруцкий с казаками встретили [икону] на конях. Казаки же служилых людей ругали и поносили. Они же в великом ужасе были, ожидая от них себе такого же убийства, как [убили] Прокофия. Наутро же после прихода Пречистой пошли все в Новый Девичий монастырь. В то же время пришла понизовая сила под Москву, и Новый Девичий монастырь взяли, и инокинь из монастыря в таборы вывели, и монастырь разорили и выжгли весь, стариц же послали в монастырь во Владимир. Многие же под тем монастырем дворяне и стольники искали сами смерти от казачьего насилия и позора, и многие были перебиты и от ран изувечены.

276. О смолянах и иных городовых дворянах. Пришли же под Москву из Калуги смоляне, дорогобужане и вязьмичи и били челом начальникам об устроении, потому что бедны и разорены от литовских людей. Начальники же повелели смолян испоместить в Арзамасе, а вязьмичей и дорогобужан в Ярополче, и отпустили из Москвы. После того Заруцкий писал [о том], не повелел их [начальников] слушать, а из Ярополча казакам повелел выбить [вязьмичей и дорогобужан].

277. О взятии новгородском и о послах в Свитцкую землю. В то же время пришел под Новгород воевода Яков Пунтусов с немецкими людьми и встал на Хутыни, от Новгорода в семи верстах. В Новгороде был в ту пору боярин князь Иван Никитич Одоевский и воевода Василий Иванович Бутурлин. Грехов же ради наших и к разорению Новгородского государства, в воеводах не было радения, а у ратных людей с посадскими не было совета. Воеводы же иные пили беспрестанно, а Василий с немецкими людьми ссылался, и торговые люди возили к ним всякие товары. Василий же с ними встречался. Немцы же, видя их слабость, пришли и встали на [362] Колмове в монастыре. Тот же Василий и тут с ними съезды творил и пил с ними, а мысли их никто не ведал. В то же время был у немцев в плену человек Ивана Лутохина Ивашка Шваль, и обещался им, что введет их в город. Во граде же в ту пору [была] стража по стенам плоха. Тот же Ивашка привел их ночью в город, в Чудинцовские ворота, и в город вошли, никто не видал. Услышали же в ту пору, как начали сечь стражу по городу и по дворам; тот же Василий Бутурлин с ратными людьми, на Торговой стороне пограбив лавки и дворы, пошел из города вон, против немцев же никто не сопротивлялся. Одни же померли мученической смертью, биясь за православную христианскую веру, голова стрелецкий Василий Гаютин, да дьяк Анфиноген Голенищев, да Василий Орлов, да атаман казачий Тимофей Шаров, а с ним сорок человек казаков, те померли вместе. Многим же немцы их прельщали, чтобы они сдались. Они же отнюдь не сдались, все померли за православную веру. Протопоп же софийский Амос заперся на своем дворе со своими соратниками и бился с немцами много времени, и много немцев перебил. Немцы же ему много раз говорили, чтоб он сдался. Он же отнюдь на их слова не склонился. Был же он в то время у митрополита Исидора в запрещении, митрополит же, стоя на городской стене и служа молебны, видя его крепкое стояние, простил и благословил его заочно, глядя на двор его. Немцы же, видя такое же жесткое стояние, пришли всеми людьми и зажгли у него двор, и сгорел он со всеми, ни одного живым не взяли. Митрополит же Исидор и боярин князь Иван Никитич Одоевский, видя, что отнюдь никого в городе не осталось из ратных людей, послали к воеводе Якову Пунтусову и начали с ним уговариваться. Новгородцы у него просили на Новгородское государство королевича Филиппа. Он же им обещал дать, и поцеловали новгородцы королевичу крест, а Яков им поцеловал крест на том, что Новгорода не разорит. И пустили его в каменный город. Василия же Бутурлина все имущество разыскали и послали к нему на Бронницы. Он же в ту пору стоял на Бронницах. Дворяне же новгородцы, услышав, что поцеловали крест, поворотились в Новгород и целовали все крест королевичу, а Василий Бутурлин пошел под Москву, а Леонтий Вельяминов пошел на Романов и многие уезды опустошил. Новгородцы же послали в Свию за королевичем послов: юрьевского архимандрита Никандра и из всех чинов лучших людей. А от Московского государства и всей земли отлучились.

278. О разъезде ратных людей из-под Москвы. Под Москвой же было нестроение великое и ратным людям от казаков гонение и утеснение, наибольше же от понизовых казаков; и царя Василия позорили и ругали. Ратные люди не могли терпеть ругань на своего государя и себе нестерпимого позора, отошли все от Москвы. [363]

279. О взятии Козельска. В то же время пришли черкасы на Украину, и град Козельск взяли приступом, и многих людей перебили и в плен взяли.

280. О первом приходе гетмана под Москву. Пришел же под Москву гетман Хоткеев, желая разорить таборы, пришел же прямо от Андроньева монастыря к таборам. Преблагой Бог не пожелал окончательно погубить православных христиан, дал Бог храбрость московским людям: выйдя из таборов, от таборов отбили [литовских людей] прочь и многих людей убили. Гетман же, от Москвы отойдя, встал в селе Рогачове и тут зимовал.

281. О Сидорке, Псковском Воре. Грехов ради наших Бог попускает, а враг действует; неведомо от кого было царское имя поругано; пришел в Ивангород из Москвы из-за Яузы дьякон Матюшка и назвался царем Дмитрием. Ивангородцы же, врагом наученные, взяли себе его царем и крест ему целовали. И, собравшись, пошел к Пскову. Псковичи же, также врагом наученные, его приняли и крест ему целовали. И в Пскове будучи, [Вор] многие беды делал, и послал под Москву атамана казачьего Герасима Попова с товарищами, и написал грамоты, что он жив и ныне во Пскове. Под Москвой же воеводы и казаки поцеловали тому Вору крест. Которые же были под Москвою дворяне, не хотели крест тому Вору целовать. Они же [казаки] хотели их перебить и иных насильно к кресту привели, а иные из-под Москвы бежали. Из-под Москвы же послали в Псков главных воровству начальников Ивана Глазуна Плещеева да Казарина Бегичева, а с ними казаков многих людей.

282. О посте. Хочу же вам поведать тайну сию, неведомо, от Бога или от человека, а в забвении положить не смею, видя такую к Богу веру и пост. Яко же в древности в Ниневии, великом граде, прорек [людям] пророк Иона: “Если не покаетесь, — говорил, — то все погибнете”. Царь же ниневийский, сняв с себя одеяние царское, облачился в рубище, также и все люди постились три дня и три ночи, старые и юные, и скоту не давали есть. Господь же наш Иисус Христос, видя их обращение к себе и покаяние чистое, помиловал их. Так же и в Московском государстве был пост три дня и три ночи, не только что старые и юные, но и младенцам, которые у сосцов материнских, не давали есть, так что многие младенцы помирали с того поста. О сем же посте, как начали поститься, так расскажу. Было [это] в лето 7120 (1612) году, стояла под Москвою вся рать Московского государства на очищение Московскому же государству. Явился же в полках свиток, неведомо откуда взявшийся. В том списке написано так. Был в Нижнем Новгороде муж, именем Григорий, и спал он на одре своем, и видел видение страшное. В полуночи видел, как верх с дома его снялся, и видит он идущий с небес в дом свет сильный. И сошли с небес два мужа: один, [364] придя, сел на грудь ему, другой же стоял у главы его. Сказал же предстоящий муж: “Господи! Что сидишь, а не поведаешь ему?” Он же начал ему говорить: “Если сии люди по всей Русской земле покаются и начнут поститься и попостятся три дня и три ночи, и не только старые и юные, но и младенцы, то Московское государство очистится”. Сказал же Ему предстоящий муж: “Господи! Если очистится Московское государство, как дать им царя”. Отвечал же ему снова: “Поставят храм новый у Троицы на рву и положат хартию на престоле; на той же хартии будет написано, кому у них быть царем”. Сказал же Ему предстоящий муж: “Господи! Если не покаются и поститься не начнут, что с ними будет”. Отвечал сидящий муж предстоящему: “Если не покаются и поститься не начнут, то все погибнут и царство все разорится”. И сказав то слово, невидим стал, и дом его опять покрылся, тот же Григорий был в великом ужасе. От того же писания и пост начался. В Нижнем же того отнюдь не было и мужа Григория такого не знали, и посту в Нижнем не было. Нижегородцы же тому дивились, откуда то взялось; но все же я написал о сем, а не мимо прошел.

283. О побоище черкас. В то же время пришли на Украину черкасы во множестве и многие украинские места повоевали. Собрались же украинские воеводы князь Григорий Тюфякин, князь Федор Елецкий и иные многие воеводы, и сошлись с ними в степи и их побили всех наголову, и пленных отбили.

284. О взятии городов немцами. Немецкие же люди видели в Московском государстве такое нестроение, и послал из Новгорода Яков Пунтусов [своих людей] под города. Немцы же шли и взяли города: Ивангород, Ям, Копорье, Ладогу, Тихвинский монастырь, Русу Старую, Порхов, Гдов, Орешек, и во всех посадили воевод немецких.

285. О присылке из Нижнего Новгорода [послов] к князю Дмитрию Михайловичу, и о приходе в Нижний, и о собрании ратных людей. Во всех городах Московского государства, услышав о такой погибели душ под Москвой, о том скорбели и плакали и креста не целовали ни в каком городе, а помощи никто не мог дать. Из всех городов в одном городе, называемом Нижний Новгород, те нижегородцы, поревновав о православной христианской вере и не желая видеть православной веры в латинстве, начали мыслить, как бы помочь Московскому государству. Один из них нижегородец, имевший торговлю мясную, Козьма Минин, прозываемый Сухорук, возопил всем людям: “Если мы хотим помочь Московскому государству, то нам не пожалеть имущества своего, да не только имущества своего, но и не пожалеть дворы свои продавать и жен и детей закладывать, и бить челом, кто бы вступился за истинную православную веру и был бы у нас начальником”. Нижегородцам [365] же всем его слово было любо, и придумали послать бить челом к стольнику ко князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому архимандрита Печерского монастыря Феодосия да из всех чинов лучших людей. Князь же Дмитрий Михайлович в то время был у себя в вотчине, от Нижнего в 120 поприщах, лежал от ран. Архимандрит же и все нижегородцы пришли к князю Дмитрию Михайловичу и били ему челом со слезами, чтобы он ехал в Нижний Новгород и встал за православную христианскую веру и помощь бы оказал Московскому государству. Князь же Дмитрий их мысли был рад и хотел ехать тотчас, да зная у нижегородцев упрямство и непослушание воеводам, писал к ним, чтобы они выбрали из посадских людей, кому быть с ним у того великого дела и казну собирать, а с Кузьмою Мининым будет у них все уговорено. Тот же архимандрит и нижегородцы говорили князю Дмитрию, что у них в городе такого человека нет. Он же им говорил: “Есть у вас Кузьма Минин; тот бывал служилым человеком, ему то дело привычно”. Нижегородцы, услышав такое слово, еще больше были рады, и пришли в Нижний, и возвестили все. Нижегородцы же тому обрадовались и начали Кузьме бить челом. Кузьма же им для [их] укрепления отказывал, [говоря, что] не хочет быть у такого дела. Они же его прилежно просили. Он же начал у них просить приговор, чтобы им во всем быть послушными и покорными и ратным людям давать деньги. Они же дали ему приговор. Он же написал приговор, чтобы не только у них брать имущество, но и жен и детей продавать, а ратным людям давать [деньги]. И взяв у них приговор, за их подписями, послал тот приговор ко князю Дмитрию тотчас затем, чтобы того приговора назад у него не взяли. В то же время пришли из Арзамаса от смолян челобитчики, чтобы их приняли к себе в Нижний. Нижегородцы же послали ко князю Дмитрию, и тех челобитчиков смолян к нему послали же и велели им бить ему челом, чтоб в Нижний шел не мешкая. Они же ко князю Дмитрию пришли и били ему челом, чтобы в Нижний шел не мешкая. Он же пошел в Нижний, а их отпустил вперед, а смолянам повелел идти в Нижний. На дороге же к нему пришли дорогобужане и вязьмичи. Он же пришел с ними в Нижний. Нижегородцы его встретили и приняли с великой честью. Смоляне же в Нижний пришли в то же время. Он же начал им давать жалование, что собирали в Нижнем.

286. О приезде из городов ратных людей и с казною из городов. В Нижнем же казны становилось мало. Он же начал писать по городам, в поморские и во все понизовые, чтобы им помогали идти на очищение Московского государства. В городах же, услышав, что в Нижнем собрание, рады были, и посылали к нему на совет, и многую казну к нему посылали, и свезли к нему из городов многую казну. Услышали же в городах ратные люди, что в Нижнем [366] собираются все свободные люди, пошли из всех городов. Первые же пришли коломничи, потом рязанцы, потом же из украинных городов многие люди казаки и стрельцы, которые сидели в Москве при царе Василии. Они же [князь Дмитрий Пожарский и Кузьма Минин] им давали жалование. Бог же призрел ту рать и дал между ними совет великий да любовь, что отнюдь не было между ними вражды никакой. Которых лошадей покупали меньшей ценою, те же лошади пробыли месяц, те же продавцы не узнали; так Бог помогал всем.

287. О посылке для совета в Казань. Послали же в Казань Ивана Биркина да с ним [духовные] власти о совете и о помощи Московскому государству. В то же время был в Казани дьяк Никанор Шульгин, и мыслил не благую мысль, а радовался, что Москва за Литвою. Ему же хотелось в Казани властвовать; тот же Иван Биркин с ним советовался не на благое дело, но на злое; те же власти приехали в Нижний и возвестили об их недобром совете. Князь Дмитрий же и Кузьма и все ратные люди возложили упование на Бога и, вспомнив иерусалимское пленение, как по разорении Иерусалима собрались последние люди греки и пришли под Ерусалим и Ерусалим очистили, так же и Московского государства последние люди собрались и пошли против таких безбожных латынян и против своих изменников.

288. О преставлении патриарха Гермогена. Литовские люди, услышав в Москве, что в Нижнем Новгороде собираются ратные люди, посылали к патриарху, чтобы он писал, чтоб не ходили на Московское государство. Он же, новый великий государь исповедник, отвечал им: “Да будут те благословенны, которые идут на очищение Московского государства; а вы, окаянные московские изменники, будете прокляты”. И после этого начали морить его голодом, и уморили голодной смертью, и предал свою праведную душу в руки Божий в лето 7120 (1612) году, месяца февраля в 17 день, и погребен был в Москве, в монастыре Чуда архистратига Михаила.

289. О посылке из Нижнего в Ярославль. Пришли же из Ярославля в Нижний посланцы и возвестили князю Дмитрию и Кузьме, что прислал Заруцкий многих казаков в Ярославль, а ныне де идет Андрей Просовецкий с ратью, а хотят захватить Ярославль и все поморские города, чтобы не дать соединиться нижегородской рати с ярославцами. Князь Дмитрий Михайлович и Кузьма, услышав про то, послал наскоро брата своего князя Дмитрия Петровича Лопату Пожарского, а с ним дьяка Семейку Самсонова с ратными людьми и повелел им идти наспех в Ярославль. Они же пришли в Ярославль и казаков перехватали и в тюрьму пересажали. Андрей же, про то услышав, в Ярославль не пошел. [367]

290. О походе из Нижнего в Ярославль. В Нижнем же князь Дмитрий и Кузьма из Казани ждали ратных людей долгое время и не дождались. И, положив упование на Бога, пошли со всеми ратными людьми к Ярославлю и пришли на Балахну. Балахонцы же приняли их с великой честью, и дали им подмогу из казны, и отпустили. Пришел же на Балахну Матвей Плещеев, а с ним приехали многие дворяне из разных городов. Они же [князь Дмитрий Михайлович и Кузьма] дали им жалование и пошли с ними. Потом же пришли в Юрьевец Повольский. Юрьевчане же также их приняли с радостью и дали им многую казну на подмогу. Тут же в Юрьевец пришли татары юртовские во множестве. Они же [князь Дмитрий Михайлович и Кузьма] дали им жалование и пошли из Юрьева.

291. О присылке из Владимира и из-под Москвы, о Псковском Воре Сидорке. Пришли же на Решму. В то же время пришли из Владимира посланцы от окольничего Артемия Васильевича Измайлова. Артемий же был с князем Дмитрием в единой мысли и в совете. И писал к нему, что в Пскове содеялось- пришли де с Москвы во Псков Иван Плещеев да Казарин Бегичев со всеми людьми, которые пошли к Вору, к Сидорке. Тот же Казарин не пожалел души своей и старости и, увидев Вора, закричал громким голосом, что [он] “истинный государь наш, Калужский”. Тот же Иван Плещеев и казаки обратились на истинный путь, не захотев вражды в земле, и начали мыслить с псковским воеводой, с князем Иваном Федоровичем Хованским, как бы того Вора поймать и сказать всем, что он истинный вор. И положили все между собой совет благой, и того Вора, схватив, повезли под Москву скованного, а воров его советников, перехватав, посадили в тюрьму. В то же время пришли из-под Москвы посланцы от князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого да от Ивана Заруцкого, и писали к князю Дмитрию Михайловичу с товарищами и ко всей рати, что “по грехам сделалось под Москвою: прельстились и целовали крест Псковскому Вору; ныне же все люди ту вражью прелесть узнали и целовали крест снова, что быть православным христианам во единой мысли и под Москву бы идти не опасаясь”. Князь Дмитрий же и Кузьма также писали под Москву, что они никакого отвращения и опасения не имеют, а идут под Москву им на помощь, на очищение Московского государства. Тех же посланников отпустили в Москву, а сами пошли на Кинешму, и на Кинешме встали.

292. О приходе на Кострому и о розни воевод. С Кинешмы пришли к Костроме. В Костроме в ту пору был воевода Иван Шереметев и советовался со своими советниками не на благое дело, не желая пустить их на Кострому и не желая с ними быть в совете. К князю Дмитрию же пришли с Костромы на Плес многие люди и возвестили ему про умышление Ивана Шереметева. Он же, с [368] Кузьмой подумав и положив упование на Бога, пошел прямо на Кострому и встал на посаде близко от города. На Костроме же в ту пору была рознь: иные думали [заодно] с Иваном, а иные со всей ратью. И пришли на Ивана с шумом, и от воеводства ему отказали, чуть его не убили; тот же князь Дмитрий много ему помогал. И просили у князя Дмитрия воеводу. Он же, подумав с Кузьмою, дал им воеводу князя Романа Гагарина да дьяка Андрея Подлесова. В то же время пришли на Кострому из Суздаля посланцы и били ему челом, чтобы послать в Суздаль воеводу и ратных людей, чтобы Просовецкий Суздалю никакой пакости не сделал. Князь же Дмитрий послал в Суздаль брата своего князя Романа Петровича Пожарского, а с ним нижегородских и балахонских стрельцов. Князь Роман же пришел в Суздаль и встал в Суздале. Казаки Просовецкого все побежали под Москву.

293. О приходе в Ярославль. Князь Дмитрий Михайлович и Кузьма отпустили князя Романа Петровича в Суздаль, а сами пошли в Ярославль. Костромичи их проводили с великой радостью и дали им на подмогу многую казну. Они же шли к Ярославлю, и многие люди их встречали с радостью. Они же пришли в Ярославль. Ярославцы же их приняли с великой честью и принесли дары многие. Они же не взяли у них ничего, и, будучи в Ярославле, начали мыслить, как бы им идти к Московскому государству на очищение. К ним же начали из городов приезжать многие ратные и посадские люди, привозить в помощь денежную казну; и хотели идти под Москву вскоре Поход же их задержался. Пришла в ту пору многая рать, черкасы, и, придя, встали в Антонове монастыре, а казаки стояли на Угличе. Василий Толстой пришел из-под Москвы с казаками и встал в Пошехонье, и многие пакости делал уездам: многих дворян перебил. А от Новгорода оберегались, потому что пришли немцы и встали на Тихвине. Князь Дмитрий Михайлович и Кузьма начали думать со всей ратью и с властьми и с посадскими, как бы земскому делу быть прибыльнее, и придумали в Великий Новгород послать послов, а на черкас и казаков послать рать.

294. О послах в Новгород. В Новгород же приговорили послать послов: Степана Татищева да от всех городов по человеку из всех чинов. И писали к митрополиту Исидору, и к боярину и к немецкому воеводе Якову Пунтусову, и ко всем новгородцам, [чтобы они] ответили правду, как у них с немцами уговорено. К немецкому же воеводе к Якову Пунтусову писали, чтобы быть Московскому государству и Новгородскому под одним государем: “И если король свицкий даст брата своего на государство и крестит [его] в православную христианскую веру, то мы тому рады и хотим с новгородцами в одном совете быть”. А писали к ним и посылали для того, что как пойдут под Москву для очищения Московского государства, [369] чтобы немцы не пошли воевать поморские города. Степан же пришел из Новгорода и привез грамоты от митрополита и от боярина и от Якова Пунтусова, а в грамотах пишут коротко, что “пришлем со всем истинно от всего Новгородского государства послов”. А Степан сказал, что отнюдь в Новгороде добра нечего ждать.

295. О приходе казанцев и о смуте Ивана Биркина. Пришли же из Казани с ратными людьми Иван Биркин да голова татарский Лукьян Мясной, и был [он] с Иваном не в согласии. Иван же, едучи дорогою, многую пакость делал городам и уездам; и пришел в Ярославль, и в Ярославле многую смуту содеял: хотел быть в начальниках. И такую пакость содеял, едва между собой биться не стали. Бояре же и стольники и все ратные люди, кроме смолян, его отринули. Казанские же люди по приказу Никанора Шульгина пришли в Ярославль и назад пошли, никакой помощи не дали, лишь многую пакость земле сотворили, и на обратном пути так же. Немногие же казанцы остались: голова Лукьян Мясной, да с ним двадцать человек князей и мурз, да дворян тридцать человек, да голова стрелецкий Постник Неелов, да с ним сто человек стрельцов. И были под Москвой до взятия московского, и пришли в Казань, многие беды и напасти от Никанора претерпели: Лукьяна Мясного и Постника Неелова едва в тюрьме не уморил.

296. О посылке воевод на черкас. Послали на литовских людей в Антонов монастырь князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского да князя Ивана Федоровича Троекурова, а с ними стольников и стряпчих и дворян многих людей. С дороги же отъехал смолянин Юшка Потемкин и сказал черкасам, что идет князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский с ратными людьми. Черкасы же, услышав про то, пошли наспех из Антонова монастыря к рубежу. Князь же Дмитрий, поворотившись, встал в Кашине до указа.

297. О посылке в Пошехонье на казаков. В Пошехонье же послали на Василия Толстого и на казаков князя Дмитрия Петровича Лопату Пожарского. Он же, встретив их в Пошехонье, казаков многих перебил и языков многих взял, а Василий Толстой убежал к князю Дмитрию Мамстрюковичу. Князь Дмитрий Петрович, побив казаков, пошел на сход в Кашин к князю Дмитрию Мамстрюковичу. И, придя в Кашин, писал в Ярославль об указе.

298. О побитии казаков под Угличем. Князь Дмитрий Михайлович Пожарский писал к князю Дмитрию Мамстргоковичу с товарищами и повелел идти им под Углич на казаков, и казаков бы уговорить и привести в Ярославль. Князь Дмитрий Мамстрюкович с товарищами пришел под Углич. Казаки же из Углича против них выехали на бой и начали с дворянами биться. Атаманы же: Богдан Попов, Федор Берескин, Алеша Кухтин, Максим Чекушников от их замысла отошли и прислали в полки [сказать], что от их воровского [370] замысла они отстали. Дворяне же всеми полками напустились на казаков, и казаков побили и языков многих взяли. И пошли воеводы в Ярославль, те атаманы и казаки пришли с ними же в Ярославль. Князю же Дмитрию Мамстрюковичу с товарищами от начальников и от всей земли была честь великая.

299. О ростовском митрополите Кирилле. Была в начальниках и во всяких людях в Ярославле смута великая, прибегнуть не к кому и рассудить их [было] некому. Они же, посоветовавшись, послали в Троицкий монастырь к бывшему митрополиту ростовскому Кириллу и молили его, чтобы он был на прежнем своем престоле в Ростове. Он же не презрел их челобития, пошел в Ростов, а из Ростова пришел в Ярославль и людей Божиих укреплял, и которая ссора возникнет, начальники во всем докладывали ему.

300. О посылке в Переславль Залесский. Приехали же из Переславля Залесского бить челом начальникам всякие люди, что им от Заруцкого утеснение великое: не только что опустошил уезд, но и посады. Начальники послали воеводу Ивана Федоровича Наумова с ратными людьми. Иван же пришел в Переславль, и казаков отогнал, и Переславль укрепил.

301. О послах из Новгорода. Пришли же из Великого Новгорода послы, от всего Новгородского государства: Вяжицкого монастыря игумен Геннадий, да князь Федор Оболенский, да изо всех пятин из дворян и из посадских людей по человеку, с тем, чтобы Московскому государству быть в соединении вместе с Новгородским государством и быть бы под одним государем, а они избрали на Новгородское государство свицкого королевича Филиппа. Московского же государства народ: митрополит Кирилл, и начальники, и все ратные люди придумали их отпустить и писали к митрополиту и боярину и к Якову Пунтусову: “Если королевич крестится в православную христианскую веру греческого закона, то мы ему все рады”. И послали с ними Перфилия Секирина. А для того послали, чтобы не помешали немецкие люди пути на очищение Московского государства, а того у них и в уме не было, чтобы взять на Московское государство иноземца, [решили] избирать на все Русские государства из московских родов государя.

302. Об умышлении Заруцкого и о посылке из-под Москвы для убийства. В Ярославле же было собрание большое и поднимались идти на Москву. Враг же, не желая добра роду христианскому и желая тот сбор благополучный разорить, вложил мысль Заруцкому и его советникам, как бы убить в Ярославле князя Дмитрия Михайловича Пожарского. И послали из-под Москвы двух человек, казаков Обрезка да Стеньку, в Ярославль к своим единомышленникам, к смолянину Ивашке Доводчикову, да пяти смоленским стрельцам к Шанде с товарищами, да к рязанцу Стеньке Жвалову. [371] Тот же Стенька у князя Дмитрия жил на дворе; он же [князь Дмитрий] его кормил и одевал. Много раз умышляли, как бы его сонного погубить. Также умышляли и на пути зарезать в тесноте. Был же он [князь Дмитрий] в съезжей избе, и пошел из съезжей избы осматривать наряд, с которым идти под Москву. И придя, встал у дверей разрядных. Казак же, именем Роман, взял его за руку; тот же Стенька, который [был] прислан из-под Москвы, кинулся между ними и их растолкнул, и хотел ударить ножом по животу князя Дмитрия, хотя его зарезать. И которого человека Божия десница укрывает, кто может погубить? Мимо же живота князя Дмитрия нож миновал и порезал тому казаку Роману ногу. Тот же казак повалился и начал стонать от такой великой раны. Князь же Дмитрий думал, что в тесноте его покололи ножом, а не чаял на себя такую беду, и пошел. Люди же не пустили его и начали вопить: “Тебя хотели зарезать ножом”. И начали искать, и нашли тут нож. Того же злодея Стеньку кровь не пустила: тут же стоял. Люди же его опознали и его схватили, и вели всей ратью и посадскими людьми к пытке, и пытали его. Он же все рассказал и товарищей своих всех указал, и их взяли. Они же все повинились, и землею же их всех разослали по городам по тюрьмам, а иных взяли под Москву для обличения и, придя под Москву, объявили их всей рати. Они же пред всей ратью винились, и их отпустили. Князь же Дмитрий не дал убить их.

303. О приезде из Москвы от Трубецкого и от Заруцкого. Пришли же из-под Москвы от князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого да от Заруцкого дворяне и казаки, [и говорили], чтобы начальники со всей ратью шли под Москву не мешкая, потому что идет к Москве гетман Хоткеев. Князь Дмитрий Михайлович и Кузьма дали им жалование земское довольное и отпустили их назад, а сами начали вскоре подниматься.

304. О первой посылке под Москву из Ярославля. Послал же князь Дмитрий Михайлович перед собой воеводу Михаила Самсоновича Дмитриева да Федора Левашова с многой ратью и повелел им идти наспех; и, придя под Москву, в таборы им входить не повелел, а повелел им, придя, поставить острожек у Петровских ворот и тут встать. Они же, пойдя, так и сделали.

305. О другой посылке из Ярославля. После же отправки Михаила [Дмитриева] послал князь Дмитрий Михайлович из Ярославля брата своего князя Дмитрия Петровича Пожарского да с ним дьяка Семейку Самсонова со многой ратью, и повелел им идти наспех и, придя под Москву, встать у Тверских ворот. Они же, придя, так и сделали.

306. О приходе [ратных людей из] украинных городов и о присылке в Ярославль. В то же время пришли под Москву к князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому из украинных городов [372] ратные люди и встали в Никитском остроге; от Заруцкого же и от казаков было им утеснение великое. И послали в Ярославль от всей рати Ивана Кондырева да Ивана Бегичева с товарищами. Они же пришли в Ярославль, и увидели милость Божию и устроение ратных людей, и, вспомнив свое утеснение от казаков, плакали много и не могли слова молвить. И едва смогли вымолвить и били челом, чтоб шли под Москву не мешкая, чтобы им совсем от казаков не погибнуть. Князь же Дмитрий и все ратные их знали и службу их ведали, а видя такую бедность, едва их узнали. Князь же Дмитрий и все ратные люди, видя их такую бедность, тоже плакали. И дали им жалование: денег и сукна, и отпустили вскоре, и приказали [сказать] ратным людям, что идут наспех. Они же, придя под Москву, возвестили [про то] своей братии. Они же тому рады были. Заруцкий же хотел их перебить. Они же едва убежали к Михаилу Самсоновичу Дмитриеву в полк, а украинские люди побежали все по своим городам.

307. О приходе к Москве. Князь Дмитрий Михайлович с товарищами и со всей ратью, прося у Бога милости и отслужив молебны у Всемилостивого Спаса и у ярославских чудотворцев и взяв благословение у митрополита ростовского Кирилла и у всех властей, пошли из Ярославля на очищение Московского государства. И, отойдя от Ярославля на семь поприщ, ночевали. [Князь Дмитрий Михайлович] рать же поручил всю князю Ивану Андреевичу Хованскому да Кузьме Минину и отпустил их прямо к Ростову, а в города послал сборщиков, велел ратных людей остальных собирать в полки, а сам с небольшим отрядом пошел в Суздаль помолиться к Всемилостивому Спасу и чудотворцу Евфимию и у родительских гробов проститься. Из Суздаля же пошел к Ростову и встретил всю рать у Ростова. Из городов же многие люди пришли в Ростов. И из Ростова, придя, [князь Дмитрий Михайлович] послал на Белоозеро воеводу Григория Образцова с ратными людьми, ожидая прихода немецких людей из Новгорода.

308. О побеге Заруцкого из-под Москвы. Заруцкий же со своими советниками, услышав под Москвой, что пошли из Ярославля со всей ратью князь Дмитрий и Кузьма, собрался с казаками с ворами, едва ли не половина войска из-под Москвы побежала. И, придя в Коломну, Маринку взял с Воренком, ее сыном, и Коломну город разграбили. Пошли в рязанские места и многую пакость делали. И, придя, встали на Михайлове городе.

309. О приезде атаманов из-под Москвы в Ростов. Пришли из-под Москвы в Ростов к князю Дмитрию Михайловичу атаманы и казаки от всего войска, Кручина Внуков с товарищами, [и говорили], чтобы шел под Москву не мешкая. А пришли не для этого, пришли разведать, нет ли против них какого умысла, ждали против [373] себя по своему воровству какого-нибудь умысла. Князь Дмитрий же и Кузьма их пожаловали деньгами и сукнами и отпустили их опять под Москву, а сами пошли из Ростова и пришли в Переславль.

310. О приходе к Троице в монастырь. Князь Дмитрий Михайлович Пожарский и Кузьма да с ними вся рать пошли из Переславля к Живоначальной Троице и пришли к Троице. Власти его же и воеводы встретили с великой честью. И встал у Троицы между монастырем и слободой Клементьевской, а к Москве не пошел потому, что [хотел] договориться с казаками, чтобы друг на друга никакого зла бы не умышляли.

311. О посылке под Москву князя Василия Туренина и о приезде из-под Москвы с вестью о гетмане. Пришли же из-под Москвы в Троицкий монастырь дворяне и казаки и возвестили князю Дмитрию, что гетман Хаткеев вскоре будет под Москвой. Князю же Дмитрию не до уговора было с казаками, и послал наскоро перед собой воеводу князя Василия Ивановича Туренина и повелел ему встать у Чертольских ворот. Он же, пойдя, так и сделал.

312. О походе из Троицкого монастыря под Москву и о чудесах чудотворца Сергия. Сам же князь Дмитрий и Кузьма и все ратные люди в тот же день, после отпуска князя Василия Туренина, служили молебны у Живоначальной Троицы и у преподобных чудотворцев Сергия и Никона и взяли благословение у архимандрита Дионисия и у всей братии и пошли с монастыря. Архимандрит же Дионисий со всей собором взял икону Живоначальной Троицы и великих чудотворцев Сергия и Никона, и честной крест, и святую воду, пошел за пруды и встал на горе у московской дороги. Начальники же и все ратные люди были в великом ужасе, как на такое великое дело идти. Ветер же был от Москвы против них, они же еще больше устрашились от того и пошли с великим ужасом. И как проходила какая сотня к образу, напротив архимандрита, архимандрит благословлял их крестом и кропил святой водою. Так же и всех пропустил. После же начальников благословлял и кропил водою. О, великое чудо тут сотворено было угодником Пресвятой и Живоначальной Троицы великим чудотворцем Сергием: молитвами его в одночасье страх от всей рати отошел и в храбрость превратился. Архимандрит же Дионисий взял святой крест и благословлял вслед их, и святой водой кропил, и говорил со слезами: “Бог с вами и великий чудотворец Сергий в помощь постоять и пострадать вам за истинную, за православную христианскую веру”. В мгновение ока переменил Бог ветер, и стал [дуть] в спину всей рати так, что едва на лошадях сидели, такой пришел вихрь великий. Вся же рать узнала милость Божию и помощь великого чудотворца Сергия, и отложили свой страх ратные люди, и расхрабрились, идя к Москве все [374] и радуясь. И обещались все помереть за дом Пречистой Богородицы и за православную христианскую веру. Был же тот ветер до того времени, как побили гетмана и отогнали его от Москвы. И пришли под Москву, и встали на Яузе за пять верст, и послали к Арбатским воротам разузнать, где бы встать. Посланные же ездили и рассматривали места и, приехав, сказали. Князь Дмитрий Трубецкой беспрестанно присылал и звал к себе стоять в таборы. Князь Дмитрий же [Пожарский] и вся рать отказали, что отнюдь тому не бывать, чтобы стоять вместе с казаками. И остановился тут [князь Дмитрий Михайлович] на Яузе ночевать, а не пошел [к Москве] потому, что пришли поздно.

313. О приходе под Москву. Наутро же с Яузы реки пошли под Москву. Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой с ратными людьми встретил его [князя Дмитрия Михайловича] и звал его стоять к себе в острог. Он же ему отказал, [сказав], что отнюдь вместе с казаками [им] не стоять. И, придя, встали у Арбатских ворот, и встали по станам подле Каменного города, подле стены, и сделали острог, и окопали кругом рвом, и едва успели укрепиться до гетманского прихода. Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и казаки начали на князя Дмитрия Михайловича и на Кузьму и на ратных людей нелюбовь держать за то, что к ним в таборы не пошли.

314. О приходе гетманском под Москву и о первом бое. Наутро же после своего прихода под Москву послали проведывать по всем городам [о приходе] гетмана. И августа в 21-й день прибежали под Москву и сказали, что гетман с Вязем поднялся, идет под Москву. Князь Дмитрий же и все ратные люди начали готовиться против гетмана и укрепляться. Гетман же пришел под Москву и встал на Поклонной горе. Наутро же перешел Москву реку под Новым Девичьим монастырем и пришел близко к Чертольским воротам. Князь Дмитрий со всеми ратными людьми стоял против него, а князь Дмитрий Трубецкой стоял на другой стороне Москвы реки у Крымского двора; и прислал [князь Дмитрий Трубецкой] к князю Дмитрию Михайловичу, [прося] прислать к ним пять конных сотен, а им бы нападать на них [литовских людей] со стороны. Они же [князь Дмитрий Пожарский и Кузьма] чаяли, что правдиво прислал он за людьми, и, выбрав лучшие пять сотен, послали к ним. С гетманом же был бой конный с первого часа до восьмого, от князя Дмитрия же Трубецкого из полку и из таборов казачьих помощи не было никакой, лишь казаки ругались, говоря: “Богатые пришли из Ярославля, и сами одни отстоятся от гетмана”. Гетман же наступал всеми людьми, князь же Дмитрий и все воеводы, которые с ним пришли с ратными людьми, не могли против гетмана выстоять конными людьми, и повелели всей рати сойти с коней, и начали биться пешими; едва за руки не брались между собой, едва против них [375] выстаивая. Головы же те, которые [были] посланы ко князю Дмитрию Трубецкому, видя изнеможение своих полков, а от него никакой помощи нет, быстро пошли от него из полка без его повеления. Он же не захотел их пустить. Они же его не послушали, пошли в свои полки и многую помощь оказали. Атаманы же полка Трубецкого: Филат Межаков, Афанасий Коломна, Дружина Романов, Макар Козлов пошли самовольно на помощь и говорили князю Дмитрию Трубецкому, что “в нашей нелюбви Московскому государству и ратным людям погибель происходит”. И пришли на помощь ко князю Дмитрию в полки и, по милости Всещедрого Бога, гетмана отбили и многих литовских людей убили. Наутро же собрали трупов литовских больше тысячи человек и повелели закопать их в ямы. Гетман же, отойдя, встал на Поклонной горе, а с Поклонной горы перешел и встал у Пречистой Донской.

315. О походе в Москву изменника Гришки Орлова с гайдуками. В ту же ночь после боя изменник Гришка Орлов прошел в Москву, а с собою провел гайдуков шестьсот человек, и поставил их у Москвы у реки на берегу, у [церкви] Егория в Ендове, а сам прошел в город.

316. О побоище гетмана и об отходе гетмана от Москвы. И августа в 24-й день, на память святого отца нашего Петра митрополита, пошел гетман с запасами на проход в Москву. Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой с ратными людьми встал от Москвы реки, от Лужников. Князь Дмитрий Михайлович со своей стороны встал у Москвы реки, у [церкви] Ильи пророка Обыденного, а воевод, которые с ним пришли из Ярославля, поставил там, где был деревянный город по рву. А против гетмана послал сотни многие. И был бой великий с утра до шестого часа; гетман же, видя против себя крепкое стояние московских людей, напустился на них всеми людьми, сотни и полки смял и втоптал в Москву реку. Едва сам князь Дмитрий с полком своим стоял против них. Князь Дмитрий Трубецкой и казаки все пошли в таборы. Гетман же, придя, встал у [церкви] Екатерины мученицы Христовой и таборы поставил. И острожек, что был у [церкви] Климента папы римского, а сидели в нем казаки, литовские люди взяли и посадили своих литовских людей. Люди же стояли в великом ужасе и посылали к казакам, чтобы сообща сражаться с гетманом. Они же отнюдь не помогали. В то же время случилось быть в полках у князя Дмитрия Михайловича Пожарского троицкому келарю Авраамию Палицыну, и пошел в таборы к казакам, и молил их, и посулил им многую монастырскую казну. Они же его послушали, пошли и пришли с обеих сторон, от полка Трубецкого и от полка Пожарского, и соединись вместе, острожек Клементьевский взяли и Литву побили: одних венгорей перебили семьсот человек, и опять сели в остроге, а иные, пехота, легла [376] по ямам и по зарослям на пути, чтобы не пропустить гетмана в город. Всею ратью начали плакать и служить молебны, чтобы Московское государство Бог избавил от погибели, и обещали всею ратью поставить храм во имя Сретения Пречистой Богородицы и во имя святого апостола и евангелиста Ивана Богослова да Петра митрополита, московского чудотворца. День же был близок к вечеру, и вложил Бог храбрость в немощного: пришел Кузьма Минин к князю Дмитрию Михайловичу и просил у него людей. Князь Дмитрий же ему ответил: “Бери кого хочешь”. Он же взял ротмистра Хмелевского и три сотни дворянские, и перешел за Москву реку, и встал у Крымского двора. Тут же стояла у Крымского двора рота литовская конная да пешая. Кузьма же с теми сотнями напустился прямо на них. Они же были Богом гонимы и помощью Пречистой Богоматери и московских чудотворцев и, не дожидаясь их, побежали к таборам Хаткеевым, и рота роту смяла. Пехота же, видя то, из ям и из зарослей пошла натиском к таборам. Конные же все напустились [на них]. Гетман же, покинув многие запасы и шатры, побежал из таборов. Воеводы же и ратные люди встали по рву деревянного города, запасы и шатры все захватили. Многие же люди хотели биться. Начальники же их не пустили за ров, говоря им, что не бывает в один день две радости, а то сделалось помощью Божиею. И повелели стрелять казакам и стрельцам, и была стрельба на два часа так, что не слышно было, кто что говорит. Огонь же был и дым, как от пожара великого, гетман же был в великом ужасе и отошел к Пречистой Донской, и стоял всю ночь, не распрягая лошадей. Наутро же побежал от Москвы. Из-за срама же своего прямо в Литву пошел.

317. О съезде бояр и воевод. Начальники же начали между собой быть не в совете из-за того, что князь Дмитрий Тимофеевич хотел, чтобы князь Дмитрий Пожарский и Кузьма ездили к нему в таборы. Они же к нему не ездили, не потому, что к нему не хотели ездить, а боясь убийства от казаков. И приговорили всей ратью съезжаться на Неглинной. И тут же начали съезжаться и земское дело решать.

318. О взятии города Вологды. Узнали черкасы, что ратные люди из Ярославля пошли все под Москву, и от гетмана отвернули и пошли к Вологде. И пришли к Вологде ночью, и град Вологду взяли из-за небрежения воевод, и град пожгли, и людей побили, и казну взяли.

319. Бережение от гетманской присылки. Сказали же начальникам, что гетман хочет прислать набегом [войско] с запасами в Москву. Они же начали думать, как бы гетмана не пропустить в Москву. И повелели всей рати от Москвы реки до Москвы реки же плести плетни и насыпать землю. И выкопали ров великий, и сами [377] воеводы стояли, переменяясь, день и ночь. Литовские люди, услышав о такой крепости, не пошли с запасами.

320. О взятии Китай города. Литовским же людям начало в городе быть утеснение великое: никуда их не выпускали. Голод же у них был великий, выпускали из города всяких людей. По милости же Всещедрого Бога [в день] на память Аверкия Великого пошли [ратные люди] приступом, и Китай [город] взяли, и многих литовских людей перебили.

321. О выпуске жен боярских и людей всяких чинов. Литовские люди, видя свое изнеможение, повелели боярам и всяким людям жен своих выпускать из города вон. Бояре же тем опечалились, куда их выпустить вон, и послали к князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому и к Кузьме и ко всем ратным людям, чтоб пожаловали их, приняли бы [жен] без позора. Князь Дмитрий же повелел им жен своих выпускать, и пошел сам и принял их жен с честью и проводил каждую к приятелям своим, и повелел им давать обеспечение. Казаки же все за то князя Дмитрия хотели убить, потому что грабить не дал боярынь.

322. О выводе бояр и сдаче Кремля. Литовские же люди, видя свое изнеможение и голод великий, град Кремль сдавать начали и начали уговариваться о том, чтобы их не перебили, полковникам же и ротмистрам и шляхте чтобы идти в полк к князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому, а к Трубецкому отнюдь не захотели идти в полк. Казаки же, видя, что пришли на Каменный мост все бояре, собрались все с знаменами и оружием, пришли и хотели с полком князя Дмитрия биться, и едва у них без бою обошлось. Казаки же пошли к себе в таборы, а бояре из города вышли. Князь Дмитрий Михайлович принял их с честью и воздал им честь великую. Наутро же полковник Струе с товарищами Кремль город сдали. И Струса взяли в полк к князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому со всем полком его. Казаки же весь полк его перебили, немногие остались. Полк Будилы взяли в полк князя Дмитрия Михайловича Пожарского, и их послали по городам, ни одного не убили и не ограбили из них. Сидение же было [их] в Москве таким жестоким, что не только собак и кошек ели, но и русских людей убивали. И не только русских людей убивали и ели, но и сами друг друга убивали и ели. Да не только живых людей убивали, но и мертвых из земли выкапывали: когда взяли Китай, то сами видели, глазами своими, что во многих чанах засолена была человечина.

323. О приходе казаков на бояр. Начальники же начали съезжаться в город. Казаки же начали просить жалование беспрестанно, а то себе ни во что поставили, что [литовские люди] всю казну Московскую взяли, и едва у них немного государевой казны отняли. И приходили [казаки] много [раз] в город. В один же день [378] пришли в город и хотели перебить начальников. За них же вступились дворяне, не дали их перебить. У них же с дворянами много вражды было, едва без крови обошлось.

324. О взятии вязьмичей с грамотами. Схватили вязьмичей детей боярских, князя Федора Енгилдеева с товарищами. Они пришли из Вязьмы, а чаяли, что еще сидят в Москве литовские люди. И грамоты у них взяли, и сказали [они], что король пришел в Вязьму Начальники же и все ратные были в великом ужасе. Люди же из-под Москвы все разъехались, и запасами Москва не наполнилась. И начали писать в Казань и в другие города. В Казани же Никанор Шульгин воровал и Москве не помогал, и тех [посланцев] хотел убить, которые к нему приезжали. Начальники и все ратные люди положили упование на Бога и на том стали, что всем помереть за православную веру.

325. Об [осадном] сидении Погорельском. Пришел король из Вязьмы под Погорелое городище и приступал сильными приступами. Сидел тут воевода князь Юрий Шаховской, и послал к королю, говоря: “Пойди под Москву; будет Москва за тобою, мы готовы твои”. Король же пошел от Погорелого городища и пришел под Волок.

326. О приходе под Москву Жолкевского молодого и об отходе от Москвы. Из Вязьмы послал король под Москву Жолкевского молодого да князя Даниила Мезецкого, который был в послах с митрополитом [Филаретом] да с князем Василием [Голицыным], дьяка Ивана Грамотина уговаривать Москву, чтобы приняли королевича на царство. Они же пришли внезапно под Москву. Люди же все начальники были в великом ужасе и положили упование на Бога. И вышли против них, и начали с ними биться, и взяли тут в бою смолянина Ивана Философова [в плен], и начали его расспрашивать: “Хотят ли взять королевича на царство, и Москва ныне людна ли, и запасы в ней есть ли?” Ему же дал Бог слово, что отвечать, и сказал им: “Москва людна и хлебна, и на том все обещались, что всем помереть за православную веру, а королевича на царство не брать” Они же, услышав то, ужаснулись и пошли наспех под Волок. Король же и паны рада начали того Философова расспрашивать сами. Он же, не убоявшись ничего, то же поведал королю и панам радным.

327. О приступе к Волоку. Услышал то король, что московские люди все на том встали, чтобы не брать сына его королевича на Московское государство, и повелел приступать сильными приступами к Волоку. На Волоке же в ту пору был воевода Иван Карамышев да Степан Чемесов, от них же толку мало было во граде. Бой же вели атаманы: Нелюб Марков да Иван Епанчин, бились на приступах, едва за руки не берясь, и на трех приступах перебили великое множество литовских и немецких людей. [379]

328. Об отходе королевском из земли и об отказе немецким людям. Король же, видя мужество и крепкое стояние московских людей и срам свой и побитие литовских и немецких людей, пошел наспех из Московского государства: многие у него люди литовские и немецкие померли от мороза и голода. В Московском же государстве начальники и все люди воздали хвалу Богу, как Бог показал предивные чудеса такими последними [оставшимися] людьми Народы Московского государства, дал им Бог храбрость, встали против тех злодеев, и очистил Бог Московское государство радением начальников и службой и радением ратных людей, и послали [сообщить об этом] во все города. Во всех же городах была радость великая. Немцам же английским, которые пришли было к Архангельскому городу Московскому государству на помощь, князю Артемию с товарищами, повелели отказать: Бог очистил [государство] и русскими людьми. Те же злодеи, изменники Московского государства, которые хотели добра Литве, и писали в город [Кремль], и грамоты королевские которые брали у лазутчиков и клали и посылали в город, все эти враги посрамлены были.

329. О побоище Заруцкого под Переславлем. Заруцкий же с ворами пришел под Переславлем и [хотел его] приступом взять. Воевода же Михаил Матвеевич Бутурлин вышел против них и разбил их наголову. Заруцкий же, взяв Маринку, с остальными людьми пошел в украинные города. И, идя, многие города взял, и воевод перебил, и города пожег.

330. О посылке по городам [за выборными] к избранию государя. Начальники же и все люди, видя над собой милость Божию, начали думать, как бы им избрать государя на Московское государство праведного, чтобы дан был от Бога, а не от людей. И послали во все города Московского государства, чтобы ехали к Москве на избрание государя власти и бояре и всяких чинов люди.

331. О присылке из Новгорода. Пришел же из Новгорода от Якова Пунтусова посланник Богдан Дубровский с тем, что королевич идет в Новгород. Они же ему отказали, говоря: “Того у нас и на уме нет, чтоб нам взять иноземца на Московское государство; а что мы с вами ссылались из Ярославля, то мы ссылались для того, чтобы нам в ту пору не помешали, боясь того, чтобы не пошли в поморские города. А ныне Бог Московское государство очистил, и мы рады с вами, с помощью Божией, биться, идти на очищение Новгородского государства.

332. Царство государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии в лето 7121 (1613) году. Пришли же изо всех городов и из монастырей к Москве митрополиты и архиепископы и всяких чинов всякие люди и начали избирать государя. И многое было волнение людям: каждый хотел по своему замыслу [380] делать, каждый про кого-то [своего] говорил, забыв писание: “Бог не только царство, но и власть кому хочет, тому дает; и кого Бог призовет, того и прославит”. Было же волнение великое, и никто не смел произнести [имя], а если кто и хотел [это] сделать [то не мог]; коли Бог чему не повелел, то не угодно Ему было. Бог же призрел на православную христианскую веру и хотел утвердить на Российском государстве благочестивый корень, яко же и в древности [дал] израильскому роду царя Саула, так же и наши слезы призрел Бог, и дал нам праведного государя. “Род праведных благословится, — говорит пророк, — и семя их в благословении будет”. Так благословил Бог и прославил племя и родство царское, достославного и святого и блаженной памяти государя царя и великого князя Федора Ивановича всея Русии племянника, благоверного и Богом избранного и Богом соблюдаемого от всех скорбей государя и великого князя Михаила Федоровича, всея Русии самодержца, сына великого боярского рода боярина Федора Никитича Юрьева. И положилась во всех людей мысль, не только в вельмож и служилых людей, но и в простых во всех православных христиан, и в сущих младенцев, и возопили все громогласно, что люб всем на Московское государство Михаил Федорович Юрьев. В тот же день была радость великая в Москве, и пришли в соборную апостольскую церковь Пречистой Богородицы, и служили молебны с звоном и со слезами. И была радость великая, как [будто] из тьмы люди вышли на свет. И кто может судьбы Божий испытать: иные подкупали и засылали, желая не в свою степень [встать]. Бог же того не изволил. Он же [Михаил Федорович], благочестивый государь, того и в мыслях не имел и не хотел: был он в то время у себя в вотчине, того и не ведая, да Богу он угоден был. И заочно помазал его Бог елеем святым и нарек его царем.

333. О посольстве в Кострому. Власти же и бояре и все люди начали избирать из всех чинов [кого] послать бить челом к его матери, к великой государыне старице иноке Марфе Ивановне, чтобы всех православных христиан пожаловала, благословила бы сына своего, царя государя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии, на Московское государство и на все Российские царства, и у него, государя, милости просить, чтобы не презрел горьких слез православных христиан. И послали на Кострому из всех чинов рязанского архиепископа Феодорита и с ним многих властей черных, а из бояр Федора Ивановича Шереметева, и изо всех чинов всяких людей многих. Они же пошли и пришли на Кострому, он же, государь, был в то время в Ипатцком монастыре.

334. О приезде в Кострому к государю. Архиепископ же Феодорит и боярин Федор Иванович Шереметев и все люди пошли в соборную церковь Пречистой Богородицы и служили молебны, и [381] взяли честные кресты и местный чудотворный образ Пречистой Богородицы Федоровской и многие иконы, и пошли в Ипатцкий монастырь и служили молебны у Живоначальной Троицы, и пришли к нему, государю, и к матери его, великой государыне старице Марфе Ивановне, и пали все на землю: не только что плакали, но и вопль был великий. И молили его, государя, чтобы шел на свой царский престол, на Московское государство. Он же, государь, и мать его, великая старица, со слезами им отказывали, говоря, что он юн еще. И был же плач и прошение много часов, и кому против Божией десницы стоять, коли чему Бог повелевает быть, едва его государя и мать его, великую государыню, умолили. И пожаловала она, благословила на Московское государство сына своего, государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии. Была в тот день на Костроме радость великая, и составили празднование чудотворной иконе Пречистой Богородицы Федоровской. К Москве же к боярам и ко всей земле послали и возвестили им всем. Была же радость на Москве больше первой.

335. О Никаноровом воровстве. В Москве же все люди поцеловали крест и послали властей и дворян во все города, приводить к крестному целованию. Во всех же городах с радостью целовали крест. Пришли же в Арзамас. В Арзамасе же в то время был вор Никанор Шульгин со всей казанской ратью, и начали приводить к кресту. Никанор хотел по-прежнему воровать, не стал крест целовать, а говорил посланникам, что “без совета с казанцами креста целовать не хочет”. Ратные же люди и все понизовые люди Казанского государства и града Арзамаса не послушали его и начали целовать крест. Никанор же со своими советниками пошел в Казань наспех, желая Казань смутить. Казанцы же, услышав про (избрание] государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии и про Никанорово воровство, встретили Никанора в Свияжском и отказали ему: “В Казань тебе ехать незачем”. В Свияжском же его схватили и привели его к Москве. С Москвы же его послали в Сибирь; там и скончался.

336. О приходе государя в Ярославль. Пошел государь и великий князь Михаил Федорович всея Русии с Костромы в Ярославль. Ярославцы же, власти и все люди, встречали его, государя, радостно со образами и с хлебами и с великими дарами. От радости же не могли [слова] вымолвить в слезах. Он же, государь, был в Ярославле немногое время, и в Москву писать повелел, чтобы послали за Заруцким.

337. О посылке за Заруцким. Бояре же по государеву указу послали за Заруцким князя Ивана Никитича Одоевского, а с ним из городов повелели идти воеводам: с ратью из Суздаля князю Роману Петровичу Пожарскому, с Тулы князю Григорию Васильевичу [382] Тюфякину, из Владимира Ивану Васильевичу Измайлову, с Рязани Мирону Андреевичу Вельяминову. И повелели им идти за Заруцким. Заруцкий же пошел в украинные города к Воронежу И многие слышали у Заруцкого в полку, что государь воцарился, и пошли от него назад ко государю многие; которые истинные воры, те начали отъезжать. Он же с Маринкою пошел прямо к Воронежу. Воеводы же его встретили под Воронежем, и был под Воронежем бой; и ничего ему не сделали. Он же многих воронежцев перебил и перебрался через Дон с Маринкой, и пошел в Астрахань степью.

338. О посылке из Ярославля на Тихвин. Царь государь и великий князь Михаил Федорович всея Русии из Ярославля пошел к Москве, а под Тихвин на немцев послал воевод своих князя Семена Васильевича Прозоровского да Леонтия Андреевича Вельяминова со многой ратью.

339. О приходе государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии к Москве. Царь же государь и великий князь Михаил Федорович всея Русии пришел под Москву. Люди же Московского государства встретили его с хлебами, а власти и бояре встретили за городом с крестами. И пришел государь к Москве на свой царский престол в лето 7121 (1613) году после Великого дня в первое воскресение на день Святых жен Мироносиц. На Москве же была радость великая, и пели молебны.

340. О венчании царским венцом государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии. Люди же увидели себе свет, не имели веры, не ожидая себе такой радости. И пришли к государю всей землею со слезами бить челом, чтобы государь венчался свои царским венцом. Он же не презрел их моления и венчался своим царским венцом в тот же год, а венчал его, государя, царским венцом казанский митрополит Ефрем и все власти Московского государства. А в чинах были бояре: с каруною и осыпал [деньгами] боярин князь Федор Иванович Мстиславский, с скипетром — боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, с шапкою — Иван Никитич Романов, с яблоком — Василий Петрович Морозов. За царским платьем ходил на Казенный двор боярин князь Дмитрий Михайлович Пожарский да казначей Никифор Васильевич Траханиотов. И как платье принесли в палату в золотую, и в соборную церковь платье послали с боярином Василием Петровичем Морозовым да с казначеем Никифором Траханиотовым, а с яблоком был боярин князь Дмитрий Михайлович Пожарский. В тот же день пожаловал государь многих в бояре и окольничьи, были столы у государя три дня

341. О посылке в Литву. Бояре же послали от себя в Литву к панам раде каширянина Дениса Аладьина, с тем, что дал им Бог на Московское государство царя государя и великого князя Михаила [383] Федоровича всея Русии на царство. Денис же в Литве был, и никакого бесчестия ему в Литве не было, и отпустили его назад к Москве, и государь Дениса пожаловал, дал ему вотчину.

342. О посылке под Смоленск и о взятии городов и стоянии под Смоленском. Царь государь и великий князь Михаил Федорович всея Русии, посоветовавшись со своими боярами, как бы ему очистить свою государскую вотчину, приговорил послать под Смоленск стольника князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского, да князя Ивана Федоровича Троекурова, да дьяка Афанасия Царевского со многой ратью. Они же пошли в Вязьму, и вязьмичи царю крест целовали. Тут же посадили воеводу, а сами пошли к Дорогобужу. Потом же и в Дорогобуже крест государю целовали. В Дорогобуже же оставили воеводу, а сами пошли под Белую, а в Белой сидели литовские люди и немецкие. И под Белой стояли, и бои с ними были частые. Немецкие же люди сослались с воеводами и Белую сдали. И литовских людей многих убили, а иных взяли, и пошли под Смоленск. На Белую же государь послал воевод своих Матвея Плещеева да Григория Загряжского. Воеводы же стояли под Смоленском, и утеснение делали литовским людям великое, и Литовскую землю воевали: города многие, посады и уезды. В Смоленске же литовские люди едва отсиделись.

343. О послах по государствам. Царь же государь и великий князь Михаил Федорович всея Русии послал послов по всем государствам. Государи же разных государств послов приняли с честью и опять отпустили ко государю к Москве, и своих послов к государю послали с великими дарами. И пришли к государю послы от турского царя, и от кизылбашского, и от английского, и от иных государств со многими дарами. Государь же тех послов пожаловал и отпустил их честно.

344. О приезде казаков от Заруцкого. Пришли к Москве от Заруцкого многие казаки и возвестили про Заруцкого, что [он] пошел в Астрахань, а они воротились с поля, а за ними многие иные казаки будут. Государь же их пожаловал и послал их всех под Смоленск.

345. Об осаде тихвинской. Пришли же немецкие люди из Великого Новгорода под Тихвин, и Тихвин осадили, и многое утеснение русским людям делали: едва с помощью Пречистой Богородицы усидели. Немецкие же люди, видя крепость московских людей, от Тихвина отошли прочь.

346. О походе воевод под Новгород и об отходе. Царь государь и великий князь Михаил Федорович всея Русии приговорил с боярами послать под Великий Новгород боярина князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, да окольничего князя Даниила Ивановича Мезецкого со многой ратью; да к ним послал вприбавку Василия [384] Ивановича Бутурлина. Они же пришли в Торжок. Было же у них в рати нестроение великое и грабили казаки и всякие люди; и тут зимовали. Весной же пришли под Новгород и встали на Бронницах. Место тут неудобное было и тесное. Острожек же поставили за рекою Метою. Пришли же из Новгорода Яков Пунтусов с немецкими людьми, и их осадили и утеснение им сделали великое, многих людей убили из наряда. Такое же сделали утеснение, что из ямы в яму не перейти, и голод был сильный. И от такого великого утеснения [воеводы] не могли стоять, пошли отходить. И при отходе многих русских людей убили, едва сами воеводы отошли пешими. Острожек же, который был за Метою рекою, взяли, дав крестное целование [что никого не убьют], и всех перебили. Пришел же Яков в Новгород и еще большее утеснение стал русским людям делать.

347. О походе под Москву иконы Пречистой Богородицы Казанской. Принесен был образ Богородицы Казанской под Москву к князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому да к Ивану Заруцкому. И был тот образ под Москвою до зимы. Тот же образ с протопопом казанским отпустили назад. Протопоп же пришел в Ярославль. В то же время пришли из Нижнего князь Дмитрий и Кузьма со всей ратью, и, увидев ту икону Пречистой Богородицы Казанской, с помощью которой под Москвою взяли Новый Девичий монастырь у литовских людей, тот образ поставили в Ярославле, а с того образа список списали, и, украсив, отпустили в Казань с протопопом. Ратные же люди начали великую веру держать к образу Пречистой Богородицы, и многие чудеса от того образа были. Во время боя с гетманом и в московское взятие многие же чудеса были. По взятии же Кремля города князь Дмитрий Михайлович Пожарский освятил храм в своем приходе Введения Пречистой Богородицы на Устретинской улице, и ту икону Пречистой Богородицы Казанской поставил тут. Священники же того храма возвестили царю государю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Русии про те чудеса, как во время боя с гетманом и в московское взятие от того образа великие чудеса были Царь же Михаил Федорович всея Русии и мать его, великая старица Марфа Ивановна, начали к тому образу веру держать великую, и повелели праздновать дважды в год и ход установили с крестами: первое празднование и ход с крестами — июля в 8-й день [на память] святого великомученика Прокопия, в тот день, когда явилась Пречистая Богородица в граде Казани, а другое празднование — месяца октября в 22-й день, на память святого отца нашего Аверкия Ерапольского чудотворца, как очистилось Московское государство. Тот же образ по повелению государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии и по благословению великого государя святейшего патриарха [385] Филарета Никитича московского и всея Русии украсил многой утварью боярин князь Дмитрий Михайлович Пожарский по обету своему в лето 7133 (1625) году.

348. О послании в Литву к митрополиту Филарету Никитичу ростовскому игумена Ефрема. Послал государь царь и великий князь Михаил Федорович всея Русии в Литву к отцу своему, великому государю, преосвященному митрополиту Филарету Никитичу ростовскому сретенского игумена Ефрема, услышав про него и про его государеву жизнь и утеснение. Ведал он, государь [царь], что у него, государя, нет никакого человека, и чаял он, государь, что к нему, государю [Филарету Никитичу], пустят. Литовские же люди того игумена Ефрема сперва к нему, государю, не пустили. После же того ему, государю, его и отдали, и был у него, покамест его, государя, Бог [не] принес в Московское государство. А как к Москве пришли, его [игумена Ефрема] государь пожаловал и повелел ему быть по-прежнему в Сретенском монастыре

349. О посылке в Литву Федора Желябовского. Царь государь и великий князь Михаил Федорович всея Русии послал в Литву Федора Желябовского от себя, государя, ко отцу своему с грамотами и от бояр к панам раде и повелел ему того добиться, чтобы видеть его [Филарета Никитича] государевы очи Федор же пришел в Литву, и у панов рады был, и о том говорил, чтобы дали видеть очи великого государя. Они же ему позволили. Он же пришел к преосвященному митрополиту Филарету Никитичу. Тут же было несколько панов. Лев Сапега [и другие]. Федор же, правя челобитие, в слезах едва мог слово вымолвить и поднес грамоты от государя. Грамоты же те вперед взял Лев Сапега и прочел сам. Перед отъездом Федор был в другой раз у митрополита, и повелели [паны] ему, государю, грамоты писать без царского наименования [своего сына царя Михаила Федоровича], просто. Митрополит же Филарет Никитич отвечал: “Не могу просто написать, без царского наименования: боюсь от Бога наказания; что ему Бог дал, а мне как отнять, коли Бог нарек его царем”. И отпустил Федора, а к царю послал благословение и сказал ему: “Иди и скажи царю государю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Русии, а жизнь мою видишь сам”. Федора же из Литвы отпустили. И, придя из Литвы, возвестил то все государю царю. Государь же царь за то Федора пожаловал.

350. О приходе на украинные города ногайских людей. Пришли ногайские люди войною на Московское государство и воевали многие украинные города. И перебрались через Оку реку, и воевали коломенские, и серпуховские, и боровские места, и пришли под Москву в Домодедовскую волость и многих людей в плен взяли. Тем же городам многую пакость содеяли: дворян и детей боярских [386] многих схватили. В разъезде взяли под Москвою Дениса Аладьина, а товарищей его иных побили, а иные убежали к Москве.

351. О послах ногайских к Москве. Услышал же в Ногайской орде князь Исчерек со всеми мурзами, что воцарился на Московском государстве государь царь и великий князь Михаил Федорович всея Русии, прислал к Москве послов своих бить челом о вине своей, что ходили ногайские люди воевать Московское государство без их [мурз] ведома; и [били челом, чтобы] пожаловал бы государь их, велел принять под свою высокую руку. И государь послов пожаловал и отпустил их к мурзам.

352. О посылке под Астрахань и о взятии Астрахани и о Маринке. Послал государь под Астрахань боярина князя Ивана Никитича Одоевского, да окольничего Семена Васильевича Головина, да дьяка Василия Июдина. Они же пошли и зимовали в Казани, а Заруцкий в ту пору зимовал с Маринкой в Астрахани. И начал астраханцам делать утеснение великое, и воеводу князя Ивана Дмитриевича Хворостинина казнил. И была в Астрахани между ними рознь великая. И прослышал про то воевода на Терке Петр Васильевич Головин, и послал под Астрахань казанца Василия Хохлова с ратными людьми. Он же пришел под Астрахань. Астраханцы увидели, что он пришел, и выбежали к нему все из Астрахани. Заруцкий же, видя приход терских людей и соединение с ними астраханцев, побежал из Астрахани с Маринкою на Еик. Воевода же Петр Васильевич Головин послал к Москве с сеунчем того Василия Хохлова. Боярин же князь Иван Никитич Одоевский с товарищами пошли наспех в Астрахань; и, придя, в Астрахани сели; и тех воров, которых захватил, тех переловили; и укрепился в Астрахани и послал за Заруцким многих людей. Они же его встретили на Еике, на острове, и тут его побили, и Маринку и Воренка живых взяли, и многую с ними казну взяли, и послали его к Москве к государю. На Москве же того Заруцкого посадили на кол, а Воренка и изменника Федьку Андронова повесили, а Маринка умерла в Москве.

353. О посылке из-под Смоленска князя Ивана Троекурова и о побитии русских людей. Воевода князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский отпустил товарища своего князя Ивана Федоровича Троекурова и повелел по литовскому рубежу поставить острожки и на дорогах засеки сделать. Так же и было сделано. Литовские же люди, староста оршанский, много раз хотели пройти под Смоленск. Они же его не пропускали. В Смоленске же был голод великий, едва сидели [в нем литовские люди]; еще бы неделю времени, и Смоленск бы сдали. Грехов ради наших, чему Бог не повелевает быть [того не бывает], в рати же встало волнение великое; и против мысли князя Дмитрия Мамстрюковича пошли все под Смоленск, и острожки все покинули и засеки Литовские же люди [387] прошли с запасами под Смоленск, и запасы многие [русские войска] пропустили. Князь Дмитрий с товарищам послал к рубежу голову Михаила Новосильцева да Якова Тухачевского и повелел им поставить острог в крепком месте, чтобы не пропустить [литовских людей] с запасами. Они же, спьяну придя, поставили острог от неразумия в неудачном месте. И литовские люди пошли под Смоленск. Они же вышли из острожка на поле против них. Литовские же люди побили их наголову, убили больше двух тысяч. Сами же убежали под Смоленск с небольшим отрядом. Смоленск же с той поры укрепился.

354. О воровстве и о побитии казаков и черкас. Опять древний враг наш дьявол, видя богомудрую кротость и теплую веру в Бога и милостивого к людям и праведного государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии, вложил в простых людей казаков корысть большую и грабеж и убийство православных христиан. Был же у них старейшина именем Баловень, с ним же были многие казаки и боярские люди, и воевал и предавал запустению Московское государство. Была же война великая на Романове, на Угличе, в Пошехонье и в Бежецком верху, в Кашине, на Белоозере, и в Новгородском уезде, и в Каргополе, и на Вологде, и на Bare, и в иных городах. Другие же казаки воевали северские и украинные города и многие беды творили, различными муками мучили, так, как и в древние времена таких мук не было: людей ломали на деревьях, и в рот [пороховое] зелье сыпали и зажигали, и на огне жгли без милости, женскому полу груди прорезывали и веревки продергивали и вешали, и в тайные уды зелье сыпали и зажигали; и многими различными иными муками мучили, и многие города разорили и многие места опустошили. Царь же государь и великий князь Михаил Федорович всея Русии, услышав о тех бедах, послал в Ярославль боярина своего князя Бориса Михайловича Лыкова, а с ним властей, и повелел их [казаков] своим милосердием уговаривать, чтобы обратились на истинный путь. Боярин же пришел в Ярославль и послал к ним во многие места с государевым милостивым словом. В то же время пришли в Московское государство черкасы, воевали многие места и пошли вниз по Волге. Боярин же князь Борис Михайлович Лыков пошел за ними наспех; и сошелся с ними в Балахонском уезде в Васильевой слободке, и тут их побил, языков многих взял, а остальные потонули в воде, немногие убежали в украинные города. Сам же пришел опять в Ярославль. Посланцы же пришли в Ярославль те, которые ездили к казакам, и возвестили ему о непреклонном их свирепстве. Услышав же то, он пошел на Вологду и посылал за ними много раз. Посланные же отряды их побивали и языков многих к нему приводили. Он же, по государеву указу, милостиво наказывал, а иных вешал. Они же отнюдь на то не смотрели. [388] Боярин же князь Борис Михайлович Лыков со всеми ратными людьми начал за ними сам подниматься. Они же, услышав о его приходе, собрались из разных мест и пошли под Москву, говоря себе: “Идем своими головами государю бить челом”. И, придя к Москве, встали под Симоновым монастырем. Боярин же князь Борис Михайлович шел за ними и встал в Дорогомилове. Они же, придя, начали и на Москве воровать. Государь же, видя их неуклонное воровство и нежелание обращаться на истинный путь, повелел на них идти, а старшин их в городе перехватали. Они же, казаки, и тут не опомнились, начали биться. И тут их побили, а остальные побежали к северским казакам. Боярин же князь Борис Михайлович пошел за ними и нагнал их в Кременском уезде на реке Луже. Они же тут укрепились и хотели биться. Он же их взял, дав им крестное целование, и привел к Москве, ничего им не сделав. Старейшин же их, того Баловня с товарищами, повесили, а иных по тюрьмам разослали. С тех пор в тех городах не было войны от казаков.

355. О бое орловском, и о сожжении городов. Пришли же на Северу литовские люди, полковник Лисовский, под Брянск, и к Брянску приступал и ничего Брянску не сделал. И пошел от Брянска к Карачеву, и Карачев взял, и воеводу князя Юрия Шаховского послал в Литву, а сам сел в Карачеве. Государь же, услышав про то, послал на него боярина своего князя Дмитрия Михайловича Пожарского, да воеводу Степана Исленьева, да дьяка Семово Заборовского. Князь Дмитрий же пришел в Белев. Тут же пришли и остальные казаки воровские, и вину свою государю принесли, и крест целовали, и пошли с боярином. Князь Дмитрий Михайлович из Волхова пошел к Карачеву. Лисовский же, услышав, что идет против него боярин, Карачев выжег и пошел верхней дорогой к Орлу. Князь Дмитрий Михайлович, услышав про то, пошел наспех, чтобы занять вперед литовских людей Орловское городище. В воскресный день с утра пришли они оба вдруг. Впереди же шел в ертоуле Иван Гаврилович Пушкин, и начал с ними биться. Люди же ратные, видя бой, дрогнули и побежали назад, так, что и сам воевода Степан Исленьев и дьяк Семой с ними бежали. Боярин же князь Дмитрий Михайлович Пожарский с небольшим отрядом с ними бился много часов, едва за руки не взявшись бились. Видя свое изнеможение, загородились телегами и сидели в обозе. Лисовский же с литовскими людьми, видя их крепость и мужество великое, а того не ведая, что люди побежали от них, отошел и встал в двух верстах. Ратные же люди начали говорить, что [надо] отойти к Волхову. Он же [князь Дмитрий Михайлович] им отказал, [говоря] что [надо] помереть всем на сем месте. Такую в тот день храбрость московские люди показали: с такими многочисленными людьми малочисленным отрядом сражаясь. Литовских людей было в ту пору 2000, с боярином всего [389] осталось шестьсот человек; и большой урон литовским людям нанесли: иных убили и поранили, многих и живых взяли, триста человек шляхтичей. Воевода же Степан Исленьев и дьяк воротились назад и приехали к боярину вечером, а ратные люди начали съезжаться той ночью. Тем же беглецам было тут наказание. Ратные люди же собрались. Боярин князь Дмитрий Михайлович пошел на Лисовс-кого. Лисовский же, видя, что идут на него, отошел быстро и встал под Кромами. Ратные же люди пошли за ними к Кромам. Лисовский же, услышав о походе за собой воевод, отошел от Кром, как разбойник, к Волхову, и пробежал днем и ночью полтораста поприщ, едва Волхов не захватив. В Волхове в ту пору воевода был Степан Иванович Волынский, и осаду крепкую имел в Волхове, и Лисовского от города отбил прочь. Лисовский же пошел к Белеву. В Белеве же были воеводы князь Михаил Долгорукий да Петр Бунаков, и, услышав про Лисовского, покинули город, побежали в лес. Лисовский же пришел в Белев, Божий церкви и город и посад пожег и из Бе-лева пошел к Лихвину. В Лихвине же был воевода Федор Стрешнев с небольшим отрядом, и вышел из города, и с Лисовским бился, и к городу [Лисовский] не приступил. Он же [Лисовский] пошел к Перемышлю. Воевода же и все люди покинули Перемышль, побежали в Калугу. Боярин же князь Дмитрий Михайлович Пожарский, услышав про Лисовского, что [он] встал в Перемышле, послал впереди себя наскоро в Калугу голов с сотнями; и пришли [они] в Калугу. Лисовский же, услышав, что пришли в Калугу ратные люди, в Калугу не пошел. Боярин же с ратными людьми пришел и встал в Лихвине, а сражаться с Лисовским не с кем.

356. О стоянии короля свицкого под Псковом. В то же время стоял под Псковом свицкой король Густав, и делал утеснение граду великое, и по городу из наряду бил беспрестанно. Воеводы же в то время в городе были боярин Василий Петрович Морозов, да Федор Леонтьевич Бутурлин, да князь Афанасий Федорович Гагарин; по милости Живоначальной Троицы и псковских чудотворцев Всеволода и Довмонта, псковичи из города выходили и с ними бились, и многих немецких людей убивали, и немецкого воеводу Ивелгора тут убили; тот был у короля лучший военачальник. Король же, видя мужество и крепкое стояние псковских ратных людей, покинув наряд, пошел за море. Псков же, по милости Божией, очистился.

357. О войне Лисовского и о побоище под Ржевой и под Алексиным. Пришла к боярину к князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому казанская рать. Он же с ними собрался и пошел к Перемышлю на Лисовского. Лисовский же, видя его приход, Перемышль выжег и пошел из Перемышля наспех между Вязьмой и Можайском. Боярин же князь Дмитрий Михайлович послал за ним воевод с ратными людьми, а сам за ним не пошел, потому что впал [390] в болезнь лютую, и его повезли в Калугу. Ратные же люди за Лисовским не пошли потому, что все казанские люди побежали в Казань. Лисовский же пошел под Ржеву Владимирову. В Ржеве же в ту пору стоял с ратными людьми боярин Федор Иванович Шереметев, пошел было к Пскову на помощь. Лисовский же пришел и многих людей перебил на посаде и по слободам, и к городу приступал многими приступами, едва от него отсиделись. И пошел Лисовский от Ржевы войною, и был под Кашиным и под Угличем. Те же города от него отсиделись. Он же больше к тем городам не приступал: ходил войною. Пришел же между Ярославлем и Костромой в суздальские места воевать и пошел на город, на Кляземский. И прошел между Владимиром и Муромом, и пошел на муромское сельцо Мещеру. И пришел в рязанские места между Коломной и Переславлем Рязанским на село Кузьминское. И пошел в тульские места, прошел между Тулой и Серпуховым, и пришел в алексинские места. Государь же за ним посылал многих воевод. Они же его не могли догнать, за то государь на них опалу положил. И едва его догнал в Алексинском уезде князь Федор Семенович Куракин, и тут же с ним был бой, мало ему вреда причинили и людей у него убили немного. И пошел [Лисовский] на северские места в Литву.

358. О посольстве под Смоленск. Пришли же под Смоленск послы: бискуп да Микулай Родивил с товарищами. Государь же послал послов московских: боярина князя Ивана Михайловича Воротынского, князя Алексея Юрьевича Сицкого, да окольничего Артемия Васильевича Измайлова, да дворян Семена Коробьина, да Ефима Телепнева, да с ним стольников и дворян московских. Послы же были под Смоленском на посольстве много раз. У литовских же послов все они [сами] решают, московским же обо всем ведено писать ко государю в Москву. С Москвы же к ним полного указа не посылали. Послы же стояли и пошли от Смоленска, и посольство у них не состоялось; а литовские послы на том пришли, чтобы мириться [с уступкой Литве] одного Смоленска. Всему же тому доброму делу и посольству было разрушение от дьяка Петра Третьякова.

359. О приезде из Новгорода к Москве. В Новгороде же в то время немцы многие беды делали новгородским людям и на правеже до смерти убивали. Монастыри и церкви и на посаде и в уезде на Софийской стороне разорили, и колокола и наряд весь вывезли в Немцы, всю Софийскую сторону разорили и дворы пожгли. Одну Бог сохранил Торговую сторону, на которой церкви Божий не разорились. К тому приводили людей, чтобы крест целовали королю. Многие же на то прельстились, хотели целовать крест, а иные и целовали крест королю. Всем же хотели объявить, чтобы целовали крест королю. Бог же не желал православной веры отдать в [391] латинство, и положил Бог в сердце крепость немногим людям. Пришел князь Никифор Мещерский с товарищами, немногими людьми, к архимандриту Хутыня монастыря Киприану, и возвестил ему погибель новгородскую, и на том обещались, чтобы помереть за православную христианскую веру и королю креста не целовать. Тот же архимандрит Киприан молил их и укреплял со слезами, чтобы пострадали за истинную православную христианскую веру. И, благословив их, отпустил на том, чтобы им пострадать за веру. Они же, взяв благословение у архимандрита, пошли и пришли к немцам. Воеводы же немецкие начали им говорить, чтобы крест целовали королю. Тот же князь Никифор с товарищами отказали им прямо, [говоря]: “Хотите души погубить, а нам от Московского царства не отделиться и королю креста не целовать”. Немцы же, рассердившись, повелели их приставам отдать. Увидели же немцы крепость и мужество московских людей и повелели своим советникам говорить, чтобы им [новгородцам] послать к королю бить челом, чтобы король изволил сослаться с Московским государством. Те же их русские советники начали те слова распространять в людях. Митрополит же Исидор, услышав те слова, послал к немецким людям того же архимандрита Киприана. Немецкие же люди повелели им с Москвою сослаться, чтобы государь с Москвы велел сослаться с послами свицкого короля. И начали выбирать, кого бы к Москве послать. Немцы же и русские люди выбрали того же архимандрита Киприана да с ним дворян. Якова Боборыкина да Матвея Муравьева. Они же пришли к государю к Москве, и были прежде у бояр на Казенном дворе, и били челом государю о своих винах, что по грехам сделалось: “Целовали крест поневоле королевичу, а ныне у него, государя, милости просим, чтобы государь милость показал, вступился за Новгородское государство, чтобы и остальные бедные не погибли”. Бояре же о том их челобитии возвестили государю. Государь же, услышав об их терпении, милость показал, и повелел им быть [у себя], и дал им свои царские очи у [церкви] Рождества на Сенях видеть Они же государю били челом и милости просили со слезами. Государь же им сказал свое милостивое слово и ко всему Новгородскому уезду, которые ему, государю, добра хотят, и повелел им грамоту дать; грамоту одну повелел государь написать к митрополиту и ко всему Новгородскому государству, [про то] с чем они приезжали, да [другую] грамоту государь велел послать в тайне к митрополиту и ко всем людям, что государь их пожаловал и вину им всю простил. Тот же архимандрит и дворяне, услышав о государской неизреченной милости к себе, рады были. Архимандрит же Киприан пал у ног государевых и просил милости у него, государя, о тех, которые воровали и посягали на православных христиан. Государь же, по его прошению, милость показал, повелел к тем грамоты написать [392] охранные. И повелел им дать список [с грамот], выписав все неправды немцев. Они же пришли в Новгород и возвестили все митрополиту и немцам о том, зачем их посылали, а те милостивые государевы грамоты раздали все тайно. После их приезда узнали немцы про те грамоты и про их челобитье в Москве, а писал о том с Москвы в Немцы Петр Третьяков. Тому же архимандриту и дворянам было утеснение и гонение великое. Архимандриту же больше всех муки были: били его немилосердно, после же того избиения били на правеже до полусмерти, и стужею, и голодом морили; едва с таких мук душа укрепилась. После же того тот архимандрит был первопрестольным архиепископом в Сибири, после же был на Крутицах в митрополитах, а с Крутиц послан в Великий Новгород на митрополию (На поле более поздним почерком приписка: “там и скончался”. — Примеч. ред. издания 1910 г.).

360. О посольстве на Песках. После новгородского посольства послал государь послов своих на съезд с немецкими людьми:

окольничего князя Даниила Ивановича Мезецкого, да Алексея Ивановича Зюзина, да дьяков Микулая Новокщенова, да Добрыню Семенова. И был съезд с немецкими людьми на Песках, и посольство у них тут не состоялось и разъехались. Московские послы пошли к Москве, а немецкие в Новгород. Еще больше стали делать новгородцам утеснение великое.

361. Об английском после. Пришел к Москве из Английской земли посол князь Иван Ульянов и был на посольстве у государя с тем, что его прислал король для того, чтобы государю примириться со свицким королем, а ему бы быть между послами третьим. Государь же его пожаловал, отпустил к свицкому королю, а своих государь послал послов тех же: князя Даниила Ивановича Мезецкого с товарищами на Тихвин; и было же посольство и съезд.

362. О мирном постановлении со свицким [королем]. И тут было посольство, а английский посол с обеих сторон был в третьих. И тут на посольстве помирились вековечным миром, и [договорились, что] перебежчикам ни с одной стороны не перебегать; и Новгород и иные города немцы государю отдали, а государь в Немецкую землю поступился городами: Ивангородом, Ямой, Копорьем, Орешком. И тут послы разошлись. Князь Даниил с товарищами пошел в Новгород и Новгород принял у немцев. Посол же английский пришел к Москве. Государь же его пожаловал, и воздал ему честь великую, и отпустил его в Английскую землю.

363. О посылке воевод в Новгород. В Новгород послал государь на место князя Даниила Мезецкого боярина князя Ивана Андреевича Хованского да Мирона Андреевича Вельяминова. Князя [393] Ивана Андреевича громили по дороге литовские люди, едва от них убежал в лес.

364. О послах в Свицкую землю. Послал государь к свицкому королю после мирного постановления послов своих: князя Федора Петровича Борятинского да Осипа Прончищева. Тех же послов черкасы громили тут же, где и князя Ивана [Хованского]. Осипа же Прончищева тут взяли; сына у него отняли и на глазах отца убили.

365. О войне черкасской. Бог же наказует нас своим праведным наказанием, была в Московском государстве война от Черкасов, такой же войны не было от начала, и русские люди не знали, куда ходить. Пришли [черкасы] на торопецкие места, и прошли Новгородским уездом, и Углицким, и Пошехонским, и пришли в Вологодский уезд. Из Вологодского уезда пошли в поморские города и воевали Вагу и тотемские места и устюжские, и пошли в Двинскую землю к Студеному морю, и шли по непроходимым местам. Были в Неноксе, и в Луде, и в Уне, и подле моря, и пришли в Каргопольский уезд, и вышли в Новгородский уезд, к Сумскому острогу. Нигде же им вреда не было. Тут же их много убили в Заонежских погостах. Последние же пришли на Олонец. Тут же их олончане и остальных перебили, а воевали Московскую землю проходя: [ни] под городами, ни по волостям нигде не стояли. Земли же много опустошили, а сами пропали все.

366. О приходе Гашевского под Смоленск. Пришел под Смоленск Гашевский с литовскими людьми и поставил острог близ Смоленского острога, где сидели московские воеводы, а на Северу послал Лисовского со своим полком. Лисовский же пошел на Московское государство, похваляясь. Бог же его, окаянного, не пропустил: пришел в Комарицкую волость и внезапно упал с коня и свою окаянную душу испроверг [из тела]. Литовские же люди выбрали на его место в полковники ротмистра Раткевича и пошли назад под Смоленск. И не доходя до Смоленска, того Раткевича убили, и выбрали в полковники пана Чаплинского. Гашевский же, услышав, что лисовщики идут под Смоленск, пошел мимо острога московских воевод; поставил острог на Московской дороге в Твердилицах, чтобы не пропустить к Москве из острожка и с Москвы в острог; и утеснение великое сделал [русским людям] под Смоленском.

367. О походе боярина и воевод под Дорогобуж. Государь же, услышав об утеснении ратным людям под Смоленском, послал в Дорогобуж боярина князя Юрия Яншеевича Сулешова, да князя Семена Васильевича Прозоровского, да князя Никиту Петровича Борятинского, да дьяка Ивана Грязева, а с ними послал государь многую рать: стольников и стряпчих и дворян московских и многую рать Московского государства конную и пешую. Они же пришли и встали в Дорогобуже, и из Дорогобужа послали острог поставить [394] на Славуж. Литовские же люди пришли и острожек взяли, воевод и ратных людей всех схватили. Под Смоленском же и далее утеснение было ратным людям.

368. О приходе литовских людей к Дорогобужу и отходе из Дорогобужа [воевод]. Пришли же к Гашевскому лисовщики. Гашевский же собрался со всеми литовскими людьми, пошел под Дорогобуж и пришел под Дорогобуж внезапно, и стада конские многие отогнал, едва могли ему противиться; и вышли из города те, у которых в городе были лошади, многих литовских людей из полка лисовщиков перебили, и языков взяли, и стадо отбили. Гашевский же от Дорогобужа отошел со всеми людьми и встал опять под острожком. Князь Юрий же устроил в Дорогобуже осаду и оставил воеводу Иваниса Ододурова, а сам из Дорогобужа пошел к Москве без государева указу. Государь же послал в Вязьму князя Петра Пронского да князя Михаила Белосельского с ратными людьми, да в Вязьме был осадный воевода князь Никита Гагарин.

369. Об отходе от Смоленска. Услышав же воеводы под Смоленском Михаил Бутурлин да Исаак Погожий, что из Дорогобужа воеводы пошли со всеми людьми, а королевич из Литвы идет к Смоленску, а помощи себе ниоткуда не ждали и, покинув острог, пошли прочь. Литовские же люди на них приходили, и они от них отошли с боем, и многих московских людей перебили. Воеводы же с ратными людьми пришли к Москве. Государь на них положил опалу за то, что отошли от Смоленска.

370. О посылке бояр по городам. Услышал государь, что идет королевич в Московское государство, послал по городам бояр своих, а велел собираться с ратными людьми: в Ярославль князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского, в Муром боярина князя Бориса Михайловича Лыкова. Они же собрались с ратными людьми.

371. Об измене дорогобужской и о бегстве вяземском. Пришел же королевич под Дорогобуж и встал под Дорогобужем. Воевода же Иванис Ододуров государю изменил, и Дорогобуж сдал, и королевичу крест целовал со всеми людьми. Услышали про то воеводы в Вязьме князь Петр Пронский с товарищами, покинув Вязьму, побежали к Москве. Казаки же от него [князя Петра Пронского] отворотили и пошли украинные места воевать. Воевода же князь Никита Гагарин сидел в меньшом городе. Вязьмичи посадские люди и стрельцы, видя свое бессилие, что сидеть [в осаде] не с кем, покинули свои дома, пошли из Вязьмы прочь, каждый по [разным] городам. Воевода же князь Никита Гагарин, видя, что его покинули одного, заплакав, пошел к Москве. И пришли к Москве все вяземские воеводы. Государь на князя Петра Пронского и на князя Михаила Белосельского положил опалу: бив кнутом, сослали их в Сибирь, а поместья и вотчины велел государь у них отписать и [395] раздать; а на князя Никиту Гагарина государь опалы не положил, потому что он пошел поневоле из Вязьмы.

372. О посылке из Дорогобужа к Москве Иваниса [Ододурова] с товарищами. Королевич же послал в украинные города Чаплинского, а к Москве отпустил воеводу Иваниса Ододурова с товарищами да смолян Ивана Зубова с товарищами, для того, чтобы прельстить московских людей. Они же пришли к Москве. Государь же на них положил опалу: Иваниса сослал в Казань, а иных по разным городам. А Чаплинский, придя под Мещовск, и Мещовск взял, и воеводу Истому Засецкого взял и послал к королевичу в Вязьму; а из Мещовска Чаплинский пришел под Козельск. В Козельске же изменили и город сдали, и королевичу крест целовали. Чаплинский же в Козельске встал и зимовал, и из Козельска многие города повоевал.

373. О посылке в Калугу. Пришли же из Калуги ко государю к Москве из всех чинов разные люди и били челом государю со слезами, чтобы государь Калуги литовским людям не выдал, послал бы в Калугу боярина с ратными людьми, потому что пришли в Козельск многие литовские люди, а королевич идет в Вязьму. А били челом, [прося], чтобы государь послал именно боярина своего князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Государь же их пожаловал и послал в Калугу боярина своего князя Дмитрия Михайловича Пожарского с ратными людьми. Он же едва прошел в Калугу от литовских людей и, придя в Калугу, устроил осаду, и послал к казакам, которые воровали на Северской земле, чтобы шли в Калугу, а вину им государь простил. Они же тотчас пришли в Калугу с радостью и, живя в Калуге, многую службу государю показали.

374. О посылке бояр и воевод по городам. Сведал государь, что королевич пришел в Вязьму, и послал против королевича бояр своих: на Волок боярина князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского да князя Василия Ахамашуковича Черкасского, в Можайск боярина князя Бориса Михайловича Лыкова да Григория Валуева. Они же, придя, в тех городах осаду устроили и посылали отряды на литовских людей. И многие бои с литовскими людьми были, и острожки у литовских людей во многих местах взяли, и изменника ротмистра Ивана Редрицкого взяли отряд, посланный из Можайска.

375. О приходе под Калугу литовских людей, и об острожке на Горках, и [об] отходе из Говоркова Опалинского. Пришел же из Вязьмы полковник Опалинский и встал в Товаркове, от Калуги в пятнадцати верстах. К нему же из Козельска полковник Чаплинский пришел под Калугу. Боярин же князь Дмитрий Михайлович Пожарский с товарищами с ратными людьми вышел против них за Лаврентьевский монастырь, и был тот бой весь день; с обеих сторон немало людей перебили и разошлись. После же того на [396] десятый день тот же Опалинский и Чаплинский пришли ночью под Калугу, хотели неожиданно взять Калугу. У боярина же были караулы и заставы крепкие, и пустили их [литовских людей] в надолбы. И, выйдя из города, многих литовских людей перебили и от города отбили прочь. Опалинский же, стоя тут, послал в Оболенские и в серпуховские места воевать. Боярин же, видя войну по тем городам, послал на Горки Романа Бегичева с ратными людьми и повелел им поставить острог. Литовские же люди пришли, не хотели дать острог ставить. И литовских людей отбили, и острог поставили. Боярин же посылал под Товарково многие отряды и большое утеснение делал Опалинскому, многих убивали и языков многих у них брали. Опалинский же, видя утеснение, отошел с небольшим отрядом в Вязьму.

376. О приходе королевича из Вязьмы. Пошел королевич из Вязьмы и встал в Борисовом городище, от Можайска в семи верстах. И приходили к Можайску много раз, и, выходя из Можайска, ратные люди бились с литовскими людьми, и бои были многие. С обеих сторон многих людей побивали, и отходили [литовские люди] опять в Борисово, и стояли долгое время в Борисове. И утеснение делали великое Можайску.

377. Об отписке из Можайска к государю к Москве. Писал из Можайска боярин князь Борис Михайлович Лыков к государю к Москве, что от королевича ратным людям [делается] утеснение великое. И по его письму повелел государь с Волока идти в Рузу боярину князю Дмитрию Мамстрюковичу Черкасскому со всеми людьми. И пришел князь Дмитрий Мамстрюкович в Рузу, и поставили острог, а из Калуги велел государь идти боярину князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому со всеми людьми в Боровск.

378. О побоище московских людей под Пафнутьевым монастырем. Послал князь Дмитрий Мамстрюкович товарища своего князя Василия Ахамашуковича Черкасского в Пафнутьев монастырь, потому что в ту пору от королевича был послан отряд воевать Оболенский и Серпуховской уезд. Пришел же князь Василий на Пафнутьев монастырь. В ту же пору пришли из Калуги в Пафнутьев монастырь сотни от боярина князя Дмитрия Михайловича Пожарского, острог ставить перед его приходом. Князь Василий начал им говорить, чтобы они шли с ним. Головы же и атаманы казачьи пошли с ним, и сошлись с литовскими людьми в семи верстах от Пафнутьева монастыря. Литовские же люди стояли таборами. И не было у воевод с головами согласия, и пришли нестройно. Литовские же люди начали биться и московских людей столкнули, начали убивать многих. Так, если бы не две сотни смоленские, стоявшие в укрытии, и те стояли самовольно, а не по воеводскому велению, они бы всех перебили. И те сотни отбили многих людей. Самих же из [397] неможение не брало, и от них побежали. Их же топтали до Пафнутьева монастыря, едва воевода ушел в Пафнутьев монастырь. Многих же московских людей перебили: одних смолян убили шестьдесят человек, а в полку князя Дмитрия Михайловича Пожарского убили полтораста человек. Сам же князь Василий из Пафнутьева пошел в Рузу.

379. О походе бояр из городов. Царь же Михаил Федорович повелел боярам всем идти в одно место. Из Рузы велел государь идти князю Дмитрию Мамстрюковичу Черкасскому, а из Калуги князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому со всей ратью. Князю Дмитрию Мамстрюковичу велел идти в Можайск, а князю Дмитрию Михайловичу в Пафнутьев монастырь.

380. О походе князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского в Можайск. Послал князь Дмитрий Мамстрюкович вперед себя под Можайск [ратных людей] и повелел в Лужецком монастыре острог поставить. Они же пришли в Лужецкий монастырь и начали острог ставить. Князь же Дмитрий Мамстрюкович поспешил за ними вскоре. Литовские же люди пришли все и острог ставить не дали. И был бой с ними великий, и московских людей осилили, едва отошли в Можайск. Запасы же все захватили. В Можайске же еще большая стала хлебная дороговизна и утеснение от литовских людей.

381. О приходе из Калуги в Боровск и о посылках [ратных людей] на литовских людей. Пришел из Калуги в Пафнутьев монастырь боярин князь Дмитрий Михайлович Пожарский и поставил у Пафнутьева монастыря острог. К нему же пришли с Москвы астраханский мурза Курмаш с юртовскими татарами да с стрельцами астраханскими, и посылали много отрядов под королевичевы таборы и литовских людей убивали, языков брали, и утеснение им делали великое. В то же время пришел к королевичу полковник Казанский.

382. О приходе королевича под Можайск. Пошел королевич из Борисова под Можайск и встал в Лужецком монастыре, и Можайску великое утеснение сделал, за конским кормом из города не выпускал. Немцы же, подойдя к городу при помощи шанцев, из наряду били по городу беспрестанно и многих людей убивали. Воеводу же князя Дмитрия Мамстрюковича ранили из пушки, едва от раны ожил. А в Борисове городке сидел в ту пору воевода Константин Ивашкин. Литовские же люди много раз к нему приходили и не могли ничего ему сделать, потому что был тот городок весьма крепок.

383. О выводе бояр из Можайска. Царь же Михаил Федорович, услышав, что в Можайске собралось людей много, а от литовских людей утеснение великое и голод, послал с Москвы в прибавку [398] к боярину, ко князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому, окольничего князя Григория Константиновича Волконского, а с ним дворян московских и жильцов, и повелел государь идти боярину князю Дмитрию Михайловичу и окольничему князю Григорию со всеми людьми в Можайск, чтобы вывести из Можайска бояр и ратных конных людей, а в Можайске оставить осадных людей пеших. А к боярам [было] писано о том же. Прослышав про то, воевода в Борисове Константин Ивашкин, покинув город Борисов, пошел со всеми людьми в полки к боярину князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому. Князь Дмитрий же, услышав, что Борисов городок воевода покинул, послал голову Богдана Лупандина с астраханскими стрельцами. Богдан же едва захватил Борисов от литовских людей. Бояре же и воеводы сослались с боярином князем Дмитрием Михайловичем Пожарским да с окольничим князем Григорием Константиновичем Волконским о том, чтоб осаду укрепили в Можайске, и они бы шли к Можайску. И боярин князь Дмитрий Михайлович и окольничий князь Григорий Константинович пошли к Можайску. Сотни же послали под Можайск, а сами встали в Борисове. Бояре же и воеводы со всеми ратными людьми пошли из Можайска. Боярин же князь Дмитрий Михайлович Пожарский пропустил бояр и всех ратных людей можайских сидельцев и сам пошел за ними же; и по милости Божией [вышли] из Можайска все благополучно. Воевода же в Можайске остался Федор Васильевич Волынский, и станы пожгли все. И бояре пришли в Пафнутьев монастырь, а князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского вывезли из Можайска перед этим. Боярам же князю Дмитрию Мамстрюковичу Черкасскому и князю Борису Михайловичу Лыкову со всеми ратными людьми повелел государь идти к Москве.

384. О взятии Ливен и Ельца и о послах московских и крымских. Пришел же из-за порогов гетман Саадашной в украинные города с запорожскими казаками, и пришел к городу Ливнам, и город Ливны взял приступом. Воеводу князя Никиту Черкасского взял в плен, а товарища его Петра Данилова убил, и многих людей перебил, и город выжег. И, взяв Ливны, пошел к Ельцу. И пришел под Елец, и под Ельцом стоял немалое время, и Елец взял обманом: спереди поманили немногие люди. Воевода же в ту пору был Андрей Полев, и осадное сидение было для него непривычно. И вышел со всеми людьми из города на них. Саадашной же со всеми людьми пришел сзади, и город взял. В то же время были посланы послы в Крым: Степан Хрущев, да подьячий Семейка Бредихин, да тут же были крымские люди пятьдесят человек, да с ними же было послано мягкой казны [мехов] на десять тысяч [рублей]. Черкасы же ту казну взяли и того Степана Хрущева и Семейку взяли в плен, а крымских послов иных взяли живых, а многих перебили; и воеводу [399] Андрея Полева убили, и жену его в плен взяли, а град Елец разорили и выжгли, и многих людей в плен взяли, и казну государеву всю взяли. Послов же русских и крымских выменяли под Москвою.

385. О приходе с шумом на бояр. Враг же наш супостат дьявол, искони не желая видеть добрый род христианский, возмущает людей на всякое зло. После прихода же бояр к Москве взволновал дьявол людей ратных: приходили на бояр с большим шумом и указывали, чего сами не знали. Едва премилостивый Бог утолил такое волнение без крови. В начале мятежа же у них во всем были в большом воровстве ярославец Богдан Тургенев, смолянин Яков Тухачевский, нижегородец Афанасий Жедринский; и иные с ними многие всех людей возмутили.

386. О приходе королевича под Москву и об [осадном] сидении можайском. Королевич же, стоя под Можайском, приступал многими жестокими приступами к Можайску. Воевода же Федор Васильевич Волынский положил упование на Бога, ни на которую его [королевича] прелесть не прельстился, и с ними бились, не щадя голов своих. Королевич же, видя их крепость, от Можайска пошел под Москву и встал в Звенигороде, от Москвы в сорока верстах.

387. Об осаде Михайлова. Саадашной же пришел из-под Ельца. Под Михайлов пришел, и Михайлов осадил, и приступал жестокими приступами. Михайловцы же с ним бились, не щадя голов своих.

388. О походе из Серпухова на Коломну и о воровстве казачьем. Царь же Михаил Федорович всея Русии повелел на них идти из Пафнутьева монастыря боярину князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому да окольничему князю Григорию Константиновичу Волконскому с ратью. Они же пошли в Серпухов. В рати же было многое волнение: не хотели идти в Серпухов. Казаки же многие пошли за Оку реку и начали воровать. Князь Дмитрий и князь Григорий пришли в Серпухов. Князь Дмитрий же впал в болезнь лютую и был смертельно болен. Ему же государь велел быть в Москве, а князю Григорию со всеми людьми ведено идти на Коломну. А черкасы в ту пору пришли к Оке реке, и не хотели тех черкас через реку пропустить. Черкасы же московских людей начали осиливать. Они же отошли на Коломну, и начали казаки воровать и грабить. И была у дворян с казаками рознь. Казаки же покинули воевод, пошли во Владимирский уезд и встали в вотчине боярина князя Федора Ивановича Мстиславского, в Ераполческой волости, и опустошили многие места, людей убивали и много крови христианской пролили.

389. О приходе королевича под Москву и посылке бояр по городам. Пришел же королевич под Москву и встал [от нее] на расстоянии семи поприщ. Царь же Михаил Федорович всея Русии, [400] видя, что помощи Московскому государству ниоткуда нет, послал за помощью по городам бояр своих: в Ярославль боярина князя Ивана Борисовича Черкасского, в Нижний боярина князя Бориса Михайловича Лыкова.

390. О походе Саадашного под Москву. Саадашной же, перейдя Оку реку, с черкасами под Коломну не пошел, а пошел Каширской дорогой, и пришел на Котел, а передовые отряды пришли к Пречистой Донской и стояли на конях, а запасы стали пропускать. Бояре же с Москвы шли со всей ратью [на них], и, грехов ради наших, ужас [их] взял, и боя с ними не завязали. И прошли [черкасы] мимо Москвы к королевичу в таборы.

391. О приступе московском. Перебежали к Москве перебежчики француские немцы два петардщика и сказали, что нынешней ночью будет приступ к Москве. Государь же и бояре сперва тому не поверили. И послал государь к воротам бояр и повелел укреплять. В середине ночи пришел гетман со всеми людьми к Арбатским воротам, и к Острожным воротам приставил петарду и ворота Острожные выломал, и в Остроге многие люди были: едва Бог сохранил царствующий град Москву помощью Пречистой Богородицы. В тот день был праздник Пречистой Богородицы, славного Ее Покрова. Тех литовских людей от града отбили и многих людей у них убили. Гетман же отошел прочь и встал опять в таборах. Государь же тех петардщиков пожаловал своим государевым великим жалованием; а которых тут в остроге убили, и у жен их и у детей, у русских людей и у немцев, не велел государь ни поместий, ни вотчин брать на себя, ни одной чети. Государь же поставил храм каменный по обету своему во имя Покрова Пречистой Богородицы, в дворцовом селе Рубцове.

392. О знамении небесном. В лето 7127 (1618) году было знамение великое: на небесах явилась над самой Москвою звезда. Величиной она была, как и прочие звезды, светлостью же тех звезд светлее. Она же стояла над Москвою, и хвост у нее был большой. И стояла на Польскую и на Немецкую землю хвостом. От самой же звезды пошел хвост узкий, и от часу же начал распространяться; и хвост распространился как будто на поприще. Царь же и все люди, видя такое знамение на небесах, весьма ужаснулись. Чаяли, что это знамение Московскому царству, и страшились королевича, что он в ту пору пришел на Москву. Мудрые же люди философы о той звезде стали толковать, что та звезда не к погибели Московского государства, но к радости и тишине. О той де звезде принято толковать: как она стоит главою, над которым государством, в том государстве Бог подает все благое и тишину; никакого же мятежа в том государстве не бывает, а на которые государства она стоит хвостом, в тех же государствах бывает всякое нестроение и бывает [401] кровопролитие многое и междоусобная брань и войны великие между ними. Такое толкование и сбылось: в Литовской земле была война великая, в Немецких же государствах также были между ними войны великие и кровопролитие; и друг у друга многие города взяли, и многие места запустели, и были у них между собой войны великие по 138 (1630) год, а впредь об них Бог ведает, покамест у них Бог велит быть войнам.

393. О храбрости и убиении князя Михаила Конаева. В то же время был в Москве служивший государю сын Конай Мурзы князь Михаил, бывший в православной христианской вере. И за православную веру, и за государя ходил он с Москвы на литовские таборы, и многих литовских людей побивал, и языков многих приводил, и бился с Литвой беспрестанно, не щадя головы своей. После же того пошел по Озерецкой дороге и пришел в село Белый Раст. И тут литовских людей много перебил и языков многих взял, и пошел к Москве, и пришел между Озерецким и Белым Растом. И тут на него напали литовские люди. И был у него с ними бой великий, многие же дивились его богатырству, уподобился он древним богатырям; тут же его и убили.

394. О послании к Москве от послов литовских. Послали к Москве послы литовские [гонцов], чтобы с ними устроить съезд. Государь же повелел послать своих послов боярина Федора Ивановича Шереметева, да князя Даниила Ивановича Мезецкого, да окольничего Артемия Васильевича Измайлова. И съезд с ними был много дней; и под Москвой посольство на [тех] съездах не состоялось.

395. Об отходе казачьем и об уговоре казаков. Казаки же были в Москве в то время многочисленны, и не захотели потерпеть, а от воровства своего отстать. И, взбунтовавшись ночью, проломили за Яузой острог и побежали из Москвы тысячи три казаков. Государь за ними послал уговаривать бояр своих князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого да князя Даниила Ивановича Мезецкого. Они же их догнали в пяти поприщах от Москвы и едва их поворотили. И пришли казаки к острогу, и в острог не идут. Государь же всех послал бояр. Бояре же их едва ввели в острог. Государь то им в вину не поставил и пожаловал их своим государевым жалованием.

396. О приходе королевича из-под Москвы под Троицу и о взятии калужском. После приступа московского и после съезда посольского пришел королевич со всеми людьми к Троице и, под монастырем стоя, посылал с прелестью, чтобы монастырь сдался. Власти же, архимандрит Дионисий да келарь старец Авраамий Палицын, повелели по ним со стен из пушек бить и с места сбили. Они же пошли мимо Троицы за версту и встали в троицком селе Рогачове, от Троицы в двенадцати верстах, под Калугу послали из-под Москвы черкас, гетмана Саадашного. Саадашной же пришел к [402] Серпухову и острог взял, а в городе отсиделись. А из Серпухова пошел под Калугу. В то же время в Калуге сидел в тюрьме казак Меркушка Соколовский, и из тюрьмы убежал и прибежал в таборы к Саадашному, и повел их к Калуге ночью, и вел их подле Оки реки к Глухой башне, и вошли в острог, никто их не видел. И острог взяли, и людей перебили много, и острог выжгли, едва в городе отсиделись. Саадашный тут под Калугой стоял, покамест мирное постановление не состоялось.

397. О посылке из Ярославля на литовских людей и побитие литовских людей в Белозерской, уезде. Послал королевич из-под Троицы воевать галицкие места, и костромские, и ярославские, и пошехонские, и белозерские места. А в Ярославле в то время был боярин князь Иван Борисович Черкасский, к нему же пришли казаки из Ярополческой волости, которые воровали, разоряли Московское государство. Боярин князь Иван Борисович послал на литовских людей товарища своего князя Григория Васильевича Тюфякина со многими ратными людьми, а тем казакам сказал милостивое государево слово, что им государь вину простил, а они бы шли на литовских людей с воеводами, с князем Григорием Тюфякиным. Князь Григорий же литовских людей встретил в Белозерском уезде. Они же стояли по деревням. Он же пришел на их станы, и литовских людей побил, и языков многих взял, немногие люди убежали. Ратным же людям в ту пору поход труден был: голод был самим [людям] и коням, потому что в ту пору была пора зимняя.

398. О посланниках литовских. Пришли к Москве из-под Троицы от послов литовских посланники: Сапега молодой да пан Гридич, с тем, чтобы съехаться послам под Троицей, чтобы доброму делу договор составить и кровопролитие христианское остановить. Государь же не велел им никакого утеснения делать и повелел их принять и отпустить назад.

399. О мирном постановлении с литовскими людьми. После отпуска же посланников литовских послал государь к Троице на съезд послов своих боярина Федора Ивановича Шереметева, да князя Даниила Ивановича Мезецкого, да окольничего Артемия Васильевича Измайлова, да дьяка Ивана Болотникова, а с ними государь велел послать стольников и стряпчих и дворян московских, и из городов рать многую. И повелел им встать у Троицы, а к послам литовским послать гонца. Послы же с Москвы пришли в Троицкий монастырь и укрепились, и послали к послам, [решая] где бы съехаться, и решили съехаться в семи верстах от Троицы в троицком селе Сваткове. Бояре московские послали в заложники дворян, а литовские люди приехали в Троицкий монастырь, и съехались послы в селе Сваткове. И на первом съезде у них ничего доброго не сделалось, разошлись с бранью, а на другом съезде чуть с ними бою [403] не было, а на третьем съезде помирились на четырнадцать лет и шесть месяцев, а отдали Литве городов московских: Смоленск, Белую, Невель, Красный, Дорогобуж, Рославль, Почеп, Трубческ, Себеж, Серпейск, Стародуб, Новгородок, Чернигов, Монастырский, и записями укрепились.

400. О выходе королевича из Московского государства и о выводе литовских людей. После мирного постановления пошел королевич прочь из Московского государства в Литву, а шел мимо Твери, а литовских людей послал выводить из Московского государства пана Рашкевского, и черкасам из Калуги велел идти вон. В ту же зиму литовские люди вышли из Московского государства в Литву, а как черкасы пошли из Калуги, из них воротились на государеву службу человек с триста.

401. О размене из Литвы митрополита Филарета Никитича и бояр. Послал государь в Вязьму для размена с литовскими людьми и с паном Струсом послов, бояр Федора Ивановича Шереметева, да князя Даниила Ивановича Мезецкого, да окольничего Артемия Васильевича Измайлова. Они же пришли в Вязьму и в Вязьме были долгое время, дожидаясь послов литовских для размена. И пришли из Литвы послы, и митрополита Филарета Никитича, и боярина Михаила Борисовича Шеина, и дьяка Томила Лутовского, и всех дворян, которые были с послами и которые были взяты языками, привезли с собою. И в Вязьме Александр Гашевский с [русскими] послами замешкался, хотел того, чтобы землею поступились. Патриарх же Филарет Никитич послал к московским послам, чтобы ни одной чети не уступали земли Литве. Послы же литовские, видя крепкое стояние патриарха Филарета, разменялись, а боярина князя Василия Васильевича Голицына в Литве не стало.

402. О приходе к Москве патриарха и о встречах боярских, [посланных] от государя. Пришел же патриарх Филарет Никитич в Можайск, и государь царь и великий князь Михаил Федорович всея Русии послал к нему, государю, навстречу бояр и окольничих, а велел государь встречать его в трех местах. Первая встреча — в Можайске, а встречали архиепископ рязанский Иосиф, да боярин князь Дмитрий Михайлович Пожарский, да окольничий князь Григорий Константинович Волконский; а другая встреча — на Вязьме, а встречали вологодский архиепископ Макарий, да боярин Василий Петрович Морозов, да думный дворянин Гаврило Григорьевич Пушкин; третья встреча — в Звенигороде, а встречал его Крутицкий митрополит Иона, да боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, да окольничий Федор Леонтьевич Бутурлин. А на последнем стану перед Москвой встречали все бояре.

403. О приходе патриарха к Москве и о встрече [его] государем. Пришел митрополит государь Филарет под Москву. [404] Государь царь Михаил Федорович всея Русии встретил отца своего, государя Филарета Никитича, за речкою Преснею с боярами и с дворянами и со всем народом Московского государства. Многие же слезы были тогда от радости у государя царя и всего народа Московского государства. И после же [были слезы], ибо радость была на Москве великая, потому что столь много лет был [Филарет Никитич] в Литве в утеснении и гонении. Власти же его встретили за Каменным мостом с крестами. Государь же царь Михаил Федорович всея Русии в тот день, в который его государя отца Филарета Никитича выменяли, поставил храм во имя пророка Елисея между Никитской улицей и Тверской, и установил празднование большое. Митрополит же государь Филарет Никитич на Патриаршем дворе не встал, а встал на Троицком подворье. Государь же царь Михаил Федорович всея Русии из-за прихода отца своего тех, которые были в его государевой опале под присмотром приставов, и тех, которые были сосланы по городами и темницам, пожаловал, велел освободить.

404. О приходе патриарха ерусалимского. Пришел к Москве из Палестинской земли от Гроба Господня из Ерусалима патриарх Феофан Ерусалимский, а шел из Цареграда да на Крым.

405. Об умалении [Филарета Никитича] и наставлении на патриаршество. Пришли же к государю власти и бояре и всем народом Московского государства били ему челом со слезами, чтобы он, государь, упросил отца своего, государя Филарета Никитича, чтобы [он] вступился за православную христианскую веру и был бы на престоле патриаршем московском и всея Русии. И государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу их челобитие угодно было, и пошел с властями и со всеми боярами к отцу своему Филарету Никитичу и молил его. Он же, государь, от того много отпирался, не желая быть [патриархом]. И едва его государь, и власти, и бояре, и весь народ Московского государства умолили. В тот же год, после прихода из Литвы, поставлен был патриархом московским и всея Русии, а поставлен был на патриаршество ерусалимским патриархом Феофаном и всеми властями Московского государства. Он же, великий государь, сел на престоле патриаршем московском и всея Русии и исповедал слово Божие, и укрепил всю православную христианскую веру, и многие народы привел в православную веру. Как в древности чудотворец Леонтий Ростовский привел заблудшую чудь в православную веру, так и он, великий государь святитель, многие поганые веры привел [в православную веру]. Всех крестил, и под началом все были у него, государя, на патриаршем дворе. Да не только что слово Божие исповедал, но и земским всем управлял, от насилия многих спас; никого в Московском государстве сильных не было, кроме них, государей [царя и патриарха]. И тех, которые служили государю в безгосударное [405] время, а не были пожалованы, он же, государь, всех тех взыскал и пожаловал, и держал у себя в милости, никому же их не выдавал. Поставление же его, государя, было на патриаршество в лето 7127 (1619) году.

406. О походе государевом по монастырям. После поставления патриарха государя Филарета Никитича московского и всея Русии государь царь и великий князь Михаил Федорович всея Русии по обету своему ходил помолиться к Макарию чудотворцу на Унжу, и по иным чудотворцам, и был в том походе у чудотворцев переславских, и у ростовских, и у ярославских, и у Пречистой Богородицы Федоровской на Костроме, а к Москве государь пришел после Дмитриева дня. Во 128 (1620) году в то же время ходил государь к Живоначальной Троице и к Николе чудотворцу на Угрешу молиться, пешком, в [благодарность Богу] за приход отца своего.

407. О преставлении царицы Александры. В то же время преставилась царица [жена] царевича Ивана Ивановича, сына царя Ивана Васильевича всея Русии, а была пострижена в Суздале в Покровском девичьем монастыре; а была [она] дочь Богдана Юрьевича Сабурова; а постриг ее царь Иван Васильевич при жизни царевича Ивана Ивановича, раскручинившись. Погребена она в Вознесенском монастыре с царицами вместе.

408. О преставлении царицы Прасковьи. В то же время преставилась царица Прасковья Михайловна [жена] царевича Ивана Ивановича же, а была пострижена на Белоозере, в Девичьем монастыре, а из Девичьего монастыря переведена была во Владимир в Девичий монастырь, а из Владимира переведена была в Москву, и была в Ивановском монастыре, тут и преставилась. А погребена в Вознесенском монастыре с царицами вместе, а постриг ее царь Иван Васильевич при [жизни] царевича. Дочь была каширянина Михаила Солового.

409. О послах турских. Пришел из Цареграда посол Фома Кантакузин, а ним государевы послы: Иван Кондырев да подьячий Тихон Бормосов, и привезли к государю от турского царя грамоты дружественные и дары многие. Государь же посла пожаловал и отпустил его к турскому царю.

410. О побитии послов московских и турских. Послал государь и святейший патриарх к турскому царю послов своих Ивана Бегичева [с товарищами] с многими дарами. И пришел Иван в город турского царя Кафу со всеми людьми, которые с ним [были] посланы, и [с ним] турского царя посольские люди. В ту пору пришел из Крыма царевич Калга, и всех государевых послов и турских людей тут взял, и казну государеву захватил, и их перебил всех.

411. О бывшем законном сочетании браком государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии. В лето 7133 [406] (1624) году государь царь и великий князь Михаил Федорович всея Русии, поговорив с отцом своим, с великим государем святейшим патриархом Филаретом Никитичем московским и всея Русии и со своей матерью, с великой государыней старицей инокой Марфой Ивановной, захотел сочетаться законным браком, и взял за себя государь [дочь] боярина князя Владимира Тимофеевича Долгорукого, царицу Марию Владимировну. А радость его государева была сентября в 18-й день, а тысяцкий был у государя боярин князь Иван Борисович Черкасский; а дружки с государевой стороны были бояре: князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский да князь Дмитрий Михайлович Пожарский с княгинями, а с царицыной стороны были дружки боярин Михаил Борисович Шеин да князь Роман Петрович Пожарский с женами. В первый же день была радость великая. Грехов же ради наших, от начала враг наш дьявол не хочет добра роду человеческому, научил враг человека своим дьявольским ухищрением, и испортили царицу Марию Владимировну. И была государыня больна от свадьбы и до Крещения Господня. В том же году, в самое Крещение, предала свою праведную душу Богу, и погребена была в Вознесенском монастыре с благочестивыми царицами.

412. О принесении срачицы Господней в царствующий град Москву и о различных исцелениях болящих. Писал к государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Русии и к великому государю святейшему патриарху Филарету Никитичу московскому и всея Русии из Кизылбаш посол государев Василий Коробьин: как де он был на посольстве у шаха, и шах де ему говорил, как он де ходил в Грузинскую землю, и он де взял в ту пору срачицу Господню в золотом ковчеге. И будет де то государю угодно, я [шах] пошлю ее к государю Государь же и святейший патриарх писали Василию Коробьину, чтобы вместо других дел добивался этого сокровища, чтобы прислали к Москве В том же году пришли к государю к Москве кизылбашские послы: Русин бек да Мурат бек, и принесли государю от шаха и от себя дары многие и то бесценное сокровище, срачицу Господню, и были у государя и у патриарха с посольством в Грановитой палате и срачицу Господню поднесли патриарху Государь же и патриарх повелели ту срачицу Господню поместить на Казенном дворе, а сам государь и патриарх начали о том узнавать и расспрашивать гречан и [жителей] других земель Палестинской страны. И сказал государю и патриарху вологодский архиепископ Нектарий, который был в Иерусалиме архидьяконом и приезжал из Иерусалима в Грузию, и был де в соборной церкви, что в той церкви сделан столп каменный, а вокруг него многие свечи поставлены. И он де спрашивал, что это за столп, и ему сказали, что в том столпе находится срачица Господня, а заделана от войск кизылбашского шаха. Да келарь Спаса Нового монастыря Сербской [407] земли Аникей, а приехал с иерусалимским патриархом Феофаном, сказал, что в Иерусалиме ведомо, что в Грузии есть срачица Господня. А попала она в Грузию так: как де было распятие Христа, и в ту пору среди воинов при распятии Христа был грузинец, и как де сняли с Христа хитон и метали жребий [о нем], пал жребий на того грузинца; и он де взял ее и отвез в Грузинскую землю. Великий государь святейший патриарх Филарет Никитич московский и всея Русии, услышав то от них, повелел Новоспасскому архимандриту Иосифу и священникам и дьяконам взять ту срачицу с Казенного двора и носить по болящим. Они же начали носить и молебны петь, и начали быть многие исцеления различных недугов. Государь же и патриарх, услышав о том, возрадовались и повелели поставить ее [в церкви] Благовещания на сенях. И пришел патриарх со всем вселенским собором, и взяли срачицу Господню и понесли ее в соборную церковь Успения Пречистой Богородицы, и положили ее в ковчег золотой и поставили на гробе Господнем и отрезали у нее две части. Одну же положили в ковчег и ту понесли из соборной церкви по всем болящим, а другую [положили] в крест. Тот же крест был у государя в Верху. В соборной же церкви были многие исцеления различных недугов приходившим с верою. Патриарх же Филарет повелел Крутицкому митрополиту Киприану сложить стихиры и канон, и установили празднество, марта в 27-й день

413. О преставлении царицы Елены. В то же время преставилась царица Елена, царя Василия Ивановича жена, а была пострижена на Москве в московском Новом Девичьем монастыре, а дочь была боярина князя Петра Ивановича Буйносова-Ростовского

414. О послах Алтына царя. Пришли к государю послы от Восточной страны, в Московском же государстве про то царство и слуху не было, из-за Сибирского царства, от царя, называемого Алтына. Государь же их пожаловал своим государевым жалованием и отпустил их к Алтыну царю.

415. О после кизылбашском. Тот же посол кизылбашский, который принес срачицу Господню, начал в Москве пить и убил жену свою и людей шесть человек, и иных хотел перебить Товарищи его били челом государю, чтобы велел их расселить. Государь же, по их челобитию, поставил их по разным дворам и отпустил их в Кизылбаши, а с ними отпустил государь посла своего князя Григория Васильевича Тюфякина, да Григория Фефилатьева, да дьяка Федора Панова.

416. О приезде к. государю из разных земель. Преблагой же Бог наш, видя праведную веру и кротость и милость к людям благочестивого царя государя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии, прославил его милость не только в его государстве, но и в окрестных государствах. И начали к государю приезжать не только [408] мирские люди, но и иноческий чин. Пришел к нему, государю, служить юргенский царевич и из иных различных земель многие служилые люди. Потом же пришли власти за него, государя, Бога молить; и был в Московском государстве митрополит солунский, да епископ владимирский Иосиф, а после же был архиепископом в Суздале, и архимандриты и игумены разных монастырей.

417. О втором законном сочетании браком государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии. В лето 7124 (1616) (Описка, должно быть 7134 (1626) г. — Примеч. ред.) году государь царь и великий князь Михаил Федорович всея Русии, поговорив с отцом своим патриархом Филаретом Никитичем московским и всея Русии и со своей матерью, с великой государыней старицей инокой Марфою Ивановной, захотел совокупиться законным браком. И взял государь за себя дочь Лукьяна Степановича Стрешнева, царицу Евдокию Лукьяновну; а на свадьбе в тысяцких, и в дружках, и в свахах, и во всяких чинах были прежние [бояре], которые были у него, государя, в чинах на прежней радости.

418. О пожаре московском. Премилостивый Бог, наказуя людей и отводя от греха, посылает милостивое наказание; было [это] в лето 7134 (1626) году, государь царь и великий князь Михаил Федорович всея Русии с благочестивой царицей и великой княгиней Евдокией Лукьяновной пошел молиться к Живоначальной Троице в Сергиев монастырь. И без него, государя, в Преполовеньев день загорелось в Китае городе, на Варварском крестце, и начали от того гореть ряды. От того же загорелся на [церкви] Троицы, что на рву, верх, и от того загорелась в Кремле городе Вознесенская церковь и в Чудове [монастыре] соборная церковь, в них же чудотворные образы и казна многая погорели. И двор государев и патриарший, и в приказах всякие дела погорели; и житницы все и сушило государево все погорели; в Китае и в Кремле не осталось ничего: не только дворы, [но] и церкви Божий погорели. После пожара послал государь писцов по всей земле, потому что книги и дела все погорели.

419. О царевиче турском. Пришел в Путивль [человек], а назвался царевичем турским, что будто родился [он] от гречанки, а мать у него была попова дочь; а турский царь де взял ее за красоту. И как де отца его не стало, он де пошел в Солунь и там крестился. И государь царь и великий князь Михаил Федорович всея Руси, не желая с турским царем дружбы и братства нарушать, повелел его из своего государства выслать.

420. О рождении царевны и великой княжны Ирины Михайловны. В лето 7135 (1627) году родилась у государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии дочь царевна и [409] великая княжна Ирина Михайловна, и крещена была в Чудовом монастыре. А крестил ее сам святейший патриарх Филарет Никитич московский и всея Русии, а отец крестный [был] троицкий келарь Александр.

421. О после свицком. Пришел к государю от Густава, короля свицкого, посол Александр Рубец, а раньше был русский человек, смолянин, посадский человек, а свицкий король взял его в Литве, когда взял города литовские; а прислал с ним государю пленников турских и крымских людей, которые взяты в Литве, из плена. Государь же и патриарх его пожаловали и отпустили к королю, а тех пленников пожаловали и отпустили по своим землям.

422. О преставлении царицы Дарьи. В то же время преставилась царица Дарья [жена] царя и великого князя Ивана Васильевича всея Русии, а была пострижена на Тихвине в Девичьем монастыре, и повелели ее похоронить тут же в монастыре; а была [она] дочь Ивана Колтовского, а постриг ее царь Иван Васильевич при своей жизни.

423. О турских послах. Пришел к государю от турского царя посол Фома Кантакузин и был у государя и у патриарха. Государь же и святейший патриарх его пожаловали и отпустили к царю турскому.

424. О рождении царицы Пелагеи Михайловны. В лето 7136 (1628) году родилась у государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии дочь царевна и великая княжна Пелагея Михайловна, и крещена была в Чудовом монастыре. А крестил ее сам святейший патриарх Филарет Никитич московский и всея Русии, а отец крестный был троицкий келарь Александр.

425. О послах московских к турскому [царю]. Послал государь в Цареград послов своих: Семена Дементьева сына Яковлева да дьяка Петра Овдокимова, а с ними послал государь дары многие.

426. О преставлении царевны Пелагеи Михайловны. В лето 7137 (1629) году преставилась благочестивая царевна и великая княжна Пелагея Михайловна, и погребена в Вознесенском монастыре с благочестивыми царицами.

427. О послах кизылбашских. Пришли к государю от шаха кизылбашского послы со многими дарами и с жалобой на московских послов, на князя Григория Тюфякина с товарищами. Государь же кизылбашских послов пожаловал и отпустил к шаху, а с ними послал послов своих: Андрея Осиповича Плещеева да дьяка Никифора Палицына, а на послов, на князя Григория Тюфякина, государь положил опалу, и поместья и вотчины [их] повелел государь раздать в раздачу.

428. О рождении государю царевича князя Алексея Михайловича. В лето 7137 (1629) году, марта в 17-й день, родился у [410] государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии благочестивый царевич князь Алексей Михайлович всея Русии, и крещен был в Чудовом монастыре, а крестил его, государя, сам святейший патриарх Филарет Никитич московский и всея Русии, а отец крестный [был] троицкий келарь Александр.

429. О послах свицких к Москве. Пришли к государю свицкие послы от короля Густава Адольфа с тем, чтобы государь [вместе] с ним поднялся на литовского короля. Государь же ему повелел отказать, [сказав] что с литовским королем в мире, а в христианском государстве того не повелось, чтобы нарушить крестное целование. А как перемирие закончится, и государь тотчас не оставит без отмщения обид, полученных от своего недруга.

430. О пожарах московских. Премилостивый и прещедрый человеколюбивый Господь Бог наш, не желая создание Свое до конца истребить, видя человеческое поползновение к греху, всячески отвращая нас [от греха] и отводя от всяких непотребных и постыдных деяний, и многими различными образами и грозными знамениями яростно устрашая нас, заповедует нам с милостивым наказанием, наставляя нас на путь Его святых заповедей; было [это] в лето 7137

(1629) году, был пожар великий в Москве; загорелось в Чертолье и выгорело по самую Тверскую улицу, и за Белым городом погорели слободы. После того загорелось на другой стороне Неглинной, на Покровке у [церкви] Николы у Столпа, и в иных многих местах был пожар. В том же году был вихрь великий, и дождь, и гром, и молнии были великие, и со многих храмов главы и кресты сорвало, и хоромы многие ломало и с места на места переносило.

431. О рождении царевны Анны Михайловны. В лето 7138 (1630) году, месяца июля в 14-й день, родилась у государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии... (Здесь обрывается текст “Нового летописца” во всех принятых к изданию списках — Примеч. ред. издания 1910 г.).