Митрополит Евлогий Георгиевский

ПУТЬ МОЕЙ ЖИЗНИ

К оглавлению

Географическое положение Русской Церкви в рассеянии, вкрапленность среди других вероисповеданий невольно заставили нас соприкоснуться с инославными нашими братьями. Перед нами встали проблемы, которые раньше, до эмиграции, внимания нашего не привлекали; ни внутренней необходимости интересоваться ими, ни внешней – с ними считаться у нас тогда не было. Русская Церковь чувствовала себя самодовлеющей и слабо откликалась на попытки сближения с нами инославных Церквей. Правда, говорили у нас о старокатоликах, об англиканах в связи с приездом некоторых англиканских епископов и священников, но за пределами малых групп и отдельных лиц (протопресвитер И.Л.Янышев, генерал А.А.Киреев) никто серьезно сближением с инославными не интересовался. Даже те профессорские круги, которые изучали другие вероисповедания, одушевления не проявляли, а холодно и схоластически спорили об отступлениях от православия, анализируя инославные богословские формулы и теории. В нашей полемической литературе все внимание было направлено на пункты расхождения, а не на пункты нас с другими христианскими вероисповеданиями объединяющие. Словом – сближение не удавалось.

Нашему несчастью – эмигрантскому существованию – обязаны мы тем, что Русская Церковь, оказавшись в соприкосновении с инославной стихией, была самой жизнью вынуждена войти в общение с нею и тем самым преодолеть свою косность и обособленность.

Говоря об экуменической проблеме в эмиграции, надо определить наши отношения к католикам и к протестантам. Смешивать нельзя. Эти вероисповедания – два разных аспекта христианства; в нашем церковном опыте мы по-разному пережили соприкосновение с ними.

С католиками у нас больше общего, нежели с протестантами и в области догматической, и в литургике, и в некоторых формах церковной жизни. Однако вследствие особых свойств католической иерархии наши отношения с католиками не наладились. В первые годы эмиграции возникли кружки, где встречались католические и православные богословы и философы, но дальше профессорских докладов и дискуссий дело не пошло и на взаимоотношения Церквей не повлияло.

Мне лично общаться с католиками было особенно трудно, потому что моя деятельность в западнорусских епархиях и политическая линия, которой я следовал в Государственной думе, утвердили за мною репутацию яростного противника католичества. Может быть, поэтому мне в эмиграции с католиками и не посчастливилось. Были отдельные знакомства, отдельные приятные встречи, но к сближению Церквей такого рода общение не повело. Например, в самом начале моей жизни в Париже появился иезуит, иеромонах Антоний Мальви. Он говорил по-русски, бывал в нашем храме на рю Дарю, иногда заходил ко мне после обедни побеседовать. С этим мирным, хорошим человеком у меня установились простые и добрые отношения. "Вы подосланы высшим начальством наблюдать за мною", – шутил я. В ответ он добродушно смеялся.

Однажды, незадолго до моего отъезда в Биарриц, открывается дверь – и входит о.Антоний. "Вы едете в Биарриц?" – "Да". – "Вы побываете в Лурде? Биарриц ведь почти рядом". – "Определенного маршрута у меня нет". – "Разрешите вас сопровождать?.." От любезного предложения я стал уклоняться: неудобно русскому архиерею путешествовать в сопровождении иезуита... Я уехал в Биарриц. И дня не прошло, приезжает туда о.Антоний с приглашением от имени епископа Тарбского – посетить Лурд и быть его гостем. Отклонить приглашение было неловко, и я его принял.

В Лурде у вокзала ожидал меня экипаж епископа. Подъезжаем к его дому – он меня встречает в окружении нескольких прелатов. Не зная французского языка, я был встречею смущен, но о.Антоний оказался отличным переводчиком. Мне было предложено отдохнуть, а потом пожаловать к "чаю".

В Лурд я попал совсем для себя неожиданно в канун праздника "Непорочного Зачатия". Паломников к этому празднику наезжает десятки тысяч; прибывают они не только целыми семьями, но громадными епархиальными паломническими объединениями во главе со своими епископами.

К вечеру предложили пойти к базилике. Я увидал величественную картину, о которой храню светлое, прекрасное воспоминание.

Несметные толпы паломников со знаменами, со свечами-факелами, под предводительством духовенства, процессией спускаются с вершины холма на площадь перед базиликой. Золотое мерцание бесчисленных огоньков, восторженное пение гимна Деве Марии... Вот уже вся площадь – море огней. Раздается мощное пение. Поет тысячеустая толпа, поет в пламенном религиозном подъеме, в каком-то святом восторге... Духовенство во главе с епископом Тарбским столпилось на одной из террас базилики (меня провели на эту террасу). Когда голоса смолкли, епископ благословил народ.

Во время ужина у епископа я поделился с присутствующими своими впечатлениями.

Наутро, часов в семь, я пошел к гроту. В гроте устроен маленький алтарь. Одна месса следует за другой, причастников тысячи... Благоговение народа трогательно: смиренно стоят у решетки на коленях, чувствуется жажда Хлеба Жизни Вечной... Больные, немощные, калеки, лежа на своих тележках, на носилках, стараются приподняться, лишь бы увидать возносимые Святые Дары... Мессы длились до полудня.

К завтраку я вернулся домой, а потом секретарь епископа показывал мне разные учреждения Лурда.

Я побывал в местном издательстве религиозно-просветительной литературы. Оно выпускает в несметном количестве листки, брошюры, религиозно-назидательные картинки... Мне вспомнилась издательская деятельность Киево-Печерской Лавры.

Потом мы посетили купальни. Сколько несчастных людей, чающих исцеления! Язвы, струпья, нарывы, изуродованные тела и лица... Санитарные обязанности несут не профессионалы, а добровольцы из представителей великосветской Франции. Это старая традиция во французских аристократических семьях: молодые люди должны съездить в Лурд и добровольно потрудиться, оказывая помощь больным и убогим "младшим братьям".

Побывал я и в бюро регистрации исцелений. На двери надпись, приглашающая врачей всех национальностей, верующих и неверующих, принять участие в констатировании чудес. В бюро ведутся в медицинских терминах подробные записи, в каком состоянии больные в Лурд прибыли и какие произошли изменения, дающие право зарегистрировать их, как чудо исцеления. Мне показали громадные альбомы. Каких только там болезней нет! Не регистрирует бюро только исцеления нервных болезней: скептики могут их объяснить влиянием религиозного подъема. Мне довелось видеть в бюро исцеленную молодую девушку. На ее лице застыло счастливо-блаженное выражение... Весть о чуде разнеслась по всему Лурду, и за паломницей ходила толпа любопытных; потом ее нарядили сестрой милосердия, чтобы труднее было ее узнать.

Посещение Лурда привело меня к убеждению, что, действительно, это место благодатное, избранное Матерью Божией для благодеяний бедному человеческому роду. Светлое впечатление произвели на меня и толпы паломников; я понял, что Франция в глубине народной жизни не безбожная, не материалистическая страна, что французы верующий, христианский народ. О своем впечатлении я сказал епископу. "Да, вы правы, – ответил он, – по Парижу судить нельзя, это было бы односторонне..."

Одно из самых светлых впечатлений осталось у меня от двукратной встречи со знаменитым примасом Бельгии – кардиналом Мерсье.

Первую встречу устроил наш священник в Брюсселе о.Петр Извольский; у него установились с кардиналом самые добрые, доверчивые отношения. Имя знаменитого кардинала было окружено общим и заслуженным почитанием. Во время нашествия германцев на Брюссель он своего поста не покинул, но, как истинно добрый пастырь, остался со своей паствой и все время держал себя с таким авторитетом и достоинством, что заслужил уважение даже у своих врагов. По окончании войны он посвятил себя подвигам любви и милосердия по отношению к жертвам войны, не только своим соотечественникам, но и ко всем, кто входил с ними в соприкосновение. Широко открыл он свое христианское сердце и несчастным русским беженцам, особенно обездоленным войною детям. Он покрыл Бельгию сетью приютов, где воспитывались дети русских эмигрантов; благодаря его содействию многие русские студенты-беженцы получили стипендии в Лувенском университете, где они могли бесплатно учиться и пользоваться полным содержанием. Все это делалось не для того, чтобы вести пропаганду; он только берег юные души от соблазнов и учил этому своих подчиненных. Естественно, по приезде в Бельгию у меня явилось желание посетить великого кардинала и поблагодарить его за все благодеяния, оказываемые нашим студентам и детям.

Бельгийский примас жил в небольшом городе Малине, около часу езды от Брюсселя. От города Малина получил свое название "малиновый звон": колокола на колокольне при резиденции кардинала на весь мир славятся своим изумительным музыкальным звоном. Кардинал встретил меня приветливо; он принял меня в комнате, обставленной с простотой и скромностью монашеской кельи, да и сам он – высокий, худой, аскетического вида старец, в смиренной рясе – не походил на величественного князя Церкви, а напоминал христианского подвижника. Чувствовалось, что эта простота прикрывает подлинное величие духа. Я сердечно поблагодарил его за заботы о наших детях, а он выразил сочувствие страждущей нашей Церкви. По русскому обычаю он угостил нас чаем. Заметив, что скромная обстановка его приемной меня удивила, он улыбнулся и пошутил: "Не правда ли, комната, где я вас принимаю, напоминает вам ту келью в монастыре, где вы сидели в заточении?" С большим интересом слушал он мою информацию о положении Русской Церкви, а также о моих скитаниях в плену вместе с другими архиереями. Глубокое, неизгладимое впечатление оставил в моей душе этот величественный старец-святитель...

Года через два, будучи в Брюсселе, я снова, также вместе с протоиереем П.Извольским, посетил кардинала Мерсье. Он очень изменился по внешности; видно было, что его светлая жизнь догорает. Однако он бодро поддерживал беседу и даже предложил мне послушать знаменитый "малиновый звон". К сожалению, время было позднее, когда по местным правилам колокольня уже заперта. Беседа велась главным образом об организации приютов и школ для бедных русских детей. И было удивительно, с каким интересом больной, изнемогающий старец входил во все обстоятельства этого дела...

Года через два, будучи в Брюсселе, я снова, также вместе с народом, служил о нем торжественную панихиду и в своей речи старался начертать его светлый образ и выяснить великое значение его христианской личности и деятельности. За эту "молитву за инославного" я получил замечание Карловацкого Синода, хоть это не помешало митрополиту Антонию поехать в католический костел в Белграде и там поставить свечу за почившего кардинала. Как будто это не была "молитва за инославного"!..

Была у меня еще одна встреча, о которой я сохранил приятное воспоминание.

Года три тому назад, на праздник Покрова, я был в Лионе и познакомился с аббатом Кутюрье, дружественно относившимся к нашему лионскому священнику. О.Кутюрье выстоял в нашей церкви всю службу, а потом за обедом мы с ним беседовали. Он предложил мне вместе с ним съездить в тот город, где когда-то подвизался кюрэ д'Арс. "Это наш преподобный Серафим Саровский..." – сказал аббат. "Вы разве слышали о нашем преподобном Серафиме?" – удивился я. "Как же его не знать!.." – ответил мой собеседник. Из нашей дальнейшей беседы выяснилось, что такие католики, как аббат Кутюрье, почитают некоторых наших святых наравне со своими. И думается мне, что преподобный Серафим или святой Франциск Ассизский и другие великие угодники Божии в своем жизненном подвиге уже осуществили идею соединения Церквей; это святые граждане единой Вселенской Церкви, в известном смысле, в высших небесных сферах, уже преодолевшие вероисповедные разделения; на высоте своих святых душ они разрушили те перегородки, о которых говорил некогда митрополит Киевский Платон... Мы съездили к кюрэ д'Арс, а потом осматривали раскопки римского цирка в Лионе; на его арене были растерзаны зверями первые христианские мученики во Франции. Раскопки восстановили все: арену, столбы, скамьи амфитеатра, даже отверстия, через которые выпускали зверей и выводили мучеников. Удивительное впечатление производит реставрированная темница, где томились Лионские мученики: святой епископ Пофин, святой епископ Ириней, мученица Бландина (показывают колонну с кольцом, к которому она была привязана за волосы) и др.

Кроме этих отдельных встреч, никаких сношений с католиками, преодолевающих взаимную отчужденность, у меня не наладилось. Трудно это было и по существу, по самому свойству и характеру католичества, всецело проникнутого духом пропаганды – стремлением подчинить себе всех инакомыслящих; трудно и потому, что я не знаю иностранных языков. А тут еще, вскоре по приезде моем в Париж, случилось одно прискорбное событие, которое сильно повлияло на наше взаимное отчуждение и еще глубже нас разъединило. Я говорю о невольном ( с моей стороны) столкновении моем с аббатом Кенэ.

Протоиерей о.Николай Сахаров, ныне настоятель Александро-Невского храма в Париже, напечатал полемическую брошюрку по вопросу о том, был ли апостол Петр в Риме; в подстрочном примечании он упомянул имя епископа Шапталя в таком контексте: "пресловутый епископ Шапталь". Так как епископ Шапталь оказывал тогда благотворительную помощь русским, католики обиделись – и обрушились на меня. Аббат Кенэ в одной из французских газет напечатал злобную статью – памфлет по моему адресу: я при помощи жандармов и полиции боролся с католичеством и насильно обращал униатов в православие... На памфлет я ответил, а русская общественность, возмущенная грубым тоном статьи аббата Кенэ, заступилась за меня (Д.С.Мережковский написал горячую статью в мою защиту). Как всегда, полемика ничего не дала, но с тех пор мое имя в парижских католических кругах стало одиозным... Признаюсь, я не прилагал каких-либо усилий, чтобы рассеять неблагоприятное впечатление (ибо это было бы бесполезно), а просто, когда представлялись случаи встретиться с католической иерархией, я от этих встреч уклонялся. Так, например, была у меня встреча с монсиньором д'Эрбиньи [230], которая ни к чему не привела. Была попытка иезуита Тышкевича наладить отношения с православными: два раза он приглашал наших студентов Богословского Института в летний лагерь, но из бесед с нашей молодежью "о соединении с католиками" у него ничего не вышло, и он перестал приглашать их. В Лилле иезуиты хотели нас приветить и сдали свое помещение под наше студенческое общежитие [231], но некоторое время спустя просили нас съехать... – Наконец бенедиктинцы аббатства в Амэй (Бельгия) сорганизовались в монастырь "восточного обряда" и тоже пытались подойти к нам, но в результате несколько студентов-католиков, побывав в Амэй, перешли к нам, и тогда "русскую акцию" от бенедиктинцев отняли и передали доминиканскому центру "Истина" в Лилле (ныне этот центр в Париже), который и продолжает энергично пропагандировать так называемый "восточный обряд". "Восточный обряд" задуман с целью совращать православных в католичество. Это маленький капкан для несознательных или невежественных православных. Это реставрация старой унии в Западной России и в Галиции, когда бедный темный народ ("быдло", по понятиям XVI века) хитростью или насильно, как стадо, загоняли в унию. Впоследствии то же произошло с сирийскими христианами в Антиохийском патриархате. В массе своей народ в церковных вопросах разбирается плохо. Может быть, это грех наш, что миряне наши развитым, ясным и устойчивым церковным сознанием не обладают. Но разве можно братьям - христианам этим пользоваться? Разве можно на это свою ставку делать? Принцип прозелитизма между христианами разных Церквей не вяжется с духом Христова учения, он по духу своему слишком разнится от апостольской ревности, а под его флагом как-то фатально свивают себе гнездо хитрость, уловки, расчет, все то, что осудил Господь в своем обличении ревнителей закона – фарисеев (Мф. 23). Под видом "восточного обряда" католики прикровенно углаживают путь к католичеству. Уж лучше прямо и открыто вести пропаганду в пользу Рима, чем прибегать к такой мимикрии. Ведь не могут же они не понимать, что православие не исчерпывается обрядами! Мне довелось встретиться на Ривьере с одним миссионером – епископом "восточного обряда" (по просьбе покойной Е. М. Лопатиной, которая потом, незадолго до своей смерти, приняла католичество). "Что вы хотите? Чего вам недостает? – говорил он мне с оттенком некоторой досады. Мы до мелочей переняли ваш ритуал, а вы к нам не идете..." – "Как вы, владыка, просвещенный церковный человек, можете это говорить! Ведь Церковь не исчерпывается обрядами, а заключает в себе еще и догматические верования",– возразил я. Спорить с епископом было бесполезно...

Сознательных переходов в католичество "восточного обряда" в русской эмиграции немного, успеха эта форма католичества в русской среде не имеет. Было несколько отпадений в клире – священники: Цебриков, Дейбнер, Федоров, Диодор Колпинский, архимандрит Сергий Дабич примкнули к унии, но судьба их в общем печальная. Большинство из них "рецидивисты", т. е. сначала из православия обратились в католичество, потом из католичества в православие и, наконец, вновь из православия в католичество. Можно себе представить, какие это больные, искалеченные души: мечутся от одной Церкви к другой, ни одной из них не верные, часто совсем опускаются на дно, как бедный о. Д... До сих пор тяжелым камнем лежит у меня на душе последняя предсмертная переписка с о. Дабичем, который так рвался опять вернуться в лоно православия... "Петлю на шею я себе накинул",– писал он о своем католичестве.

Невелика жатва католической пропаганды среди русских и в светском обществе: из видных ренегатов можно указать на князя Волконского (по семейной традиции), Евреинова и Абрикосова... Все католические надежды возлагаются теперь на будущее духовное завоевание русского народа, для чего готовят многочисленные кадры миссионеров...

Как бы в противовес "восточному обряду" в католичестве, появились в последнее время попытки завести "западный обряд" в Православной Церкви. Сначала такие попытки были сделаны в Польше, а недавно в Париже в Церкви юрисдикции митрополита Сергия, возглавляемой митрополитом Елевферием. Не знаю, какие это принесет плоды для Церкви Божией. Судьба "восточного обряда" в католичестве не сулит светлых перспектив "западному обряду" в православии.

Должен, однако, оговориться: одно дело не поощрять такого рода пропаганды; а другое – равнодушно относиться к искреннему стремлению представителей "западного обряда" соединиться с Православной Церковью. По этому поводу упомяну о моем знакомстве с епископом Винартом.

Епископ Винарт получил хиротонию от старокатоликов, потом отошел от них и образовал самостоятельную Церковь, состоявшую из пяти приходов во Франции, Бельгии и Голландии. Так как эта Церковь не имела твердых оснований, ни догматических, ни канонических, то епископ Винарт начал искать сближения, и даже единения, с Православной Церковью; он стал часто заходить ко мне и вести беседы об этом, а также приглашать меня на свои богослужения. Искренность его стремления была несомненна, и я решил принять в этом деле участие. Не полагаясь, однако, на собственное мнение, я созвал при Епархиальном совете совещание из профессоров Богословского Института, дабы выяснить, возможно ли принять епископа Винарта со всеми его приходами в Православную Церковь, и если возможно, то на каких условиях. Мнения в совещании разделились. Особенным препятствием к принятию его в лоно нашей Церкви был его брак (он вступил в законный брак, уже будучи в епископском сане). Большинством голосов ходатайство епископа Винарта было отклонено, хотя он выражал согласие на расторжение своего брака. Признаюсь, было очень больно это равнодушное отношение к искренним исканиям епископа, ибо Господь сказал: "Всякого грядущего ко Мне не изждену вон..." Я решил вопрос о соединении представить на благоусмотрение Вселенского Патриарха. С петицией к нему от имени епископа Винарта поехал наш православный французский иеромонах Лев Жилле. Так как Патриарх Фотий был болен, о. Лев беседовал с уполномоченными от Патриарха митрополитами. О результатах этого ходатайства обещали уведомить по рассмотрении дела Священным Синодом. Долго ждал епископ Винарт этого решения и не дождался... Потеряв всякое терпение и надежду получить ответ, он обратился к Литовскому митрополиту Елевферию (юрисдикции Москов* *ского митрополита Сергия), который потребовал от него развода с женой и пострижения в монашество; епископа Винарта присоединили, а всех его священников должны были перерукоположить, разрешив им потом служить по "западному обряду". Так произошло присоединение к Православной Церкви епископа Винарта (ставшего архимандритом Иринеем), его духовенства и паствы. Архимандрит Ириней вскоре скончался. Священники, по новому рукоположению, и паства вошли в лоно Православной Церкви.

Однако "западный обряд" признаков дальнейшего здорового развития что-то не проявляет; в употреблении других священников, не винартовского рукоположения, он вызывает улыбки...

Один из священников "западного обряда" в Голландии (Хаарлем), о.Петр Глазема решил перейти в мою юрисдикцию отчасти под влиянием нашего священника в г.Гааге, иеромонаха Дионисия (Лукина). Я, конечно, принял его, разрешив ему "западный обряд" с некоторыми изменениями, сокращениями и дополнениями. Но положительного результата это присоединение не дало...

Проблема соединения Церквей – Православной и Католической – на началах взаимной братской любви и духовной свободы встречает непреодолимое преткновение в вековом неизбывном папском империализме, в силу которого идея вселенского объединения христиан подменяется идеей подчинения всего мира Католической Церкви, от чего Ватикан отказаться не может по самой своей природе. Вот почему, хотя Папа организовал в своей Церкви постоянное моление за страждущую Русскую Церковь, хотя через католические учреждения мы, русские эмигранты, получили немало благодеяний, за что, конечно, мы храним в душах искренние благодарные чувства, – я должен сказать по совести, что католики не нашли путей к нашим сердцам и многое в их отношениях к нам за эти годы мы с горечью восприняли либо как непонимание нас, либо как болезненную рану чувству нашей преданности родной Православной Церкви. Воли к преодолению вековой отчужденности они проявили мало...

Кардинал Вердье издал окружное послание, в котором запрещается католикам посещать наши храмы, а в случаях, когда по необходимости (по соображениям гражданского порядка) они вынуждены присутствовать на наших богослужениях, им предписывается молитвенно в них не соучаствовать. Зачем было нужно подчеркивать это ригористическое правило, хотя бы оно и значилось в канонах?

Такое явление, как международный литературный конкурс, устроенный одной католической организацией под председательством кардинала Бодрильяра, когда, нарушая статут международных конкурсов, вмешалась католическая духовная цензура и лишила наших писателей Лукаша и Таманина премий, присужденных им литературным жюри, на том основании, что в их романах, "христианских по духу", есть якобы примесь "славянского мистицизма" – такое явление оставило в русском эмигрантском обществе тягостное впечатление и было воспринято как некоторое оскорбление католиками православия.

Подчеркнуто невежливое отношение ко мне кардинала Вердье комментировалось в эмигрантской среде тоже весьма для католиков неблагоприятно. После панихиды по убиенном сербском короле Александре, которую я вслед за кардиналом служил под Триумфальной аркой в присутствии президента, министров, дипломатического корпуса, а также и других представителей официальной Франции, я счел долгом вежливости поехать к нему с визитом. Он указал час для нашей встречи. Но кардинала в этот час дома я не застал... Прождав его тщетно некоторое время, я уехал. На следующий день было получено от него письмо с извинением.

Прошлою зимою ко дню семидесятилетия кардинала, которое праздновалось очень торжественно, я послал ему поздравление. Никакого ответа на мое приветствие не последовало...

Допрашивая свою совесть, я со всею откровенностью могу сказать, что не на мне главная вина того, что отношения с католиками в эмиграции не наладились. Я не уклонялся от случаев, когда они казались благоприятны для дружеского общения наших двух Церквей, но в ответ не встречал прямоты, искренности, того открытого братского влечения к сближению, которое внушает доверие и побеждает чувство отчужденности, исторически в нас укоренившейся. Наоборот, приходилось быть начеку, улавливать какую-то тонкую политику, заднюю мысль опытных дипломатов. Как далеки эти отношения от идеала общения Церквей в Любви и Свободе! [232]

Если с католиками наше сближение не удалось, то с протестантами за эти годы у нас установились простые и сердечные отношения.

Первая моя встреча с протестантским миром была в 1920 году в Женеве на Конференции Христианских Вероисповеданий.

Инициатива стремления к сближению и единению всех христианских исповеданий принадлежала Американской епископальной Церкви. Американские епископы, во главе с известным Нью-Йоркским епископом Брентом, обратились к главам всех христианских Церквей с призывом послать своих делегатов на общую Конференцию, на которой они могли бы встретиться, познакомиться друг с другом и обсудить общие вопросы Веры и Церковного строя; в таких вопросах все Церкви могли быть если не единомысленны, то, по крайней мере, близки между собою; предполагалось также наметить пути, ведущие их к дальнейшему сближению. Нужно удивляться той ревности, той настойчивости, с которой они стучались в двери каждого христианского исповедания, нужно преклоняться и перед теми огромными усилиями и трудами, которые они взяли на себя, чтобы начать и организовать это дело в мировом масштабе. На этот призыв откликнулись очень многие протестантские исповедания, старокатолики, а также Православные Церкви; благословил это дело и Вселенский Константинопольский Патриарх. Об этой Конференции, о моих впечатлениях и воспоминаниях, с нею связанных, я уже говорил [233]. Здесь же воспользуюсь поводом и скажу несколько слов о председателе Конференции епископе Бренте [234].

В церковном мире епископ Брент были личностью крупной и светлой. Он объединил силой своего морального авторитета представителей самых отдаленных вероисповеданий, внушал доверие к Конференции даже наиболее недоверчивым, скептически настроенным ее членам. Внимательный, любвеобильный, чуткий и смиренный, он завоевал всеобщее уважение и симпатию.

Женевская Конференция имела для православия серьезное значение. Хотя это была первая встреча почти незнакомых и духовно чуждых друг другу людей, хотя нам и трудно было найти общий с протестантами язык и сознание взаимной чуждости нас не покидало, – все же эта встреча и непосредственное знакомство в рамках нравственного взаимообщения ради высокой и актуальной цели, волнующей всех христиан, нас с протестантами сблизили. В глубь наших догматических расхождений мы не вдавались: все понимали, что почва для этого еще не готова. Но независимо от этой неподготовленности, достигнут был положительный результат – в Женеве завязались между нами сношения настолько дружественные, что опыт встречи христиан разных вероисповеданий был признан удачным и привел к постановлению – готовиться к следующей Конференции, которую наметили созвать в 1927 году в Лозанне, а пока избрать "комитет продолжения", поручив ему собрать нужные для этого будущего съезда материалы.

Одновременно с этим была в Женеве задумана другая Конференция практического христианства ("Жизнь и Труд"); предположено было созвать ее в Стокгольме в 1925 году.

Естественным продолжением экуменического общения было празднование в Лондоне, по инициативе архиепископа Кентерберийского, юбилейного торжества 1600-летия Первого Никейского Вселенского Собора (325 г.).

На торжество съехалось много приглашенных. В числе гостей: два Вселенских Патриарха – Александрийский Патриарх Фотий и Иерусалимский Патриарх Дамиан; представитель Константинопольского Патриарха митрополит Германос; русская группа: митрополит Антоний и я, епископ Вениамин, профессор Глубоковский, о.Лелюхин; сербский епископ Ириней, болгарский митрополит Стефан, профессор Цанков... Некоторых православных иерархов пригласили приехать за неделю до торжества и возили по всей Англии, показывая наиболее достопримечательные храмы.

Это путешествие по Англии я совершил в сопровождении митрополита Германоса, епископа Вениамина, священника Тимофеева и протодиакона Феокритова. Интересная поездка, давшая богатый запас впечатлений. Всюду в церквах нас встречало приходское духовенство, в соборах – епископы. Устраивались процессии, причем собиравшийся во множестве английский народ принимал от нас благословение. Особенно светлое впечатление произвел на меня епископ Фрир (Вальтер) Трурский, епископ-монах, член англиканской монашеской общины Воскресения. Широко образованный церковный писатель [235], один из самых просвещенных и популярных епископов в Англии, епископ Фрир – горячий сторонник единения Англиканской Церкви с восточной Православной Церковью. В России он побывал до революции дважды и говорит немного по-русски. Я прожил у него два дня в его роскошном дворце, окруженном парком. Не только епископ Фрир, но и все англиканские епископы во главе с маститым архиепископом Кентерберийским и все духовенство оказывали нам удивительное гостеприимство и искреннюю братскую любовь. У меня теперь в Англиканской Церкви много друзей. К сожалению, эти дружеские отношения не могли закрепиться вследствие моего незнания английского языка.

Во время путешествия по Англии пришлось мне познакомиться и с некоторыми монастырями Англиканской Церкви. Они существуют, несмотря на протестантство. Прежде всего я посетил Kelham. Это очень интересное и очень оригинальное учреждение. По общему характеру монастырь этот общежительный, но его специальная задача – подготовлять священников; братию монастыря составляют профессора и студенты – кандидаты пастырства; во главе настоятель – ректор этого богословского заведения. Богословская наука здесь стоит на должной высоте, сюда приходят по окончании университета лица, ищущие пастырства. Замечательно, что занятие наукой и участие в ежедневном богослужении не мешают студентам заниматься самыми обычными житейскими делами. В Келаме нет прислуги; все так называемые черные работы несут сами студенты по установленной очереди. Сегодня студент слушает лекцию, а завтра он работает на кухне или в огороде, чистит хлев или ухаживает за монастырскими свиньями. Какой прекрасный, здоровый (физически и духовно) режим! Не отвергаются и развлечения, особенно любимый англичанами спорт. Как-то раз в разговоре со мною настоятель стал жаловаться, что у них мало земли. Я выразил ему сочувствие, полагая, что земля необходима для огорода или для посевов. Каково было мое удивление, когда я услышал, что им, увы, не хватает простора для игры в футбол!!.. С большой радостью я провел два дня в этом прекрасном учреждении и с грустью невольно думал: как эти порядки далеки от режима наших бывших русских духовных школ! как хорошо бы было построить по этому образцу жизнь нашего Богословского Института... Несколько раз я, правда, осторожно поднимал этот вопрос, но всегда со стороны профессоров встречал решительный отказ: они находили, что такой порядок повредит учебным занятиям и здоровью студентов. Келам с его образованными и физически цветущими студентами дает яркое опровержение этого заблуждения...

Я посетил и два женских монастыря – прекрасно организованные учебно-воспитательные заведения для девочек. Монахини приняли меня ласково, только потом высказали свое удивление, почему я в храме не снял "своей белой шляпы" (клобука). Монастырское здание окружено парком, который разгорожен проволокой. Я узнал, что одна часть парка предназначается для богатых девочек из привилегированных классов, а другая – для простых. Нам показалось это несколько странным, но, быть может, в этом есть своя, нам неясная, идея, ибо одних готовят для интеллигентных профессий, а других – для простых работ, для домашней прислуги и пр.

Торжественное празднование юбилея Никейского Собора открылось богослужением в Вестминстерском аббатстве, а потом в течение нескольких дней бывали торжественные службы то в одной, то в другой лондонской церкви, и назначались собрания с лекциями в громадных общественных залах. На одном из таких собраний, в зале на 10000 человек, выступали с речами митрополит Антоний и я. Только благодаря громкоговорителю можно было нас услышать. Я очень волновался, ибо чувствовал большую ответственность перед такою аудиторией и в такой исторический момент. Я сказал, что наши шаги навстречу друг другу имеют положительное значение, как проявление воли к соединению Церквей, но пока они ограничиваются лишь иерархией и профессорами; окончательная оценка нашей русской экуменической работы принадлежит всей Матери – Русской Церкви, она и будет нас судить – либо благословит, либо в благословении откажет; только когда русский епископат будет в состоянии пригласить к себе своих англиканских братьев, когда соборное церковное сознание русского народа скажет на наши стремления к сближению и единению Церквей "аминь", только тогда дело наше станет крепко, незыблемо...

Основной вопрос, обсуждавшийся на этих многолюдных собраниях, – апостольская преемственность англиканской иерархии и в связи с ним вопрос о допустимости взаимообщения (intercommunion) в таинстве святой Евхаристии. Мы, представители Русской Православной Церкви, проявили большую осторожность; митрополит Антоний сказал, что все инославные исповедания лишены иерархической благодати, Англиканскую Церковь нельзя выделять из ряда других христианских вероисповеданий, в том числе и католичества; но восточные Патриархи, наоборот, высказывали более широкие, либеральные мнения, тем оолее что некоторые из них, даже наиболее строгий – старейший Патриарх Александрийский Фотий, – фактически, в отдельных случаях, допускали "intercommunion" с англиканами, а Сербский Патриарх Димитрий в частном порядке уже причащал протестантку, румынскую королеву Марию.

Наши торжественные церковные службы и собрания сопровождались процессиями по улицам. Трогательно было видеть, как благочестивые англичане, встречая процессию, становились на колени и благоговейно ожидали благословения не только своих англиканских епископов, но нас, православных. Однако тут же в толпе кое-где мелькали плакаты "Долой епископов" – таковы нравы свободной Англии. Никейские торжества были величественны, многолюдны, изобиловали взаимными теплыми приветствиями, несомненно пролагали пути к нашему взаимному сближению, но значение их, конечно, было скорей психологическое, чем деловое.

В том же 1925 году, непосредственно после Никейских торжеств в Англии, собралась церковная Всемирная конференция в Стокгольме, посвященная обсуждению и практическому разрешению наиболее тревожных социальных и моральных вопросов. Выяснилось, что вследствие внутренней неустроенности, неооъединенности христиан в мире, не только трудно преодолеть государственный антагонизм христианских народов, но что этот внутренний разброд приносит вред самому христианству, обнаруживая раздор, соперничество Церквей или взаимное безразличие, умаляет и даже искажает чистоту и величие Христовой Истины. Эта Конференция шла по линии социального христианства. Вдохновителем и председателем был знаменитый примас Швеции епископ Седерблом.

В 1930 году архиепископ Кентерберийский пригласил представителей православных восточных Церквей в качестве гостей на Ламбетскую конференцию. Она созывается раз в 10 лет в резиденции Кентерберийского архиепископа, в его Ламбетском дворце; на нее съезжаются представители Англиканской Церкви со всего мира. Были на ней в качестве гостей и православные иерархи во главе с Александрийским Патриархом Мелетием... Эту Конференцию предварил Собор епископов, созванный в Ламбете (в январе 1927 г.) для пересмотра Служебника (Common Prayer Book). Благодаря влиянию досточтимого 80-летнего старца архиепископа Кентерберийского Давидсона, решено было внести в Prayer Book изменения, приближающие его к православию (дополнение к Первосвященнической молитве, освящение запасных Святых Даров для причащения больных, молитва за усопших...). Изменения вызвали протест Low Church и протестантов. В результате Палата общин, которая, согласно английской конституции, эти изменения должна была утвердить, – их не утвердила. Архиепископ Кентерберийский был глубоко огорчен, ушел в отставку – и вскоре умер. Несмотря на неуспех, Собор несомненно имел значение для экуменического сближения. Думаю, не без его влияния некоторые восточные патриархи стали склоняться к положительному разрешению вопроса об апостольском преемстве англиканской иерархии.

После Стокгольмской конференции событием громадного экуменического значения для христианского мира была Конференция Христианских Церквей в Лозанне (в 1927 г.) под названием "Вера и Церковный строй" ("Faith and Order"). Она была прямым продолжением Женевской конференции 1920 года, которая собиралась под этим же лозунгом.

В Лозанну съехалось до 500 делегатов: архиепископы, епископы, священники, пасторы, профессора богословия... – представители 90 различных церковных объединений (Церквей и христианских общин). Только Рим своих делегатов не прислал. Восточное православие было представлено группой делегатов от Константинопольского, Александрийского, Иерусалимского, Сербского и Румынского патриархатов и от Церквей греческой, болгарской, польской, западноевропейской, русской (я и протоиерей С.Булгаков) и грузинской. Председателем Конференции был епископ Нью-Йоркский Брент. Пленарные заседания происходили в громадном университетском зале, общие моления – в городском соборе (несколько песнопений и особо составленная молитва о христианском единении).

Лозаннская конференция уже прямо поставила трудную и сложнейшую проблему о соединении христианских исповеданий в единую Вселенскую Церковь. Работа Конференции проходила в духе братской любви, свободы и терпимости друг к другу. Но при этом выяснилось, как трудно отдельным Церквам, оставаясь верными своему исповеданию, своему историческому преданию, не только объединиться, но даже понять друг друга. Очень интересен и показателен в этом отношении выдвинутый протоиереем С.Булгаковым вопрос о почитании Божией Матери, а также о почитании святых и икон. Протоиерей Булгаков придавал огромное значение самому факту – чтобы на этом мировом экуменическом собрании прозвучало исповедание Богоматери. По его глубокому убеждению, Богоматерь мистическая – Объединительница христианства, и только под Ее Покровом христиане могут достигнуть братского единства во Христе. Председатель секции Dr. Garvie отсрочивал в течение целой недели произнесение этой речи. Когда, наконец, о.Сергию слово было дано, аудитория выслушала его сдержанно и с неопределенным настроением; самое большее, что некоторые протестанты могли принять, – это видеть в Богоматери эмблему христианского единения. Из этого можно было заключить, насколько христиане еще далеки не только от объединения, но даже от взаимного понимания в религиозном отношении...

Когда трудности сближения с протестантами выяснились по целому ряду основных начал веры и церковного учения (например, в учении о природе Церкви, о священстве, о таинствах, о священном предании, о соборности как абсолютном критерии Истины), мы, православные делегаты, решили объединиться и выступить со своим особым заявлением. Признавая свое единство со всеми христианскими Церквами, провозглашенное на Конференции с целью возобновления совместного евангельского благовествования миру о Христе (это положение объединило всю Конференцию от православных до квакеров), мы, однако, заявили о незыблемости нашего православного церковного вероучения и ясно и точно, по пунктам, формулировали наши разногласия с протестантами. Восточное православие находило невозможным, при наличии глубоких разногласий в современном церковном сознании разных вероисповеданий, соединиться всем в одну Вселенскую Церковь, но проблему сближения не зачеркивало. "По нашему мнению, – гласило наше заявление, – все, что можно сделать сейчас, это сотрудничать с другими Церквами в проповедании Слова Божия и в сфере социальной и моральной на основе христианской любви".

Лозаннская конференция заключилась обращением ко всему христианству с Декларацией, в которой была принята основная линия вышеупомянутого нашего заявления. Решено было работу в экуменическом направлении не оставлять, а для этого избрать "комитет продолжения" с подотделами в разных странах для подготовления следующих конференций христианских церквей. Одна из них – практического христианства ("Жизнь и Труд") – состоялась в Оксфорде в июле 1937 года, а другая – в августе того же года в Эдинбурге.

Ехать в Оксфорд и Эдинбург я не собирался. Устроители конференций меня запрашивали, не приеду ли я, но я официально уклонился и отправил нескольких профессоров. На Конференцию в Оксфорд: Н.Н. Алексеева, о.Сергия Булгакова, Б.П. Вышеславцева, Л.А. Зандера, В.В. Зеньковского, А.В. Карташева, Г.П. Федотова [236]. В Эдинбург: о.Сергия Булгакова, Л.А. Зандера, архимандрита Кассиана (Безобразова), А.В. Карташева (но он не поехал) и о.Георгия Флоровского.

Однако в Эдинбург мне ехать все же пришлось. Меня стали настойчиво уговаривать и здесь и из Англии. Два мотива обусловили мое решение на Конференцию все же поехать: во-первых, мое появление на Конференции могло сплотить моих профессоров и до некоторой степени разногласия между ними сгладить, дабы они не приняли там неприятных форм; во-вторых, меня заинтересовали и вызвали к себе глубокое сердечное расположение индусы, представители так называемой Orthodox Syrian Church of the East, только что проследовавшие через Париж в Англию; я оказал им посильное гостеприимство, они пожили у нас в церковном доме на рю Дарю пять дней, мы много беседовали и ближе друг друга узнали. Мне хотелось способствовать вхождению их в лоно православия. Они ехали на Конференцию в Эдинбург – там им предстояла встреча с делегатами православных Церквей, а от этой встречи зависело впоследствии многое... Правда, я бы мог дать им письмо к греческому митрополиту Германосу, но, разумеется, было бы лучше, если бы я лично ввел их в круг съехавшихся на Конференцию представителей православия.

Осуществить поездку было мне уже теперь немного сложно. Список наших профессоров-делегатов я уже утвердил, вычеркивать одного из них мне не хотелось. Тогда я поставил вопрос так: если меня пригласят персонально – я приеду. Через несколько дней я получил приглашение от Председателя Конференции архиепископа Йоркского, а благотворительная организация The Russian Clergy and Church Aid Fund [237] озаботилась о материальной стороне моего путешествия – и я вскоре выехал в Англию.

Поезд из Лондона в Эдинбург был переполнен делегатами. Среди спутников много лиц, знакомых мне по Лозаннской конференции; тут же индусы, митрополит Болгарский Стефан, митрополит Польский Дионисий...

В Эдинбурге нас, православную делегацию, устроили в Соwan House – в благоустроенном студенческом общежитии.

Конференция открылась 3 августа торжественным молебствием в соборе св. Жиля при громадном стечении народа. Потом делегаты проследовали в зал Синода Шотландской Церкви (Assembly Hall).

Эдинбургская конференция длилась две недели в составе 414 делегатов, представителей 122 христианских объединений 43 стран. По сравнению с Лозанной чувствовалась большая близость между Церквами, большая готовность ко взаимному пониманию, более ясное различие, что ведет к сближению, что ему препятствует. В противоположность Лозанне, основные доклады перенесли в секции, где вся главная работа и была сосредоточена. Тут произносились горячие речи, велись оживленные дебаты по поводу докладов.

Я был избран в 4-ю секцию ("Единство Церкви в жизни и культе") и в ее подотделе, посвященном "почитанию святых", выступил со следующей краткой речью, разъясняющей наше православное учение об этом культе:

"Не имея возможности, по незнанию языка, участвовать в обсуждении вопроса об общении святых, я позволю себе как православный епископ высказать несколько слов по этому вопросу. И позвольте мне с высоты теоретического или вообще диалектического его рассмотрения перенести ваши мысли на путь интуиции или, точнее, – на путь внутреннего духовного опыта, подойти к нему с критерием опытного его разумения, со стороны тех внутренних, духовных переживаний, которые дает христианской душе общение со святыми, ибо я так именно понимаю "communio sanctorum". Мне, православному епископу, трудно, даже невозможно, себе представить, как можно обойтись без этого общения со святыми вообще и со Святейшею из святых – Матерью Божией. Без этого общения наше духовное небо было бы так пусто, наша духовная жизнь была бы так одинока, бедна и грустна, нам было бы так холодно в этом мире... Мысль о том, что с нами в общении находятся бесчисленные сонмы великих праведников, изначала создававших и украшавших Святую Церковь, наполняет нашу душу неизреченной радостью. Нам радостно думать и чувствовать, что мы в этой жизни не одиноки – не забытые, заброшенные странники на земле; что в нашей жизни участвуют небесные люди; что нам сияют эти светлые звезды, и среди них великое Солнце милосердия и любви – наша общая Матерь, которую мы называем Царицей неба и земли. Апостол Павел говорит христианам, что они не странники и пришельцы, но родные святым и ближние Богу; что они укоренены в Церкви на основании апостолов и пророков. Это одно из драгоценнейших откровений Слова Божия. Сознавать и чувствовать близость к этому избраннейшему обществу святых, пророков, апостолов, мучеников и других праведников – небесной истинной аристократии – это поднимает душу, это ее наполняет благороднейшими чувствами и желаниями и самим подняться, стать ближе к ним, идти по их стопам, учиться у них и просить их помощи, предстоятельства пред Богом. Они наши первые наставники, учителя, вожди, светочи среди мрака нашей повседневной житейской суеты. У всех народов был и есть культ своих героев, гениев, прокладывавших новые пути жизни. В духовной жизни святые – наши герои, гении, реформаторы нашей жизни – это соль земли, свет миру, по слову Евангелия. Да, мы их почитаем, просим у них помощи, молимся им – конечно, не так, как молимся Богу, а как нашим благодатным наставникам и учителям и друзьям Божиим, могущим предстательствовать, ходатайствовать перед Ним. Мы часто так низко падаем, что подобно евангельскому мытарю не смеем поднять очей к небу и тогда просим близких к Нему, Его друзей, вознести до Него наш покаянный молитвенный вопль. Через это посредничество Бог нам становится ближе, а Царствие Божие как-то конкретнее и осязательнее нами воспринимается.

Я не смею никого учить, не веду никакой пропаганды – я пытаюсь вам объяснить наш православный духовный опыт, раскрыть вам, как нам бесконечно дорого это общение со святыми, и прежде всего с Матерью Божией, Царицей Небесной. Об исключительном почитании Ее, об этом прекрасном, возвышенном православном культе Богоматери вам скажет о.Булгаков, я же не могу удержаться, чтобы не привести одну из бесчисленных песней, в честь Ее составленных в Православной Церкви: "Как назовем Тебя, Благодатная; небо, ибо из Тебя воссияло Солнце Правды Христос Бог наш; рай, ибо Ты произрастила цветы нетленные, Чистую Матерь, ибо Ты родила нам нашего Бога Спасителя душ наших" [238]. Ни одно богослужение в Православной Церкви не обвеяно, не проникнуто такою теплотою, согревающей и размягчающей самые холодные, ледяные, самые черствые сердца, как почитание Божией Матери. Это почитание Царицы Небесной – драгоценнейшее сокровище, можно сказать, самое сердце, самая душа всего Православия".

Тот факт, что на Конференции был организован подотдел, посвященный учению о почитании святых; что можно было говорить о Богоматери; что специально для протестантов было издано краткое разъяснение вероучительных основ этого культа, а в заключительном докладе отведена особая глава "Общение святых" – все это указывало, что на Эдинбургской конференции инославные наши братья отнеслись с подчеркнутым вниманием к нашим святыням. В Лозанне этого проявлено не было...

Однако разногласия наши с протестантами по-прежнему были весьма существенны, и мы, как и в Лозанне, прежде чем вотировать заключительный доклад – сводку секционных работ, выступили с особым заявлением, в котором по пунктам эти разногласия формулировали, энергично подчеркивая невозможность для нас принять расплывчатые определения по основным вопросам христианской догматики. В заключительной части мы вновь, как и в Лозанне, выражали наше благожелательное отношение к Экуменическому движению и наши молитвенные чаяния, что путь взаимной братской любви приведет всех христиан к исповеданию единомыслия. Пункты наших разногласий (а также и некоторых других Церквей по различным доктринальным вопросам) были занесены в заключительный доклад, и в этом виде он был принят Конференцией.

Важным событием Эдинбургской конференции было одобрение плана создания Вселенского Совета Христианских Церквей и образование Учредительного комитета для разработки его устава.

Надо отметить и заключительную Декларацию Конференции, с которой она обратилась ко всему христианскому миру. Лозаннская Декларация призывала весь христианский мир к единству, – Эдинбургская это единство утверждала, несмотря на все вероисповедные различия, которые христиан разъединяют. Декларация была принята Конференцией, торжественно прочитана в соборе 18 августа при громадном стечении народа и сопровождалась заключительным благодарственным молением.

Положение православной делегации на Конференции было сложное. Численно, по сравнению с массой протестантов, она была мала, но с ними не сливалась, а всегда пользовалась благоприятным случаем, дабы свое лицо выявить. В каждую секцию и подсекцию непременно попадал кто-нибудь из представителей Православной Церкви, и от активности этих православных голосов зависело многое. Бывали голоса внушительные, но, к сожалению, в православной группе единства не было, и это умаляло значение некоторых выступлений, чувствовался разнобой греческих, славянских (балканских) и русских голосов. Общей тактике мешали национальные самолюбия, тщеславные притязания, уклон к соперничеству...

Помимо собраний Конференции, мы, православные, заседали и отдельно, либо чтобы ознакомить своих сочленов с докладами в секциях, либо чтобы выработать план, как действовать в отделах, что там говорить, что постановлять... Тут наше расхождение и обнаруживалось. Одни представители православия воспринимали все благожелательно со всеобъемлющей широтой, а другие относились к протестантизму непримиримо, черство, не считая даже возможным разговаривать с "еретиками". Греки оказались непримиримее балканских славян и русских. В результате было выработано вышеуказанное особое заявление (прочитанное греческим митрополитом Германосом в общем собрании Конференции 16 августа), и был поставлен вопрос об участии нашей группы в заключительном голосовании Конференции. Разрешения вопрос не получил: одни (в том числе и я) считали, что, прочитав заявление, надо принять участие в голосовании; другие, наоборот, полагали, что, по прочтении заявления, от голосования надо уклониться. В конце концов православные делегаты разрешили этот вопрос в индивидуальном порядке.

Что касается русской группы, надо отметить, что делегированные мною профессора Богословского Института проявили активность и были заметными членами Конференции. К сожалению, как я уже сказал, среди них существовали давние разногласия, которые меня тревожили. Они проявились на первом же заседании общего собрания Конференции, когда о.Георгий Флоровский резко и язвительно напал на благочестие "чистого сердца", не покоящееся на устойчивом богословском фундаменте... Речь его была произнесена после речи о.Сергия Булгакова, который указывал на чрезмерно важное значение, нередко приписываемое доктринальным вопросам важности второстепенной, и подчеркнул, что такого рода ригоризм по отношению не к Истине как таковой, а к ее истолкованиям является серьезным препятствием к сближению Церквей. Речь о.Флоровского, направленная против о.Булгакова, произвела на многих тягостное впечатление, но не на всех. Canon Douglas, важная церковная особа, исполняющая при архиепископе Кентерберийском обязанности статс-секретаря, весьма расположенный к о.Флоровскому, наговорил мне после заседания много комплиментов по его адресу и обошел молчанием речь о.Булгакова, тем самым подчеркивая свое отрицательное отношение к нему. Я знал, что о.Флоровский после Оксфордской конференции гостил несколько дней у Canon Douglas'а и теперь почувствовал, что за кулисами завелась какая-нибудь интрига. Canon Douglas пригласил меня к завтраку, на который кроме меня и греческого архимандрита Михаила Константинидеса были приглашены архиепископы Йоркский, Линкольнский и примас Ирландии архиепископ Дублинский. Я сослался на несоответствие моего одеяния официальному характеру завтрака (я был в простой рясе и шапочке), но Canon Douglas настаивал, и я согласился, хоть за завтраком мне пришлось сидеть в подряснике, но это значения не имело: англикане довольно плохо разбираются в наших одеяниях.

За завтраком об о.Булгакове не было произнесено ни слова... А через день-два в "The Church Times" (большой церковной газете) появилась статья против него, в которой автор, между прочим, выражал недоумение, почему англикане собирают деньги на Богословский Институт, когда там среди профессуры такие явные еретики, как о.Булгаков.

Эта статья неожиданно привела к обратному результату: видный американский богослов Gavin обратился ко мне с выражением сочувствия и протеста, а через несколько дней в той же газете появилась сильная и резкая отповедь обвинителю. Это доказывало, что личность о.Сергия, несмотря на нападки, пользуется искренним уважением. Я узнал, что во время Оксфордской конференции, на garden party у архиепископа Кентерберийского, маститый хозяин дома велел разыскать его среди толпившихся гостей и долго с ним беседовал; но в течение всей Эдинбургской конференции вокруг него вились какие-то неприятные кривотолки и плелась за его спиной паутина мелкой интриги... К сожалению, наши православные богословы реагировали на это вяло; быть может, это объясняется тем, что "карловчане" перед Конференцией разослали всем автокефальным Церквам свое осуждение богословских трудов о.Сергия Булгакова [239].

Моя роль в Эдинбурге вследствие незнания иностранных языков внешне активной быть не могла. Все же мое присутствие на Конференции было не совсем бесполезным. Кое-что сделать мне удалось. Приходилось сплачивать, примирять, советовать... По мере возможности старался я помочь и моим недавним парижским гостям-индусам.

Моей задачей было представить их православным делегатам, а православных делегатов познакомить с ними. В общежитии индусы жили в комнатах рядом со мною. Мы постоянно встречались, беседовали, они выражали сердечное расположение ко мне, называли меня "наш митрополит". Я посоветовал митрополиту Германосу устроить с ними встречу и расспросить об основах их исповедания, дабы выяснить, насколько они православию близки.

Встреча состоялась. Греки строго допрашивали, индусы смиренно отвечали. Постепенно лица греков стали светлеть... "Хорошее впечатление... Они совсем православные", – сказал мне архимандрит Константинидес. Я предложил митрополиту Германосу дать индусам указания, что им делать для воссоединения с православием. Он посоветовал им обратиться с официальным заявлением к Константинопольскому Патриарху, а я обещал им быть посредником.

Эта древняя христианская Церковь привлекает в настоящее время внимание нескольких Церквей; втянуть ее в свою орбиту хотят и англикане, и католики, и сербы, и даже "карловчане". Однако индусы выказывают особое расположение к Русской Церкви, и в беседах со мною не раз говорили, что предпочитают ее всем другим. По-видимому, глубокое и светлое впечатление произвел на них наш иеромонах-подвижник Андроник (ныне архимандрит) [240], который и пробудил в них тяготение к нашей Церкви. План их церковного устройства по воссоединении – автокефалия. Епископов им не надо, а нужна дружина священников, монахов, которые в семинариях, на местах подготовляли бы пастырей. Я мог бы сейчас послать им двух-трех самоотверженных монахов из нашего Сергиевского Подворья, но этого мало, а большая поддержка мне не под силу. Какая-нибудь другая независимая Православная Церковь, например Сербская, могла бы оказать им более широкую помощь. "Направьте их к нам", – написал мне Сербский митрополит Досифей. Когда индусы, на возвратном пути из Эдинбурга, проезжали через Париж, меня там не было. Я оставил им записку, советуя заехать в Сербию. Туда они, по моему совету, и направились. Вспоминая Эдинбургскую конференцию, скажу несколько слов о наших церковных службах и молениях.

Заседания общего собрания Конференции начинались и заканчивались молитвой, которую читали представители Церквей по очереди; затем все делегаты вместе пели гимны и псалмы.

Бывали торжественные богослужения в прекрасных Эдинбургских соборах, на которых присутствовало множество народу. Духовенство разных вероисповеданий, национальностей и рас, в разнообразных церковных облачениях, пышной и величественной процессией следовало через весь собор на возвышение к престолу... Глубоко трогательная по своему символическому смыслу картина: в братской любви и свободе Церкви собрались для общения в молитве о соединении их под водительством Единого Пастыреначальника – Христа...

Нам, православным, для наших служб отвели храм Святой Троицы, где мы по воскресеньям и служили. На одну нашу Литургию пришло много инославных делегатов и просто местных жителей. Служил греческий митрополит Германос в сослужении о. С. Булгакова и греческого архимандрита Михаила. По окончании обедни, когда митрополит Германос вышел с крестом, к амвону потянулись длиннейшей чередою все молящиеся. Как смиренно и с каким благоговением прикладывались наши инославные братья ко кресту и вкушали кусочек просфоры...

Было у нас и свое православное богослужение. Очень часто, в 7 часов утра, мы служили обедню в одной из комнат общежития, которую нам отвели под церковь. Скромные, трогательные службы... Принимали в них участие главным образом русские.

После Эдинбурга я продолжал участвовать в Экуменическом движении.

В мае 1938 года состоялась Конференция в Утрехте (Голландия) под председательством архиепископа Йоркского. Конференция единодушно одобрила приготовленный для ее рассмотрения проект мировой экуменической "конституции", обсудила и наметила основное направление Движения, которое должно согласовать два главных его течения: 1) Лозаннское "Вера и Церковный строй", посвященное чисто религиозно-церковным вопросам; 2) Стокгольмское "Жизнь и Труд", т. е. течение практического, социального христианства. Впредь до введения в жизнь "конституции" Конференция избрала Временный комитет (из 30 членов) под председательством архиепископа Йоркского д-ра Темпля; вице - председателями были избраны: пастор Бёгнер, митрополит Германос и д-р И. Мотт; генеральным секретарем – д-р Visser't Hooft.

Летом того же года я побывал в Англии. Мне необходимо было увидать архиепископа Кентерберийского: я хотел осведомить его о трудном экономическом положении нашего Богословского Института. Одновременно я посетил Съезд англо - русского содружества святого Албания и Преподобного Сергия в High Leigh и провел с молодежью два дня. К сожалению, я чувствовал себя плохо: во время путешествия я упал на пароходе, и теперь последствия падения сказывались.

После свидания с архиепископом Кентерберийским, обещавшим мне предпринять некоторые меры, чтобы помочь нашему Институту, – я проехал в "Дом отдыха", устроенный неподалеку от Лондона м. Марфой (Масленниковой) и ее подругой, датской графиней Шак; здесь я оправился от моего недомогания.

В начале октября мне снова пришлось поехать в Англию, по приглашению Англо-Кафолической Ассоциации, устроившей свое собрание в г. Бристоле. Я жил у генерального секретаря Dr. French'а. Это старый, убежденный друг и многолетний деятель по сближению Англиканской Церкви с Восточной. Я его знаю давно. В одной из комнат его дома размещена богатая и очень ценная коллекция наших русских старинных икон XV–XVI вв. В Бристоле я виделся с архиепископом Кентерберийским; он мне сказал, что помнит о нашей июльской беседе, а предположенное им совещание о Богословском Институте намечено в конце месяца... Что касается моих впечатлений о собрании Англо-Кафолической Ассоциации, – то не скрою, оно показалось мне малолюдным и малоодушевленным. Эта самая старая организация по сближению Англиканской Церкви с Востоком, насчитывающая уже 75 лет, как будто пришла в состояние утомления, увядания; прежние члены ее уже состарились, а молодежь слабо ее поддерживает, а иногда даже мешает и не координирует своей деятельности с нею. Очень жалко, потому что эта почтенная организация заслуживает всякого уважения и поддержки...

Побывал я в этот приезд у нескольких старых членов Комитета помощи нашему Институту, побывал и на заседании Комитета. К сожалению, ничего утешительного на заседании мне сказано не было... Тут я еще лучше понял, насколько был необходим мой визит к архиепископу Кентерберийскому...

Если говорить об отношениях нашей зарубежной Церкви, в частности, с англиканами, надо признать, что общение с ними продолжает укрепляться. Особенно оживленную деятельность развивало (и по сей день развивает) содружество святого мученика Албания и Преподобного Сергия Радонежского – англо-русское Братство, объединяющее преимущественно молодое поколение. Возникло оно еще в 20-х годах (первый Съезд содружества в 1927 г.). С нашей стороны в этом Братстве работали: протоиерей С. Булгаков, протоиерей Г. Флоровский, архимандрит Кассиан (Безобразов), профессор А. В. Карташев, Л. А. Зандер, Н. М. Зернов, Б. И. Сове и группа священников и студентов. Со стороны англикан также образовалась группа священников и студентов, возглавляемая епископом Фриром Трурским  [241]. На этих собраниях не только обсуждаются церковные вопросы, но и совместно молятся; ежедневно бывает богослужение – Литургия, по очереди: сегодня православные служат, завтра англикане. Есть общая икона Преподобного Сергия и святого Албания, к которой прикладываются все – православные и англикане. Архиепископ Кентерберийский принял Братство под свое покровительство и прибыл на одно собрание, явно подчеркивая свое благоволение к этому экуменическому содружеству. Съезды Братства бывают ежегодно. В последнее время там был поднят горячими головами вопрос об "интеркоммюнион", т.е. о возможности общения членов Братства в таинстве святой Евхаристии. Горячим сторонником этой смелой мысли был протоиерей С.Булгаков; он находил возможным совместное причащение для членов Братства; но лишь во время съездов. Конечно, это совершенно неправильно; невозможно решать этот вопрос церковной жизни и веры только в применении к одному учреждению, без общего благословения церковной иерархии. Так на это смотрел и мудрый епископ Фрир.

Вспоминая наши взаимоотношения с англиканами, я должен вернуться к 1930 году, когда в Великом посту они организовали по всей Англии моление о страждущей Русской Церкви. Я получил приглашение в нем участвовать и принял его с благодарностью.

Торжественное богослужение, посвященное России, происходило в Вестминстерском аббатстве. Сонм духовенства во главе с архиепископом Кентерберийским. Несметные толпы народу... До слез было трогательно видеть, как вся Англия, по призыву своего духовного главы, архиепископа Кентерберийского, коленопреклоненно молилась о великой страдалице Русской Церкви... Такие богослужения были не только в Лондоне, но и во всех церквах по всей Англии, и всюду привлекали множество народу; меня приглашали для участия в них, то в одну церковь, то в другую; я, конечно, горячо благодарил за столь сердечное, столь искреннее и горячее участие в страданиях нашей Русской Церкви, просил и дальше не оставлять ее своими братскими молитвами...

Мое присутствие в те дни в Англии, общение с англиканами, мои речи были истолкованы в Москве, вероятно агентами большевиков, как политика, направленная против государственной власти. Я получил грозный запрос от митрополита Сергия Московского, на который ответил разъяснением, что я вовсе не занимался политикой, а лишь проявил солидарность с теми, кто сочувствует страданиям родной нашей Церкви, что отказаться от этого участия в молитвах английских братьев за нашу Церковь я считаю, по долгу совести, недостойным, невозможным. Завязалась тягостная переписка. От меня потребовали, чтобы я осудил свое поведение в этом общении с англичанами в молитвах за нашу Церковь; чтобы я дал слово никогда не повторять таких действий... Я, разумеется, на это не мог согласиться, и тогда митрополит Сергий уволил меня от управления епархией с запрещением в священнослужении, что и заставило меня апеллировать к Вселенскому Патриарху, о чем будет подробно сказано в следующей главе.

В 1935 году я вновь побывал в Англии. Наши друзья, англикане, в частности "Общество помощи Русской Церкви и ее духовенству", существующее с самого начала русской революции и являющееся одним из главных жертвователей на наш Богословский Институт, решили провести большую кампанию для сбора средств на свою благотворительную работу. Архиепископ Кентерберийский в одном из самых больших храмов в Лондоне, при огромном стечении народа, сказал замечательную проповедь, призывавшую к помощи Русской Церкви. Английское общество на призыв своего церковного главы отозвалось очень живо, собраны были большие суммы (одна англичанка сейчас же после проповеди пожертвовала 1000 фунтов стерлингов). По приглашению архиепископа Кентерберийского я принял участие в этом богослужении и читал нарочно составленную для этого собрания молитву о прекращении страданий Русской Церкви.

Вообще дружественные, братские сношения с Англиканской Церковью продолжают оживленно развиваться. Много раз мне приходилось присутствовать на англиканском богослужении, говорить речи и преподавать благословение народу в англиканских церквах. Было несколько случаев, когда они открывали двери своих храмов для наших православных богослужений. Дважды мне пришлось служить пасхальную вечерню в прекрасном американском храме Святой Троицы на avenue Georges V в Париже. Смысл этих двух богослужений заключался в том, чтобы ознакомить американскую паству с красотой нашей пасхальной церковной службы, наших чудных песнопений. По окончании богослужения кто-нибудь из представителей англиканского духовенства разъяснял значение нашего православного богослужения и обычно заканчивал свою речь обращением к молящимся с призывом жертвовать на наш Богословский Институт. Нашу бедность, неустроенность они понимали и помогали нам охотно и щедро.

Помню, во время Никейских торжеств в 1925 году я служил Литургию св.Иоанна Златоуста архиерейским чином в сослужении нескольких иереев в церкви Оксфордского университета в присутствии многих профессоров и студентов, а также участников этих торжеств – русских и иностранцев. Я произнес проповедь, взяв темой молитву из нашей Литургии: "Иже общия сия, и согласныя даровавый нам молитвы, иже и двема, или трем, согласующимся о имени Твоем, прошения подати обещавый: сам и ныне раб Твоих прошения к полезному исполни, подая нам в настоящем веце познание Твоея истины, и в будущем живот вечный даруя". Эта молитва есть и в Литургии англиканской; следовательно, между нами есть "общия и согласныя молитвы", которые являются крепкими звеньями нашего духовного единения; другую основу этого единения я нахожу также в словах нашей Литургии: "...возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы..." Молитва и любовь – вот две крепких основы нашего сближения; утверждаясь на них, мы можем достигнуть того "единомыслия", чтобы согласно исповедать Отца и Сына и Святого Духа, Троицу Единосущную и Нераздельную.

Итак, для наших богослужений англикане всегда широко открывали двери своих храмов, но вот представился случай и нам предоставить свой храм для англиканского богослужения.

Под Новый год (1935 г.) прибыли к нам представители Англо-православного содружества во главе с глубокочтимым епископом Фриром Трурским. Была устроена Конференция в Кенси (в женском учебном заведении, основанном княгиней Ириной Павловной, дочерью Великого Князя Павла Александровича от его брака с кн.Палей), затем делегаты посещали наши парижские православные гнезда. В Новый год они прибыли на богослужение в наш Александро-Невский храм. В этот день после Литургии была панихида по скончавшемся Константинопольском Патриархе Фотии, молящихся собралось много – православных и англикан. После панихиды епископ Фрир, с моего благословения, облачился в нашей исповедальне в свои священные одежды, в сопровождении всей делегации вышел на середину храма – и совершил молебствие по англиканскому чину; в заключение они пропели несколько своих рождественских песнопений (по западному календарю были святки), а затем епископ Фрир крестом благословил молящихся. Веяло истинно христианским древним единением... Это почувствовали многие из присутствовавших на этом богослужении (как мне потом об этом говорили). Я стоял на левом клиросе, а когда богослужение окончилось, направился навстречу владыке Фриру, и мы братски облобызались...

Епископ Фрир [242] был первый представитель англиканского священства, который служил в православном храме.

Наши многократные попытки сближения с англиканами, думается, имели огромное значение и для них, и для нас. Мы взаимно обменивались и делились духовными сокровищами церковной жизни. Мы открыли англиканам глубину бездонную, мистическую, и широту необъятную нашей православной веры и неизъяснимую красоту и благолепие православного культа. Они – нам: крепкую церковную дисциплину, благоговейное, чуткое отношение к тому, что в церкви происходит, что говорят, что поют, а также особенное уменье применять христианские идеалы в практической жизни. Мы дали им глубину проникновения в тайны христианства; они показали нам мудрость в строительстве христианской жизни.

С лютеранами и кальвинистами у нас тоже установились хорошие отношения, хотя встречались мы довольно редко. Во французском "Комитете продолжения", который образовался после Лозаннской конференции и функционировал эти последние 10 лет, наши профессора-богословы встречались с пасторами на деловой почве.

Однажды кальвинисты устроили в одном из своих больших храмов торжественное собрание, на котором выступали пастор Бёгнер, пастор Монье и др... с речами о соединении Церквей. Потом была прочитана соответствующая молитва и народ пропел несколько песнопений. Я получил приглашение на это собрание, чтобы преподать собравшимся Божие благословение. Храм был переполнен молящимися, среди них было много русских, сочувствующих Экуменическому движению. Подобные собрания устраивались в разное время и в других протестантских храмах.

Считаю нужным упомянуть еще об одном оригинальном явлении на почве наших экуменических отношений – о духовных концертах студентов нашего Богословского Института в разных странах Европы.

Задумано было это дело финансовым секретарем нашего Института Л.А. Зандером поначалу со скромною практическою целью помочь Институту, собрать средства для поддержания его в особенно трудное время экономической жизни. Осуществлено оно было при помощи артиста русской оперы И.К. Денисова, очень церковного человека и большого знатока русского церковного пения. Идея была в том, чтобы сорганизовать из студентов небольшой хор, разучить с ним древние песнопения и отправиться по городам и странам Европы для ознакомления с ними протестантских народов. Разумеется, план этих поездок предварительно разрабатывали со всею тщательностью наши иностранные друзья на местах. Первый опыт такой поездки дал неожиданно блестящие результаты. Студенты выступали главным образом в храмах, иногда даже во время богослужения, в качестве дополнения к нему, и наша древнерусская музыка производила огромное впечатление; церкви бывали переполнены, и печать с восторгом отзывалась о концертах. Такие поездки, и с неизменным успехом, устраивались в Англии, Швейцарии и Голландии. Конечно, в начале музыкальной программы кто-нибудь из сопровождавших концертантов лиц (Л.А. Зандер, либо профессор Б.П. Вышеславцев, либо В.В. Вейдле) выступал с разъяснением песнопений, которые предстояло аудитории прослушать. Но все же было удивительно, как протестанты, – столь, казалось, далекие от православного богослужения, никогда в большинстве случаев не видевшие и не слыхавшие его, – глубоко воспринимали эти песнопения и были буквально очарованы их красотою...

Благодаря этим концертам у нас возникли в протестантском мире новые крепкие дружественные связи. Православие начинают узнавать, любить и почитать. Мы прорубили еще одно окно в Европу... И студентам нашим представился случай видеть протестантов, знакомиться с их церковной жизнью, что, конечно, очень расширяло их духовный кругозор и принесло им большую пользу.

Так Господь благословил из малого и чисто экономического предприятия сотворить большое миссионерское дело.

Я дал внешний, быть может, поверхностный обзор наших сношений с инославными, главным образом с протестантами и особенно с Англиканской Церковью. В этом взаимообщении мы хорошо узнали и полюбили друг друга, научились вместе молиться. Я считаю это важным достижением в деле сближения наших Церквей. Таял лед того взаимного непонимания, которое ведет ко взаимному отчуждению, разрушались перегородки, укреплялись братские чувства во Христе – в этом несомненно большое значение, великая заслуга Экуменического движения, и за это слава Богу, а будущее в руках Божиих...