Татьяна Джаксон

ЧЕТЫРЕ ВАРЯЖСКИХ КОНУНГА НА РУСИ

К оглавлению

Глава 1. Олав Трюггвасон

Согласно исландским сагам, в Гардарики (на Руси), а еще точнее в Хольмгарде (Новгороде), провел несколько лет при дворе конунга Вальдамара (князя Владимира Святославича) будущий норвежский конунг Олав Трюггвасон, правнук основателя династии норвежских конунгов Харальда Прекрасноволосого. Он играл исключительную роль в ранней норвежской истории и был очень популярен в средневековой литературе, хотя ранняя историческая традиция о нем весьма ограничена. Только современная ему "Англо-Саксонская хроника" и древнескандинавская скальдическая поэзия описывают некоторые из его военных подвигов и упоминают о его приверженности христианству.

Однако через некоторое время после смерти Олава сведения о нем вошли в "Деяния епископов гамбургской церкви" (ок. 1070 г.) немецкого хрониста Адама Бременского и в не дошедшую до нас первую версию "Книги об исландцах" (не позднее 1120 г.) исландского историка Ари Торгильссона Мудрого. В конце XII в. об Олаве писали на латинском языке два норвежских хрониста – анонимный автор в "Истории Норвегии" (ок. 1170 г.) и монах Теодорик в "Истории о древних норвежских королях" (1177-1180 гг.). Отдельные главы об Олаве Трюггвасоне есть в "Обзоре саг о норвежских конунгах", ок. 1190 г.

Самая старшая из саг о нем – латиноязычная "Сага об Олаве Трюггвасоне" монаха бенедиктинского Тингейрарского монастыря Одда Сноррасона (ок. 1190 г.), сохранившаяся в трех списках (A, S, U) перевода на древнеисландский язык. Несколько позднее, чем сага Одда, но до 1200 г., было написано еще одно латиноязычное жизнеописание Олава Трюггвасона – тоже монахом Тингейрарского монастыря, Гуннлаугом Лейвссоном. От этого текста не сохранилось ни оригинала, ни исландского перевода, однако Бьярни Адальбьярнарсону удалось реконструировать его значительный фрагмент в составе "Большой саги об Олаве Трюггвасоне" [Bjarni A?albjarnarson 1937. S. 85-135]. Гуннлауг использовал в качестве источника сочинение Одда, хотя и вводил в текст дополнительный материал. Работа Гуннлауга послужила источником для Снорри Стурлусона, а также для авторов "Саги о крещении" и "Саги о Йомсвикингах".

Олаву Трюггвасону посвящено большое число глав свода королевских саг "Красивая кожа" (ок. 1220 г.), а в "Круге земном" Снорри Стурлусона (ок. 1230 г.) отдельная сага. На рубеже XIII-XIV вв., вероятно, аббатом монастыря в Мункатвера Бергом Соккасоном была написана так называемая "Большая сага об Олаве Трюггвасоне" [Джаксон 1993].

Олав также фигурирует в исландских родовых сагах, в тех из них, которые рассказывают о крещении Исландии в 999 или 1000 г.

Олав упоминается и в исландских анналах. Датой рождения Олава Трюггвасона в них назван 968 или 969 г.; его пленение в Эйстланде относится к 971 г.; приезд Олава в Гардарики (на Русь) отмечен под 977 или 978 г., а возвращение в Норвегию – под 986 или 987 г.; считается, что его крещение на островах Сюллингах произошло в 993 г.; начало его правления в Норвегии анналы относят к 995 г.; а его последняя битва датируется 999 или 1000 г. Не забывая об условности этого допущения, я считаю возможным следовать за учеными, принимающими датировки "Королевских анналов" ("Annales Regii"), и обозначать годы правления конунга Олава Трюггвасона как 995-1000.

"Сага об Олаве Трюггвасоне" естественным образом распадается на три больших рассказа: о детстве и юности Олава до того момента, как он становится конунгом (по "Кругу земному" – до гл. 50); о его миссионерской деятельности в Норвегии и Исландии (там же, гл. 53-59, 65-84, 95-96); о его последней битве (при Свёльде), где он сражается против объединенного войска, возглавляемого шведским и датским конунгами и норвежским ярлом, и, по всей вероятности, погибает (гл. 89-94, 97-113) [Bagge 1991. P. 46-47]. Для нас представляет интерес первая часть саги.

Княгиня-пророчица в Гардах предсказывает появление на Руси юного Олава Трюггвасона

Предыстория появления Олава Трюггвасона на Руси описывается в саге Одда и восходящей к ней в этой части [Finnur Jonsson 1930. S. 127] "Большой саге" [O. Tr. en mesta, k. 46].

В то время правил в Гардарики конунг Вальдамар с великой славой. Так говорится, что его мать была пророчицей, и зовется это в книгах духом фитона, когда пророчествовали язычники. Многое случалось так, как она говорила. И была она тогда в преклонном возрасте. Таков был их обычай, что в первый вечер йоля должны были приносить ее в кресло перед высоким сиденьем конунга. И раньше чем люди начали пить, спрашивает конунг свою мать, не видит или не знает ли она какой-либо угрозы или урона, нависших над его государством, или приближения какого-либо немирья или опасности, или покушения кого-либо на его владения. Она отвечает: "Не вижу я ничего такого, сын мой, что, я знала бы, могло принести вред тебе или твоему государству, а равно и такого, что спугнуло бы твое счастье. И все же вижу я видение великое и прекрасное. Родился в это время сын конунга в Нореге, и в этом году он будет воспитываться здесь в этой стране, и он станет знаменитым мужем и славным хёвдингом, и не причинит он никакого вреда твоему государству, напротив, он многое даст Вам. А затем он вернется в свою страну, пока он еще в молодом возрасте, и тогда завладеет он своим государством, на которое он имеет право по рождению, и будет он конунгом, и будет сиять ярким светом, и многим он будет спасителем в северной части мира. Но короткое время продержится его власть над Норегсвельди. Отнеси меня теперь прочь, поскольку я теперь не буду дальше говорить, и теперь уже довольно сказано". Этот Вальдамар был отцом конунга Ярицлейва [O. Tr. Oddr A, k. 6].

Как подсчитал Теодор М. Андерссон [Andersson 1977. P. 83-95], Снорри пожертвовал не менее чем 25-ю главами саги Одда, в том числе и этой, поскольку его сокращения были связаны с магией, пророчествами, видениями и чудесами. По мнению Густава Сторма, рассказ о пророчестве у Одда был обусловлен развитием сюжета и не был основан на фактах, а потому Снорри мог его спокойно опустить [Storm 1873. S. 135].

С одной стороны, пророчества можно рассматривать как общее место в сагах. Например в "Отдельной саге об Олаве Святом" Снорри Стурлусона по "Книге с Плоского острова" мы читаем о пророчице в Аустрвеге, "на Восточном пути" [Джаксон 1994. Мотив 2]. С другой стороны, исследователи склонны находить в саге Одда заимствования из Библии и легендарной литературы и этим объяснять ряд мотивов в ее тексте, включая и мотив пророчества старой матери конунга Вальдамара. В работах Густава Индребё [Indrebo 1917. S. 160 ff.] и Эрмы Гордон [Gordon 1938] выбраны параллельные места в Библии и у Одда. В частности, источником пророческих слов матери конунга Вальдамара Гордон [Ibidem. S. 39] считает следующий текст: "Тут была также Анна пророчица, дочь Фануилова, от колена Асирова, достигшая глубокой старости... Вдова лет восьмидесяти четырех, которая не отходила от храма, постом и молитвою служа Богу день и ночь. И она в то время подошедши славила Господа и говорила о Нем всем, ожидавшим избавления в Иерусалиме... Младенец же возрастал и укреплялся духом, исполняясь премудрости; и благодать Божия была на Нем" [Лк 2, 36-40]. Аналогично Ларс Лённрот [Lonnroth 1963. S. 68] и Вальтер Бэтке [Baetke 1973. S. 308-309] полагают, что пророчества, предшествующие рождению Олава, напоминают пророчества перед рождением Христа.

В редакции S саги монаха Одда тот же фрагмент завершается более пространной, чем в редакции А, генеалогической ремаркой:

Этот Вальдамар был отцом Ярицлейва, отца Хольти, отца Вальдамара, отца Харальда, отца Ингибьёрг, матери Вальдамара, конунга данов [O. Tr. Oddr S, k. 5].

Перед нами – единственный древнескандинавский источник, в котором верно представлено генеалогическое древо Вальдамара Старого, русского князя Владимира Святославича (978-1015 гг.). В большинстве своем саги считают Владимира Мономаха ("Вальдамара, отца Харальда") сыном Ярослава Мудрого. При этом нигде более не раскрывается русское имя сына Ярицлейва Хольти. Только данная информация позволяет установить, что Хольти – это скандинавское имя Всеволода Ярославича, отца Владимира Мономаха [Джаксон 1991. С. 159-163].

Что касается матери конунга Вальдамара, то, как не без основания полагает Ф. А. Браун, саги имеют в виду умершую в 869 г. княгиню Ольгу, в действительности не мать, бабушку Владимира Святославича. По Брауну, в исландской традиции Ольга представлена в двух образах – мудрой старой матери Вальдамара и его жены Аллогии [Braun 1924. S. 177-178]. Сэмюэл Кросс тоже усматривает в образе матери конунга воспоминания о русской княгине Ольге [Cross 1931. P. 145]. Е. А. Рыдзевская считает, что такое предположение весьма правдоподобно [Рыдзевская 1935. С. 13, примеч. 2]. Разделяет эту точку зрения и Эрма Гордон [Gordon 1938. S. 70, Anm. 18, 19].

Пленение юного Олава в Эйстланде, на пути из Швеции в Гардарики

Мотив бегства младенца Олава на Русь представлен с вариациями в семи источниках [HN, 111-113; Agrip, k. 17; O. Tr. Oddr A, k. 7; O. Tr. Oddr S, k. 6; Fask., k. 23; O. Tr. Hkr, k. 6; O. Tr. en mesta, k. 46]. Мнения исследователей относительно достоверности этой информации значительно расходятся. Так, Вальтер Бэтке полагает, что, вероятно, в основе лежит тот исторический факт, что Олав воспитывался на Руси [Baetke 1973. S. 309]. По мнению Александра Бугге, напротив, о детстве и юности Олава Трюггвасона достоверно известно не больше, чем это формулирует "Красивая кожа": "в детстве отправился со своей матерью в неизвестные земли" [Bugge 1910. S. 2].

Рассматривая мотивы в "Саге об Олаве Трюггвасоне", достойные и недостойные доверия, Гвин Джоунз заключает, что мы можем верить в то, что мать Олава и его родственники отправили его, из соображений безопасности, на Русь, поскольку "правящая династия там была шведского происхождения, и северные связи, хотя и ослабевшие, еще существовали" [Jones 1968. P. 17]. Я тоже склонна признавать факт пребывания Олава Трюггвасона на Руси, но на другом основании. Дело в том, что существует источник, его подтверждающий а именно виса Халльфреда Трудного Скальда из его поэмы об Олаве, сочиненной в 996 г., т. е. при жизни Олава (4).

За исключением "Обзора", источники единодушно признают, что Олав был рожден после гибели своего отца, конунга Трюггви Олавссона. В "Обзоре" говорится: "бежала Эстрид ... на Оркнейи с трехлетним Олавом". То же в "Истории Норвегии", но там бегство – до рождения Олава. Иначе в "Круге земном": Астрид бежала "на одно озеро", где "на каком-то островке" родила Олава; там она "провела лето", а осенью перебралась со своими людьми в Опростадир к Эйрику, своему отцу; оттуда она отправилась в Швецию к Хакону Старому. Наиболее подробно бегство Олава описано у Одда:

И когда они, Олав и Астрид, пробыли 2 года у Хакона Старого, тогда собрал он их в путь с честью и передал их в руки тех купцов, которые собирались ехать на восток в Гарды. Он думал отправить их к Сигурду, брату Астрид, который имел большие почести от конунга Гардов. Хакон Старый дал им все, что им требовалось для этой поездки, и расстался с ними не раньше, чем они взошли на корабль с хорошими попутчиками. И затем вышли они в море, и в этой поездке напали на них разбойники и взяли все добро, и убили некоторых людей, и разобрали себе остальных, взяли их затем в неволю и рабство. И здесь разлучился Олав со своей матерью, и ее затем продавали из страны в страну. Олав был тоже продан в рабство, как другие пленники, и три хозяина было у него в этом плену. И того, кто первым купил его, звали Клеркон; и это он убил воспитателя Олава у него на глазах. А несколько позднее продал он Олава тому человеку, которого звали Клерк, и взял за него необычайно хорошего козла; и пробыл он во власти этого человека некоторое время. Но Бог, который не хочет, чтобы скрывались честь и слава его друзей, как не должен свет скрываться во тьме, сделал тогда великой славу этого молодого человека и освободил его из этой неволи, как в былые времена освободил он Иосифа. И этот человек, который теперь имел власть над Олавом, продал его тому человеку, которого звали Эрес, и взял за него драгоценную одежду, которую мы на нашем языке называем плащ или пыльник. И этот хозяин, который теперь купил его, был родом из языческих земель; жену его звали Рекон, а сына их звали Реас. Он купил вместе с ним и его брата по воспитанию, которого звали Торгильс, сына Торольва; он был старше, чем Олав; они пробыли 6 лет в этой беде [O. Tr. Oddr A, k. 7].

В одном пункте у Одда имеется существенное отличие от "Истории Норвегии" и "Обзора": только у Одда (но из него заимствует Снорри) Астрид сама отправляется вместе с Олавом. В этом, по мнению Бэтке [Baetke 1973. S. 309], можно увидеть стремление Одда приблизить рассказ о бегстве Олава к библейскому рассказу о бегстве в Египет. Это – широко распространенная точка зрения [Knirk 1981. P. 172]. Так, Эрма Гордон приводит параллели между библейскими и саговыми текстами [Gordon 1938. S. 40-41]. В саге Хакон Старый говорит, отправляя на Русь Астрид с Олавом: "и я предчувствую, что там будет расти сила этого мальчика" [O. Tr. Oddr S, k. 6]. См. о рождении Христа в Библии: "И ты, младенец, наречешься пророком Всевышнего, ибо предъидешь пред лицем Господа – приготовить пути Ему..." [Лк 1, 76]. Говоря о пленении Олава эстами, автор сам проводит прямое сравнение с Библией [O. Tr. Oddr A, k. 7]: "Но Бог, который не хочет, чтобы скрывались честь и слава его друзей, как не должен свет скрываться во тьме, сделал тогда великой славу этого молодого человека и освободил его из этой неволи, как в былые времена освободил он Иосифа". (Ср.: "Иосиф же отведен был в Египет; и купил его из рук Измаильтян, приведших его туда, Египтянин Потифар, царедворец Фараонов, начальник телохранителей" [Быт 39, 1]).

Утверждая, что рассказ о бегстве Олава связан с рассказом о бегстве в Египет [Baetke 1973. S. 309], Бэтке полагает, что ярл Хакон играет в этой истории роль царя Ирода, преследователя младенца, для каковой роли Гуннхильд не годится. Снорри, по его мнению, устранил данную неловкость тем, что заменил ярла Хакона на какого-то другого человека с тем же именем: "предводителем их был могущественный муж, друг Гуннхильд, по имени Хакон" [Круг Земной. С. 98].

Аналогично и Т. М. Андерссон [Andersson 1978. P. 145] полагает, что рождение Олава смоделировано Оддом по образу рождения Христа. Л.Лённрот, однако, утверждает, что иностранная легендарная литература (и Библия) оказали влияние на "Сагу об Олаве Трюггвасоне" еще до Одда [Lonnroth 1963. S. 72]. В частности, он отмечает, что история о том, как Бог спас мальчика Олава из плена в Эйстланде, явно была известна автору "Обзора":

Но бог, который избрал этого ребенка для лучшей участи, дал ему свободу таким образом, что в Эйстланд приехал человек по поручению конунга из Хольмгарда, который был послан собрать подати с этой земли и был родичем этого ребенка, и освободил своего родича, и отвез в Хольмгард, и был он там некоторое время, так что немногим людям было известно о его происхождении [Agrip, k. 18].

Весьма важен вывод Лённрота, что нельзя возвращаться к тезису Бугге [Bugge 1908. S. 233-272; Bugge 1910] о том, что саги о юношеских годах Олава связаны с английским героическим сказанием о Хавелоке из Гримсби. Сходство еще не говорит об их связи. Одно очевидно – рассказ о юности Олава состоит из саг, которые исходно к самому Олаву отношения не имеют. В частности, рассказ о пиратах построен по примеру византийских романов [Lonnroth 1963. S. 89]. Того же мнения придерживается и Т. Д. Ольсен, утверждающий, что сходство имен двух Олавов позволило перенести исторические и легендарные черты из истории Олава Святого на Олава Трюггвасона, а рассказ о детстве этого последнего строится по схеме, характерной для "византийских романов путешествий и узнаваний" [Olsen 1965. S. 52-53]. Лённрот находит также параллели между рассказами о детстве Олава и английского короля Эдуарда Исповедника, который со своей матерью Эммой бежал в Нормандию после датского нападения на владения его отца короля Этельреда [Lonnroth 1963. S. 80]. Исследователи склонны видеть в известии "Саги об Олаве Трюггвасоне" о пленении Олава в Эйстланде не более чем назидательный рассказ [Jones 1968. P. 17]. На мой взгляд, при всей назидательности рассказа о пленении и выкупе юного Олава мы можем усматривать здесь отголоски реальности, а именно отражение исторической ситуации на Балтике времени создания рассматриваемых нами источников, т. е. XII-XIII вв. Так, из "Хроники Ливонии" Генриха Латвийского мы знаем об активной пиратской деятельности эстов в Балтийском море в XIII в. и о том, что эсты и курши, привыкшие к набегам на Швецию и Данию, добывали в этих набегах рабов, причем сааремаасцы продавали шведских пленных куршам и другим язычникам [ГЛ, VII, 1; XIV, 1, 3-4; XXX, 1].

Сигурд, сборщик дани для конунга Гардарики, выкупает Олава из плена в Эйстланде

Рассказ об освобождении Олава из плена в Эйстланде с разной степенью полноты и красочности представлен в шести источниках [HN, 111-113; Agrip, k. 18; O. Tr. Oddr A, k. 8; O. Tr. Oddr S, k. 6; O. Tr. Hkr., k. 7; O. Tr. en mesta, k. 46]. Самые ранние из них ("История Норвегии" и "Обзор") лаконично сообщают, что Олав был выкуплен своим родичем, посланным "королем Руссии" ("конунгом из Хольмгарда") в Эйстланд для сбора дани. Наиболее пространный рассказ содержится в саге монаха Одда:

Сигурд, брат Астрид, имел такой большой почет от конунга, что он получил от него большие владения и большой лен, и поручено ему было вести дела конунга и собирать дань конунга по всем областям; а его повеления должны были иметь силу во всем государстве конунга. Олаву было 9 лет, когда случилось это событие, что Сигурд, брат матери Олава, приехал в это место, где находился Олав, а бонд ушел в поле с работниками. Сигурд въехал тогда в селение с многими воинами и достойными спутниками. Олав тогда играл с другими мальчиками; он пользовался такой сильной любовью своего хозяина, что он не был ни пленником, ни рабом, скорее он был как желанный сын, и не позволял он ему ни в чем нуждаться, о чем тот просил. Забавлялся он каждый день, как ему нравилось.

И Олав приветствовал его хорошо и с большой охотой. И Сигурд принял хорошо и дружелюбно его слова и сказал так: "То вижу я, хороший мальчик, что ты ничуть не похож на местных жителей, внешностью или речью. Теперь скажи мне имя свое и род, и родину". Он отвечает: "Олавом зовусь я, и Норег – моя родина, род мой – королевский". Сигурд сказал тогда: "Каково имя твоего отца или матери?" Он ответил: "Трюггви зовется мой отец, и Астрид – мать". Сигурд сказал: "Чьей дочерью была твоя мать?" Он отвечает: "Она была дочерью Эйрика из Опростадира, могущественного человека". И когда Сигурд услышал это, сошел он с коня, и хорошо приветствовал его, и расцеловался с ним, и говорит ему, что он – брат его матери, "и определенно это радостный день, когда мы здесь встретились". Затем спросил Сигурд о поездке Олава и о его прибытии туда, или как долго он терпел это несчастье. И он рассказал ему о своей поездке так, как она проходила. И после этого сказал Сигурд: "Хочешь ты теперь, родич, чтобы я купил тебя у твоего хозяина, и ты бы не был больше у него в неволе или в услужении?" Он отвечает: "Мне теперь стало хорошо, – говорит он, – по сравнению с тем, что раньше, но я очень хотел бы быть освобожденным отсюда, если бы мой брат по воспитанию был освобожден из рабства и поехал бы он вместе со мной прочь". Сигурд сказал, что он очень хочет так сделать и ничего для этого не пожалеет.

И затем пришел бонд Эрес домой и хорошо приветствовал Сигурда, так как он должен был собрать дани с тех областей и с каждого дома и наблюдать, чтобы все это делалось хорошо. И наконец, Сигурд завел разговор с бондом, не хочет ли он продать мальчиков за любую цену, "я теперь тотчас заплачу за них". Он отвечает: "Я продам старшего мальчика, как мы договоримся, а младший у меня не для продажи, потому что он умнее и даже красивее, и его я люблю много больше, и мне трудно расстаться с ним. И я не продам его, кроме как по большой цене". И когда Сигурд услышал это, то спросил он, как высоко поднимется цена, а бонд тем не менее все отказывался. А Сигурд настаивал все же на этом еще больше. А надо сказать о конце этой торговой сделки, что старший мальчик был куплен за марку золота, а младший был за 9 марок золота, и было все-таки бонду труднее расстаться с ним, чем с тем мальчиком. После того отправился Сигурд прочь с Олавом, своим родичем, и вернулся домой в Гардарики [O. Tr. Oddr A, k. 8].

Сигурд Эйрикссон – брат Астрид, матери Олава Трюггвасона. Если "Круг земной" и "Большая сага" довольствуются указанием, что Сигурд имел большой почет от Вальдамара, то в саге Одда имеется ряд уточнений, опущенных Снорри. В частности, редакция A сообщает, что Сигурд получил от конунга "большие владения и большой лен", что ему поручено "вести дела конунга и собирать дань конунга по всем областям", а также что "его повеления должны были иметь силу во всем государстве конунга". Редакция S добавляет к этому, что Сигурд должен был вести суд конунга, а кроме того, при сборе дани с областей "решать, что каждая должна платить". Похоже, что объем власти, который имел Сигурд на Руси, преувеличен сагой. Место Сигурда при дворе русского князя и отношение к нему конунга изображены Оддом в соответствии со стереотипом, выявляемым в сагах при описании знатных норвежцев (конунгов, ярлов, хёвдингов) за пределами Скандинавии: как правило, в этих случаях повествование подчинено задаче возвеличения скандинавского вождя [Джаксон 1991. С. 70-79].

В исторической литературе утвердилось мнение, что Восточная Прибалтика издавна привлекала внимание Древнерусского государства, тем более что русский летописец начала XII в. среди народов, "иже дань дають Руси", называет земгалов, куршей, эстов и др. [ПСРЛ. Т. I. М., 1962. Стб. 12; Там же. Т. II. Стб. 8]. Есть в русских источниках и свидетельства данничества в землях эстов в XI-XIII вв. [Там же. Т. II. Стб. 294; НПЛ. С. 22]. Известие "Саги об Олаве Трюггвасоне", которое может быть датировано 977/978 г., хоть и представляет собой самое раннее известие о сборе дани для русского князя в Восточной Прибалтике, все же, как мне казалось, не нарушает общей картины [Джаксон 1991. С. 127]. Запоздалое знакомство с работой Томаса Нунена убедило меня в ошибочности моего мнения.

Нунен, в противовес сложившемуся в историографии взгляду, утверждает, что эстская чудь не была подвластна Руси в период с 850 по 1015 г. Анализ источников, проведенный им, показывает, что эсты поставляли вооруженные отряды в войско русского князя, но не платили этому князю дани. Известие "Круга земного" о сборе дани Сигурдом в Эйстланде Нунен рассматривает в контексте происходивших в то время на Руси событий. Поскольку Снорри говорит о Новгороде, то Нунен определяет возможные годы службы Сигурда у князя Владимира как 970 – ок. 977 (от того момента, когда Святослав посадил Владимира в Новгороде, до его изгнания его братом Ярополком) и какое-то время в 980 г., когда Владимир вернул себе Новгород, но еще не выступил против Полоцка и Киева и не стал великим князем киевским. Однако в эти годы, полагает Нунен, все интересы Владимира были сосредоточены на борьбе с братьями и захвате Киева. Он не стал бы предпринимать попыток подчинения чуди, когда ему была нужна их военная помощь. Более того, русские источники, относящиеся к названным годам, даже не намекают на сбор эстской дани. Поэтому записанные в Исландии в XIII в. сведения о Руси X в. вряд ли могут служить основанием для серьезных обобщений. Информация саг о сборе эстской дани противоречит русским источникам и исторической логике. Нунен считает возможным рассматривать пребывание Сигурда в Эйстланде как попытку набрать там войска в помощь Владимиру [Noonan 1972. P. 17-18].

Думаю, что этот анализ Нунена достаточно убедителен. Хочу сделать лишь две оговорки. Первая. Не только Нунен, но и многие исследователи строят свои комментарии к "Саге об Олаве Трюггвасоне" на том, что Олав попадает к Вальдамару в тот момент, когда тот сидит в Хольмгарде. Однако, как это представляю себе я, данное обстоятельство ничего не проясняет в хронологии отражаемых сагой событий. Поэтапность освоения скандинавами Восточной Европы, некая пространственная и временная очередность в этом процессе привели к сложению в Скандинавии двух этногеографических традиций [Джаксон 1989]. В более раннюю из них вошло обозначение Новгорода, ставшего известным скандинавам раньше Киева. В королевских сагах тем самым закрепилось представление о Хольмгарде (Новгороде) как о столице Гардарики. Второе соображение касается вывода Нунена. Если исследователь считает, что поездку Сигурда в Эйстланд можно рассматривать как попытку набрать войска для Владимира, то у меня это вызывает известные сомнения. В таком случае в Исландии XIII в. должны были знать и помнить, что в X в. русский князь нуждался в эстском войске. На мой взгляд, в поездке Сигурда в Эйстланд мы должны все же, следуя саге, видеть сбор дани в пользу русского князя, только с той оговоркой, что в саге отразились события времени ее записи, т. е. конца XII-XIII в.

Убийство на торгу в Хольмгарде

Один из сюжетов "Саги об Олаве Трюггвасоне" – об убийстве юным Олавом в Хольмгарде некоего человека по имени Клеркон – неоднократно привлекался русскими историками к изучению развития права в Древней Руси.

В. О. Ключевский полагал, что при Владимире Святославиче действовало другое уголовное право, нежели при Ярославе Мудром, не похожее на Русскую Правду. "Если Владимир заменил виру за разбой казнью (т. е. денежным штрафом в пользу князя. – Т. Д.), то надобно заключить отсюда, что при нем вира не была штрафом в пользу князя". До отмены права мести вирой "наказывалось убийство человека, за которого некому было мстить". Но этим сам собою, по мнению Ключевского, предполагался случай, о котором не говорит Русская Правда, но который "рассказан в скандинавской саге об Олафе, в которой несомненно уцелели иногда в искаженном виде действительные черты Владимирова времени", а именно – "за убийство человека, у которого не было кровных мстителей, требовало вознаграждения общество, к которому он принадлежал или в котором совершилось убийство, если убийца был известен" [Ключевский 1919. С. 528-529] (5).

А. А. Зимин заключил, что в саге "довольно точно передана" "картина древнерусских порядков". "Наряду с обычаями уже существуют законы. По законам за кровь полагалась кровь, причем без всякого суда, т. е. в порядке внесудебной мести. Князья уже борются с институтом кровной мести. Так, Владимир отказался выдать Олафа и 'присудил денежную пеню за убийство'". Из этого делается вывод о том, что "в годы правления князя Владимира сделано было несколько попыток реформ русского права". Не соглашаясь с заключением Ключевского, что "первоначально 'вира' платилась в пользу частных лиц и только Владимир стал взыскивать ее в пользу князя", Зимин свои возражения строит, среди прочего, и на "Саге об Олаве": "по Саге об Олафе штраф за убийство действительно платился не князю, а общине. Однако в данном случае платилась 'головщина', а не 'вира'" [Зимин 1965. С. 243] (6).

И. Я. Фроянов настаивает на том, что, "говоря о княжеском суде в X в., мы не должны забывать о значительной его условности, определявшейся большой самостоятельностью народных общин в отправлении судопроизводства". И вновь "ценной иллюстрацией здесь служит свидетельство, содержащееся в ‘Саге об Олаве Трюггвасоне'". Фроянову "любопытно, что люди 'по обычаю и закону своему' разыскивают преступника, чтобы воздать ему должное. Не менее интересно и то, что княгиня платит виру, не имея, следовательно, никаких преимуществ перед лицом закона" [Фроянов 1980. С. 29-30] (7).

Н. Н. Гринев полагает, что "есть возможность сравнить" статью 1 Краткой Правды "с судебной практикой Новгорода конца X в., сведения о которой сохранились в скандинавской саге об Олаве, сыне Трюггви". Автор статьи признает "легендарный характер саги", но считает необходимым "отметить, что картина новгородского правопорядка изложена в ней очень подробно и убедительно". К сожалению, не уточняется, из чего вытекает такое заключение.

Гринев относит описанные сагой события "ко времени около 980 г.", поскольку тогда "Владимир держал в Новгороде значительный варяжский контингент, готовясь к походу на Киев". Согласно саге, убийца "оказывался вне закона и должен был быть убит, причем убить его мог каждый житель Новгорода... Право заменить смерть вирой принадлежало князю". Поскольку в статье 1 Русской Правды отражено совсем иное положение (а именно, что "'мужа-убийцу' имеет право убить не 'весь народ', а ограниченный круг родственников убитого", да и "право заменить смерть денежным штрафом 'за голову' принадлежит не князю, а самим родственникам"), то Гринев находит в этом подтверждение своему выводу об "установлении" Правды в начале XI в. [Гринёв 1989. С. 20-42] (8).

М. Б. Свердлов упрекает А. А. Зимина в том, что последний "не учел недоброкачественности использованного перевода, вымышленности использованного эпизода в более позднем варианте саги в 'Хеймскрингле' Снорри Стурлусона (1220-1230 гг.), тогда как в более древней саге об Олаве Трюггвасоне монаха Одда (1190 г.) его нет, и наконец, особенностей саг как художественных произведений, в значительной мере искажавших фактическую основу, дополнявших ее вымышленными эпизодами и скандинавскими реалиями..." [Свердлов 1988. С. 78-79, примеч. 3]. При том, что здесь имеется ряд неточностей (у Зимина текст не из "Круга земного", а из "Большой саги об Олаве"; перевод Стефана Сабинина вполне соответствует оригиналу; "Круг земной" датируется не 1220-1230, а 1230 г.; наконец, в саге монаха Одда есть аналогичный сюжет), основная мысль Свердлова абсолютно справедлива. Действительно, нельзя строить выводы такого рода без учета жанровой специфики саг и детального источниковедческого анализа каждого отдельно взятого их сообщения.

А потому обратимся к саге. Сюжет об убийстве Олавом своего обидчика дошел до нас в пяти редакциях.

I. "История Норвегии":

Когда ему исполнилось около 12 лет, он посреди торга в Хольмгардии мужественно отомстил за своего воспитателя, и небывалая месть едва достигшего двенадцати лет мальчика тотчас же дошла до слуха короля; и поэтому его представляют королю, который его в конце концов усыновляет [HN, 113] (9).

II. "Обзор саг о норвежских конунгах":

И когда ему было 12 лет, случилось так, что однажды на торгу он узнал в руке у человека топор, который был у Торольва, и начал расспрашивать, как к нему попал этот топор, и понял по ответам, что это был и топор его воспитателя и его убийца, и взял тот топор у него из руки, и убил того, кто до этого [им] владел, и отомстил так за своего воспитателя. А там была большая неприкосновенность человека и большая плата за убийство человека, и принял он решение бежать к княгине под ее защиту. И поскольку это сочли делом энергичным для человека двенадцати лет от роду, а месть его справедливой, то тогда помиловал его конунг, и стала с тех пор расти его известность, а также уважение и всякий почет [Agrip, k. 17].

III. "Сага об Олаве Трюггвасоне" монаха Одда (А).

Случилось так однажды, что Олав ушел из своей комнаты, и с ним его брат по воспитанию, без ведома Сигурда, своего родича. Они ушли однако тайно и шли по какой-то улице. И там узнал Олав перед собой своего недруга, того, который убил 6 лет [назад] его воспитателя у него на глазах, а затем продал его самого в неволю и рабство, и когда он увидел его, стал он лицом, как кровь, и очень подавлен, и его сильно взволновало это зрелище. Повернул он тогда быстро назад и [вернулся] домой, в свою комнату. А несколько позднее пришел туда Сигурд с торга, и когда он увидел Олава, своего родича, в гневе, то спросил Олава, что с ним. Он говорит, какая тому была причина, и просил его оказать ему поддержку, чтобы отомстить за своего воспитателя, "такое горе этот человек причинил мне и многократное бесчестье, – [что] хочу я теперь отомстить за своего воспитателя". Сигурд говорит, что он хочет оказать ему помощь, вот поднимаются [они] и идут с большим отрядом людей, и вел Олав к торгу. И когда Олав видит этого человека, берут они его и выводят за город. И затем выступает вперед этот юный мальчик Олав и собирается теперь отомстить за своего воспитателя. Дали ему тогда в руки большой широкий топор, чтобы зарубить этого человека. Олаву было тогда 9 лет. Затем замахивается Олав топором и ударяет [человека] по шее и отрубает [ему] голову, и это считается славным ударом для такого юного человека [O. Tr. Oddr A, k. 8].

IV. Снорри Стурлусон, "Круг земной":

Олав Трюггвасон был однажды на торгу. Там было очень много народа. Там он узнал Клеркона, который убил его воспитателя Торольва Вшивая Борода. У Олава был в руке маленький топор, и он ударил им Клеркона по голове так, что разрубил ему мозг; тотчас же побежал домой и сказал Сигурду, своему родичу, а Сигурд сразу же отвел Олава в покои княгини и рассказывает ей новости. Ее звали Аллогия. Сигурд попросил ее помочь мальчику. Она отвечала, глядя на мальчика, что нельзя убивать такого красивого мальчика, велела позвать к себе людей в полном вооружении. В Хольмгарде была такая великая неприкосновенность мира, что там были законы, что убить следует всякого, кто убьет неосужденного человека. Бросился весь народ, по обычаю своему и законам, бежать, куда скрылся мальчик. Говорили, что он во дворе княгини, и что там отряд людей в полном вооружении. Сказали об этом конунгу. Пошел он тогда туда со своей дружиной и не хотел, чтобы они бились. Устроил он тогда мир, а затем и соглашение. Назначил конунг виру, а княгиня заплатила. С тех пор был Олав у княгини, и она его очень любила. [...] Олаву было девять лет, когда он приехал в Гардарики, и пробыл он там у конунга Вальдамара еще девять лет [O. Tr. Hkr., k. 7 (IF, XXVI, 231-232)].

V. "Большая сага об Олаве Трюггвасоне":

Случилось однажды, что Олав Трюггвасон стоял на торгу. Там было очень много народа, там он узнал Клеркона, который убил его воспитателя Торольва Вшивая Борода. У Олава был в руке маленький топор, он подошел к Клеркону и ударил его топором по голове так, что разрубил ему мозг; тотчас же побежал Олав домой и сказал Сигурду, своему родичу. А Сигурд сразу же отвел его в покои княгини Аллогии и рассказал ей новости, и попросил ее помочь мальчику. Она поглядела на мальчика и сказала, [что] не следует убивать такого красивого мальчика, велела она тогда всем своим людям прийти туда в полном вооружении. В Хольмгарде была такая великая неприкосновенность мира, что следовало убить всякого, кто убьет неосужденного человека. Вот бросился весь народ, по обычаю своему и законам, бежать за Олавом, куда он скрылся. Хотели они лишить его жизни, как требовал закон; говорили, что он во дворе княгини, и что там построен отряд людей в полном вооружении, чтобы охранять его. Затем это дошло до конунга. Пошел он тогда быстро туда со своей дружиной и не хотел, чтобы они бились. Устроил он тогда мир, а затем и соглашение. Назначил конунг виру за убийство, а княгиня заплатила. С тех пор был Олав у княгини [...] Пробыл Олав там девять лет в Гардарики у конунга Вальдамара [O. Tr. en mesta, k. 46].

Итак, согласно "Истории Норвегии", Олава представили королю, который его усыновил; по "Обзору", – месть сочли справедливой, и конунг помиловал Олава; в саге Одда – юному Олаву дали отряд, сами пошли с ним и сочли удар его славным; а в "Круге земном" и "Большой саге" – конунг, чтобы избежать столкновения между народом, желающим мести по закону о неприкосновенности мира, и отрядом, вызванным княгиней, назначил виру, а княгиня заплатила.

В своде королевских саг "Гнилая кожа" содержится аналогичный рассказ из детства будущего норвежского конунга Магнуса Доброго. Действие вновь происходит в Гардарики, только относится к несколько более позднему времени. Согласно целому ряду источников, конунг Олав Харальдссон (Святой), покидая Гардарики, где он несколько месяцев пользовался гостеприимством конунга Ярицлейва (князя Ярослава Мудрого) и его жены Ингигерд, оставляет им на воспитание своего малолетнего сына Магнуса. Это известие датируется концом 1029 г., и Магнусу к этому времени – около шести лет (дата его рождения, согласно исландским анналам, – 1023 или 1024 г.). "Гнилая кожа" и "Хульда" (рукопись XIV в., представляющая собой компиляцию "Гнилой кожи" и "Круга земного"), однако, содержат противоречащий всем остальным источникам (явно вымышленный, как полагает Е. А. Рыдзевская) рассказ о ссоре между Ярицлейвом и Ингигерд и примирении, достигнутом лишь в результате приглашения для воспитания при дворе Ярицлейва ("потому что ниже тот, кто воспитывает ребенка другого," – говорит Ингигерд) незаконного сына конунга Олава – Магнуса. Непосредственно за сообщением о том, что Магнус, с согласия его отца, был доставлен в Гардарики и был воспитан у конунга Ярицлейва среди дружины и с не меньшей любовью, чем их (Ярослава и Ингигерд) сыновья, следует в "Гнилой коже", равно как и в восходящей к ней "Хульде", такой текст:

Часто забавлялся он в палате конунга и был с самого начала искусен во многих играх и упражнениях. Он ходил на руках по столам с большим проворством... Один дружинник, довольно пожилой, невзлюбил его, и однажды, когда мальчик шел по столам и подошел к тому дружиннику, то подставил тот ему руку и свалил его со стола, и заявил, что не хочет его присутствия... И в тот же самый вечер, когда конунг ушел спать, мальчик был снова в палате, и когда дружинники еще сидели там и пили, тогда подошел Магнус к тому дружиннику и держал в руке маленький топор, и нанес он дружиннику смертельный удар. Некоторые его товарищи хотели тотчас взять мальчика и убить его и так отомстить за того дружинника, а некоторые воспротивились и хотели испытать, как сильно конунг любит его. [Конунгу сообщили о происшедшем.] "Королевская работа, приемыш, – говорит он и рассмеялся. – Я заплачу за тебя виру". Затем договаривается конунг с родичами убитого и тотчас выплачивает виру. А Магнус находится в дружине конунга и воспитывается с большой любовью... [Msk., 2-3].

Следуя традиционной логике обращения с известиями саг, мы должны заключить из этого фрагмента, что во времена Ярослава Мудрого право мести не было отменено и круг мстителей не был ограничен (некоторые хотели убить мальчика и так отомстить); в то же время существовала практика штрафов – убийца или кто-то вместо него (по саге – князь) мог выплатить виру родственникам убитого, – хотя размер ее и не был заранее определен (раньше чем заплатить, Ярицлейв договаривается с родичами убитого). Думаю, не стоит продолжать в том же духе. Пример и так достаточно красноречив.

Но главное здесь то, что совершенно очевидна взаимозависимость рассказов об Олаве и о Магнусе. Перед нами типичный случай заимствования и переноса сюжета из одного произведения в другое. Можно лишь гадать, с каким из двух юных конунгов – Олавом или Магнусом – произошли (и произошли ли вообще?) описанные события.

Эрма Гордон, в целом сомневающаяся в том, что Олав когда-либо был при русском дворе, рассматривает историю пребывания Олава в Гардарики как смешение с историей Магнуса, который до 11 лет должен был находиться на Руси. Монах Одд, полагает Гордон, перенес известные ему рассказы о Магнусе на историю Олава [Gordon 1938. S. 71-73]. Не соглашаясь с точкой зрения, что "Гнилая кожа" возникла раньше "Саги об Олаве Трюггвасоне" монаха Одда (а именно при этом условии Одд мог заимствовать что-либо из "Гнилой кожи") и, более того, учитывая наличие версии "Истории Норвегии" (памятника более раннего и иного по жанру), я склонна, напротив, в рассказах об Олаве Трюггвасоне видеть источник сообщения "Гнилой кожи" о юном Магнусе (неплохо вспомнить еще и о "литературном" характере начальной части "Гнилой кожи").

Похожие сюжеты встречаются и в сагах об исландцах. Например, в "Саге об Эгиле" (1200-1230 гг.) рассказывается, как во время игры в мяч семилетнего Эгиля Скаллагримссона побил более взрослый мальчик Грим Хеггасон. Эгиль бросился к своему покровителю, Торду Гранасону, и рассказал тому, что произошло. Торд сказал: "Я пойду с тобой, и мы ему отомстим". Торд дал Эгилю топор, который держал в руках. (Примечателен следующий далее комментарий: "Этим оружием в то время охотно пользовались".) Торд и Эгиль пошли туда, где играли мальчики, Эгиль подбежал к Гриму и всадил ему топор в голову. Затем Эгиль и Торд ушли к своим. Позднее сторонники Эгиля и убитого мальчика Грима бились между собой, и были убитые и раненые [IF, II, 98-100; Исландские саги. С. 131].

Сейчас считается практически доказанным, что автором "Саги об Эгиле" был Снорри Стурлусон [Hallberg 1962b, и ряд других работ]. В таком случае не удивительно, как и из какого источника рассказ об убийстве, совершенном юным "героем", попал в "Сагу об Эгиле". Впрочем, если, как отмечал еще Густав Сторм, примитивному рассказу Одда об убийстве Клеркона (где Олав выступает просто в роли палача) Снорри в "Круге земном" предпочел, несколько изменив его, рассказ "Обзора саг о норвежских конунгах" [Storm 1873. S. 135], то в "Саге об Эгиле" Снорри очень близок именно к Одду.

Думаю, приведенный материал источников красноречиво говорит сам за себя. Более того, хронологический разрыв между описываемыми событиями (конец X в.) и временем фиксации источников (последняя треть XII в. – первая треть XIII в.) сказывался в том, что сведения, пусть даже без искажений донесенные до Исландии, не менее века бытовали в устной традиции и могли подвергнуться значительной трансформации. Направление, в котором могла идти эта трансформация, вполне очевидно. Здесь следует вспомнить о механизме, "работающем" при передаче в иноязычной среде топонимов, – это механизм народной этимологии, при котором звучание чуждого топонима воспроизводится в другом языке с параллельным его осмыслением и, следовательно, с искажениями, с заменой исходных корней на другие, близкие к ним по звучанию, но порой весьма далекие по смыслу. Аналогично и нормы чужого права, если сведения о таковых доходили до Скандинавии, могли и должны были, на мой взгляд, трансформироваться в процессе устной передачи в соответствии с нормами местными (в данном случае – и норвежскими, и исландскими).

Надеюсь, мне удалось показать, что на основании рассказа об убийстве юным конунгом на новгородском торгу своего обидчика (в какой бы редакции ни брался текст саги) нельзя делать выводов о нормах русского права на рубеже X-XI вв. Но, как кажется, и сама дискуссия о времени кодификации права в Древней Руси должна подойти к концу. Ведь появились данные, позволяющие утверждать, что грань, отделяющая период обычного права от периода законодательной деятельности княжеской власти, приходится не на момент христианизации Руси, а на более раннее время. Скорее всего, по мнению В.Л.Янина, начало внедрения новых правовых норм следует связывать с деятельностью Ольги по установлению погостов в середине X в. [Янин 1982. С. 138-155].

Тинг княгини Аллогии. Олав воспитывается в Гардарики

Мотив тинга (общенародного собрания) княгини Аллогии представлен только в саге монаха Одда. Здесь он весьма уместен как стилистически, так и сюжетно. Рассказ об убийстве Олавом своего обидчика обрывается на моменте убийства. Понятным становится использование темы невозможности проживания в Гардарики чужестранцев королевского рода. Дальнейшее развитие получает тема язычников-прорицателей в Гардарики. Лишний раз подчеркивается мудрость княгини Аллогии:

В это время было в Гардарики много прорицателей, тех, которые знали о многом. Они говорили в своих пророчествах, что в эту страну пришли духи-хранители какого-то благородного человека, хотя и молодого. И никогда раньше они не видели ни у одного человека духов более светлых либо более прекрасных, и доказывали они это многими словами, но не могли узнать они, где он был. И таким, говорили они, замечательным был его дух, что тот свет, который сиял над ним, рассеивался по всему Гардарики и повсюду в восточной части мира. А потому что, как ранее было сказано, княгиня Аллогия была умнейшей из всех женщин, то посчитала она все это очень важным. Вот просит она конунга в красивых словах, чтобы он велел созвать тинг, чтобы люди пришли туда из всех близлежащих местностей; она говорит, что она придет туда и распорядится "так, как мне хочется". Вот делает конунг так; приходит туда огромное множество людей. Вот приказывает княгиня, чтобы образовали круг из людей, из всей толпы, "и должен каждый стоять рядом с другим, так чтобы я могла видеть внешность каждого человека и выражение, и особенно глаза, и я надеюсь, что я смогу почувствовать, кто владеет этим духом, если я увижу зрачки его глаз, и никто тогда не сможет скрыть, если такова его природа". Послушался тогда конунг ее речей. И длится этот многолюдный тинг два дня. А княгиня подходит к каждому человеку и осматривает внешность каждого человека, и не находит никого, кто показался бы ей похожим на человека, которому выпал такой великий жребий. И когда тинг продолжался два дня и настал третий день, то увеличился тинг. Шли тогда туда все по его приказу, а иначе их сочли бы виновными. Вот образовал весь народ круг, а эта славная женщина и знаменитая княгиня осмотрела внешний вид и выражение каждого человека. Подходит она через некоторое время туда, где перед ней стоял юный мальчик в плохой одежде; он был в широком плаще, и капюшон был откинут на плечи. Она посмотрела в его глаза, и поняла она тотчас, что это у него было такое большое счастье, и ведет она его к конунгу, и стало тогда ясно всем, что нашелся на этот раз тот человек, которого она долго искала.

Вот взял конунг этого мальчика под свою власть. Открыл он тогда конунгу и княгине род свой и достоинство, что он не был рабом, но открылось теперь, что он был украшен королевским происхождением. С тех пор стали конунг и княгиня воспитывать Олава любовно, с большой лаской. Одарили они его многими дорогими вещами, как своего собственного сына. Этот мальчик вырос в Гардах, рано достиг совершенства по силе и уму и развивался не по годам, так что через немного лет был он далеко впереди своих сверстников во всем том, что может украсить хорошего вождя. И как только он начал проявлять себя и свое физическое и духовное совершенство, то выглядело это очень хорошо со многих сторон, и через короткое время научился он всему рыцарскому обычаю и военной мудрости, как те люди, которые были самыми искусными и доблестными в той области [O. Tr. Oddr A, k. 8].

Густав Сторм отмечает, что, следуя в изложении убийства на торгу рассказу "Обзора", Снорри выпустил рассказ Одда о еще одном предсказании, а именно о тинге Аллогии [Storm 1873. S. 135]. В "Большой саге" мотив тинга трансформирован и приспособлен к ситуации. Поскольку в гл. 47 излагается (вслед за "Кругом земным"), как по просьбе княгини конунг взял Олава под свое покровительство, то в гл. 57, восходящей к Одду, тинг не упоминается, но духи-хранители и свет, сияющий над Олавом, поясняют, почему он был любим конунгом и княгиней.

По мнению А.Бугге, рассказ о тинге – не более чем сказка [Bugge 1908. S. 251-252]. Э. Гордон тоже разделяет взгляд Бугге, что рассказ о юных годах Олава напоминает то, что говорится в саге о Хавелоке: королевский сын в детстве вынужден покинуть родину, он воспитан в чужой стране, вернувшись назад, он становится правителем. Гордон, кроме того, полагает, что юные годы Олава были так похожи на юные годы других конунгов, что скальды не имели достаточно фактического материала, и потому они уделили юности Олава так мало внимания. Эти годы его жизни послужили в рассказах о нем целям церковной пропаганды [Gordon 1938. S. 68].

Гордон отмечает, что, когда читаешь в саге, как прорицатели в Гардарики говорили, что в страну пришли духи-хранители какого-то благородного человека, начинаешь думать о рождении Христа [cм.: Мф 2-3] и об Ангеле Господнем, возвещающем великую радость [Лк 2, 8-13]. А тинг Аллогии напоминает о том, как Ирод послал волхвов в Вифлеем разведать о Младенце [Мф 2, 9]. "И се, звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как наконец пришла и остановилась над местом, где был Младенец" [Gordon 1938. S. 41]. Л. Лённрот [Lonnroth 1963, S. 68] тоже видит в этом месте саги Одда заимствования из Библии: когда Олав появляется в Гардарики, возникает некий свет, как от вифлеемской звезды, осветившей восток. Лённрот также полагает [Ibidem. S. 89], что некоторые мотивы близки к мотивам, использованным Саксоном Грамматиком: например, Сванвита, дочь шведского короля Хундинга, узнает по глазам (ср.: Аллогия и Олав) королевское происхождение человека, скрывающегося под именем раба Регнера [Saxo, 40].

Олав на военной службе у Вальдамара

Самая ранняя информация о военной службе Олава на Руси, содержащаяся в "Обзоре", предельно лаконична: Олаву дали дружину, он ходил в разные земли, воевал, совершал подвиги, приобретал славу; его отряд пополняли норманны, гауты и даны [Agrip, k. 18]. Этот перечень воинов Олава близок к тексту "Истории Норвегии", где говорится о том, как Олав занялся пиратством, обплывая берега Балтии, а "его флот усиливался за счет норвегов и данов, гаутонов и склавов" [HN, 113].

Информация о службе Олава у Вальдамара никакими другими данными не подкрепляется, но вероятность ее весьма велика. Г. Джоунз полагает, что мы можем верить в то, что, находясь на Руси, Олав "не сидел без дела". Благодаря своему темпераменту, воспитанию и стремлению к славе он должен был участвовать в многочисленных войнах Владимира против славян, поляков, булгар и печенегов [Jones 1968. P. 17-18]. Это с одной стороны. С другой, из русских источников мы знаем варягов именно в качестве наемников (10). В частности, и Владимир Святославич, готовясь к борьбе с Ярополком, "бежа за море" и вернулся оттуда "с варяги" [ПСРЛ. Т. I. С. 75].

У Одда этот мотив вырастает в цветистый рассказ, наполненный дополнительными деталями и подробностями и, вне всякого сомнения, направленный на возвеличение юного конунга (11). Здесь и почет и слава от князя и княгини; и предводительство в дружине, добывающей честь конунгу; и победа над недругами; и возвращение конунгу отвоеванных у него ранее земель; и покорение иноземных народов; и сокровища в качестве военной добычи. И все это относится к двенадцатилетнему мальчику:

А когда ему было 12 лет, то спрашивает он конунга, нет ли каких-нибудь городов или округов, тех, которые были под его властью и были отняты у него язычниками, присвоившими себе его владения и честь. Конунг отвечает и говорит, что, конечно, были некоторые города и деревни, те, которые принадлежали ему, а другие отвоевали от его владений и присоединили теперь к своему государству. Олав сказал тогда: "Дай мне тогда какой-нибудь отряд в распоряжение и корабли, и посмотрим, смогу ли я вернуть назад то государство, которое потеряно, потому что я очень хочу воевать и биться с теми, которые вас обесчестили; хочу я положиться в этом на ваше счастье и твою собственную удачу. И будет либо так, что я их убью, либо что они побегут от моей силы". Конунг принял это хорошо и дал ему такой отряд, какой он просил. Вот обнаружилось то, о чем говорилось раньше, каким искусным он был во всяком рыцарском деле и военном снаряжении; и мог он так умело вести строй, как будто он всегда это делал. Вот он отправляется с этим войском, и было у него много битв, и одержал он большую победу над своими недругами. Вернул он назад все города и крепости, те которые раньше находились под властью конунга Гардов. И много иноземных народов подчинил он власти конунга Вальдамара. А осенью вернулся он назад со славной победой и прекрасной добычей; были у него там разного рода сокровища из золота и прекрасных дорогих материй, и драгоценных камней, которые он привез конунгу и княгине; и вот его слава обновилась. И принимали его все с величайшей радостью. Так повелось каждое лето, что он вел войны и совершал разного рода подвиги, а по зимам был он у конунга Вальдамара. И когда он был в такой славе, говорят, после одной великой победы повернул он домой в Гарды; они плыли тогда с такой большой пышностью и великолепием, что у них были паруса на их кораблях из драгоценных материй, и такими же были и их шатры. А из этого можно сделать заключение о том богатстве, которое он приобрел в результате тех подвигов, которые он совершил в Аустрлонд [O. Tr. Oddr A, k. 8].

Э.Гордон считает, что Олав в 12 лет вполне мог предпринять викингский поход, ибо так поступали, согласно сагам, и другие юные конунги [Gordon 1938. S. 90]. Я, напротив, склонна видеть в этом следование стереотипу. А. Бугге, на которого здесь ссылается Гордон, тоже не отрицает того, что двенадцатилетний конунг мог возглавлять дружину князя, но полагает, что снарядить корабль в таком юном возрасте Олав мог только с помощью князя [Bugge 1910. S. 6]. Уверенность Бугге зиждется на строфе скальда Халльфреда об Олаве, о которой речь пойдет несколько ниже.

Автор "Красивой кожи" в двух фразах сообщает, что Вальдамар сделал Олава хёвдингом над теми воинами, которые охраняли земли конунга, и что Олав увеличил государство гардских людей [Fask., k. 23].

Снорри [O. Tr. Hkr., k. 21], вслед за "Красивой кожей", говорит о возглавляемом Олавом отряде, который должен был охранять страну (а не приносить честь конунгу, как у Одда), но не решается повторить, что стараниями Олава увеличилось государство Вальдамара. У Одда Снорри заимствует лишь собственный отряд Олава, который тот содержал на средства, выплачиваемые Вальдамаром. Из всех воинских подвигов Олава Снорри отмечает лишь то, что у того было несколько сражений и он умело управлял войском. Из другой главы Одда [O. Tr. Oddr A, k. 9] заимствует Снорри дополнительную тему – зависть людей к Олаву и попытку настроить конунга против него. (Отсюда логически вытекает отъезд Олава из Гардарики.) Наговаривая на Олава, согласно Снорри, люди обращали внимание конунга на отношения Олава с княгиней: "И не знаем мы, о чем они с княгиней постоянно разговаривают". Тут-то и следует у Снорри, видимо, долженствующий объяснить отношения княгини с Олавом текст о собственной дружине княгини. Г. Джоунз предупреждает, что мы не должны верить в особые отношения Олава с иностранной королевой – это общее место в сагах [Jones 1968. P. 17].

В "Большой саге" [O. Tr. en mesta, k. 58] контаминированы версии Одда и Снорри: превозносится двенадцатилетний конунг и сообщается о дружине княгини. Е. А. Рыдзевская отмечает, что "все это описано в весьма общих и неопределенных выражениях, безо всяких конкретных данных", каковых, по-видимому, в древнескандинавской литературе относительно жизни Олава на Руси и не имелось [Архив ИИМК, ф. 39, № 19, л. 16].

В этот мотив в "Большой саге" (в текст, позаимствованный у Снорри), вплетается скальдическая строфа, которая вводится словами: "Так говорится в Рекстефье..." "Рекстефья" ("Rekstefja") – поэма исландского скальда XII в. Халларстейна. Сочиненная больше чем через век после жизни Олава Трюггвасона, эта поэма не представляет исторической ценности, не служит подтверждением историчности информации тех фрагментов саг, в которых она до нас дошла. Вероятно, сведения об Олаве почерпнуты скальдом XII в. из саг (устных, а возможно, и письменных) об этом конунге.

Виса Халльфреда об Олаве в Гардах

Халльфред Оттарссон Трудный Скальд – исландский скальд, умерший ок. 1007 г., о котором рассказывается в "Саге о Халльфреде". О том, как он получил свое прозвище, говорится в гл. 83 "Саги об Олаве Трюггвасоне". Годы жизни Халльфреда: ок. 967-1007. Сохранилось много его стихов (отдельные строфы и фрагменты драп). "Драпа об Олаве Трюггвасоне" сочинена в 996 г.

Э. Гордон отмечает, что строфы скальда Сигвата об Олаве – единственный источник, восходящий ко времени жизни Олава [Gordon 1938. S. 94]. Строфа из этой драпы, упоминающая Гарды [O. Tr. Oddr A, k. 82; Fask., k. 23; O. Tr. Hkr., k. 22; O. Tr. en mesta, k. 58], – единственное основание для того, чтобы не ставить под сомнение факт пребывания Олава на Руси. В то же время подробности русских лет Олава по праву принимаются исследователями лишь после тщательной проверки источникового материала.

В саге Одда строфы Халльфреда приводятся в одной из последних глав. Все шесть строф "вплетены" в повествование фразой о землях на юге и на западе, опустошенных Олавом Трюггвасоном. В "Красивой коже", напротив, висы следуют за очень лаконичным рассказом о детстве и юности Олава на Руси, завершающимся словами о том, что Олав приобрел известность и на востоке, и на юге, и на западе:

Конунг Вальдамар скоро сделал Олава хёвдингом в дружине, и чтобы управлять теми воинами, которые охраняли земли конунга. И увеличил Олав государство гардских людей. Олав приобрел широкую известность в Гардарики и во многих местах по Аустрвегу, в Судрлонд и в Вестрлонд, как говорит Халльфред Трудный Скальд: [Висы 99-101.] "Конунг обагрил свой острый меч кровью на острове и на востоке в Гардах. Зачем же это утаивать? Распрю прекратил могучий победитель мужей; воин скормил воронам мясо Флемингов". [Следует продолжение вис] [Fask., k. 23].

Здесь висы Харальда выглядят вполне уместно, чего нельзя сказать о "Круге земном". В нем приведена лишь одна строфа, но, как справедливо отметил Ли М. Холландер, "эти строки вряд ли относятся к содержанию главы" [Hollander 1964. P. 163, ch. 22, note 4], поскольку о военных действиях на острове Борнхольм речь идет в предыдущей главе, а о пребывании Олава на Руси – еще раньше. В "Большой саге" виса непосредственно следует за рассказом об отъезде с Руси и о битве на Борнхольме.

Участие Олава в крещении Руси

Создание мотива крещения Руси принадлежит монаху Одду [O. Tr. Oddr A, k. 13; O. Tr. Oddr S, k. 9]. Автор "Большой саги" [O. Tr. en mesta, k. 76, 77] следует за Оддом, несколько дополняя его (в частности, вводя рассказ о тинге в Гардах по вопросу принятия христианства). Объективизирующая тенденция Снорри имеет своим следствием то, что наиболее невероятные детали крещения по Одду у Снорри опущены, как-то: рассказы о prima signatio Олава в Греции, о его участии в крещении Руси, о его путешествии в Грецию или Сирию после битвы при Свёльде [Andersson 1977. P. 146]. Вместо истории Одда о поездке Олава в Грецию и возвращении с епископом Павлом на Русь Снорри повествует о том, как Олав сперва крестился сам, а затем сообщает, что скальды или письменные источники рассказывают о его великих делах, и при этом называет те земли, которые крестил Олав, – Руси среди них нет [Storm 1873. S. 137].

Проследим историю крещения Руси, как она излагается у Одда. В качестве прелюдии выступает разговор Олава и Вальдамара о языческих богах:

Так говорят мудрые и ученые люди, что Олав никогда не приносил жертв идолам, и он всегда относился к ним одинаково. Но все же у него было в обычае часто сопровождать конунга в храм, но он никогда не входил внутрь; тогда стоял он всегда снаружи у дверей. И однажды конунг говорил с ним, и просил он его так не делать, "потому что может так случиться, что боги разгневаются на тебя, и ты погубишь цвет своей молодости. Я бы очень хотел, чтобы ты смирился перед ними, потому что я боюсь за тебя, что они обрушат на тебя такой сильный гнев, какому ты себя подвергаешь". Он отвечает: "Никогда я не испугаюсь богов, тех, что не имеют ни слуха, ни зрения, ни сознания, и я могу понять, что у них нет никакого разума. И из того я могу сделать заключение, господин, какова их природа, что ты мне представляешься всякий раз с милым выражением, за исключением того времени, когда ты там и приносишь им жертвы; и тогда ты мне всегда кажешься несчастным, когда ты там. И из этого я заключаю, что те боги, которым ты поклоняешься, должно быть, правят мраком" [O. Tr. Oddr A, k. 9].

Е. А. Рыдзевская высказывает предположение, что возможным образцом для Одда послужили некоторые англосаксонские предания из "Церковной истории народа англов" Беды Достопочтенного (VII в.), "где христианизация тех или иных отдельных областей Англии связывается с влиянием одного короля, христианина, на другого, язычника... Речи Осви о христианской и языческой вере и богах и Олафа – на ту же тему у Одда в редакции А его саги весьма сходны по содержанию, но сопоставление именно этих текстов, как таковых, сравнительно мало убедительно, так как они носят слишком явно характер общих мест, встречающихся очень часто, и совершенно независимо друг от друга, в литературе соответственного характера, как на Западе, так и на Востоке" [Рыдзевская 1935. С. 14-15]. Боюсь, что гипотезу Рыдзевской принять трудно, ибо, как она отмечает сама, нет свидетельств знакомства Одда с сочинением Беды. Полагаю, что исследовательница справедливо указала на типологическое сходство общих мест в литературе соответствующего жанра, вне зависимости от места и времени ее создания.

Кстати самой удивительной параллелью словам Олава выступают помещенные в "Повести временных лет" под 983 г. слова варяга, пришедшего из Греческой земли и исповедовавшего христианскую веру: "Не боги это, а дерево; нынче есть, а завтра сгниет; не едят они, не пьют, не говорят, но сделаны руками из дерева. Бог же один, ему служат греки и поклоняются; сотворил он небо, и землю, и звезды, и луну, и солнце, и человека и предназначил его жить на земле. А эти боги что сделали? Сами они сделаны" [ПВЛ. С. 175].

Рассказ Одда продолжается следующим образом. Люди стали завидовать Олаву, а потому он покинул Русь и стал пиратствовать на Балтике. Однажды он решил вернуться к конунгу Вальдамару, но был встречный ветер, и его корабли были отнесены в земли вендов, где он женился на принцессе Гейре. Три года спустя Гейра умерла, Олав некоторое время воевал в Дании, а затем, согласно Одду, вернулся на Русь.

Мотив вторичного пребывания Олава на Руси, как принято считать, "лишен всякого исторического основания, стоит вне всякой определенной хронологии, заключает в себе ряд противоречий и совершенно не увязывается с общим ходом изложения ни у самого Одда, ни в распространенной редакции" [Рыдзевская 1935. С. 11]. С. Кросс называет повторное пребывание Олава на Руси "романтической контаминацией" [Cross 1931. P. 146].

У Снорри, вместо возвращения на Русь из Виндланда (как у Одда), Олав отправляется на запад. Деятельность Олава на Британских островах лучше описана источниками, чем его пребывание на Балтике, – Халльфред Трудный Скальд говорит об этом периоде жизни Олава подробнее. Кроме того, в "Англо-Саксонской хронике" во главе викингского отряда во время битвы при Мальдоне в 991 г. выступает Анлав (Anlaf), т. е., вероятно, Олав [Anglo-Saxon Chronicle, 126]. Согласно английскому хронисту Флоренсу из Ворсестера, Олав отправился назад на родину весной 995 г., и это вполне согласуется со сведениями скандинавских источников [Turville-Petre 1951. P. 133].

Как рассказывается в саге Одда и в "Большой саге", у Олава во время его вторичного пребывания на Руси были видения ада и рая, и голос возвестил ему, что имя Господа станет ему известно, если он отправится в Грецию:

И однажды было ему в то время удивительное видение. Ему привиделся огромный камень, и казалось ему, что он взбирается по нему высоко вверх, пока он не достиг вершины. Ему показалось тогда, что он поднялся в небо выше облаков. И когда он поднял кверху глаза, ясно увидел он красивые места и светлых людей, которые жили в тех местах. Там почувствовал он сладкий аромат и увидел всевозможные красивые цветы, и ему показалось, что там большее великолепие, чем он мог предположить и выразить словами. Тогда услышал он голос, который говорил с ним: "Слушай ты, готовый стать божьим человеком, поскольку ты никогда не поклонялся богам и не служил им. Скорее бесчестил ты их, и потому умножатся твои поступки для добрых дел и полезных; но все же недостает тебе многого, чтобы ты мог быть в этих местах, либо был достоин жить здесь вечно, притом что ты не знаешь своего творца и тебе неизвестно, кто есть истинный бог". И когда он услышал это, то чрезвычайно испугался и сказал так: "Кто ты, господин, чтобы я поверил в тебя?" Голос отвечает: "Поезжай ты в Гиркланд, и там тебе станет известно имя Господа Бога твоего. И если ты будешь следовать его заповеди, то будет тебе вечная жизнь и блаженство. И когда ты уверуешь истинно, тогда ты обратишь многих других от ереси к спасению, поскольку Бог избрал тебя для того, чтобы обратить к нему многие народы". И когда он услышал это и увидел, то вознамерился он спуститься вниз с камня. И когда он шел вниз, то увидел он страшные места, полные огня и мучений, и при этом услышал он жалобный плач и разного рода страшные вещи. И там казалось ему, что он узнаёт многих людей, которые верили в деревянных идолов, как друзей, так и правителей. И то различил он, что это мучение ждет конунга Вальдамара и княгиню. На него это так сильно подействовало, что, когда он проснулся, был он весь в слезах, и проснулся он с большим страхом [O. Tr. Oddr A, k. 13].

Видению Олава, как и многим мотивам "Саги об Олаве Трюггвасоне", исследователями обнаружены библейские параллели. Э. Гордон находит в Библии почти такое же видение – это явление Господа Савлу по пути в Дамаск (Деян 9, 3-7). "внезапно осиял его свет с неба; Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Он сказал: кто Ты, Господи? [...] И Господь сказал ему: встань и иди в город, и сказано будет тебе, что тебе надобно делать" [Gordon 1938. S. 42]. Л.Лённрот [Lonnroth 1963. S. 86] полагает, что слова Господа, адресованные Олаву, имеют параллель в словах Господа, звучащих в биографии Карла Великого, принадлежащей Псевдо-Турпину.

Сага Одда говорит о том, что после принятия "неполного крещения" (prima signatio) в Византии (12) Олав возвращается на Русь и обращает князя и княгиню в новую веру:

После этого велел Олав своему войску собираться в путь оттуда. "И хочу я теперь плыть в Гиркланд".Так он и делает, и дует ему попутный ветер, и приплыл он в Гиркланд. И встретил там славных проповедников и хорошо верующих, которые открыли ему имя господа Иисуса Христа. Обучился он теперь той вере, которая была ему ранее возвещена во сне. Затем он встретил одного превосходного епископа и просил его дать ему святое крещение, которого он давно вожделел и которое позволило бы ему присоединиться к христианам, и было затем ему дано prima signatio. И затем просил он епископа отправиться с ним на Русию и провозгласить там имя Божие языческим народам. Епископ дал обещание, что приедет, если он поедет сам, поскольку тогда сам конунг будет меньше противиться и другие знатные хёвдинги, но будет оказывать ему помощь, чтобы успех был достигнут и божье христианство стало сильнее. Затем уехал Олав прочь и назад на Русию, и был он теперь, как и раньше, очень хорошо принят. Находится он теперь там некоторое время. Он часто говорит конунгу и княгине, чтобы они поступили в соответствии с тем, что им подобает. И много прекраснее вера, когда веруешь в истинного бога и творца своего, который сделал небо и землю, и все, что им сопутствует. Он говорит также, как мало приличествует тем людям, которые являются могущественными, заблуждаться в таком великом мраке, чтобы верить в тех богов, которые не могут оказать никакой помощи, и отдавать этому все время и силы. "Можете Вы также понять, благодаря Вашей мудрости, что истинно то, что мы провозглашаем. И я никогда не перестану проповедовать Вам истинную веру и слово Божие, чтобы Вы могли дать плоды для истинного Бога". И хотя конунг долго сопротивлялся и говорил против того, чтобы оставить свою веру и тех идолов, но все же понял он благодаря Божьей милости, что многое отличало ту веру, которая была у него, от той, которую проповедовал Олав. Также ему часто прекрасно напоминали, что все то было языческим заблуждением и суеверием, с чем они прежде имели дело, а христиане веруют лучше и прекраснее. И благодаря благотворным речам княгини, которые она произносила по этому поводу при помощи милости Божьей, согласился тогда конунг и все его мужи принять святое крещение и правую веру, и был там крещен весь народ. И когда это было сделано, то собрался Олав в путь прочь оттуда, и пошла тогда великая слава об Олаве, где бы он ни появлялся, и не только в Гардавельди, но и во всей северной части мира. И тогда пришла слава об Олаве на самый север в Норег и о превосходных делах, которые он совершал каждый день [O. Tr. Oddr A, k. 13].

Отношение к этому известию саги Одда в историографии было самым различным. Так, скажем, Н. Баумгартен принимает, с оговорками, версию саги. Он не отрицает участия Олава в крещении Владимира, но и не находит данных для определения степени этого участия [Baumgarten 1931. P. 5-37; Baumgarten 1932. P. 5-136]. Его точку зрения разделяет М. Таубе [Taube 1947. P. 49]. А. Бугге полагает, что Олав не мог привезти из Греции епископа Павла и участвовать в крещении Руси, поскольку Владимир крестился в 988 г., когда Олав уже покинул Русь. Сновидение Олава Бугге считает легендой и сравнивает его с видением Иакова [Bugge 1910. S. 7]. Е. А. Рыдзевская рассматривает вторую поездку Олава на Русь и его участие в крещении Руси как нечто совершенно апокрифическое [Рыдзевская 1978а. С. 212, примеч. 190]. И. П. Шаскольский считает, что версия саги, принятая некоторыми историками, "не выдерживает серьезной критики" [Шаскольский 1969. С. 45]. Ее отвергают также А. Стендер-Петерсен [Stender-Petersen 1953a. S. 144-145], Х. Пашкевич [Paszkiewicz 1954. P. 44], Ф. Дворник [Dvornik 1956. P. 206], Б. Я. Рамм [Рамм 1959. С. 41-42].

Отмечая, что представление о ведущей роли скандинавов в христианизации Руси сохранялось вплоть до середины нашего века и было одной из составных частей норманнистской интерпретации ее ранней истории, Е. А. Мельникова проводит анализ зарубежной историографии 1970-1980-х годов и этой тенденции в ней не обнаруживает [Мельникова 1988б. С. 115-126].

Совершенно справедливо Е. А. Рыдзевская считает возможным согласиться с выводом А. И. Лященко, что с точки зрения крещения Руси этот мотив значения не имеет [Рыдзевская 1935. С. 20; ср.: Лященко 1926а]. Одд сделал Олава участником обращения Руси и посредником между Русью и Грецией в целях возвеличения своего героя; "в основе он использовал здесь, с одной стороны, исторические связи скандинавов с Византией и Русью, а с другой – предание о крещении Руси из Греции, которое было связано с именем Владимира и могло быть известно на скандинавском Севере" [Рыдзевская 1935. С. 20]. Эти данные, полагает исследовательница, могли попасть в Исландию "путем устного предания через скандинавов, участников военно-торговых сношений с Русью" [Там же. С. 13]. С. Кросс тоже высказывался в том плане, что мудрость Ольги и обстоятельства крещения Владимира были известны в Исландии, но в весьма специфической форме [Cross 1931. P. 147-148].

Вероятно, косвенная информация, стоящая за этим рассказом Одда, такова: Византия была известна в Скандинавии как центр восточного христианства и как исходная точка распространения его на Руси во время Владимира Святославича. Возможность некоторого посредничества скандинавских викингов тоже полностью не исключается. "Варяги, несомненно, могли при случае принимать христианство в Византии и даже иметь в этом отношении некоторое влияние на тот слой древнерусского общества, с которым они были теснее всего связаны, т. е. на княжескую и военно-торговую среду, но это влияние, по всей вероятности, было лишь второстепенным сопутствующим явлением в области связывавших их с Византией и Русью интересов, значительно более актуальных для них, чем вопросы религии" [Рыдзевская 1935. С. 20; ср.: Мельникова 1987. С. 21-23]. Что касается Олава Трюггвасона, то его участие в крещении Руси представляется мне не более чем вымыслом автора саги, но вымыслом, вполне оправданным в свете той роли крестителя северной части мира [Fidjestol 1997a. P. 201-227], которая приписывается ему традицией.

Ср. Кротов.