ДИПЛОМНАЯ РАБОТА

СТУДЕНТКИ  V КУРСА РОМАНО-ГЕРМАНСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ ФИЛОЛОГИЧЕСКОГО ФАКУЛЬТЕТА МГУ

ПАРФЕНОВОЙ ТАТЬЯНЫ НИКОЛАЕВНЫ

ПРИЛОЖЕНИЕ.

ПОСВЯЩЕНИЕ.

Первая книга "Имена Христа" магистра брата Луиса де Леона посвящается дону Педро Портокарреро, члену Совета Его Величества и члену Священной всеобщей Инквизиции.

Средь многих и великих бедствий сего века, кои открываются нашим очам, отнюдь не самым малом злом является то, достопочтеннейший сеньор, что в отраву для людей превратилось все, что прежде обладало лекарственными и целебными свойствами. И это - явный признак грядущего конца света, ибо воистину мир находится на пороге смерти, если даже в жизни обнаруживаются ее следы.

Всем известно, что Книги, кои мы называем Священными, были божественным откровением, ниспосланным Господом своим пророкам, и их написали, дабы стали они утешением нам в нелегких жизненных трудах, верным и ясным светом средь мрака и заблуждений мира сего; дабы мы, изнывающие от язв, нанесенных нашим душам страстями и грехом, могли найти в Священном Писании, как в самой главной аптеке, для каждой болезни свое целительное средство. А поелику были они созданы для этой единой для всех цели, очевидно, что и пользоваться ими могут все в равной мере. Во всяком случае этого желал Господь, ибо написаны они яснейшим слогом и на языке, который являлся родным для тех, кому они изначально были предназначены.

Впоследствии, когда вместе с истинным учением Христа сокровища, содержащиеся в них, передались и перешли также к язычникам, Богу стало угодно, чтобы сии Книги были переложены на многие языки - почти на все основные и наиболее распространенные в те времена, дабы все в равной мере могли насладиться их чтением. И потому на заре существования Церкви великим прегрешением считалось, ежели кто-либо из ее приверженцев не уделял должного внимания изучению и чтению Священного Писания. Посему и священнослужители, и те, кого мы называем мирянами - будь они учеными мужами или же неискушенными в науках людьми - так стремились в этом преуспеть, что такое усердие, проявляемое невежественным людом, не могло не воодушевить тех, кто по долгу службы должен был быть в этом сведущ: я разумею прелатов и епископов, которые не гнушались каждый день нести народу Слово Божие, дабы всякий, кто читал священные тексты у себя в дому, воспринимал их в свете тех публичных чтений, словно услышанными из уст проповедника, а посему мог бы избежать ложных толкований и использовал бы чтение себе во благо. А благо сие воистину было столь же велико, сколь славно было то правление, и были равны посеянному семени взращенные плоды, что известно всякому, кто имеет хоть малейшее представление об истории того времени.

Однако, как я говорил, то, что по природе своей является великим благом и то, что было столь полезным в давние времена, сейчас стало приносить нам один лишь вред, о чем свидетельствуют и плачевное состояние, в коем мы ныне пребываем, и горький опыт пережитых нами несчастий. И вот те, кто стоит во главе нашей Церкви, словно побуждаемые самой необходимостью, своим высочайшим решением установили новый строгий порядок: они выпустили указ, запрещающий хождение книг Священного Писания на народных языках, на которых их могли бы читать непросвещенные люди, а поелику темный и грубый люд либо вообще не ведает сего богатства, либо, ежели и ведает, то не умеет правильно им пользоваться, то оно и уплыло у невежд из рук.

И ежели кого удивляет, ибо поистине есть чему удивиться, - как люди, исповедующие с нами общую веру, могли допустить, чтобы стало для них ныне губительным все прежде приносящее пользу, причем в том, что касается самого существенного, и ежели он желает постичь происхождение сего зла, то я, знающий его источник, открою, к чему я пришел: причин у этого явления две - невежество и гордыня, и в большей степени гордыня, чем невежество. Именно в этих двух пороках погрязли христиане, забыв о былой добродетели.

Невежество воцарилось средь тех, чьей обязанностью является знание и толкование священных книг, гордыня завладела не только ими, но и всеми остальными, хотя и иным образом. Ибо первым гордыня, спесь и звания магистров, которые они незаслуженно себе присвоили, застлали взор, дабы не могли они ни узреть свои ошибки, ни признать, что многое им еще предстоит изучить и постичь из того, чего они не знают, хоть и твердо уверены в своих знаниях. Других тот же порок не только лишил желания следовать наставлениям в изучении этих книг и наук, но также внушил мысль, что они сами могут раскрыть и понять их смысл. И вот когда народ возомнил себя богословом, а те, кому следовало, не способны стали исполнять свои обязанности как должно, тогда свет обратился во мрак, и то, что невежественный люд сам читал Священное Писание, стало причиной многих пагубных для народа заблуждений, которые на глазах разрастались и пускали все новые и новые побеги.

Однако если бы прелаты, подобно тому, как они лишили неучей возможности читать Библию, смогли бы также наставить на путь истинный и укрепить устремления и разум тех, кому надлежало заниматься ее разъяснением, положение было бы не столь бедственным и плачевным: ибо те, кто подобно небесам, обладают несметными богатствами добродетели, кои заключены в этом сокровище, непременно пролили бы хоть каплю сего великого блага на людей малых - ту землю, которую им нужно возделывать. Однако все происходит совершенно иначе и большинство из них не только не знают священных текстов, но презирают или, по меньшей мере, не ценят тех, кто владеет этими знаниями. И имея лишь смутное представление об азбучных истинах, самодовольные и чванливые, они носят звания магистров-теологов, но сами не знают Теологии, которая, как известно, начинается со Школы и продолжается в творениях святых отцов, а ее вершина и совершенство, и венец - священные тексты, к постижению коих, как к единственной верной цели, направлено все, что было ранее.

Но оставим их и возвратимся к простым людям, ибо вслед за тем, что по их собственной вине и из-за собственной гордыни они перестали извлекать пользу из чтения Священного Писания, их поразило новое, быть может, еще более страшное зло: они стали сверх всякой меры увлекаться чтением книг, являющихся не просто никчемными, но опасными и вредными, число которых, словно по наущению дьявола и словно уже не осталось более хороших и полезных книг, так возросло в наше время.

И вот с нами произошло то же, что происходит с землей: когда она не произращивает пшеницы, то порастает тернием и волчцами. Я говорю Вам, что второе зло отчасти превосходит первое, потому что если в том случае люди теряют великое подспорье к тому, чтобы стать лучше, то в этом они приобретают то, что делает их хуже; там отвергают покровительство добродетели, а здесь дают пищу грехам. Ибо ежели, цитируя слова святого Павла, "худые сообщества развращают добрые нравы", то разве не приведет к тому же дурная и непристойная книга, которая общается с тем, кто денно и нощно проводит за ее чтением? Да и может ли не быть худая и греховная кровь у того, кто питается лишь сорной и ядовитой травой?

И в самом деле, ежели мы хотим рассмотреть это с должным вниманием и быть беспристрастными судьями, то нельзя оставить без осуждения то, что именно этим, сбивающим с пути истинного и смущающим душу, книгам, именно их чтению мы обязаны большей частью тех пагубных перемен и тем упадком нравов, кои мы теперь наблюдаем. Влечение к язычеству и неверие - ибо не знаю я иного времени в истории христианского мира, когда бы они ощущались сильнее, чем сейчас, - по моему разумению, имеют своим источником, и корнем, и единственной причиной эти самые книги. Очень жаль, что многие простодушные и благочестивые люди ступают на дурную стезю, прежде чем их успевают предостеречь от этого шага, и вот, словно не ведая, почему и как это случилось, они вдруг замечают, что отравлены ядом и гибнут - так нелепо и неотвратимо - разбившись о подводную глыбу, скрытую от их взора. Ведь обычно большинство сих пагубных сочинений читается отроковицами и юными девицами, а родителям то и невдомек. Посему весьма часто любые другие меры предосторожности с их стороны оказываются тщетными и бесплодными.

Вот почему, несмотря на то, что излагать целительные поучения, пробуждающие души и наставляющие их на путь добродетели, во все времена считалось благим и похвальным делом, именно сейчас, как никогда прежде, стало необходимым, чтобы все талантливые умы, коих наградил Господь дарованием и способностями к подобного рода занятиям, приложили все свои силы к сочинению на нашем родном языке и для всеобщего чтения вещей, которые, либо непосредственно беря свое начало в Священном Писании, либо будучи в полном согласии и соответствии с ним, восполнили бы, насколько возможно, потребность людей в чтении и, вместе с тем, заменили бы им вредные и пустые книги.

И хотя  верным является то, что некоторые ученые и весьма религиозные мужи успешно трудились на этом поприще и подарили нам многие сочинения, в коих излагались полезные и благочестивые вещи, это не означает также, что все прочие, имеющие к тому способности, могут пренебречь своими обязанностями и отложить перо; ибо если бы все, кто могут  писать, делали бы это, во сто крат уменьшилось бы зло; и не только потому, что об одном и том же можно написать многие книги, но и потому, что доколе существует потребность в чтении, необходимо, чтобы кто-то их писал. Ибо велико разнообразие человеческих вкусов и склонностей и велико число и популярность дурных сочинений, коим должны противостоять хорошие. И как солдаты на батареях, находящихся неподалеку от вражеских укреплений, во время военных действий наступают на них со всех сторон и атакуют изо всех видов орудий, созданных человеческим умом, точно также должно поступать сейчас всем талантливым и ученым умам, совместно борясь со столь укрепленными и защищенными бастионами зла, о которых мы говорим.

Так я считаю и считал всегда. И хоть известен я лишь как самый малый из всех, кто может служить Церкви на этом поприще, я всегда желал посвятить себя сей славной службе и только мое слабое здоровье и многочисленные занятия до сих пор не давали мне этого сделать. Однако ежели прежняя жизнь, полная забот и праведных трудов, не позволяла мне воплотить сие желание и замысел, я полагаю, что не следует теперь терять возможности и не использовать того праздного состояния, в коем я из-за несправедливости и злого умысла неких особ ныне пребываю. Ибо хоть и велики тяготы, обременяющие меня, однако благосклонность небес, коей незаслуженно наградил меня Бог - истинный отец всех скорбящих, а также осознание себя одним из их числа, таким покоем наполнили мою душу, что теперь не только мыслями об изменении всех прежних привычек я занят, но и о деятельности, и о познании истины помышляю и могу наконец сделать то, чего ранее не сделал. Господь обратил для меня сей труд в источник света и исцеления и руками тех, кто желал причинить мне вред, принес благо. И за эту высшую божественную милость никогда бы я не смог отблагодарить Его должным образом, если б сейчас, имея на то все возможности, в той форме, в коей умею, и соразмерно с ничтожеством моего гения и моих сил, я не взялся бы со всем рвением за выполнение того, что считаю столь необходимым для блага верующих.

 И вот в этой связи мне вспомнилась одна ученая беседа, некогда состоявшаяся по какому-то случаю между тремя моими близкими друзьями, членами моего Ордена, двое из которых были весьма образованными и изощрившими свой ум мужами; они говорили об именах, коими называют Христа в Священном Писании. Сей разговор передал мне позднее один из них, и я, сознавая его исключительную важность. не хотел, чтобы он навсегда изгладился из моей памяти.

И сейчас, желая написать что-нибудь полезное для христиан, я подумал, что начать с имен Христа будет наиболее удачным и в то же время отнюдь не вызывающим решением, и для пользы читателей - самым выгодным, а лично для меня - самым отрадным и самым сладостным из всех делом, ибо как Господь наш Иисус Христос подобен источнику или, вернее, океану, в коем заключено все полезное и благостное, что только есть в людях, так и сами речи о Нем или, если так можно выразиться, снятие покрова с сокровища, являются самым благостным и самым полезным занятием из всех существующих на свете. И доводы разума нам подсказывают, что знание Его заключает в себе любые другие научные знания и штудии, ибо служит основой их всех и своего рода целью, к коей устремлены все помыслы и деяния христианина; посему первое, чему должны мы дать приют в нашей душе - это желанию узнать о Христе и, по той же причине, стремлению постичь Его, ибо именно из познания рождается, вспыхивает и вырастает желание.

Ведь истинная мудрость человека заключается в его знаниях о Христе и, воистину, это самая великая и самая божественная из всех мудрость, так как постичь Его значит постичь все сокровища премудрости божьей, которые, как свидетельствует святой Павел, "сокрыты в Нем", значит постичь силу той безбрежной любви, которую питает Господь к людям, постичь Его величие и могущество, и бездну Его безграничных возможностей, и неколебимой мощи Его великую власть вместе со всеми прочими совершенствами и достоинствами, вместилищем коих является Бог и которые сильнее, чем когда-либо, проявляются и блистают ослепительным светом в тайне Христа. Сии совершенства или, по крайней мере, большую их часть мы можем постичь, ежели откроем для себя силу и значение имен, коими в Священном Писании наделил Его Святой Дух, ибо сии имена суть знаки, в коих Господь божественным образом запечатлел все, что должно изведать человеку о Христе и что способен охватить его несовершенный разум.

И вот, воскресив в памяти все, о чем шла тогда речь, я записал сей разговор на бумаге, стараясь по возможности следовать правде или хотя бы представить Вам ее подобие, а также придерживаясь той формы, в коей мне это передали, и теперь посылаю мой труд на строгий суд Вашей Милости, чьим покорнейшим слугой остаюсь во всех своих начинаниях.

   ВВЕДЕНИЕ.

Здесь говорится о предмете беседы, которая состоялась между тремя друзьями, праздно проводящими время в обители отдохновения.

Дело было в июне месяце, спустя несколько дней после праздника святого Иоанна, когда занятия в Саламанке обычно подходят к концу. Марсело - так  я назову одного из тех, о ком буду говорить, ибо имея весьма веские основания, я не желаю открывать его истинного имени и также поступлю с остальными участниками беседы, - итак, Марсело, после долгих и утомительных ученых трудов, коим он неустанно предавался в течение целого года, проведенного в Саламанке, удалился ото всех дел и, словно найдя прибежище в тихой гавани, уединился в усадьбе, которую, как Вам известно, имеет мой монастырь на берегу Тормеса; вместе с ним, дабы составить компанию и с подобными же намерениями, отправились два его друга. И вот когда они находились там уже несколько дней, случилось так, что одним утром - тем, что приходилось на праздник апостола Петра, - все трое, воздав святому необходимые почести, коих требует в сей день наша религия, вышли в сад, который начинался от самых дверей дома.

Это был большой сад, густо заросший деревьями, посаженными безо всякого порядка, но именно это и услаждало взор, особенно в эту пору и в этот час. Поэтому, войдя в него, они сперва некоторое время прогуливались, наслаждаясь прохладой, а затем сели рядом на скамьи, расположенные в тенистом месте под сенью виноградных лоз рядом с журчащим ручейком. Этот ручей спускался с холма, который находился прямо за домом, и там же за домом он втекал в сад, где, струясь и перекатываясь, весело бежал, напоминая своим журчанием смех. Их взору также открывался чудный вид на близлежащую тополиную рощу, поражающую своим великолепием и высотой деревьев. А поодаль, совсем поблизости виднелся Тормес, в ту пору еще полноводный и выходящий из берегов: он тек по долине, образуя излучину. День выдался наредкость спокойным и ясным, а час радовал прохладой. Посему усевшись, они некоторое время провели в полном молчании, а затем Сабино, - ибо так мне хочется назвать самого юного из всех, - устремив взор на Марсело и улыбнувшись, повел такую речь:

- Есть люди, которые при виде природы немеют, и такое состояние души, должно быть, свидетельствует о глубине их ума, способного проникнуть в самую ее суть, я же, как божья пташка, - вижу зелень и хочу петь или щебетать.

- Я прекрасно понимаю, отчего Вы завели об этом речь, - отозвался Марсело, - однако дело здесь не в величии ума, как Вы изволили выразиться, дабы, наверное, польстить мне иль утешить, но в свойствах, присущих нашим возрастам, и в различных душевных настроениях, кои пробуждаются и охватывают нас под воздействием этого вида: в Вас закипает молодая кровь, а мною овладевает меланхолия. Но давайте же спросим Хулиана (ибо таковым будет имя третьего), какого он склада: так же подобен птице иль сделан из иного материала?

- Я не всегда один и тот же, - отвечал Хулиан, - хотя в сей миг мне ближе настроение Сабино. И коль скоро он не может вести беседы с самим собою, взирая на красоты природы и величие небес, то пусть выскажет нам, о чем бы ему хотелось поговорить.

Тогда Сабино вынул небольшой исписанный листок бумаги и произнес:

- Вот здесь сокрыты все мои надежды и желания.

Марсело, узнавший сей лист, ибо был он написан его рукой, повернулся к Сабино и со смехом сказал:

 - По крайней мере Вас, Сабино, не слишком сильно будут мучать желания, коль в руке Вы держите надежду, и ни то, ни другое не может быть великим, ежели сокрыто в столь маленьком листочке бумаги.

- Раз они так малы - сказал Сабино, - у Вас будет меньше оснований отказать мне в столь малом.

- Каким же образом - отозвался Марсело, - и почему именно я смогу удовлетворить Ваше желание, да и в чем сие желание заключено?

Тогда Сабино развернул лист и прочитал заглавие, кое гласило: "Имена Христа", и далее читать не стал, а лишь сказал:

 - По счастливой случайности я обнаружил сей листок, принадлежащий Марсело, где, как видно, у него были выписаны некоторые имена, коими называют Христа в Священном Писании, а также места, откуда они взяты. И едва я увидел их, меня одолело страстное желание услышать что-нибудь по сему вопросу. Вот почему я сказал, что все мои желания сокрыты в этом листке бумаги. В нем же таятся все мои надежды и упования, ибо, как можно было догадаться, это вопрос, над которым Марсело долго размышлял и в котором многое изведал, вопрос, ответ на который должен находиться у него на устах. И поэтому он не сможет отговориться несколькими учтивыми фразами, которые обычно произносят, когда хотят вежливо отклонить просьбу, ссылаясь на то, что мы застали его врасплох. Так что теперь, когда у Марсело не осталось никакой возможности отказать нам, когда все мы располагаем свободным временем, а сей святой день и чудесная пора словно предназначены для подобного рода бесед, нам не составит особого труда упросить его поделиться с нами своими размышлениями, ежели, конечно, Вы, Хулиан, мне поможете.

- Ни в чем другом я не был бы столь заодно с Вами, Сабино, - отвечал Хулиан.

И вот после того, как много слов и возражений было высказано по этому поводу, ибо Марсело долго не соглашался выполнить просьбу Сабино или, по крайней мере, умолял Хулиана принять его сторону и тоже участвовать в беседе, и сойдясь, наконец, на том, что тот в свое время, когда сочтет это необходимым, вступит в разговор и выполнит сию работу, Марсело, повернувшись к Сабино, сказал:

- Коль скоро сей листок стал причиной, породившей нашу беседу, так пусть он же станет в ней проводником. Читайте далее, Сабино, и ежели вы не возражаете, мы будем строить наши речи согласно тому, что там написано, и строго следуя порядку.

- Мы придерживаемся того же самого мнения, - в один голос отозвались Сабино и Хулиан.

А затем Сабино заглянул в листок и спокойным, ясным голосом прочел следующее:

ОБ  ИМЕНАХ  В  ЦЕЛОМ.

Здесь объясняется природа и назначение каждого имени, для чего оно было создано и как обычно употребляется.

"Велико число имен, коими называют Христа в Священном Писании, ибо велики Его добродетели и обязанности, но лишь десять являются основными - они вбирают и несут в себе значения всех остальных. Эти десять имен таковы..."

- Прежде чем мы перейдем к ним, - вступил Марсело, жестом останавливая Сабино, - необходимо поговорить о вещах, которые подведут нас к этому. Необходимо, как говорят, вернуться вспять и, следуя по течению от самых истоков, сказать, что именно мы называем именем, для чего оно предназначено, зачем было создано и как его обычно употребляют. Однако и это не будет истинным началом нашей беседы.

- Но с чего же следует начать, как не с краткого изложения сути вопросов, которое у схоластов называется "дефиницией"? - спросил Хулиан.

- Как моряки, уходящие в долгое плавание и отдающие себя во власть морской стихии, прежде чем поднять паруса обращаются к небесам, уповая на их благосклонность и моля о благополучном исходе странствия, так и сейчас, в преддверии подобного же начинания я или, вернее, все мы должны попросить Того, о ком будем вести наши речи, ниспослать мне чувства и слова, подобающие речам о Нем. Ибо ежели и более ничтожные вещи мы не только не можем достойно завершить, но и начать без Господней на то воли не способны, то кто волен говорить о Христе и о таких высоких материях как Имена Христа, не будучи вдохновлен силой Его святого духа?

Потому, сознавая собственную ничтожность и все несовершенство нашего разума и словно повергнув ниц наши сердца, давайте смиренно помолимся этому свету, пробуждающему нас: да озарит божественное светило своими лучами мою душу, дабы смог я ощутить все Его добродетели и , ощутив, высказать словами как должно. Ибо без Твоей воли, Господи, разве можно истинно говорить о Тебе? Да и кто не погибнет в пучине Твоих совершенств, если Ты сам не направишь его в гавань? Так освети же мою душу, о, единственное истинное солнце! Освети ярчайшим светом, чтобы от его луча моя воспылавшая душа возлюбила Тебя, мой прояснившийся разум узрел Тебя, мои отверстые уста говорили о Тебе и возвестили, если не все, то хоть малую толику, доступную нашему пониманию, и провозглашали славу и величие Твои и ныне, и присно, и во веки веков.

И сказав это, Марсело замолк. Его же собеседники, как завороженные, взирали на своего друга. Подождав, тот возобновил свои речи следующим образом:

- Имя, если описывать его в целом, есть слово, которое вкратце заменяет собой то, о чем ведется речь и которое мы принимаем за сам предмет речи. Или, другими словами, имя является тем, что оно называет, но не в его настоящем, подлинном бытии, а в том, что у нас на уме и на устах. Вы должны уяснить себе, что совершенство вещей, особенно тех, которые доступны нашему пониманию и разумению, состоит в том, что каждая из них заключает в себе все остальные; то есть, если существует одна, то в ней одновременно присутствуют и все прочие возможные вещи. Этим они уподобляются Богу, который содержит в себе всё. И чем более они в этом преуспеют, тем ближе они к Богу, а стать подобным Ему - высочайшая цель, к коей стремится все сущее и к коей направлены самые страстные упования всех живых существ.

Таким образом, совершенство всех элементов бытия состоит в том, чтобы в каждом из нас был совершенный мир: все заключено во мне и я присутствую во всем, существую в каждой по отдельности и во всех вместе взятых вещах и храню часть их сущности в себе, благодаря чему все мы оказываемся частями этого великого механизма мироздания, и в нерушимое единство превращается многообразие его различий. И сохраняя свою самость, они смешиваются, и, оставаясь многими, не являются таковыми. Так, открывая нашему взору всё разнообразие и многообразие универсума, побеждает единство и царствует, и надо всем водружает свой престол. Вот что значит приближение создания божьего к своему Творцу, единому в трех лицах и средь многих совершенств, кои невозможно объять умом, единственному наивысшему совершенству.

Таким образом, ежели я верно объяснил, в чем заключается совершенное бытие, и естество всякой вещи действительно стремится к своему идеалу, а природа не скупится удовлетворять наши необходимые потребности, то Господь также щедро и умело удовлетворил и это наше желание, как и все остальные. И поелику вещи не могли существовать друг в друге такими, какими они были, в своем тварном и несовершенном виде, им было дано - каждой в отдельности - помимо земного состояния, которое они имели, другое, во всем подобное первому и рожденное от него, но только более возвышенное. В этом новом состоянии вещи могли бы пребывать и жить в понимании других, окружающих их вещей: одна содержала бы в себе все и все - одну. Господь приказал им превращаться в устах говорящего из понятий в слова и распорядился, чтобы они, требующие в материальном бытии каждая своего определенного места, в ином, духовном бытии могли находиться в одном месте, но по отдельности, не мешая друг другу, и, что еще более удивительно, чтобы каждая отдельная вещь могла пребывать одновременно во многих местах.

Пояснить мои слова может зеркальное изображение. Ибо ежели взять несколько зеркал и поставить их перед нами, то чело наше отразится одновременно в каждом из них, и все возникшие отражения возвратятся вместе, не сливаясь, к нашим очам, а через них проникнут в душу того, кто смотрится в зеркала. Итак, в завершение уже сказанного: все вещи живут и существуют в наших мыслях, когда мы их мыслим, и на языке и устах, когда произносим, и та же самая сущность, которую имеют они, возникает и в нас, ежели мы правильно понимаем и называем их.

Я говорю "та же самая", подразумевая подобие, хотя, как следует из моих слов, качества их различны. Вещи в своем собственном существовании обладают весом и объемом, но в восприятии того, кто их мыслит, они становятся духовными, возвышенными сущностями; одним словом, сами по себе они являются настоящими предметами, но в нашем понимании и в речи становятся отражениями этих предметов, т.е. самих себя, становятся образами, которые их замещают, выступают вместо самих вещей, а для чего это делается - я Вам уже поведал; и, наконец, сами по себе они являются вещами, а в нашем понимании и в речи представлены именами. Таким образом, ясным становится то, о чем мы сказали вначале: имя есть образ называемой вещи или же сама вещь, облаченная в новую форму; имя занимает ее место, стремясь к совершенству и единству, о чем мы уже сказали.

Известно также, что существует две разновидности или два рода имен: одни живут в душе, другие звучат на языке. Первые - это бытие вещей в мыслях того, кто их мыслит, вторые - в устах того, кто, представив их в уме, произносит и производит на свет в словах. Между ними есть одно сходство: и те, и другие являются образами и, как я уже не раз повторял, замещают предметы, которые называют. Однако есть и одно отличие: одни являются образами естественными по своей природе, а другие - искусственными. Я хочу сказать, что образ и изображение, рождающиеся в душе человека, замещают вещи согласно своему естественному им подобию, тогда как, придумав звуки, мы назначили каждой вещи свое слово, поэтому во втором случае предметы заменяются словами. Когда мы говорим об именах, обычно имеем в виду те, последние, хотя основными являются первые. Так вот мы будем вести свои речи о вторых, но устремлять свои мысли к первым.

Тут Марсело замолчал и уже было собирался продолжить свои рассуждения, как к нему обратился Хулиан:

- Мне кажется, что Вы начали от самых что ни на есть истоков и сказали все, что следовало, дабы суть вопроса стала понятной. И ежели я был достаточно внимателен, то из трех проблем, намеченных вначале, Вы раскрыли только две, а именно: что такое имя и в чем его назначение. Осталась третья - какова форма, в которую заключено имя и что нужно иметь в виду при употреблении имен.

- Прежде всего, - отвечал Марсело, - позвольте прибавить Ваши слова к уже сказанным. Что же касается третьего вопроса, то когда мы представляем себе предметы, иногда в мыслях одновременно возникает образ многих вещей, я разумею то, что появляется образ, в котором несколько вещей в остальном различных приходят к согласию и уподобляются друг другу. Иногда напротив, мыслимый нами образ - отражение единственного предмета, не соотносимое с другими. Также происходит и с именами: есть слова или имена, обозначающие многие предметы сразу. Их называют именами общими. Есть и другие, присущие только одному предмету. Как раз о них и пойдет сейчас речь. Природа и логика таких имен требуют при употреблении строго соблюдать одно правило: раз эти имена являются именами собственными, то они должны обозначать определенную характерную особенность, нечто лично присущее тому, о чем говорится; они должны рождаться и проистекать из своего собственного, особого источника. Ибо ежели имя, как мы выяснили, заменяет называемое и ежели цель его сделать присутствующим для нас отсутствующий предмет, который оно обозначает, и сделать недалеким и близким удаленное от нас, то необходимо, чтобы и звучание, и форма имени, а также происхождение и значение того, откуда оно берет свое начало, были максимально приближены и уподоблены самому владельцу этого имени, насколько вообще возможно уподобление звуков слова телу, обладающему весом и объемом.

Верно то, что сие правило не всегда соблюдалось в языках. Однако надо признать, что в самом первом языке оно соблюдалось всегда. По крайней мере Господь соблюдал его, когда наделял вещи именами, как свидетельствует Священное Писание. Ибо разве не написано в "Бытии", что Адам, осененный божественным вдохновением, нарек каждую вещь своим именем и что, какое имя было дано им тогда, такое они и носили впредь? Иными словами, каждой вещи подходило только одно единственное имя, словно она была рождена с ним, и если б его отдали другой вещи, то оно ни за что бы ей не подошло и ни в чем бы ей не соответствовало. Однако, как я уже сказал, сии подобие и сходство заключены в трех вещах: в форме, в звучании и , главное, в источнике происхождения и значения имени. Так поговорим же о каждой из них в отдельности, начав с последней.

Итак, рассмотрим сейчас подобие имени своему происхождению и значению того, откуда оно рождается. Иными словами, когда имя, данное какому-либо предмету, образуется или происходит от какого-либо другого слова или имени, тогда значение того, от чего оно произошло, должно быть приближено к чему-то присущему лишь называемому предмету, дабы производное имя, прозвучав, позволило слуху уловить и опознать образ этого самого особого свойства предмета; то есть, чтобы значение имени обладало теми же качествами, что содержатся в сущности называемой вещи. Как, например, это происходит в нашем родном языке с именем, которое обозначает лиц, наделенных властью вершить правосудие в городах. Мы называем их коррехидорами - именем, которое произошло от слова corregir (исправлять), ибо исправлять зло и несправедливость - их основная обязанность, то есть то, что более всего свойственно этой должности. Так всякий, кто слышит это слово, едва уловив его, сразу понимает, чем занимается или должен заниматься тот, кто носит сие имя. Также и тех, кто слаживает браки, мы, испанцы, зовем casamenteros (сваты), образуя слова от hacer menciуn или mentar (оглашать), так как именно они возвещают о предстоящей свадьбе, слаживают ее и оглашают. В Священном Писании такое подобие соблюдено во всех именах, которые либо были даны самим Господом, либо стали по его воле источником образования других имен. Но Господь не только строго следит за соответствием имени внутреннему содержанию называемой вещи: всякий раз, как Он наделял вещь неким особым свойством, добавляя его к уже имеющимся, Он давал ей новое имя, которое соответствовало бы этому новому качеству, как это случилось с Авраамом, с его женой Сарой, внуком Иаковом, нареченным Израилем, также с Иисусом Навином, выведшим евреев к земле обетованной, и многими другими.

- Не так давно Вы привели нам один весьма яркий пример, - вступил в разговор Сабино. - И во мне, едва я услышал его, зародилось легкое сомнение.

- Что же это за пример? - спросил Марсело.

- Имя Петра, коим нарек его Христос, как нам говорили сегодня на мессе, - ответил Сабино.

- Это так, - сказал Марсело, - и это действительно служит хорошим подтверждением моим словам. Но в чем же состоят Ваши сомнения?

- Меня смущает причина. по которой Христос дал Петру сие имя, ибо, по моему разумению, в этом должна быть сокрыта великая тайна.

- Вне всяких сомнений это великая тайна. - Отвечал Марсело, - Ибо новое, открытое всем имя было свидетельством того, что Христос наполнил самые заветные тайники его души непоколебимой твердостью духа, гораздо более великой, чем у остальных его учеников.

- Именно это и ввергло меня в сомнения, - отвечал Сабино, - ибо как мог обладать большей, чем остальные апостолы, твердостью духа тот, кто вместе со всеми отрекся от Христа с такой легкостью? Если конечно не называть стойкостью то, как скоро он давал обещания и как скоро их потом забывал.

- Это не так, - вступил Марсело, - и не стоит сомневаться в том, что сей славный муж в своей стойкости в любви и вере в Христа превосходил всех остальных апостолов. Явным свидетельством тому служит его ревность и усердие в делах, касающихся чести или же поддержки своего Учителя; и не только после того, как был осенен огнем Святого Духа, но также и ранее, когда Христос, трижды спросив Петра, любит ли тот Его более всех остальных и трижды получив утвердительный ответ, доверил ему пасти своих овец: так Христос удостоверил истинность его слов и силу той наикрепчайшей и глубочайшей любви. И то, что когда-то Петр отрекся от Христа, совсем не значит, что любой другой ученик не поступил бы также, окажись он на его месте, испуганный и трепещущий; и то, что именно Петра спросили, знает ли он Христа или нет, не значит, что остальные апостолы были тверже духом и преданней своему Учителю.

В том, что Бог выбрал святого Петра, был заложен великий смысл. Во-первых, дабы впредь был не столь самоуверен тот, кто до тех пор, чувствуя в себе силу и крепость любви к Христу, имел все основания быть уверенным в себе. Во-вторых, дабы тот, кто был назначен пастырем и своего рода духовным отцом всех верующих, познал на собственном опыте слабость духа и мог сочувствовать слабостям своих подданных и способствовать их преодолению. И, наконец, ради того, чтобы своим горьким раскаянием он заслужил бы еще большую крепость духа. И так было задумано, что потом Господь наградил Петра великой верой в себя и многие уверовали в него. Я говорю сейчас о тех, кто стал преемниками Петра на Священном Престоле, где вечно и нерушимо царили и будут царить до скончания веков истинные учение и вера.

Однако возвратимся к нашей теме: мы твердо установили, что имена, возникшие по воли Господа, обозначают ту особую, тайную сущность, которой обладает называемая вещь, и что этим они уподоблены самой вещи. Это первое, в чем проявляется подобие имени и предмета, как мы уже сказали ранее. Второе - звучание имени, то есть, всякое имя имеет следующее свойство: когда его произносят, оно звучит также, как обычно звучит то, что оно обозначает, или говорит также, если имеются в виду те, кто наделен даром речи. И, наконец, третья черта - это форма букв, коими написано имя, включающая как число букв, так и их расположение, и возникающая в нашем представлении, когда мы произносим имя. Двум последним можно найти бесчисленное множество подтверждений в языке священных книг и в самих книгах; если взять звучание имени, то нет среди слов, называющих какую-либо вещь или живое существо, такого слова, которое, будучи четко произнесенным, не донесло бы до нашего слуха либо сам звук, либо некий очень похожий на него звук.

Если же взять форму имени, то, по моему разумению, в Священном Писании сокрыто много удивительных загадок и тайн. Так к одним именам добавлены лишние буквы, дабы обозначить благосклонность Господа к тому, что они называют; у других не хватает необходимых букв, и это служит свидетельством их ничтожного и бедственного состояния. Одни слова, бывшие ранее мужского рода, но по какой-либо причине утратившие мужские свойства, приобретают также и буквы, которые мы могли бы назвать "женскими". Другие, напротив, изначально обозначая предметы женского рода, приобретают "мужские" буквы, чтобы придать им некие мужские качества. В иных словах буквы изменяют свое начертание, и становятся закрытыми открытые, а закрытые открываются и меняют свое местоположение, перемещаются и скрываются под чужой личиной и, как говорят о хамелеонах, подстраиваются под признаки, коими обладает заменяемое имя. Я не берусь приводить здесь доказательства своим словам, поскольку тем, кто подобно вам, Хулиан и Сабино, владеет этим языком, они известны и очевидны без моей помощи, ибо читаются глазами, но на слух будут восприниматься как темные и неясные.

Однако вы должны согласиться, что превыше всего стоят форма и характер букв, коими в том языке пишется имя самого Бога. Евреи называют его "невыразимым", ибо не дозволено им всегласно произносить сие святое имя, греки называют его “тетраграмматон", ибо таково число букв, из коих оно состоит. Поскольку, если мы произнесем сие имя, то увидим, что звуки, составляющие его - гласные, подобно Тому, кого оно называет, подобно Богу, который есть чистое бытие и жизнь и дух без малейшей примеси плоти и материи. И ежели мы обратим внимание на характер букв, коими оно написано, то мы увидим, что каждая может встать на место любой другой, что часто и происходит в этом языке; так каждая буква является всеми и все означают одну, и это служит точным отражением, с одной стороны, божественной простоты и, с другой, всех тех бесчисленных достоинств, коими обладает Господь. Ибо все Его совершенства заключены в одном единственном совершенстве и оно само присутствует во всех. Точно также, как божественная мудрость неотделима от Его бесконечной справедливости, ни Его справедливость от Его величия, ни величие от милосердия божьего, но и могущество, и мудрость, и любовь Господа составляют единое целое. И как бы мы ни пытались разделить и удалить друг от друга Его достоинства, в каждом будут присутствовать все; и с какой бы стороны мы их ни рассматривали, совершенства Господа едины и неделимы. О том, что это проявляется в характере букв, составляющих Его имя, уже было сказано. Однако не только характер букв, но, как ни странно, и их форма, и расположение столь же явно запечатлели в себе божественный образ.С этими словами Марсело нагнулся и маленькой, тонкой веточкой начертал на песке несколько букв наподобие этих : ùùù[1], а затем сказал:

- Так халдейскими буквами всегда изображалось сие святое имя. И вы сами можете убедиться, что сии буквы являют в себе образ числа божественных ипостасей, их полного равенства и единства сущности, ибо они имеют одинаковое написание и название. Однако оставим это.

И Марсело хотел было продолжить, но тут Хулиан решился прервать его и сказал следующее:

- Прежде чем Вы, Марсело, поведете дальше свои речи, объясните нам, как согласуется с Вашими прежними словами то, что Бог обладает своим собственным именем. Я давно хотел спросить Вас об этом, но не решался прервать ход Ваших рассуждений. Сейчас ответьте же нам: ежели имя есть образ, заменяющий того, кому оно принадлежит, то какое произносимое имя и какое понятие может стать образом божьим? А ежели не может, то почему мы называем его собственным именем Бога? И еще одно затруднение я вижу во всем этом: если имена нужны для того, чтобы с их помощью в нашем представлении возникали называемые вещи, зачем давать имя Господу, который и так всеприсутствует во всех вещах и столь глубоко проникает в них, что достигает самой их сути, наполняет собою и становится неотделимым от них.

- Хулиан, - отвечал Марсело, - Вы открыли путь для великих и глубоких размышлений, и как-бы не заслонили они то, о чем просил рассказать нас Сабино. Потому я довольствуюсь тем, что поведаю ровно столько, сколько необходимо, чтобы рассеять Ваши сомнения. И начав с последнего, скажу, что Господь действительно постоянно пребывает в нас, и Он так близок нам и так глубоко проникает в нашу душу, словно сам является ею, ибо благодаря Ему мы не только способны двигаться и дышать, но и живем, и существуем лишь по Его всевышней воле, о чем говорил еще святой Павел. Однако Он присутствует в нас таким образом, что в этой жизни никогда не обнаруживает своего присутствия.

Я хочу сказать, что, находясь все время с нами, Он бесконечно близок нам, но недосягаем для нашего зрения и понимания, чего так жаждет несовершенный человеческий разум. Поэтому пока мы, как жалкие странники, скитаемся по этой обители слез и страданий, пока Господь не обнаружил нам своего присутствия и не открыл своего настоящего лика, необходимо было дать устам нашим некое имя или слово, а разуму нашему - некий образ, каким бы несовершенным, смутным или, как назвал его святой Павел "загадочным", он ни был. Ибо как только душа вырвется из этой темницы земного существования, где она томится, погруженная во тьму, и воспарит к ясному, чистому сиянию неземного светила, Тот, кто сейчас незримо связан с нашим существом, будет связан и с нашим разумом. И тогда душа безо всяких посредников узрит Его, и станет имя Господа неотделимо от Него, и всякий будет называть Его согласно тому, что увидит и узнает о Нем.

Святой Иоанн свидетельствует нам в "Апокалипсисе", что в этом счастливом блаженстве Бог, осушив слезы своих приближенных и изгладив из их памяти всякое воспоминание о былых страданиях, вручит каждому крохотный камешек, где начертано будет имя, и лишь тот, кто получит сей камень, узнает его. И это не что иное, как свидетельство того, что Господь откроется взорам и разуму спасшихся и, воссоединившись с их существом, станет единым целым с каждым из них по-своему, и каждый будет ощущать Его своим, особым образом.

И наконец, сие тайное имя, о котором говорит святой Иоанн и которым мы назовем тогда Господа нашего, станет всем, чем будет тогда в душе нашей Господь, который, по словам апостола Павла, "будет все во всем". Так что там, на небесах, где мы узрим Его, нам не нужно никакого другого имени Бога, кроме истинного, но здесь, во мраке, где Он, хоть и находится рядом, незрим нашим очам, нам необходимо было наделить Его каким-нибудь именем. И не мы придумали его, но сам Господь, увидев наши мучения, сжалился над нами и дал сие имя, ибо милосердие Его не имеет предела.

И я склоняю свою главу перед святым Моисеем, который, описывая сотворение мира в книге "Бытия", должно быть был направляем самим Святым Духом. Ибо повествуя нам историю создания мира и поведав о многочисленных трудах божьих, он вплоть до момента сотворения человека ни разу не назвал Бога по имени, словно давая этим понять, что до того времени не нужно было Богу носить имени, но с рождением человека, который способен внять Его словам, но не способен узреть Его в своем земном существовании, стало необходимым, чтобы Господь имел имя. И так как Бог создал человека в последнюю очередь, то лишь после его появления на свет Он возжелал назвать себя и тем самым уподобиться своему творению.

Ваш следующий вопрос, Хулиан, звучал так:  если Бог - это бескрайнее море совершенств, а имя - образ того, что оно называет, то как возможно взять в разумение, что обыкновенное слово способно стать образом Того, кто не имеет пределов? Некоторые объясняют это так: поскольку имя было дано самим Богом, то посему оно должно содержать в себе все качества, коими Тот обладает; и понятие, и слово имеют божественное происхождение - они были порождены Господом, познающим себя; и сие слово, которое Он нам открыл и которое мы воспринимаем нашим слухом - знак, объясняющий то, другое, вечное и недоступное разуму человека слово, рождающееся и живущее в Нем, подобно тому, как мы, произнося устами слова, выдаем все тайные устремления нашего сердца. Однако, говоря об именах собственных, принадлежащих Богу, или о том, что данное нам слово есть имя собственное, называющее Бога, мы не имеем в виду Его настоящее имя, которое охватывает и открывает все глубины божественной сущности. Ибо велика разница между обыкновенным именем собственным и именем истинным, равным во всем самой называемой вещи. Для того, чтобы имя являлось собственным, ему достаточно из всех многочисленных свойств, присущих тому, что оно называет, обозначать какое-либо одно свойство, но если при этом оно не раскрывает точно и в полной мере все остальные, оно не может быть истинным. Также происходит и с именем Господа: хоть мы и называем Бога, но никогда не дано нам назвать Его настоящим именем, полностью охватывающим и отражающим все божественные совершенства, как не дано ясно и полно осознать Его своим несовершенным разумом; ибо все, что произносят наши уста есть знак того, что познается в душе, и нельзя объять словом то, что не смог объять ум.

И дабы возвратиться сейчас к нашей теме и к тому, что прочитал нам Сабино, я скажу, что именно в этом и сокрыта причина того, что Господь наш Иисус Христос обладает многими именами, соответствующих мудрости, величию и богатству совершенств, вместилищем коих Он является, а также соответствующими Его многочисленным занятиям и прочим благим деяниям, которые были совершены Христом ради нашего блага. И как невозможно охватить их все одним духовным взором, так еще менее возможно обозначить их одним единственным словом. Подобно тому, как мы, наливая воду в сосуд с длинным, узким горлышком, не станем лить ее всю сразу, но наполним его медленно, цедя воду тонкой струйкой, Святой Дух, зная сколь узок и скуден наш разум, не открывает нам сие величие в один миг, но как-бы предлагает познать его по частям, то приоткрывая одну сторону в одном имени, то в следующий раз показывая другую в другом имени. Посему неисчислимо количество имен, коими называют Христа в Священном Писании, ибо зовут Его Лев и Агнец, Врата и Стезя, Пастырь и Священник, а также Жертва и Супруг, а также Виноградная Лоза и Росток, и Божий Царь и Лик Господень, и Камень и Светильник, и Восток и Отец, и Мирный Владыка  и Здоровье, и Жизнь и Истина, и многими другими именами, коим нет конца. Но из всего многообразия имен, в список вошло лишь десять самых главных, ибо, как в нем написано, все остальные можно свести тем или иным образом к этим десяти.

Однако, прежде чем мы продолжим нашу беседу, необходимо уточнить следующее: поскольку Христос - это Бог, то согласно своей божественности, Он наделен именами, которые, с одной стороны, присущи лично Ему и, с другой, являются общими для всей Святой Троицы. Но о последних ничего не сказано в нашем листке, да и мы не станем их касаться, так как они относятся к собственным именам Бога. Имена Христа, о коих пойдет речь, рассматривают Христа как человека и соответствуют тем неописуемым богатствам, которые таятся в Его человеческой природе, тем достоинствам, которые сотворил в ней Господь и которые Он продолжает творить в нас по сей день. Итак, Сабино, если у Вас не возникло никаких вопросов, давайте продолжим.

ОТРАСЛЬ[2].

Здесь Христу дается имя Отрасль и объясняется, почему сие имя Ему принадлежит, а также повествуется о Его чудесном зачатии.

Первое имя на кастильском звучит как  Pimpollo (Росток, Отрасль), что на языке оригинала выглядит как Cemach, а в латинском тексте переводится иногда как Germen (семя), а иногда как Oriens (всходы, ростки). Такое имя дал Ему Святой Дух в 4 главе "Книги пророка Исайи": "В тот день Отрасль Господа явится в красоте и чести, и плод земли - в величии и славе". И пророк Иеремия также называет Его в 33 главе своей "Книги": "...и возращу Давиду Отрасль праведную и будет производить суд и правду на земле". И Захария, утешая иудеев, едва вышедших из Вавилонского плена, в 3 главе говорит так: "Я привожу раба моего, Отрасль", и в 6 главе предрекает: "Вот муж, - имя ему Отрасль".

Дойдя до этих слов, Сабино остановился, и начал говорить Марсело:

- Да будет сие имя первым, коль скоро мы решили придерживаться порядка, установленного в нашем листке. И то, что именно оно будет первым, не лишено разумных оснований, так как в нем, как мы далее сможем убедиться, отчасти заключены свойства и сам порядок появления на свет Христа и Его необыкновенного и чудесного зачатия, а ведь как раз с этого и следует начинать свои речи, ежели заводишь о ком-нибудь разговор.

Однако прежде чем перейти к тому, что значит быть Отраслью, что означает сие имя и на каком основании было дано Христу, нам надлежит выяснить, действительно ли оно принадлежит Христу, действительно ли Священное Писание называет Его так, то есть проверить, о самом ли Христе идет речь в только что приведенных местах или же нет, ибо некоторые по неверию своему иль по незнанию могут отрицать это.

Итак, очевидно, что в первом пророчестве речь идет именно о Христе как потому, что халдейский текст, являющийся одним из самых авторитетных и древних источников, в том месте, где у нас написано: "В тот день явится Отрасль Господа", говорит: "В тот день явится Мессия Господа", так и потому, что немыслимо понять сии слова иным образом. Ибо то, что некоторые говорят о правлении Зоровавеля и о благосостоянии, в коем благодаря ему пребывал иудейский народ и имеют в виду, что именно он был Отраслью Господа, о ком сказал Исайя: "В тот день Отрасль Господа явится в красоте и чести", есть ни что иное как пустые речи, когда говорят, не видя истинной сути. Ибо ежели кто прочитает все, что повествуется в священных книгах Ездры и Неемии о состоянии иудеев в те времена, то узрит лишь великие труды, великую нищету и великие разногласия и ни следа того благосостояния в земной ли жизни иль в духовной, которое на самом деле подразумевает Исайа, когда в приведенном выше месте возвещает: "В тот день Отрасль Господа явится ... величии и славе".

Но будь правление Зоровавеля и положение иудеев действительно счастливым, очевидно, что не было сие счастие столь беспредельным, как пишет о том пророк, ибо разве есть здесь хоть одно единственное слово, не передающее сего божественного и наиредчайшего блага? Он говорит: Отрасль "Господа", и слово это, прибавленное к любому другому слову того языка, неизмеримо выше делает ценность оного. Он говорит: "во славе и в величии" и, желая превознесть сию Отрасль, не смог бы он подобрать более высоких слов. Но дабы полностью рассеять все сомнения, он, как у нас говорят, тычет нас носом в тот день и час, в кои явится Господь и говорит так: "В тот день". Но в какой именно день? И нет никаких сомнений, что он имеет в виду тот день, о коем сказал чуть ранее: "В тот день отнимет Господь красивые цепочки на ногах и звездочки, и луночки, серьги, и ожерелья, и опахала, увясла и запястья, и пояса, и сосудцы с духами, и привески волшебные, перстни и кольца в носу, верхнюю одежду и нижнюю, и платки, и кошельки, светлые и тонкие епанчи и повязки, и покрывала. И будет вместо благовония зловоние, и вместо пояса будет веревка, и вместо завитых волос будет плешь, и вместо широкой епанчи узкое вретище, вместо красоты клеймо. Мужи твои падут от меча, и храбрые твои - на войне".

В тот самый день, когда Господь низвергнет величие Иерусалима руками и оружием римлян, которые разорят город и истребят его жителей, и захватят их в плен, тогда плод и Отрасль Господа, проросшая и пробившаяся на свет, достигнет неизмеримых высот своей славы и чести. Поскольку нельзя достоверно утверждать, что в годину разрушений, нанесенных Иерусалиму халдеями - а ведь могут быть и такие, которые скажут, что именно об этом возвещает здесь пророк, - вырос плод Господа, ни что оплодотворил он землю в то время, когда город пал. Посему ясно, что в ту бедственную пору ни средь тех, кто был угнан в Вавилонский плен, ни средь тех, кого победители халдеи оставили в Иудее и Иерусалиме возделывать землю, не могло быть даже самой толики названного процветания, ибо одни попали в унизительное рабство, а другие влачили жалкое существование, живя в постоянном трепете и лишенные всякой защиты, как читаем мы об этом в "Книге пророка Иеремии".

Напротив, весьма очевидно, что именно с тем другим упадком иудейского народа связывает пророк добрую славу имени Христа, и падение Иерусалима стало началом возвышения нашей Церкви. И тот, кто еще недавно был приговорен к жестокой смерти и убиен на кресте жалкими и ничтожными людьми, чье имя они жаждали смешать с грязью и стереть с лица земли, воссиял над миром и, явившись живым, во всей своей славе и величии и столь всемогущим, что подверг своих убийц суровой каре, а после положил конец царствию дьявола на земле и сокрушил его престол - языческие культы идолов, кои ему служили, - подобно солнцу, побеждающему и разгоняющему тучи, Он - единственное и наиярчайшее светило - озарил своим божественным сиянием все вокруг.

Все, что я говорил о первом пророчестве, также присутствует и во втором, взятом из "Книги пророка Иеремии". Ибо слова, обращенные к Давиду, и обещание "возрастить Отрасль праведную" есть явное свидетельство того, что сим плодом является Иисус Христос, особенно ежели принимать во внимание нижеследующие строки, в коих говорится, что сей плод "будет производить суд и правду на земле", а в этом и заключается основная работа Христа и одна из первостепеннейших целей Его пришествия, и лишь Ему одному и никому иному было суждено выполнить сию работу. Вот почему Священное Писание, упоминая о Христе, в большинстве случаев одновременно приписывает Ему эту работу, словно нечто, присущее только Ему, как, например, личный герб. Об этом мы читаем в 71 Псалме: "Боже! Даруй царю Твой суд и сыну царя Твою правду, да судит праведно людей Твоих и нищих Твоих на суде. Да принесут горы мир людям и холмы правду. Да судит нищих народа, да спасет убогого, и смирит притеснителя".

В третьем пророчестве, взятом из Захарии, сами евреи признают сие, и халдейский текст, который я уже приводил, прямо возвещает нам о Христе. Точно также следует понимать и четвертое свидетельство, принадлежащее тому же пророку. И нас не смутят строки, в коих говорится: "Он произрастет из своего корня и создаст храм Господень"[3], которые многих сбивают с толку и заставляют иным образом объяснять сие пророчество, ибо кажется им, что слова эти явно указывают на Зоровавеля, построившего храм и оставившего после себя сей славный плод за многие века до Христа. Так вот нас не смутят эти строки, но скорее напротив, укрепят и усилят нашу веру.

Ибо плодоносить и пускать побеги от самых корней или, как гласит источник, вокруг себя - сие свойство присуще Христу как никому другому. Да и не Он ли сам говорил о себе: "Я есмь лоза, а вы - ветви"? И в Псалме, который я только что приводил вам, где все, о чем бы ни шла речь, относится к Христу, разве не говорится то же самое: "Во дни Его процветет праведник"?[4] Ведь если придерживаться истины, то кто из когда-либо живших на земле грешников порождал на свет святых иль праведников? И кто когда-либо встречал плод более плодотворный, чем Христос? Так вот это, вне всяких сомнений, и имеет в виду здесь пророк, когда, назвав Христа плодом и указав на Него, как на единственный существующий плод: "Вот Муж, - имя Ему плод", и полагая, что сей плод не закончится на Нем, что Он не был плодом лишь для себя, но древом, дающим новые плоды, затем добавляет следующее: "И будет плодоносить вокруг", словно под этим он подразумевал: "Вот плод, который принесет многие плоды, ибо вокруг Него, то есть на Нем и от Него, насколько простирается земля произрастут славные и божественные плоды, коим не будет числа, и сия Отрасль обогатит мир многими незримыми ростками".

Таким образом, сие имя является одним из имен Христа и, согласно установленному нами порядку, первым из них, так что не может возникнуть по этому поводу никаких сомнений и споров. Однако в Священном Писании есть некоторые другие имена, кои подобны родным и близким сего имени, и будучи отличными по своему звучанию, при ближайшем рассмотрении оказываются сведены к единому смыслу и сходятся в едином понятии; ибо хоть пророк Изекииль и называет Его в 34 главе "именитым растением" (planta nombrada), и Исайя называет Его в 11 главе то "ветвью" (rama), то "цветком" (flor), а в 53 главе "побегом" (tallo) и "корнем" (raнz), но все эти имена по сути своей обозначают то же, что имя Отрасль иль плод. Вот это последнее имя необходимо будет объяснить более подробно, поскольку, что касается первого, то уже достаточно было приведено доказательств того, что оно принадлежит именно Христу, ежели, конечно, вы не предложите другой темы для обсуждения.

- Отнюдь нет - тотчас же отозвался Хулиан, - скорее напротив, сие имя и предвкушение сего плода заставили нас ощутить его сладостный вкус и пробудили в душе желание и соблазн вкусить его.

- Сей плод достоин быть предметом любых желаний и соблазнов - отвечал Марсело, - ибо, если не преуменьшают сейчас его достоинства мои убогие уста и ничтожный гений, он исполнен неземной сладости и столь же полезен, сколь сладок. Однако ответьте мне, Сабино, ибо мне хотелось бы побеседовать с Вами, это великолепие небес и мира, кое мы наблюдаем, и то, иное, неизмеримо большее великолепие, о котором можем лишь догадываться и которое таит незримый мир, оно всегда было таким, как сейчас, или появилось само по себе, или Господь Бог сотворил его?

- Всем известно, - сказал Сабино, - что Бог создал мир и все, что в нем находится, не используя для этого никакой материи, но лишь при помощи своей беспредельной мощи, силой которой Он заставил на месте, где прежде было ничто, возникнуть ту красоту, о которой Вы говорите. Но какие могут возникнуть сомнения?

- Никаких, - продолжил Марсело, - но скажите мне тогда вот что: все это произошло от Бога без Его ведома, как бы в результате некоего естественного хода вещей или Он сотворил мир, поскольку таковыми были Его желание и Его свободная воля?

- Также очевидно, - ответил Сабино, - что мир был создан по замыслу Божьему и по воле Божьей.

- Хорошо сказано, - сказал Марсело, - и коль скоро Вы знаете это, то также должны знать и то, что, создавая мир, Бог преследовал некую великую цель.

- Вне всяких сомнений она была велика, - отвечал Сабино, - ибо всегда, когда действуешь, исходя из собственной воли и доводов разума, преследуешь какую-либо цель.

- Но быть может Бог  таким образом преследовал свой личный интерес и действовал ради собственного возвышения? - спросил Марсело.

- Никоим образом - отвечал Сабино.

- Но почему? - спросил Марсело.

И Сабино ответил ему так:

-Потому что Бог, который сам по себе является вместилищем всех благ, ни в чем, что совершает вне себя, не может ни желать, ни ждать для себя никакого возвышения и никакой выгоды.

- Таким образом, - сказал Марсело, - мы выяснили, что Бог, будучи бесконечным и совершенным благом, создавая мир, не стремился извлечь из этого выгоду, но стремился к некой иной цели. Следовательно, ежели Он не стремился приобрести, значит, вне всяких сомнений, Он стремился отдать, и ежели Он сотворил мир не ради того, чтобы прибавить что-либо себе самому, значит, вне всяких сомнений, Он сотворил его ради того, чтобы разделить в своих созданиях сии бесчисленные блага, коими обладал. И, конечно, только такая цель может быть достойной величия Господа и принадлежать Тому, кто по природе своей есть воплощение доброты, ибо внутренняя склонность к добру, присущая Богу, вынуждает Его вершить благие дела, а ведь чем мы добрее и лучше, тем сильнее в нас желание творить добро другим. Однако ежели истинным намерением Бога в создании и устройстве мироздания было принести благо своему творению, отдав ему часть своих собственных благ, то что ж это были за блага или, вернее, какого рода были те блага, ради которых была проделана сия великая работа?

- Те же самые, коими наделил Он свои создания, как каждого в отдельности, так и всех вместе, - отвечал Сабино.

- Хорошо сказано, хоть Вы и не дали ответа на мой вопрос, - сказал Марсело.

- Но почему же?

- Потому что сии блага имеют различную степень и одни отличны от других по своей величине, - сказал Марсело, - и поэтому мой вопрос звучал так: к какому именно благу и к какой степени блага средь многих его степеней направлены в первую очередь устремления Господа?

- О каких степенях Вы говорите? - Спросил Сабино.

- Их число велико, если рассматривать сии блага отдельно друг от друга, но схоластическая Школа обычно сводит их все к трем основным видам: к естественным благам, благодати и личному единению. К естественным благам относятся те, которые были даны нам от рождения, к благодати относятся те, которыми Бог наделяет нас после рождения. А личное единение означает, что в Иисусе Христе Бог воссоединил свою божественную сущность с нашей человеческой природой. И воистину велика разница, лежащая меж этими благами. Так как, во-первых, хоть все благое, что только есть в божьей твари, было дано Господом, но Он наделил ее также некими особыми благами - естественными и неотъемлемыми от ее сути, благами, в коих заключено и ее существование, и все, что из этого вытекает. И такие блага мы называем естественными, ибо они были заложены Богом в само естество живых существ и присутствуют в них с момента рождения. Сюда относятся бытие, жизнь, разум и прочие подобные им блага. Другие же блага не были заложены Богом ни в природу живых существ, ни в свойства их естественных начал, дабы они могли проявить себя впоследствии, но Господь по собственной воле наделил ими свои создания, присовокупив к тем, что уже были даны им от рождения, и посему сии блага не являются неизменными и прочно укоренившимися в их природе, как первые, но изменчивы и непостоянны, как всепрощение, милосердие и другие божественные дары. И такие блага мы называем сверхъестественными благами благодати. Во-вторых истинно то, что сии блага были даны божьему подобию, ибо Бог наделил ими творение своих рук, а Он не может создать то, что не стремилось бы уподобиться и подражать Ему, ибо творя, Он творит по своему образу; однако, хоть это и так, между самими способами подражания лежит великая разница. Ибо существа, обладающие естественными благами, подражают в этом лишь бытию Божьему, но в благах благодати они подражают и бытию, и характеру, и манере и, если позволено так будет сказать, образу Его жизни, тем самым они становятся настолько ближе Богу и настолько крепче с Ним связаны, насколько больше это подобие по сравнению с тем первым подобием, однако в личном единении божьи твари не подражают и не уподобляются своему Творцу, но сами становятся Творцом, сливаясь с Ним в единое целое.

Здесь Хулиан, осмелившись, произнес:

- И все живые существа способны сливаться с Богом в единое целое?

На что Марсело со смехом ответил:

- Речь до сих пор шла не о количестве, а о способе. Я разумею то, что не говорил Вам, сколько именно живых существ и кто из них достигал единства с Богом, но говорил лишь о том, каким образом происходит сие воссоединение и каким образом они подражают Ему, как то: посредством природы, благодати или личного единения. Что же касается их числа, то очевидно, что в своем естественном благе все живые твари уподоблены Богу, а в благах благодати только те из них, кто наделен разумом, да и то далеко не все, но личное единение с Господом пережила лишь человеческая природа Спасителя нашего Иисуса Христа. Однако, хотя оно непосредственно осуществилось только с Его человеческой натурой путем слияния с ней божественной сущности, но тем самым Бог связал себя и с остальными своими созданиями, ибо человек стал посредником между духовным и телесным, соединив в себе оба начала и являясь, как говорили древние, микрокосмом или малым миром.

- Я все жду, когда же станет наконец ясно, к чему Вы клоните весь этот разговор, - сказал Сабино.

- Мы уже близки к цели, - отвечал Марсело, - посему я задам Вам еще один вопрос: если Бог, создавая окружающие нас вещи, стремился только к тому, чтобы связать себя с ними, и если сей божественным дар, сии узы могут достигаться по-разному, как мы только что выяснили, и если одни способы более совершенны, нежели другие, то не кажется ли Вам, что столь великий мастер, создавая столь великое творение, должен был стремиться к тому, чтобы в конечном итоге получить самые великие и самые совершенные узы из всех возможных?

- Так я считаю, - ответил Сабино.

- И самым великим делом Его рук, из всех, что уже были или еще только будут совершены, - продолжал Марсело, - явилось личное единение божественного Слова с человеческой сущностью Христа, посредством которого Бог и человек слились воедино в одном Лице.

- Не вызывает никаких сомнений, - отвечал Сабино, - что сие деяние Господа было воистину самым великим.

- Тогда - добавил Марсело, - из этого непременно следует то, что Бог создал все видимое и невидимое ради того, чтобы осуществить это благостное и чудесное единение, то есть, целью, ради которой появилось все многообразие и великолепие мира, было произвести на свет сие сочетание Бога с человеком, а точнее говоря, сие воссоединение Бога и человека, коим явился Иисус Христос.

- Непременно следует, - отозвался Сабино.

- Вот почему Христос - это плод, - сказал тогда Марсело, - и Священное Писание, называя Его этим именем, дает нам понять, что именно Христос был конечной целью возникновения всех вещей, которые были созданы и должны были служить Его благополучному рождению. Подобно тому, как у древа есть корни, которые не существуют сами по себе, равно как и ствол, вырастающий и возвышающийся над ними, но и то, и другое вкупе с ветвями и цветами, и листьями, и всем прочим, что произрастает на деревьях, - все это подчинено и устремлено к единой и самой главной цели: рождению и созреванию плода, точно также и эти бескрайние небесные просторы, кои мы созерцаем, и сонмы звезд, блистающие на них, и средь звездного хора это круглое и бесконечно прекрасное светило, озаряющее своим сиянием все вокруг, и эта земля, усыпанная цветами, и воды, богатые рыбой, животные и люди, и все наше мироздание, сколь велико и прекрасно оно есть - все это было сотворено Богом ради того, чтобы сделать человека своим Сыном и чтобы произвести на свет сей  единственный божественный плод, коим является Христос, которого мы можем назвать совместным и общим произведением всех вещей.

И подобно тому, как плод, для появления которого предназначалась сила и крепость ствола и красота цветов, и зелень и свежесть листвы, родившись, содержит в себе, в своих свойствах все то, что ради него было подготовлено древом, или, дабы быть точным, что содержит само древо, точно также и Христос, ради рождения которого Бог создал сперва крепкие и глубокие корни - первоэлементы, - на коих потом возвел сие великое сооружение - наше мироздание - со всем разнообразием,  если так можно выразиться, ветвей и листьев - все это Христос несет в себе, Он вмещает в себя и, как говорит святой Павел, обобщает все тварное и нетварное, земное и небесное, естественное и благодатное. И как мы, зная, что Христа называют плодом из-за тех совершенств, вместилищем коих Он является, заключаем, что весь тварный мир был устроен для Него, так и из самого мироустройства мы можем заключить, сколь бесценен сей плод, раз ради него вершились столь великие дела. И из величия, великолепия и характера средств, мы делаем вывод о бесконечных совершенствах, коими обладает сама цель.

Ибо если кто из Вас войдет во дворец или богатый, роскошный замок знатного вельможи, то первое, что он заметит - это величину и толщину стен, мощных и укрепленный башнями, и ряды окон. украшенных затейливым узором, и галлереи, и капители, ослепляющие взор, а затем - высокий, богато и искусно отделанный вход, а после - прихожие и многие большие и непохожие друг на друга внутренние дворы, и мраморные колонны, и просторные залы, и роскошные гардеробные, и все многообразие и разнообразие спальных покоев, каждый из которых украшен редкими, дивными картинами, и яшмой, и порфиром. и слоновой костью, и золотом. которое блестит и с полов, и со стен. и с потолков, и он увидит также многочисленных слуг. их статность и пышность нарядов, и порядок, который они проявляют в делах и обязанностях, и согласие, которое царит меж ними, и услышит также игру музыкантов и сладостные звуки музыки, и узрит богатое убранство лож и великолепие мебели, коей нет цены, а затем узнает, что неизмеримо более прекрасен и велик тот, кому все это служит; так и мы должны уразуметь, что сколь бы ни был прекрасен и восхитителен сей вид земли и неба, но бесконечно более прекрасен и восхитителен Тот, ради кого они были созданы, и сколь великим бы ни был сей вселенский храм, который мы зовем миром, а величие его не подлежит сомнению, но Христос, для рождения которого он предназначался с самого начала и которому служил и подчинялся впоследствии, и которому служит и повинуется сейчас и будет повиноваться во все времена, Христос неизмеримо выше и славнее, и совершеннее, и Он гораздо более велик, чем мы можем объять своим умом и выразить устами. И, наконец, таким видит Его св. Павел, вдохновленный и осененный Святым Духом, в своем “Послании к Колоссянам”: Он есть “образ Бога невидимого, рожденный прежде всякой твари; ибо Им создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли , - все Им и для Него создано; и Он есть прежде всего, и все Им стоит. И Он есть глава тела Церкви; Он - начаток, первенец из мертвых, дабы иметь Ему во всем первенство: ибо благоугодно было Отцу, чтобы в Нем обитала всякая полнота”.

Таким образом, Христа называют Плодом, ибо Он - плод мира, иными словами, Он - плод, ради появления которого был сотворен и устроен наш мир. И посему Исайа, с нетерпением ждущий Его рождения и зная, что и небеса, и природа живет и существует ради этого плода, взывает: “Кропите, небеса, свыше, и облака да проливают правду; да раскроется земля и приносит спасение...”[5]

Однако не только по причине, о которой мы вели речь, Христа называют плодом. но также и потому, что все то, что есть истинно плодотворного в людях - я разумею Плод, достойный того, чтобы предстать пред  всевышнем Судией и занять место на небесах, - не только рождается в них благодаря этому плоду - Иисусу Христу, - но также отчасти является самим Христом. Ибо святая справедливость, разлитая в праведных душах, как и прочие добродетели и святые дела, кои рождаются от нее, и, родившись, впоследствии укрепляют ее, есть ни что иное как образ и живое подобие Иисуса Христа, и сие подобие столь явно, что даже носит в Священном Писании имя Христа, как это происходит в “Послании к Колоссянам” св. Павла, где тот, наставляя нас , призывает облачиться во Христа, ибо праведная и святая жизнь есть образ самого Христа. И по этой причине, как и потому, что Христос ниспослал свой дух, дабы исполнились им души правоверных христиан, каждый из них носит имя Христа, и все вместе они являются Христом.

Так об этом свидетельствует св. Павел: “Все вы, во Христе крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного, нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе”. И в другом месте: “Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!” И призывая римлян вершить благие дела, он говорит им следующее: “...итак отвергнем дела тьмы и облечемся в оружия света. Как днем, будем вести себя благочинно, не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа...” Он же, обращаясь к Коринфянам, поясняет, что все Христосы вместе составляют единого Христа: “Ибо как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, - так и Христос”.

Здесь, как заметил бл. Августин, св. Павел не говорит “таков Христос и его члены”, подразумевая подобие, существующее между ними, но говорит “таков Христос”, дабы показать нам, что Христос, наша глава, присутствует во всех своих членах и что и члены, и глава составляют единое целое - Христа, что по возможности мы рассмотрим более подробно в дальнейшем. А сейчас вернемся к тому, о чем шла речь, и к тому, что подводит итог всему сказанному ранее: сколь справедливо Христа называют Плодом, ибо все благое и ценное, что заключено в людях и процветает в их душах, является Христом и дано Христом, поскольку рождено от Него и поелику стремится уподобиться и подражать Ему, как уже говорилось. Вот мы и обсудили все. что касается этого вопроса, и Вы, Сабино, можете продолжить чтение Вашего листка.

- Постойте, - вступил Хулиан, жестом останавливая Сабино, - ведь если мне не изменяет память, Вы, Марсело, еще не все поведали нам из того, что пообещали: Вы забыли рассказать о необыкновенном и чудесном зачатии Христа, которое, как Вы сказали, несет в себе Его имя.

- Это так, и Вы, Хулиан, верно поступили, напомнив мне об этом, - ответил Марсело. - Вас интересует следующее: сие имя, которое мы иногда переводим как Отрасль, а иногда как Плод, в языке оригинала означает не просто плод, но плод особенный: выросший сам по себе и не требующий ни специального труда, ни особого ухода. И это говорит нам о двух вещах. Во-первых, о том, что в мире не существовало ничего сколько-нибудь ценного и значимого. созданного руками человека, что заслужило бы столь высокую честь: произвести на свет сей удивительный плод. Во-вторых, это означает, что пречистое, святое чрево, родившее этот плод, не знало мужчины, но лишь добродетели и славу Господа нашего.

При этих словах Хулиан пододвинулся ближе к Марсело, наклонился к нему и, весело глядя, произнес:

- Сейчас я вдвойне рад, что напомнил Вам, Марсело, о том, что сами Вы позабыли, ибо для меня будет великой отрадой узнать, что факт девственной чистоты и непорочности нашей Матери и Владычицы засвидетельствован в древних текстах и пророчествах, как требует того здравый смысл.  Ибо коль скоро в них сообщается о событиях малых и незначительных задолго до того, как они произошли, то невозможно, чтобы они умолчали о столь великом таинстве. И если Вам придут на ум некоторые места, в коих говорится об этом, а они непременно должны прийти Вам на ум, то я был бы несказанно рад услышать их из Ваших уст, ежели, конечно, это не составит Вам большого труда.

- Ничто не будет для меня менее тягостным - отвечал Марсело, - чем вести речи во славу моей единственной заступницы и Владычицы, и хоть таковой она является для всех живущих, но я дерзнул назвать ее своею личной заступницей, ибо с самого раннего детства я поручил себя ее покровительству. Вы, Хулиан, ничуть не ошибались, считая, что священные книги Ветхого Завета не могли умолчать о столь удивительном событии, касающемся столь важных лиц. Верно, что об этом говорится во многих местах Ветхого Завета словами, ясными для тех, кто обладает истинной верой, но несколько темными для тех, чьи сердца ослепило неверие, наряду со многими другими вещами, имеющими отношение к Христу, который, по словам св. Павла, есть “тайна сокрытая в веках”; и бесконечна справедливость Господа, возжелавшего сокрыть сию тайну, дабы наказать сей неблагородный народ за его великие прегрешения, наслав на него слепоту и невежество в столь важных вещах.

Итак, возвращаясь к Вашей просьбе, самым ярким примером, по моему разумению, является свидетельство пророка Исайи, которое мы уже приводили ранее: “Кропите, небеса, свыше, и облака да проливают правду...” Здесь, как Вы видите, хоть и говорится о рождении Христа, как о растении, взошедшем в поле, однако не упоминаются ни плуг, ни мотыга, ни обработка земли, и только небесам, облакам и земле пророк приписывает Его рождение.

Воистину, ежели кто захочет сопоставить слова Исайи со словами, коими обращается архангел Гавриил к благословенной Деве Марии, то увидит, что они мало чем отличаются друг от друга и нет меж ними великой разницы:  то, что Архангел выразил точными словами, так как возвещал о непосредственно происходящем событии, Исайа передал образно, при помощи метафоры, согласно общему стилю пророчеств. Там Ангел сказал: “Дух Святый найдет на Тебя...” Здесь Исайа говорит: “Кропите, небеса, свыше...” Там Ангел просит, чтобы сила Всевышнего осенила Ее. Здесь Исайа молит облака пролить правду. Там говорится: “...и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим”. Здесь: “...да раскроется земля и принесет спасение...”[6] И дабы окончательно развеять все наши сомнения, он после добавляет: “...и да произрастет вместе правда. Я, Господь, творю это”[7]. Ибо он не говорит: “Я. Господь, творю ее”, тем самым подразумевая правду, которая должна произрасти вместе со Спасением, но говорит: “Я творю это”, подразумевая Спасение, то есть Иисуса, так как именно имя Иисус стоит на этом месте в оригинальном тексте. И он говорит: “Я это творю”, приписывая себе сотворение и рождение сего великого блага и спасения, и сообщает об этом, как об удивительном и единственном в своем роде событии, и говорит: “Я, Я”, словно хочет этим сказать: “Я сам и никто иной”.

Также подтверждает сию истину и сама манера, коей возвещает о Христе в 4 главе своей “Книги” тот же пророк, который, используя все те же образы растения, плодов, даров природы, не называет иных причин Его рождения, кроме Бога и земли, то есть, указывает на Деву Марию и святого Духа. Ибо, как мы видим, он Говорит: “В тот день Отрасль Господа явится в красоте и чести, и плод земли - в величии и славе”. Однако, кроме пророчеств Исайи, существует одно место в 109 Псалме, несколько темное в латинском переводе, но в оригинале ясное и столь очевидное, что ученые мужи древности, жившие задолго до пришествия Христа, узнали оттуда и засвидетельствовали в своих трудах, что Мать Мессии должна непорочно зачать от Бога и без мужчины. Ибо дословно там говорится следующее: “... из чрева прежде денницы подобно росе рождение Твое”. И не одно, но почти каждое из этих слов открывает нам и снимает покровы с тайны, о коей я вам говорю. Поскольку, во-первых, ясно, что в этом Псалме пророк обращается к Христу, а, во-вторых, не менее очевидно то, что в этом отрывке он имеет в виду зачатие и рождение Христа, и слова “чрево” и “рождение”, последнее из которых мы можем перевести, согласно его значению в языке оригинала, как зарождение, раскрывают это в полной мере.

Но то, что Бог один, без участия человека, был творцом сего божественного и необыкновенного плода в девственном и пречистом чреве Владычицы нашей Девы Марии, прежде всего следует из слов: “... во благолепии святыни”[8]. Словно пророк хотел сказать, что Христос будет зачат не в греховном пылу плотских утех, но в святом благолепии небес, не средь непристойного разгула страстей, но в атмосфере святости и духа. Кроме того, все, что далее говорится о “деннице” и “росе” выражает то же самое, только более изящным образом. Ибо ежели раскрыть смысл этого скрытого сравнения, то оно будет звучать так: “во чреве (подразумевается “во чреве твоей матери”) Ты будешь зачат на заре”, то есть, подобно тому, как на заре все произрастает благодаря лишь росе, павшей с небес, но не труду и поту людскому. И последнее, дабы подвести итог сказанному, пророк добавляет “...и подобно росе рождение Твое”. Так, уподобив ранее зарю материнскому чреву и учитывая, что на заре выпадает роса, делающая почву плодородной, он распространяет сие сравнение и на силу, дающую жизнь плоду и также называет ее росой.

Ведь истинно, что так и называется во многих местах Священного Писания сия живительная и возрождающая сила, коей Господь сначала зачал тело Христово и коей потом, после Его смерти оживил и воскресил Его, и коей впоследствии в миг всеобщего Воскресения вернет жизнь и нашим истлевшим телам, как гласит 26 глава “Книги пророка Исайи”. Посему Давид говорит Христу, что сия роса - сила, создавшая Его тело и давшая Ему жизнь в девственном чреве Богоматери, - не проникла в Ее святое чрево извне, но сам Господь оплодотворил его. Ибо очевидно, что именно Господь создал  тело и естество человека, в кои облачилось Его Божественное Слово, воплотившись в пресвятом чреве Девы Марии. И поэтому, дабы и мы могли постичь сие, давид говорит, что Христос принес с собой росу рожденья своего[9]. Кроме того, точно также как мы говорим здесь “рождение”, мы могли бы сказать “младенчество”, что, хоть и о значает то же самое, но одновременно указывает на то иное, плотское бытие, которое обрел Христос во чреве Богоматери, и в этом бытии он сначала был ребенком, затем стал юношей, а затем превратился в прекрасного мужчину, наделенного всеми совершенствами, в то время, как в ином, вечном бытии, которое дал  Ему  Бог, он родился Богом - вечным, совершенным и во всем равным своему Отцу.

Еще о многом я мог бы поведать вам, но придется остановится на этом, ибо иначе нам не хватит времени на все остальное, и я хочу закончить свою речь словами, коими говорит о Христе Исайа в 53 главе: “... Он взошел перед Ним как отпрыск и как росток из сухой земли”. Ибо, несмотря на то, что пророк возвещает о Христе в своей обычной темной и образной манере, он не смог бы подобрать более ясных слов, чем эти. Он называет Христа “ростком” (порослью) и. назвав Его так, развивает образную нить и называет Пресвятую Деву Марию землей, а назвав ее так и желая подчеркнуть, что Она зачала без мужчины, он находит лучшее слово из всех, способных передать сей смысл, и говорит, что земля была сухая.

Теперь, ежели Вы, Хулиан, не возражаете, Сабино может продолжить чтение.

- Продолжайте, Сабино, - отозвался Хулиан.

И Сабино прочел:

ЛИК  ГОСПОДЕНЬ.