В нынешнем Сейлеме ведьмовский дух почти напрочь выветрился. Хотя память о трагедии, разыгравшейся тут без малого три столетия назад, время от времени все еще вспыхивает в самых различных местах, отдаленных от захолустного американского городка на берегу Массачусетсского залива тысячами километров. ...Когда выезжаешь из Бостона на северо-восток, то где-то на исходе тридцатой мили обязательно проскочишь стандартный указатель на Сейлем. Но вот рядом с ним установлен поистине диковинный дорожный знак, возле которого не притормозит лишь чересчур спешащий водитель: стилизованное изображение ведьмы на помеле и надпись на стрелке: "Место исторического процесса - 10 миль". Знак установлен жителем Сейлема Джоном Бересфордом Хэтчем - город словно пытается обратить в шутку свою явно не веселую всемирную славу. 

Вот ведь напасть!.. Оставаться бы Сейлему исторической достопримечательностью Новой Англии (основанный в 1626 году, он гордо несет славу одного из древнейших городов Соединенных Штатов), так нет же - настоящее бедствие обрушилось на сонный городок на шестьдесят седьмом году его благонамеренного существования. 

Сегодня о наваждении напоминает разве что причудливый дорожный знак да единственный в своем роде "Музей охоты на ведьм". Даже мрачновато звучащий на слух Ведьмин холм, на котором разыгрались финальные эпизоды трагедии, и тот ныне застроен - земля стоит денег, не до туристской экзотики... А в остальном это типичный "исторический" городок, ухоженный и чистенький, привычный к туристским набегам,- уютная гавань с рыбацкими лодками, обязательные для этих мест старинные кирпичные дома с черепичными крышами и затейливыми ставенками на окнах, какая-то "декоративная" брусчатка, которую не берут ни время, ни колеса современных автомобилей. Не нарушаемый ничем покой города-музея. 

Да, в Сейлеме почти триста лет тому - с января по начало октября 1692 года - судили ведьм. Ничего экстраординарного,по меркам того времени, эка невидаль. И только некие особые обстоятельства, подноготная процесса, что нежданно-негаданно принес всемирную славу богом забытой дыре, заставляют нас сегодня расширить границы "сейлемского феномена". 

Охота на ведьм. Процессы над ведьмами... Да чепуха это: все было как раз наоборот! И в Сейлеме, и позже в других городах и весях - это ведьмы охотились на людей. Или, как сказал бы - и сказал! - Достоевский, бесы. 

Давняя история? Посмотрим. 

Двадцатый век закономерно увидел в тогдашнем разгуле кровавых страстей генеральную репетицию его собственных ужасов. Сколько самых экстравагантных толкований вызвал к жизни Сейлем, в их числе психоаналитические и психопатологические "версии"! Однако до недавних пор общепринятым объяснением остается следующее: разгул религиозного фанатизма, последний, быть может, рецидив оставленной переселенцами-пуританами за океаном матушки-Европы. Так думали почти три столетия, пока кому-то не пришло в голову посмотреть на феномен не с религиозной, а с приземленно социальной точки зрения. 

Однако хорошо ли нам известна каноническая "редакция" сейлемской драмы? Наши публицисты сотни раз, к месту и не к месту, поминали пресловутую охоту на ведьм. Но все как-то без должной конкретики, скороговоркой... 

Итак, попробуем восстановить мрачную хронику чуть менее бегло, чем это делалось в нашей печати до сих пор... 

Появление ведьм 

В преддверии XVIII столетия ведьмы начали выходить из моды. Вера в них дотлевала в сознании жителей Старого и Нового Света, и отдельные вспышки фанатизма общую тенденцию не меняли: на дворе - век промышленной революции, прогресса, расширения границ познания! 

Американская колония Новая Англия, по преимуществу пуританская, оставалась одним из тщательно поддерживаемых очажков сопротивления наступавшему прогрессу. Для пуритан повседневная жизнь была непрестанным борением божественного и дьявольского начал, сатана же, известное дело, строит козни прежде всего с помощью ведьм и колдунов. Поэтому законы Новой Англии признавали ведовство преступлением пострашнее убийства и поджога; к тому же на дьявола так легко было списывать все тяготы пионерского быта. 

Видную роль в организации местной "идеологической жизни" играло воспитание детей. Нравственный ригоризм превращал их в домашних узников, запрещал шалости, подвижные игры, громкий смех. Детям с малых лет внушали, что грех соприроден людям, что тесны врата и узок путь к вечному спасению... Особенно опасной для детской психики была зима: белая тягучая пустыня без Рождества, Санта-Клауса и каких бы то ни было намеков на приход весны. 

В семье сейлемского пастора Сэмюэла Пэрриса начало года 1692 от Рождества Христова оказалось особенно безрадостным. Его девятилетняя дочь Бетти и племянница Абигайл Уильяме, двумя годами старше, остро переживали распри своего отца и дяди с прихожанами. Дело в том, что недоучка Пэррис возглавил приход, в коем верующие прогнали уже трех священников и не особенно церемонились с четвертым. Пэррис-то думал всем заправлять в одиночку в этом захудалом приходе, а вышло иначе: молодому пастору, и без того злобному и нетерпимому, пришлось вести настоящую войну со своей паствой. 

В душном детском мирке, где были запрещены добрые феи и Робин Гуд, мысли невольно вращались вокруг сатаны и его воинства. Совсем недавно девочки прочитали книгу богослипа Коттона Мэзера из Бостона о случаях ведовства в Массачусетсе (в колонии за все годы были казнены три ведьмы, еще сорок четыре человека подозревались в ведовстве). И в январе с Бетти стало происходить неладное. Апатия сменялась приступами неоправданного раздражения. Вскоре у нее начались припадки - девочка подолгу билась в судорогах, что-то выкрикивая, плача, смеясь... Через несколько дней болезнь перекинулась на Абигайл. 

Первым роковое слово обронил местный эскулап; дабы не расписываться в своем бессилии, он со значением произнес: "Тут не обошлось без нечистой силы!" На самом деле девочки уже месяц страдали тем, что современная медицина диагностирует как подростковую истерию - невроз подавленных желаний, попытку привлечь к себе внимание взрослых, выделиться и т. п. Особый признак истерии - некоторое облегчение после припадка; вот и Бетти с Абигайл после конвульсий вставали бодрыми и свежими, как после душа. 

Внезапно те же симптомы объявились у их двенадцатилетней подружки Энн Потнэм. Служанка Пэрриса, негритянка Титуба, взялась тайком проверить, не бесовские ли это козни. Она облила кусок мяса мочой девочек, сожгла его, а пепел скормила собаке. Об этом узнали сперва соседи, а потом и хозяин дома. Пэррис пришел в ярость: ворожба у него под боком! Он накинулся на Бетти и Абигайл с расспросами, а девочки, как по команде, рухнули на пол и забились в судорогах. Бетти уже начала синеть, как вдруг с ее губ сорвалось: - Ти-ту-ба! Это она! 

29 февраля, - как на грех, високосный год! - судебный пристав препроводил Титубу в тюрьму, расположенную в нескольких милях от Сейлема. Служанке не пришлось долго скучать в камере. Абигайл выкрикнула во время припадка еще два имени - сначала нищенки Сары Гуд, а затем добропорядочной фермерши Сары Осборн. 

Допрос при огромном стечении публики вели в молельном доме шериф Корвин и судья Готорн. Они полистали книги по ведовству, посоветовались с бостонскими проповедниками и прибыли на следствие с убеждением, что налицо три неоспоримых доказательства связи человека с дьяволом. Задержим внимание на этих неподражаемых образчиках тогдашнего судопроизводства (тогдашнего?). 

Итак, перед судом предстала Сара Гуд. Девочки-кликуши объявили ее ведьмой - первое неоспоримое доказательство. Стоило несчастной нищенке войти в церковь, как девочки одна за другой повалились на пол и стали извиваться в корчах. Значит, ведьма мстит им за разоблачение (хотя, заметим мы, какой ей резон делать это перед лицом следствия?) - второе доказательство. Кликуши, придя в себя, поведали, что им являлся фантом Сары Гуд и мучил их. Третье! 

И девочки, и следователи зачитывались одними и теми же книгами про ведьм, особого разнообразия в литературе того времени не наблюдалось. Немудрено, что следствие услышало то, что ожидало услышать. Отныне и на многие месяцы вперед установилась единая схема опознания ведьмы: указание маленьких доносчиц; припадки у них во время очной ставки; наконец, "факт" явления девочкам фантома обвиняемой. 

Ни глуповатая Сара Гуд, ни речистая Сара Осборн вслед за ней не смогли доказать, что не желали вреда соседским девочкам. Запирательство обвиняемых судья Готорн оценил как проявление злой воли. 

Ход разбирательства нагнал страху на Титубу, и она сразу же призналась в том, что является ведьмой, летала на метле на шабаши, глумилась над Бетти и Абигайл и делала иные гнусности, известные всем из ведовского фольклора. Но более других признание Титубы потрясло самих юных кликуш. Ведь лишь негритянку они с чистой совестью могли назвать колдуньей, ибо сами пользовались ее ворожбой! 

Титуба могла выдать врушек, но не посмела: правду из ее уст сочли бы непростительным поклепом. Поэтому она не только подыграла юным кликушам, признав обеих Cap сообщницами, но и добавила, что на шабашах бывало еще шесть неизвестных ей ведьм во главе с "нездешним высоким мужчиной"! 

Только-только сейлемцы облегченно вздохнули - три ведьмы изобличены, дьявол в их городке посрамлен,- как вдруг оказалось, что адово воинство атаковало Сейлем всерьез и осада предстоит долгая... Судья Готорн убедился в виновности троицы и вернул их всех в тюрьму. 

Суд и казнь "ведьм" могли бы отрезвить сейлемцев. На беду март - апрель в колонии пришелся на период безвластия: ждали приезда из Англии нового губернатора, который должен был назначить новых судей, согласно недавней королевской хартии, ущемлявшей самоуправление пуритан. Ну а безвластие - это прежде всего безволие и безответственность: старые законники от серьезных дел попросту уклонялись, как могли. 

Отныне нашим кликушам незачем было излечиваться. "Мученицы" стали героинями дня, их не просто слушали с почтением - их боялись. А припадки для самих девочек стали восхитительными праздниками непослушания, дерзости, своего рода эмоциональной оргией: хулигань, хами взрослым, бей их, ругайся - все спишут на болезнь. 

Титуба объявила на следствии семь страшных вакансий. Замещения их не пришлось долго ждать. Слово и дело... 

Шабаш 

23 марта охота на ведьм вступила в новый, еще более зловещий этап. Арестовали саму Ребекку Нэрс - "матриарха" разветвленного рода Нэрсов, которые благодаря уму и трудолюбию поднялись из голытьбы до столпов сейлемского общества. Ребекка уже удалилась от дел, читала только Библию, да столь истово, что сама приобрела повадки и речь древних пророчиц. Как? И она - тоже?! 

Первым дерзкая мысль пришла чете Портеров, известным в общине лентяям и завистникам. Они явились к хворающей Ребекке и деликатно осведомились, не она ли мучит невинных деточек. Больная указала им на дверь. Но Портеры вошли в роль ищеек и отправились к Пэррисам. На вопрос о Ребекке Нэрс обе девочки удивленно молчали. Они, конечно, терпеть не могли чопорную старуху, кичившуюся добродетельной жизнью и успехами своего многочисленного семейства. Но оболгать ее - на такое их умишки пока не смели посягнуть. 

Пока... Недолго оно длилось, это "пока". Первой оценила ситуацию Абигайл. Она забилась в привычных конвульсиях: "Да, она - Ребекка Нэрс! Мучит! Нас!" Девочки уже научились не просто корчиться на полу, а разыгрывать целые хореографические миниатюры. Чтобы показать свою полную зависимость от воли ведьмы, они принялись повторять все ее жесты. Зрители зачарованно наблюдали, как сразу пять-шесть юных "стукачек", словно марионетки, подражают старухе Нэрс, слывшей образцом добродетели на протяжении десятков лет. Силен дьявол! Женщины рыдали. Не плакала одна Ребекка. Позор высушил ее глаза. Но именно этот "неплач" стал решающим доказательством ее вины. 

И тут прозрела Энн Патнэм. Эта девочка жила с полупомешанной матерью, которая "общалась" со своими многочисленными умершими детьми и заставляла дочь тоже "видеть" их и "разговаривать" с ними. Немудрено самой стать припадочной! И вот Энн опознала в Ребекке убийцу своих братиков и сестричек и других детей - числом четырнадцать! 

...Как это не раз случалось потом, в разгар оголтелой охоты на ведьм - в любой стране и в любую эпоху - сейлемцы в ажиотаже позабыли, что весна в разгаре, что должно пахать и сеять. Но куда там: даже война с индейцами не съедала столько времени и сил! В разгар войны кто-то по-прежнему пахал, пусть и с мушкетом за плечом; иное дело - вихрь ведьминой охоты. Кто "топил" соседей, кто выручал своих присных и друзей. Допросы тянулись днями, в промежутках сейлемцы сновали от дома к дому - поглазеть на очередной припадок юных кликуш или арест новой ведьмы. Заманчиво было совершить экскурсию по тюрьмам округи, где за грош пускали в камеры разглядывать и дразнить сатанинское отродье. Немногие доброхоты подкармливали невинно заключенных... 

В Сейлем прибыл прежний глава прихода преподобный Лоусон. При нем охота на ведьм взыграла с пущей силой. И с большим бесстыдством - Лоусон разыскивал ведьму, которая три года назад уморила его жену и дочь, и готов был спалить хоть весь ненавистный Сейлем. (Между прочим, своей агрессивностью он спас собственную жизнь, ибо никому в голову не пришло назвать его самого колдуном; его же предшественника скоро повесят...) 

Засадив за решетку Ребекку Нэрс, сейлемцы переступили невидимый порог. Посыпались доносы на самых богатых и уважаемых жителей. В проповеди пастора Лоусона этому было дано теоретическое обоснование: дьявол лишь шалит с никчемными членами общины, цель его - подорвать устои Сейлема, соблазнить самых достойных граждан, с безупречной репутацией. 

Впору было, конечно, задаться простым вопросом: как же Сейлем строился, рос и процветал, если даже лучшие его люди давно предались дьяволу, стали "врагами христовыми"? (До "врагов народа" еще дойдет черед лет через двести пятьдесят!) Этого Лоусон не объяснял. Не было нужды. Когда разыгрывается шабаш доносительства, единственным значимым качеством "юриспруденции" становится скорость: прав тот, кто быстрее донесет на соседа. 

Юные кликуши стали отныне привычным инструментом в руках Пэрриса и его присных. При девочках называли фамилии неугодных людей и ждали реакции. А из разговоров взрослых маленькие "стукачки" извлекали знание того, кто ненавистен Пэррису и их родителям. Неудивительно, что семьи последних стали самыми могущественными в приходе. Трудно сказать, был ли сам преподобный Пэррис маниакальным убийцей или каким-то уж невероятно хладнокровным циником-карьеристом; скорее всего он искренне полагал, что любое выступление против него сродни сговору с сатаной. Перед пастором заискивали, его проповедями восхищались, льстивые языки возводили его в ранг отца-спасителя Сейлема. А если девочки ненароком называли не ту фамилию, взрослые пропускали ее мимо ушей: путают что-то, дьявол их искушает! 

Начиная с мая эпидемия стала быстро распространяться по всей округе. Кликуш стали вывозить в соседние поселки для выявления тамошних ведьм. Из Сейлема девочки до того никуда не выезжали, никого в окрестности не знали, словом, им приходилось стараться особенно усердно... Побывала эта жутковатая девичья "чрезвычайная комиссия" и в соседнем поселке Эндовер, где ловля ведьм достигла почти тех же иррациональных размеров, что и в Сейлеме. 

Но... в Эндовере произошла осечка, и вакханалия "ведьмомании" захлебнулась. В общем из-за пустяка. 

Среди моря беззакония голоса одного человека оказалось достаточно, чтобы споткнулся, а затем и вовсе остановился адский механизм. Уже добрые полсотни жителей поселка сидели в тюрьме, когда неожиданно местный торговец, очередная жертва доноса, успел подать встречный иск на доносчика, обвинив того в клевете и требуя компенсации ущерба размером в тысячу фунтов! Разбор иска растянулся на годы, зато непредвиденная выходка торговца в самый разгар шабаша так напугала стукачей-энтузиастов, что они утихомирились. Господи, как же мало порой нужно! Пока не поздно - восстань, даже в гордом одиночестве... Увы, локальный "всплеск законности" в Эндовере так и остался во всей этой истории лишь анекдотической случайностью. 

В самом же Сейлеме шабаш меж тем разгорался. И там не обошлось без конфузов. Скажем, Абигайл и еще три свидетельницы посреди корч вдруг объявили ведьмой... жену шерифа. Что тут началось! Век был не наш, не двадцатый, архаичная эта охота на ведьм еще удерживалась в каких-то иерархических рамках... И судья Готорн грубо одернул нахалку. Абигайл немедленно извинилась. Ее извинение достойно того, чтобы увековечить его в истории: "Это мы для потехи!" 

Слова занесены в протокол и забыты. Забыты! У наставников молодежи в пуританском Сейлеме не хватило соображения вот именно в этом месте всполошиться. Как это - для потехи?! И ужаснуться, и, может быть, вовремя дать задний ход процессу... Не всполошились. 

Да и до тонкостей ли английской юриспруденции (а за три поколения в Новом Свете достижения ее во многом поблекли) было судье Готорну, который не столько допросам уделял свое драгоценное время, сколько конфискациям имущества подозреваемых! Приговора суда обычно не ждали: распродажа и попросту растаскивание барахла начиналось сразу же после ареста. Результаты этого простодушного грабежа сказывались на благосостоянии судьи, шерифа, приставов и сторонников Пэрриса, скупавших скот и строения по дешевке. 

Однако и бедняков не оправдывали - ведь сам донос по сути уже был приговором. Выпустили только слепого и глухого столетнего старика - не из человеколюбия, разумеется, а просто за невозможностью вести следствие. Ибо еще один исторический опыт сейлемской трагедии заключается в том, что чем больших размеров достигает произвол и беззаконие, тем более лакомыми для творящих его кажутся внешние аксессуары нормального следствия. Очные ставки, тщательно пронумерованные и подписанные обвиняемым протоколы, личное признание им вины... Этот опыт пошел впрок многим будущим следователям-ведьмоведам. 

Зато другой урок, к сожалению, был проигнорирован всеми последующими пэррисами и готорнами, а также добровольными стукачами - юными и зрелыми. Урок заключался в том, что затеянная охота на людей со временем неизбежно принимает необратимый и никаким режиссерским умом не предсказуемый характер. Охота опьяняет и мутит разум, и попасть под "пулю" может отныне кто угодно. В том числе и сам охотник, тем более загонщик... 

Но об этом чуть позже. Пока же охота в Сейлеме шла на славу. Она выкашивала тех, кто рисковал заступиться за жену, мужа, родителей, просто добрых знакомых. Многие семьи целиком оказывались в тюрьме - так удобнее было конфисковывать их скарб. 

Конечно, репрессии прежде всего пожирали тех, кто против них выступал, да не так хитро, как тот торговец из Эндовера. На этом этапе охоты, когда она только разгулялась, протест смельчаководиночек был самоубийствен. Когда мы знакомились с материалами этого древнего процесса, нас потрясла леденящая душу динамика страха. Петицию в защиту Титубы, Сары Гуд и Сары Осборн подписали сто сейлемцев. Некоторое время спустя в защиту Ребекки Нэрс отважились открыто выступить всего пятьдесят... А затем в течение долгих месяцев в Сейлеме ничего, кроме доносов, не подписывали. 

Главный процесс 

Но и в рядах малолетних очернительниц началась склока, борьба за славу, споры, кто корчится артистичнее. Девочки начали доносить друг на друга. Половина стукачек перебывала в тюрьме, но одних выпустили по протекции Пэрриса, другие признали себя ведьмами, и их все равно выпустили, чтобы исправно стучали и впредь. 

В этом месте повествования, конечно, неизбежны вопросы. Наши вопросы, жителей многострадального и далеко ушедшего вперед по сравнению с "первым опытом" в Сейлеме века. Почему попавшихся маленьких доносительниц отпустили - не вписывалось их осуждение в "сценарий"? Не названа еще была главная жертва? И как в этом случае связать подобную щепетильность с общепринятой версией о "религиозном фанатизме"? 

Героя "главного процесса" (как рано поняли важность его!) разыскали быстро. Наконец согласными усилиями выявили и заправилу дьявольской свистопляски в Сейлеме, того самого "высокого нездешнего мужчину", о коем обмолвилась Титуба. 

Им оказался бывший пастор Сейлема, преподобный Берроуз. Десять лет назад паства не оценила его красноречия и добросердия, и все же Пэррис подозревал, что прихожане с запоздалой жалостью вспоминают Берроуза. И некоторые, может быть, хотели бы даже видеть его на месте Пэрриса. Знакомо, правда?.. 

О Берроузе в доме нынешнего пастора говорили сквозь зубы уже давно. Не диво, что Энн Патнэм, подруга Бетти и Абигайл, наконец уяснила, кто есть главный колдун! И старика Берроуза выхватили прямо из-за обеденного стола в далеком приходе, где он теперь вел службы. Хоть и преклонных лет, но этот мускулистый коротышка любил прихвастнуть своей недюжинной физической силой. Что и составило главный предмет обвинения: доносчики показали, что видели, как много лет назад Берроуз одной рукой поднимал корову. 

Главный враг в интересах следствия просто обязан иметь вокруг себя некую организацию, преступную группу. И ее начали спешно "сколачивать". 

27 мая поступил донос на богатого офицера в отставке Джона Олдена, 31 мая - на Филиппа Инглиша, владельца четырнадцати домов, двух десятков кораблей и морской пристани, англиканца, вздумавшего отстаивать свободу совести в среде фанатиков-пуритан... 

Чуть ранее, в середине мая, в колонию наконец-то прибыл новый королевский губернатор сэр Фипс. Ему вменялось в обязанности закончить войну с индейцами, наладить добрые отношения с пуританами, все еще ропщущими против хартии. Поэтому он быстренько умыл руки в "ведьмином" деле и велел во всем разобраться судебной "тройке" (учитывая характер процесса, ей более подходит пришедшее из далекого грядущего "особое"...) во главе со своим заместителем Стафтоном. Решительный чиновник и ревностный пуританин, тот ни в коей мере не был материально заинтересован в конфискациях и не имел вообще никаких интересов в Сейлеме. Однако проявил себя еще бессердечнее Готорна. 

Новый суд - 2 июня - слушал дело хозяйки трактира Бриджит Бишоп. Сейлемские ревнивые жены уже делали подкоп под нее несколько лет назад: смазливая, бойкая на язык бабенка магнитом влекла к себе местных благонамеренных отцов семейств... На сей раз приговор был скор. Как записал свидетель слушания, "не было нужды доказывать, что Бишоп ведьма, ибо это и так было очевидно для всех присутствующих". Еще одна историческая фраза, достойная занесения на скрижали! 

Присяжными были сейлемцы, которые знали, что в их деревне делают с непокорными: 10 июня трактирщицу Бишоп повесили на холме неподалеку от Сейлема; с тех пор холм и прозвали Ведьминым. После чего Стафтон, судья жестокий, но по-своему добросовестный, сделал перерыв до 28 июня. Его несколько смутило то, что его коллега, судья Селтенстолл, после приговора Бишоп подал в отставку и ударился в запой... Стафтон пополнил свои демонологические знания, побеседовал с пасторами, успокоил совесть и с новым тщанием приступил к разбору дела Ребекки Нэрс. 

И вот тут произошла замечательная "осечка", которой больше шансов случиться в правовом государстве, знакомом с судом присяжных. Десятки лет праведной жизни, благородство и искренность ответов, наконец, набожность старой женщины до того их растрогали, что все двенадцать в один голос заявили: невиновна. 

Что тут сталось с юными доносчицами! Они выли, бесновались, словно пришел их последний час. Стафтон "отечески" упрекнул присяжных в попустительстве нечистой силе и... отослал их подумать еще разок! Когда идет охота на ведьм, никакие законы не должны мешать судьям... После совещания присяжные все "осознали" и единогласно же решили: виновна. После такого урока осуждение еще четверых обвиняемых, в том числе преподобного Берроуза, прошло без сучка и задоринки. 

Казнь Бишоп мало удручила многочисленное население тюрем. Распутная трактирщица, туда ей и дорога. После временного оправдания и последующего "перерешения" по делу Ребекки Нэрс последняя надежда испарилась даже у записных оптимистов. 

19 июля при огромном стечении зрителей на Ведьмином холме состоялась казнь четырех ведьм и колдуна. Однако праздник сейлемского "правосудия" чуть было не испортил как раз он, колдун. То есть преподобный Берроуз. 

Случалось - и много раз позже,- что сильная личность, человеческая твердость убеждений чуть было не срывали планы режиссеров подобных спектаклей! Дело в том, что - по убеждениям того времени, о котором наш рассказ,- одержимые сатаной не могли внятно и без кощунственных ошибок сотворить молитву. А тут Берроуз, наплевав на обвинительный приговор (и, следовательно, доказанную вину), громогласно, проникновенно и без запинки произносит свое последнее обращение к Богу. Другие-то действительно от страха путались, но Верроуз оказался тверд духом... Это ошеломило прихожан,- как овцы, сбились они, чтобы получше разглядеть конец своего былого духовного пастыря. Толпа засомневалась, зароптала, кто-то выкрикнул, что надо бы освободить Берроуза; стали теснить приставов. 

На беду смелого пастора среди зрителей присутствовал Коттон Мэзер, знаменитый бостонский демонолог, чья "монография" была настольным руководством для юных сейлемских стукачек. Он и сейчас верхом на лошади был всем хорошо виден. Надо отдать должное Мэзеру: и до, и после этой злополучной, чуть было не сорвавшейся казни он с риском для себя выступал против огульных обвинений в ведовстве, требовал более веских доказательств от следствия. Но в создавшейся ситуации, когда могло дать трещину все воздвигнутое и его стараниями здание, Мэзер быстро оценил ситуацию и один ринулся на защиту закона. (Закон!) 

— Разве вам неведомо, что дьявол всего страшнее и коварнее, когда является в образе пресветлого ангела?! - зычно выкрикнул он. 

Логика убийственная. Толпа, усмиренная мэзеровскими софизмами, отшатнулась от "мнимого" священника. Миг - и несчастный заплясал на черном глаголе... (Впрочем, неверно, это литературная "красивость" ; виселицы как таковой не было - сейлемцы поскупились и вешали прямо на сучьях, выбивая лестницу из-под ног.) 

2 августа повесили шесть ведьм и 22 сентября - еще семерых. В промежутке умер от пытки фермер Джайлс Кори. Он имел наглость вступиться за жену, обвиненную в ведовстве. Перед лицом неправедного суда Кори решил отмалчиваться на все вопросы. Сие дерзостное и, главное, в прямом смысле слова, неслыханное молчание огорчило судей. И понудило вспомянуть привезенный из доброй старой Англии закон, повелевавший применить к молчуну отеческую строгость: класть строптивцу на грудь гири, покуда тот не заговорит. Мужественный фермер и впрямь подал голос - прохрипел: "Прибавьте груза!" - это высказывание тоже для истории... Услужливый палач выполнил просьбу, но, к разочарованию джентльменов-следователей, очередная чугунная болванка выдавила из Джайлса Кори не признание, а душу. 

Похмелье 

Казнь 22 сентября оказалась последней. Этого, надо сказать, никто не предвидел. Аппарат насилия заработал в полную силу: сто пятьдесят человек уже за решеткой, двести ждут своей очереди. Пятьдесят пять человек признались в связях с дьяволом. Повешены пока только четырнадцать женщин и пятеро мужчин, под пыткой умер лишь один, в тюрьме от тесноты и антисанитарии умерли четыре женщины, одна девочка сошла с ума... Словом, работы правосудию - непочатый край. 

Но массовая истерия выдыхалась. В сентябре одной из маленьких доносчиц, Мэри Херрик, было видение: казненная ведьма Мэри Эсти сообщила ей, что обвинена облыжно, как и прочие. Было ли это галлюцинацией или фактом сознательного пробуждения совести, но Мэри Херрик поступила очень осмотрительно: о своем видении она рассказала бостонскому священнику, а не Пэррису, таким образом защитив себя от местных стукачей. 

В октябре к здравым голосам начали прислушиваться. Война с дьяволом приобрела тотальный характер и грозила распространиться по всему Массачусетсу. Видные люди в Бостоне начали сплачиваться против накатывающего ужаса (через два столетия с лишним их примеру, увы, не последовали те, кто тоже должен был бы насторожиться). Шутка ли, с языка одной из юных стукачек уже сорвалось имя леди Фипс, которая в отсутствие мужа осмелилась вступиться за очередную жертву. Пока Стафтону удавалось осаживать зарвавшихся девчонок, но коса вскоре могла пройтись по самым верхам. 

Многие просвещенные жители Массачусетса были с самого начала против процессов над ведьмами. Скажем, купец Томас Брэттл еще в июне написал едкий памфлет, в котором особо подчеркнул, что дьявольские козни исходят из дома преподобного Пэрриса, что сейлемцы - это синоним глупости и т. п. Пустить памфлет по рукам, а тем паче опубликовать его Брэттл не посмел, писал "в стол". В октябре, во время оттепели, памфлет, переписанный от руки, пошел гулять по Бостону, а в "период гласности", то есть в 1693 году, был наконец опубликован... 

Стал выказывать беспокойство и губернатор. Отчет о работе Стафтона он послал в Англию, испрашивая августейшего совета на будущее. Но тут ему подали петицию голландские и французские священники из Нью-Йорка, цвет теологов Нового Света. Когда сэру Фипсу перевели с латыни грозные проклятия и обвинения в преступном потакании - и кому! юным кликушам! - его, должно быть, прошиб пот. Он поспешил сместить Стафтона, отмежеваться от всего этого "дела о ведовстве" и на всякий случай оклеветал Стафтона в глазах короля. Фипс отсрочил дальнейшие казни, а также - как иначе? - засекретил архивы процессов, запретил печатать протоколы слушаний и допросов, "дабы не давать пищу для превратных толкований". (Приснопамятный 1692 год, почему же мы так поздно обращаемся к его урокам!) 

Документы процесса были собраны и опубликованы в трех чудовищных - по размеру! - томах лишь в прошлом веке... Тем временем в неотапливаемых камерах теснились и продолжали умирать незаконно обвиненные. Массовые оправдания начались только с января. Напоследок отработанную методику опознания ведьм отменили, оставив один критерий - собственное добровольное (то есть под пыткой) признание самой ведьмы. Те пятьдесят пять обвиняемых, которые думали перехитрить закон спешным самооговором, в новой ситуации оказались первыми кандидатами на виселицу! 

Стафтон позже очень жалел, что так и не успел их повесить, но машина уже дала задний ход. В январе "ведьм" принялись освобождать десятками. Это затянулось на долгие месяцы. Загвоздка состояла в том, что, по тогдашним законам, власти оплачивали содержание в тюрьме только приговоренных - получивших срок или казненных. Оправданные обязаны были сами оплатить траты тюремщиков за прокормку, пытки и заковку в кандалы! Разумеется, не у всех заключенных имелась достаточная сумма. 

С двумя женщинами вышла вообще какая-то трагикомическая чепуха. Их еще летом приговорили к смерти, но как беременным отсрочили казнь до родов, чтобы не погубить плод во чреве. Формально они уже были повешены и остались для закона мертвы. У них не было ни имени, ни права на владение собственным имуществом! Десятки лет судебных проволочек потребовалось, прежде чем их признали живыми. 

Вскоре наступило то, о чем уже было вскользь упомянуто: вакханалия доносительства и разжигаемой ненависти обернулась против тех, кто ее затеял. Не в таких, конечно, масштабах, но все же... 

Как только началось повальное освобождение ведьм, сейлемцы собрались в молельном доме и почти единогласно... отлучили, так сказать, Пэрриса от жалованья. (Во время раздоров с прежними пасторами жителям Сейлема случалось "забывать" выплачивать тем жалованье. Но подобного "официального" демарша еще не случалось.) Выходка сейлемцев имела и прозаическую причину: лето выдалось засушливое, охота на ведьм заставила забросить работу на полях, в лавках и мастерских. Да и конфискованное ведь никто не вернул! Словом, лето красное гонялись за врагами христовыми, а к приходу зимы пришлось потуже затянуть пояса. 

Родственники пострадавших отныне бойкотировали богослужения Пэрриса, а летом подали на него в суд за жестокосердие и введение в заблуждение всей округи. Хотя суд не признал жалобу законной (в противном случае еще столько всего пришлось бы признавать!), Пэррис залебезил перед паствой, три года глотал обиды, пока в 1695 году не покинул Сейлем навсегда. 

Его преемник был откровенен: "Богу угодно было, чтобы сатана натворил много дурных дел среди нас. Мыслимо ли было иметь стольких ведьм на столь малом участке земли? Мы вдосталь потешили дьявола!" Из всех юных стукачек он допустил к причастию только Энн Патнэм, и то лишь в 1706 году, после публичного покаяния, что в 1692 году ее совратил сам Сатана. 

Отныне раздорам в Сейлеме не было конца. В 1711 году семьям пострадавших выплатили нищенскую компенсацию - 500 фунтов на круг, что еще более разбередило обиды. Филипп Инглит, как и многие другие, не простил Готорну и Корвину своего позора и разорения, судился с ними и лишь на смертном одре произнес: "Прощаю Готорна и Корвина". И тут же добавил: "Но случись мне выжить, я возьму свои слова обратно". Воистину, из сказанных той страшной порой в Сейлеме "исторических" фраз составилась бы недурная антология... 

Легче было бы отстроить Сейлем после набега индейцев, чем восстановить мир в душах его жителей. Только двум кликушам удалось выйти позже замуж. Кстати, как только двери тюрем отворились, все девочки, как одна, чудом излечились - обилие стольких ведьм на свободе им нисколько не повредило. 

Моральный урок способен сплотить людей против стихии и общего врага. Но на сей раз дома и пажити остались нетронутыми, ураган прошел по душам. Сосед помнил жестокость соседа. Доносчик был противен жертве. А зеваки познали страшную истину - что безумие заразительно и в принципе нормальные с виду люди легко могут превратиться в волчью стаю. 

И если на то воля Божья, то что же тогда воля дьявола? 

Есть ли ведьмы в наше время? 

Известны многие мелкие подробности событий в Сейлеме - такие, как социальное положение, черточки характеров и поведение на допросах десятков "ведьм". Может, в этом секрет печальной славы сейлемской драмы? Ведь в Европе были сожжены десятки тысяч мнимых колдуний, а тут - всего лишь девятнадцать повешенных. Для человеческого сознания массовые репрессии - это что-то абстрактно ужасное; в сейлемской драме мы способны различить отдельные лица. За сердце берет не просто казнь неизвестной ведьмы, но расправа над гордой набожной старухой со статью древней пророчицы; любящего мужа, вступившегося за честь и жизнь жены; доброго, умного пастора, который недрогнувшим голосом вознес молитву с Ведьминого холма... 

В середине прошлого века мэром Сейлема был историк Чарлз Эпхем. Свое двухтомное повествование о городском позоре 1692 года этот педантичный ученый дополнил географическими картами Сейлема и окрестностей, на коих указал адреса не только "ведьм", но и... доносчиков. Работа, кстати, едва посильная даже для местного уроженца, оказалась бесценным "экспериментальным материалом" для американских социологов, которые уже в наши дни, кажется, приоткрыли завесу над жгучей тайной сейлемских ведьм. Причем особенно интересной оказалась именно география. Ее анализ вкупе с более углубленным изучением статистики социального положения жертв и их губителей привел к интригующим выводам. 

Вспомним, чем были характерны ведовские процессы в Старом Свете, в той же тюдоровской Англии. 

Своей локальностью: сосед обличал соседа. Далее, своей направленностью "сверху вниз": на социальной лестнице доносчик, как правило, стоял выше оклеветанного. И третья примечательная черта: доносчик чаще всего искренне верил, что ведьма навредила ему лично или его близким. Верил просто потому, что он, доносчик, первым обидел ведьму, сознательно или случайно, и ожидал справедливой мести. Гнусная, однако же веками бытовавшая логика... 

Но вот в 1692 году в Сейлеме происходило совсем иное. Многие доносчики в глаза не видали своих жертв, живших от них за многие мили. Далее, большая часть доносчиков в социальной иерархии была ниже своих жертв (вообще внешне впечатление таково, что "низы" преследовали и руками закона истребляли "верхи"). И наконец, сейлемские стукачи почти никогда не выпячивали то, что у ведьмы был повод мстить именно им. Они чаще всего жаловались на превратный образ мыслей и возмутительное поведение вообще, а не на конкретные проявления преступной деятельности. 

Странно? Но только на первый взгляд. Ибо чем-чем, но только не разгулом религиозного фанатизма можно объяснить эти, а также многие другие "специфические" особенности сейлемских процессов, которые столь понятны нам, гражданам подчеркнуто атеистического общества. Объяснить многое в жгучей тайне может, на наш взгляд, анализ социальных отношений внутри сейлемской общины. 

Пуритане приплыли в Америку с благой мыслью - трудиться, отдыхать и славить Бога сообща, делить вместе и радости, и горе. В новопостроенных на чужой земле молельных домах проповедники не уставали твердить: дьявол-де потщится разрушить наши дружные общины. 

"Дьявол" в общине имел - как, впрочем, это наблюдалось и раньше и позже - вполне конкретное социальное воплощение. "Дьяволом" стало развитие капиталистических отношений. Кто были противники Пэрриса и иже с ним? Как показывает анализ местожительства, занятий и образа жизни сейлемцев, оппонентами яростного священника были жители восточной части Сейлема. Их участки были на лучших почвах, доходы - богаче, хозяйства - крепче. Они занимались торговлей, предпринимательством и потому более тяготели к городу, иные даже посещали городскую церковь. Разумеется, эти люди выделялись более свободным поведением, вольномыслием, а главное - быстро богатели и выбирались "из грязи в князи". 

А между тем для пуританской общины иерархия свята и нерушима. Да, вместе, да, сообща, но в то же время всяк знай свой шесток. Бог от рождения каждого определил ему место, грех добиваться большего. "Выскочки" не жаловали апатичных соседей, держались особняком, не желали якшаться и делить результаты своего труда с захребетниками и неумехами. 

А значит - кололи глаза, рождали зависть и раздражение тех, кто свое место знал, но не хотел или не мог продвинуться вверх по социальной лестнице. Давняя история?! 

Вакханалия обвинений, казалось бы, скрытый бунт низов против верхов. Да, очень похоже. Но особенность в том, что верхи пуританского общества в ту историческую эпоху были самой энергичной и созидательной силой. И бунт против них был сродни контрреволюции. Не случайно следующий век знаменовал собой торжество просвещения и развал пуританских консервативных общин. 

Думаем, в этом месте внимательный читатель сообразит, сколь полезно бывает и в наши дни обратиться к давнему опыту. 

Между прочим, чего не знали "досейлемские" аналогичные процессы в Старом Свете, так это приписывания некой идеологической программы дьяволу. В Сейлеме открыто прозвучало, что враг рода человеческого имел, оказывается, и вовсе страшную цель - равенство для всех. Имелось в виду равенство возможностей, то есть узаконивание на будущее нарушений сложившейся иерархии. 

Сторонники Пэрриса жили в основном в западной части Сейлема, обрабатывали заболоченные участки земли, которые к тому же дробились в связи с ростом семей. А оторваться от сельского труда эта часть сейлемцев не осмеливалась. Они и копили злобу против более оборотистых односельчан, которые и вели-то себя не по-соседски, независимо, без оглядки на дедовские установления. Даже в приходской церкви бывали не всегда, будто в городе и слово божье слаще... Развитие индивидуализма, индивидуальных форм поведения пришло в резкий конфликт с общинным мышлением. 

Таким образом, сейлемская охота на ведьм стала образцовым спектаклем на тему идеологического насилия вообще, а не только религиозного фанатизма. С единством времени и места, с четко обозначенной завязкой, кульминацией и финалом. Был явлен своего рода универсальный механизм массового преследования за передовую мысль, причем проведенного, так сказать, "руками масс". И горько сознавать, что механизм этот послужит после Сейлема еще не одному "ведьмоборцу"... 

В охранительном раже стукачи "образца 1692 года" норовили опорочить вольнодумцев повсеместно. Не только тех, кого знавали лично, но и тех, на кого слышали нарекания от людей близких им замшелых взглядов. 

Вот отчего эндоверцы доносили на сейлемцев, те - на жителей Бостона и довольно далеко расположенных Конкорда и Ипсвича... Поскольку в основе всякой аналогичной "проработочной" кампании лежит обычно фантом, призрак несуществующего врага, то и формы ее, и масштабы тоже порой принимают облик иррациональный. Реальны - жертвы. 

О многом можно задуматься, разбирая обстоятельства того темного дела в преддверии его юбилея. Увиденного сквозь призму нашего, также далекого от терпимости, сегодня. 

Новая гипотеза, объясняющая сейлемскую кровавую вакханалию, выдумана не авторами статьи. Они лишь скромно и в меру добросовестно пересказали идеи и выводы, о которых прочли у современных американских авторов, которых язык не повернется обвинить в конъюнктурщине и столь нелюбимой нашими руководителями "погоне за жареным". Ну а то, что в наш пересказ врывались эмоции, тоже объяснимо. В отличие от американского наш собственный "Сейлем" еще не одно поколение будет жечь души. Пока в них самих, в душах этих, не изжиты внутренние "ведьмы" доносительства, массовой истерии, беззакония. Охоты на людей. 

...Когда один из авторов, переступив порог сейлемского "Музея", заговорил со смотрителем, того аж осветило восторгом: "Как, и в России знают о Сейлеме?! Не может быть!"