С.Б. Чернецов

Нарушительница норм женского поведения в Эфиопии XVII в.— героиня «Жития матери нашей Валата Петрос»

Оп.: Этнические стереотипы мужского и женского поведения. СПб. 1991. C. 39-55 .

В 1672 г. в сравнительно недавно основанном монастыре Кораца было написано необычное произведение — "Житие матери нашей Валата Петрос", [1] посвященное основательнице этого монастыря, личности также вполне необычной для Эфиопии того времени, Валата Петрос родилась примерно в 1597 г. в семье знатных и богатых родителей, Бахр Сагада и Крестос Эбая. Ее отец Бахр Сагад. происходил из рода наследственных правителей области Даваро и Фатагар; ее братья, Павел, За-Манфас Кеддус, Лесана Крестос и За-Денгель, были крупными военачальниками и играли видную политическую роль в бурных событиях XVII в. Потомки этого знатного рода заметны и в следующем, XVIII в. при дворе эфиопских царей. Как это было принято в Эфиопии, девочка в довольно юном возрасте была выдана замуж за весьма знатного и могущественного царского военачальника Малька Крестоса, также видную политическую фигуру XVII в. Как писал Б. А. Тураев, "он был не только в родстве с абиссинской царской фамилией, но имел в своих жилах и кровь адальских мавров". [2] Брак этот оказался неудачен, трое детей у Валаты Петрос умерли тотчас после рождения, и это, видимо, внушило ей отвращение к супружеской жизни и побудило уйти в монастырь. Однако муж ее, Малька Крестос, был категорически против такого решения, и она бежала от него тайком, когда он был в походе.

Бежала она к монахам, жившим на островах и берегах оз. Тана, и этот побег был совершен не без их участия, потому что настоятель, авва Фатла Селласе, специально прислал за нею двух монахов, которые привели ее на полуостров Загс, где ее и постригли в монахини. Однако Малька Крестос этого так не оставил и отправился за женою. "Житие" картинно повествует, как "тотчас встал он в гневе великом, зарычал, как лев, призвал войско свое… и приказал войску своему… разорить страну, расточить имение их, потребить хлеб их без меры и без жалости" (р. 13). И хотя этот Малька Крестос был действительно зол на монахов, переманивающих мужних жен и разрушающих его семейную жизнь, на самом деле он действовал гораздо дипломатичнее. Он обратился к Валате Гиоргис, дочери покойного царя Сарца Денгеля и жене могущественного эфиопского царедворца раса [3] Афанасия, с просьбой повлиять на монахов и отдать ему жену. Его права были безусловны, могущество велико, и авва Фатла Селласе вынужден был не только отступить, но даже сам уговорить Валату Петрос возвратиться к мужу. Он говорил ей: "Раз плачут люди [этой] страны из-за разорения своего, то на тебя возложит Господь печаль их, и не возлюбит нищету твою, и не примет молитву твою!" (р. 14). "Житие", пользуясь всяким случаем восславить свою героиню, обращается по этому поводу к читателям со словами: "Зрите же, о возлюбленные мои, красу благости матери нашей святой Валаты Петрос, которая ввергла себя Малька Крестосу, говоря: "Лучше погибнуть мне, нежели гибнуть всему народу из-за меня!" (р. 15). Тем не менее факт остается фактом: покинув мужа, Валата Петрос погрешила не только против законов человеческих, но и божественных.

Это было возможно благодаря двум обстоятельствам: ее собственной родовитости и мягкосердечию Малька Крестоса, обстоятельствам, которые не раз будут помогать ей и впредь. Ее смирение ограничивалось сферой исключительно религиозной и интеллектуальной: в быту она вела себя как знатная дочь знатных родителей. Когда один из военачальников Малька Крестоса ударил мечом в ножнах монаха, сопровождавшего Валату Петрос, со словами "Вы — монахи беззаконные, сманивающие мужнюю жену", "тотчас встала матерь наша святая Валата Петрос в великом гневе и ударила его по щеке и сказала: "Ты, раб скверный! Как смеешь ты драться при мне!" (р. 16). С Малька Крестосом же на любую его вспышку гнева она отвечала взрывом такой эмоциональной силы, что тот пасовал и просил прощения. Все это, однако, не спасло их семейной жизни. Царь Сисинний, которому служил Малька Крестос, открыто принял католичество и тут же столкнулся с повсеместным сопротивлением. Первым против него выступил его военачальник Юлий. Решающая битва произошла 11 мая 1617 г.; в ней участвовал также и Малька Крестос на стороне царя. Войско Юлия было разбито, сам он погиб; с ним погиб и митрополит Симеон, а достояние и одежды убитых стали добычей победителей. Митрополичье одеяние досталось Малька Крестосу. Хотя Симеона убил и не он, Валата Петрос использовала это обстоятельство как повод, чтобы окончательно отделиться от мужа: "Как жить мне с тобою? Ведь не христианин ты и убил митрополита! Ведь у тебя одеяние митрополичье!" (р. 17). Это был окончательный разрыв. Малька Крестос это понял, но повел себя как благородный человек; он не стал понуждать жену и отослал ее к ее матери с горькими словами: "Возьмите дочь вашу; с тех пор как женился я на ней, не радовала она меня, а печалила, не была она едина плотью со мною по закону мужа и жены. Отныне пусть живет она, где хочет и желает!" (р. 18).

Валату Петрос принял к себе ее брат За-Денгель, который, так же как и Малька Крестос, был одним из военачальников царя Сисинния. Однако она ушла и от него и пришла к озерным монахам с девочкой-прислужницей, которая, однако, очень раздражала ее. Девочку с оказией отослали домой, к Валате Петрос прислали на время монахиню из монастыря в Фуре, но ей была необходима постоянная компаньонка. Ей предложили другую монахиню, также знатную женщину, по имени Эхата Крестос, "которая оставила, подобно тебе, мужа своего и дом". Валата Петрос отказалась: "Не хочу я жить с женщиной, что оставила дом свой!" (р. 22), забывая, что в этом они схожи. Эхата Крестос поначалу тоже отказывалась "и говорила: „Не желаю я жить вместе с женщиной, что жила в миру. Коль буду я жить с нею, чему научит она меня и какой пример возьму я у нее? Обе мы насаждения новые!" (Ibid.). Однако встретившись, они понравились друг другу и стали жить вместе. Скоро к ним присоединилась еще и Валата Павлос, дочь уже опального тогда раса Афанасия и упоминавшейся Валаты Гиоргис, только что осужденной царским судом и сосланной в свою вотчину. Так на оз. Тана сложилась небольшая аристократическая группа монахинь, находившихся в явной оппозиции к "царю-отступнику". Царь, однако, твердо стоял на своем, провозгласил католичество государственной религией и начал активно преследовать сопротивлявшихся. Оставаться в непосредственной близости от него на оз. Тана было небезопасно, и они удалились на север, в Аксум, "чтобы не слышать злословия франкского и не общаться ни с кем из присоединившихся к вере сей" (р. 26).

Это, однако, не уберегло Валату Петрос от царского гнева, потому что она и сама не береглась на севере "и наставляла людей [той] страны, чтобы не принимали ониверыЛьва [4] нечистой и не поминали имени царя отступника во время литургии, ибо отлучен он и проклят" (р. 26—27). Это был уже мятеж, и царь потребовал от братьев Валаты Петрос немедленно привести ее на суд к нему, заявив: "Доселе не было вражды меж вами и мною, а ныне буду я враждовать с вами!" (р. 27). Угроза была нешуточной, и родичи привели Валату Петрос к царю. Они очень уговаривали ее не перечить ему и не лезть на рожон, и она, судя по всему, вняла их уговорам, хотя "Житие" и утверждает обратное. Во всяком случае, на прямой вопрос обвинителей: "Изменила ли царю, и изменила ли ты богу, и супротивничала ли ты приказу его, и преступала ли слово его, и злословила ли веру его, и возмущала ли ты сердца людей страны, чтобы не принимали они веры его и не поминали имени его во время литургии?" (р. 29) — она "не отвечала и не говорила ничего, но выслушала, опустив голову, усмехнулась и сказала лишь тихим голосом: "Не злословила я царя и никогда не отступала от веры моей" (Ш<1,). Так что на суде Валата Петрос вела себя вполне скромно, но царя разгневала ее усмешка. Тут ее выручил Малька Крестос, сказавший царю: "Не гне вайся, господин мой, не для испытания тебя смеется она, а смеется в ней бес, которым одержима она с малолетства!" (р. 30). Вряд ли царь поверил в этого беса,но заступничество видного военачальника, оставшегося верным ему, когда другие бунтовали, сыграло свою роль. Тем более что и советники царские отговаривали Сисинния от репрессий: "О царь! Послушай нас: лучше тебе не убивать ее. Из-за одной женщины станут враждовать с тобою родичи ее в Даваро и Фатагаре" (Ibid.). В результате царь отправил ее к родичам, запретив только продолжать свою проповедь против него и его веры.

Валата Петрос, однако, не успокоилась и скоро убежала от родичей снова в Заге, куда к ней присоединились все те же Валата Павлос, Эхата Крестос "и многие другие", и вновь возник их аристократический монашеский кружок. Жизнь в Заге все же была небезопасна, и Валата Петрос вынуждена была тайно уйти на север, в знаменитую Вальдебскую пустынь, обитель отшельников. Там она провела полгода, привыкая к новой для нее аскетической жизни и "уча людей вере правой, и наставляла она их. дабы не принимали они веры франкской нечистой" (р. 44), Это было уже преступление царского приказа, и Сисинний рассердился: "Оставил я ее, так она не оставляет меня! Помиловал я ее, так она меня не милует! Отныне решил я, что мне делать" (Ibid.) — и снова потребовал ее к себе на суд. Знатное происхождение и родственные связи по могли еЛ и здесь. В царской столице ее поместили не в темницу, а II дом Бээла Крестоса, сводного брата царя Сисинния, где ее ежедневно навещали два иезуита и пытались обратить в свою веру. Царь решился на репрессии лишь после того, как иезуиты отчаялись в своих попытках и сказали царю: "Не слушает она и не принимает слов наших, но злословит нас. Разве войдет вода в каменное сердце?" (р. 46). Царь решил казнить ее, но вновь вмешались советники, и под их давлением он согласился отправить ее в ссылку. И тут Малька Крестос постарался выручить ее и уговорил царя отдать ему его бывшую жену, обещая, что у него в доме ее будет обращать в католичество католический патриарх Аффонсу Мендиш. Валата Петрос отправилась в ссылку, лишь когда сам Мендиш вынужден был признать свое бессилие.

"Житие" красочно расписывает ужасы ссылки, где лишь помощь божья спасала Валату Петрос от притеснений ее стража-"шанкаланина", [5] однако есть все основании полагать, что здесь мы имеем дело с обычным агиографическим преувеличением. Родичи не забывали ее и в ссылке. Довольно скоро тот же Малька Крестос с помощью двоюродной сестры царя Аматы Крестос [6] выпросил у царя разрешение, чтобы к ссыльной Валате Петрос прибыли ее верная подруга Эхата Крестос и служанка Илария. Потом ее мать с: двумя монахами прислала ей "имущество многое, одежды и золото", которое она весьма разумно отдала своему стражу. "И затем, когда увидел он красу благости ее и величие благости, [пребывающей ] на ней, стал он почитать ее сугубо, и возлюбил, и назвал на языке страны своей "сити", что означает „госпожа", ибо пребывал бог с матерью нашей святой и избранной Валата Петрос" (р. 52). В результате вокруг нее собралась община изгнанных за веру, числом до ста человек. Родственники тем временем не переставали, хлопотать о ее освобождении. Так, ее брат через наследника престола Василида добился того, что ее освободили, при чем и здесь ее родственные связи были главным аргумен том н устах наследника, говорившего со своим отцом: "Прикажи, чтобы выпустили Валату Петрос из Забаля, дабы не умерла она там, и не огорчились из-за тебя братья ее, ибо любят они тебя и ревнуют о царстве твоем!" (р. 53—54). Так она возвратилась со своими сподвижниками на берега оз. Тана, где основала свой монастырь в Чанкуа. На этом время гонений для нее кончилось и начался новый период ее жизни — время создания монастырей общежительного типа.

Уже в Чанкуа она сразу же столкнулась с двумя трудностями, бороться с которыми ей пришлось всю оставшуюся жизнь. Первой были эпидемии, моровые поветрия, проистекавшие от непривычки эфиопов к скученной жизни, отсутствия необходимых гигиенических навыков и норм. Прежние привычки, вполне безопасные и уместные для привольного хуторского образа жизни, оказывались губи ельными в больших общежитиях. Валата Петрос пыталась бороться с эпидемиями обычным эфиопским способом — меняя местожительство, однако от перемены места образ жизни не менялся и моровые поветрия появлялись и ее монастырях с роковой регулярностью. Второй трудностью была непривычка эфиопов к руководящей роли женщины, пусть даже в монастыре. Они признавали, что женщина может быть святой (хотя, как правило, это качество признавалось в женщинах весьма почтенного возраста, а Валате Петрос не было тогда и тридцати лет), но в праве быть руководителем, наставником им решительно отказывали. Переломить это устоявшееся мнение для Валаты Петрос было непросто, хотя многое облегчалось тем, что вся община жила в сущности за счет того, что присылали ее знатные и богатые родичи. Так, в Чанкуа среди общины разразилась эпидемия, и они переселились на о-в Ангара, но болезни продолжались и там. Нужно было хоронить умерших, но авва Зэкра Марьям, к которому Валата Петрос обратилась с просьбой выкопать могилу, ответил сердито: "Что ты от меня хочешь? И что говоришь ты мне? Неужто ты думаешь, что я буду копать? Не умею я и не могу. Встань сама, препояшь чресла и копай! Разве не ты собрала всех [этих] людей, управляешь ими, не ты ли принесла эту болезнь? А ныне кто будет делать твою работу? Заканчивай то, что начала сама!" (р. 57). Далее Зэкра Марьям был вразумлен чудом, но раздражение мужчин руководством женщины не исчезло и вполне ощутимо давало о себе знать и впоследствии.

Общине Валаты Петрос постоянно приходилось менять места своего пребывания как из-за моровых поветрий, так и из-за политических неурядиц, возраставших по мере роста всеобщего сопротивления католичеству и царю Сисиннию. Известие об отречении Сисинния в пользу своего сына Васнлида и о "восстановлении веры алексан дрийской" застало Валату Петрос на о-ве Мэцле, где проживала смешанная община из монахов и монахинь, числом около 50 человек. Подобные смешанные монашеские общины, где "не разлучались мужчины и женщины [нигде], кроме ложа, ибо никто не имел в сердце своем помысла греховного" (р. 60—61), вещь обычная в Эфиопии, но для Валаты Петрос они представляли то неудобство, что в присутствии мужчин ей трудно было претендовать на лидерство. Поэтому она решила переселиться с монахинями снова в Заге, но чтобы не остаться без паствы, которая без энтузиазма относилась к этим посто янным переселениям, она просила монахов Мэцле, "дабы не пускали они женщин в Мэцле, ибо нашла она в житии отца нашего Яфкерана Эгзиэ, [7] чтобы не входила женская тварь на этот остров" (р. 64). Однако эпидемии не остав ляли ее общину, и от морового поветрия умерла даже мать ее, Крестос Эбая, пришедшая навестить дочь.

Трудно было Валате Петрос и утвердить свой авторитет в общине. Совсем без мужчин им было не обойтись, хотя бы потому, что служить литургию могли только мужчины — священники и диаконы. Поэтому, когда она пыталась указывать им, в ответ ей случалось выслушивать и такое: "Что это за женщина, что приказывает мне? Разве начальница она или наставница? Разве не гласит Писание: А учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем (I Тим. 2, 12)" (р. 67). Бороться с этим она стала насаждением строгой монашеской дисциплины и выполнением заповеди: "Прежде всего да удалятся праведники и монахи от женщин, и да не отвечают им и не говорят с ними ни о чем" (р. 75). "И потому говорила матерь наша святая Валата Петрос: "Коль вижу я очами своими монаха и монахиню, что беседуют между собой, то хотела бы я пронзить их вместе копьем, и не стала бы думать, что свершаю беззаконие, как убил Флнеес израильтянина и мадианитянку и как убил Самсон Агага, хотя они были священниками и не дозволено им убивать". Она ввела строгий общежительный устав, а "если кто преступал этот устав, великий или малый, то налагала она эпитимию в сорок плетей" (р. 80). В насаждении дисциплины Валата Петрос прибегала и к гораздо более суровым наказаниям, и ее слова о том, что она готова убить провинившегося, не были метафорой. Одну красивую монахиню, что гордилась своей красотою, Валата Петрос "наказала" и отослала домой, отчего та "болела долгие годы, так что изменился облик ее, и усохла плоть до костей, и сделалась она расслабленной, и не вставала до самой смерти" (р. 84). Судя по всему, Валата Петрос прибегала к ядам для такого "наказания". Это, видимо, знали и монахини, потому что одна из них, решившая уйти из монастыря, "отказалась есть. И приказала {Валата Петрос принести праха и смешать его с хлебом и накормить со насильно. И ела та против воли, и заболела она, и сделалась расслабленной, и жила, ползая как дитя, долгое время силою матери нашей благословенной Валаты Пет рос, и не ходила ногами до самой смерти". (р. 84—85) Подобные исключительные меры оказывались возможны в довольно либеральном эфиопском монастырском быту по двум причинам; по богатству Валаты Петрос, позволявшему ей содержать многочисленную общину и даже возвести на собственные средства церковь на о-ве Рема, и по тесным связям ее с новым, вполне право верным, двором царя Василидэ. Именно к ней присылает новыйцарь знатную даму, дочь Аматы Крестос, в свое время вступившейся за нее, для обращения из католичества в "веру александрийскую". Валата Петрос помнила старое добро, обращалась с ней ласково и терпеливо и в конце концов добилась своего. Все это, безусловно, укрепляло ее авторитет и в ее собственной обители, и среди всего островного монашества, где также находились недовольные ее возвышением: "И пришли восставшие из наставников ропщущих, и роптали они на матерь нашу святую Валата Петрос, и позавидовали ей завистью диавольской, когда увидели, что последовал за нею весь мир и что возвеличилась и возвысилась она, а они стали у нее в подчинении. И говорили они: "Разве писано в Писании, чтобы была ты начальницей и наставницей, ведь ты — женщина! Запрещает это Писание и гласит: Жена да учится и да не властвует над мужем (ср. I Тим. 2, 11--12)". И по этой причине хотели они отставить ее, да не могли отставить" (р. 91). Не могли они ее отставить потому, что за нее вступился ее давний покровитель, долголетний наставник всего озерного монашества авва Фатла Селласе, который в свое время организовал ей по бег от мужа на берега оз. Тана. Как в миру, так и в монашестве Валата Петрос оставалась настолько влиятельной фигурой, что для нее следовало делать исключения.

Валата Петрос действительно была исключительной личностью для Эфиопии того времени, во многом посту пала по-новому и оттого постоянно сталкивалась с новыми проблемами. Сама ее монашеская жизнь была новой, бывало и прежде, что знатные женщины принимали монашество. Они поселялись в маленьких обителях келлиотского устава, которые устраивали сами близ какого-нибудь знаменитого монастыря, и жили там, нередко со своим" служанками, в тиши и довольстве. Бывало и так, что их привлекала жизнь аскетическая и отшельническая, и они жили в одиночестве трудами рук своих, отказываясь от помощи родственников. Валата Петрос же поставила своей целью организовать большую общежительную общину, которой взялась руководить сама. Она не собиралась создавать исключительно женский монастырь, но из-за сопротивления мужчин он приобрел преимуще ственно женский характер. Ей удалось утвердить свой авторитет руководительницы, но жизнь поставила перед нею новый вопрос: ее община разрасталась, содержать ее, как прежде, на свои собственные средства для Валаты Петрос оказывалось невозможно, и нужно было решать, что делать дальше.

Собственно, выхода было два: либо отказаться от руководства большой общиной и спасать душу одной, либо перестраивать всю прежнюю монастырскую организацию и переходить на самообеспечение. Первое претило энергичной и властной натуре Валаты Петрос, второе же требовало очень многого: и обширных земель для обработки, и ежедневных хозяйственных забот, чуждых этой аристократке. Она колебалась, но в конце концов сделала свой выбор, опять-таки вполне необычный для женщины того времени, и "Житие" повествует об откровении, ниспосланном ей: "Благодать, даруемая во время отшельничества, не та благодать, дабы утешался он и не трогался с места, общежитию же — дабы умножалось оно, дабы управлялось и росло числом — такова [благодать сия]. И если вынесешь ты и вытерпишь нрав всего обще жития -то это благодать!" (р. 101), Поэтому Валата Петрос отправилась в только что основанную столицу — город Гондар и получила от царя Василида землю Лаг. Соответственно новой жизни была перестроена и вся монастырская организация: "обновила она устав и собрала монахов, чтобы они обедали и спали в одном доме, младшими старшие, не разлучаясь никогда, кроме старцев немногие, Из них выбрала она по воле Божией авву За Хаварьягта и сделала его отцом над всеми. И отделила она людей, которые трудились по домам своим, и повелела, дабы не шдил никто в другой дом ни в коем случае, а если пдридет нужда, пусть встанет вне [дома] и пове дает свокэнужду. И обновила она устав, и в каждом доме было по пятьдесят человек, а над ними один главный" (р. 102).

Как ми видим, в случае с монахами Валата Петрос посчиталась с мужским самолюбием и поставила им непосредственными начальниками мужчин. Монахинь же она возглавила сама. Столь строгая дисциплина, очевидно, не остававшаяся без протеста, потребовала еще более строгой самодисциплины и от нее самой. Община Валаты Петрос был рассеяна по многочисленным островам и берегам оз. Тана. И когда она не была занята в довольно частых разъездах, то "пребывала она, служа собранию, наравне с другими как одна из них, черпая воду для омовения рук. А во время трапезы приказывала она возлечь сестрам, а сама стояла и прислуживала им, и не садилась, не закончив молитвы благодарения. И еще входила они в трапезную, и пекла хлебы, и выметала золу, и сор) выносила на голове своей и выбрасывала вон… И н"не было таких врат смирения, в которые бы не вошла матерь наша святая Валата Петрос, но обреталась она повсюду. Будучи госпожой, она сделала себя рабыней, как сказал Павел: Ибо будучи свободен от всех, я всем поработил себя (I Кор. 9, 19)" (р. 99). Так Валата Петрос твердо и последовательно, с терпением, самоотвержением, а нередко — и с жестокостью шла к своей цели. Она преодолима все препятствия на своем пути, кроме одного, оказавшегося роковым, — санитарных условий разросшегося общежития. Паства ее увеличилась, "и стало их девятьсот. И тогда поднялась болезнь тяжкая средь сестер, (поразила их, и убила из них многих сестер" (р. 103). В конце концов жертвою эпидемии пала и сама Валата Петроос, как прежде мать ее, Крестос Эбая. Она умерла 23 ноября 1648 г., а агиограф ее сообщает: "А лет ей было 50: 24 года до монашества и 26 лет в монашестве" (р. ПО). В результате на оз. Тана не создалось много людного монашеского собрания, но на местах бывших общежитий Валаты Петрос сохранились небольшие обители, где свято чтилась память основательницы. Цель же Валаты Петрос оказалась не только не достигнутой, но и позабытой. Впрочем, это естественно: для существования больших многолюдных монастырей в Эфиопии не было необходимых условий ни в XVII, ни в двух последующих веках.

Можно по-разному оценивать жизнь и деятельность Валаты Петрос. Б. А. Тураева огорчало неправославие богословских воззрений Валаты Петрос. Он писал: "Величественный образ убежденной подвижницы, энергичной созидательницы семи больших монашеских общежитий, твердой исповедницы национальной веры, к сожалению, много теряет при мысли о том, что исходной точкой ее протеста было не то, чего бы мы ожидали. Во всей длинной истории ее страданий мы ни разу не встретим даже имени Рима и папы; все дело продолжает вращаться вокруг "православной веры Диоскора" и "нечистой веры Льва", как будто оно происходило не в XVII, а в V веке… Таким образом, борьба Валаты Петрос против пропаганды в сущности есть борьба против православия; она еще раз доказывает самым наглядным образом, каковы могут быть отношения абиссинов к православной церкви, в случае их близкого знакомства с нею. Вместе с тем все это рисует перед нами отсталость эфиопских грамотеев, все еще в XVII веке продолжавших считаться с условиями Халки донского собора и потерявшими из вида церковную историю христианского мира". [8] Возвращаясь к личности Валаты Петрос, следует заметить, однако, что в богословских своих убеждениях она была вполне традиционна и разделяла (что естественно) точку зрения эфиопской церкви. В чем она была нетрадиционна и необычна, так это в своем поведении, смело нарушая сложившиеся стереотипы поведения. Она так и осталась исключением; будучи основательницей семи монастырей, Валата Петрос не оставила последователей и не основала традиции, потому что нару шение традиции стать традицией не могло, по крайней мере в Эфиопии XVII в.

Однако славу она снискала громкую и память оставила долгую и благоговейную. Эта память и слава вызвали потребность в создании ее "Жития", которое и было написано на 29-м году по смерти Валаты Петрос в монастыре Кораца, основанном ею. Ее агиограф, однако, оказался перед трудной задачей, причем трудности его были достаточно новыми и необычными для агиографии. Агиографу Валаты Петрос трудно было не собрать сведения о ее жизни и подвигах, память о которых была жива среди озерного монашества, а оправдать те нарушения ею стереотипов женского поведения, о которых также пре красно помнили и народ, и братия и умолчать о которых было невозможно. Собственно, серьезных таких нарушений было два: преступление постановления Гангрского собора (около 340 г.): "Если какая жена оставит мужа и пожелает уйти от него, гнушаясь брачным сожительством, да будет анафемою" [9] — и заповеди апостола Павла: "А учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии" (I Тим. 2, 12). О том, чтобы отвергнуть сами эти всеобщие положения, не могло быть и речи. Нельзя было также и пойти по пути компрометации оппонентов святой, возражавших против такого ее поведения, во-первых, потому что в принципе они были правы, а во-вторых, потому что многие из них (такие, например, как муж Валаты Петрос Малька Крестос) были очень симпатичными личностями, не позабытыми и ко времени написания "Жития" и пользовавшимися всеобщей любовью. И агиограф Валаты Петрос нашел выход из этого положения в том, что не стал отрицать самой непререкаемой традиции, но все свои усилия сосредоточил на исключительности своей героини и той жизненной ситуации, в которой она оказалась.

При этом, исключая ее из ряда обыкновенных женщин, он как бы исключает ее из числа женщин вообще. Таким образом, мужские функции Валаты Петрос (а мужчинам позволено и уйти в монастырь, оставив семью, и быть в монастыре учителем и наставником) объясняются ее особой, неженской сущностью. Эта сущность ее, согласно "Житию", проявляется с самого момента ее рождения, и в связи с этим стереотипы поведения нарушают все, а не только она. Первым в "Житии" это делает отец святой, Бахр Сагад. Когда он узнал о рождении дочери, то "пошел он, радуясь и ликуя, и вошел в опочивальню родильницы, хотя был он вельможей знатным и не пристало ему входить к родильнице. И сказали ему: "Как же пойдешь ты в опочивальню родильницы? Не пришло еще время входить туда!" И сказал он: "Дайте мне войти, ведомо мне, что неведомо вам ныне — грядущая тайна дитяти сего!" (р. 6). Совершенно необычно вел он себя по отношению к дочери и в дальнейшем: "Когда была она дитятей, малым возрастом и не знающим [еще] имени ни отца своего, ни матери, сажал он ее на престол и на трон, брал меч и служил пред нею, стоя и чествуя ее, как воины чествуют царя, и воспевал ей хвалу и говорил он: „Я умру за тебя, я, отец твой! О дитя благословенное, избрал тебя бог, благословил и освятил!" И делал он так каждый день, не сытый и пьяный, а голодный и трезвый, ибо опьянен он был любовью к ней и ведал тайну, что грядет от нее" (р. 9).

Согласно "Житию", Валата Петрос была человеком необыкновенным и всегда жила жизнью необыкновенной, скрытой, однако, от непосвященных покровом обыденности. Когда Валата Петрос, как всякая знатная замужняя дама, устраивала по церковным праздникам угощение для клира и нищих, сама она "не вкушала ничего от всего этого, но ела листья ранч горечи жгучей и пила воду, а людям казалось, что ест она и пьет, подобно им" (р. 11). Таким образом, она была как бы монахиней в миру, и ее уход от мира не менял сущности ее жизни, а лишь сбрасывал обманчивый покров внешней видимости. Агиограф Валаты Петрос, описывая ее конфликты с мужем, не решается отказать Малька Крестосу в благородстве поведения, но и в этом у него определяющим оказывается не добрая воля Малька Крестоса, а Бог. Рассказывая о том, как Малька Крестос отпускает с миром Валату Петрос, автор добавляет: "И он бы оставил ее, да воспрепятствовала ему воля Божия" (р. 18). На этом агиограф кончает со щекотливым вопросом ухода в монастырь мужней жены, но впоследствии при случае не упускает возможности упомянуть и о других мужних женах, ушедших из мира: "И жили с нею знатные женщины из дочерей вейзазеров, [10] и царских наложниц, и княжеских жен… и женщины, что оставили мужей своих…" (р. 77).

Здесь, однако, можно было сослаться, помимо божьей воли, и на житейские прецеденты. Сложнее было с заповедью "учить жене не позволяю", и для оправдания руководящей роли Валаты Петрос ее агиографу потребовалась немалая изобретательность. Набор его приемов, действительно, широк и разнообразен. Разумеется, главным и самым сильным аргументом была ссылка на промысел Божий и доказательство его. Здесь автор неоригинален и следует обычным житийным шаблонам. Высокая (и руководящая!) миссия святой прорекается ее отцу еще до рождения Валаты Петрос: "Родится у тебя дочь прекрасная, что воссияет, как солнце, во всех пределах мира. И станет она путеводительницей для незрячих сердцем, и будут исповедоваться ей цари земные и митрополиты, и соберутся к ней люди многие с четырех концов света и станут собранием единым угодников Божиих". (р. 6) Далее другой монах пророчествует в Вальдеббе уже самой Валате Петрос: "Послушай, скажу я тебе слово, что вложил бог в уста мои: возникнут служением твоим общежития семь раз в семи обителях и спасутся рукою твоей многие души..." (р. 37). Все эти пророчества венчает "завет", данный святой самим Иисусом Христом: "Прейдут небо и земля, а слово мое не прейдет… выходи из пустыни сей, дабы обрести души, и нет тебе пользы спасать себя в одиночестве! И дал я тебе завет, что буду я с тобою и буду хранить тебя..." (р. 39—40).

Это тот самый "завет", о роли которого в эфиопских житиях Б. А. Тураев писал, что он "является как бы необходимой принадлежностью святого и, наоборот, был ее условием. Ни одно житие не обходится без того, чтобы Бог перед смертью не являлся святому и не давал ему обещания помиловать до известного поколения всех совершающих память его, верующих в молитву его, творящих во имя его добрые делаи интересующихся житием его. Та настойчивость, с которой повторяются эти "заветы" в каждом житии, та неукоснительность, с которой авторы их приводят эти заветы, заставляют нас серьезно подумать, не была ли наличность этих странных для православного читателя обетовании таким же условием помещения в святцы, как и чудеса". [11] Все это, конечно, так; и "завет" Иисуса Христа был для эфиопского читателя безусловным доказательством святости Валаты Петрос. Но мы видим, что ее агиограф приурочил "завет" не к кончине святой, а к самому началу ее трудов по созданию монашеских общин, и "завет" таким образом оказывался, кроме всего прочего, еще и высшей санкцией на руководящую роль Валаты Петрос. Агиограф, однако, не ограничился "заветом" и пророчествами, может быть, потому, что все они были слишком привычными атрибутами любого жития, а нетрадиционное поведение святой нуждалось с его точки зрения в дополнительных и также нетрадиционных обоснованиях.

Поэтому ту же самую по сути ссылку на божью волю агиограф неоднократно и последовательно вкладывает в уста разных авторитетных лиц. Первым оказывается митрополит Марк, прибывший в Эфиопию в 1636 г., который на слова Валаты Петрос: "Что делать мне? Вот собираются ко мне люди без моей на то воли. Пристало ли мне это или нет?" — отвечает: "Не бойся, ничего не будет без воли Божией, И ныне укрепит он тебя, и почиет на тебе дух его!" (р. 70—71). Ту же мысль, но более развернуто, развивает глава озерного монашества авва Фатла Селласе в ответ на жалобы настоятелей, что Валата Петрос управляет ими: "Бог для вразумления нашего воздвиг ее, ибо удостоил он нас, и назначил ее, и дал ей старшинство над нами, и благоволит ей. И потому нельзя отставить ее, как сказал Гамалиил в Книге Деяний: "Отстаньте от людей сих и оставьте их; ибо если это предприятие и это дело — от человеков, то оно разрушится, а если от бога, то вы не можете разрушить его; берегитесь, чтобы вам не оказаться богопротивниками" (Деян. 5, 38—39)" (р. 91). К этому автор добавляет уже от себя: "Эти наставники ропщущие не могли отставить матерь нашу святую Валату Петрос, ибо дозволено ей было от Бога. А если бы не от Бога [было сие], то не существовало бы доныне собрание это, но скоро исчезло бы и прошло. И потому известно, что от Бога сие" (Ibid.).

Ссылка на божью волю — аргумент, конечно, веский, но наш автор им не ограничивается. Исподволь, через все произведение он последовательно проводит мысль о том, что Валата Петрос, несмотря на свою женскую внешность, обладает чудесной неженской сущностью: "Сколь ужасен и тяжек тот час, когда обрушились беды и гонения на матерь нашу святую Валату Петрос![Ее беды и гонения] были гораздо хуже и тяжелее, нежели беды и гонения, что постигли христиан в те годы. Какая женщина может уподобиться ей и претерпевать все это, как она? Не только женщина, но и мужи могучие не смогли бы терпеть,подобно ей.Но силабожия,пребывающаяна ней, давала ей терпение и силу" (р. 48). При этом агиограф ссылается на обстоятельства не только физического, но и физиологического порядка. На мольбу святой перед иконой Богородицы "заговорил сей образ и сказал ей: "Не произноси слов больше, вот услышала я молитву и просьбу твою, и увидела я страдания твои, и остановлю я кровь твою месячную. Отныне и впредь не будет являться у тебя кровь никогда!" И тотчас высохла месячная кровь ее, хотя была она молода и не достигла срока, когда прекращаются месячные" (р. 63).

Старается автор найти оправдание руководящей роли Валаты Петрос и в поведении самой святой: "И начала она смирять себя, и стала прислуживать, как служанка, и молоть за день пять еф ячменя или пшеницы, хотя руки ее нежные не были привычны к работе с жерновами и ни к какой другой работе… Как сказал господь наш: "Кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом" (Матф. 20, 27)" (р. 24). Смирение и труды Валаты Петрос постоянно подчеркиваются ее агиографом прежде всего как моральное оправдание и обоснование ее власти: "Если бы не покорилась она сама старице, не покорились бы ей цари и князья, и не победила бы она бесов. Как сказал Старец Духовный [12]: "Если бы не покорился Иосиф пред законом рабства, не стал бы он господином над землею Египетской", И Павел сказал: "Ибо рабство телесное за время недолгое дает пользу, и праведность, и власть надо всем, и в нем надежда жизни во всякое время" (р. 34—35). Эта последняя ссылка на Павла - фиктивная; ее нет в посланиях его. Со стороны нашего агиографа это несколько странно, потому что он часто цитирует апостола Павла. Все это наводит на мысль, не вызвано ли его постоянное стремление подкреплять свое восхваление святой авторитетом апостола Павла тем обстоятельством, что именно Павлу принадлежит категорическое запрещение "учить жене"?

Как бы то ни было, но оправдывая и восхваляя на протяжении всего "Жития" руководящую роль Валаты Пет рос, автор не утверждает ее в качестве новой традиции взамен старой, а именно оправдывает в качестве исключения. Следует сказать, что объяснение этому заключается в самой той эпохе (первой половине XVII в.) — эпохе также исключительной в истории Эфиопии. Как раз па это время приходится глубокий кризис (и политический, и идеологический), который переживало тогда все эфиопское общество. Именно этим кризисом объясняется невозможная в других обстоятельствах попытка царя Сисинния ввести католичество в стране, которая до этого почти полтора тысячелетия твердо исповедовала другую веру; именно кризисом объясняется и то, что эта, казалось бы, самоубийственная попытка чуть было не увенчалась успехом. В этих условиях все старые стереотипы оказались поколебленными, традиции пошатнувшимися, и люди, очутившись в необычных и непривычных для себя обстоятельствах, вынуждены были и действовать необычно. Во второй половине XVII в. все вернулось на круги своя; была "восстановлена вера александрийская", с нею же были восстановлены и прежние традиции и стереотипы. Этой эпохе кризиса, однако, мы обязаны тем, что нарушение стереотипа женского поведения, совершенное Валатой Петрос, было описано в "Житии", и описано сочувственно. В результате этот интереснейший памятник эфиопской литературы остался уникальным потому, что ни до, ни после описанных там событий аналогичных произведений быть создано просто не могло.

[1]Gadla 'emna Walatta Petros, seu Aeta sanctae Walatta Petros, eilidil Karolus Conti Rossini // Corpus Scriplorvim Christianorum Orien talium, Scriplores Acthiopici, series altera. Rumae; Parisiis; Lipsiae, 1912. T. 25. Далее ссылки на это издание даются в тексте.

[2]Тураеа Б. А. Исследование в области агнологических источников истории Эфиопии. СПб., 1902. С. 271.

[3]Рас — высший титул в придворной иерархии. В XVII в. его носил бехт-вадад - первый министр государства. Рас Афанасий действительно занимал этот пост при царе Иакове, предшественнике царя Сисинния.

[4]Имеется в виду римский папа Лев I Великий (440—461), чье учение об отношении божественной и человеческих природ во Христе было принято Халкидонским собором (451 г.), осудившим монофизитство и его тогдашнего вождя Диоскора. Эфиопы, вслед за египетскими монофизитами. не признали решения Халкидонского собора и считают папу Льва "нечестивым отступником".

[5]Т. е. представителя народности гонга, которых эфиопы называют шанкалла.

[6]Об этой Амате Крестос Б. А. Тураев писал: "…она приходилась двоюродной сестрой царю, была к нему привязана, пользовалась при дворе влиянием. Чтобы угадить царю, она даже приняла унию, но иезуиты были уверены, что в душе она осталась верна родной церкви; они говорят, что у нее находили поддержку монофиситские монахи" (Тураев Б. А. Указ. соч. С. 275).

[7]Яфкерана Эгзиэ — эфиопский снятой, живший в конце XIII—первой половине XIV в. и подвизавшийся на островах оз. Тана (главным образом на Гугубене). Его "Житие" имеется в русском переводе (Житие Яфкерана Эгзнэ // Богословские труды. М., 1973. Сб. 10. С. 225—251). Следует заметить, что в "Житии" нет подобного запрещения, на которое ссылается Валата Петрос.

[8]Тураев Б. А. Указ. соч. С. 278—279.

[9]Цит. по: От берегов Босфора до берегов Евфрата / Пер., предисл. и коммент. С. С. Аверинцева. М., 1987. С 31.

[10]Вейзазеры -титул принцев крови, возводящих свое происхождение к царскому роду, но по отдаленности родства не могущих претендовать на престол.

[11]Тураев Б. А. Указ. соч. С. 19.

[12]Старец Духовный ("Арагави Манфасави") — эфиопский постоянный эпитет сирийского аскета Иоанна Сабы (жил между VIIи IX вв.), написавшего трактат для нравственного совершенствования монахов под названием "Старец духовный". Трактат этот был переведен на эфиопский язык в начале XVI в. н стал чрезвычайно популярен в Эфиопии, а название его превратилось в постоянный эпитет автора.