Антон Дадыкин

Работники Московского печатного двора второй половины 17 в.*

См. библиографию.

Положение и условия работы мастеровых Печатного двора второй половины 17 в. учеными пока всесторонне не рассматривались в отличие от личностей и свершений справщиков Печатного двора, которым посвящена обширная литература. Впрочем, в рамках изучения других проблем истории российской книжной культуры накоплен интересный материал о работниках Московской типографии. Особо стоит упомянуть в этой связи исследования П.Ф. Николаевского , С.Н. Брайловского , Б.П. Орлова , Е.Л. Немировского , А.А. Гусевой и И.В. Поздеевой .

Источником для исследования послужили документы Московской типографии по первой и третьей описям фонда 1182 (Архив Приказа книгопечатного дела) РГАДА. На основании сплошного просмотра документов указанного Приказа, отвечавшего за повседневную деятельность типографии, были составлены три списка : «начальных людей», дьяков, подьячих, справщиков и других членов Правильной палаты; мастеровых людей и сторожей Печатного двора (оба списка за 1651–1700); учителей, старост и учеников русского и греческого отделений Типографской школы при Московском печатном дворе за 1684–1699.

В настоящей работе представлены первые результаты анализа списка мастеровых людей и сторожей, насчитывающего 820 имен. Среди них так называемые «становые» мастеровые (наборщики, разборщики, тередорщики, батырщики), непосредственно осуществлявшие процесс тиражирования книги, «розница», т.е. мастеровые разных специальностей (знаменщики, резцы, словолитцы, олифленники, рудники, столяры, кузнецы, переплетчики), обеспечивавшие этот процесс всем необходимым, а также приставы и сторожа. Источниками для составления списка послужили окладные книги типографии, фиксирующие выдачу указанным лицам жалованья, «записные книги» с текстами наиболее важных указов, касающихся Печатного двора, а также 144 поручные записи, составляемые при приеме нового сотрудника на работу. Для каждого лица дается информация об имени, патрониме, часто прозвище, времени поступления на работу и увольнения, иногда с указанием причины; специальности, переходе с одной должности на другую; для некоторых лиц – о родственных связях с другими работниками типографии; награждениях и взысканиях за годы работы; участии в трудовых конфликтах; дополнительных заработках на Печатном дворе; о покупке книг через лавку; о членах семьи, месте проживания; об умении или неумении писать и др.

Анализ списка подтверждает наблюдения, сделанные еще по материалам первой половины века, о том, что многие работники Печатного двора были связаны родственными узами. Хотя эти связи не фиксировались в документах типографии систематически и можно восстановить лишь небольшую их часть по распискам одного родственника за другого в получении жалованья, в список мастеровых людей второй половины 17 в. попали 15 пар «отец–сын» (и две династии «отец – двое сыновей»), восемь пар и две «тройки» братьев, шесть пар «дядя-племянник» и т.д. В ряде случаев удается проследить три поколения работников типографии. Например, основатель одной из старейших династий мастеровых людей 17 в. Ананий Исаев работал на Печатном дворе сторожем, а затем батырщиком с 1629 по 1654 г.; его сын, тередорщик, а затем наборщик Степан Ананьин получал жалованье в 1651–1683, а его внуки тередорщики Василий и Никифор Степановы дети Обуховы работали: первый – в Верхней типографии в 1680–1683 и на Печатном дворе в марте 1678–январе 1680 и с марта 1683, второй – на Печатном дворе с сентября 1683, продолжали работу они и в первые годы 18 в. Из-за эпидемий чумы середины 17 в. многие династии прервались, но сама традиция преемственности «книгопечатного дела» осталась неизменной. Появляются новые семьи мастеровых людей, продолжающиеся в 18-м столетии. Так, Борис Петров сын Покровский работал в типографии батырщиком (1661–1664, с 1697) и тередорщиком (1664–1697); его дело продолжили сыновья: Дмитрий (тередорщик с сентября 1690), Федор (разборщик, батырщик, тередорщик – с февраля 1692 по август 1697, в 1697 заменил отца на месте тередорщика), Панкратий (тередорщик – с сентября 1698).

К середине 17 в. Московский печатный двор представлял собой хорошо отлаженную государственную централизованную мануфактуру – одно из немногих предприятий подобного типа, существовавших тогда в России. С этой точки зрения положение мастеровых типографии (предшественников будущего социального слоя кадровых профессиональных рабочих), их взаимоотношения с руководством Печатного двора представляют особый интерес. Уже отмечалось, что в социальном статусе мастерового первой половины 17 в. сочетались черты «тяглового человека», прикрепленного к своему рабочему месту, и наемного работника . С формальной точки зрения за вторую половину столетия сдвигов в этой области не произошло, однако ряд трагических событий в истории типографии привел к некоторым изменениям фактического статуса мастерового. Речь идет о пандемиях чумы («морового поветрия»), поразивших Москву осенью 1654 и 1656 гг., и экономическом кризисе начала 1660-х годов. Моровое поветрие нанесло страшный удар по кадровому составу типографии: из 145 человек, получивших жалованье 20 октября 1653 года, после 1656 года на Печатном дворе остались лишь 25. Число действующих станов вынужденно сократилось с 12 до 8, однако работали они в чрезвычайно напряженном темпе (не стоит забывать, что указанные события происходили на фоне церковной реформы патриарха Никона и бесперебойный выпуск «новоправленных» книг считался важнейшей государственной задачей). Руководство типографии привлекло к работе новых людей, причем не только «прибылых» мастеровых, уже хорошо знакомых с технологией книгопечатания, как это бывало раньше, но и ремесленников, которых приходилось обучать в процессе работы. Более того, нужда в квалифицированных работниках оказалась столь сильна, что после первого, самого страшного удара эпидемии на Печатном дворе трудились даже иностранцы – поляки: знаменщик Ян, резец Григорий, кузнецы Станислав и Михаил (правда, только с апреля по июль 1655). Уцелевшие «кадровые» сотрудники были распределены по станам таким образом, чтобы максимально обеспечить передачу опыта и трудовых навыков новопришедшим мастеровым и не допустить резкого падения качества продукции. Работникам, «что были преже до морового поветрия», помимо положенного жалованья по окладам и за хлеб деньгами, выплачивали премии (например, «простойные деньги» за сентябрь–февраль 1654/1655 и сентябрь–январь 1656/1657 гг., когда типография не работала). Новопришедшие мастеровые люди не могли с первых же дней работы обеспечить необходимое качество изданий, поэтому прежний принцип деятельности типографии, когда вся работа над книгой осуществлялась только сотрудниками назначенных для этого станов, соблюдаться не мог.

Руководство Печатного двора (как представляется, первоначально – в качестве временной меры) нашло выход в использовании иной системы отношений: наиболее сложные в технологическом плане работы (исправление ошибок в наборе, титульные листы, указатели к тексту изданий, набор и печать мелкой азбукой, тиражирование малоформатных изданий и др.) выполнялись (часто во внеурочное время) на основании «ряда», т.е. договора найма между администрацией Приказа и группой мастеровых. Ранее подобные договоры заключались, как правило, только между дьяком Приказа и посторонним ремесленником (ремесленниками) и касались изготовления необходимых для типографии материалов или ремонта станов. Естественно, что «ряд» оформляли только с наиболее квалифицированными мастеровыми, и это стало одновременно еще одним способом поддержать их материально. Разные виды вспомогательных работ, ранее выполнявшихся в основном посторонними людьми, теперь становятся прерогативой штатных сотрудников типографии. Например, простейшие «внеплановые» ремонтные работы проводят столяры или кузнецы, уборку территории Печатного двора, контроль за доставкой дров и иных материалов осуществляют сторожа, счет и сортировку крупных партий купленной бумаги проводят специально нанятые бригады становых мастеровых. После морового поветрия со страниц окладных книг исчезает упоминание о штатных («казенных») переплетчиках . Все переплетные работы стали выполнять наймом, причем в отличие от первой половины века, когда львиная доля книг переплеталась посторонними жителями посада, ныне до 85% заказов забирают работники типографии.

Вскоре после морового поветрия разразился экономический кризис, проходивший на фоне затяжной русско-польской войны (1654–1667). Порча правительством серебряной монеты, а затем выпуск медных денег привели к гиперинфляции, стремительному росту цен, сокращению покупательной способности населения, в том числе сокращению спроса на книги. На рынке типография выступала как самостоятельный хозяйствующий субъект и за многие материалы (в первую очередь, за импортную бумагу и киноварь) вынуждена была платить серебром. В то же время Печатный двор как государственное предприятие длительное время принимал медные деньги в качестве средства оплаты своей продукции и нес серьезные убытки . Теми же деньгами выплачивали жалованье мастеровым (наряду с внеочередными «чрезвычайными» выплатами, осуществлявшимися серебряными деньгами). Пытаясь материально поддержать наиболее квалифицированных сотрудников, администрация Печатного двора в марте 1659 г. переводит сначала один, а в октябре 1660 г. второй стан для печатания «мелкой азбукой». К этим станам отбираются лучшие мастеровые, которые получали двойной оклад по сравнению с мастеровыми аналогичных специальностей, работавших у других станов. Именно эти мастеровые первыми возобновили работу, замершую на несколько месяцев в конце 1662 г., силами именно этих сотрудников было напечатано одно из важнейших изданий за всю историю деятельности типографии – Библия 1663 г.

После кризиса начала 1660-х Печатный двор долго не мог оправиться, а во второй половине 1660-х даже стал убыточным для казны. В этой ситуации 21 августа 1667 руководство типографии пошло на беспрецедентное сокращение штатов (в три раза!). Специально созданная комиссия разделила мастеровых на три группы. К первой группе относились наиболее квалифицированные работники, из которых были сформированы бригады, обслуживавшие четыре стана. Только они и были оставлены на постоянном окладе. Во вторую группу были включены мастеровые, оставленные «в прибыль», т.е. за штатом . Эти работники могли замещать места временно нетрудоспособных штатных мастеровых, а также наряду с последними участвовать в выполнении работ по найму. С этого момента сначала два, а затем и четыре стана специально выделяются для работы наймом; а сам этот вид экономических отношений становится на Печатном дворе повседневным явлением. Наконец, мастеровые из третьей группы были просто уволены из типографии, и лишь очень немногие из них впоследствии смогли вновь вернуться туда.

Со второй половины 1670-х гг. в деятельности типографии намечается новый подъем. В 1677 г. на оклад переводят еще три стана, с 1678 г. жалованье по окладам получают мастеровые уже 10 станов, и наконец с марта 1683 г. (после закрытия Верхней типографии, возвращения работавших там мастеровых и всего имущества на Печатный двор) на окладе находятся мастеровые 12 станов, как было до начала кризиса 1660-х гг. (см. Таблицу). Тем не менее объем работ, выполняемых наймом, не сокращается, а это значит, что найм уже не воспринимается как временная «антикризисная» мера. Он позволял использовать имеющиеся в наличии запасные или временно простаивающие мощности. Как и в годы экономического кризиса, наймом выполнялись технологически сложные работы или печатались наиболее ходовые малоформатные издания.

Таким образом, найм становится одной из «обыденных» форм экономических отношений на Печатном дворе уже в третьей четверти 17 в., и это не могло не повлиять на фактический статус мастеровых типографии. С одной стороны, они формально все еще были прикреплены к своим «местам» и не имели права прекратить работу даже в случае невыполнения администрацией типографией своих обязательств. С другой стороны, мастеровые во второй половине 17 в. все чаще выступают и как наемные работники, связанные с руководством типографии чисто экономическими интересами.

К «антикризисным» мерам относится также и разрешение совмещать штатные должности. Например, сторож Исая Еремеев в сентябре 1658–феврале 1662 одновременно исполнял обязанности олифленника, а в октябре 1660–марте 1661 еще и являлся кузнецом, т.е. получал жалованье как работник трех разных специальностей; Леонтий Григорьев сын Шокуров с 1673 по август 1682 совмещал должности батыйщика и олифленника, а с марта 1685 по январь 1689 – наборщика и олифленника; Елизар Савельев в 1679–1680 оставался единственным столяром на Печатном дворе, а в 1681 г. обучал «наемщика к государеву делу другово столяра», за что в указанные годы получал двойное денежное и хлебное жалованье; тередорщик Григорий Алексеев в марте 1682–феврале 1683 одновременно получал оклад и как один из приставов; Иван Дмитриев с 27 февраля 1686 по август 1689 г. исполнял обязанности батырщика и разборщика; тередорщик Богдан Иванов в феврале–августе 1688 работал и как словолитец. В первой половине 17 в. совмещение двух должностей не разрешалось.

Структура денежного жалованья позволяла администрации типографии регулировать общую величину выплат. Жалованье состояло из фиксированного оклада (выплачивался, как правило, в сентябре) и так называемых «хлебных денег», т.е. стоимости определенного количества ржи и овса, выплачиваемой деньгами (как правило, в феврале) и определяемой представителями государевой казны. Подобная система оплаты труда мастеровых окончательно установилась еще в первой половине 1640-х гг.

С этого времени основной вектор борьбы мастеровых за свои экономические права смещается в область «хлебного жалованья». Коллективные челобитные всех сотрудников типографии с просьбой выплатить «хлебные» деньги, исходя из текущей рыночной цены хлеба (а не заниженной официальной) являются надежным маркером неблагополучной экономической обстановки в столице (дело в том, что тексты таких челобитных сохранялись в делах типографии, если челобитные были удовлетворены, а это случалось только в действительно тяжелые годы). В разгар экономического кризиса начала 1660-х руководство типографии было вынуждено даже частично вернуться к забытой с окончанием Смутного времени практике частичной выплаты натуральными продуктами (дважды – в 1662 и 1663 гг. – половину хлебного жалованья выдали натурой).

С 21 мая 1650 г. среди прочих документов в Архиве типографии появляются поручные записи, в которых наиболее авторитетные мастеровые ручаются перед приставом за своего коллегу, поступающего на Печатный двор или, в некоторых случаях, переходящего с одной должности на другую. При нарушении условий договора, перечисленных в поручной записи, «поручники» отвечали за действия преступника своим имуществом. Если человек приходил в типографию впервые, помимо обязательных челобитной с прошением о приеме на работу и поручной записи, со слов соискателя места составлялась «сказка». В ней новый мастеровой рассказывал о своем происхождении, месте жительства, и ручался, что он «нигде в сотню и в ыные ни в которые слободы в тягле подушных записей по себе не давывал, в стрельцах и солдатех и во дворех боярских не бывал» . Таким образом, мастеровыми могли стать только лично свободные люди . Принцип коллективной ответственности работников существовал на Печатном дворе и в первой половине 17 в., однако возникновение вышеперечисленного комплекса документов, жестко оформляющих этот тип отношений, безусловно, связано с принятием в 1649 г. Соборного уложения.

В этой связи необходимо указать на прямую текстуальную связь поручной за мастерового типографии и «жилой» записи, которую родители ученика, поступающего в обучение к частному ремесленнику, давали мастеру-учителю . Перечень преступлений в поручной записи со временем меняется, так что этот формальный, на первый взгляд, документ оказывается любопытным свидетельством о том, каких преступлений руководители типографии опасались больше всего. Вот какие проступки фигурируют в поручной 1651 г.: «… никаким воровством не воровати, и в государевой казне хитрости никакие не учинити, и не бражничати, и за бражничеством дела не поставити, и взяв государево денежное и хлебное жалованье не збежати….» . А вот это уже 1695 год: «…заповедных питей не пивать и не бражничать, костью и карты не играть, не воровать, вином и тобаком не торговать, с воровскими людьми не знатца, и государевы казны не покрасть, и подвоху не подвесть, и хитрости никакие над казной великих государей и над становым делом не учинить и к государеву делу на Печатный двор ходить по вся дни…»

Помимо коллективной поруки, мастеровой нес личную ответственность за выполненную им или его станом работу. В частности, еще в первой половине 17 в. в конце каждого экземпляра нового издания расписывался мастеровой, лично отвечавший за полноту данного экземпляра. В качестве наказания могло производиться удержание части жалованья (например, 30 октября 1661 г. батырщику Отворотной палаты не выплатили положенную прибавку к жалованью «за неполные Прологи за две книги», а 15 июня 1662 г. «целовальник Устин Трофимов две книги Прологов в государеву казну принял, и государево жалованье в прибавку Никите … выдал» ) или увольнение с Печатного двора с формулировкой «за воровство». Во второй половине 17 в. появляются специальные указы, регламентирующие ответственность наборщиков за свою работу (30 июня 1676, 10 августа 1677 г.). В указе от 1677 г. наборщикам, «которые бывают у набору страниц своего дела», предписывалось «смотрить своего набору тех листов дела за тередорщиками и батыищиками покамест тот лист отделают, быть им самим всякому у своего стану, чтоб в том деле никакой порухи и моранья в страницах и в строках и полусловицы не было» . Таким образом, происходит ужесточение контроля за всеми этапами работы над книгой и повышении личной ответственности исполнителя работ.

Патерналистские тенденции в социальной политике руководства типографии во второй половине 17 столетия также становятся системой: к разовым «экстренным» выплатам (по случаю пожара или тяжелой болезни, на похороны близкого родственника) добавляется регулярная милостыня, выплачиваемая некоторым «заслуженным» работникам, отправленным на покой по старости. Например, в 1685–1689 гг. милостыню «за его многую работу на Печатном дворе» регулярно получает бывший тередорщик Кондратий Марков, проработавший в типографии с 15 марта 1655 по август 1683 и в старости ослепший. На мастеровых распространялась частичная неподсудность общему суду по долговым обязательствам и даже за мелкие уголовные нарушения (ряд дел рассматриваются непосредственно в Приказе книгопечатного дела , в других случаях в рассмотрении тяжбы обязательно участвует представитель типографии).

Таким образом, во второй половине 17 в. на Печатном дворе утверждается и быстро развивается сравнительно новая форма отношений между заказчиками и штатными исполнителями работ – договор найма. Она органично встраивается в традиционную систему отношений между руководством типографии и мастеровыми людьми и помогает Печатному двору выстоять после эпидемий середины 1650-х, экономического кризиса начала 1660-х и стагнации первой половины 1670-х.

Таблица

Число мастеровых различных профессий, получавших государево или патриаршее денежное и хлебное жалованье во второй половине 17в. (по данным Архива Приказа книгопечатного дела)*.

*В таблице не учитываются «начальные люди» и дьяки Приказа книг печатного дела, учителя, старосты, ученики и сторож Типографской школы.

Статья опубликована: Федоровские чтения 2005. М.: «Наука», 2005.

* Подготовлено при финансовой поддержке РГНФ, грант № 00-01-00411а

«Благословное буквам шествие»: редкий случай тайнописи в московских печатных книгах первой половины XVII в.

Живая старина. 2004. № 1. С. 27–29.

Широко известно, что кириллическая книга в русском средневековье была не просто основным способом хранения и передачи знания. В среде ее создателей, читателей и почитателей на протяжении многих веков складывался уникальный феномен, который сегодня принято называть традиционной книжной культурой. В это понятие входит не только собственно книжное знание, способы его накопления и трансляции; не только технические и технологические приемы создания и сохранения старинных книг, не только особая форма общения читателя с книгой и книжным текстом, когда на полях книги появлялись многочисленные записи, но также и ведомые только избранным, настоящим носителям книжного знания и книжной культуры способы общения и передачи информации. Церковнославянский текст, особенно текст канонический, обладающий полифонией смыслов, дает в этой области огромные возможности. В этой связи достаточно указать в качестве примера хотя бы на приписки писцов в ранних кириллических рукописях или на обращение составителей старопечатных книг к читателям в послесловиях. Однако возможности носителей традиционной книжной культуры не ограничивались только общением посредством прямых или косвенных цитат, символов и аллюзий. В рамках традиционной книжной культуры был выработан и особый язык, или, вернее, языки общения, достигшие своего расцвета в XVII веке. Речь идет о различных системах тайнописи.

Тайнопись в русских кириллических книгах (в первую очередь, рукописных, где она по преимуществу и встречается) изучена достаточно хорошо . Известны сотни примеров использования простейших систем (т.е. способов) тайнописи, например, таких, как «простая литорея» . Случаи применения сложных видов тайного письма достаточно редки, и в их череде приведенный ниже текст занимает достойное место.

Запись тайнописью была обнаружена студентом 5-го курса Исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова В. Богдановым на экземпляре московского Евангелия, изданного 19 января 1640 г. , во время летней комплексной археографической практики 2002 г. Книга хранится в Ярославском историко-архитектурном музее-заповеднике (Инв. 18944). Тремя годами ранее такая же запись, сделанная тем же почерком, была найдена автором этих строк на экземпляре московского Пролога с текстом на вторую половину года (март–август), вышедшего на Печатном дворе 6 декабря 1643 г. Книга, в XIХ в. расплетенная для удобства использования на два тома, хранится в МК РГБ (Инв. 4762, текст на март–май; Инв. 9498, текст на июнь-август). И в экземпляре Евангелия, и в экземпляре Пролога сохранились все листы (в Прологе утрачен первый пустой лист). В обоих случаях запись тайнописью сделана на протяжении всех листов книги, на одном из трех-четырех листов. Запись находится на обеих сторонах листа, по нижнему полю, около корешка, выполнена очень мелким полууставом XVII в., чернила выцвели, и потому далеко не всякий читатель обратит на нее внимание. По типу она напоминает «скрепу» – так называли запись, сделанную с охранными целями: на месте склейки двух листов столбца или на каждом листе книги. Во втором случае комплектность книги можно было легко проверить: утрата слов (слогов) в записи свидетельствовала об отсутствии в книге листов. Очевидно, что «скрепы» выполнялись там, где время от времени возникала необходимость проконтролировать целостность книги: в монастырских и церковных библиотеках, которые выдавали книги во временное пользование монахам или мирянам.

Для удобства читателя, который, возможно, найдет более правильный вариант расшифровки, приведу сначала текст записи, без каких-либо комментариев :

«Городу убо сеи имянуем сут<ь> яко ж древле Б<о>гъ [къ Мои]сеови рече шед к людем симъ и рцы: аз [есмь] ал<ь>фа и омекга (!) сиирhч<ь> начаток и конец сыи посла мя к вамъ та ж тои ж || начал<ь>ная д<у>ша ц<а>рь столпомъ и начал<ь>ная плот<ь> десяторицею по пяти и пяторицею по осми и пяторица сугуба столпъ плот<ь> десяторица пяториць втрикрато сугубо столпъ плот<ь> и вторицею два со единhм прикладъ д<у>ша и вторицею по пяти и третицею по седъми дващи три и трищи единъ единъ дващи и третицею единъ прикладъ мужска имяни токмо наверъшение душа царь от времени же тои сице зовомъ триехъ токмо втрикрато сугубо численыхъ вратhх града того хранителеи постави двема же убо враты во град тои входити завhща единhми же изходити рече яко же речена быша и сут<ь> четверица троесложна и двоица* сугуба и прикладъ мужска имяни токмо навершение или плот<ь> едина дебела || и iже градъ тои состоитъся тhми приставники храним от лhта 5500-г<о> и до днес<ь> ничhмъ же вредимъ и вhмъ (!) извhстно яко не падутся стhны его егда солнце померкнет и луна не дастъ свhта своего и вся звhзды спадут тои же и тогда пребудет ничhм же вредимъ зане самъ ц<а>рь всhмъ начертал его есть стратиг же его совершил несть**». (Примечания: в Прологе – * «пятерица»; ** «его есть»; знак || поставлен мной (А.Д.)).

В тексте четко выделяются три части (отделены друг от друга знаком ||): вступление, собственно текст тайнописи и заключение. Интересно, что и во вступлении, и в заключении автор записи помещает прямые цитаты из Нового Завета. В первом случае это фраза: «аз [есмь] ал<ь>фа и омекга (!) сиирhч<ь> начаток и конец сыи» (Апокалипсис. 1:8); во втором – «солнце померкнет и луна не дастъ свhта своего и вся звhзды спадут» (Ев. от Мф. 24:29). Род занятий или прозвище писца зашифровано в виде описания некоего города. В вольном переводе на русский язык запись будет выглядеть так: «Этот город мы называем так. Подобно тому, как древний Бог говорил Моисею: иди к людям и говори, что я [Бог], который есть альфа и омега, то есть начало и конец, послал меня [Моисея] к вам. Того же [пишущего] имя – (далее имя тайнописью). От времени же его [пищущего] зовут [еще] так (далее прозвище, скрытое за описанием города, в котором, в частности, есть 18 ворот, охраняемых «приставниками», причем входить в город можно только двумя воротами, а выходить – через одни). И город тот существует, охраняемый этими «приставниками» с 5500 года [т.е., по александрийской эре , с момента Рождества Христова] и до сегодняшнего дня, не поврежденный никем. Ведаю: сказано, что стены его не падут [даже] тогда, когда солнце померкнет, и луна не будет светить, и все звезды падут с небес. Этот город и тогда будет стоять невредимым, поскольку так начертал сам царь и так совершил его стратиг».

Другими словами, автор записи утверждает, что посторонний человек ни при каких условиях не сможет разгадать смысл зашифрованной фразы-«града». Примем же вызов, и попробуем взять этот «город» штурмом.

Сам способ, которым зашифрован текст в основной части записи, не представляется особо сложным. По классификации М.Н. Сперанского , мы имеем дело с достаточно редкой разновидностью цифровой системы тайнописи, когда зашифрованные буквы текста передаются в виде существительных, образованных от числительных (двоица, троица, третица, четверица, пяторица, десяторица), а также в виде количественных числительных. Суть этой системы заключается в следующем. В кириллице большинство букв имеют одновременно и цифровое значение (А – 1, В – 2, Г – 3, Д – 4 и т.д.), поэтому любое слово можно записать в виде последовательности цифр. Для того, чтобы усложнить задачу постороннему читателю, каждая из этих цифр раскладывается на слагаемые или множители, которые записываются в виде существительных или числительных. Для облегчения же расшифровки составитель текста ясно определил границу почти каждой зашифрованной буквы словами «столп», «плоть», «приклад», «душа».

Подобный прием был известен многим книжникам XVII в., когда и появился указанный способ тайнописи. Однако использование таких обозначений, как «начал<ь>ная д<у>ша ц<а>рь столпомъ и начал<ь>ная плот<ь>», «мужска имяни токмо наверъшение душа царь» и других предполагает знакомство автора нашей записи с гораздо более редкой разновидностью тайнописи, названной М.Н. Сперанским «тайнописью в квадратах» . В рукописях XVI–XVII вв., посвященных тонкостям церковнославянской грамматики после так называемого «Лаодикийского послания» следует ключ к этому виду тайнописи. Он представляет собой таблицу из сорока квадратов , в каждом из которых помещена буква с перечнем относящихся к ней грамматических и орфографических терминов (включая наличие/отсутствие цифрового значения, все виды ударений и иногда роль, которую эта буква может играть в слове), а также буква, которая заменяет ее при шифровке текста. Примеры использования этой системы Сперанский насчитывает единицами. В нашем случае автор записи шифрует некоторые буквы не путем замены, а только с помощью грамматических и орфографических терминов, взятых из «квадратов».

Следуя «квадратам», термины, встречающиеся в нашей записи, можно перевести таким образом:

«приклад» – любая гласная, в т.ч. полугласная;

«душа» – гласная, кроме полугласных;

«столп» – согласная, имеющая цифровое значение

«плоть» – любая согласная;

«главные буквы», «цари» – А, И, W, ";

«начальная душа», «царь столпом» – А (первая буква алфавита, «царь букв», имеющих цифровое значение)

«мужскому имени совершение» – Ъ, Ь (окончания существительных мужского рода);

«мужскому и женскому имени совершение» – И (окончание существительных мужского и женского рода).

Крупнейшие ученые рубежа XIХ–ХХ вв. не могли прийти к единому мнению относительно объяснения этих терминов. Одна из рукописей XVI в., опубликованная И.В. Ягичем , трактовала некоторые из терминов, встречающихся в нашей записи, так: «Плоти убо и столпи нарицаются сего ради, понеже без wд<у>шевленых прикладов не могут никоего ж гласа ниже вhщания составити о себе, яко же бо тhло без д<у>ши ниж<е> движется, ниже живет, д<у>ша же бо и без тhла и движится, и живет, но ничто ж содhиствует, кроме телеси…». Противопоставление «душа» – «плоть» (тело) в значении «гласная» – «согласная» в этом отрывке объяснено достаточно ясно. Согласная называется иначе «столпом», а гласная – «прикладом», видимо, из-за восприятия средневековыми книжниками их позиции в слове: согласные образуют как бы костяк слова (опять же – «плоть»!), а гласные приставляются, «прикладываются» к ним. Действительно, если обратиться к сокращениям слов в церковнославянских книгах, то очевидно, что большинство согласных остается на месте (под титлом, как столпы-столбы под крышей!), а гласные сокращаются: «Бдца» – «Б<огоро>д<и>ца», «млтва» – «м<о>л<и>тва», «млсть» – «м<и>л<о>сть» и т.д.

Особого пояснения заслуживают следующие части текста. Во-первых, «начал<ь>ная д<у>ша ц<а>рь столпомъ и начал<ь>ная плот<ь>». «Начальная душа» — это первая гласная зашифрованного слова, далее автор записи поясняет какая: «царь» (под это определение подходят А, И, W, "), но не просто «царь», а «царь столпом», т.е. царь букв, главная буква алфавита — очевидно, «А». «Начальной плотью» (и никогда «столпом», поскольку у буквы нет цифрового значения!) в «квадратах» называли «Б», поскольку это первая согласная алфавита. Но в нашем случае речь, видимо, идет не о первой согласной алфавита, а о первой согласной слова (по аналогии с «А» — первой гласной слова) и далее следует цифровая передача этой согласной.

Во-вторых, «приклад мужска имяни токмо наверъшение душа царь». Под первую часть определения, как видно из вышеприведенных пояснений, подходят буквы «Ъ», «Ь» и «И». Все они, с точки зрения книжников XVII в., являются гласными, но только «И» называлась «царем».

В-третьих, «прикладъ мужска имяни токмо навершение, или плот<ь> едина дебела». Под первую часть определения подходят «Ъ», «Ь» и «И», и далее автор записи четко указывает на нужную ему букву — «Ъ» («единая дебелая», т.е. «единая полная», в отличие от «тонкой», как называли в XVII в. «Ь», видимо с учетом завершения верхней мачты буквы, и от «сложной дебелой» «Ы (ЪI)»). Интересно, что автор записи назвал «Ъ» одновременно «прикладом» (гласной, но не «душой») и «плотью» (согласной, не имеющей цифрового значения, но не «столпом»). Видимо, под «плотью» понимается и «буква» вообще.

Термин «мужска имени токмо навершение» используется и для того, чтобы обозначить окончание каждого зашифрованного слова. Одно слово дополнительно отделяется от другого связкой: «от времени же тои сице зовомъ».

Учитывая все вышесказанное расшифровку нашей записи можно представить следующим образом : «… начал<ь>ная д<у>ша ц<а>рь столпомъ (А, первая гласная слова) и начал<ь>ная плот<ь> десяторицею по пяти и пяторицею по осми и пяторица сугуба столпъ плот<ь> (10х5+5х8+5х2=50+40+10=100, Р, согласная, первая согласная слова) десяторица пяториць втрикрато сугубо столпъ плот<ь> (10х5х3х2=300, Т, согласная) и вторицею два со единhм прикладъ д<у>ша (2х2+1=5, Е, гласная) и вторицею по пяти и третицею по седъми дващи три и трищи единъ единъ дващи и третицею единъ (2х5+3х7+2х3+3х1+1х2+3х1=45, МЕ, без пояснений) прикладъ мужска имяни токмо наверъшение душа царь (И, гласная) от времени же тои сице зовомъ триехъ токмо втрикрато сугубо численыхъ вратhх града того хранителеи постави двема же убо враты во град тои входити завhща единhми же изходити рече (3х3х2+2+1=21, КА) яко же речена быша и сут<ь> четверица троесложна (4х3=12, ВI) и двоица сугуба (2х2=4, Д) и прикладъ мужска имяни токмо навершение, или плот<ь> едина дебела (Ъ)…»

Таким образом, зашифрованные имя и прозвище: «АРТЕМЕИ КАВIДЪ». И.И. Срезневский в «Материалах для словаря древнерусского языка» переводит существительное «кавида» (так!) как «ваятель» (ср. «каведь», «кавидия» — каменное изваяние). Необходимо отметить, что Срезневскому это слово было известно по рукописи (Поучения Ефрема Сирина) XIII в. Возможность использования слова «кавiдъ», или «кавида» (если допустить, что речь идет об одном и том же существительном), в качестве прозвища или обозначения профессии человека XVII в. вызывает сомнения (напомню, «кавида» – ваятель, т.е. скульптор).

Особого внимания заслуживает описание города с многочисленными воротами, в который «вписано» прозвище автора записи. Понятие «город» имеет огромное смысловое наполнение в христианской, и уже — православной, культуре, особенно культуре книжной. По мысли автора записи, этот город (или, по крайней мере, хранители-«приставники» у его ворот) появился в год Рождества Христова . Описание «города» вплетено в текст очень органично, с его упоминания запись начинается и им же заканчивается.

Таким образом, перед нами чрезвычайно редкий пример описательной цифровой системы тайнописи. Для сравнения: М.Н. Сперанский приводит только один пример аналогичного «книжного» текста: зашифрованное слово представлено в виде описания армии, состоящей из разных родов войск – полководцев, «пешцев», конников, оруженосцев и «оружников» .

К сожалению, никаких определенных сведений об Артемии Кавиде обнаружить не удалось. По палеографическим приметам запись датируется XVII в. Очевидно, что она не могла быть сделана ранее выхода книги в свет (т.е. 1640 г. для Евангелия и 1643 г. для Пролога). На Прологе (Инв. 4762, л. 1, 1об., 2–38) имеется также запись скорописью XVII в. о том, что в августе (?) 7169 (1661) г. старец Сергий вложил эту книгу «к церкви ко страстwтерпцемъ Христwвымъ Борису и Глhбу» «по архимарите Аврамии и пw его родителях в вhчное поминание». К сожалению, в записи не указано ни местоположение церкви, ни название монастыря, который возглавлял архимандрит, что лишает нас возможности получить какие-нибудь дополнительные сведения по справочникам. В конце Пролога (инв. 9498, л. 952 об.) имеется запись скорописью XVII в. другой руки: «Чернецъ Сергии патриа[р]ш подписал на полах (!) своею рукою». Не понятно, идет ли здесь речь о вкладной записи или о тайнописи. Если согласиться, как с более вероятным, со вторым утверждением, то патриарший чернец Сергий, автор записи, мог зашифровать в ней свое мирское имя и прозвище. Артемий — имя для XVII века достаточно редкое, и это может помочь идентифицировать разыскиваемого нами человека.

Можно предполагать, что до 1661 г. Пролог находился в монастырской (менее вероятно — личной) библиотеке или в келье какого-то очень грамотного монаха-книжника, рукой которого и сделана эта запись. Видимо, владелец или библиотекарь подписывал таким образом каждую из принадлежащих ему книг. Причем более вероятно, что запись делалась сразу же, как только книга поступала в библиотеку. В последнее время доказано, что экземпляры изданий Московского печатного двора 1640-х годов очень быстро поступали в самые отдаленные уголки страны . Это означает, что запись тайнописью сделана, скорее всего, в начале 1640-х годов. Остается надеяться, что новые находки позволят приоткрыть завесу тайны над именем носителя традиционной книжной культуры XVII века.