Денис Хрусталев

Хрусталев Д.Г. Русь: от нашествия до "ига" (30-40 гг. XIII в.). СПб.: Евразия, 2008. 384 с.

Происхождение «русского медведя»

Хрусталев Д. Происхождение «русского медведя» «Новое литературное обозрение» (2010. № 107).

Также см.:

Россомахин А., Хрусталев Д. Русский медведь в Польше: английские карикатуры, представляющие в образе медведя Россию и Николая Первого // Европа. Журнал политического института международных дел. Т. 9. 2009 г. №2(31). Опись А, №21516.

С XVIII в. и до наших дней в европейской карикатуре и журналистской риторике медведь выступает устойчивым атрибутом российского государства и субститутом ее верховного правителя (царя-императора-генсека-президента)[1]. Законодателями в этом были английские графики, которые первыми освоили массовое производство сатирических листов на актуальные политические темы. Самые ранние графические работы, на которых медведь выступал визуальным маркером России, фиксируются в Англии еще в 1737—1740 гг. — это серия аллегорических гравюр «Европейская гонка» («The European Race»)[2]. С конца XVIII в. «русский медведь» стал почти хрестоматийным образом в политическом бестиарии карикатуристов Великобритании, а позднее — с периода Крымской войны — и других стран[3].

Стоит подчеркнуть, что внутренних причин к выделению медвежьей сим­волики в качестве общенациональной в России никогда не было. Это ис­ключительно взгляд с Запада. На гербах российских городов и областей медведь встречается часто, но ни один из них не перешел за рамки локальной эмблемы[4]. Вплоть до XX в. медведь не выступал в качестве государственного атрибута даже в карикатуре[5]. Лишь много позже медвежий символ, несу­щий изначально исключительно отрицательный заряд, был подхвачен в самой России и приручен: по сути (если не учитывать олимпийского Мишку 1980 г.), это произошло на наших глазах — в последнее десятилетие.

Для Западной Европы образ медведя довольно рано стал вплетаться в информационные потоки о России. Указания на обилие этого зверя и описание приключений, связанных с ним, регулярно встречаются в отчетах путешественников, посещавших Московию в XVI в., и схоластов, собиравших о ней сведения. Обычно это просто констатация множества медведей в России (Матвей Меховский, П. Иовий, И. Фабри, М. Фоскарино)[6] или фиксация необычной его породы, проживающей там, — белого медведя (Ф. да Колло, Э. Дженкинсон, Р. Барберини)[7]. Иногда сообщаются забавные эпизоды, связанные с медведем (П. Иовий, П. Фоскарино)[8]. Послы нередко отмечали выразительный элемент особенно роскошно оформленных экипажей и саней — красивые большие медвежьи шкуры (часто белые) (П. фон Бухау, А. Поссевино, Н. Варкоч, А. Гюльденстиерне)[9]. Медведь или его шкура были частым подарком для иностранных дипломатов (И. Перштейн, Дж. Горсей, Н. Варкоч, И. Кобенцель)[10]. Английский поэт Дж. Тербервилль, посетивший Москву в 1568—1569 гг., писал в своих стихотворных эпистолах, опубликованных в 1587 г.:

Когда гость ложится, то в знак особого почета

Вместо постели у него будет медвежья шкура,

А вместо подушки ему кладут седло под голову.

В России не бывает другого покрова[11].

Первой монографией, специально уделившей значительное место описанию Московии, была книга Матвея Меховского (Maciej Miechowita; 1457—1523) «Трактат о двух Сарматиях» («Tractatus de duabus Sarmatis Europiana et Asiana…»), изданная в Кракове в 1517 г. Медведь в ней отмечен лишь как один из многих других животных. Однако образ этого лесного хищника — самого крупного для Восточной Европы — уже тогда стал обретать демонические черты. Одна из рукописей, приписываемых Яну из Глогова (Jan z Gl⁄ogowa; †1507), — «Introductorium cosmographiae» — содержит аллегорическое изображение Европы в виде дракона, которому противостоит медведь-Азия, на котором написаны названия стран, среди которых Московия занимает центральное положение[12].

С другой стороны, немецкий исследователь Ханс Лемберг, специально занимавшийся вопросом выявления истоков сращивания медвежьего образа с Россией, отмечал, что для европейцев страна считалась северной. А для этой географической координаты естественным был образ северно­го животного — медведя (ср. греч. α′ρκτος / α′ρκος — это и север, и медведь)[13]. Ведь и Полярная звезда, важнейший ориентир для определения сторон света в нашем полушарии, входит в созвездие Малая Медведица (α Малой Медведицы) и до сих точно указывает на Север, для которого у средневекового европейца был припасен сонм отрицательных ассоциаций. Лемберг указывал на книгу аллегорий бенедиктинца Иеронима Лауретуса, впервые изданную в 1570 г. и ставшую классической для эпохи барокко, где Север — средоточие зла, прегрешений и нечисти, а символом его выступает медведь[14].

Непреложным фактом может считаться то, что позднее поставки дрессрованных медведей в Европу производились преимущественно из Московии, отчего этот хищник стал прочно с ней ассоциироваться[15]. В частности, английские материалы XVI—XVII вв. хорошо это демонстрируют[16]. Демонстрируя на ярмарке кровожадное лохматое чудище, зрителю твердили, что это настоящий — «московитский» — медведь. В Англии это превратилось в устойчивую традицию, которая в XVIII в. фиксируется в прессе как рекламный слоган. Так, 30 ноября 1749 г. «Кембриджская хроника» печатает объявление, приглашающее посмотреть на травлю «великого московитского медведя» (the Great Muscovy Bear)[17]. Во второй половине XVIII в. метафора «русского медведя» успешно перекочевала в разряд политических категорий. Однако вернемся в XVI век.

Уже на самых первых географических картах Московии медведь выступал анималистическим маркером восточноевропейской окраины. Он встречается уже на «Морской карте», составленной и откомментированной шведским священником Олаусом Магнусом (Olaus Magnus; 1490—1557) в 1539 г.[18] Позднее, в 1555 г., он опубликовал трактат «История северных на­родов» («Historia de Gentibus Septentrionalibus»), выдержавший в последующее столетие 25 изданий на всех европейских языках[19]. В этой книге присутствует немало «медвежьих» сюжетов и иллюстраций: описаны и изображены белые медведи, сбор медведями меда и охота, упоминаются люди в медвежьих шкурах[20]. Однако это еще только северные, но не «русские» медведи. Тем не менее именно с русскими оказался связан сюжет о медвежьих поводырях: «русские и литовцы, храбрые и воинственные народы, самые близкие соседи шведов и готов на Востоке, находят особое удовольствие, имея диких зверей, которых приручают так, что они слепо повинуются их малейшему знаку»[21]. Вероятно, в XVI в. по Европе бродило немало дрессированных медведей, вызывавших и любопытство, и страх[22]. Олаус Магнус пересказал популярный слух, что скоморохи с медведями, наводнившие Европу, являются шпионами московского великого князя[23].

На карте Московии гданьского сенатора Антония Вида, изданной в 1544 г., в качестве виньетки использован сюжет ловли медведя: шесть человек вяжут вставшего на задние лапы хищника[24]. Впоследствии похожую композицию можно было увидеть на многих других картах. Например, на карте Московии 1562 г., составленной английским послом Энтони Дженкинсоном и опубликованной в варианте, вошедшем в атлас «Зеркало мира земного» 1578 г. Эта карта с медведем неоднократно переиздавалась уже в XVI в. и стала почти хрестоматийной.

Важнейшим этапом в утверждении образа «русского медведя» стала книга Сигизмунда Герберштейна (Sigismund von Herberstein; 1486—1566) «За­писки о Московии» (Rerum Moscoviticarum Commentarii). Герберштейн как посол императора Священной Римской империи посещал Москву дважды — в 1517 и в 1526 гг. Его сочинение — самое большое и самое подробное для того времени — впервые было издано на латыни в 1549 г. Уже в ближайшее десятилетие его перевели на большинство европейских языков: в 1550 г. на итальянский, в 1555 г. частично на английский, в 1557 г. вы­шел авторизованный немецкий перевод, чуть позднее (уже в XVII в.) голландский и французский. «Записки о Московии» по праву можно назвать бестселлером XVI в. — за 50 лет эта книга выдержала 21 издание на пяти языках[25]. Почти на столетие сочинение Герберштейна закрыло тему историко-географического описания Московии. Последующие авторы, желая рассказать про эту страну, просто переписывали, чуть переиначивая, фразы из Герберштейна, выступавшего главным и бесспорным авторитетом в «познании» Восточной державы.

«Записки о Московии» были политизированным, но не антирусским сочинением. Кроме возрожденческой любознательности, Герберштейн преследовал и вполне практические цели, лежащие в стороне от русско-австрийских отношений. Книга о Московии должна была произвести впечатление на правителей Речи Посполитой и показать, насколько глубоко зашли отношения и информированность Вены на востоке, в тылу у Польши, с которой существовали противоречия по венгерскому вопросу[26]. Таким образом, это был и отчет о миссии, и собрание диковинок, и предостережение партнерам. В этой связи исследователи трактуют и качество фактологии, представленной Герберштейном. Многие наблюдения его, автора внимательного и трудолюбивого, можно назвать уникальными, а форма их представления убеждает в достоверности.

Медведь для Герберштейна не был ни экзотическим, ни даже специфически русским животным. Чаще всего он упоминался просто наряду со многими остальными зверями. Лишь однажды писатель выдвинул медведя в качестве особого образа, обрамлявшего ужасы русской зимы. Это пассаж из раздела «Хорография Московии», посвященного описанию при­роды, жителей, городов и другим социально-географическим характеристикам. Здесь автор сообщал свои знания о климате, а заодно пересказал впечатления от поездки в Москву зимой 1526 г.[27]:

«Мы лично, приехав туда [в 1526 г.][28] видели, как от зимней стужи прошлого года совершенно погибли ветки плодовых деревьев. [В тот год стужа была так велика][29], что очень многих ездовых, которые у них называются gonecz, находили замерзшими в их возках. [Случалось, что иные, которые вели в Москву из ближайших деревень скот, привязав его за веревку, от сильного мороза погибали вместе со скотом][30]. Кроме того, тогда находили мертвыми на дорогах многих {бродяг (circulatores)}, которые в тех краях водят обычно медведей, обученных плясать. {Мало того,} и {сами} медведи, {гонимые голодом, покидали леса, бегали повсюду по соседним деревням и} врывались в дома; при виде их крестьяне толпой бежали от их нападения и погибали вне дома от холода самою жалкой смертью».

При всей беспристрастности изложения Герберштейна все же можно уличить в желании несколько преувеличить значение медведя в повседневности московитов. В издании на немецком языке («Moscovia»), вышедшем в Вене в 1557 г., он внезапно удалил из приведенного нами рассказа несколько фраз, служащих указанием на случайный характер события: вместо «в 1526 году»[31] — «в последний раз», вместо «в тот год» — «рассказывали также», не «гонимые голодом», а просто «врывающиеся в дома» медведи, что представлено как обычное явление для московитской зимы. В результате появление медведей зимой в селах (городах) стало восприниматься как событие регулярное и вполне характерное для России в целом. Так его поняли все позднейшие читатели и переписчики. На протяжении ста последующих лет это сообщение Герберштейна повторили очень многие сочинители: сначала итальянец Р. Барберини, писавший в 1565 г., но изданный только в 1658 г.; затем польский подданный А. Гваньини в 1578 г.; англичанин Дж. Флетчер в 1591 г.; немецкий аноним в 1630 г. и даже голландский парусный мастер Ян Стрейс в 1676 г.[32] Частное известие о суровой зиме 1526 г. превратилось в расхожий анекдот о медведях, бегающих по русским городам[33].

Стоит отметить, что первая карта Московии, на которой в качестве виньетки представлен медведь, была изготовлена сенатором из Гданьска Анто­нием Видом на основе данных московского беглеца И.В. Ляцкого специально для Герберштейна, о чем гласит гравированная подпись на карте. Герберштейн особо отметил Вида в предисловии к «Запискам о Московии»[34]. Окольничий И.В. Ляцкий составил описание Московии и эту кар­ту по просьбе Герберштейна в 1541 г., а Вид в Гданьске в 1542 г. выгравировал ее и предоставил Герберштейну, а затем передал копию Себастьяну Мюнстеру для его «Всеобщей космографии» 1544 г.[35] Существует предположение, что Вид чуть дополнил и поправил схемы Ляцкого, но уж точно именно он добавил композицию с ловлей медведя в районе Онежского озера. Карта Вида шесть раз переиздавалась в составе «Космографии» Мюнстера и оказала сильное воздействие на картографию XVI в.[36] Незаметно, что изображение медведя у Вида как-то повлияло на Герберштейна, но в исторической ретроспективе эта иллюстрация является первым примером выдвижения медвежьего маркера для России. И если не учитывать рукопись Яна из Глогова, то гданьская карта Антония Вида — это первый пример визуализации «русского медведя». Чуть позже медведь был использован Джакомо Гастальдо в оформлении карты Московии, прилагавшейся к венецианскому изданию «Записок о Московии» 1550 г.[37]

Но ведущим продолжал оставаться литературный образ, запущенный Герберштейном. Для его распространения и трансформации в миф особое значение имеет пример первого его пересказа в другом сочинении. Речь о книге Александра Гваньини (Alexander Guagnini (Gwagnin); 1538—1614) «Описание Европейской Сарматии» («Sarmatiae Europeae descriptio»), из­данной в 1578 г. в Кракове. Это многотомное сочинение включало отдельные книги о Руси (современная Западная Украина), о Московии (современная европейская часть России до Волги) и о Тартарии (Поволжье и Урал)[38]. Итальянец Гваньини еще молодым человеком поступил на военную службу в Польшу, а позднее принял подданство Речи Посполитой, и за ним было закреплено шляхетское достоинство. В 1569—1587 гг. — в течение 18 лет — он являлся комендантом Витебска, как он сам писал, «командовал пехотинцами в пограничной с Московией крепости Витебске»[39]. Гваньини участвовал почти во всех кампаниях Ливонской войны, в том числе руководил обороной Витебска при осаде его московскими войсками. Под конец жизни Гваньини в качестве королевского ротмистра жил в Кракове, где и умер в 1614 г. в весьма почтенном возрасте (76 лет)[40]. Уже с 1570-х гг. он интересовался литературой, собирал материалы о географии, истории и традициях восточноевропейских областей.

В Витебске под его началом служил известный литератор Мацей Стрыйковский (Maciej Stryjkowski; ок. 1547—1586/1593), который, как считают, и составил для своего командира основную часть «Описания Европейской Сарматии». После издания книги Стрыйковский инициировал судебный процесс о плагиате. В результате разбирательства 14 июля 1580 г. в Вильне король утвердил специальный акт, подтверждающий авторство Стрый­ковского. Но и позднее труд выходил с именем Гваньини на титуле, который, очевидно, не только пользовался компиляциями сослуживца, но и сам редактировал текст[41]. Большая часть этой книги была посвящена истории Польши и польских королей. Другим регионам, хотя и выделенным в отдельные тома, уделено существенно меньше внимания. Московии отведен VII том. В части ее «хорографии» Гваньини (и/или Стрыйковский) полностью зависел от Герберштейна. Он почти дословно воспроизвел сюжет о холоде, изгоняющем медведей из леса, но писал об универсальном, а не случайном явлении:

«Да и людей, окоченевших от холода, часто находят мертвыми под открытым небом в телегах; мало того, лесные медведи, гонимые голодом, и то покидают леса, разбегаются по соседним деревням и врываются в деревенские дома; когда толпа крестьян убегает перед их нападением и силой, то за стенами дома жалким образом погибает от жестокого холода»[42].

Собственно оригинальных известий в «Описании Европейской Сарматии» почти не было. Фактически переписаны две работы: первая — Гер­берштейна, а вторая — Альберта Шлихтинга (Albert Schlichting) «О тирании великого князя Московии Иоанна Васильевича», переполненная чудовищными подробностями казней, издевательств и пыток, которым подвергал своих приближенных Иван Грозный; среди этих зверств особую роль занимал медведь (как орудие пыток и травли). Текст Шлихтинга впервые был опубликован только в 1872 г., а до того хранился в архиве Ватикана. Гваньини и Стрыйковский, вероятно, имели доступ к копии, сделанной в польской королевской канцелярии, но свой источник нигде не упоминали[43]. Из-за этого в XVI—XVIII вв. текст Гваньини считался оригинальным и уникальным.

В целом, здесь перед нами череда тиранических бесчинств, важным участником которых был медведь — именно такой вывод напрашивается после прочтения книги Гваньини, ставшей вторым по популярности после Герберштейна «путеводителем по Московии». Уже в 1581 г. книга была переиздана, в 1582 г. переведена на немецкий, в следующем году на итальянский, а в 1590 г. том о Московии был переведен на чешский и издан в карманном варианте. За полстолетия сочинение Гваньини выдержало девять изданий на пяти языках[44].

Любопытно свидетельство современника о форме использования сочи­нений о Московии. На завершающем этапе Ливонской войны русская ар­мия терпела поражения, но поляки не были достаточно уверены в своих силах и вступили в переговоры. Иван Грозный писал едкие и пространные письма, замучив польскую канцелярию. Один из секретарей канцелярии ксендз Станислав Пиотровский летом 1581 г. вел дневник. По его свидетельству, последнее письмо царя крайне возмутило Стефана Батория, названного в послании и клятвопреступником, и еретиком, и даже почти мусульманином. К пространному ответному посланию король потребовал приложить несколько актуальных страноведческих сочинений, в том числе Герберштейна и Гваньини:

«Герберштейна, Гваньини и несколько разделов из Кранциуша по-латыни, чтобы почитал, что о его обычаях в мире пишут» («Do tego tyz˙es.my Moskiewskiemu poslali Herbersteina, Gwagnina i kilka rozdzial⁄ow z Kran­cyusza po l⁄ acinie, aby sobie poczytal⁄ , co o jego obyczajach s.wiat pisze»)[45].

Особенно примечательно, что прилагался и Гваньини! Эта пропаган­дистская книга заменяла перчатку, была форменной пощечиной[46].

В 1611—1612 гг. в Кракове под руководством Гваньини вышло переиздание «Описания Европейской Сарматии» на польском в переводе Марцина Пашковского[47]. При этой публикации Гваньини существенно расширил VII книгу, посвященную Московии[48]. Оборванное в первом издании на 1578 г., изложение было продолжено: сообщено о смерти Ивана Грозного, правлении Федора Иоанновича, убийстве и спасении царевича Дмитрия, который после правления самозванца Бориса Годунова вернул себе трон в 1605 г., но уже в 1606 г. был убит новым выскочкой — Василием Шуйским, на борьбу с которым двинул свои войска польский король Си­гизмунд и наконец — после тяжелейшей осады Смоленска — восстановил справедливость, воцарившись в Москве[49]. Великому событию объединения всей Восточной Европы под скипетром короля Речи Посполитой (Польши, Пруссии, Литвы и Руси), Швеции и Московии Сигизмунда III посвя­тил свой труд счастливый старец Гваньини.

Это издание было богато иллюстрировано. Большинство гравюр наследовались из книги 1578 г., но в части недавней истории Московии были ис­пользованы и новые, в частности портреты: Ивана Грозного (скопирован­ный с портрета Василия Ивановича из книги Герберштейна), Лжедмитрия I, Марины Мнишек, Афанасия Власова Безобразова и Василия Шуйского[50]. Последние четыре портрета воспроизводились в разделе по современной ис­тории, дописанном специально к изданию 1611 г., и шли последовательно: сначала портрет Власова, затем на развороте Лжедмитрия и Марины, а по­том Шуйского[51].

Бракосочетание Марины Мнишек с царем Дмитрием Ивановичем (Лже­дмитрием I) состоялось в Кракове 12/24 ноября 1605 г. На церемонии мос­ковского самодержца представлял его посол — думный дьяк Афанасий Власов Безобразов. По этому случаю в Кракове была отпечатана поздравительная брошюра («Piesni na Fest…»), где в том числе были представле­ны портреты Дмитрия, Марины и Власова. Эти портреты и воспроизвел Гваньини[52]. Источник портрета Шуйского остается неизвестным.

Знаменитый коллекционер графических работ, Д.А. Ровинский, первым обратился к характеристике портрета царя Василия Шуйского, опубликовав его в 1886 г. в пятом выпуске своих «Материалов для русской иконо­графии». Эту ксилографию он описывал следующим образом:

«Грубое фантастическое изображение его, в меховой шапке; справа виден медведь, слева зажженные свечи (для пытки?). Гравюра на дереве. Выш. 3,7 1/2, шир. 3,41/2. В книге «Guagnini, Kronika Sarmacyey Europskiey (Kro­nika W.X. Moskiewskiego…)… W Krakowie. 1611»[53].

Издавая в том же, 1886 г. «Подробный словарь русских гравированных портретов», Ровинский вновь упомянул: «Карикатурное изображение Шуйского, в меховой шапке; справа виден медведь, слева зажженные свечи (для пытки). <…>»[54].

Характерно, что искусствовед отметил карикатурность образа московского царя, атрибутами которого выступают свечи для пытки и медведь[55]. Изображение лесного хищника, выходящего из леса в сторону городского поселения, прямо отсылает к мифу о медведях, которые якобы бродят по русским городам.

Ровинский считал, что в книге Гваньини «портреты Марины и Власова отпечатаны теми же досками, что и в брошюре "Piesni na fest… 1606", а портреты Димитрия и Шуйского вырезаны вновь»[56]. Очевидно, что порт­реты Дмитрия и Шуйского сделаны совершенно по-разному. Грубый, пряничный, без полутеней Шуйский не идет ни в какое сравнение с благо­родным Дмитрием, у которого аккуратно прорисованы даже характерные бородавки. Скорее всего, доска с портретом Дмитрия просто износилась к 1611 г., и ее решили заменить. А вот была ли ксилография с Шуйским сп­циально вырезана для книги Гваньини, сказать сложнее.

Василий IV Иоаннович Шуйский (1552—1612) был возведен на трон после убийства Лжедмитрия I в мае 1606 г. и свергнут в июле 1610 г., после чего насильно пострижен в монахи. В сентябре 1610 г. его выдали польскому гетману Жолкевскому, который отправил бывшего царя в Польшу, где тот и умер в темнице Гостынинского замка в Мазовии. Выходит, что в период подготовки издания Гваньини пленный Шуйский томился в заключении в сотне километров от Варшавы. Может быть, Гваньини представил нам портрет с натуры низложенного монарха? Ведь признанных изображений царя Василия не сохранилось. Самый ранний гравированный образ Шуйского относится к 1672 г. — рукопись «Корень дома Романовых»[57]. Существуют только условные описания его внешности, которые Ровинский суммировал так: «…толстый, лысый старичок, подслеповатый, с красными маленькими глазами, с редкою бородою, с лукавым взглядом»[58]. Может быть, на гравюре отразились реальные черты: большая шапка прикрывает лысину, бросаются в глаза брутальные усы и аккуратная бородка? Иллюстрация Гваньини 1611 г. выступает единственным прижизненным портретом царя Василия Иоанновича. Но все же вряд ли перед нами достоверный образ.

Скорее всего, Шуйский в 1611 г. уже не мог интересовать публику, и фиксировать его лик не было никакого смысла. Скорее всего, перед нами именно продукт политической пропаганды — откровенный шарж на действующего правителя России. Следовательно, портрет появился до 1610 г.

Завершающей иллюстрацией тома о Московии у Гваньини было повторное воспроизведение (из тома о Польше) образа польского князя Болеслава, захватившего древнерусскую столицу Киев в 1018 г. Сигизмунд, чьи войска заняли Москву в 1610 г., представлен его наследником, воплотившим мечты предшественника об объединении славянских стран под бла­гословенной польской короной. В этом контексте Шуйский — проходная фигура, и усилий на создание его портрета специально для книги Гваньини тратить не стали бы.

Судя по тому, что «карикатура» на русского царя с медведем сделана весьма грубо и контрастирует с остальными иллюстрациями, можно предположить, что составитель просто использовал оттиск какого-то другого издания, появившегося не позднее 1610 г. Исходя из того, что изображение несет явные признаки пропагандистского, попробуем сделать предположение о его происхождении.

Если политические цели книги Герберштейна относились к сфере польско-австрийских отношений, то работа Гваньини — это именно актуальное, политически ангажированное сочинение, созданное в ходе подготовки в Польше завершающего этапа войны с Россией — Ливонской войны. Польское переиздание Гваньини — это панегирик триумфальному завершению польско-русского противостояния в целом — долгожданной победе Польши.

В те годы наиболее распространенным печатным информационным средством были так называемые «летучие листки» (Flugschrift) — предвестники будущих газет[59]. Они обычно представляли собой сложенный пополам лист (т.е. имели четыре страницы) и давали краткие сведения о внутреннем или международном положении дел. На крупных ярмарках они быстро превратились в регулярные издания, но чаще их выпускали в связи с конкретным информационным поводом, активно использовали для проповеди Реформации, для политической рекламы, для военной агитации и т.д. В начале XVII в. им на смену пришли газеты — регулярные подписные издания, которые полностью вытеснили листки к XVIII в.

Уже в XVI в. «летучие листки» часто сопровождались заглавной иллюстрацией-ксилографией, что в XVII в. стало почти обязательным[60]. В Ре­чи Посполитой рано подхватили из Германии моду на «летучие листки» и активно использовали их в агитационных целях в ходе Ливонской войны, а затем во время русской Смуты, во время похода на Москву.

Предшественник Сигизмунда на польском троне, Стефан Баторий возил за собой полевую типографию, в которой печатались актуальные известия о ходе военных действий, прокламации и пасквили на московитов. Перед походом на Москву летом 1609 г. король Сигизмунд также развернул пол­номасштабную пропагандистскую кампанию. Были выпущены листовки с описанием причин войны, польских прав и перспектив для русских, оказавшихся под польским протекторатом[61]. Не все они сохранились в библиотеках. Можно предположить, что рассматриваемая гравюра с Василием Шуйским происходит из некоего «летучего листка», распространявшегося во время польской осады Смоленска и похода на Москву 1609—1610 гг.

Вполне вероятно, что портрет русского царя-узурпатора с медведем — результат работы какого-то военно-полевого ксилографа из польской армии вторжения. Если б этот ремесленник запатентовал свои права на изображение «русского медведя», то, наверное, обогатился бы, обеспечив и детей, и прапраправнуков на 500 лет вперед — вплоть до наших дней. Случайный образ, возникший под пером Герберштейна, впервые обрел графические черты и сразу оказался на острие политического антагонизма, актуального и в наши дни.

За сто лет — от Яна из Глогова через Антония Вида и Герберштейна до Гваньини — немецкие и польские авторы протянули нить, на которой возрос и возмужал вплоть до карикатурной визуализации «русский медведь», вскоре экспортированный в Англию, где вошел в разряд политических и ментальных стереотипов, распространившихся ко второй половине XIX в. уже на все континенты.

Статья является развернутой версией доклада, прочитанного на конференции «Ost — West — Bilder im Dia­log» в Регенсбурге 19 июня 2010 г.

[1] При подготовке статьи я широко использовал материа­лы, любезно предоставленные мне А.А. Россомахиным и В.М. Успенским, которым приношу искреннюю дру­жескую благодарность.

[2] Stephens F.G., Hawkins E. Catalogue of Prints and Dra­wings in the British Museum. Division I. Political and Per­sonal Satires. Vol. III. Part I. London, 1877. P. 229—237, № 2333—2335; P. 312—314, № 2431; P. 344—348, № 2455.

[3] См. подробнее: Россомахин А.А., Хрусталёв Д.Г. Русская медведица, или Политика и похабство. СПб., 2007; Они же. Польская диета Русского Медведя. СПб., 2009.

[4] Lemberg H. Zur Entstehung des Osteuropabegriffs im 19. Jahrhundert: vom «Norden» zum «Osten» Europas // Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. Bd. 33 (51). Stuttgart, 1985. S. 85.

[5] Известны единичные исключения, явно производные от западной прессы. Например, журнал «Будильник» за 1877 год № 35 (с. 1). За информацию об этой публика­ции (возможно, первой отечественной карикатуре с «рус­ским медведем») приношу благодарность О.В. Рябову.

[6] Меховский М. Трактат о двух Сарматиях. М.; Л., 1936. С. 111; Иовий П. Посольство от Василия Иоанновича к Клименту VII // Библиотека иностранных писателей о России. Т. 1. СПб., 1836. С. 23; Трактат Иоганна Фабри «Религия московитов» // Россия и Германия. Вып. 1. М., 1998. С. 20; Фоскарино М. Донесение о Московии вто­рой половине XVI века [1557 г.]. М., 1913. С. 8; Путеше­ствие в Московию Рафаэля Барберини в 1565 году // Сын Отечества. 1842. Ч. 3. № 6. С. 11, 30, 39; Известия дон Хуана де Персия, направленные к его католическо­му величеству дону Филиппу III, королю Испании и на­шему государю [в 1599—1600 гг.] // Старина и новизна. Т. 6. СПб., 1903. С. 296.

[7] Да Коло Ф. Доношение о Московии [1519 г.]. М., 1996. С. 60; [Дженкинсон Э. Первое путешествие из Лондона в Россию 1557 г.] Известия англичан о России ХVI в. // ЧОИДР. № 4. М., 1884. С. 36; Путешествие в Моско­вию Рафаэля Барберини в 1565 году // Сын Отечества. 1842. Ч. 3. № 6. С. 30, 39.

[8] Иовий П. Посольство от Василия Иоанновича к Климен­ту VII // Библиотека иностранных писателей о России. Т. 1. СПб., 1836. С. 39—40; Фоскарино М. Донесение о Московии второй половине XVI века. С. 28.

[9] Сочинение Даниила Принца из Бухова, советника авгу­стейших имп. Максимилияна II и Рудольфа II и дважды бывшего чрезвычайным послом у Ивана Васильевича, ве­ликого князя Московского [1576 г.]. М., 1877. С. 51; Поссе­вино А. Исторические сочинения о России XVI в. М., 1983. С. 202; Описание путешествия в Москву Николая Варко­ча, посла римского императора в 1593 году // ЧОИДР. № 4, часть 4. М., 1874. С. 30; Проезжая по Московии. М., 1991. С. 161; Гюльденстиерне А. Путешествие его княже­ской светлости герцога Ганса Шлезвиг-Голштейнского в Россию 1602 г. // ЧОИДР. № 3. М., 1911. С. 43.

[10] Донесение о Московии Иоанна Перштейна, посла импе­ратора Максимилиана при московском дворе в 1575 го­ду. М., 1876. С. 10; Горсей Дж. Записки о России. XVI — начало XVII в. М., 1990. С. 150; Описание путешествия в Москву Николая Варкоча, посла римского императо­ра в 1593 году. С. 19, 31; Проезжая по Московии. М., 1991. С. 152, 162; Письмо Иоанна Кобенцеля о России XVI века [1576 г.] // Журнал Министерства народного просвещения. 1842. № 9. С. 142; Олеарий А. Описание путешествия в Московию. М., 2003. С. 158.

[11] Turberville G. The Author being in Muscovy, wrytes to cer­taine his friends in Englande of the state of the place… // Turberville G. Tragicall Tales. London, 1587; Турбер­вилль Дж. Стихотворные послания-памфлеты из России XVI в. // Горсей Дж. Записки о России. XVI — начало XVII в. М., 1990. С. 254. Рифмованный перевод Г. Круж­кова см. в изд.: Лекарство от Фортуны: Поэты при дво­ре Генриха VIII, Елизаветы Английской и короля Иако­ва. М., 2002. С. 103.

[12] Филюшкин А.И. Василий III. М., 2010. С. 229.

[13] Lemberg H. Zur Entstehung des Osteuropabegriffs im 19. Jahrhundert: vom «Norden» zum «Osten» Europas // Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. Bd. 33 (51). Stutt­gart, 1985. S. 89.

[14] Hieronymus Lauretus. Sylva, seu potius hortus floridus Alle­goriarum totius Sacrae Scripturae, mysticus eius sensus, et magna etiam ex parte literales complectens... Barcelona, 1570. Reprint der 10. Aufl. Koln, 1681 / Hrsg. von Fr. Ohly. Koln, 1971. S. 126 (Artikel «Aquilo, Boreas, Septentrio»).

[15] Lemberg H. Zur Entstehung des Osteuropabegriffs im 19. Jahrhundert: vom «Norden» zum «Osten» Europas // Jahr­bucher fur Geschichte Osteuropas. Bd. 33 (51). Stuttgart, 1985. S. 88—89; Cerasano S. P. The Master of the Bears in Art and Enterprise // Medieval and Renaissance Drama in England. Vol. 5. New York, 1991. P. 198.

[16] Sugden E.H. A Topographical Dictionary To The Works Of Shakespeare And His Fellow Dramatists. London, 1925. P. 444; Россомахин А.А., Хрусталёв Д.Г. Русская медведи­ца, или Политика и похабство. С. 7—9; Они же. Россия как Медведь: Истоки визуализации (XVI—XVIII век) // Границы. Вып. 2: Визуализация нации. Иваново, 2009. С. 123—124; Успенский В.М. Типология изображений рус­ских медведей в европейской карикатуре XVIII — пер­вой трети XIX вв. (в печати).

[17] Porter E. Cambridgeshire customs and folklore. New York, 1969. P. 228.

[18] Magnus O. Carta marina et descriptio septentrionalium ter­rarum dilegentissimo elaboratat anno Domini 1539. Venice, 1539.

[19] Poe M. Foreign Descriptions of Muscovy. An Analytic Bib­liography of Primary and Secondary Sources. Columbus, Ohio, 1995. P. 50.

[20] Савельева Е.А. Олаус Магнус и его «История северных народов». М., 1983. С. 11, 86, 98.

[21] Magnus O. Historia de gentibus septentrionalibus. Lib XVIII, cap. 32; Савельева Е.А. Олаус Магнус и его «Ис­тория северных народов». С. 85.

[22] Cм.: Зимин А.А. Скоморохи в памятниках публицистики и народного творчества XVI в. // Из истории русских литературных отношений XVIII—XIX вв. М.; Л., 1959. С. 337—343; Белкин А.А. Русские скоморохи. М., 1975.

[23] Olaus Magnus. Historia om de nordiska folken. D. 5, Kom­mentar / Utarbetad av John Granlund. Stockholm, 1951. S. 426; Савельева Е.А. Олаус Магнус и его «История се­верных народов». С. 85.

[24] Изображение карты см.: Герберштейн С. Записки о Мос­ковии. М., 2008. Т. 2. С. 182.

[25] См.: Poe M. Foreign Descriptions of Muscovy. P. 61—65; Герберштейн С. Записки о Московии. Т. 2. С. 514—523.

[26] См. подробнее вступительную статью А.Л. Хорошкевич: Герберштейн С. Записки о Московии. С. 9—15. См. так­же: Колобков В.А. Форма правления Русского государ­ства в иностранных описаниях от Сигизмунда Гербер­штейна до Джильса Флетчера // 450 Jahre Sigismund von Herbersteins Rerum Moscoviticarum Commentarii, 1549—1999. Wiesbaden, 2002. С. 115—116.

[27] Текст по: Герберштейн С. Записки о Московии. Т. 1. С. 289. В этом издании текст представлен сразу на двух авторских языках (латинском и немецком), а перевод на русский с латинского — А.И. Малеина (по изд. 1908 г.), отредактированный А.В. Назаренко. В основе русского перевода лежит первоначальный латинский текст, квад­ратными скобками выделены те части текста, которые представлены иначе в авторизованном немецком пере­воде, вышедшем в Вене в 1557 г. (перевод немецкого текста — А.В. Назаренко); фигурными скобками выде­лены те части текста, которые отсутствуют в авторизо­ванном немецком переводе Герберштейна 1557 г.

[28] В немецком издании 1557 г.: «в последний раз».

[29] В немецком издании 1557 г.: «Рассказывали также».

[30] В немецком издании 1557 г.: «Скажу даже более того. Не­которые господа посылали в свои хозяйства за коровами, чтобы забить их; один из слуг вел корову и замерз сидя, с веревкой, привязанной к руке, и корова рядом с ним».

[31] Об особых морозах зимы 1525/26 г. сообщают и многие русские летописи: Герберштейн С. Записки о Московии. Т. 2. С. 404, примеч. 463.

[32] Barberini R. Relazione di Moscovia… // Viaggi di Moscovia degli anni 1633, 1634, 1635 e 1636. Viterbo, 1658; Путеше­ствие в Московию Рафаэля Барберини в 1565 году // Сын Отечества. 1842. Ч. 3. № 6. С. 11; Гваньини А. Описание Московии. М., 1997. С. 17; Fletcher G. Of the Russe Com­mon Wealth. London, 1591; Флетчер Д. О Государстве Рус­ском. СПб., 1906. С. 11; Они же. О государстве Русском // Проезжая по Московии. М., 1991. С. 28; [Anonymous]. Rus­sia seu Moscovia, itemque Tartaria, Commentario Topogra­phico atque politico illustratae. Leyden, 1630; Руссия или Московия // Иностранцы о древней Москве (Москва XV—XVII веков). М., 1991. С. 306; Struys J. Drie aanmer­kelyke en seer rampspoedige Reysen door Italien, Griecken­landt, Lyflandt, Moscovien, Tartaryen, Meden, Persien, Oost-Indien, Japan, etc. Amsterdam, 1676; Стрейс Я. Три путе­шествия. М., 1935. С. 161, 175.

[33] Isaсˇenko A.V. Herbersteiniana I. Siegmund von Herbersteins Ru.landbericht und die russische Sprache des XVI. Jahrhun­derts // Zeitschrift fur Slawistik. Bd. II, Hf. 3. Berlin, 1957. S. 323; Matthes E. Das veranderte Ru.land. Studien zum deutschen Ru.landverstandnis im 18. Jahrhundert zwischen 1725 und 1762. Frankfurt am Main, 1981. (Europaische Hochschulschriften. Reihe 3, Band 135). S. 300.

[34] Герберштейн С. Записки о Московии. Т. 1. С. 25.

[35] Harrauer Chr. Ein osterreichischer Diplomat am Russischen Hof (Siegmund v. Herbersteins «Rerum Moscoviticarum Commentarii», 1549) // Wiener Humanistische Blatter. Hf. 26. Wien, 1984; Герберштейн С. Записки о Моско­вии. Т. 2. С. 181—183.

[36] См. подробнее: Россия в первой половине XVI в.: взгляд из Европы / Подг. О.Ф. Кудрявцев. М., 1997. С. 307— 345; Тюльпин А.Г. Антоний Бид (Антон Вид) // Гербер­штейн С. Записки о Московии. Т. 2. С. 284—285.

[37] Изображение карты см.: Герберштейн С. Записки о Мос­ковии. Т. 2. С..

[38] Gwagnin A. Sarmatiae Europeae descriptio, quae regnum Poloniae, Lituaniam, Samogitiam, Rusiam, Mazoviam, Pru­siam, Pomeraniam, Livoniam, et Moschoviae, Tartariaeque partem camplectitur. Cracow, 1578.

[39] Гваньини А. Описание Московии / Пер. с лат., вводн. ст. и комментарий Г.Г. Козловой. М., 1997. С. 11.

[40] Slovnik naucny. Praha, 1896. S. 647; Encyklopedija po­wszechna. T. IV. Warszawa, 1931. S. 350; Enciclopedia Motta. Vol. 4. Milano, 1958. S. 345; Козлова Г.Г. Об «Опи­сании Московии» Александра Гваньини // Античность и современность. К 80-летию Ф.М. Петровского. М., 1972. С. 434—435; Дячок О. Хронiст Алессандро Ґваньї­нi // Український археографiчний щорiчник. Нова серiя. Вип. 8/9. Київ; Нью-Йорк, 2004. С. 299—321.

[41] См. подробнее: Radziszewska J. Maciej Stryjkowski: His­toryk-poeta z epoki Odrodzenia. Katowice, 1978. S. 71—80; Wojtkowiak Z. Maciej Stryjkowski — dziejopis Wielkiego Ksie˛ stwa Litewskiego. Pozna.n, 1990. S. 177—180; Дячок О. Хронiст Алессандро Ґваньїнi. С. 317—319; Jurkiewicz J. Czy tylko plagiat? Uwagi w kwestii autorstwa Sarmatiae Europeae Descriptio (1578) // Lietuvos Didzˇiosios Kuni­gaiksˇtyste˙s istorijos sˇaltiniai: Faktas. Kontekstas. Interpre­tacija. Vilnius, 2007. S. 67—93; Ерусалимский К.Ю. Исто рическая память России и Речи Посполитой в годы Ливонской войны // Балтийский вопрос в конце XV— XVI в. / Отв. ред. А.И. Филюшкин. М., 2010. С. 304—305.

[42] Гваньини А. Описание Московии. С. 17.

[43] Grala H. Wokoldziel⁄a i osoby Alberta Schlichtinga (Przy⁄czynek do dziejow propagandy antymoskiewskiej w drugiej pol⁄owie XVI w.) // Studia Z. rodl⁄oznawcze. Warszawa, 2000. T. XXXVIII. S. 46; Старостина И.П. Иван Гроз­ный в изображении Шлихтинга—Стрыйковского // Во­сточная Европа в древности и средневековье. X Чтения памяти В.Т. Пашуто. М., 1998. С. 112—117; Ерусалим­ский К.Ю. Идеология истории Ивана Грозного: взгляд из Речи Посполитой // Диалоги со временем. Память о прошлом в контексте истории / Под ред. Л.П. Репиной. М., 2008. С. 611.

[44] Poe M. Foreign Descriptions of Muscovy. P. 79. Издание на чешском М. По не учел: Gwagnin A. Kronyka Moz­kewska… [Praha], 1590.

[45] Piotrowski J. Dziennik wyprawy Stefana Batorego pod Pskow. Wyd. A. Czuczy.nski. Krakow, 1894. S. 44 (6 авгу­ста 1581 г.). Комментируя это свидетельство, А.А. Ми­хайлов вслед за рядом исследователей XIX в. указал, что под «Крауцием» следует понимать «Эллерта Крау­зе» (Осада Пскова глазами иностранцев: Дневники по­ходов Батория на Россию (1580—1581 гг.). Псков, 2005. С. 473), имея в виду Элерта Крузе (Kruse), одного из авторов (наряду с Иоганном Таубе; Johann Taube) из­вестного «Послания» гетману Я. Ходкевичу о «тирании Ивана Васильевича» (написано в 1572 г.). «Послание» Таубе и Крузе действительно представляет собой на­стоящее собрание обличительных фактов жестокости и диких нравов московского царя, однако к июлю 1581 г. оно не было еще издано. Первая публикация была осу­ществлена только в 1582 г. и без указания авторов: Erschreckliche / greuliche und unerhorte Tyranney Iwan Wasilowictz / jtzo regierenden Grossfursten in der Mus­cow. N.p., 1582. К.Ю. Ерусалимский, как и издатель Пиотровского А. Чучиньский, считают, что Грозному отправили сочинение Альберта Кранция (Krantz) «Ван­далия» (Wandalia), изданное впервые в 1519 г. и затем многократно переиздававшееся (Piotrowski J. Dziennik wyprawy Stefana Batorego pod Pskow / Wyd. A. Czu­czyn.ski. Krakow, 1894. S. 222; Ерусалимский К.Ю. Исто­рическая память России и Речи Посполитой в годы Ли­вонской войны. С. 323—324). Однако Кранций умер в 1517 г., еще до рождения царя Ивана и ничего осуждаю­щего его написать не мог. Он вообще посвятил Мос­ковии буквально несколько строк (Новодворский В.В. Борьба за Ливонию между Москвою и Речью Поспо­литою (1570—1582) // Записки историко-филологи­ческого факультета Имп. Санкт-Петербургского уни­верситета. Ч. LXXII. СПб., 1904. С. 219—220, примеч. 3). В целом стоит присоединиться к высказанному еще В.В. Новодворским заключению, что однозначно интер­претировать свидетельство Пиотровского не удается. Ведь кроме Крузе и Кранца можно предположить, что речь идет о какой-нибудь книге Мартина Крусиуса (Martin Crusius (нем. Kraus); 1526—1607) — автора ряда сочинений по греческой и латинской грамматике и ри­торике. Крусиус интересовался и историей, но только древней. Позднее он еще опубликовал свой дневник — любопытное свидетельство эпохи, однако к 1581 г. имя профессора Тюбингенского университета Крусиу­са (Крауса) ассоциировалось только с сочинениями по языкознанию. Быть может, Стефан Баторий собирался отправить Ивану Грозному книгу Гваньини с учебни­ком латинского языка — чтоб прочитать мог! Москов­ский царь для него — дикарь, незнакомый даже с латы­нью. Ведь сам трансильванец Баторий ни польского, ни русского не знал и общался с подданными только на вы­сокой латыни.

[46] См.: Grala H. Die Rezeption der «Rerum Moscoviticarum Commentarii» des Sigismund von Herberstein in Polen-Litauen in der 2. Halfte des 16. Jahrhunderts // 450 Jahre Sigismund von Herbersteins Rerum Moscoviticarum Com­mentarii, 1549—1999. Wiesbaden, 2002. S. 322; Ерусалим­ский К.Ю. Историческая память России и Речи Поспо­литой в годы Ливонской войны. С. 323—324.

[47] Gwagnin A. Kronika Sarmacyey Europskiey w ktorey sie˛ za­myka krolestwo Polskie ze wszystkiemi Pa.nstwy, Xie˛stwy, y Prowincyami swemi: Tudziez˙ tez˙ Wielkie Xie˛stwo Litew­skie, Ruskie, Pruskie, Zmudzkie, Inflantskie, Moskiewskie, y cze˛s.c. Tatarow. W Krakowie, 1611—1612.

[48] В этот раз также не обошлось без обвинений в плагиа­те. Стрыйковский уже умер, но с жалобами выступал М. Пашковский, который утверждал, что не только пе­реводил, но и дополнял текст.

[49] См.: Gwagnin A. Kronika Sarmacyey Europskiey… W Kra­kowie, 1611. Ks. VII, S. 72—87. Удивительно, но этот фрагмент дополнительного текста, появившийся в поль­ском издании 1611 г., не был как-либо учтен при новей­шем русском издании книги Гваньини о Московии: Гваньини А. Описание Московии. М., 1997.

[50] Ровинский Д.А. Подробный словарь русских гравирован­ных портретов. Т. IV. СПб., 1889. Стб. 4.

[51] Gwagnin A. Kronika Sarmacyey Europskiey… W Krakowie, 1611. Ks. VII, S. 75—78.

[52] Первое издание брошюры 1605 г. не сохранилось. В РНБ имеется второе издание — 1606 г.: [Grochowski S.] Pies­ni na Fest uc.ieszny wielkim dwiema Narodom Polskiemu y Moskiewskiemu, Przemoznego Monarchy Dymitra Iwano­wica Cara Moskiewskiego, y Naiasnieyszey Jey Carskiey M. z. Wielkich Konczyc Mniszkowny Woiewodzanki Se˛ domir­skiej: Powtore wydane, z przyczynieniem niektorych ryt­mow, do slawy tegoz wielkiego Cara sluzacych. Krakow, 1606. См. об этом: Ровинский Д.А. Подробный словарь русских гравированных портретов. Т. I. СПб., 1886. Стб. 683; Т. IV. СПб., 1889. Стб. 2—3.

[53] Ровинский Д.А. Материалы для русской иконографии. Вып. V. СПб., 1886. С. 5, № 189. См.: Gwagnin A. Kronika Sarmacyey Europskiey… W Krakowie, 1611. Ks. VII, S. 78.

[54] Ровинский Д.А. Подробный словарь русских гравирован­ных портретов. T. I. Стб. 488.

[55] Справедливости ради следует заметить, что у нас нет до­стоверных портретов царя Василия Шуйского. Сохрани­лись только устные описания и весьма типологич­ные изображения. См. подробнее: Ровинский Д.А. По­дробный словарь русских гравированных портретов. T. I. Стб. 486—487. Соответственно, «карикатурность» обра­за в данном случае не более чем оценка. Тоже можно ска­зать про «свечи для пытки». Свечи ли это? И почему они для пытки? Ровинский первоначально, вероятно, тоже сомневался — в «Материалах…» у фразы «для пыт­ки» стоит вопросительный знак, снятый при той же фра­зе в «Словаре». Может быть, это фитили для пушек или мушкетов? Или просто лучины? Более точно сказать затруднительно.

[56] Ровинский Д.А. Подробный словарь русских гравирован­ных портретов. Т. IV. СПб., 1889. Стб. 4.

[57] Ровинский Д.А. Материалы для русской иконографии. Вып. X. СПб., 1890. № 362; Ровинский Д.А. Подробный словарь русских гравированных портретов. Т. IV. СПб., 1889. Стб. 340.

[58] Ровинский Д.А. Подробный словарь русских гравирован­ных портретов. Т. I. Стб. 487.

[59] «Летучие листки» являются ценным, но до сих пор ма­лоизученным источником по отечественной истории. Перечень сохранившихся листков XVI в. см.: Weller E. Die ersten deutschen Zeitungen (1505—1599). Stuttgart, 1882. Очень малая часть «летучих листков» XVI в. была посвящена событиям в Московии или на границе с ней. По подсчетам Андреуса Каппелера — 66 изданий начи­ная с 1513 г. (Kappeler A. Ivan Groznyi im Spiegel der aus­landischen Druckschriften seiner Zeit. Ein Beitrag zur Geschichte des westlichen Russlandbildes. Frankfurt am Main, 1972; Poe M. Foreign Descriptions of Muscovy. P. 159—160). Отечественных публикаций на эту тему крайне мало: Васильевский В.Г. Польская и немецкая пе­чать о войне Батория с Иоанном Грозным // Журнал Министерства народного просвещения, 1889. Ч. 261. С. 127—167, 350—390; Гольдберг А.Л. Известия о России в западноевропейских периодических изданиях XVI— XVII веков // Вопросы истории. № 7. 1961. С. 204—207; Лобанов Н.А. Немецкая периодика XVI—XVII веков: взгляд на Россию // Славяне и их соседи. Вып. 9. Сла­вяне и немцы. 1000-летнее соседство: мирные связи и конфликты. М., 1999. С. 124—144.

[60] Далеко не все «летучие листки» иллюстрировались, осо­бенно касающиеся Московии. Но общую картину пред­ставить затруднительно, так как единственный каталог «московитских» «летучих листков», составленный А. Кап­пелером, вообще не учитывал иллюстративный ряд, а так­же издания смежных жанров, многие переиздания и вер­сии на других языках (Kappeler A. Ivan Groznyi im Spiegel der auslandischen Druckschriften seiner Zeit. Ein Beitrag zur Geschichte des westlichen Russlandbildes).

[61] См. подробнее: Флоря Б.Н. Польско-литовская интервен­ция в России и русское общество. М., 2005. С. 83.