Василий Беднов(по Volumina Legum)К оглавлению Глава II. Времена Сигизмунда IIIКатолическая реакция, заметно проявившаяся при Стефане Батории, достигает полного торжества над разноверием со вступлением на престол Ягеллонов шведского наследственного королевича Сигизмунда III, сына шведского короля Иоанна III Вазы и Екатерины Ягеллонки, сестры Сигизмунда Августа. Кандидатура его была энергично поддерживаема католической партией, руководимой иезуитами и духовенством вообще, так как Сигизмунд был воспитанником иезуитов и отличался горячей преданностью католицизму. Его же кандидатуру поддерживал и великий канцлер коронный Ян Замойский, пользовавшийся в государстве необычайным авторитетом. Выставленный диссидентами в качестве кандидата на польский престол австрийский эрцгерцог Максимилиан принужден был уступить шведскому королевичу: его войско было разбито Замойским, а он сам, взятый в плен, отказался от своих претензий на трон Ягеллонов. Сигизмунд III тогда был признан королем и противившейся ему протестантской партией.
Сорокапятилетнее правление этого короля (с 1587 по 1632 г.) было крайне тяжелым и неблагоприятным для православной церкви, как и вообще для некатолических вероисповеданий Речи Посполитой. Воспитанный иезуитами, Сигизмунд III отличался примерной преданностью им, искренней набожностью и поразительным даже для того времени фанатизмом. Он готов был во всем следовать советам и указаниям своих воспитателей и духовных руководителей, твердо отстаивать интересы католичества и не разбирать средств для подавления разноверцев и усиления дорогого ему латинства. Благо католичества стояло у него на первом плане, и ради него он готов был жертвовать прямыми интересами государства. Наделенный от природы настойчивым характером, проявлявшимся в преследовании личных целей, часто идущих вразрез с государственными интересами, упорством в своих предрассудках, скрытностью и подозрительностью, он, под влиянием своих вдохновителей — иезуитов, еще более развил в себе эти качества и своими действиями, очень хитро скрываемыми, причинял страшный вред православию и вообще разноверию. Главная цель его деятельности, к которой направлены были все его помыслы и внимание, — дать торжество католицизму, уничтожить религиозные разности среди своих подданных и ввести в государстве единство веры. Иезуиты, которыми были навеяны королю эти мысли, очень деятельно ему помогали. И высшее, и низшее духовенство своими проповедями возбуждало как в короле, так и в его подданных — католиках ненависть к диссидентам и убеждало к стеснению их религиозной и гражданской свобод. Для привлечения в лоно католической церкви диссидентов и схизматиков король употреблял самые разнообразные средства; в этом отношении политика его была полна лицемерия, лжи и обмана. Разноверцы подвергались всякого рода стеснениям и ограничениям, но последним всегда придавался вид законности. Правительство старалось выставить себя в самом выгодном свете и все жалобы теснимых ухитрялось представлять неосновательными. Все должности, коронные имения, или староства, раздавались не тем, кто оказывался достойным их за свои заслуги, но тем, кто был более ревностным католиком. Разноверцам, по внушению духовенства, закрыт был доступ, несмотря на юридическое равенство с католиками, к сенаторским креслам, дигнитарствам, урядам, староствам и другим должностям. Все они давались католикам, фанатически преданным костелу. Эти должностные лица всегда готовы были поддерживать своих единоверцев даже в самых противозаконных делах, угнетать диссидентов и отказывать им даже в законных требованиях. Во всех правительственных учреждениях, не исключая и судов, возмутительнейшим образом нарушали права разноверцев и лишали последних законной защиты и поддержки. Такими стеснениями имелось в виду побудить диссидентов к принятию католичества. И нужно сказать, что старания фанатического правительства не оставались тщетными. Многие знатные фамилии в правление Сигизмунда III оставили протестантизм и православие и присоединились к костелу (Фирлеи, Сенинские, Зборовские, Мышковские и др.; православные: Тышкевичи, Острожские, Чарторыйские, Сапеги и пр.). Эти отпадения видных представителей разноверия ослабляли протестантов и православных и усиливали католическую сторону. Вместе с усилением католичества рос среди его последователей и дух нетерпимости и фанатизма, отражавшийся неблагоприятно на положении диссидентов и сторонников восточного исповедания. Особенно тяжелым оказалось положение православных. В 15696 году состоялась печальной памяти Брестская церковная уния, усердно поддерживаемая королем и католическим духовенством. Некоторые православные иерархи приняли унию с римско-католической церковью и подчинились папе. Хотя большинство низшего духовенства и почти вся народная масса остались верными православию, Сигизмунд, однако, не постеснялся официально объявить православною церковью только то ничтожное меньшинство русского народа, которое примкнуло к унии, а истинное православие лишить покровительства законов, издревле предоставленных ему прав, древней самостоятельности и совершенно игнорировать его существование. Только упорное сопротивление русско-православной шляхты (дворянства), православных братств и казачества принудили правительство признать юридическое существование православия наряду с унией. Если правительству Сигизмунда III не удалось окончательно уничтожить православие и подчинить русскую церковь Риму, то оно все-таки сумело нанести ей очень тяжелую рану, растерзав ее на две части и составив из единого и цельного организма ее две церкви: русскую греко-униатскую и русскую восточно-неуниатскую.
Со времени Брестского собора 1596 года юридическое положение православия резко изменяется; его лишают всяких прав, не хотят признавать за ним никакой самостоятельности; ему приходится напрягать все свои силы для того, чтобы доказать свою самобытность, независимость и исконную древность своего существования на территории русских земель, соединенных с Речью Посполитой. Эта упорная борьба, от успеха которой зависел вопрос жизни и смерти, быть или не быть православию, и составляет предмет второго периода в истории правового положения православной церкви в областях Польско-Литовского государства. Но прежде чем перейти к обозрению юридических постановлений в правление Сигизмунда III, надо еще остановиться на предшествовавшем его избранию бескоролевье 1586 и 1587 гг. После смерти Стефана Батория (12 декабря 1586 г.) в Польше снова обнаружился антагонизм среди магнатов и шляхты; как и в предыдущие два бескоролевья образовались партии; настроение было крайне тревожное, нужно было опасаться волнений и внутренних раздоров. Во избежание таких опасных и вредных для государства явлений надо было подтвердить предоставленные разноверцам права и прежде всего Варшавскую конфедерацию 1573 года, гарантировавшую религиозную свободу и безопасность для разноверцев. Начали, по обычаю прежних бескоролевий, составляться конфедерации для поддержания порядка и законности в стране на время отсутствия королевской власти. Акт[1] одной из таких конфедераций, именно конфедерации Краковского, Сандомирского и Люблинского воеводств (т.е. Малопольской), занесенный в краковские гродские книги, включен в Volumina legum[2]. Начинается он заявлением, что коронные рады духовные и светские вместе с рыцарством (шляхтой) названных трех воеводств, ради сохранения внутреннего, общественного и частного, спокойствия сделали излагаемые ниже постановления. На первом месте стоит подтверждение, по примеру славных предков, Корчинского каптура 1438 г., который был подтвержден и обновлен по смерти Сигизмунда Августа в 1572 году, но с исключением одного артикула (excepto articulo), который был отменен последней конфедерацией inter dissidentes de religione, подтвержденной присягой королей Генриха и Стефана Батория. Каптур этот, со включением в него упомянутой конфедерации, сохраняется «всецело в его силе (значении) сообразно с его содержанием (in robore suo juxta suam continentiam in toto)», так как он гарантирует спокойствие и братскую любовь; он приводится буквально, в § 2 Малопольской конфедерации в той редакции, какая была придана ему по смерти Сигизмунда Августа.[3] В одиннадцатом пункте Малопольской конфедерации подтверждается общее спокойствие и братская любовь между шляхтою, и, чтобы не было никаких ссор, недоразумений, позвов и бунтов, но чтобы все «спокойно хвалили Бога», удерживается и подтверждается всецело и ненарушимо в полной силе и значении (juxta suam contumaciam in suo plenissimo robore) Варшавская конфедерация (konfederacya dissidentes de religione) 1573 года. Все изложенное в Малопольской конфедерации «как в частях, так и в целом (tarn in parte, quam in toto)», все присутствовавшие на съезде названных выше трех воеводств обещают за себя и за своих потомков хранить постоянно «за порукой веры, чести и совести (sub fide, honore et conscientis)» своей; против осмелившегося противиться сему решению и нарушать общественный порядок и спокойствие они все заодно восстанут для его ниспровержения (contra talem omnes consurgemus in ejus destructionem).[4] В числе лиц, подписавших эту конфедерацию, был и краковский епископ Петр Мышковский.[5] Очевидно, протестанты действовали очень решительно и внушали серьезные опасения, если Малопольский съезд гарантировал свободу вероисповедания для диссидентов. Подобное же подтверждение прав разноверцев и религиозной конфедерации 1573 г. сделано было во имя мира и братской любви и на главном Литовском съезде в Вильне в начале 1587 года. Собравшиеся здесь князья, паны, шляхта и обыватели Великого Княжества Литовского постановили между прочим: «Конфедерацию через короли иж милости паны наши Генрика и Стефана поприсежоную, которая конфедерация розных о набоженстве, их постерегаючи покою и милости братерское, тогды ее в своей моцы водлуг своее власности во всем зоставуем»[6].
Примас Станислав Карнковский созвал конвокационный[7] сейм (открылся 1 февраля 1587 года), на нем поднялась сильная буря между католической партией и сторонниками свободы вероисповедания. Католики никак не хотели включить в генеральную конфедерацию пункта о веротерпимости, признанного конфедерациями предыдущих двух бескоролевий. Диссиденты настаивали на подтверждении религиозной конфедерации 1573 г. Папа Сикст V в январе 1587 г., незадолго до конвокационного сейма, убеждал перемышльского епископа Альберта Барановского, бывшего вице-канцлером, употребить все старания к тому, чтобы эта ненавистная для католичества конфедерация была навсегда уничтожена (in perpetuum aboleri) и не была включаема в присяжную формулу нового короля[8]. Епископы с примасом во главе, не надеясь отстоять требования католиков, одни под предлогом действительной, другие же — мнимой болезни, отказались участвовать в сеймовом обсуждении вопроса о веротерпимости. Только львовский архиепископ Соликовский да каменецкий епископ Лаврентий Гослицкий посещали заседания сената. Но католическая оппозиция не остановила деятельности сейма к ограждению веротерпимости, потому что земские послы этому вопросу придавали существенное значение. Конфедерация была составлена (7 марта 1587 года). Девятый параграф ее гласит, что конфедерация inter dissidentes de religione, составленная в Варшаве и подтвержденная присягами королей, ради внутреннего мира всецело сохраняется конвокационным сеймом 1587 года. Все потребное с обеих сторон для ее подтверждения и пресечения преступлений против нее (excessow poprawy) должно быть сделано коронными станами обоих народов на общем избирательном сейме. Нарушивший ее до избирательного сейма будет судим на том же сейме всеми духовными и светскими чинами или депутатами от них. Ввиду того, что духовные лица уклонились от участия в обсуждении вопроса о конфедерации, они должны, во избежание вреда общему делу, придти к общему соглашению со светскими станами на элекцийном сейме, соединиться с ними и потом подать это соглашение будущему королю для подтверждения присягой[9]. Теперь главный вопрос заключался в том, согласятся ли епископы скрепить своими подписями и печатями эту конфедерацию, так как без их согласия на это она не могла иметь значения государственного акта. Вопрос этот сильно беспокоил протестантов. Львовский архиепископ Соликовский торжественно заявил в сенат, что он скорее готов лишиться сана и жизни, чем подписать нечестивую конфедерацию; перемышльский епископ сказал, что он не может скрепить своей подписью и печатью ереси и богохульства. Отказывались и другие епископы от такого противного их совести поступка. Протестанты волновались; слышались и в сенате, и в посольской избе очень резкие нападки на католическое духовенство и особенно на иезуитов, которые, по словам познанского воеводы ст. Гурко, только тем и занимаются, что возбуждают католиков против протестантов[10]. Государству грозила опасность внутренних раздоров и кровопролитий. Но каменецкий епископ Гослицкий согласился подписать конфедерацию с замечанием, что делает это «ради блага мира (propter bonum pacis subscribo)»[11]. Волнение на время было успокоено: юридическое положение разноверцев не изменилось к худшему в сравнении с предыдущим. Несмотря на то, что в некоторых воеводствах Варшавскую генеральную конфедерацию 1587 г. опротестовали[12], она все-таки сохранила за собой силу закона. Сохранение закона о веротерпимости было настолько необходимо, что религиозная конфедерация подтверждалась особыми сеймиковыми постановлениями по отдельным воеводствам. Так, сенаторы и шляхта сандомирского воеводства собрались на съезде под Покршывницей и здесь (8 мая 1587 года) имели совещание (konsultacye) о делах Речи Посполитой[13]. Так как спокойствие и мир не только сами по себе заслуживают одобрения, но еще привлекают и Божие благословение, то съезд этот, имея в виду, что происходит в других государствах из-за религиозных вопросов, и опасаясь, чтобы подобные же бедствия не постигли и Польшу, постановил хранить конфедерацию in causa religionis, которая была подтверждена присягой Генриха и Стефана Батория; мало того, — Покршывницкий съезд постановил приложить все старания к тому, чтобы на предстоящем избирательном сейме всеми станами был сохранен на вечные времена этот святой мир цело и ненарушимо[14].
На избирательном сейме дела шли очень бурно вследствие борьбы канцлера Замойского со сторонниками Зборовских, черного кола с генеральным. Много поднималось вопросов, которые вызывали ожесточенные споры[15], тянувшиеся без конца. Кончилось тем, что каждая партия провозгласила королем своего кандидата: партия Замойского (к ней примкнул и князь К.К. Острожский) — Сигизмунда III, а противная — Максимилиана, что повело, как выше сказано, к кровопролитию. Каждая из этих партий издавала свои «рецессы», в которых извещала шляхту о своих действиях и выставляла законность своих постановлений. Так как восторжествовала партия Сигизмунда III, то в Volumina legum был включен рецесс Варшавского избирательного сейма[16], где были его сторонники. Хотя сторонники Замойского и отвергали постановления конвокационного сейма 1587 года, но, при составлении своего рецесса они сделали уступку в пользу их законности и из них присоединили к конфедерации 1573 г. («к постановлениям 1573 г. перед избранием Генриха») то, «что нужно и чего требует настоящее время»[17]. И на избирательном сейме католическое духовенство противилось принятию религиозной конфедерации, но она все-таки была включена в Варшавский рецесс 1587 года. Этим рецессом сейм объявляет, что он утверждает во всем конфедерацию inter dissidentes de religione и обещает установить на главном съезде в Вислице (который назначался на 5 октября 1587 г.) судебный процесс и экзекуцию против ее нарушителей, служащую обеим сторонам, и выработать исправление правонарушений и корректуру законов, и не только это сделать, но и представить на будущую коронацию, а избранный король должен будет подтвердить присягой все то, что ему будет подано заодно с прочими условиями[18]. Рецесс был подписан тремя духовными лицами: примасом Станиславом Карнковским и двумя бискупами — каменецким, известным уже Лаврентием Гослицким и перемышльским — Альбертом Барановским. Все они оговорились, что признают все содержание рецесса, кроме пункта, гарантирующего свободу вероисповедания — excepto articulo confoederationis inter dissidentes de religione[19]. Та же самая конфедерация была еще раз подтверждена коронными сенаторами и шляхтой на съезде в Вислице (смотр, «подтверждение волной элекции короля Сигизмунда III, польского и шведского, постановленное на съезде под Вис-лицей»)[20], куда собрались сторонники Замойского и Сигизмунда III для поддержания избрания последнего. Но Вислицкий съезд не выработал «процесса и экзекуции», а оставил это коронационному сейму. Таким образом, и третье бескоролевье кончилось благополучно для разноверцев Польско-Литовского государства, хотя и не так, как им было желательно. Свободу своего вероисповедания, конфедерацию, утверждающую их гражданские и религиозные права, они отстояли; но не добились выработки процесса и экзекуции против нарушителей Варшавской конфедерации 1573 г. и вынуждены были согласиться на избрание неугодного им Сигизмунда III, избрание, не обещавшее ничего хорошего для диссидентов, ввиду расположения шведского королевича к иезуитам.
Получив приглашение явиться в Польшу, Сигизмунд III прибыл в начале октября 1587 года на польскую территорию и здесь в Оливском монастыре, близ Гданьска (Данцига), произнес присягу на хранение всех тех условий, которые были выработаны при его избрании. Относительно религиозной конфедерации, служившей яблоком раздора среди польско-литовской шляхты, он ничего не возражал, хотя католическое духовенство тут же, через куявского епископа Иеронима Розражевского, перемышльского — Барановского и познанского — Луку Косцелецкого, представило ему торжественную протестацию[21] против внесения пункта о религиозной конфедерации в королевскую присягу, пункта, противного Богу, единству католической веры и церкви, общему миру и спокойствию; в этой протестации духовенство заявило о недействительности, ничтожности королевской присяги в соблюдении конфедерации inter dissidentes religione и необязательности для короля исполнения этой противной католикам конфедерации[22]. Эта же конфедерация вызвала большую бурю и волнения среди шляхты и во время коронации Сигизмунда III в Кракове (в декабре 1587 года). Собственно затруднение возникало не столько относительно принятия ее, сколько относительно дополнения ее прибавлением замечания о наказании ее нарушителей, о так называемых «процессе и экзекуции», что, по определению Варшавского рецесса того же 1587 года, надо было сделать на коронационном сейме. Страстные споры не привели ни к чему, процесс и экзекуция против нарушителей религиозной конфедерации не были выработаны по отсутствию согласия между станами; их отложили до следующего сейма[23]. Король утвердил все, что было постановлено относительно свободы совести на сеймах и съездах окончившегося бескоролевья. В формулу присяги, сходную с теми, которые были произнесены Генрихом и Баторием, после пункта о хранении мира и спокойствия между диссидентами (pacem quoque et tranquillitatem inter dissidentes de religione) и непреследовании из-за вероисповедных разностей, включено было обещание хранить и исполнять то, «что при его избрании в Варшаве, затем на генеральном Вислицком съезде, а равно и в Кракове на коронационном сейме уже постановлено и что постановится»[24]. Так как при самом произнесении Сигизмундом III присяги 27 декабря 1587 г. во время акта коронации возник спор из-за религиозной конфедерации (примас Карнковский, шесть епископов и некоторые светские сенаторы и послы опять протестовали против нее и особенно против прибавлений к ней), то, по указанию сената (ex senatusconsulto), король присягнул на соблюдение всего, чего от него требовали относительно конфедерации и процесса против ее нарушителей, но будто бы при этом сделал добавление: «salvo jure contradicentium»[25].
В Pacta'x conventa'x[26], составленных в самый день избрания Сигизмунда III на польский престол (19 августа 1587 г.), содержится обещание сохранять не только (как это делали его предшественники Генрих и Стефан Баторий) конфедерацию inter dissidentes de religione, но даже процесс и экзекуцию, служащую для обеих сторон и выработанную против нарушителей конфедерации (verum etiam processum et exequutionem utrique parti servientem contra violatores ejus oblatam); кроме того, король клятвенно обещает приложить старание к тому, чтобы чинами государства как можно скорее были установлены этот процесс и экзекуция (§ 14). Это один пункт в пользу разноверцев. Другой, шестнадцатый, вменяет в обязанность новому королю принять, твердо сохранять и исполнять «все законы, вольности, иммунитеты, привилегии, статуты королевства и особенно (speciatim) постановленные при коронации Генриха статьи (articulos), а также и все, относящееся к исправлению вольностей и законов (ad correcturam libertatum, jurium pertinentia), что будет представлено его величеству при коронации»[27]. Эти pacta conventa были подписаны (на избирательном сейме) шведскими уполномоченными — Эриком Спаром и Эриком Комес и представителями Польши с примасом Карнковским во главе. Примас и два епископа (перемышльский — Альберт Барановский и каменецкий — Лаврентий Гослицкий) подписали их с оговоркой: «excepta conditione de confoederatione»[28]. Несмотря на эти протестующие подписи духовных представителей католичества, Сигизмунд 28 декабря 1587 года на коронационном сейме подтвердил их своей подписью и печатью с обещанием ненарушимо, realiter et in effektu хранить и исполнять все изложенное в них, и, таким образом, pacta conventa получили значение общеобязательного государственного закона[29]. Такое же подтверждение прав и религиозной свободы диссидентов находится и в генеральном подтверждении прав, изданном Сигизмундом III во время коронационного сейма (8 января 1588 года). Остаются в полной силе и действии «все привилеи, пожалования, инскрипции, пожизненные записи (advitalitates), свободы, прерогативы и иммунитеты королевства Польского и Великого Княжества Литовского, Руси, Киевской земли, Волыни, Подляшья и прочих им принадлежащих областей (ас aliarum provinciarum ijs annexarum), предоставленные им всякими предшествовавшими правителями до соединения их с Польшей, польскими королями — вообще и особенно постановления, сделанные на избирательном сейме 1573 г., на Ендржеевском съезде, при короновании Стефана Батория и самого Сигизмунда III»[30]. Сюда же Сигизмунд III включает церковные права и привилегии и конфедерацию о сохранении мира и спокойствия между несогласными в вере (inter dissidentes de religione). Все изложенное обещает хранить «неизменно, твердо, ненарушимо и на самом деле (cum effectu)»[31].
Рассмотрение всех тех государственных актов, которые были выработаны и приняты во время третьего бескоролевья, — присяги нового короля, его pacta conventa и генеральной конфирмации прав показывает, что дело религиозной свободы в Польше в это время было поставлено прочно: не только подтверждена Варшавская конфедерация 1573 года, гарантирующая мир и спокойствие для всех религиозных верований, но еще и вменено королю в непременную обязанность приложить все старания к тому, чтобы как можно скорее были установлены государственными чинами процесс и экзекуция против нарушителей этой конфедерации, т.е. чтобы были выработаны новые формы судопроизводства и приведения в исполнение судебных приговоров по отношению к тем лицам, которые бы вздумали из-за религиозных вопросов нарушать мир и общественное спокойствие. Коронационный сейм должен был обсудить вопрос о процессе и экзекуции и решить его в удовлетворительном для обеих сторон смысле; но этого ему не удалось сделать. Католическая сторона употребила все старания к тому, чтобы затормозить его решение в положительном смысле. Был выработан проект его, но он не понравился некоторым ревнителям католичества, и этот крайне важный для диссидентов и православных вопрос попал в рецесс, т.е. был отложен до следующего сейма. В рецессе коронационного сейма объясняется, почему вопрос о процессе и экзекуции остался нерешенным. Король заявляет, что он два раза (в Оливе и Кракове) присягнул хранить конфедерацию inter dissidentes и стоит на том, чтобы против нарушителей религиозного мира был установлен процесс и экзекуция, которые могли бы служить той и другой стороне. Не по вине короля это желание его осталось без удовлетворения. Помехой явилось несогласие людей, которое широко охватило Корону и Великое Княжество Литовское. Ввиду того, что проект решения этого вопроса некоторым не понравился, это дело властью настоящего сейма (authoritate praesentis conventus) откладывается до ближайшего следующего сейма. На нем король в силу обязанности своей, налагаемой на него пактами и его присягой, приложит все старания перед чинами государства, чтобы окончательно был решен вопрос о процессе и экзекуции для устранения всяких эксцессов, могущих нарушать мир и спокойствие среди разноверцев; до того же времени король будет строго наказывать за нарушение мира, а на ближайшем будущем сейме он будет решен окончательно, без всякого вреда для той или другой стороны (finaliter et peremptorie sine praejudicio utriusque partis)[32]. Такой исход дела, близкого сердцу и интересам православных и вообще некатоликов Речи Посполитой, не мог радовать их и должен был наводить их на неутешительные мысли: эта неудача могла внушать им опасения относительно недалекого будущего.
Православие оказалось счастливее протестантских вероисповеданий. Кроме признания за ним прав, общих для всех некатолических церквей, оно получило и новые права, уравнивавшие его в известном отношении с католичеством. Здесь разумеется конституция коронационного сейма, обеспечивающая для православной церкви неотчуждаемость ее имений. Церковные имения — это больной вопрос для православных; из-за них православию приходилось переживать много невзгод, которые постепенно, в течение XVI в., ослабляли его и, наконец, довели до унии. Польские короли, как говорилось выше, пользовались так называемым правом подаванья (jus patronatus) духовных хлебов, т.е. правом раздачи епископских кафедр, монастырей и церквей. Выше отмечались те злоупотребления правом подаванья, какие позволял себе Сигизмунд Старый; Сигизмунд Август и Стефан Баторий превзошли его в этом отношении. По своему личному усмотрению они раздают хлебы духовные, кому хотят, не обращая никакого внимания на нравственные качества и степень пригодности к духовному сану своих кандидатов, весьма часто даже в виде награды за гражданские и военные заслуги. Так как при кафедрах, церквах и монастырях бывали богатые имения, доставлявшие материальное благосостояние и мирские выгоды владевшим ими лицам, то неудивительно что получения хлебов духовных начинают добиваться весьма многие шляхтичи и выпрашивают у короля, как верховного «подавцы столиц и хлебов духовных», жалованные грамоты на духовные должности. На архиерейских кафедрах являются такие лица, как Иона Борзобогатый-Красенский или Феодосий Лазовский, ведшие между собой настоящую войну из-за владимирского владычества[33]. Властный Стефан Баторий возвел в епископы немало таких лиц, которые, в силу канонических определений, не могли занимать иерархических степеней (напр., митрополит Онисифор Девочка был двоеженец)[34]; епископские кафедры и архимандрии раздавал ротмистрам в награду за военные подвиги, притом даже не православным. Так, Вознесенский монастырь в городе Минске был (в 1577 г.) отдан земянину Стефану Достоевскому с тем, чтобы он пользовался фольварками, пашнями, грунтами, людьми и всеми доходами монастырскими. Хотя Достоевский оказался «закону не греческого», но Баторий отобрал у него монастырь только через два года (в 1579 г.)[35]. Получив в свое распоряжение епархию или монастырь, такие кандидаты священства долгое время оставались в мирском звании и носили только титул нареченных владык или архимандритов и в то же время старались извлечь для себя все возможные выгоды от полученных пожалований, нисколько не заботясь о церквях и монастырях, отчего последние приходили в запустение и часто оставались даже без богослужений. Случалось, что церковные имения такого рода владельцами передавались и переуступались другим лицам или незаконно захватывались посторонними и совершенно уходили из ведения церкви. Злоупотребления последнего рода (т.е. захват церковных имений) были так развиты, что от них страдала даже господствующая католическая церковь.
Коронационный сейм 1587-1588 годов обратил внимание на это ненормальное явление и оградил церковное имущество от расхищений на будущее время 35-й конституцией, которая озаглавливается: «О церковных имениях (о dobrach koscielnych)». Содержание ее таково. Ввиду того, что многие церковные имения несправедливо отчуждены от церквей и монастырей, почему последние и не могут надлежаще выполнять своих повинностей, сейм постановляет, чтобы на будущее время не делалось никаких важных отчуждений (alienacye zadne wazne nie byfy), для которых в законах и привилегиях не имеется надлежащих и полезных для этой церкви причин и оснований, написанных и выраженных прямо, точно и несомненно (probabiliter, specifice et autbentice), которые бы сообразно с законом не нарушали согласия тех, кто в этом заинтересован (у konsensy, quorum interest, wedle prawa nie przystapily). Если же имения будут отчуждаемы иначе, то их всегда вольно будет на законном основании требовать назад от наследников, для чего и определяется суд в земстве (forum w ziemstwie) ratione bonorum; но эти владельцы до своей смерти могут пользоваться ими circa tamen praejudicium ecclesiae et derogationem onerum ipsis по праву принадлежащих (incumbentium). «To же надо разуметь и относительно имений греческих владыцтв и монастырей»[36]. Значение этой конституции для православных состоит в том, что ею на будущее время ограждалась неприкосновенность церковных имений от самочинных захватов, которые часто практиковались во второй половине XVI столетия.
Из сказанного видно, что юридическое положение православной церкви в начале правления Сигизмунда III было удовлетворительно; сверх того, что предоставлялось вообще разноверцам, ей обещалось еще обеспечение от захватов частными лицами принадлежащих церквам и монастырям имений. Сам король, по-видимому, готов был соблюдать все законы и привилегии, служащие к охране православия. В 1589 году, во время Варшавского сейма, митрополит Онисифор, все епископы, архимандриты, игумены и «все духовные закону греческого» обратились к нему с жалобой на то, что светские власти (воеводы, подскарбии, старосты, державны и их наместники) опустошают и уменьшают церковные имения в то время, как духовные должности, с которыми они соединены, остаются после смерти духовных лиц вакантными. Обычно эти светские должностные лица по смерти митрополита, владыки, архимандрита и вообще духовного владельца захватывали в свои руки «наданья и добра церковные», монастыри и церкви, «и все скарбы церковные», и распоряжались ими до замещения по королевскому указу освободившейся вакансии; при этом они, желая извлечь для себя возможно большую выгоду, опустошали эти имения, своими вымогательствами разгоняли церковных крестьян и часто даже истребляли документы («привилеи, листы и фундуши»), данные владыкам, монастырям и церквам на их имения. Эта жалоба православного духовенства была поддержана сенатом и посольской избой. Тогда король, считая себя «фундатором и наивысшим оборонцою церквей Божих и наданья их» и охранителем духовного сана греческого закона, как и духовенства закона римского, выдал (23 апреля 1589 г.) «моцъю сойму теперешнего» и с согласия всех станов, бывших на сейме, православному духовенству грамоту, которой удовлетворялись его жалобы. По смыслу этой грамоты светские чины отнюдь не должны вмешиваться в управление церковными имуществами. Последние, по смерти духовных владельцев, должны поступать в ведение и распоряжение крылошан соборной церкви, ибо они «дедичи добр и имений церковных[37]». Эта мера предохраняла церковные имущества от разорений и истощений. В 1592 году было издано несколько грамот в пользу православных. Одной из них, выданной (2 января 1592 г.) на имя митрополита Михаила Рогозы, король запрещал светским властям и обывателям Великого Княжества Литовского вмешиваться в духовные дела (судить священников в королевских и частных имениях, разводить супругов и т.п.), которые должны быть решаемы митрополитом и епископами (суд над священниками, бракоразводные дела и вообще «справы духовные»)[38], а другими — подтверждал права наиболее видных братств: Виленского (9 октября 1592 г.), которому разрешалось владеть двумя приобретенными им домами и открыть в них школу и типографию[39], Львовского (две грамоты от 15 октября)[40], или же утверждал православные братства, возникшие в Минске и Бресте[41]. Но все эти грамоты являлись не столько знаками расположения короля к православным и его уважения к правам последних, сколько результатом его политических расчетов. По смыслу рецесса коронационного сейма, Сигизмунд III должен был позаботиться на ближайшем сейме об установлении процесса и экзекуции религиозной конфедерации. Вопрос об этом процессе подымался на сеймах 1589, 1590-1591 и 1592 годов, но всегда встречал упорное сопротивление со стороны католической партии. Разноверцы, живо заинтересованные в решении вопроса, на каждом сейме требовали выполнения этого обещания, отчего происходили частые недоразумения, а многие важные дела оставались нерассмотренными. Королю самому нежелательно было решение вопроса об установлении процесса и экзекуции религиозной конфедерации; но в то же время ему хотелось ослабить протестантов отвлечением от них православных, интересы которых переплетались с протестантскими. Уступками православным правительство надеялось расположить их к себе. Немало имело значения и то, что за православных ходатайствовал всегда пользовавшийся большим авторитетом среди шляхты князь К.К. Острожский, а равно и другие влиятельные магнаты, придерживавшиеся православия (например, новгородский воевода Федор Скумин-Тышкевич), которых Сигизмунд не хотел отказами своими настраивать неприязненно против себя; ввиду неприязненного к нему отношения сейма 1592 г. (так называемого инквизиционного), королю совсем нежелательно было усиливать сеймовую оппозицию присоединением к ней такого влиятельного магната, как князь Константин Константинович Острожский. Кроме того, серьезным побуждением к выдаче православным привилегий мог служить в глазах Сигизмунда III и зарождавшийся вопрос о церковной унии, для желательного решения которого необходимо было заручиться расположением православных людей и братств. [В печатном оригинале тут на с. 141 с нового абзаца идет текст, помещаемый ниже после примечаний] Примечания[1] Постановлен в день св. апостола и евангелиста Иоанна, т.е. 27 декабря 1586 г., Volum. Legum, II, 226.
[2] Volum. Legum, II, 223-226.
[3] Volum. Legum, II, 223-224.
[4] Volum. Legum, II, 226, § 11 et. § 14.
[5] Николай Зебржидовский, главный староста (generalis capitaneus) краковский, подписал ее с оговоркой: «подписываю, насколько она давнему праву как общественному, так и чьему-либо частному не противоречит (non derogat) и будет утверждена на конвокации»; с его оговоркой согласился и сандецкий староста Спытек Иордан; некоторые участники съезда только подписали ее, но печатями своими не скрепили, что видно из их приписки: absque sigillatione. Volum. Legum, II, 226.
[6] Ак. Вил. Арх. Ком., т. III, № 165, с. 310.
[7] Конвокационным, или конвокацией, назывался сейм, следовавший вскоре за смертью короля; созывался он примасом, а занимался вопросами о мерах охранения внутреннего спокойствия и внешней безопасности Речи Посполитой, а также — о предстоящем избрании нового короля; он всегда носил характер конфедерации, т.е. добровольного соглашения употреблять чрезвычайные средства для блага отечества и решать дела большинством голосов (а не единогласно). Обычное течение дел в это время прекращалось; вместо обычных властей и судов действовали временные, конфедерационные (суды назывались каптуровыми). Постановления конвокационного сейма назывались генеральными конфедерациями. За конвокационным сеймом всегда следовал элекцийный, или избирательный, на котором составлялись pacta conventa для нового короля и избирался последний; затем следовал сейм коронационный, всегда в Кракове. Эти сеймы происходили во время бескоролевий. Обычно же сеймы созывались королями через каждые два года; они продолжались шесть недель и назывались обычными и шестинедельными. В исключительных случаях король созывал чрезвычайные, экстраординарные сеймы, продолжавшиеся две или три недели. Обычные сеймы можно было сокращать, продолжать и откладывать (лимитовать) с согласия послов. Всякому сейму предшествовали в областях сеймики. Так назывались собрания, по королевскому универсалу, шляхты известной области для выбора сеймовых послов и выработки им инструкций. Послы земские, прежде чем отправиться на сейм, собирались на генеральные сеймики (Малопольские и Русские в Корчине, Великопольские — в Коле, Литовские — в Волковыске и, позже, Слониме), где они договаривались относительно действий своих на сейме. После сейма происходили сеймики реляцийные, на которых послы давали отчет избирателям о своей деятельности на сейме; на них же рассматривались и дела, взятые послами до «braci» Kutrzeba St., Historya ustroju Polski w zarysie, Lwow, 1905, p. 165-169, 170-171, 174-175; Кареев, Истор. очерк Польского сейма, с. 110-113.
[8] Theiner III, №10, р. 4.
[9] Volum. legum II, 228, § 9.
[10] Жукович, Сейм, борьба... с. 5-8.
[11] Volum. legum II, 233.
[12] Szujski II, 111.
[13] Konsultacye эти см. Volum. leg. II, 235-238.
[14] Volum. legum II, 235-236.
[15] Особенно об устранении правонарушений (exorbitancyi), об уврачевании ран (vulnera) государства и исправлении законов.
[16] Reces Warszawski okolo elekcyi nowey krola iego m. Zygmunta Trzeciego, roku P. 1587 — Volum. leg. II, 239-243.
[17] Volum. legum II, 239.
[18] Na ktorym to ziezdzie utwierdzaiac we wszem konfederacytt inter dissidentes de religione, postepek prawny у exekwucya. przeciwko gwaltownikom iey namowic utrique parti servientem, у naprawe. exorbytancyi, у korrektur praw obiecuiemy у przerzekamy sobie uczynic, у na przyszta. koronacya. przyniesc. Co wszystko Krol lego M. obrany poprzysiadz be.dzie powinien, со miedzy insze kondicye ma bydz podano. Volum. legum II, 242, § 4.
[19] Volum. legum II, 242-243.
[20] Volum. legum II, 243, § 1.
[21] Протестацию эту подписали, кроме трех названных епископов, еще два светских сенатора — Николай Дзялынский, воевода Кульмский, и Юрий Мнишек, радомский каштелян, и один земский посол Павел Уханский. Жукович, Сейм. борьба... с. 31.
[22] Жукович, Сеймовая борьба, с. 31.
[23] Volum. legum II, 269.
[24] Volum. legum II, 246.
[25] Theiner III, № 15, p. 12; Жукович, сеймов. борьба, 34-35.
[26] Volum. legum II, 247-249.
[27] Velum, legum II, 248.
[28] Volum. legum II, 248.
[29] Volum. legum II, 248-249.
[30] Сигизмунд III короновался 27 декабря 1587 г. Volum. legum II, 251.
[31] Volum. legum II, 249-250.
[32] Volum. legum II, 269-270.
[33] Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. I, №№ 4-6, с. 7-17.
[34] А. 3. Р., т. IV, № 149, с. 206.
[35] А. 3. Р., т. III, № 89, с. 218-219; № 110, с. 240-241.
[36] Volum. legum II, 259, § 35.
[37] А. 3. Р., т. IV, № 14, с. 16-19.
[38] А. 3. Р., т. IV, №31, с. 41.
[39] Ак. В. А. К., II, №№ 53 и 54, с. 144-153; Жукович, Сейм, борьба, 104-105.
[40] Срыловский, Львов. став. брат., с. 84.
[41] А. 3. Р., т. IV, № 36, с. 53-54; А. Ю. и 3. Р., т. I, № 206, с. 243-244.
К началу двадцатых годов XVII в. к прежним защитникам православия присоединяется еще новый. Это — казачество, которое со времени гетмана Петра Конашевича Сагайдачного берет православие под свое покровительство. К этому времени значение казачества, благодаря стараниям упомянутого гетмана, настолько усиливается, что правительству под влиянием тяжелых политических событий приходится не просто считаться с казаками, как это было в конце XVI и первых годах XVII столетий, но и делать им серьезные уступки. В критические для государства минуты правительство обращается к казачеству и просит его содействия. Особенная нужда в казаках ощутилась в 1618 году, когда войско Владислава, бывшее с ним в Московском государстве, отказывалось продолжать войну, ввиду того, что вследствие недостатка государственных средств ему долгое время не платили жалованья. Большинство этого войска составило конфедерацию и ушло в пределы Польши объедать коронные и церковные имения, чтобы тем скорее понудить правительство к уплате жалованья; при Владиславе осталось всего лишь тысячи три. Тогда Сигизмунд обратился к Сагайдачному с просьбой помочь королевичу, и тот явился к нему с 20 тысячами казаков[1] и принудил московское правительство заключить Деулинское перемирие. Заслуги (dzieta... rzycerskie i sprawy woienne) гетмана Сагайдачного и бывшего с ним запорожского войска перед королем и сыном его Владиславом были удостоверены особым универсалом (listem) Сигизмунда III (от 23 июля 1619 года) на имя Сагайдачного[2]. Еще необходимее оказалась помощь казаков для польского правительства в 1620 и 1621 годах, во время грозного нашествия на Польшу турецких полчищ. Казаки принимали участие в битве под Цецорой (1620 г.), когда польские войска были рассеяны, и под Хотином (1621 г.), где играли очень видную роль и оказали весьма важную услугу Речи Посполитой. В 1621 году положение Польши было чрезвычайно критическим. Сам турецкий султан Осман I с двухсоттысячной армией двигался к южным ее границам (к Каменцу). Кроме того, султан вступил в сношения с Москвой и убеждал ее напасть одновременно с турками на Польшу. С севера шли тревожные слухи о готовящемся нападении на Польшу шведского короля Густава Адольфа[3]. Грозным турецким полчищам польское правительство могло противопоставить только 32 тысячи. Сагайдачный, внимая просьбам правительства, выставил сорок тысяч своих казаков. Услуги их здесь оказались незаменимыми. Карл Ходкевич и Сагайдачный под Хотином выдержали страшный натиск турецкого войска и не позволили ему вторгнуться в пределы Польско-Литовского государства. Последствия этой стойкости казаков были очень важны для Польши: турки заключили перемирие, и русские области были избавлены от угрожавшего им нашествия врагов креста Христова. Сознавая все значение казачества для Польши в критические минуты ее существования и видя притеснения, чинимые католическим правительством православной вере, Сагайдачный решил оказывать услуги полякам небескорыстно: он всегда требовал от правительства уступок русскому народу и православию. Правительство вступило с ним в договор. Так было в 1618 и 1621 годах. Пользуясь необычайным влиянием среди казаков и русского народа как герой блестящих походов в Крым и на турецкие побережья Черного моря, где он освободил многих пленников-христиан из турецкой неволи, он действовал в южной Руси очень свободно и решительно. Все свое значение Сагайдачный направил на благо своей родной народности и православной церкви. Конституция 1607 года содержала в себе обещание дать православным своих собственных (не-униатов) владык. Но король не спешил с назначением высшей православной иерархии, а наоборот, всячески поддерживал униатов. После Московского похода в 1619 г. Сагайдачный обратился к королю с просьбой о восстановлении прав русско-православной церкви и о даровании ей высшей иерархии. Просьба гетмана не была уважена. Тогда гетман решил добиться этого и без королевского согласия[4]. Обстоятельства складывались очень благоприятно для замыслов Сагайдачного, а вместе с тем и православных. Весною 1620 года (22 марта) прибыл в Киев из Москвы иерусалимский патриарх Феофан, приезжавший в Россию для поставления в патриархи Филарета Никитича и для сбора пожертвований. На московской границе его встретили запорожские казаки с гетманом Сагайдачным во главе и проводили в Киев, где его принимали весьма радушно и оказывали особые знаки внимания. Православные вообще и Сагайдачный в частности просили патриарха, чтобы он поставил для них митрополита и епископов. Патриарх, заручившись обещанием гетмана и казаков защищать его от польского правительства, рукоположил избранных православными кандидатов и, таким образом, восстановил давно уже несуществовавшую высшую православную иерархию юго-западной церкви. Православные торжествовали. Но еще недостаточно было поставить православных иерархов, надо было добиться того, чтобы и польское правительство признало их законными пастырями. Сагайдачный решился добиться и этого и воспользовался первым удобным случаем просить короля об утверждении новых православных владык. В 1621 г. устрашенное турками польское правительство обращается, как уже замечено, к казакам с просьбой помочь ему в войне со страшным врагом. Казаки согласились принять деятельное участие в войне, но за свою услугу требовали признания законности восстановленной православной иерархии. Казаки отправили к Сигизмунду III посольство, в состав которого входили рукоположенный патриархом Феофаном на владимирско-брестскую кафедру Иосиф Курцевич, Сагайдачный[5] и еще два казака. Король принял казацкое посольство в Варшаве 20 июля 1621 г. Во время аудиенции православные жаловались на переносимые ими притеснения, просили об успокоении веры и утверждении жалованными грамотами восстановленной Феофаном иерархии и обещали королю свои услуги, если он исполнит их просьбы[6]. Сигизмунд III обещал исполнить то, о чем его просило посольство от казаков, но потом, когда миновала гроза, король, вдохновляемый иезуитами, не думал исполнять своего обещания[7].
Выступление казаков на защиту православия имело чрезвычайно важное значение для последнего. Ряды защитников греко-восточного исповедания в первое десятилетие XVII в. значительно поредели. Сошел в могилу (18-го февраля 1608 года) неутомимый и влиятельный защитник православия, князь Константин Константинович Острожский; еще раньше (в конце 1603 г.) скончался сын его Александр, воевода волынский, в котором православные видели заместителя его славного отца в деле защиты своей веры.[8]Поумирали и другие представители старого поколения русского магнатства и шляхты, стоявшие за старожитную греческую религию, новое же поколение привилегированного класса под влиянием политики Сигизмунда III не давать служебного движения православным, с одной стороны, и усиливающегося влияния руководителей католической реакции иезуитов, с другой, переходило в латинство, совершенно подчинялось польской культуре, утрачивало интерес и привязанность к своей народности и порывало с ней всякую связь[9]. В 1610 г. Мелетий Смотрицкий в своем знаменитом сочинении «Фринос» приводит длинный ряд магнатских и шляхетских фамилий, которые отступили от православия и своей народности[10]. Уменьшение православной шляхты ослабляло значение и православных братств, потому что пополнявшие их мещане, лишившись своих покровителей и сочленов привилегированного состояния, «оказывались бессильны в обороне православной церкви и национальных интересов против союза правительства с католическим обществом и ренегатами» отечественной веры и народности[11]. Так как заодно с православной шляхтой сокращалось и число союзной ей протестантской, то православным, ввиду усиления католического фанатизма и нетерпимости в польском обществе, становилось затруднительным отстаивать на сеймах свои права: несмотря на усиливающийся гнет над православием со стороны униатов, приверженцы греко-восточного обряда не получали удовлетворения своих требований от 1609 г. до 1618 г. Только выступление казачества давало им серьезную поддержку и вынуждало польское правительство Сигизмунда III делать уступки презираемым им схизматикам.
До 1610 г. казачество не вмешивалось в церковные дела; но в этом году, когда в Вильне, Гродно и других местах Польско-Литовского государства торжествуют униаты, а Потей думал было подчинить своему влиянию и Киев с его монастырями и духовенством, казачество дает отпор унии в южных областях Польши и открыто выступает на защиту гонимого православия. В начале 1610 г. киевский наместник Потея Выдубицкий игумен Антоний Грекович вздумал было принуждать городских священников к подчинению («в моц и владзу») униатскому митрополиту и к признанию ими его «за протопопу» и не позволил отправлять богослужения в Софийском соборе. Ввиду того, что православные священники не хотели подчиняться ему, Антоний Грекович занес в Киевский грод протестацию, где заявлял, что киевские священники замышляют бунт и возмущают против него казаков, в том числе некоего Петра, который перехватывал идущих в Софийский собор, а самого Грековича поносил неприличными словами и произносил против него угрозы[12]. Население Киева в этих действиях Грековича усмотрело стеснение православия. Войт и бургомистры Киева вместе с духовенством препятствуют Грековичу «в церкви светое Софии службу Божию» отправлять, грозят ему смертью и обращаются за помощью «до козаков запорозских»[13]. Последние не остаются равнодушными к своим единоверцам. «Словетный» Григорий Середа с другими своими товарищами, запорожскими казаками, заносит 20 марта 1610 года в Киевские гродские книги репротестацию против упомянутой выше протестации Антония Грековича. В ней от имени всех казаков, находившихся вместе с Сигизмундом в пределах Московского государства, заявлялось, что они, по примеру князей, панов, рыцарства и шляхты Киевской земли, будут непоколебимо стоять за свою православную старожитную религию и православное духовенство; на притеснителей православия они восстанут все, а о случившемся в Киеве донесут всему запорожскому войску[14]. 29 мая 1610 г. гетман всего запорожского войска Григорий Тискиневич обратился к Киевскому подвоеводе Михаилу Холоневскому с особым посланием, в котором от имени всего запорожского войска просил его обуздать Грековича; в противном случае (писал Тискиневич) казаки всячески будут противиться этому; за церковь свою восточную и за веру греческую они готовы головы свои положить. Если Грекович не оставит своего намерения и по-прежнему будет препятствовать «собору в церкви Божой у светое Софии збирать и монораций ведле стародавнего звычаю справовати», то казаки решили «як пса убити» его и рыцарским словом обещались защищать того, кто убьет Грековича[15]. Такое решительное заявление казаков, с которыми польское правительство не могло справиться, помешало Потею подчинить себе киевское духовенство; последнее оставалось верным православию. В 1612 г. после пасхи («по велицедни») в Киев прибыл болгарский Софийский митрополит Неофит. Киево-Печерский архимандрит Елисей Плетенецкий, монахи, духовенство и миряне — вообще все православные с радостью приняли заезжего митрополита, который совершал богослужение, рукополагал священников и диаконов и освящал церкви. И прием, оказанный чужеземцу православными, и действия последнего вызвали неудовольствие со стороны Потея, считавшего себя киевским митрополитом. Он занес во Владимирский грод протестацию против действий православных; в ней он заявляет, что его наместник в Киеве ничего не предпринимал против митрополита Неофита и православных, ввиду угроз разного рода как со стороны духовных, так и светских лиц, в особенности казаков[16]. Те же самые казаки оказывали самую деятельную поддержку архимандриту Елисею Плетенецкому и в его борьбе с преемником Потея по митрополии Вельямином Рутским из-за принадлежащих Киево-Печерскому монастырю имений. В январе 1614 г. Елисей Плетенецкий с помощью своих слуг и бояр, а больше всего украинских казаков, отнял у митрополита Рутского принадлежавшие ему в пределах Великого Княжества Литовского имения. В своей жалобе в главный литовский трибунал Рутский писал, что Плетенецкий захватил не только те имения, которые раньше принадлежали Киево-Печерскому монастырю, а потом были отобраны Сигизмундом III и отданы униатским митрополитам, но и те имения, которые никогда не принадлежали Киево-Печерскому монастырю. При этом захвате казаки «более всего» помогли Плетенецкому[17]. Так как униаты не переставали теснить православных в Киеве, то казаки начинают чинить насилия по отношению к униатам. 23 февраля 1618 г. ночью явились в Выдубицкий монастырь несколько десятков казаков «невесть откуда», окружили дом Антония Грековича, «поймали и как какого-нибудь негодяя схватили, связали и бросили в прорубь в Днепр и утопили», а вещи, домашнюю рухлядь, одежду, деньги и все состояние Грековича разграбили. В ответ на такое своеволие казаков митрополит Рутский заносит жалобу в главный Люблинский трибунал на киевское духовенство греческой религии и всех киевских мещан, обвиняя их в том, что они издавна противятся «верховной власти митрополитов своих, а особенно прежде блаженной памяти покойнику отцу Игнатию Поцею»; противятся и ему, Рутскому, «похваляясь на его здоровье и понося его безстыдно, неприлично и позорно меж своими и меж людьми публично»; они вооружают казацкую вольницу против него, его священников, урядников и слуг[18]. Тон жалобы Рутского свидетельствует о его крайнем раздражении против православных; да и было у него основание раздражаться: в то время как везде в пределах Польско-Литовского государства он торжествовал над православными, в Киеве оказывались напрасными все его попытки навязать свою власть последним. Православные и слышать не хотели о повиновении униатскому митрополиту; они спешили поставить ненавистной для них унии возможно больше препятствий: основали в Киеве свое Богоявленское братство (около 1615 года) и при нем «школу детем так шляхетским, яко и местским»[19]. Все это делается при содействии и покровительстве всего казачества[20]. Стоявший во главе всего казачества Петр Сагайдачный старается сделать его представителем интересов всего русского народа и защитником православия; он «понял (говорит в.Б. Антонович), что вера для народа дороже других нравственных побуждений, и потому решился приобщить неразлучно религиозный вопрос к казацкому делу и, таким образом, сделать из казаков передовых людей всего народа, отстаивающих его важнейший интерес»[21]. И старания этого замечательного гетмана не остаются напрасными: все запорожское войско in corpore вписывается в число членов Киевского Богоявленского братства и делается официальным, можно сказать, защитником и покровителем православия[22]. Казачество чрезвычайно энергично защищает православие и ведет неустанную борьбу с ненавистной для всего русского народа унией. В этом отношении заслуги казачества неоценимы; благодаря ему, католичество и уния сделались еще более ненавистными, чем прежде, для русского народа, и последняя прививалась крайне туго в тех областях, где было сильно влияние казачества, именно в южных воеводствах. Значение казаков, как покровителей православия, сознавалось всеми современниками рассматриваемых событий, но более всего населением Киевского воеводства. Возведенный патриархом Феофаном в сан киевского православного митрополита Иов Борецкий говорит, что казаки еще раньше восстановления православной иерархии заявляли о своей религии, «писали, посылали и присягали». Они, по словам того же митрополита, настолько ревностны к православию, что наблюдают как за духовенством, так и за мещанами, «напоминают им, даже с угрозами, чтобы в вере никакой не было перемены, и чтобы с отступниками-униатами не было общения», и следят за гонениями православных униатами[23]. Когда в начале 1621 г. король издал универсалы о преследовании новых православных иерархов, как сообщников самозванца и турецкого шпиона (так называло правительство патриарха Феофана)[24], литовский канцлер Лев Сапега, опасаясь большого возмущения и кровопролития, писал митрополиту Рутскому: «И на запорожских казаков нужно оглядываться, чтобы они не сделали нам чего худого»[25]. Кроме Сапеги, и другие католики прекрасно понимали значение казаков для православия. В этом отношении очень интересно свидетельство папского нунция Торреса, высказанное им в донесении его апостольской столице в 1622 г. В нем он сообщает о том, что старания Сигизмунда III о соединении схизматиков с костелом остаются тщетными, потому что «православный люд, большей частью посполитый», не прельщается королевскими милостями и не соглашается изменять своей вере, защитниками которой являются казаки. «По отношению к ним (т.е. схизматикам) нельзя применять насильственных мер, ибо, кроме подтвержденной королевской присягой свободы совести (wolnosci sumienia), препятствуют (sa na przeszkodzie) казаки, народ воинственный и смелый, стоящий на страже ее, схизмы (w jej oboronie) по временам с просьбами, по временам с угрозами на устах и всегда с оружием в руках (czasem z prozba czasem z grozba w ustach, a zawsze z orezem w reku)». 60 тысяч казаков, все сжигающих, грабящих и вырезывающих на своем пути, по мнению нунция, внушают серьезные опасения королю и сдерживают его католическую ревность[26]. Сообщение Торреса показывает, что казаки служили очень серьезной обороной православия; в противном случае они не внушали бы опасения католикам, и король не удерживался бы от насильственных мер (очевидно, еще более суровых, чем допускаемые Сигизмундом) по отношению к схизме. Сознавая свою силу, нужную для Польши, казаки не только защищают православных от насилий, чинимых им в разных местах католиками и униатами, но и через своих представителей начинают ходатайствовать перед сеймами и королем об улучшении юридического положения православия, что крайне не нравилось полякам. Представители казачества встречаются очень часто с 20-х годов XVII ст. на сеймах, и к половине этого столетия казаки становятся, можно сказать, единственными защитниками православия, так как русская шляхта к этому времени порывает, под влиянием полонизации, национальную и религиозную связь с русским народом.
После этого отступления переходим к обозрению сеймовых постановлений касательно православной веры со времени восстановления православной иерархии до смерти Сигизмунда III. За это время в Volumina'x встречается четыре постановления о греческой религии. Все они сделаны под влиянием неблагоприятных для Польско-Литовского государства политических обстоятельств и потому являются вынужденными. Король, верный своему характеру, и слышать не хотел об уступках православию, так как при своей фанатической ревности к латинству в сохранении схизматиков при их давних правах и обрядах видел ущерб для дорогого ему католичества[27]. Созванный в ноябре 1620 года сейм главной своей задачей имел обсуждение средств защиты государства от турок, грозивших после Цецорской катастрофы нашествием на Польшу. Ввиду критического положения государства, все станы обоих народов согласились сократить обычный шестинедельный срок, назначаемый для сейма[28]. Король полагал, что сейм будет заниматься только выработкой мер обороны государства; но послы подымали вопросы самого разнообразного характера. Представители православия решили настаивать на «успокоении» своей религии. Неизвестно, какого содержания были даны им инструкции их избирателями, но на самом сейме раздавалось много голосов в пользу теснимого православия. Литовские послы внесли в посольскую избу письменное требование об успокоении русской религии (дела, весьма важного для государства) путем возвращения православным церквей (по всей вероятности, отнятых в 1618 и 1619 гг. в Могилеве и Орше). В пользу успокоения той же религии говорили и земские послы Киевского воеводства; они «просили об охранении греческой религии» и соглашались принимать участие в обороне отечества только тем условием, если греческая религия, которую взяли под свою защиту казаки и многие знатные люди, будет успокоена. Но больше всего в пользу православия говорили волынские послы. За два дня до окончания сейма, когда в сенате в присутствии короля происходило чтение маршал-ком сейма принятых посольской избой конституций, волынские послы представили королю свою горячую просьбу о том, чтобы греческая религия оставалась при тех правах, в соблюдении которых присягали все предшественники Сигизмунда III, чтобы впредь не творились такие беззакония, как теперь: православные церкви запечатаны, а владыкой дан совсем неугодный им человек. Много других обид для православия указывали волынские послы королю, что страшно не нравилось католикам, особенно духовным, которые и старались прерывать просьбу волынян то разговорами, то смехом[29]. Стоявший во главе волынских земских послов на сейме 1620 г. чашник волынский Лаврентий Древинский, один из ревностнейших борцов за православие, произнес воодушевленную речь в защиту православной веры. В ней он говорил, что для успешности внешней защиты государства необходимо прежде всего водворить внутренний мир путем прекращения тех гонений и несправедливостей, которым подвергаются православные; при этом он приводил немало примеров этих несправедливостей. В больших городах Короны церкви запечатаны, имения церковные расхищены, в монастырях вместо монахов скот запирают. Такие же бесчинства творятся и в Великом Княжестве Литовском. В Могилеве и Орше церкви запечатаны, а священники разогнаны. В Пинске Лещинский монастырь обращен в питейный дом. Православные лишены богослужения, таинств и обрядов. В Вильне православные могут проносить своих покойников только через те ворота, которыми вывозятся нечистоты. В заключение своей речи Древинский просит короля сжалиться над теснимыми православными, сохранить их при их правах и вольностях, освободить их от претерпеваемых ими несправедливостей, а церковные имения возвратить, если не вдруг, то постепенно, по смерти митрополита и владык-униатов, их законным обладателям; если греческая религия не будет успокоена, а раны православной церкви не будут уврачеваны и на этом сейме, то православные вынуждены будут воскликнуть вместе с пророком: «Суди мя, Боже, и разсуди прю мою»[30]. Такие заявления православных не нравились королю и иезуитско-католической партии, хотя послы и не выражали всеобщего желания русского народа: они ничего не говорили о легализации вновь восстановленной патриархом Феофаном иерархии, что объясняется, с одной стороны, тем, что провинциальная шляхта не успела включить в инструкцию требований о православной иерархии (сейм был в ноябре, сеймики происходили за шесть недель до него, а первые иерархи были рукоположены иерусалимским патриархом в первой половине октября), а с другой стороны—тем, что русская шляхта отличалась почтительной сдержанностью в отношениях к королю и всегда держалась легальной почвы, а потому и не могла говорить о новых иерархах, явившихся под защитой казачества и не признанных королем.
На сейм 1620 г. явились и представители Виленского православного братства; они добивались признания польско-литовским правительством восстановленной патриархом Феофаном православной иерархии. В то время как православная шляхта умалчивала об этой иерархии, братская депутация представила посольскому колу послание (list), которое было принято и по распоряжению сеймового маршалка прочитано вслух. В этом послании от имени православных говорилось, что еще в 1607 г. король по усиленной просьбе их и с согласия всех станов обещал раздавать церковные достоинства и бенефиции людям чисто греческой религии. Обнадеженные таким обещанием короля, как словом, подобным Божественному определению, они, православные, воспользовались прибытием на Польско-Литовскую территорию иерусалимского патриарха, выбрали и посвятили на эти церковные должности и бенефиции достойных лиц. Теперь они презентуют, т.е. представляют к утверждению правительством в соответствующих иерархических должностях, этих лиц и просят о предоставлении им церковных бенефиций, именно по должности им принадлежащих[31]. Таким образом, официальным путем было доведено до сведения правительства о восстановлении православной иерархии, члены которой были перечислены поименно с обозначением тех кафедр, на которую каждый из них был посвящен[32]. Конечно, униаты и католики несклонны были уступать православным; но политические обстоятельства вынуждали их умерять свое противодействие домоганиям последних, и многие из католиков не проявляли особой энергии к поддержке унии. Только король да папский нунций Диоталлеви ревностно отстаивали интересы унии[33]. Когда один из послов заявил, что православные не согласятся на принятие налогов, необходимых для борьбы с турками, пока не будет оказана им справедливость, то король (будто бы) ответил ему: «Пусть скорее погибнет Речь Посполитая, пусть сгинем мы с тобой, лишь бы только святая вера не потерпела ущерба»[34]. Настойчивые требования православных об оказании справедливости и желание привлечь к борьбе с турками казаков побудили сейм 1620 г. сделать, хотя и краткое и неопределенное, постановление о греческой религии такого содержания. «Успокаивая греческую религию, возобновляем конституцию 1607 года и на будущее время (in futurum) будем сообразоваться с нею при раздаче церковных бенефиций»[35]. Это постановление, плод больших усилий православных, для них могло быть приятно, так как возобновляемая конституция 1607 г. отвечала требованиям православного населения: она запрещала преследования за веру, давала свободу богослужения, гарантировала все давние права и привилегии людей «чисто греческой религии» вообще и православных братств в частности, обещала православным их собственных, подчиняющихся константинопольскому патриарху владык, а не тех, которые приняли унию, а сим последним, т.е. владыкам, возвращение отнятых церковных имений. Содержащееся в этой конституции обещание относительно раздачи церковных бенефиций давало православным повод надеяться на то, что они могут быть предоставлены лицам новой иерархии. Но не обещания нужны были в данный момент православным: много их и часто слышали они от польского правительства, а между тем положение православной церкви в Польше и Литве было настолько печально, что медлить и ждать у православных не было сил, и они желали немедленного признания со стороны короля рукоположенных патриархом Феофаном митрополита и владык. Но вместо того, он издает универсалы против этих иерархов с приказанием ловить их, как подозрительных людей, и заключать в тюрьмы, а в Вильне предписывал, кроме того, произвести самое строгое и достодолжное расследование о тех лицах, которые оказывали покровительство и содействие возведенному Феофаном в сан архиепископа полоцкого Мелетию Смотрицкому и в признании над собой его пастырской власти[36]. В результате—новые стеснения для православных во многих городах Польши и Литвы и суровые репрессии против четырех членов Виленского магистрата и двенадцати мещан города Вильны[37].
Печальное положение православных около 1621 г. особенно живо представлено в протестациии православного митрополита Иова Борецкого, которую он занес в киевские гродские книги 15 мая 1621 года. Протестация эта была представлена им от имени его, митрополита, и всех посвященных патриархом Феофаном епископов, от имени всего духовенства митрополии и епископий русских и «всего великого и славного рода русского в Короне польской и Великом Княжестве Литовском, никогда не отступавшего от своего архипастыря — святейшего константинопольского патриарха и не заключавшего унии с римской церковью», т.е. от имени князей, именитых панов, всего рыцарства, шляхты и простых людей русских воеводств и земель. Протестация направлена против униатского митрополита Иосифа Велямина Рутского и подчиненных ему епископов, которые, отложившись от верховных архипастырей русского народа — константинопольских патриархов, не перестают выдавать себя перед королем за настоящих и законных митрополита и владык русского народа. Получив от короля жалованные грамоты, они «чинили и продолжают чинить многим людям русского народа великие и неслыханные обиды, насильственно отнимая церкви, монастыри и принадлежащие им имущества, хватая духовных и светских лиц, убивая их, сажая в заключение, подвергая побоям, всячески угнетая». Когда они таким образом насиловали православных в вере и совести, прибыл в Киев «святейший Феофан, патриарх иерусалимский, один из законных пастырей и вселенских учителей Руси». Основываясь на имеющихся у него от константинопольского патриарха полномочиях и на законах Польско-Литовского государства, благоприятствующих православным, особенно же на акте соединения Киевского княжества с Польшей (1569 г.), на конституциях о греческой религии 1607,1609, 1618 и 1620 гг. и на изданном на сейме 1607 года привилее, патриарх Феофан поставил и посвятил в митрополита и епископов названных в начале протестации лиц. Оставалось только просить короля об утверждении их и предоставлении им церквей, монастырей и имуществ, соединенных с их должностями, при жизни ли нынешних их обладателей, или по смерти их; но отступники от православия (Рутский и владыки-униаты) представили королю это дело в невыгодном для православных свете и получили из королевской канцелярии универсал, «противный любви христианской, закону, конституциям и данным русскому народу жалованным грамотам, обидный и оскорбительный», универсал о том, чтобы рукоположенных иерусалимским патриархом иерархов хватали, ловили и карали. После этого митрополит Иов Борецкий приводит длинный перечень тех насилий, которым в разных местах подвергались православные в силу этого универсала, причем замечает, что не хватит бумаги, чтобы описать все те притеснения и весь тот гнет, коим подвергаются православные единственно только из-за греческой религии, из-за совершения ими богослужения по стародавнему чину и обычаю. В заключение всего митрополит Иов торжественно свидетельствовал и протестовал против полученных обманным образом из королевской канцелярии универсалов и против беззаконных поступков униатов вообще. Если из-за этих поступков русский народ вынужден будет придти в какое-либо замешательство, то вина за все это будет лежать на униатских властях, которые производят насильственные нападения на свободу, веру, лиц и имущество православных. По поводу всего изложенного в протестации митрополит Иов Борецкий будет ведаться судом с униатскими иерархами[38].
Критическое положение Речи Посполитой побудило Сигизмунда III созвать сейм и в 1621 году. Ввиду крайней опасности со стороны Турок, король решил сделать его кратковременным (na czas krotki zgromadzic musieli)[39]. Претерпеваемые православными несправедливости и гонения давали им основание выступить и на этом сейме со своими требованиями; но на этот раз они воздержались от выступления. По заявлению митрополита Иова, новопоставленные иерархи решили, что, по случаю великой опасности для отечества, следует думать больше о целости государства, чем о собственной чести, и по совету тех, «которым естественно было здраво относительно этого советовать», не пожелали в такой трудны и опасный момент своим частным делом затруднять общегосударственные дела, потому что беспокойные головы даже самые мирные дела православных привыкли выдавать за бунты; ввиду всего этого, православные иерархи отложили свое дело до более благоприятного времени[40]. Православная шляхта тоже не поднимала вопроса о положении православия. Вообще, православные на сейме 1621 года ограничились только подачей составленной Мелетием Смотрицким Verificatii niewinnosci с целью рассеять те вредные для православия слухи, которые были распространяемы униатами. Недавнее обещание короля казацким послам утвердить рукоположенных патриархом Феофаном митрополита и владык успокоительно действовало на православное население[41]. Но время шло. Казаки своей стойкостью под Хотином спасли Польшу от опустошений турок и способствовали заключению перемирия между Польшей и Турцией; успел еще прибыть в Киев и тяжело раненый в последней войне Сагайдачный, а король не спешил исполнять свое обещание о признании нововосстановленной православной иерархии. 15 декабря 1621 года Иов Борецкий обратился к князьям, панам, шляхте, рыцарству и всякого звания людям старожитного восточного исповедания с увещанием твердо стоять при православии и хлопотать перед королем о признании восстановленной иерархии[42]. Так как везде униаты теснили православных, то киевские обыватели обращаются к гетману и войску запорожскому с просьбой заступиться за «зневоленых» братьев, за православные церкви во Львове, Перемышле, Бресте, Вильне, Могилеве и во всем государстве и за митрополита. «Мы через своих послов (писали киевские обыватели) неколи ничого не довеемо ся, которых до короля альбо гетмана посылаемо, бо ляхове давно больше нахлебством и хитростью, и нижли моцыю» привыкли брать[43].
Не без влияния, вероятно, грамоты митрополита Иова от 15 декабря 1621 г. и приведенного послания киевских обывателей запорожское казачество в начале 1622 г. отправляет к королю посольство с письменной просьбой об успокоении православных (чему могло содействовать признание православных иерархов) и уничтожении унии. Это успокоение должно распространиться на всех православных, а не одних только казаков, ибо, если король пожелает успокоить одних только казаков, то вся Русь, по словам казацкой грамоты к Сигизмунду III, захочет стать казаками, потому что каждый захочет мира в делах веры. С просьбой же об уничтожении унии обращался к королю в последних числах марта 1622 г. и умирающий Сагайдачный. Сигизмунд III, узнав о тяжелой болезни (от полученных на войне ран) Сагайдачного, прислал ему своего врача; но присутствие последнего оказалось излишним: силы запорожского гетмана слабели, чувствовалось приближение смерти, почему он и отсылает королевского врача. При этом он просит (в особом письме) Сигизмунда о сохранении казаков от притеснений, а также и о том, чтобы «знесенная» на Руси патриархом Феофаном уния «впредь в той же Руси никогда не отновлялася и своих рогов не возносила», ибо православные и «и без жадное унеи и схизмы» надеются получить спасение[44]. Указанные обстоятельства свидетельствуют о том, что положение православных в это время было крайне печально, и об этом было известно и королю.
В конце 1622 года Сигизмунд III объявил о созыве на 24 января 1623 г. сейма. Православные начали энергично готовиться к нему, чтобы добиться утверждения восстановленной иерархии. В конце 1622 г. была издана составленная Мелетием Смотрицким Justificacia niewinosci, книга, написанная в форме прошения к королю от имени русской иерархии «старожитной греческой религии»; подписана она была митрополитом Иовом Борецким «со всеми русскими епископами». В ней доказывается та мысль, что русский народ и при своих русских князьях и при всех польско-литовских государях всегда пользовался свободой и всеми связанными с этой свободой государственными и общественными правами и преимуществами. Эта свобода подтверждена законами, жалованными грамотами, сеймовыми конституциями и королевскими присягами. Сам Сигизмунд III присягою своей во время коронации подтвердил свое обещание соблюдать все права и вольности русского народа, в числе коих всегда было и право иметь свою иерархию, зависящую от константинопольского патриарха. Все написано в Justificacii niewinosci с той целью, чтобы оправдать митрополита и владык от распространяемых относительно них униатами и врагами православия нелепых и оскорбительных слухов. В конце Justificaciey митрополит выражает надежду, что король милостиво примет на письме представленную им и владыками «нотификацию», явит им всем свою королевскую милость и снимет с них бесчестие, наложенное на них универсалами[45], «Юстификация» предназначалась для короля. Но так как последний всегда советовался с членами сената, который служил посредником между королем и посольской избой, то православные издали и другое сочинение Supplicatia, т.е. прошение «духовному и светскому сенату... от обитателей Короны и Великого Княжества Литовского, людей шляхетского происхождения, стародавней греческой религии»[46]. Supplicatia составлена упоминаемым уже не раз Мелетием Смотрицким и имела в виду расположить сенаторов в пользу православных; она отличается обширностью и касается всех правонарушений и насилий, причиняемых православному населению католиками и униатами. «Не тайна для ваших просвещеннейших вельможностей, ясневельможный сенат, что 28 лет тому назад произошло среди нашего русского народа несчастное разделение религии, не тайна, потому что для ваших вельможностей не может быть ничего неизвестного из дел, качающихся веры, закона, свободы и вольности, каковые во всем этом славном королевстве злоумышлялись и деялись правонарушения (bezprawia) и гнет (oppressiey) над шляхтою и мещанами, духовными и светскими, чрез позвы и мандаты, посредством штрафов (poenowania) и банниций по отношению к нам, русскому народу стародавней греческой религии, по требованию (za intantia) отпавших в среде этого русского народа от послушания восточной церкви духовных начальников. Известно и то, какие слезные просьбы, какие сетования, какие жалобы на притеснения (molestacie) от нас, русского народа, были представляемы на всех сеймах указанных лет его милости королю, милостивому государю нашему, сенату и всей Речи Посполитой... 28 лет мы докладываем и доносим каждому сейму, что нам делаются великие несправедливости и несносные притеснения от наших отступников митрополита и владык, сетуем, плачем и просим, чтобы, по вашему мощному ходатайству у его милости короля, нашего государя, русский народ когда-нибудь был освобожден от этого упомянутого гнета, но этого мы по сей день не получили. Терпим великий ущерб (praejudicia), терпим жестокий гнет, и не находится никого во отечестве, кто бы за нас заступился. У нас отняты права, отняты законы и вольности, нам приказывают служить себе и телом, и душою те, которые не имеют по отношению к нам никакого права, никакой власти, никакого доступа (przystepu)... Мы и на нынешнем сейме покорно и униженно просим вельможных панов наших: благоволите согласовать положение наше с общими законами (condescendowac communi legum sorti)... Народ русский просит не о чужом, а о своем собственном; просит о ненарушении своих прав, просит о сохранении свободы, и в чем? В вере, которая обречена (poslubiona) Самому Богу[47]...» В таком духе была вся Supplicatia. Тут указывается на то, что покровительством унии правительство нарушает все те права, которые издавна предоставлены православным, причем последние особенно ссылались на акт Люблинской унии 1569 г.,[48] даже те права, которые нынешний король дал православным (грамота — патриарху Иеремии об юрисдикции его над православными)[49]. Эти притеснения и ограничения православных вопреки королевской присяге, которую он дал при вступлении на престол[50], особенно ярко и живо изображают те бедствия, которые причиняются православным со стороны поборников и распространителей унии, причем указываются лица и города, где происходили перечисленные насилия. Supplicatia заканчивается просьбой снизойти к положению православных, извергнуть «кость раздора», унию, которая вместо единения и согласия производила только несогласия, омерзения и неприязнь[51], и убедить короля исполнить на этом сейме все данные им, православным обещания, именно: оклеветанным и обвиненным духовным их иерархам, лишенным чести его универсалами, возвратить честь и королевскую милость и предоставить епископские престолы.
Не ограничиваясь подачей общей «Суппликации», шляхта выступает на защиту православия и отдельно, по воеводствам, включая свои требования относительно религии в инструкции земским послам. Для примера можно указать инструкцию Луцкого сеймика волынской шляхты. «Относительно греческой религии (гласит эта инструкция), которая обыкновенно сильно затрудняет сеймы, послы должны стараться, чтобы она на предстоящем сейме получила действительное успокоение, сообразно с конституцией 1607 г. и привилеем, данным им на том же сейме, так как им и теперь в некоторых местах причиняются несправедливости (praejuditia); должны они просить, чтобы упомянутый привилей был внесен in Volumen legum (в свод законов), а те, которые не желают принимать унии, не были насильно принуждаемы к ней и угнетаемы процессами (prawem przyciskani nie bywali)». Ввиду частых насилий, чинимых католиками над сборами, домами шляхетскими, церквами и молитвенными домами прочих разноверцев, послам вменяется в обязанность настаивать на сейме, чтобы подобные насилия окончательно были прекращены, а виновные (в том числе и студенты иезуитских школ) получили заслуженное наказание[52].
Готовились к предстоящему в 1623 г. сейму и запорожские казаки: они решили внести на этот сейм свои требования церковно-религиозного характера. Избранному казаками посольству дана была инструкция, состоящая из 14 пунктов, из которых церковных дел касаются первый и тринадцатый. По смыслу названной инструкции запорожские послы должны просить на сейме о том, «чтобы его милость король согласно с обещанием своим, укротивши (uskromiwszy) разногласия в вере как в Короне Польской, так и в Великом Княжестве Литовском, благоволил приказать основательно успокоить стародавнюю греческую религию, униатов от церквей и от имений их удалить, а посвященных иерусалимским патриархом духовных, отменивши противные их чести универсалы, сохранить при церквах и имениях, издавна им принадлежавших». Тринадцатым пунктом инструкции запорожские послы обязывались просить о выдаче привилея «на братство при основанной в Киеве церкви св. Богородицы (S. Bogorodzice) и на школу для наук и обучения детей на разных языках»[53]. В прочих двенадцати пунктах казацкой инструкции содержались требования относительно вольностей и преимуществ казацкого сословия, которые были нарушаемы разными лицами. Казаки, сознавая недавние свои заслуги перед государством, смело требовали того, что имело громадное значение для всего православного населения, именно устранения униатских владык, признания восстановленной православной иерархии с возвращением ей издавна принадлежащих православным церквей и монастырей и, наконец, утверждения правительством основанного в 1615 г., при покровительстве и содействии казачества, в Киеве Богоявленского братства и открытой при нем школы, так как оно еще не имело правительственного разрешения на свое существование и являлось с юридической точки зрения нелегальным учреждением.
Настроение православных и подготовка их к сейму 1623 года небезызвестны были противной стороне. Рутский и католики опасались за участь унии и с тревогой ждали сейма. Благодаря донесениям Торреса, папский двор хорошо был осведомлен о положении унии в Польше и о значении запорожских казаков в борьбе между унией и православием[54]. Для поддержания унии в Польшу в конце 1622 г. был назначен новый нунций Ланцелоти. В данной ему инструкции говорилось, что дело с русскими схизматиками важно, трудно и опасно, ибо имеющиеся в Польше униатские епископы и священники почти без паствы и в большом страхе, как бы их не прогнали с кафедр и не отняли у них церквей. Ввиду того, что некоторые католики думали, что было бы лучше, если бы не было унии, нунцию вменялось в обязанность внимательно следить за противниками унии, и если он узнает о замыслах против униатов, то должен предпринять на сейме соответственные шаги в пользу последних[55]. Папа Григорий XV посланиями своими ободрял митрополита Рутского, а короля (и сенаторов) убеждал отстаивать интересы унии от святотатственной дерзости казаков, разрушающих храмы и убивающих священников, убеждал сокрушить дерзкие стремления схизматиков и растоптать этих львов и драконов[56]. Папские послания подогревали фанатизм латинян и настраивали их крайне враждебно против схизмы.
Все, по-видимому, хорошо складывалось для православных. Благодаря сравнительному спокойствию в области внешних отношений Польско-Литовского государства, посольская изба имела возможность уделить много внимания внутренних государственно-общественным вопросам, поэтому сейм 1623 г. и был очень неприятен для короля: на нем резко обнаружилось недовольство поляков против Сигизмунда III за его антинациональную, исключительно династическую политику (вражда с Густавом Адольфом из-за короны шведской и нежелание заключить с ним прочный мир, дружба с германским императором Фердинандом II, занятым тридцатилетней войной) и за некоторые его внутренние распоряжения (предоставление богатой Вармийской кафедры своему девятилетнему сыну Яну Альбрехту). Оппозиция составила список экзорбитанций, или нарушений прав шляхетского сословия, заключающий в себе сорок пять пунктов, которые живо напоминают собой рокошовые артикулы. В число этих пунктов был включен и такого рода вопрос: «Почему, вопреки конституциям 1607 года и потом 1620 года о религии греческой творятся нарушения прав людей греческой религии?» Так как упоминаемые конституции содержат в себе обещание дать православным их собственную, признанную правительством, иерархию, та в приведенном вопросе посольской избы заключалось требование от короля объяснения, почему церковные должности и духовные имения не предоставляются православным шляхтичам. При таких обстоятельствах православным можно было надеяться на утешительных для них исход сейма, но воспитанник иезуитов сумел довольно удачно выйти из затруднительного положения. У короля, кроме готовых уже отговорок, была еще и довольно сильная придворная партия, которая и поддержала его[57]. Та же самая придворная партия, руководимая иезуитами, не позволила дать окончательное успокоение людям греческой религии. На предъявленный к нему пункт экзорбитанций о том, почему «творятся нарушения прав людей греческой религии», Сигизмунд III отвечал и в 1623 г. так, как отвечал он и раньше на просьбы и требования православных. «Людям религии греческой (гласил королевский ответ) не творится от его королевской милости никакого нарушения их прав. Его королевская милость не приказывает никого к унии принуждать и силой тащить и творить кому-либо из-за религии нарушение прав и стеснение, и в раздавании должностей и имений духовных благоволит соблюдать общий закон и постановления сеймовых конституций 1607,1609 и 1620 годов. Согласно с ними и с более древними законами, данными предшественниками его королевской милости, согласно древним обычаям, он благоволит давать духовные бенефиции людям шляхетского сословия религии греческой». Как и прежде, король разумел под людьми греческой-религии не православных, а униатов и к последним относил те конституции, которые были постановлены по требованию и в пользу православных. И этого еще мало. В дальнейшей части королевского ответа заключаются прямые обвинения православных вообще и рукоположенных патриархом Феофаном иерархов в частности в нарушении общественного покоя. «Вопреки тем вышеупомянутым конституциям и вопреки древним законам и обычаям, легкомысленные люди простонародного происхождения (plebeae conditionis) Борецкий и Смотрицкий и другие осмелились, противу прав величества, без назначения и без ведома его королевской милости, принять посвящение на митрополию и владычества живых владык и обладателей их у подозрительного человека-чужеземца, подданного турецкого императора, который здесь, во владениях его королевской милости, не имел никакой юрисдикции и на то, по-видимому, был послан, чтобы во время турецкой войны взбунтовать подданных его королевской милости против их собствен ной верховной власти. Это есть собственно crimen laesae majestatis и пренебрежение достоинством и властью его королевской милости, данной его королевской милости от Господа Бога. Во владениях его королевской милости никто иной не может быть архиепископом, епископом, митрополитом и владыкою, а только тот, кого его королевская милость благоволит назначить (mianowac у podac). А те люди, без назначения от его королевской милости, захотели быть и стать митрополитами и владыками, хотя эти должности не были вакантными, и по их почину и внушению происходят большие насилия (excessy) и беспорядки». Для примера в королевском ответе указывается случай насилия над четырьмя базилианами в Киеве[58], вспоминается случай с Антонием Грековичем, игуменом Выдубицкого монастыря, и то, что «в Минске и во многих других городах (православные) насильственно отнимают церкви подаванья его королевской милости, без всякой вины бьют и убивают монахов и священников и творят иные большие насилия. Таким образом, сами же жалующиеся пренебрегают правами верховной власти его королевской милости и сеймовыми постановлениями, а со стороны его королевской милости и униатов не творится никакого нарушения их прав, и никакой справедливой вины они не показали и показать не могут». Таким образом, король совсем не склонен был улучшать положение православия и приведенными им фактами насилия православных над униатами стремился доказать, что первые не заслуживают никаких уступок и снисхождения с его стороны. Но так как еще свежо было его обещание, которое он дал перед Хотинским походом казацкому посольству (тому самому, в котором были Сагайдачный и епископ Иосиф Курцевич), и так как резкий отказ его мог не понравиться сеймовым защитникам православия, то король как бы соглашается на уступку православным и для успокоения разногласия между людьми греческой религии соглашается на то, чтобы «духовные обеих сторон назначили время и место, где бы и когда они, собравшись без больших скопищ светских людей (которые к этому менее относятся)[59], в присутствии назначенных на то его королевской милостью комиссаров, рассудили и поговорили о взаимном прочном примирении. А если бы они не могли придти к согласию, король желает, чтобы согласно с вышеупомянутыми конституциями 1607, 1609 и 1620 годов, они на будущее время соблюдали во всем с обеих сторон примирение (uspokojenie), не причиняя одна сторона другой нарушения прав и никакой обиды»[60].
Православные понимали бесполезность собора православной и униатской иерархии и, с помощью сочувствующих им послов, а особенно казаков, грозивших в случае неудовлетворения их требований восстанием[61], добились для «прочного и действительного успокоения в греческой религии с обеих сторон» назначения королем особой комиссии из сенаторов и земских послов. Председателем ее был гнезнеский архиепископ Лаврентий Гембицкий, а участвовали в ней, кроме сенаторов и послов, католические бискупы и Рутский с пятью униатскими «отцами»; приглашены были и православные иерархи: митрополит Борецкий и архиепископ Мелетий Смотрицкий, которых казаки вызвали в Варшаву на время сейма. Эта комиссия должна была рассмотреть предъявленные православными требования и принесенные ими на униатов жалобы[62]. Архиепископ гнезненский предложил было православным и униатам устроить сообща собор или совещание для братского обсуждения своих разногласий, но православные отказались от всякого собора. Требования их и жалобы остались неудовлетворенными: униаты будто бы доказали в комиссии свою правоту, и православные, по выражению Рутского, были «побеждены»[63]. Таким образом, благодаря стараниям короля и придворно-католической партии, надежды православных на сейм 1623 г. не оправдались, их требования не были удовлетворены, а сейм ограничился такого рода краткой конституцией. «Успокоение разъединенных в греческой религии людей, ввиду неотложных дел Речи Посполитой, откладываем до будущего сейма, а ныне сохраняем покой ab utrinque (с обеих сторон) как для духовных, так и для светских людей cujuscunque status et conditionis (всякого звания и состояния)». Нового она ничего не содержала; но ввиду той настойчивости, с какой православные добивались своих прав, к ней было сделано еще добавление, что «всякие процессы надворные и комиссарские, декреты, банниции, секвестры, отсрочки (suspensy) из-за (ratione) разногласия в религии, если бы какие ab utrinque объявились», отменяются (kassuiemy)[64]. Конституция 1623 г. не давала православным того, чего они добивались: уния не была уничтожена, нововосстановленная иерархия не была признана правительством, но она все-таки давала им нечто. По смыслу этой конституции должны были прекратиться судебные преследования нововосстановленной православной иерархии и приверженцев ее как правительством, так и униатами. Косвенным образом ею уничтожались королевские универсалы 1621 г., в которых православные иерархи обвинялись в измене, и тем самым иерархи эти признавались невиновными. Конституция эта, наконец, создавала и для православных иерархов некоторого рода возможность более или менее спокойного фактического существования в государстве и свободного отправления ими своих обязанностей[65].
Сеймовая конституция 1623 г. о греческой религии немного давала православному населению, но и то, что она давала, нисколько не улучшало положения православия. Униаты и слышать не хотели об отмене всякого рода процессов, декретов, банниций, секвестров, отсрочек, возникших с той и другой стороны из-за разногласия в религии; они по-прежнему теснили и гнали православных, отнимая у них церкви, принуждая к унии, преследуя за стойкость в православии духовных и светских лиц. В этом отношении из рядов униатской иерархии выделялся полоцкий архиепископ Иосафат Кунцевич. Фанатически преданный унии с римским престолом, он ненавидел схизму и не останавливался ни перед какими средствами для ее истребления. Много познали бед и несчастий от Кунцевича православные в Витебске, Полоцке, Орше, Могилеве и Мстиславе и, конечно, питали к нему страшную ненависть. Гнал Кунцевич православных до сейма 1623 г., не прекратил своих гонений и после него, вопреки конституции этого сейма. Своею ревностью к унии, выражавшейся в притеснениях православных, он поражал даже друзей унии. Литовский канцлер Лев Сапега, по его собственному выражению, один из «авторов» унии, опасался, чтобы жестокости Кунцевича не вызвали взрыва народного раздражения, опасного для государственного спокойствия, так как за православие стояла вся Украина, вся Русь вообще и в особенности казаки; он советовал Кунцевичу умерить свой пыл[66], но Кунцевич не обращал внимания на благоразумные советы своих доброжелателей и продолжал теснить православных своей епархии. Особенно сильно теснил он православное население Витебска. Здесь он в 1622 г. отнял у православных все их церкви. Для отправления богослужения православные устроили за городом два временных шалаша и тут собирались для молитвы к величайшему негодованию «душехвата» Кунцевича. Наконец, терпение православных витеблян лопнуло и 12 ноября 1623 г. они убили его. Страшная кара постигла витебское православное мещанство: девяносто три человека было приговорено к смертной казни (из них 74 бежали из Витебска еще до суда и приговорены заочно), имущество их конфисковано, а город был лишен Магдебургского права[67].
Такое печальное явление, как убийство полоцкого униатского архиепископа, вызвано исключительно тяжелым положением православия, в котором оно находилось, вопреки рассмотренным выше конституциям «о греческой религии». Фанатики, подобные Кунцевичу, и слышать не хотели об уступках православию, и потому обещание сейма 1623 г. успокоить на следующем сейме «разъединенных в греческой религии людей» оставалось одним только обещанием. Ни польское правительство, ни сейм, где преобладало католическое большинство, не думали об улучшении положения православной церкви, что подтверждается обозрением последующих сеймовых постановлений относительно «греческой религии».
Мечтавший о возвращении утерянной шведской короны Сигизмунд III думал повести наступательную войну против храброго и смелого короля шведского Густава Адольфа. Нуждаясь в средствах для этой войны, он созвал 6 февраля 1624 г. досрочный и укороченный, трехнедельный, сейм (seym krytki)[68], от которого хотел добиться денежных ассигнований на ведение желательной для него войны. Шляхта совсем не склонна была давать деньги королю на шведскую войну и к планам короля относилась отрицательно. Хотя сейм был созван со специальной целью «для устранения внешней и внутренней опасности», но послы представили требования и относительно других вопросов внутренней жизни государства. И на этом сейме, как и на предыдущем, королю подносили список экзорбитанций. Православные пользовались случаем и возбуждали вопрос «об успокоении людей греческой религии». Минская шляхта поручала своим послам «стараться успокоить на сейме, согласно с древними их правами и привилегиями, всех людей стародавней греческой религии, которым уже на прошлом сейме дано обещание непременного их успокоения»[69]. На сейме представление православных было уважено, и в списке экзорбитанций пункт об успокоении греческой религии занимал не последнее место[70]. Но и на сейме 1624 г. православные ничего не добились, так как сейму не удалось сделать ни одного основательного постановления относительно экзорбитанций. Как видно из сеймового рецесса 1624 г., совещания об устранении внешней опасности поглотили почти все время этого сейма, так что невозможно было рассмотреть ни экзорбитанций, ни вопроса о совместительстве (de incompatibilibus), ни артикулов, данных с поветовых сеймиков. Рассмотрение всего этого откладывалось до другого сейма, на котором, как это обусловлено и предшествовавшими рецессами, будет прежде всего обсуждаться, как удовлетворить общественным требованиям и справедливым просьбам обывателей (poddanych naszych) и как на самом деле (skutecznie) исправить то, о чем говорилось во экзорбитанциях (to со exorbitowalo) и что требует исправления[71]. В 1632 г. православные вполне основательно заявляли конвокационному сейму, что их требование относительно греческой религии вместе с другими экзорбитанциями включено в сеймовый реестр 1624 года[72]. Очевидно, православные этот рецесс понимали в том смысле, что их требования откладывались до следующего сейма с обязательством непременно рассмотреть их на нем. Но и три следующих сейма в 1625 и 1626 г. не принесли ничего хорошего для гонимого православия, несмотря на то, что и казаки предъявляли настойчивые требования относительно улучшения в положении последнего. В январе 1625 г. казаки отправили на сейм депутацию из трех человек и поручили ей ходатайствовать перед королем и сеймом как о своих собственных нуждах (о вознаграждении их за причиненные им «шкоды»), так и о нуждах церкви. Им поручалось просить о том, чтобы православная вера русская сохранялась сообразно с давними правами и вольностями, духовные старшие — митрополит Иов Борецкий и владыки, состоящие под послушанием и благословением восточной церкви, оставлены были в покое, и чтобы они особым привилеем («листом») были утверждены и снабжены церковными имениями. Гонения и мучения, чинимые униатами по отношению к православным, должны быть прекращены; Киево-Печерский монастырь должен быть оставлен в покое, а архимандритом в нем утвержден «листом королевским» Захария Копыстенский, который, по праву и издавна данным этому монастырю привилеям, избран всей печерской братией, шляхтой Киевского воеводства и рыцарством войска запорожского[73]. Сейм обратил внимание на требование казаков и православных земских послов. В число экзорбитанций, поданных рыцарским колом, включено было и требование об успокоении греческой религии; но основательное уврачевание ее отложено было до будущего сейма[74]. Из того, что требовали казаки, была удовлетворена только их просьба относительно утверждения Захарии Копыстенского в достоинстве архимандрита киево-печерского[75]. Безрезультатны были для православных и сеймы 1626 г. (Варшавский — вальный и двухнедельный Торунский, созванный «ввиду великой нужды и опасности для Речи Посполитой со стороны мусульман и Густава»[76], хотя православные не переставали хлопотать о делах своих. Присланное на первый из этих сеймов казацкое посольство ничего не добилось, так как поляки, после поражения казаков гетманом Конецпольским над Куруковым озером, не боялись последних. Православные послы не в состоянии были занять внимание кола рыцарского своими делами, потому что сеймы (как и шляхта вообще) были заняты борьбою с королем из-за войны со Швецией: король всячески старался затягивать неприязненные отношения к королю последней Густаву Адольфу (что было приятно германскому императору, занятому тридцатилетней войной, так как Польша этим удерживала шведского короля от активной помощи немецким протестантам), а послы настаивали на заключении мира, предлагаемого шведским правительством[77]. Этим, а потом и интригами католической придворной партии, надо объяснять факт умолчания сеймов 1626 г. о требованиях православных. Только сейм 1627 года, под влиянием настоятельных требований православных относительно прав своей религии, вспомнил об обещании 1623, 1624 и 1625 гг. Вероятно, правительство, нуждавшееся в средствах для ведения войны, опасалось разрыва сейма со стороны православных и, чтобы хоть немного успокоить их, допустило постановление конституции относительно греческой религии. Она коротка и содержит повторение того, что было постановлено прежде. «Так как на нынешнем сейме, за недостатком времени (dla scisloci czasu), греческая религия не могла быть успокоена, то ее мы пускаем в рецесс до другого сейма, а между тем (interim) подтверждаем, чтобы обе стороны были cохранены в покое»[78]. Но и на этот раз правительство не спешило исполнять сеймовое обещание 1627 г. Прошло три сейма—один 1628 г.[79] и два (обычный шестинедельный и экстраординарный двухнедельный) 1629 г., а об успокоении не было никакого постановления, хотя православные, как и раньше, не переставали требовать себе мира и свободы от униатских притеснений[80]. Только сейм 1631 года не оставил без внимания настояний их. На этом сейме престарелый король был очень уступчив по отношению к требованиям шляхты, так как преследовал свой фамильный интерес. Раньше замечено, что он предоставил богатое Вармийское епископство своему сыну Яну Альбрехту, что вызвало сильное недовольство шляхты. Теперь, чувствуя себя слабым, король непременно хотел добиться от сейма подтверждения этого назначения. С этой целью и делает он шляхте уступки в том, на что прежде не соглашался (подтверждение диплома о вольной элекции, изданной еще на сейме 1607 г., выкуп из рук королевы Живецких имений и др.)[81]. Уступая шляхте вообще, правительство с той же целью должно было уважить и ходатайство православной шляхты, потому что она настойчиво добивалась восстановления своих религиозных прав.
В инструкции волынских послов находилось требование, чтобы греческая религия, безразлично, какая бы она ни была, униатская или не униатская, была сохраняема по давнему праву и предыдущим конституциям. Ввиду того, что неуниаты терпят во многих местах несправедливости (praepediciam), эти послы по инструкции должны были ходатайствовать о том, чтобы всецело был обеспечен покой, без нарушения давних прав, чтобы униаты и неуниаты жили мирно и, сообразно с прежними конституциями, одни не вмешивались в юрисдикцию других. Те же послы должны были просить короля, чтобы киевские неуниаты были вознаграждены за разорение униатами киевского Свято-Николаевского монастыря[82]. Немалым побуждением для правительства к уступкам в пользу православия могло служить и желание успокоить волнение среди православных. В 1630 г. на Украине произошло восстание казаков под предводительством Тараса Трясила. Так как это возмущение было поднято не только из-за казацких сословных интересов, но и во имя угнетаемой религии, то ему сочувствовали все православные, в том числе и православное духовенство (будто бы митрополит Иов Борецкий, Петр Могила, бывший тогда киево-печерским архимандритом и др.)[83]. Хотя польское правительство и одержало верх над казаками, но настроение умов в русском народе оставалось тревожным, враждебным по отношению к Польше. Прямой интерес правительства был расположить православных своей уступчивостью к себе, чтобы не испытывать тех больших потерь, какие пришлось понести ему при усмирении Трясила[84]. Какими бы соображениями ни руководствовалось польское правительство по отношению к православным, но факт его уступчивости на сейме 1631 года подтверждается двумя конституциями. Содержание одной из них, озаглавленной «Греческая религия», следующее: «Хотя мы всегда желаем, чтобы разъединенные в греческой религии люди когда-нибудь могли быть успокоены, однако, ввиду важных дел Речи Посполитой, на этом сейме нельзя было придти к этому, поэтому дело это откладываем до следующего, даст Бог, сейма, а ныне, вместе с подтверждением прежних конституций, обеспечиваем данной конституцией покой для обеих сторон (ab utrinque), как для духовных, так и для светских людей всякого звания и состояния (cujuscunque status et conditionis), в Короне и в Великом Княжестве Литовском»[85]. Кроме приведенной конституции об успокоении греческой религии, тот же сейм постановил еще и другую — «О владычных и церковных имениях», которой гарантировал неприкосновенность церковных и владычных имений. В Польше, где всякий шляхтич мог поступать, как ему угодно, церковные имения часто подвергались наездам и опустошениям со стороны соседних владельцев, особенно по смерти владык. Доходило до того, что некоторые своевольники (licentiosi) отваживались забирать себе гумна, хлеб и прочее домашнее движимое имущество (sprzety), не имея на то ни права, ни благовидного предлога. На эти разбойничьи наезды часто жаловались на сеймах и в судах. Сейм 1631 года обратил внимание на такого рода беззакония и насилия и, чтобы обезопасить «церковные и владычные имения Греческих церквей» от разорений, постановляет, что всякий наезжающий на эти имения должен быть признаваем за насильника и похитителя (pro violatore et invasore). Виновные в этом должны быть привлекаемы, по производстве следствия на первых роках или рочках того повета, где совершилось преступление, к суду трибунала, в малое коло последнего (przed sadem compositi judicii). Наказанием за такие проступки должна быть инфамия. Этому же самому наказанию и суду подлежит всякий, кто осмелится незаконно владеть церковными имениями, совершать на них наезды или выпрашивать их у короля ad male narrata (по ложному представлению). Но дела по поводу межевания и простой несправедливости (sprawy graniczne у simplicis injuriae) не подлежат этой конституции[86].
Сейм 1631 года был последним сеймом при Сигизмунде III, на котором сделано постановление в пользу православия. И на нем правительство не сделало никаких новых уступок православным. Король оставался верен себе и ни за что не хотел предоставить больше того, что было уступлено православным конституцией 1607 года, хотя православные настойчиво добивались своего. Упрямый король не терял надежды на подчинение всего православного населения униатской иерархии и не признавал законной православной иерархии, восстановленной иерусалимским патриархом Феофаном, не обращая никакого внимания на домогательство русских вообще и казачества в частности, хотя последнее в двадцатых годах XVII ст. подымало несколько кровопролитных восстаний, усмирение которых стоило польскому правительству многих хлопот и средств.
К изложенному выше надо присоединить еще краткое замечание о тех налогах, которые взимались с православного духовенства на государственные нужды. В течение 45-летнего правления Сигизмунда III было издано 26 поборовых универсалов, которыми удовлетворялись потребности государственной обороны. Частые и продолжительные войны со Швецией, Москвой, турками и татарами требовали больших расходов, которые и восполнялись поборами или налогами. Все церковные имения, села, города и местечки, принадлежащие духовным лицам, облагались такими же налогами, как и принадлежащие королю и светским владельцам. Налог этот с городов и местечек, большей частью, равнялся двойному шосу (шос — подать, уплачиваемая с домов). Церковные крестьяне облагались по пятнадцати польских грошей с каждого лана, участка (zrzebia), следа и волоки. Но кроме налогов с имущества, православное духовенство должно было нести и личный налог, который был не всегда одинаков: иногда митрополиты, владыка, архимандриты, игумены и все русские священники должны были давать «с оседлых пашен (z osiadlych rol)» по одному злоту (в 1595 г., в 1611г. и 1626 г.)[87], иногда по три злотых (в 1613 г.)[88], иногда даже по шести злотых (по второму универсалу 1613 г.)[89]. Пять раз в поборовых универсалах Сигизмунда III духовенство русское, кроме установленного налога, должно было еще давать и добровольный взнос. Так, во втором универсале 1613 г. после того, как определен налог на упомянутых духовных лиц в шесть злотых с оседлых пашен, на священников, имеющих только усадьбу (obeszcia) при церкви — в 6 злотых, а на протопопов в 12 злотых, добавлено: «и особо (zosobna) все духовные лица греческой религии, имеющие оседлые волоки, согласились предоставить на текущие потребности Речи Посполитой, вместо дара (loco donatywy), на этот единственный случай (pro hac una vice), — предоставить с каждой оседлой волоки на этот генеральный побор по пяти злотых»[90]. Такие добровольные налоги встречаются в пяти универсалах (1613 г. во втором, 1620 г., 1626 г., 1627 г. и 1628 г.), изданных в то время, когда правительство переживало большие затруднения в финансовом отношении. Налоги эти должно было нести и православное, и униатское духовенство: при упоминании духовенства русского и религии греческой не делается никакого различия между тем и другим. Только в универсале 1628 года упоминается неуниатское духовенство после того, как сделано определение налога на русское духовенство. Вот что здесь говорится: „А что касается духовных лиц неуниатов, то они должны перед следующим сеймом снестись между собой, чтобы, по примеру нашего (т.е. католического) и униатского духовенства, в соответствующей степени (proportionoliter) принять участие в нынешней обороне Речи Посполитой»[91]. Обобщая все сказанное относительно правления Сигизмунда III и его отношения к православным, юридическое положение православия при этом короле можем представить в таком виде. Сначала за православием сохраняются все те права и вольности, которыми оно владело от прежних королей и сеймов (pacta conventa и присяга короля). Потом, при возникновении „кости раздора» между русскими — унии, православие низводится королем и его католическим правительством к степени какого-то нового, будто бы неведомого прежде, вероисповедания, последователи которого будто бы уклонились от признанной законами и исконной среди русского народа религии, возмутились против церкви и ее иерархии (принявшей унию). Польско-литовское правительство не простирало на православных покровительства закона, ставило их вне последнего, юридически игнорировало существование православия, а все прежние права и акты законодательства в пользу его переносило на унию. Протесты и настоятельные заявления православных в судах, на сеймиках и сеймах вынудили правительство отличать униатов от неуниатов (конституция в 1609 г.), но при этом оно далеко не одинаково относилось к тем и другим. В то время как униаты пользовались его покровительством и милостями, дизуниты — всегда стеснялись. По отношению к православным сеймы давали только обещания, которые никогда не приводились в исполнение. Православные требовали „успокоения» своей религии, прекращения чинимого над ними насилия со стороны ревнителей унии и предоставления им старинных прав, а правительство откладывало удовлетворение этих требований от одного сейма до другого и ничего не делало для облегчения тяжелого положения православия. [В печатном оригинале тут после звездочек следует рассказ о казачестве, помещаемый ниже после примечаний] Примечания[1] Соловьев, кн. II, 1142-1143; Арх. Ю.-З. Р., ч. III, т. I, LXXXII-LXXXIII и LXXXV
[2] «Киев. Стар.», 1902 г., ноябрь, отд. II, с. 75.
[3] Христ. Чтен., 1906 г., август, с. 191 (стат. проф. Жуковича).
[4] Чистович, II, 23.
[5] В 1621 г. гетманом казацким был Янов Неродич Бородавка; в конце августа он был низложен, а на его место избран снова Сагайдачный. Христ. Чтен., 1906 г., сентябрь, с. 347 (статья проф. Жуковича).
[6] Христ. Чтен., 1906 г., август, с. 208-210 (статья проф. Жуковича).
[7] Relacye nuncyuszow... II, прим. на стран. 124-125.
[8] «Вси бо (говорится в предисловии к изданному в Дерманском монастыре в 1604 г. Октоиху) бяху чающе помощь тем (т.е. князем Александром Константиновичем) получити в бедах и гонениях, одержащих Христову церковь». Голубев, Материалы..., с. 182, примеч. к № 24.
[9] Грушевський М, Ист. Укр.-Руси, т. VI, 591-593.
[10] Макарий X, 408-409; Грушевський М., Ист. Укр.-Руси, т. VI, 598.
[11] Грушевський М., Очерк ист. укр. народа, с. 213 (2-е изд.).
[12] А. Ю. и 3. Р., т. II, № 37, с. 60-61; Христ. чтен. 1903 г., № 4, с. 592 (стат. проф. Жуковича).
[13] А. Ю. и 3. Р., т. II, № 41, с. 65-66.
[14] Ibid., т. II, № 36, с. 58-59.
[15] А. Ю. и 3. Р., т. II, №41, с. 66.
[16] Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VI, № 161, с. 411-13.
[17] Арх. зап.-рус. униат. митр., № 362, л.л. 1-12 у проф. Жуковича (Христ. Чтен., 1903 г., № 11, с. 634-35 и 637 и № 4, с. 594).
[18] Вестник Запад. России, год III, т. II, декабрь 1864 г., отд. I, № 4, с. 24-26; Христ. Чтен., 1904 г., № 6, с. 816-817 (стат. проф. Жуковича).
[19] Памятники..., т. II, № 1, с. 387 (2-е изд.).
[20] Грушевський М., Очерк ист. укр. нар., 213 (2-е изд.).
[21] Арх. Ю.-З. Р., ч. III, т. I, с. LXXXV; ср. Грушевский М., Очерк ист. укр. нар., с. 238.
[22] А. Я. Ефименко, История украин. народа, с. 198.
[23] «Христ. Чтение», 1905 г., № 6, с. 758-59 (стат. проф. Жуковича).
[24] Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VI, № 197, с. 497-509; Вест. Зап. Рос, год III, декабрь 1864 г., отд. I, № 5, с. 27-29.
[25] Археограф. Сбор., II, № 29, с. 30-31.
[26] Relacye nuncyusztw..., t. II, 150.
[27] Relacye nuncyusznw .., II, 125, подстроч. прим.
[28] Vol. leg., III, 176, § 1.
[29] Христ. Чтен., 1905 г., декабрь, с. 729-31 (стат. проф. Жуковича).
[30] Бантыш-Каменский..., с. 69-73.
[31] Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VII, 306-307.
[32] Христ. Чтен. 1905 г., декабрь, с. 736-37 (статья проф. Жуковича)
[33] Ibid., 1905 г., декабрь, с. 739.
[34] Relacye nuncyusznw. ..,11, 124, примеч.
[35] Vol. leg. III, 184, § 40, con. Vol. leg. II, 438-39, § 28.
[36] Христ. Чтен. 1906 г., май, с. 699.
[37] Ibid., 1906 г., май, с. 700-709.
[38] Рук. Архива зап.-рус. униат. митр., I, № 458, л.л. 44-47 — у проф. Жуковича. Христ. Чтен. 1906 г., август, с..
[39] Vol. leg. III,198, § I.
[40] Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VII, с. 526 (Justificacia niewinnosci).
[41] Христ. Чтен. 1906 г., сентябрь, с. 352-53 (стат. проф. Жуковича).
[42] «Абы... правдивая всходная, нине одновленая... в руской церкви устати мела святыня». Голубев, Материалы.., № 38, с. 261-264 (Т. К. Д. А., 1878 г., август).
[43] Археогр. Сбор. I, № 90, с. 265-66.
[44] А. Ю. и 3. Р., т. II, № 47, с. 72-73.
[45] Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VII, с. 511 -532 (Justificacia niewinnosci).
[46] Документы, объясняющ. истор. зап.-рус. края... № 19, с. 230-311.
[47] Документы, объясняющ. ист. зап.-русск. края..., с. 230-234.
[48] Ibid., с. 250 и 252.
[49] Ibid., с. 240.
[50] Ibid., с. 238.
[51] Ibid., № 19, с. 300.
[52] Арх. Ю.-З. Р., ч. II, т. I, № 13, с. 134 и 141-142.
[53] Христ. Чтен. 1907 г., февраль, с. 170-171, стат. проф. Жуковича. Последний полагает; что слова «св. Богородицы» поставлены переписчиком по ошибке, потому что здесь разумеется Киевское братство при церкви Богоявления. Ibid., февраль, с. 171, прим. 38.
[54] См. выше, с. 223.
[55] Relacye nuncyuszow .., II, 164-167.
[56] Theiner..., t. III, pp. 368-69.
[57] Szujski III, 225; Христ. Чтение, 1907 г., февраль, 176; март, 304.
[58] Насилие над четырьмя монахами-базилианами произошло 8 сентября 1622 г в Киеве. Запорожские казаки захватили их в Софийском храме и подвергли восьминедельному заключению в Терехтемировом монастыре, откуда они были освобождены по ходатайству митрополита Иова Борецкого (Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VII, с. 588-89). Обращались к казакам с ходатайством об их освобождении сам король и вельможи. Некоторыми из последних заявлялось казакам, что они «скорее получат на сейме то, чего желают, если освободят униатских монахов». «Христ. Чтен.» 1907 г., март, с. 307, прим. 70.
[59] Сила православия заключалась в тесном единении иерархии с мирянами; православие поддерживали и защищали от унии шляхта, мещане и казаки, в согласии с которыми действовали и новые иерархи. Сигизмунду, очевидно, хотелось уничтожить это согласие, чтобы, как было и перед Брестской унией, облегчить успех «единения» с костелом римским.
[60] Христ. Чтен. 1907 г., март, с. 305 и 310.
[61] Христ. Чтен. 1907 г., март, 317.
[62] Христ. Чтен. 1907 г., март, 311-312. Кроме указанных в «Суппликации» обид и притеснений православных, последние содержались еще и в поданном на сейм 1623 г., по мнению проф. Жуковича, казаками списке Obraz, ktore sobie pretenduia miec w Religii Greckiey. Христ. Чтен. 1907 г., февраль, с. 184-185, прим. 55.
[63] Христ. Чтен. 1907 г., март, 312-313.
[64] Volum. legum. III,217, §8.
[65] Макарий XI, 301-302; Христ. Чтен. 1907 г., март, с. 316 (стат. проф. Жуковича).
[66] См. письмо Сапеги к Кунцевичу от 12 марта 1622 г. — Бантыш-Каменский..., с. 75-84.
[67] Христ. Чтен. 1907 г., сентябрь, с. 311 (стат. проф. Жуковича).
[68] Vol. leg. III, 222, § 1.
[69] Христ. Чтен. 1908 г., март, 398.
[70] Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VII, с. 571.
[71] Vol. leg. III, 226, § 19.
[72] Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VII, с. 571.
[73] Голубев, Материалы..., с. 276-77, прим. к № 41 (Т. К. Д. Ак., 1878 г., август).
[74] Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VII, с. 571.
[75] Привилей 7 февраля 1625 г. — Голубев, Материалы..., № 42, с. 277-78.
[76] Volum. legum. III, 237-241; 250-252.
[77] Szujski III, 227-28.
[78] Volum. legum. III, 263, § 16.
[79] В поборовом универсале, изданном на Варшавском сейме 1628 г., православное духовенство отличается от униатского и приглашается платить такие же взносы, какие давало духовенство латинское и униатское. «Что касается русских духовных не-униатов, то они пред следующим сеймом должны снестись между собой и, по примеру нашего (т.е. католического) и униатского духовенства, должны в соответствующей степени принять участие в нынешней обороне Речи Посполитой». Volum. legum. III, 282.
[80] На обычном сейме 1629 г. вопрос о греческой религии составил один из пунктов поданного королю списка экзорбитанций, которые были отложены до ближайшего шестинедельного сейма; таким образом, основательное успокоение греческой религии еще раз откладывалось на неопределенное время. Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VII, с. 572; срав. Volum. legum. III, 299, § 43.
[81] Volum. legum. III, 318-319, § 2 и 5—диплом о вольной элекции дан королем 17 июня 1607 г. на Варшавском сейме; в 1631 г. властью сейма его решено восстановить и внести в Volumen legum. Живецкие имения были куплены королевой Констанцией, супругой Сигизмунда III, за 600 тыс. злотых. Так как, по польским законам, король и королева лишены были права приобретать в Польше земельную собственность, то шляхта очень подозрительно относилась к этой покупке королевы. Шляхта боялась, чтобы король не сделался более независимым, чем прежде, по отношению к ней; боялась она и того, чтобы Живецкие имения, находившиеся на самой границе Польши с Венгрией и Силезией, не послужили местом сосредоточения иностранных войск, приглашенных по каким-либо соображениям королем или членами его дома. Сейм 1631 г. потребовал, чтобы эти имения были выкуплены из рук королевы и никогда не были отчуждаемы от Польши. Szujski, III, 237. Христ. Чтен., 1908 г., март, 387-88.
[82] Арх. Ю.-З. Р., ч. II, т. I, 153-54.
[83] Костомаров, Собрание сочинений, кн. IV, с. 60; срав. Голубев, Материалы..., № 72, с. 399-400.
[84] Szujski, III, 237.
[85] Volum. legum. III, 320, § 10.
[86] Volum. legum. 320, § 11.
[87] Volum. legum. II, 357, III, 29, III, 253.
[88] Volum. legum. III, 108.
[89] Ibid., III, 124.
[90] Volum. legum. III, 124.
[91] Volum. legum, III, 282. * * * К началу двадцатых годов XVII в. к прежним защитникам православия присоединяется еще новый. Это — казачество, которое со времени гетмана Петра Конашевича Сагайдачного берет православие под свое покровительство. К этому времени значение казачества, благодаря стараниям упомянутого гетмана, настолько усиливается, что правительству под влиянием тяжелых политических событий приходится не просто считаться с казаками, как это было в конце XVI и первых годах XVII столетий, но и делать им серьезные уступки. В критические для государства минуты правительство обращается к казачеству и просит его содействия. Особенная нужда в казаках ощутилась в 1618 году, когда войско Владислава, бывшее с ним в Московском государстве, отказывалось продолжать войну, ввиду того, что вследствие недостатка государственных средств ему долгое время не платили жалованья. Большинство этого войска составило конфедерацию и ушло в пределы Польши объедать коронные и церковные имения, чтобы тем скорее понудить правительство к уплате жалованья; при Владиславе осталось всего лишь тысячи три. Тогда Сигизмунд обратился к Сагайдачному с просьбой помочь королевичу, и тот явился к нему с 20 тысячами казаков[1] и принудил московское правительство заключить Деулинское перемирие. Заслуги (dzieta... rzycerskie i sprawy woienne) гетмана Сагайдачного и бывшего с ним запорожского войска перед королем и сыном его Владиславом были удостоверены особым универсалом (listem) Сигизмунда III (от 23 июля 1619 года) на имя Сагайдачного[2]. Еще необходимее оказалась помощь казаков для польского правительства в 1620 и 1621 годах, во время грозного нашествия на Польшу турецких полчищ. Казаки принимали участие в битве под Цецорой (1620 г.), когда польские войска были рассеяны, и под Хотином (1621 г.), где играли очень видную роль и оказали весьма важную услугу Речи Посполитой. В 1621 году положение Польши было чрезвычайно критическим. Сам турецкий султан Осман I с двухсоттысячной армией двигался к южным ее границам (к Каменцу). Кроме того, султан вступил в сношения с Москвой и убеждал ее напасть одновременно с турками на Польшу. С севера шли тревожные слухи о готовящемся нападении на Польшу шведского короля Густава Адольфа[3]. Грозным турецким полчищам польское правительство могло противопоставить только 32 тысячи. Сагайдачный, внимая просьбам правительства, выставил сорок тысяч своих казаков. Услуги их здесь оказались незаменимыми. Карл Ходкевич и Сагайдачный под Хотином выдержали страшный натиск турецкого войска и не позволили ему вторгнуться в пределы Польско-Литовского государства. Последствия этой стойкости казаков были очень важны для Польши: турки заключили перемирие, и русские области были избавлены от угрожавшего им нашествия врагов креста Христова. Сознавая все значение казачества для Польши в критические минуты ее существования и видя притеснения, чинимые католическим правительством православной вере, Сагайдачный решил оказывать услуги полякам небескорыстно: он всегда требовал от правительства уступок русскому народу и православию. Правительство вступило с ним в договор. Так было в 1618 и 1621 годах. Пользуясь необычайным влиянием среди казаков и русского народа как герой блестящих походов в Крым и на турецкие побережья Черного моря, где он освободил многих пленников-христиан из турецкой неволи, он действовал в южной Руси очень свободно и решительно. Все свое значение Сагайдачный направил на благо своей родной народности и православной церкви. Конституция 1607 года содержала в себе обещание дать православным своих собственных (не-униатов) владык. Но король не спешил с назначением высшей православной иерархии, а наоборот, всячески поддерживал униатов. После Московского похода в 1619 г. Сагайдачный обратился к королю с просьбой о восстановлении прав русско-православной церкви и о даровании ей высшей иерархии. Просьба гетмана не была уважена. Тогда гетман решил добиться этого и без королевского согласия[4]. Обстоятельства складывались очень благоприятно для замыслов Сагайдачного, а вместе с тем и православных. Весною 1620 года (22 марта) прибыл в Киев из Москвы иерусалимский патриарх Феофан, приезжавший в Россию для поставления в патриархи Филарета Никитича и для сбора пожертвований. На московской границе его встретили запорожские казаки с гетманом Сагайдачным во главе и проводили в Киев, где его принимали весьма радушно и оказывали особые знаки внимания. Православные вообще и Сагайдачный в частности просили патриарха, чтобы он поставил для них митрополита и епископов. Патриарх, заручившись обещанием гетмана и казаков защищать его от польского правительства, рукоположил избранных православными кандидатов и, таким образом, восстановил давно уже несуществовавшую высшую православную иерархию юго-западной церкви. Православные торжествовали. Но еще недостаточно было поставить православных иерархов, надо было добиться того, чтобы и польское правительство признало их законными пастырями. Сагайдачный решился добиться и этого и воспользовался первым удобным случаем просить короля об утверждении новых православных владык. В 1621 г. устрашенное турками польское правительство обращается, как уже замечено, к казакам с просьбой помочь ему в войне со страшным врагом. Казаки согласились принять деятельное участие в войне, но за свою услугу требовали признания законности восстановленной православной иерархии. Казаки отправили к Сигизмунду III посольство, в состав которого входили рукоположенный патриархом Феофаном на владимирско-брестскую кафедру Иосиф Курцевич, Сагайдачный[5] и еще два казака. Король принял казацкое посольство в Варшаве 20 июля 1621 г. Во время аудиенции православные жаловались на переносимые ими притеснения, просили об успокоении веры и утверждении жалованными грамотами восстановленной Феофаном иерархии и обещали королю свои услуги, если он исполнит их просьбы[6]. Сигизмунд III обещал исполнить то, о чем его просило посольство от казаков, но потом, когда миновала гроза, король, вдохновляемый иезуитами, не думал исполнять своего обещания[7].
Выступление казаков на защиту православия имело чрезвычайно важное значение для последнего. Ряды защитников греко-восточного исповедания в первое десятилетие XVII в. значительно поредели. Сошел в могилу (18-го февраля 1608 года) неутомимый и влиятельный защитник православия, князь Константин Константинович Острожский; еще раньше (в конце 1603 г.) скончался сын его Александр, воевода волынский, в котором православные видели заместителя его славного отца в деле защиты своей веры.[8]Поумирали и другие представители старого поколения русского магнатства и шляхты, стоявшие за старожитную греческую религию, новое же поколение привилегированного класса под влиянием политики Сигизмунда III не давать служебного движения православным, с одной стороны, и усиливающегося влияния руководителей католической реакции иезуитов, с другой, переходило в латинство, совершенно подчинялось польской культуре, утрачивало интерес и привязанность к своей народности и порывало с ней всякую связь[9]. В 1610 г. Мелетий Смотрицкий в своем знаменитом сочинении «Фринос» приводит длинный ряд магнатских и шляхетских фамилий, которые отступили от православия и своей народности[10]. Уменьшение православной шляхты ослабляло значение и православных братств, потому что пополнявшие их мещане, лишившись своих покровителей и сочленов привилегированного состояния, «оказывались бессильны в обороне православной церкви и национальных интересов против союза правительства с католическим обществом и ренегатами» отечественной веры и народности[11]. Так как заодно с православной шляхтой сокращалось и число союзной ей протестантской, то православным, ввиду усиления католического фанатизма и нетерпимости в польском обществе, становилось затруднительным отстаивать на сеймах свои права: несмотря на усиливающийся гнет над православием со стороны униатов, приверженцы греко-восточного обряда не получали удовлетворения своих требований от 1609 г. до 1618 г. Только выступление казачества давало им серьезную поддержку и вынуждало польское правительство Сигизмунда III делать уступки презираемым им схизматикам.
До 1610 г. казачество не вмешивалось в церковные дела; но в этом году, когда в Вильне, Гродно и других местах Польско-Литовского государства торжествуют униаты, а Потей думал было подчинить своему влиянию и Киев с его монастырями и духовенством, казачество дает отпор унии в южных областях Польши и открыто выступает на защиту гонимого православия. В начале 1610 г. киевский наместник Потея Выдубицкий игумен Антоний Грекович вздумал было принуждать городских священников к подчинению («в моц и владзу») униатскому митрополиту и к признанию ими его «за протопопу» и не позволил отправлять богослужения в Софийском соборе. Ввиду того, что православные священники не хотели подчиняться ему, Антоний Грекович занес в Киевский грод протестацию, где заявлял, что киевские священники замышляют бунт и возмущают против него казаков, в том числе некоего Петра, который перехватывал идущих в Софийский собор, а самого Грековича поносил неприличными словами и произносил против него угрозы[12]. Население Киева в этих действиях Грековича усмотрело стеснение православия. Войт и бургомистры Киева вместе с духовенством препятствуют Грековичу «в церкви светое Софии службу Божию» отправлять, грозят ему смертью и обращаются за помощью «до козаков запорозских»[13]. Последние не остаются равнодушными к своим единоверцам. «Словетный» Григорий Середа с другими своими товарищами, запорожскими казаками, заносит 20 марта 1610 года в Киевские гродские книги репротестацию против упомянутой выше протестации Антония Грековича. В ней от имени всех казаков, находившихся вместе с Сигизмундом в пределах Московского государства, заявлялось, что они, по примеру князей, панов, рыцарства и шляхты Киевской земли, будут непоколебимо стоять за свою православную старожитную религию и православное духовенство; на притеснителей православия они восстанут все, а о случившемся в Киеве донесут всему запорожскому войску[14]. 29 мая 1610 г. гетман всего запорожского войска Григорий Тискиневич обратился к Киевскому подвоеводе Михаилу Холоневскому с особым посланием, в котором от имени всего запорожского войска просил его обуздать Грековича; в противном случае (писал Тискиневич) казаки всячески будут противиться этому; за церковь свою восточную и за веру греческую они готовы головы свои положить. Если Грекович не оставит своего намерения и по-прежнему будет препятствовать «собору в церкви Божой у светое Софии збирать и монораций ведле стародавнего звычаю справовати», то казаки решили «як пса убити» его и рыцарским словом обещались защищать того, кто убьет Грековича[15]. Такое решительное заявление казаков, с которыми польское правительство не могло справиться, помешало Потею подчинить себе киевское духовенство; последнее оставалось верным православию. В 1612 г. после пасхи («по велицедни») в Киев прибыл болгарский Софийский митрополит Неофит. Киево-Печерский архимандрит Елисей Плетенецкий, монахи, духовенство и миряне — вообще все православные с радостью приняли заезжего митрополита, который совершал богослужение, рукополагал священников и диаконов и освящал церкви. И прием, оказанный чужеземцу православными, и действия последнего вызвали неудовольствие со стороны Потея, считавшего себя киевским митрополитом. Он занес во Владимирский грод протестацию против действий православных; в ней он заявляет, что его наместник в Киеве ничего не предпринимал против митрополита Неофита и православных, ввиду угроз разного рода как со стороны духовных, так и светских лиц, в особенности казаков[16]. Те же самые казаки оказывали самую деятельную поддержку архимандриту Елисею Плетенецкому и в его борьбе с преемником Потея по митрополии Вельямином Рутским из-за принадлежащих Киево-Печерскому монастырю имений. В январе 1614 г. Елисей Плетенецкий с помощью своих слуг и бояр, а больше всего украинских казаков, отнял у митрополита Рутского принадлежавшие ему в пределах Великого Княжества Литовского имения. В своей жалобе в главный литовский трибунал Рутский писал, что Плетенецкий захватил не только те имения, которые раньше принадлежали Киево-Печерскому монастырю, а потом были отобраны Сигизмундом III и отданы униатским митрополитам, но и те имения, которые никогда не принадлежали Киево-Печерскому монастырю. При этом захвате казаки «более всего» помогли Плетенецкому[17]. Так как униаты не переставали теснить православных в Киеве, то казаки начинают чинить насилия по отношению к униатам. 23 февраля 1618 г. ночью явились в Выдубицкий монастырь несколько десятков казаков «невесть откуда», окружили дом Антония Грековича, «поймали и как какого-нибудь негодяя схватили, связали и бросили в прорубь в Днепр и утопили», а вещи, домашнюю рухлядь, одежду, деньги и все состояние Грековича разграбили. В ответ на такое своеволие казаков митрополит Рутский заносит жалобу в главный Люблинский трибунал на киевское духовенство греческой религии и всех киевских мещан, обвиняя их в том, что они издавна противятся «верховной власти митрополитов своих, а особенно прежде блаженной памяти покойнику отцу Игнатию Поцею»; противятся и ему, Рутскому, «похваляясь на его здоровье и понося его безстыдно, неприлично и позорно меж своими и меж людьми публично»; они вооружают казацкую вольницу против него, его священников, урядников и слуг[18]. Тон жалобы Рутского свидетельствует о его крайнем раздражении против православных; да и было у него основание раздражаться: в то время как везде в пределах Польско-Литовского государства он торжествовал над православными, в Киеве оказывались напрасными все его попытки навязать свою власть последним. Православные и слышать не хотели о повиновении униатскому митрополиту; они спешили поставить ненавистной для них унии возможно больше препятствий: основали в Киеве свое Богоявленское братство (около 1615 года) и при нем «школу детем так шляхетским, яко и местским»[19]. Все это делается при содействии и покровительстве всего казачества[20]. Стоявший во главе всего казачества Петр Сагайдачный старается сделать его представителем интересов всего русского народа и защитником православия; он «понял (говорит в.Б. Антонович), что вера для народа дороже других нравственных побуждений, и потому решился приобщить неразлучно религиозный вопрос к казацкому делу и, таким образом, сделать из казаков передовых людей всего народа, отстаивающих его важнейший интерес»[21]. И старания этого замечательного гетмана не остаются напрасными: все запорожское войско in corpore вписывается в число членов Киевского Богоявленского братства и делается официальным, можно сказать, защитником и покровителем православия[22]. Казачество чрезвычайно энергично защищает православие и ведет неустанную борьбу с ненавистной для всего русского народа унией. В этом отношении заслуги казачества неоценимы; благодаря ему, католичество и уния сделались еще более ненавистными, чем прежде, для русского народа, и последняя прививалась крайне туго в тех областях, где было сильно влияние казачества, именно в южных воеводствах. Значение казаков, как покровителей православия, сознавалось всеми современниками рассматриваемых событий, но более всего населением Киевского воеводства. Возведенный патриархом Феофаном в сан киевского православного митрополита Иов Борецкий говорит, что казаки еще раньше восстановления православной иерархии заявляли о своей религии, «писали, посылали и присягали». Они, по словам того же митрополита, настолько ревностны к православию, что наблюдают как за духовенством, так и за мещанами, «напоминают им, даже с угрозами, чтобы в вере никакой не было перемены, и чтобы с отступниками-униатами не было общения», и следят за гонениями православных униатами[23]. Когда в начале 1621 г. король издал универсалы о преследовании новых православных иерархов, как сообщников самозванца и турецкого шпиона (так называло правительство патриарха Феофана)[24], литовский канцлер Лев Сапега, опасаясь большого возмущения и кровопролития, писал митрополиту Рутскому: «И на запорожских казаков нужно оглядываться, чтобы они не сделали нам чего худого»[25]. Кроме Сапеги, и другие католики прекрасно понимали значение казаков для православия. В этом отношении очень интересно свидетельство папского нунция Торреса, высказанное им в донесении его апостольской столице в 1622 г. В нем он сообщает о том, что старания Сигизмунда III о соединении схизматиков с костелом остаются тщетными, потому что «православный люд, большей частью посполитый», не прельщается королевскими милостями и не соглашается изменять своей вере, защитниками которой являются казаки. «По отношению к ним (т.е. схизматикам) нельзя применять насильственных мер, ибо, кроме подтвержденной королевской присягой свободы совести (wolnosci sumienia), препятствуют (sa na przeszkodzie) казаки, народ воинственный и смелый, стоящий на страже ее, схизмы (w jej oboronie) по временам с просьбами, по временам с угрозами на устах и всегда с оружием в руках (czasem z prozba czasem z grozba w ustach, a zawsze z orezem w reku)». 60 тысяч казаков, все сжигающих, грабящих и вырезывающих на своем пути, по мнению нунция, внушают серьезные опасения королю и сдерживают его католическую ревность[26]. Сообщение Торреса показывает, что казаки служили очень серьезной обороной православия; в противном случае они не внушали бы опасения католикам, и король не удерживался бы от насильственных мер (очевидно, еще более суровых, чем допускаемые Сигизмундом) по отношению к схизме. Сознавая свою силу, нужную для Польши, казаки не только защищают православных от насилий, чинимых им в разных местах католиками и униатами, но и через своих представителей начинают ходатайствовать перед сеймами и королем об улучшении юридического положения православия, что крайне не нравилось полякам. Представители казачества встречаются очень часто с 20-х годов XVII ст. на сеймах, и к половине этого столетия казаки становятся, можно сказать, единственными защитниками православия, так как русская шляхта к этому времени порывает, под влиянием полонизации, национальную и религиозную связь с русским народом.
После этого отступления переходим к обозрению сеймовых постановлений касательно православной веры со времени восстановления православной иерархии до смерти Сигизмунда III. За это время в Volumina'x встречается четыре постановления о греческой религии. Все они сделаны под влиянием неблагоприятных для Польско-Литовского государства политических обстоятельств и потому являются вынужденными. Король, верный своему характеру, и слышать не хотел об уступках православию, так как при своей фанатической ревности к латинству в сохранении схизматиков при их давних правах и обрядах видел ущерб для дорогого ему католичества[27]. Созванный в ноябре 1620 года сейм главной своей задачей имел обсуждение средств защиты государства от турок, грозивших после Цецорской катастрофы нашествием на Польшу. Ввиду критического положения государства, все станы обоих народов согласились сократить обычный шестинедельный срок, назначаемый для сейма[28]. Король полагал, что сейм будет заниматься только выработкой мер обороны государства; но послы подымали вопросы самого разнообразного характера. Представители православия решили настаивать на «успокоении» своей религии. Неизвестно, какого содержания были даны им инструкции их избирателями, но на самом сейме раздавалось много голосов в пользу теснимого православия. Литовские послы внесли в посольскую избу письменное требование об успокоении русской религии (дела, весьма важного для государства) путем возвращения православным церквей (по всей вероятности, отнятых в 1618 и 1619 гг. в Могилеве и Орше). В пользу успокоения той же религии говорили и земские послы Киевского воеводства; они «просили об охранении греческой религии» и соглашались принимать участие в обороне отечества только тем условием, если греческая религия, которую взяли под свою защиту казаки и многие знатные люди, будет успокоена. Но больше всего в пользу православия говорили волынские послы. За два дня до окончания сейма, когда в сенате в присутствии короля происходило чтение маршал-ком сейма принятых посольской избой конституций, волынские послы представили королю свою горячую просьбу о том, чтобы греческая религия оставалась при тех правах, в соблюдении которых присягали все предшественники Сигизмунда III, чтобы впредь не творились такие беззакония, как теперь: православные церкви запечатаны, а владыкой дан совсем неугодный им человек. Много других обид для православия указывали волынские послы королю, что страшно не нравилось католикам, особенно духовным, которые и старались прерывать просьбу волынян то разговорами, то смехом[29]. Стоявший во главе волынских земских послов на сейме 1620 г. чашник волынский Лаврентий Древинский, один из ревностнейших борцов за православие, произнес воодушевленную речь в защиту православной веры. В ней он говорил, что для успешности внешней защиты государства необходимо прежде всего водворить внутренний мир путем прекращения тех гонений и несправедливостей, которым подвергаются православные; при этом он приводил немало примеров этих несправедливостей. В больших городах Короны церкви запечатаны, имения церковные расхищены, в монастырях вместо монахов скот запирают. Такие же бесчинства творятся и в Великом Княжестве Литовском. В Могилеве и Орше церкви запечатаны, а священники разогнаны. В Пинске Лещинский монастырь обращен в питейный дом. Православные лишены богослужения, таинств и обрядов. В Вильне православные могут проносить своих покойников только через те ворота, которыми вывозятся нечистоты. В заключение своей речи Древинский просит короля сжалиться над теснимыми православными, сохранить их при их правах и вольностях, освободить их от претерпеваемых ими несправедливостей, а церковные имения возвратить, если не вдруг, то постепенно, по смерти митрополита и владык-униатов, их законным обладателям; если греческая религия не будет успокоена, а раны православной церкви не будут уврачеваны и на этом сейме, то православные вынуждены будут воскликнуть вместе с пророком: «Суди мя, Боже, и разсуди прю мою»[30]. Такие заявления православных не нравились королю и иезуитско-католической партии, хотя послы и не выражали всеобщего желания русского народа: они ничего не говорили о легализации вновь восстановленной патриархом Феофаном иерархии, что объясняется, с одной стороны, тем, что провинциальная шляхта не успела включить в инструкцию требований о православной иерархии (сейм был в ноябре, сеймики происходили за шесть недель до него, а первые иерархи были рукоположены иерусалимским патриархом в первой половине октября), а с другой стороны—тем, что русская шляхта отличалась почтительной сдержанностью в отношениях к королю и всегда держалась легальной почвы, а потому и не могла говорить о новых иерархах, явившихся под защитой казачества и не признанных королем.
На сейм 1620 г. явились и представители Виленского православного братства; они добивались признания польско-литовским правительством восстановленной патриархом Феофаном православной иерархии. В то время как православная шляхта умалчивала об этой иерархии, братская депутация представила посольскому колу послание (list), которое было принято и по распоряжению сеймового маршалка прочитано вслух. В этом послании от имени православных говорилось, что еще в 1607 г. король по усиленной просьбе их и с согласия всех станов обещал раздавать церковные достоинства и бенефиции людям чисто греческой религии. Обнадеженные таким обещанием короля, как словом, подобным Божественному определению, они, православные, воспользовались прибытием на Польско-Литовскую территорию иерусалимского патриарха, выбрали и посвятили на эти церковные должности и бенефиции достойных лиц. Теперь они презентуют, т.е. представляют к утверждению правительством в соответствующих иерархических должностях, этих лиц и просят о предоставлении им церковных бенефиций, именно по должности им принадлежащих[31]. Таким образом, официальным путем было доведено до сведения правительства о восстановлении православной иерархии, члены которой были перечислены поименно с обозначением тех кафедр, на которую каждый из них был посвящен[32]. Конечно, униаты и католики несклонны были уступать православным; но политические обстоятельства вынуждали их умерять свое противодействие домоганиям последних, и многие из католиков не проявляли особой энергии к поддержке унии. Только король да папский нунций Диоталлеви ревностно отстаивали интересы унии[33]. Когда один из послов заявил, что православные не согласятся на принятие налогов, необходимых для борьбы с турками, пока не будет оказана им справедливость, то король (будто бы) ответил ему: «Пусть скорее погибнет Речь Посполитая, пусть сгинем мы с тобой, лишь бы только святая вера не потерпела ущерба»[34]. Настойчивые требования православных об оказании справедливости и желание привлечь к борьбе с турками казаков побудили сейм 1620 г. сделать, хотя и краткое и неопределенное, постановление о греческой религии такого содержания. «Успокаивая греческую религию, возобновляем конституцию 1607 года и на будущее время (in futurum) будем сообразоваться с нею при раздаче церковных бенефиций»[35]. Это постановление, плод больших усилий православных, для них могло быть приятно, так как возобновляемая конституция 1607 г. отвечала требованиям православного населения: она запрещала преследования за веру, давала свободу богослужения, гарантировала все давние права и привилегии людей «чисто греческой религии» вообще и православных братств в частности, обещала православным их собственных, подчиняющихся константинопольскому патриарху владык, а не тех, которые приняли унию, а сим последним, т.е. владыкам, возвращение отнятых церковных имений. Содержащееся в этой конституции обещание относительно раздачи церковных бенефиций давало православным повод надеяться на то, что они могут быть предоставлены лицам новой иерархии. Но не обещания нужны были в данный момент православным: много их и часто слышали они от польского правительства, а между тем положение православной церкви в Польше и Литве было настолько печально, что медлить и ждать у православных не было сил, и они желали немедленного признания со стороны короля рукоположенных патриархом Феофаном митрополита и владык. Но вместо того, он издает универсалы против этих иерархов с приказанием ловить их, как подозрительных людей, и заключать в тюрьмы, а в Вильне предписывал, кроме того, произвести самое строгое и достодолжное расследование о тех лицах, которые оказывали покровительство и содействие возведенному Феофаном в сан архиепископа полоцкого Мелетию Смотрицкому и в признании над собой его пастырской власти[36]. В результате—новые стеснения для православных во многих городах Польши и Литвы и суровые репрессии против четырех членов Виленского магистрата и двенадцати мещан города Вильны[37].
Печальное положение православных около 1621 г. особенно живо представлено в протестациии православного митрополита Иова Борецкого, которую он занес в киевские гродские книги 15 мая 1621 года. Протестация эта была представлена им от имени его, митрополита, и всех посвященных патриархом Феофаном епископов, от имени всего духовенства митрополии и епископий русских и «всего великого и славного рода русского в Короне польской и Великом Княжестве Литовском, никогда не отступавшего от своего архипастыря — святейшего константинопольского патриарха и не заключавшего унии с римской церковью», т.е. от имени князей, именитых панов, всего рыцарства, шляхты и простых людей русских воеводств и земель. Протестация направлена против униатского митрополита Иосифа Велямина Рутского и подчиненных ему епископов, которые, отложившись от верховных архипастырей русского народа — константинопольских патриархов, не перестают выдавать себя перед королем за настоящих и законных митрополита и владык русского народа. Получив от короля жалованные грамоты, они «чинили и продолжают чинить многим людям русского народа великие и неслыханные обиды, насильственно отнимая церкви, монастыри и принадлежащие им имущества, хватая духовных и светских лиц, убивая их, сажая в заключение, подвергая побоям, всячески угнетая». Когда они таким образом насиловали православных в вере и совести, прибыл в Киев «святейший Феофан, патриарх иерусалимский, один из законных пастырей и вселенских учителей Руси». Основываясь на имеющихся у него от константинопольского патриарха полномочиях и на законах Польско-Литовского государства, благоприятствующих православным, особенно же на акте соединения Киевского княжества с Польшей (1569 г.), на конституциях о греческой религии 1607,1609, 1618 и 1620 гг. и на изданном на сейме 1607 года привилее, патриарх Феофан поставил и посвятил в митрополита и епископов названных в начале протестации лиц. Оставалось только просить короля об утверждении их и предоставлении им церквей, монастырей и имуществ, соединенных с их должностями, при жизни ли нынешних их обладателей, или по смерти их; но отступники от православия (Рутский и владыки-униаты) представили королю это дело в невыгодном для православных свете и получили из королевской канцелярии универсал, «противный любви христианской, закону, конституциям и данным русскому народу жалованным грамотам, обидный и оскорбительный», универсал о том, чтобы рукоположенных иерусалимским патриархом иерархов хватали, ловили и карали. После этого митрополит Иов Борецкий приводит длинный перечень тех насилий, которым в разных местах подвергались православные в силу этого универсала, причем замечает, что не хватит бумаги, чтобы описать все те притеснения и весь тот гнет, коим подвергаются православные единственно только из-за греческой религии, из-за совершения ими богослужения по стародавнему чину и обычаю. В заключение всего митрополит Иов торжественно свидетельствовал и протестовал против полученных обманным образом из королевской канцелярии универсалов и против беззаконных поступков униатов вообще. Если из-за этих поступков русский народ вынужден будет придти в какое-либо замешательство, то вина за все это будет лежать на униатских властях, которые производят насильственные нападения на свободу, веру, лиц и имущество православных. По поводу всего изложенного в протестации митрополит Иов Борецкий будет ведаться судом с униатскими иерархами[38].
Критическое положение Речи Посполитой побудило Сигизмунда III созвать сейм и в 1621 году. Ввиду крайней опасности со стороны Турок, король решил сделать его кратковременным (na czas krotki zgromadzic musieli)[39]. Претерпеваемые православными несправедливости и гонения давали им основание выступить и на этом сейме со своими требованиями; но на этот раз они воздержались от выступления. По заявлению митрополита Иова, новопоставленные иерархи решили, что, по случаю великой опасности для отечества, следует думать больше о целости государства, чем о собственной чести, и по совету тех, «которым естественно было здраво относительно этого советовать», не пожелали в такой трудны и опасный момент своим частным делом затруднять общегосударственные дела, потому что беспокойные головы даже самые мирные дела православных привыкли выдавать за бунты; ввиду всего этого, православные иерархи отложили свое дело до более благоприятного времени[40]. Православная шляхта тоже не поднимала вопроса о положении православия. Вообще, православные на сейме 1621 года ограничились только подачей составленной Мелетием Смотрицким Verificatii niewinnosci с целью рассеять те вредные для православия слухи, которые были распространяемы униатами. Недавнее обещание короля казацким послам утвердить рукоположенных патриархом Феофаном митрополита и владык успокоительно действовало на православное население[41]. Но время шло. Казаки своей стойкостью под Хотином спасли Польшу от опустошений турок и способствовали заключению перемирия между Польшей и Турцией; успел еще прибыть в Киев и тяжело раненый в последней войне Сагайдачный, а король не спешил исполнять свое обещание о признании нововосстановленной православной иерархии. 15 декабря 1621 года Иов Борецкий обратился к князьям, панам, шляхте, рыцарству и всякого звания людям старожитного восточного исповедания с увещанием твердо стоять при православии и хлопотать перед королем о признании восстановленной иерархии[42]. Так как везде униаты теснили православных, то киевские обыватели обращаются к гетману и войску запорожскому с просьбой заступиться за «зневоленых» братьев, за православные церкви во Львове, Перемышле, Бресте, Вильне, Могилеве и во всем государстве и за митрополита. «Мы через своих послов (писали киевские обыватели) неколи ничого не довеемо ся, которых до короля альбо гетмана посылаемо, бо ляхове давно больше нахлебством и хитростью, и нижли моцыю» привыкли брать[43].
Не без влияния, вероятно, грамоты митрополита Иова от 15 декабря 1621 г. и приведенного послания киевских обывателей запорожское казачество в начале 1622 г. отправляет к королю посольство с письменной просьбой об успокоении православных (чему могло содействовать признание православных иерархов) и уничтожении унии. Это успокоение должно распространиться на всех православных, а не одних только казаков, ибо, если король пожелает успокоить одних только казаков, то вся Русь, по словам казацкой грамоты к Сигизмунду III, захочет стать казаками, потому что каждый захочет мира в делах веры. С просьбой же об уничтожении унии обращался к королю в последних числах марта 1622 г. и умирающий Сагайдачный. Сигизмунд III, узнав о тяжелой болезни (от полученных на войне ран) Сагайдачного, прислал ему своего врача; но присутствие последнего оказалось излишним: силы запорожского гетмана слабели, чувствовалось приближение смерти, почему он и отсылает королевского врача. При этом он просит (в особом письме) Сигизмунда о сохранении казаков от притеснений, а также и о том, чтобы «знесенная» на Руси патриархом Феофаном уния «впредь в той же Руси никогда не отновлялася и своих рогов не возносила», ибо православные и «и без жадное унеи и схизмы» надеются получить спасение[44]. Указанные обстоятельства свидетельствуют о том, что положение православных в это время было крайне печально, и об этом было известно и королю.
В конце 1622 года Сигизмунд III объявил о созыве на 24 января 1623 г. сейма. Православные начали энергично готовиться к нему, чтобы добиться утверждения восстановленной иерархии. В конце 1622 г. была издана составленная Мелетием Смотрицким Justificacia niewinosci, книга, написанная в форме прошения к королю от имени русской иерархии «старожитной греческой религии»; подписана она была митрополитом Иовом Борецким «со всеми русскими епископами». В ней доказывается та мысль, что русский народ и при своих русских князьях и при всех польско-литовских государях всегда пользовался свободой и всеми связанными с этой свободой государственными и общественными правами и преимуществами. Эта свобода подтверждена законами, жалованными грамотами, сеймовыми конституциями и королевскими присягами. Сам Сигизмунд III присягою своей во время коронации подтвердил свое обещание соблюдать все права и вольности русского народа, в числе коих всегда было и право иметь свою иерархию, зависящую от константинопольского патриарха. Все написано в Justificacii niewinosci с той целью, чтобы оправдать митрополита и владык от распространяемых относительно них униатами и врагами православия нелепых и оскорбительных слухов. В конце Justificaciey митрополит выражает надежду, что король милостиво примет на письме представленную им и владыками «нотификацию», явит им всем свою королевскую милость и снимет с них бесчестие, наложенное на них универсалами[45], «Юстификация» предназначалась для короля. Но так как последний всегда советовался с членами сената, который служил посредником между королем и посольской избой, то православные издали и другое сочинение Supplicatia, т.е. прошение «духовному и светскому сенату... от обитателей Короны и Великого Княжества Литовского, людей шляхетского происхождения, стародавней греческой религии»[46]. Supplicatia составлена упоминаемым уже не раз Мелетием Смотрицким и имела в виду расположить сенаторов в пользу православных; она отличается обширностью и касается всех правонарушений и насилий, причиняемых православному населению католиками и униатами. «Не тайна для ваших просвещеннейших вельможностей, ясневельможный сенат, что 28 лет тому назад произошло среди нашего русского народа несчастное разделение религии, не тайна, потому что для ваших вельможностей не может быть ничего неизвестного из дел, качающихся веры, закона, свободы и вольности, каковые во всем этом славном королевстве злоумышлялись и деялись правонарушения (bezprawia) и гнет (oppressiey) над шляхтою и мещанами, духовными и светскими, чрез позвы и мандаты, посредством штрафов (poenowania) и банниций по отношению к нам, русскому народу стародавней греческой религии, по требованию (za intantia) отпавших в среде этого русского народа от послушания восточной церкви духовных начальников. Известно и то, какие слезные просьбы, какие сетования, какие жалобы на притеснения (molestacie) от нас, русского народа, были представляемы на всех сеймах указанных лет его милости королю, милостивому государю нашему, сенату и всей Речи Посполитой... 28 лет мы докладываем и доносим каждому сейму, что нам делаются великие несправедливости и несносные притеснения от наших отступников митрополита и владык, сетуем, плачем и просим, чтобы, по вашему мощному ходатайству у его милости короля, нашего государя, русский народ когда-нибудь был освобожден от этого упомянутого гнета, но этого мы по сей день не получили. Терпим великий ущерб (praejudicia), терпим жестокий гнет, и не находится никого во отечестве, кто бы за нас заступился. У нас отняты права, отняты законы и вольности, нам приказывают служить себе и телом, и душою те, которые не имеют по отношению к нам никакого права, никакой власти, никакого доступа (przystepu)... Мы и на нынешнем сейме покорно и униженно просим вельможных панов наших: благоволите согласовать положение наше с общими законами (condescendowac communi legum sorti)... Народ русский просит не о чужом, а о своем собственном; просит о ненарушении своих прав, просит о сохранении свободы, и в чем? В вере, которая обречена (poslubiona) Самому Богу[47]...» В таком духе была вся Supplicatia. Тут указывается на то, что покровительством унии правительство нарушает все те права, которые издавна предоставлены православным, причем последние особенно ссылались на акт Люблинской унии 1569 г.,[48] даже те права, которые нынешний король дал православным (грамота — патриарху Иеремии об юрисдикции его над православными)[49]. Эти притеснения и ограничения православных вопреки королевской присяге, которую он дал при вступлении на престол[50], особенно ярко и живо изображают те бедствия, которые причиняются православным со стороны поборников и распространителей унии, причем указываются лица и города, где происходили перечисленные насилия. Supplicatia заканчивается просьбой снизойти к положению православных, извергнуть «кость раздора», унию, которая вместо единения и согласия производила только несогласия, омерзения и неприязнь[51], и убедить короля исполнить на этом сейме все данные им, православным обещания, именно: оклеветанным и обвиненным духовным их иерархам, лишенным чести его универсалами, возвратить честь и королевскую милость и предоставить епископские престолы.
Не ограничиваясь подачей общей «Суппликации», шляхта выступает на защиту православия и отдельно, по воеводствам, включая свои требования относительно религии в инструкции земским послам. Для примера можно указать инструкцию Луцкого сеймика волынской шляхты. «Относительно греческой религии (гласит эта инструкция), которая обыкновенно сильно затрудняет сеймы, послы должны стараться, чтобы она на предстоящем сейме получила действительное успокоение, сообразно с конституцией 1607 г. и привилеем, данным им на том же сейме, так как им и теперь в некоторых местах причиняются несправедливости (praejuditia); должны они просить, чтобы упомянутый привилей был внесен in Volumen legum (в свод законов), а те, которые не желают принимать унии, не были насильно принуждаемы к ней и угнетаемы процессами (prawem przyciskani nie bywali)». Ввиду частых насилий, чинимых католиками над сборами, домами шляхетскими, церквами и молитвенными домами прочих разноверцев, послам вменяется в обязанность настаивать на сейме, чтобы подобные насилия окончательно были прекращены, а виновные (в том числе и студенты иезуитских школ) получили заслуженное наказание[52].
Готовились к предстоящему в 1623 г. сейму и запорожские казаки: они решили внести на этот сейм свои требования церковно-религиозного характера. Избранному казаками посольству дана была инструкция, состоящая из 14 пунктов, из которых церковных дел касаются первый и тринадцатый. По смыслу названной инструкции запорожские послы должны просить на сейме о том, «чтобы его милость король согласно с обещанием своим, укротивши (uskromiwszy) разногласия в вере как в Короне Польской, так и в Великом Княжестве Литовском, благоволил приказать основательно успокоить стародавнюю греческую религию, униатов от церквей и от имений их удалить, а посвященных иерусалимским патриархом духовных, отменивши противные их чести универсалы, сохранить при церквах и имениях, издавна им принадлежавших». Тринадцатым пунктом инструкции запорожские послы обязывались просить о выдаче привилея «на братство при основанной в Киеве церкви св. Богородицы (S. Bogorodzice) и на школу для наук и обучения детей на разных языках»[53]. В прочих двенадцати пунктах казацкой инструкции содержались требования относительно вольностей и преимуществ казацкого сословия, которые были нарушаемы разными лицами. Казаки, сознавая недавние свои заслуги перед государством, смело требовали того, что имело громадное значение для всего православного населения, именно устранения униатских владык, признания восстановленной православной иерархии с возвращением ей издавна принадлежащих православным церквей и монастырей и, наконец, утверждения правительством основанного в 1615 г., при покровительстве и содействии казачества, в Киеве Богоявленского братства и открытой при нем школы, так как оно еще не имело правительственного разрешения на свое существование и являлось с юридической точки зрения нелегальным учреждением.
Настроение православных и подготовка их к сейму 1623 года небезызвестны были противной стороне. Рутский и католики опасались за участь унии и с тревогой ждали сейма. Благодаря донесениям Торреса, папский двор хорошо был осведомлен о положении унии в Польше и о значении запорожских казаков в борьбе между унией и православием[54]. Для поддержания унии в Польшу в конце 1622 г. был назначен новый нунций Ланцелоти. В данной ему инструкции говорилось, что дело с русскими схизматиками важно, трудно и опасно, ибо имеющиеся в Польше униатские епископы и священники почти без паствы и в большом страхе, как бы их не прогнали с кафедр и не отняли у них церквей. Ввиду того, что некоторые католики думали, что было бы лучше, если бы не было унии, нунцию вменялось в обязанность внимательно следить за противниками унии, и если он узнает о замыслах против униатов, то должен предпринять на сейме соответственные шаги в пользу последних[55]. Папа Григорий XV посланиями своими ободрял митрополита Рутского, а короля (и сенаторов) убеждал отстаивать интересы унии от святотатственной дерзости казаков, разрушающих храмы и убивающих священников, убеждал сокрушить дерзкие стремления схизматиков и растоптать этих львов и драконов[56]. Папские послания подогревали фанатизм латинян и настраивали их крайне враждебно против схизмы.
Все, по-видимому, хорошо складывалось для православных. Благодаря сравнительному спокойствию в области внешних отношений Польско-Литовского государства, посольская изба имела возможность уделить много внимания внутренних государственно-общественным вопросам, поэтому сейм 1623 г. и был очень неприятен для короля: на нем резко обнаружилось недовольство поляков против Сигизмунда III за его антинациональную, исключительно династическую политику (вражда с Густавом Адольфом из-за короны шведской и нежелание заключить с ним прочный мир, дружба с германским императором Фердинандом II, занятым тридцатилетней войной) и за некоторые его внутренние распоряжения (предоставление богатой Вармийской кафедры своему девятилетнему сыну Яну Альбрехту). Оппозиция составила список экзорбитанций, или нарушений прав шляхетского сословия, заключающий в себе сорок пять пунктов, которые живо напоминают собой рокошовые артикулы. В число этих пунктов был включен и такого рода вопрос: «Почему, вопреки конституциям 1607 года и потом 1620 года о религии греческой творятся нарушения прав людей греческой религии?» Так как упоминаемые конституции содержат в себе обещание дать православным их собственную, признанную правительством, иерархию, та в приведенном вопросе посольской избы заключалось требование от короля объяснения, почему церковные должности и духовные имения не предоставляются православным шляхтичам. При таких обстоятельствах православным можно было надеяться на утешительных для них исход сейма, но воспитанник иезуитов сумел довольно удачно выйти из затруднительного положения. У короля, кроме готовых уже отговорок, была еще и довольно сильная придворная партия, которая и поддержала его[57]. Та же самая придворная партия, руководимая иезуитами, не позволила дать окончательное успокоение людям греческой религии. На предъявленный к нему пункт экзорбитанций о том, почему «творятся нарушения прав людей греческой религии», Сигизмунд III отвечал и в 1623 г. так, как отвечал он и раньше на просьбы и требования православных. «Людям религии греческой (гласил королевский ответ) не творится от его королевской милости никакого нарушения их прав. Его королевская милость не приказывает никого к унии принуждать и силой тащить и творить кому-либо из-за религии нарушение прав и стеснение, и в раздавании должностей и имений духовных благоволит соблюдать общий закон и постановления сеймовых конституций 1607,1609 и 1620 годов. Согласно с ними и с более древними законами, данными предшественниками его королевской милости, согласно древним обычаям, он благоволит давать духовные бенефиции людям шляхетского сословия религии греческой». Как и прежде, король разумел под людьми греческой-религии не православных, а униатов и к последним относил те конституции, которые были постановлены по требованию и в пользу православных. И этого еще мало. В дальнейшей части королевского ответа заключаются прямые обвинения православных вообще и рукоположенных патриархом Феофаном иерархов в частности в нарушении общественного покоя. «Вопреки тем вышеупомянутым конституциям и вопреки древним законам и обычаям, легкомысленные люди простонародного происхождения (plebeae conditionis) Борецкий и Смотрицкий и другие осмелились, противу прав величества, без назначения и без ведома его королевской милости, принять посвящение на митрополию и владычества живых владык и обладателей их у подозрительного человека-чужеземца, подданного турецкого императора, который здесь, во владениях его королевской милости, не имел никакой юрисдикции и на то, по-видимому, был послан, чтобы во время турецкой войны взбунтовать подданных его королевской милости против их собствен ной верховной власти. Это есть собственно crimen laesae majestatis и пренебрежение достоинством и властью его королевской милости, данной его королевской милости от Господа Бога. Во владениях его королевской милости никто иной не может быть архиепископом, епископом, митрополитом и владыкою, а только тот, кого его королевская милость благоволит назначить (mianowac у podac). А те люди, без назначения от его королевской милости, захотели быть и стать митрополитами и владыками, хотя эти должности не были вакантными, и по их почину и внушению происходят большие насилия (excessy) и беспорядки». Для примера в королевском ответе указывается случай насилия над четырьмя базилианами в Киеве[58], вспоминается случай с Антонием Грековичем, игуменом Выдубицкого монастыря, и то, что «в Минске и во многих других городах (православные) насильственно отнимают церкви подаванья его королевской милости, без всякой вины бьют и убивают монахов и священников и творят иные большие насилия. Таким образом, сами же жалующиеся пренебрегают правами верховной власти его королевской милости и сеймовыми постановлениями, а со стороны его королевской милости и униатов не творится никакого нарушения их прав, и никакой справедливой вины они не показали и показать не могут». Таким образом, король совсем не склонен был улучшать положение православия и приведенными им фактами насилия православных над униатами стремился доказать, что первые не заслуживают никаких уступок и снисхождения с его стороны. Но так как еще свежо было его обещание, которое он дал перед Хотинским походом казацкому посольству (тому самому, в котором были Сагайдачный и епископ Иосиф Курцевич), и так как резкий отказ его мог не понравиться сеймовым защитникам православия, то король как бы соглашается на уступку православным и для успокоения разногласия между людьми греческой религии соглашается на то, чтобы «духовные обеих сторон назначили время и место, где бы и когда они, собравшись без больших скопищ светских людей (которые к этому менее относятся)[59], в присутствии назначенных на то его королевской милостью комиссаров, рассудили и поговорили о взаимном прочном примирении. А если бы они не могли придти к согласию, король желает, чтобы согласно с вышеупомянутыми конституциями 1607, 1609 и 1620 годов, они на будущее время соблюдали во всем с обеих сторон примирение (uspokojenie), не причиняя одна сторона другой нарушения прав и никакой обиды»[60].
Православные понимали бесполезность собора православной и униатской иерархии и, с помощью сочувствующих им послов, а особенно казаков, грозивших в случае неудовлетворения их требований восстанием[61], добились для «прочного и действительного успокоения в греческой религии с обеих сторон» назначения королем особой комиссии из сенаторов и земских послов. Председателем ее был гнезнеский архиепископ Лаврентий Гембицкий, а участвовали в ней, кроме сенаторов и послов, католические бискупы и Рутский с пятью униатскими «отцами»; приглашены были и православные иерархи: митрополит Борецкий и архиепископ Мелетий Смотрицкий, которых казаки вызвали в Варшаву на время сейма. Эта комиссия должна была рассмотреть предъявленные православными требования и принесенные ими на униатов жалобы[62]. Архиепископ гнезненский предложил было православным и униатам устроить сообща собор или совещание для братского обсуждения своих разногласий, но православные отказались от всякого собора. Требования их и жалобы остались неудовлетворенными: униаты будто бы доказали в комиссии свою правоту, и православные, по выражению Рутского, были «побеждены»[63]. Таким образом, благодаря стараниям короля и придворно-католической партии, надежды православных на сейм 1623 г. не оправдались, их требования не были удовлетворены, а сейм ограничился такого рода краткой конституцией. «Успокоение разъединенных в греческой религии людей, ввиду неотложных дел Речи Посполитой, откладываем до будущего сейма, а ныне сохраняем покой ab utrinque (с обеих сторон) как для духовных, так и для светских людей cujuscunque status et conditionis (всякого звания и состояния)». Нового она ничего не содержала; но ввиду той настойчивости, с какой православные добивались своих прав, к ней было сделано еще добавление, что «всякие процессы надворные и комиссарские, декреты, банниции, секвестры, отсрочки (suspensy) из-за (ratione) разногласия в религии, если бы какие ab utrinque объявились», отменяются (kassuiemy)[64]. Конституция 1623 г. не давала православным того, чего они добивались: уния не была уничтожена, нововосстановленная иерархия не была признана правительством, но она все-таки давала им нечто. По смыслу этой конституции должны были прекратиться судебные преследования нововосстановленной православной иерархии и приверженцев ее как правительством, так и униатами. Косвенным образом ею уничтожались королевские универсалы 1621 г., в которых православные иерархи обвинялись в измене, и тем самым иерархи эти признавались невиновными. Конституция эта, наконец, создавала и для православных иерархов некоторого рода возможность более или менее спокойного фактического существования в государстве и свободного отправления ими своих обязанностей[65].
Сеймовая конституция 1623 г. о греческой религии немного давала православному населению, но и то, что она давала, нисколько не улучшало положения православия. Униаты и слышать не хотели об отмене всякого рода процессов, декретов, банниций, секвестров, отсрочек, возникших с той и другой стороны из-за разногласия в религии; они по-прежнему теснили и гнали православных, отнимая у них церкви, принуждая к унии, преследуя за стойкость в православии духовных и светских лиц. В этом отношении из рядов униатской иерархии выделялся полоцкий архиепископ Иосафат Кунцевич. Фанатически преданный унии с римским престолом, он ненавидел схизму и не останавливался ни перед какими средствами для ее истребления. Много познали бед и несчастий от Кунцевича православные в Витебске, Полоцке, Орше, Могилеве и Мстиславе и, конечно, питали к нему страшную ненависть. Гнал Кунцевич православных до сейма 1623 г., не прекратил своих гонений и после него, вопреки конституции этого сейма. Своею ревностью к унии, выражавшейся в притеснениях православных, он поражал даже друзей унии. Литовский канцлер Лев Сапега, по его собственному выражению, один из «авторов» унии, опасался, чтобы жестокости Кунцевича не вызвали взрыва народного раздражения, опасного для государственного спокойствия, так как за православие стояла вся Украина, вся Русь вообще и в особенности казаки; он советовал Кунцевичу умерить свой пыл[66], но Кунцевич не обращал внимания на благоразумные советы своих доброжелателей и продолжал теснить православных своей епархии. Особенно сильно теснил он православное население Витебска. Здесь он в 1622 г. отнял у православных все их церкви. Для отправления богослужения православные устроили за городом два временных шалаша и тут собирались для молитвы к величайшему негодованию «душехвата» Кунцевича. Наконец, терпение православных витеблян лопнуло и 12 ноября 1623 г. они убили его. Страшная кара постигла витебское православное мещанство: девяносто три человека было приговорено к смертной казни (из них 74 бежали из Витебска еще до суда и приговорены заочно), имущество их конфисковано, а город был лишен Магдебургского права[67].
Такое печальное явление, как убийство полоцкого униатского архиепископа, вызвано исключительно тяжелым положением православия, в котором оно находилось, вопреки рассмотренным выше конституциям «о греческой религии». Фанатики, подобные Кунцевичу, и слышать не хотели об уступках православию, и потому обещание сейма 1623 г. успокоить на следующем сейме «разъединенных в греческой религии людей» оставалось одним только обещанием. Ни польское правительство, ни сейм, где преобладало католическое большинство, не думали об улучшении положения православной церкви, что подтверждается обозрением последующих сеймовых постановлений относительно «греческой религии».
Мечтавший о возвращении утерянной шведской короны Сигизмунд III думал повести наступательную войну против храброго и смелого короля шведского Густава Адольфа. Нуждаясь в средствах для этой войны, он созвал 6 февраля 1624 г. досрочный и укороченный, трехнедельный, сейм (seym krytki)[68], от которого хотел добиться денежных ассигнований на ведение желательной для него войны. Шляхта совсем не склонна была давать деньги королю на шведскую войну и к планам короля относилась отрицательно. Хотя сейм был созван со специальной целью «для устранения внешней и внутренней опасности», но послы представили требования и относительно других вопросов внутренней жизни государства. И на этом сейме, как и на предыдущем, королю подносили список экзорбитанций. Православные пользовались случаем и возбуждали вопрос «об успокоении людей греческой религии». Минская шляхта поручала своим послам «стараться успокоить на сейме, согласно с древними их правами и привилегиями, всех людей стародавней греческой религии, которым уже на прошлом сейме дано обещание непременного их успокоения»[69]. На сейме представление православных было уважено, и в списке экзорбитанций пункт об успокоении греческой религии занимал не последнее место[70]. Но и на сейме 1624 г. православные ничего не добились, так как сейму не удалось сделать ни одного основательного постановления относительно экзорбитанций. Как видно из сеймового рецесса 1624 г., совещания об устранении внешней опасности поглотили почти все время этого сейма, так что невозможно было рассмотреть ни экзорбитанций, ни вопроса о совместительстве (de incompatibilibus), ни артикулов, данных с поветовых сеймиков. Рассмотрение всего этого откладывалось до другого сейма, на котором, как это обусловлено и предшествовавшими рецессами, будет прежде всего обсуждаться, как удовлетворить общественным требованиям и справедливым просьбам обывателей (poddanych naszych) и как на самом деле (skutecznie) исправить то, о чем говорилось во экзорбитанциях (to со exorbitowalo) и что требует исправления[71]. В 1632 г. православные вполне основательно заявляли конвокационному сейму, что их требование относительно греческой религии вместе с другими экзорбитанциями включено в сеймовый реестр 1624 года[72]. Очевидно, православные этот рецесс понимали в том смысле, что их требования откладывались до следующего сейма с обязательством непременно рассмотреть их на нем. Но и три следующих сейма в 1625 и 1626 г. не принесли ничего хорошего для гонимого православия, несмотря на то, что и казаки предъявляли настойчивые требования относительно улучшения в положении последнего. В январе 1625 г. казаки отправили на сейм депутацию из трех человек и поручили ей ходатайствовать перед королем и сеймом как о своих собственных нуждах (о вознаграждении их за причиненные им «шкоды»), так и о нуждах церкви. Им поручалось просить о том, чтобы православная вера русская сохранялась сообразно с давними правами и вольностями, духовные старшие — митрополит Иов Борецкий и владыки, состоящие под послушанием и благословением восточной церкви, оставлены были в покое, и чтобы они особым привилеем («листом») были утверждены и снабжены церковными имениями. Гонения и мучения, чинимые униатами по отношению к православным, должны быть прекращены; Киево-Печерский монастырь должен быть оставлен в покое, а архимандритом в нем утвержден «листом королевским» Захария Копыстенский, который, по праву и издавна данным этому монастырю привилеям, избран всей печерской братией, шляхтой Киевского воеводства и рыцарством войска запорожского[73]. Сейм обратил внимание на требование казаков и православных земских послов. В число экзорбитанций, поданных рыцарским колом, включено было и требование об успокоении греческой религии; но основательное уврачевание ее отложено было до будущего сейма[74]. Из того, что требовали казаки, была удовлетворена только их просьба относительно утверждения Захарии Копыстенского в достоинстве архимандрита киево-печерского[75]. Безрезультатны были для православных и сеймы 1626 г. (Варшавский — вальный и двухнедельный Торунский, созванный «ввиду великой нужды и опасности для Речи Посполитой со стороны мусульман и Густава»[76], хотя православные не переставали хлопотать о делах своих. Присланное на первый из этих сеймов казацкое посольство ничего не добилось, так как поляки, после поражения казаков гетманом Конецпольским над Куруковым озером, не боялись последних. Православные послы не в состоянии были занять внимание кола рыцарского своими делами, потому что сеймы (как и шляхта вообще) были заняты борьбою с королем из-за войны со Швецией: король всячески старался затягивать неприязненные отношения к королю последней Густаву Адольфу (что было приятно германскому императору, занятому тридцатилетней войной, так как Польша этим удерживала шведского короля от активной помощи немецким протестантам), а послы настаивали на заключении мира, предлагаемого шведским правительством[77]. Этим, а потом и интригами католической придворной партии, надо объяснять факт умолчания сеймов 1626 г. о требованиях православных. Только сейм 1627 года, под влиянием настоятельных требований православных относительно прав своей религии, вспомнил об обещании 1623, 1624 и 1625 гг. Вероятно, правительство, нуждавшееся в средствах для ведения войны, опасалось разрыва сейма со стороны православных и, чтобы хоть немного успокоить их, допустило постановление конституции относительно греческой религии. Она коротка и содержит повторение того, что было постановлено прежде. «Так как на нынешнем сейме, за недостатком времени (dla scisloci czasu), греческая религия не могла быть успокоена, то ее мы пускаем в рецесс до другого сейма, а между тем (interim) подтверждаем, чтобы обе стороны были cохранены в покое»[78]. Но и на этот раз правительство не спешило исполнять сеймовое обещание 1627 г. Прошло три сейма—один 1628 г.[79] и два (обычный шестинедельный и экстраординарный двухнедельный) 1629 г., а об успокоении не было никакого постановления, хотя православные, как и раньше, не переставали требовать себе мира и свободы от униатских притеснений[80]. Только сейм 1631 года не оставил без внимания настояний их. На этом сейме престарелый король был очень уступчив по отношению к требованиям шляхты, так как преследовал свой фамильный интерес. Раньше замечено, что он предоставил богатое Вармийское епископство своему сыну Яну Альбрехту, что вызвало сильное недовольство шляхты. Теперь, чувствуя себя слабым, король непременно хотел добиться от сейма подтверждения этого назначения. С этой целью и делает он шляхте уступки в том, на что прежде не соглашался (подтверждение диплома о вольной элекции, изданной еще на сейме 1607 г., выкуп из рук королевы Живецких имений и др.)[81]. Уступая шляхте вообще, правительство с той же целью должно было уважить и ходатайство православной шляхты, потому что она настойчиво добивалась восстановления своих религиозных прав.
В инструкции волынских послов находилось требование, чтобы греческая религия, безразлично, какая бы она ни была, униатская или не униатская, была сохраняема по давнему праву и предыдущим конституциям. Ввиду того, что неуниаты терпят во многих местах несправедливости (praepediciam), эти послы по инструкции должны были ходатайствовать о том, чтобы всецело был обеспечен покой, без нарушения давних прав, чтобы униаты и неуниаты жили мирно и, сообразно с прежними конституциями, одни не вмешивались в юрисдикцию других. Те же послы должны были просить короля, чтобы киевские неуниаты были вознаграждены за разорение униатами киевского Свято-Николаевского монастыря[82]. Немалым побуждением для правительства к уступкам в пользу православия могло служить и желание успокоить волнение среди православных. В 1630 г. на Украине произошло восстание казаков под предводительством Тараса Трясила. Так как это возмущение было поднято не только из-за казацких сословных интересов, но и во имя угнетаемой религии, то ему сочувствовали все православные, в том числе и православное духовенство (будто бы митрополит Иов Борецкий, Петр Могила, бывший тогда киево-печерским архимандритом и др.)[83]. Хотя польское правительство и одержало верх над казаками, но настроение умов в русском народе оставалось тревожным, враждебным по отношению к Польше. Прямой интерес правительства был расположить православных своей уступчивостью к себе, чтобы не испытывать тех больших потерь, какие пришлось понести ему при усмирении Трясила[84]. Какими бы соображениями ни руководствовалось польское правительство по отношению к православным, но факт его уступчивости на сейме 1631 года подтверждается двумя конституциями. Содержание одной из них, озаглавленной «Греческая религия», следующее: «Хотя мы всегда желаем, чтобы разъединенные в греческой религии люди когда-нибудь могли быть успокоены, однако, ввиду важных дел Речи Посполитой, на этом сейме нельзя было придти к этому, поэтому дело это откладываем до следующего, даст Бог, сейма, а ныне, вместе с подтверждением прежних конституций, обеспечиваем данной конституцией покой для обеих сторон (ab utrinque), как для духовных, так и для светских людей всякого звания и состояния (cujuscunque status et conditionis), в Короне и в Великом Княжестве Литовском»[85]. Кроме приведенной конституции об успокоении греческой религии, тот же сейм постановил еще и другую — «О владычных и церковных имениях», которой гарантировал неприкосновенность церковных и владычных имений. В Польше, где всякий шляхтич мог поступать, как ему угодно, церковные имения часто подвергались наездам и опустошениям со стороны соседних владельцев, особенно по смерти владык. Доходило до того, что некоторые своевольники (licentiosi) отваживались забирать себе гумна, хлеб и прочее домашнее движимое имущество (sprzety), не имея на то ни права, ни благовидного предлога. На эти разбойничьи наезды часто жаловались на сеймах и в судах. Сейм 1631 года обратил внимание на такого рода беззакония и насилия и, чтобы обезопасить «церковные и владычные имения Греческих церквей» от разорений, постановляет, что всякий наезжающий на эти имения должен быть признаваем за насильника и похитителя (pro violatore et invasore). Виновные в этом должны быть привлекаемы, по производстве следствия на первых роках или рочках того повета, где совершилось преступление, к суду трибунала, в малое коло последнего (przed sadem compositi judicii). Наказанием за такие проступки должна быть инфамия. Этому же самому наказанию и суду подлежит всякий, кто осмелится незаконно владеть церковными имениями, совершать на них наезды или выпрашивать их у короля ad male narrata (по ложному представлению). Но дела по поводу межевания и простой несправедливости (sprawy graniczne у simplicis injuriae) не подлежат этой конституции[86].
Сейм 1631 года был последним сеймом при Сигизмунде III, на котором сделано постановление в пользу православия. И на нем правительство не сделало никаких новых уступок православным. Король оставался верен себе и ни за что не хотел предоставить больше того, что было уступлено православным конституцией 1607 года, хотя православные настойчиво добивались своего. Упрямый король не терял надежды на подчинение всего православного населения униатской иерархии и не признавал законной православной иерархии, восстановленной иерусалимским патриархом Феофаном, не обращая никакого внимания на домогательство русских вообще и казачества в частности, хотя последнее в двадцатых годах XVII ст. подымало несколько кровопролитных восстаний, усмирение которых стоило польскому правительству многих хлопот и средств.
К изложенному выше надо присоединить еще краткое замечание о тех налогах, которые взимались с православного духовенства на государственные нужды. В течение 45-летнего правления Сигизмунда III было издано 26 поборовых универсалов, которыми удовлетворялись потребности государственной обороны. Частые и продолжительные войны со Швецией, Москвой, турками и татарами требовали больших расходов, которые и восполнялись поборами или налогами. Все церковные имения, села, города и местечки, принадлежащие духовным лицам, облагались такими же налогами, как и принадлежащие королю и светским владельцам. Налог этот с городов и местечек, большей частью, равнялся двойному шосу (шос — подать, уплачиваемая с домов). Церковные крестьяне облагались по пятнадцати польских грошей с каждого лана, участка (zrzebia), следа и волоки. Но кроме налогов с имущества, православное духовенство должно было нести и личный налог, который был не всегда одинаков: иногда митрополиты, владыка, архимандриты, игумены и все русские священники должны были давать «с оседлых пашен (z osiadlych rol)» по одному злоту (в 1595 г., в 1611г. и 1626 г.)[87], иногда по три злотых (в 1613 г.)[88], иногда даже по шести злотых (по второму универсалу 1613 г.)[89]. Пять раз в поборовых универсалах Сигизмунда III духовенство русское, кроме установленного налога, должно было еще давать и добровольный взнос. Так, во втором универсале 1613 г. после того, как определен налог на упомянутых духовных лиц в шесть злотых с оседлых пашен, на священников, имеющих только усадьбу (obeszcia) при церкви — в 6 злотых, а на протопопов в 12 злотых, добавлено: «и особо (zosobna) все духовные лица греческой религии, имеющие оседлые волоки, согласились предоставить на текущие потребности Речи Посполитой, вместо дара (loco donatywy), на этот единственный случай (pro hac una vice), — предоставить с каждой оседлой волоки на этот генеральный побор по пяти злотых»[90]. Такие добровольные налоги встречаются в пяти универсалах (1613 г. во втором, 1620 г., 1626 г., 1627 г. и 1628 г.), изданных в то время, когда правительство переживало большие затруднения в финансовом отношении. Налоги эти должно было нести и православное, и униатское духовенство: при упоминании духовенства русского и религии греческой не делается никакого различия между тем и другим. Только в универсале 1628 года упоминается неуниатское духовенство после того, как сделано определение налога на русское духовенство. Вот что здесь говорится: „А что касается духовных лиц неуниатов, то они должны перед следующим сеймом снестись между собой, чтобы, по примеру нашего (т.е. католического) и униатского духовенства, в соответствующей степени (proportionoliter) принять участие в нынешней обороне Речи Посполитой»[91]. Обобщая все сказанное относительно правления Сигизмунда III и его отношения к православным, юридическое положение православия при этом короле можем представить в таком виде. Сначала за православием сохраняются все те права и вольности, которыми оно владело от прежних королей и сеймов (pacta conventa и присяга короля). Потом, при возникновении „кости раздора» между русскими — унии, православие низводится королем и его католическим правительством к степени какого-то нового, будто бы неведомого прежде, вероисповедания, последователи которого будто бы уклонились от признанной законами и исконной среди русского народа религии, возмутились против церкви и ее иерархии (принявшей унию). Польско-литовское правительство не простирало на православных покровительства закона, ставило их вне последнего, юридически игнорировало существование православия, а все прежние права и акты законодательства в пользу его переносило на унию. Протесты и настоятельные заявления православных в судах, на сеймиках и сеймах вынудили правительство отличать униатов от неуниатов (конституция в 1609 г.), но при этом оно далеко не одинаково относилось к тем и другим. В то время как униаты пользовались его покровительством и милостями, дизуниты — всегда стеснялись. По отношению к православным сеймы давали только обещания, которые никогда не приводились в исполнение. Православные требовали „успокоения» своей религии, прекращения чинимого над ними насилия со стороны ревнителей унии и предоставления им старинных прав, а правительство откладывало удовлетворение этих требований от одного сейма до другого и ничего не делало для облегчения тяжелого положения православия. Примечания[1] Соловьев, кн. II, 1142-1143; Арх. Ю.-З. Р., ч. III, т. I, LXXXII-LXXXIII и LXXXV
[2] «Киев. Стар.», 1902 г., ноябрь, отд. II, с. 75.
[3] Христ. Чтен., 1906 г., август, с. 191 (стат. проф. Жуковича).
[4] Чистович, II, 23.
[5] В 1621 г. гетманом казацким был Янов Неродич Бородавка; в конце августа он был низложен, а на его место избран снова Сагайдачный. Христ. Чтен., 1906 г., сентябрь, с. 347 (статья проф. Жуковича).
[6] Христ. Чтен., 1906 г., август, с. 208-210 (статья проф. Жуковича).
[7] Relacye nuncyuszow... II, прим. на стран. 124-125.
[8] «Вси бо (говорится в предисловии к изданному в Дерманском монастыре в 1604 г. Октоиху) бяху чающе помощь тем (т.е. князем Александром Константиновичем) получити в бедах и гонениях, одержащих Христову церковь». Голубев, Материалы..., с. 182, примеч. к № 24.
[9] Грушевський М, Ист. Укр.-Руси, т. VI, 591-593.
[10] Макарий X, 408-409; Грушевський М., Ист. Укр.-Руси, т. VI, 598.
[11] Грушевський М., Очерк ист. укр. народа, с. 213 (2-е изд.).
[12] А. Ю. и 3. Р., т. II, № 37, с. 60-61; Христ. чтен. 1903 г., № 4, с. 592 (стат. проф. Жуковича).
[13] А. Ю. и 3. Р., т. II, № 41, с. 65-66.
[14] Ibid., т. II, № 36, с. 58-59.
[15] А. Ю. и 3. Р., т. II, №41, с. 66.
[16] Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VI, № 161, с. 411-13.
[17] Арх. зап.-рус. униат. митр., № 362, л.л. 1-12 у проф. Жуковича (Христ. Чтен., 1903 г., № 11, с. 634-35 и 637 и № 4, с. 594).
[18] Вестник Запад. России, год III, т. II, декабрь 1864 г., отд. I, № 4, с. 24-26; Христ. Чтен., 1904 г., № 6, с. 816-817 (стат. проф. Жуковича).
[19] Памятники..., т. II, № 1, с. 387 (2-е изд.).
[20] Грушевський М., Очерк ист. укр. нар., 213 (2-е изд.).
[21] Арх. Ю.-З. Р., ч. III, т. I, с. LXXXV; ср. Грушевский М., Очерк ист. укр. нар., с. 238.
[22] А. Я. Ефименко, История украин. народа, с. 198.
[23] «Христ. Чтение», 1905 г., № 6, с. 758-59 (стат. проф. Жуковича).
[24] Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VI, № 197, с. 497-509; Вест. Зап. Рос, год III, декабрь 1864 г., отд. I, № 5, с. 27-29.
[25] Археограф. Сбор., II, № 29, с. 30-31.
[26] Relacye nuncyusztw..., t. II, 150.
[27] Relacye nuncyusznw .., II, 125, подстроч. прим.
[28] Vol. leg., III, 176, § 1.
[29] Христ. Чтен., 1905 г., декабрь, с. 729-31 (стат. проф. Жуковича).
[30] Бантыш-Каменский..., с. 69-73.
[31] Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VII, 306-307.
[32] Христ. Чтен. 1905 г., декабрь, с. 736-37 (статья проф. Жуковича)
[33] Ibid., 1905 г., декабрь, с. 739.
[34] Relacye nuncyusznw. ..,11, 124, примеч.
[35] Vol. leg. III, 184, § 40, con. Vol. leg. II, 438-39, § 28.
[36] Христ. Чтен. 1906 г., май, с. 699.
[37] Ibid., 1906 г., май, с. 700-709.
[38] Рук. Архива зап.-рус. униат. митр., I, № 458, л.л. 44-47 — у проф. Жуковича. Христ. Чтен. 1906 г., август, с..
[39] Vol. leg. III,198, § I.
[40] Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VII, с. 526 (Justificacia niewinnosci).
[41] Христ. Чтен. 1906 г., сентябрь, с. 352-53 (стат. проф. Жуковича).
[42] «Абы... правдивая всходная, нине одновленая... в руской церкви устати мела святыня». Голубев, Материалы.., № 38, с. 261-264 (Т. К. Д. А., 1878 г., август).
[43] Археогр. Сбор. I, № 90, с. 265-66.
[44] А. Ю. и 3. Р., т. II, № 47, с. 72-73.
[45] Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VII, с. 511 -532 (Justificacia niewinnosci).
[46] Документы, объясняющ. истор. зап.-рус. края... № 19, с. 230-311.
[47] Документы, объясняющ. ист. зап.-русск. края..., с. 230-234.
[48] Ibid., с. 250 и 252.
[49] Ibid., с. 240.
[50] Ibid., с. 238.
[51] Ibid., № 19, с. 300.
[52] Арх. Ю.-З. Р., ч. II, т. I, № 13, с. 134 и 141-142.
[53] Христ. Чтен. 1907 г., февраль, с. 170-171, стат. проф. Жуковича. Последний полагает; что слова «св. Богородицы» поставлены переписчиком по ошибке, потому что здесь разумеется Киевское братство при церкви Богоявления. Ibid., февраль, с. 171, прим. 38.
[54] См. выше, с. 223.
[55] Relacye nuncyuszow .., II, 164-167.
[56] Theiner..., t. III, pp. 368-69.
[57] Szujski III, 225; Христ. Чтение, 1907 г., февраль, 176; март, 304.
[58] Насилие над четырьмя монахами-базилианами произошло 8 сентября 1622 г в Киеве. Запорожские казаки захватили их в Софийском храме и подвергли восьминедельному заключению в Терехтемировом монастыре, откуда они были освобождены по ходатайству митрополита Иова Борецкого (Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VII, с. 588-89). Обращались к казакам с ходатайством об их освобождении сам король и вельможи. Некоторыми из последних заявлялось казакам, что они «скорее получат на сейме то, чего желают, если освободят униатских монахов». «Христ. Чтен.» 1907 г., март, с. 307, прим. 70.
[59] Сила православия заключалась в тесном единении иерархии с мирянами; православие поддерживали и защищали от унии шляхта, мещане и казаки, в согласии с которыми действовали и новые иерархи. Сигизмунду, очевидно, хотелось уничтожить это согласие, чтобы, как было и перед Брестской унией, облегчить успех «единения» с костелом римским.
[60] Христ. Чтен. 1907 г., март, с. 305 и 310.
[61] Христ. Чтен. 1907 г., март, 317.
[62] Христ. Чтен. 1907 г., март, 311-312. Кроме указанных в «Суппликации» обид и притеснений православных, последние содержались еще и в поданном на сейм 1623 г., по мнению проф. Жуковича, казаками списке Obraz, ktore sobie pretenduia miec w Religii Greckiey. Христ. Чтен. 1907 г., февраль, с. 184-185, прим. 55.
[63] Христ. Чтен. 1907 г., март, 312-313.
[64] Volum. legum. III,217, §8.
[65] Макарий XI, 301-302; Христ. Чтен. 1907 г., март, с. 316 (стат. проф. Жуковича).
[66] См. письмо Сапеги к Кунцевичу от 12 марта 1622 г. — Бантыш-Каменский..., с. 75-84.
[67] Христ. Чтен. 1907 г., сентябрь, с. 311 (стат. проф. Жуковича).
[68] Vol. leg. III, 222, § 1.
[69] Христ. Чтен. 1908 г., март, 398.
[70] Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VII, с. 571.
[71] Vol. leg. III, 226, § 19.
[72] Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VII, с. 571.
[73] Голубев, Материалы..., с. 276-77, прим. к № 41 (Т. К. Д. Ак., 1878 г., август).
[74] Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VII, с. 571.
[75] Привилей 7 февраля 1625 г. — Голубев, Материалы..., № 42, с. 277-78.
[76] Volum. legum. III, 237-241; 250-252.
[77] Szujski III, 227-28.
[78] Volum. legum. III, 263, § 16.
[79] В поборовом универсале, изданном на Варшавском сейме 1628 г., православное духовенство отличается от униатского и приглашается платить такие же взносы, какие давало духовенство латинское и униатское. «Что касается русских духовных не-униатов, то они пред следующим сеймом должны снестись между собой и, по примеру нашего (т.е. католического) и униатского духовенства, должны в соответствующей степени принять участие в нынешней обороне Речи Посполитой». Volum. legum. III, 282.
[80] На обычном сейме 1629 г. вопрос о греческой религии составил один из пунктов поданного королю списка экзорбитанций, которые были отложены до ближайшего шестинедельного сейма; таким образом, основательное успокоение греческой религии еще раз откладывалось на неопределенное время. Арх. Ю.-З. Р., ч. I, т. VII, с. 572; срав. Volum. legum. III, 299, § 43.
[81] Volum. legum. III, 318-319, § 2 и 5—диплом о вольной элекции дан королем 17 июня 1607 г. на Варшавском сейме; в 1631 г. властью сейма его решено восстановить и внести в Volumen legum. Живецкие имения были куплены королевой Констанцией, супругой Сигизмунда III, за 600 тыс. злотых. Так как, по польским законам, король и королева лишены были права приобретать в Польше земельную собственность, то шляхта очень подозрительно относилась к этой покупке королевы. Шляхта боялась, чтобы король не сделался более независимым, чем прежде, по отношению к ней; боялась она и того, чтобы Живецкие имения, находившиеся на самой границе Польши с Венгрией и Силезией, не послужили местом сосредоточения иностранных войск, приглашенных по каким-либо соображениям королем или членами его дома. Сейм 1631 г. потребовал, чтобы эти имения были выкуплены из рук королевы и никогда не были отчуждаемы от Польши. Szujski, III, 237. Христ. Чтен., 1908 г., март, 387-88.
[82] Арх. Ю.-З. Р., ч. II, т. I, 153-54.
[83] Костомаров, Собрание сочинений, кн. IV, с. 60; срав. Голубев, Материалы..., № 72, с. 399-400.
[84] Szujski, III, 237.
[85] Volum. legum. III, 320, § 10.
[86] Volum. legum. 320, § 11.
[87] Volum. legum. II, 357, III, 29, III, 253.
[88] Volum. legum. III, 108.
[89] Ibid., III, 124.
[90] Volum. legum. III, 124.
[91] Volum. legum, III, 282. |
