Василий Беднов(по Volumina Legum)К оглавлению Глава V. Эпоха четырехлетнего сейма.От 1710 года до первого раздела Польши в ее пределах существовала только одна православная епископская кафедра — белорусская, епископы которой имели пребывание в Могилеве на Днепре. По первому разделу Могилев отошел к России, и вследствие этого православные подданные Польско-Литовского государства остались без собственного епископа. По церковным делам им приходилось обращаться к епископам, жившим вне пределов Речи Посполитой. Официально все православные церкви в Польше были подчинены переяславскому епископу; он управлял ими через протопопов, передавал им распоряжения высшей церковной власти — Св. Синода, представлял последнему отчеты относительно их и ходатайствовал, как упоминалось выше, о них, когда сам получал жалобы православных на притеснения со стороны униатов. Но нередко православным приходилось обращаться и к киевскому митрополиту, могилевскому епископу и даже к архиереям граничащих с Польшей Молдавии и Валахии. Поляки и униаты смотрели крайне подозрительно на сношения схизматиков с заграничными иерархами и чинили всевозможные затруднения, отчего неудобство такого положения для православных еще больше увеличивалось и ложилось на них тяжелым бременем. Ничего поэтому нет удивительного в том, что у православных являлось желание иметь своего собственного неуниатского епископа в пределах Польши сейчас же после первого раздела, а когда к концу 70-х годов XVIII ст. начали усиливаться попытки униатов подчинить православных своей иерархии, усиливается и это желание последних. Присутствие в Польше неуниатского епископа было важно для православных, как доказательство того, что они и униаты далеко не одно и то же.
В 1780 году на Подолии явился греческий презремский митрополит Евсевий и объявил себя уполномоченным королем управлять православными и защищать их от униатов. Православные — и духовенство, и миряне — охотно признавали его иерархический авторитет и подчинялись ему, как своему иерарху. Евсевий объезжал православные приходы, служил в церквах, рукополагал священников и диаконов и оставил свою «епархию» только тогда, когда русское правительство потребовало от польского удаления митрополита Евсевия из пределов Польши[1].
Мысль о необходимости иметь собственного епископа для полноты духовного управления настолько была распространена среди православных, что о ней знали и католики, и униаты, причем лица, не питавшие ненависти к православному населению (вроде Ксаверия Любомирского), считали ее вполне естественной.
В 1782 году сам Смогоржевский стоял за отделение православных от заграничных иерархов, хотя, разумеется, не из желания добра схизматикам: изолирование последних от русских епископов, по его мнению, облегчало обращение их в унию. Русское правительство тоже сознавало потребность в православной кафедре для своих единоверцев в пределах Речи Посполитой; оно думало об этом еще в 1775 году и выжидало только удобного времени, чтобы открыть эту кафедру. В 1783 г. оно согласилось на восстановление в Белоруссии, отошедшей в 1772 г. к России, особой униатской архиепископской кафедры в Полоцке (для подчиненных ей униатов), что являлось уступкой Польше и папе. Но взамен этой уступки петербургский двор потребовал от Польши согласия на открытие в ней нужной для польских неуниатов православной архиерейской кафедры.
Новый епископ являлся коадъютором киевского митрополита и титуловался Переяславским и Бориспольским; местопребыванием его назначался Слуцк, так как владелец его Карл Радзивилл (называемый Panie Kochanku), являвшийся коллятором тамошнего православного монастыря, соглашался признавать епископа и архимандритом сего монастыря. Во всех церковных делах епископ должен подчиняться русскому правительствующему Синоду. Первым епископом на вновь открывающуюся кафедру был назначен слуцкий архимандрит Виктор Садковский, бывший в течение семнадцати лет (1758—75 гг.) капелланом при русской посольской церкви в Варшаве и, следовательно, хорошо знакомый с положением православных в Польше[2].
В высочайшем указе императрицы Екатерины II на имя Св. Синода от 27 марта 1785 г., в силу которого и открывалась в Польше православная епархия, говорилось, что она открывается «для пользы православной нашей церкви греко-российской и для удобнейшего охранения исповедующих закон наш благочестивый в Польше»[3].
31 марта 1785 г. Св. Синод указом своим велел архимандриту Виктору Садковскому немедленно отправиться для посвящения в епископы в Киев и здесь сделать все необходимое для организации управления своей епархией[4].
14 декабря 1785 г. он прибыл в Слуцк и, открыв 19 декабря того же года подчиненную ему консисторию, вступил в управление своей обширной и неустроенной епархией.
Чтобы польское правительство не делало препятствий Виктору Садковскому в исполнении им своих архипастырских обязанностей, русскому послу в Варшаве, графу Штакельбергу, поручено было (в мае 1785 г.) известить польское правительство о назначении на основании трактата 1768 г. нового епископа и просить его о том, чтобы оно допустило его к исполнению своих обязанностей и удовлетворяло его справедливые просьбы, т.е. выдало Садовскому привилей и оказывало ему покровительство[5].
Королю и постоянному совету ничего больше не оставалось, как подчиниться требованиям петербургского правительства и выдать Садковскому королевский привилей в знак признания его законным епископом. Но так как это было неприятно и самому королю, то дело выдачи привилея оттягивалось до сентября 1786 года, когда, по требованию Штакельберга, привилей был передан через него Виктору Садковскому.
За несколько недель до выдачи привилея епископ Виктор получил королевскую аудиенцию, во время которой Станислав Август заявил о необходимости для Садковского принести присягу на верность Речи Посполитой[6], что Садковским с разрешения русского правительства и было исполнено в Тульчине 7 мая 1787 г.[7]Протест католиков и униатов против назначания православного епископа
Факт назначения Россией особого православного епископа для польских областей был чрезвычайно неприятен для католиков и униатов и сильно встревожил их; в нем они видели серьезную опасность для унии и пытались убедить короля, чтобы он не давал Садковскому привилея. Папский нунций Салюццо подал польскому правительству протест против назначения дизунитского епископа. По его убеждению, протестовало против этого и все униатское духовенство, представившее две протестации — одну от имени епископов, а другую — от низшего униатского духовенства. Выразив опасение, что новый епископ своим пребыванием в стране может возбуждать в простом народе омерзение к униатскому вероисповеданию, епископы-униаты заявляют в своей протестации: «Не ужасное ли для государя и отечества дело допускать в свои пределы высшее начальственное лицо, которое бы и по единству веры, и по долгу своего служения, и из благодарности, и еще более по долгу присяги было больше привязано к иноземному государству, по установившемуся обычаю возбуждало еще большую ненависть народа к шляхетству и католичеству, подкрепляло и усиливало его мятежный, стремящийся к насилиям, дух?..» Чтобы протестация возымела большее действие, подписавшие ее пугают короля тем, что этот епископ может произвести еще большие беспорядки и смуты, чем «известный монах Мелхиседек (Значко-Яворский), советник бунта и резни, отличившийся так недавно на Украине».
В протестации от имени низшего духовенства содержится просьба не впускать в пределы Польши епископа-дизунита, а если это невозможно, допустить его к несению своих обязанностей только тогда, когда он принесет присягу на верность королю и Речи Посполитой и примет выставляемые униатами условия[8]. Условия эти были совершенно неприемлемы для Виктора Садковского, так как в них содержались требования вроде того, что он должен отказываться от всех отступивших от унии и заставлять их возвращаться в господствующую в Польше веру[9].
Все протесты остались безрезультатными: как видно из сказанного выше, Садковский получил королевский привилей; но опасения униатского духовенства оказались вполне основательными, так как среди поспольства униатского началось сильное движение в пользу православия, особенно в южных областях Польши. Историк четырехлетнего сейма, ксендз В. Калинка с прискорбием констатирует факт успешной деятельности Садковского по обращению униатов в православие: в Киевском и Брацлавском воеводствах уния в это время утратила 193 церкви (перешли к православным), и многие униатские священники, невзирая на строгость закона, наказывающего отступничество изгнанием из отечества, добровольно переходили в православие; при этом князь Ксаверий Любомирский в своей Смилянщине передал православным значительную часть униатских приходов, а у князя Антония Яблонского вся Чигиринщина перешла в православие[10].
Такие успехи православия сильно встревожили поляков. Да оно и понятно: эти успехи ясно свидетельствовали о тщетности и непрочности того дела, над проведением которого в течение нескольких веков с громадными усилиями работал целый ряд поколений, именно дела полонизации и латинизации русского народа с целью отторгнуть его от общения с северо-восточной Русью; становилось очевидным, что вековые усилия поляков в этом отношении пропали даром, остались безрезультатными, и что поглотившие в себя наиболее культурное и материально обеспеченное русское меньшинство (высший класс) ничего не могли сделать с невежественной, бесправной и материально придавленной массой православно-русского населения в пределах Речи Посполитой.
Так как эта масса никогда не скрывала своей ненависти к своим поработителям, то в польском обществе возникали опасения, что движение народа в сторону православия не обещает ничего хорошего для панов и католичества. Отсюда тот панический страх, который овладел польской шляхтой в 1788-89 годах и побудил ее применять самые жестокие меры по отношению к русскому холопству, лишь бы подавить среди него мнимое движение против панства.
Оживленная деятельность епископа Виктора Садковского совпала со временем подготовки и начала замечательного в истории Польши четырехлетнего сейма, который обратил на Садковского и православных свое внимание и предпринял целый ряд конституций, долженствовавших радикальным образом изменить правовое положение православия в пределах Речи Посполитой. Перемена эта обусловливалась как переживаемыми Польшей политическими событиями, так и теми либеральными идеями французского просвещения, которые не прошли бесследно и для Польши и способствовали в известной степени ослаблению религиозного фанатизма.
Четырехлетний сейм, благодаря тому, что пришлось переживать в 1787-91 гг. России, является сеймом, где оппозиция торжествует над королем и над его политикой. Эта оппозиция, как известно, противодействовала Станиславу Августу с первых дней его правления; после первого раздела Польши (или точнее сейма 1773-75 гг.), ввиду переживаемого Польшей позора, она усиливается; но благодаря тому, что Россия поддерживала короля, оппозиция ограничивалась одними только шумными выходками против последнего (так было, например, на сейме 1786 года).
Начавшаяся в 1787 году между Россией и Турцией война отвлекла первую от Польши: все внимание России теперь сосредоточивается на делах турецких, и поляки получают возможность действовать свободно и независимо от российского посла.
Когда в 1788 году Швеция открыла военные действия против России, поляки почувствовали себя еще более свободными, так как ненавистная для них Россия очутилась в крайне затруднительном положении. Польша решается воспользоваться этим положением России и добиться некоторых реформ, которые бы могли влить новые силы в распадающийся государственный организм Речи Посполитой. Пробуждается в инертном польском обществе интерес к политическим вопросам, везде замечается давно небывалое в Польше оживление, и все начинают говорить о потребности немедленных реформ государственной жизни.
Но единомыслия и согласия не было, и польское общество распадается на три партии, которые, сходясь в признании необходимости коренных реформ, расходились во взглядах на средства, которыми можно возвратить Польше утраченное ею значение.
Королевская партия, к которой примыкали король и лица, состоявшие на жаловании у России (почему она называлась еще иначе русскою), признавала необходимым для возрождения Польши реформирование дела народного образования, усиление королевской власти (возвращение королю права раздачи всех урядов), уничтожение произвола панов, установление законности, уничтожение liberum veto и т.п. внутренние реформы. Все эти реформы королевская партия хотела провести на сконфедерованном сейме при помощи России, которой за это предлагался оборонительно-наступательный союз Польши и помощь ее в войне против Турции[11].
Подобно королевской партии, и партия гетманская опиралась на русское правительство, но, так как она стояла в оппозиции к королю, то отрицала необходимость проектируемых Станиславом Августом реформ, а задавалась целью восстановить и оживить старое, с чем на протяжении веков сжился польский народ в лице привилегированного сословия. Во главе этой партии стояло два чрезвычайно богатых и влиятельных магната — гетман коронный Ксаверий Браницкий и генерал артиллерии, воевода русский Щенсный Потоцкий.
Третья партия, присвоившая себе название патриотической, первым условием возрождения Польши признавала целый ряд коренных реформ политического и общественного строя Речи Посполитой. Руководители ее — братья Потоцкие (Игнатий и Станислав), князь Адам Чарторыйский, Нестор Казимир Сапега и другие домогались снесения, русской гарантии, уничтожения тех учреждений и постановлений, какие были сделаны под влиянием России, упрочения власти, увеличения войска и многого другого, что должно было принести порядок и усилить Польшу. Ввиду своей явной вражды и противодействия по отношению к России, эта партия надеялась найти поддержку в осуществлении своей программы у Пруссии, которая питала недовольство против России за то, что та, порвав в 1779 г. союз с нею, сблизилась с Австрией, давней соперницей Пруссии[12].
Таким образом, все три партии для осуществления своих задач искали сочувствия и поддержки не в польском обществе, а на стороне, у иностранных держав, хотели чужими средствами возрождать свое отечество и притом средствами тех государств, для которых усиление Польши не только было нежелательно, но даже вредно; но этим не ограничивалась еще общность названных трех партий: все они признавали неотложной необходимостью облечь свои домогательства в форму закона на предстоящем сейме 1788 года, а так как на обыкновенном сейме допускалось только единогласное решение вопросов, на что не могла рассчитывать ни одна из партий, то все они склонялись к превращению этого сейма в конфедерацию.
Король, видевший затруднительное положение России ввиду войны ее с Турцией, обратился за помощью к Екатерине II и взамен этого предлагал ей союз с Польшей. Браницкий и Щенсный Потоцкий в свою очередь обращаются за тем же самым в Петербург. Но русское правительство, признавая несвоевременным для себя активное вмешательство в дела Польши, под благовидным предлогом отклонило предложение партий и предоставило дело естественному ходу событий.
Готовясь к предстоящему сейму, каждая из названных трех партий стремилась заручиться возможно большим количеством сочувствующих ее программе, стараясь вести агитацию не только устно на разного рода собраниях и съездах шляхты, но и печатно. Появляется целый ряд публицистических произведений, в которых обсуждаются волновавшие польское общество вопросы политического и общественного характера. В этих произведениях замечается сильное влияние либеральных идей господствовавшего везде в XVIII в. французского просвещения[13] (особенно идей Руссо, Мабли), тех идей, которые не мирились с веками установившимися в Польше проявлениями религиозного гнета и насилия одной личности над другой. Неудивительно поэтому, что перед четырехлетним сеймом в Польше царили давно невиданное оживление и интерес к государственным и общественным вопросам. Наступившие сеймики сопровождались обычными для Польши явлениями: на каждом из них богатые и влиятельные магнаты подкупали и подпаивали мелкую шляхту, чтобы с ее помощью проводить желательных для себя кандидатов и делать вообще все, что было угодно им. Сторонники короля избирались лишь в тех воеводствах, где количественно преобладала шляхта среднего состояния, сравнительно обеспеченная и образованная: она являлась сторонницей порядка и льнула к королевской партии; но в большинстве воеводств главная масса шляхетства состояла из так называемой загоновой шляхты, которая, ничего не имея, состояла на службе у магнатов и во время сеймиков находилась на их полном содержании.
Магнаты толпами привозили голодную и оборванную шляхту на место сеймика, поили и кормили ее и требовали от нее только голосования за то, что было желательно им. Эта пьяная толпа не допускала даже обсуждения возбуждаемых вопросов, а бессмысленным криком принимала или отвергала делаемое предложение, смотря по тому, угодно ли оно привезшему ее магнату или нет. Дикие и пьяные крики: «Так быть должно, как хочет пан гетман, как пан воевода говорит» — заменяли всякое обсуждение и придавали сеймиковому постановлению (Iauda) содержание и характер, желательные магнатам-воротилам данного воеводства[14].
Так как руководителями гетманской и прусской или прогрессивной партии были наиболее влиятельные магнаты, то и каждая из них имела успех на сеймиках в тех воеводствах, где были и агитировали причастные к ней паны.
В Киевском и Брацлавском воеводствах выборами заправляли Щенсный Потоцкий и гетман Браницкий; здесь и послы принадлежали к партии гетманской в то время как, например, от Люблинского воеводства на сейм были отправлены лица прусской партии, потому что здесь сеймик был направляем князем Адамом Чарторыйским, генералом земель Подольских.
Инструкция этого сеймика, пославшего в Варшаву сторонников либеральных реформ, являлась своего рода политической программой для четырехлетнего сейма[15]. В ней выражались пожелания шляхты Люблинского воеводства, чтобы войско было увеличено с 18 до 40 тысяч и заведующая военными делами войсковая комиссия была подчинена гетманам; на содержание войска обратить принадлежавшие Мальтийскому ордену имения и обложить духовенство налогом (6% с доходов). Чтобы увеличить военные силы, инструкция требует заведения провинциальной милиции, которой должны были командовать подкомории и городские старосты. Постоянный совет должен быть уничтожен, а взамен его должен быть восстановлен старый порядок назначения сенаторов ad latus (для присутствия при короле). Все состоящие при заграничных дворах в качестве польских резидентов иностранцы должны быть заменены поляками, причем последние должны носить национальный костюм и стричь голову. Все польское войско (за исключением иностранцев) и все должностные лица должны носить национальное одеяние. Ношение орденов как польских, так и иностранных, отменяется. Две епархии не должны сосредоточиваться в руках одного бискупа. Последнее направлено против королевского брата, примаса Михаила Понятовского, который, взяв в свои руки управление краковской епархией, ввиду сумасшествия известного Салтыка, удерживал его и после смерти последнего. Сейм не должен быть прекращаем до окончания русско-турецкой войны[16].
Такого же содержания были инструкции и других воеводств, где победа на сеймиках осталась за прогрессивной партией.
О православных в инструкциях не говорилось, потому что внимание поляков было занято чрезвычайно важными политическими вопросами (восстановление достоинства Речи Посполитой через изменение внутреннего строя государства и увеличение войска), и никто не думал о положении полумиллиона дизунитов, принадлежавших к обедневшей шляхте, к мещанству и крестьянству. Но последующие обстоятельства заставили поляков обратить серьезное внимание и на пренебрегаемое православие.
Четырехлетний сейм открылся 6 октября 1788 г. (по новому стилю). Как и предполагалось раньше, он немедленно (7 октября по новому стилю) был обращен в конфедерацию. Маршалами конфедерации были избраны: от Польши — великий коронный референдарий Станислав Наленч Малаховский, а от Великого Княжества Литовского — Казимир Нестор Сапега, генерал литовской артиллерии. Акт генеральной конфедерации собравшихся на сейм станов обоих народов был следующего содержания. «Мы рады — духовные и светские и послы в присутствии наияснейшего короля..., сплоченные и воодушевленные не иным каким-либо духом, но только духом горячего желания наивернейшего обеспечения и улучшения нашего отечества, останавливаемся на единственном средстве, пригодном к достижению сих целей: это соединение (zwiazek) в генеральную конфедерацию, при котором хотим вести непрерывно все наши совещания (obrady) с сохранением надежнейшим образом всех законов, кои обеспечивают нам нашу святую римско-католическую веру, целость областей Речи Посполитой, вольное республиканское правление, личность, достоинство и все права и прерогативы трона (короля Станислава), равно как и всех магистратур со всеми обычными их обязанностями и сферами деятельности и целость обывательской собственности». Так как ни одно из сих отличий (zaszczyt) народных безошибочно не может быть названо нашими, пока не упрочена безопасность отечества, то «на этот предмет (т.е. безопасность отечества) преимущественно не будем уменьшать пожертвований из нашего имущества на улучшение состава (komputu) войска Речи Посполитой..., и намечаем (zachowuiemy) в дальнейших занятиях сейма те внутренние реформы (ulepszenia), которые признаем соответственно с потребностями и выгодами Речи Посполитой, не вдаваясь в частные интересы»[17]. Из этого акта генеральной конфедерации видно, что четырехлетний сейм не намеревался делать уступок в пользу усиления королевской власти и обращал особенное внимание на внешнее обеспечение и усиление Польши, для чего собирался увеличить количество войска и произвести внутренние улучшения, каких вымогали потребности и польза Речи Посполитой. Прогрессивная партия заняла доминирующее положение и готовилась вести сейм по пути реформ, но все-таки акт конфедерации упоминает лишь о римско-католической вере и ничего не говорит о других христианских исповеданиях.
[В печатном издании на с. 365 тут продолжается текст V главы с нового абзаца] Примечания[1] Коялович, Ист. воссоед, с. 172-179
[2] Коялович, Ист. воссоед., с. 279-281; Korzon I, 205; Костомаров, Соб. соч., кн. VII, 155.
[3] Полное собран., законов, т. XXII, № 16173, с. 329.
[4] Коялович, Ист. воссоед., с. 283.
[5] Коялович, Ист. воссоед., с. 291; Kalinka... I, p. 508.
[6] Kalinka... I, 509,1-е подстроч. примеч.
[7] Киев. Епар. Вед. 1861 г., № 3, с. 86-87.
[8] Коялович, Ист. воссоед., 294-95
[9] Ibid., 293.
[10] Kalinka.. 1,511.
[11] Kalinka... I,68-69.
[12] Костомаров, Собр. соч., кн. VII, 128-129.
[13] Al. Brukner, Dzieje literatury polskiej w zarysie, t.I, 466-67.
[14] Kalinka... I,148-50.
[15] Kalinka... I, 152; Костомаров, Соб. соч., кн. VII, 138.
[16] Kalinka... I,152
[17] Volum. legum IX, 46. Оппозиция сразу получила преобладающее значение и ввиду того, что Станислав Август склонялся к союзу с Россией, настаивала на необходимости союза с Пруссией. Дело в том, что последняя в союзе Польши с Россией видела для себя опасность и угрозу и предлагала Польше свой союз, более выгодный для нее, чем русский. Екатерина II не соглашалась на проектируемые прогрессивной партией реформы, король же прусский в поданой через Бухгольца, представителя Пруссии, ноте (12 октября 1788 г. ст. ст.) выражал свое согласие на коренные преобразования в Польше и обещал ей свою помощь в случае заключения союза с Пруссией[1].
Союз с Пруссией был принят и, таким образом, четырехлетний сейм на первых же порах своей деятельности занял враждебное по отношению к России положение и из ненависти к ней иногда уничтожал даже то, что было полезно для Речи Посполитой: например, 24 октября 1788 г. (нов. ст.) он ограничил значение постоянного совета, уничтожив существующий при нем военный департамент и учредив для заведования войском и военными делами особую войсковую комиссию, которая ставилась в зависимость не от короля, а от сейма. Этим постановлением сейм значительно ослабил созданный Россией орган исполнительной власти, который сдерживал внутреннюю анархию в Польше и придавал силу польскому правительству. В начале 1790 г. был уничтожен и сам постоянный совет, хотя существование его было полезно для Польши[2].
Господствовавшее в Польше настроение и начало сейма давали мало надежд на улучшение юридического положения православных в Речи Посполитой; можно было даже думать, что сейм не обратит на православие никакого внимания, так как теперь последователями православия оставались исключительно холопы, малочисленная и бедная часть мещанства да немного бедной и ничего не значащей шляхты, интересы которых мало занимали внимание сеймовых послов. Но политические события вынудили поляков выдвинуть на первый план вопрос о православных и посвятить ему значительное количество сеймовых конституций.
Замечаемое и раньше среди русского населения Польши стремление к переходу от унии к православию со времени назначения Виктора Садковского епископом Переяславским сильно встревожило униатов и католиков. Они относились крайне подозрительно к его деятельности, считали его агентом русского правительства и говорили, что последнее назначило Садковского с целью отвлечения от Речи Посполитой русского поспольства. Под влиянием такого предубеждения польско-униатское общество способно было давать самые превратные объяснения как деятельности Виктора Садковского, так и происшествиям в областях с преобладающим русским населением. События времен Барской конфедерации и колиивщины не забывались поляками-панами и католическим духовенством, тем более, что не прекращающийся по отношению к русскому народу религиозный и социально-экономический гнет отнюдь не устранял (а наоборот, еще усиливал) вековую вражду и ненависть холопа по отношению к пану.
Предубеждения и опасения поляков еще больше усиливаются с конца 1787 года, когда разгорелась война между Россией и Турцией. Россия для сокращения пути к театру военных действий проводила свои войска через польские владения; через них же она провозила и нужные для действующей армии всевозможные припасы. Для прокормления своей армии русское правительство закупало провиант в Польше, устраивало здесь свои склады и для охраны их оставляло отряды. В результате весь юго-восток Речи Посполитой был наполнен русскими солдатами, погонщиками, купцами, которые вступали в такие или иные отношения с местным южнорусским населением. Эти отношения с польской точки зрения не обещали ничего хорошего. Поляки утверждаются в той мысли, что присутствие в Польше русских отрядов действует возбуждающе на их поспольство, что последнее проникается москвофильскими симпатиями и еще большей, чем прежде, ненавистью к панству. Подозрение переходит в страх, который придает особенную окраску самым обыкновенным вещам, даже тому, что издавна привыкли видеть. Давно уже поляки видели у себя выходцев из России, которые приходили сюда с чисто коммерческими целями. В качестве мелких торгашей они разъезжали по селам, продавая здесь всякую мелочь: полотно, ситцы, платки, мыло, женские украшения и другие произведения великорусской промышленности, в том числе и ножи[3]. Торговцы эти назывались в Польше маркитантами и пилипонами. Теперь они в глазах поляков превратились в грозную армию агентов русского правительства, которое разослало их для возмущения поспольства в южнорусских областях Польши. Во время своих разъездов по Польше маркитанты странствовали по городам, местечкам и деревням, посещали и помещичьи дома, и священнические усадьбы, причем чаще всего останавливались для ночлега у священников, так как здесь они были больше уверены в целости и безопасности своих товаров. Такой просто объясняемый факт, как ночлеги маркитантов у русских священников, приобретает в глазах поляков ужасное значение: маркитанты останавливаются у священников (безразлично — у униатских или у дизунитских) с целью подговаривать их, а через них и крестьян, к бунту против поляков[4].
Бунт этот желали поднять русские (великороссы) с тем, чтобы отомстить полякам как за их антирусские выходки на сейме в 1788 г., так и за то, что учрежденная в Волынском воеводстве фуражевая комиссия установила слишком тяжелые и невыгодные для русских условия покупки ими для своих магазинов хлеба, вследствие чего приставленные к русским магазинам лица отказались покупать у волынских обывателей запасы и при этом грозили им. Последнее обстоятельство подало полякам южных воеводств повод ожидать от Москвы чего-то ужасного[5].
Тревожное настроение обывателей южных воеводств передавалось в Варшаву сеймовым послам, которые к концу 1788 г. начинают часто говорить на сейме об опасности угрожающей шляхте русских воеводств со стороны холопства. Вспоминали уманскую резню и ужасы колиивщины, возникшие во время первой русско-турецкой войны, и высказывали опасения, что и вторая русско-турецкая война может дать повод к восстанию холопов. Наиболее горячие из послов утверждали, что уже и теперь украинский холоп от соприкосновения с русскими войсками, проходившими через Польшу, набрался такой смелости, что в пьяном состоянии высказывал угрозы по адресу поляков и евреев.
В конце декабря 1788 г. генерал Любовидзский в своем рапорте сообщал сейму, что он внимательно следит за склонным к бунту крестьянством. Этого было достаточно для того, чтобы среди послов распространилось мнение, что уже начинается бунт. Побывавшие во время рождественских праздников на местах послы привезли известие крайне тревожного содержания. Так, например, Сангушко, посетивший Волынь, 9 января 1789 г., заявлял в посольской избе, что он за короткое время своего пребывания там имел возможность наблюдать немало проявлений тлеющего бунта и слышать со стороны обывателей нарекания на сейм за то, что он недостаточно печется об их безопасности. Сангушко считал нужным немедленно отправить на Волынь три полка кавалерии. Хотя король и успокаивал сейм, резонно заявляя, что опасность совсем не так близка, как ее представляет Сангушко, но предложение последнего было поддержано другими послами. Только Щенсному Потоцкому удалось немного успокоить членов сейма: он заявил, что, несмотря на то, что состоит комендантом украинских областей и владельцем обширных поместий на Украине, он все-таки не получал никаких донесений о готовящемся там бунте; но, по обязанности солдата и вождя, он оставляет сейм и уезжает на Украину, чтобы лично удостовериться в этом. Сейм, поблагодарив Щенсного за его гражданское усердие, перешел к очередным делам, когда сеймовый маршал объявил, что он поручил войсковой комиссии приготовить для отправления на Украину тысячу лошадей[6]. Сейм успокоился на некоторое время, но Варшава не переставала тревожиться. Здесь находились лица, которые поддерживали и ширили слухи о готовящихся беспорядках на Украине — одни с целью враждебно настраивать поляков против России и выставлять прусского короля единственным защитником Польши (это прусская партия), другие хотели разорвать сейм и вынудить какое-нибудь крайнее постановление (сторонники гетмана Браницкого). И те и другие систематически напирали на опасность для Украины.
3 февраля снова поднят был на сейме вопрос о начинающемся бунте холопов. На этот раз говорил один из сторонников Браницкого, некто Курдвановский. В бытность свою во время Дубенских контрактов на Волыни он нашел несомненные доказательства того, что православные священники (рору dysunici) организуют тайные собрания по отдаленным от селений хуторам, в уединенных монастырях и лесах, что в имениях генерала артиллерии женатые и неженатые молодые люди обучаются владеть оружием, намечают из своей среды атаманов и целые вечера проводят в пирушках, на которых, по всей вероятности, вырабатывают план резни и пролития шляхетской крови. Слова свои Курдвановский подтвердил письмом уманского ксендза Сераковского к гетману Браницкому, в котором сообщалось, что крестьянство готовится к бунту, который начнется с наступлением весны. Донося об этом Браницкому, как гетману и стоящему во главе войсковой комиссии, Сераковский просил у него защиты для южных областей от грозящей опасности. Так как признано всеми, что главную поддержку украинские бунты встречали в среде надворных, или городовых казаков, которых местные помещики держали для своих услуг (это так называемая надворная милиция), то Курдвановский предлагал сейму все конное и пешее польское войско перевести из Польши и Литвы на Украину, а городовых казаков принять на государственное содержание и отправить вглубь Польши. Это предложение было поддержано несколькими другими послами, и только один Мощенский, посол познанский, заметил, что не следует обращать внимания на частные письма, и требовал доклада комиссии (войсковой). Два заседания были посвящены этому вопросу, пока наконец сейм не отклонил предложения Курдвановского. В данном случае сейм согласился с мнением короля, который доказывал, что предложение сторонников гетмана может действительно вызвать крестьянский бунт, и что Браницкий задался целью произвести пожар, возмутить край и самому потом, ссылаясь на междоусобия, стать во главе войск и ловить рыбу в мутной воде. По мнению короля, один слух о выведении казаков из Украины может явиться достаточным поводом к возмущению и казаков, которые поняли бы, что их гонят на погибель, и всего холопства, связанного с этими казаками узами кровного родства; а если и удастся вывести их из Украины в Польшу, то здесь они будут только вредны, потому что, не опасаясь регулярного войска, будут свободно предаваться грабежам[7].
Уехавший из Варшавы на Украину Щенсный Потоцкий присылал сейму самые успокоительные известия относительно настроения крестьянства. 26 января 1789 г. он сообщал, что нет никакого основания бояться крестьянского восстания, а 6 февраля писал он из Тульчина, что таких снегов, какие выпали в этом году, не помнят и старожилы: жилища позанесены, люди тонут в снегу, и это время поэтому совсем неблагоприятно для бунта; при этом он заявлял, что мыслью о бунте занят не столько этот край, сколько Варшава. И впоследствии Щенсный Потоцкий не раз еще доказывал, что на Украине никто из холопов не помышляет о бунте. Но упомянутое выше письмо Сераковского оказало такое сильное влияние на Варшаву, что тут не верили Щенсному. Войсковая комиссия, минуя самого генерала артиллерии, отдала приказ подчиненным Щенсному генералам (Любовидзскому, Дзерчку и Ерличу), чтобы они с величайшей осторожностью ввели подведомственные им отряды в области, где ожидались беспорядки, производили следствие над замышляющими бунт и при посредстве евреев следили за крестьянами. Конечно, это возмутило Щенсного, особенно последнее; в своем письме к королю он доказывал неуместность распоряжения войсковой комиссии, но ничего не мог добиться, так как комиссия отдавала распоряжения без ведома короля[8]. В том же месяце (19 февраля) сейм снова возвратился к вопросу о возмущении крестьянства. Суперинтендант скарбовый из Чуднова доносил, что через Верещацкую таможню вступил в пределы Польши полк легкой конницы Сталя, который сопровождал 140 подвод с оружием и амуницией, предназначенных для принадлежащего князю Потемкину местечка Смелы. С другой стороны, по тому же донесению, русские войска направляются к Киеву. Ввиду того, что соприкосновение холопов с русскими войсками было опасно с точки зрения поляков, этот суперинтендант писал, что крестьянство до такой степени озлоблено против поляков, что местной шляхте невозможно показываться на русском базаре (па targu rosyjskim), так как в случае оскорбления шляхтича холопом он будто бы нигде не может найти управы. Подле границы будто бы дерзость холопов постепенно возрастает: они не стесняются открыто в своих разговорах заявлять, что как только стают снега, они начнут изгонять из Украины местную шляхту и евреев; нужного оружия у крестьян достаточно, в подтверждение чего указывалось, что в день Крещения Господня при водоосвящении крестьяне стреляли из ружей. Мятежное настроение среди крестьянства возбуждено иностранцами (od zagranicznych — очевидно, русскими), а действительным средством обезопасить себя от крестьянского бунта было бы немедленное расположение войска по этой границе и вменение высшей властью в непременную обязанность помещикам следить внимательно за своими крестьянами, отбирать у них оружие, а подозрительных отдавать военным командам. Вместе с тем, суперинтендант заявлял, что, пока русские войска будут беспрерывно вторгаться в польские владения, до тех пор украинское холопство не перестанет думать о бунтах, а обыватели — жить в тревоге или в отчаянии для своей самообороны собираться в одной место (kupid sie beda). При чтении этого рапорта в заседании сейма было сделано неведомо откуда взятое добавление, что под прикрытием полка Сталя находится 50 православных (greckich) священников. Поднялся в избе крик негодования. Полились горячие речи послов. Два заседания были посвящены этому вопросу. Сейм сначала склонялся было к изданию универсала о посполитом рушении всей польской шляхты, но затем, когда раздались голоса о преувеличении опасности, принято было предложение Станислава Потоцкого и постановлено переименовать провиантские комиссии в четырех украинских воеводствах в порядковые с тем, чтобы они предупреждали движение среди поспольства, выслать из Короны и Литвы на Украину полки, оружие, доставленное из-за границы, должно быть задержано под караулом польских войск; а на будущее время не пропускать никакого оружия из-за границы[9].
Таким образом, толки о готовящемся возмущении украинского крестьянства занимали внимание не только шляхты южных воеводств, но и сейм, а за ним и все польское общество. Больше всего об этом говорили сторонники гетмана Браницкого. Королевская партия и часть оппозиции относились довольно скептически к известиям о бунте, но все-таки сейм, как мы видели, принял меры предосторожности для предупреждения страшного для всей шляхты восстания холопов на Украине.
И вот, комиссии, которые прежде заведовали продажей хлеба и фуража для русской армии, теперь, в силу сеймового универсала, превращались в порядковые комиссии, на обязанности которых лежало соблюдение порядка и общественного спокойствия; они должны были производить расследования относительно беспорядков и доносить обо всем сейму[10].
Первая преобразованная комиссия открыла свои действия в Луцке. Она обратилась ко всем обывателям с особым универсалом, которым требовала, чтобы каждый владелец выставлял от деревни, имеющей 30 крестьян, по одному конному, а от меньшей деревни по одному пешему ратнику, одетому в присвоенный воеводству мундир и снабженному нужным оружием, со всеми принадлежностями и с запасом провизии на четыре месяца. Ратник, непременно католик, а не русин, должен быть представлен в течение восьми дней со времени издания универсала в Луцке; за ослушание грозило тяжелое наказание[11].
Такое распоряжение Луцкой порядковой комиссии должно было еще больше усилить тревогу среди обывателей Волынского воеводства. Боясь движения крестьян, они еще в феврале съехались в громадном количестве в Дубно, чтобы обсудить меры раскрытия и подавления готовящегося бунта. Интересно, что эта шляхта решила, что крестьян желает взволновать сам король по сношению с русской императрицей: Россия, занятая в это время войной с Турцией и Швецией, не имеет возможности сама вмешиваться в польские дела, и потому хочет истреблять поляков при посредстве крестьянства, а король пользуется луцким униатским (ruskiego) епископом (Левинским) для возмущения крестьян с помощью сельского духовенства. Возмущением крестьян воспользуется Россия для захвата польских земель. Съезд постановил ходатайствовать перед сеймом о защите шляхты от ожидающей ее опасности. Со всех сторон в луцкую комиссию посыпались донесения о том, что прибывшие из России под предлогом торговли маркитанты уговариваются со священниками и холопами резать поляков и евреев[12]. Среди таких тревог и опасений в ночь с 30 на 31 марта 1789 г. подле Луцка имело место одно происшествие, которое в другое время мало бы обратило на себя внимания, но теперь оно встревожило, можно сказать, всю Польшу и приобрело значение политического события чрезмерной важности. Имеется в виду убийство дворовыми людьми ротмистра народной кавалерии Игнатия Вылежинского с женой и пятью женщинами из его прислуги. Хотя, как обнаружилось на следствии, крестьяне села Неверкова были совсем непричастны к этому преступлению, но напуганная нелепыми слухами шляхта увидела в нем начало ожидаемой всеми резни. При первом известии о убийстве Вылежинского она толпами бежала в Дубно и Луцк, где надеялась найти безопасное убежище[13]. Порядковая комиссия получала донесения, что поднявшиеся крестьяне уже начали резню. Чтобы остановить опасность, комиссия приказывала хватать всех маркитантов и тех священников и крестьян, которые имели несчастие навлечь на себя подозрение в неприязненном отношении к шляхте. Достаточно было самого голословного обвинения с чьей-либо стороны, чтобы обвиняемый был схвачен и судим порядковой комиссией, которая самовольно, без ведома сейма, присвоила себе судебные функции и считала себя вправе приговаривать несчастных, попавших в ее руки, даже к смертной казни. В течение двух недель она приговорила к виселице в Луцке пятерых, а в Дубне тринадцать человек и, кроме того, немало было посажено по тюрьмам, где холод, голод и жестокие истязания способствовали большой смертности среди арестованных[14].
Насколько происшествие в Неверкове поразило поляков можно судить по тем донесениям, которые приходили в Варшаву от разных должностных лиц. Из Дубна князь Любомирский (генерал) доносил войсковой комиссии, что это убийство совершено маркитантами и что он открыл заговор монахов и холопов против шляхты, которых он и арестовал. Волынский воевода Януш Сангушко писал королю, что обыватели повсеместно хватают пилипонов и порешили вооружиться и отстаивать свое имущество и жизнь, не останавливаясь перед истреблением своих подданных, маркитантов и пришлых священников. Киевский воевода Стемпковский, известный своими деяниями в Кодне, извещал, что напуганные помещики готовы бежать за границу (в Австрию), и требовал присылки войска, так как опасался за свою судьбу.
Волынская порядковая комиссия (в Луцке), по словам ее рапорта королю от крестьян и священника села Суска открыла имена двух пилипонов, склонявших холопов к резне и снабженных бумагами с подписью императрицы Екатерины, где содержалось обещание награды убийцам; комиссия просила скорейшей присылки войска. Стоустая молва в Варшаве представляла положение дел на Волыни в еще более мрачном свете. Говорили, что на Украине священники хранят в алтарной части церквей склады оружия и что не только Волынь, но вся Польша кишит маркитантами, которые поставляют сельскому населению ножи. Досужая фантазия изобрела даже форму ножа, назначенного для истребления шляхты[15], и поместила 2000 страшных маркитантов в самой Варшаве. Все были охвачены страхом. Король, посоветовавшись с маршалами сейма и украинскими послами, распорядился выслать на Волынь несколько отрядов, включающих в себе 2500 человек[16]. Сеймовые маршалы в свою очередь дали соответствующие распоряжения порядковой комиссии и всем городам; обратились они и к униатскому митрополиту с просьбой, чтобы униатское духовенство посредством проповеди и исповеди удерживало в покорности подчиненное ему поспольство. Приняты были некоторого рода меры к успокоению волынских обывателей. Шляхта призывалась к осторожности и воздержанию от неосмотрительных шагов, а Стемпковскому сам король писал, что им строго приказано наблюдать за монахами, бродягами, волонтерами, извозчиками и за священниками и холопами-униатами в королевских имениях, чтобы открыть причастных к бунту: городским судам приказано было продолжать заседания и по окончании каденции (etiam extra cadentiam). Так как войско, отправляемое в русские воеводства, могло отягощать тамошних крестьян, то король в письме к тому же Стемпковскому рекомендует: 1) соблюдать в войсках строгую дисциплину и не допускать их до отягощений местного населения; 2) тех податей, которые возложены настоящим сеймом на шляхту, последней не взваливать на холопов, чтобы этим не доводить их до отчаяния; 3) нигде не допускать наказания без суда. Вместе с тем, король советует остерегаться, чтобы под видом необходимых к обороне средств не вышло нечаянно чего-либо худшего[17].
16 апреля (нов. ст.) сейм снова приступает к обсуждению вопроса о бунте крестьян. Целых пять часов было посвящено чтению полученных с Волыни рапортов, расследований и частных писем, но несмотря на такое обилие материала, сейм не нашел в нем ничего достоверного и несомненного: улики основывались только на страхе, попадались угрозы со стороны холопов или же их признания, вынужденные пытками. Была очевидна безосновательность тех нелепых слухов, какие ходили в польском обществе, но тем не менее волынский посол князь Яблоновский внес предложение (проект) конституции об изгнании в двухнедельный срок из пределов Польши маркитантов, возчиков, чужеземных пилипонов заодно с монахами, которых официальные рапорты обвиняют в подстрекательстве крестьян[18]. [В печатном оригинале тут на с. 374 продолжается текст главы 5, абзац разорван посередине составителем электронного текста.]
Примечания[1] Костомаров, Соб. соч., кн. VII, 141-42.
[2] Бобржинский II, 292; ср. 277.
[3] Brodowicz, p. V; Костомаров, Собр. соч., кн. VII, 160.
[4] Brodowicz, Widok przemocy..., p. VI; Костомаров, Собр. соч., кн. VII, 160.
[5] Brodowicz, p. IV-V
[6] Kalmka I, 434-35
[7] Kalinka I, 435 и 437-39
[8] Kalinka I, 439-44.
[9] Kalinka I, 446-452
[10] Арх. Ю-3. Р.,ч. III, т. V, №1, с. 1-2
[11] Арх. Ю.-З. Р., ч. III, т. V, № 17, с. 30-32, Brodowicz, Widok .., p. VI.
[12] Brodowicz, Widok .., p.p. 3-4.
[13] Kalinka I, 478
[14] Brodowicz, Widok..., p.p. VII-VIII.
[15] Изображение этого ножа можно найти во второй книге «Запис. Науков. Товар. имени Шевченко» за 1908 год (с. 180).
[16] Kalinka 1,472-73.
[17] Kalinka I, 474-75
[18] Kalinka I,476
Сейм принял во внимание этот проект, но вместе с тем обратил внимание и на православное население, которое всегда внушало опасения польскому правительству, и постановил конституцию об обеспечении общественного спокойствия. Содержание этой конституции следующее.
Для обеспечения общественного спокойствия король, с общего согласия сконфедерованных станов, приказывает, чтобы маркитанты, или московские купцы, действительно занимающиеся торговлей, брали от скарбовых комиссий обоих народов или от ближайших судебных учреждений в Польше свидетельства о том, что они на самом деле честно занимаются торговлей, все же прочие неоседлые и скитающиеся по Речи Посполитой возчики, иноземные пилипоны и заграничные неуниатские священники, которые называются чернецами и которых официальные донесения обвиняют в подстрекательстве холопов к бунту и возмущению, должны в течение двух недель со дня издания этой конституции оставить пределы польского государства, в противном же случае они будут схватываемы военными командами для заключения в крепости или для примерного строгого наказания. Где нет военных команд, там сами обыватели должны их ловить и представлять командам. «Так как в дизунитском обряде доселе держался обычай, в силу которого священники этого обряда не только не присягали на верность нашему краю, но даже в своих молитвах и службах церковных вспоминали монархов и князей, чуждых для нашего края, что в поспольстве сего обряда, живущем в нашем крае, могло ослаблять привязанность его к нам, королю, разделять и даже препятствовать уважению и подчинению Речи Посполитой, то мы с согласия сконфедерованных станов постановляем, чтобы старшие и все дизунитское духовенство, в крае ныне находящиеся и потом получающие свои бенефиции, прежде всего принесли присягу на верность нам, королю, и Речи Посполитой перед городским или земским судом того воеводства или повета, где находится бенефиция, и это выполнили в течение двух недель от даты обляты закона; далее, чтобы отселе в молитвах и при богослужении своем они не поминали никого из заграничных монархов или князей, а только нас, короля Августа, а после нас — королей, преемников наших, и благополучие Речи Посполитой. Если же кто из дизунитского духовенства отважится поступать иначе, тот, по обнаружении его вины в каком угодно гражданском суде, будет наказан лишением бенефиций и изгнанием из края, и это дело отдаем под наблюдение тех же судов»[1].
Сеймовые маршалы Станислав Наленч Малаховский и Казимир Нестор Сапега поспешили[2] особым универсалом от своего имени довести эту конституцию до всеобщего сведения. Этим универсалом они объявляют, что попечительная бдительность короля и сконфедерованных станов не дозволяет равнодушно относиться к жалобам на то, что неоседлые и бродячие в пределах Речи Посполитой заграничные дизунитские священники, чужеземные возчики и пилипоны, вторгшиеся под разными предлогами в Польшу, осмеливаются, как видно из официальных донесений и войсковых рапортов, обольщать и обманывать местное крестьянство и возбуждать его к некоторым дерзким поступкам. Король и станы, желая предупредить возможность смятения и устранить опасность для имущества и жизни обывателей, облекли свое определение в форму конституции «Обеспечение общественного спокойствия». Эту конституцию маршалы приводят всю целиком. Универсал свой они, с ведома сеймовых чинов, посылают во все канцелярии — земские, городские и мещанские, особенно тех мест, где чаще всего встречаются подобного рода люди: он должен быть прочитан в церквах и костелах, а в городах и местечках публично обнародован, чтобы никто не мог оправдываться незнанием закона. Таким образом, о вновь изданном законе могли узнать и заграничные дизунитские священники, называемые чернецами, и маркитанты, не имеющие постоянного пребывания в Речи Посполитой, и под всякими названиями шатающиеся в ней иностранцы[3].
В то время как в Варшаве вырабатывали меры охранения общественной безопасности, в русских воеводствах, где ожидалось страшное восстание крестьян, местные обыватели старались устранить грозящую им беду самым решительным образом. В данном случае Луцк подавал пример другим городам: приезжавшие сюда из деревень помещики привозили с собой самые ужасные вести. Они точно указывали день восстания крестьян и начала резни. Приближение Пасхи усиливало страх и опасение поляков: стоустая молва утверждала, что в ночь светлого Христова Воскресения (католического) маркитанты, соединившись с холопами, окружат костелы и истребят всю шляхту. Но католическая Пасха прошла спокойно. Тогда молва приурочила это событие к Пасхе униатской и православной. Поэтому порядковая комиссия приказала отменить все ночные богослужения у униатов и православных, особенно богослужения великих четверга и субботы. По улицам Луцка днем и ночью разъезжали патрули перепуганной шляхты и евреев, за город высылались сторожевые отряды для наблюдения за движением страшного врага, следили внимательно и за переправой через реку Стырь, которая тогда была в полном разливе. Конечно, слухи оказались ложными и на этот раз, но они не исчезли. Говорили, что резня отложена до Фоминой недели, потом — до Преполовения, Вознесения, Троицына дня, наконец — праздника св. апостолов Петра и Павла. Шляхта с трепетом ждала всех этих праздников, и, как показало время, страхи ее были напрасными[4]. Порядковая комиссия в Луцке, пользуясь тем, что сюда было прислано немалое количество войска, показывала пример строгости (точнее — жестокости) для устрашения мнимых бунтовщиков. Прежде всего гнев ее обрушился на маркитантов, как на подстрекателей к резне; первыми жертвами шляхетской подозрительности сделались те из них, которые торговали по городам; в самом Луцке их оказалось двенадцать. Затем был издан универсал, чтобы каждый обыватель хватал странствующих маркитантов и, связав их, доставлял в город. Холопов хватали по самому пустому обвинению и даже подозрению. Положение их было незавидно: стоило донесшему на них пану, его арендатору или эконому присягой подтвердить свое обвинение, и несчастных постигала смертная казнь, так как Луцкая порядковая комиссия самовольно признала (после того, как городской суд отказался судить за недостатком требуемого законами количества свидетелей холопов по доносу Вильчинского, державиа села Любча) такой способ вполне достаточным для осуждения обвиняемого в бунте[5]. От Луцка не отставали и другие города, причем, где не было порядковой комиссии, там магдебургии судили безапелляционно (doroznym sadem). Дубно, Кременец и Владимир так же, как и Луцк, в течение апреля, мая и июня видели в своих стенах целые громады крестьян, обвиняемых в бунте; их, по признанию современников[6], совершенно невинных людей подвергали самым жестоким наказаниям. Уже не раз упоминаемый Стемпковский, киевский воевода, в своем письме к королю (от 13 апреля) рисует такого рода картину. «От самого Владимира по всем местечкам и селам полно виселиц и всякого рода орудий (наказания); и я стараюсь, но без шума; виселиц не ставлю, ибо, где есть виновные, там достаточно времени, а этой мерой часть народа устрашают, но других на самом деле учат тому, чтобы отчаяние ширило начатое движение». За неосторожное или сказанное когда-то слово униатских священников сажали в тюрьмы. Большое доверие, оказываемое крестьянами своему священнику, часто являлось достаточным основанием для ареста и следствия над ним. В одном селе эконом со страху доносил на священника, а в другом — священник на эконома. Опрометчиво принималось всякое донесение, ибо оно признавалось доказательством гражданского усердия, и никто потом не расследовал, хотя бы донесение оказалось и ложным. Находились люди без совести и чести, которые, пользуясь безнаказанностью за доносы, разъезжали по домам униатских священников и, под угрозами доноса, забирали последний грош. Боязнь резни и бунтов покрывала и оправдывала все[7].
Брацлавщина и Киевщина не испытали таких ужасов, как Волынь, потому что здесь шляхта, благодаря близости отрядов, расположенных на границах, не чувствовала себя такой беззащитной, как на Волыни, да и Щенсный Потоцкий немало влиял успокаивающим образом на обывателей этих областей. После Неверковского происшествия брацлавская шляхта собралась в Виннице и постановила внимательно следить за небольшими селами и отдаленными хуторами, запретить кузнецам ночные работы и вооружить надворных холопов и казаков. Такому спокойному и мирному настроению шляхты Брацлавского воеводства много способствовал Щенсный Потоцкий, который не придавал серьезного значения нелепым слухам о готовящемся восстании крестьянства. Он настаивал на том, чтобы порядковые комиссии прежде всего занялись доказательством неосновательности этих слухов, и это будет самым действенным средством для успокоения страны. Над волынской шляхтой он смеялся из-за ее трусости и не мало возмущался теми жестокостями, которые она проявляла по отношению к жертвам своего подозрения[8]. И действительно, подозрения эти были настолько велики, что даже униатские священники подвергались арестам, пыткам и казням. Даже униатский епископ луцкий Левинский подозревался в подстрекательстве крестьян к бунту против помещиков[9]. И хотя он проявлял уступчивость шляхте, та относилась к нему неблагосклонно. Благодаря его уступчивости, был казнен священник Александр Бендеровский (из села Городище) за мнимое подстрекательство холопов[10]. В Кременце осуждены были на смерть три священника, но на их счастье, по настоянию папского нунция, из Варшавы приказано было не приводить в исполнение приговор. В Луцке был казнен еще один священник Феодор Борковский[11].
События на Волыни встревожили и Варшаву, где были лица, предвещавшие крестьянские бунты. В правдивость тревожных слухов начинали верить даже те, которые прежде относились к ним скептически. Да и как было не верить, когда об этом говорили и частные донесения, получаемые с Волыни, и многочисленные беглецы, которые для оправдания своего бегства в глазах других не жалели красок для описания совершающихся на Волыни ужасов. Получались донесения, что пойманы казаки с крупными (grubemi) деньгами, которые они раздавали холопам; хватали казаков, но возникали новые толки о том, что Москва переслала в Польшу две тысячи повозок с оружием для холопов, хотя этого оружия никто не видел. Вспомнили о том, что еще за шесть месяцев до этого Браницкий предвещал крестьянский бунт, и что его жена поспешила перевезти все свои драгоценные вещи из Белой Церкви в Любомль, и отсюда делался вывод, что они были предупреждены на этот счет — кем? конечно, князем Потемкиным, который, по слухам, являлся организатором крестьянского возмущения в Польше. Основанием для такого обвинения «светлейшего князя Тавриды» служили сказанные будто бы им когда-то слова: «Я поляков одними только попами завоюю». Существовало тогда убеждение, что маркитанты, монахи и приходские священники — все причастны к заговору и состоят в подчинении у Потемкина. Не было никакого сомнения в том, что священники на исповеди подговаривают крестьян к резне и при запертых дверях отбирают у них по церквам присягу. В начале мая ходил упорный слух о том, что значительное русское войско вторглось в пределы Речи Посполитой. Конечно, все это должно было усиливать тревожное настроение, которому поддавались и скептики. Даже Станислав Август и тот начинал верить этим нелепостям и 6 мая поручил Деболи, польскому представителю при Петербургском дворе, стараться о том, чтобы императрица каким-нибудь публичным актом дала почувствовать полякам, что она гнушается политикой подстрекательства крестьян в Польше и что охотно предоставляет подстрекателей тому наказанию, какому они могут подвергнуться в Польше[12].
Если так упорно держались в Варшаве, как и во всей Польше, подобного рода слухи, если так подозрительно относилось польско-католическое общество к униатскому духовенству, то, разумеется, и положение православного духовенства тогда было тоже далеко не безопасно; к нему поляки относились еще более подозрительно, чем к униатскому. Православие в лице своих представителей тоже подверглось сильному гонению, претерпело немало тяжких невзгод.
По циркулировавшим в Варшаве слухам, главным виновником готовящегося холопского бунта являлся Виктор Садковский с подчиненным ему православным духовенством.
На Садковского шли жалобы из Слуцка в сейм. 21 апреля 1789 г. в заседании сейма Казимир Сапега читал донесения из Литвы, в которых сообщалось, что Виктор Садковский и несколько подчиненных ему священников подстрекают холопов к бунту и тайно отбирают у них присягу на верность русской императрице; к этому тот же Сапега добавил, что и князь Радзивилл получил от управляющего его имениями в Слуцке сведения, подтверждающие прочитанные донесения. Сейм постановил арестовать Садковского и доставить его в Варшаву для расследования возводимых на него обвинений[13].
Православный епископ был арестован и, к большой радости поляков, доставлен под караулом в Варшаву, где его, несмотря на ходатайство Штакельберга, подвергли строгому тюремному заключению.
Для открытия источника поднятых бунтов через допросы обвиняемых, сейм назначил особую депутацию, в состав которой входило двенадцать членов (examinatorow) — три сенатора и девять послов. Эта депутация должна была просмотреть все полученные рапорты и частные письма о бунтах, составить опросные пункты для обвиняемых, допросить их и дать отчет о деле сейму[14]. Особенное внимание депутация обратила на бумаги Виктора Садковского и архив его консистории; их конфисковали в Слуцке и перевезли в Варшаву. Никаких указаний на то, что Садковский подстрекал холопов к избиению панов, депутация не нашла в рассмотренных ею документах. Обнаружилось противное: он находился в неприязненных отношениях к жившим в Польше пилипонам, требовал порядка во всех приходах и монастырях, доносил польской администрации о бродячих священниках и монахах и советовал преследовать их. Но депутация была поражена тем, что в Польше оказалась целая православная епархия, владыка которой подчинен петербургскому Св. Синоду, с ним сносится, от него получает всевозможные служебные инструкции и указания. Все указы русской императрицы и Св. Синода, издававшиеся относительно церковных дел в империи, доставлялись и Садковскому для рассылки православным церквам в Польше; он исполнял распоряжения и об этом рапортовал в Синоде[15]. Он рассылал манифесты русской императрицы, предписывавшие православным молиться о даровании победы русскому оружию над турками и шведами и совершать благодарственные молебны по случаю взятия русскими Очакова и по случаю рождения в России великой княжны[16]. Не без ведома и распоряжения Садковского рассылались по церквам напечатанные в России книги — «Сокращенный Катихизис», в котором находилась священническая присяга с клятвой в верноподданстве русской императрице, и «О победе на супостаты»[17].
Такого рода открытие оказалось для сеймовой депутации чем-то совершенно новым, поразительным, открытием чрезвычайной важности, в сравнении с которым всякие бунты, для расследования которых она была назначена, являлись совершенно неважными. Депутация оставила в стороне дело о бунте, предоставив его ведению порядковых комиссий, а сама занялась разрешением вопроса об отношении православной иерархии к польскому государству. Чтобы прекратить произвол порядковых комиссий, она приказала городским судам, чтобы допросы обвиняемых в бунте лиц и приговоры над ними раньше их исполнения присылались для просмотра депутацией, и разослала (15 июня 1789 г.) в те же суды выработанную ею программу допросных пунктов для заподозренных священников[18]. В числе этих пунктов находились вопросы: приносил ли обвиняемый присягу, по содержащейся в книге «Сокращенный Катихизис» формуле? Садковским ли, или его предшественником по Слуцкой архимандрии прислана в церковь эта книга? Когда и каким образом получена книга «О победе на супостаты»? Получал ли указы от епископов могилевского, киевского или от Синода без ведома слуцкого архимандрита или его консистории? Бывал ли на православных соборах в Слуцке, и какие бывали на этих соборах распоряжения относительно бунтов со стороны Садковского или консистории, протопопов и благочинных? Не получалось ли со стороны духовной власти указа, противного польскому правительству? Не приносилась ли присяга на верность русской императрице, вопреки присяге королю и Речи Посполитой?..[19] Вопросы эти показывают, насколько подозрительно относилась к Садковскому и православному духовенству сеймовая депутация.
Потратив почти год на рассмотрение арестованных в Слуцке бумаг Виктора Садковского, депутация 26 марта 1790 г. представила сейму печатный отчет (Relacya)[20] о своей деятельности. Хотя в этих документах не оказалось никаких достаточных оснований для обвинения православного архиерея в бунте, но депутация признала его виновным в государственном преступлении и подлежащим суду.
Зато она взглянула на православие так, как никогда не смотрело на него польское правительство. В своей реляции депутация не говорит о бунтах; о них она намеревается сделать доклад в другой раз, а теперь есть нечто более важное, на что следует обратить внимание, это — источник всяких бунтов и покушений на целостность Речи Посполитой; его прежде всего и нужно устранить. Таким источником является православный епископ, распространяющий свою власть в Польше; он не подчиняется польскому правительству и зависит от России; им же, т.е. источником бунтов, является и обеспеченное трактатами покровительство со стороны России польским диссидентам и дизунитам. По мнению депутации, это покровительство должно устранить, а чужую гарантию принадлежавших некатоликам прав заменить гарантией собственного короля и правительства Речи Посполитой. Отсюда прямой вывод: надо провозгласить в Польше свободу религии и обрядов, обещать разноверцам покровительство польского правительства и воспретить им искать покровительства вне своего отечества[21].
Православным должно дать церковную власть, в виде ли синода, или епископа — безразлично, лишь бы она не имела никакого отношения к России. Для тех же православных необходимо завести семинарии, ежегодные средства содержания которых будут очень невелики в сравнении с теми бедствиями, от которых они избавят отечество. Но так как и униаты в 1789 г. не возбуждали к себе доверия со стороны поляков, то депутация предлагала расширить и права униатского духовенства и поднять его значение, предоставив митрополиту и епископам сенаторские кресла[22].
Сейм принял предложение депутации, несмотря на протест римско-католического духовенства, огромным большинством — 123-х против тринадцати[23]. Сеймовые маршалы 13 апреля 1790 г. обратились с универсалом ко всему населению Польши, в котором от имени короля и сконфедерованных станов заявляют, что вследствие религиозного фанатизма Польше пришлось пережить много кровопролитий, и что, пока просвещение (oswiecenie) не преодолеет предрассудков, до тех пор фанатизм не перестанет находить для себя средств и не может быть прочным доверие к правительственной опеке. Поэтому бискупы обоих обрядов обязаны через подведомственное им духовенство внушать каждому понятным для него образом, как можно чаще и обстоятельнее, что и с религиозной точки зрения верность к отечеству является священнейшей обязанностью каждого, что подговоренные к бунту, хотя бы то даже служителями религии, суть изменники не только по отношению к Богу, но и к отечеству, что все принятые на себя ко вреду отечества обязательства, даже подкрепленные присягой, не только не могут никого связывать, но и по существу являются грехом, что всякое обещание чужестранной помощи, о котором не знает правительство, не только не полезно, но прямо-таки вредно для страны. «Разъединенные в религии должны быть связаны любовью к отечеству, любить взаимно друг друга и жить в согласии, чтобы не опасаться за свое и быть страшными для чужих. Король и сконфедерованные станы Речи Посполитой желают, чтобы все жители польского государства спокойно пользовались своими правами под правительственной защитой; но Речь Посполитая желает, чтобы все эти права и привилегии признавались ее собственно благодеянием, словом — она никому не позволит делить с собой ни покровительства, ни власти над своими подданными. Поэтому нам, маршалам, поручено уверить диссидентов и дизунитов греко-ориентальных, что все их вольности остаются в силе, заохотить их к защите страны и пригласить лица этих исповеданий для установления надлежащего церковного управления, нужных им правил и принятия мер, которые бы упрочили у них порядок и связь духовной власти со светской, что мы и постановили, по обязанности управления, привести в исполнение без замедления». Но тут же маршалы заявляют, что все начальствующие признанных законом исповеданий не иначе могут ожидать снисхождения и гражданского над собой покровительства, как только при условии верности отечеству, исполнения общих законов и уклонения от всяких иностранных влияний. Ввиду того, что Польша, в течение многих лет терзавшаяся бедствиями, начинает судьбами Промысла испытывать более счастливую, чем прежде, участь, маршалы от имени короля и сконфедерованных станов приглашают епископов utriusque ritus вознести благодарение Господу за спасение Польши от явной и близкой опасности крестьянского бунта. И некатолики тоже должны, как сыны отечества, выражать свою радость по случаю общественного благополучия своим богослужением. Универсал заканчивается уверением, что с провозглашением религиозной свободы будет устранен источник несчастий и уничтожены те пружины, которые под покровом религии владели невежественными умами[24].
Польское правительство после принятия сеймом отчета следственной депутации приступило к организации православной польской церкви, независимой от российского Св. Синода. Чтобы не было ущерба веротерпимости (tolerancyi) и содержанию религии, чтобы религия не была в противоречии с независимостью и здравой политикой Речи Посполитой, правительство признавало наиболее желательным для себя «возвратить неуниатов к их первой столице», т.е. подчинить их Константинопольскому патриарху. Польскому послу при турецком дворе писали из Варшавы, чтобы он вошел в сношение с переводчиком Порты Оттоманской, который, будучи той же (православной) религии и занимая государственную должность у Порты, знает, как эта политическая пружина, направляемая в Польше религией, может распространять ее влияние вредным для интересов Польши и Турции способом. Переводчик этот может указать средства относительно, по крайней мере, сохранения обрядов этого исповедания и освобождения неуниатского духовенства в Польше от той присяги, которая содержит в себе политико-цивильные пункты и дела светские и через это противна духу религии. Чтобы расположить к Польше переводчика, предписывалось представить ему все положение дела и вред, происходящий от русского влияния не только для Польши, но и для Турции. Но Польше не пришлось воспользоваться услугами переводчика: он, по наведенным справкам, оказался сторонником России, и польский посол обратился за содействием непосредственно к турецким министрам и константинопольскому патриарху. Результат получился благоприятный для Польши. В ноябре 1790 г. в Варшаве была уже копия увещательного послания патриарха к польским дизунитам, которое отвечало видам и намерениям Польши. В этом послании патриарх писал: «С изумлением узнал я, что ваши духовные начальники принесли присягу, в силу которой обязывались быть послушными чужому государству и исполняли такие распоряжения, которые преследовали явную цель подстрекательства народа к непослушанию и бунту против законной власти, к поднятию смятений в собственном отечестве»[25].
В то время, как шла переписка между Варшавой и Константинополем, сеймовые маршалы издали относительно греко-ориентального исповедания новый универсал (9 октября 1790 г. нов. ст.), являющийся дополнением изданного ими 13 апреля того же года. В нем содержалось предписание выслать в Варшаву к 1 декабря представителей по равному количеству от каждой из трех провинций (т.е. от Великой Польши, Малой Польши и Великого Княжества Литовского), людей, выдающихся образованием, общим уважением и чувством гражданского долга; явившись в Варшаву, они должны послужить общему благу отечества и граждан своего исповедания[26], т.е. выработать проект нового положения православия в Польше. В силу этого универсала в Слуцке, Бресте и на Украине состоялись соборы православных[27], на которых были избраны «полномочные делегаты для представления королю и станам Речи Посполитой просьб от имени всего находящегося в Польше греко-ориентального корпуса»[28]. В число делегатов от православных вошли: три представителя черного духовенства — игумен Вельского монастыря Савва Пальмовский, игумен Дятловицкого монастыря Мелетий Бувайло-Лесницкий и управляющий Виленской и Минской архимандриями Сильвестр Бутлай, два священника: слуцкий Даниил Петелькевич и пясоченский Симон Солоневич, один шляхтич Пантелеимон Илликевич-Корбут и три мещанина: Феодор Линевич (лавник города Вильны), Николай Даданий и Георгий Земкович[29]. 15 декабря 1790 г. сейм избрал депутацию для составления проекта относительно православных (graecooryentalnych) и диссидентов; в состав ее входило три сенатора и шесть послов. В конституции, которой назначалась эта депутация, говорится следующее. Король и сконфедерованные станы, торжественно обещавшие государственное покровительство всем разноверцам[30], с целью выработки для них прочных (wiecznych) постановлений, соответствующих справедливости, потребности и значению народа, пригласили избранных из среды разноверцев лиц в столицу; так как сюда идут донесения об исполнении обещанного заодно с заявлением обывателей, что они желают иметь подтвержденными только свободной и независимой Речью Посполитой, как своей законной и единой повелительницей, все свои вольности, то для выслушивания их желаний и для соглашения относительно составления проектов, имеющих решаться при исправлении формы правления, сейм назначает депутацию, в состав которой входит три сенатора и шесть послов. Эти депутаты, по сношению с упомянутыми особами из среды разноверцев и сообразно с политическими взглядами, должны приготовить проект установления их прав, вольностей и прерогатив, respective каждому сословию принадлежащих, и обеспечения справедливости. Что же касается церковного устройства при нынешнем положении дел, то, если где-либо и в каком-либо исповедании будут высказаны пожелания сделать нужные изменения или улучшения, обеспечить неприкосновенность надлежащего пользования законными фундушами, — они, депутаты, приготовят соответствующий проект и представят его для рассмотрения королю и сконфедерованным станам через три месяца[31].
Назначенные сеймом депутаты вместе с избранными представителями православия приступили к своему делу. Чтобы убедить поляков в том, что предполагаемая реформа организации православной церкви в Польше действительно полезна для последней, распространялись слухи, что Россия готова воспрепятствовать проведению этой церковной реформы. Прусский министр при курляндском дворе фон-Гиттель получил из Петербурга известие, будто бы Россия намеревается отомстить Речи Посполитой и для достижения своих целей хочет воспользоваться дизунитами. Фон-Гиттель, представитель дружественной Польше Пруссии, желавшей усилить вражду между Речью Посполитой и Россией, сообщил это известие шамбеляну Олендскому, причем давал советы Польше прервать сношения дизунитов с Петербургской церковью и подчинить их собственному правительству[32]. Это обстоятельство должно было ускорить деятельность вырабатывавших проект. В начале марта 1791 г. представители православия донесли сейму от имени всего «греческого корпуса» в Польше о необходимости установления церковного управления, согласного с духом религии, с канонами и обычаями православной восточной церкви, а также и законами страны; доносили они и то, что существующая в Польше православная церковь оставалась, ввиду заключения Садковского, без верховной власти и от этого терпела большие неудобства[33], по случаю отсутствия духовного суда и внутреннего спокойствия[34]. То же самое доносила и назначенная сеймом депутация для составления проекта относительно православных и диссидентов[35]. Ввиду этого, конституцией своей от 5 марта сейм признал неотложной потребностью установление некоторого присмотра (pewnego dozoru) над православными; но прежде чем восстановить для этого греко-восточного обряда постоянную иерархию, соответствующую потребности и достоинству народа, сейм поручает своим маршалам издать окружные листы всем монастырям, архимандриям, протопопиям и приходским неуниатским церквам Речи Посполитой с дозволением членам православного исповедания собрать 15 мая 1791 г. в городе Пинске генеральную конгрегацию. На этой конгрегации православные должны избрать членов наивысшей консистории из лиц, отличающихся просвещением, поведением и верностью правительству страны, обеспеченных рождением в Польше и свободных от обязанностей присяги чужому правительству. Избранные при соблюдении таких условий члены консистории, принесши присягу на верность королю и Речи Посполитой, принимают духовное управление над всеми православными и подчиняются верховной власти страны[36].
Пинская конгрегация должна была собраться 15 мая. Но так как вследствие отдаленности украинских монастырей и протопопий делегаты их могли запоздать к назначенному сроку, то 24 марта сейм делает новое постановление, в силу которого день открытия конгрегации переносился на 15 июня. К этому сроку и должны прибыть делегаты духовного и светского сословий греко-восточного исповедания. В то же время на эту конгрегацию должны быть назначены четыре комиссара Речи Посполитой — два от Короны и два от Литвы (или хотя бы по одному от каждой из этих провинций). Депутации, назначенной сеймом для составления проектов относительно православных и диссидентов, поручается выработать для этих комиссаров инструкцию. Комиссары, назначенные Речью Посполитой для присутствия на конгрегации православных до самого ее окончания, сообразно со своей инструкцией после закрытия конгрегации должны представить отчет королю и сконфедерованным станам[37]. На основании этой конституции 23 мая король с согласия сконфедерованных станов назначил комиссарами на конгрегацию: от Короны — Кохановского, посла сандомирского, и князя Чарторыйского, генерала Подольских земель и посла люблинского, а от Литвы — Троцкого посла Залеского и пинского посла и подстаросту Бутримовича; войсковой комиссии отданы были распоряжения относительно ассистенции при комиссарах и охраны места конгрегации, а скарбовой — относительно отпуска четырех тысяч червоных злотых «для удовлетворения при этом деле могущих произойти на месте конгрегации издержек (expensa)»[38]. Новогрудский посол Бернович, который занимался разбором дизунитского архива в Слуцке, назначался для сношений с конгрегацией и снабжения ее документами[39].
Православные, работавшие вместе с сеймовой депутацией над составлением проекта о православных, 31 марта 1791 года разослали универсал[40]ко всему обществу православных и братствам, в котором дают краткий отчет о своей деятельности в Варшаве и уведомляют всех православных о предстоящей генеральной конгрегации в Пинске, на которой могут присутствовать делегаты духовенства и всех православных — от общин и братств, от черного и белого духовенства, от светских лиц как шляхетского, так и мещанского сословий. По словам универсала, конгрегация должна учредить церковные должности, нужные в провинциях суды духовные и над ними наивысшую консисторию, которая будет подчиняться только одной верховной власти страны, и избрать лиц для занятия должностей в наивысшей консистории. Ввиду такого благоволения правительства к греко-восточному исповеданию, универсал предписывает, чтобы везде по получении разосланных сеймовыми маршалами универсалов и копий конституции о назначении Пинской конгрегации были совершены торжественнейшие моления о короле и станах Речи Посполитой, принявших под свое покровительство православную церковь. После молебна следует убеждать всю громаду в том, что король и станы Речи Посполитой желают, чтобы всякий подданный, какой бы он ни был религии, но лишь бы верный и послушный законам государства, мог спокойно жить и исповедывать свою веру. По ознакомлении с новым законом и универсалом каждый монастырь и приходская церковь должны избрать «вольными голосами» в полномочные делегаты наиболее подходящих лиц, как из среды монашеской, так и светского клира, людей, облеченных церковными должностями, как-то: архимандритов или их наместников, игуменов или их заместителей, иеромонахов, священников, людей просвещенных, знающих каноны святых соборов и законы государства; от братств могут быть посылаемы лица шляхетского и мещанского сословия. Все делегаты должны быть снабжены инструкциями и полномочиями, а также и денежными средствами на все время заседания конгрегации. У полномочных делегатов должно быть описание состояния каждой церкви, существующих и утраченных фундушей, в чьих руках и с какого времени они находятся, указана давность церковных фундаций и когда они были фундованы, какими привилеями и пожалованьями они снабжены, из камня или дерева сооружены монастыри и церкви, не нуждаются ли они в поправках, велика ли территория прихода, каково количество прихожан. Надо было сообщить о количестве наличных и недостающих священников, о количестве священнических вдов и их потомства и средствах содержания их, о нуждах и потребностях церквей и монастырей, о потребности духовного начальства с епархиальной юрисдикцией — все это надо представить на письме будущей генеральной конгрегации, а та через правительственных комиссаров должна обо всем этом довести до сведения станов Речи Посполитой. Универсал заканчивается выражением надежды подписавшими его, что православные добровольными пожертвованиями покроют расходы находившихся в Варшаве представителей православия, и заявлением последних, что они действовали не во имя личных интересов, а во имя блага отечества и святой восточной церкви.
Универсалы достигли своей цели. Православные пожелали воспользоваться предоставленным им правом и посылали в Пинск своих делегатов, снабженных полномочиями. Прибыло 24 монашествующих, 21 священник и 51 светских, из коих 19 шляхтичей, а остальные мещане, всего же 96 уполномоченных от духовенства, шляхты, мещанства, от архимандрий, игуменств, монастырей, протопопий, приходских церквей, братств и церковных общин Речи Посполитой. Кроме православных, на конгрегацию прибыли и католики как светские, так и духовные. В числе их были: генерал-инспектор войск Великого Княжества Литовского Грабовский, члены цивильно-войсковой комиссии Пинского повета, много шляхтичей-помещиков и должностных лиц того же повета; были и униатские епископы — пинский Иоаким Дашкевич-Горбацкий и туровский Булгак, коадъютор первого[41]. Такое стечение должностных лиц должно было придать большую торжественность конгрегации православных и укоренить в сознании последних мысль об искренности намерения польского правительства поставить греко-восточную церковь в совершенно новое положение. Из назначенных сеймом комиссаров явился только один — посол Сандомирского воеводства Михаил Кохановский[42]. Он и открыл заседания конгрегации 15 июня в церкви Богоявления Господня. По открытии конгрегации православные делегаты просили Кохановского отложить публичные заседания ее до 29 июня, чтобы они имели возможность на своих частных конференциях легализовать свои полномочия, избрать из своей среды директора и асессоров, приготовить требуемые от них донесения и проект организации будущего церковного управления. Кохановский удовлетворил просьбу членов конгрегации, и последние 16 июня избрали из своей среды директора (архимандрита старшего на Украине Мотронинского монастыря Иринарха Балановского), одиннадцать асессоров (из духовенства и мирян), двух секретарей и двух экзекуторов. Этим лицам поручен был весь порядок конгрегации, прием и рассмотрение проектов и представление их на рассмотрение всей генеральной конгрегации[43].
[Тут в печатном оригинале на с. 389 продолжается с нового абзаца глава 5, см. после порции примечаний] Примечания[1] Volum. legum IX, 74, XLIV
[2] Конституция постановлена 16 апреля (нов. ст.), в актовые книги Варшавского города внесена 20 апреля (Volum legum IX, р. 74, XLIV), а универсал издан 18 апреля 1789 года
[3] «Киев. Епарх. Ведом. «1861 г, № 7, часть неоф. , с. 216-220, Арх. Ю. -3. Р., ч. III. т. V, № 7, с. 12-14
[4] Brodowicz, Widok . , р. р. 16 и 17, Kalinka I, 478
[5] Kalinka I, 478-479
[6] Kalinka I, 485-486
[7] Kalinka I, 486
[8] Kalinka I,488-89.
[9] Brodowicz, Widok..., p. 4, 8, 23, 29-30; Kalinka I, 483
[10] Brodowicz, Widok..., 25-28.
[11] Brodowicz, p. 30-40; Kalinka I, 485.
[12] Kalinka I, 490-492.
[13] Kalinka I, 504.
[14] Volum. legum IX, 76-77, L, Арх. Ю.-З. Р., ч. III, т. V, № 13; Kalinka I, 504, 505.
[15] Kalinka I, 512.
[16] Рункевич, Ист. Минской архиеп., с. 115-116.
[17] Арх. Ю.-З. Р., ч. III, т. V, № 14, с. 26-27; сн. Арх. Сбор. XI, № 128.
[18] Арх. Ю.-З. Р., ч. III, т. V, № 14, с. 26.
[19] Арх. Ю.-З. Р, ч. III, т. V, с. 26-28.
[20] Relacya deputacyi do examinuwania sprawy о bunty oskarzonych, na seymie 1790 roky uczyniona, czec pierwsza w Warszawie.
[21] Kalinka I, 514-15
[22] Ibid , I. 515-16
[23] Рункевич, Ист. Мин. архиеп. , 133, прим. 812-е.
[24] Арх. Сбор. V, № 92, с. 245-247
[25] W. Smolenski, Ostatni rok sejmu wielkiego, Krakow, 1897, 83-84
[26] Арх .Сбор., т.V,№93, с. 248
[27] Рункевич, Ист. Мин. архиеп. , с. 133
[28] Арх. Сбор .XI, 174
[29] Киев. Епар. Вед. 1861, №12, с. 377, Korzon I, 213
[30] В акте конституции 3 мая - Volum. legum. IX, 220, § 1
[31] Volum. legum. IX, 201, CCXXXIII
[32] W. Smolenski, Ostatni. rok, 84-85
[33] Арх. Сбор. IX, с. 212, CCLII.
[34] Volum, legum. IX, с. 212, CCL1I.
[35] Ibid, с. 212, CCLII.
[36] Volum, legum. IX, с. 212, CCLII.
[37] Volum, legum. IX, с. 212, CCL
[38] Volum. legum IX, 228. CCLXXVIII; номинация этих комиссаров состоялась 23 мая нов. ст.
[39] W. Smolertski, Ostatni rok. ., 85.
[40] Арх. Сбор. XI, № 126, с. 174-177.
[41] Киев. Еп. Вед. 1861, № 12, с 378-79, № 14, с. 414; W. Smoleiiski, Ostatni rok. , 86.
[42] W. Smolenski, Ostatni rok..., 85.
[43] Ibid., 86; Киев. Еп. Вед. 1861 г., № 12, с. 384-85.
Публичное заседание генеральной конгрегации состоялось 1 июля. Прежде всего конгрегация выразила благодарность королю и станам Речи Посполитой за правительственное покровительство. Члены ее заявили о своей верности и послушании закону и присягой подтвердили обещание всеми силами защищать отечество от внешней опасности и внутренних волнений и уклоняться от всякой чужестранной зависимости[1]. Затем члены генеральной конгрегации, по общему и единогласному решению, приняли правила относительно порядка дел и управления в церквах греко-восточного обряда. Правила эти изложены в одиннадцати артикулах, из которых каждый делится на несколько параграфов[2]. Суть этих правил сводилась к тому, что православная церковь в Польше объявлялась зависимой от константинопольского патриарха и получала новую организацию своего управления, где в широких размерах применялось выборное начало при замещении вакантных церковных должностей. «Главное национально-церковное управление греко-восточного неуниатского обряда, имеющее составить Польско-греческую иерархию восточной церкви, обязано быть в духовной зависимости от главного пастыря той церкви, константинопольского патриарха (коль скоро сейм правом своим учредит это и совершится посвящение архиепископа и епископов от константинопольского патриарха), и будет состоять из одного архиепископа на правах митрополита, как начальника польско-восточной церкви, из национального синода и 3-х епископов, начальствующих в своих епархиальных консисториях. Вместе с архиепископом они будут составлять Польско-национальный синод и управлять церковью на основании канонических правил и общих постановлений 7-ми соборов, ни в чем нисколько не относясь к чужестранным митрополитам и к другими национальным синодам и только в делах, касающихся догматов веры, обращаясь к патриаршей цареградской кафедре, никогда не дозволяя себе апелляции по церковным делам где-либо за пределами Речи Посполитой, а все окончательно решая определениями Польско-греческого национального синода» (Арт. I).
Пока будет учрежден польско-греческий национальный синод, генеральная конгрегация устанавливает особое «общее и особенное церковное управление над всем духовенством монастырским и светским, над всеми монастырями и церквами и над всем народом, исповедующим православную веру» в Польше и Литве (Арт. II). Это управление сводится к следующему. Каждая епархия должна быть разделена на деканаты, или протопопии, с одинаковым в каждой из них количеством церквей. В каждой протопопии правление состоит из протопопа, его наместника, двух священников, избранных из среды приходского духовенства, асессора и писаря. Последние два — лица светские из среды шляхты или мещан. Должность протопопа признается пожизненной; прочие же члены правления избираются на четыре года. Через каждые четыре года в каждой протопопии происходят деканальные конгрегации, на которых присутствуют, кроме протопопа и членов правления, все священники протопопии, старшие члены церковных братств и городских обществ. Деканальная конгрегация контролирует деятельность правления протопопии, выбирает его членов закрытой баллотировкой, в том числе и протопопа, если консистория за какую-либо вину устранит от должности старого, и выражает нужды и желания деканата для доклада о них епархиальной конгрегации. В состав последней должны входить протопоп, старший брат от светского братства и писарь каждого деканального правления, а равно и депутаты от монастырей и архимандрий. Днем открытия епархиальной конгрегации должно быть всегда 15 мая (арт. III). Мужские монастыри тоже имеют свои конгрегации, на которых большинством голосов избираются «старшие члены монастырей». Игумены и вообще начальствующие в монастырях несут свои обязанности пожизненно, и от них могут быть отрешены только по суду. Игумены являются «естественными депутатами своих монастырей на епархиальных конгрегациях». Начальницы женских монастырей тоже избираются монашествующими в присутствии депутата от консистории. Каждый женский монастырь посылает своего депутата на епархиальную конгрегацию (арт. IV). Епархиальная конгрегация состоит из председателя, которым всегда должен быть епархиальный архиерей, а в его отсутствие — его наместник по консистории, — и делегатов, в состав которых входят члены консистории, архимандриты, игумены и выборные от монастырей, деканальные протопопы и старшие братчики от светских братств, назначенные депутатами от деканатов. Она рассматривает представления деканальные и монастырские и одни решает сама, другие передает на рассмотрение консистории, иные — генеральной конгрегации или главной консистории; она же ревизует деятельность консистории и, в случае жалобы на нее, доносит синодальной или генеральной конгрегации; затем она избирает новый состав консистории и восемь делегатов на синодальную конгрегацию в таком составе: 2 делегата из белого духовенства, 2 делегата из черного и четыре из светской среды — из шляхты или мещан, «имеющих оседлость и просвещенных науками». Этим депутатам епархиальная конгрегация поручает «заботиться об интересах как общих епархиальных, так и частных: деканальных, монастырских, школьных и госпитальных». К 15 июня делегаты должны прибыть «в резиденцию генеральной консистории» и там «составить из себя синодальную польско-греко-ориентальную конгрегацию» (арт. V). Генеральная конгрегация собирается через каждые четыре года. Эта конгрегация, или «национальный синод православных церквей Королевства Польского и Великого Княжества Литовского», состоит из архиепископа и трех епископов, старших архимандритов и асессоров главной консистории и из депутатов, избранных епархиальными конгрегациями. Генеральная конгрегация «составит собой греко-ориентальную иерархию в Польше под названием национального синода». Этой конгрегации принадлежит право: «а) избирать архиепископа и епископов, испрашивать им утверждение правительства и посвящать их; б) избирать и посвящать архимандритов; в) быть высшим главной консистории, апелляционным, судебным местом, поверять четырехлетние ее действия и делать другие распоряжения, касающиеся церкви. Все дела, касающиеся веры и обрядов, должны быть решаемы одними духовными лицами на основании канонов и правил 7-ми вселенских соборов, а дела, касающиеся экономии, доброго порядка и управления фундушами, имеют быть решаемы совместно с депутатами и асессорами от сословия гражданского по большинству голосов» (арт. VI). Подведомственная архиепископу консистория называется генеральной или главной; в состав ее входят двенадцать особ: три «от монашествующего духовенства», «три от белого из протопопов или священников», три от шляхетского сословия и три от мещанского. «Последние не будут иметь голоса в предметах, касающихся веры и обрядов». Асессоры выбираются через каждые четыре года на генеральной конгрегации. «Судебный комплект присутствия главной консистории составляют пять членов, кроме писаря; в епархиальной консистории — три члена». Судебные заседания начинаются в два срока — 12 января и 12 июня, и в обоих полугодиях «продолжаются дотоле, пока не окончатся поступившие дела». Все дела в консистории решаются по большинству голосов; при их равенстве решает голос председателя. «Все бумаги должны быть писаны или двойным текстом — польским и русским, или только одним польским». Временно резиденцией главной консистории назначается город Пинск (арт. VII). Кроме генеральной консистории, на первых же порах должна быть открыта в малопольской провинции еще консистория Брацлавская и Житомирская, которая будет состоять из епископа (по его утверждении), шести асессоров (трех духовных и трех светских) и писаря. Консистория эта будет находиться в Богуславе и будет управлять церквами и монастырями малопольской провинции, за исключением Краковского, Сандомирского, Люблинского и Подляшского воеводств, которые остаются в ведении главной консистории (арт. VIII). В каждом приходе должна быть школа для обучения детей прихожан; наблюдение за школой принадлежит местному священнику, старшим братьям прихода и протопопу; учителями должны быть дьячки, умеющие читать по-польски и по-русски, или особые лица, на содержание которых прихожане должны приискать средства, назначив «для этого соразмерную складку». При каждой приходской церкви должен быть госпиталь «для содержания беднейших из прихожан по усмотрению священника и прихожан. Надзор за ним и попечение должны иметь прихожане со старшими братьями» (арт. XI)[3].
После принятия генеральной конгрегацией 1791 г. правил нового устройства православной церкви в Польше, участники первой избрали членов главной консистории, временно пребывающей в Пинске. Три из них были монахи, три — священники и по стольку же было шляхтичей и мещан. Первым асессором и вместе с тем председателем генеральной консистории был избран игумен бельско-подляшского монастыря Савва Пальмовский. Новоизбранные члены генеральной консистории 2 июля на заседании конгрегации в присутствии сеймовых комиссаров, членов местной порядковой комиссии и многолюдного собрания, принесли присягу, положенную для асессоров главной консистории, по той форме, которую читал им комиссар Кохановский[4], и генеральная конгрегация закрылась. Подоспевший во время заседаний конгрегации сеймовый комиссар Бутримович доносил королю, что на генеральной конгрегации все шло спокойно, прекрасно и образцово, при полном одобрении общества и при совершенном удовлетворении дизунитского обряда[5].
Постановления Пинской генеральной конгрегации пошли на утверждение сейма; но генеральная консистория, не ожидая его, приступила 6 июля 1791 г.к отправлению своих церковно-административных функций. 8 июля она разослала универсал всему православному духовенству, в котором уведомляла его о происшедшем в Пинске и предписывала ему, по получении сего универсала, отправить торжественнейшим образом всенощную, литургию и молебен с пением Те Deum laudamus и колокольным звоном за благополучное правление Станислава Августа и благополучный исход сейма. А чтобы этот универсал сделался известен каждому, духовенство должно было читать его по церквам в течение трех недель и вывешивать его на церковных дверях[6]. Принятая членами консистории перед сеймовыми комиссарами присяга обязывала их побуждать всех духовных и светских лиц к соблюдению верности королю и Речи Посполитой. Ввиду этого, генеральная консистория 9 июля разослала другой универсал к православному духовенству, которым приказывалось ему держаться рассылаемой при этом формы моления на ектениях и многолетии за духовные и светские власти и прислать в консисторию имеющиеся при церквах книжки: «Сокращенный катихизис» и «О победе на супостаты»[7], распространение которых поляками ставилось в вину Виктору Садковскому. С первых же шагов своего существования генеральная консистория хотела доказать верность православного населения Речи Посполитой и действовала в угоду последней. Но это нисколько не устраняло векового нерасположения к православию со стороны фанатиков. Латинская иерархия была недовольна сделанными православию уступками. Из Рима писали, что 1) неприлично, чтобы в католическом государстве чуждое исповедание пользовалось теми же правами, что и господствующая религия; 2) эти уступки могут повлечь за собой много дурных последствий для господствующей религии, которая будет постепенно ослабевать и которую постараются окончательно уничтожить; 3) даже политические соображения не позволяют давать больших прав в Польше дизунитам, так как они могут каждую минуту нарушать спокойствие государства и будут в руках России орудием для достижения преследуемой ею цели — поработить Польшу и сделать ее русской провинцией. 14 сентября 1791 года папский нунций передал королю представление Ватикана против дарования православному населению прав. Король ответил нунцию, что дело зашло настолько далеко, что воспрепятствовать ему уже нельзя, и что это дело затеяли очень почтенные лица, которые не захотят от него отстать; тут же король заявил, что постановления Пинской конгрегации очень полезны для Польши: «Мы надеемся извлечь большую выгоду от Пинского конгресса, а именно — совершенно отвлечь греков от России и таким образом освободиться от ее влияния». Но нунций не разделял надежды короля и уверял последнего, что совершенно невозможное дело разобщить греков с Россией, так как связь между ними «самая крепкая — связь религиозная», и доказывал, что православные неискренне приняли новое церковное устройство, а константинопольский патриарх, состоящий на жаловании у России, всегда будет поддерживать в православных привязанность к России и внушать отвращение к тем, которые не одной с ними веры. Нунцию приказано было из Рима соглашаться только на самые неважные уступки; только в крайнем случае ему разрешалось «допустить, чтобы у них был один епископ и чтобы все оставалось по-старому»[8]. Такое неблагосклонное отношение папского двора к новому положению православия в Польше сообщалось многим католикам — духовным и светским, и потому католическое общество было против учреждения православной иерархии. Униатское духовенство было в тревоге; оно выступило с открытой протестацией против уступок в пользу дизунитов. Воспользовавшись тем обстоятельством, что сейм долго не рассматривал постановлений Пинской конгрегации, униатское духовенство с митрополитом Ростоцким во главе, собралось в Бресте и отсюда отправило к королю просьбу, в которой между прочим говорилось: «Просимая дизунитами Речи Посполитой иерархия не потребна ни для наличного количества православного населения, ни для устранения его заграничной зависимости; привлекает наше внимание и вызывает справедливое опасение, чтобы это разрешение не послужило поводом к возобновлению того угнетения и преследования, каким в прежние века подвергалась католическая Русь, — и волновавших отечество смут». Некоторые полагали (генерал-адъютант Игнатий Кошутский), что и новая православная иерархия будет подстрекать православных к избиению шляхты, «как Мелхиседек Яворский и Садковский», а потому считали наилучшим средством совершенно изгнать из Украины православных священников и монахов и завести здесь унию[9]. Ввиду распространенного в широких кругах польского общества несочувствия к православию, сейм не спешил с рассмотрением того, что было постановлено на Пинской конгрегации. Вполне благовидным к тому предлогом могла служить ссылка на то, что сеймовая депутация не закончила еще следствия над епископом Виктором и его сообщниками.
Следственная сеймовая комиссия возобновила свои работы по «экзаменованию» епископа Виктора и его соузников 15 сентября 1791 г. и продолжала их и в следующем 1792 году. В мае этого года сейм, получив ее доклад, начал заниматься дизунитским вопросом. 10 мая брацлавский посол Леженский доказывал необходимость установления православной иерархии; на следующий день ту же мысль отстаивал другой брацлавский посол Ярошинский[10]. 16 мая открывавший заседания Пинской генеральной конгрегации Кохановский доложил сейму постановления последней и проект новой организации диссидентских церквей обоих евангелических исповеданий. Обсуждение сеймом доклада Кохановского происходило 21 мая. Находились сочувствующие православным, были и противники расширения прав дизунитов, как и вообще некатоликов. Хелмский бискуп Старчевский решительно противился введению православной иерархии. Новгородский посол Бернович доказывал, что православная иерархия в составе архиепископа и трех епископов не соответствует количеству православного населения и будет умалять господствующую религию; по его мнению, достаточно одного православного епископа, не подчиняющегося заграничному (разумеется, русскому) правительству. Кохановский отстаивал необходимость принятия постановлений Пинской конгрегации. Для Польши желательно, чтобы ни один из ее граждан не был подчинен чужому правительству; но если сейм не даст православным нужных для их духовной власти прерогатив, то, по мнению Кохановского, они будут добиваться их с помощью иностранцев. Православные не могут довольствоваться одним епископом, потому что в случае его смерти некому будет посвящать нового; так как для посвящения его требуется три епископа, а епископ должен быть утверждаем (для надлежащего авторитета) митрополитом, то Кохановский настаивал на необходимости принятия проектируемого Пинской конгрегацией количества православных владык. Чтобы склонить на свою сторону сейм, он доказывал, что отрешение православных от поисков духовного начальства за границей, является наилучшим средством защиты отечества. Сейм принял постановления Пинской конгрегации и большинством (123 против 13) одобрил относительно православных и диссидентов следующую конституцию[11]. «Удовлетворение желаний польских обывателей — греко-неуниатов и диссидентов». — «Получив от депутации для составления проектов относительно православных и диссидентов, а равно и от комиссии, назначенной нами, королем и сеймовыми станами на Пинскую православную конгрегацию, все донесения относительно положения польских обывателей — неуниатов, и через это узнав о потребности установления для них в областях Польши прочного (stalego) церковного управления, — одобряем выработанную в прошлом 1791 г. на генеральной конгрегации уполномоченными греко-неуниатами форму церковного правления, рассмотренную названной выше депутацией совместно с делегатами от этой конгрегации и нам поданную, одобряем, рекомендуя исполнительной власти, чтобы она старалась надлежащим образом привести к осуществлению упомянутую форму церковного правления. Точно так же одобряем и церковное управление для польских диссидентов, которое выработано упомянутой выше депутацией сообща с делегатами от диссидентов обоих евангелических исповеданий, и желаем, чтобы оно вместе с протоколом депутации было в коронных актах. И такое церковное управление греко-неуниатов и диссидентов не может быть противным (przeciwnosci czynic nie maia) господствующей религии. Относительно обеспечения церковных фундушей постановляем, что все имения и фундушевые суммы, церкви и монастыри, фактически находящиеся во владении неуниатов, ненарушимо оставались за ними, те же фундушевые имения и церкви, которые присоединены к унии, никогда не возвращались к неуниатам. Сохраняем обывательское право, quo ad jus patronatus et collationis»[12]
Изложенная конституция давала православию очень много в сравнении с прежним его положением; оно пользуется теперь покровительством закона, свободой в отправлении своего обряда и многими неслыханными прежде преимуществами. Но оно не получало и теперь того, что у него было отнято униатами: за ним оставались только те церкви и монастыри, которыми оно владело в 1792 г., все же то, что было отнято у православных униатами в течение XVIII ст. вообще и в особенности после первого раздела, оставлялось в руках униатов, от всего этого православие должно было навсегда отказаться. Так как православному митрополиту не было предоставлено сенаторского кресла, то оно не было уравнено с унией, глава которой — митрополит Ростоцкий в это время уже заседал в сенате вместе с латинскими бискупами.
Вскоре после издания конституции об удовлетворении желаний православных обывателей Речи Посполитой сейм издал (31 мая) декларацию «относительно обвиняемых в бунте особ», т.е. относительно епископа Виктора Садковского и арестованных вместе с ним. Сам Садковский, его дворецкий (domownik) Алексей Чернявский и секретарь, священник Стефан Симонович, священники Рубинович и Андрух Беднар, обвиняемые в неверности Речи Посполитой и преступлении против законов страны и общественного спокойствия, задерживаются под арестом для того, чтобы их можно было судить в более спокойное время Один из арестованных, игумен Медведовского монастыря Виссарион, отказывавшийся принести присягу на верность Речи Посполитой, задерживался в Польше до окончания начинавшейся войны с Россией, а после нее должен быть выслан в Россию. Одни из православных узников духовных и светских, вина которых не доказана[13], выпускались на свободу с обязательством принести присягу на верность польскому правительству, а другие, хотя и недостаточно свободные от подозрений, в уважение к тому, что они долгое время сидели в тюрьме и ввиду настояния полномочных неуниатских делегатов, отсылались под стражей в наивысшую консисторию[14]; там они, за порукой этой консистории, по принесении присяги на верность Речи Посполитой отпускались на свободу Заодно с приговором над арестованными сейм постановил наградить тех, которые для задержания в Несвиже епископа Виктора и его свиты понесли убытки[15].
31-го же мая сейм сделал особое постановление относительно луцкого неуниатского архива, перевезенного в Варшаву. Следственная депутация донесла сейму, что неуниатский архив, ввиду обилия документов еще не пересмотрен и не перерегистрирован, а между тем пересмотр этот «безусловно необходим для издания бумаг, касающихся духовных интересов» Ввиду этого, король и станы приказывают, чтобы секретарь следственной депутации Игнатий Танский занялся регистрацией документов. Последние должны быть распределены по своему содержанию, а наиболее важные из русских документов приказывалось перевести на польский язык. Нужные для этого средства отпускались из скарба. Танскому за его продолжительные труды в следственной депутации выдавалась денежная награда в размере тринадцати тысяч червонцев, а переводчику Манугевичу — в размере двух тысяч[16].
Чтобы закончить обозрение постановлений четырехлетнего сейма, касающихся православия, следует упомянуть еще о следующих конституциях. Еще 22 июня 1789 г., когда вырабатывались меры улучшения финансового положения Польши, сейм постановил, чтобы от имений и фундушевых сумм, принадлежащих диссидентским и греко-неуниатским церквам, платилось, «по примеру духовных и земских имуществ и с исключениями по отношению к последним», по 20%[17]. Затем четырехлетний сейм, объявивший о покровительстве православной церкви, отменил стеснительную для неуниатского духовенства конституцию 1764 г. «О popowiczach». В силу этой конституции, сыновья русских сельских священников, не пристроившиеся к науке или ремеслам в городе, если они по достижении пятнадцатилетнего возраста не домогаются духовного звания, становились подданными своих колляторов. «При неправильном понимании» этой конституции сами священники как униатские, так и православные, хотя и свободные люди, не встречают соответствующего их сану уважения, а сыновья их, встречая совершенное пренебрежение и испытывая неудовлетворенность, обычно уходили в громадном количестве из пределов Речи Посполитой. Ввиду этого, сейм, в объяснение упомянутой конституции, объявляет, что 1) сан каждого духовного в русском и греческом обрядах, как не изменял раньше его происхождения, так и впредь изменять не будет; но если священник сего обряда будет шляхтичем по происхождению, то шляхетское достоинство удерживается и за его потомством, которое будет пользоваться по законам, предоставленным греко-неуниатам, прерогативами шляхетского стана; если же православный священник из мещан, то его потомство будет пользоваться прерогативами и отличиями, народными законами предоставленными вольным мещанам; 2) православный священник крестьянского происхождения, посвященный по увольнении от пана, считается свободным; свободными считаются и дети его, а потому сыновьям русских священников можно приписываться в свободных городах, держать в городах посессии и пользоваться прочими мещанскими отличиями[18]. Конституция эта ослабляла деспотическую власть помещика-коллятора над православным священником и избавляла его детей от горькой участи, сопряженной с крепостным состоянием.
Четырехлетний сейм значительно улучшил юридическое положение православия, дав ему новую организацию церковного управления. Но расширяя права дизунитов, сейм руководился не чувством справедливости и гуманности, а исключительно политическими соображениями. На православие обратили внимание только тогда, когда в 1788-89 гг. распространились нелепые слухи о готовящемся восстании русского крестьянства. Забота об устранении этого несчастия для государства привела руководящие слои польского общества к мысли о необходимости порвать церковную зависимость православных подданных Польши от России, от российского Св. Синода. Назначенная сеймом депутация совместно с делегатами православного населения выработала правила нового устройства греко-неуниатской церкви в Польше. Но пока вырабатывались эти правила, 8 января 1791 г. были утверждены новые ненарушимые основные законы Польши, в силу которых «святая римско-католическая вера обоих обрядов» в Короне, Великом Княжестве Литовском и принадлежащих им провинциях объявлялась «навеки господствующей», а король и королева обязательно должны быть католиками. Переход из католичества в другую веру считался уголовным (kryminalny) преступлением. Относительно других исповеданий в основных законах говорится: «Сохраняем покой в исповедании и обрядах для всякой религии, терпимой в Речи Посполитой и отличной от господствующей, обещая, что ни духовная, ни светская власть не может преследовать из-за веры и обряда»[19]. По основным законам, православие признавалось только терпимым, на покровительство же правительства оно, как и прежде, не могло рассчитывать. Только майский переворот 1791 г., или так называемая конституция 3-го мая, устанавливает иное отношение и новый взгляд на некатолические исповедания. Первый пункт этой конституции гласит, что «народной господствующей» в Польше «религией есть и будет святая римско-католическая со всеми ее правами»; отпадение от нее и переход в другое исповедание воспрещаются под страхом наказания за отступничество, но тут же говорится: «Так как наша святая вера предписывает нам любить ближних наших, то мы обязаны всем людям, какого бы то ни было исповедания, дать покой в вере и правительственное покровительство, почему и обеспечиваем в краях польских свободу всех обрядов и религий сообразно с законами государства»[20]. Конституция 3 мая была выработана наиболее горячими приверженцами коренных реформ, сторонниками прогрессивных партий[21], и на сейме проведена только благодаря хитрости сочувствующих ей[22]. Но шляхетская масса и особенно польское магнатство стояли за старые порядки, за установившийся веками строй, а потому не хотели знать никаких реформ, никаких новшеств. Нежелательна была большинству и религиозная свобода, обещанная конституцией 3 мая. С точки зрения консервативно настроенного шляхтича, расширение прав дизунитского обряда немыслимо, православие должно довольствоваться только тем, что еще не было отнято у него. Поэтому-то сейм и не спешил с утверждением постановления Пинской конгрегации, а сделал это только тогда, когда русский посол Булгаков представил польскому правительству декларацию, в которой перечислялись нанесенные поляками в 1788-1792 гг. России и ее подданным обиды и несправедливости и заявлялось о вступлении в Польшу русских войск «по настоятельной просьбе многих поляков, отличающихся рождением, саном и патриотической доблестью, желающих восстановить древнюю свободу и независимость своего отечества»[23].
Недовольные конституцией 3 мая (Щенсный Потоцкий, Северин Ржевуский и др.) обратились к Екатерине с просьбой помочь им уничтожить ненавистную для них конституцию и восстановить старый порядок[24]. Россия, заключившая в декабре 1791 г. мир с Турцией, собиралась вмешаться во внутренние дела Польши, почему это обращение польских магнатов было весьма кстати. Екатерина приказала Булгакову «увеличить число друзей», т.е. сторонников России, обещать им поддержку, но «до способного времени» удерживать их от активных выступлений[25]. В то же время Россия стягивала свои войска к польской границе, чтобы войти в Польшу с трех сторон: юга, востока и севера. Как только южная армия под начальством генерала Коховского вступила в Польшу (со стороны Молдавии), в городе Тарговице образовалась конфедерация для восстановления в Польше старого порядка вещей. Маршалом Тарговицкой конфедерации был признан Щенсный Потоцкий, советниками — Браницкий и Ржевуский; к конфедератам примкнули многие влиятельные деятели последних четырех лет. Польское правительство могло выставить против русских только 45 тыс.... Это войско ничего не могло сделать русским, и последние беспрепятственно двигались по направлению к Варшаве[26]. Ограниченность средств обороны и боязнь перехода на сторону России украинского крестьянства православного исповедания вынудили приверженцев патриотической партии сделать уступки православным. Игнатий Потоцкий, один из видных деятелей четырехлетнего сейма, говорил «Религия — готовое орудие в руках русской императрицы, которым она может поднять наших украинских крестьян и заставить их биться против нас»[27]. Король на заседании сейма 21 мая, когда обсуждалась декларация русского посла, призывал сейм к изысканию средств к обороне отечества и советовал прежде всего решить дизунитский вопрос. Сейм последовал совету короля[28]. Постановления Пинской конгрегации были подтверждены, и положение православия в Польше должно было измениться к лучшему. Но начавшаяся война с Россией решила судьбу Речи Посполитой: скоро последовали второй и третий разделы Польши, и последняя была вычеркнута из списка европейских государств, но нетерпимое отношение ее к православию и перенесенные православными стеснения за веру никогда не будут забыты историей.
Примечания[1] W. Smolenski, Ostatni rok..., 86.
[2] «Киев. Еп. Вед.» 1861 г., № 14, с. 415-416.
[3] Киев .Еп. Вед. 1861 г., № 14, с. 416-424
[4] Арх. Сбор., XI, № 127, с 178, Киев. Еп. Вед. 1861 г., № 14, с. 424-25
[5] Smolenskr W, Ostatni rok... , 88
[6] Арх. Сбор., XI, № 127, с. 178-179
[7] Ibid, XI, № 128, с. 179-180
[8] Собрание сочинений Сергея Михайловича Соловьева, 163-164.
[9] Smolenski W., Ostatni rok..., 401.
[10] Smoleliski W., Ostatni rok..., 401-402; Костомаров, Соб. соч., кн. VII, 351.
[11] Smolenski W., Ostatni rok..., 402-403.
[12] Volum. legum.IX, 447, CDLXII
[13] Игумен Острожский Киприан, консисторские канцеляристы Скуловский и Баршевский и слуга Садковского Лука Копыстенский
[14] В консисторию отправлялись слуцкий протопоп Иоанн Белозор, священники — Копыльский Иродион Облонский, погосский Иоанн Барановский, Григорий Раславский, Филипп Шоткович, протопоп Давидовский, ленницкий священник Василий Бирукович и его дьяк, Кирион Козакевич, парубок умершего священника Дашкевича Яков, Иван Бочковский и Андрей Лупына
[15] Volum. legum.IX, 453, CDLXX1
[16] Volum. legum. IX, 453, CDLXXII
[17] Volum, legum IX, 99.
[18] Volum, legum. IX, 380, CCCLXXXIX
[19] Volum, legum. IX, 203, CCXXXV1, §§ I-IV
[20] Volum, legum. IX, 220, § 1.
[21] Костомаров, Соб. соч., кн. VII, 250.
[22] Они воспользовались пасхальными праздниками, когда большинство консервативно настроенных послов уехало из Варшавы. Не ожидая возвращения последних, сторонники реформ провозгласили конституцию 3 мая.
[23] Костомаров, Соб. соч. , кн. VII 352
[24] Соб соч Сергея Михайловича Соловьева, 174
[25] Сбор. Имп. Рус. Ист. Общ.,т. 47-й, № 136 с. 234, Соб. соч. С. М. Соловьева, 175
[26] Соб. соч .С. М. Соловьева, 181-182
[27] Соб. соч. С. М. Соловьева, 176
[28] Smoleftski. W, Ostatni rok... , 400
|
