Эрнест Лависс, Альфред Рамбо

ИСТОРИЯ XIX ВЕКА

К оглавлению

Том 3. Часть 1. Время реакции и конституционные монархии. 1810-1847.

ГЛАВА X. ФРАНЦИЯ. ИЮЛЬСКАЯ МОНАРХИЯ. 1830—1847

Луи-Филипп.

Луи-Филиппу, которого 219 депутатов, представлявших около 100000 избирателей, провозгласили королем французов, в 1830 году уже исполнилось 57 лет. Сын Луи-Филиппа-Жозефа, герцога Орлеанского, прославившегося во время Великой французской (буржуазной) революции под кличкой Филиппа-Равенство (Эгалите), он сначала носил титул герцога Шартрского.

В 1789 году ему было всего 16 лет; слишком юный, чтобы играть какую-либо политическую роль, он при первых слухах о войне присоединился к драгунскому полку, в котором числился полковником и который принадлежал ему по праву частной собственности. При Вальми, Жемаппе и Неервиндене он смело и блестяще исполнил свой воинский долг. После измены Дюмурье герцог Шартрский, заподозренный в соучастии, покинул французскую армию, чтобы спастись от грозившего ему преследования, но отказался поднять оружие против своего отечества.

Ненавистный своим родственникам и всем эмигрантам, он бежал в Швейцарию, где жил уроками, которые давал в Рейхенауской гимназии; после нескольких путешествий по Европе и Северной Америке он поселился в Англии и жил в Твикнеме на пенсию в 60000 франков, выдававшуюся ему британским правительством. Протест против казни герцога Энгиенского подготовил почву для примирения его с Бурбонами. В 1809 году в Палермо он вступил в брак с Марией-Амелией, дочерью экс-короля неаполитанского Фердинанда. Вернувшись после первой реставрации во Францию, он добился от Людовика XVIII возвращения ему всех земельных владений, которые принадлежали его семейству и еще не были проданы, но не добился титула королевского высочества.

Во время Ста дней Луи-Филипп бежал в Англию и, несмотря на настояния Гентского двора, держался от него в стороне. [В Генте находился в течение Ста дней бежавший из Франции король Людовик XVIII. — Прим. ред.]

Но Бурбоны не слишком сердились на него. Карл X при своем вступлении на престол пожаловал Луи-Филиппу титул, в котором ему отказывал Людовик XVIII, и утвердил в законе о цивильном листе противозаконные ордонансы, предоставившие герцогу Орлеанскому поместья, на которые последний не имея никакого права. Однако его поведение не очень удовлетворяло Карла X. Не выступал с открытой оппозицией, он затворился в Пале-Рояле и принимал у себя вожаков либеральной партии: генерала Фуа, банкира Лаффита, Дюпона де л'Эр, Тьера и даже самого Беранже. Сыновей своих он отдал учиться в коллеж Генриха IV; это доставило ему известную популярность среди буржуазии, весьма польщенной, что ее дети сидят на школьных партах бок о бок с принцами крови. Его простота, скромная и полная достоинства жизнь, его семейные добродетели окончательно завоевали симпатии общества; приветливый, добродушный, охотник поговорить со встречными, он любил прогуливаться но улицам Парижа один, с зонтиком под мышкой; при этом он отличался способностью находить кстати меткое словцо, которое скоро становилось ходячим.

Согласившись принять звание наместника королевства, он отправился в ратушу, где велел доложить о себе как о "национальном гвардейце, пришедшем повидаться со своим бывшим генералом" — Лафайетом. Даже сделавшись королем, он первое время продолжал свои прогулки по Парижу, останавливался поболтать с рабочими, даже пожать им руку и даже выпить с ними стакан вина. Поселившись в Тюильри, он начал задавать там празднества, которые на первых порах носили чисто буржуазный характер. Иногда королева, окруженная родственниками и фрейлинами, принимала посетителей, не расставаясь с иголкой. Омнибусы могли въезжать во двор Тюильрийского дворца, а мундир офицера национальной гвардии открывал своему обладателю свободный доступ в "Замок". Все это нравилось богатым буржуа, которых Луи-Филипп привлекал к себе, ловко играя на струнках их тщеславия, любви к миру и материальному благополучию.

А между тем король обладал цельным и твердым характером, необычайным упорством и властолюбием. Хотя престол достался ему благодаря революции, он в глубине души не мог примириться с мыслью, что национальное представительство будет пользоваться такой же властью, как и корона. Принцип "король царствует, но не управляет" был ему так же ненавистен, как Карлу X. Охотно щеголяя при случае титулом "короля-гражданина", он вместе с большинством "доктринеров" и многими своими советниками склонен был полагать, что Июльская революция должна ограничиться переменой личности монарха и частичным обновлением правительственного персонала без всяких иных политических последствий. По мнению Луи-Филиппа, если не считать легких изменений в хартии, режим, созданный Бурбонами в 1815 году, не нуждался ни в каких реформах, а страна должна была чувствовать себя вполне удовлетворенной, если влияние и господство родовой аристократии будет заменено влиянием и господством аристократии денежной.

Если в первые годы царствования Луи-Филипп и скрывал свои заветные мысли, то тем не менее он систематически и упорно стремился к установлению системы личного управления, долженствовавшего прежде всего поддерживать установленный порядок. Его упорство увенчалось успехом, но эта победа, едва наметившаяся в 1837 году и окончательно достигнутая в 1840 году, далась не без борьбы. Таким образом, царствование Луи-Филиппа делится как бы на две части: героический период, исполненный битв и продолжавшийся до 1840 года, и затем период полного внешнего спокойствия в стране, когда личная и упорно-консервативная политика Луи-Филиппа торжествует безраздельно вплоть до катастрофы 1848 года.

I. Героический период

Противники.

Королю приходилось вести борьбу с противниками двоякого рода: во-первых, с легитимистами, а во-вторых, с республиканцами.

В глазах легитимистов он был узурпатором, который изменнически похитил корону у герцога Бордоского, имевшего право на престол благодаря двойному отречению — Карла X и герцога Ангулемского в Рамбулье. Эта партия в численном отношении не представляла большого значения; она рекрутировалась среди парижской аристократии, а в провинции среди сельского дворянства, и почти везде духовенство открыто поддерживало ее. Сильнее всего легитимисты были в Вандее, где масса крестьян сохраняла верность легитимной монархии. Это была партия салонов и исповедален, способная на бесплодные интриги, на бесцельную парламентскую оппозицию, пожалуй, на детские, романтические разговоры, но не угрожавшая узурпатору сколько-нибудь серьезной опасностью, так как в Париже легитимисты никогда не отважились бы выйти на улицу, а если бы и отважились, то вся страна как один человек восстала бы против них.

Гораздо опаснее была для Луи-Филиппа республиканская партия. Она не располагала такими финансовыми средствами, как легитимисты, зато насчитывала в своих рядах верных людей; она доставила Июльскому восстанию первых солдат и самых энергичных бойцов. В составе ее были лица молодые, решительные, мало дорожившие собственной жизнью, не чуждавшиеся народа, подобно легитимистам, и не замыкавшиеся в надменном удалении от дел, охотно общавшиеся с рабочими. Многие из них раньше принадлежали к карбонариям и прекрасно понимали могущество тайных обществ, в которые объединялись и привыкали и дисциплине по всей стране противники существующего режима.

Они последовательно организовали целый ряд тайных обществ — Друзей народа, Прав человека, Семейств, Времен года в Париже и Мютюэлистов в Лионе. Правительство сколько угодно могло распускать и преследовать их, но на месте одного исчезнувшего общества немедленно возникало новое. Самой грозной из этих ассоциаций было общество Прав человека, оно подготовило большие восстания в Париже и Лионе в июне 1832 года и в апреле 1834 года. Организация его напоминала карбонариев; оно делилось на секции, состоявшие из 20 человек и имевшие каждая своего начальника и его помощника; совокупность известного числа секций составляла "серию".

Подобно легитимистам, республиканцы считали Луи-Филиппа узурпатором. Не говоря уже о том, что палата, вручившая ему корону, не имела полного состава и была уже распущена Карлом X, она даже не получила от избирателей полномочия выбирать короля. Итак, она дарила то, что ей не принадлежало, и Луи-Филипп был избран не Францией и даже не теми 94000 избирателей, которые составляли "легальную страну", а 219 политиками. Бесспорно, король совершил ошибку, не предложив своего избрания на утверждение народа, который на другой день после революции наверно приветствовал бы его выбор совершенно единодушно.

Впрочем, республиканцы в конце концов примирились бы с сохранением монархии, если бы эта монархия попыталась быть "лучшей из республик", как было обещано в ратуше. Они не стали бы придираться к названию, если бы им сделаны были уступки по существу. Первоначально их требования не шли дальше предоставления избирательного права несколько большему числу французов, отмены наследственного пэрства, дарования нации права выбирать членов верхней палаты, муниципальных и департаментских советников. И лишь позднее республиканцы потребовали всеобщего избирательного права.

Бонапартистская партия не существовала при жизни герцога Рейхштадтского [Сын Наполеона I, имевший до падения Империи титул "римского короля", а впоследствии получивший от своего деда, австрийского императора Франца, титул герцога Рейхштадтского. — Прим. ред.], имя которого было лишь вскользь упомянуто в ратуше. Лица, занимавшие при Империи высокие посты, поспешили последовать примеру маршалов и большей частью примкнули к Луи-Филиппу, когда убедились, что получат отО"]ѓЌY‹«=МВqEcЮYЗ%пDC ¤q™mїЗЄ- ¤S¬`‚MљЯ5– эЯЉЗajWѓ§Lы r”TЌш›Q›6І ‰![ЌБџЄ*т“^ё ц¬sО1ы°&HрС¤Q=аf†Ѓ{‰вґбШЪMѓџЛ—b%Ж(жCQVk${јP‚°JF=’0&+ъ4ЃsЇљЌп

Правительственные партии. Первое министерство.

Люди, сделавшие Людовика-Филиппа королем, были далеко не единодушны в вопросе о политике, которой надлежало придерживаться. Одни из них, близкие к республиканцам, настаивавшие на необходимости реформаторской и демократической программы, образовали так называемую партию движения. Когда в различных странах Европы вспыхнули восстания, вызванные Июльской революцией, то деятели этой партии потребовали, чтобы Франция, верная своей революционной традиции, выступила передовым борцом за народы против монархов. Лаффит, Лафайет и Одилон Барро были самыми выдающимися представителями этого политического направления.

Но Луи-Филипп не хотел подчиниться этой программе. Напротив, он всеми силами старался успокоить европейских монархов и заставить их возможно скорее забыть о том, что он получил свою корону благодаря революции; все его симпатии были на стороне партии сопротивления, которая во главе с Гизо, герцогом де Бройлем и Казимиром Перье полагала, что революция закончилась 9 августа. Тем не менее король еще не смел открыто выступить против передовых либералов; он нуждался в укреплении своей власти и в некотором успокоении волновавшегося Парижа.

Поэтому первое министерство Июльской монархии, составленное с таким расчетом, чтобы удовлетворить честолюбие всех способствовавших воцарению, представляло картину весьма странных противоречий. Как это верно было указано [Bardoux, La bourgeoisie francaise.], в лице этого кабинета мы имеем дело с "длинной афишей, на которой проставлены без указания определенных ролей многочисленные и разнообразные имена, словно для того, чтобы всем и каждому дать гарантии и надежды". Здесь оказались рядом Лаффит, Дюпон де л'Эр, Биньон, генерал Жерар, Моле, барон Луи, Себастиани, Казимир Перье, Дюпен, Гизо и герцог де Бройль. Главное командование всей национальной гвардией королевства было поручено Лафайету, а Сенская префектура — Одилону Барро. Само собой разумеется, что при таком пестром составе министерство было недолговечно, и сторонники сопротивления подали в отставку в ноябре 1830 года в результате беспорядков, вызванных в Париже подготовкою суда над министрами.

Суд над министрами.

Из числа министров, подписавших июльские ордонансы, четверо, а именно Полиньяк, Пейронне, Шантелоз и Гернон-Ранвиль, были схвачены и посажены в Венсеннский замок. В конце сентября палата постановила предать их суду; по мнению июльских бойцов, сообщники Карла X заслуживали смертной казни. Луи-Филипп, который лично испытывал величайшее отвращение к пролитию крови, и много благородно мыслящих людей в палатах и в стране хотели уклониться от этой бессмысленной мести. Еще в августе де Траси внес в парламент предложение об отмене смертной казни за политические преступления; 8 октября это предложение было возобновлено Кератри и поддержано Лафайетом. Палата почти единогласно вотировала адрес, в котором предлагала королю возможно скорее "взять на себя инициативу этой благодетельной реформы". Луи-Филипп объявил, что высказанное пожелание составляет предмет его сердечных помышлений. Так как министерство предвидело, какой гнев вызовет это предложение в Париже, то 10 октября оно провело закон, назначавший пенсии семьям июльских жертв и открывавший Дворец инвалидов для увечных.

Ничто не помогло. Рабочие предместий, возбужденные несколькими вожаками, двинулись 17 октября в город с криками "Смерть министрам!" и дошли до Пале-Рояля; 18 октября тысячи исступленных людей с оружием в руках напали на Венсеннский замок, угрожая захватить узников. Они натолкнулись там на генерала Домениля, который объявил, что если они взломают ворота, то он подожжет пороховой погреб. На следующий день Одилон Варро издал прокламацию, в которой призывал народ к спокойствию, но в то же время называл предложение об отмене смертной казни несвоевременным. Министры, принадлежавшие к партии сопротивления, потребовали увольнения сенского префекта. Тогда Лафайет и Дюпон де л'Эр тоже пригрозили выходом в отставку.

Луи-Филипп еще не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы обойтись без их поддержки; с другой стороны, он полагал, что предоставление всей власти сторонникам партии движения явится наиболее надежным средством для их ослабления; поэтому он решил расстаться с герцогом де Бройлем, Моле, Дюпеном, Гизо и Казимиром Перье. 3 ноября Лаффит составил новый кабинет, в который вошли де Монталиве, маршал Мезон, а немного времени спустя Сульт и д'Аргу. Новый кабинет был отнюдь не более однороден, чем предыдущий, но посредственность коллег обеспечивала преобладающее влияние Лаффиту и Дюпону де л'Эр.

Процесс министров начался 15 декабря в палате пэров, превращенной в верховный суд; он продолжался до 21 декабря. В эти дни народное волнение вокруг Люксембургского дворца не прекращалось; особенно велика была опасность 20, 21 и 22 декабря. Приговор, по которому министры осуждались на вечное тюремное заключение, разъярил толпу. 22 декабря пришлось поставить на ноги всю парижскую национальную гвардию и весь Парижский гарнизон. Слушатели Политехнической школы и студенты бегали по всему городу, призывая народ к спокойствию. Эти увещания, твердое и сдержанное поведение войск, уверенность агитаторов в том, что всякая насильственная попытка приведет лишь к бесполезному побоищу, — все это позволило избежать кровопролитного столкновения.

Счастливый исход этого дела, казалось, должен был укрепить положение либералов в правительстве. Но когда опасность миновала и министры были спасены, не было больше нужды церемониться с представителями партии движения. В то время как король в открытом письме благодарил Лафайета за поданный им во время процесса "пример мужества, патриотизма и уважения к законам", палата, обсуждавшая проект организации национальной гвардии, 24 декабря постановила упразднить пост главнокомандующего, занимаемый Лафайетом. Это решение показалось генералу оскорбительным, и он подал в отставку, даже не дожидаясь передачи закона на рассмотрение верхней палаты. Его уход повлек за собой отставку Дюпона де л'Эр. Лаффит остался единственным представителем партии движения в министерстве.

Антиклерикальная реакция.

В этой атмосфере всеобщей сумятицы и своего рода правительственной анархии, порождаемой разногласиями между министрами и королем, сторонники старшей линии Бурбонов, так называемые карлисты, начали поднимать голову. 14 февраля 1831 года они устроили в самом центре Парижа манифестацию по случаю годовщины смерти герцога Беррийского; в церкви Сен-Жермен л'Оксеруа отслужена была заупокойная месса; в пользу солдат королевской гвардии, раненных во время июльских дней, собирались деньги. Не успела кончиться церковная служба, как явилась толпа, состоявшая главным образом из буржуа. На глазах у национальных гвардейцев, сохранивших полное безучастие, церковь и дом священника были разгромлены в одно мгновение. Затем толпа устремилась к архиепископскому дворцу, который на этот раз удалось отстоять. Но на следующий день принятые меры оказались недостаточными, резиденция архиепископа была совершенно опустошена и одно время можно было даже опасаться за участь собора Парижской богоматери.

Эти события разбудили застарелую ненависть к Бурбонам и повлекли за собой настоящий взрыв ярости против духовенства. Злоба, накопившаяся против Конгрегации в течение предшествовавшего периода, прорвалась теперь наружу. Так как духовенство объявило себя солидарным с легитимной монархией, то буржуазная монархия приняла антиклерикальный и вольтерианский характер. В Лилле, Перпиньяне, Ниме, Дижоне и Арле произошли беспорядки, аналогичные парижским; кресты миссий срубались, а священники подвергались публично оскорблениям. В Париже лилии были соскоблены со всех памятников и даже с королевского герба, а Луи-Филипп не решался открыто присутствовать при богослужении.

Эти беспорядки нашли отголосок в палате. Гизо обвинял правительство в том, что оно использовало мятеж в своих интересах. Правда, некоторые члены правительства вели себя довольно странно: Тьер, занимавший тогда пост государственного секретаря, находился в толпе перед дворцом архиепископа и уговаривал национальных гвардейцев не выступать против толпы, а министр внутренних дел де Монталиве в прокламации, опубликованной 16 февраля, утверждал, что чувство негодования, подстрекнувшее народ к беспорядкам, было вызвано "к сожалению, весьма основательными мотивами". Но, чтобы дать удовлетворение партии сопротивления, он уволил сенского префекта Одилона Барро и префекта полиции Бода. Таким образом либералы постепенно очищали в правительстве одну позицию за другой. Осложнения во внешней политике окончательно принудили их оставить власть.

Падение министерства Лаффита.

Вопреки совету Лаффита, король в начале февраля не разрешил своему сыну, герцогу Немурскому, принять бельгийскую корону, предложенную ему Брюссельским конгрессом. Равным образом он отказался вступиться за Польшу. Тем временем в Романье вспыхнуло восстание против папы, и Австрия сообщила, что намерена двинуть туда свою армию. Лаффит произнес 1 декабря в палате большую речь, в которой заявил, что "Франция не допустит нарушения принципа невмешательства". "Если австрийцы займут Модену, — воскликнул он, — то война возможна; если вступят в папские владения — вероятна, а если нападут на Пьемонт — несомненна". На это Меттерних ответил: "Мы направим войска во все те места, где произойдет восстание. Если это вмешательство должно вызвать войну, ну что же, мы не остановимся перед войной". Луи-Филипп отказался поднять брошенную ему перчатку. Лаффит подал в отставку.

Законодательная деятельность министерства Лаффита.

При министерстве Лаффита в палатах были проголосованы три важных закона, дополнявших хартию: муниципальный, избирательный и закон об организации национальной гвардии.

Муниципальный закон обсуждался с 29 января по 17 февраля 1831 года. Право выбирать муниципальных советников предоставлено было избирательному корпусу, составленному из граждан, плативших налоги по наивысшим ставкам; сюда присоединены были также "таланты" [Под les capacites (способности) и les talents (таланты) в полемике по поводу избирательной реформы понимались люди, личными качествами достигшие положения, которое должно давать им избирательные права. — Прим. ред.], т. е. врачи, адвокаты, нотариусы, отставные чиновники и т. п. Муниципальные советники, из среды которых правительство назначало мэра, выбирались на шесть лет. Эта организация отчасти соответствовала тому плану, который в 1829 году был предложен Мартиньяком; новый муниципальный закон был шагом вперед сравнительно с наполеоновской системой, при которой муниципальные советы назначались центральной властью.

Закон об организации национальной гвардии обсуждался очень долго. Рассмотрение его началось в декабре 1830 года, а окончательно он был принят лишь 5 марта 1831 года. Учреждаемая — гласил первый параграф — "для защиты конституционной монархии, хартии и санкционированных ею прав", национальная гвардия состояла из всех французов, платящих прямые налоги и могущих приобрести обмундирование на собственные средства. Она подразделялась на легионы и сама выбирала своих офицеров; только высшие командные должности замещались королем по списку из 10 кандидатов, представленному национальной гвардией. Она имела отборные роты (гренадер и вольтижеров) и артиллерию. В Париже она заменяла королевскую гвардию и несла гарнизонную службу наравне с линейными войсками.

Так как обязанность иметь собственную обмундировку устраняла простонародный элемент, то национальная гвардия составилась почти исключительно из фабрикантов, рантье, лавочников и чиновников: это была не национальная, а буржуазная гвардия. В течение долгого времени она оставалась всецело преданной Июльской монархии; она мужественно проливала свою кровь за Луи-Филиппа и потеряла свыше 2000 человек только при подавлении восстаний 1832 и 1834 годов. Король всегда смотрел на национальную гвардию как на свою вернейшую опору. Поэтому он старался всячески угодить ей, принимал в Тюильри ее офицеров и раздавал в изобилии кресты. Он часто устраивал смотры и (по крайней мере до 1840 года) считался с теми возгласами, которые раздавались из рядов проходивших перед ним легионов. Он видел в них серьезное выражение общественного мнения.

Избирательный закон был принят 9 марта 1831 года палатой, а 15 апреля пэрами. Двойной вотум был отменен, ценз понижен: для депутатов с 1000 до 500 франков, а для избирателей с 300 до 200 франков налога. Следует заметить, что при этом правительство обнаружило больше либерализма, чем палата; так, оно предлагало (и безрезультатно) предоставить избирательное право без цензовых ограничений генеральным советникам, мэрам и их товарищам, должностным лицам судебного ведомства, адвокатам, нотариусам и стряпчим, врачам, профессорам и приват-доцентам различных факультетов, преподавателям Коллеж де Франс, Музея и высших государственных школ. Палата согласилась только понизить для этих лиц ценз до 100 франков. Эта реформа увеличила число избирателей с 94000 до 188000 человек (из тридцати миллионов французов), и только эти 188000 крупных плательщиков составили "легальную страну" (pays legal). Интеллигенция была отстранена, вся власть принадлежала деньгам: в течение восемнадцати лет Францией правила плутократия.

Переход власти к партии сопротивления.

Отставка Лаффита была благоприятно принята общественным мнением: не говоря уже о страхе перед войной, почти всем надоел беспорядок и непрестанно повторявшиеся шумные манифестации. С июля 1830 года мятеж принял характер хронической болезни. Особенно бурно прошли первые дни марта. Прежде всего толпы рабочих явились в Пале-Рояль требовать "работы или хлеба". 9 марта (1831), по случаю польского восстания, в русском посольстве были выбиты стекла; 10 и 12 марта состоялись новые манифестации с криками "Война с Россией!". Дела приостановились; кредит в 30 миллионов, отпущенный для содействия торговле и промышленности, не послужил ни к чему. Тревога усиливалась в денежных кругах. Трехпроцентная государственная рента упала до 52 франков, а пятипроцентная до 82. Государственное казначейство не было обеспечено необходимыми ресурсами даже на две недели. Банкротства следовали одно за другим. Сам Лаффит вынужден был ликвидировать свой банк.

Состоянию анархии необходимо было положить предел, и даже передовые либералы это понимали.

"Во Франции есть правительство, — писал Арман Каррель, — но о нем ничего почти не слышно, его не видно, и почти никто не знает, где оно находится". Буржуазия хотела иметь твердое и сильное правительство, и 13 марта она получила министерство Казимира Перье. Власть окончательно перешла в руки партии сопротивления.

Министерство состояло из Казимира Перье (председатель совета и министр внутренних дел), Монталиве, барона Луи, Барта, адмирала де Риньи, д'Аргу, Сульта и Себастиани.

Казимир Перье.

Казимиру Перье было тогда 53 года. Банкирский дом, основанный еще при Империи, доставил ему очень крупное состояние. Будучи депутатом от Парижа при Реставрации, он в течение долгого времени являлся одним из вождей либеральной оппозиции. К концу царствования Карла X он сблизился с правительством; при обсуждении адреса 221 он воздержался от голосования и хотя после победы инсургентов вошел в состав муниципальной комиссии, но искренно жалел о падении легитимной монархии. Обладая ясным, точным и практическим умом и энергичным характером, он отличался, кроме того, твердостью и страстным властолюбием. Он умел повелевать и требовал строгого, почти слепого повиновения своим приказаниям. При этом он отличался властными и жесткими манерами и резким тоном, доходившим порою до наглости; так, например, однажды в палате он крикнул своему коллеге по министерству, д'Аргу, собиравшемуся начать речь: "Ici, д'Аргу!" ["Ici" — возглас, которым призывают собаку. — Прим. ред.]

Он принял власть с твердым намерением восстановить правительственный авторитет, причем согласился вступить в министерство не прежде, чем убедился, что никто не посмеет мешать ему и что в правительстве будет господствовать одна только воля, а именно его собственная. Он хотел быть первым министром парламентской монархии и готов был взять на себя полную ответственность за действия кабинета, лишь бы все решения исходили от него. Ничто не должно было делаться — и действительно не делалось в различных министерствах — без его ведома. С самим Луи-Филиппом он держал себя не менее властно: ни одна депеша не поступала к королю раньше, чем министр не ознакомится с нею; ни одно сообщение монарха не появлялось в Монитере, пока его не одобрит первый министр.

Как выразился о нем Арман Каррель, "он мужественно выказывал твердую решимость принять на себя как руководство делами, так и ненависть недовольных". Он полагал, что для восстановления правительственного авторитета и возвращения правительству его прежней силы достаточно захотеть, что исключительные мероприятия излишни и что для подавления анархии надо лишь применять существующие законы. В палате он в следующих словах изложил свою программу: "Июльская революция имела целью установление свободного, но закономерного правительства. Поэтому наше правительство ни во внутренней, ни во внешней политике не должно отличаться насильственным характером. Всякое обращение к силе внутри страны и всякое подстрекательство иностранных народов к восстанию является нарушением этого принципа. Такова основная мысль и правило нашей внутренней и внешней политики". И дальше: "Франция хотела, чтобы монархия была национальной, но она вовсе не хотела, чтобы королевская власть была бессильной".

Первые же меры Казимира Перье ясно показали, что он намерен действительно править. Предлагая палате принять закон против вооруженных скопищ, он в то же время резко напал на те общества, которые претендуют "заполнить пробелы в деятельности правительства", а в особенности на "Национальную ассоциацию", основанную в Меце, а затем в Париже под предлогом борьбы с Бурбонами. Он запретил чиновникам принимать в ней участие и для примера уволил несколько видных сановников, как, например, королевского адъютанта Александра Делаборда и начальника военных сил в западных департаментах генерала Ламарка. Затем, желая иметь парламентское большинство столь же послушное, как министерство, он распустил палату 31 мая. С грубой откровенностью он заявил, что намерен руководить избирателями. "Правительство не останется нейтральным во время выборов, — писал он префектам, — оно не желает, чтобы администрация обнаружила большую нейтральность, чем оно само".

Министр получил желательное для него большинство, но ему не удалось помешать избранию вождей оппозиции: генерала Ламарка, Араго, Одилона Барро, Лаффита, Могена, а во время выборов председателя палаты правительственный кандидат победил Лаффита только большинством пяти голосов.

Волнения в Лионе и Гренобле.

При всей своей энергии Казимир Перье не мог предотвратить последствий экономического кризиса, вызванного, во-первых, революционными потрясениями, а во-вторых, новыми условиями промышленного развития. Заграничная конкуренция и заминка в делах побудили лионских фабрикантов снизить заработную плату ткачей шелка, так называемых canuts, до голодного минимума — 18 су в день за пятнадцать-шестнадцать часов работы. Лионский префект Бувье-Дюмолар, которого рабочие просили выступить посредником, убедил совещание хозяев и рабочих согласиться на компромисс и установить минимальный тариф заработной платы, но многие фабриканты отказались принять этот тариф. 21 ноября рабочие спустились из предместья Круа-Русс с черным знаменем, на котором красовалась знаменитая надпись: "Жить работая или умереть сражаясь". Между войсками и демонстрантами произошло столкновение. Национальная гвардия отказалась действовать против восставших, и после двухдневного боя трехтысячный гарнизон вынужден был покинуть город. Рабочие немедленно прекратили враждебные действия. Восстание совершенно не носило политического характера, и префект даже остался в городе, где старался привести фабрикантов и восставших рабочих к взаимному соглашению. За это он был уволен в отставку. 3 декабря герцог Орлеанский и маршал Сульт вступили в город во главе 36000 солдат, не только без всякого сопротивления, но даже при радостных кликах толпы. Рабочий тариф был отменен, а национальная гвардия распущена. Но восставшие не подверглись никаким преследованиям, и правительство оказало щедрую помощь многим беднякам. [Лионское восстание является первым чисто пролетарским, рабочим восстанием в XIX веке, и оно имело огромное значение в истории пробуждения классового самосознания мирового пролетариата. Автор совершенно неправильно характеризует поведение правительства: никакой помощи рабочим оно не оказало; вступив в город, войска приступили к массовым арестам и разоружению рабочих, начались жестокие расправы с повстанцами. — Прим. ред.]

Через три месяца в Гренобле вспыхнули беспорядки, также не имевшие политического характера; вызваны они были бестактным поведением грубого префекта Мориса Дюваля, запретившего маскированный бал. Префект без должного предупреждения велел двум ротам 35-го линейного полка атаковать толпу. Даже прокурорский надзор был возмущен и распорядился произвести следствие по этому делу. Желая успокоить население, начальник дивизии генерал Гюло перевел 35-й полк в другой город, но Казимир Перье не хотел допустить, чтобы префект был официально признан виновным, и приказал возвратить полк в Гренобль. В результате начались бесчисленные дуэли между штатскими и солдатами. Два месяца спустя, во избежание серьезных волнений, министр удалил и полк и префекта.

Заговоры и оппозиция в Париже.

Порядок на парижских улицах был почти восстановлен. Так называемый "заговор на башнях собора Парижской Богоматери" (4 января 1832 г.) оказался всего-навсего смехотворной и шумливой манифестацией нескольких неведомых роялистов, которые взобрались на соборную колокольню и ударили в набат, надеясь таким образом взбунтовать Париж и низвергнуть узурпатора. Не более опасным оказался и "заговор на улице Прувер", раскрытый месяц спустя. Легитимистский агент, сапожник Понселе, вздумал похитить короля и королевское семейство в Тюильри во время бала, в ночь с 1 на 2 февраля. С этой целью он навербовал от двух до трех тысяч человек. Главные заговорщики были арестованы в то время, как они пировали, поджидая сигнала к нападению.

Зато остервенелая борьба с печатью не прекращалась: Каррикатюр, Трибюн, Глоб, Немезис и Насьональ вели против министерства и короля резкую и систематическую кампанию. Конфискации, временное задержание номеров, судебные преследования — ничто не помогало: правда, присяжные в большинстве случаев оправдывали журналистов, подлежавших теперь их юрисдикции.

В палате оппозиция также не складывала оружия. Цивильный лист был установлен в 12 миллионов франков вместо 14, предложенных комиссией, и вместо 18 миллионов, которых требовал король. Монталиве, неосторожно употребивший выражение "подданные", был прерван криками: "К порядку министра! Пусть он возьмет обратно свои слова! Теперь нет более подданных!" Казимиру Перье приходилось все время быть начеку. Внезапное появление холеры, разразившейся в Париже с 26 марта 1832 года и за три месяца унесшей около 20000 жертв, и ужас, нагнанный на всех этим грозным бедствием, прервали временно борьбу, так как большинство депутатов бежало из столицы. Сопровождая герцога Орлеанского, Казимир Перье посетил больницу Отель-Дье и заразился. Прохворав пять недель, он скончался 16 мая.

Через несколько дней после того как Казимир Перье был назначен председателем совета министров, Гизо писал де Баранту: "Вот июльская революция и разрезана надвое: на правительственную партию и оппозицию". Этими словами он заранее характеризовал деятельность Казимира Перье, каждый акт которого являлся как бы утверждением, что новая монархия хочет жить и жить долго. До него она имела вид смиренного просителя, умолявшего о снисхождении. Казимир Перье придал ей аллюры боевого правительства. И как раз в тот момент, когда со сцены сошел первый действительный министр Июльской монархии, ей предстояло выдержать самые яростные атаки своих противников.

Вандейское восстание.

В ночь на 28 апреля 1832 года пароход "Карло-Альберто" высадил в одной из бухт Марсельского рейда герцогиню Беррийскую и несколько верных ее сторонников. Она явилась во Францию требовать короны для своего сына, герцога Бордоского; романтически настроенная и мужественная женщина мечтала о роялистском подражании наполеоновскому возвращению с острова Эльбы, об эпическом походе на Париж через всю Францию, поднятую ее героизмом, и о восстановлении легитимной монархии. Она настолько была уверена в успехе, что заранее выработала план новой конституции.

Попытка захватить Марсель кончилась жалкой неудачей, но герцогиня не пала духом и, отказавшись сесть обратно на пароход, решила отправиться в Вандею, где, по ее мнению, еще жив был роялизм. С поразительной смелостью она миновала южную Францию и даже въехала в Бордо в открытой коляске. Добравшись таким образом до замка Плассак, она оттуда обратилась к вандейцам с воззванием, приглашая их восстать с оружием в руках в день 24 мая. Но роялистам удалось набрать только несколько сот беглых рекрутов; после двух стычек, одной у Шена, а другой у замка Пенисьер, они были разбиты и рассеяны. Герцогиня Беррийская с трудом добралась до Нанта; в продолжение пяти месяцев она скрывалась у девицы Дегиньи, но была выдана полиции неким Дейцем. Правительство не выказало ни великодушия, ни мужества. Оно не решилось ни выслать герцогиню из пределов Франции, ни отдать под суд; оно заключило ее в цитадель Блэ и держало там, пока не сочло ее обесчещенной, а следовательно, политически безвредной — после рождения девочки и признания герцогини Беррийской, что она вступила в тайный брак с графом Гектором Луккези ди Палли, камергером неаполитанского короля.

Республиканские восстания.

В тот самый день, когда вандейская вспышка приходила к концу, в Париже разразилось более грозное восстание. Оно было наспех организовано республиканцами и назначено на 5 июня по случаю похорон генерала Ламарка. Солдат наполеоновской армии, изгнанный в 1815 году за подавление вандейского восстания, возвратившийся во Францию в 1818 году, избранный в 1828 году депутатом от департамента Ланд, Ламарк прославился своим либерализмом. Он с энтузиазмом приветствовал Июльскую революцию, но, недовольный мирной политикой новой монархии, снова вернулся в ряды оппозиции.

Члены тайных обществ полагали, что похороны Ламарка, на которые народ должен был собраться огромными толпами, дадут удобный повод начать революцию. При этом они рассчитывали на содействие многочисленных политических эмигрантов, поляков и итальянцев. Восстание началось стычкой с муниципальной стражей на Аустерлицком мосту. Кварталы Тампль, Сен-Мартен, Сен-Дени и Бастильская площадь быстро покрылись баррикадами. В ночь с 5 на 6 июня инсургенты, достигшие площади Побед, одно время могли с уверенностью рассчитывать на успех. Но в действительности их преждевременная попытка была обречена на неудачу: рабочие не откликнулись на призыв; буржуазия была раздражена только против бунтовщиков, и национальная гвардия оказала энергичную поддержку линейным войскам, которыми командовал генерал Лобау.

"Как только пробили сбор, — писала своему брату дочь одного торговца, — мы заперли магазин. Папа оделся, чтобы присоединиться к своему батальону на площади Пти-Пер. Он поцеловал маму и меня со словами: "Нужно раз навсегда покончить с этими негодяями". Никогда я не видела его в таком ужасном гневе". Утром 6 июня инсургенты были отброшены к улице Сен-Мерри. Человек 60 из них под начальством Жанна, одного из украшенных орденом июльских бойцов, были загнаны в тупик у монастыря Сен-Мерри, где они героически защищались до четырех часов пополудни.

В Париже было объявлено осадное положение. Но когда кассационный суд признал незаконным превышением власти смертный приговор, вынесенный военным судом, правительство взяло обратно ордонанс, вводивший осадное положение. Сенский суд присяжных вынес только шесть обвинительных приговоров инсургентам, взятым с оружием в руках, причем наиболее тяжелое наказание понес Жанн, приговоренный к ссылке.

Эта неудача не обескуражила республиканцев, которые как ни в чем не бывало начали готовиться к дальнейшей борьбе. Правительство с своей стороны старалось нанести удар тайным обществам, в которых группировались его противники. В феврале 1834 года министерство Тьера-Гизо предложило палатам проект закона, специально направленного против общества Прав человека, которое с целью обойти закон, запрещавший составлять ассоциации более чем из 20 членов, разделилось на секции, где число участников не достигало 20. При обсуждении этого закона разыгрались бурные сцены; Вьеннэ объявил этот закон необходимым "для обуздания тигра анархии". Депутаты левой и легитимисты тщетно восставали против этого закона, который сам Тьер называл явно деспотическим, но в то же время безусловно необходимым. Закон был принят 25 марта 1834 года. Отныне всякая ассоциация, независимо от своего характера и числа членов, должна была представлять свой устав на утверждение правительства и не могла образоваться без правительственного разрешения. Дела о нарушениях этого закона передавались на рассмотрение исправительных судов, причем наказанию подлежали не только главари общества, но и рядовые участники.

Едва был принят этот закон, как в Лионе, в различных провинциальных городах и, наконец, в Париже вспыхнули новые республиканские восстания. Это были апрельские восстания 1834 года.

В Лионе движение носило в одно и то же время политический и экономический характер. После восстания 1832 года республиканцы повели активную пропаганду среди рабочих, и общество Прав человека завербовало множество сторонников. Кроме того, создалась особая ассоциация мютюэлистов. В начале февраля 1834 года, когда некоторые фабриканты решили понизить заработную плату, мютюэлисты ответили на эту несправедливость стачкой. Против стачечников было возбуждено судебное преследование "за противозаконный сговор". Этот процесс послужил сигналом к восстанию, продолжавшемуся от 9 до 13 апреля. Победа осталась за правительством.

Кроме того, беспорядки произошли в Сент-Этьенне, Гренобле, Марселе, Перпиньяне, Оксере, Шалоне (на Соне), Эпинале, Пуатье и Клермон-Ферране.

13 апреля, когда в Париже получено было известие о лионском восстании, республиканцы начали воздвигать баррикады в лабиринте узких переулков вокруг церкви Сен-Мерри. Тьер приказал немедленно арестовать около сотни наиболее деятельных членов общества Прав человека, и таким образом восстание лишилось своих вождей; тем не менее 40000 человек готовы были двинуться в бой. К утру 14 апреля инсургенты потеряли все свои позиции, и восстание закончилось ужасающей бойней. Когда один офицер был ранен под окнами дома № 12 на улице Транснонен, его солдаты ворвались в дом и перерезали всех, кто там находился, в том числе даже женщин и детей.

Последняя вспышка произошла 16 апреля в Люневиле, где три кирасирских квартирмейстера тщетно пытались возмутить свои полки.

Гонения на республиканцев. Апрельский процесс.

Республиканские попытки являлись чистейшим безумием [Правительство Луи-Филиппа относилось к восстаниям 1832 и 1834 годов с самыми серьезными опасениями, так как борьба республиканцев находила горячий отклик в народных массах, ненавидевших режим Июльской монархии. — Прим. ред.] и способны были только оттолкнуть народные массы от республиканских идей, а со стороны правительства вызвать новые репрессивные меры. Прежде всего министерство провело закон, грозивший суровыми наказаниями за хранение оружия или боевых припасов, и усилило строгости по отношению к печати. Правда, оно и прежде не щадило ее: с июля 1830 года по сентябрь 1834 года состоялось не меньше 520 процессов по делам печати, журналисты были приговорены в общем к 106 годам тюремного заключения, а газеты заплатили больше 400000 франков штрафа. Одна Трибюн, самая влиятельная и резкая из республиканских газет, привлекалась к суду 111 раз, уплатила 157000 франков штрафа, а ее сотрудники в общей сложности были приговорены в двадцать приемов к 49 годам тюремного заключения. Насьональ, газета Армана Карреля, также перешедшая на сторону республиканской партии, подвергалась отнюдь не лучшему обращению.

Правительство, одно время предполагавшее по настоянию маршала Жерара даровать амнистию лицам, арестованным за участие в различных восстаниях, в конце концов предало их суду, но только не суду с участием присяжных, которым оно не доверяло, а суду палаты пэров, превращенной в верховный суд для разбора дел о преступлениях против государственной безопасности. Все аналогичные дела были соединены в один процесс-монстр под тем предлогом, что между лионскими, парижскими и люневильскими событиями существует тесная связь. Это был так называемый процесс "апрельских подсудимых". Из 2000 арестованных 164 человека были преданы суду.

Процесс начался 5 марта 1835 года, т. е. больше чем через год после рассматриваемых событий, а последние приговоры были вынесены только 23 января 1836 года. Суд выслушал 4000 свидетелей и рассмотрел 17000 документов. Процесс сопровождался целым рядом бурных инцидентов. Председатель палаты пэров Паскье произвольно решил допустить к защите только профессиональных адвокатов. Тогда значительное число подсудимых отказалось защищаться, а другие не пожелали отвечать на вопросы и даже являться на заседания суда. Однако обвиняемые по лионскому делу в большинстве согласились принять участие в судебных прениях. Тогда палата постановила выделить дела о военнослужащих, что повело за собою новые скандалы. 12 июля 28 обвиняемых по парижскому делу, в том числе Годфруа Кавеньяк и Арман Марраст, бежали из тюрьмы Сент-Пелажи. Пэры приговорили многих подсудимых к тюремному заключению или к ссылке. Впрочем, все эти приговоры были погашены общей амнистией политических заключенных, объявленной по случаю бракосочетания герцога Орлеанского 8 мая 1836 года.

Последние усилия республиканцев. Террористические покушения.

Одно время республиканцы еще надеялись воспользоваться в интересах своей партии министерским кризисом, который тянулся около двух месяцев после падения кабинета Моле в 1839 году. 12 мая Барбес и Бланки попытались овладеть полицейской префектурой и Дворцом правосудия. Барбес располагал при этом не больше чем сотней членов общества Времен года. Эта попытка закончилась на улице Гренета. Барбес и Бланки были арестованы и приговорены к смертной казни, но наказание было смягчено для них королем. Париж остался спокоен.

Отдельные фанатики, все сплошь люди с темным прошлым и имевшие дерзость ссылаться на политические партии, которые отрекались от них с отвращением, несколько раз пытались убить Луи-Филиппа. В период 1835—1846 годов на жизнь короля произведено было шесть покушений, и, кроме того, много заговоров было заблаговременно раскрыто полицией. Из всех этих покушений самым ужасным и единственным, имевшим политические последствия, было покушение Фиески, адская машина которого 28 июля 1835 года убила и ранила 40 человек во время смотра национальной гвардии на бульваре Тампль.

Сентябрьские законы.

На это преступление палаты ответили "сентябрьскими законами". Этих законов было три: закон об уголовных судах, о присяжных заседателях и о печати.

Закон об уголовных судах давал министру юстиции право учреждать столько уголовных судов, сколько он признает необходимым для разбора дел о лицах, виновных в посягательствах против государственной безопасности. В случае, если подсудимые вздумают шуметь или откажутся являться на заседания суда, последний мог разбирать дело в их отсутствие.

Закон о присяжных заседателях вводил тайное голосование и понижал число голосов, требовавшихся для обвинительного приговора, с восьми до семи.

Закон о печати возвращал периодическую прессу к худшим дням Реставрации. Размер залогов был увеличен; оскорбление особы монарха и нападки на основы государственного строя карались тюремным заключением и штрафом от 10000 до 50000 франков. Воспрещено было касаться имени и власти короля при обсуждении действий правительства, открыто называть себя республиканцем или говорить о восстановлении низверженной монархии; воспрещено было опубликовывать списки присяжных, печатать отчеты по процессам о диффамации и открывать подписку для уплаты штрафов по политическим процессам; воспрещено было оспаривать принципы государственного суверенитета, собственности и семьи. Для рисунков, эмблем, гравюр, карикатур и театральных пьес восстанавливалась цензура и система предварительных разрешений.

Закон о печати направлен был главным образом против легитимистов и республиканцев. Первыми его жертвами явились Котидьен, Шаривари и Реформатор. Издатель Реформатера поплатился трехмесячным тюремным заключением и шеститысячным штрафом только за то, что он напомнил слова Лафайета в Учредительном собрании: "Когда правительство нарушает народные права, то восстание составляет для народа наиболее священный долг". Употребленное Кергорлэ слово "узурпатор" стоило издателю Котидьен четырехмесячного тюремного заключения и 2000 франков штрафа. Легитимистская пресса, располагавшая крупными капиталами, могла пережить эти преследования, но республиканская печать сильно пострадала от этого режима: Трибюн и Реформатер исчезли.

Бонапартистские попытки.

В том же 1836 году началась бонапартистская пропаганда. Герцог Рейхштадтский скончался в 1832 году. С тех пор наследником наполеоновских притязаний сделался принц Луи-Наполеон, сын голландского короля и Гортензии Богарнэ, усыновленный Наполеоном на случай отсутствия у него законного потомства. Воспитанный в Швейцарии, в замке Арененберг, на берегу Констанцского озера, получивший чин артиллерийского капитана в Федеральной армии, он всерьез отнесся к своему положению претендента, напечатал Политические мечтания и сочинил проект республиканско-имперской конституции. Происходившие во Франции волнения внушили ему мысль, что Июльская монархия еще далеко не окрепла. Рассчитывая на энтузиазм, который должно было пробудить имя великого императора, он сделал в Страсбурге попытку произвести государственный переворот; 30 октября 1836 года ему удалось увлечь за собой 1-й и 3-й артиллерийские полки, но он был схвачен вместе со своими соумышленниками в казармах 46-го пехотного полка.

Правительство велело привезти его в Париж, потом отправило в Соединенные Штаты. Его сообщники, преданные в Страсбурге суду присяжных, были оправданы, ввиду того что против главного обвиняемого не было возбуждено преследования.

Тем не менее министерство было неприятно удивлено этим оправдательным приговором и в январе 1837 года внесло в палату проект закона, по которому военнослужащие и штатские, замешанные в одном и том же преступлении, должны были судиться отдельно, первые — военными судами, а вторые — судом присяжных. Против этого одновременно ополчились Берье и сторонник династии Дюпен, тогдашний председатель палаты, и проект был отклонен.

Четыре года спустя, в самый разгар волнения, вызванного восточными делами и тем оскорблением, которое нанесли державы французскому правительству подписанием Лондонского трактата, принц Луи-Наполеон во второй раз сделал попытку проникнуть во Францию. 6 августа 1840 года он высадился в Вимере и пытался возмутить гарнизон в Булони. Неудача была еще более жалкой, чем в Страсбурге. Претендент был арестован и предан суду пэров, которые приговорили его к пожизненному тюремному заключению. Запертый в замок Гам, он бежал оттуда 25 мая 1846 года.

Эти две попытки принца Луи-Наполеона не вызвали в обществе никакого волнения и показались попросту смешными. А между тем бонапартистские симпатии и воспоминания об Империи по-прежнему были живы в стране. Да и само правительство Луи-Филиппа делало все от него зависящее, чтобы пробудить эти чувства. Сам король неоднократно брал на себя инициативу бонапартистских манифестаций, рассчитывая (и до поры до времени расчет был верен) приобрести таким образом некоторую популярность.

Так, например, статуя императора, сброшенная в 1815 году, была снова торжественно водворена в 1833 году на верхушке Вандомской колонны. А за три месяца до Булонской попытки Луи Бонапарта правительство Июльской монархии сделало еще более решительный шаг в этом направлении. 12 мая 1840 года оно испросило у парламента миллион франков, чтобы перевезти прах Наполеона во Францию. Это неожиданное предложение встречено было с энтузиазмом, который дошел до апогея, когда прах императора был привезен в Париж. К извлечению останков из могилы приступлено было 15 октября под наблюдением королевского сына, принца Жуанвильского, посланного на остров Св. Елены с фрегатом Бель-Пуль и небольшой эскадрой. 15 декабря прах императора торжественно прибыл в Париж, где был встречен слезами и приветственными к ликами громадной толпы. Король, окруженный всей семьей и принцессами, облеченными в глубокий траур, принял тело "от имени Франции" в Доме Инвалидов. Его возвращение в Тюильри было сплошной овацией, во время которой никто не вспомнил о племяннике императора.

Министерства с 1830 до 1840 года.

В период 1832—1840 годов парламент служил ареной ожесточенной борьбы партий, Министерства сменялись почти с такой же легкостью, с какой вспыхивали восстания. После кончины Казимира Перье кабинет остался без председателя; 11 октября 1832 года он был составлен заново. Председателем совета сделался военный министр Сульт; портфель иностранных дел получил герцог де Бройль, народного просвещения — Гизо, а внутренних дел — Тьер, причем последние три министра играли руководящую роль в правительстве.

Министерство 11 октября, состав которого изменялся пять раз, просуществовало до февраля 1836 года. Герцог де Бройль вышел из кабинета в марте 1834 года. Отставка его вызвана была вопросом об уплате вознаграждения Соединенным Штатам за убытки, причиненные еще во время Империи американской торговле континентальной блокадой (Франция задолжала эту сумму Соединенным Штатам еще со времен Империи). В июле 1834 года подал в отставку Сульт, побежденный интригами Гизо и Тьера, которые терпеть его не могли. Его преемник, маршал Жерар, согласился принять пост председателя совета лишь после того, как ему обещали помиловать лиц, арестованных за лионские и парижские восстания. Но когда решено было предать их суду, он вышел в отставку (29 октября 1834 г.).

4 ноября 1834 года подал в отставку весь кабинет. Составилось так называемое "министерство трех дней", павшее при общих насмешках, и прежний кабинет вернулся к власти с маршалом Мортье в качестве председателя. Маршал, совершенно не умевший говорить с парламентской трибуны, уступил председательство герцогу де Бройлю 12 марта 1835 года. 5 февраля, к всеобщему удивлению, министерство осталось в меньшинстве по вопросу о конверсии государственной ренты (оно требовало отсрочки этой меры).

Министерство 11 октября, помимо репрессивных законов, закона об ассоциациях и сентябрьских законов, первое выдвинуло в 1833 году вопрос об укреплении Парижа и в том же году провело законы о департаментской организации и о народном образовании. [См. гл. XI, "Гражданские и военные учреждения Франции".]

Единство и долговечность кабинета 11 октября объяснялись присутствием в его среде трех главных вожаков партии сопротивления: Тьера, Гизо и де Бройля. Но герцог де Бройль, человек довольно властного и весьма независимого нрава, был не по душе Луи-Филиппу, который с каждым днем все сильнее стремился к установлению личного управления. Тьер и Гизо хотели каждый с своей стороны председательства в совете, и соперничество их честолюбий не давало более возможности держать их в составе одного и того же министерства. Сверх того, они совершенно различно понимали конституционный режим; отличаясь в равной степени властным характером, они расходились в том отношении, что Тьер был решительным сторонником парламентарной теории, согласно которой король должен стоять вне правительства. Ему приписывается изобретение известной формулы: "Король царствует, но не управляет". В этом отношении Гизо готов был сделать Луи-Филиппу широкие уступки, и потому в конце концов одержал верх над Тьером. Между королем и его министром с 1840 года царило полное согласие. "Это мои уста", — говорил Луи-Филипп о Гизо.

Соперничество обоих честолюбцев нашло отголосок в палате. Большинство разделилось на правый центр с Гизо и доктринерами, левый центр с Тьером и незначительную группу, руководимую Дюпеном, — среднюю партию, занимавшую промежуточное положение между обоими центрами. Оппозицию составляли: либеральная левая, руководимая Одилоном Барро, имевшая почти республиканский характер, несмотря на свое название династической левой, и легитимистская правая, оратором которой был Берье. Господствовавшие среди большинства раздоры и личная политика короля вызвали целый ряд министерских кризисов. Франция имела не меньше шести кабинетов с 22 февраля 1836 года, когда составилось первое министерство Тьера, до 29 октября 1840 года, когда было назначено министерство Сульта-Гизо, сохранявшее власть в продолжение последних семи лет царствования Луи-Филиппа.

Тьер.

Тьер дебютировал в качестве журналиста в газете Конституционалист. В 1823—1827 годах он издал Историю французской революции, доставившую ему громкую известность. Он посещал герцога Орлеанского; вместе с Каррелем и Минье он основал в 1830 году газету Насьональ. Когда появились июльские ордонансы Карла X, Тьер составил и первый подписал протест журналистов, а когда он убедился в победе революции, то опять-таки первый выдвинул кандидатуру герцога Орлеанского и поспешил за ним в Нэйи. В награду он получил пост помощника государственного секретаря по министерству финансов в кабинете Лаффита. Он сумел умерить свой либерализм настолько, что мог сохранить свой пост в кабинете Казимира Перье. По смерти последнего он по желанию короля получил принадлежавший покойному портфель министра внутренних дел, хотя ему было в то время всего 35 лет. С противниками режима он расправлялся так же энергично, как его предшественник, и во время апрельского восстания 1834 года его видели верхом на коне рядом с генералом Бюжо, бригада которого штурмовала баррикады. Сентябрьские законы были делом его рук.

Тьер обладал необыкновенной хитростью, итальянской гибкостью, утонченной ловкостью, живым и ясным умом, большой трудоспособностью, редким даром приспособления, неутомимой энергией и сверх того необычайным властолюбием. Ламартин в одной из своих речей, произнесенной против Тьера, когда последний в 1840 году вторично занял пост председателя совета, с поразительной рельефностью охарактеризовал эту преобладающую страсть министра. "Вами движет, — сказал он, — беспокойная, ревнивая, неутолимая страсть, которую ничто не в силах удовлетворить и которая ни с кем не хочет ничего разделить... Это — страсть к власти, страсть управлять, управлять одному, управлять всегда, управлять с большинством, управлять с меньшинством, как сейчас; управлять со всеми и против всех; царствовать одному, царствовать всегда, царствовать во что бы то ни стало".

Первое министерство Тьера было недолговечно. Будучи сторонником энергичной внешней политики, он хотел послать в Испанию французскую армию, чтобы поддержать испанских либералов против карлистов. Но король воспротивился вмешательству в испанские дела, и 25 августа 1836 года Тьер подал в отставку.

Моле и личное правление короля.

Таким образом, падение Тьера было актом личной политики короля; точно такой же характер носило назначение нового председателя совета министров Моле (6 сентября 1836 г.). Моле получил портфель иностранных дел; главным сотрудником его был Гизо. Моле, один из фаворитов Наполеона, который сделал его префектом, членом Государственного совета, начальником ведомства путей сообщения и, наконец, министром юстиции, перешел впоследствии на службу к Людовику XVIII и занимал пост морского министра в кабинете герцога Ришелье. С 1822 года он в палате пэров примкнул к оппозиции. В 1830 году Лаффит пригласил его в министерство иностранных дел. Весьма образованный и замечательно умный человек, обладавший твердым и умеренным характером, равно далеким от догматической жесткости Гизо и от оппортунизма Тьера, он имел в глазах Луи-Филиппа то неоценимое преимущество, что выказывал полную готовность проводить его личные взгляды и был убежденным сторонником влияния короля на государственные дела. Так как новый министр не представлял ни одной из существовавших в палате групп, то он сразу был встречен с недоверием.

После страсбургского покушения принца Луи-Наполеона Моле не мог провести закона о выделении дел военнослужащих в особые суды. Эта неудача, затем дурной прием, оказанный палатой закону о назначении удела герцогу Немурскому, отсутствие солидарности между Моле и Гизо — все это привело в апреле 1837 года к распадению министерства. Но король снова поручил Моле составить кабинет, в который вошли Барт, Монталиве и Сальванди.

Коалиция.

Таким образом, парламент очутился лицом к лицу не с новым министерством, а с новой политической системой, так как становилось ясно, что Луи-Филипп намерен управлять с помощью палат, но не посредством палат. Так как Моле надеялся, что новые выборы доставят ему покорное большинство, то палата депутатов была распущена 3 октября, но на самом деле он получил ничтожное большинство всего в несколько голосов.

И вот снова возник конфликт, подобный тому, который произошел в 1815—1816 годах между Людовиком XVIII, Ришелье и "Бесподобной палатой", и возобновилась борьба между теорией преобладания палаты и теорией преобладания короля. В печати "парламентская" доктрина была формулирована в 1838 году Дювержье де Горанном, бывшим сторонником партии сопротивления, в его книге О принципах представительного образа правления и об их практическом применении. "Если только выборы не являются пустой декорацией, — говорил он, — то необходимо предоставить законно опрошенной нации решающий голос"; "парламенту должно принадлежать последнее слово". "Замена личного управления парламентским режимом" — гласил лозунг, который Дювержьэ де Горанн дал оппозиции.

Оппозиция состояла из династической левой, левого центра и доктринеров правого центра. Вожди этих групп — Одилон Барро, Тьер и Гизо — сблизились и составили коалицию против "придворного министерства". После нескольких маловажных стычек в течение обеих сессий 1838 года коалиция дала министерству генеральное сражение в январе 1839 года при обсуждении адреса. В комиссии, которой поручено было составление этого адреса, Тьер, Гизо и Дювержье де Горанн предложили редакцию, в иных местах напоминавшую адрес 221, поданный Карлу X. Последние фразы в особенности направлены были прямо против короля: "Мы глубоко убеждены, ваше величество, что только тесное единение властей, сдерживаемых в границах, определенных конституцией, способно обеспечить безопасность страны и силу вашего правительства. Твердая и искусная администрация, опирающаяся на благородные чувства, отстаивающая во внешних делах достоинство вашего престола и ограждающая его во внутренних делах своей ответственностью, представляет вернейший залог того содействия, которое мы с такой охотой готовы вам оказать". Таким образом, политика короля совершенно определенно названа была антиконституционной; наконец, в последнем абзаце проекта адреса министерству выражалось решительное порицание.

Прения по поводу этого адреса продолжались в палате двенадцать дней. Было произнесено 128 речей, так как каждый параграф в отдельности вызывал ожесточенные споры. Тьер, Гизо и Одилон Барро с крайней резкостью напали на председателя совета. Моле не поддавался и выказал поразительное хладнокровие. Когда дело дошло до окончательного голосования, за министерство было подано 221, а за коалицию 208 голосов. Моле с честью вышел из этой жаркой схватки, но, находя большинство в тринадцать голосов слишком незначительным, он подал в отставку.

Луи-Филипп попробовал, но тщетно, составить министерство во главе с маршалом Сультом, а когда эта попытка не удалась, снова пригласил Моле и решил распустить палату. Избиратели должны были решить спор между теорией личного управления и теорией парламентского верховенства. Отдельные избирательные комитеты, организованные левой, левым центром и правым центром, фактически действовали под руководством единого комитета, а именно триумвирата, составленного из Гизо, Тьера и Одилона Барро. Легитимистские и республиканские комитеты из ненависти к Луи-Филиппу поддерживали кандидатов коалиции. По предложению Гизо префекты были предупреждены, что коалиция будет беспощадна ко всем, кто осмелится с ней бороться. 6 марта оппозиция выиграла 45 мест, а 8 марта Моле вручил королю просьбу об отставке. Кое-кто начал уже совершенно правильно понимать, что, в сущности, удар нанесен не только министрам, но и самому королю.

Второе министерство Тьера; восточные дела.

Но коалиция отличалась слишком пестрым составом, чтобы быть долговечной. Как только министерство было низвергнуто, среди руководителей оппозиции, получивших возможность разделить между собой власть, начались раздоры. Гизо желал получить или портфель иностранных дел, или министерство внутренних дел, или же пост председателя палаты, а Тьер и Одилон Барро хотели предоставить ему только министерство народного просвещения. В продолжение двух месяцев никак не удавалось составить кабинет, и понадобилась попытка восстания, произведенная Барбесом, чтобы 12 мая Франция получила наконец министерство.

Главой кабинета назначен был Сульт, и в него не вошел ни один из вожаков коалиции. Последние не получили даже председательского места в палате; оно досталось лионскому депутату Созе, легитимисту, признавшему Июльскую монархию. Он продолжал занимать эту должность вплоть до революции 1848 года. Гизо назначен был послом при английском дворе; таким образом, для Тьера открывалось свободное поле действия на случай министерского кризиса, так как Одилон Барро казался человеком слишком крайних мнений, чтобы король мог когда-нибудь поручить ему составление министерства.

Это с особенной ясностью обнаружилось, когда палата без прений, молчаливым вотумом, отклонила новое требование дотации для герцога Немурского, после чего Сульт 20 февраля 1840 года вышел в отставку. 1 марта Тьер сделался председателем совета министров. Можно было думать, что король решил лояльно проводить систему парламентского режима, так как Тьер являлся вождем того большинства, которое отвергло предложение о дотации. Но в действительности Луи-Филипп и не думал отказываться от политики личного управления, как это с величайшей ясностью доказало его поведение в восточном вопросе.

Лондонский трактат (15 июля 1840 г.), которым державы без участия Франции желали уладить конфликт между Турцией и Египтом, возбудил в Париже необычайное волнение. "Этот трактат, — писал Журналь де Деба, — есть наглая выходка, которую Франция не может снести; этого не позволяет честь". Эти слова вполне выражали общее настроение. Тьер хотел, чтобы французское правительство заняло воинственную позицию, и король вначале как будто склонялся к тому же решению. Были призваны запасные. Предписано было сформировать 12 новых пехотных полков, 10 стрелковых батальонов и 6 кавалерийских полков. Численность флотских экипажей была увеличена на 10000 человек. Приступлено было к вооружению 27 новых кораблей. Не дожидаясь созыва палат, правительство ордонансом 13 сентября открыло кредит в 100 миллионов франков на возведение вокруг Парижа непрерывной крепостной ограды и ряда отдельных фортов. Страна страстно следила за этими военными приготовлениями; уже мечтали о реванше за 1815 год. Известие о бомбардировке Бейрута довело возбуждение до последней крайности. Ввиду этого накануне открытия палат Тьер представил королю проект тронной речи, в которой говорилось о возможности войны и испрашивался кредит на вооружение 500000 человек. Король отклонил этот проект, так как решительно не хотел войны; Тьер подал в отставку.

В министерстве, составившемся 29 октября, пост председателя совета принадлежал Сульту. Но истинным главой правительства должен был явиться министр иностранных дел Гизо, отозванный из Лондона и избранный королем, потому что — подобно королю — он был того мнения, что ради сохранения Сирии за Мехмедом-Али не стоит бросать Францию в авантюру европейской войны.

Результаты первых десяти лет царствования.

29 октября 1840 года начинается второй период царствования Луи-Филиппа. Общий баланс истекших десяти лет был приблизительно таков.

Июльская монархия устояла против всех революционных восстаний, равно как король спасся от всех покушений на его жизнь. Монархия привела своих противников в состояние бессилия — по крайней мере на время. Она была искренно признана Францией, во-первых, потому, что доказала свою устойчивость (важное достоинство в глазах народа, всегда отличавшегося твердой привязанностью к существующему порядку вещей), во-вторых, потому, что, несмотря на все волнения, материальное благосостояние не переставало повышаться. Монархия приняла целый ряд серьезных мер для содействия экономическому развитию. С первых дней царствования Луи-Филиппа правительство заботилось о развитии и улучшении путей сообщения. В 1836 году был принят закон о проселочных дорогах. Тьер обнаружил в этом вопросе такой же пыл, как в своей борьбе против железных дорог. В последнем вопросе министерство Моле натолкнулось на неумный скептицизм и дух рутины, царивший в парламенте, и не могло провести в парламенте закона о государственном строительстве железных дорог, несмотря на очевидные выгоды этой системы для страны, на что указывало министерство. Тем не менее в 1837 году удалось настоять в принципе на проведении шести больших железнодорожных линий.

Хотя страна не придавала особого значения бесконечной Алжирской экспедиции и не обращала надлежащего внимания на происходившие там непрестанные военные действия, тем не менее некоторые героические эпизоды, как, например, штурм Константины, льстили национальному самолюбию. Наследный принц, герцог Орлеанский, и брат его, герцог Омальский, приобрели подлинную популярность, разделяя опасности французских солдат. Под Антверпенской цитаделью, под Лиссабоном и Веракрусом французское оружие также покрыло себя новой славой.

Отмена наследственного пэрства, законы о муниципальных и генеральных советах и о народном образовании до известной степени удовлетворили умеренный либерализм большей части буржуазии.

Вопрос об избирательной реформе.

Однако уже слышались требования чего-то большего. Изменение состава палаты и реформа избирательной системы представлялись некоторым уже совершенно необходимыми. В палате 1837 года больше трети депутатов составляли чиновники, среди которых насчитывалось 96 должностных лиц судебного ведомства, 50 служащих в администрации, 47 военных высших чинов, 9 королевских адъютантов или чинов придворного ведомства и 4 дипломата. Не говоря уже о том, что эти депутаты не исполняли своих обязанностей, за которые государство продолжало платить им жалованье, общественное мнение с полным основанием могло усомниться в их независимости перед лицом правительства.

Поэтому в апреле 1840 года депутат правой, Ремильи, внес в палату предложение ограничить число депутатов-чиновников и не разрешать их повышения по службе. Это предложение было отсрочено по требованию министерства Тьера. Но общество уже заинтересовалось этим вопросом и требовало расширения избирательного права путем допущения "талантов".

10 июня 1840 года в XII парижском округе состоялся первый реформистский банкет; 14 июля часть национальной гвардии, проходя мимо короля, кричала "Да здравствует реформа!" А 31 августа офицеры национальной гвардии организовали в Шатильоне банкет, на котором присутствовало около 6000 человек. Лимож, Тур, Оксер, Тулуза, Мулен, Лилль, Мец, Руан, Марсель, Дижон, Гренобль, Бург и Перпиньян были свидетелями аналогичных манифестаций. Все эти события свидетельствовали о глубоком движении, на которое предусмотрительное министерство, желающее управлять, т. е. руководить и дисциплинировать общественное мнение, должно было бы обратить серьезное внимание. Избирательная реформа была важнейшей проблемой, которую министерству Гизо — если бы оно понимало свой долг, а также действительные выгоды страны и короля, — следовало разрешить в первую очередь.

II. Период личного управления (1840—1848)

Гизо.

Гизо было 53 года. В эпоху Империи и Реставрации он был либералом; но его прямолинейный ум возвел в неизменные догматы те либеральные понятия, к которым он пришел во времена Деказа, во времена популярности доктринеров и общества "Помогай себе сам — и небо тебе поможет". С тех пор много воды утекло; общественное сознание сделало огромный шаг вперед. Понимание условий свободного общежития значительно расширилось. Число людей, интересующихся политическими вопросами, сильно возросло. Целые общественные классы проснулись к политической жизни. Но Гизо, застывший на тех взглядах, которые он усвоил в 30-летнем возрасте, знать ничего не хотел да и не мог понять происходящего. Он был недалек от того, чтобы считать хартию 1814 года при условии ее точного применения идеальной конституцией. По его мнению, некоторых детальных улучшений было вполне достаточно, чтобы превратить эту хартию почти в совершеннейшее творение, а Июльская революция именно и дала возможность произвести эти частичные поправки. Притом, на его взгляд, парламент в своей реформаторской деятельности заходил слишком далеко, и если бы это зависело от него лично, звание пэра, например, осталось бы наследственным.

По его мнению, с изменением хартии дело революции было завершено, и всякая дальнейшая реформа представлялась ему опасной химерой. Поэтому он с самого начала примкнул к партии сопротивления. С точки зрения Гизо, задача правительства должна была ограничиться сохранением существующего, поддержанием порядка во внутренней политике и мира во внешней, т. е., в сущности, созданием условий, обеспечивающих развитие национального богатства. Именно эту программу он и начал проводить с 1840 года, и именно такое определение дал он своей политике в первом же заседании палаты.

Единственно мудрая политика сводилась, по его словам, к "сохранению мира всегда и повсюду". "Поверьте мне, господа, не будем говорить нашему отечеству о завоевании новых территорий, о великих войнах и о великом отмщении за прежние обиды. Пусть только Франция процветает, пусть она будет свободной, богатой, разумной и спокойной, и нам не придется жаловаться на недостаточность ее влияния в мире". Точно так же смотрел на вещи и Луи-Филипп. Гизо не подчинялся влиянию короля и не играл роли послушного исполнителя личной политики и воли Луи-Филиппа. И если в продолжение семи лет могло казаться, что он является покорным слугой монарха, то это лишь потому, что между министром и королем существовало единомыслие относительно политических целей.

Система подкупов.

В продолжение семи лет палаты шли за Гизо, и так как министерство всегда имело на своей стороне большинство, то — судя по внешности — во Франции установился парламентарный режим. Но это большинство состояло из чиновников. Их было 184 в палате 1846 года. Правительство держало их в своих руках жалованьем, выплачиваемым из государственного казначейства, и обещаниями повышения по службе. А система крупных концессий и привлечения к участию в государственных подрядах давала возможность склонить на сторону правительства 30 или 40 депутатов, необходимых для составления министерского большинства.

Те же самые приемы обеспечивали в стране правительственным кандидатам голоса избирателей. Гизо, отличавшийся строжайшей честностью в своих частных делах, возвел подкуп в государственную систему. Это зло растлило всю администрацию, и в последние годы царствования разразились позорнейшие скандалы. Одновременно с разоблачением лихоимства и воровства в Рошфорском морском арсенале и расхищения интендантских запасов в Гро-Кайу в мае 1841 года стало известно, что пэр Франции, председатель одной из палат кассационного суда, Тэст, министр общественных работ в кабинете 29 октября, продал за 100000 франков концессию на Гуэнанские соляные копи, причем роль посредника в этой сделке играл другой пэр Франции, генерал Кюбьер, дважды занимавший пост военного министра. Эмиль Жирарден, которого не решились привлечь к суду, обвинил министра внутренних дел Дюшателя в том, что он продал за 100000 франков в пользу министерской газеты Эпоха привилегию на открытие третьего оперного театра и обещал звание пэра за 80000 франков. Сам Гизо в январе 1848 года признал в палате, что некий господин Пети для получения должности казначея в Корбейле должен был с согласия правительства уплачивать ренту в сумме 6000 франков за отставку старшего советника контрольной палаты, причем освободившееся таким образом место послужило наградой за услуги, оказанные министерству.

Министерство и оппозиция. Внешняя политика.

Своей властью над палатой Гизо пользовался, чтобы не допускать никаких политических реформ. Он упрямо проводил политику неподвижности. "Послушать вас, — говорил ему Ламартин в 1842 году, — так вся политическая гениальность государственного человека состоит только в том, чтобы, заняв положение, которое дала ему случайность или революция, оставаться в этом положении инертно и неподвижно, отвергая неумолимо малейшие улучшения. И если действительно только в этом вся гениальность государственного мужа, облеченного правительственной властью, то не нужно нам государственных мужей. Хватит с нас и простой тумбы!"

Эта инертность под конец наскучила даже верным министерству консерваторам, и после выборов 1846 года в их среде сложилась прогрессивная партия. Один из депутатов, всегда поддерживавших Гизо, обозревая деятельность министра в 1847 году, пришел к следующему выводу: "Что сделано в течение семи лет? Ничего, ничего, ничего!"

Оппозиция, состоявшая из легитимистской правой и различных групп левой, главные свои нападки обращала на внешнюю политику министерства и на его отношение к союзу с Англией, а во внутренней политике — на вопрос об избирательной и парламентской реформах. С первых же дней своего существования Июльская монархия искала союза с Англией. Луи-Филипп полагал, что для отпора абсолютистским державам нельзя нигде найти лучшей поддержки, как в стране, политическая организация которой была всего ближе к французской. Отсюда посылка Талейрана в Лондон в сентябре 1830 года и четверной союз 1834 года с Испанией и Португалией. В 1836 году отказ Луи-Филиппа от вооруженного вмешательства в испанские дела повлек за собой охлаждение между двумя странами. Известно, какую ярость вызвала проделка Пальмерстона, обманувшего Францию в египетском вопросе. Вопреки народному чувству король и Гизо решили, тем не менее, возобновить связь с Англией и попытаться восстановить то, что именовалось сердечным согласием. Возможно, что эта политика была не хуже всякой другой, но, стремясь к сердечному согласию, следовало бы все-таки тщательно охранять достоинство, честь и интересы Франции. А между тем в двух случаях министерство недостаточно позаботилось об этом достоинстве и интересах.

В первом случае речь шла о праве досмотра кораблей. На Венском конгрессе Англия в принципе добилась отмены торговли неграми. Кроме того, она потребовала предоставления военным кораблям всех национальностей права осматривать коммерческие суда вблизи африканского побережья. Формально все государства пользовались в данном случае равными правами, но фактически численное превосходство английского флота превращало право досмотра в своего рода общий надзор Англии над коммерческими флотами всех государств, что крайне стесняло торговлю. Правительство Реставрации упорно отказывалось признать право досмотра. Напротив, Июльская монархия в 1831 году согласилась подписать конвенцию, которую возобновила в 1833 году. Применение ее на практике связано было с такими злоупотреблениями, что со всех сторон раздались самые резкие протесты. Это не помешало Гизо 20 декабря 1841 года возобновить договор и согласиться даже на более тяжелые условия, по которым право досмотра отныне могло применяться не только у африканского берега, но и на всем Атлантическом океане.

К счастью, для вступления договора в законную силу требовалось согласие палаты. Гизо ссылался на соображения гуманности, но ему не удалось убедить палату, которая не только отказалась утвердить последний договор, но и осудила договоры 1831 и 1833 годов и предложила министерству их расторгнуть. Это решение было одним из мотивов, побудивших Гизо распустить палату немедленно после принятия бюджета в июне 1842 года. Новые выборы доставили министерству более послушное большинство, что не замедлило обнаружиться в 1844 году во время дела Притчарда.

В сентябре 1842 года силою обстоятельств адмирал Дюпти-Туар вынужден был объявить Таити и острова Товарищества под французским протекторатом. По внушению Притчарда, английского аптекаря-миссионера, уже давно проживавшего на Таити и облеченного званием консула, королева Помаре, воспользовавшись отсутствием французской эскадры, приказала сорвать знамя протектората. Возвратившись, адмирал Дюпти-Туар, считаясь только с оскорблением, нанесенным французскому флагу, по собственной инициативе захватил остров. Известие об этом вызвало в Лондоне сильнейший гнев. Английское правительство потребовало от Гизо, чтобы он выразил порицание адмиралу, и в Монитере появилась заметка, сообщавшая, что на Таити послан приказ вернуться к простому протекторату. Публика ответила на эту меру поднесением адмиралу Дюпти-Туару почетной шпаги, а через несколько дней Ламартин при рукоплесканиях всей Франции заявил, что он понимает необходимость мира, но что Франции нужен "мир достойный и прочный — мир французский, а не английский". Не успел закончиться этот инцидент, как разгорелось второе дело Притчарда, во время которого французское правительство выказало себя еще более смиренным перед лицом английских угроз.

Так как Притчард продолжал интриговать при дворе королевы Помаре, то на Таити вспыхнуло восстание туземцев, стоившее жизни нескольким французским матросам. Тогда лейтенант д'Обиньи приказал арестовать миссионера и продержал его девять дней в тюрьме. Неописуемая ярость охватила всю Англию. Министр Пиль говорил в палате общин о "грубом оскорблении, сопровождавшемся величайшей низостью". Английская пресса требовала, чтобы французское правительство принесло извинения и чтобы офицер, осмелившийся наложить руку на Притчарда, понес примерное наказание. Эти вызывающие выходки глубоко задели патриотическое чувство французов. Гизо заявил в палате пэров, что он "намерен защищать честь французского флота". А между тем через несколько дней в адресованной лондонскому кабинету депеше он не только не колебался "выразить правительству ее британского величества свое сожаление и свое порицание" обстоятельств, сопровождавших арест Притчарда, но, кроме того, предлагал "справедливое вознаграждение за убытки и страдания, которые должно было претерпеть указанное лицо".

В то же время, и опять-таки исключительно с целью не раздражать Англию, правительство подписало 10 сентября 1844 года в Танжере с мароккским султаном, войско которого было наголову разбито генералом Бюжо при Исли, мирный договор, причем Франция не получила никаких выгод, ни даже возмещения военных издержек. "Франция настолько богата, — сказал Гизо, — что может платить за свою славу". Тщетно при обсуждении адреса в 1845 году некоторые депутаты, в том числе такие безусловно преданные династии люди, как Дюпен и Дюфор, предлагали поправку, в которой выражалось сожаление по поводу уступки, "не вызывавшейся необходимостью". Нашлось большинство, готовое поддержать министерство, и это большинство объявило себя "вполне удовлетворенным" министерскими объяснениями. Собственно говоря, большинство это не превышало восьми голосов, причем девять министров приняли участие в голосовании. Ввиду этого Гизо и его коллеги но кабинету заговорили было об отставке, но их решимость не продержалась и сорока восьми часов против настояний Луи-Филиппа.

Избирательная реформа.

Как только в палате поднимался двойной вопрос о парламентской и избирательной реформах, за министерство каждый раз высказывалось гораздо более компактное большинство. Но сторонники реформы, отнюдь не смущаясь своими постоянными неудачами, каждый год в период 1844—1848 годов упорно вносили свои проекты. Все эти проекты сводились приблизительно к одному и тому же. В области парламентской реформы оппозиционеры требовали признания несовместимости занятия некоторых должностей с получением депутатского мандата, а для обеспечения независимости депутатов-чиновников предлагали приостановить повышение таких депутатов по службе в продолжение всего срока депутатских полномочий (предложение Мора-Балладжа в 1841, Гонерона в 1842, де Сада в 1843, Ремюза в 1845, 1846 и 1847 годах).

В области избирательной реформы оппозиционеры выдвигали следующие требования: предоставления избирательного права так называемым "талантам", т. е. или гражданам, внесенным в списки присяжных, как предлагал Дюко в 1842 году, или лицам, имеющим ученую степень, нотариусам, офицерам национальной гвардии, городским муниципальным советникам, как того требовали Кремьё в 1845 году, Дювержье де Горанн в 1847 году, и, кроме того, понижения избирательного ценза до 100 франков. В конце концов те, кого тогда называли радикалами, — Ледрю-Роллен и Араго — стали домогаться всеобщего избирательного права.

Гизо и Дюшатель отвергали все эти предложения, в том числе и предоставление избирательного права "талантам", хотя эта мера увеличивала избирательный корпус всего на 15000 человек. "Разрешайте очередные задачи, естественно выдвигаемые временем, — говорил Гизо, — и отклоняйте все вопросы, которые легкомысленно и без всякой надобности стараются вам навязать". По его мнению, во Франции имелось не больше 180000 человек, "способных разумно и независимо осуществлять политическую власть". Сверх того, ведь надо было только работать и составить себе состояние, чтобы сделаться избирателем. Вошедшее в легенду словечко "Обогащайтесь!", которого Гизо никогда не произносил, по существу, совершенно верно выражает его взгляд на избирательную реформу.

Банкеты.

С 1847 года оппозиция, в которую входили искренние сторонники династии, потеряв надежду добиться каких-либо уступок от министерства и от палаты, решила вызвать широкое общественное движение. Инициативу кампании в пользу реформы взял на себя член династической оппозиции Одилон Барро, которому помогали в этом деле Тьер, Дювержье де Горанн, Ремюза и др. Республиканцы не замедлили присоединиться к ним. Петиция-монстр будет подписана всей страной на банкетах, где ораторы, главным образом из числа депутатов, должны доказывать необходимость избирательной реформы.

10 июля 1847 года в Париже, в Шато-Руж, состоялся первый из этих банкетов. 18 июля в Маконе Ламартин подверг резкой критике господствовавший режим и предсказал близость революции. "Если монархия, — сказал он, — обманет те надежды, которые страна в 1830 году из осторожности связывала не столько с сущностью монархии, сколько с ее именем; если она станет окружать себя избирательной аристократией, вместо того чтобы раствориться во всем народе; если она будет принижать нас до позорного растления... то, будьте уверены, эта монархия потонет не в своей крови, как монархия 1789 года, а в ею самой вырытой яме. И после того как вы присутствовали при революциях во имя свободы и контрреволюциях во имя славы, вы увидите революцию возмущенной общественной совести и революцию презрения".

Первый толчок был дан, и вскоре на банкетах, которые начали устраиваться по всей стране, недовольные заговорили не только об избирательной реформе. Как выразился Паньер в Шартре, речь шла о "возобновлении того, что не удалось в июле", — о "замене бесконтрольной и безответственной системы личного управления таким режимом, при котором страна сама распоряжалась бы собственными судьбами". Даже в королевской семье находились лица, сознававшие, что правительство совершило ряд тяжких ошибок и что страна стоит накануне серьезных событий.

"Министров у нас теперь, собственно говоря, нет, — писал принц Жуанвильский герцогу Немурскому 7 ноября 1847 года, — их ответственности фактически не существует: все дела восходят к самому королю. Наше внутреннее состояние незавидно... В области внешней политики мы тоже не блещем. Перед палатами мы появимся в самом отвратительном положении. Во всем этом виноват только король, который совершенно исказил наши конституционные учреждения... Не могу не заглядывать в будущее, и оно меня немножко пугает".

Один герцог Орлеанский способен был бы раскрыть королю глаза на действительное положение вещей. Но, к несчастью для династии, он погиб самым жалким образом, разбившись насмерть во время прогулки в карете 13 июля 1842 года. Широкая популярность, которой он сумел добиться, его известная всем преданность освободительным идеям, надежда на счастливое царствование — все это могло бы внушить стране некоторое терпение. Но в перспективе стояли лишь несовершеннолетие будущего монарха и регентство самого непопулярного из принцев королевской семьи — герцога Немурского.

Новые партии. Католическая партия.

Во Франции сформировались две новые партии, которым при падении Июльской монархии суждено было оспаривать друг у друга руководящую роль в новом правительстве, а именно — католическая партия и социалистическая партия.

После Июльской революции наступила очень резкая, но непродолжительная антиклерикальная реакция; во всяком случае эти события послужили для духовенства полезным уроком, по крайней мере в рассматриваемый период. Оно в общем поняло невозможность возвращения к прошлому и восстановления клира как привилегированной корпорации, поняло тем легче, что в огромном большинстве своем духовенство пополнялось из народа. Некоторые члены духовного сословия сообразили также, что связывать дело церкви с судьбой какой-нибудь династии и примыкать к какой-либо определенной форме правления было величайшей ошибкой. Они начали приходить к той мысли, что необходимо искать опору в основной стихии государственной жизни, т. е. в народе. А так как народ требовал свободного режима, то и духовенство должно стать либеральным. Вместо того чтобы враждебно выступать против тех принципов, на которых покоилась организация новой Франции, необходимо приспособиться к этим принципам и использовать их с наибольшей выгодой для католической церкви. Вместо привилегий надо требовать от правительства свободы.

Инициатива этой новой тактики принадлежала бывшим легитимистам. Ламеннэ, один из самых ярых защитников абсолютизма, превратившийся в столь же ярого защитника свободы, первый подал сигнал, начав издавать газету Будущее (L'Avenir), первый номер которой вышел в свет 18 октября 1830 года. Главными сотрудниками этой газеты были Монталамбер и Лакордер. Их программа была формулирована Ламеннэ в одном из писем к Монталамберу следующим образом: "Освободить религию от рабского подчинения правительствам... и завоевать вольности, гражданские вольности, конечной целью которых является свобода духа". В области внутренней политики партия требовала отделения церкви от государства и свободы преподавания. В области внешней политики она стремилась к освобождению Бельгии, Польши и Италии. Будущее перестало выходить в 1832 году, после того как папа осудил некоторые излагавшиеся этой газетой учения. Кстати, другой характерной чертой либерально-католической партии был ее полный отказ от галликанских учений и от идеи национальной церкви и откровенное провозглашение ультрамонтанства.

Почти все свои усилия католическая партия направила на завоевание свободы преподавания. Так как свобода преподавания была обещана хартией, то католическая партия требовала, чтобы позволено было свободно открывать католические школы и нападала на монополию Университета (ведомства народного просвещения). Как тогда замечали, "борьба между церковью и государством изменила свой характер: она превратилась в борьбу между епископатом и Университетом". Вначале Монталамбер и Лакордер играли главную роль в этой борьбе; в 1831 году они основали начальную школу, не испросив предварительного разрешения. Школа была закрыта, а виновные преданы суду пэров, к числу которых принадлежал Монталамбер, и приговорены к штрафу в 100 франков.

Ошеломляющий успех проповедей Лакордера в соборе Парижской богоматери увеличил силы партии. С 1840 года выпады против Университета в клерикальных газетах Друг религии (L'Ami de la Religion), Французская газета (Gazette de France), Вселенная (L'Univers) (в последней начал писать Вельо) стали принимать все более резкий характер. Католические памфлеты, вроде Университетской монополии каноника Дегаре, вызывали в противном лагере вполне справедливое негодование. Однако правительство сделало католикам некоторые уступки в законопроекте о средних учебных заведениях. Этот проект, внесенный в палату в 1834 году, но не обсуждавшийся, по-прежнему оставлял частные школы под контролем Университета, но отменял систему предварительных разрешений.

Университет нашел красноречивых и страстных защитников в лице герцога де Бройля, Кузена и Тьера — в парламенте, Мишле и Эдгара Кине — в Коллеж де Франс.

Снова начался поход против иезуитов. В 1845 году Тьер обратился по этому поводу с парламентским запросом к правительству, а палата единогласно вотировала резолюцию, приглашавшую министерство "следить за точным исполнением государственных законов". По соглашению с папой, переговоры с которым вел Росси, новициаты были распущены, а иезуитские заведения закрыты ордонансом 6 июля 1845 года. Эта мера имела очень мало значения, так как ничуть не мешала в дальнейшем части французской буржуазии воспитывать своих дочерей в монастырях, а сыновей в католических учебных заведениях.

Социалистическая партия.

Другая, менее многочисленная часть буржуазии увлекалась новыми социальными учениями и шла за проповедниками общественного переустройства. В эпоху Реставрации Сен-Симон издал Катехизис промышленников и Новое христианство. Скорбя о нищете низших классов, он искал против нее лекарства во "всеобщей ассоциации, основанной на любви" и формулировал знаменитый принцип: "Каждому по его способностям, каждой способности по ее делам". Эксцентричные выходки некоторых его последователей (впрочем, людей, выдающихся в умственном отношении), учредивших фаланстер в Менильмонтане [Один из кварталов XX парижского округа. Автор ошибается: община сенсимонистов в Менильмонтане ровно ничего общего не имела ни по своей организации, ни по своим целям, ни, конечно, по своему названию с фаланстерами Шарля Фурье, основная идея которых заключалась в том, чтобы показать возможность мирного вкрапления в капиталистическое общество "ячеек будущего общежития". — Прим. ред.] под руководством "отца" Анфантена, вызвали в 1832 году судебное преследование за организацию противозаконного сообщества; процесс закончился осуждением и рассеянием его членов. Сенсимонистская пропаганда посредством лекций и газет (Глоб и Продюктер) не вызвала никакого движения в обществе, и сенсимонистское семейство исчезло при раскатах общего смеха.

Хотя некоторые лица приписывали первое лионское восстание отчасти пропаганде сенсимонистских идей, но в действительности сенсимонисты не пользовались ни малейшим влиянием среди рабочих. То же самое можно сказать о последователях Фурье. Первая французская социалистическая партия сложилась помимо всякого воздействия со стороны теоретиков — путем раскола в республиканской партии. При основании общества Прав человека Годфруа Кавеньяк, перепечатывая в качестве программы нового общества Декларацию прав человека и гражданина 1793 года, для определения собственности принял формулу не Конвента, а Робеспьера: "Собственность есть право каждого гражданина на пользование той частью материальных благ, которая обеспечивается ему по закону". Тогда те республиканцы, которые признавали собственность естественным правом, отделились от него.

В 1832 году партия Кавеньяка, состоявшая главным образом из ремесленников, заявила, что она имеет в виду "не столько политическую перемену, сколько социальное переустройство"; целью партии являлось "равномерное распределение общественных повинностей и выгод, полное установление царства равенства". Эта партия, участвовавшая во всех революционных выступлениях, приняла в 1839 году название коммунистической партии. Ее программа была еще очень неопределенна, а учение нуждалось в формулировке. [Годфруа Кавеньяк — крупный республиканский деятель 30—40-х годов XIX века, один из руководителей ряда заговорщицких организаций, стяжавший себе имя личной энергией и мужественным поведением во время возбуждавшихся против него судебных процессов. Кавеньяк не только не имел ничего общего с коммунистическими идеями своего времени, но, как типичный буржуазный демократ, был решительным их противником. — Прим. ред.]

В том же году Луи Блан, вышедший из рядов сенсимонистов, напечатал свою брошюру об Организации труда. Во Франции существовала доктрина без партии и партия без доктрины. Луи Блан дал доктрину этой партии. Он объявил, что каждый человек имеет "право на труд" и что общество обязано обеспечить каждому гражданину возможность найти работу. Государство, являющееся представителем общества, должно на свой счет основать национальные мастерские, где рабочие сами будут руководить производством и делить между собой прибыль от предприятия; таким образом осуществится сенсимонистская формула: прекращение эксплуатации человека человеком.

В 1840 году Араго по поводу одной стачки впервые заговорил в палате о необходимости организации труда, чтобы положить конец бедствиям фабричных рабочих, а 24 мая того же года депутация от тысячи рабочих явилась в Обсерваторию благодарить его и предложить "свою признательность и поддержку". Газета Реформа (La Reforme), основанная Луи Бланом в 1843 году, сделалась органом новой партии, первым депутатом которой был Ледрю-Роллен. Партия присоединилась к кампании в пользу избирательной реформы, но для нее речь шла не о частичном расширении избирательного корпуса: она хотела добиться всеобщего избирательного права как орудия для совершения социального преобразования. Ледрю-Роллен в 1841 году, обращаясь к избирателям Манса, говорил в изложении своих руководящих принципов: "Разрешить политическую проблему, чтобы добиться социальных улучшений — таков путь, характеризующий демократическую партию".

Важное значение новой партии, с которой сами французы были мало знакомы, не ускользнуло от внимания иностранцев, и немец Штейн писал в 1842 году: "Время чисто политических движений во Франции миновало; будущая революция может быть только революцией социальной".