Эрнест Лависс, Альфред РамбоК оглавлению Том 4. Часть 2. Время реакции и конституционные монархии. 1815-1847.ГЛАВА VIII. СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ. 1817—1848
I. Монро и Адамс. (1817—1829)
Эра доброго согласия.
Двукратное президентство Медисона (1809—1817), три года которого были заполнены войной с Англией (1812—1815), закончилось в атмосфере спокойствия, какого Америка не знала уже более полувека. Рамки старых партий были разбиты; отныне не было уже места для какой-нибудь партии — английской или французской; с другой стороны, еще не назрели вопросы внутренней политики, которые могли бы послужить основой для образования новых партий. Наступила эра доброго согласия (Era of good feeling). В 1816 году кандидат демократов Монро был избран в президенты большинством 183 голосов против 34, поданных федералистическими штатами, Массачусетсом, Коннектикутом и Делаваром за Руфа Кинга. В 1820 году Монро был выбран на второе четырехлетие всеми голосами, кроме одного. Его президентство было периодом непрерывающегося расцвета, в продолжение которого материальное благосостояние страны развивалось с поразительной быстротой. Вражда партий настолько ослабела, что при посещении президентом северо-восточных штатов население оказало ему самый радушный прием, так что Куинси мог сказать: “Теперь партийных различий больше не существует, так как республиканцы стараются перещеголять в федерализме самих федералистов”.
Присоединение Флориды.
Жившие в Георгии индейцы племени крики, усмиренные в первый раз Джексоном в 1817 году, с помощью флоридских семинолов снова начали грабить пограничные американские поселения. Генерал Джексон, которому снова поручено было наказать индейцев (декабрь 1817 г.), вторгся, выставив предлогом помощь, оказанную испанцами индейцам, во Флориду, захватил Сен-Марк (7 апреля) и Пенсеколе (24 мая) и предал смертной казни двух английских подданных, обвиняемых в том, что они принимали участие в набегах семинолов. Испанский представитель в Вашингтоне протестовал, американское правительство, хотя и одобрило действия Джексона, приказало возвратить захваченную территорию. Но вслед за тем оно начало переговоры с Испанией о приобретении этой области, все время служившей убежищем для беглых рабов, преступников, контрабандистов, пиратов и незамиренных индейцев. 22 февраля 1819 года Испания уступила Соединенным Штатам обе Флориды, за что Соединенные Штаты согласились считать реку Сабин границей между Луизианой и Мексикой и обязались оплатить, в сумме, не превышающей 4 миллионов долларов, претензии американских граждан к испанскому правительству за понесенные убытки.
Образование новых штатов.
С эпохой этого нового территориального приобретения совпал также период быстрого образования новых штатов, постепенно вступавших в первоначальный союз 13 политических обществ, которые совершили революцию и завоевали независимость. Кентукки и Вермонт были допущены в Союз в 1791 и 1792 годах, Теннесси — в 1796, Огайо — в 1802, Луизиана — в 1812 году. Затем наступила очередь Индианы в 1816 году, Миссисипи — в 1817, Иллинойса — в 1818, Алабамы — в 1819 году; кроме того, конгресс допустил еще Мэн в 1820 и Миссури — в 1821 году, т. е. 6 штатов за время от 1815 до 1821 года и 11 штатов с момента вступления в силу федеральной конституции. Всего членов федерации насчитывалось тогда 24, с населением в 9634000 человек. Последние из допущенных штатов быстро заселились в тот кратковременный период, когда они были еще “территориями”. Мэн, выделенный из Массачусетса, насчитывал 298000 душ, а Миссури, отделенный от Louisiana purchase (территория, приобретенная от Франции под названием Луизианы), — 66000 человек. Область на северо-запад от Огайо, которая в 1790 году была еще настоящей пустыней, через 30 лет имела уже 790000 жителей, из коих 581000 приходилась только на штат Огайо, 147000 — на Индиану и 55000 — на Иллинойс. Заселение области, расположенной на юг от Огайо до Мексиканского залива, шло еще быстрее: Кентукки насчитывал 564000 жителей, Теннесси — 422000, Миссисипи — 75000, Алабама — 127000, Луизиана — 152000, а все вместе около 1400000 жителей. В 30 лет население Соединенных Штатов возросло с 4 миллионов человек до 10 миллионов. Какая доля этого прироста приходилась на иммиграцию? На основании чисто гипотетического расчета иммиграция за период 1789—1820 годов исчисляется в 250000 душ. Первые официальные данные указывают, что за следующие 7 лет (1820—1826) прибыло 60000 иммигрантов, т. е. меньше чем по 10000 в год, — цифра явно ниже действительной. Таким образом, заселение американского Запада (2200000 жителей) в период 1790—1820 годов объясняется главным образом, если можно так выразиться, внутренней иммиграцией населения. С одной стороны, “янки”, к которым уже и тогда примешивался довольно сильный немецко-ирландский элемент, распространились по штатам Нью-Йорку, Пенсильвании, Огайо, Индиане и Иллинойсу; с другой стороны рабовладельцы со своими неграми заселили широкие равнины Кентукки, Теннесси, Миссисипи и Алабамы. Количество негритянского населения за это время возросло до 1770000 душ, из них 233000 свободных и 1537000 рабов.
Распространение рабства.
До этого времени Север, по-видимому, индифферентно относился к распространению рабства, которому благоприятствовали, во-первых, уступка, сделанная конституцией 1787 года Югу и заключавшаяся в разрешении свободного привоза африканских рабов в продолжение 20 лет, и, во-вторых, быстрое развитие культуры хлопка. С наступлением момента, когда конгресс получил право воспретить дальнейший ввоз рабов (1808), развилась контрабандная работорговля, которой правительство тщетно пыталось положить конец. В 1820 году ввоз негров был приравнен к пиратству, но применение этого закона на практике натолкнулось на сильнейшее противодействие. Противозаконный ввоз негров продолжался, так как одна Виргиния не в состоянии была “разводить” у себя негров в количестве, достаточном для снабжения пустынных местностей юго-запада, которые предполагалось покрыть сахарными и хлопковыми плантациями. Федеральная столица сделалась обширным невольничьим рынком. Требования филантропии рассчитывали в достаточной мере удовлетворить лицемерной комедией Колонизационного общества, основанного в 1816 году южными плантаторами и имевшего целью время от времени отправлять на африканский берег известное количество свободных негров, от которых Юг рад был отделаться. Федеральное правительство, возмущенное вопиющим нарушением закона, совершавшимся при соучастии половины страны, предложило европейским державам, а в особенности Англии, сообща принять меры для прекращения работорговли на африканском берегу.
Север и Юг.
Рабовладение силою обстоятельств с каждым днем все больше становилось основным устоем социальной и экономической жизни Юга; но тем самым обусловливалось непрерывно возраставшее преобладание штатов Севера, где свободный труд позволял индивидуальным силам развернуться в полном объеме в самых разнообразных областях деятельности. И, таким образом, Юг, несмотря на свое видимое богатство, которое в сущности было просто показной роскошью его белой аристократии, во всех отношениях отставал от Севера. Ко времени принятия конституции оба географических деления страны обладали почти одинаковым населением: 1967000 жителей на Севере и 1960000 (из них 600000 негров) — на Юге. В 1820 году, еще до значительного усиления иммиграции из Европы, Север имел уже на 712000 жителей больше, а именно 5147000 человек против 4435000 жителей (в том числе 1500000 рабов) на Юге. А так как для представительства на конгрессе (в палате представителей) пять рабов считались за трех белых, то разница в пользу Севера там была еще значительнее, чем это вытекает из сопоставления статистических данных. Так как сохранить равновесие сил в палате представителей было уже невозможно, то южане должны были направить свои усилия на то, чтобы сохранить его по крайней мере в сенате, куда каждый штат посылал по два делегата, и не допустить перевеса числа свободных штатов над числом рабовладельческих. Этим объясняется страстность спора, возгоревшегося в 1819 году по вопросу о допущении в Союз штата Миссури.
Борьба по поводу штата Миссури.
За период 1791—1818 годов конгресс разновременно допустил в федерацию 8 новых штатов, в том числе 4 свободных и 4 рабовладельческих. В 1819 году в Союз допущен был рабовладельческий штат Алабама; теперь очередь была за свободным штатом. Когда Миссури возбудил ходатайство о своем допущении в Союз, то один из депутатов Нью-Йорка предложил, чтобы рабовладение в будущем штате было воспрещено; представители Юга протестовали против этого предложения, так как рабовладельцы успели уже поселиться на правом берегу Миссисипи, в окрестностях Сент-Луиса. А так как тем временем в Союз принят был новый свободный штат — Мэн (1820), то Юг начал протестовать еще сильнее. Ввиду того, что Мэн составлял с Алабамой пятую пару, Миссури по праву принадлежал рабовладельцам. Во время продолжительных и бурных дебатов раздавались страстные речи; обе стороны угрожали друг другу отделением; приводились все доводы, какие только подсказывались фактической, юридической и конституционной сторонами этого дела. Наконец умеренные представители вмешались и предложили компромисс, красноречиво поддержанный Клэем и в конце концов принятый: Миссури был признан рабовладельческим штатом, но вся территория к западу от Миссисипи и к северу от 36° 30' широты предоставлена была свободному труду и навсегда закрыта для рабства.
Доктрина Монро.
Испанские колонии Центральной и Южной Америки окончательно добились независимости; они свергли иго метрополии, образовали самостоятельные республики и отстаивали свою свободу с оружием в руках. Хотя правительство Соединенных Штатов не могло не сочувствовать делу этих республик, но сначала оно в течение некоторого времени не решалось признать их официально. Но в 1822 году оно сделало это и назначило в их столицы своих полномочных министров. В следующем году, узнав, что державы Священного союза — Австрия, Пруссия, Франция и Россия — предполагают оказать Испании помощь в деле усмирения возмутившихся колоний, президент Монро в своем годичном послании конгрессу сделал (2 декабря 1823 г.) по этому поводу следующие заявления, получившие впоследствии известность под названием доктрины Монро: “Во время переговоров с Россией мое правительство установило принцип, с которым связаны права и интересы Соединенных Штатов, — принцип, гласящий, что американские континенты ввиду свободного и независимого положения, которого они добились и которое они сохранили, не должны впредь считаться территорией, подлежащей колонизации каких бы то ни было европейских государств... Искренние и дружественные отношения, существующие между Соединенными Штатами и этими державами, вынуждают нас заявить, что всякую попытку с их стороны, имеющую целью распространить действующую в них политическую систему на какую бы то ни было часть этого полушария, мы будем рассматривать как угрозу для нашего мира и безопасности. Мы до сих пор не вмешивались и не станем вмешиваться в дела нынешних колоний или зависимых владений какой бы то ни было европейской державы. Но что касается тех правительств, которые провозгласили и сохранили свою независимость, то мы не можем иначе рассматривать всякое вмешательство какой-нибудь европейской державы, имеющее целью добиться их подчинения или повлиять на их судьбу, как проявление враждебных намерений по отношению к Соединенным Штатам”. Эта принципиальная декларация была очень хорошо встречена общественным мнением, которое, впрочем, на первых порах не придало ей того огромного значения, какое доктрина Монро получила впоследствии; это видно из того обстоятельства, что конгресс не принял никакой меры и не вотировал никакого закона, чтобы придать президентской декларации практический характер.
Выборы 1824 года.
До этого времени кандидатуры на первый пост республики выставлялись caucus'ами, т. е. собраниями членов одной и той же партии, входящих в состав палаты представителей и сената. Первый республиканский caucus конгресса состоялся в Филадельфии и выставил кандидатуру Джефферсона; другой республиканский caucus в 1808 году решил спор между кандидатурами Медисона и Монро, которые обе пользовались большим сочувствием; съезд 1812 года предложил переизбрать Медисона на второе четырехлетие. Точно так же и в 1816 году республиканская партия согласилась с мнением caucus'а конгресса, остановившегося на кандидатуре Монро. Но когда в 1824 году меньшинство республиканских членов конгресса выставило кандидатуру Крауфорда, министра финансов во время президентства Монро, то общественное мнение во всей стране высказалось против этого выбора, и были выдвинуты три другие кандидатуры: Джона-Куинси Адамса (государственного секретаря при Монро) — в штатах Новой Англии, Генри Клэя — на Западе и генерала Эндрью Джексона — кандидатура, выдвинутая законодательным собранием Теннесси. Результатом этой республиканской скачки с препятствиями было то, что ни один из республиканских кандидатов не получил нужного числа голосов: Джексон собрал 99 голосов, Адамс — 84, Крауфорд — 41, Клэй — 37. Антиреспубликанцы не посмели выставить собственных кандидатов; даже самое слово “федералист” исчезло из политического жаргона. Так как выборы посредством коллегии выборщиков не дали никакого определенного результата, то на основании конституции право выбрать президента переходило к палате представителей, которая должна была по штатам вотировать за одного из трех кандидатов, получивших наибольшее число голосов. Адамс получил голоса 13 штатов, 7 высказались за Джексона и 4 — за Крауфорда. Этот инцидент явился смертным приговором для господствовавшего до тех пор caucus'a, и вместе с тем тогда же положено было начало действующей ныне системе назначения кандидатов в президенты — системе больших национальных конвентов.
Конец старой демократии.
По итогам народного голосования во всех штатах, кроме четырех — Делавара, Георгии, Южной Каролины и Вермонта, — где президентские выборщики назначались еще палатами, Джексон получил 156000 голосов, Адамс — 105000, Крауфорд — 44000 и Клэй — 46000 голосов. Конечно, выбирая Адамса, палата депутатов воспользовалась бесспорно принадлежавшим ей правом, но ее решение стояло в явном противоречии с мнением народной массы, которая видела в Джексоне действительного избранника. В 1825 году законодательное собрание штата Теннесси выразило свой протест тем, что снова выставило своего любимца кандидатом на пост президента, а Джексон, чтобы подчеркнуть истинный смысл этого протеста, сложил с себя сенаторские полномочия в конгрессе. Удачливый генерал, победитель индейцев, выдающийся адвокат, член верховного суда в Теннесси, искусный политик — Джексон выступает с этого момента в качестве представителя народной массы против опирающейся на рабовладение южной аристократии и против богатой и просвещенной буржуазии Севера, опирающейся на торговлю, промышленность и либеральные профессии. Народная волна вынесла Джексона на вершину власти, и сила ее напора еще возросла ввиду того конституционного препятствия, которое она в 1824 году встретила в решении палаты депутатов, избравшей на четыре года другого президента. Таким образом, президентство Джона-Куинси Адамса, несмотря на личные достоинства сына знаменитого Джона Адамса, оказалось просто промежуточным периодом в ожидании предстоявшего перехода власти к Джексону.
Президентство Джона-Куинси Адамса (1825—1829).
А между тем с точки зрения людей, требующих от правителя способностей и честности, Джон-Куинси Адамс больше всякого другого подходил к роли главы государства. После 1800 года он открыто примкнул к Джефферсону и с тех пор принадлежал к республиканской, или демократической, партии. В 1809 году Meдисон отправил его посланником в Петербург; затем в 1814 году он принимал участие в заключении Гентского трактата. Он был государственным секретарем при Монро с 1817 до 1825 года и руководил внешней политикой Соединенных Штатов, которые обязаны именно ему крупными дипломатическими актами этого времени, как, например, признанием южно-американских республик, приобретением Флориды и провозглашением доктрины Монро. При обсуждении вопроса о штате Миссури он употребил свое влияние в пользу компромисса, хотя принципиально он был противником рабства. Он действовал честно в вопросах как внутренней, так и внешней политики, оставил на службе множество своих политических противников и совершенно не применял spoils system. [Система массовой раздачи государственных должностей приверженцам партии, одержавшей победу на президентских выборах. — Прим. ред.] К сожалению, с первых же дней своего управления он натолкнулся на систематическую оппозицию друзей Джексона и Крауфорда. Выборы 1826 года (на 20-й конгресс) доставили в обеих палатах большинство сторонникам Джексона. На президентских выборах 1828 года Адамс получил только на один голос меньше, чем в 1824 году, т. е. 83 голоса, но зато Джексон получил на один голос больше, чем в 1824 году имели вместе он и Крауфорд, т. е. 178 голосов. Народное голосование дало 647000 голосов, поданных за Джексона, и 509000 — за Адамса. Кэлгун, выбранный вице-президентом в 1824 году, был переизбран и в 1828 году. В общем выборы 1824 и 1828 годов знаменовали не только конец “его величества caucus'а”, но и конец династии виргинских президентов (Джефферсон, Медисон, Монро — после Вашингтона). Так завершается первая полоса американской демократии, и вместе с Джексоном приходит к власти новая демократия.
II. “Царствование” Эндрью Джексона
Джексон (1829—1837). Образование элементов для новой партийной группировки.
Как только избранник Теннесси произнес в Капитолии свою вступительную речь (март 1829 г.), Вашингтон впервые увидал картину бешеной погони правительства за местами и должностями, применение в широких размерах принципа победителям — добыча (to the victors the spoils). Чиновники, назначенные при прежнем правительстве, чуть ли не все были уволены, а должности в федеральных учреждениях были розданы друзьям всех степеней и рангов, которые оказывали за последние четыре года полезные услуги на выборах. Начавшееся при президенте Монро и продолжавшееся при президенте Адамсе разложение старых партий окончательно завершилось в течение восьмилетнего управления Джексона. Основанная Джефферсоном республиканская партия исполнила свою миссию, которая заключалась в том, чтобы приучить народ к вере в собственные силы и уничтожить последние остатки былого подчинения колонии методам европейской политики. Превратившись во время войны в партию объединения, она поглотила все жизнеспособные элементы старого федерализма. Если федерализм и сохранился в качестве традиции в Новой Англии, то он совершенно перестал существовать в качестве живой партийной силы.
Экономические вопросы.
В данный момент политические деятели делились на джексонистов и антиджексонистов. Впоследствии, под влиянием новых факторов, а не только личности популярного генерала, появилось деление на демократов и вигов. В этой эволюции общественного мнения, приведшей к указанной реорганизации политических партий, преобладающую роль играли экономические вопросы и, между прочим, вопрос о представлявших общенациональный интерес крупных общественных работах. Значительное количество республиканцев в вопросе о расширении власти центрального правительства склонялось к принципу либерального толкования, за который в свое время боролись Гамильтон и федералисты. Другие оставались верны правилу узкой и ограниченной интерпретации власти, предоставленной Союзу штатами или народом. То была система Джефферсона и виргинской школы. Но в период 1800—1820 годов партии и их вожди до неузнаваемости изменили свой взгляд на некоторые вопросы. Финансовая система Галатина, практиковавшаяся при Джефферсоне, явилась простым продолжением системы Гамильтона; после долголетних заявлений о том, что конгресс не имеет по конституции права учреждать акционерные общества, республиканцы-демократы в 1816 году восстановили Национальный банк Соединенных Штатов.
Конфликт с банком.
В правление Джексона вопрос о банке приобрел особенно важное значение. После войны учреждение это стало снова непопулярным. Чрезмерно размножившиеся в новых штатах банки в большинстве случаев оказались в 1819 году жертвами краха, вызванного чрезмерным выпуском банковых билетов. Тогда по адресу Национального банка послышались упреки в том, что он явился прямым виновником кризиса, или, по крайней мере, в том, что он ничего не сделал для смягчения этого кризиса. Назначенное по этому поводу расследование обнаружило серьезные непорядки в ведении дел в одном из самых крупных филиальных отделений банка, а именно в Балтиморском отделении. Кроме того, демократы не переставали обличать это учреждение как очаг федерализма. При первом проявлении независимости, которую Джексон встретил со стороны дирекции банка, он решил уничтожить это учреждение. Началась достопамятная борьба. В своем послании 1832 года Джексон рекомендовал конгрессу взять из банка все вклады правительства. Не получив удовлетворения, президент приказал министру финансов Мак-Лену взять вклады из банка. Последний отказался исполнить это приказание, был уволен и замещен Дуаном, который выказал не больше податливости, затем — генеральным атторнеем Тэнеем, который извлек вклады правительства из Национального банка и разместил их по разным местным банкам. Это вызвало финансовый кризис, сопровождавшийся сильным коммерческим кризисом, продолжавшимся несколько лет. Сенат принял резолюцию, выражавшую порицание президенту, но палата депутатов не пожелала присоединиться к ней. Концессия банка, срок которой истек в 1836 году, не была возобновлена, и это национальное учреждение превратилось в частный банк.
Права отдельных штатов.
Вопрос о суверенных правах, принадлежащих по конституции отдельным штатам, был поднят одним из южных штатов, Георгией, по поводу прерогатив, предоставленных конституцией федеральному правительству в отношении индейцев. Соединенные Штаты заключили с индейцами Георгии — криками и чирокезами — договор, в силу которого эти племена должны были покинуть свои земли и переселиться на запад. Георгия решила истолковать этот договор в свою пользу и начала выполнять его по своему усмотрению. Когда из Вашингтона по этому поводу заявлен был протест, губернатор Троуп не обратил на него никакого внимания, равно как и на формальные приказания, последовавшие за первыми возражениями, и призывал народ взяться за оружие для сопротивления. Тогдашний президент Адамс запросил мнение конгресса, но последний не решился высказаться определенно. Георгия не остановилась даже перед непризнанием высшей судебной власти государства; когда верховный суд объявил незаконным смертный приговор, вынесенный трибуналом штата, то правительство Георгии ответило на это постановление верховного суда приведением смертного приговора в исполнение. Джексон промолчал. Общественное мнение осталось совершенно безучастным, так как в данном случае дело шло только об индейцах, участью которых американский народ мало интересовался.
Таможенный вопрос.
Но скоро примеру Георгии последовал другой штат, и на этот раз по поводу более серьезного вопроса, последовательные фазисы которого в продолжение десяти лет держали весь Юг в состоянии непрерывного и все обостряющегося возбуждения, а именно по поводу таможенного вопроса. После окончания войны с Англией партии и их вожди снова изменили свои взгляды по этому вопросу. Север — область торговли и земледелия и Новая Англия — область судохозяев и рыбаков в течение долгого времени отрицательно относились ко всяким стеснениям коммерческих сношений, тогда как южане, производившие сахар и индиго, склонялись к системе покровительственного тарифа. Но вскоре на Севере (Новая Англия, Нью-Йорк и Пенсильвания) начали играть значительную роль промышленные интересы. Военное время создало исключительный спрос на товары, и под влиянием этого возросшего спроса промышленность сильно развилась за 1812—1815 годы. По восстановлении мира страна была наводнена английскими товарами, и американские промышленники, только что начинавшие становиться на ноги, заявили, что без покровительственных пошлин им грозит неминуемая гибель. Во главе этого движения стали Клэй и Вебстер, основавшие “американскую” покровительственную систему. Таможенный тариф 1824 года повысил ввозные пошлины на большую часть тех товаров, которые начали изготовлять промышленники Севера; эти пошлины были еще сильнее повышены тарифом 1828 года. Ввиду этого Юг, которому приходилось ввозить все нужные ему мануфактурные товары из-за границы, из протекционистского, каким он был прежде, сделался фритредерским. В основе хозяйственной системы Юга лежала культура хлопка, и южные штаты совершенно отказались от мысли развить промышленное производство на территории, на которой господствовал рабский труд. Представители их на конгрессе и южные газеты открыли ожесточенную кампанию против “американской системы” Севера. Юг не соглашался платить высокие цены за товары, производимые Севером, качеством ниже ввозимых товаров из Англии; это значило облагать одну часть Союза налогом в пользу другой, что запрещалось федеральной конституцией.
Южная Каролина и “нуллификация”.
Начиная с 1824 года, население южных штатов возлагало большие надежды — в смысле осуществления своих фритредерских стремлений — на приход к власти Джексона. Эти надежды не осуществились. Несмотря на все протесты Юга, принятый в 1832 году новый тариф лишь в самой слабой степени понизил ставки 1828 года. Кэлгун, разошедшийся в мнениях с Джексоном и бывший в то время признанным лидером левого крыла демократии, решил, что наступил момент для практического осуществления так называемой доктрины “нуллификации”, которую он заимствовал из виргинских и кентуккийских резолюций 1798—1799 годов и которую неоднократно развивал сам. Он нашел решительных сторонников в лице одного из своих товарищей по сенату, Р. Гейна, и губернатора Южной Каролины Гамильтона. Под влиянием этих трех людей 19 ноября 1832 года собрался в Колумбии народный конвент штата, который заявил, что таможенные законы 1828 и 1832 годов недействительны по отношению к Южной Каролине, и воспретил взимать начиная с 1 февраля 1833 года в каролинских портах какие бы то ни было ввозные пошлины, установленные этими законами. Законодательное собрание штата вотировало целый ряд мер, необходимых для исполнения (в случае надобности, даже силой) решений, принятых конвентом. Джексон, выбранный президентом на второе четырехлетие большинством 219 голосов (против 49, поданных за Генри Клэя), с Ван Бюреном в качестве вице-президента, ответил на постановление относительно “нуллификации” прокламацией (10 декабря 1832 г.), в которой он провозглашал верховенство федеральных законов и заявлял, что президент добьется их исполнения во всяком случае. В то же время он послал в Чарльстон военное судно и начал подготовлять экспедиционный корпус. Тогда вмешались примирительно настроенные члены конгресса, предложившие компромисс, который и был принят (1833). Ради сохранения принципа конгресс вотировал билль, предоставлявший президенту право принудить Южную Каролину к повиновению, а в качестве компромисса — таможенный билль, в силу которого тарифные ставки должны были постепенно понижаться в продолжение десяти лет (1833—1843), пока не будут сведены к 20 процентам. С своей стороны, Южная Каролина отменила постановление относительно “нуллификации”. Таким образом, этот штат с населением в 580000 человек одно время смело вел борьбу со всем Союзом с его 13 миллионами жителей.
Суждения о Джексоне.
В области внешней политики Джексон добился от Франции, Испании, Неаполя и Португалии уплаты вознаграждения за различные убытки, причиненные американской торговле; кроме того, он заключил с несколькими государствами торговые договоры. Из событий внутренней политики следует указать на допущение в Союз штатов Арканзаса (1836) и Мичигана (1837). Мнения американцев относительно оценки президентства Джексона сильно расходятся еще и в настоящее время. Его поклонники восхваляют дипломатические успехи президента, урегулирование многих споров с различными европейскими государствами, погашение государственного долга, борьбу против духа спекуляции, упорные усилия, направленные к замене выпускаемых в чрезмерном количестве бумажных денег нормальной и устойчивой металлической валютой, отмену монополии банка Соединенных Штатов, осторожный отпуск федеральных кредитов на общественные работы. На, это хулители президента отвечают, что если Джексон мог с чувством удовлетворения объявить в 1835 году о полном погашении государственного долга Соединенных Штатов (127 миллионов долларов после войны 1812 года), то этим счастливым результатом государство обязано не Джексону, а его предшественникам Монро и Адамсу и регулярно применявшейся ими системе ежегодной амортизации. Конечно, в 1837 году Союз в состоянии был распределить из свободной наличности казначейства сумму в 28 миллионов долларов между всеми штатами пропорционально количеству их населения, но все выгоды от этого распределения вскоре улетучились вследствие крайне тяжелого финансового и экономического кризиса, вызванного слишком властными действиями Джексона по отношению к банку Соединенных Штатов и его кассе государственных вкладов. Эти-то хулители и придумали для периода 1829—1837 годов название “царствование” Эндрью Джексона. В продолжение этих восьми лет Соединенные Штаты жили под режимом “отеческого деспотизма”.
III. Виги и демократы (1836—1846). Раздел Мексики (1846—1848)
Партия вигов. Выборы 1836 года.
Оппозиция бывших федералистов Севера и умеренных республиканцев деспотическим притязаниям Джексона привела к образованию новой партии, которая с целью подчеркнуть свои либеральные тенденции приняла название вигов. Это была, впрочем, национальная партия, т. е. она имела сторонников и на Юге и на Севере, подобно демократической партии, под знаменем которой собрались в одно и то же время значительная часть штата Нью-Йорк и большинство населения южных штатов. На президентских выборах 1836 года как раз эти северные элементы демократической партии и восторжествовали над партией вигов: их кандидат Ван Бюрен был выбран 170 голосами против 73, поданных за кандидата вигов Гаррисона, и 51, поданного за других кандидатов. Борьба отличалась особенно упорным характером, так как Ван Бюрен получил только 761549 голосов избирателей против 736656, поданных за разных его конкурентов. Тем не менее эта победа упрочила положение демократической партии и теснее связала несколько разрозненные фракции, объединив их вокруг вполне определенной программы: узкое толкование конституции, дешевое правительство, ограничивающееся выполнением необходимых функций, понижение тарифных ставок до минимума, необходимого для покровительства промышленности, сохранение металлического обращения, борьба с монополиями, с бумажными деньгами и спекуляцией — таковы были главные пункты этой программы, которая ни единым словом не обмолвилась о рабстве.
Ван Бюрен (1837—1841). Финансовый кризис.
Задача, которую Джексон оставил своему другу Ван Бюрену, казалась легкой; новый президент намерен был идти по стопам своего предшественника, и, чтобы ясно показать свое намерение, Ван Бюрен оставил у власти прежних министров. Но едва лишь новый президент успел вступить в отправление своих обязанностей, как в области кредита и торгового оборота неожиданно разразился кризис неслыханной силы. Он был вызван четырьмя причинами: 1) сильным увеличением числа банков по истечении срока концессии банка Соединенных Штатов; 2) усиленной спекуляцией федеральными (государственными) землями, облегчаемой чрезмерной доступностью кредита; 3) историей с депозитами банка Соединенных Штатов; 4) циркуляром казначейства, изданным в последние месяцы президентства Джексона и требовавшим уплаты за приобретаемые федеральные земли исключительно золотой или серебряной монетой. Кризис первоначально обрушился на банки в восточных штатах. В мае 1837 года все нью-йоркские банки прекратили платежи звонкой монетой. Вскоре это прекращение платежей распространилось на другие банки, и число банкротств очень возросло. Ван Бюрен отказался принять какие бы то ни было исключительные меры. Он созвал конгресс на чрезвычайную сессию (сентябрь-октябрь 1838 г.), но не одобрил его вмешательства в положение денежного рынка, так как, по его мнению, такое вмешательство не входило в компетенцию центрального правительства. В своем послании президент ограничился тем, что в интересах целесообразного устройства федеральных финансов предложил самостоятельную организацию казначейства (subtreasury scheme); система эта была принята в 1840 году, отменена в 1841, восстановлена в 1846 году и функционирует до сих пор. В сущности, правительству Ван Бюрена пришлось вынести на своих плечах последствия финансовой политики, инициатива и резкое проведение которой принадлежали его предшественнику. Кризис затянулся до 1840 года. Масса избирателей, раздраженная выпавшими на ее долю бедствиями, свалила ответственность за них на Ван Бюрена и на демократическую партию. В 1840 году на пост президента был избран кандидат партии вигов генерал Гаррисон большинством 234 голосов против 60, поданных за Ван Бюрена, а на пост вице-президента — Джон Тэйлор.
Соединенные Штаты в 1840 году. Европейская иммиграция.
Французский посланник в Вашингтоне Бакур дает следующее описание американских городов в момент этих выборов: “Бостон слишком холоден; Нью-Йорк слишком шумен и переполнен искателями приключений, съехавшимися туда со всех концов земного шара в поисках счастья или убежища; Балтимора печальна, как могила, а Филадельфия отличается величественным видом, чистотой и отпечатком “комильфотности” (внешнего приличия), которые выделяют ее из общего ряда; этот город обладает материальными ресурсами всякого рода, и в нем можно даже найти нечто вроде общества, производящего довольно приятное впечатление. Что же касается Вашингтона, то это ни город, ни село, ни деревня — это начатая постройка, заброшенная в пустынную местность, и жить там — невыносимо”. Как бы правдива ни была эта картина, во всяком случае со времени Монро страна подверглась глубоким изменениям. Иностранные эмигранты продолжали прибывать ежегодно все в большем количестве: с 23000 в 1830 году число их поднялось до 84000 в 1840 году (“Должно быть, очень несчастны люди в Европе”, — замечает по этому поводу Бакур). Но эти данные бледнеют перед цифрами следующих лет: 100000 в 1842 году, 235000 в 1847 году, 428000 в 1860 году — в общем с 1847 до 1855 года прибыло около 2,5 миллиона человек. Этот поток направлялся исключительно в северо-восточные, центральные и западные штаты, совершенно оставляя в стороне южные штаты, где — за исключением Флориды, Луизианы и Техаса — иностранный элемент до последнего времени совершенно отсутствовал. Чикаго, который в 1832 году был простым фортом, в 1840 году являлся уже цветущим городом. За десять лет население Огайо возросло с 900000 человек до 1500000, Мичигана с 30000 до 212000, Индианы с 343000 до 685000, Иллинойса с 167000 до 476000, а население всего Союза с 13 до 17 миллионов человек. Народные школы, особенно на Севере, содействовали быстрому растворению детей иммигрантов в массе американской нации. Основаны были большие газеты: Сан (Sun — 1833), Геральд (Herald — 1835), Трибюн (Tribune — 1841). Распродажа земельных участков, которая до 1831 года никогда не приносила больше 2 миллионов долларов в год, дала в 1835 году 15 миллионов, а в 1836 году — 25 миллионов; правда, цифры эти были сильно вздуты спекуляцией.
Тэйлор выступает против программы вигов.
Президент Гаррисон, избранный в 1840 году партией вигов, умер через месяц после вступления в отправление своих обязанностей (4 марта — 4 апреля 1841 г.). Его заместил вице-президент. Тэйлор был умеренным демократом, и виги провели его в вице-президенты для того, чтобы привлечь на свою сторону фракцию Кэлгуна, к которой он принадлежал. Рабовладелец, родом из Виргинии, Тэйлор не чувствовал никакой симпатии к вигам и не разделял их программы. Однако он сохранил у власти только что составленный Гаррисоном кабинет, в котором пост государственного секретаря занимал Вебстер. Клэй, вождь вигов, бывший государственный секретарь при Джоне-Куинси Адамсе и глава парламентского большинства в 1841—1843 годах, хотел осуществить программу своей партии (Национальный банк, распределение выручки от продажи государственных земель между отдельными штатами, повышение таможенных ставок, и т. д.), но он натолкнулся на противодействие Тэйлора, который наложил veto на проект восстановления Национального банка. Тогда вспыхнул конфликт, и все члены министерства, принадлежавшие к партии вигов, вышли в отставку (сентябрь 1841 г.), кроме Вебстера, который должен был довести до конца начатые с Англией важные переговоры [Эти переговоры привели к заключению (9 августа 1842 г.) Вашингтонского, или (по имени английского дипломата) Эшбертонского, договора, который разрешал некоторые спорные вопросы, в том числе вопрос о северо-восточной границе между Канадой и Соединенными Штатами.], да и без того, впрочем, не намерен был оставить свою должность. Под влиянием таких людей, как Ван Бюрен, Ливингстон, Бентон, Тэней, Вудбёри, Касс, Марси (почти все уроженцы Севера и Запада), демократическая партия вскоре снова пошла в гору, а в 1843 году добилась большинства на конгрессе. Тогда Вебстер должен был оставить министерство, что еще больше ослабило вигийский элемент в правительстве. Казалось, что кандидатура Ван Бюрена не должна была бы встретить в 1844 году никакого препятствия, так как Тэйлор и его виргинские друзья занимали изолированную позицию между обеими партиями, как вдруг на сцену выступил техасский вопрос, который изменил положение и перенес центр деятельности демократической партии с севера на юг.
Присоединение Техаса.
Техас провозгласил свою независимость от Мексики и заявил о своем желании присоединиться к Соединенным Штатам. Во время выборов 1844 года вопрос этот сделался главным пунктом разногласий между борющимися партиями. Виги и кандидат их Клэй высказались против присоединения. Демократы, в особенности южные, стали на противоположную точку зрения. Конвент демократической партии из нескольких кандидатов остановил свой выбор на наименее известном Полке (Polk) из Теннесси, как на южанине, и Полк был выбран. Раньше чем покинуть президентское кресло, Тэйлор подписал незадолго до того принятую конгрессом резолюцию, касавшуюся присоединения Техаса к Соединенным Штатам и предоставления ему прав штата (1 марта 1845 г.). Накануне своего ухода он подписал еще билль о допущении двух новых штатов, Флориды и Айовы (3 марта).
Президентство Полка (1845—1849).
Присоединение Техаса снова поставило на очередь вопрос о рабстве. За последние несколько лет на сцену выступила партия аболиционистов, образовавшаяся в Новой Англии и руководимая Вильямом Ллойдом Гаррисоном; органом ее был Либеретор (Liberator). Большинство конгресса (как виги, так и демократы), избегавшее всяких поводов к возбуждению раздоров по этому щекотливому вопросу, отвергало все петиции, представляемые аболиционистами; последние имели в палате депутатов только двух защитников в лице старого Джона-Куинси Адамса и его последователя Джошуа Гиддингса. Южане горой стояли за присоединение Техаса, ясно обнаруживая, что главная их цель заключается в распространении рабовладения на громадной территории, расположенной к югу от 36° 30' широты, даже если бы Союзу грозила из-за этого война с Мексикой. Таким образом, вопрос о присоединении Техаса ставился исключительно в интересах южан, и в этом именно смысле это дело давало тон всей избирательной кампании 1844 года. Но если Джемс Полк при народном голосовании получил с помощью могучей организации демократической партии 1337243 голоса, то за Клэя подано было 1299062 голоса противников расширения рабовладельческой территории. Таким образом, создана была та почва, на которой в период 1845—1860 годов должна была сосредоточиться борьба между двумя географическими делениями страны (“Севером” и “Югом”). Это деление соответствовало непримиримой противоположности двух экономических укладов, двух политических принципов и двух различных культур.
Война с Мексикой (1846—1848).
Избранник Юга, Полк представлял в правительстве политику присоединения; он оставался ей глубоко верен. Начались переговоры с Мексикой, которая отказалась признать притязания Соединенных Штатов на часть Техаса, расположенную между рекой Нуэсес и Рио-Гранде-дель- Норте. Федеральное правительство распорядилось оккупировать эту территорию небольшой армией, находившейся под командой генерала Захарии Тэйлора. В апреле 1846 года этот отряд, расположившийся лагерем на левом берегу Рио-Гранде, был атакован мексиканским генералом Ариста и отбил это нападение. Полк немедленно обратился к конгрессу с специальным посланием (11 мая 1846 г.), в котором он заявил, что фактически Мексика и Соединенные Штаты ведут войну. Конгресс послушно вотировал заем в 10 миллионов долларов и призвал на службу 50000 волонтеров. Тэйлор разбил мексиканцев при Пало-Альто (8 мая) и при Резака-де-ла-Пальма (9 мая) на левом берегу Рио-Гранде. 18 мая он переправился через реку и вступил в Матаморас. Вскоре после того в Мексике вспыхнула революция. Президент Паредес был низвергнут (август); 8 августа Санта-Анна покинул Кубу, высадился в Веракрусе 15 августа и снова оказался “первым гражданином” Мексики, но не в качестве главы несуществовавшей партии мира, как на это надеялись в Вашингтоне, а, конечно, в качестве вождя партии войны против завоевателей, вторгшихся в мексиканские пределы. В сентябре Тэйлор пошел на Монтерей, предоставил гарнизону условия почетной капитуляции и заключил с неприятелем двухмесячное перемирие. За это соглашение, превышавшее его чисто военную компетенцию, он получил выговор, а в ноябре узнал, что часть своих войск он должен отправить под команду генерала Скотта; последнему поручено было предпринять экспедицию против Веракруса, за которой должен был последовать поход на столицу Мексики. Раньше чем отпустить лучших своих офицеров и солдат, Тэйлор разбил Санта-Анну при Буэна-Виста (23 февраля 1847 г.); вся северо-восточная Мексика была завоевана. В ноябре 1847 года Тэйлор передал команду над своей армией генералу Вулю и возвратился в Соединенные Штаты. Тем временем Скотт высадился (9 марта 1847 г.) в Веракрусе с 12000 человек; он осадил и взял город 29 марта и двинулся на Мехико, разбил мексиканцев при Серро-Гордо (18 апреля), в мае вступил в Пуэблу, снова одержал победу при Контрерасе (19 августа), при Черубуско (20 августа), при Молино-дель-Рей (8 сентября) и при Чапультепеке (13 сентября). На следующий день, 14 сентября, он вступил в Мехико.
Мир в Гвадалупе-Гидальго.
В 1846 году Мексика подверглась также нападению с севера. Генерал Кирней, совершив поход через пустыню, от форта Ливенворта до Санта-Фе, овладел Новой Мексикой (август 1846 г.). Учредив там правительство, он двинулся дальше на Калифорнию, которая, как оказалось, была уже завоевана полковником Фремонтом и коммодором Стоктоном. Прибыв в Монтерей, генерал Кирней вступил в отправление обязанностей губернатора и провозгласил (8 февраля 1847 г.) присоединение Калифорнии к Соединенным Штатам. В то же самое время полковник Донифан, во главе тысячи миссурийцев, вторгся в северные провинции, разбил 28 февраля мексиканский отряд и овладел городом Чигуагуа. Совершенно обессиленное мексиканское правительство начало переговоры, в то время как войска Соединенных Штатов продолжали занимать его столицу, и 2 февраля 1848 года подписало Гвадалупе-Гидальгский договор, но которому оно уступало Соединенным Штатам весь Техас (с границей по реке Рио-Гранде) и обе провинции, Новую Мексику и Калифорнию; за это Соединенные Штаты должны были уплатить 15 миллионов долларов и выплатить долги Мексики американским гражданам на сумму до 3,5 миллиона долларов.
Орегон.
В то самое время, как вашингтонское правительство вело войну с Мексикой, оно мирным путем закончило конфликт с Англией по вопросу о северо-западной границе Соединенных Штатов. Спор шел о том, кому — Соединенным Штатам или Англии — будет принадлежать Орегонская область (берега Пэджет-Саунда и Вилламетская долина), занятая пионерами той и другой национальности. Один из пунктов демократической программы во время президентской избирательной кампании 1844 года гласил: “Весь Орегон вплоть до 50° 40'”. Полк при вступлении в отправление президентских обязанностей заявил, что права Соединенных Штатов на эту территорию ясны и неоспоримы. В конце концов в Вашингтоне согласились на компромисс (июнь 1846 г.): раздел установил пограничную линию по 49° северной широты и оставил Англии в конце этой линии весь остров Ванкувер.
Возобновление вопроса о рабстве.
Еще до вступления генерала Тэйлора в Монтерей пенсильванский депутат Вильмот (в августе 1846 года) при обсуждении билля, разрешающего президенту затратить два миллиона долларов при мирных переговорах, предложил следующую поправку: “Определение выраженным и основным условием при приобретении Соединенными Штатами какой бы то ни было территории от Мексиканской республики и при расходовании исполнительной властью сумм, отпущенных в ее распоряжение в силу настоящего билля, должно быть недопущение рабовладения в какой-либо части указанной территории”. Это и есть знаменитое вильмотовское предупреждение (Wilmot proviso), которое было вотировано палатой депутатов, но не сенатом, и которое снова выдвинуло на первый план вопрос о рабстве. В течение следующей сессии (1846—1847) в распоряжение президента на ведение мирных переговоров отпущен был кредит в три миллиона долларов, но без каких бы то ни было оговорок, подобных предложенной Вильмотом поправке. По заключении мира в Гвадалупе-Гидальго (февраль 1848 г.) вопрос о том, как поступить с приобретенными от Мексики территориями, вызвал раскол в существовавших тогда партиях и подготовил те течения общественного мнения, которые вскоре должны были привести к гражданской войне. До этого момента обе партии — демократы и виги — отличались строго национальным характером. Они имели сторонников во всех штатах, и северных и южных, и как бы они ни расходились по очередным вопросам о банках, таможенных тарифах, общественных работах, правах отдельных штатов, они сходились в одном пункте, а именно на необходимости не поднимать вопроса о рабстве, так как по буквальному смыслу конституции этот вопрос предоставлялся на окончательное, безапелляционное решение каждого из тех штатов, в которых этот институт существовал. Но следовало ли толковать эту сторону конституции так, что она требует молчания также по вопросу о введении рабства в территориях, которые подлежали неограниченной юрисдикции конгресса? Компромисс 1820 года разрешил это сомнение для бывшей Луизианской области: рабство, допущенное к югу от 36° 30' и в штате Миссури, было запрещено к северу от этой параллели. Возникал вопрос: должен ли этот компромисс применяться как нечто само собою разумеющееся к территориям, приобретенным от Мексики по Гвадалупе-Гидальгскому договору? Этот вопрос поднят был депутатом Вильмотом в 1846 году, но не был разрешен и к моменту открытия президентской кампании 1848 года.
Аболиционисты.
Кампания эта привела к избранию кандидата вигов генерала Захарии Тэйлора (вице-президентом был избран Фильмор) 163 голосами против 127 голосов, поданных за демократического кандидата Льюиса Касса. Наряду с этими двумя главными кандидатурами выставлена была третья, весьма интересная кандидатура. Партия аболиционистов, которая в течение довольно продолжительного времени оставалась небольшой группой под руководством Вильяма-Ллойда Гаррисона, с 1832 года начала широко развиваться благодаря основанию многочисленных противорабовладельческих обществ в свободных штатах. Эти общества ставили себе задачей — не при помощи политики, а путем чисто морального и религиозного влияния и пропаганды — добиться от конгресса, чтобы он, не вмешиваясь в дела отдельных штатов, на что он не имел никакого права, воспретил рабовладение в территориях и начал с отмены рабства в округе Колумбии (федеральная столица) и во всех тех местах, на которые распространялась его конституционная юрисдикция. Для противодействия этой пропаганде пущены были в ход самые насильственные средства: в южных штатах издания аболиционистов задерживались почтовыми учреждениями и не доставлялись адресатам; на конгрессе применялся несправедливый регламент (gag rule), который оставался в силе от 1836 до 1845 года; он давал возможность отвергать, не рассматривая, все петиции аболиционистских обществ.
Партия “свободной земли”.
В 1840 году в рядах аболиционистов произошел раскол. Гаррисон во главе небольшой группы резко настроенных лиц продолжал греметь против безнравственности компромисса, допускаемого конституцией по вопросу о рабстве. Остальные аболиционисты, верные конституции и старавшиеся найти прежде всего политические средства для проведения своих идей, основали в 1840 году партию свободы (Liberty party), выставившую в 1844 году кандидатом на пост президента Бирнея, который получил 62000 голосов. В 1848 году, после мексиканской войны и провала “вильмотовского предупреждения”, часть северных вигов отделилась от своей партии и примкнула к старым сторонникам Бирнея. Аналогичный раскол произошел в среде демократической партии, часть которой (главным образом в штате Нью-Йорк, под названием Barnburners) также примкнула к бывшей партии свободы. Объединившись, эти три группы составили партию свободной земли (Free soil party), которая организовала свой национальный съезд (конвент) в Буффало (9 августа 1848 г.) и выставила кандидатами на пост президента и вице-президента Мартина Ван Бюрена, бывшего демократического президента, и Чарльза-Фрэнсиса Адамса, внука Джона Адамса, одного из основоположников независимости Соединенных Штатов. Программа этой организации носила явно антирабовладельческий, хотя и не революционный характер. Она признавала, что федеральное правительство не имеет никакого права вмешиваться в дела тех штатов, где существует рабство, но подчеркивала право правительства воспрепятствовать законодательным путем введению рабства в территориях: “Мы принимаем вопрос, который навязывают нам рабовладельцы; но на их требование ввести рабство в новых штатах и территориях мы спокойно и бесповоротно отвечаем: мы не уступим рабству ни новых штатов, ни новых территорий (по more slave states, no more slave territory)”. Ван Бюрен и Адамс получили 291000 голосов избирателей, но ни одного голоса в коллегии президентских выборщиков. Таково было начало великой республиканской партии 1856 и 1860 годов.
IV. Канада от 1815 до 1852 года
Возобновление конфликта между французскими канадцами и английский партией (1815—1835).
Война 1812 года между Англией и Соединенными Штатами на время ослабила резкий характер внутренних раздоров в Канаде. Но немедленно после заключения Гентского договора борьба между франко-канадскими депутатами и английской партией возобновилась в местном парламенте. Она продолжалась с различной степенью интенсивности от 1815 до 1828 года при губернаторе Друммонде (преемнике Прево), Джемсе Шербруке, герцоге Ричмонде, переведенном из Ирландии в Канаду, и при графе Дэлгоузи. Франко-канадцы обвиняли некоторых высших сановников в растрате; они упрекали колониальные власти в пристрастном отношении к английскому элементу и в скандальном предоставлении некоторых земельных концессий сторонникам правительства. Располагая большинством в палате, они не переставали требовать контроля над финансовой политикой правительства. Иногда губернатор, потеряв терпение, распускал собрание, но обыкновенно переизбирались те же самые депутаты, за исключением немногих, поведение которых могло казаться сомнительным и которых избиратели заменяли более ярыми патриотами. Когда в 1827 году депутаты выбрали президентом Папино, главу франко-канадской партии, губернатор отказался утвердить это избрание; палата настаивала на своем и была распущена. Сменившее ее собрание состояло из 80 членов; но, хотя почти все это были французы, палата находилась в довольно хороших отношениях с Джемсом Кемптом, преемником Дэлгоузи. Оппозиция снова приняла резкие формы в управление лорда Эйлмера (1830). Холера, занесенная европейскими иммигрантами и в 1832 году истребившая десятую часть населения Квебека, почти совершенно не отвлекла умы от политических распрей. 21 мая 1832 года, во время выборов депутата, в Монреале вспыхнули волнения; английские войска должны были пустить в ход оружие, причем три канадца были убиты. Брожение продолжалось еще несколько лет и носило все тот же характер национальной вражды.
Английское правительственное расследование.
Франко-канадцам удалось привлечь на свою сторону часть английского населения колонии. Обе провинции посылали в Лондон петицию за петицией. Один из этих документов, резюмировавший в 92 пунктах жалобы Нижней Канады, покрыт был почти 100000 подписей. Английское правительство, поставленное в тупик между двумя партиями, побуждаемое английским общественным мнением, обвинявшим канадцев в желании основать французскую католическую республику на берегах реки Св. Лаврентия, распорядилось произвести расследование. Три комиссара переправились через Атлантический океан, для того чтобы ознакомиться с положением дел на месте. Одному из них, лорду Госфорду, удалось снова привлечь на сторону правительства симпатии Верхней Канады и приморских провинций (Новый Брауншвейг и Новая Шотландия). Напротив, Нижняя Канада не хотела слушать никаких увещеваний и открыто вспоминала эпоху американской революции. 28 августа 1837 года палата была распущена, а Папино и несколько офицеров милиции были арестованы. Тогда по деревням были разосланы революционные воззвания, и повсюду начали образовываться тайные общества. Вожди народного движения собрались 23 октября в Сен-Шарле и составили декларацию прав человека. В Квебеке и Монреале появились свои “сыны свободы”.
Восстание 1837—1838 годов.
Духовенство тщетно пыталось успокоить революционное движение, в котором, впрочем, принимала участие лишь незначительная часть населения. Инсургенты, собравшись в числе 800 человек в Шамбли, разбили при Сен-Шарле королевские войска, но в свою очередь сами были разбиты и рассеяны при Сент-Эсташе. В декабре восстание Нижней Канады было подавлено. Арестовано было 10 депутатов, 11 адвокатов, несколько врачей и журналистов, которые до суда просидели несколько месяцев в монреальских тюрьмах. В Верхней Канаде Мэккензи во главе 3000 инсургентов овладел 4 декабря городом Торонто, но был прогнан лойялистами и укрылся на одном из островов вблизи Ниагары. Отдельные отряды продолжали совершать набеги на пограничные области в течение всей зимы. Английское правительство давно уже собиралось отменить конституцию 1791 года; восстание доставило ему удобный повод для проведения этого мероприятия. Народное представительство было уничтожено (10 февраля 1838 г.). Заведование текущими делами возложено было на совет, составленный из 22 членов, в том числе 11 канадских уроженцев; Канада снова была подчинена военному режиму. Таков был результат движения, вызванного Папино.
Объединительный акт (1840).
Однако в Лондоне господствовало примирительное настроение, и там вовсе не намерены были долго держать Канаду под игом исключительного режима. Восстание 1837 года было последним революционным усилием меньшинства, не желавшего примириться с историческим фактом установления английского господства на берегах реки Св. Лаврентия. Но теперь это господство настолько, по-видимому, укрепилось, что могло не опасаться никаких протестов, могло не смущаться даже непрерывным и быстрым ростом франко-канадского элемента на берегах великой реки. В 1763 году, когда Новая Франция превратилась в североамериканские владения Британии, там насчитывалось 65000 французов. В 1816 году население, несмотря на слабый приток эмигрантов, возросло до 450000 человек. С этого момента начинается усиленное движение английских, шотландских и ирландских эмигрантов в Америку, причем первые англичане и шотландцы направлялись преимущественно в Канаду, а ирландцы — в Соединенные Штаты. Так, в Канаду за 1819—1829 годы прибыло 126000 английских эмигрантов. В следующее десятилетие число их повысилось до 320000 человек. Появились и выходцы из Германии; число их до 1851 года можно принять приблизительно в 10000, тогда как Франция в продолжение первой половины XIX столетия послала в свою бывшую колонию не больше 1300 человек. В то время Канада была еще очень редко населена, за исключением некоторых городов на Атлантическом океане и на берегах реки Св. Лаврентия, как Галифакс, Сен-Джон, Квебек, Монреаль, Кингстон и Торонто. Сообщения были медленны и затруднительны, условия жизни — суровы, народное образование в городах находилось в руках церкви и немногих частных учителей, а в деревнях училищ вовсе не существовало, газеты встречались редко, а книги еще реже, разве только у духовенства и чиновников. Первая библиотека в Торонто основана была лишь в 1836 году. В 1840 году в Нижней Канаде насчитывалось около 600000 жителей, в Верхней Канаде — 450000, а в приморских провинциях (Новая Шотландия, Новый Брауншвейг, остров принца Эдуарда) — 260000 жителей. Франко-канадцы, составлявшие пять шестых всего населения в Нижней Канаде, в остальной части страны составляли не больше четвертой или пятой части населения, а в Онтарио, вероятно, еще менее. Английское правительство, принимая во внимание все эти факты и предвидя, что в ближайшем будущем численный перевес в колонии должен склониться на сторону британских элементов, решило, что средство положить конец враждебному отношению французского элемента, характеризовавшему историю колонии за последние 75 лет, надо искать не в угнетении побежденной расы, а в создании новой политической организации. Объединительный акт, принятый английским парламентом 23 июля 1840 года, объединил Верхнюю и Нижнюю Канаду в одну провинцию, и обе части ее отныне должны были носить название Восточной и Западной Канады. В парламенте допускалось употребление только английского языка (этот пункт, впрочем, недолго оставался в силе). Хотя население Западной Канады не достигало такой же численности, как население Восточной Канады, тем не менее обеим частям провинции предоставлено было одинаковое число депутатских мест (по 42) в местном законодательном собрании. Смысл этой меры, очевидно, заключался в том, чтобы в более или менее близком будущем совершенно стереть все различия между обеими национальностями и вывести из употребления французский язык. И действительно, сначала франко-канадцы смотрели на новую конституцию как на оружие, направленное против самого существования их национальности. Но скоро они изменили свой взгляд на нее. Вожди их, распростившись со старым бунтарским духом Папино, объединились с английскими реформистами Онтарио и вместе с ними составили новую либеральную партию, которая в несколько лет добилась административной автономии (selfgovernment) и ответственности министров. Таким образом, первый фазис конституционного и политического развития Канады был завершен. За подавлением восстания 1837—1838 годов через несколько лет последовало предоставление стране парламентского режима. Благодаря участию в политической жизни с 1815 года выдвинулся целый ряд выдающихся ораторов, как Нельсон, Папино, Гау, Болдуин, Вильмот, Джонстон, Мэккензи, а период после 1840 года дал Канаде настоящих государственных деятелей французского и английского происхождения, как Лафонтен, Морен, Картье, Макдональд, Аллен Мак-Наб, Сикот, Камерон, Антуан Дорион, Чарльз Тёпер.
Канада от 1840 до 1852 года.
Первый парламент объединенной провинции собрался в Кингстоне (июнь 1841 г.). Хотя оппозиция располагала 41 голосом из 84, сессия прошла спокойно, и законодательное собрание успело сделать много полезной работы, особенно в области муниципального устройства, основания начальных школ, таможенного законодательства и общественных работ. При Чарльзе Бэготе, преемнике лорда Сайденгема, первого губернатора со времени Объединительного акта, была установлена ответственность министров. Лафонтен, незадолго до того произнесший свою первую речь по-французски, вступил (16 сентября 1842 г.) в министерство вместе с Болдуином. Присутствие канадского француза в среде правительства закрепляло примирение между обеими расами и превращало бывших бунтовщиков в верных и преданных подданных Англии. При обсуждении вопроса о милиции депутат Таше сказал: “По нашим привычкам, законам и религии мы — монархисты и консерваторы. Относитесь к нам, как к детям одной матери, а не как к незаконнорожденным, и если Англии придется когда-нибудь потерять эту страну, то знайте, что последний пушечный выстрел, сделанный для сохранения английского владычества в Америке, будет произведен канадской рукой”. Таше выражал мнения умеренной партии. Возвратившийся в 1847 году из Франции Папино стал во главе радикальной партии и требовал всеобщего избирательного права, выборности судей и т. д. Он производил впечатление человека другого века, человека, в котором говорило эмигрантское озлобление, и его голос не встретил никакого отклика. В управление лорда Эльджина, преемника Меткафа (1847), выборы доставили либералам значительное большинство, и Лафонтен с Болдуином вернулись к власти (1848). Так как в Монреале произошло волнение (25 апреля 1849 г.), то местопребывание правительства было перенесено в Торонто, затем в Квебек и наконец в Оттаву (1857). В следующие годы муниципальное управление получило прочное устройство. Система сеньориального держания, организованная на основании французских феодальных обычаев (“кутюмов”) и сильно мешавшая развитию земледелия и промышленности, была отменена без всяких потрясений; лица, интересы которых нарушались этой реформой, получили вознаграждение, общая сумма которого достигла 6 миллионов долларов. Начальное образование делало успехи. Лорд Эльджин открыл в 1847 году Нормальную школу Верхней Канады, а в 1852 году — Квебекский католический университет, названный Лавалевским университетом по имени первого канадского епископа. Лорд Эльджин оставался губернатором до 1855 года. Парламент, число членов которого увеличено было с 84 до 130, осуществил множество полезных реформ и содействовал сооружению железных дорог. Канада вступила в полосу экономического расцвета. Из Англии прибыло в Канаду 246000 иммигрантов в 1840—1846 годах, 182000 в 1847—1849 годах и 258000 в 1850—1859 годах. Но старый французский элемент также не переставал расти, несмотря на отсутствие французских иммигрантов. В 1852 году в Нижней Канаде насчитывалось 890000 жителей (из них 747000 католиков), в Верхней Канаде 952000 (из них 168000 католиков) и в приморских провинциях 350000. Население всей страны за 11 лет возросло с 1310000 жителей до 2192000.
ГЛАВА IX. ЛАТИНСКАЯ АМЕРИКА. 1815—1848
I. Войны за независимость
Состояние колоний в 1815 году.
То обстоятельство, что испанские кортесы и регентство в Кадиксе принуждены были напрячь почти все свои силы для борьбы с Наполеоном, содействовало в течение некоторого времени успехам восстаний, происходивших начиная с 1810 года в испанских колониях в Америке. Но по прошествии нескольких лет повстанческое движение ослабело, и район его значительно сократился, так что в 1815 году Испания еще господствовала в большей части своих колоний. Причины кажущейся неудачи испано-американской революции заключались: 1) в партикуляристской политике этих колоний, новые вожди которых не сумели объединить их для общего действия (впрочем, огромные расстояния и трудность сообщений делали всякую концентрацию сил почти невозможной); 2) в сравнительно индифферентном отношении индейцев, которые (если не считать Мексики) принимали лишь слабое участие в войне за независимость; 3) в раздорах среди восставших креолов, из которых одни стояли за монархию (“централисты”), а другие за демократию (“федералисты”), 4) наконец, в моральном эффекте, произведенном реставрацией Фердинанда VII: имя и права этого государя не могли больше служить предлогом для продолжения войны, и многие патриоты сложили оружие, потому что видели в нем законного государя. В Мексике восстание, не выходившее за пределы центральных провинций и не распространившееся ни на столицу, ни на прибрежные пункты [В этой стране в восстании участвовали главным образом индейцы, которые под предводительством Гидальго и даже Морелоса учиняли большие жестокости. Зато мексиканские креолы поддерживали испанцев.], явно клонилось к упадку. После казни священника Морелоса (22 декабря 1815 г.) оно скоро закончилось. В Гватемале не было никаких серьезных волнений. В Новой Гренаде Богота была еще свободна. Но несколько провинций отказались ей повиноваться. Испанцы снова овладели Квито (ноябрь 1812 г.), вернули себе Венесуэлу и изгнали Боливара (сентябрь 1814 г.). Освободитель снова отправился в изгнание (май 1815 г.), в то время как посланный Фердинандом VII Морильо готовился высадиться с свежими войсками на Твердую землю. В Лиме (Перу) вплоть до 1814 года власть вице-короля Абаскала никем почти не оспаривалась. Он мог даже отправить войска в Квито, а также в Верхнее Перу, страну, где восстание дважды начиналось по инициативе Буэнос-Айреса и которая дважды была снова занята испанцами, и в Чили, где испанское владычество восстановлено было его помощником Озорио (октябрь 1814 г.). В 1815 году он без труда подавил запоздалое восстание в Куско и в Ареквипе. Зато на юге восстание делало успехи. Монтевидео очутился во власти буэнос-айресского правительства (20 июня 1814 г.). Но силы этого правительства парализовались борьбой между централистами и федералистами. Неукротимый Артигас со своими полудикими гаучо овладел “Восточной полосой” (Уругвай), которую он предал огню и мечу, затем вторгся в провинции Энтрериос, Корриентес, Санта-Фе, жители которых радостно его приветствовали, так как он, невзирая на ревнивую исключительность Буэнос-Айреса, обещал разрешить иностранным судам плавание по реке Ла-Плате и ее притокам. Наконец, покорный доселе Парагвай принужден был превратиться под диктатурой доктора Франсиа [Этот странный человек, относившийся к религии по-вольтеровски, а к свободе по-иезуитски, был назначен в мае 1811 года секретарем хунты, положившей конец власти испанского губернатора Веласко. В конце 1813 года Франсиа заставил избрать себя консулом. Затем, созвав национальное собрание, членов которого он сам назначил и которое обсуждало вопросы (или делало вид, что обсуждает) под штыками его солдат, он был в 1814 году провозглашен неограниченным главой республики на три года, по истечении которых ему нетрудно было добиться пожизненной диктатуры.] в своеобразное замкнутое “монастырское” государство, доступ в которое так же строго был закрыт для “портеносов” (жителей Буэнос-Айреса), как и для испанцев. Лаплатские патриоты начали приходить в отчаяние. Некоторые из них подумывали об основании монархии в пользу инфанты Карлотты, сестры Фердинанда VII и жены принца-регента португальского; другие, как, например, Ривадавиа, предлагали корону бывшему королю Карлу IV или инфанту Франсиско де Паула, а некоторые готовы были даже подчиниться самому Фердинанду VII.
Политика Фердинанда VII.
Если бы этот государь предоставил в то время американцам свободу торговли и широкую политическую автономию, то он, пожалуй, без особых усилий мог бы сохранить колониальные владения своих предков. Но он хотел во всех отношениях править по образцу своих предков. Он намеревался восстановить по ту сторону океана политический режим, с которым испанская Америка ни за что не хотела примириться. Таким образом, он ставил себе задачу обратно отвоевать все колонии силой. Но этой-то силой он и не располагал. После шестимесячных приготовлений ему удалось собрать и вооружить только 16000 человек, отданных под команду Морильо. Правда, Фердинанд рассчитывал на помощь Священного союза, как раз образовавшегося в 1815 году, и на то, что русский император Александр I, автор этого странного договора, был не менее предан защите его интересов, чем новый французский король Людовик XVIII.
Политика Соединенных Штатов и Англии.
Но благожелательное отношение Священного союза к Испании постоянно парализовалось двумя могучими государствами, весьма заинтересованными в том, чтобы не допустить покорения Фердинандом VII испанских колоний. Мы говорим о Соединенных Штатах и об Англии. Соединенные Штаты мечтали о том, чтобы совершенно устранить европейские государства от всякого вмешательства в дела нового континента. Основание большого количества республик, организованных по их образцу, республик, которые должны были играть по отношению к ним роль политической клиентелы и вместе с тем открыть для их торговли широкий рынок, — это было таким счастьем, которое Соединенные Штаты не намерены были выпускать из рук. Поэтому с самого начала восстание колоний пользовалось довольно открытой поддержкой с их стороны. У Соединенных Штатов, кроме того, имелся с Испанией старый спор, о котором они никогда не забывали. За несколько миллионов, которые, по их словам, Испания была им должна, они в 1810 году уже заняли часть Флориды. Эта провинция, совершенно изолированная от остальных испанских колоний, пришлась им очень по вкусу, и они рассчитывали, что рано или поздно она непременно им достанется. Что касается Англии, то ее всегда пугало колониальное могущество Испании. В 1815 году в большей степени, чем когда-либо, дело шло для нее о том, чтобы захватить рынок в американских колониях Испании и вытеснить оттуда французов. Известно, что она поддерживала первых испано-американских патриотов в конце XVIII века. И если бы это зависело только от ее желания, то Буэнос-Айрес, Чили и Мексика освободились бы от кастильского (испанского) владычества уже в 1806—1808 годах. Если затем необходимость соединиться с кортесами Кадикса для борьбы с Наполеоном заставила Англию скрывать свои истинные намерения, то это еще не означало, что она навсегда от них отказалась. В 1812 году она хотела выступить посредницей в конфликте между кортесами и новым государством Буэнос-Айрес (впоследствии Аргентина) — ловкий и удобный способ легализовать революцию. После реставрации Фердинанда VII она возобновила это предложение. В качестве вознаграждения за свои посреднические услуги британское правительство требовало свободы торговли в Америке. Но испанский король договором 5 июля 1814 года обещал ему только считать Англию наиболее благоприятствуемой нацией в том случае, если торговля сделается в Америке свободной (что, в сущности, значило ничего не обещать), и не возобновлять семейного договора. [Т. е. союза испанских Бурбонов с французскими Бурбонами. — Прим. ред.] В то же самое время он старался отсрочить запрещение торговли невольниками, которого пытался добиться от него Сент-Джемский (английский) кабинет. [Испания согласилась на это только в 1817 году, но и после еще долго уклонялась от фактического исполнения принятых на себя обязательств.] Ввиду этого правительство снисходительно закрывало глаза на ту поддержку, которую американские инсургенты не переставали встречать в Англии или в английских колониях. В начале 1815 года Боливар стал подготовлять свой реванш на острове Ямайке. Конечно, управлявшие тогда Англией тори опасались распространения революционного духа и неблагосклонно относились к демократическим тенденциям испано-американских колоний. Но они полагали, что эти тенденции, поддерживаемые Соединенными Штатами, могут быть ослаблены только британским влиянием и что Англия должна постараться приобрести доверие новых государств, для того чтобы удержать их от установления республиканского образа правления. Во всяком случае тори желали, чтобы эти государства добились полной независимости, а такие политические деятели, как Каннинг, полагали, что, даже если они останутся республиками, их освобождение будет все-таки выгодно для Англии. Будучи убеждена, что Фердинанд не в состоянии справиться с американской революцией, Англия не хотела допустить, чтобы другие государства помогли ему подавить ее. Это обнаружилось на Венском конгрессе, где, несмотря на усилия русского императора, Англия помешала Европе дать коллективную гарантию колониальному владычеству Испании.
Восставшие колонии от 1815 до 1820 года.
Испания, не сознававшая своей слабости, все еще надеялась собственными силами усмирить восставшие колонии. В Мексике военное счастье продолжало ей улыбаться по-прежнему. Казнь Морелоса и террор, в котором держал страну вице-король Каллеха, заставили рассеяться в 1816—1817 годах главные отряды инсургентов. Молодой Мина, явившийся с 300 человек, чтобы оживить восстание, не встретил поддержки у мексиканцев; хотя он и обещал им политическую свободу, но он был слишком хорошим испанским патриотом, чтобы обещать им национальную независимость. После шестимесячных сверхчеловеческих усилий он был в свою очередь схвачен и расстрелян (11 ноября 1817 г.). Только один отряд Гверреро продолжал еще действовать, но не внушал опасений новому вице-королю. Аподака, применяя кроткие меры, привел к повиновению свыше 17000 повстанцев и вскоре уверил себя, что ему удалось окончательно восстановить в Мексике власть метрополии. С другой стороны, Морильо, прибыв в Венесуэлу, овладел Картагеной и Боготой (декабрь 1815 г. — июнь 1816 г.). Но на этом его успехи и остановились. Примененные им меры суровой репрессии не замедлили возбудить снова ненависть и вызвать новые восстания. Боливар опять появился на “Твердой земле” (май 1816 г.). “Освободитель” пробрался по р. Ориноко в глубь страны, укрепился в Ангостуре, ставшей на некоторое время резиденцией его правительства (июль 1817 г.), и сделал испанскую Гвиану своей операционной базой, а в это самое время действовавший на Апурской равнине неутомимый Паэс со своими льянеросами взбунтовал провинции Баринас и Казанаре и этим содействовал тому, что Новая Гренада снова взялась за оружие. По возвращении в Венесуэлу Морильо пришлось со всех сторон отбиваться от врагов, силы которых с каждым днем возрастали, тогда как его собственные силы уменьшались. Хотя Боливар, предпринявший экспедицию против Каракаса, потерпел тяжкую неудачу (март 1818 г.), вследствие чего его авторитет на некоторое время пошатнулся, но положение испанцев от этого не улучшилось. Уже в начале 1819 года “Освободитель” загладил понесенную неудачу. Кроме того, ему удалось заключить заем в Англии, откуда он получил не только оружие и снаряды, но также солдат и офицеров. И вот, созвав в Ангостуре (15 февраля 1819 г.) национальный конгресс, который снова провозгласил независимость страны, Боливар скоро опять перешел в наступление. Поручив своим помощникам занять внимание Морильо, он неожиданно двинулся на Новую Гренаду, перешел через Анды в период дождей, разбил испанцев при Бояке (7 августа) и, совершив триумфальный въезд в Боготу, провозгласил там объединение Новой Гренады с Венесуэлой (10 августа). Этот замечательный поход продолжался всего 70 дней. Уже к концу того же года он возвратился в Ангостуру, а конгресс санкционировал слияние обоих государств в нераздельную республику Колумбию (17 декабря 1819 г.). На противоположном конце Южной Америки испанские войска также потерпели неудачу. Тукуманский конгресс провозгласил 9 июля 1816 года независимость бывшего вице-королевства Буэнос-Айреса; правда, он определенно не высказывался относительно формы правления, которую должно было принять новое государство. Поставленный им во главе исполнительной власти Пуйерредон склонялся к военной монархии. Так как португальское правительство, которое давно уже стремилось к захвату “Восточной полосы” (Уругвая) [Оно несколько раз (а именно в 1777 и 1801 годах) пыталось уже овладеть этой областью силой оружия.], воспользовалось обстоятельствами для того, чтобы оккупировать ее бразильскими войсками (1816—1817), то некоторое время шел вопрос о предложении короны или сыну португальского короля (Иоанна VI), или самому монарху, если только он согласится признать права страны. Но крупные победы, которые буэнос-айресцы тем временем одержали в Чили, вскоре придали аргентинской политике иное направление. Командовавший в Мендозе генерал Сан-Мартин мечтал о распространении независимости вплоть до Лимы. Но, прежде чем вторгнуться в Перу, он счел необходимым занять Чили, откуда испанцы могли напасть на Буэнос-Айрес с тыла. Эта страна, снова покоренная метрополией в 1814 году, весьма слабо охранялась. С помощью чилийских эмигрантов, из которых самым предприимчивым и самым популярным был О'Гиггинс, Сан-Мартин перешел через Анды с 3500 человек (январь 1817 г.) и, победив испанцев при Чакабуко (февраль), вступил в Сант-Яго. Губернатор провинции Марко дель Понтагиль бежал. Поставленный во главе государства О'Гиггинс провозгласил 1 января 1818 года независимость Чили. Вскоре испанский корпус, присланный вице-королем Перу Абаскалом, стал оспаривать у него обладание страной. Но Сан-Мартин рассеял всякие сомнения, разбив испанцев при Майпо (5 апреля 1818 г.). А вскоре после этой битвы Чили, соединившись с Буэнос-Айресом для освобождения Перу (5 февраля 1819 г.), приготовилось в свою очередь перейти в нападение. В 1818 году новое государство приобрело в Соединенных Штатах и в Англии несколько военных кораблей. Эта флотилия отдана была под команду английского моряка Кокрэна; она совершила две экспедиции (1819) к берегам Перу, которые и разграбила. А затем она возвратилась с целью овладеть Валдивией, единственным портом, который испанцы сохранили на Чилийском побережье (4 февраля 1820 г.). В это время монархическая партия Буэнос-Айреса, стремившаяся за отсутствием португальского принца возвести на престол какого-нибудь принца из Бурбонского дома, пала вместе с Пуйерредоном (1819).
Политика Соединенных Штатов и Англии (продолжение).
Испания упорно отказывалась сделать колониям самые умеренные уступки и продолжала просить помощи у Священного союза. Но из-за противодействия вашингтонского и лондонского кабинетов она должна была ограничиться собственными силами. В 1817 году Соединенные Штаты послали в восставшие колонии комиссаров, чтобы завязать с ними торговые сношения. А в июне 1818 года Соединенные Штаты заявили английскому правительству, что если дело дойдет до европейского посредничества, то в основу соглашения державы должны положить независимость колоний. С другой стороны, будучи не в состоянии добиться от Испании вознаграждения, которого они давно уже требовали, они заняли Флориду (1818). На этот раз они твердо решили не возвращать ее. И действительно, они оставили ее за собой, а так как Фердинанд VII слишком медлил уступить ее им [Договор 22 февраля 1819 года, по которому представитель Испании Ониз счел нужным уступить эту провинцию Соединенным Штатам, не был признан королем, согласившимся на эту уступку только в конце 1820 года.], то они все больше и больше считали себя вправе противодействовать испанской политике в Новом Свете. Англия при министерстве Кэстльри все время с беспокойством взирала на успехи революционного настроения в Америке. Ей хотелось, чтобы колонии сохранили монархический образ правления, но она старалась не допустить, чтобы это совершилось в пользу Браганцской или Бурбонской династии. Она по-прежнему предлагала заинтересованным сторонам свое посредничество, но на условиях, неприемлемых для мадридского кабинета. С другой стороны, Англия противилась какому бы то ни было вмешательству Священного союза, и вот почему в конце 1818 года она не допустила представительства Испании на Ахенском конгрессе, на котором Фердинанд VII собирался поставить американский вопрос как вопрос общеевропейского значения и интереса.
Испанская революция 1820 года; политика кортесов.
После того как Фердинанд не сумел добиться желательной помощи, ему ничего не оставалось, как сделать в 1819 году еще одно отчаянное усилие, чтобы оружием подавить революцию в своих колониях. Около 20000 с лишним человек собрано было в Кадиксе и в Андалузии, где их должны были посадить на корабли. Но, находясь под влиянием распространявшихся тогда в Испании идей свободы, они в 1819 году обнаружили больше охоты двинуться на Мадрид, чем отправиться в Америку. Наконец 1 января 1820 года они открыто восстали. Вскоре власть очутилась в руках мадридских кортесов, конституция 1812 года была восстановлена, но абсолютистская партия стала подготовлять гражданскую войну (призывая в то же время вмешательство иностранцев), и Испания оказалась безнадежно бессильной по отношению к колониям. С этого момента восстание могло снова вспыхнуть, разрастись и легко распространиться по всей испанской Америке. С другой стороны, кортесы 1820 года, подобно кортесам 1810 года, казалось, совершенно не понимали потребностей времени и выказали такую же непримиримость, как и абсолютистское правительство. Так, например, они заявили, что не намерены предоставить колониям свободу торговли, собирались силой принудить их к повиновению, отвергли (в июне 1821 года) вполне приемлемое соглашение, предложенное американскими депутатами [Депутаты колоний требовали, чтобы испанские колонии в Америке разделены были на три группы (Мексика, Колумбия, Перу с Чили и Буэнос-Айресом), в которых исполнительная власть должна принадлежать представителям короля, а законодательная — автономным собраниям.], а если в 1822 году и согласились отправить в Новый Свет комиссаров для умиротворения провинций, то ни в коем случае не разрешали этим своим комиссарам даровать независимость даже тем колониям, которые фактически ею пользовались (как, например, Буэнос-Айрес). Они воображали, будто конституция 1812 года, удовлетворявшая либеральную Испанию, удовлетворит также испанские колонии и что те больше ничего не станут требовать. А на самом деле пример метрополии, восставшей против своего короля во имя политической свободы, послужил могучим толчком к расширению движения колоний, восставших против метрополии во имя национальной независимости. Прибавим, что так как представители королевской власти в Америке поддавались влиянию личной и тайной политики Фердинанда VII, стремившегося к отмене конституции, то даже сторонники монархической власти в большинстве случаев должны были рано или поздно отвернуться от монархии.
Итурбиде и мексиканская революция.
Одним из самых замечательных последствий испанской революции было освобождение Мексики, страны, где дело независимости после десятилетней борьбы, казалось, было потоплено в крови. Аподака считал превосходным средством зачисление в свои войска тысячи инсургентов, которых он склонил к изъявлению покорности. Но таким образом он только дал возможность революционному духу проникнуть в армию. И революционное настроение охватило в самом скором времени офицеров и солдат из креолов, до того остававшихся верными метрополии. Кроме того, желая угодить Фердинанду VII и мексиканскому духовенству, Аподака сделал ту ошибку, что начал подготовлять антиконституционное движение, осуществить которое он мог только с помощью армии. Но величайший его промах заключался в том, что для осуществления этого плана он избрал Итурбиде, честолюбивого и беспринципного генерала, который прежде служил делу монархии, иногда доходя в своем усердии до крайней жестокости, а в сущности преследовал чисто личные цели. Войдя в соглашение с республиканцами и с клерикальной партией, Итурбиде неожиданно поднял знамя восстания и 24 февраля 1821 года опубликовал Игуальский манифест, требовавший для Мексики трех основных гарантий: 1) национальной независимости (страна эта должна была образовать отдельную монархию под управлением принца из дома Бурбонов); 2) сохранения прав католической церкви; 3) гражданского и политического равноправия испанцев, креолов и индейцев. Получив известие об этом, Аподака потерял голову, а испанцы, жители города Мехико, объявили его низложенным. Скоро со всех сторон появились предводители повстанцев, которые до той поры скрывались. Новый вице-король (О'Доноху), едва высадившись на мексиканский берег, санкционировал Игуальскую программу договором, заключенным в Кордове (24 августа). Вскоре после того Итурбиде вступил в Мехико, где провозгласил независимость страны и в ожидании лучшего стал во главе временного регентства (27 сентября). Этого лучшего ему скоро помогли достигнуть испанские кортесы, которые высокомерно отвергли Кордовский договор (13 февраля 1822 г.). Наткнувшись на противодействие мексиканского конгресса, который хотел ограничить его диктатуру, Итурбиде возмутил толпу, заставил провозгласить себя императором под именем Августина I (21 мая 1822 г.) и освободился от национального представительства 31 октября 1822 года посредством государственного переворота в духе 18 брюмера Наполеона Бонапарта. Но республиканская партия восстала под предводительством Виктории, Гверреро, Браво и других и склонила на свою сторону армию, генералы которой так же предали Итурбиде, как он в свое время изменил Аподаке. Итурбиде должен был отречься от престола (19 марта) и вскоре после того уехал в Италию (май 1823 г.). Немедленно собрался новый конгресс, чтобы дать стране такую конституцию, какую она желала иметь. Но свергнутый с престола авантюрист и не думал искренно отказываться от короны. В следующем году он снова появился в Мексике, но скоро был арестован и расстрелян (19 июля 1824 г.). Этот инцидент не вызвал никакого беспокойства в законодательном собрании и в стране. Мексика довела до конца свое государственное устройство и превратилась в федеративную республику по образцу Соединенных Штатов (октябрь). Первым президентом новой республики избран был Виктория (10 октября 1824 г.). О восстановлении испанского владычества не могло уже быть и речи. В ноябре 1825 года патриоты овладели Сан-Хуан-д'Уллоа — последним пунктом, остававшимся еще в руках испанцев. Правда, через 4 года Фердинанд VII мог еще послать в Мексику отряд в 4500 человек, но этот маленький корпус был скоро разбит, а предводитель его, Баррадас, взят в плен 11 сентября 1829 года. С этого момента Испания фактически отказалась от владения этой страной.
Независимость Центральной Америки.
Мексиканская революция повлекла за собой в 1821 году революцию в Гватемале, которая также совершилась без особых насилий. Итурбиде послал туда в 1821 году небольшой отряд. Один из его сторонников, Филизола, провозгласил даже соединение Гватемалы с Мексикой (11 января 1822 г.). Но часть населения возмутилась, не дожидаясь падения Итурбиде. После низвержения последнего страна добилась полной свободы и в сентябре 1824 года приняла федеративную конституцию, еще более демократическую, чем конституция Соединенных Штатов. [Бывшее гватемальское генерал-капитанство получило название “Объединенных провинций Центральной Америки” и было составлено из пяти штатов: Гватемалы, Коста-Рика, Никарагуа, Гондураса и Сальвадора.]
Боливар и республика Колумбия.
В Колумбии и Перу испанцы, сражаясь главным образом за честь своего оружия, успели еще на несколько лет задержать окончательную победу революции. С момента сражения при Бояке внутренние области Венесуэлы и Новой Гренады оказались во власти Боливара. Но Морильо удержал еще в своих руках часть побережья, не говоря уже о Каракасе. На юге в руках испанцев оставались Квито, Попаян, Гваякиль. Но обескураженный Морильо поспешил подписать перемирие в Трухильо (25 ноября 1820 г.) и покинул Америку. Тщетно преемник его, Ла Торре, старался сконцентрировать жалкие остатки испанских войск вокруг Каракаса, куда вскоре вступили Боливар и Паэс после блестящего сражения при Карабобо (24 июня). С этого момента патриоты начинают быстро подвигаться к морскому берегу. Заняты были Кумана и Картагена, а скоро и Панама сдалась Колумбии (сентябрь-ноябрь). Энергичный Моралес, принявший команду над испанцами после Ла Торре, на некоторое время склонил на свою сторону чашу весов благодаря отсутствию Боливара (1822—1823), но действия Паэса на суше и Падильи на море в конце концов совершенно обессилили его, и сдача Порто-Кабельо (8 ноября 1823 г.) завершила освобождение Венесуэлы. Боливар после последней одержанной им победы отправился на происходивший в Кукуте конгресс, который выработал нейтралистскую конституцию Колумбии (30 августа 1821 г.) и снова избрал его президентом (1 ноября). Теперь Боливар хотел расширить пределы новой республики до экватора и освободить Перу. В 1820 году Попаян и Гваякиль восстали, но попытка восставших овладеть городами Квито и Пасто потерпела неудачу. Отправленный на помощь первому из этих городов лейтенант Боливара, генерал Сукре, вначале действовал не более удачно (1821). Но в конце концов он взял верх, разбил испанцев при Пичинче (24 мая 1822 г.) и вступил в Квито, где заставил принять постановление о присоединении к Колумбии. Аналогичного постановления вскоре после того (31 июля) добился Боливар в Гваякиле. Теперь “Освободителю” оставалось только вызволить Перу.
Перу в управление Сан-Мартина.
В этой стране, населенной послушным и малоэнергичным народом, испанское владычество сохранилось в почти полной неприкосновенности вплоть до 1820 года. Революционное движение занесено было сюда из Чили Сан-Мартином, строившим такие же честолюбивые планы, как Итурбиде. Кокрэн перевез Сан-Мартина и его силы на своих кораблях в Перу (сентябрь 1820 г.), где он высадился с 4500 дисциплинированных солдат и откуда он мог бы легко достигнуть Лимы, если бы не потратил много времени на переговоры: ему хотелось сохранить свою армию в целости, для того чтобы впоследствии сделать ее орудием своей власти. Сначала Сан-Мартин попытался склонить на свою сторону вице-короля Пезуэлу, но этим он достиг только того, что сделал вице-короля подозрительным в глазах испанцев, которые и заменили его Ла Серной (январь 1821 г.). Потом, когда северная часть страны высказалась за революцию и новый вице-король должен был оставить Лиму, Сан-Мартин овладел наконец столицей (12 июля 1821 г.) и провозгласил независимость Перу. Но он не созвал национального собрания, а захватил диктаторскую власть. С этого момента Сан-Мартин стал вести царский образ жизни, обложил страну незаконными поборами и был, видимо, занят только подготовкой почвы для провозглашения себя императором. Но армия его, изнеженная роскошной жизнью в Лиме, ослабела и перестала быть полезным орудием. Кокрэн, рассорившись с Сан-Мартином, в конце концов покинул его и возвратился в Чили. Один из помощников Сан-Мартина, посланный им на юг, чтобы тревожить испанцев, потерпел позорное поражение (апрель 1822 г.). Войска Ла Серны перешли в наступление, и Сан-Мартин, увидев свое критическое положение, отправился в Гваякиль просить помощи у Боливара (июль), который, желая занять его место в Перу, не оказал ему никакой поддержки. Жители Лимы воспользовались отсутствием Сан-Мартина и подняли восстание. Ввиду этого вскоре по своем возвращении в Перу Сан-Мартину пришлось созвать наконец конгресс, а затем отказаться от власти (20 сентября) и в свою очередь направиться в Чили.
Новые успехи Боливара; республики Перу и Боливия.
Вскоре перуанцы оказались в состоянии плачевной анархии. После неудачного опыта с триумвиратом генерал Санта-Крус принудил конгресс назначить президентом Рива-Агуэро (январь 1823 г.), но между последним и конгрессом происходили беспрестанные столкновения по политическим и административным вопросам. А между тем испанцы под предводительством энергичного и искусного Кантерака продолжали свое наступление. В июне они овладели Лимой, а Рива-Агуэро бежал в Трухильо с остатками конгресса, который хотел его низложить, но был им распущен (17 июля). Правда, испанцы вскоре должны были отступить к югу, куда направился Санта-Крус с целью возмутить Верхнее Перу. Конгресс получил возможность возвратиться в столицу, но не нашел более неотложной меры, как вручить правительственную власть противнику Рива-Агуэро, бездарному пьянице Торре-Тагле (16 августа). Таким образом в Перу появилось два соперника-президента. В довершение бед Санта-Крус терпел в Верхнем Перу одно поражение за другим и вскоре возвратился почти без войска (август-сентябрь). Казалось, что дело перуанцев погибло. В этот момент Боливар прибыл наконец в Лиму, где конгресс назначил его генералиссимусом (1 сентября). “Освободитель” прежде всего удалил Рива-Агуэро и Торре-Тагле, отменил только что выработанную конгрессом конституцию и, добившись от этого собрания диктаторской власти, поспешил его распустить (20 февраля 1824 г.). Эта резкая политика вызвала военные бунты. Боливар должен был удалиться в Трухильо и отправиться за подкреплениями в Колумбию, а в это время Кантерак снова овладел Лимой и Каллао (февраль-март). Но вскоре господствовавшие среди испанцев раздоры погубили, в свою очередь, и их. Вице-королю пришлось послать часть своих войск против одного из своих генералов, взбунтовавшегося в Верхнем Перу. Тогда Боливар снова появился на сцене, после смелого перехода через Анды разбил Кантерака при Хунине (6 августа) и снова вступил в столицу. Наместнику Боливара Сукре удалось наконец на Аякучской равнине (между Куско и Лимой) настигнуть главные силы испанской армии и нанести им полное поражение (9 декабря 1824 г.). Эта последняя битва была испанским Ватерлоо. Через четыре месяца все Верхнее Перу очутилось во власти Сукре. Из этой области вскоре после того образована была самостоятельная республика под названием “Боливия”, которое она сохранила до сих пор. Президентом ее был провозглашен Боливар (31 октября 1825 г.), которому было поручено выработать конституцию для нового государства. Кроме Антильских островов, в руках испанцев оставались только два пункта: Каллао и острова Чилоэ. Испанцы отступились от них в 1826 году. Таким образом война за независимость была закончена.
Политика Монро и Каннинга; признание независимости.
Патриоты обязаны были своим торжеством не только своим энергичным усилиям, но и политике Соединенных Штатов и Англии. Соединенные Штаты, добившись в конце концов от Испании действительной уступки Флориды (сентябрь 1821 г.), сочли возможным заговорить с мадридским кабинетом откровенным языком, тем более что они ясно видели его бессилие и что все испано-американские колонии фактически уже пользовались независимостью. В марте 1822 года президент Монро заявил, что вашингтонский кабинет считает себя в праве признать новые республики свободными государствами и вступить с ними в политические и торговые сношения. В апреле конгресс разрешил ему действовать в этом смысле, а вскоре после того Соединенные Штаты имели уже в Колумбии своего дипломатического представителя. В это время Монро, правда, заявлял, что он намерен сохранить нейтралитет. Но он заговорил другим языком, когда Фердинанд VII, снова сделавшийся абсолютным монархом благодаря поддержке Священного союза, вознамерился обратиться к помощи последнего для подавления восстания в американских колониях. В конце 1823 года распространились слухи о предстоящем будто бы созыве конгресса, на котором великие европейские державы по просьбе Фердинанда VII призваны будут решить вопрос о судьбе испанской Америки. В это-то именно время Монро сформулировал знаменитую доктрину, которой суждено было увековечить его имя и в которой выдвинут был принцип, гласящий, что весь континент Америки не может впредь рассматриваться как объект колонизации, что Америка должна принадлежать исключительно американцам. Далее Монро в угрожающих выражениях заявил, что в случае какого-нибудь вмешательства союзных держав, направленного против новообразовавшихся государств, Соединенные Штаты не смогут остаться безучастными зрителями этого вмешательства, в какой бы форме оно ни выразилось (2 декабря 1823 г.). Англия не хотела, чтобы все выгоды, проистекающие от подобной декларации, достались североамериканской республике. Кэстльри уже не было в живых (ум. в августе 1822 года), а преемник его Каннинг, более смелый и проницательный политический деятель, вовсе не думал, чтобы успехи революционного духа в Америке могли в чем-нибудь повредить Англии; с другой стороны, он прекрасно понимал, что торговля и морское могущество Великобритании очень много выиграют от полного освобождения испанских колоний. Кроме того, английские капиталы уже были втянуты в Войну за независимость. Общественное мнение в Соединенном королевстве (Великобритании) громко выражало свое сочувствие подвигам американских патриотов. Оно одобрило также тон, взятый Каннингом, когда этот министр заявил французскому правительству, готовившему в то время экспедицию в Испанию, что он оставляет за собой полную свободу действий по отношению к Новому Свету; то же самое произошло в октябре 1823 года, когда Каннинг сообщил, что признает независимость колоний в том случае, если Испании будет оказана помощь в целях насильственного их усмирения, и, наконец, когда, отказавшись принять участие в конгрессе, задуманном Фердинандом VII (в мае 1824 года), он сделал этим отказом созыв конгресса невозможным. [По мысли Меттерниха, поддержанной государями Священного союза, затевалась французская военная интервенция в Южной Америке с целью подчинения всех восставших против Фердинанда VII испанских колоний. В награду за это из Южной Америки предполагалось выделить и отдать Франции значительную территорию. Этот план был оставлен исключительно вследствие угроз Каннинга. Английский флот господствовал на Атлантическом океане. Каннинг не только поспешил признать независимость восставших южно-американских колоний, но и организовал ряд займов в Лондоне в помощь этим новым государствам. Эти займы и пошли на уплату за английские товары, заказанные южно-американскими государствами. — Прим. ред.] После подобных выступлений никто не был удивлен, когда этот выдающийся английский министр с полной решительностью, по примеру Соединенных Штатов, объявил о своем намерении — которое он вскоре действительно и выполнил — признать бывшие испанские колонии суверенными государствами и заключить с ними торговые договоры (1 января 1825 г.). Этому примеру не замедлила последовать вся Европа. Независимость испанских колоний в Америке вошла в публичное право цивилизованного мира.
Португальские владения в Америке; причины и первые проявления бразильской революции.
В истории XIX века бразильская революция представляет собою событие не меньшего значения, чем восстание испано-американских колоний. Но она совершилась гораздо легче, чем освобождение испанских колоний, и со значительно меньшими насилиями, так как правительство, против которого она была направлена, сначала само ее подготовило (правда, не по своей воле, но вследствие политической необходимости), а затем сочло для себя выгодным не бороться с ней до конца. Португалия в деле управления своими колониями действовала так же неумно и так же неудачно, как Испания. Бразилия после 300 лет колонизации, несмотря на свои необъятные размеры и на удивительно богатую почву, имела не более 3 миллионов жителей, в том числе один миллион негров-рабов и 500000 индейцев, совершенных еще дикарей. Метрополия высосала из нее все жизненные соки целой системой угнетений, запрещений, монополий, сельскохозяйственных, промышленных и торговых ограничений — системой, оставлявшей далеко позади себя даже ту, которая господствовала в Мексике или в Перу. Нововведения Помбаля (новые сельскохозяйственные культуры, торговые компании и т. п.) не встретили подражания у его преемников и только воочию показали колонии, чего ей недостает и при каких условиях она могла бы сделаться мощным государством. Так как с 1792 года королева Мария I впала в безумие, то сын ее Иоанн назначен был регентом Португалии. Это был невежественный, трусливый и ограниченный государь, который давно уже сделался посмешищем из-за своей жены Карлоты-Иоакины, сестры Фердинанда VII. Иоанн находился в полном подчинении у дворянства и духовенства и, довольный своей судьбой, решительно противился всякой прогрессивной идее. Под его управлением Бразилия продолжала подвергаться прежним притеснениям, сковывавшим рост ее материальных сил. Страна оставалась недоступной вследствие отсутствия путей сообщения; она не имела ни школ, ни типографий, ни фабрик. С внешним миром Бразилия могла сноситься только через посредство Португалии, а этого было недостаточно и обходилось это посредничество слишком дорого. Всякие непосредственные сношения с европейскими государствами были ей строго воспрещены. Положение должно было измениться, когда регент, спасаясь от французского нашествия и отдавшись под британское покровительство, бежал в Бразилию (в январе 1808 года). С этого момента ему поневоле пришлось позволить колонии, оставшейся единственной его опорой, развить свои производительные силы. С 28 января 1808 года бразильские порты были открыты для судов всех дружественных Португалии наций. Это разрешение было особенно выгодно для флота Великобритании, которая двумя договорами (19 февраля 1810 и 18 декабря 1812 года) добилась, в ущерб всем остальным и даже португальскому флоту, таких привилегий, что Бразилия вскоре превратилась просто в английский рынок. Страна была наводнена не только английскими купцами, но и всякими спекулянтами, фабрикантами и земледельцами. Казалось, что великая португальская колония призвана наконец к новой жизни. За десять лет население Бразилии возросло на миллион человек; доходы удвоились, города украсились новыми постройками. Просвещение, стремление к свободе и прогрессу стали проникать в колонию со всех сторон. Наконец Бразилия поняла, что ей вовсе не пристало играть роль спутника при таком обессиленном, безжизненном и не имеющем перед собой никакого будущего государстве, как Португалия. Подозрительное и вместе с тем нелепое самодержавное правление регента, который пытался подавлять в стране не только свободу, но и просвещение [В 1815 году и даже позднее в Бразилии не существовало еще ни низших, ни средних учебных заведений. Там имелась только одна типография и одна газета, причем обе принадлежали правительству. Книги подлежали не только предварительной цензуре, но и весьма суровому надзору инквизиции.], немало содействовало развитию среди бразильского населения сепаратистских стремлений, возбуждаемых, кроме того, примером испанских колоний. Близко присматриваясь к неспособному регенту и его жалкому окружению, колонисты не замедлили проникнуться к ним полным презрением. Скоро они начали даже с ненавистью относиться к высокомерным, праздным и выродившимся португальцам, которые устраняли их от должностей и чинов и которые расточали доходы Бразилии без всякой пользы для страны. В 1814 году в Пернамбуко составилось общество, стремившееся к освобождению страны и к учреждению независимой республики.
Бразилия от 1815 до 1821 года.
Первые признаки надвигающейся революции не ускользнули от внимания регента. К тому же он даже после падения Наполеона считал неблагоразумным возвратиться в Лиссабон. Он всячески уклонялся от настойчивых приглашений со стороны англичан, которые, будучи полными господами на берегах Тахо, в Лиссабоне [Португальская армия состояла до 1820 года под командой лорда Бересфорда, власть которого фактически была гораздо значительнее, чем власть лиссабонского регента.] — в Португалии — держали бы его в гораздо большей зависимости, чем в Рио-де-Жанейро, и которые притом все же до известной степени надеялись, что вслед за отъездом принца из Португалии не замедлит последовать освобождение колонии. Чтобы доказать Бразилии свою привязанность к ней, регент счел нужным возвести ее в ранг королевства (16 декабря 1815 г.) наравне с Португалией и Альгарвией. Вскоре после этого, сделавшись наконец, по смерти матери (март 1816 г.), королем под именем Иоанна VI, он постарался доказать Бразилии свое внимание к ее интересам нападением на “Восточную полосу” (Уругвай), овладеть которой столько раз пытались вице-короли Бразилии. В январе 1817 года португальские войска взяли Монтевидео. Сопротивление Артигаса на несколько лет задержало покорение страны, но в конце концов ему пришлось смириться, и в начале 1820 года бразильцы и португальцы овладели важной приморской и речной областью, которую им уже давно хотелось захватить. Англии вовсе не хотелось, чтобы Португалия упрочила, а в особенности, чтобы она расширила свои владения в Америке. Незадолго до этого Англия заставила Португалию вернуть французскую Гвиану (1814), и в общем английское правительство не только не намерено было содействовать осуществлению видов португальского двора на Буэнос-Айрес, но даже желало, чтобы Монтевидео перестал составлять часть Бразилии. С другой стороны, война, происходившая по другую сторону Ла-Платы, принуждала двор в Рио-де-Жанейро увести войска из Бразилии, что делало возможным республиканское восстание, которое и вспыхнуло в Пернамбуко в марте 1817 года. Это движение было, правда, быстро подавлено, а вслед за тем наступила суровая реакция. Но огонь продолжал тлеть под пеплом, а правительство только раздуло его тем, что призвало из Европы новые полки, которые, будучи, подобно всей португальской армии, проникнуты либеральным духом, естественно распространяли его среди бразильцев. Следует прибавить, что прибытие этих привилегированных войск, пропитанных чванством и устарелыми претензиями метрополии, вызвало среди колонистов еще более жгучее желание освободиться от колониального режима и образовать независимое или по крайней мере автономное государство.
Отъезд Иоанна VI и регентство дона Педро.
Революция, происшедшая в Опорто и Лиссабоне (август-сентябрь 1820 г.), вызвала отголосок в северных бразильских провинциях. Английские агенты настоятельно советовали королю уехать, но он никак не мог решиться на этот шаг. В феврале он только собирался послать в Португалию своего старшего сына дона Педро, оставляя за собой право созвать впоследствии в Бразилии совещательное собрание из уполномоченных для выработки основ будущей конституции. Но восстание, охватившее и Рио-де-Жанейро, вскоре заставило Иоанна VI дать более широкие обещания. Он в принципе заранее согласился на созвание кортесов и заявил, что лично едет в Лиссабон. Именно этого португальцы страстно хотели, так как они рассчитывали воспользоваться его присутствием в Лиссабоне для полного восстановления прежнего колониального режима в Рио-де-Жанейро и видели в нем залог не только своей собственной свободы, но и порабощения Бразилии. Этот расчет не ускользнул от внимания “флуминензов” [Fluminenses обыкновенно называют в Бразилии жителей Рио-де-Жанейро.], которые теперь передумали и не хотели отпускать короля. Но после того как шумное скопище на бирже было рассеяно по приказанию дона Педро ружейными выстрелами (21 апреля), Иоанн VI мог наконец выехать в Лиссабон. Он оставил в Рио старшего сына в качестве регента и по секрету разрешил ему примкнуть к сепаратистскому движению, когда не будет больше возможности сопротивляться последнему; таким образом, если уж суждено Бразилии отделиться от Португалии, то она, по крайней мере, не окажется потерянной для Браганцского дома. Кроме того, ему улыбалась также мысль о том, что уступки, которые дон Педро будет постепенно делать колонии, будут раздражать, волновать и ослаблять собравшиеся в Лиссабоне кортесы.
Отделение.
Дон Педро желал отделения Бразилии, прекрасно понимая, что этой стране предстоит великая будущность и что для полного развития своих сил она прежде всего нуждается в прекращении своей зависимости от Португалии. Но, с другой стороны, он не мог забыть, что, являясь наследным принцем Португалии, он должен бережно относиться к самолюбию и притязаниям португальской нации. Прибавим, что он не хотел также ссориться со Священным союзом, который боялся конституционной пропаганды и с которым он должен был считаться по мотивам личного свойства. [Педро был женат с 1817 года на эрцгерцогине Леопольдине, дочери австрийского императора Франца I.] Ввиду всех этих соображений дон Педро находился в Бразилии в ложном положении. В сущности, ему хотелось создать автономную Бразилию, но связанную дипломатическими и династическими узами с Португалией. Он не разделял ни взглядов северных республиканцев-федералистов, которые объявляли себя в то время солидарными с лиссабонскими кортесами только для того, чтобы отказать в повиновении бразильскому правительству, ни взглядов южных монархистов, стремившихся к полному отделению от Португалии, ни взглядов живших в Бразилии португальцев, желавших прежде всего сохранить старую связь с метрополией. Таким образом, дон Педро казался подозрительным для всех партий, которые вскоре заставили его раскрыть свои карты гораздо больше, чем он сам того желал. Но еще с большим подозрением относились к нему лиссабонские кортесы, которые, не довольствуясь тем. что подстрекали северные провинции отказывать Педро в повиновении, издали три декрета (29 сентября — 1 октября), имевшие целью упразднить в Бразилии центральное правительство, изолировать, а затем связать с португальским правительством отдельно каждую из 14 бразильских провинций и, наконец, принудить регента возвратиться в Европу. Ввиду этих угроз бразильцы умоляли принца не оставлять их (декабрь 1821 — январь 1822 г.). Так как отец давал ему советы в том же смысле, то он и остался в Бразилии, назначил своим первым министром лидера сепаратистской партии Хозе-Бонифасио де Андрада, созвал (16 февраля) совещательное собрание, которому поручено было выработать новую конституцию для Бразилии, и принудил португальские войска отправиться обратно на родину (февраль-март). На эти меры дона Педро кортесы ответили воспрещением вывоза какого бы то ни было оружия и военных снарядов в Бразилию (апрель), отправлением новых войск в Бахию, отклонением автономистской программы бразильских депутатов, наконец, возбуждением преследования против министров дона Педро и требованием немедленного возвращения принца в Европу под угрозой лишения его прав престолонаследия в Португалии (20 сентября). Но эти провокации только побудили сепаратистскую партию действовать смелее. 13 мая дон Педро должен был принять титул “постоянного и конституционного защитника Бразилии”, а вскоре после того объявить о созыве суверенного учредительного собрания (5 июня), обратиться к бразильской нации с призывом предпринять великое дело своего освобождения (1 августа), применив для этого, в случае надобности, силу. Наконец, дону Педро пришлось взять девизом военный клич сепаратистов: Независимость или смерть! (Independencia ou morte!) и позволить “флуминензам” (населению Рио-де-Жанейро) провозгласить его бразильским императором (12 октября 1822 г.).
Империя и конституция 1824 года.
Вскоре (4 ноября) дон Педро принял на службу адмирала Кокрэна, оставившего чилийскую службу. Этот отважный моряк в самом непродолжительном времени овладел городами Бахия, Мараньяно и Пара, и до истечения 1823 года власть нового императора признана была на всем бразильском побережье. 3 мая 1823 года собралось наконец учредительное собрание. Андрада хотел добиться от него изгнания всех португальцев, остававшихся еще в Бразилии. Император, не желавший окончательно порывать с метрополией, уволил его и пригласил новых министров из партии примирения (июль). Тогда Андрада соединился с демократическими членами собрания, которые хотели навязать дону Педро почти республиканскую конституцию. Дон Педро, чтобы выйти из затруднительного положения, не остановился перед государственным переворотом. 12 ноября 1823 года учредительное собрание было распущено. Правда, опасаясь восстановить против себя всю страну, дон Педро вскоре после этого, в марте 1824 года, обнародовал конституцию, основанную на принципах 1789 года и проникнутую довольно либеральным духом. Но, помимо того, что это была “октроированная” (дарованная монархом) хартия, которая в качестве таковой должна была в меньшей мере внушать страх Священному союзу, она в данный момент оставалась только на бумаге: дон Педро ввел ее в действие лишь много времени спустя, а пока сохранил диктаторскую власть. Северные провинции протестовали и образовали Экваториальную федерацию. Но это правительство не могло устоять против энергичного наступления Кокрэна и в конце августа 1824 года прекратило свое существование. Власть дона Педро вторично была признана всей Бразилией.
Португалия признает независимость Бразилии.
Священному союзу очень хотелось прибегнуть хотя бы к дипломатическому вмешательству в пользу Португалии, но Каннинг решительно воспротивился всем попыткам общеевропейского решения бразильского вопроса. Кроме того, северные абсолютистские дворы (Россия, Австрия, Пруссия) и французское правительство меньше были испуганы бразильской революцией, чем восстанием испанских колоний, по той причине, что в Рио-де-Жанейро монархический по крайней мере принцип не потерпел, по-видимому, ущерба. Поэтому лиссабонский кабинет обращался к помощи этих государств без всякого успеха. Английское правительство, также весьма довольное установлением в Бразилии монархической формы правления, в конце концов заставило Португалию согласиться на свое посредничество. Благодаря ему 29 августа 1825 года заключен был договор, по которому король Иоанн VI, уступая все свои права на Бразилию своему старшему сыну, признал полную независимость этой страны. Вскоре после того старый король умер (10 марта 1826 г.), и бразильский император со своей стороны отказался от португальской короны в пользу своей дочери Марии, Бразилия же предназначалась в наследство сыну его Педро (2 мая 1826 г.). Таким образом, разделение обоих государств объявлено было окончательным.
Французские колонии в Америке. Республика Гаити и договор 1825 года.
По Парижскому трактату (30 мая 1814 г.) Франции возвращена была лишь малая часть прежних ее владений в Америке. Англия вернула ей Мартинику, Гваделупу с прилегающими к ней островками [Острова Дезирад, Мари-Галант, Сэнт.], наконец, островки Сен-Пьер и Микелон (в ньюфаундлендских водах), а Португалия обещала ей возвратить захваченные во Французской Гвиане территории. [Так как старые пограничные споры между Францией и Португалией возобновились, то действительное возвращение этой территории задержалось на три года. Трактатом 28 августа 1817 года было установлено, что французские владения будут простираться “до реки Ояпок, устье которой находится между 4° и 5° северной широты и до 32° долготы на восток от острова Ферро вдоль параллели 2° 24' северной широты”. Это соглашение не положило, впрочем, конца спору, который тянулся еще чрезвычайно долго между Францией и Бразилией.] Населенная и богатая колония Сан-Доминго, которая одна стоила больше всех остальных, была окончательно потеряна для Франции. Правда, трактат признавал все права Франции, равно как и права Испании [Испанская часть Сан-Доминго, более обширная, но менее населенная, чем французская часть, была уступлена Франции в 1795 году; но испанские колонисты фактически снова завладели ею в 1809 году.], на этот большой остров. Но фактически французская часть Сан-Доминго пользовалась полнейшей независимостью с конца 1803 года. Там образовались два государства: одно — на севере под властью негра Дессалина, преемник которого Кристоф принял титул короля (под именем Генриха I); второе — на юго-западе, под властью мулата Петиона, который называл его республикой, но который в действительности правил по своему произволу, а в 1814 году заставил избрать себя пожизненным президентом. Оба эти государства, долго враждовавшие между собой, слились в одно по смерти Петиона (1818) и после самоубийства Кристофа, под диктаторским управлением Буайе (1820); а через два года испанская часть острова добровольно отдалась во власть правительства Гаити (1822). Станет ли Франция добиваться признания своих прав силой оружия? Одно время, в 1814 году, можно было этого ожидать, когда бывшие французские колонисты добились от Тюильрийского двора решения послать на Сан-Доминго экспедиционный корпус. Но возвращение Наполеона положило конец военным приготовлениям, начавшимся во французских портах. После Ста дней Франция начала переговоры, на этот раз требуя только известных торговых преимуществ, а также вознаграждения для потерявших свою собственность французских колонистов. Наконец соглашение сделалось возможным (1823). Размер вознаграждения установлен был в 150 миллионов; кроме того, было постановлено, что корабельные сборы в портах Гаити для французских судов будут понижены наполовину. На этих условиях Франция официально признала независимость республики (17 апреля 1825 г.). После этого признание со стороны Испании, которая решительно была не в силах добиться осуществления своих прав, уже не представляло особой важности.
II. Новые американские государства
1. Испанская Америка. Причины, задержавшие развитие новых республик.
Поразительно быстрый рост Соединенных Штатов за такое короткое время давал основание предполагать, что бывшим испанским колониям Южной Америки, добившимся независимости, предстоит такая же, а быть может, и более стремительная и более блестящая судьба. Новые республики занимали более обширную площадь, почва их отличалась большим плодородием, а естественные пути сообщения были по меньшей мере так же удобны, как и в опередившей их стране. Эти южно-американские республики имели более значительное население, чем Соединенные Штаты Америки в начале своего существования. Подобно Соединенным Штатам, южно-американские государства проникнуты были духом гражданского и политического равенства, а так как дворянского сословия в них не существовало [В большинстве новых республик дворянство было скоро упразднено.], то они могли, не встречая сопротивления, дать свободное выражение своим демократическим стремлениям. Они имели даже одно серьезное преимущество перед Соединенными Штатами; оно заключалось в том, что эти колонии, поспешив освободить негров и индейцев [В новых государствах рабство (по крайней мере для новорожденных негров и индейцев) было отменено в первые же годы после получения этими государствами самостоятельности.], были избавлены от язвы рабства, от которой так долго страдали Соединенные Штаты. Но, с другой стороны, они не были так тесно связаны между собой, как бывшие английские колонии, а были разбросаны на огромном пространстве; сношения между ними были весьма редки и сопряжены с большими трудностями; их разбросанное население было неоднородно по своему составу и не обладало теми природными качествами, равно как и тем политическим и социальным воспитанием, которые с самого начала составляли силу Соединенных Штатов Америки. Это население состояло из креолов и индейцев, разделенных вековым недоверием и антипатиями, причем первые отличались живым, буйным и вспыльчивым характером, тогда как вторые были забиты, апатичны, мало доступны прогрессу; при этом те и другие были одинаково ленивы, падки на развлечения и являлись жертвами, с одной стороны, расслабляющего климата, а с другой — правительства, которое в продолжение трех столетий всячески старалось не давать им думать, желать и действовать. Деспотическая, капризная и произвольная власть, так долго над ними тяготевшая, приучила их, с одной стороны, ждать всего от правительства, а не от личной инициативы, а с другой — презирать законные пути и постоянно пытаться так или иначе — хитростью или силой — уклоняться от исполнения закона. Народ был глубоко невежествен, и для успешной борьбы с его темнотой нужны были усилия нескольких поколений. Католическая церковь располагала по-прежнему громадными богатствами [В Мексике богатства церкви даже возросли и почти удвоились в течение двадцати лет, последовавших за освобождением страны.] и влиянием, отличалась той же нетерпимостью и пользовалась своим влиянием для открытой борьбы или для противодействия новым учреждениям. Так, например, из ненависти к еретикам и скептикам она сопротивлялась допущению иностранцев в эти новые государства и натурализации их и таким образом с легким сердцем лишала испанскую Америку притока свежих сил, в которых бывшие испанские колонии так нуждались. Прибавим к этому, что пятнадцатилетняя война привела в новых государствах к развитию необузданного милитаризма и породила целый ряд честолюбцев, готовых для осуществления своих личных стремлений без всякого зазрения совести прибегать к пронунсиаменто и насильственным переворотам.
Неудача Панамского конгресса.
Некоторые возвышенные умы мечтали об объединении всех испано-американских государств в одну гигантскую конфедерацию, которая, по их мнению, в самом непродолжительном времени должна была сделаться первостепенной державой. Особенно дорожил этой идеей Боливар. “Освободитель” находился тогда в апогее славы; народы Южной Америки называли его “искупителем, первородным сыном Нового Света” и вверяли ему устройство своей судьбы; ему собирались воздвигнуть конные статуи; его ставили выше Вашингтона и даже выше Наполеона. И Боливару казалось, что задача слить все эти нации в одну семью ему вполне по силам. По мысли Боливара, центром, вокруг которого должны были сгруппироваться новые республики, должна была стать Колумбия, в которой он играл преобладающую роль и на которую он опирался при освобождении Перу и Боливии. С 1823 года он начал завязывать тесные связи с некоторыми из этих государств; Колумбия вступила в союз с Буэнос-Айресом, Перу и Мексикой, а в 1825 году заключила договор с Гватемалой. Но Боливару хотелось большего. Он замышлял американский “Священный союз народов”, который мог бы не бояться европейского Священного союза монархов. Он надеялся не встретить никакого сопротивления со стороны Соединенных Штатов и Бразилии, которые, как и он сам, хотели, чтобы Америка принадлежала американцам. Что же касается бывших испанских колоний, то привлечь их к участию в проектируемом союзе ему казалось тем легче, что он держал уже в своих руках Колумбию, Перу, Боливию и надеялся склонить на свою сторону также Чили и Буэнос-Айрес. Для осуществления этого плана следовало учредить общий и периодически созываемый конгресс всех испано-американских государств в Панаме, т. е. в самом центре Нового Света. Этот конгресс должен был служить средоточием всех сил в случае общей опасности, а в нормальное время — играть роль направляющей власти, посредника и третейского судьи; в случае надобности предполагалось даже предоставить в его распоряжение флот и армию. Но все это осталось только в области проектов. Первый Панамский конгресс созван был Боливаром на 7 декабря 1824 года, но вследствие проволочек и недоброжелательства некоторых государств созыв его был отложен до середины 1826 года. Чилийцы вовсе не прислали туда своих представителей ввиду того, что колумбийцы вытеснили их из Нижнего Перу, а республика Ла-Плата — потому, что колумбийцы же устранили ее из Верхнего Перу. Парагвай воздержался от участия в конгрессе, так как хотел остаться в стороне от всяких союзов; Бразилия, которая в то время вела войну с Буэнос-Айресом, также не послала делегатов. Соединенные Штаты и Англия, делая вид, что сочувствуют затее Боливара, в душе желали ей полного провала, так как не в их интересах было превращение испанской Америки в сильную державу, способную обходиться без них. [Прибавим, что Боливар хотел предложить конгрессу взяться за освобождение Кубы и Порто-Рико, где он отменил бы рабство; вашингтонский и лондонский кабинеты опасались этого нового переворота, который, по всей вероятности, отразился бы на Ямайке и Соединенных Штатах в смысле усиления там аболиционистского движения.] Их комиссары приехали в Панаму лишь для того, чтобы тайно противодействовать политике “Освободителя”. Кроме того, в это время Священный союз был американцам уже не страшен. На конгрессе присутствовали только представители Колумбии, Перу, Мексики и Центральной Америки (июнь 1826 г.). Через несколько дней он принужден был разойтись вследствие открывшейся эпидемии (3 июля). Единственным результатом этого конгресса было заключение военного союза между четырьмя упомянутыми государствами, но союз этот скоро был забыт ввиду целого ряда новых революций.
Конец Боливара и неудача его политики.
Скоро “Освободитель” почувствовал, что фундамент, на котором основывалась его власть, ускользает из-под его ног. Когда ему не удалось сразу осуществить федерацию всех бывших испанских колоний в Америке, он хотел, в ожидании лучшего, составить по крайней мере союз из трех преданных ему республик под названием “Андской федерации”. Но ему не удалось выполнить и эту задачу, так как его деспотические и единодержавные принципы совершенно расходились с партикуляристскими и своевольными стремлениями тех народов, которые он хотел против их воли подчинить общей политике. Хотя он и не стремился к основанию монархии, как его в этом обвиняли его противники, но он любил власть и хотел пользоваться ею в полном объеме и в продолжение всей своей жизни. Он не считал венесуэльских льянеросов и перуанских кичуа способными к самоуправлению и думал, что диктатура будет лучшим средством к их политическому воспитанию. Когда республика Боливия просила его выработать для нее конституцию, он составил ее в крайне деспотическом духе и с помощью своих приверженцев добился пожизненного президентства (июль 1826 г.). С этого момента Боливар повсюду стал добиваться аналогичного расширения своей власти. Ему удалось без особого труда достигнуть своей цели в Перу (декабрь). Он старался воздействовать и на Колумбию и спровоцировал в Гваякиле и Квито манифестации в пользу “боливийского кодекса”. Но в Боготе и слышать не хотели о пожизненном президентстве, а вице-президент Сантандер уже действовал против Боливара. В Каракасе начинали даже поговаривать об отложении. “Освободитель” спешно прибыл к себе на родину и кое-как расстроил первую сепаратистскую попытку (декабрь 1826 г. — январь 1827 г.). Но для этого ему пришлось удалиться из Перу, а как только он оттуда выехал, перуанцы низложили его и отменили выработанную им конституцию (январь-июнь 1827 г.). Вскоре после того Боготский конгресс также ограничил власть президента. Собрание, созванное Боливаром для пересмотра кукутской конституции, оказало решительное противодействие его видам (апрель 1828 г.). Тогда “Освободитель” принудил собрание разойтись и вскоре после этого захватил диктатуру (24 июня), но этот государственный переворот окончательно подорвал его популярность. Колумбийские войска были изгнаны из Боливии, где Боливар и Сукре были низложены (май-июнь 1828 г.). В Боготе против Боливара составился заговор (сентябрь); он подавил его крутыми мерами, причем погиб такой замечательный патриот, как Падилья. Затем он объявил Перу войну, которая продолжалась целый год и окончилась без всякой выгоды для Колумбии (22 сентября 1829 г.). Наконец, хотя он и созвал на январь 1830 года учредительное собрание и пригласил всех граждан свободно высказать свои мнения, но в то же время позволил своим министрам тайком интриговать в пользу установления монархического образа правления. В это время Венесуэла восстала под предводительством Паэса и объявила о своем намерении отделиться от Колумбии (1829). Точно так же поступили и южные провинции, образовавшие спустя несколько месяцев республику Эквадор (май 1830 г.). Таким образом, новая колумбийская конституция (май 1830 г.) не была принята ни в Каракасе, ни в Квито. Павший духом больной Боливар отказался от власти, затем пытался ее вернуть и, наконец, скончался 47 лет отроду (17 декабря 1830 г.) после тщетных попыток предупредить распадение Колумбии на три республики. С этого момента мысль об американской конфедерации была оставлена, и история испанской Америки делится на целый ряд отдельных отрывочных эпизодов, так что события, происходившие в каждом из государств, созданных войной за независимость, должны быть изложены отдельно.
Мексика. Гражданские войны и раздел.
В Мексике две партии — шотландцев (Escosseses) и иоркиносов (Yorkinos) — попеременно оспаривали власть друг у друга. Первая стремилась противодействовать революционному движению, укрепить центральную власть и уничтожить федеральную систему. В ее рядах скрывались сторонники монархии; на ее стороне стояло духовенство, которое не только не хотело отказаться от своих привилегий, но намеревалось их еще увеличить; к ней склонялись симпатии армии. Вторая партия, представлявшая большинство нации и защищавшая народные интересы, требовала сохранения федерального договора и радикального применения демократических принципов, лежавших в основе конституции 1824 года. Президент Виктория в течение некоторого времени старался сохранить равновесие между борющимися партиями. Но раскрытие заговора, имевшего целью восстановление испанского владычества, привело в 1827 году к новым смутам. Иоркиносы заставили удалить всех оставшихся в Мексике испанцев с гражданских и военных должностей. Скоро они даже потребовали изгнания испанцев из страны и добились этого в управление Гверреро (1829), который попал на президентский пост путем самых неблаговидных приемов. Но вскоре Гверреро был низвергнут Бустаменте, который приказал его расстрелять (1831) и который благодаря поддержке духовенства удержался у власти до сентября 1832 года. Бустаменте в свою очередь был заменен Санта-Анной; этот последний сначала надавал обещаний обеим партиям, а затем примкнул к реакционной партии, так что новая конституция, принятая в 1834 году под его влиянием и предоставлявшая центральному правительству право назначать губернаторов отдельных штатов, почти совершенно уничтожила федеративный режим. Мера эта вызвала новое обострение междоусобной войны, которое в итоге привело к расчленению Мексики, произведенному Соединенными Штатами. Между Рио-Браво-дель-Норте и Красной рекой простиралась вплоть до Луизианы обширная и плодородная территория Техас, составлявшая некогда часть Мексиканского вице-королевства; она не была колонизована ни испанцами, ни мексиканцами, но начиная с 1821 года янки (североамериканцы) стали прилагать здесь свой труд и внесли оживление в эту область. Когда Бустаменте попытался остановить эту иммиграцию (1830), было уже поздно. Приток англосаксонских земледельцев, подымавших тут целину, продолжался. После обнародования централистской конституции 1834 года они организовали в Остине местное правительство, а когда мексиканский конгресс вздумал воспретить им дальнейшее приобретение земель, они открыто возмутились (август 1835 г.), разбили Санта-Анну при Сан-Джасинто (21 апреля 1836 г.) и, наконец, провозгласили независимость Техаса. Воспользовавшись вспыхнувшими в Мексике новыми раздорами и войной, которую Мексика вела тогда с Францией [Ввиду тех насилий, которым французские подданные подвергались в Мексике, и тех убытков, которые они там понесли, июльское правительство потребовало вознаграждения и гарантий, на что получило отказ. Чтобы добиться удовлетворения, ему пришлось послать эскадру, которая бомбардировала Сан-Хуан-д'Уллоа (27 ноября 1838 г.).], это государство быстро упрочилось и добилось своего признания вашингтонским, а также главными европейскими кабинетами (1839). Неудачные, но периодически возобновлявшиеся попытки мексиканского правительства вернуть себе Техас привели лишь к тому, что Техас обратился к Соединенным Штатам с просьбой о допущении его в Союз. Великая северная республика уже несколько лет посылала своих колонистов в Калифорнию, в эту обширную область, которой предстояла блестящая будущность и из которой Мексика сумела извлечь столь же мало выгод, как и Испания. Соединенные Штаты прекрасно понимали, что конфликт с соседним государством даст им возможность занять также и эту область, которая, не говоря уже о ее естественных богатствах, доставила бы им неоценимый по своему значению выход к Великому океану. Поэтому после некоторого колебания они смело присоединили к себе Техас (1845—1846). Немедленно вспыхнула война. Американский генерал Тэйлор отбросил мексиканцев вплоть до Матамораса и проник в глубь штата Новый Леон (сентябрь 1846 г.). С другой стороны, флот Соединенных Штатов овладел Монтереем и Сан-Франциско, а полковнику Фремонту нетрудно было вызвать восстание в Верхней Калифорнии. Наконец, лейтенант Тэйлора, Скотт, напал на Мексику с тыла через Веракрус (29 марта 1847 г.), овладел Пуэблой и силой ворвался в город Мехико (14 сентября). Мексиканцы были побеждены и должны были подчиниться; но на этот раз им пришлось уступить Соединенным Штатам (по Гвадалупе-Гидальгскому договору 2 февраля 1848 года) не только Техас, но также Новую Мексику и Верхнюю Калифорнию (в общем две пятых мексиканской территории).
Центральная Америка.
Гватемальская конфедерация могла бы сделаться цветущим и могучим государством, если бы она могла спокойно предаться разработке своих естественных богатств и использовать свое превосходное географическое положение между обеими частями Америки — северной и южной. В 1826 году нью-йоркские капиталисты предложили провести канал между Атлантическим и Тихим океанами, но выполнение этого предприятия задержано было на много лет междоусобной войной. В Центральной Америке борьба между централистами, желавшими сохранить свои привилегии и традиционную рутину, и федералистами, или демократами, велась с еще большей интенсивностью, чем даже в Мексике. Католическое духовенство, поддерживавшее централистов, подстрекало темных и фанатизированных индейцев к самым прискорбным эксцессам. В 1827 году вице-президент республики, Флорес, был по наущению монахов растерзан разъяренной толпой. В то же время вскоре после этого события федералисты в Никарагуа предали огню и сровняли с землей часть города, населенную их противниками. Их вождь, генерал Моразан, овладев властью (1829—1831), закрыл монашеские ордена, ввел гражданский брак и всеми силами старался придать государственным учреждениям светский характер. Но восстания, погромы и убийства не прекращались. Разбойничий атаман Каррера, человек невежественный и жестокий, несколько раз грабил и заливал кровью город Гватемалу (1838—1839). Реакционная партия снова одержала верх, а Моразан должен был искать спасения в бегстве (1840). Вследствие всех этих смут федеральные узы были расторгнуты. В 1838 году Гондурас и Коста-Рика объявили себя независимыми государствами, а через несколько лет Соединенные Штаты Центральной Америки прекратили свое существование и уступили место пяти слабым маленьким республикам, которые с тех пор шли каждая своим особым путем.
Колумбийские государства.
Не менее печальное зрелище представляет в рассматриваемый период бывшая Колумбия. После нескольких лет относительного спокойствия (1831—1835) при Паэсе в Венесуэле снова начинается господство военной анархии в управление штатского правителя Варгаса, которого изгоняют генералы. Здесь, как и повсюду, централисты и федералисты оспаривают друг у друга власть. Кроме того, борьба вспыхивает между цветнокожими и креолами (1841), и в конце концов Паэсу, неоднократно призывавшемуся к управлению, вручается диктаторская власть. В Новой Гренаде после благодетельного президентства Сантандера, который заключил договоры с соседними государствами и заботился о прорытии Панамского перешейка, в 1836 году вспыхивает гражданская война. С тех пор в продолжение двадцати пяти лет эта республика переживает невероятную смену революций и диктатур и беспрестанно резкими скачками переходит от режима реакционных репрессии к владычеству демократов, мстящих реакционерам, и к социалистическим опытам. [Автор называет “социалистическими опытами” скромнейшие начинания, вроде попыток выкупа железных дорог у частных концессионеров, или робких поползновений внести больше справедливости в подоходный налог, или, наконец, вроде частичных конфискаций церковных и монастырских земельных владений. — Прим. ред.] Что касается Эквадора, он начал свою самостоятельную жизнь неудачной войной с Новой Гренадой, которая отняла у него несколько провинций (1831). Стоявший во главе Эквадора президент Флорес с большим трудом отстаивал свою власть от генералов, устраивавших нескончаемые бунты, и уступил место вождю либералов Рокафуэнте, который заботился о распространении народного просвещения, а также старался ослабить влияние духовенства (1835—1839); затем Флорес несколько раз возвращался к власти, но ему не удалось все-таки умиротворить страну. В Квито, равно как в Боготе и Каракасе, национальная независимость совмещалась с отсутствием свободы, а в особенности — уважения к закону.
Перу и Боливия.
В обеих этих странах политическая жизнь в продолжение двадцати лет была нескончаемым рядом каких-то “карнавальных” сцен, в которых, к сожалению, трагические черты играли не меньшую роль, чем шутовские. В Перу после Ламара, низвергнутого Лафуэнте после поражения, нанесенного ему колумбийцами (1829), сам Лафуэнте был прогнан и замещен одним “замбо” [Так в Южной Америке называются дети негра и индианки или индейца и негритянки.], генералом Гамаррой, который своей популярностью обязан был смелости и умелым выступлениям на театральный лад, организованным его женой. Гамарра скоро был оттерт красивым Орбегозо (1833), кумиром жительниц Лимы, но который в свою очередь был прогнан мятежным солдатом (Салаберри) из Лимы и был принужден обратиться к помощи Боливии (1835). Боливия, избавившись от Боливара и Сукре (1828), отдала в 1829 году власть Санта-Крусу, который некогда состоял на перуанской службе и мечтал соединить обе страны под своим господством. Он установил в Боливии почти правильно функционирующее правительство и мог бы ограничить свою задачу содействием материальному развитию страны. Но, будучи призван на помощь Орбегозо, он не удовольствовался борьбой против Салаберри и Гамарры: ему пришла фантазия разделить Перу на две республики — северную (с городом Лимой) и южную (с городом Куско) — и связать эти государства с Боливией узами федерации, протектором которой он заставил себя провозгласить (28 октября 1836 г.). На этом его честолюбие не остановилось. Он начал вносить смуту в Чили и довел эту страну до того, что она объявила ему войну. После двухлетней борьбы Санта-Крус, разбитый при Хунгае (20 января 1839 г.), был наконец низвергнут. Вместе с тем распалась и основанная им федерация. Теперь уже перуанцы под предводительством Гамарры вторглись в Боливию (1841), и мир между обоими этими государствами был восстановлен только в 1842 году; впрочем, внутренние революции не прекращались в Лиме вплоть до вступления на пост президента Кастильи (1845), после которого передача власти в первый раз совершилась нормально (1851). В Чуквизаке законный порядок не был восстановлен ни при Веласко, ни при Балливиане, которые несколько раз низвергали один другого, а партия Санта-Круса неоднократно пыталась снова захватить власть.
Чили.
После падения О'Гиггинса (1823) в Чили также наступил период военной анархии. Но в этой стране народ стоял на более высокой ступени развития, и его не так легко было увлечь в ту или иную сторону, как в Боливии или Перу. Наученный раздорами, ознаменовавшими рядом кровавых событий эпоху управления генерала Фрейра (1823—1828), народ в Чили отнесся довольно индифферентно к федералистской и демократической конституции, которая была в 1828 году выработана конгрессом в Сант-Яго. Таким образом, чилийцы вскоре допустили консерваторов с Прието во главе захватить власть и выработать под влиянием Порталеса централистическую и очень усиливающую власть президента конституцию 1833 года. Новый закон принес, впрочем, хорошие плоды. Замиренное Чили после победы над Санта-Крусом (1839) смогло принудить враждующие правительства Чуквизаки и Лимы согласиться на свое посредничество (1842). Торговые сношения Чили расширились, богатство страны возросло, и независимость ее была наконец признана Мадридским двором (1844).
Аргентинская конфедерация. Диктатура Розаса.
В этой части испанской Америки нейтралистская и монархическая партии потерпели поражение в 1820 году; четырнадцать лаплатских провинций, из которых главнейшей была провинция Буэнос-Айрес, составили конфедерацию. Буэнос-Айрес значительно усилился в управление Родригеса и Ривадавии. Но когда стоявшим во главе его политическим деятелям удалось провести централистическую конституцию 19 июля 1826 года [Эта конституция предоставляла Буэнос-Айресу право назначать губернаторов в союзные штаты.], то со всех сторон вспыхнула гражданская война. В довершение затруднений Буэнос-Айресу приходилось в это время выдерживать трудную войну с Бразилией, которой он не хотел отдать без борьбы так называемую “Восточную полосу”. Правда, на короткое время централисты и федералисты объединились против общего врага. Дон Педро должен был в 1828 году отказаться от спорной области, которая снова образовала независимое государство под названием Восточная республика Уругвай. Но скоро борьба между обеими партиями возобновилась. Федералисты одержали верх под предводительством Розаса, в конце 1829 года овладевшего со своими бандами гаучо Буэнос-Айресом. Вскоре выработана была новая конституция, обещавшая союзным штатам самую широкую автономию в области внутренних вопросов. Но руководство внешней политикой и военным делом осталось за Буэнос-Айресом (1832). В правление такого человека, как Розас, этих условий достаточно было для того, чтобы федеративный режим фактически был совершенно упразднен. Сделавшись губернатором этой провинции, этот бессовестный и безжалостный политический деятель уничтожил всех вождей, которых он мог захватить и которые внушали ему подозрение. Затем он добился диктатуры (1835) и благодаря возобновлению полномочий через каждые пять лет пользовался ею непрерывно вплоть до 1852 года. Не довольствуясь притом своим основанным на терроре владычеством в Буэнос-Айресе, он мечтал о привлечении Уругвая к Аргентинской конфедерации. Июльское правительство во Франции, заинтересованное в самостоятельности Уругвая, намереваясь потребовать вознаграждения за насилия и убытки, понесенные французами, решило в 1838 году послать в лаплатские воды эскадру для блокады Буэнос-Айреса. Появление этой эскадры вывело из оцепенения централистскую партию Лаваля, которая снова взялась за оружие; но Розас начал действовать с удвоенной энергией и жестокостью. В один день он расстрелял в Буэнос-Айресе семьдесят пленников. Таким образом, после отплытия французского флота (29 октября 1840 г.) централисты были снова раздавлены. Глава их был присужден к смертной казни (1841); Монтевидео, куда они укрылись, был осажден с суши и с моря. Франция и Англия, которым Розас хотел воспретить плавание по реке Паране, в 1845 году снова подвергли блокаде Буэнос-Айрес. Но эта демонстрация не устрашила диктатора, и в 1848 году дела оставались в прежнем положении.
Уругвай.
Уругвай, расположенный между Бразилией и Аргентинской конфедерацией, возбуждал вожделения обоих этих государств. С трудом освободившись от бразильского владычества, он чуть было не оказался присоединенным к Аргентинской республике. Президент Фруктуозо Ривера, вытесненный Мануэлем Орибе (1835), обратился с просьбой о помощи к аргентинским централистам, тогда как соперник его призвал на помощь федералистов. В 1838 году Ривера овладел Монтевидео, но через несколько лет (1843) был осажден в этом городе войсками Орибе, который с помощью Розаса терроризовал страну и получил печальное прозвище “Головореза” (Corta-Cabezas). Однако диверсия англо-французского флота (1845) и энергичные усилия некоторых иностранных генералов, состоявших у Ривера на службе [В числе прочих — француз Тибо и итальянец Гарибальди, получивший впоследствии столь громкую славу.], дали последнему возможность продолжить свое сопротивление до 1851 года, когда Уругваю удалось наконец освободиться от аргентинцев, подобно тому как с 1828 года он освободился от бразильцев.
Парагвай при диктатуре Франсиа.
Парагваю повезло больше, чем остальным бывшим испанским колониям в Америке: при Франсиа (1817—1840) он наслаждался миром, но таким миром, какой способны дать народу отупение, поддерживаемое соответствующим воспитанием, и полное равнодушие к свободе, к славе и прогрессу. Негры по-прежнему оставались рабами; что же касается индейцев и метисов, они продолжали прозябать в невежестве и покорности, к чему приучили их иезуиты. Отправляя государственную барщину, насильно вербуемые в милицию, они продолжали жить в неведении остального мира, от которого вся страна была как бы отрезана подозрительной политикой Франсиа. Этот своеобразный диктатор закрыл иностранцам доступ в пределы Парагвая. Натуралист Бонплан, рискнувший заглянуть в эту страну, в течение нескольких лет содержался там в качестве пленника. Вся внешняя торговля в течение продолжительного времени целиком находилась в руках Франсиа, который строго следил за ней и регламентировал ее с величайшей тщательностью. Продукты земледелия большей частью монополизировались главой государства. Промышленность и сельское хозяйство могли развиваться лишь в той мере, в какой это было ему желательно. Белое население, окруженное шпионами и терроризованное, дрожало перед этим подозрительным правителем, который вел уединенную жизнь в обществе своего брадобрея и секретаря и каждую ночь в своем дворце спал в другой комнате, чтобы сбить с толку могущих на него покушаться убийц. Впрочем, этот supremo (“высший”) желал счастья своему народу, но намерен был создать это счастье сам и на свой лад. Замечательно, что этот преемник и продолжатель иезуитов был вольтерьянцем и глубоко презирал священников, равно как и весь католический культ. Умер он 20 сентября 1840 года, в восьмидесятилетнем возрасте. После непродолжительного периода анархии Парагвай вручил власть двум консулам, один из которых, Карлос-Антонио Лопес, племянник Франcиа, скоро добился неограниченной власти (1844). Новый диктатор постарался, по крайней мере, положить конец изолированному состоянию страны, и с этого момента двери ее широко раскрылись для цивилизации. [“Цивилизация” проникала в Парагвай гораздо медленнее, чем в любую из соседних южно-американских республик. Католическое духовенство было (и остается) в Парагвае всесильным именно в области “просвещения”. Еще в 80-х годах XIX века в Парагвае избили до смерти одного учителя, сообщившего своим ученикам, что Земля вертится вокруг Солнца и что она существовала в более ранние времена, чем о том говорит библия. — Прим. ред.]
2. Португальская Америка. Педро I и Педро II. Империя и федерализм в Бразилии.
Бразилия, сделавшись независимым государством с 1825 года, далеко еще не была умиротворена. В этой обширной стране с площадью, почти равной всей Европе, чувства национальной солидарности между отдельными провинциями, можно сказать, не существовало, по крайней мере — между северными провинциями, где преобладало влияние городов Бахии и Пернамбуко, с одной стороны, и между южными, группировавшимися вокруг Рио-де-Жанейро, с другой. В каждой из этих двух частей страны партия республиканцев-федералистов насчитывала многочисленных сторонников. Не подлежит сомнению, что теоретически конституция 1824 года обеспечивала свободу в значительной мере. Но население Бразилии было недовольно тем обстоятельством, что в течение некоторого периода эта конституция оставалась только на бумаге. Король дон Педро I обнародовал ее как будто лишь для того, чтобы сейчас же приостановить ее действие; когда же он соблаговолил наконец ввести ее в действие (1826), оказалось, что он и не думает принимать ее всерьез и вовсе не намерен подчиниться требованиям парламентского режима. Опираясь на сенат, император систематически игнорировал палату депутатов. Выбирая своих министров не из среды национального представительства, он подстрекал их сопротивляться воле парламента и оставлял их у власти или давал им отставку, совершенно не считаясь с желаниями большинства. Дон Педро утратил свою популярность еще и потому, что вследствие неудачной войны Бразильская империя в 1828 году лишилась “Восточной полосы” (Уругвая), которую она приобрела десятью годами раньше; с другой стороны, так как дон Педро отстаивал права своей дочери на португальскую корону (права, которые в то время нарушены были братом его, доном Мигуэлем), это создавало впечатление, что он питает тайные династические замыслы. Между тем Бразилия желала, чтобы он бесповоротно отказался от них. В 1830 году император пытался ограничить свободу печати. В провинции Минас-Геранэс началось движение, не предвещавшее ничего хорошего. Дон Педро отправился туда, но не в силах был прекратить волнения и возвратился, еще сильнее уронив себя в общественном мнении. Наконец в столице вспыхнуло восстание, и дон Педро принужден был отречься от престола (7 апреля 1831 г.); через несколько дней он уехал в Европу, с тем чтобы никогда уже не возвращаться в Бразилию. [Он умер в Португалии (1834), добившись торжества своей дочери донны Марии.] Дон Педро оставил престол своему сыну, дону Педро II, которому в то время было только шесть лет. Установленному парламентом регентству пришлось выдержать продолжительную борьбу с опекуном малолетнего принца, Хозе-Бонифасио д'Андрада, от которого оно отделалось с величайшим трудом (1833). В северных провинциях возобновилось федералистское движение, и пришлось употребить военную силу против Пары, Бахии и Мараньяно (1835—1839). Новому императору, объявленному совершеннолетним в 1840 году, пришлось иметь дело с восстанием в соседних со столицей провинциях Сан-Паоло и Минас-Геранэс, которые были усмирены лишь с большим трудом (1842). Провинция Рио-Гранде до Суль, провозгласившая свою независимость в 1835 году и защищаемая итальянцем Гарибальди до 1843 года, положила оружие лишь в 1845 году. И только с этого момента в Бразилии началась мирная разработка ее поразительных естественных богатств, а иммигранты могли рассчитывать на некоторую безопасность.
3. Французская Америка. Республика Гаити при Буайе.
В период 1825—1848 годов остров Гаити представлял собой самое печальное зрелище. Президент Буайе, родом мулат, для того чтобы держать в покорности негров (составлявших на острове большинство населения), не нашел ничего лучшего, как поощрять их лень и беззаботность. При ограниченности своих потребностей негры работали лишь ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Скоро города были совершенно запущены и превратились в настоящие клоаки. Земледелие находилось в полном упадке, так что бывшая французская колония, в прежнее время вывозившая ежегодно около 400 миллионов фунтов сахара, теперь не производила даже достаточного количества для собственного потребления. Так как иностранные рабочие обложены были новым налогом (обязательством брать “патент” в 600 франков), приток иммигрантов почти совсем прекратился. Государство тратило свыше 3 миллионов на содержание армии, состоявшей из недисциплинированных оборванцев, которые не знали даже ружейных приемов, а на народное образование расходовалось не больше 30000 франков в год. Флота не существовало, старые дороги были запущены, а новых не проводили; внешняя торговля сократилась до самых ничтожных размеров; кредит исчез. Правительство находилось в такой нужде, что принуждено было произвести несколько выпусков бумажных денег, которые, не будучи ровно ничем обеспечены, быстро падали в цене. Государство не в состоянии было платить процентов по внешним займам. Вознаграждение в размере 150 миллионов, обещанное по договору 1825 года французским колонистам, не было уплачено еще и в 1838 году, а ввиду несостоятельности Гаити Июльское французское правительство должно было согласиться на уменьшение этой суммы до 60 миллионов (без процентов). Если негры охотно мирились с таким положением вещей, то более предприимчивые и более образованные мулаты громко роптали. В 1833 году они составили в палате под руководством Эрара-Дюмеля и Сен-Прё оппозиционную партию, которую президент тщетно пытался распустить. Исключенные по его распоряжению из состава собрания, вожди этой партии вернулись туда в 1837 году. Но Буайе дважды еще (1839—1842) подвергал палату новой чистке. В последний раз оппозиция потеряла терпение. Восстание, поднятое в феврале 1843 года Эраром-Дюмелем в Кайесе, быстро увлекло за собой все население южных провинций; армия не замедлила перейти на сторону инсургентов, и президент, низвергнутый 10 марта 1843 года, должен был наконец отказаться от власти. Но и заменившее его правительство принесло не больше пользы республике.
|
