РОДЧЕНКО Игорь Григорьевич

Культура Валаамского монастыря в середине XIX века

К оглавлению

Глава 2. Диалог культур: монашество и мир.

2.1 Причины возникновения интереса к Валааму в среде русского образованного общества.

Для того, что бы назвать причины, повлекшие небывалый интерес к северной обители среди образованного русского общества (не говоря уже о традиционно "паломнических" сословиях, таких как крестьянство и купечество), следует рассмотреть общие культурные основания подобного диалога (монастырь – мир) и оценить его состояние, сложившееся к середине XIX столетия в России.

Рассматривая вопрос взаимоотношений монастырской и мирской (светской) культур, мы, очевидно, должны начать наши рассуждения в более широком аспекте – говоря о взаимоотношении религии (христианства) и культуры. Среди наиболее интересных и глубоких трудов, затрагивающих данную тему, стоит выделить работы: архимандрита Тихона (Тихомирова) "Аскетизм как основа русской культуры". Киев. 1915; А.А. Мейера "Религия и культура". СПб. 1909; С.Н. Булгакова "Православие и культура" Париж. 1931; В. Войнова "Христианство и культура" М. 1911; И.А. Ильина "Основы христианской культуры". Женева. 1937; В.А. Котельникова "Православные подвижники и русская литература" М. 2002; Е.В. Спекторского "Христианство и культуры". Прага. 1925 и некоторые другие[143].

Размышляя о взаимосвязи этих явлений в истории человечества и определении их отношений в понятиях современного мира, А.А. Мейер писал: «Для того, кто в религии усматривает лишь одну метафизическую или моральную систему, или кто сводит всю религию к религиозному чувству, направленному в мир или на человечество, – вопрос этот – решенный вопрос. Ведь так ясно, что религиозное миросозерцание или даже религиозная вера составляет частность культуры...». С другой же точки зрения, если рассматривать культуру как нечто подчиненное религии, «...как один из моментов движения человечества к каким–то конечным целям, освященным религией», то в этом случае "иррелигиозность", т.е. светскость культуры представлялась бы «...более или менее случайной чертой...». Однако истина с точки зрения А.А. Мейера заключается в том, что: «Не только религия не представляет собой элемента человеческой культуры, но и культура не составляет частности религиозного делания», и если они союзники, то «не во всем и не всегда», а если враги, то состоящие в отношениях «не исключающих взаимных услуг». Подобный взгляд религиозного философа А.А. Мейера на проблему взаимоотношения религии и культуры можно назвать наиболее "мягким". Ведь в нем нет отрицания культуры. Он лишь подчеркивает их метафизическое различие с религией, которое, в свою очередь, не препятствует их взаимодействию. Существует определенная антиномия между религией и культурой — они лежат в разных мирах. Мир культуры — суть мир этот, а религия имеет источник, исходящий из мира иного. При этом культура, светская культура, имеет для А.А. Мейера несомненную ценность. Однако такая либеральная точка зрения никогда не была господствующей в ортодоксальной христианской среде. Для воцерковленного сознания светская культура обладает следующими характеристиками: бездуховная (т.е., используя выражение И.А. Ильина: не знающая «...измерения священной глубины – ни в душах, ни в делах...»[144]); рационалистическая; гедонистическая; позитивистская; антропоцентричная и т.п. Все эти качества прямо противоположны качествам христианского идеала культуры: духовная, мистическая, нравственная, теоцентричная и т.п.

Категорично и парадоксально звучат оценки светской культуры со стороны тех, кто принял иноческий постриг. Так епископ Варнава (Беляев) в своем фундаментальном труде "Основы искусства святости" пишет: «Мир, или – по научной терминологии – культура, есть царство диавола, основанное последним в противоположение Царству Христову – св. Церкви. Чтобы успех был прочнее, а соблазн сильнее, сатана устроил свое царство внешне во всем подобным Христову (и во всем тому противоположным внутренне). Иисус Христос утвердил Свое Царство в соответствии с небесными задачами, сатана свое — с земными; Господь дал догматы, в которые заповедует верить, — сатана указал людям на научные законы, которые подущает изучать (и считать более достоверными и основательными); Господь дал таинства, сатана – магию; Господь установил богослужение – с храмами и священнослужителями, сатана – театр с артистами и оперными певцами («певчими»).

Кратко сказать, вся культурная и общественная жизнь, во всех мельчайших подробностях, есть вывороченное наизнанку, представленное навыворот христианство. Сами гонители его не могут устроить жизнь свою независимо от христианства, устроить так, чтобы она ни в чем не совпадала с ним и была бы новой, оригинальной. Лучшим средством доказать свое превосходство было бы замолчать христианство, презреть, подавить его своим «величием». Но нет, они этого не могут сделать, они могут только жалко копировать его, поступая во всем наоборот – из чувства протеста и ненависти. Однако этот-то протест и доказывает немощность культуры, бедноту ее идейного содержания, нищенство ее духа»[145]. Это слова лишь одного из представителей русского монашества, причем его образованнейшей части.

В целом отношение иночества к культуре всегда определялось постулатами Священного Писания.

Мир весь во зле лежит (1 Ин. 5, 19).

Мудрость мира сего есть безумие перед Богом (1 Кор. 3, 19).

Дружба с миром есть вражда против Бога (Иак. 4, 4) и др.

Православный инок уходит в монастырь, отрекаясь от мира, т.е. порывая связи с мирской культурой. Монастырь автономен в культурном отношении. Из 2000 писем игумена Дамаскина нет ни одного, в котором был бы проявлен интерес к ?сиюминутным? мирским событиям. Лишь однажды отец игумен высказался по поводу такого явления как театр: «Дошли до меня слухи, что в Вашем Боголюбивом доме, появилась грустная новость – домашний театр. Знаю, убеждён, что эта новость должна тревожить Ваше преданное благочестию сердце. По тому, долгом священным искреннего моего расположения ко всем вам я считаю просить Вас – не тревожиться этой новостью. Господь даст, она пройдёт сама собою; только надо кротко и молчаливо смотреть на неё и заботливо хранить мир своей души. Все – в руках Божиих – будем уповать на Божию благость»[146]. Но это проявление отношения к тому, что противно природе монашества. Возможно, правда заключается в том, что иноку не враждебна мирская культура, она ему не нужна. Перед нами два различных чувства жизни: религиозное и гуманистическое. И они, как писал А.А. Мейер, непримиримы. Гуманистическое мировоззрение не знает реальности выше человека. Отсюда отрицание Бога. Религиозное жизнепонимание, наоборот, видит в человеке лишь мост к иному, высшему бытию. Цели гуманизма не выходят за пределы этого мира. «Этика гуманизма может предполагать категорические императивы, она может утверждать абсолютные ценности, но мерою вещей для нее всегда будет человек»[147]. Цели же религии не от мира сего. Таким образом, между монастырской и светской культурами существует проблема взаимосвязи, которая, прежде всего, проявляет себя как проблема онтологическая, проблема различных бытийных оснований. Затем как проблема гносеологическая – проблема познания мира, его сущности и его происхождения. И проблема аксеологическая – проблема ценностных ориентиров. И все же: «Религия, для того что бы не быть уединенным богопознанием немногих чистых мистиков, входит в жизнь <...>. Она таким образом строит место, не чуждаясь res культуры, хотя и борясь с ней духом. Культура, будучи по внутренней сущности своей устремлением к господству над миром, дает в тоже время средства выявления творческих сил человека. Человеку, пребывающему в этом мире и не мечтающему о его преображении, недоступны были бы вечные ценности вне такого выявления. И едва ли чисто культурные цели могли бы быть осуществимы, если бы делание культурное было только завоеванием власти над природой, если бы в res его не проникало дыхание Высшего»[148].

В середине XIX столетия внутренний "водораздел", существовавший со времен Петровских реформ, между монастырской и светской культурой был ясно сформулирован. Отношение к христианству со стороны образованных российских кругов точно выражено А.И. Кошелевым в своих воспоминаниях о заседаниях "кружка любомудров": «...христианское учение казалось нам пригодным только для народных масс, а не для любомудров»[149]. В Высшем обществе царили мистические настроения, огромной популярностью пользовались европейские гадатели, любимым увлечением было "столоверчение". Монастырь был народной "забавой". Дворянин, решивший принять монашеский постриг вызывал на себя не только насмешки окружающих, но и недовольство государя императора[150]. Примером тому служит судьба святителя Игнатия (Брянчанинова). Среди простого, "низового" монашества дворян почти не было. Если таковой становился монахом, то он, как правило, в самый короткий срок занимал место настоятеля обители. Статистические данные сообщают, что в 40-х годах XIX века среди общего числа новопостриженных иноков дворяне занимали 3,9 % (Духовенство – 55,9 %, отставные нижние чины – 5,1 %, Разночинцы – 7,2 %, Купечество и мещанство – 16,2 %, Вольноотпущенные – 2,5 % и крестьяне – 9 %)[151].

Православный русский монастырь того времени переживал сложные времена внутренних нестроений (каковые сильно задели и Валаамскую обитель. См. ниже) и поиска путей обновления. Вот что писал о состоянии монашеской жизни в России святитель Игнатий (Брянчанинов), человек, как никто знавший суть и смысл иночества: «Монастыри испорчены гордынею и невежеством разных умствователей, умствовавших и действовавших по стихиям Западного протестантизма и атеизма. Для Православной Церкви необходимо монашество: она не может существовать без него. Монахи достигают христианского совершенства бесстрастия, ощутительного действия в себе Cвятого Духа, почему стяжевают понятие о христианстве живое. И тени такого познания не может преподать никакая наука человеческая; все профессоры, магистры и доктора богословия, производимые университетами и академиями суть невежды в сравнении с монахом, обновленным благодатию Божией за последование Христу исполнением заповедей Его. У нас монастыри извращены; извращено в них все, извращено самое значение их. Духовные училища столько чужды духа Православной веры, что вступление в монастырь кончившего курс cеминарии есть величайшая редкость и не было примера в 50 лет со времени учреждения духовных академий в России, чтоб кто–либо, хотя один человек, окончив курс в академии, вступил в монастырь, между тем как в древности великие Cвятые: Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Неокесарийский, Иоанн Златоуст – по окончании курса учения вступили в монашество, в монастыри пустынные, там возделали себя иноческими подвигами. В России представляется странное явление: в монастыри вступали и доселе изредка вступают лица из университетов и других высших училищ светских, а из духовных академий не вступил никто, разве сослан кто–либо, вдавшийся в неисцельную страсть пьянства. Это имеет свое значение. У нас монастыри в крайнем упадке. Повторяем: они извращены. Вступают в них личности почти исключительно из черни, занимаются они исключительно телесным подвигом, почти всегда бесплодно или с плодами ложными, приняв средство и пособие за цель и сущность. Но и телесный подвиг сделался ныне редкостью: ныне монастыри обратились в пристанища разврата, местами открытого, местами прикрываемого лицедейством, в места ссылки, в места лихоимства и прочего разнообразного злоупотребления. Такими сделала их каста, смотрящая на них, как на свои аренды, ненавидящая и презирающая их, испражняющаяся в них одними своими исчадиями, нетерпимыми в среде мира по причине необузданного разврата этих исчадий»[152]. Такая жесткая оценка состояния монашества в середине XIX века одним из его ярких представителей свидетельствовала не только о кризисе русского иночества, но и о возможных путях выхода из этого кризиса. В первую очередь необходимо было добиться восстановления «...в монастырях уставов и правил Cвятых Отцов, изложивших уставы и правил для монашества по откровению Божию, по внушению Cвятого Духа, а не по какому-нибудь соображению человеческому, причем необходимо устранение из монастырей всего, введенного плотским мудрованием, введенного духом самочиния, самомнения, духом презрения и ненависти к монашеству, духом презрения и ненависти к Cвятому Духу, к истинному христианству»[153]. Подобная работа и была проведена в Валаамском монастыре, что стало главнейшим фактором привлечения внимания общества к этой обители, усилению ее духовного, культурно-просветительского, политического влияния.

Те внутренние и внешние изменения в монастыре на Валааме, произошедшие в 40-х – 60-х годах XIX века, и которые мы будем называть "Валаамским возрождением", и послужили главной причиной возникновения интереса к этой обители в среде русского образованного общества. Главной, но не единственной причиной. Важную роль в этих новых взаимоотношениях (монастырь – мир) сыграли и те новые тенденции общественной жизни, которые так ярко проявили себя в начале 40-х годов этого столетия.

В русскую историю сороковые годы прошлого века вошли как время духовных исканий, идейных споров, как «эпоха возбужденности умственных интересов» (Герцен). К исходу 1830-х гг., образованное русское общество как бы очнулось от долгого затишья, наступившего после 14 декабря 1825 г., и начался тот удивительный взлет общественной мысли, о котором Анненков написал: «замечательное десятилетие». Суть перемен заключалась в переходе от политических интересов 1820-х годов к социальным интересам 1840-х. В русском обществе обозначились тенденции к "познанию самих себя", своей земли, своего народа, своих традиций. Отсюда и интерес к монастырям – "Иной России", исподволь возникший в среде образованного общества, жившего «в атмосфере новоевропейского гуманизма» и далекого от «церковности и аскетической культуры»[154].

Показательно в этом отношении появление в 1836 году книги А.Н. Муравьева "По святым местам Русской земли". Это первое духовно-историческое описание русских монастырей (в том числе Валаамского), принадлежавшее перу светского писателя. Сочинение это выдержало несколько переизданий, оно вызвало огромный интерес в обществе и, что немаловажно, в литературной среде. Среди нескольких рецензий на этот труд следует отметить самую первую литературную работу юного И.С. Тургенева. «В 40-е годы, – как писал Карташев – уже начинается прорыв светски-православного творчества. Гениально богословствует Хомяков, и сгорает от извержения аскетического вулкана из его православной души Гоголь»[155].

Огромную роль в привлечении на Валаам паломников из числа высшего общества (и не только) сыграло открытие линии пароходного сообщения на Ладоге. Первым основателем линии пароходного сообщения был Петр Николаевич Вышинский. В 1843 году он пустил свой пароход "Валаам" от пристани близ Смольного монастыря. Этот пароход совершал рейсы только одно лето, потому что имел слишком медленный ход. В следующем году он был заменен пароходом "Петр Великий". В 1854 году П.Н. Вышинский передал это дело Эммануилу Нобелю (отцу Альфреда Нобеля), который в свою очередь передал пароход в общество Северного пароходства. Однако так как судно не отличалось хорошими ходовыми качествами, а на Ладожских линиях появилась конкуренция, то общество, находя это дело невыгодным, прекратило свои рейсы. В начале 60-х годов главными конкурентами были компания Легкого Невского пароходства (г. Тайвани) и т.н. Сердобольское или Финско–Ладожское общество – пароход "Валамо" (90 сил – самый мощный на Ладоге, до 280 пассажиров, 150 метров в длину, построен в Англии в 1859 году). У Тайвани на Валаам – Сердоболь ходил пароход "Летучий" (до 300 пассажиров, 156 метров в длину, построен в 1845 году) и "Чайка" (эксплуатировался с 1860 по 1862 год, когда этот пароход сел на мель). Дорога на Валаам и обратно занимала четыре дня. Вероятно, в 40-х годах регулярного сообщения не было, а с 1850-го пароходы ходили сначала один раз, затем два раза в неделю. Стоимость поездки в конце 50-х годов составляла примерно 20 – 25 рублей, что было совсем недорого. На судах были каюты и места для пассажиров 2-го и 3-го класса. Как писал один из паломников: «...кое–кто спал, завалившись под полушубок или рогожу на носовой половине палубы и под енотовые шинели и шубы на кормовой ее половине»[156]. Работал буфет, а в кормовую каюту лакей мог принести «...зеленые щи, микроскопической величины благодетельные бифстексы и жаренного цыпленка, разбитого пополам...»[157]. Для жителя Петербурга подобное путешествие было восхитительным, особенно при воспоминании о возможной тряске в дорожных тарантасах. «И земным раем кажется тогда всякий пароход <...>, пусть даже под вашим носом будут расставлены кадушки с сельдями, с маслом...»[158].

И еще одна причина появления "городских паломников" на Валааме – малоизвестная, но немаловажная. Ее можно обозначить как интерес к вновь приобретенным территориям. В середине XIX столетия русские люди начинают активно знакомиться с территориями и культурой Финляндии. Великое княжество Финляндское стало частью Российской империи в результате русско-шведской войны (1808–1809). Финляндия была присоединена к России, что подтверждено манифестом от 5(17) июня 1808 года. В 1808 году был создан финляндский сейм в Борго, лично открытый Александром I, объявившим о сохранении старой конституции и коренных законов, что означало установление автономии Финляндии в составе России. В 1809 году, 5 (17) сентября был заключен Фридрихсгамский договор, по которому король Швеции полностью отказывался от своих прав на Финляндию в пользу России. 23 декабря 1811 г. Александр I издал указ о присоединении Финляндской губернии к Великому княжеству Финляндии. При этом название губернии снова было изменено на Выборгскую. Для русских путешественников Финляндия была неизведанным краем. Автономный край, живущий по своим законам, притягательный своей совершенно не похожей на русскую культурой. В середине XIX столетия поездки вглубь Великого княжества становятся очень популярными среди Петербургского общества. В журналах печатаются очерки путешественников, в продаже появляются первые путеводители. Количество желающих познакомиться со "страной полнощной" резко возросло, после того как в середине 1840-х годов были введены новые ограничения на поездки граждан Российской империи за границу. Естественно, что многие путешественники выбирали маршрут, пролегавший через Ладогу и Валаам до Сердоболя и далее. Знакомство с островами архипелага надолго оставалось в памяти туристов. Так Владимир Зотов сообщал игумену Дамаскину в письме от 17 июля 1843 года о том, что опубликовал в одном из журналов свои впечатления о путешествии по Финляндии, лучшую часть которого он провел на Валааме. И таких открытий этой северной земли и старинного монастыря на ней было множество.

Таким образом, мы можем сформулировать четыре основных причины мотивировавших интерес к Валаамской обители в среде русского образованного общества (в первую очередь – Санкт-Петербургского). Это:

1. Глубокие внутренние и внешние изменения, которые обозначены нами как "Валаамское возрождение", затронувшие все направления жизнедеятельности иноческой киновии и позволившие стать Спасо-Преображенскому монастырю "образцовым" центром монашеской жизни для всей Российской империи.

2. Изменение ценностных приоритетов в общественной жизни России. Увлечение "социальными вопросами" и через интерес к народу, к земле, к собственной истории (особенно после ?Философического письма? П.Я. Чаадаева) – интерес к монастырям, к монастырской культуре.

3. Открытие пароходного сообщения на Ладожском озере, что сделало доступным путешествие на Валаам для тех, кто привык к относительному комфорту и, по сути, приблизило монастырь к Санкт–Петербургу.

4. Популярность поездок в Финляндию, часть маршрутов которых пролегала через Ладогу и Валаам.

В следующем параграфе нашего исследования мы подробно рассмотрим первую из данных причин, так как "Валаамское возрождение" не только явилось фактором привлечения в монастырь большого числа паломников, но и само по себе оказалось значительным явлением отечественной монастырской культуры.

2.2 Архимандрит Игнатий (Брянчанинов. 1807 – 1867) и игумен Дамаскин (Кононов. 1795 – 1881) – творцы "Валаамского возрождения".

Всякий монастырь, будучи органичным соединением людей ставящих перед собой сложные задачи самоусовершенствования, переживает свои времена взлетов и падений. В истории русского монашества было несколько сменяющих друг друга периодов расцвета и угасания иноческой жизни. Валаамская обитель, как и все остальные монастыри России, знала выдающиеся времена, но и не избежала серьезных внутренних раздоров, искушений и неурядиц. Именно такие печальные события потрясли иноческое братство в 30-е годы XIX столетия. Сущность происходившего стало известно нам в самое последнее время из редких и доныне малоизвестных архивных документов Святейшего Синода о беспорядках в обители, а также из опубликованного в 2002 году в "Полном собрании творений святителя Игнатия (Брянчанинова)" его отчета о положении дел в Валаамском монастыре.

В 1836 году в канцелярию Его Высокопреосвященства митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского Серафима поступило донесение игумена Валаамского монастыря Вениамина об обнаружении ереси на Валааме. В распространении некоего еретического учения был обвинен монах Порфирий. На допросах и очных ставках проводившихся в монастыре следствием оказалось, что никто не смог в точности объяснить: в чем же еретичность учения. От Духовной консистории было указано написать объяснение случившегося всем участникам конфликта. Однако бывший настоятель игумен монастыря Варлаам и монах Иосия отказались передавать свой донос через монастырское начальство и тайно отправили рапорт в Петербург (и два письма на Высочайшее имя и князю Александру Суворову[159]), в котором объявили о появлении на Валааме «масонской ереси», рассказали о «мужеложстве тамошнего Наместника Иринарха» и обвинили нового настоятеля игумена Вениамина «в разорении обители». Последнее означало обвинение "в потачке ереси"; в отказе "от отеческого пути" – не приветствии старчества, откровения помыслов и понуждении исповедоваться себе лично; в распространении в обители "духа самочиния", появлении случаев воровства и пренебрежении уставом обители; в желании сделать из монастыря общежительного – монастырь штатный. Причем это был не первый донос игумена Варлаама на игумена Вениамина – за предыдущие он уже был наказан лишением бумаги и чернил[160]. Просил отец Варлаам прислать ревизора «Что бы мог отделить черное от белаго и под медом узреть горечь» и «...сделать следствие незамешкиваясь, ибо открывается на Валааме республика, близка к бунту»[161].

Из допроса монаха Порфирия, обвиненного в ереси, выяснилось, что никакого еретического учения он не придерживался, а весь конфликт произошел из-за неграмотности валаамских старцев не заинтересованных в присутствии в монастыре "ученых монахов". Игумен же Варлаам, по словам отца Порфирия, выступал против настоятеля, скорее из личных побуждений: «...сделал сие едва ли не из мщения к игумену Вениамину, на которого он негодует за то, что он из посторонних определен в настоятели монастыря»[162]. Следует отметить, что по уставу валаамской обители в настоятели должен выбираться только воспитанник Валаама, а также учесть, что сам отец Варлаам был уволен от этой должности в 1833 году за допущенные им ошибки в управлении монастырем (официально – по болезни).

По предложению обер-прокурора Синода графа Н.А. Протасова разобраться в причинах происходившего в монастыре было поручено настоятелю Свято-Троицкой Сергиевой пустыни архимандриту Игнатию (Брянчанинову). Его помощником был назначен строитель Черемнецкого Иоанно-Богословского монастыря отец Серафим. Следствие продолжалось почти полгода. «Обстоятельный и пунктуальный доклад Архимандрита Игнатия по этому вопросу лег в основание донесения Митрополита Серафима, Святейшему Синоду и определения Святейшего Синода «по предмету Валаамских беспорядков»[163]. Виновные в распрях были удалены с Валаама, а подозревавшиеся в ереси – отправлены в Троице-Сергиеву пустынь под надзор настоятеля «для испытания в образе мыслей и поведения»[164]. Во время исполнения поручения Синода архимандрит Игнатий был назначен благочинным монастырей Санкт-Петербургской епархии, благодаря чему он приобрел еще большее влияние на решение дел на Валааме. Высокие церковные власти отнеслись к его деятельности с доверием, что выразилось в принятии синодального определения, которым поручалось архимандриту Игнатию рекомендовать кандидата способного и достойного быть настоятелем Валаамского монастыря. Таким кандидатом был назван отец Дамаскин, единственный, по словам архимандрита Игнатия, «…довольно искусный монах во всем Валааме»[165].

Деятельность самого архимандрита Игнатия в отношении Валаамской обители выразилась не только в определении имени кандидата, что само по себе оказалось судьбоносным для монастыря, но и в его, на протяжении двух десятков лет, личном участии в жизни обители во многом определившем стратегию развития монастыря. Это участие (не нашедшее отражения в валаамской историографии) выразилось и в защите интересов обители в Санкт-Петербурге (так в различных вопросах, например, "о высылке с острова подначальных" или "об отправке монастырских иеромонахов на флот в качестве судовых священников" архимандрит Игнатий всегда стоял на стороне обители перед высоким духовным начальством), и в поддержке нового настоятеля игумена Дамаскина в его деятельности (что особенно заметно из их многолетней переписки), и в личном внимании его к жизненной судьбе многих братий обители, и в написании и публикации первого полноценного духовно-художественного сочинения о монастыре, а также во многих других областях жизни Валаамского братства. Уже в первом отчете о положении дел в монастыре (смотри выше), архимандрит Игнатий (Брянчанинов), опираясь на научные данные (географическое положение, почва, климат, растительность и т.п.) и свои "дорожные! впечатления, определил возможности иноческой жизни[166] на Валааме и указал на необходимые «улучшения» для возрождения и расцвета монастыря. Среди основных направлений, способных влиять на благосостояние обители, он выделил: очищение братства от неспособных к монашескому подвигу; взаимоотношения с местным прибрежным населением; необходимость рационального устройства хозяйственной жизни для обеспечения экономической самостоятельности монастыря; образование братии в святоотеческой литературе; исправление недостатков валаамского общежития (замена устава монастыря на устав Саввы Освященного, внедрение системы духовничества, основание различных трудовых послушаний, как верного средства против праздности и т.д.).

Исполнителем многих замыслов святителя Игнатия (Брянчанинова) стал человек, которого называют выдающимся представителем русского иночества.

Сохранилось несколько портретов – гравюр с его изображением. Самый известный принадлежит резцу ректора Императорской Академии Художеств – Ф.И. Иордану. Дамаскин в клобуке, мантии, с наперсным бриллиантовым крестом. Человек "тяжёлого литья": крупные черты лица; суровый, проницательный взгляд; густая, седая борода. Иной, нежели древний, восточный анахорет, чей образ: истончённая в посте плоть, сжигающая себя в горении духа, – известен нам из византийских и русских икон, – иной тип монаха. Монах – хозяин. Умный, рачительный управитель Господнего имения.

В Дамаскине вся мощь его монашеской личности сказалась в соединении опыта истинного духовного подвижничества и таланта организации земной, "телесной" деятельности.

Его биография известна нам из изданной за счёт монастыря в 1892 году в СПб книги: "Замечательная жизнь и деятельность настоятеля Валаамского монастыря Игумена Дамаскина и поучительные слова его"; некоторые данные можно почерпнуть из воспоминаний о встречах с ним паломников; часть сведений принадлежит беллетристике того времени, например, редкие воспоминания братии зафиксированы (в художественной форме) в книге "Крестьянское царство" В.И. Немировича-Данченко; но самый ценный источник информации – письма самого Дамаскина (хранятся в архиве Нововалаамского монастыря и копии их – в восстанавливаемом архиве российского монастыря на подворье в СПб). Эта переписка имеет большей частью служебный характер: благодарственные и просительные письма жертвователям; деловые контакты с заказчиками и поставщиками различных материалов, церковной утвари, пищевых запасов; переписка по административным вопросам с представителями финских властей; духовные советы вопрошающим. Почти нет писем, в которых описывалась бы жизнь монастыря и, тем более, перипетии частной жизни самого игумена. Исключением являются несколько писем отцу Игнатию (Брянчанинову), которого, как мы заметили выше, можно считать духовным наставником, покровителем отца Дамаскина, и идеологом тех возрожденческих процессов, которые были осуществлены игуменом Дамаскиным на Валааме. Несмотря на кажущееся изобилие источников, мы имеем самые скудные сведения о том реальном жизненном пути, который прошёл игумен Дамаскин. В первую очередь такое положение связано с особенностями христианской этики и монашеского миропонимания. Для историка светской культуры привычно, что главными источниками биографических сведений являются дневниковые записи, воспоминания, письма…. По ним реконструируется жизнь человека. И сделать реконструкцию тем легче, чем больше материала находится в руках исследователя. Говоря о лёгкости, конечно относительной, мы имеем в виду мемуарный характер светской культуры, открытость для исследователя частной жизни, обилие фиксированных психологических переживаний. Ничего подобного нет в мире монастырской культуры. Монах, ведущий дневник, как это делал герой поэмы А.Н. Апухтина "Год в монастыре" – нонсенс, по крайней мере, в реалиях иноческой киновии на Валааме в середине XIX столетия. Возможна тетрадочка для записи грехов. Всякое смакование своих душевных переживаний – нелепица, индивидуально-чувственное хранение себя – грех. Имя, как знак земной памяти, отсутствует. Икона, книга, машина, кирпич – имеют одно и тоже клеймо «Трудами Валаамской братии». Не дневник, а отеческие наставления, не мемуары, а апологетическое сочинение о праведнике. К слову добавим, что в начале XX-го века в жизнь иночества вошли новые традиции: на Валааме вел свой дневник игумен Гавриил (Гаврилов), а талантливые поэты из числа братии публиковали свои лирические стихи на страницах журнала "Русский инок". Но во время отца Дамаскина таких опытов не было (да и быть не могло – слишком памятны были раздоры конца 1830-х годов и знаменитые тетради монаха Порфирия)[167]. Поэтому ?частная? жизнь игумена нам неизвестна. Те 2000 писем, которые стали одним из объектов данного исследования, в том числе как источники информации о личности отца Дамаскина, не являются перепиской частного лица; в них нет описания жизненных событий, в них лишь "зашифрован" внутренний мир этой личности. Эти письма написаны настоятелем монастыря, не имеющим личных интересов кроме интересов своего монастыря. Ничто не связывает монаха с миром в его следовании за Христом. Однако именно отсутствие "светских" источников делает понимаемой христианскую жизнь человека "отрекшегося от мира".

Эта закрытость частной жизни, отсутствие в источниках фиксированных душевных переживаний – монастырь не затронули процессы "эмансипации человеческой индивидуальности" – затрудняют создание психологического портрета игумена Дамаскина. Впрочем, до сих пор неизвестны и некоторые явные события его жизни связанные с бытием валаамской общины (отчасти в силу его личной закрытости, отчасти в силу утраты многих документов во время эвакуации монастырского архива в 1940 г.). Возможно, что в архивах Финляндии хранится рукопись автобиографии написанной отцом Дамаскиным в конце его жизни. В том, что такой документ существовал – остается не так много сомнений. О нём, например, упоминает А. Амфитеатров в "Поездке на Валаам"[168], а рукопись, без указания автора, с оглавлением "Замечательная Жизнь Настоятеля, Первоклассного, Спасопреображенского, Валаамского монастыря, О. Дамаскина"[169] имеет несколько страниц с повествованием от первого лица. Эта рукопись послужила основой для печатного издания (1892) и биографической главы в книгах «Валаамские Подвижники» (1891) и «Валаамская обитель» (1886). Вероятно, автор рукописи использовал прежде написанный вариант автобиографии с включением в жизнеописание отрывков, продиктованных отцом Дамаскиным. Хотя возможен и вариант, при котором эта рукопись и есть автобиография, составленная так по замыслу игумена Дамаскина. В ней есть части, связанные с "неофициальной" жизнью (детство, послушничество в монастыре), которые включали в себя не принятое в монашестве «Я», точнее «Аз», а всё, что касалось настоятельства из уважения к чину и личного смирения писалось от третьего лица. В подтверждение этой версии можно заметить, что две статьи о важных событиях монастырской жизни, напечатанные в журнале "Странник"[170], автором которых был сам игумен, так же написаны от третьего лица с упоминанием в тексте «О. Дамаскина». Эти статьи, в свою очередь, хорошо иллюстрируют сохраняющиеся неясности в трактовке его личности. Так существует мнение, правда в виде устного предания, о том, что игумен Дамаскин был малограмотным, умел только читать и «интеллектуальным трудом» занимались вместо него некоторые образованные иноки. Эти предположения связаны и с биографией отца Дамаскина (он не получил школьного образования) и видимо с тем, что нам неизвестен его почерк (письма переписывались в канцелярии). Но в письме архимандриту Игнатию (Брянчанинову) отец Дамаскин упоминает о себе, как об авторе первой статьи, а вторая подписана инициалами «И.Д.» – Игумен Дамаскин. Кроме того, в числе писем игумена сохранился поразительный по своей точности и обильный выписками и цитатами святых отцов разбор сочинения Преосвященного Филарета, архиепископа Черниговского «Историческое учение о Отцах Церкви "1859"» от 14 марта 1862 г.[171], что само по себе говорит о достаточном знании отцом игуменом Священного писания и Священного Предания, включая многие труды Святых Отцов. Вероятно, отец Дамаскин достиг высокого уровня знаний благодаря самообразованию.

Такие источники как воспоминания братии и паломников носят отрывочный характер, касаются отдельных "чудесных" случаев из жизни отца Дамаскина и характеризуют его как замечательного подвижника и проницательного старца. Такой же апологетической по духу является и упоминавшаяся биография, изданная монастырём.

Дамиан Кононов, так звали Дамаскина до пострижения в монашество, родился в обычной крестьянской семье. Отец Конон, мать Матрона. Про себя в детстве так вспоминал: «Аз окаянный и многогрешный Дамиан, помню, что когда был весьма мал, то очень дик был, так что и людей боялся, а когда стал приходить в возраст, то родители стали мне говорить о женитьбе, да и сам приходить стал в силу о, горе мне грешному Дамиану. Тогда человеколюбивый Господь Своим милосердием вдохнул в сердце мое благодать Свою чрез неких людей, а наипаче через Артемия.»[172]. Артемий был крестьянин одной деревни с Дамаскиным, он был грамотным, много читал из Божественного писания и толковал соседям. В мирской жизни Дамиана не было ничего особенного, сохранившегося в памяти как знак его будущей судьбы, за исключением, быть может, одного события, в котором человек верующий увидит явленный Промысл Божий, а неверующий – случай, повлиявший на характер и поступки будущего Игумена Валаама. Случилось это «... в летнюю пору, родители его, уходя в поле на работу, оставили его на попечение семилетней сестры его, которая, неся брата на руках, по неосторожности, упала с ним и переломила ему ногу, так что он после того, с трудом мог ею ступать...»[173]. Хромой, он не принимал участия в играх сверстников, был робок, предпочитал уединение. Кажется, вполне уместна литературная аналогия с былинным героем преподобным Ильёй Муромцем: с детства телесная немощь и постепенное укрепление духа, созревание, подготовка к подвигам, только Илья совершал их на поле брани, а Дамаскин в монашестве. Интересны совпадения – и тот и другой получают чудесное исцеление от физического недуга: про Дамаскина сказано, что он юношей отправился в паломничество в Киево-Печерскую лавру и во время этого путешествия нога его прошла и больше никогда его не беспокоила. Илью Муромца исцеляют калики перехожие, т.е. странники по святым местам[174]. После поклонения Киевским святыням, Дамиан принимает решение посетить и другие обители, и отправляется на Соловки, затем в Ондрусову пустынь. По дороге на север встречает он своих «калик перехожих» – старцев белобережских: иеросхимонаха Леонида, будущего основателя старчества в Оптиной пустыни, схимонаха Феодора и иеромонахов Гавриила с Иоаникием, державших путь с Валаама в Александро-Свирский монастырь. «Все эти честные отцы, прозревая в нём не простого странника, низко поклонились ему»[175], произошло это в 1817 году.

Долгим был путь Дамиана Кононова к своему монастырю. Побывав на Валааме первый раз, осмотрелся, пошёл домой, в деревню Репенки, Мичковской волости, Старицкого уезда, Тверской губернии. Возвращался через Коневец, Тихвин... На Валааме понравилось, так понравилось, «что и навсегда желал бы быть»[176]. В 1819 году вновь на Валаам, «пожить по паспорту»[177]. Осень трудился за святое послушание, а на зиму – домой, получить увольнение от общества и родительское, прощальное благословение.

В 1820 году вернулся на остров, в Спасо-Преображенскую обитель, вступил в число братии послушником. Проходя тяжелейший путь монашеского делания, Дамиан ежедневно, со смирением выполнял возложенное на него послушание: был и конюхом, и рабочим нарядчиком, охранял остров, работал в хлебопекарне. В 1825 году, 12 декабря, на 31 году жизни принял монашеский постриг с именем Сирийского подвижника 8-го века Иоанна Дамаскина. Испытал все три образа монашеской жизни: киновию, скит и отшельничество. Весной 1838 года, на пятый год "исправления" послушания скитоначальника в скиту во имя Всех Святых, произошло их знакомство с архимандритом Игнатием (Брянчаниновым).

Избрание и назначение отца Дамаскина настоятелем монастыря совершилось в короткие сроки. Покинув Валаам в ноябре 1838 года простым монахом, он возвратился в родную обитель в первых числах марта игуменом. «Трудный и тернистый путь указан был ему. Он должен был, во-первых, быть духовным отцом, руководителем и воспитателем своих духовных детей <...>, с другой стороны для внешнего благоустройства он должен был быть строителем, хозяином, мастером, чиновником, администратором»[178]. Дамаскин оказался на высоте выдвигаемых временем требований. За 42 года управления монастырём он буквально преобразил остров, превратил его в настоящее монашеское государство, богатое своей внутренней духовной жизнью, сильное в социально-экономическом отношении.

В созидательной деятельности Дамаскина (поддерживаемой архимандритом Игнатием (Брянчаниновым), но во многом совершенно самостоятельной) можно выделить несколько направлений:

организация внутреннего строя монастырской жизни

хозяйство

архитектурное строительство

благотворительность

просвещение

Из обозначенных направлений – каждое, в свою очередь, представляет собой самую обобщённую форму для множества различных векторов деятельности Игумена Дамаскина. Все они взаимосвязаны и направлены к достижению главной цели – процветанию Валаамской обители и спасению и малого, и большого её сына. Так написал об этом сам Дамаскин в своём духовном завещании.

Только этими направлениями деятельность Дамаскина не ограничивается – он был человеком самых разносторонних интересов, например научных: метеорологии – при нём стали вестись первые наблюдения за атмосферными явлениями на Валааме или гидрографии – ежегодные слежения за уровнем воды на Ладоге.

Анализ доступных для изучения документов дал следующую картину главных достижений Игумена Дамаскина (Кононова):

Организация внутреннего строя монастырской жизни. Во всякой православной обители её внутренняя жизнь – порядок богослужения, правила благочиния, правила взаимоотношений с внешним миром и т.д., определяются уставом. Для Валаамского монастыря этот важнейший документ был утверждён митрополитом Новгородским и Санкт-Петербургским Гавриилом в 1784 году. Образцом для этого устава послужил устав общежительной Саровской пустыни. Исполнение этого устава было завещано тщательно хранить, что подтверждалось митрополитами Новгородскими и Санкт-Петербургскими в 1803 и 1819 гг.[179]. Однако смуты в монастыре в конце 1830-х годов привели к тому, что целесообразность сохранения данного устава была поставлена под сомнение благочинным монастырей архимандритом Игнатием (Брянчаниновым). Он считал, что устав ставит настоятеля в подчиненное братии положение, лишая его авторитета: «...корень всех смут на Валааме есть их устав, коим воспитывается в братстве Валаамском дух своеволия, самочиния, грубой гордости, раскола. Их настоятель есть вместе и их подчиненный, каждый ему кланяется, и каждый ему указывает, будучи к сему допущен уставом»[180]. Доподлинно неизвестно, почему, несмотря на такую аргументированную критику, устав был сохранен. Мы можем лишь предположить, что главную роль сыграла здесь позиция игумена Дамаскина и поддержка "древности валаамской" самой братией. Не изменяя буквы устава, отец Дамаскин сумел обновить в традициях истинно-аскетического общежития внутреннюю жизнь валаамского братства. Эта задача потребовала серьезных душевных и физических усилий. «Тверской медведь (отец Дамаскин – И.Р.) сразу разогнал всех заводчиков этого беспорядка. Затем он назначил человек 30, которых высмотрел заранее из уединения своей Коневской пустыни, на все монастырские посты и, опираясь на их содействие, как настоящая сила, стал ворочать круто, без всяких постепенностей»[181]. Дамаскин добился строгого исполнения каждого параграфа устава всеми насельниками обители и сам, в свою очередь, тщательно соблюдал свои обязанности. В этих незыблемых, строгих порядках воспитывались «аскетические нравы, являющие образцы увлекающей силы и скромного величия» [182].

Любые явления, которые могли вредным образом влиять на братию монастыря, игуменом Дамаскиным безжалостно искоренялись и в этой жатве «плевел на ниве Валаамской»[183] он проявлял неиссякаемую энергию и поразительную твёрдость и упорство. Так, например, в традициях прежней системы "исправления наказаний" в некоторые монастыри, в том числе и на Валаам, ссылали граждан за различные провинности. Согласно отчёту обер-прокурора Святейшего Синода от 1840 года большинство оказывалось в монастырях "За прелюбодейство и другие подобные преступления" – 634 из 1395 осужденных, также 203 человека за "Пренебрежение христианского долга", 106 – "За нетрезвость", 157 – "За неумышленное убийство" и т.п.[184] Когда игумен Дамаскин стал настоятелем, таких "подначальных" в обители находилось 14 человек. Их существование в монастыре было явлением чужеродным: попав на Валаам по принуждению, они, конечно, были недовольны своим положением и дух этого недовольства, дух неповиновения и дух неверия они, пользуясь свободой передвижения и возможностью общения с братией, преднамеренно и непреднамеренно вносили в жизнь монашеской общины. Дамаскину пришлось много потерпеть от них. В издании Валаамского монастыря сказано, что они «...даже не раз покушались на его жизнь»[185]. Насколько трудной и затяжной была борьба с этим злом, говорят события 1856 года. В этом году между игуменом Дамаскиным и архимандритом Игнатием (Брянчаниновым) производилась секретная переписка, посвященная решению т.н. "Дела по доносам подначальных и некоторых братий". Со дня назначения игумена Дамаскина настоятелем прошло уже 16 лет. Предыстория событий, напомнивших о доносах и следствии конца 30-х годов, такова: В 1849 году, за «дерзость и распространение мыслей возмутительных против правительства и Государя»[186] в Валаамский монастырь, бессрочно, был прислан протоиерей Петр Левашев[187]. Ожесточившийся, считающий себя несправедливо наказанным, отец Петр по прибытии на Валаам повел настоящую брань против игумена Дамаскина. Обладая способностью к убеждению, будучи человеком красноречивым и являясь в представлении своих единомышленников «мученически пострадавшим»[188], он собрал вокруг себя тех, кто был недоволен своим положением в монастыре, кто считал себя в чем-то обиженным, тех, кто не принимал строгостей Валаамского устава. В основном, это были подначальные: разжалованный в рядовые, арестант Николай Веселаго, перемещенный из Соловецкого монастыря; священник Авксентий Стратонович, попавший под надзор за нанесение увечий; иеродиакон Климент, сосланный на Валаам за пьянство и нерадение к церковной службе; иеродиакон Исайя понесший наказание за пьянство и самовольную отлучку из монастыря и другие. Влияние этих "бунтовщиков", как называл их в своих донесениях игумен Дамаскин, разливалось как смертоносный яд и на братию монастыря. В одном из прошений отец Дамаскин прямо заявлял, что «…шайка самых искусных и закоснелых делателей зла, составившаяся из присланных сюда под надзор в течении последних шести лет весьма повредила нравственность многих из живущих в монастыре…»[189]. В 1855 году, сочинив многостраничный донос, протоиерей Петр Левашев отправил его Высокопреосвященнейшему Никанору, митрополиту Новгородскому и Санкт-Петербургскому. В ноябре того же года, в монастырь, для расследования поданной ламентации прибыл игумен Аполлос, помощник благочинного монастырей архимандрита Игнатия. Была опрошена братия, свой рапорт предоставил настоятель обители, донос был самым тщательным образом рассмотрен с фактической и юридической стороны, жалоба доносителей признана основанной на одних слухах и подозрениях, а сами доносчики попадали (согласно ст. 876, Свода законов, т. XV), в наказуемую категорию ябедников, затевающих тяжбы напрасно. Результаты докладывались епархиальному начальству. Ожидаемого доносчиками результата – перемещения игумена Дамаскина в другой монастырь под надзор – не произошло. Однако и далее признания неосновательности поданной жалобы дело не подвинулось. Доносчики оставались в монастыре и «…видя, что от Высшаго начальства донощику не сделано ни малейшего замечания, возомнили, что написанное в доносе совершенно начальством оправдано, а потому с большей смелостью стали развращать братство и вооружать оное противу монастырскаго начальства…»[190]. Неизвестные лица, подписав очередной донос именами некоторых Валаамских братий, отправили его графу Орлову[191], используя известность его, как человека, отзывчивого на просьбы и жалобы, и нередко входившего с различными предложениями в высшие инстанции.

Борьба с "подначальными" продолжалась без малого двадцать лет и закончилась победой игумена Дамаскина. В 1859 году последних "подначальных" переводят в другие монастыри и на Валаам более не посылают. Однако отец Дамаскин на этом не успокаивается и добивается в 1864 году, обратившись за помощью к митрополиту Новгородскому и Санкт-Петербургскому Исидору, официального запрета от Святейшего Синода даже возможности в будущем присылать штрафных лиц на Валаам [192].

Но избавление от тяжкой и вредной для монастыря повинности, это лишь часть предпринятых мер в духовном строительстве и укреплении монастыря. Важным делом, во многом изменившим уклад или, точнее, сложившиеся формы монастырской жизни, был отказ от отшельничества и строительство скитов, как своеобразных центров, набравшего к середине 19-го века силу старчества. Впрочем, отказ от пустынного образа жизни нельзя понимать как пренебрежение им со стороны настоятеля игумена Дамаскина. Во-первых, построенный в 1858 году скит пророка Иоанна Предтечи был именно скитом пустынников, чьи кельи ставились друг от друга на расстоянии «ввержения камня» и условия жизни по уставу этого скита были настолько строгими, что их вполне можно сравнить с условиями жизни древних подвижников. Во-вторых, Дамаскин препятствовал назойливому и неконтролируемому вниманию к пустынникам со стороны паломников и туристов, количество которых резко увеличилось с открытием пароходства на Ладоге. При этом доступ к старцам мирянам не был закрыт, просто необходимо было получить благословение настоятеля. Отношение игумена Дамаскина к старчеству было самым уважительным, он сам вырос под руководством старца отца Евфимия и прекрасно понимал силу этой воспитательной системы монашества. Старец – учитель, наставник, советчик, руководитель "шествующих к Богу". Старец – живой образ святости. Монах, опытно знающий все трудности борьбы с грехом, со своими желаниями, с искушениями…. Сам прошедший путь самоотречения и послушания чужой воле, и стяжавший благодать Божию. Старец мудр и прост. Он в совершенстве знает "устроение человеческой души". Он знаток Священного Писания и Предания. Он прочитал Евангелие своею жизнью. Без старческого руководства невозможна добрая монастырская жизнь.

История Валаамского старчества в XIX веке известна именами великих старцев: учеников преподобного Паисия Величковского[193] – схимонаха Феодора и его сотоварищей – иеросхимонаха Леонида, основавшего ветвь оптинского старчества и иеросхимонаха Клеопы; наставника отца Дамаскина – иеросхимонаха Евфимия и собеседника Императора Александра Первого - схимонаха Николая; свт. Антипы Валаамского, схимонаха Иоанна-молчальника и многих других[194]. Отец Дамаскин и сам был старцем. Звание это он заслужил, будучи по монашеским меркам совсем не старым человеком. В 1832году (о. Дамаскину - 36 лет), игумен Варлаам прислал к нему в пустынь двух учеников, Петра и Василия (затем в монашестве отца Виктора, 30 лет исполнявшего должность наместника монастыря)[195]. Во времена настоятельства Дамаскин имел множество духовных чад не только в обители, но и в миру. Его совета искали многие из его корреспондентов. В качестве примера приведём отрывок из письма игумена Дамаскина Марии Матвеевне Князевой, в котором он советует, как ей поступить в таком обыкновенном случае, когда избранник дочери не соответствует вкусам родителей: «Доброе дело Ваше, что Вы заботитесь о благополучии дочери Вашей и желаете устроить её участь со всею родительской предусмотрительностью; но дело брака - дело важности высокой. В условиях счастья брака много значат материальные средства, но самую главную опору этого счастья составляет сердечное расположение супругов друг к другу и согласие их характеров и желаний. Известно Вам, что и через золото слёзы льются...»[196].

Поддержка игуменом Дамаскиным старчества послужила укреплению духовных сил обители и, как следствие, увеличению числа её насельников, перефразируя пословицу, скажем, что если рыба ищет, где глубже, то монах, где строже. Если в 1832 году по штату количество монашествующих составляло 70 человек и кроме того в обители проживало столько же послушников, то вскоре, по указу Св. Синода, общежительным монастырям разрешили содержать число братии по своим средствам. Однако ожидаемый процесс увеличения числа насельников на Валааме начался именно с приходом Дамаскина к руководству обителью. К концу его настоятельства количество братии превысило 300 человек и продолжало расти, достигнув в 1902 году 1079 человек[197].

Путь духовного строительства не проходил, да и не мог проходить гладко. У игумена Дамаскина были не только сторонники, но и противники его деятельности, да и его самого. Известно, что уже само назначение отца Дамаскина настоятелем обители было воспринято в монастыре неоднозначно.

По уставу Валаамской обители игумен выбирается из числа Валаамской братии после чего следует утверждение его на этом посту со стороны епархиального архиерея и Св. Синода. Из главы 24 устава Валаамского монастыря: «...избрати и поставити им иного настоятеля, из братии своея, от постриженников обители сей, тщаливейшого и твёрдого блюстителя чина, и к правлению искуснейшаго паче других...»[198]. Это правило устава было нарушено в случае с предшественником Дамаскина игуменом Вениамином – он пришел из Коневской обители[199].

Когда в конце октября пришла бумага с требованием монаха Дамаскина в Санкт-Петербург, то все, включая настоятеля Вениамина и самого отца Дамаскина предполагали, что его хотят поставить в иеромонаха, но никак не в игумена. Ведь монастырь есть строго иерархичная система и, несмотря на то уважение, каким пользовался монах Дамаскин, он не принадлежал к числу старшей братии монастыря, из которой традиционно выбирают настоятеля[200]. Для настоятельской должности он был слишком молод (43 года), кроме того, хоть боли в ноге его не беспокоили, он по-прежнему прихрамывал, что также имело значение для братии в ее представлении об образе настоятеля монастыря. Несмотря на поддержку кандидатуры Дамаскина архимандритом Игнатием (Брянчаниновым) новому настоятелю пришлось нелегко: «Будучи поставлен из простых монахов он немало потерпел от старших братий, втайне стремившихся к власти...»[201]. Что стоит за этой строкой из официального монастырского издания, можно легко расшифровать. Это и постоянные доносы, и сопротивление любым начинаниям и смущение братий разными "сведениями". Тот строй монастырской жизни, который, преодолевая трудности, создавал игумен Дамаскин, требовал не только точного и беспрекословного соблюдения каждым устава обители, но и отеческого внимания к нуждам братии. Общежительный монастырь – это одна духовная семья, не зря иноки обращаются друг к другу "Брат", а настоятеля зовут "Отец Настоятель". В главе первой устава Валаамского монастыря сказано: «Быти настоятелю общежительному, и жити с братиею единодушно, и желати душам своим спасения, и имети вся обща. Настоятелю же братию имети яко присная духовная любовная чада, и всегда их отечески поучати заповедем Господним, и отеческим преданием, подкрепляя их во спасение душевное Божественным писанием...»[202], и в начале второй главы: «Братии же к настоятелю быти во всяком послушании и друг ко другу в любви, и смирении, и покорении...»[203]. Забота о ближнем, личная и нелицемерная – благое качество любого руководителя, тем более настоятеля монастыря, связанного с общниками узами братства. В истории русского монашества, в том числе Валаамского, известны случаи отдаления настоятеля от жизни обители, даже его превознесения. Например, в 1903 году из настоятелей Валаамского монастыря был уволен и переведён настоятелем в третьеклассный Свято-Троицкий монастырь г. Алатыря, Симбирской губернии архимандрит отец Гавриил. Он имел несомненные заслуги в своей настоятельской деятельности, среди них главные: строительство подворья в Москве (исполнил задуманное Дамаскиным), окончание интерьерных работ в новом Спасо-Преображенском Соборе на Валааме. Однако после двух ревизий, в 1901 и 1903 году, назначенных Архиепископом Финляндским Николаем, отцу Гавриилу пришлось покинуть Валаам. Среди обнаруженных недостатков были и такие как: «Теснота... В монастыре хорошие кельи только у о. Настоятеля и у о. Наместника» – в это время братия ютилась в рассчитанных на одного келиях, втроём, а то и впятером[204]. В седьмом наставлении аввы Орсисия об устроении монашеского жительства сказано:

«И так вожди братий, Аввы монастырей, которым вверены люди Божии (...), не делайте братиям прохлаждения в плотском без того, чтоб в тоже время не доставлять им обильнейшей пищи духовной; и опять не усиливайте их в духовном с крайнем утеснением в плотском, т. е. в пище и одеянии, (...) какая это будет правда, – братий угнетать трудом, а самим предаваться покою?»[205]. Игумен Дамаскин был последовательным исполнителем этого правила. Первое значительное дело его настоятельства – перестройка Всехсвятского скита. Необходимость этих работ была продиктована трудностью условий жизни скитян. Жилой корпус был до подоконников выложен из валунов – дикого камня. Поэтому в кельях было угарно, сыро. Братия часто болела. В 1840 году, 31 декабря игумен Дамаскин ходатайствовал перед митрополитом Новгородским и Санкт-Петербургским Серафимом о постройке новых зданий келий и ограды в скиту. В 1842 г. построены 4 каменных флигеля и каменная часовня около скита. В 1843 – ещё 2 флигеля: один для братии, другой для трапезной с подвалами[206]. Особенно важной, с точки зрения заботы о братии, была постройка машинного дома и водопровода. Это грандиозное, в условиях монастыря, предприятие потребовало от игумена организации серьёзных финансовых вложений, личной смелости в принятии необычных инженерных решений и долготерпения. Результат был достигнут за три года (1860 – 1863). Братия была освобождена от изнурительного послушания, когда воду приходилось поднимать наверх от Монастырского залива по «крутой скале, имеющей по склону до 40 саженей вышины (ок. 80м. – И.Р.). Дело было чрезвычайно трудное, особенно в ненастную осеннюю погоду в гололёдицу и зимой во время большого снега или при обледенении ступеней»[207].

Известно, что у отца Дамаскина были недоброжелатели. В.И. Немирович-Данченко упоминает, что Дамаскина звали «Аракчеевым в рясе». Его считали «централизатором, в беспощадном значении этого слова», превратившим монастырь в «арестантские роты синодального ведомства»[208]. Нелицеприятно высказался о Дамаскине Н.С. Лесков, назвав его в одном из писем А.С. Суворову «штукарем по вызнаванию секретов, дипломатом по сношениям», добавив к этому, что игумен Валаамский был «очень разумным экономом»[209]. Отец Дамаскин действительно был по характеру своему человеком сурового нрава и несладко приходилось тому, кто застигнут бывал в нерадении, лени, нарушении порядка.

Дамаскин с его уважением к труду терпеть не мог бездельников. Что бы ни давать места праздности, было запрещено без благословения настоятеля посещать друг друга в келиях, ходить в лес, купаться... Конечно, с точки зрения человека светского, подобная "жестокость" не находит оправдания. Но ведь монастырь это узкий путь и «православие византийское – есть религия дисциплины. Для внутренней жизни нашего сердца – оно есть религия разочарования, религия безнадежности на что бы то ни было земное»[210]. Логично было бы предположить, что если бы игумен Дамаскин действительно был властолюбивым самодуром, то наверное не было бы желающих поселиться на горах Валаамских. Но факты говорят об обратном. К концу 1860-х слава Спасо-Преображенского монастыря достигла такой степени, что к отцу Дамаскину стали проситься иноки других обителей, среди них и брат Алексей (Лихачев), насельник Соловецкого монастыря. На просьбу принять его в Валаамский монастырь, отец Дамаскин отвечает: «Похваляю твою ревность о спасении души, – и дай Бог, что бы всегда горело твоё сердце. Ревностью, при помощи Бога всесильнаго, побеждаются искушения, необходимо встречающиеся на подвижническом пути. <...>. Надобно всеми силами стараться исполнять обязанности нашего святого звания в том месте, где поместила нас Рука Божия, ведущая всех ко спасению. Живи по Бозе в великой Обители Преподобных Зосимы и Савватия и они, святые Угодники, впишут имя твоё в их небесный список»[211].

Что же касается критических, но дельных замечаний и полезных советов, то настоятель игумен Дамаскин всегда искал и не стеснялся спрашивать их и у чернорабочего со смолокурни, и юного послушника, и неграмотного финского крестьянина. Сам же критике предпочитал самоосуждение: «Не сетую, и никогда не посетую и я грешный на кажущуюся противоположность наших возрений. Я искренно благодарен за Ваше откровенное слово. <...>. Вы сознаёте, что предполагаемая Вами цель может быть достигнута и при осуждении Духовенства, а я полагаю, что всякая благая цель достигается только при самоосуждении»[212]. Если и не удалось избежать на жизненном пути нанесения обиды кому-либо из ближних, то памятуя о скором суде, отец Дамаскин написал в своём духовном завещании: «Прежде всего припадая прошу простить меня, если кто из вас какое-либо имеет на меня поречение; я всю жизнь любил Валаам, – это святое место нашего обитания, любил каждого из вас, и по мере моих сил и разумения, от всей души старался о процветании обители и о спасении и малого и большого ея сына; двери келлии моей всегда были открыты для нужд Ваших; но я был человек грубый, простой, необразованный, – естественно, что, искренняя, глубокая моя любовь к вам иногда не находила себе приличных внешних выражений; молю, будьте ко мне снисходительны, – простите!»[213].

Хозяйство. «Для искоренения страстей и воспитания противоположных им добродетелей, по учению святых отцов, "недостаточно одного только подвига напряжения ума", – писал профессор С.М. Зарин в своем классическом труде по православно-христианскому аскетизму. – Не только духовная сторона подвижника, но и его телесная природа должна принимать непосредственное, ближайшее и притом непременно активное участие в подвиге христианского совершенствования. Из аскетических средств последнего рода первое место – и по существу дела, и по действительному значению в исторической жизни христианского подвижничества – несомненно принадлежит труду в обширном смысле этого слова»[214]. Исходя из подобных соображений труд всегда занимал одно из основных мест в системе воспитания валаамского инока. Еще в житии преп. Зосимы, Савватия и Германа Соловецких, где описывается обитель Святого Спаса на Валааме в начале XV века, повествуется о тяжелых трудах братии по возделыванию островной земли и обеспечению себя необходимым пропитанием: «... на нем же (на Валааме – авт.) и горе быти каменней глаголют, и на горе киновия Господа нашего Иисуса Христа Преображения возграждена, стези же быти тамо тесне и путь остр зело с горы, каменню жестоку сущу и несравнену, и ходящим по нему ноги стирая, по немуже волови и коню несть можно когда восходити или сходити, потому черноризцы, сходяща, воду почерпают хлеботворению и питию, и в поварницу возносят на своею раму, нозе бедне озлобляюще, и хлевины от древес сотворяют сами, древеса секуща и дрова сбирающа, таковими труды тамошние черноризцы удручаемы бывают...»[215]. Необходимость трудовых послушаний была определена и уставом Валаамской обители. В главе 19 даны общие правила проведения хозяйственных работ и келейных послушаний (рукоделий). Среди них отметим необходимость все делать «обще во единем собрании, или во времена некия, по повелению и благословению настоятелеву...»[216], оному же из братий, «свидетельствовану в добродетели» подобает наставлять труждающихся, учить «божественным писанием», следить за порядком, работать вместе со всеми и т.п. Кто же не способен к рукоделию или по «лукавству не научается» – тех устав повелевает отправлять на «множайшее дело земное», т.е. на "общие" или "черные" послушания (труд в поле, на заготовке дров, на кухне и т.п.). Надо заметить, что труды на общих послушаниях хотя и бывают легче трудов на послушаниях особенных, но первые тяжелее для человеческого самолюбия, потому что на общих послушаниях братом руководствует не один, а несколько ?хозяев?. В 1830-х годах на Валааме, во время кризиса система послушаний и как следствие система хозяйствования не имела качественного развития. В противном случае архимандрит Игнатий (Брянчанинов) не указал бы на необходимость ввести в строй валаамской жизни рукоделие и другие работы, как необходимое средство для духовного излечения братства[217].

Для игумена Дамаскина труд стал одним из главных средств воспитания братства, а организация монастырского хозяйства – по настоящему любимым делом его жизни. Крестьянский сын, он сумел проявить здесь самые лучшие стороны своей "мужицкой" натуры. Расчетливый, трудолюбивый и требовательный, смелый в принятии решений он сумел возвести хозяйство монастыря на небывалую высоту[218]. В какой то момент валаамские старцы даже стали укорять его за излишнюю, на их взгляд, приверженность к "телесному". Но развитие хозяйства, во-первых, дало монастырю необходимые для укрепления в северо-западном крае православия средства, во-вторых, обеспечило экономическую независимость обители и, в-третьих, явилось своеобразным ответом на требования времени.

Если последовательно рассмотреть шаги, проделанные игуменом Дамаскиным в области хозяйственной деятельности, то мы увидим, как воплощалась не зафиксированная на бумаге грандиозная программа экономического развития Валаама. Вот ее важнейшие этапы:

Создание транспортной инфраструктуры островов. До начала 1840-х годов остров Валаам был, по сути, непроходим. Из одной точки в другую можно было добраться либо на лодке вокруг острова, либо лесными тропами. В 1843 году по решению Дамаскина построена первая конная скитская дорога с тремя мостами[219]. Она связала монастырь и скит во имя Всех Святых. Затем едва ли не ежегодно в эксплуатацию запускались дороги, мосты и "канавы", т.е. каналы, соединявшие внутренние озера, что облегчало доставку различных грузов. Побывавший на Валааме в конце 1850-х гг. А.П. Андреев, исследователь Ладожского озера, записал: «На острове по разным направлениям проложены весьма удобные дороги, которые дают возможность легко иметь сообщение со всеми монастырскими местностями, каковы: скиты, рыбные ловли, избы в которых живут сторожа для охранения леса от порубки наезжими поселянами с материка, места вывозки дров, валежника, корней для добывания смолы и скипидара, на завода кирпичные и известковые и проч.»[220].

Обеспечение братства продовольствием. Несмотря на сравнительную обширность Валаамского острова (2656 десятин – 1 десятина = 1,09 га) пригодной для хлебопашества земли было совсем немного – около 20 десятин. Сенокос производился на разбросанных в разных частях острова пространствах общей площадью не более 100 десятин. Денежный доход эти отрасли хозяйства не приносили, да и себя прокормить было трудно. Хлеб приходилось закупать на материке. Поэтому основное внимание было уделено садоводству и огородничеству, рыбной ловле. О знаменитых садах Валаама написано немало. Появились даже легенды, например о том, что землю для садов привозили с материка. Это не так[221]. Почвы были собственными, валаамскими: «...при посадке сада на террасированных уступах предварительно подстилался лесной хворост, вносились сгнившие сучья, солома, а на них, послойно укладывался навоз <...>. Насыпная почва здесь чёрного цвета, оструктуренная, <...> обильно удобрялась органическими и минеральными (зола, известь) удобрениями. Южная торцовая сторона уступа террасы везде облицована камнями, которые сильно прогреваются в солнечные дни и удерживают тепло, что способствует обогреву почвы и корней растущих деревьев»[222]. Первые плодовые деревья были привезены на остров еще до шведского разорения в XVII столетии. В XVIII веке, при игумене Ефреме, когда восстанавливался монастырь, был восстановлен и т.н. "Средний сад", террасированный, устроенный так по греческому образцу. "Верхний сад", который состоит из двух частей – аптекарской и фруктовой, был заложен в 1810 – 20-х годах. Работы по разведению "Нижнего" или "Григорьева" сада производились в 1840 – 1850-е гг. «Яблони, вишни простые и шпанские, крыжовник, малина и смородина так плодовиты в монастырских садах, что большего не в праве ожидать и в более благорастворенном климате. Яблоки разных сортов как-то: белого налива, антоновских, анисовки, опортовых и других, всего до 60 сортов, в большой урожай бывает до 2,000 четвериков (1 четверик – 26,24 л.), а иногда – в неурожайные годы – совсем ничего не бывает. Сливы, вишни, груши и дули на Валааме, сами по себе, также довольно плодовиты; но фрукты всех этих дерев очень редко вызревают здесь на открытом воздухе»[223]. Главной заслугой игумена Дамаскина было то, что он сумел привлечь и использовать на Валааме лучшие силы тогдашней агронауки. Известно, что сам директор Ботанического сада в Санкт-Петербурге, известный садовод Э. Л. Регель привозил на Валаам в 1856 году 45 саженцев морозостойкой сибирской ягодной яблони (сибирки). С игуменом Дамаскиным они состояли в многолетней переписке. Неоднократно Э.Л. Регель помогал определять сорта яблок и прививать черенки, отправляемые ему в Петербург из обители. Монастырь щедро делился саженцами с береговыми жителями. Благодаря этому обстоятельству в Старой Финляндии появились такие культуры растений, которых прежде не было. Основу питания иноков составляли овощи, и огородничество хорошо развивалось на Валааме. В начале мая сажали арбузы и дыни, затем морковь, свеклу, капусту, огурцы. В половине июня снимали горох, чуть позже арбузы и дыни. В начале августа – лук и чеснок, в сентябре наступала очередь картофеля, в октябре – капусты. На выставках садоводства, плодоводства и огородничества, бывших в Финляндии и Санкт-Петербурге, обитель за представленные фрукты и овощи удостоилась получить несколько серебряных и одну золотую медаль. Следует заметить, что в продовольственный паек входили также продукты (такие, например, как чай, сахар, соленая лососина и т.п.), поставки которых обеспечивали благотворители монастыря. Иногда эти грузы были бесплатными, но чаще купечество продавало снедь в обитель по сниженным ценам или с отсрочкой выплаты. В заслугу игумена Дамаскина можно поставить умение находить благотворителей и договариваться с ними (подробнее об этом см. ниже).

Создание различных мастерских и заводов. Валаамский монастырь нередко называли "рабочим" монастырем, указывая на ту роль, какую играли на Валааме различные мастерские и производства. Один из паломников отметил такую особенность: «На Валааме все что-нибудь да и строится. Хозяйственные постройки его давно переросли монастырь и плохо гармонируют с ним: монастырские постройки неизящны, казарменны, бедны: хозяйственные тщательно отделаны и богаты»[224]. Своей организацией экономической деятельности Валаам привлекал внимание даже явных отрицателей иноческого пути. Так известный социалист-революционер М. Новорусский[225], посетивший Валаам в начале XX века, посвятил хозяйству обители статью, в которой рассматривал монастырь как трудовую общину с точки зрения «политико-экономической мысли». В этой статье автор отмечает, что после Дамаскина «...никто не расширяет производство». Во-первых, это не совсем верно (после Дамаскина появилась и новая "механизированная" ферма с коровником, и была предпринята попытка построить сухой док), а во-вторых, особенной потребности в таком расширении не было, т.к. отец Дамаскин сумел создать хозяйственную инфраструктуру, полностью обеспечивающую потребности братства. Среди наиболее интересных предприятий, с точки зрения технологического совершенства, производительности и культурной новизны, следует отметить "Водокачальню" и "фотографическую мастерскую". Конечно не менее важными для монастыря были и кузница с новейшими мехами, и столярная и токарная мастерские, и иконописный класс, и гончарный и кирпичный заводы и многие другие производства, но мы выбрали именно эти, указанные нами явления хозяйственной жизни обители, т.к. они являются наиболее характерными для понимания тех процессов, которые мы называем ?Валаамским возрождением?.

а. "Водокачальня" или "Водопроводный дом". Для устройства водопровода на Валааме пришлось пробить в гранитной скале тоннель длиною 142 метра, высотою в 2 метра и шириною в 5 метров, с окнами. По всей длине тоннеля вырубили 172-ступенчатую лестницу для прохода по ней к берегу, а сам тоннель выложили сверху кирпичом. По тоннелю была проложена чугунная труба, по которой вода из Монастырского залива паровым насосом производительностью 10 кубических метров в час подавалась в водонапорную башню на высоту 40 метров... На здание водоподъемной машины собирали всем миром. Были отправлены благодарственные письма многим купцам в Петербург. Жертвовали и по 100, и по 10 рублей. По смете требовалось 60, 000 руб. сер. Нарвский купец Павел Иванович Орлов пожертвовал в 1860 году 10 000 руб. сер.. Проект самого здания принадлежал А.М. Горностаеву. Это было, несомненно, грандиозное и рискованное по своему замыслу предприятие. Паровая машина в 8 сил была подарена купцом Ив. Забегаевым-старшим. Для установления механизма был призван мастер из Санкт-Петербурга. Осмотрев местность, он объявил, что работы произведены напрасно, воду так высоко поднять нельзя, в особенности столь слабою машиной... Что оставалось делать игумену Дамаскину? Он поручил произвести необходимые работы казначею обители иеромонаху Ионафану (будущему преемнику Дамаскина в должности настоятеля). Отец Ионафан был по профессии слесарь-механик и в мирской жизни трудился десятником на заводах Санкт-Петербурга. Паровая машина была установлена и с первого же раза вода пошла как нельзя лучше; не понадобилось ни малейшей переделки. В 2 ? часа она накачала 2 чана объемом в 2400 ведер. Водопроводный дом был "сдан в эксплуатацию" в 1863 году, а в 1865 проложили тоннель с чугунными трубами в монастырь. Вода пошла в жилые корпуса, на кухню, в больницу, гостиницу, конюшню, в сады и огороды. Была решена одна из самых серьезных проблем жизнеобеспечения монастыря, ведь до устройства водопровода приходилось носить воду ведрами, преодолевая 40-ка саженую кручу. Интересно, что в каком-то смысле Валаамский водопровод оказался ровесником Петербургского, ведь 30 ноября 1863 года в столице Российской империи была впервые торжественно введена в строй сеть протяженностью в 108 верст. А на Валааме паровая машина, стоявшая в подвальном помещении "Водопроводного дома", посредством приводов, пилила лес на доски, молола муку, приводила в движение токарные станки. Кроме того, в здании была устроена прачечная и баня. К началу XX века дело дошло до устройства парового отопления в иноческих келлиях. Сегодня все механизмы и сам водопровод – разрушены.

в. "Фотографическая мастерская". Уже в монастырском отчете за 1858 год объявлен расход на «…объектив для ландшафтов и прочее»[226]. Это «новое послушание» – так писал отец Дамаскин епископу Игнатию[227] – впоследствии приобрело несомненное культурно-историческое значение. Отдельные снимки, альбомы с видами Валаама, фотопортреты старцев, картины монашеского труда – всё это свободно продавалось в монастырской лавке и сотнями экземпляров расходилось по всей России, служа наглядным доказательством духовной и материальной мощи Валаама. Работами монастырских фотографов пополнялся архив Валаамской обители, сохраняя для потомков образы монашеской жизни на Ладожских островах. В начале XX века в монастыре была уже «обширная фотографическая мастерская»[228], которой заведовал монах – фотограф. Под его началом трудились несколько мальчишек – послушников. Для работы были приобретены шесть современных для того времени фотоаппаратов различных марок. Принимались заказы портретов от своей монастырской братии, выполнялись различные художественные работы. Отметим так же прогрессивность этого нововведения, ещё раз доказывающую широту и практицизм мышления великого консерватора игумена Дамаскина. Ведь в России фотография была сравнительно новым явлением (первая фото студия – "Художественный кабинет" А. Грекова – была открыта в 1841г., а первый журнал о фотографии – "Светопись" вышел в 1858 г.).

Мы привели лишь два примера успешной хозяйственной деятельности игумена Дамаскина. Из этих примеров следует то, что на Валааме, в середине XIX столетия, иноки смело использовали достижения современной им инженерно-технической мысли. При этом в монастыре не работал основной закон капиталистических отношений, требовавший получение сверх прибылей. Имея для подобного результата все необходимое – ресурсы, бесплатную рабочую силу, свой интеллект, – монастырь не превращался в исключительно экономическое предприятие, а оставался ?местом спасения души?. Ограничивая себя в потребностях, братия использовала труд, как средство самосовершенствования. Труд превращался в радость: «В миру им на хозяина работать приходится, а здесь на самих себя. В миру ради хлеба насущного потому и измор, а тут пища готовая, – шевели мозгами, измышляй. Всякий помысел твой при этом заслуга перед Господом. А главное – он тут равный между равными. Не гнетет его ничто...»[229]. Жизнь в обители, основанная на принципах послушания, благочестия и труда, приносила свои плоды. Для богомольца не было более сильного воспитательного примера, чем сравнение его бедной жизни в какой-нибудь Олонецкой деревушке и монастырского порядка с его чистотой, сытостью и спокойной творческой работой "во славу Божию".

Денежное содержание обители. Положительными средствами к содержанию монастыря служили суммы положенные по штату и выделяемые от казны – 1, 148 руб. 77 коп., ежегодная плата за отданные в аренду кюменские рыбные ловли и якимварский земельный участок – 4, 805 руб., "больничные" деньги – чуть больше 28 руб. и с 1863 года – 1,200 руб. взамен положенных штатных вольнонаемных служителей. Таким образом, в год выходило 7,182 руб. 41 коп. и этой суммы совершенно не хватало для удовлетворения потребностей братства. Поэтому главным источником доходов становилось собственное хозяйство, исполняемые в обители требы и пожертвования благотворителей. Не каждый монастырь России мог похвастать таким содержательным вниманием, какое оказывали Валааму многие представители купеческого и других сословий. Знаменитые фамилии Тюменевых, Никитиных, Сорокиных, Орловых и других неоднократно жертвовали немалые средства в Спасо-Преображенскую обитель. Однако для того, чтобы привлечь внимание этих людей к нуждам именно Валаамского монастыря, требовался особый дар общения от настоятеля игумена Дамаскина, умение вызвать в собеседнике «чувство доверия и искренней расположенности»[230]. Игумен Дамаскин хорошо знал строение человеческой души. Ему понятны были мотивы поступков и желания собеседников. Он умел в своих письмах учитывать и использовать характер, общественное положение, душевные порывы и, даже, свойственные всякому человеку слабости. Вот лишь один из многих примеров своеобразной "психологической уловки": «Милостивый Государь, Сергей Иванович. В бытность мою в Москве, я торговал у Вас священные сосуды и отобрал их; из них желаю купить одно Евангелие, оцененное Вами в 800 руб. <...> прошу Вас выслать ко мне его с обозначением, сколько Вы скинете с назначенной Вами ему цены...». Далее традиционные слова прощания и постскриптум:

«Потрудитесь, прежде доставки, на Евангелии вырезать следующую надпись: «в Валаамский Монастырь усердное приношение от раба Божия +++ 20 Генваря 1865 г.» Очевидно, что благочестивый христианин, произведя подобную надпись, либо даст значительную уступку, либо вовсе пожертвует Евангелие в монастырь, произведя дарением пользу обители и не меньшую пользу своей душе.…

Архитектурное строительство. Воплощение Валаамского монастыря в "Северный Афон" России требовало не только "внутренних" преобразований, но и освоения (физического и духовного) новых территорий на островах. Регламентация традиционных форм иноческой жизни на Валааме, отказ от свободного анахоретства приводили к необходимости строительства скитов. Символами святости северной земли становились разбросанные по островам "поклонные кресты" и часовни. Архитектурным языком новый Валаам заявлял о своей духовной силе и о своих историко-идеологических предпочтениях. Строительство храмов, часовен, келий и гостевых помещений не останавливалось ни на один год во все время настоятельства игумена Дамаскина. В 1840 году началась перестройка в скиту во имя Всех Святых и в скором времени там возник прекрасный двухэтажный каменный храм и восемь одноэтажных небольших каменных корпусов.

В 1852 году выстроил на юго-восточной стороне монастыря обширную каменную гостиницу, имеющую 200 комнат со всеми удобствами.

В 1853 году на острове, находящемся при входе в Монастырский пролив, воздвигнул красивый каменный храм во имя Святителя и Чудотворца Николая, на иждивение купца Н. Н. Солодовникова.

В 1855 году выстроил и освятил на Святом острове деревянную церковь во имя преп. Александра Свирского и три деревянных домика для жилья скитян.

В 1856 году близ монастырской пристани выстроил каменный двухэтажный дом для приюта приезжающих в монастырь бедных финнов.

В 1858 году в скиту Святителя и Чудотворца Николая выстроил весьма красивый каменный этажный дом для жилья скитской братии.

В 1858 году перевез из Старой Ладоги на св. Иоанна Предтечи древнюю деревянную церковь[231] и поставил ее на каменном фундаменте; вверху – деревянная церковь во имя св. Иоанна Предтечи, а внизу, в фундаменте – храм во имя трех Святителей Вселенских Иоанна Златоуста, Василия Великого и Григория Богослова. Вокруг церкви, на острове поставил несколько пустыннических келий.

В 1863 году построил на северной стороне монастыря трехэтажный каменный дом, вмещающий в себя водоподъемную машину, кузницу, пильный завод и разные другие хозяйственные мастерские.

В 1865 году в скиту Святителя и Чудотворца Николая, в каменном доме, устроил небольшую церковь во имя преподобного Иоанна Дамаскина.

В 1866 году приобрел три обширных острова с рослым лесом, сенными покосами, каменными ломками и рыбными при них ловлями, отстоящих от Валаама в тридцативерстном расстоянии, в разные стороны, где и построил часовни.

В 1868 году на Ильинском острове выстроил скит, для уединения братии, с деревянною церковью во имя святого пророка Ильи и при ней двумя двухэтажными кельями.

В 1870 году при своей пустыньке, в которой он уединялся до настоятельства, выстроил небольшую деревянную церковь во имя Коневской Божией Матери и при ней две деревянные же кельи для пустынножителей.

В 1871 году на восточной стороне монастыря выстроил большой двухэтажный каменный дом для жилья рабочих и конюхов и при нем обширные, образцовые по своей прочности и чистоте конюшни для лошадей.

В 1873 году на южной стороне монастыря, в семи верстах, на отдельном острове выстроил скит, в коем церковь во имя преп. Авраамия Ростовского и три кельи деревянные для жилья скитской братии.

В 1876 году в расстоянии одной версты от монастыря на восток, при Назарьевской пустыни, выстроил каменную церковь с отдельною каменною колокольнею, во имя всех преподобных отец в посте и подвиге просиявших, и определил здесь быть новому кладбищу. Эта кладбищенская церковь стала последней его постройкой. Следует отметить, что в данный перечень не вошли построенные во время настоятельства игумена Дамаскина часовни, различные хозяйственные и жилые помещения, такие, например, как многочисленные "рыбацкие избы".

Выразителем архитектурных замыслов игумена Дамаскина и автором всех значительных проектов 1840 – 1860 годов на Валааме стал выдающийся русский зодчий Алексей Максимович Горностаев. По формулярному списку Горностаева и надписи на его могиле он родился в 1808 году в Тамбовской губернии, в Ардатовском уезде. Он рано лишился родителей и его воспитанием занимался старший брат. В 1823 г., 15 лет от роду, он поступил копиистом в правление питейного сбора. В 1825 г. был произведён в подканцеляристы в Арзамасском уездном правлении питейного сбора. Оттуда его перевели в 1826 г. в департамент разных податей и сборов. В 1827 г. он был повышен в чин губернского регистратора. В 1827 его старший брат переехал в Спб и увез А. Горностаева с собой. В Петербурге он раскрашивал картинки для торговцев, рисовал этикетки. Знаменитый журналист П.П. Свиньин пригласил его в путешествие по России. В изданных им "Картинах России" все гравюры были сделаны с рисунков Горностаева. Это и различные строения, и костюмы, и домашняя утварь. В 1829г. он поступает архитекторским учеником в Царско-сельское дворцовое правление. Его учителем был архитектор – академик Глинка В.А. Успехи его были таковы, что уже в 1831г. он подаёт прошение в Академию Художеств о представлении им проекта на звание архитектора. Виза А.П. Брюллова указывала о том, что проект был выполнен самостоятельно. После получения звания, тогда же в 1831г., он принимает участие в строительстве Михайловского театра по проекту А.П. Брюллова. Его заветной мечтой стало путешествие в Италию для изучения образцов архитектуры. Это он мог сделать только на собственные средства. Собрать необходимую сумму ему помогли сделанные рисунки видов Петербурга, изданные Башуцким в "Панораме Петербурга". Кроме того, в 1834г. он получает из кабинета единовременное пособие в размере 1000 руб. ассигнациями. И вот, собрав некоторую сумму, в 1834г. он увольняется из Кабинета и уезжает в Италию. Он изучает памятники итальянской архитектуры, делает многочисленные рисунки помпейских древностей, посещает Германию и Францию. В 1837г. за присланные императору рисунки из Италии он награждается 200 червонцами. Возвратясь в Россию, он в 1838г. представляет в Академию Художеств проект реставрации Форума Помпея и перспективу интерьера собора в Монреале, за что ему в 2 октября 1838г. присуждается звание академика архитектуры. Через 12 дней он определяется на службу в строительную комиссию Зимнего дворца младшим архитектором, где и работает под руководством А.П. Брюллова. За хорошую работу в 1839г. он повышается в чине, получает звание коллежского асессора, оклад в 4000 руб. в год и золотую медаль в память возобновления Зимнего дворца. В 1840г. он переходит на службу в ведомство строительной комиссии МВД, где работает архитектором до 1858г. В 1849г. за проект великокняжеского дворца он получает звание профессора архитектуры и по прошению А.П. Брюллова, ввиду его болезни, профессор Горностаев исполняет его должность без всякого вознаграждения за эту работу, только возводится в звание профессора перспективы 2-й степени и получает чин надворного советника. В 1856г. он получает первый орден Св. Станислава 2-й степени и подарок в 600 рублей. 13 января 1858г. его утверждают в должности профессора перспективы и теории теней. Тогда же ему присваивается чин коллежского советника. А в 1860г. он получает вторую награду – орден св. Анны 2-й степени. Умер А.М. Горностаев 16 декабря 1862г. от водянки, оставив без всякого содержания жену и восьмерых детей. Женат был Горностаев на Кларе Львовне Женари. Практическая архитектурная деятельность Горностаева резко разделяется на два периода. В течение первого, занимаясь строительными работами по тем ведомствам, в которых он служил, а также постройками для частных лиц, А.М. держался общераспространенного стиля эпохи возрождения и отчасти помпейского вкуса (дом Шишмарева на Невском проспекте, дача графа Орлова-Денисова в Коломягах, больница для чернорабочих, здание римско-католический коллегий, перестроенное из бывшего дома поэта Г.Р. Державина). Но в конце 1840-х годов его талант принял совершенно иное направление, благодаря представившимся новым задачам, а именно принятой им на себя постройке церквей и монастырских зданий на острове Валаам и в Троице-Сергиевой пустыне близ СПб. Изобретая для этих сооружений такие формы, которые соответствовали бы их характеру более чем формы банального ренессанса или казенного псевдовизантийства Тона, Горностаев прибег за образцами к отечественной архитектурной старине, но не копировал ее памятников рабски, а самостоятельно разрабатывал их данные и гармонично комбинировал их с элементами нечуждого им романства. Таким образом, он создал тип построек весьма изящных, вполне проникнутых русским духом и открыл для последующих художников путь к дальнейшей разработке стиля, служащего прямым продолжением древнерусского зодчества. В этом стиле сооружены им на Валааме церковь в скиту во имя Всех Святых (окончена в 1849 г.), храм святителя Николая Чудотворца на Никольском (Крестовом) острове (окончен в 1853 г.), гостиница для приезжих богомольцев (1857г.), церковь на Предтеченском острове (1858 г.) и кельи на Никольском острове (1858 г.), водопроводный дом (1863), часовня Знамения Пресвятой Богородицы (1865 г.) и некоторые другие постройки.

Мы можем предполагать, что этот неожиданный поворот к "русскому стилю" в творчестве А.М. Горностаева, случился не без влияния архимандрита Игнатия Брянчанинова и игумена Дамаскина Кононова. Известный русский искусствовед В.В. Стасов писал: «Ранее всех выступил у нас А.М. Горностаев. Он был уже профессор, человек 45 лет, давно подвизавшийся на поприще всеобщего копирования и переобезъяничанья классических европейских стилей, греческих и римских, когда вдруг под влиянием знакомства с образованным и самостоятельным нашим духовенством, круто поворотил на другую дорогу. Игумны Сергиевской пустыни (близ Петербурга) и Валаамского монастыря (на Ладожском озере) почти одновременно, в конце 40-х годов, стали с него требовать построек в «настоящем нашем церковном стиле». Конечно, они вовсе не знали искусство, и сами хорошенько не могли бы сказать, чего им нужно, однако же требовали чего-то получше и поглубже того, что тогда повсюду у нас строилось под именем истинно "национального", истинно "русского" и истинно "церковного"»[232]. Следует заметить, что В.В. Стасов недооценил знания и способности "игумнов" в архитектуре. Святитель Игнатий (Брянчанинов) был одним из образованнейших людей своего времени, он прекрасно разбирался в архитектуре, сам составлял проекты зданий – все-таки окончил Главное инженерное училище. Игумен Дамаскин, несмотря на отсутствие специального образования, несомненно разбирался во всех тонкостях архитектурного строительства. Об этом красноречиво говорят его письма к А.М. Горностаеву. Таким образом, Валаам середины XIX столетия стал местом, где создавался и формировался один из наиболее значительных архитектурных стилей той эпохи – "Русский национальный стиль".

Благотворительность. Милосердие – одна из главных христианских добродетелей, благотворительность – одно из важнейших направлений деятельности православного монастыря. Для Валаамской обители жертвенность была сопряжена с миссионерским служением, т.к. помогать приходилось в основном местным прибрежным жителям, исповедовавшим, как правило, лютеранство. Тысячи бедняков посещали обитель в течение года и получали необходимую помощь. Один из паломников, посетивших Валаам в 1857 году, отмечал: «Зимой целые семьи Чухон и Корелов являются сюда для пропитания и – говорят – живут по две, по три недели безвозмездно…»[233]. При отправлении нуждающихся домой монастырь делился с ними продуктами, одеждой, в случае особой необходимости – деньгами, семенами для посева, огородными овощами и даже лошадьми. «Нередко почти без обуви, в самом ветхом рубище, в суровую зиму, для того только, чтобы пожить несколько дней на монастырском продовольствии и получить подаяние на дорогу, бедняки пускаются по озеру в монастырь и случается часто находят этих несчастных замерзшими за несколько верст от обители»[234]. Особенно много гостей посещали монастырь во время летних церковных праздников – дня преподобных Сергия и Германа Валаамских чудотворцев (28 июня ст. ст.), дня памяти святых первоверховных апостолов Петра и Павла (29 июня ст. ст.), на Преображение Господне (6 августа ст. ст.) и Успение Пресвятой Богородицы (15 авг. ст. ст.). Интересно воспоминание стороннего наблюдателя, каким оказался в 1858 году ученый-гидрограф А.П. Андреев. Вот что он писал: «Валаамский монастырь имел на празднике гостей – богомольцев свыше 3 ? тысяч, – все простонародье. Преимущественно же наплыв народа был с Сальмиса и из всего северо-восточного угла озера, где исповедуется православие. Не мало приехало и чухон из Якимвари и Сердоболя. Народ с Сальмиса и окрестностей в праздничных нарядах; с Якимвари и Сердоболя в рубищах. Первые приезжают в монастырь помолиться Богу, и привозят с собой кто яичек, кто маслица, иной холста кусочек, иная ниточек: на монастырские требы все годится. Вторые же, т.е. чухны, приезжают на Валаам с ребятами и грудными детьми, единственно для того, что бы полакомиться монастырским хлебом, а при случае воспользоваться и милостынею. <…>. Около монастыря, чухны-нищие, собравшись в кучки, поют жалостно, как говорят богомольцы, "чухонского лазаря". Монахи хлопочут прокормить такую массу народа, и надо было видеть огромный запас печеного хлеба, изготовленный в монастыре для праздника и который действительно иссяк в эти дни»[235]. Для приюта беспомощных, нуждающихся бедняков, не различая вероисповедания, еще при настоятеле отце Назарии был построен, к югу от монастыря, каменный двухэтажный дом. «Домик этот обветшал, открылась сырость, холод, а при большем стечении народа и крайняя теснота; все это понуждало озаботиться устройством более удобного и соответствующего своему назначению помещения.

Рачительный и сердобольный хозяин острова и обители, отец Дамаскин, блюдя заповеди Христа, которого возлюбил, обращает взор свой любвеобильный и на эту нужду и прилагает свои усердные труды к удовлетворению высокому долгу истинного христианина, любви к ближнему своему. Окончив устройство скита на Святом острове, он, в следующем 1856 году, упразднив прежний ветхий домик, построил невдалеке от него, на небольшом пригорке, вблизи самого Монастырского пролива, новый странноприимный дом. Новое здание также каменное, о двух этажах, с мезонином и вполне удовлетворительно служит выполнению священных обязанностей христианского гостеприимства»[236]. Несмотря на то, что местное прибрежное население немало досаждало обители браконьерством, намеренным уничтожением животных (например, некоторые разбрасывали отравленную приманку для лис), незаконной рыбной ловлей и попытками провоза табака и алкоголя на острова, монастырь, особенно во времена голода в 1861 – 62 и в 1867 году тратил крупные суммы на вспомоществование финским и карельским беднякам. За помощь финнам во время голодной зимы 1867 года отцу настоятелю была объявлена благодарность от Государя Императора.

Часто к игумену Дамаскину обращались за помощью, обыкновенно денежной, в письмах. Среди просителей бывали и потерявшие кормильца вдовы, и обедневшие чиновники, и крестьяне, и священники небогатых приходов. Дамаскин помогал. Сумма, как правило, была небольшой (10 – 15 рублей), он извинял её недостатком средств обители. Но для кого-то и эта сумма была спасением. По закону милосердия и человеколюбия, сумма эта сопровождалась словами утешения и духовными советами. Вот примеры из таких писем: «Брат Иван. На твои нужды препровождаю пятнадцать рублей сер. Бог да благословит тебя на новое служение.(...) Молю тебя – бегай вина, храни целомудрие...»[237] или, через 14 дней, г-же Филиповой в г. Тобольск: «Много истинных и великих нужд у Вас, это я вижу и чувствую: но мало, и даже вовсе нет средств у меня, чтобы отозваться на них <...> Примите прошу покорнейше, это малое и извините меня...», – внизу приписка, – «С вложением пятнадцати рублей серебром»[238]. Иногда среди ответов встречаются и отказы. Что служило причиной – действительный ли недостаток средств, необоснованность просьбы или что-то иное – неизвестно. Вот, например, ответ священнику Романовскому: «Священные нужды Ваши священным долгом моим я считал бы немедленно уладить, но не имею вовсе средств. Все в Руце Милосердия Господня! Если только получу возможность, поспешу отозваться на голос Ваш со всею полнотою Христианского сочувствия»[239]. Выражением милосердия можно считать постоянную помощь бедным, в том беднейшем краю Российской Империи, церквам. Игумен Дамаскин заказывал и оплачивал иконы в мастерской В. М. Пешехонова, и иконы отправлялись в приходские храмы (В. М. Пешехонову: «Нужна икона св. Предтечи для Ильинского погоста; нужны две иконы для Коневского монастыря..»[240]). Так же жертвовались церковная утварь и священнические одежды: «Примите любезнейший батюшка, препровождаемые при этом воздухи и две одежды на престол и жертвенник, также ризу и стихарь» – письмо священноиерею Петру Альсинскому[241]. Так поддерживались игуменом Дамаскиным истинно христианские традиции благотворительности на Валааме, что приносило монастырю большой нравственно-духовный капитал.

Просвещение. Рассуждая о просветительской деятельности Валаамского монастыря следует заметить, что, прежде всего, она носила духовный характер. Возможно главная заслуга игумена Дамаскина и всего валаамского братства заключалась в установлении и последующем распространении святоотеческих правил иноческой жизни. В библиотеке монастыря созданной Дамаскиным основное место занимали труды святых отцов. Среди них были такие редкие сочинения как например – "Феодора Студийского игумена и исповедника слова огласительные".

В письме к митрополиту Новгородскому и С.-Петербургскому Серафиму о положении дел в Валаамском монастыре Архимандрит Игнатий (Брянчанинов) сообщал: «…библиотека во внешнем каре, против собора, имеет много редчайших отеческих книг, частию старинной печати, частию письменных <…>. В числе прочих книг углядел я письменный свиток Феодора Студита – это такая редкость, которую в первом монастыре встречаю»[242]. Невзирая на финансовые трудности, особенно в первые годы своего настоятельства, игумен Дамаскин пополнял книжное собрание монастыря. Так им было приобретено редкое венецианское издание "Добротолюбия" на греческом языке, большая часть патрологии Миня и редкие издания по русской археологии и истории. Эти издания активно вовлекались в культурный оборот. В обители трудились переводчики и переписчики святоотеческих творений. В письме от 25 января 1851 года адресованном инокине Староладожского Николаевского монастыря архимандрит Игнатий (Брянчанинов) писал: «Я не понял, что Вы желаете переписать "Цветник" священноинока Дорофея, а полагал, что Вы хотели заняться книгою аввы Дорофея, для большаго впечатления ея в памяти. Я столько уважаю эту книгу, что доныне не перестаю перечитывать ее для назидания моего и братии моих. Относительно же «Цветника» скажу Вам то же, что и относительно святаго Исаака: эти книги принадлежат более отшельникам и глубоким отшельникам. "Цветник" переводится ныне на российский язык по благословению Митрополита ученым иеромонахом Ионою, проживающим в Валаамском монастыре. Почему и советовал бы я Вам лучше переписать Исаака, а "Цветник", может быть, будет скоро напечатан на русском языке». Помимо святоотеческих изданий в библиотеке были собраны книги научного характера, художественная литература, современные газеты и журналы, а также хранились рукописи (в основном жития святых), два синодика, один из которых был прислан в обитель царем Иоанном Васильевичем Грозным и копии древних актов и царских указов, имевших отношение к Валаамскому монастырю. При игумене Дамаскине было оборудовано специальное книжное хранилище в восточной части внешнего каре. Это было теплое, сухое помещение, книги в котором хранились в застекленных шкафах и в определенном порядке. Общее собрание достигло к началу 1880-х годов 7000 экземпляров (по описи 1767 года в библиотеке монастыря находилось 119 книг). Отец Дамаскин благоразумно позаботился о противопожарной безопасности – при нем помещение библиотеки было выложено изнутри специальным огнеупорным кирпичом, что, по воспоминаниям очевидцев, позволило спасти книги от пожара во время советско-финской "Зимней" войны. Библиотечным собранием могли пользоваться по благословению настоятеля иноки обители. Некоторые из них вели, благодаря этой возможности, научную работу. Для работников и богомольцев, проживавших в монастыре какое-то время, существовал свой "читальный зал", где можно было взять на время книжки душеполезного содержания. Помимо прочего уже в начале 1860-х годов обитель стала издавать сочинения своих авторов на счет монастыря. Это были труды по истории Валаамского монастыря, знаменитый альбом литографий с видами острова написанными художником П.И. Балашовым, полемические сочинения против недоброжелателей монашества, народные книжки о Валаамских подвижниках, нравоучительная литература о вреде пьянства и другие.

Борьба за трезвость русского народа была одной из приоритетных просвещенческих задач Валаамского братства и она, эта борьба, не ограничивалась изданием известных брошюр, а носила вполне практический и действенный характер. При игумене отце Дамаскине был введен строжайший сухой закон. Любой алкоголь, табак были запрещены к ввозу на Валаамские острова. Эти правила распространялись на всех без исключения. Что бы пресекать попытки контрабанды со стороны местных береговых финнов, на островке у входа в Монастырский пролив была устроена ?таможня?[243]. Через несколько лет после введения таких строгостей сотни больных страстью "запойного озлобления" стали приезжать на Валаам в надежде на исцеление. Как писал Н.С. Лесков, в путевых заметках "Монашеские острова на Ладожском озере": «...по Руси гуляет много людей разного звания, которых о. Дамаскин "отчитал от беса пьянства"»[244]. Традиция борьбы за трезвость Русского народа продолжилась и после смерти игумена Дамаскина. Вот что отмечал студент-паломник, в будущем – митрополит Вениамин (Федченко), в очерке "На Северный Афон": «Между прочим, после внимательного наблюдения меня поразило следующее обстоятельство. Почти половина из пассажиров либо сизым носом, либо краснотой лица, либо истрепанной кожей и синяками под глазами, или проще запахом, выдавали свое неравнодушное отношение к патриотической влаге. <...>. В недоумении обращаюсь к одному молодому, трезвому парню

– Почему это пьяных много или спившихся?

– Да они на Валаам едут тоже. Это постоянно здесь. Кто пропимшись, кто заблудимшись, – не осилят себя дома-то, ну, едут на Валаам выдерживаться»[245].

Ограничив описание культурно-просветительской деятельности Валаамского братства в середине XIX столетия указанными выше направлениями, не будем забывать, что помимо прочего, в монастыре огромное внимание уделялось воспитанию и образованию мальчишек – сирот и тех, которых родители отдавали в обитель на определенный срок на послушание (Из письма Дамаскина десятнику Павлу Антоновичу: «Сынок твой, благодаря Бога здоров, <...>. Он научился шить сапоги; из арифметики теперь учит дроби»[246]). Также известны усилия обители и лично ее настоятеля в содействии научным исследованиям, что выразилось, например, в организации с 1 января 1859 г. метеонаблюдений. Известный исследователь А.П. Андреев[247] записал в своих заметках: «Валаамские иноки по просьбе и указанию нашему, с благословения отца игумена, с 1 января 1859 года занимаются метеорологическими наблюдениями три раза в сутки. Записывается высота барометра, температура воздуха, сила и направление ветра, состояние атмосферы, высота воды в озере и прочее. Эти наблюдения весьма важны, во-первых, потому, что в Ладожском озере наблюдений метеорологических – даже

поверхностных – нигде не делается; во-вторых, местность монастыря и монастырской бухты – самая удобная для наблюдений подобного рода…»[248].

На Валаам приезжали и вели при поддержке монастыря научные изыскания такие известные исследователи, как энтомолог, собиратель крупнейшей коллекции насекомых Виктор Иванович Мочульский; геолог, профессор СПб университета и член-корреспондент Петербургской АН (с 1901 г.) Александр Александрович Иностранцев; гидрограф, исследователь Ладожского озера Александр Петрович Андреев. Игумен Дамаскин состоял в переписке с академиком Петербургской АН, ботаником и агрономом Николаем Ивановичем Железновым, ректором СПб Императорской Академии Художеств Федором Ивановичем Иорданом, выдающимся славистом и историком языка Александром Христофоровичем Востоковым, этнографом-фольклористом Иваном Петровичем Сахаровым и другими.

Мы видим, что деятельность игумена Дамаскина носила самый прогрессивный в выборе средств и методов, и в то же время традиционно-охранительный в своем содержании и целях, характер. Задача возвышения Валаама до роли "Северного Афона" России была им успешно выполнена. Валаамский монастырь стал в середине XIX века одним из крупнейших духовных центров страны.

2.3 Образ Валаама в русской художественной культуре середины XIX века.

Достоинства Валаама как художественного объекта стали залогом интереса к нему со стороны многих представителей русского искусства. Среди положительных качеств, формирующих образ Ладожского архипелага и Валаамского монастыря, выделялось особое сочетание духовной атмосферы или, как говорят и сегодня – "намоленности" Валаамской земли; аскетической жизни, непохожей на привычно-мирскую и удивительной по красоте природы. Отечественные литераторы, художники, композиторы старались запечатлеть частицу этого уникального образа в своих произведениях и передать ее другим. Первые художественные произведения светских авторов, посвященные Валааму, появились еще в конце XVIII века. Это были работы художника И. де Майера, входившего в состав научной экспедиции академика Н. Озерецковского, видописца и военного топографа Г.С. Сергеева. Среди литераторов, открывших "монашеские острова", первопроходцем был А.Н. Муравьев с его "Путешествием по Святым местам Русским"[249] (1836).

Но настоящее "вхождение" Валаама в мир русской художественной культуры произошло в середине XIX столетия. В первом параграфе второй главы нами были определены причины, повлиявшие на возникновение интереса к данному явлению со стороны русского образованного общества. Эти причины имели значение и для художественной интеллигенции. Но помимо общих причин, таких как открытие пароходства на Ладоге или изменения социального статуса и общественной репутации Валаамского монастыря существовали и другие, специфические, связанные с изменением культурно-художественной традиции в стране. Особенно яркую роль сыграли данные изменения в истории русского пейзажа, что способствовало появлению "Валаамской темы" в картинах многих живописцев нашей страны.

1840-е – 1850-е гг. в искусствоведении принято обозначать термином "Ранний реализм". Это было время первых шагов в формировании школы национального реалистического пейзажа, одной из главных установок которой становится углубленное изучение действительности. Поэтому большое значение в обучении художника приобретало «…наблюдение повседневной жизни, этюды и зарисовки с натуры»[250]. Необходимо напомнить о том, что сама возможность работать в летние месяцы вне стен высшего художественно-учебного заведения появилась у воспитанников Императорской Академии лишь в 1830 году в связи с принятием нового устава И.А.Х. А ведь до этого времени "писать виды" приходилось в плохо освещаемых классах; пейзажи создавали по памяти, нередко копируя известных мастеров, буквально вставляя срисованные части их работ в свои произведения. И вот, наконец, «…для учеников открылась возможность проводить летнее время вне столицы и писать с натуры, тогда как до 1830 года они были лишены этой возможности, и если случались исключения, то крайне редко»[251]. Одним из излюбленных мест, где ученики проводили летнюю вакацию, стал остров Валаам. Руководителем класса ландшафтных видописцев, приучавшим своих учеников к работе с натуры, был заслуженный профессор Максим Никифорович Воробьев, сам – известный художник "романтического направления". Вероятно, что именно по его совету ученики выбирали для летней работы Валаам. Таинственный остров с его пышной, "идеальной" природой вполне соответствовал "романтическим" вкусам Максима Никифоровича и, по праву, представлял собой замечательную художественную мастерскую, где можно было с пользой отрабатывать заданную программу.

Немаловажным для воспитанников Академии был тот факт, что к подобным поездкам и работе на островах с пониманием и поддержкой относились иноки монастыря и, прежде всего, игумен Дамаскин, который, по воспоминанию И.И. Шишкина записанному А.В. Амфитеатровым, обладал отменным художественным вкусом: «Соберемся, бывало, мы, художники, на отъезде из монастыря – Дамаскин сейчас к нам в гости; показывайте, господа, что написали за лето. Смотрит, хвалит, порицает. И – как раз похвалит именно те этюды, которые, действительно удались. Критиковал, как художник, не как публика. А то поведет с собою в лес: Вы вот это нарисуйте! Вот этот вид, вот эту скалу, это дерево, это озеро.… Смотришь, действительно, красота поразительная! Где только глаза были, что раньше не написал»[252]. Игумен Дамаскин всячески поощрял приезд на Валаам художников, понимая, что их работы принесут известность обители, а сами живописцы в благотворной духовной атмосфере смогут наилучшим образом раскрыть свой талант. В.И. Немирович-Данченко писал, что «…для приезжих пейзажистов всегда было отдельное помещение в обители. Он (Дамаскин – авт.) окружал их всевозможными удобствами. Монастырские лошади, экипажи и лодки были к их услугам»[253].

Одним из первых художников-пейзажистов посетивших Валаам был Лев Феликсович Лагорио. Сын иностранного подданного, гражданина портового города Феодосии исправлявшего там должность австрийского консула, Лев Лагорио в 14 лет выказал сильное влечение к живописи. Отец его, будучи сам болен, поручил дело определения мальчика в Императорскую Академию художеств тайному советнику А.И. Казначееву. В марте 1842 года мальчика привезли в Санкт-Петербург и отдали в пансион при Академии. Осенью он стал посещать ее занятия, являясь пенсионером Общества Поощрения Художеств. В 1844 году это общество увольняло его «…для снятия видов с натуры в Валаамский монастырь и в Новоладожский уезд СПб губ. с 6 июня по 1 сентября»[254]. Написал ли в эту поездку молодой Лагорио хоть один вид – неизвестно[255], но не рассказать о своих впечатлениях от поездки в Петербурге он никак не мог. В 1846 году на ежегодной выставке в залах Академии были выставлены две работы Андрея Иванова – художника, о котором мы знаем лишь то, что он был вольноприходящим из крепостных и слушал курс с 1841 года. Картины, написанные маслом, представлявшие "Восход на острове Валааме" и "Закат на острове Валааме" имели успех у публики. В 1853 году ученику Ивану Давыдову на получение Большой золотой медали была задана программа "Вид на Ладожском озере". Иван Григорьевич Давыдов написал "Вид на острове Валааме", за который получил заслуженную награду и звание классного художника первой степени. Сейчас эта работа находится в Русском музее Санкт-Петербурга. На полотне Давыдова изображена Монастырская бухта середины XIX века. Видны постройки на монастырской пристани, ныне не существующие, старый каменный "Назарьевский" собор. В Третьяковской галерее находится другая его работа, связанная с Валаамом – "Часовня в лесу", которая датирована июнем 1852 года. Вместе с Давыдовым на острове работал Константин Протопопов, награжденный на той же выставке 1853 года медалью серебряного достоинства.

Среди многих молодых живописцев, совершенствовавших на Валааме свое мастерство, следует выделить особо значимые фигуры в истории русского искусства. В первую очередь, это, конечно, Иван Иванович Шишкин. Он впервые оказался на острове вместе со своими друзьями П.П. Джогиным и А.В. Гине в 1858 году. Они плодотворно работали с мая по сентябрь и на осенней выставке показали свои художественные труды. И.И. Шишкин выставлял три рисунка пером и восемь живописных этюдов с видами Валаама (среди них "Сосна на Валааме" – хранится в Пермской художественной галерее). За эти работы художник получил большую серебряную медаль Академии художеств. В следующем 1859 году Шишкин выставляет картину "Вид на острове Валааме" (хранится в Киевском музее русского искусства) и четыре этюда (рисунок). Его работа поощряется малой золотой медалью. Третья поездка на Валаам (1860 г.) пополняет его копилку наград золотой медалью первого достоинства и правом на пенсионерскую поездку за границу. Так совет академии оценил его "Вид места называемого по фински Кукко"[256]. На ежегодной выставке, помимо Шишкинских двух работ с видом этой местности на Валааме зритель видел и пейзаж Ф.Ф. Баганца с тем же названием. Вероятно, художники вместе работали на пленэре. Это обстоятельство позволяет нам предположить – кто же тот художник, что сидит с мольбертом в зарослях под скалой на одной из этих картин И. Шишкина. Валаамские работы И.И. Шишкина – важный этап в развитии таланта великого русского пейзажиста. Он не забывал своей "школы" и приезжал на Валаам, будучи уже признанным художником, в 1867 и 1878 году.

Свою творческую деятельность начинал на Валааме один из основоположников русской реалистической живописи, художник с ярко выраженной творческой индивидуальностью – Михаил Константинович Клодт. Он был первым из русских пенсионеров за границей, официально обратившимся в совет Академии с просьбой о разрешении вернуться работать на Родину и, таким образом, связавший свой художественный интерес с темой русской природы. Самые известные его работы – это "Пашня" (1872) и "Большая дорога осенью" (1863). Свою творческую деятельность М.К. Клодт, как многие другие ученики М.Н. Воробьева, начинал на Валааме, где работал в 1855 и 1857 гг. и получил за свои картины соответственно: 1-ю серебряную и 2-ю золотую медали.

Еще один художник, пейзажист и портретист, чье имя тесно связано с Валаамскими островами – Петр Иванович Балашов. Впервые приехал на Валаам в 1859 году, выставлял несколько рисунков пером и карандашом и две картины с традиционным названием "Вид на острове Валааме". В 1863 году игумен Дамаскин издал альбом из 26 литографий видов острова и монастыря, написанных Балашовым, о котором Н.П. Собко – известный искусствовед и историк живописи, оставил в своем архиве красноречивую запись: «Роскошно!!!»[257].

В конце 1850-х начале 1860-х годов гостеприимством Валаамского монастыря пользовались уже десятки художников. Кто-то приезжал работать на все лето. В монастырской гостинице им был выделен специальный номер под мастерскую. Кто-то останавливался на короткий срок, успевая сделать несколько этюдов. Среди имен, не столь известных, но составивших историю русского пейзажа, упомянем акварелиста Сорокина Василия Семеновича, получившего за свой "Вид на острове Валааме" официальную похвалу от совета Академии; Баганца Фридриха Генриха (Федора Федоровича), великолепного рисовальщика, работавшего на Валааме в 1860 и 1861 году и прославившегося впоследствии своими видами Петербурга и картинами, привезенными из нескольких кругосветных путешествий; Верещагина Петра Петровича, написавшего в 1860 году "Внутренность церкви на острове Валааме", достигшего звания академика пейзажной живописи; Вележева Дмитрия Васильевича, награжденного за его этюд "Вид на острове Валааме" малой серебряной медалью, участника многих академических выставок. Этот список может быть продолжен несколькими десятками имен. Собственно трудно обнаружить ученика Академии художеств по классу ландшафтной живописи, который не побывал бы на Валаамских островах. Позже, когда в Академии в 1868 году был организован специальный пейзажный класс под руководством М.К. Клодта, эти поездки вошли в обязательную программу обучения. Конечно, невозможно говорить о формировании на Валааме какой-то особенной "Валаамской" школы по подобию Барбизонцев во Франции, ведь на острове работали, в основном, начинающие живописцы – люди с еще не сформировавшейся художественной манерой и находившиеся под сильным влиянием академической системы обучения, которая базировалась на устаревших к тому времени принципах сочинения условного пейзажа. И все же значение Валаама в истории русского пейзажа огромно. Он стал для молодых живописцев настоящей школой-мастерской, где они, в самых благоприятных условиях, оттачивали свое мастерство. Как писал И.И. Шишкину в 1859 году известный художник-педагог А.Н. Мокрицкий: «Угрюмая природа Валаама для Вас храм, где обитает Гений искусства, или, по крайней мере, Муза, или Оракул, предсказывающий вам будущую судьбу…»[258].

Образ Валаама – сурового и упоительно-красивого острова, прочно вошел в 1850 – 1860-е годы в художественную жизнь страны. Академические выставки с их "толпами народа", экспозиции и продажи в Москве, в Нижнем Новгороде (первая провинциальная выставка в 1865 г.). Образ монашеских островов тиражировался, становился известным все большему количеству любителей живописи, которые не отказывали себе в удовольствии лично побывать в этих прекрасных местах. Сами молодые пейзажисты, работая в стенах древней православной обители, не могли не испытывать духовного влияния этой святыни Русского Севера и те качества одушевленности, духовной пронизанности мира, что являются отличительными свойствами русского пейзажа, были обретены не без влияния валаамской природы и валаамской жизни.

На живописном фоне того количества пейзажных работ, в названии которых встречается имя "Валаам", литературная история этого образа выглядит менее впечатляющей. По крайней мере, в указанный в исследовании период времени. В 1840 – 1860-х годах на книжных прилавках страны появилось лишь одно, по настоящему уникальное художественное произведение о Валааме. Это подписанный инициалами "И.И.И." путевой очерк "Валаамский монастырь", изданный в 1847 году[259]. Автором этого очерка был архимандрит Игнатий (Брянчанинов). Мы уже писали об особой роли Игнатия Брянчанинова в судьбе Валаамской обители, но существует и "обратная связь". В жизни святителя Игнатия Валаам занимал особое место. У Валаамских монахов на подворье в Санкт-Петербурге, в час «странной пустоты и тоски невыносимой по Боге» нашёл он своё утешение в исповеди, таинстве причастия, в беседах с иноками. Они направили его (тогда юнкера главного инженерного училища) в Александро-Невскую Лавру, где молодому Брянчанинову суждено было встретить своего старца – отца Леонида (Наголкина), преподобного основателя ветви Оптинского старчества, в схиме отца Льва. Тогда старец Леонид приехал в Петербург из Александро-Свирского монастыря, но незадолго до этой встречи он в течение шести лет подвизался во Всехсвятском скиту на Валааме. Позже, исполняя обязанности благочинного монастырей СПб епархии, архимандрит Игнатий не раз посещал Валаамский монастырь. Свою любовь к Валаамскому иночеству, свою искреннюю радость от поездки на Валаам осенью 1846 года, он выразил в упоминавшемся нами очерке, который обязательно входит в сборники духовной прозы святителя Игнатия. Сочинение отличает мастерское владение стилем, высокое духовное содержание, что поставило этот очерк в ряд великолепных произведений русской словесности. Та любовь к Валааму, которой проникнуто каждое слово "Валаамского монастыря" откликнулась в истории отечественной литературы в незабываемых строках И.С. Шмелева и Б.К. Зайцева, создавших в начале XX века лучшие сочинения о Валааме. В последних словах своего очерка святитель Игнатий выразил свое отношение к Валааму в удивительном по красоте и ясности размышлении: «Когда легкий монастырский катер при попутном приятном ветре уносил меня из Валаама, я был болен. К ощущению болезни пришли многие другие ощущения. Взор мой с безотчетливою грустью, в которой было какое-то наслаждение, обратился к Валааму, приковался к нему. Подозреваю, не был ли то взор прощания навсегда! Безмолвно смотрел я на Валаам с катера, пока катер шел заливом. Я поднимал голову то к одной скале, то к другой: иначе нельзя смотреть на них – так они высоки. Могучая природа, всегда наводившая на меня ужас, всегда глядевшая на меня лишь строго и сурово, показалось – дружелюбно улыбнулась. Или улыбку эту дало ей солнце, пустившее тогда живоносные лучи вдоль залива, на воды, на камни, на лес густой. Кайма гранитного утеса, на котором стоит монастырь, обнесенная решеткою, была унизана братиею. Тут были и мужи зрелые, окрепшие в боях с собою, и юноши, лишь вступившие в обитель, которых ждет еще борьба, и старцы дряхлые, покрытые сединами, которых сердца и мысли уже спокойны, которым сплетен венец и вырыта могила. Им мало было того, что они радушно приняли, успокаивали странника: им нужны были проводы, смешанные со скорбию любви, растворенные слезою сожаления о разлуке. Раздавался величественный звон колоколов монастырских, и вторили ему с разных сторон ущелья каменных гор многолесным эхом. Вышел катер из залива, как из высокостенного замка, остались утесы на своих местах, явилось взору обширное озеро, вдали чуть виден был берег Сердобольский, по другим направлениям берега нет – синева вод сливается с синевою неба. Подняты паруса, быстро понесся катер по отлогим волнам. Скоро мы достигли противоположного берега, оттуда я оглянулся на Валаам: он представился мне на своих обширных, синих, бесконечных водах как бы планетою на лазоревом небе»[260].

В середине XIX века в печати вышли в печати и другие сочинения о Валааме, но они не обладали теми художественными достоинствами, какими обладало сочинение архимандрита Игнатия. Тем не менее некоторые из них памятны и известны. Это ряд описаний Валаама, таких как: вошедшее в знаменитое издание "Живописной России" под названием "Островные монастыри"[261] и принадлежавшее перу С.В. Максимова, известного этнографа-беллетриста; работа А. Турчанинова "Поездка на Валаам"[262]; очерк А. Балемана с тем же названием[263] и, конечно, наиболее информативное произведение "Острова Коневец и Валаам и тамошние монастыри"[264] – неизвестного автора. В 1864 году вышло в свет фундаментальное историко-апологетическое сочинение "Валаамский монастырь", издателем которого был Н.В. Елагин. Его же называют автором этого произведения (в самом издании авторство не указывается), хотя нам предстоит ещё исследовать степень участия в написании этого труда иноков Валаамской обители.

Летом 1866 года Валаам посетил известный поэт Александр Николаевич Апухтин. Он приезжал сюда вместе со своим другом Петром Ильичем Чайковским. В 1883 году Апухтин напечатал поэму "Год в монастыре", действие которой происходит в стенах Валаамской обители: «1 декабря. / Уж две недели я живу в монастыре / Среди молчания и тишины глубокой. / Наш монастырь построен на горе / И обнесен оградою высокой. / Из башни летом вид чудесный, говорят, / На дальние леса, озера и селенья; / Меж кельями разбросанными – сад, / Где множество цветов и редкие растенья / (Цветами монастырь наш славился давно). / Весной в нем рай земной; но ныне / Глубоким снегом все занесено, – / Все кажется мне белою пустыней, / И только купола церквей / Сверкают золотом на ней. / Направо от ворот, вблизи собора, / Из-за дерев едва видна, / Моя ютится келья в два окна, /
Приманки мало в ней для суетного взора: / Дощатая кровать, покрытая ковром, / Два стула кожаных, меж окон стол дубовый / И полка книг церковных над столом; / В киоте лик Христа, на нем венец терновый. / Жизнь монастырская без бурь и без страстей / Мне кажется каким-то сном беспечным. / Не слышу светских фраз, затверженных речей / С их вечной ложью и злословьем вечным,
Не вижу пошлых, злобных лиц… / Одно смущает недостаток веры, / Но Бог поможет мне: Его любви нет меры / И милосердью нет границ!»[265].

Главную сюжетную интригу поэмы составили личные переживания героя, попытавшегося скрыться в монастыре от любовных воспоминаний. Бытовые подробности монастырской жизни, не всегда, впрочем, верные, служат фоном, на котором разворачивается действие. Герой, вполне светский человек, пытается забыть в послушнических трудах имя той, в которую он влюблен. Исполняя устав, исповедуя помыслы старцу, он мучим лишь одним – "недостатком веры". Извечная проблема хорошо образованного, светского юноши. В результате: «Прощай, убогая, оплаканная келья / <…> / Скорее в путь! Она меня зовет!»[266]. Поэма "Год в монастыре" была любимым детищем поэта: «Ты не можешь себе представить, – писал он 2 марта 1885 года Карцову, – с каким особенным чувством начал перелистывать рукопись этой квази-поэмы, которую я не могу разлюбить…. Не только каждая глава ее пережита мною, но и описание каждой главы имеет свою историю»[267].

Однокашник А.Н. Апухтина по училищу правоведения П.И. Чайковский был восхищен Валаамом. Во 2-ой части своего инструментального сочинения – 1-ой симфонии названной им "Угрюмый край", премьера которой состоялась 3-го февраля 1868 года, П.И. Чайковский воспел в «…нежных задушевных мелодиях и в медленном вступлении неповторимую красоту этого уголка русской земли. Грустные лирические мелодии в симфонии сменяются мощными аккордами, воспроизводящими мрачный рокот разбушевавшейся стихии. Благодаря быстрому переходу в музыке, голос безысходной тоски, одиночества у слушателя – гаснет, исчезает среди торжественных звуков сурового величия»[268].

Таким образом, благодаря взаимодействию валаамского монашества и представителей Петербургского образованного общества, в середине XIX столетия образ северных ладожских островов вошел в историю художественной национальной культуры. Впоследствии "Дивный Валаам" привлек внимание таких мастеров живописи как Федор Васильев, Архип Куинджи, Николай Рерих; его неповторимость отразили в своем творчестве писатели: Николай Лесков, Василий Немирович-Данченко, Иван Шмелев, Борис Зайцев и многие, многие другие, чье творчество составило славу русского искусства.

Заключение

Валаам представляет собой целостный духовный и культурно-исторический комплекс, в котором гармонично сочетаются природно-географические, исторические, геополитические, художественные и материальные элементы, реальность которых воздействием теологического и антропологического фактора была преобразована в уникальный центр монастырской культуры России.

Духовный авторитет «первоначальников» монашеского общежития преподобных Сергия и Германа; воспевающая «Премудрость Творца» гармония, заключенная в окружающей монастырь природе; островное положение обители, удаленной от "мира"; особый микроклимат архипелага; наличие небольшого количества пригодных для земледелия почв – это условия, сочетание которых возможно признать идеальным для воплощения духовно-аскетических устремлений православных иноков.

Трагической можно назвать историю валаамского монашества, которому не раз пришлось испытать боль от осквернения своих святынь и пережить разорение "Отчего дома". Однако постоянное возобновление иноческой жизни на островах свидетельствует, говоря языком религии, о "Высшем предназначении" этой земли, что именно так воспринималось "ищущими спасения" и с помощью государственной власти реализовывалось на практике. В результате многочисленных вражеских набегов, захватов монастырского имущества и пожаров погибли почти все документы, свидетельствующие об истории монастыря вплоть до XVIII века. Сохранившиеся источники не дают возможности исследователям точно реконструировать многие этапы монастырского строительства. По-прежнему сохраняется большое количество т.н. "белых пятен" в истории иноческой киновии на Валааме. В их числе – вопрос датировки основания Валаамского монастыря, породивший сразу несколько гипотез, ни одна из которых не может в настоящее время считаться полностью доказанной или опровергнутой. Попытки разыскания недостающих документов и описания собственного прошлого предпринимались в обители, как мы можем предположить, ещё в XVIII столетии, а вероятно и в более ранние времена, но последовательно и продуктивно этого рода деятельность стала осуществляться в XIX веке. Историографический анализ выявил несколько неизвестных имен и источников в истории изучения Валаамского монастыря и показал, что исторический контекст, который создавался и наполнялся в течение XIX столетия, являлся жизненно необходимым для внутреннего и внешнего благосостояния иноческой киновии. Главный исследовательский интерес в изучении монастырской культуры Валаама был сфокусирован на эпохе 1840 – 1860-х годов. В середине XIX века наряду с ростом социально-просветительских и либерально-демократических тенденций в русской культуре начинает ощущаться кризис духовности. Внутренний "водораздел", существовавший со времен Петровских реформ между монастырской и светской культурой, был к этому времени ясно сформулирован. Общество, а особенно "образованное общество", разделилось на две неравные части. Для одних – монастырь был «идеалом Святой Руси», а для других – «устаревшим и не приносящим никакой пользы государству учреждением». В виду такого положения дел, православному монашеству приходилось защищать свое право на существование и свое понимание мира, истории, культуры. Но в первую очередь, необходимо было справиться с теми кризисными явлениями, которые дестабилизировали монашество изнутри. Данный разрушительный процесс в русском иночестве, принято обозначать термином "обмирщение", т.е. частичное забвение идеалов православного аскетизма. Как следствие этого кризиса в различных монастырях России происходили локальные конфликты, нарушения установленного порядка. Духовные нестроения, случившиеся в Валаамской обители в 30-х годах XIX века, были вызваны разными причинами, среди которых – разделение монашества на "ученое" и "неученое"; утрата в среде валаамского иночества верного святоотеческого понимания существа монашеского подвига; ряд причин личного характера, вызвавших спор между прежним (смещенным) и последующим настоятелями. Для возрождения истинно-аскетической жизни и искоренения недостатков потребовалось вмешательство выдающихся представителей монашества того времени, и, прежде всего, благочинного монастырей СПб епархии архимандрита Игнатия (Брянчанинова). Условием возрождения монастыря явилось общее понимание несоответствия внешнего и внутреннего состояния обители тем задачам, которые она по праву могла выполнять.

В результате успешных реформ, проведенных в монастыре игуменом Дамаскиным (Кононовым), валаамское монашество сформулировало и предложило "миру" свое понимание развития российского общества, необходимым условием благополучия которого оно считало соответствие исторических устремлений христианским идеалам. Монастырь не переставал ограждать себя от влияний "мира" неучастием в его делах, но при этом сам динамично развивался, используя новые, для того времени, технологии. Цель такого развития не была идентична целям прогресса, ставшим приоритетными для современников. Воздействие Валаамской обители на культурообразующие процессы в обществе не ограничивались устной проповедью и личным примером. Монастырь активно формировал общественное мнение, используя свой авторитет среди ряда известных деятелей культуры; монастырь влиял на политику государства в отношении его северо-западных окраин, создавал предпосылки для экономического развития региона; монастырь занимался делами благотворительности и просвещения, ставя на первое место – духовное окормление народа. Успехи строительства, и во внутренней жизни киновии, и во внешнем благоустройстве вывели Валаам в ряд выдающихся монастырей России. Та идея "Северного Афона", которая всегда владела умами лидеров русского монашества, и для осуществления которой имелись все предпосылки, была воплощена в реальность в XIX столетии игуменом Дамаскиным (Кононовым) и братством обители. Валаам стал явлением общенациональной и мировой культуры. Тысячи паломников и туристов посещали монастырь, увозя с собой представление о "Земном рае", о "Дивном острове". Десятки художников старались запечатлеть его образ в своих произведениях. Валаамом восхищался Александр Дюма, его монастырскую жизнь описывали Василий Иванович Немирович-Данченко и Борис Константинович Зайцев, к этому архипелагу стремились и о нем мечтали герои Николая Семеновича Лескова, проникновенные строки ему посвятил Иван Сергеевич Шмелев. "Пречудный остров" возникал на полотнах Ивана Ивановича Шишкина, Михаила Константиновича Клодта, Архипа Ивановича Куинджи, Федора Александровича Васильева, Петра Ивановича Балашова, Николая Константиновича Рериха. На "горах Валаамских" формировалось целое направление национальной архитектуры – "Русский стиль", автором которого был выдающийся зодчий А.М. Горностаев. Отдал дань красоте "Угрюмого края, туманного края" композитор Петр Ильич Чайковский.

Проведенное исследование позволило выявить ряд проблем, нуждающихся в дальнейшем изучении. К их числу относятся:

— История Валаамского подвижничества середины XIX столетия, как малоизвестная страница русской святости.

— Вопросы российско-финских взаимоотношений, в том числе и культурных связей, в контексте диалога Валаамского иночества с прибрежным финским населением и государственными органами власти Великого княжества Финляндского.

— Благотворительность и меценатство на Валааме, как страница истории русского предпринимательства.

— Социальное служение монашества; роль "монастырских тюрем", монастырских школ и монастырских богаделен в истории России.

143] Следует заметить, что автор использует сочинения начала XX века, как исторически соответствующие исследуемому периоду. Но в понимании данной проблемы полезны труды современных культурологов, таких как Сергей Аверинцев, Татьяна Горичева, Олеся Николаева, Юрий Любимов и др. В их работах изучается проблема, которую можно обозначить следующим образом: ?Церковь и постмодернизм?.

[144] Ильин И.А. Основы христианской культуры.// Ильин И.А. Собр. соч. в 10 т. – М., 1993. – Т.1. – С. 288

[145] Варнава (Беляев), еп. Указ. соч. Т. 3. – С. 8

[146] Письмо М.М. Тюменевой от 27 декабря 1866 года. АВМ. Ф. 1. Оп. 9. 1866 г. Л. 121

[147] Мейер А.А. Указ. соч. С. 31.

[148] Там же. С. 40.

[149] Русское общество 40 – 50-х гг. XIX в. Часть I. Записки А.И. Кошелева / Сост. и ред. Н.И. Цимбаев. – М.: Университетская библиотека, 1991. – С. 51

[150] Дворяне могли принимать постриг только с личного разрешения императора.

[151] Сведения из: Зырянов П.Н. Русские монастыри и монашество в XIX и начале XX века. – М.: ООО «ТИД «Русское слово – РС», 1999. – Табл. на стр. 25

[152] О необходимости Собора по нынешнему состоянию Российской Православной Церкви. Записки епископа Игнатия Брянчанинова 1862-1866 гг. // Полное собрание творений святителя Игнатия Брянчанинова. – М.: Паломникъ, 2002. – Т. 3. – С. 524

[153] Там же. С. 524

[154] Котельников В.А. Православные подвижники и русская литература. На пути к Оптиной. – М.: Прогресс-Плеяда, 2002. – С. 235.

[155] Карташев А.В. Святой Великий князь Владимир – отец русской культуры / А.В. Карташев _ http: //www.wco.ru/biblio/

[156] Поездка на Валаам // Сын отечества. – 1857. – № 27. – С. 637

[157] Там же. С. 638

[158] Там же. С. 638

[159] Суворов (Александр Аркадьевич, граф Рымнинский, князь Италийский, 1804 - 1882) – внук генералиссимуса Суворова А. В., генерал-адьютант и генерал от инфантерии.

[160] РГИА. Ф. 796. Оп. 119. № 1089 А. Лл. 1 – 15.

[161] Там же. Л. 15 об.

[162] Там же. Л. 24 об.

[163] Соколов Л. Епископ Игнатий Брянчанинов, его жизнь, личность и морально-аскетические воззрения. В 2-х частях. Киев. 1915. С. 154.

[164] Там же. С. 154.

[165] Игнатий (Брянчанинов Дмитрий Александрович) Епископ Кавказский. Жизнеописание, составленное неустановленным лицом. Кон. 1870х гг. 451 л. Собрание отд. поступлений. Ф. 1000. Оп. 2 № 531. Л. 103.

[166] «Обширность острова, покрытого лесом, в коем больших плотоядных зверей нет, дальнее расстояние от селений, домашние вспомогательные средства к содержанию, денежный доход, простирающийся до сорока тысяч в год и возрастающий от непредвиденный случаев тысяч на десять и на двадцать, доставляют валаамскому монастырю возможность процветать и в нравственном монашеском отношении, и по наружному

устройству». Игнатий (Брянчанинов), свят. Полное собрание творений. Т. 1 – . – М.: Паломникъ, 2002. – Т. 3. – С. 398

[167] Одним из предложений архимандрита Игнатия (Брянчанинова) по восстановлению порядка на Валааме было запрещение братии вести личные записи.

[168] Амфитеатров А.В. Поездка на Валаам / А.В. Амфитеатров // Контуры. – СПб., 1906. – С. 241 – 314.

[169] Замечательная Жизнь Настоятеля, Первоклассного, Спасопреображенского, Валаамского монастыря, О. Дамаскина; Копия. // АВМ. Ф. 2. Оп. 4. Л. 45

[170] И.Д. Царская часовня на острове Валааме // Странник (Смесь). – 1866. – Т.1. – № 3. – Ч.5. – С. 1 – 6;

[171] АВМ. Ф. 2. Копия. Оп. 9. Л. 21; АНВМ: Еа 39

[172] Замечательная Жизнь Настоятеля, Первоклассного, Спасопреображенского, Валаамского Монастыря, О. Дамаскина; Копия // АВМ. Ф. 2. Оп. 4. Л.1

[173] Замечательная жизнь и деятельность настоятеля Валаамского монастыря Игумена Дамаскина и поучительные слова его // Издание Валаамского монастыря. - СПб. - 1892. -стр.3

[174] Исцеление Ильи Муромца. Сб. «Былины». – М.: Современник, 1991 – С. 145

[175] Замечательная жизнь и деятельность... С. 4

[176] Там же. С. 3

[177] Там же. С. 3

[178] Замечательная жизнь и деятельность... С. 48

[179] Валаамская обитель. – 2-е изд. – СПб.: Валаамский монастырь, 1896. – С. 105. Так же: Устав Валаамского Спасо-Преображенского мужского монастыря. (Библиотека Валаамского монастыря).

[180] Творения святителя Игнатия (Брянчанинова). – М.: Паломник, 2002. – Т. 3. – С. 418.

[181] Немирович-Данченко В.И. Крестьянское Царство. – СПб.: Б.и., 1889. – С. 216

[182] Лесков Н.С. Монашеские острова на Ладожском озере. – СПб.: Изд. А.Ф. Базунова, 1874. – С. 118

[183] См., например, письмо о. Дамаскина благочинному монастырей СПб епархии архимандриту о. Игнатию (Брянчанинову), от 12 мая 1857 года: «По последней почте получен у нас указ Санкт-Петербургской Духовной Консистории о перемещении отсюда Иеродиакона Климента. С душевной радостью видя в этом перемещении начало очищения Обители от её врагов и зная, что мы этим обязаны Вам, мы недоумеваем, как Вас и благодарить... Мы радуемся только видя начало жатвы и дерзаем уповать что содействием Вашим постепенно совершенно окончит её». Архив Валаамского монастыря. Письма игумена Дамаскина; Копия. Ф. 9. Оп. 2. Л. 12; Архив Ново Валаамского монастыря (Финляндия) - DA: 2

[184] Цит. по: Зырянов П.Н. Русские монастыри в 19 и начале 20 века. – М.: Русское слово, 1999. – С. 110

[185] Замечательная жизнь и деятельность... С. 38

[186] Дело по доносам подначальных и некоторых братий; Копия // АВМ. Ф. 2. Оп. 4. Л. 80

[187] Еще в 1828 г. протоиерей г. Бузука Оренбургской губернии отец Петр Левашов подал Царю послание, в котором описывал нравственное падение русского общества и требовал принятия срочных мер, грозя неминуемым судом Божиим. Ответа не последовало. В 1848 г. протоиерей Петр сочинил повторное послание, в котором вновь высказал мнение о бедственном положении дел в Российской Империи: «Всеавгустейший Монарх! Ещё раз приемлю дерзновение писать к Тебе (…). Отечество наше уже на пути, оплаканном Пророком Иеремиею, мера нечестия переполнена…, – далее, обвиняя светские и духовные власти во многих прегрешениях, предупреждает Государя, - …не внимай советам льстивым; посади окрест престола Твоего мужей верных и богобоящихся, а мужей таковых обрящешь, если сам будешь верен Господу, аще же ни, но ожесточишь сердце Твое – Царство Твое престанет быти в языке волий, приидет внезапу мятеж и низвращение подобно бури будет!!!» (АВМ. Ф. 2. Оп. 4. Л. 35 – 39). Неизвестно, дошло ли послание до Императора Николая I. Протоиерей Левашов передал его через некоего ?влиятельнейшего мужа?. Спустя месяц отец Петр был вызван в Петербург. На него была возложена епитимья, согласно которой он попал под надзор и по собственному желанию выбрал местом жительства Валаамский монастырь. В предписании Высокопреосвященного Никанора игумену Дамаскину, полученном 5 февраля 1849 г., предлагалось «…увещевать и убеждать его с кротостию духа, чтобы сознал и оставил свое заблуждение…» (Дело протоиерея Левашева; Копия / АВМ. Ф. 2. Оп. 4. Л. 7). На протяжении нескольких лет отец Дамаскин, исполняя послушание докладывать каждую треть года о поведении поднадзорного, сообщал в 1853 г. о его «…крайней дерзости и беспокойном характере…» (Дело по доносу... Л. 13). В 1856 г. писал о том, что протоиерей Левашов «…не оказывал никаких внешних дурных поступков, чтоже касается до внутренняго его состояния, то он и в настоящее время ещё одержим давно посетившем его недугом; т. к. не перестает судить о делах всех, даже высших светских и духовных властей, в которых он, как ослепленный крайней гордостию, видит только одну неправду и беззаконие…» (Там же. Л. 22). В 1857 г. протоиерей Петр Левашев был переведен под надзор в Вологодский Спасо-Прилуцкий монастырь.

[188] Дело по доносам... Л. 56.

[189] Там же. Л. 79

[190] Там же. Л. 79об. – 80

[191] Граф Орлов – Орлов-Давыдов, граф Владимир Петрович (1809 – 1882), тайный советник. С 1848 по 1852 гг. состоял совестным судьей в С.-Петербурге. В 1862 г. был избран петербургским губернским предводителем дворянства.

[192] Прошения от 29 марта и от 24 апреля 1864 года. Просьбы о помощи в борьбе «с самым страшным злом» встречаются в письмах архимандриту Игнатию (Брянчанинову), см. напр. письмо от 25 мая 1857г. (АВМ. Письма игумена Дамаскина. Ф.9. Оп. 2. Л. 14), так же в письме Елагину Н.В., статскому советнику, цензору в Санкт-Петербурге, письмо от 28.11.1859г. (АВМ. Ф.9. Оп. 2. Л.108).

[193] Св. преподобный Паисий Величковский (1722 - 1794) - Архимандрит Нямецкого монастыря в Молдавии. Ему принадлежит заслуга перевода с греческого на церковно-славянский «Добротолюбия». Его труды об Иисусовой молитве, его духовно-воспитательная деятельность оказали огромное влияние на возрождение старчества в России.

[194] О Валаамских старцах см. подробнее: Валаамский Патерик. – СПб.: Изд. Валаамского монастыря, 1997г.; Валаам Христовой Руси. – М.: Хризостом, 2000 и др.

[195] Замечательная жизнь и деятельность настоятеля Валаамского монастыря Игумена Дамаскина...», стр. 19

[196] Письма игумена Дамаскина; Копия // АВМ Ф. 9. Оп. 2. Л. 113; АНВМ. – DA: 2

[197] Валаамский монастырь. – СПб.: Изд. Валаамского монастыря, 1903. – С. 340

[198] Устав Валаамского Спасо-Преображенского монастыря (Библиотека В.м.). – С. 38.

[199] Остров Коневец на юго-западе Ладожского озера. В XIV в. преподобный Арсений Коневский основал на острове монастырь Рождества Пресвятой Богородицы.

[200] В число старшей братии помимо настоятеля входят: наместник, казначей, ризничий - это, так называемый собор. Также есть должности благочинного, эконома, келаря, духовника братии. Отец Дамаскин ?должностным? не был. Кроме того, он был простым мантийным монахом. В церковной иерархии, до рукоположения в игумена, необходимо посвящение в иеродиакона, затем в иеромонаха. Эти ступени Дамаскин прошел в декабре с разницей в три дня. 4-го декабря в Казанском соборе его посвятили в иеродиакона, а 7-го – в иеромонаха.

[201] Замечательная жизнь... С. 34.

[202] Устав Валаамского Спасо-Преображенского монастыря. Рукопись (Библиотека В.м.). – С. 10

[203] Там же. С. 12.

[204] Пантелеймон Сархо, архим. Настоятель Валаамского монастыря Игумен Гавриил. АВМ. Машинописный перевод с финского языка. С. 71 – 73

[205] Древние иноческие уставы. – М., 1994. – С. 159

[206] См. об этом: Валаамский скит Всех Святых. – СПб, 1889; Остров Валаам; Скит Всех Святых; Отчёт института «Спецпроектреставрация». – Л., 1984.

[207] Валаамский монастырь и его святыни... – Л.: ГРМ, 1990. – С. 74

[208] С критическими оценками роли личности игумена Дамаскина можно познакомиться в книге Л.Я. Резникова "Валаам - кризис аскетизма". – Л.: Лениздат, 1986. – 141 с.; ил.

[209] Лесков Н.С. Письмо к А.С. Суворову от 26. 03. 1888 // Собрание соч. В 11 т. – Т 11. – М., 1958. – С. 373.

[210] Леонтьев К.Н. Отшельничество, монастырь и мир. – Сергиев посад, 1913 – С. 43

[211] Письма игумена Дамаскина; Копии / АВМ. Ф.9. Оп.2. Л. 25; АНВМ – DB: 10

[212] Там же. Л. 14

[213] Валаамские подвижники. – СПб, 1997. – С. 47

[214] Зарин С.М. Аскетизм по православно-христианскому учению; Этико-богословское исследование. – М.: Паломникъ, 1996. – С. 601

[215] Житие преподобных Зосимы, Савватия и Германа, Соловецкой обители первоначальников. – Соловецкий монастырь, 2001. – С. 14

[216] Устав Валаамского Спасо-Преображенского мужского общежительного монастыря. Глава 19; Рукопись / Библиотека Валаамского монастыря. – С. 30

[217] «Нахожу необходимо нужным, чтобы вся братия занимались посильными трудами и избегали всячески праздности, матери пороков. Одаренные здоровьем могут трудиться в кухне, при погребе, в столярне, в хлебне, в просфорне, в прачечной и в прочих подобных послушаниях. Слабого здоровья люди могут келейные рукоделия, как-то: шить белье, клобуки, камилавки, вязать сети для рыбной ловли, приготовлять серные спички, резать ложки, писать по уставу, писать иконы и прочее тому подобное». Полное собрание творений святителя Игнатия Брянчанинова. – М.: Паломникъ, 2002. – Т. 3. – С. 412

[218] «Отец Дамаскин <...> это самый крупный представитель того типа крестьян – деятелей, которыми отличаются наши северные обители. Воля, невыносящая противоречий и нетерпящая ничьего равенства околь. Это сила созидающая или разрушающая, смотря по тому, как она направлена. В отце Дамаскине выработался наиболее полный тип монахов – строителей, которые без всякой сценической постановки сумели из ничего сделать все». – Немирович-Данченко Вл. И. Крестьянское царство. – СПб., 1889. – С. 72

[219] Национальный Архив Карелии. Ф. 762. Оп. 1. Д. 2/12. Л. 14

[220] Андреев А.П. Ладожское озеро; В 2-х частях. – СПб.; Тип. Морского министерства, 1875. – С. 189

[221] За исключением редкого случая, когда держатель Нижегородской ярмарки подарил Валаамскому монастырю две баржи чернозема.

[222] Чирков В.И. Сады Валаама. – СПб, 1998. – С. 18

[223] Валаамский монастырь и его святыни. – Л., 1990. – С. 10

[224] Остроумов И. Святыни нашего Севера. – СПб, 1897. – С. 180

[225] Новорусский М. В. (1861 -1925). Выходец из семьи низшего сельского духовенства. Привлекался к суду по делу о покушении на Александра III. У него на квартире А. И. Ульянов готовил динамит. Новорусский был приговорен к бессрочной каторге. Пробыл в Шлиссельбурге до 1905 г. Впоследствии занимался литературной работой.

[226] Отчет по Валаамскому монастырю за 1858 год. ЦГИА СПб Ф. 19. ОП. 51. Ед. хр. 50. Л. 72

[227] Письма игумена Дамаскина; Копии. Письмо от 15. 06. 1861 г. АВМ. Ф. 2. Оп. 9.

[228] Островская М. Валаам. – СПб., 1907. – С. 28

[229] Немирович-Данченко Вл. И. Крестьянское царство. – СПб., 1889. – С. 116

[230] Духоносный пастырь Валаама; Жизнеописание и поучения игумена Дамаскина Валаамского (1795 – 1881). – М., 2001. – С. 34

[231] Церковь эта построена была в Старой Ладоге, в монастыре прп. Василия Кесарийского валаамскими иноками, бежавшими с Валаама во время разорения обители шведами в 1611 году.

[232] Стасов В.В. Наша архитектура за последние 25 лет // Вестник Европы. – 1883. – Кн. 6. – С. 452

[233] Поездка на Валаам // Сын Отечества. – 1857. – № 27. – С. 638

[234] Духоносный пастырь Валаама. – М., 2001. – С. 39

[235] Андреев А.П. Заметки А. Андреева с Ладожского озера // Морской сборник. – 1863. – № 7. – С. 46

[236] Духоносный пастырь Валаама. – М., 2001. – С. 40 – 41

[237] Письма игумена Дамаскина; Письмо от 07. 02. 1865; Копия / АВМ. Ф. 2. Оп. 9. Л.28

[238] Там же. Письмо от 22. 02 1865; Копия / АВМ. Ф. 2. Оп. 9. Л. 30

[239] Письма игумена Дамаскина; Письмо от 06.03.1865; Копия / АВМ. Ф.2. Оп. 9. Л. 38

[240] Там же. Письмо от 17. 03. 1865; Копия / АВМ. Ф. 2. Оп. 9. Л. 52

[241] Там же. Письмо от 19. 02. 1865; Копия / АВМ. Ф. 2. Оп. 9. Л. 67

[242] РНБ ОР. Ф. 1000. Оп. 2. № 531. С. 86

[243] Процедура досмотра на этой монашеской таможне описана Вл. Ив. Немировичем-Данченко в его книге ?Крестьянское царство? (СПб, 1889. – С. 3 – 5).

[244] Лесков Н.С. Монашеские острова на Ладожском озере. – СПб, 1874. – С. 134

[245] На Северный Афон // Странник. – 1906. – Т. 1. – № 6. – С. 753

[246] Письма игумена Дамаскина; Копии. Письмо от 24. 02. 1864 / АВМ. Ф. 9. Оп. 2. Л. 34

[247] Александр Петрович Андреев (1820 – 1882), Генерал-майор корпуса флотских штурманов, гидрограф, исследователь Балтийского и Белого морей, Ладожского и Онежского озер.

[248] Андреев А.П. Заметки А. Андреева с Ладожского озера // Морской сборник. – 1863. – № 7. – С. 21

[249] В данном случае мы говорим о законченном и цельном произведении или главе произведения, а не об отдельных страницах и абзацах, как, например, у того же Н.Я. Озерецковского или Элиаса Леннрота.

[250] Шумова М.А. Русская живопись середины XIX века. – М.: Искусство, 1984. – С. 7

[251] Петров П.М. Воробьев М.Н. и его школа // Вестник изящных искусств. – 1888. – С. 325

[252] Амфитеатров А.В. Поездка на Валаам; Сб. "Контуры". – СПб, 1996. – С. 294

[253] Немирович-Данченко В.И. Крестьянское царство. Ч. 1. – СПб, 1889. – С. 224

[254] ОР РНБ. Ф. 708 Собко. № 82.

[255] Из биографической выписки: «…в 1847 году он поступил в ученики г. профессора Воробьева <…>. Отправился он в Выборг, где писал первый серьезный этюд с натуры, за который был награжден маленькой серебряной медалью. Лагорио этим этюдом сделал большой шаг вперед, потому что до этого этюда он не мог и не любил писать с натуры». ОР РНБ. Ф. 415. № 1. Л. 1.

[256] Указатель годичной выставки в залах И.А.Х. за 1860 г.

[257] РО РНБ. Ф. 708 Собко. № 169 Балашов П.И.

[258] Шишкин И.И. Переписка. Дневник. Современники о художнике. – Л.: Искусство, 1984. – С. 64.

[259] Очерк впервые опубликован в "Библиотеке для чтения". – 1847. – № LXXXII. – С. 66 – 90.

[260] Игнатий Брянчанинов, свят. Путешествие в Валаамский монастырь // Странник. – М., СПб.: «Лествица»; Северо-западный центр православной литературы «Диоптра», 1998. – С. 270 – 271

[261] Максимов С.В. Островные монастыри // Живописная Россия. – Т. 1. – Ч. 1. – Очерк 7. – СПб, 1881. – С. 449 – 478.

[262] Турчанинов А. Поездка на Валаам / Андрей Турчанинов. – СПб.: Тип. Н. И. Греча, 1858. – 12 с.

[263] Балеман А. Поездка на Валаам // Лучи. – 1851. – Т. 7. – С. 62 – 68.

[264] Острова Коневец и Валаам и тамошние монастыри: (Отрывок из обозрения Ладожского озера на основании местных преданий и достоверных свидетельств). – Конволют. – СПб.: Тип. Опекунского Совета, 1852. –89 с.

[265] Апухтин А.Н. Год в монастыре // Апухтин А.Н. Полное собрание сочинений. – Л.: Советский писатель, 1991. – С. 313 – 314.

[266] Там же. С. 329.

[267] Цит. по: Валаам глазами писателей_ http://www.valaam.ru/ru/heritage/literature/pisateli.htm