Русский Журнал / Вне рубрик /
www.russ.ru/ist_sovr/20000629_leonteva.html
Вера разуверившихся, оголтелость расстриг
Чего хотели от жизни революционеры в России? Дата публикации: 29 Июня 2000
Цыпин В. История Русской Православной Церкви. 1917-1990. М., 1994; Кашеваров А.Н. Государство и церковь: Из истории взаимоотношений Советской власти и Русской Православной Церкви, 1917-1945 гг. СПб., 1995; Кривова Н.А. Власть и Церковь в 1922-1925 гг. Политбюро и ГПУ в борьбе за церковные ценности и политическое подчинение духовенства. М., 1997; Anderson J. Religion, State and Politics in the Soviet Union and Succesor State. Cambridge, N.Y., Melbourne, 1994. В сотый раз вчитываясь в дневники провинциального священника XIX в. Ивана Беллюстина, я не уставала поражаться мощи необузданного эгоцентризма этого служителя Господа. Впрочем, непризнанный в своей среде и пописывающий статейки в "Отечественные записки" батюшка даже в мыслях оставался бледной тенью протопопа Аввакума. Православное "служилое" духовенство к ХХ в. попросту ослабло в вере. Напротив, когда читаешь многочисленные современные труды как церковных, так и светских авторов, то поневоле диву даешься: неужели у большевиков не было иных забот, кроме как борьба с православием? Впрочем, и такая постановка вопроса может показаться логичной - какое идеократическое государство потерпит исторического соперника внутри себя? Однако с какой стати Сталин в 1943 г. в одночасье вызволил оставшихся в живых епископов из лагерей и отправил их служить во славу непризнаваемого им Господа? И вообще, состоялся бы русский коммунизм без православия? Можно поставить вопрос и по-другому: а что такое "идейный" большевик как нравственно-религиозный тип на фоне православных батюшек и их детей? ...Били стекла, срывали с петель двери, вышибали переплеты в оконных рамах, разворачивали парты, беспорядочно летели камни. Один работал палкой, другой - ломом, третий просто кулаком. Рев, гам, свист, улюлюкание, выкрики ругательств, сквернословие. — Бей!.. Долой!.. Держись, ребята!.. Довольно издеваться над нами! Да здравствует Учредительное собрание!... Трудно поверить, но перед нами - фрагмент описания не уличных действий хулиганского отребья, а бунта "поповских детей", случившегося в Тамбовской духовной семинарии - причем вовсе не единственного в ее истории - в марте 1905 г. сразу после всенощной. Рассказ о происшедшем принадлежит А.К.Воронскому, бывшему семинаристу. Уже став знаменитым большевистским литературоведом, он поведал о собственных чувствах, испытанных в это время: "В разорванном сознании остались: кровь на руке от пореза гвоздем, сутулая и противно-проклятая спина надзирателя; по ней я бил палкой. Затем я куда-то бежал, кричал истошным голосом, бил стекла. Я познал упоительный восторг и ужас разрушения, дрожащее бешенство, жестокую, злую и веселую силу, опьяненность и радостное от чего-то освобождение... Я почуял в себе нечто древнее, простое, могучее, огромное, безымянное, давно забытое и утраченное, теперь поднявшееся из тьмы веков, сладостно и страшно охватившее все мое существо. И было в этом разрешающее облегчение..."1. Seminarium буквально означает "рассадник". Российские духовные учреждения в начале ХХ в. теряли свою функцию рассадника веры. В их стенах борьба за души будущих пастырей народа казалась проигранной. К возможности общероссийской смуты "поповские дети" оказались подготовлены более чем своеобразно. Похоже, что ярость бунтарства давала некоторым из них то, чего так и не смогла дать официальная вера. После исключения из семинарии Воронский целиком посвятил себя изучению и пропаганде "евангелия от Маркса". Как ни парадоксально, среди революционеров бывших семинаристов было предостаточно. Самый известный из таковых - Иосиф Джугашвили, в большевистском "миру" Сталин - вероятно, не случайная фигура. В 1894 г. Сталин окончил духовное училище в Гори. Но учеба в тифлисской духовной семинарии не удалась. Позднее была сочинена легенда о том, что данное учебное заведение являлось на деле рассадником всевозможных революционных идей, причем Сталин в 18 лет возглавил семинарских социал-демократов, затем начал пропаганду среди рабочих, за что и был исключен из семинарии в 1899 г. Возможно, истинной причиной окончания духовной карьеры была все же банальная "неявка на экзамен". Как бы то ни было, священнического сана юный Сосо определенно не возжелал - как, впрочем, и поэтических лавров. И в этом он был не одинок. А.И.Микоян в свое время - если верить официальной биографии - вступил в РСДРП(б) за год до окончания армянской духовной семинарии в Тифлисе. Н.И.Подвойский, руководитель захвата Зимнего дворца, также некогда учился в Нежинском духовном училище, а позднее был исключен из Черниговской семинарии. Бывали в семинариях и марксисты несколько иного пошиба. Из полтавской духовной семинарии за украинофильскую пропаганду был в свое время удален С.В.Петлюра - тоже социал-демократ. С.Н.Булгаков из семинарии не исключался, но некоторое время в "марксистах" состоял. Впрочем, чаще семинаристы становились народниками. В 1906 г. из семинарий за эсеровскую пропаганду были исключены будущие выдающиеся ученые П.А.Сорокин и Н.Д.Кондратьев, лидер энесов А.В.Пешехонов. Разумеется, среди "поповичей" и экс-семинаристов были и либералы: М.С.Аджемов, Я.К.Имшенецкий, Н.В.Некрасов - все члены ЦК кадетской партии. Нельзя, однако, забывать, что и среди российских либералов было очень много повзрослевших бунтарей. В любом случае в российской политике начала ХХ в. было непропорционально много выходцев из того самого сословия, которому таковая была категорически противопоказана. Истоки понимания такого парадокса лежат и в той среде, где формировались "духовные". В сельской среде священники по ряду обстоятельств часто оказывались чужими и как служители Господа, и как представители более высокого сословия. В первом качестве крестьян могла оттолкнуть убогая "заземленность" попа, во втором - нищета с элементами чистоплюйства. Деревенский поп оставался для крестьянина "чужим". Как знать, возможно, часть поповских детей с ранних лет ощутила противоестественность своего происхождения и положения. Нравы бурсы - это понятие стало нарицательным для характеристики духовной школы пореформенной России - впечатляюще описаны в произведениях Н.В.Гоголя, В.Т.Нарежного, Н.В.Успенского, а особенно И.С.Никитина и Н.Г.Помяловского2. Впрочем, критические оценки этих авторов далеко не всегда разделяли деятели церкви, как правило, в более мягкой форме упоминавшие в своих воспоминаниях об элементах разложения в семинарской среде. И все же несомненно, что еще в пореформенное время очень многие люди почувствовали, что духовные заведения России не способны справиться со своим прямым назначением. С чем это было связано? С общим нестроением церковной жизни, обернувшимся в начале ХХ в. развитием "ересей" и околоцерковного кликушества? С отрывом "черного" (монашествующего) духовенства от "белого", иереев от рядовых служителей Господа, церковной бюрократии от богословов и наставников юношества? С органическим пороком церковного образования, предписывавшего по-европейски педантично осваивать православные ценности? Может быть, главная причина теперь уже состояла в оскудении "живой веры" и заполнении духовного вакуума примитивным суеверием? Для молодых людей в условиях, когда нелюбовь к попам со стороны всех слоев общества становилась все более очевидной, решающую роль, скорее всего, играл последний фактор. В начале ХХ в. в 58 православных семинариях обучалось свыше 20 тыс. человек. Возраст поступающих в духовную среднюю школу был различным - от 12 до 18 лет, срок обучения - 6 лет. Иногда этому предшествовало обучение в духовных училищах. В семинариях абсолютно преобладали дети священников, причем низших разрядов. Начальное образование они чаще получали дома. В целом семинарии скорее были частью государственного механизма воспроизводства духовного сословия, нежели начальным этапом обретения истины и благодати. Мотивом поступления в семинарии обычно были вовсе не ценности веры. Выбор определялся земным интересом, причем на первом месте оказывалась льгота по воинской повинности - ее получали после двух лет обучения. Часто дети сельских священников шли в семинарии с заранее обдуманным намерением поменять и приподнять социальный статус - после окончания четырех классов они получали право на поступление в окраинные светские вузы. В иных случаях, при наличии "связей", даже двух-трех лет, проведенных в семинарии, оказывалось достаточно для получения чиновничьего места. Невероятно, но факт: в 1882 г. в Москве из 6319 лиц духовного звания отправлением культа было занято всего около 40%, остальные служили чиновниками, педагогами, врачами, литераторами, артистами, 450 человек работали наемной прислугой, 356 - в больницах и богадельнях и 134 пребывали среди деклассированных элементов2а. Бурсаки, как правило, со временем разбирались со своими склонностями и пристрастиями. Учащиеся консолидировались по интересам - готовившиеся к светской карьере больше заглядывались на гимназисток. Хуже приходилось тем семинаристам, которые не сразу определились со своим выбором. Среди поступивших в семинарии отроков ломоносовского возраста было не столь много. Как бы то ни было, годы пребывания в ней приходились на период возрастного самоутверждения личности. И вот здесь-то и начинались явления болезненные и парадоксальные. Основную массу новоиспеченных семинаристов составляли тихие, богобоязненные мальчики, дети деревенских попиков и дьячков, чей прежний жизненный опыт ограничивался рамками сельского прихода. В семьи священников в соответствии с сословной традицией не было принято приглашать няню или гувернантку - у сельских батюшек обычно и денег на это не было. Детей воспитывали боголюбивые матушки, в прошлом, как правило, поповны. Однако несколько лет пребывания в закрытом учебном заведении меняли их чад до неузнаваемости. Конечно, отроков шокировала непривычная обстановка. Но главное было в другом - осваивать приходилось науки, к которым нужна особая предрасположенность. В соответствии с Уставом 1884 г. круг изучаемых в семинарии богословско-философских предметов был расширен. Воспитанным на агиографичных "Житиях" подросткам необходимо было освоить тонкости библейской и церковной истории, литургии, гомилетики, апологетики. Помимо полного набора древних предлагались и "новые" языки, кое-где наряду с этим обучали разнообразным житейским навыкам, включая сферу сельского хозяйства или даже съемку планов местности. В принципе было чему поучиться, но вот только осваивать науки с помощью зубрежки было противно. Поначалу даже способные ученики оказывались в "трясине двоек", по 2-3 года сидели в одном классе. Все это порождало болезненную неуверенность в себе и стрессовые состояния. Сама по себе перспектива получения семинарского образования не казалась особенно вдохновляющей. На благополучную карьеру в церковной иерархии могли рассчитывать немногие - лишь 3-4 человека из выпуска отправлялись в духовные академии. Остальные могли рассчитывать на участь малоимущего сельского батюшки, да и то не сразу: 3-4 года полагалось отработать в церковно-приходской школе или же компенсировать стоимость собственного обучения на трех последних курсах семинарии; затем можно было либо претендовать на место псаломщика в ожидании освобождения поповской должности, либо исхитриться изыскать "невесту с местом" (дочь священника, собирающегося на покой)3. Даже при самом удачном стечении обстоятельств священническая должность была пределом продвижения по службе. Усерднейший из попов мог рассчитывать при этом на весьма скромные награды - наперстный крест, камилавку и т.п., чин протоиерея получали единицы. Другими словами, большинство семинаристов ожидала безвыездная жизнь в деревне и заведомо непростые взаимоотношения с крестьянами. Уже самое начало обучения в духовной школе не вдохновляло. Со временем это могло оформиться в подобие социального протеста. "На 10 году меня отвезли в Орел и определили в 1 класс (низшее отделение) духовного училища.., - вспоминал сын благочинного, эсер А.В.Гидеоновский. - Обстановка (1870 г. - Т.Л.) во многом напоминала "бурсу" Помяловского, но порки уже не было, довольно сильно страдали только волосы и уши. Через 3 года... школа была реформирована во многом к лучшему, но нас душили изучением древних языков - 9 уроков в неделю было по греческ. яз. и 7 уроков по латинскому, и не одного часа не давалось на изучение естествознания и народоведения". В 16-летнем возрасте Гидеоновский перешел в духовную семинарию, и здесь "началось знакомство с нелегальной литературой". Буквально в тех же словах вспоминает свою учебу в Смоленском духовном училище, а затем семинарии другой эсер М.М.Чернавский. Его "разбудил" в восемнадцатилетнем возрасте известный нигилист Д.И.Писарев своей статьей о тургеневских "Отцах и детях"4. Удивляться не приходится: с одной стороны, получаемое в семинарии образование находилось в разладе как с понятиями интеллигенции, так и простого народа, с другой - оно "мертвило" естественную веру. Впрочем, чаще повороты в сознании за время семинарской жизни определялись куда более элементарными факторами. Как водится на Руси, "заедал быт". Многие семинаристы очень скоро начинали пить и курить, конфликтовать с преподавателями. Митрополит Евлогий вспоминал: "Пили по разному поводу: празднование именин, счастливые события, добрые вести, просто какая-нибудь удача... Старшие семинаристы устраивали попойку даже по случаю посвящения в стихарь (это называлось "омыть стихарь"). Вино губило многих"5. Евлогий, понятно, не склонен был смаковать малопривлекательные стороны семинарского быта. На деле они были куда более впечатляющими. Беда в том, что в стенах семинарий извечный конфликт "отцов" и "детей" давал о себе знать очень основательно и сословно-специфично. Взгляд большинства магистров и кандидатов богословия на детей "попишек" весьма колоритно сформулировал ректор Тульской семинарии - "Семинаристы - это сволочь"6. В обиходе преподаватели обращались к своим воспитанникам отнюдь не по-божески - "дурак", "свинья", "скотина" и т.п. Так было во времена Помяловского, такое положение сохранилось и к концу ХIХ в. В лучшем случае грубость заменялась демонстративным равнодушием. Либеральных педагогов было немного. Ученики платили преподавателем той же монетой. В Тульской семинарии наставников называли "Фильками" и "Ивашками", в Тверской были в ходу прозвища поехиднее: "Панихида", "Муфтий", "Щука", преподавателей по агрономии и сельскому хозяйству именовали "навозниками", а инспекторов - "барбосами". Основания для подобной неприязни были. В уже упоминавшейся Тамбовской семинарии однажды преподаватель за подсказку вывел 20-летнего ученика за ухо в коридор. За участие в возникшем в связи с этим бунте едва не отчислили 70 семинаристов7. Взаимная нелюбовь "пастырей" и их "чад", определявшая микроклимат семинарии, накапливалась годами. Острые межличностные отношения были следствием поистине полицейского внутрисеминарского режима. Ритм жизни духовных учебных заведений был жестко регламентирован. Символом порядка и времени был звон колокола - рано утром он поднимал на молитву, затем направлял в классы, обозначал перерывы на время принятия пищи и отдыха. Практически круглосуточно воспитанники находились под присмотром либо инспекторов, либо своих же собратьев, выполнявших "административные" функции по поручению начальства. Впрочем, стукачество было не в чести - старшие наказывали младших совсем не за "официальные" провинности. Инспектор, со своей стороны, также был скор на расправу. Семинаристы стремились всеми способами избавиться от казенного общежития, а поскольку духовная школа из-за недостатка средств перестала быть собственно бурсой, многие проживали на частных квартирах. Но и там их преследовало всевидящее "инспекторское око". К тому же семинаристы жили, как правило, в самых дешевых, а следовательно - удаленных от центра города квартирах, и их соглядатаям приходилось порой преодолевать непролазную грязь. Понятно, что они являлись к "поповичам" не в лучшем расположении духа. Стандартный перечень "нарушений и проступков" состоял из десятков пунктов - в том числе семинаристам запрещалось читать книги по собственному выбору и общаться с девицами. Издавна бурсаки относились к мирским радостям по принципу "запретный плод сладок". Инспекторов они ненавидели. Те, в свою очередь, порой в полном смысле слова травили молодых поповичей. Так, в Тверской семинарии был случай самоубийства учащегося, причем косвенная вина надзирателя была несомненной. А во Владимирской семинарии конфликт наставника с одним из бурсаков едва не закончился убийством первого. Вслед за тем последовала коллективная угроза - заколоть надзирателя вилами8. Любые внутрисеминарские конфликты начальство предпочитало "замять". Поведение семинарских церберов, как правило, вызывало осуждение в среде более либеральных преподавателей. Иное дело позиция более высокого семинарского и епархиального начальства. В скандальных ситуациях (не политического и уголовного характера) оно могло даже выступить в защиту семинаристов, объясняя их поступки "ребяческими выходками" или "эмоциональными всплесками неустоявшихся умов". Но в целом жизнь семинаристов их не очень-то интересовала. Так, будущий митрополит Вениамин вспоминал, что, будучи инспектором Петербургской духовной семинарии, он пытался "вывести дурную привычку" учеников курить по ночам в спальнях. Его "рвение" не встретило поддержки "наверху". Петербургский митрополит Антоний (Вадковский) дал не в меру инициативному инспектору философский совет - "никогда не обращать внимания на мелочи"9. Увы, не только курение, но и пьянство семинаристов уже проходило по этому разряду. Враждебное отношение наставников и учеников друг к другу периодически выливалось в конфликты, имевшие, как правило, весьма болезненные и унизительные последствия для семинаристов. Проживающих в общежитии ожидал "голодный стол" - вместо обеда или ужина подавались только приборы; "молитва" - во время общей трапезы провинившимся приходилось класть поклоны; "отеческое" - наказание (негласное) розгами. Для проживающих на квартирах был предусмотрен карцер10. За более серьезные проступки грозило отчисление. При этом выставлялся балл за поведение - если он оказывался ниже четырех, то доступ в светские высшие учебные заведения и на выгодные чиновничьи места оказывался закрыт. Таким образом, семинарское начальство имело в своем распоряжении достаточно серьезные рычаги репрессивного воздействия на учащихся. Разумеется, обо всем этом было хорошо известно. Даже сами священники по возможности избегали направлять детей по своим стопам. Так, эсер А.В.Прибылев (род.1857 г.), врач-бактериолог, происходил из семьи священника, преподавателя семинарии, но ему удалось в свое время закончить гимназию, затем учиться в университете. Однако его младший брат по настоянию деда был отправлен в семинарию, окончить ее не смог, рано женился, "весь свой век провел в звании дьякона и псаломщика, много пил, был расстрижен и исключен из духовного звания"11. Подобное будущее мало кого прельщало, а потому провинившиеся семинаристы, дабы избежать исключения, обычно готовы были демонстративно каяться. Конформизм, ханжество и лицемерие изначально пропитывали собой семинарскую среду - такова была подоплека "неожиданных" вспышек бурсацкого бунтарства. Проживание на квартирах порождало дополнительные проблемы. Обычно селиться приходилось там, где давали о себе знать "холод, грязь и зловоние, клопы и тараканы". И администрация, и владельцы квартир предпочитали, чтобы "поповичи" селились большими группами - по 6-8 человек. В сложившихся случайных коллективах тут же проявляло себя подобие "дедовщины": старшие помыкали младшими, отбирали у них деньги, заставляли прислуживать себе, гоняли за водкой и папиросами. И если в общежитиях воспитанники попивали водку исподтишка и курили чаще в печку, то на квартирах пьянствовали почти открыто, иной раз вместе с хозяевами. Увы, разнузданность этим не ограничивалась. Нередко пиршества заканчивались визитами в трактир, а то и публичный дом. Потасовки также были весьма обычным делом: дрались между собой, с соседями по квартирам, извозчиками и т.п.12. Об агрессивности будущих батюшек всем было хорошо известно. Семинаристы, со своей стороны, бравировали своей репутацией. В родительских домах "поповичи", как правило, не были избалованы достатком. В годы учебы они оказывались на грани нищеты. Большинство бурсаков и "квартирных" влачило полуголодное существование. Недостаток еды, ее низкое качество, регулярное соблюдение малых постов порождало "гастрономические грезы" и особую озабоченность вопросами добывания пищи. Попрошайничество у персонала и более состоятельных однокашников, унижения из-за куска хлеба были типичны для семинарской жизни. Учащиеся оказывались постоянными должниками обществ взаимопомощи - к счастью, таковые существовали практически во всех духовных школах. Одалживались не только деньгами, но и продуктами, одеждой, обувью13. Бытовые удобства "поповичей" оказывались ниже всякой критики. Один из проверяющих Тверскую семинарию в 80-е годы отмечал, что баня "просто опасна для жизни воспитанников", а больница находится "в полуразрушенном состоянии". Постоянное недоедание, стрессовые ситуации, изнурительный режим с ранними и поздними молитвами - все это приводило к высокой заболеваемости. Чахотка, чесотка, расстройство желудка, цинга, ангина были обычными спутниками жизни учащихся. Имели место и смертные случаи14. Медицинское обслуживание носило чисто символический характер - тяжело больных предпочитали спешно отправить домой. Понятно, что постепенно воспитанниками овладевало чувство отвращения к семинарии, лучшие ученики стремились как можно раньше поменять ее на светский вуз, поплевав (что также примечательно), по семинарскому обычаю, на все четыре угла. Оставшиеся становились ко всему равнодушными. Митрополит Евлогий так описывал обычное состояние семинаристов: "Придешь, бывало, на молитву - в огромном зале стоят человек триста-четыреста, и знаешь, что 1/2 или 1/3 ничего общего с семинарией не имеют: ни интереса, ни симпатии к духовному призванию. Поют хором молитвы, а мне слышится, поют не с религиозным настроением, а со злым чувством; если бы могли, разнесли бы всю семинарию..."15. Семинарское начальство со своей стороны фиксировало не только равнодушие к вере, но и факты богохульства: не явились к причастию, пропустили исповедь, порвали церковные книги и т.п. Жандармское ведомство отмечало: пели непристойные песни в престольный праздник перед храмом, повыбрасывали из отцовского дома иконы. Налицо были не просто возрастные хулиганские выходки, но и нечто более серьезное. Иные семинаристы заявляли: "Лучше быть коновалом, чем священником"16. То, что "поповичи" склонялись к глумливыми формам протеста, конечно, не было случайным. В 80-е годы семинаристы появлялись на уроках в наклеенных усах, парике, демонстративно отказывались от ответов, бывали при этом в нетрезвом состоянии. Позднее к этому добавились стихийные бунты. Поводы для бурного недовольства, как правило, были самыми неожиданными: накачественная еда, дополнительное домашнее задание или "придирчивый" вопрос на уроке, лишний экзамен - все это часто вызывало неадекватную реакцию. Вырабатывалась особая тактика бунта: он начинался в столовой, классе, библиотеке; семинаристы дружно "мычали", топали ногами, а с наступлением темноты начинали бить стекла. Выдвигаемые требования можно обозначить тремя словами: улучшить (условия содержания), убрать (неугодных наставников), обеспечить (элементарные права). Бунтарство нарастало к концу века. Так, в довольно спокойном 1900 г. из Тверской семинарии было отчислено "без поведения" (с отрицательным баллом) 11 человек17. На этом фоне уже в 90-е годы в семинариях появляются "революционеры" - их поведение, впрочем, чаще напоминало игру детей во "взрослые игры". Ничего удивительного. Семинаристы сами могли понять, на какие улучшения можно реально рассчитывать и какими способами этого добиваться. К этому времени учащиеся старших классов стали объектом внимания со стороны различных радикальных организаций. Семинаристы, как правило не делая различия между "народниками" и "марксистами", легко откликались на любые оппозиционные призывы. В стенах семинарий "распропагандированные" становились вожаками и начинали вербовку "сочувствующих". При этом использовались стандартные психологические уловки: старшие знакомились с первокурсниками, "уважительно" здоровались с младшими за руку, заходили к ним в перерывах между занятиями и т.п. Это льстило новичкам, и они легко попадали в сети "революционеров". Те начинали предлагать литературу из нелегальной библиотеки, которая имелась в каждой семинарии. Поначалу предлагаемые книги были по понятиям людей светских безобидными - Пушкин, Толстой, Тургенев и т.п. Затем в ход шли рукописные журнальчики, для которых сами "заговорщики" писали стишки и статьи. Затем начиналось обсуждение той или иной "идеи". Так формировался круг "посвященных". Митрополит Вениамин, который в свое время входил в "революционную организацию", вспоминал, что новичков притягивали иностранные слова, которыми сыпали "идеологи". Смысла "учения" они, как правило, не улавливали. Тем не менее, приобщившийся к "организации" в глазах начальства автоматически становился неблагонадежным: участие в тайных сходках, чтение запрещенной литературы приравнивалось к политическим преступлениям. Случалось, что игры в нелегальщину заканчивались трагически: один из тульских "заговорщиков", оказавшийся в поле зрения полиции, застрелился18. Понятно, что в лице значительной массы семинаристов власти имели вовсе не "революционеров", а просто недовольных людей с неуравновешенной психикой. Несомненно, что вся масса будущих священников так или иначе проходила через искус бурсацкого буйства. Но из их среды выходили и будущие церковные иерархи, и богословы, и подвижники веры. Лишь в эпоху общественных неурядиц семинаристское бунтарство перерастало в нечто качественно иное. В конце XIX в. наиболее решительная часть учащихся выдвигает идею создания общероссийской межсеминарской организации. В начале 1899 г. от имени "Группы семинаристов - борцов за человеческие права" по всем семинариям России начинают рассылаться призывы к забастовке в начале нового учебного года19. Обличительный пафос распространяемых документов был созвучен настроениям фрондирующих бурсаков. Намереваясь поддержать студентов университетов, они, со своей стороны, хотели добиться ограничений семинарского устава 1879 г. Часть семинаристов уже в это время стала усваивать азы радикальной идеологии. Есть сведения, что тверские, ярославские, владимирские семинаристы были связаны с социал-демократическими организациями с момента их появления в губернских центрах. В Твери воспитанников семинарии еще в 90-е годы приглашали на "марксистские чтения", а в начале 900-х годов привлекали для провоцирования конфликтов на текстильных предприятиях20. Разумеется, из всего этого вовсе не следует, что именно духовные семинарии стали главными рассадниками революционной заразы. Но на общественное недовольство "поповичи" реагировали особо остро - сказывался особый социально-психологический склад. Автор "Азбуки коммунизма", этого своеобразного катехизиса левацкого большевизма, Е.А.Преображенский (род. 1886 г.) происходил из семьи священника г. Болхова Орловской губернии. Окончил он не семинарию, а гимназию, с отцом, судя по автобиографии, не конфликтовал, но "на четырнадцатом году пришел в убеждению, что бога не существует", после чего проникся "отвращением к религии", которое все более усиливалось в связи с тем, что он мог наблюдать "всю религиозную кухню с ее закулисной стороны"21. Налицо случай, когда от природы чрезмерно экзальтированная натура одну веру поменяла на другую. Можно назвать это жаждой справедливости - но теперь уже непременно в ее земном воплощении. При этом ставился опасный знак равенства между строительством "светлого будущего" и разрушением "мрачного настоящего". Революция 1905 года, как известно, началась с "Кровавого воскресенья", так или иначе инспирированного расстригой Георгием Гапоном. Если раньше революционеры вовсю заигрывали с раскольниками, то теперь открылась возможность посотрудничать и с попами. Говоря о событиях 1905 г., надо отметить, что на общем фоне происходящего ситуация в семинариях стала представляться светским и духовным властям угрожающей. Преувеличивая степень политизации бунтарей, власти суетно и бессистемно вели с ними борьбу, еще больше разжигая азарт "поповичей". Надо учитывать, что и общая обстановка в стране способствовала радикализации семинаристов, как, впрочем, и гимназистов, и студентов. Сами деятели церкви признавали в это время факты массового уклонения выпускников семинарий от духовного звания, связывая это с "глумлением над духовенством, ненавистью к нему, невниманием со стороны интеллигенции, светской литературы и даже народа". Хуже того, в Поволжье были отмечены случаи, когда священникам открыто заявляли, что они заодно с "кровопийцами-богачами"22. На деле политический раскол общества затронул и духовенство: даже отдельные иерархи подавались в "социалисты", хотя чаще их заносило вправо23. Ясно, что на все это семинаристы реагировали крайне остро. На волне революционных событий кое-чего семинаристам удавалось добиться. В стенах собственных учебных заведений они нередко становились на время хозяевами положения, добиваясь отмены экзаменов, увольнения неугодных инспекторов, восстановления отчисленных ранее сокурсников. Ощущая себя пасынками церковного ведомства, семинаристы, тем не менее, возлагали надежды на перемены "сверху". Они постоянно апеллировали к синодальному начальству, всерьез рассчитывая на беспристрастие и справедливость назначаемых им ревизоров. При ином развитии событий подобные надежды были бы небезосновательны. Еще до 1905 г. для всех имеющих отношение к системе духовного образования неизбежность перемен была очевидна. Но в клубке внутрицерковных проблем, связанных с восстановлением патриаршества, автономией церкви, реформированием прихода, финансированием низших церковных структур, семинарские неурядицы казались малозначительными. К тому же церковные иерархи обычно имели весьма приблизительное представление об истинном положении дел в семинарии и причинах открытого негодования их воспитанников. Российская бюрократия всегда отличалась уникальной способностью "недоглядеть" за подрастающим поколением - должно быть, в силу того, что воспитательные и полицейские функции странным образом переплетались. В период подготовки проекта церковных реформ преподавательские корпорации оказались гораздо инициативнее и дальновиднее своего начальства из Петербурга. Так, весной 1905 г. в церковной прессе появилась "Записка" преподавателей Тверской духовной семинарии с призывом созвать в Москве съезд и обсудить наболевшие вопросы24. Не дождавшись санкций Синода, либеральные наставники "поповичей" создали первый в России "Союз преподавателей духовных учебных заведений". В его программе ставились и вопросы урегулирования взаимоотношений с воспитанниками. Но синодальное начальство приравняло предложение о педагогическом эксперименте к бурсацкому бунту. "Союз" был со скандалом закрыт синодальным ревизором М.Савватинским25. Последующие события задвинули проблемы семинарского образования, то есть вопрос о судьбах "поповичей", на задний план. Семинарскому начальству было рекомендовано для отвлечения юношества от "крамолы" ввести "облагораживающие эстетические развлечения" - хор, литературные кружки, а также особые предметы "против упадка сил и неврастении". В России всякое бюрократическое промедление с реформами рано или поздно оборачивалось стихийным возмущением, а подавленный бунт вдохновлял реакцию. Механизма для неуклонных преобразований в такой труднореформируемой сфере, как церковное ведомство, не существовало. Можно сказать, что положение в Русской Православной церкви в концентрированном виде воспроизводило все трудности характерного для империи соотношения веры и управления. Поэтому не следует удивляться ни тому, что "поповичи" бунтовали, ни тому, что их среда рождала как новую плеяду подвижников веры, так и протестантов, забывших Господа. В поведении семинаристов сочетались элементы нигилизма и юношеского буйства. Их действия не лишены были и революционного романтизма, который у части воспитанников перерастал в фанатизм разрушения. Именно из среды последних начинают раздаваться возгласы о том, что "самодержавие - гнойный нарост", что "надо нарушить царя и выбрать нового"26. Понятно, что таковых было меньшинство, но иные из них становились образцом агрессивности, неверия и аморализма. В любом случае по некоторым подсчетам среди руководящего ядра эсеров "поповичи" составляли 9,4%, большевиков - 3,7%, кадетов - 1,6% 26а. В августе 1928 г. В.И.Вернадский как само собой разумеющееся упоминал характерный типаж - "очень ограниченный коммунист из поповичей"27. Он имел в виду вовсе не Сталина. Понятно, что таковым не могли противостоять несуетные "поповичи", рано определившиеся в своем служении Богу. Символично, что Василия Белавина, будущего патриарха Тихона, за молчаливый и кроткий нрав, замкнутость и отрешенность еще в семинарии прозвали "Патриархом". В любом случае получалось, что "поповские дети" были не только не в силах сдержать волны нигилистических настроений и богохульства, которыми оказалось заражено общество, но и противопоставить им силу положительного примера. "Под конец он был коммунистом и видным партийным деятелем не то в Тамбове, не то в Моршанске, - писал о своем знакомом в январе 1921 г. историк Ю.В.Готье. - Он начинал с того, что желал быть священником; долго был фанатичным кадетом, а с 1917 г. сошел с ума, стал не то народным социалистом, не то с.р., а кончил большевиком... Раздерганный неврастеник... почти роковым образом должен сделаться коммунистом"28. Правда, надо специально отметить, что по существующей статистике "неврастеников" из поповичей почти не было в составе руководителей ВЧК-НКВД. "Железный Феликс", в юности мечтавший о карьере ксенза, в своем окружении был нетипичен. Чем же была революция в России, и что такое Советская власть, если взглянуть на нее "нормально" - из пространства большого исторического времени? Ответ прост: то, что принимали за революцию, куда больше напоминает религиозные войны средневековья. Но вот только люди, готовые взойти на костер, почему-то поснимали рясы. Впрочем, ХХ век - это маскарад идейных переодеваний не только для России. Примечания:
1 Воронский А.К. Избранная проза. М., 1987. С.260.
2 См.: Никитин И.С. Дневник семинариста // Сочинения. М., 1955; Помяловский Н.Г. Очерки бурсы. Саратов, 1953.
2а Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало ХХ в.) Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. Т.1. СПб., 1999. С.108.
3 См.: Устройство русской православной церкви. Ее учреждения и действующие узаконения по ее управлению. Харьков, 1898.
4 Деятели СССР и революционного движения России. Энциклопедический словарь Гранат. М 1989. С.43, 296.
5 Евлогий, митрополит. Путь моей жизни. М., 1994. С.26.
6 Там же. С.27.
7 Вениамин, митрополит. На рубеже двух эпох. М., 1994. С.93; Малеин И.М. Мои воспоминания. Тверь, 1910. С.137, 140, 168.
8 Савва, архиепископ. Хроника моей жизни. Сергиев Посад, 1906. С.429; Евлогий, митрополит. Указ. соч. С.29.
9 Вениамин, митрополит. Указ. соч. С.93.
10 Малеин И.М. Указ. соч. С.165; РГИА. Ф.802. Оп.10. Д.34. Л.125.
11 Деятели СССР и революционного движения России. С.187-188.
12 Государственный архив Тверской области (Далее - ГАТО). Ф.575. Оп.1. Д.397. Л.41-42; Колосов В.И. История Тверской духовной семинарии. Тверь, 1889. С.326.
13 ГАТО. Ф.575. Оп.1. Д,1472. Л.1-22, 72-73.
14 Там же. Д.337. Л.453; 721; Д.474. Л.79-80.
15 Евлогий, митрополит. Указ. соч. С.81.
16 ГАТО. Ф.927. Оп.1. Д.906. Л.20.
17 РГИА. Ф.802. Оп.10. Д.34. Л.9, 138; Вениамин, митрополит. Указ. соч. С.93-94.
18 Евлогий, митрополит. Указ. соч. С.29; Вениамин, митрополит. Указ. соч. С.116-119.
19 ГАТО. Ф.160. Оп.1. Д.7807. Л.1.
20 ГА РФ. Ф.102. Оп.1905. Д.5. Л.6; ГАТО. Ф.575. Оп.1. Д.547. Л.67об.
21 Деятели СССР и революционного движения России. Энциклопедический словарь Гранат. М 1989. С.584.
22 См: Карнишин В.Ю. Общественно-политический процесс в Поволжье в начале ХХ века. Пенза, 1996. С.25, 96-98.
23 См.: Зырянов П.Н. Русские монастыри и монашество в XIX и начале ХХ века. М., 1999. С.230-232.
24 Церковный вестник. 1905. #18. С.545-551.
25 РГИА. Ф.802. Оп.10. Д.85. Л.9, 21, 23.
26 ГАТО. Ф.927. Оп.1. Д.906. Л.13.
26а Политические партии России. Энциклопедия. М., 1996. С.746-779.
27 "Чувство такое, что мы на вулкане". Из дневника В.И.Вернадского. 1928 г. // Исторический архив. 1999. #1. С.185.
28 Готье Ю.В. Мои заметки // Вопросы истории. 1993. #3. С.158.
|
