Сергей Бычков

Тайные выборы Патриарха.

Из кн.: Большевики против Русской Церкви. Очерки по истории Русской Церкви (1917-1941 гг.), II том. Москва, 2006

Cм. библиографию.

1926 год вошел в историю Советского Союза как ключевой - на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), проходившем в октябре, по предложению Ленинградской парторганизации из состава Политбюро был выведен Л..Д. Троцкий. Это был самый серьезный противник Сталина, мешавший ему в создании единоличной диктатуры. Наряду с Ульяновым-Лениным Лев Бронштейн-Троцкий был одним из самых деятельных и влиятельных борцов с Русской Церковью. В 1922 году он, по совету Ленина оставаясь в тени, направлял в Антирелигиозной комиссии борьбу против Русской Церкви и призывал быть предельно беспощадными к духовенству. В составе Антирелигиозной комиссии находилось немало его единомышленников, часть которых в конце 1926 года вошла в состав возглавляемой Троцким "объединенной левой" оппозиции. Видимо, обострением внутрифракционной борьбы среди большевиков объясняется не столь интенсивная работа Антирелигиозной миссии в 1926 году. За год было проведено всего 11 заседаний. Сталин еще не имел возможности полностью сосредоточить внимание на борьбе с Русской Церковью — он только набирал силу, постепенно сосредоточивая в своих руках полноту власти.

Начальник 6-го секретного отдела НКВД Евгений Тучков, несмотря ни на что, продолжал внимательно следить за жизнью Церкви и направлять усилия раскольников — не только обновленцев, но и "григориан". Не оставлял он своим вниманием и митрополита Сергия (Страгородского). К нему, как к законному главе Церкви, обратились православные епископы, оказавшиеся в эмиграции и не примкнувшие к "карловацкому" расколу. Их посланники сумели прибыть в Москву с письмом от епископов Феофана (Быстрова) и Серафима (Соболева). Они спрашивали у митрополита Сергия совета, как им поступить в сложившейся ситуации - подчиняться ли Москве или же просить принять их паству в лоно братских Православных Церквей? Митрополит Сергий, словно предвидя будущее порабощение Русской Церкви, посоветовал войти в состав какой-нибудь из Православных Церквей. Это посещение посланников из-за рубежа не осталось незамеченным Тучковым.

1926 год ознаменовался завер­шением эпохи Новой экономиче­ской политики — своеобразной ле­нинской уступки капиталистиче­ским началам в экономике, кото­рая позволила СССР выйти из кри­зиса. Академик Дмитрий Лихачев вспоминал: "Двадцатые годы, осо­бенно их начало, были годами ин­тенсивной духовной и интеллекту­альной жизни. Атмосфера полной свободы, характерная для начала 20-х, была наиболее благотворной. Во-первых, ни техника подслуши­вания еще не была развита, ни сами карательные органы еще не были хорошо организованы. Конечно, в те годы расстреливали, и весьма часто это были или заложники, или люди, занимавшие важные посты в царском правительстве, или активные противники Советской власти. Но эти репрессии проводились не по данным телефонного прослушивания или перлюстрации, даже доносительство в те годы не было столь распространено, как в последующие...." Церковный историк Анатолий Краснов-Левитин вспом­инал: "И все-таки, когда меня спрашивают о том, как я представ­ляю себе идеальную церковную общину, я всегда вспоминаю Питер 20-х годов. Только недавно закрылись Петроградская духовная академия и семинария, закрылись все церковные журналы, издательства, богословские и философские общества. И все профессора, магистры, кандидаты богословия, церковные писатели — все хлынули на приходы. Стали невозможны диссертации, богословские труды, статьи, монографии — единственное, что осталось - церковная кафедра. Она была в то время относительно свободной: проповедь не запрещалась, если не было непосредственных политических призывов. В то же время священник освободился от стеснительной опеки церковной власти: никаких конспектов, никакого контроля, никаких отчетов — архиереям было не до того. Проповедь в то время стала подлинно творческой. Тогда еще не было принципа принудительной регистрации (то, чего добивался от патриарха Тихона и митрополита Петра Тучков — С.Б.) священнослужителей, поэтому в Питере, как и в Москве, в это время было много заштатных архиереев и иереев. Приехал из провинции, договорился с настоятелем — и служи себе. Церковная смута способствовала оживлению церковной проповеди, т.к. в связи с рас­колом возникло множество вопросов: богословских, социальных, канонических. И все они освещались с церковной кафедры. Входили в обычай тематические беседы: по средам и пятницам, после вечерни, читались акафисты, а после акафиста предлагалась "беседа" — собственно, не беседа, а богословская лекция, продолжение предыдущей. В некоторых храмах даже устанавливались скамейки для слушателей".

Академик Дмитрий Лихачев вспоминал о существовании множества молодежных кружков среди университетской молодежи, к одному из которых принадлежал и он: "С каждым годом моей юности я ощущал надвигающийся гнилостный дух, убивавший удивительную благотворную силу, исходившую от старшего поколения русской интеллигенции. Дневная эпоха сменялась ночной, люди не спали ночами. Люди жили в ожидании, что перед их окнами вот-вот возникнет и замолкнет шум мотора автомобиля и в дверях квартиры появится "железный" следователь в сопровождении бледных от ужаса понятых... Почти одновременно с Октябрьским переворотом начались гонения на Церковь. Эти гонения были настолько невыносимы для любого русского, что многие неверующие начали посещать Церковь, психологически отделяясь от гонителей... Чем шире развивались гонения на Церковь и чем многочисленнее становились расстрелы на "Гороховой, два", в Петропавловке, на Крестовском острове, в Стрельне и т.д., тем ос­трее и острее ощущалась нами жалость к погибающей России. На­ша любовь к Родине меньше всего походила на гордость Родиной, ее победами и завоеваниями. Сейчас это многим трудно понять Мы не пели патриотических песен — мы плакали и молились". Но уже в 1927 году он был арестован вместе с другими членами кружка, хотя обсуждали они не политические, а в основном или сугубо научные, или же духовные проблемы..

Конец 20-х годов ознаменовался печально известными политическими процессами, которые положили начало иной эпохе и которую западный историк Роберт Конквест назвал эпохой "большого террора". Сталин, уничтожая политических противников, большинство из которых помогли ему прийти к власти, продолжил ленинскую политику "войны против собственного народа". Введение частной собственности во время Новой экономической политики воспринималось правоверными большевиками как времен­ная уступка капитализму. Это в корне противоречило марксистской догме и мешало сосредоточению всей полноты власти в од­них руках. Современный французский мыслитель Ален Безансон справедливо полагает: "В центре находится партия, а внутри пар­тии — ее руководящий круг. В первый период правления он еще полностью находится во власти идеологии. Именно тогда он зани­мается ликвидацией "классовых врагов". Обладая совершенно от­равленной совестью, он уничтожает во имя утопии целые катего­рии людей". По приблизительным подсчетам, в эти первые пе­риоды правления коммунистов ими уничтожается примерно около 10 процентов населения. Но социализм так и не приходит:"Когда оказывается, что утопический сон по-прежнему не сбыва­ется, а принесение в жертву каждого десятого ни к чему не приве­ло, наблюдается сползание утопии к простому сохранению власти. Поскольку объективный враг уже истреблен, нужно следить, что­бы он не возник заново, вплоть до возможности появления его в самих рядах партии. Это момент второго террора, который кажет­ся абсурдным, потому что не соответствует общественно-полити­ческому сопротивлению и направлен на установление полного контроля над всеми людьми и всеми мыслями. Тогда страх делает­ся всеобщим, распространяется и в самой партии, каждый член которой чувствует себя в опасности. Все доносят на всех, все пре­дают друг друга".

Сергей Дурылин, уже успевший отбыть в 1922 году тюремное заключение и ссылку, отказавшись по совету Луначарского от свя­щеннического служения, весной 1926 года проживал в подмосков­ном Мураново. Он записал в дневнике: "Я давно знал, что самое сильное на земле — элементарное. Но я еще не знал, до чего оно удушливо. Воздух весь выкачан. Дышать нечем. Бежать за возду­хом некуда. "Дыханье множит муки". Церковная ситуация была настолько запутанной, что в провинции нельзя было понять, в чьих руках находится центральная церковная власть. Историк Рус­ской Церкви Анатолий Краснов-Левитин приводит интересный пример: "Вот перед нами "Протоколы епархиального съезда Семи­палатинской области" (Семипалатинск, 1926 г.). Открывая съезд, один из протоиереев (епископа в этот момент в городе не было) докладывает, что руководящая группа духовенства разыскивала, у кого теперь находится церковная власть (sic!). С этой целью священники обратились с запросом к бывшему епископу Бийскому Иннокентию, проживающему на покое в Николо-Угрешском монастыре, под Москвой. Епископ Иннокентий ответил, что он обращался по этому вопросу к епископу Серпуховскому Алексию (Готовцеву), который сообщил, что церковная власть находится у епископа Угличского Серафима. Таким образом, целая епархия разыскивает церковную власть, точно иголку в стоге сена". Епархиальный съезд в Семипалатинске проходил в конце 1926 года, когда митрополит Сергий находился под арестом.

В эти годы вопрос о взаимоотношениях Церкви и государства занимал лучшие умы России. Но атеистическое государство наделило правом выстраивать эти отношения Антирелигиозную комиссию — по замыслу большевиков, Церкви вновь предстояло стать государственным ведомством, как это было задумано и осуществлено Петром I. Это понимали и патриарх Тихон, и митрополит Петр (Полянский). Поэтому их противостояние государству увенчалось мученичеством. Они понимали, что между Петром I и большевика­ми простерлась бездонная пропасть — первый русский император не был безбожником и не ставил своей задачей уничтожение Цер­кви. Он был верующим и церковным человеком, хотя многие его поступки вряд ли можно назвать христианскими. Место Церкви в Государстве Российском Петр определил как Духовную Коллегию, поставив ее под контроль государства. Начало Манифеста 1721 года говорит об этом: "Между многими, по долгу Богоданныя Нам власти, попеченьми о исправлении народа Нашего, и прочих поданных Нам Государств, посмотря и на Духовный чин, и видя в нем много нестроения и великую в делах его скудость, несуетный на совести Нашей возымели Мы страх, да не явимся неблагодарни Вышнему, аще толикая от Него получив благопоспешества в исправлении как Воинского, так и Гражданского чина, пренебрежем исправления и чина Духовного...." В манифесте упомянуты две основные причины упразднения патриаршества: "Понеже в единой персоне не без страсти бывает, к тому же не наследственная власть, того ради вящще не брегут". Смысл этой витиеватой фразы Феофана Прокоповича прост: поскольку власть патриарха не наслед­ственная, то этой властью не дорожат так, как ею дорожат цари.

Поэтому: "Уставляем Духовную Коллегию, то есть Духовное Соборное Правительство, которое по следующем зде Регламенте, имеет всякие Духовные дела во Всероссийской Церкви управлять". И несмотря на то что уже на первом заседании Духовной Коллегии 14 февраля 1721 года она была переименована в Святей­ший Правительствующий Синод, клятва, которая предписывала всему российскому духовенству, от митрополитов до простых свя­щенников, доносить в соответствующие государственные органы "об ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке", просу­ществовала вплоть до 1901 года. Петр поработил Церковь. Он соз­дал прецедент, который был воспринят большевиками как образец для подражания. Русскую Церковь, лишь в феврале 1917 года осво­бодившуюся от пут государства и деятельно реформирующую соб­ственную жизнь, большевики попросту принялись уничтожать.

Они не скрывали своих задач, которые по существу были демо­ническими и богоборческими. Поначалу им казалось, что можно наскоком уничтожить Русскую Церковь, искоренив в душах людей даже упоминание о Боге. Наиболее трезвым человеком среди большевиков оказался, как это ни странно, Феликс Дзержинский. 4 декабря 1920 года начальник Секретного отдела ВЧК Тимофей Самсонов, которого на этом посту сменил в 1923 году Евгений Гучков, направил ему письмо, в котором развернул основные положения борьбы с религией: "...1. Тов. Лацис глубоко прав, когда говорит, что коммунизм и религия взаимно исключаются, а также глубоко прав и в том, что религию разрушить не сможет никакой другой аппарат, кроме аппарата ВЧК.

2. Линия, принятая ВЧК по разрушению религии, с практиче­ской стороны в принципе верна, за исключением вопроса о возможности разложения религии из центра, через лиц, занимающих высшие посты церковной иерархии. Проделанный ВЧК опыт в этом отношении потерпел фиаско. Так, "Исполкомдух" (Испол­нительный комитет по делам духовенства — С.Б.) принял ложное направление и стал приспособливать православную церковь к но­вым условиям и времени, за что был нами разгромлен, а отцы ду­ховные, вроде Архиепископа Владимира (Пензенского) Путяты, оказались несостоятельными по той простой причине, что у него, как у заклятого врага сов. власти, не оказалось достаточной сме­лости духа и воли для того, чтобы развернуть свою работу во всю ширь и глубь и нанести церкви разрушительный удар, вместо это­го Путята склочничает в ВЧК на Тихона, в то же время как сам практически ничего не делая для разрушения церкви. Даже такой решительный и смелый вояка в рясе, как Иллиодор Труфанов, да­же он в паутине церкви не нашел присутствия духа для того, чтобы открыто ударить церковной иерархии прямо в лоб...."

Уже в это время в недрах ВЧК рождается замысел уничтожить Церковь руками священнослужителей: "....СОВЧК (Секретный отдел ВЧК — С.Б.) за последнее время в своих планах по разложению церкви сосредоточивает все свое внимание именно на поповскую массу, и что только через нее мы сможем, путем долгой, напряженной и кропотливой работы, разрушить и разложить церковь до конца. Некоторые успехи в этом отношении уже отмечаются, правда, пока что не в большом масштабе. Этот путь верен тем бо­лее потому, что церковные старые волки, каковы Тихон, Владимир Путята и др., они могут действовать для нас лишь постольку, по­скольку нужно им для того, чтобы спасти свою шкуру, душа же их видит и делает другое, тогда как низшее поповство, освободив­шись от волчьих когтей больших церковных волков, иногда совер­шенно искренне работает на нас и с нами, и, кроме того, непо­средственно работая в верующей массе, низшие попы, проводя на­шу линию, разложение будут вносить в самую гущу верующих, а это все".

Чекисты верно поняли, что между епископатом и священством существует антагонизм и что его необходимо использовать в своих целях. Епископ в России слишком часто был и остается "князем Церкви". И в царское время, и в советский период, особенно после сталинского конкордата 1943 года, епископат Русской Церкви пользовался привилегиями, которые были недоступными духовенству. Самое печальное — епископы слишком часто считали и до сих пор считают, что священники и миряне — нечто вроде их слуг, которые существуют для того, чтобы ублажать их, создавая условия для безбедной жизни. Это искажение Христовых заветов: "Ибо Я действительно Учитель и Господь. Итак, если Я умыл вам ноги, Господь и Учитель, и вы должны друг другу умывать ноги. Ибо Я дал вам пример для того, чтобы, как Я сделал вам, и вы делали" (Ио. 13, 14—15). И оно, это глубинное искажение, в годы становле­ния большевизма было успешно использовано атеистами для разрушения Церкви. Хотя Поместный Собор 1917—1918 гг. ограничил архиерейский произвол и предоставил духовенству и мирянам большие права, однако эти решения были претворены в жизнь лишь частично. Все это создало благоприятную почву для церков­ных расколов.

В своем письме Самсонов предлагал Дзержинскому: "....До сих пор ВЧК занималась только разложением православной церкви, как наиболее могущественной и большой, чего недостаточно, так как на территории Республики имеется еще ряд не менее сильных Религий, каков Ислам и пр., где нам также придется шаг за шагом внести то же разложение, что и в православной церкви...." Этот пункт привел в уныние Дзержинского, который на полях написал: "Опасная вещь, и нам за это браться не следует". Письмо Самсо­нов завершил жалобой: "...5. Работа по рассеянию религиозного мрака чрезвычайно трудная и большая, поэтому рассчитывать на скорый успех нельзя. Для этой работы нужны крепкие и умелые люди, чего, к сожалению, мы не имеем, так как Цека нам их не дает". Дзержинский, в юности мечтавший стать католическим мо­нахом, представлял себе, в отличие от пылкого Самсонова, на­сколько тяжелой и бесперспективной может оказаться борьба с религией в России. Поэтому в первые годы существования Советской власти большевики решили сосредоточиться на разложении и уничтожении Православной Церкви, хотя это и не означало то­го, что другим религиям было предоставлено право свободного су­ществования. На ислам, буддизм и иудаизм, как и на католицизм, репрессии большевиков обрушились позднее, когда удалось сломить сопротивление Русской Церкви.

Натиск, который обрушили на Церковь большевики, ничуть не уступал по ярости гонениям Нерона. Но ни один римский император не гнал Церковь так длительно и безжалостно, как большевики. У многих христиан в 20-е годы возникло ощущение, что наступил конец времен. Многие ожидали прихода Антихриста. В переписке иерархов и мирян постоянно звучат апокалиптические нотки. Георгий Федотов писал в 1926 году: "Многие видят теперь в коммунизме предельное выражение антихристова натиска на христианство. Пусть так. Но что открыла нам Россия? Неужели коммунизм может быть причислен к типу гуманистических мировоззрений, а творимое им дело к соблазну добром? Для марксизма, особенно русского, характерна с самого начала положительная ненависть к этическому обоснованию своих целей. Для него нет ни­чего презреннее "слюнявого идеализма". Не состраданием и даже не справедливостью соблазняет он ("разве есть внеклассовая справедливость?"), а только удовлетворением интересов, не благом, а благами и, еще в подсознательном, но действенном центре своем, сладостью мести, пафосом классовой ненависти".

Федотов глубоко прав — в отличие от образа Антихриста, созданного творческой фантазией Владимира Соловьева, российские коммунисты не маскировались, а выступали как последовательные и жестокие богоборцы. Только в процессе борьбы с Церковью, обнаружив, что нуждаются в финансовой поддержке Запада, они начали слегка маскироваться, никогда не отказываясь от поставленных целей. Поэтому, погружаясь в изучение документов той далекой эпохи, порой теряешься: почему епископы, призванные быть учителями духовенства и мирян, порою так тщательно искали оправдания жестокостям большевиков и союза с безбожной властью? Скорее всего, это объясняется не только консервативным сознанием, которое формировалось из поколения в поколение. Рабская покорность властям во всем, что бы они ни предпринимали, была унаследована еще с царских времен, когда Церковь находилась целиком под контролем государства. Гонения большевиков не оставляли христианам большого выбора. Оставалось лишь два пути: путь сотрудничества с богоборческой властью или путь исповедничества и мученичества. Не все представители духовенства оказались готовыми принять мученические венцы.

В тексте первого проекта Декларации, которую митрополит Сергий подготовил уже в июне 1926 года, он заявлял: "Однако отсутствие свободы регистрации для наших церковно-правительственных органов создает для иерархии много практических неудобств, придавая ее деятельности какой-то скрытый или даже конспиративный характер, что, в свою очередь, зарождает много всяких недоразумений и подозрений. В целях найти выход из та­кого положения и следуя примеру Св. Патриарха, я обратился в НКВД с просьбой о регистрации нашего церковного управления... Получая таким образом права легального существования, мы ясно отдаем себе отчет в том, что вместе с правами на нас ложатся и обязанности по отношению к той власти, которая нам эти права дает". Если Церковь отделена от государства, то для чего церковным управлениям необходима государственная регистрация? Если и власть регистрирует епархиальное управление или Синод, то поче­му это следует считать "правами"? Если все же власть зарегистри­ровала епархиальное управление, то почему оно чем-то обязано этой власти? Самое поразительное в этом заявлении, что митрополит Сергий ни словом не упоминает о церковных структурах, которые он намерен зарегистрировать. Именно в этот период происходит полное отречение от решений Поместного Собора, который установил двухпалатную систему управления Церковью — Священный Синод и Высший Церковный Совет. Он словно забыл еще об одном важном постановлении Высшего Церковного Управления.

Вопрос о судьбе Церкви в условиях гонений стоял настолько остро с самого момента Октябрьского переворота 1917 года, что еще в мае 1920 года патриарх Тихон и Священный Синод вместе с Высшим Церковным Советом издали постановление, в котором предусматривались действия епархиальных епископов на тот слу­чай, когда потеряна связь с церковным центром. В ноябре 1920 года, словно предвидя возможность разгона большевиками Священ­ного Синода и Высшего Церковного Совета, рассылается еще од­но постановление. Пункт второй постановления предписывал: "...В случае, если епархия, вследствие передвижения фронта, из­менения государственной границы и т.п., окажется вне всякого об­щения с Высшим Церковным Управлением или само Высшее Церковное Управление прекратит свою деятельность, епархиаль­ный архиерей немедленно входит в сношение с архиереями соседних епархий на предмет организации высшей инстанции церковной власти для нескольких епархий, находящихся в одинаковых условиях (в виде ли Временного Высшего Церковного Правительства, или Митрополичьего округа, или еще иначе)". К концу 1920 года Гражданская война, развязанная большевиками, была завершена. В результате Польской кампании, которая была проиграна Красной армией, часть областей и епархий отошла к Польше. Но исконные российские территории продолжали оставаться под властью большевиков. Патриарха Тихона беспокоило не столько настоящее, сколько будущее. Пункт 4-й постановления говорит: "В случае невозможности установить сношения с архиереями соседних епархий и впредь до организации Высшей Церковной Власти, епархиальный архиерей воспринимает на себя всю полноту власти, предоставленной ему церковными канонами". В этом пункте постановления нет ничего необычного или противного церковным традициям. Древнехристианский принцип гласит: "Где епископ, там и Церковь". Более того, предвидя будущие гонения, постановление предписывает епископам, дабы не прервалось апостольское преемство: "....архиерей... предоставляет преосвященным своим викариям, пользующимся ныне, согласно наказу, правами полусамостоятельных, все права епархиальных архиереев, с организацией при них управления, применительно к местным условиям и возможностям". Именно поэтому в 1926 году когда Семипалатинская епархия стала искать высшую церковную власть, обнаружилось, что она находится в руках викарного епископа Серафима Угличского, которому перед арестом успел передать ее митрополит Сергий.

Это постановление великолепно работало в годы гонений. Не только в 20-е, но даже в 30-е и 40-е годы. Когда арестовывали епархиального епископа, власть переходила в руки викарного. Каждый епархиальный архиерей успел рукоположить несколько викариев. Поэтому, когда по указанию Тучкова арестовывали одного епископа, на его место вставал другой, третий, четвертый. В двадцатые годы совершалось немало епископских хиротоний, причем во второй половине их старались не афишировать, чтобы избежать преждевременных арестов. Летом 1926 года Антирелигиозная миссия неожиданно обнаружила, что в Москве и Московской области проживает слишком много епископов. Поэтому этот вопрос был поднят на очередном заседании Антирелигиозной комиссии от 3 июля: "...2. Ввиду того, что в Москве скопилось около 50 чел(овек) епископов, в то время как для обслуживания религиозных потребностей Москвы и губ(ернии) церковниками установлен штат в 5 человек, признать пребывание такого количества еписко­пов политически вредным и поручить ОГПУ (т. ТУЧКОВУ), не прибегая к арестам, путем предложения каждому в отдельности — принять меры к выезду наиболее вредных для жительства в монастырях по его (ОГПУ) усмотрению". Естественно, Тучков принял соответствующие меры. Следует признать, что постановление 1920 года не только было хорошо известно российскому епископату, но и активно претворялось в жизнь на протяжении не только 20-х годов. Если бы это было не так, вряд ли Антирелигиозной комиссии пришлось бы обращать внимание всесильного Тучкова на несораз­мерное количество епископов, осевших в Москве и Подмосковье. Но постановление требовало от епископов не только богословской подготовки, но и личного мужества, умения и желания брать на себя ответственность за принимаемые решения. Таких еписко­пов было немало, хотя они составляли меньшую часть российско­го епископата.

Большинство же, особенно архиереи "старой закалки", предпо­читали жить по старинке. Решения Поместного Собора 1917-1918 гг. многим казались излишне революционными и нежизненными (как, впрочем, до сих пор большинству современных епископов Русской Православной Церкви). Поэтому образование еди­ного церковного центра, да еще во главе с привычным Синодом, вполне бы их устроило. Проблема отношений Церкви и власти, лишь затронутая, но не решенная Собором, волновала не только богословов, церковных правоведов, но и свободных мыслителей. Глубоко писал о природе власти Николай Бердяев, прочитавший немало лекций на эту тему в Советской России до своей высылки в 1922 году: "В государстве есть мистическая основа, и эта мистическая основа должна была бы быть признана и с позитивной точки зрения, как предельный факт, не поддающийся объяснению. Начало власти — совершенно иррациональное начало. Во всякой власти есть гипноз, священный или демонический гипноз... Власть всегда есть проникновение какого-то таинственного начала в человеческие отношения, исходящего от Бога или от диавола… Бытие государства есть факт мистического порядка... Революция всегда хочет разрушить священный гипноз власти. Но сама она немедленно попадает под власть другого гипноза. Существует неразрушимая магия власти, которая лишь переходит из одного состояния в другое. И новая революционная власть обладает магией власти, она заимствует ее от магии старой власти, она пользуется старым и вечным гипнозом масс... Покорность масс всякой государственной власти есть всегда безумие, есть состояние гипноза, есть трепетание народа перед реальностями, превышающими эмпирическую жизнь людей". Эти мысли Бердяева, выношенные им в Советской России и изложенные сразу же после высылки, помогают понять многое из того, что происходило в 20-е годы. Он смело бросает вызов большевикам: "Вы хотели бы сорвать дело всемирной истории. Это ложь, что христианство анархично, что христианство отрицает государство. Сам Христос учил воздавать кесарево кесарю. Но Он воспретил воздавать кесарю Божье... Государство противится греховному хаосу, мешает окончательному распадению греховного мира, подчиняя его закону. Вл. Соловьев хорошо сказал, что государство существует не для того, чтобы превратить земную жизнь в рай, а для того, чтобы помешать ей окончательно превратиться в ад".

Бердяев точно разгадал безграничные претензии новой власти: "В христианском мире царство кесаря ограничено Церковью Христовой и бесконечной природой человеческого духа, раскрывшейся через Христа. Источник ограничения власти государственной чисто религиозный, духовный. В первооснове своей это не есть ограничение государства обществом и общественными группами, требующими тех или иных конституционных гарантий, это есть прежде всего ограничение государства Церковью и душой человеческой. В христианском откровении заключалась совсем особая "декларация прав" человеческой души, усыновленной через Христа Богу. В христианском мире государство не может уже претендовать на человека целиком, власть его не распространяется на глубину человека, на его духовную жизнь. Глубина человека принадлежит Церкви, а не государству... Всякое ограничение притязаний государства и всякое утверждение прав человека имеет своим источником христианскую Церковь и христианское откровение о богосыновстве человека. Это забыли люди нашего времени. И потому, когда они в революциях хотели освободить человека и утвердить его право, они создавали новую и более страшную тиранию самодержавие общества и народа". Не отрицая ценности государства как некоей высшей ступени в процессе эволюционного развития человечества, Бердяев предупреждал о страшной опасности, которую несет не только своим гражданам, но и окружающим государствам тоталитарное государство: "Царство кесаря огромная ступень в иерархии бытия. Оно не есть само по себе царство зла, царство диавола. Оно становится царством зла лишь тогда, когда требует себе Божеских почестей, когда его обоготворяют, когда им подменяют Царство Божие, когда оно посягает на глубину человеческого духа, на бесконечную его природу. Вот почему так важно различение и разграничение двух царств, которое навеки предуказано Христом. Государство имеет религиозную основу, и разложение этой религиозной основы подвергает его опасности разложения".

Советское государство требовало от своих граждан не только поклонения, но и полной и всецелой отдачи всех своих сил, как физических, так и духовных. Поскольку Христос призывает Своих Последователей идти за Ним, отдавая Ему сердце, то на Русскую Церковь большевики смотрели как на нежелательного конкурента". Поскольку нахрапом уничтожить Церковь не удалось, большевики решили изменить тактику и подчинить ее, чтобы через послушных епископов управлять ею. Летом 1926 года начались высылки епископов из Москвы и Подмосковья. Особняком среди них стоит фигура епископа Платона (в миру Николай Николаевич Руднев). Он окончил перед войной Московскую духовную академию со степенью кандидата богословия. В 1923 году был хиротонисан во епископа Богородского. Служил вплоть до ареста в 1924 году в Богородске (Ногинске). Ему прислуживал будущий патриарх Пимен (Извеков), родом из Богородска. После вынесения приговора в 1925 году епископ Платон попал на Соловки. Он стал капитаном катера.

Летом и осенью 1926 года на Соловках в заключении находилось около 150 представителей российского духовенства. Это были лучшие представители российского епископата: Антоний (Панкеев), Василий (Зеленцов), Алексий (Палицын),Прокопий (Титов), Амвросий (Полянский), Тихон (Шарапов), Платон (Руднев) и многие другие. Признанным главой соловецкой общины был архиепископ Иларион (Троицкий). Но первенство он добровольно уступил епископу Воронежскому Петру (Звереву). Послание соловецких епископов составлялось совместно Иваном Васильевичем Поповым, профессором Московской духовной академии, близким соратником патриарха Тихона, и архиепископом Иларионом Троицким Но обсуждались они соборно.

Священник Петр Шипков заведовал каптеркой в соловецком лагере. Именно у него проходили так называемые "соловецкие соборы". Знаменитое Послание соловецких епископов Советскому правительству, а также ответ на Декларацию митрополита Сергия вывез на катере на "большую землю" епископ Платон в 1926 году После отбытия срока в Соловках был сослан в Усть-Сысольск. Был последовательным противником Декларации митрополита Сергия. После ссылки недолго жил во Владимире, а затем был сослан в Алма-Ату. В 1935 году был вновь арестован, а в 1937 расстрелян.

В августе 1926 года епископ Рыбинский Серафим (Силичев) получил от епископа Платона два документа — послание заключенных соловецких епископов к Правительству СССР и письмо к собратьям-епископам, находившимся на свободе, с предложением тайно избрать патриарха, дабы прекратить церковную смуту. Оба документа благодаря епископу Серафиму попали в руки епископа Павлина (Крошечкина).

После окончательного отказа митрополита Агафангела от прав на местоблюстительство обстановка не только не разрядилась, но еще более осложни­лась. Тучков, уязвленный сокрушительной критикой ВВЦС и спорами с митрополитом Агафангелом, которые разрушили его замысел, видимо, на время решил "забыть" о митрополите Сергии, сосредоточив основное вни­мание на проблемах обновленцев и ВВЦС. В августе 1926 года обновленче­ский Синод посетили американские религиозные деятели, что преподноси­лось советской печатью как юридиче­ское признание. Обновленческий Синод был почти уже признан патриар­хом Иерусалимским Дамианом. Каноническое общение обнов­ленцев с патриархами Константинопольским, Александрийским и Антиохийским было установлено еще раньше. В августе 1927 года Антирелигиозной комиссией готовился созыв Всеправославного Собора в Москве. Обновленцы претендовали на то, чтобы именно они представляли российское православие на Соборе.

В этой непростой ситуации наиболее активная молодая часть российского епископата предприняла еще одну, ставшую послед­ней, попытку сохранить, как они понимали, каноническое возглавление РПЦ, восстановленное Поместным Собором 1917— 1918 гг. Было принято решение избрать патриарха. Инициатором тайных выборов патриарха осенью 1926 года, как следует из архив­ных материалов ОГПУ, был архиепископ Свердловский Корнилий (в миру Гавриил Гавриилович Соболев), в прошлом ученик и постриженник митрополита Сергия по Санкт-Петербургской акаде­мии. Отбыв трехлетнюю ссылку в Нарымской области, он в 1926 году вернулся во Владимир и поселился там. В начале октября 1926 года в Нижний Новгород к митрополиту Сергию приехал епископ Павлин (Крошечкин). Он решил накануне выборов патриарха об­ратиться к нему, как наиболее авторитетному епископу, за советом и поддержкой. А в начале декабря 1926 года, спустя два месяца после приезда епископа Павлина, митрополит Сергий был арестован в Нижнем Новгороде и привезен в Москву. На допросе от 20.ХII.1926 года митрополит Сергий заявил: "Раньше ноября сего года ко мне в Нижний Новгород приехал епископ Павлин Рыльский и повел беседу о необходимости для выхода из создавшегося церковного положения выборов патриарха путем подачи голосов епископами, т.е. путем далеко не обычным. Такое избрание было бы спорным, как применяющееся, по видимому, в первый раз. Павлин привез с собой обращение ко мне, с просьбой дать делу ход, подписанное самим Павлином и епископом Афанасием Свирским (на самом деле на документе стояла подпись епископа Афанасия Сахарова, и митрополит Сергий прекрасно это знал, но указал на викарного Киевского епископа Афанасия Сквирского — С.Б.). Впрочем, там была на первом месте подпись епископа Корнилия, хотя, может быть, он подписал эту бумагу потом, а на первое место его подпись попала как подпись архиепископа, каковым он является... Но после моего возвращения из Москвы, куда я ездил для ведения переговоров, епископ Павлин опять приехал, привезя с собой тот же документ, но уже снабженный 25, кажется, подписями. Хотя я допускаю, что это могло произойти и до моего последнего отъезда в Москву. Я хорошенько не помню. Я взял от Павлина его документ, прочитал его, написал обращение к иерархии с предложением высказаться по существу, не входя сам в рассмотрение этого вопроса. Отдал его Павлину. Отзывов по этому документу я еще до ареста не имел... из местных русских документов припоминаю сейчас письма Зеленцова епископа, а именно: его письмо к Агафангелу, снабженное подписями нескольких епископов, его статью о патриаршестве, его отзывы на мою декларацию совправительству (речь идет о первом варианте Декларации митрополита Сергия, написанной им еще летом 1926 года — С.Б.), в которых он говорит, что Церковь, признававшая монархию вследствие того, что народ сам себе избрал эту форму правления, теперь так же, по тем причи­нам, признает и Соввласть, что верующие будут подчи­няться всем велениям этой власти, если они не противо­речат их религиозным взгля­дам....". В Нижнем Новгоро­де обращение подписал и епископ Григорий Козлов.

А вот еще свидетельства. Допрос от 22 декабря: "Епис­коп Павлин во время приезда ко мне с обращением, уже снабженным подписями, в беседе мне сообщил, что на­ходящиеся в Соловках епис­копы думают также, что вы­боры патриарха необходимы и произвести их можно путем подачи мнений епископами, т.е. так же, как думает епис­коп Павлин". Архимандрит Таврион (Батозский) расска­зывал мне, что в первый при­езд епископа Павлина в Ниж­ний Новгород митрополит Сергий отказался участвовать в тайных выборах. Видимо, он пре­красно представлял, какую опасность несет в себе это начинание. Скорее всего, он не верил в успех тайных выборов. Поэтому по­просил епископа Павлина собрать голоса епископата, еще остав­шегося в Москве и Подмосковье, и выяснить их мнение о целесо­образности проведения выборов. Вскоре епископ Павлин вновь приехал в Нижний, но уже с мнениями епископов, в том числе и соловецких. На допросе от 1 января 1927 года он показал: "Я полу­чил этот документ в ноябре месяце, вероятно, в Ленинграде. Со­держание его таково: от лица заключенных в соловецком концла­гере епископ, подписавший документ, сообщал, что эти заключен­ные имели разговор о кандидатуре в патриархи и остановились на митрополите Кирилле... Я точно не помню, кто именно из Ленинградских епископов подал мне этот документ и составил его; возможно, что Зосима, или Серафим, или Савватий... (епископ Павлин намеренно старался ввести в заблуждение следователей, называя имена соловецких святых, основателей монастыря, Зосимы и Савватия — С.Б.) Важно учитывать, что в это время отношение к исповедникам еще не было обесценено позднейшими заявлениями о том, что они якобы уголовники и отбывают сроки за совершение уголовных преступлений. Более того, еще в 1923 году, находясь уже на свободе, патриарх Тихон издал указ, согласно которому епископы, отбывавшие наказание на Соловецких островах (пер­вый советский образцовый концлагерь — С.Б.), почитались первен­ствующими, то есть их мнение в спорных вопросах следовало при­знавать решающим. Митропо­лит Сергий прекрасно осозна­вал, что общие симпатии епис­копата на стороне исповедника-митрополита Кирилла (Смир­нова), который ничем не запят­нал себя в годы гонений. Почти 10 лет, с редкими перерывами, он по милости ОГПУ томился то в тюрьмах и лагерях, то в ссылках. Тем более, что именно он был назван патриархом Тихо­ном первым в списке его воз­можных преемников. Опросив архиереев, оставшихся на сво­боде, епископу Павлину удалось собрать 25 подписей. Стало быть, к ноябрю 1926 года в Москве и Подмосковье оставалось из 50 лишь 25 епископов. Митрополит Сергий не смог на этот раз от­ступить перед натиском епископа Павлина и, поскольку почитался всеми заместителем местоблюстителя, написал обращение к право­славному епископату, в котором предлагал высказать свое мнение и назвать имя епископа, достойного стать патриархом.

Епископ Павлин на допросах признал, что тайные выборы пат­риарха действительно состоялись. Но из трех его посланников ОГПУ арестовало только одного Ивана Кувшинова. Тучкову на этот раз не удалось заполучить самого важно­го: ни списков голосовавших епис­копов, ни их решения относитель­но будущего патриарха. Впрочем, оно и без того было известно Тучкову — всеобщие симпатии были на стороне митрополита Ки­рилла (Смирнова). Иеромонахи Глинской пустыни Андроник (Лу­каш) и Таврион (Батозский), сподвижники епископа Павлина, а также мирянин Иван Кувшинов успели объехать большинство епископов, в том числе и ссыльных. Можно представить, какие неимоверные трудности испытывали курьеры, объезжая ссыльных епископов. И все же эти трудности были преодолены, и в предель­но краткий срок было собрано более 70 голосов — все они были по­даны за митрополита Кирилла (Смирнова), находившегося в это время в заключении в Зырянском крае.

Цифра 20, названная митрополитом Сергием во время допроса, недостоверна. За проведение тайных выборов высказалось 25 епископов, проживавших в Москве и Подмосковье. Курьеры, по­делившие Россию на четыре округа и успевшие объехать немало городов, собрали гораздо большее количество голосов. То, что митрополит Сергий сознательно занизил цифру, говорит лишь о том, что ОГПУ не сумело завладеть материалами тайных выборов. Иван Кувшинов, избранный епископом Павлином хранителем документов, сумел еще до ареста надежно спрятать их. Епископ Павлин был арестован первым, в то время, когда приехал в Москву. Это свидетельствует о том, что ОГПУ получило оперативные данные — то есть результаты слежки. Они-то, скорее всего, и послужили причиной для ареста епископа Павлина. В конце ноября 1926 года по России прокатилась волна арестов среди православного епископата. В Нижнем был арестован митрополит Сергий и вскоре перевезен в Москву, во внутреннюю тюрьму ОГПУ. Во Владимире арестован архиепископ Корнилий. Он был вскоре осужден и отправлен на Соловки. В Зырянском крае арестован митрополит Кирилл (Смирнов) и переведен в Вятскую тюрьму. До сих пор остается нераскрытым вопрос — как ОГПУ узнало о тайных выборах? Бытует версия, согласно которой тайные выборы патриарха были инспирированы ОГПУ. Но против нее свидетельствует тот факт, что не были арестованы монахи Таврион и Андроник, бывшие курьерами.

Тайные выборы патриарха осенью 1926 года — пока одна из самых таинственных и ключевых страниц в новейшей истории Русской Православной Церкви. Парадоксально, но гораздо больше известно о них из западных, прежде всего католических источников. Это лишний раз свидетельствует о том, что за 10 лет гонений епископат, духовенство и миряне прекрасно изучили приемы гонителей и сумели противопоставить им жесткую конспирацию. На этот раз приемы революционной конспирации были с успехи применены христианами. Именно поэтому на допросах так спокойно беседовал со следователем митрополит Сергий. Мужественно вел себя Иван Кувшинов, отрицая даже показания епископа Павлина.

Следователь пытался добиться от Ивана Кувшинова чистосердечных признаний. На допросе от 23 мая 1927 года прозвучал вопрос: "Вот епископ Павлин показал, что он, приехав в Москву, передал так называемую "Соловецкую декларацию" вам. (Следователь зачитал Кувшинову показания епископа Павлина. — С. Б ) Что вы теперь скажете по этому поводу?"

Ответ: "Я не помню, чтобы епископ Павлин передавал мне такой документ".

Вопрос: "А знаете ли вы Клавдию Нефедову, проживающую в Шикаловском переулке около Спасской заставы? Что она вам передавала? Какие документы?"

Ответ: "Я Клавдию Нефедову не знаю".

Вопрос: "А какие-либо до­кументы после ареста еписко­па Павлина вы получали? Име­ли ли вы какие-либо указания насчет дела по избранию Ки­рилла на случай ареста еписко­па Павлина?" Ответ: "Нет".

"Следователь зачитывает и дает прочесть обвиняемому по­казания епископа Павлина по обоим затронутым в протоколе допроса от 23 мая 1927 года мо­ментам (Соловецкая деклара­ция, а также упоминание о Клавдии Нефедовой), показы­вает подписи епископа Павли­на в следственном производ­стве. И.И.Кувшинов все отри­цает".

А вот копия показаний епископа Павлина Крошечкина, предъявленная следовате­лем Ивану Кувшинову: "Я по приезде в Москву отдал его Кувши­нову И.И. на хранение и, передавая его, также сказал, что это де­кларация Соловецкая" (Следует подпись епископа Павлина от 15 января 1927 года)". Внимательно еще раз перечитаем показания епископа Павлина: "Эти отзывы, в числе около двадцати, были мной переданы на хранение женщине по имени Клавдия Нефедо­ва, проживающей в Шикаловском переулке у Спасской заставы, дом, если не ошибаюсь, №1. Этой последней я дал указание пере­дать пакеты в случае каких-либо недоразумений именно Кувши­нову. Далее епископ Павлин показал, что Соловецкая декларация была в единственном экземпляре". Подпись: начальник 6-го отде­ла СООГПУ: Евгений Тучков". Тот же Павлин показал, что Кувши­нов вообще является поверенным черносотенной группировки, добивавшейся избрания в патриархи митрополита Кирилла как наиболее активного антисоветского деятеля... и что ему даже было поручено весь нелегальный архив по избранию хранить и направить по принадлежности".

Многие православные публицисты стремятся представить митрополита Сергия злым гением Русской Церкви. Рядом с ним, едва ли не провокатором, представляют епископа Павлина (Крошечкина). Острословы уже в те годы окрестили возникшую после ареста епископа Павлина ситуацию "Павлин в клетке". Но в тот период в тюремной клетке оказались лучшие епископы Русской Церкви. Тучков сумел воспользоваться безысходным положением епископата и убедил митрополита Сергия в тщете нелегальных попыток избрать патриарха. Он прекрасно понимал опасность возникшего положения — если бы тайные выборы увенчались успе­хом и митрополит Кирилл был избран, то весть об этом мгновенно обошла бы православные приходы. В этом случае бессмысленно было бы и далее держать его в заключении. Во-первых, в глазах остального мира (СССР в этот период был еще достаточно открытым обществом, в котором могли бывать иностранцы и даже об­щаться с россиянами — С.Б.) большевики выглядели бы гонителя­ми христианства. Внешняя же политика большевиков строилась на отрицании каких-либо гонений за веру. Во-вторых, даже неле­гально избранный патриарх, томящийся в заключении, продолжал бы управлять Церковью и в том случае, если бы у него возникали лишь эпизодические возможности общения с епископатом и паст­вой. Тучков понимал, что отношения с Русской Церковью достиг­ли критической точки и на карту поставлена и его судьба. Поэто­му необходимо было именно сейчас, тогда, пока в тюрьме нахо­дился митрополит Сергий, добиться от него согласия на сотрудни­чество. Тучков был прекрасным психологом, и он не один год ра­ботал с митрополитом Сергием. Он же, измученный годичной борьбой, проведя три месяца в жестком тюремном режиме, ли­шенный каких-либо известий с воли, скорее всего, пришел к вы­воду, что иного пути, кроме того, который предлагает Тучков, не существует. Хотя существовал иной путь! Его явили митрополиты Петр и Кирилл, тысячи других исповедников. Однако митрополит Сергий избрал другой — путь компромисса с безбожным государ­ством.

Вряд ли он предал кого-либо в тот страшный период тюремно­го заключения зимой 1926—1927 годов. Протоколы допросов рисуют нам его как человека еще не сломленного. Допрос от 3 января 1927 года: "Митрополиту Сергию предъявляется фотография документа от 30 августа 1926 года по старому стилю и 12 сентября того же года по новому стилю. Документ подписан "Митрополит Сергий", писан (стиль следователя — С.Б.) почерком, тождественным с почерком гражданина Страгородского Сергия, и содержащий указания заграничным церквам, вернее, эмигрантской церкви, во избежание путаницы в вопросе о заграничном Синоде, прикре­питься к местным (по месту нахождения) православным церквам". Следователь: "Что вы скажете по поводу предъявленного вам до­кумента? Признаете ли вы его своим?"

Ответ: "Да, этот документ мой, писан мною в ответ на письмо частное, епископов Феофана и Серафима. Я полагал, что говорить мне о нем, как об ответе на частное письмо, на следствии не обязательно, и умолчал о нем. Прошу обратить внимание на соответ­ствие этого моего письма с моими принципиальными взглядами, высказанными мною в мае месяце, и последними набросками Де­кларации. 30 августа 1926 года я получил письмо с оказией из-за границы". Митрополит Сергий не только предвидел возможный провал тайных выборов, но успел до ареста нелегально обратиться с посланием к зарубежным православным епископам, советуя им пойти в юрисдикции других Православных Церквей — Греческой или Константинопольского патриархата. Он понимал, что обрываются все возможные связи между Матерью-Церковью в России и русским зарубежьем.

Сохранилось несколько устных свидетельств о пребывании митрополита Сергия сначала в нижегородской, а затем в москов­ской тюрьмах. Ныне покойный священник Николай Педашенко рассказывал мне, что в тюрьме митрополита кормили селедкой и не давали пить. Митрополит Сергий (Воскресенский), близкий сотрудник митрополита Сергия, трагически погибший в Прибал­тике от рук партизан в 1944 году, рассказывал, что в тюрьме митро­политу пригрозили расстрелом сестры (она все же была расстреля­на в 1937 году — СБ.), а также многих арестованных епископов. В январе 1927 года митрополиту Сергию исполнилось 60 лет. Только что провалилась попытка нелегального избрания патриарха. Он прекрасно понимал, что ОГПУ ни в коем случае не допустит повторной попытки. Митрополит Сергий также понимал, что отны­не митрополита Кирилла власти ни за что и никогда не освободят из заключения. Находясь в тюремной камере, не имея никаких сведений с воли, он пытался найти выход из создавшегося положения. Митрополита Сергия допрашивал Тучков, прекрасно изучивший как сильные, так и слабые его стороны.

Мы никогда не сможем в полноте понять и восстановить, что побудило митрополита Сергия продолжить переговоры с Тучковым. Тот же прием, впервые разработанный чекистами при допросах патриарха Тихона, был применен и к митрополиту Сергию. Поначалу за основу был взят первоначальный вариант Декларации, датируемый маем 1926 года. Но как только Тучков получил согласие митрополита Сергия, началась долгая и кропотливая работа над текстом, который неузнаваемо менялся на глазах. Одно дело, когда его читали свежим взглядом люди на воле, и совсем другое, когда в камере его перечитывал измученный митрополит Сергий. Вряд ли он отдавал себе отчет, какова будет реакция епископата, духовенства и мирян. Работа над текстом продолжалась после освобождения митрополита Сергия — вплоть до момента опубликования Декларации 19 августа 1927 года. И над окончательным текстом митрополит Сергий был уже не властен. Существуют убедительные свидетельства, что в 1926 году, когда митрополит Агафангел окончательно отказался от претензий на местоблюстительство, Тучков беседовал с митрополитом Кириллом (Смирновым), предлагая ему воглавить Русскую Церковь: "....Ког­да Тучков вызвал митр. Кирилла, последний давал согласие на за­нятие этой должности, но не принял предложенных условий. "Ес­ли нам нужно будет удалить какого-нибудь архиерея, — сказал Туч­ков, — вы должны будете нам помочь". — "Если он будет виновен в каком-либо церковном преступлении, да. В противном случае я скажу: брат, я ничего не имею против тебя, но власти требуют тебя удалить и я вынужден это сделать". — "Нет, не так. Вы должны сделать вид, что делаете это сами, и найти соответствующее обвинение!"

Владыка Кирилл отказался. Рассказывают, что он ответил: "Евгений Александрович, вы не пушка, а я не бомба, которой вы хотите взорвать изнутри Русскую Церковь!" Митрополит Кирилл разгадал ловушку, которую хотел подстроить ему Тучков. Митрополит Сергий, скорее всего, прекрасно понимал и предвидел последствия. Но провал тайных выборов патриарха не оставлял ему иного выбора, кроме мученичества. Он же избрал путь компромисса. Митрополит Сергий пошел на сотрудничество с Советской властью еще и потому, что уже до ареста понял — большевики в России всерьез и надолго. Время же для компромисса было избра­но Тучковым конгениально — епископат нарушил негласную дого­воренность и попытался в обход властей избрать первосвятителя. Митрополит Сергий понимал, какими могли бы стать последствия нового уголовного процесса.

Если бы Тучков и Антирелигиозная комиссия захотели, это могло бы стать повторением кровавого 1922 года. Вряд ли нижего­родский владыка рассчитывал на понимание современников. И все же он решился на этот шаг. Горькая пилюля для митрополита Сергия была смягчена психологом Тучковым. В период тюремно­го заключения митрополит Сергий начал примерять для себя но­вое назначение. Летом 1926 года он называет себя "исправляющим обязанности Местоблюстителя Патриаршего Престола". Точно так же он именует себя в обращениях в НКВД в мае 1927 года, освободившись из заключения. Декларация 1927 года подписана: "За Патриаршего Местоблюстителя — Сергий, Митрополит Ниже­городский". Но уже в октябре того же, 1927 года, он именует себя "заместителем Патриаршего Местоблюстителя". С согласия Тучкова он придумал новую должность, которой никогда не существовало в Русской Церкви. После опубликования Декларации, церковным людям стало ясно, что она не только не принесла мира Русской Церкви, а наоборот, привела к возникновению новых расколов.

Накануне своего ареста, осенью 1926 года, в письме к епископам Феофану и Серафиму митрополит Сергий советовал им войти в состав местных Православных Церквей: "....такое отдельное существование скорее предохранит от взаимных недоразумений и распрей, чем старание всех удержать и подчинить искусственно созданному центру...." Это письмо свидетельствует, что уже в 1926 году он понял всю тщетность попыток управлять зарубежными приходами РПЦ из Москвы, находясь под пристальным контролем ОГПУ. И тем не менее, в тюрьме под давлением Тучкова принял решение о создании "искусственно созданного центра", который получит название Временного Священного Синода. Из­вестно, что нет ничего более постоянного, чем временное. Вре­менный Синод митрополита Сергия просуществовал 16 лет! В 1906 году, когда обер-прокурором К.П. Победоносцевым епархиаль­ным архиереям были разосланы вопросы о желательности прове­дения реформ в Русской Церкви, архиепископ Сергий (Страгород-ский) резко высказался против чрезмерных прав Святейшего Си­нода. Он считал, что компетенция Синода в делах законодатель­ных должна сводиться лишь к комментированию существующих церковных канонов. А проблемы канонические и вероучительные должны находиться в ведении Поместного Собора. Прошло чуть более 20 лет. Теперь, в новых условиях, не шло речи о том, чтобы восстановить Высшее Церковное Управление, совершенно новую структуру, утвержденную Поместным Собором. По сути, Высший Церковный Совет, в который наряду с епископами входили свя­щенники, монахи и миряне, был упразднен митрополитом Серги­ем. Причем так основательно, что даже в наши демократические времена никто и не вспоминает о необходимости восстановления канонического возглавления Русской Церкви.

2 апреля 1927 года митрополита Сергия освободили из тюрьмы, а через несколько дней — и епископа Павлина. Кувшинов все еще находился в заключении, и допросы продолжались. Тучков не терял надежды заполучить материалы тайных выборов патриарха. 18 мая митрополит Сергий в Москве провел совещание епископов и сформировал состав Временного Священного Синода. А через не­сколько дней получил справку из НКВД о разрешении деятель­ности Синода. Большинство верующих осознало, что во время за­ключения между митрополитом Сергием и органами ОГПУ было достигнуто некое соглашение. В конце мая последовал указ мит­рополита Сергия по епархиям, который предписывал епископам подать в местные органы власти заявления с просьбой о регистра­ции. На протяжении апреля, мая и июня согласовывался и оттачи­вался текст Декларации. Все это происходило в глубокой тайне. Наконец 29 июля 1927 года работа над текстом была завершена, но опубликование Декларации по-прежнему оттягивалось. Тучков все лето 1927 года вел переговоры с епископами, стремясь выяс­нить их отношение к Декларации. Несогласных арестовывали и высылали. С этого момента Декларация стала своеобразным кам­нем преткновения и соблазна для верующих, а для следователей — лакмусовой бумажкой. Если епископ иди священник отказыва­лись признать Декларацию, этого было вполне достаточно для ареста и бессудной ссылки. Наконец 19 августа 1927 года текст Де­кларации был опубликован в "Известиях". Но по приходам ее на­чали рассылать лишь в сентябре. Осенью же 1927 года началось массовое возвращение текста Декларации в Москву. Подавляющее большинство епархий не приняли Декларацию. Она почти мгно­венно достигла Соловков, и находящиеся в заключении епископы уже 27 сентября отозвались очередным посланием. Они заявили, что не могут "принять и одобрить Послание в его целом..."

Договариваясь с митрополитом Сергием о сотрудничестве, Тучков не забывал ни обновленцев, ни "григорианцев" они по-прежнему пользовались поддержкой Антирелигиозной комиссии и НКВД. Важно помнить, что большевики готовились в ноябре отмечать 10-летие революции. Им необходимы были зримые достижения к "великому юбилею". Разгром троцкистской оппозиции и полное подчинение Русской Церкви становились лучшими подарками богоборческой власти. Так завершалась в конце 20-х годов искусственная селекция - непослушные уничтожались, а более гибкие получали возможность проявить себя на церковном поприще.