Священник Игорь Филяновский«Слава Богу за все…»Оп.: журнал "Подъём", 2004, №6. http://www.pereplet.ru/podiem/n6-04/Filian.shtml В 1930 году художник Павел Корин приступает к работе над масштабным полотном, которому суждено будет стать свидетельством трагического пути Русского Православия первой половины ХХ столетия. «Реквием. Русь уходящая». Замысел этой картины он вынашивал в своей душе с 1925 года. Это был год смерти Патриарха Тихона. Тогда, 12 апреля, в Донском монастыре, уже вовсю терзаемая богоборческой властью, православная Русь собралась у гроба своего любимого Первосвятителя. Десятки епископов, сотни священников и тысячи мирян молитвенно провожали в царство живых великого печальника земли Русской. В тот день Павел Корин задался целью запечатлеть для будущих поколений этот трагический исход и сохранить на полотне хотя бы малую часть характеров носителей церковного духа тех лет России. К 1930-му году замысел такого полотна уже стал приобретать конкретные очертания. Но как было уговорить позировать перед мольбертом архиереев, священников, монахов и паломников в Москве 30-х годов? Выход из положения подсказал другой выдающийся русский художник – М.В.Нестеров. Он предложил Павлу Корину обратиться к жившему тогда на покое в Москве митрополиту Трифону. Владыка Трифон согласился позировать, но слабое здоровье позволило ему лишь четыре раза встретиться с художником. Для Павла Корина этого было достаточно, чтобы создать психологически точный портрет выдающегося архипастыря, проповедника и молитвенника Русской Церкви того времени. Пожалуй, на этом знаменитом полотне портрет митрополита Трифона – один из самых запоминающихся. Владыка изображен в огненно-красном пасхальном облачении, с архиерейский посохом в руке и с горящим молитвенным взором. Весь его облик исполнен глубокого духовного напряжения. Православная Москва чтила и любила владыку Трифона, и его согласие позировать Павлу Корину было воспринято многими как благословение начатого им труда. Митрополит Трифон ( в миру князь Борис Петрович Туркестанов) родился 29 ноября 1861 года в Москве. Его отец, князь Петр Николаевич Туркестанов (1830 - 1891), был потомком грузинского князя Бориса (Баадура) Туркестанишвили, переселившегося в Россию при Петре I. О, княжеского рода цвет прекрасный! Благословен тот день, когда на север, Покинув горы Грузии цветущей, Направил путь твой предок отдаленный... – – писал об этом событии поэт Сергей Соловьев в стихотворении, посвященном епископу Трифону в 1915 году Сведения об отце Бориса Туркестанова довольны скудны. Отставной штаб-ротмистр Петр Николаевич Туркестанов многие годы состоял членом общества любителей духовного просвещения и, судя по воспоминаниям его детей, обладал мягким нравом и был глубоко религиозен. О матери же будущего митрополита Трифона, Варваре Александровне Туркестановой, сохранилось обширное семейное предание. Урожденная Нарышкина, Варвара Александровна приходилась племянницей декабристу М.М.Нарышкину. Девочка рано осиротела, и ее воспитанием занималась тетка Маргарита Михайловна Тучкова ( в монашестве Мария), которая была основательницей подмосковного Спасо-Бородинского монастыря. Этой обители покровительствовал митрополит Московский и Коломенский Филарет (Дроздов). Однажды тетка приехала к владыке Филарету в день памяти матери своей юной воспитанницы. Желая утешить девочку, митрополит сказал ей: «Твоя мать была святая. Она теперь в раю... Будь и ты хорошей». «А что делают в раю?» – спросила девочка. – «В раю молятся», – отвечал владыка. «Только молятся. Как это скучно!» Тогда святитель задумчиво произнес: «Дай Бог тебе, дитя, познать впоследствии сладость молитвы». Митрополит Филарет прозрел то, что стало внутренним стержнем всей последующей жизни Варвары Александровны. Воспитав шестерых детей, пережив болезнь и смерть мужа, более двадцати лет прожив вдовой, Варвара Александровна явила собой пример подлинной христианки, неся все жизненные радости и невзгоды с достоинством и смирением. Постоянно посещая церкви и монастыри, храня в своей душе глубокий молитвенный настрой, Варвара Александровна была всегда готова откликнуться на беду каждого, кто обращался к ней за помощью. Дом ее был открыт для гостей разных сословий и характеров. Свидетельством людской благодарности матери будущего владыки Трифона, стал изданный в 1913 году Шамординской женской обителью сборник «Памяти В.А.Туркестановой», где ее облик воссоздан с теплом и искренней любовью. Семья Туркестановых жила в Москве ( то на Пречистенском бульваре, то на Сивцевом Вражке), а летнее время проводила в своем подмосковном имении в селе Говорово. Островки светлых детских воспоминаний в памяти владыки Трифона всегда были связаны с говоровским одноэтажным домом с террасой, большим старинным парком с прудами и каменной церковью Рождества Богородицы. Размеренный семейный быт, освященный ритмом церковного календаря, воспитывал у юных Туркестановых любовь к церковному богослужению и пристальное внимание к своей внутренней жизни. «В детстве владыка с братом Александром Петровичем вырезали из газет облачение, служили и пели...», – вспоминала племянница митрополита. А вот свидетельство самого владыки Трифона: «Когда я был маленьким мальчиком, одна знакомая моей матери, особа образованная, в высшей степени религиозная, говорила моей матери: «Наступил пост, вот надо говеть, готовлюсь, размышляю и не вижу никаких грехов...» Тогда я, будучи мальчиком, удивился, мне это показалось очень странным, и я не мог ничего ответить...» После окончания известной всей Москве Поливановской гимназии в 1883 году Борис Туркестанов поступает на историко-филологический факультет Московского университета. В эти годы юноша увлекается театром и участвует во многих любительских спектаклях, знакомится с актерами Малого театра М.А.Решимовым и М.М.Макшеевым. Но не академическая или артистическая карьера влекла Бориса Туркестанова. Еще в гимназические годы его мать, Варвара Александровна, повезла детей во время Петрова поста в Черниговский скит, расположенный недалеко от Троице-Сергиевой Лавры. В той небольшой обители подвизался старец Варнава (Меркулов, 1831-1906). Общение с этим духоносным подвижником оказало неизгладимое впечатление на юного Бориса. «Мое знакомство с ним (о.Варнавой – св. И.Ф. ) началось с конца семидесятых годов, когда еще гимназистом я посетил для говенья Петровским постом скитские пещеры. Мне давно хотелось с ним познакомиться, ибо я много слышал раньше о его подвижнической жизни, о тех мудрых советах, которые он дает целым тысячам людей, к нему ежедневно приходящих, но долго не решался это сделать, и это потому, что у многих людей светского общества существует совершенно неправильный взгляд на подвижников, т.е. на людей высокой созерцательной жизни, особенно же на тех, которые, по общему мнению, отличаются даром прозорливости, то есть предвидением будущего. Им все кажется, что все такие люди отличаются крайнею суровостью к приходящим к ним грешникам. Они боятся даже, что те поразят их каким-нибудь суровым наказанием или смутят душу страшным пророчеством. Сознаюсь, что и я не был лишен в годы моей юности этого предрассудка. То было еще до знакомства с о.Амвросием, Оптиной пустынью и вообще русским православным монашеством. Но вот я решился повидаться с о.Варнавой. Сначала, поговев в продолжение недели, усердно помолившись в маленьком пещерном храме Черниговской Божией Матери, на месте которого теперь воздвигнуть громадный собор, я со страхом и трепетом чудным июльским вечером постучался в дверь маленького деревянного домика, в котором обитал о.Варнава. Долго он не отворял, наконец послышались шаги, щелкнула задвижка и на пороге появился седой монах небольшого роста, с мягкою, доброю улыбкой на устах, с проницательным взором темных очей. Вглядевшись в меня, он произнес тем радостным, ласковым тоном, который так памятен всем, близко его знавшим: «А! Милый барин! Ну, рад тебя видеть, мы тебя все здесь полюбили», – и с этими словами он меня благословил, обнял одною рукою и через темные сенцы ввел меня в свою келью, освещенною одною восковою свечкой. Несколько простых икон в переднем углу, перед ними на аналое медный крест и Евангелие, рядом деревянный стол с несколькими книжками и брошюрами духовно-нравственного содержания, в углу деревянная кровать, покрытая одним войлоком. Вот и все. Но сколько великих дел совершилось в этой убогой обстановке! Сколько изнемогавших в борьбе с самими собой и с житейскими невзгодами душ получили здесь себе облегчение и помощь! Сколько людей, дошедших до полного отчаяния, выходили отсюда бодрыми и готовыми на всякий подвиг!.. Не могу выразить словами, но до сих пор помню то необыкновенно светлое чувство какого-то духовного восторга, какой-то неземной радости, с которыми я возвратился от о.Варнавы. С этого времени начинается мое с ним духовное знакомство, продолжавшееся в течение всей его жизни. Во всяком своем деле я советовался с ним, получал от него добрый совет и благословение». Это «духовное знакомство» предопределило весь дальнейший путь Бориса Туркестанова. Казалось, что внешне его жизнь мало чем отличалась от жизни сотен его сверстников. Обучение в университете, дружеские вечеринки, участие в любительских спектаклях. Но напряженный внутренний духовный поиск и нарастающая уверенность в ином своем призвании все больше подготавливали молодого князя к принятию решения о начале монашеского пути. Веяние горнего мира, которое он ощутил в скромной келье о. Варнавы, уже не отпускало Бориса Туркестанова. Семена новой жизни, посеянные старцем в его душе, упали на добрую почву. В 1884 году по благословению о.Варнавы Борис Туркестанов едет в Оптину пустынь и становится послушником у славного уже на всю Россию своей святой жизнью старца Амвросия (Гренкова, 1812-1891). Козельская Введенская Оптина пустынь по праву занимает совершенно особое место в истории русского православного подвижничества. С 30-х годов XIX столетия по начало XX века к этому источнику духовной мудрости припадали тысячи ищущих душ. Старцы Оптиной: Леонид, Макарий, Амвросий, Нектарий и многие другие - явили миру образ единства молитвы и аскезы с открытостью к духовным нуждам и вопрошаниям своих современников. К духовникам Оптиной в поисках ответа о смысле и правильном устроении своей жизни тянулось множество людей из духовенства, крестьянства, купечества и дворянства. Подчас среди них были даже далекие от Церкви люди. Старческое попечение о нуждах этого множества людей рождалось из глубокой укорененности в опыте древнехристианской аскетики, который был органично сплавлен с духом русских подвижников предыдущих веков. Многие творцы русской культуры XIX столетия искали в стенах Оптиной свою дорогу к Храму. В кельях у оптинских старцев можно было встретить братьев Киреевских, А.С. Хомякова, Н.В. Гоголя, В.А. Жуковского, Ф.И. Тютчева, И.С. Тургенева, П.А. Вяземского, Ф.М. Достоевского, В.С. Соловьева, С.М. Соловьева, В.В. Розанова, К.Н. Леонтьева (в монашестве Климента), С.А. Нилуса. Посещали обитель Л.Н. Толстой, П.И. Чайковский, Н.Г. Рубинштейн, А.П. Толстой, А.К. Толстой, Н. Страхов, П. Юркевич, Великий Князь Константин Константинович Романов (президент Императорской академии наук и поэт), будущая преподобномученица Великая Княгиня Елизавета Федоровна. Монахи Оптиной пустыни разрушили, возведенную петровскими реформами стену между духовенством и мирянами разных сословий. Недаром эту обитель называли «костром, у которого обогревалась вся Россия». Борис Туркестанов впервые встретился со старцем Амвросием еще в раннем детстве, когда мальчик тяжело занедужил. Положение, по мнению врачей, было почти безнадежным. Тогда его мать в горячей молитве к мученику Трифону дала обет посвятить сына Богу, а если суждено будет ему отречься от мира, назвать при монашеском постриге именем Трифона. Вскоре сын стал поправляться, и Варвара Александровна отважилась на поездку в Оптину пустынь. Вместе с десятками других паломников стояла она с сыном у домика о.Амвросия, когда неожиданно, прозревая будущее мальчика, старец обратился к собравшимся людям: «Пропустите архиерея с матерью!» Толпа расступилась, и княгиня с сыном подошли под его благословение... В Оптиной пустыни Борис Туркестанов несет самые разные послушания, воспитывая в себе усердие, смирение и строгость, очищая свою душу ежедневным исповедованием греховных помыслов своему духовному наставнику. «Ученик всецело подчиняет себя воле старца, - говорил владыка, вспоминая начало своего иноческого пути, – он каждодневно открывает ему все, что он сделал за весь день: все свои мысли, чувства, недоразумения, и на все получает надлежащий ответ. Это отношение любящего мудрого отца к своему сыну...» (I. 5, с.138). Перед его взором были фигуры таких подвижников, как иеромонах Иосиф, келейник старца Амвросия, схиархимандрит Исаакий и будущий старец Нектарий. Но, несомненно, личность о.Амвросия, его благодатный молитвенный дар помощи людям, потерявшим духовные ориентиры, его способность прозревать волю Божию в человеческих судьбах и врачевать сердца людей, была решающей в формировании монашеского строя души будущего митрополита Трифона. Отец Амвросий принимал в день по 30-40 человек и не делал никаких различий среди приезжавших. И это при том, что физическое здоровье старца было подорвано с юных лет различными недугами. Люди ехали к нему со всех концов страны за благословением, утешением и советом. Отец Амвросий излучал подлинную христианскую любовь и участие, что поражало даже людей, враждебно к нему настроенных. Он следовал совету Исаака Сирина: изливай милость свою на всех и будь спрятан от всех.(I. 6, с.71) «В своей маленькой скитской келии, – вспоминал владыка Трифон – он благословил меня облечься в иноческую одежду; с каким благодушием он тогда смотрел на меня, какие наставления давал мне... – он как бы нам говорил: «Посмотрите на меня... Я в этой жизни был лишен всего – и здоровья, и сил для этой борьбы, а между тем я остался верным воином. Я верил, я старался жить по вере, я многих спас от падения – и примером своей жизни, и наставлениями, и вразумлениями». Он любил так говорить: «Долготерпите, за все благодарите, о всем радуйтесь, молясь за всех непрестанно...» В 1888 году на Кавказе, в городе Ардоне, было открыто Александровское духовное училище, куда послушник Борис Туркестанов был приглашен преподавателем. Старец Амвросий благословил его принять это приглашение, и в 1889 году молодой послушник отправляется на родину своих предков. Здесь же 31 декабря 1889 года ректором Тифлисской Духовной семинарии архимандритом Николаем (Зиоровым) послушник Борис Туркестанов был пострижен в монашество с именем святого мученика Трифона. А через семь дней, на праздник Богоявления, экзарх Грузии архиепископ Палладий (Раев) рукополагает иеродиакона Трифона (Туркестанова) в иеромонахи. Исполнился обет, данный Богу его матерью. Об этом материнском обещании о.Трифон узнал только после своего пострига, остро почувствовав скрытый до времени от внешних глаз узор, который начертан Божиим перстом в его жизни. Начало монашеского пути иеромонаха Трифона совпало с его сомнениями в своей достаточной подготовке для выбранного им духовно-педагогического поприща. Гимназического курса и года, проведенного в университете, было явно недостаточно для полноценного ведения задуманной молодым преподавателем работы. «Волнуемый различными сомнениями», о.Трифон едет к старцу Амвросию за советом. В нескольких километрах от своего оптинского скита, в Шамординской женской обители, где о.Амвросий проводил в последние годы своей жизни немало времени, старец благословляет его на обучение в Московской духовной академии. Наступает 1891 год. Иеромонах Трифон поступает в Духовную академию. Но только он приступает к занятиям в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре, как 10 сентября умирает его отец, Петр Николаевич Туркестанов. Старец Амвросий успевает утешить своего духовного сына в этой потере. Но буквально через месяц, 10 октября, его духовный наставник уходит из этого мира. Как только эта весть донеслась до стен Троицкой Лавры, иеромонах Трифон сразу же выехал на похороны своего духовника и учителя. «...И теперь можно засвидетельствовать, что отличительным качеством нашего дорого старца, – сказал в своем слове на погребении о.Амвросия иеромонах Трифон, была та добродетель, которая является свойством верных учеников Христа и без которой все остальные добродетели – как медь звенящая и кимвал звучащий, по слову апостола. Это христианская о Бозе любовь... Вот этой-то любовью было проникнуто все существо нашего батюшки. Засвидетельствует это всяк, сколько-нибудь знающий о.Амвросия. Свидетельством этого вся жизнь его. И в самом деле: не богатство и знатность, не какие-нибудь таланты, развлекающие суетность человека, - нет, смиренная келья, убогий одр и на нем полурасслабленный с виду старец привлекал к себе православную Русь...» Возвратясь в Духовную академию, о.Трифон, помимо учебы, выбирает себе послушание тюремного священника в маленькой церкви в честь иконы Божией Матери «Утоли мои печали» Сергиево-Посадской пересыльной тюрьмы. Должность тюремного священника – послушание особое. Она требует от пастыря во много раз глубже вглядываться в людей, чей подлинный образ бывает порой до неузнаваемости затемнен и изуродован грехом. Грех, приведший человека к преступлению, не всегда бывает осознан и раскаян узником. Нередко в нем только усиливается озлобление и ненависть ко всему окружающему миру, и даже к людям, искренне стремящимся ему помочь. И здесь от священника требуется немалое личное мужество, ведь не случайно иноки, назначенные в помощь о.Трифону, отговаривали его от такого рискованного служения. Но молодой иеромонах слушался голоса своей совести и старался почти каждый день посещать камеры заключенных, силясь найти необходимые им слова поддержки и назидания, чтобы хоть немного смягчить ожесточение и уныние, закрывающие человеку путь к началу покаяния и обретения новой жизни. «Дай Бог, – говорил он, – чтобы православные христиане каялись, как эти преступники». Интересно отметить, что в эти же годы свое служение среди заключенных начинает другой «оптинец», любимый москвичами батюшка – протоиерей Иосиф Фудель. Отец Иосиф одно время был настоятелем церкви в честь Покрова Пресвятой Богородицы в Бутырской тюрьме, и публиковавшийся в те годы его тюремный дневник хотя бы отчасти дает почувствовать атмосферу, в которой пришлось трудиться студенту Духовной академии о. Трифону (Туркестанову). Молодой иеромонах много сил тратил на украшение и обустройство тюремной церкви, стараясь привлекать к этому делу самих заключенных. За годы служения о.Трифона в Сергиево-Посадской пересыльной тюрьме маленький тюремный храм буквально преобразился. А когда решением Синода иеромонах Трифон был награжден золотым наперсным крестом, Московский митрополит Сергий (Ляпидевский) сказал ему: «Это не я вас награждаю, о.Трифон, и не Святейший Синод. Это преступники вас награждают, которых вы утешили». Подошел срок окончания Академии, и в конце августа 1895 года о.Трифон последний раз отслужил в тюремной церкви. Десятки молящихся с искренней благодарностью и любовью преподнесли своему бывшему настоятелю икону Божией Матери «Утоли мои печали», во имя которой была построена их тюремная церковь. Академию иеромонах Трифон окончил кандидатом богословия. Работа, за которую он получил эту степень, именовалась «Древнехристианские и оптинские старцы». Тема старчества как благодатного духовного дара, уходящего своими корнями в самые ранние времена христианства, но вечно живущего и творчески обновляющегося на протяжении всей церковной истории, глубоко интересовала о. Трифона. Залогом тому были годы послушничества в Оптиной пустыни и духовное окормление у старцев Амвросия (Гренкова) и гефсиманского Варнавы (Меркулова), с которым после смерти о.Амвросия он вновь восстановил тесную духовную связь. Знание целого ряда иностранных языков и широкий круг церковно-научных интересов позволили будущему митрополиту твердо и аргументированно вести проповедь Евангелия среди тех из своих современников, которые на рубеже ХХ столетия утратили чувство церковности, уйдя от Православия в «страну далече». В 1895 году иеромонах Трифон был назначен смотрителем Московского духовного училища при Донском монастыре. На этом месте о.Трифон проявляет себя умелым организатором и зрелым проповедником. В эти годы в Донском монастыре жил на покое епископ Антоний (Флоренсов) - с которым о.Трифона долгие годы связывали глубокие дружеские чувства. «Епископ-старец» - называли владыку Антония его духовные дети, среди которых было и немало ищущей творческой молодежи. Нередко в его келье можно было встретить и будущих известных православных священников Павла Флоренского и Александра Ельчанинова. Митрополит Московский Сергий (Ляпидевский), видя усердие о.Трифона на вверенной ему должности в Донском монастыре, ходатайствует о назначении его ректором Вифанской духовной семинарии, расположенной в окрестностях Сергиева Посада. Это назначение с указанием о возведении о.Трифона в сан архимандрита состоялось 14 июня 1897 года. А короткое время спустя о.Трифон назначается духовным цензором изданий Святотроице-Сергиевой лавры. Вифанская семинария расположена невдалеке от Черниговского скита, где нес свои подвиги старец Варнава. Вместе с ним в 1898 году о.Трифон посетил Иверский Выксунский женский монастырь Нижегородской епархии. Старец Варнава стоял у истоков этой обители, насельницам которой на первых порах пришлось перенести множество испытаний. Во время литургии, которую о.Трифон служил вместе с о.Варнавой, вифанский ректор произнес вдохновенную проповедь о духовном состоянии современного мира и о наших поисках путей к Свету. Тема непоколебимой веры и бесконечной преданности Божией Матери своему Божественному Сыну подводит проповедника к оценке духовного состояния российского общества того времени. Отец Трифон ставит диагноз духовному недугу, приведшему к кричащему разладу между сердечной верой одной части русского народа и «скорбным бесчувствием» остальных. Поклонение материализму, увлечение разноименной эзотерикой, а большей частью просто безверие, приобретавшее все более агрессивные черты, мутной волной буквально захлестнуло образованное общество России рубежа столетий. «Среди богатых и ученых гораздо сложнее и запутаннее, гораздо тоньше и ядовитее скорби, может быть, там чаще овладевает адское отчаяние человеком, чем среди бедных, неученых, простых сердцем и умом людей». Только наша общая, искренняя, трудническая молитва может вывести людей из этого темного лабиринта. «И для вас, возлюбленные сестры, святая молитва должна быть главным делом вашей жизни... Молитвы ищут от нас и наши братья-миряне: «Батюшка, питайте нас молитвами», – сказал мне недавно один простой человек. Горе нам, если мы вместо этого хлеба духовного подадим камень алчущему брату».. В своем прощальном слове к сестрам Выксунского Иверского женского монастыря о.Трифон проронил пророческие слова о своем начатом пути «монашества в миру». «Как рыба, выброшенная из воды, умирает, так может умереть духовной смертью и инок вне спасительной ограды монастырской», – говорят святые отцы. К таким инокам принадлежу и я, грешный, послушанием своим обязанный жить среди мира и лишь изредка имеющий отраду отдохнуть духом в святой обители. Прошу вас, возлюбленные сестры, молиться за меня и за всех моих собратий. Ты же, Всеблагая Матерь наша, приведи нас всех с Собою к Сыну и Богу Своему и введи нас в его небесные обители. Аминь» В 1899 году архимандрит Трифон назначается ректором Московской духовной семинарии, а уже через два года Святейший Синод определил архимандриту Трифону быть епископом Дмитровским и настоятелем Московского Богоявленского монастыря. Хиротония состоялась 1 июля 1901 года в Большом Успенском соборе Московского Кремля. Напутствуя новорукоположенного епископа Трифона, митрополит Московский Владимир (Богоявленский) сказал: «Есть действительно в этом служении нечто такое, что может встревожить и самую неробкую душу. Правда, ты идешь на проповедь Евангелия не в языческий город, как апостол Павел, но в город христианский, издревле известный своим благочестием, но при настоящем брожении умов и религиозном разномыслии мало ли в христианстве людей, мыслящих не по-христиански, людей, которые премудрость Божию, в тайне сокровенную, почитают за глупость и безумие... Но послушай, что говорит Господь апостолу, а в лице его и тебе: не бойся, но говори и не умолкай, ибо Я с тобою, и никто не сделает тебе зла... Зорко следи за вопросами времени, касающимися веры и Церкви, и, не оставляя их на произвол мира, старайся в своем слове освещать их словом церковной идеи и науки. Не оставляй вне своего пастырского воздействия и те передовые наши сословия, к которым ты так близко стоишь по своему происхождению... Имея постоянное общение с этим сословием, не упускай случая указывать им на возможность совмещения здравых научных познаний с искренней верой, современных открытий и усовершенствований – с вечными началами духовной жизни, удовольствий и наслаждений – с добродетелью труда и борьбы с миром и спокойствием сердца...». Слова будущего священномученика митрополита Владимира соответствовали сокровенным душевным устремлениям и тревогам епископа Трифона. Его чуткое сердце чувствовало, что мир уходит от церковных стен, а жар веры покрывается пеплом обыденности и рутины. Слово Божие уже не являлось «единственным на потребу» для тысяч современников, а глухие толчки грядущего исторического обвала уже были ясно различимы в воздухе России начала ХХ столетия... Больше тринадцати лет, с 1901 по 1914 год, владыка Трифон прослужил в Московском Богоявленском монастыре. Предание говорит об основании этого монастыря великим князем Даниилом Александровичем, сыном князя Александра Невского. Первым игуменом обители был брат преподобного Сергия Радонежского Стефан. Много раз монастырь страдал от разорения и пожаров, но всегда, собираясь духом и силами, иноки вновь восстанавливали свою духовную вотчину. С 1865 года этот монастырь управлялся епископами – викариями Московской митрополии. А в 1866 году со святой горы Афон в Богоявленский монастырь были привезены частицы мощей мучеников Пантелеимона, Трифона и многих других святых, а также чудотворная икона Божией Матери «Скоропослушница». Душа епископа Трифона сроднилась с этой древней обителью. Его трудами были отремонтированы монастырские храмы, проведено электричество, обновлена утварь, а в соборном храме монастыря было поставлено два новых придела: во имя Иоанна Предтечи и святителя Черниговского Феодосия. Здесь же в одной из келий, недалеко от сына, поселилась и жила до своей смерти в 1913 году мать владыки Варвара Александровна Туркестанова. «Вспоминается мне, – писал позже епископ Трифон, – как постепенно устраивалось богослужение, как постепенно усовершенствовался церковный строй, как благоукрашались наши храмы, которые я застал закопченными, забытыми, как постепенно собралось здесь стадо овец Христовых, и как прекрасны и торжественны были здесь службы, и некоторые праздники казались особенно для меня выделяющимися, как, например, праздники Рождества Христова, навечерие Богоявления, освящение воды, молебны с общим пением, возжжение свеч, дни Великого Поста, и в особенности первая седмица, и дивные службы Страстной и Святой Седмиц... Вспоминается мне, как светло и радостно праздновали мы день прославления преподобного Серафима, который поистине как бы обрел себе жилищем наш монастырь, может быть, потому, что он видел, как искренне мы его почитаем». Зато какая радость и услада, Какая неземная тишина Сходила в душу нам, когда вещал Ты нам и о затворнике Сарова, И повторял за ним: «Христос Воскрес», Будя надежду радости пасхальной, – писал в стихотворении «Епископу Трифону» поэт Сергей Соловьев. Преосвященный Трифон глубоко знал и любил монастырское богослужение. Служба в Богоявленском монастыре велась по строгому уставу с соблюдением всех положенных чтений и песнопений, которые старательно исполнялись монахами и учениками опекаемого монастырем Марфинского училища для мальчиков. Выразительный голос владыки был слышен во всех уголках храма, и почти за каждым своим богослужением он старался обращаться к народу со словами проповеди. В скором времени православные москвичи стали загодя, до службы, собираться у монастырских ворот, ожидая, когда можно будет зайти в храм и занять место поближе к алтарю. Владыку иногда в шутку называли «кухаркиным архиереем» за то, что он любил служить ранние литургии, когда храм был по преимуществу заполнен простым людом. Но ценители церковного богослужения и образованные верующие москвичи за проповеднический дар и вдохновенное служение величали епископа Трифона «московским Златоустом». «Почему же русский православный народ по преимуществу любит молиться в святых обителях? – задавал вопрос владыка Трифон в своем «Слове» на посвящение игумена Ионы в сан наместника Богоявленского монастыря. – Твердый чин церковный, во всей целости и во всем благолепии сохраняющийся с древних времен по преимуществу в святых обителях; истовое, осмысленное чтение, воодушевленное пение древних церковных напевов, убежденная проповедь Слова Божия, основанная на святых отцах и учителях Церкви, – вот что, с одной стороны, привлекает к нам богомольцев. А с другой стороны, каждый из них сознает, что все это общество иноков, каковы бы ни были их личные недостатки, соединено одним духом любви ко Господу Богу, одушевлено твердою верою в истинность и непоколебимость Святой Церкви, зиждется на тех же твердых началах иноческой жизни, на каких основано первоначальное православное монашество. Вот что привлекает в святые обители народ православный, вот почему ныне приходят туда и издалека с некоторым даже понуждением себя. Здесь они отдыхают душой, умиротворяются и успокаиваются после всевозможных мирских соблазнов, бурь, лжеучений, взаимно противоречащих друг другу, – словом сказать, после мирской жизни, неустойчивой, шаткой, маловерной, преданной призрачным интересам минуты, тщеславной, постоянно колеблющейся между добром и злом, унывающей и отчаивающейся». Эти напоенные молитвой слова были произнесены накануне гражданской cмуты 1905 года, когда общий политический кризис, углубленный неудачной кампанией русской армии на Дальнем Востоке, и массовая пропаганда радикалов различного толка выплеснули тысячи людей на улицы многих городов России. «Вспоминаются мне и ужасы 1905 года, и этот молебен на Красной площади на день святителя Николая, когда все вы и еще многие другие, не боясь великих угроз, не устрашились и пошли все за вашим грешным пастырем, готовые даже принять смерть. Вспоминается мне, как в эти страшные дни Москва казалась как бы осиротелою, когда гремели всюду выстрелы и когда на каждом шагу грозила смерть... Вспоминается, как вы каждый вечер приходили сюда молиться, говеть, исповедоваться и причащаться; и на все были готовы...» –писал позднее владыка. Россию захлестнула волна террора. Сотни боевиков вели жестокую, целенаправленную охоту на государственных деятелей, чиновников, полицейских. 4 февраля 1905 года от взрыва бомбы, брошенной террористом Иваном Каляевым, погибает московский генерал-губернатор Великий Князь Сергей Александрович. Это событие до глубины души потрясло его жену, будущую преподобномученицу Великую Княгиню Елизавету Федоровну. Елизавета Федоровна решает уйти из мира и на свои личные средства приобретает усадьбу с несколькими домами и садом на Большой Ордынке, где основывает Марфо-Мариинскую обитель милосердия. Помимо медицинской помощи страждущим, присущей всем общинам милосердия, Марфо-Мариинская обитель должна была стать еще и духовно-просветительским центром. Владыка Трифон явился одним из тех, кто поддержал это начинание Елизаветы Федоровны. Первый храм обители во имя святых жен-мироносиц Марфы и Марии был освящен епископом Трифоном 9 сентября 1909 года, в день празднования Рождества Пресвятой Богородицы. А в апреле 1910 года епископ Трифон посвятил первых 17 сестер во главе с Великой Княгиней в крестовые сестры. Во время торжественной службы епископ Трифон, обращаясь к уже облаченной в одеяние крестовой сестры милосердия Великой Княгине, произнес провидческие слова: «Эта одежда скроет Вас от мира, и мир будет скрыт от Вас, но она в то же время будет свидетельницей Вашей благотворной деятельности, которая воссияет пред Господом во славу Его». В 1906 году умирает многолетний духовник епископа Трифона старец Варнава. «Прощаясь с ним, я дерзнул поднять монашеское покрывало и вгляделся в его лицо. Оно было вовсе не тронуто тлением и дивно хорошо! Такое выражение бывает у маленького невинного ребенка, который среди игры внезапно засыпает. Лицо принимает при этом выражение какого-то ангельского спокойствия и чистоты – такое же выражение было и у почившего старца», – сказал в своем прощальном слове владыка (I.5, с.162). Теперь осиротевшие духовные чада о. Варнавы потянулись из Черниговского скита в Оптину пустынь, где игумен Варсонофий (Плиханков, 1845–1913), окончив послушание полкового священника на дальневосточном фронте и вернувшись в монастырь, стал духовником монашеской братии и наставником множества мирян. Епископ Трифон часто навещал свою первую обитель, находя подлинное отдохновение в молитве и беседах со старцем. А приезжая в Москву, о.Варсонофий обычно останавливался в Богоявленском монастыре. Во время богослужения, совершаемого о.Варсонофием, владыка Трифон лишь молился в алтаре, выражая свое особое почтение к старцу. Епископ Трифон всегда старался рассказать своим современникам об уникальном духовном опыте Оптиной пустыни и жизни ее подвижников. С этой целью он не раз участвовал в благотворительных чтениях в пользу приютов и лечебниц, выбирая темой своих сообщений историю и духовную жизнь Оптиной. А в 1912 году владыка с программой чтений о старце Амвросии выезжал во Францию и выступал в Ницце. В бытность наместником Богоявленского монастыря епископ Трифон принимал в своей обители многих духоносных пастырей, чьи имена почитаются ныне всем православным миром. Подлинным духовным праздником для владыки Трифона, братии и прихожан Богоявленского монастыря становились посещения этой обители отцом Иоанном Кронштадтским. Отец Иоанн был живым воплощением огненной веры и любви ко Христу. Пламенный предстоятель пред престолом Божиим, известный всей России силой своей молитвы и уже при жизни почитаемый святым, батюшка Иоанн «являл всегда пример любви ... Сколько любви оказал страждущим, скольких исцелил, направил на истинный путь, скольким дал возможность облегчить свое положение, скольким трудящимся приходил на помощь; сколько людей благодаря ему стали приносить пользу ближним и себе», – говорил в 1908 году на девятый день кончины кронштадского пастыря епископ Трифон. По приглашению правящих архиереев и по поручению Синода владыка Трифон сам не раз выезжал для богослужений в храмах и монастырях многих епархий России. Среди них была и Саровская обитель, и Яблочинский Свято-Онуфриев монастырь у реки Буг на западном краю России, и Соловецкий Спасо-Преображенский монастырь. На Соловках епископ Трифон рукоположил двадцать шесть монахов, освятил новый храм в Печенгском Троицком монастыре, «...поклонился мощам святых угодников, ее основателей, возрадовался духом, видя ее чудное процветание, видя высокую, благочестивую жизнь ее иноков». Но вот 1912 год принес весть о смуте в Оптиной пустыни. Оклеветанный недоброжелателями старец Варсонофий был вынужден покинуть свой скит и любимую обитель и за год до смерти принять назначение настоятелем в подмосковный Старо-Голутвин монастырь. Этот монастырь находился под ведомством епископа Трифона, который до конца жизни старца всячески старался окружить его своей заботой. 5 апреля 1912 года владыка Трифон возвел игумена Варсонофия в сан архимандрита. А через год на прощальной панихиде по почившем старце владыка произнес: «Ты умел только любить, только творить добро, и какое море злобы и клеветы вылилось на тебя! Ты все принимал с покорностью, как многострадальный Иов, говоря: «Господь даде. Господь отъят». Я свидетель, что не слыхал одного слова осуждения кому бы то ни было... С покорностью подчинившись воле Божией, старец покинул тихий Оптинский скит и на новом месте со всем усердием отдался трудам по благоустройству обители». Все эти годы преосвященный Трифон старался не оставлять своих научных интересов. Он был действительным членом Московского археологического института, по инициативе которого в 1913 году во внебогослужебное время в Успенском соборе Московского Кремля и в Богоявленском монастыре был устроен показ древнего русского богослужебного обряда – «Пещного действа». В основу этой театрализованной мистерии был положен рассказ из книги пророка Даниила о трех отроках, ввергнутых халдеями в пылающую печь, но сохраненных Богом. Идея возрождения этого обряда возникла еще в 1907 году. Тогда в Московском епархиальном доме был прочитан доклад священника Метиллова о происхождении этого действа, показаны старинные миниатюры с изображениями этой постановки в древних Москве и Новгороде, а руководимый А.Д.Кастальским Синодальный хор исполнил песнопения «Пещного действа». После этого события директор Археологического института предложил владыке Трифону подготовить полную постановку мистерии. Не без внутренних колебаний взялся владыка Трифон за это дело. «Причин этому много, – писал он позднее. – Первое – новизна дела. Как воссоздать то священнодействие, которое давно уже забыто, и притом не в храме, не за богослужением, не пред благоговейно настроенными богомольцами, а пред обыкновенными слушателями в зале, при обыкновенной обстановке духовных концертов. Невольно является опасение: не показался бы этот церковный обряд театральным зрелищем, никогда невиданным нами, притом зрелищем простым, может быть, грубым, смешным и наивным для теперешнего зрителя, избалованного блестящей обстановкой театров. С другой стороны, удобно ли духовному лицу браться за такое дело? Не лучше ли было бы, если бы это исполнил светский человек, гораздо более знакомый с подобного рода постановками? На первый вопрос я ответил себе: для людей, любящих церковную старину ( а таковых очень много), всегда приятно и утешительно созерцать какой-либо церковный обряд. Доказательством этого служит множество богомольцев в нашем Успенском соборе, когда там совершается в Великий четверг обряд омовения ног, заключающий в себе тоже некоторый драматический элемент... Есть еще одна причина, по которой я не отказался от этого поручения, – это моя глубокая и искренняя любовь ко Святой Церкви и ко всем малейшим ее обрядам; отсюда проистекает моя любовь и к церковной археологии. Когда я читаю описание различных древних обрядов, священнодействий, когда я вижу старинные облачения, утварь, когда я присутствую при богослужении в древних храмах, когда я молюсь перед древними иконами, пред которыми изливали свои мольбы целые сотни тысяч людей, то невольно моя душа переносится в то далекое время, когда среди русских была такая любовь к храму, что казалось, что они готовы провести в нем целые сутки. Эта любовь и благочестие поражали иностранцев. Один из них даже заметил, что если Христос родился в Вифлееме, то духом пребывает в России». Наступает 1914 год. Россия вступает в Первую мировую войну. 20 июля 1914 года, в день начала войны, на Красной площади Преосвященный Трифон, управлявший в то время Московской митрополией, осенил собравшихся людей образом «Явления Божией Матери Преподобному Сергию», написанным на доске от гроба Преподобного. Образ этот во время войны всегда находился в действующей армии. Начало военной кампании было ознаменовано подъемом патриотических чувств почти во всех слоях населения России, общими надеждами на иное, справедливое устроение Европы, на создание нового славянского братства. На богослужении в Успенском соборе Московского Кремля 5 августа 1914 года в речи, обращенной к прибывшему в древнюю столицу Государю Императору, владыка Трифон так выразил эти чувства: «...В самом деле, ведь эта война предпринята нами не из каких-либо властолюбивых, горделивых замыслов, не из-за корыстных целей, не из выгод житейских, не из зависти и злобы к нашим противникам. Нет, мы выступаем за наших единоверных и единокровных братьев, мы выступаем за поруганную правду, за гонимую веру нашу святую, за Крест Христов, за честь и славу нашей Родины». Вскоре епископ Трифон обращается к Главному протопресвитеру армии и флота Георгию Шавельскому с просьбой о направлении его в действующую армию. Владыку назначают исполняющим обязанности полкового священника 168-го Миргородского пехотного полка и благочинным 42-й пехотной дивизии. Сохранился фронтовой дневник, который владыка Трифон вел на протяжении конца 1914 – начала 1915 годов. Дневниковые записи сжаты и немногословны, в них мало пространных размышлений или лирических отступлений. Это взгляд на войну изнутри и скорее краткая свидетельская фактография армейских и бытовых событий, чем последовательный рассказ о военных баталиях. Перед нами проходят полные трагизма картины разоренных украинско-польских деревень, лица напуганных войной жителей, армейские обозы, утопающие в грязи осенних разбитых дорог, ночевки в брошенных барских усадьбах и маленьких хатах, полевые госпитали и офицерские землянки. А полные сдержанного, но глубокого восхищения рассказы о героизме солдат и офицеров перемежаются с удручающими сообщениями о случаях морального упадка, недисциплинированности и мародерства. С первых строк мы видим, что это дневник священника, старающегося все свои силы отдавать на поддержку и духовное окормление не только солдат и офицеров, но всех, кто встречается на его пути и нуждается в утешении и помощи. Вот несколько фрагментов из дневника епископа Трифона. «24, среда. Ночевал в С. Неизвестно, когда выступаем. Командир уехал в штаб дивизии (г.Ланцут). Начинает тяготить неопределенность, особенно невозможность совершать богослужение. Думаю отслужить дома в субботу всенощную преподобному Сергию. Изба, где я поместился, довольно чистая, выбеленная известью, много картин духовного содержания, особенно Матка Божия. Хозяева – крестьяне-поляки, довольно любезные. Положение их тяжелое, отовсюду грабят солдаты, сначала австрийцы, а потом русские. Служил у себя в комнате всенощную преподобному Сергию. Присутствовала жена хозяина и ее семейство (поляки). 27 сентября, суббота. Путь был невероятно трудным. Трудно себе вообразить эту картину. Ночь, темнота, глубокая, по колено, грязь, дорога, совершенно разбитая тяжелой артиллерией и обозами. По ней тянутся, иногда в два или три ряда, длиннейшие обозы со всеми прочими вещами, измученные, исхудалые лошади еле тянут, постоянно останавливаются. Везде крики: сукины дети, мерзавцы и пр.; вопли помогающих; везде лошади: но-но, родная, цоб-цобе; матерная ругань, перебранка: «Держи вправо, дай проехать...» Моросит мелкий дождик... 30 сентября. Переехали к церкви. Служил торжественную всенощную с участием двух священников Н-ского полка. Кошубский – храбрец. Все было освещено, много народу, хор из солдат под управлением главного врача. 1 сентября. Обедал. Проповедь. Раздавал крестики. Выстрелы. Церковь пробита. Разрыв шрапнели в нескольких шагах. Опасность. Ушли из дома священника. 5 сентября Служил обедню и молебен при участии священников Острожского полка, Луч...кого полка и артиллерийской бригады: последний говорил речь в стихах. Много народу приобщалось. Вернулся домой и причащал старуху-хозяйку, разбитую параличом. Вся семья усердно молилась на коленях. В два с половиной часа ушел в церковь, служил молебен с водосвятием. Прошел слух об отступлении австрийцев. 3 октября. Опять переезжаем. Страшная стрельба. Что-то готовится. Переходим в дер. Моковиску. Переехали в половину у погорельцев, хозяина зовут Иван Хомыга. 4 октября. Суббота. Проснулся в 2 часа. Ожесточенный бой. Австрийцы прорвались через реку Сан. Н-ский полк прозевал и за это наказан: много убитых и очень много раненых. У нас тоже есть раненые и один убитый, которого отпевал в поле. На смену острожцам идет сегодня наш полк: служил всенощную в униатском храме, много было народу, исповедовал многих солдат и нескольких офицеров. Очень тронул один полковник (Галицкого полка): плакал во время исповеди. Говорил речь о спасительном значении псалма «Живый в помощи Вышняго...» 12 октября. 12 часов дня. Ночью перебралась наша тяжелая артиллерия и так стучала, что комната трещала от ударов. Желудок продолжает болеть. Служил сегодня обедню. Народу собралось порядочно. Говорил проповедь. Вспомнил, что сегодня крестный ход в Москве по случаю изгнания французов. Евангелие о воскрешении сына вдовы Наинской... Раздавал памятки. Объяснял псалом 90-й. После обедни народ пел свои духовные псалмы. Пока тихо. Новостей никаких нет. 13 октября. Вчера служил вечерню и молебен с акафистом Сладчайшему Иисусу. Пели очень хорошо... Прекрасные у них напевы. Народу собралось очень много. Бойкая племянница нашей хозяйки, которая была господней, то есть экономкой соседних богатых помещиков, – тип русинки очень набожной (всегда с молитвенником), но очень веселой, разбитной; работала на немецких фабриках. Разумеется, кучер Захар не ударил в грязь лицом и разошелся вовсю. Хохот слышался весь вечер (тип для повести). Ночь была адская, не заснул ни одну минуту: пальба, канонада, пулеметы; казалось, ад разверзся! Какие результаты, пока неизвестно! Иду в церковь давать молитву, а затем в поле отпевать убитого солдата. 17 октября Холера... Служил молебен и отпевал двух холерных. Переезжаем. 19, воскресенье. Служил обедню в М. Много народу. Вечером беседовал с врачами. Очень симпатичный врач Острожского полка, Добровольский. Лесюков, подпоручик, взял 500 австрийцев в плен. 20, понедельник. Ничего интересного. По-прежнему сидим в С. Была атака, но неудачно для нас. Убит храбрый подпрапорщик. Крайне неприятно, что множество симуляций ран. 27 ноября, пятница. Все сравнительно благополучно. Я говорю: сравнительно, ибо не верится в будущее. Надо бы дать отдохнуть солдатам, а там уже воевать, а теперь нельзя с одного вола драть две шкуры. 19 декабря, пятница. Поехал служить в 8 часов утра; приехал и исповедовал до девяти с половиной часов, затем совершал проскомидию и сделал общую исповедь. Причащал... Я сказал слово о том, что в этом сарае я служу с большим умилением, чем в великолепных храмах, ибо и Христос родился в сарае, а не в чертогах. Холод был страшный, ноги закоченели. Затем был парад и раздача Георгиевских крестов... Присутствовал уполномоченный с подарками, простой мужик, но умный, говорил, что много пожертвовали дети на свои копейки, данные на завтрак. Вернулся усталый, но радостный духом». Российские газеты и журналы не раз писали о пастырском служении епископа Трифона в действующей армии. В этих изданиях на страницах, отведенных для фронтовых репортажей, можно было встретить снимки владыки Трифона в окружении солдат и офицеров. Пожалуй, единственным из архиереев указом Государя Императора «Преосвященный Трифон Дмитровский ( в миру князь Туркестанов) за проявленную храбрость при совершении богослужений на линии огня и за беседы в окопах с воинами во время боя» был награжден панагией на Георгиевской ленте из коллекции царского кабинета, а позднее, после возвращения с Румынского фронта – орденом святого Александра Невского с мечами. После полученной на польском фронте контузии владыка Трифон вернулся в Москву. Здоровье его было подорвано, а один глаз почти утратил зрение. Епископ Трифон просится на покой в Оптину пустынь, но указом Святейшего Синода его назначают настоятелем Воскресенского Новоиерусалимского монастыря. Сердечным было прощание с братией Богоявленского монастыря. В богослужении 1 июля 1916 года участвовало четыре епископа и 48 священников. Управляющий Московской епархией, бывший ректор Московской духовной академии, епископ Волоколамский Федор (Поздеевский), преподнес владыке Трифону в память икону Казанской Божией Матери. Обращаясь со словами благодарности, Преосвященный Трифон сказал: «Искренне желаю всем вам милости Божией. Мира душевного, той светлой духовной радости, которую может испытать только христианин и выше которой нет ничего на свете». Но через некоторое время владыка Трифон опять едет на фронт. На этот раз на Румынский. Вернувшись с фронта в 1917 году, он старается никуда не выезжать и поселяется в Новоиерусалимском монастыре, приступая к благоустроению монашеской жизни этой обители. Подмосковный Воскресенский Новоиерусалимский монастырь, основанный в 1658 году патриархом Никоном, был задуман им как пространственно-архитектурная икона исторического Иерусалима на Русской земле. Имена храмов и названия уголков обители должны были напоминать каждому молящемуся о Святом Граде. В начале ХХ века в монастыре имелась богатая библиотека и ризница, а для паломников имелись гостиница и странноприимный дом. Уже на свои средства епископ Трифон открыл возле монастыря женскую гимназию, где иногда читал духовные лекции. Знаменательно, что первое выступление владыки в новой гимназии было посвящено старцу Амвросию и наследию Оптиной пустыни. В 1917-м и в начале 1918 года владыка Трифон почти безвыездно находился в Воскресенском монастыре, ограничив свою деятельность богослужениями и духовничеством. Он даже не участвовал в работе открывшегося в 1917 году в Москве Поместного Собора Русской Православной Церкви, хотя ему было предложено выставить свою кандидатуру на выборах Патриарха. Вскоре после изменивших весь ход российской жизни событий октября 1917 года Новоиерусалимский монастырь был закрыт и превращен новой властью в музей. Наместнику и инокам пришлось расстаться со своим намоленным домом. В 1918 году епископ Трифон переезжает в Москву к своему брату Александру Петровичу. Потом живет у сестры Екатерины. Начинается период его скитаний по квартирам и домам родственников и духовных детей. В Москве владыку не прописывали, часто вызывали на допросы в милицию и ГПУ. Без прописки он не мог иметь продовольственных карточек и жил под постоянной угрозой высылки из города. Но несмотря на эту катастрофическую стесненность и реальную опасность для жизни владыка Трифон оставался мудрым и требовательным наставником для множества людей, питавших к нему искреннюю и глубокую духовную привязанность. Одна из его духовных дочерей, Мария Морозова, 29 ноября 1920 года, в день рождения владыки Трифона, говорила об этом так: «От души благодарим Вас за Ваше теплое и сердечное внимание к нам, Вашим духовным детям, которым Вы даете возможность обращаться к Вам с обуревающими нас невзгодами и скорбями и получать через то духовное утешение и радость. Как отдыхают тогда наши скорбные души под Вашим приветливым кровом. Как часто, приходя к Вам с тоскою, горем, а иногда и с отчаянием, от вас уходили обрадованные, умиротворенные, утешенные Вашим благодатным словом, окрыленные надеждой на помощь Божию. Бессильны слова выразить также и ту радость и усладу, ту неземную тишину, которая сходит в душу нам, когда Ваши пламенные и смиренные мольбы возносятся, как фимиам кадильный, к Престолу Всевышнего и за весь грешный мир. А Ваши живительные речи, будя нас от мелочей и забот будничной жизни и вознося до сознания всего более прекрасного и идеального, как врачуют они сокровенные муки сердца, подавая взамен отраду и веселье». Двадцатые годы памятны православным не только началом массовых гонений со стороны советской власти, но и болезненными разделениями внутри Церкви. Епископ Трифон стойко держался законной линии Патриарха Тихона, на долю которого выпало вести церковный корабль в эти тяжкие годы. Патриарх Тихон с большой любовью относился к владыке Трифону и часто служил вместе с ним. Святейший Тихон был благодарен епископу Трифону за ту духовную поддержку и утешение, которые он оказывал многим из православных людей в годину испытаний. В 1923 году епископ Трифон был возведен Патриархом Тихоном в сан архиепископа и удостоен права носить бриллиантовый крест на клобуке. Патриарх Тихон пережил несколько покушений, множество допросов и тюремное заключение. Он скончался 7 апреля 1925 года. В записной книжке владыки Трифона есть набросок его слова, произнесенного на отпевании Патриарха. «Мы должны нести крест, и я заметил, что как бы в напоминание об этом нас постигают скорби, иногда ожидаемые, иногда, и большей частью, катастрофические, как теперь. И вот мы собрались и рассуждаем, что мы в нем потеряли истинного крестоносца. Но как он его нес! Можно нести крест, скорбя и сетуя и плача ( хоть и не унывая), но он нес его благодушно. Благодушие – вот что меня в нем особенно поражало. Никакие скорби не могли его вывести из благодушия. Что такое благодушие? Оно предполагает высокие качества души: кротость, смирение, полную покорность воле Божией. Пламенную любовь ко всем людям, к добрым и злым, к друзьям и недоброжелателям, и все эти качества, озаряемые благодатью Святого Духа, как результаты и награды непрестанной молитвы... Помню, как однажды он утешал и назидал меня, увы, часто несмотря на годы и долговременную монашескую жизнь малодушного, способного долго раздражаться. «А что мы носим на груди? Образ Богоматери – Она ли не скорбела, Ей не оружием ли пронзило сердце (говорил он), а Она всегда благодушна – ни единого слова ропота, ни единой укоризны, даже при Кресте Сына Своего. А Он, милосердный Создатель, – Он и на Кресте молился за всех, и на всех призывал благословение Божие». И когда я вспоминаю о нем, я буду до конца дней вспоминать, мне будет рисоваться его доброе милое лицо, озаренное любовью и лаской, его чудные очи, сияющие светом любви в жуткой пустыне нашей...» Со смертью Патриарха начался новый этап исповеднического пути Русской Церкви, время «длинной, темной ночи», как говорил сам Святейший Тихон. После ареста патриаршего местоблюстителя митрополита Петра (Полянского), управление Церковью перешло к Нижегородскому митрополиту Сергию (Страгородскому). Архиепископ Трифон глубоко уважал митрополита Сергия и высоко ценил его как глубокого ученого богослова и крупного церковного администратора. Он видел, что его трагические попытки «договориться» с безбожной властью продиктованы искренним желанием спасти жизни тысяч верующих от новых волн репрессий, а оставшиеся малые островки церковных структур – от полного разорения. 19 августа 1927 года митрополит Сергий обнародовал Декларацию о лояльности Церкви к Советскому государству. Архиепископ Трифон некоторое время не служил, но позже принял моление «о властях», которое было прибавлено к Великой ектенье. В 1931 году исполнилось 30 лет архиерейского служения архиепископа Трифона. Свой юбилей он встретил в церкви Косьмы и Дамиана на Маросейке. Служба прошла с особенной теплотой и воодушевлением. После богослужения благодарные прихожане украсили комнату владыки Трифона зеленью и гирляндами из живых цветов. К этому юбилею указом митрополита Сергия (Страгородского) архиепископ Трифон был возведен в сан митрополита. «Сего я менее всего ожидал», - писал позднее митрополит одному из своих духовных чад, а в своем ответе патриаршему местоблюстителю подчеркивал, что он никогда не стремился к такому высокому сану, но принимает его со смирением как новый этап своего служения Православной Церкви. Интересна еще одна особенность духовничества владыки в эти годы. Епископ Трифон был взыскательным и тонким ценителем искусства. Интерес к литературе, музыке и театру своими корнями уходил еще в университетскую юность владыки. Среди его духовных детей и просто близких знакомых было немало выдающихся музыкантов, театральных деятелей и актеров того времени: дирижер Большого театра Н. Голованов, певица А.Нежданова, актеры А.Южин, А.Истомин, Г.Федотова, М.Ермолова, А.Яблочкина и многие другие. В 1921 году группе прихожан, в большинстве состоящей из видных деятелей российской культуры, удалось даже добиться открытия храма Знамения Божией Матери в Шереметьевском переулке. Духовным главой этой общины стал епископ Трифон. Владыка с неподдельным вниманием относился к находившемуся в поре своего расцвета русскому реалистическому театру и к лучшим его талантам. Такой интерес может показаться необычным для епископа, известного своим глубоким аскетическим настроем. Действительно, Церковь с ранних веков своего бытия предупреждала о соблазнах сценических действий и о духовной опасности, сокрытой в актерском ремесле. Актеру, воплощающему на сцене разные художественные образы и живущему чужими мыслями и страстями, очень трудно созидать и сохранять духовную целостность своей личности, к которой призывает человека Церковь. Ему приходится говорить не из глубины своего собственного «я», а из недр характера, сотворенного фантазией драматурга. Художник сцены должен проявлять особую стойкость и духовную трезвость, чтобы удержаться от искушения утерять себя подлинного, раздробив свой единственный лик на множество разнообразных личин, порой диаметрально противоположных по замыслу. «Соответственно своей природе, актер может быть медиумом одинаково добра и зла, хотя в служении красоте и он имеет во всяком случае оздоровляющее начало, перед которым никнет сила зла», – писал в начале ХХ столетия протоиерей Сергий Булгаков. Другой известный православный богослов архимандрит Киприан (Керн), стараясь осмыслить роль театрального искусства в новое время, писал: «Наиболее, конечно, острым является вопрос о театре. В святоотеческой литературе, особливо у Тертуллиана и Златоуста этот род искусства встречает только осуждение, и при этом самое непримиримое и крайнее... Но надо вспомнить: чем был театр времен Тертуллиана и Златоуста, и есть ли некая разница между театральными зрелищами тех времен и нашими операми, драмами и комедиями?.. Существует в театральном репертуаре и наших дней немало вульгарного, непристойного и бесстыдного. Но наряду с легкомысленным репертуаром и соблазнительными пьесами литература театральная дала огромное число прекрасных, чисто художественных произведений. Шекспир, Расин, Шиллер, Пушкин, Чехов и многие иные не только не проповедуют в своих драматических произведениях блуда и эротики, а возвышают душу над грубыми чувствами, заставляют думать о чем-то высшем, уводят зрителя в какой-то иной, далекий от пошлости и обыденщины мир... Если к этому прибавить, что сами артисты очень часто были и бывают глубоко религиозными людьми (Савина, Ермолова, Бутова, Садовская и др.), служившими своему искусству как виду художества, то всякие обобщения должны быть сделаны с особой осторожностью». Отношение владыки Трифона к театру можно было бы выразить известными словами Н.В.Гоголя: «Театр... — это такая кафедра, с которой можно много сказать миру добра». Для владыки такими вестниками добра в сгущающейся тьме российской жизни 20-х годов ушедшего века были личности Ермоловой, Федотовой, Южина, Истомина. «... Всего ярче и глубже, – говорил Преосвященный Трифон в своем Слове на отпевании Марии Николаевны Ермоловой, – она выразила себя в роли Жанны д’Арк, этой святой девы, которая путем невыносимых, тяжелых страданий очистилась до полной духовной чистоты, вознеслась душой к небу, как святой Ангел. В этой роли орлеанской девы весь пафос ее гения. Недаром она сама считала именно эту роль главной заслугой своей перед искусством. Я счастлив, что видел ее в этой роли (это было последнее мое посещение театра перед поступлением в монастырь), и помню, что вернулся после спектакля домой с такими мыслями и чувствами: страдания необходимы в жизни, без них жизнь была бы пуста, пошла и ничтожна, но только те страдания полезны людям, только те страдания увенчиваются нетленным венцем небесным, которые претерпеваются во имя высшего долга перед человечеством, которые несут ему в разрешающем аккорде упоение, радость и Свет Небесный. Эту ее проповедь я унес в своей душе и сохранил в благодарной памяти на много-много лет...» А вот как владыка Трифон вспоминал талантливого актера Малого театра А.И.Южина. «Что касается до меня лично, то душа его раскрылась для меня во всей своей духовной красоте и глубине уже в последние часы его жизни, когда он так трогательно благодарил меня за мои скудные, бедные старческие молитвы... Когда он заходил в Великий Четверг и у меня причащался Святых Таин, я убедился: какой цельный характер! О нем можно было сказать, что он сам говорил об одном нашем современнике: что он был художником и писателем духовной стороны жизни. Поэтому его сердце любило всех тех, кто сохранил живую веру в светлые и святые цели жизни, в вечное торжество духа над материей. Он не признавал, что есть люди, у которых угасла совсем искра Божия. Вот почему он тяготел к ролям трагического репертуара Гете, Шиллера, Шекспира, ибо в них выразилась его пламенная душа, стремящаяся осуществить идеал правды, любви и красоты». Еще в юношеские годы вместе с нравственной чуткостью и остротой духовного зрения в личности будущего митрополита угадывался подлинный художественный талант. Позднее дар этот раскрылся не только в его вдохновенном проповедническом, но и в поэтическом творчестве. Поэзия тоже стала для владыки Трифона продолжением служения делу Евангельского благовестия. Собственно стихотворчество не занимало видного места в жизни епископа. Дошедшие до нас стихотворения представляют собой или поэтически оформленные духовные размышления владыки, или стихотворные посвящения дорогим ему людям. Но при всей своей внешней простоте и даже безыскусности стихи митрополита Трифона ощутимо несут на себе след теплоты его личной веры, отпечаток его глубокого молитвенного созерцания. Вот отрывок из стихотворения «Цветок от бедного сердца мученику Трифону»: Спаситель мой, мой Бог любви, к тебе взываю. Услышь мою последнюю к Тебе мольбу: «Кто с верой воззовет ко мне: «Страдаю, Не в силах больше я вести со злом борьбу», – Пусть да услышана молитва будет Тобою, Господи, и скорбь их вся пройдет, И мир тогда мой подвиг не забудет. И всякий скорбный, плачущий ко мне придет». И услыхал Господь молитву эту, – Сей храм свидетелем святых его чудес, – Вещает Он повсюду, всему свету, Что имя Трифона доходит до небес. Но совершенно особое место в духовно-поэтическом наследии владыки Трифона занимает написанный в 1929 году акафист «Слава Богу за все». Мы мало знаем об истории создания этого произведения. Известно, что этот вдохновенный гимн Творцу и Его творению десятки лет распространялся по России путем церковного самиздата и только в 70-е годы был впервые напечатан за рубежом. При первых публикациях авторство акафиста ошибочно приписывалось погибшему священнику Григорию Петрову. Позднее, когда появление акафиста в печати стало возможным уже на Родине, произведение митрополита Трифона получило общецерковную известность. В 90-е годы акафист «Слава Богу за все» был переведен на английский язык и положен на музыку крупнейшим современным британским композитором Джоном Таверной. Акафист как жанр православной духовной поэзии уже много веков составляет неотъемлемую часть богослужебной и молитвенной жизни Церкви. Первоначально название «акафист» применялось только к «Акафисту Пресвятой Богородице», исполняемому в современной богослужебной практике на утрене праздника Похвалы Пресвятой Богородицы в субботу пятой седмицы Великого поста. Исследователи предположительно датируют появление этого акафиста эпохой от византийского императора Юстиниана I (527-564) до императора Ираклия (610-641) и склоняются к авторству преподобного Романа Сладкопевца, считая, что ему принадлежит основная композиционная и метрическая структура этого произведения, доработанная уже в 20-х годах VII века патриархом Сергием. Позднее, когда на исходе византийской эпохи появились подобные гимны, посвященные Господу Иисусу Христу, Его Кресту, Страстям, Воскресению, Небесным Силам и множеству святых, название «акафист» из обозначения конкретного произведения превратилось в название жанра церковной гимнографии. С ХVII столетия акафистное творчество начинает развиваться и на Руси, большей частью на юге и западе. На период с 40-х годов XIX до начала 10-х годов XX столетия приходится пора расцвета этого жанра в церковной жизни России. В это время только официально было издано 157 новых акафистов при том, что не одобрено духовной цензурой было более трехсот произведений. Акафисты составляли архиереи, священники, преподаватели духовных школ, простые миряне. Такое количество не могло не сказаться на богословском и поэтическом качестве этих творений. Зачастую из акафиста в акафист кочевали одни и те же слова и выражения, причем вовсе неглубокие по своему богословскому содержанию и полные сентиментально-благочестивых общих мест. Такое творчество вызывало справедливую критику со стороны многих церковных деятелей той эпохи. Среди них были такие художественно одаренные личности, как святитель Филарет Московский и митрополит Антоний (Храповицкий). После 1917 года, с началом жесточайших гонений на Русскую Церковь, гимнографическое творчество не иссякло и продолжало жить в глубине Церкви, плененной атеистическим государством. Печатались, а позднее, когда это было уже невозможно, ходили переписанные от руки новые акафисты, авторами которых были выдающиеся церковные деятели тех лет. К кругу Патриарха Тихона относят авторство акафиста Святому и Животворящему Духу, митрополиту Вениамину (Федченкову) принадлежит гимн Трем святителям, а митрополит Сергий (Страгородский), впоследствии Патриарх, находясь в заключении, написал акафист в честь Владимирской иконы Пресвятой Богородицы «Умиление». В том же ряду самобытных гимнов находится и акафист «Слава Богу за все» митрополита Трифона (Туркестанова). Этот акафист имеет некоторые особенности, выделяющие его из ряда традиционных гимнов, предназначенных для общецерковного употребления. Акафист «Слава Богу за все» написан на современном русском языке, а не на церковно-славянском, как было принято. Он имеет глубоко личный характер. Владыка Трифон смело вводит свое «я» в ткань поэтического повествования и обращается к Творцу из глубины своего сердца, из недр своего неповторимого земного существования. Слабым, беспомощным ребенком родился я в мир, Но Твой Ангел простер свои светлые крылья, охраняя мою колыбель. С тех пор любовь Твоя сияет на всех путях моих, чудно руководя меня к свету вечности... Когда я в детстве первый раз сознательно призвал Тебя, Ты исполнил мою молитву, и душу осенил благоговейным покоем. Тогда я понял, что Ты благ и блаженны прибегающие к Тебе. Я стал призывать Тебя снова и снова... Подобно псалмопевцу, автор видит в окружающем мире живую икону Бога, для него каждая частица природы несет на себе печать своего Творца. Вся природа таинственно шепчется, вся полна ласки. И птицы и звери носят печать Твоей любви. Благословенна мать земля с ее скоротекущей красотою, пробуждающая тоску по вечной отчизне, где в нетленной красоте зовут: Аллилуиа! Силою Духа Святого объят каждый цветок, тихое веяние аромата, нежность окраски, красота Великого в малом. Хвала и честь животворящему Богу, простирающему луга, как цветущий ковер, венчающему поля золотом колосьев и лазурью васильков, а души - радостью созерцания. Веселитесь и пойте Ему: Аллилуиа! Божие присутствие не ограничивается только природным миром, оно и там, где творческая воля человека стремится выразить Божественную гармонию Вселенной. В дивном сочетании звуков слышится зов Твой. Ты открываешь нам преддверие грядущего рая в мелодичности пения, в гармонических тонах, в высоте музыкальных красот, в блеске художественного творчества. Все истинно прекрасное могучим призывом уносит душу к Тебе, заставляет восторженно петь: Аллилуиа! Автор помнит и о трагизме нашего бытия. О болезнях и страданиях, о семенах тления, посеянных в мир вместе с отпавшим от Бога человечеством. И тем глубже его благодарность за то, что Бог не оставляет свое детище, опекая каждого, кто имеет в себе решимость возвратиться к Отцу. Как близок Ты во дни болезней. Ты Сам посещаешь больных, Ты склоняешься у страдальческого ложа, и сердце беседует с Тобою. Ты миром осеняешь душу во время тяжких скорбей и страданий... Разбитое в прах нельзя восстановить, но Ты восстанавливаешь тех, у кого истлела совесть, но Ты возвращаешь прежнюю красоту душам, безнадежно потерявшим ее. С Тобою нет непоправимого. Ты весь любовь. Ты - Творец и Всесоздатель. Тебя хвалим песнью: Аллилуиа! Этот акафист, озаглавленный словами, которые, по преданию, произнес умирая в ссылке, святитель Иоанн Златоуст, можно назвать «песней благодарения», вдохновенным ответом митрополита Трифона на призыв апостола Павла: «Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите...» (1 Фес. 5,16-18). Благодарю и взываю со всеми, познавшими Тебя… Благодарение – это высшая форма молитвословия и нашего соучастия в Божественной жизни. Это наш опыт познания рая. Вся церковная жизнь вырастает в эту хвалебную песнь, которая поднимается из глубин нашего сердца в дни радости и печали, в дни юности и старости, в дни жизни и смерти. Ведь не случайно «Таинство Таинств» - Евхаристия в переводе означает «благодарение». Блажен, кто вкусит вечерю во Царствии Твоем, но Ты уже на земле приобщил меня этого блаженства. Сколько раз Ты простирал мне Божественной десницей Тело и Кровь Твою, и я, многогрешный, принимал эту святыню и чувствовал Твою любовь, несказанную, сверхъестественную! В 1934 году митрополит Трифон тяжело заболел. В день своего Ангела 1 февраля после службы в храме Адриана и Наталии, предчувствуя близость своего ухода, он заканчивает проповедь словами о том, что, может быть, в последний раз молится со своей паствой и просит отпеть его по монашескому чину, как было принято на Древней Руси. Он не успел облечься в великую схиму, хотя благословение на это было получено. Последнее же богослужение состоялось в субботу Светлой Седмицы в храме Малого Вознесения на Никитской. Владыка Трифон был уже совсем слаб и почти не видел. Многие молящиеся еле сдерживали слезы, чувствуя сердцем, что это его последняя Литургия. После службы митрополит уже сидя благословил всех, кто был в храме и вышел, поддерживаемый за руки иподиаконами. В мае он слег и уже больше не вставал, а 5 июня продиктовал своей духовной дочери свою последнюю молитву. «...Приими молитву всех благотворящих мне, милующих и даруй всем милость Твою великую: живых соблюди в мире и благосостоянии, усопшим даруй вечный покой и бесконечные радости. Господи Боже мой, видиши искренность молитвы моя, ибо ничем не могу возблагодарити их, токмо сею усердною моею молитвою. Приими же сия словеса моя, яко дело благотворения, и помилуй всех нас» – записал владыка Трифон в своем духовном завещании за несколько дней до своей смерти. 14 июня 1934 года он мирно отошел он ко Господу. Отпевали митрополита Трифона митрополит Сергий (Страгородский) в сослужении архиепископа Смоленского и Дорогобужского Серафима (Остроумова) и архиепископа Волоколамского Питирима (Крылова) в храме Адриана и Наталии, в котором владыка Трифон любил молиться и где находилась чудотворная икона мученика Трифона. В гроб положили все, что он сам успел приготовить к пострижению в великую схиму. Затем в сопровождении множества людей гроб с телом митрополита Трифона перевезли на Введенское (Немецкое) кладбище. Шел сильный дождь, но собралось так много людей, что приходилось останавливать движение по пути следования процессии. Люди выходили из домов, машин, трамваев и спрашивали, кого хоронят. Хоронили «московского Златоуста» и «кухаркинаго архиерея», бесстрашного полкового священника и поэта, строгого монаха и горячего молитвенника, разделившего свою душу с сотнями страдающих людей и не перестававшего до последнего издыхания просить Бога о всех, кто вверил ему свое сердце. |
