Михаил Шкаровский

ЦЕРКОВЬ ЗОВЁТ К ЗАЩИТЕ РОДИНЫ

Шкаровский М. Церковь зовет к защите Родины. Религиозная жизнь Ленинграда и Северо-Запада в годы Великой Отечественной войны", Санкт-Петербург, 2005

Также его статьи на эту тему: Девятьсот дней в аду. 2004. Ответ на статью протоиерея Сергия Окунева. 2006.

Церковное возрождение на оккупированных территориях Санкт-Петербургской (Ленинградской) епархии в 1941-44 гг.

К началу Великой Отечественной войны на территории Ленинградской области осталась 21 действующая церковь, больше чем в любой другой епархии Советского Союза (в границах 1939 г.), кроме Московской. Однако подавляющее большинство из этих храмов — 16, как уже говорилось, находились в Ленинграде и пригородах и, таким образом, все районы области представляли собой "церковную пустыню". Пять из шести действующих храмов южных пригородов северной столицы, оказавшись вблизи линии фронта (по ту или другую сторону), сильно пострадали от военных действий, и службы в них прекратились в августе- сентябре 1941 г.: Свято-Троицкая церковь в Петергофе, Преображенская в Урицке (Лигово), Никольская в Колпино, св. Адриана и Наталии в Старо-Паново и Князь-Владимирская в Усть-Ижоре.

Таким образом, на оккупированной территории оказалась лишь одна действующая пригородная церковь — во имя иконы Божией Матери "Знамение" вблизи Екатерининского дворца в г. Пушкине (Детское Село). Бе настоятелем служил заслуженный митрофорный протоиерей Феодор Забелин. В годы первой мировой войны он, являясь благочинным стрелковой дивизии на Западном фронте, был тяжело ранен осколком снаряда, затем в 1919-1941 гг. служил в храмах Лужского и Детскосельского районов. Отец Феодор часто проповедовал, постоянно старался помогать прихожанам и пользовался их любовью и уважением. Хорошо знавшая батюшку Н. Ки-тер так написала о нем в своих воспоминаниях: "Все знавшие его называли "Филаретом Московским". Целый ряд бедняков состоял у него на постоянной пенсии. Каждую бездомную голодную кошку или собаку он, бывало, подберет и выкормит. Знали об этой его деятельности только самые близкие друзья, т. к. он строго запрещал о ней рассказывать. По виду это был очень скромный и незаметный старец. И он, несмотря на запрещения, неуклонно продолжал проповедовать... Во время боев, в самые страшные бомбардировки, он также спокойно, как и в обычное время, ежедневно служил у "Знамения" литургии, на которые собиралось много верующих. Бывало, звенят разбитые стекла и сыплется штукатурка, а о. Феодор бестрепетно предстоит св. Престолу, словно и не слыша потрясающих храм оглушительных взрывов. Когда отступавшие немцы предложили ему с его парализованной матушкой эвакуироваться [уже из Гатчины] вместе с больницей, значит, с максимальными для того времени удобствами, он отказался наотрез, заявив: "Никуда не поеду, пока хоть кто-нибудь из моей паствы тут останется". Добрый пастырь не оставил стада своего" (1).

Помимо о. Ф. Забелина в Знаменской церкви также служили протоиерей Иоанн Коляденко и протодиакон Владимир Керский. Кроме того, в Пушкине и Павловске к моменту начала оккупации оказались подвергавшиеся репрессиям в 1930-е гг. прот. Николай Смирнов, бывший заведующий Валаамским подворьем в Ленинграде игумен Илия (Мошков) и иосифлянский протоиерей Алексий Кибардин. Наличие такого количества священнослужителей позволило, несмотря на жестокий оккупационный режим, возродить церковную жизнь еще в нескольких храмах. Первой из них — 1 октября 1941 г. на Покров была освящена игум. Илией кладбищенская церковь святых Иоакима и Анны в г. Павловске, официально закрытая в сентябре 1939 г. о. Илия и его духовный сын — бывший послушник Валаамского монастыря псаломщик Алексий Маслов — служили в этом храме до 1 марта 1942 г., а затем от "страшного голода" покинули город и перешли служить в Осьминский район (2).

Также осенью 1941 г. освятил Спасо-Преображенскую церковь в Тярлево (сейчас часть г. Павловска) проживавший в этом поселке прот. Иоанн Коляденко. Он же стал служить и в возрожденной в конце 1941 г. в Павловске бывшей гарнизонной церкви св. Николая Чудотворца. Помогал о. Иоанну престарелый прот. Николай Смирнов, еще в 1910-е гг. служивший благочинным 1-го Царскосельского округа. В январе 1942 г. о. Николай из-за голода переехал в Гатчину, где и скончался через четыре месяца. Еще одну церковь Павловска — Мариинскую — возродить не удалось, немцы заняли ее здание под мастерские. Назначения на священнические места в храмах утверждал городской глава. С марта 1942 по 1943 г. (после отъезда других священников) все три церкви Павловска окормлял о. И. Коляденко.

Пушкин находился всего в паре километров от линии фронта и установленный в городе оккупационный режим не позволил возродить ни одного храма. Так, прот. А. Кибардин, служивший до ареста в 1930 г. настоятелем Феодоровского собора, не смог возобновить богослужения в нем. До войны собор использовался под кинозал и Архив кинофотодокументов. Архивные материалы занимали большую часть здания и в период оккупации, пока в январе 1944 г. не сгорели от огня советской артиллерии при освобождении города. Немцы же разобрали входную лестницу из розового песчаника, спилили часть дубков, посаженных у собора членами царской семьи, сломали царские врата и т.д. Оккупанты заняли для своих нужд почти все другие храмы Пушкина, здания которых также сильно пострадали от обстрела советской артиллерии. Усыпальница под Казанской кладбищенской церковью была превращена немцами в бомбоубежище; церковь св. Иулиана Тарсийского заняли части испанской Голубой дивизии; в помещении церкви Воскресения Христова Екатерининского дворца германские войска устроили гараж, разгромив или сильно повредив внутреннее убранство; здание Александровского дворца было занято штабом немецкого командования (площадь перед дворцом превращена в кладбище для солдат СС), и в результате советского артиллерийского обстрела помещение дворцовой церкви было разрушено (3).

Службы продолжались только в Знаменской церкви, да и то лишь около года. В своем рапорте митр. Алексию от 1 мая 1944 г. прот. Ф. Забелин так описывал тяжелейшие условия служения в оккупированном городе: "17 сентября 1941 г. немцы заняли г. Пушкин, я перешел на жительство в ризницу Знаменской церкви, а на другой день, 18-го числа, дом, в котором я жил на Песочной ул., как и 14 домов по той же улице, был сожжен немцами, и я лишился всего своего имущества. С первых же дней оккупации г. Пушкина немцами началась эвакуация прихожан Знаменской церкви, питательные ресурсы наши постепенно уменьшались, а коменданты г. Пушкина отказывали нам в куске хлеба... С ноября 1941 г. в Пушкине началась голодовка, от которой слабели, пухли и умирали жители Пушкина. Для захоронения умерших при городской Управе была образована похоронная артель, которая собирала умерших по домам, причем умершие зашивались в простыни, одеяла и отвозились в братскую могилу. Было немало таких умерших, которых родные приносили в Знаменскую церковь, и они и оставались за отсутствием гробокопателей по 10-15 дней, потом увозились на кладбище... Службы в Знаменской церкви совершались по воскресеньям и праздничным дням, а в великом посту 1942 г. и по средам, пятницам, совершались и в морозные дни, как, например, 14 января 1942 г., когда температура в церкви снизилась до 12 градусов мороза, и, несмотря на холода, всегда ходили верующие и молились. Церковь никогда не пустовала. Знаменская церковь находилась на расстоянии 1-1,5 км от окопов и часто обстреливалась. Особенно интенсивный огонь был в ночь на 1 января 1942 г. Снаряд попал в косяк церковного окна, выходящего на северную сторону, выбил железную решетку и раму. Окно было зашито досками, что дало возможность продолжать службы, хотя много стекол выбито, особенно в верхних рамах, а застеклять их не было возможности" (4).

Факты, приводимые в рапорте о. Феодором, подтверждают и дополняют сохранившиеся свидетельства прихожан. Так, в дневнике проживавшей в 1942 г. в Пушкине Лидии Осиповой говорится: "15 февраля... Люди умирают от голода, вшей, тифа, жестокого и подлого обращения с ними немцев, так и тех русских, которые стоят у власти над ними, и все же у них достаточно духовных сил для того, чтобы отдаться мыслям о Боге и религии...

25 марта. Скоро Пасха. Совершенно невозможно представить себе что-нибудь более печальное. Голодаем уже по-настоящему. Пайки растягиваем на 4 дня, а в остальные не едим буквально ничего.

2 апреля. Страстной Четверг. Ни в церковь, ни свечки. 5 апреля. Пасха. С утра не было ни крошки хлеба и вообще ничего... Мороз около 20 градусов. Служба была... в 10 часов утра. Кое-кто святил "куличи". Что это за жалкое зрелище! И ни одного яйца" (5).

Особенно подробно описала церковную жизнь в оккупированном Пушкине в своих письмах военного времени упоминавшаяся Наталия Китер. В 1939 - феврале 1942 г. она пела и читала на клиросе в Знаменской церкви. В письме от 6 февраля 1943 г. в русский монастырь преп. Иова Почаевского (Словакия) Н. Китер сообщала: "Немцы заняли Царское 16-17 сентября, и большевики день и ночь до самого отъезда моего стали осыпать город всевозможными снарядами и бомбами. Ежедневно были пожары, так как много было зажигательных бомб. Население жило в подвалах. Я тоже, но лишь ночевала. Работая сестрой милосердия, я привыкла к снарядам настолько, что по звуку определяла: близко ли упадет, и если да, то мы просто бросались на землю. Население очень пострадало. Всюду валялись трупы, которые, за невозможностью хоронить из-за мерзлой земли, бросали в покинутые окопы, а то складывали в заброшенные дома. Голод был такой, что люди пухли и умирали массами... У Знамения служба была до самого моего отъезда (5-го февраля 1942 года). Это — единственная сохранившаяся церковь. Образ Пресвятой Девы был цел. Мы его особенно любили и чтили. Батюшка у Знамения был старенький и болезненный — о. Ф., за 70 лет ему было. Дом, в котором он жил, сгорел. Он все потерял и перебрался с хворой матушкой жить в ризницу. Мужественно служил и в самую отчаянную бомбардировку, когда все сидели в подвалах. Бывало, стреляют вовсю, а бежишь к Знамению — 15 минут скорым шагом. И только думаешь: добежишь ли? Да молитву Иисусову шепчешь или 90-ый псалом. Прибежишь, а там уже многие из друзей собрались. Прямо — на клирос. Церковь трясется, стекла звенят и сы-пятся, оглушительные взрывы заглушают службу, пение наше. Думаешь: только бы успеть причаститься! И подъем какой-то духовный, и радостно было бы умереть в храме, сразу после причастия. Но сберег Господь. Видно еще не готова. Конечно же не готова! Повреждена церковь была немного. Если не ошибаюсь, только в одном месте — брешь, да стекла вылетели. А ведь стоит на самом опасном месте" (6).

В результате нечеловеческих условий жизни Пушкин после года оккупации почти обезлюдел. В марте 1942 г. скончался от голода протодиакон Владимир Керский. 6 января 1942 г. также от голода умер известный писатель-фантаст Александр Беляев. В городе перед войной проживало много замечательных деятелей культуры, в том числе церковный архитектор, художник и поэт Александр Александрович Алексеев. Уже в период оккупации он написал целый ряд духовных стихотворений, вывезенных из СССР и опубликованных его ученицей и другом Н. Китнер. Поздней осенью 1941 г. Алексеев был вывезен из Пушкина в Гатчину с инвалидным домом, куда незадолго до этого поступил, но 29 ноября 1941 г. поэт погиб в Гатчине. За несколько дней до смерти он написал на обрывке бумаги стихотворение "Слава Богу":

Слава Богу: Ни одна строка Не найдет печатного станка. Слава Богу: Ни одна рука Не сплетет хвалебного венка. Слава Богу: Это мой удел, Так и будет, как Господь велел (7).

12 августа 1942 г. был принудительно вывезен из Пушкина в Гатчину о. Ф. Забелин. Эта "эвакуация" была проведена в грубой насильственной форме, большинство вещей протоиерея, в том числе митра, иконы, крестики, остались в Пушкине и были разграблены оккупантами. На посту настоятеля Знаменской церкви о. Феодора сменил прот. И. Коляденко. В октябре 1942 г. богослужения в храме были прекращены, и о. Иоанн перенес часть святынь (в том числе чтимые Знаменскую, Казанскую иконы Божией Матери, образы свт. Николая, св. Георгия, свт. Димитрия Ростовского) и церковной утвари во дворец князя Кочубея, где устроил часовню. Здесь он служил, как и в храмах Павловска, до осени 1943 г. Значительная часть бывших прихожан Знаменской церкви в 1942-43 гг. проживала в Гатчине, и они неоднократно ходатайствовали о временном перенесении царскосельских чтимых икон в Гатчинский собор, но получали категоричный отказ со стороны городского главы Пушкина Селезнева (8). А в ноябре 1943 г. перед отступлением нацисты при содействии Селезнева похитили и вывезли в Прибалтику большую часть как остававшихся в Знаменской церкви, так и перенесенных в часовню предметов утвари и икон, среди них чудотворный образ Божией Матери "Знамение" (обнаруженный в Риге в 1945 г.).

Подобная же неблагоприятная ситуация для возрождения церковной жизни, ввиду близости фронта и противодействия оккупантов, существовала и в других южных пригородах Ленинграда. Так, настоятель Никольской церкви г. Колпино протоиерей Димитрий Осьминский, оказавшись в сентябре 1941 г. на оккупированной территории, первоначально стал служить в Троицкой церкви пос. Самопомощь на ст. Поповка (ныне пос. Красный Бор), о. Димитрий уже был настоятелем этого храма с июня 1935 до его закрытия весной 1941 г. Теперь батюшка снова возродил церковь, но уже в ноябре 1941 г., ввиду выселения немцами жителей прифронтовой полосы, был вынужден бежать в Оредежский район. Там он с 19 декабря 1941 г. служил священником в церквах сел Загородицы, Ям-Тесово и Перечицы. Весной 1943 г. о, Д. Осьминский был зарегистрирован благочинным Псковской Миссии свящ. Иаковым Начисом, и с этого времени служил в церкви св. Флора и Лавра с. Загородицы. После эвакуации немцами жителей Оредежского района в Латвию о. Димитрий б декабря 1943 г. был назначен епископом Рижским Иоанном в церковь на ст. Алоя для обслуживания нужд православных беженцев. В июне 1945 г. протоиерей вернулся на родину и до своей кончины (в 1952 г.) служил настоятелем Никольской церкви на ст. Саблино Тосненского района. Храм же в Самопомощи сгорел в 1942 г. (9)

Настоятель Преображенской церкви в г. Урицке прот. Иоанн Чудович 19 сентября 1941 г. был выслан немцами в пос. Тайцы, и богослужения в храме прекратились, а сам храм в дальнейшем был разрушен. Неудачей закончилась попытка иосифлянского иеромонаха Тихона (Зорина) возродить церковь св. Андрея Критского на ст. Володарская. Он смог получить разрешение лишь на открытие привокзальной часовни, в которой в январе 1942 г. устроил церковь. Однако она действовала меньше трех месяцев, 23 марта оккупанты в принудительном порядке вывезли всех жителей пристанционного поселка в Волосовский район. Лишь престарелый священник Иоанн Пиркин, служивший в 1930-е гг. в Красном Селе, сумел возродить несколько храмов. Сначала, 30 ноября 1941 г., он открыл Покровскую церковь в Мариенбурге (ныне часть Гатчины), где служил до 1 марта 1942 г. Затем, в феврале 1942 г., о. Иоанн освятил Троицкую церковь в Красном Селе. Некоторое время в 1942 г. священник, очевидно, обслуживал и Троицкий храм в Самопомощи, а также возобновленную Никольскую церковь в пос. Ям-Ижора. о. Иоанн служил в Красном Селе почти два года, молясь, по свидетельству прихожан, "за страну родную, за наших бойцов Красной Армии" и о даровании скорой победы над гитлеровцами. В конце 1943 г. священник был угнан немцами в Литву, где вскоре скончался (10).

Известно также, что некоторое время в период оккупации действовала Екатерининская церковь в пос. Антропшино (Царская Славянка). В начале августа 1941 г. спецгруппа НКВД взорвала колокольню и верхний купол закрытого в 1938 г. храма, т. к. они будто бы могли служить ориентиром для немецкой артиллерии. Поэтому проживавший с 1939 г. на ст. Антропшино заштатный протоиерей Иоанн Успенский с осени 1941 г., по благословению епископа Нарв-ского Павла, стал служить в устроенном в частном здании молитвенном доме. К весне 1943 г. верующие привели в порядок Екатерининскую церковь, и в апреле о. Иоанн возобновил в ней богослужения. В конце 1943 г. немцы эвакуировали протоиерея в Эстонию, где он был приписан к Никольской церкви Таллина и до осени 1944 г. обслуживал русских беженцев. В период оккупации диаконом при о. Иоанне в Антропшино служил Константин Травин, и осенью 1944 г. Владыка Григорий (Чуков) рукоположил его во священника к Екатерининской церкви, которая осталась действующей и в послевоенный период (11).

Ближайшим к Ленинграду крупным церковным центром стал расположенный на расстоянии 40 км к югу город Гатчина (до 1944 г. имевший советское название Красногвардейск) с населением 38 тыс. жителей. Последние гатчинские храмы были закрыты в 1939 г. Город являлся центром укрепленного района, поэтому его захват 13 сентября 1941 г. германскими войсками сопровождался ожесточенными боями, в ходе которых сгорели Успенская русско-эстонская и Всехсвятская кладбищенская церкви. Возрождение уцелевших храмов облегчалось тем, что в Гатчину были выселены некоторые клирики ленинградских церквей, жившие в пригородах и неожиданно для себя оказавшиеся в оккупации. Так, служивший в Князь-Владимирском соборе протоиерей Александр Петров вместе с братом своей жены священником Михаилом Смирновым из Урицка (Лигово), где они проживали, сначала были вывезены на ст. Володарская, а затем в Гатчину.

Отец Александр Петров и возобновил в октябре 1941 г. богослужения в главном городском храме — Павловском соборе. Правда, в мае-июне 1941 г. собор начали перестраивать под кинотеатр, что серьезно повредило здание, а в сентябре немецким снарядом был пробит купол собора. Поэтому освящено было лишь подвальное помещение, в котором и начались службы. Верующие сохранили иконы, утварь, богослужебные одежды и охотно принесли их в открывшийся храм. Вторую церковь в Гатчине — св. Иоанна Предтечи на кладбище — открыл 14 декабря 1941 г. кандидат богословия о. Михаил Смирнов, подвергавшийся в 1929 г. аресту и высылке из Ленинграда. Третьим действующим храмом стала упоминавшаяся Покровская церковь в пригороде Гатчины — на ст. Мариенбург. В марте 1942 г. гатчинские священники были утверждены на своих приходах Управлением Псковской Миссии, но это не спасло о. А. Петрова от репрессий нацистов. 3 августа 1942 г. он был по доносу арестован и через две недели расстрелян в Гатчинском парке. Вдову и сына о. Александра на полтора года приютил о. М. Смирнов, а 20 января 1944 г. немцы угнали их в Эстонию (12).

С 4 по 27 августа Павловский собор обслуживал о. Михаил, а затем после почти трехнедельного пребывания в лагере для эвакуированных, 29 августа, обязанности настоятеля собора стал исполнять прот. Ф. Забелин. По свидетельству о. Феодора, он сразу же попал в двухстороннюю опалу — и со стороны германской военной власти, и со стороны гражданской администрации Гатчины: "Военный комендант вообще не принял меня, когда я пришел к нему, чтобы представиться, а городской голова на ходу бросил мне слова: "Мы ждем в соборе священника Амосова из Миссии. Через две недели придите" (13).

С февраля по июнь 1942 г. уполномоченным Псковской Миссии по Гатчинскому округу являлся служивший в храмах ст. Сиверская прот. Николай Шенрок, затем он уехал в Псков, и Гатчинским (а также Сиверским) благочинным стал прот. Николай Быстряков из с. Суйда. В конце августа 1942 г. Управление Миссии назначило благочинным И. Амосова, однако тот прибыл в Гатчину только через два месяца. 29 октября в Павловском соборе состоялось пастырское собрание, на котором Амосов заявил о том, что занимает должности настоятеля храма и благочинного. "Церковная малограмотность" авантюриста и его стремление выслужиться перед оккупантами вызвали единодушное возмущение гатчинских священников, и они обратились в Управление Миссии с просьбой о проведении ревизии. В декабре 1942 г. приехавший в Гатчину из Пскова старший ревизор о. И. Легкий снял Амосова со всех должностей. В дальнейшем до освобождения города настоятелем Павловского собора служил о. Феодор, а пост Гатчинского благочинного по очереди занимали протоиереи Н. Быстряков и Ф. Забелин.

Священники благочиния нередко подвергались различным гонениям со стороны оккупантов. Вскоре после казни о. Александра Петрова был расстрелян настоятель Преображенской церкви с. Ор-лино Иоанн Суслин, а в 1943 г. убиты нацистами священник Владимир Романский и о. Алексий из Сергиевской церкви с. Ящера. О позиции оккупантов красноречиво свидетельствует доклад митр. Алексию о. Михаила Смирнова в апреле 1944 г.: "..,с течением времени все убедились, что немцы не только холодно равнодушны в отношении к Православию, но даже враждебно настроены. В храм входили, не сняв головных уборов, несмотря на указания на недопустимость этого. Курящие входили с дымящей сигарой или папиросой. За каждым немцем нужно было следить, чтобы он в церкви что-либо не украл. В Гатчинском соборе с царских врат были сняты однажды все иконы и с жертвенника — проскомидийные копии. По улице священнику нелегко было пройти спокойно: увидят в рясе — начнут насмехаться. Однажды у меня немец-хулиган сорвал с головы зимнюю шапку и пытался надеть грязный котелок. Другой раз при выносе из дома покойника с пением "Святый Боже", немцы натравили на меня свою собаку... Дерганье за бороду, разные вскрики и многое другое, так что всех случаев глумления и не перечислить" (14).

Несмотря на все препятствия, приходская жизнь постепенно возрождалась. Много молодых людей и детей были крещены. Даже в будние дни в храмах обычно было 20-30 молящихся, а по воскресеньям — в несколько раз больше. Проповеди о. Ф. Забелина привлекали много верующих. В собор приходили и дети — они начали изучать религию в школе. Соборный хор сначала был любительским, а незадолго до Пасхи 1943 г. впервые пел новый церковный хор (около 20 человек). Большой радостью было обретение иконы "Утоли моя печали" в одном из разрушенных домов. Она была торжественно перенесена в собор. Вскоре после войны, 30 декабря 1946 г., в Павловском соборе был освящен боковой придел во имя этой иконы. Долгое время в епархии это было единственное напоминание о военном времени. Благодаря тому, что городской глава Гатчины Л.А. Рассказов пел в любительском соборном хоре, городское управление выделило общине храма безвозвратную ссуду в 100 тыс. рублей на восстановительные работы. Иоанно-Предтеченская церковь на кладбище также получила ссуду в 6 тыс. рублей, а Покровский храм в Мариенбурге — 15 тыс. По сообщениям прессы, на Пасху 1943 г. собор, кладбищенская и Мариенбургская церкви были переполнены (15).

Как уже говорилось, богослужения на ст. Мариенбург возобновил в ноябре 1941 г. о. Иоанн Пиркин. В марте 1942 г. на посту настоятеля его сменил священник Василий Апраксин. Он был выслан из своего прихода в Мордовии в 1930 г., а в 1941 г. находился на гражданской службе в Пушкине. После оккупации о. Василий был помещен в концлагерь. Псковская Миссия помогла ему вернуться к церковной деятельности, и он возглавил Мариенбургский приход. Один из активных прихожан, Дмитревский был избран церковным старостой. Он организовал ремонт церкви сразу после начала оккупации города. Был сделан новый иконостас. Некоторые иконы принесли верующие, а многие даже были заново написаны, о. Василий сам работал столяром. Только за 8 месяцев прихожане собрали 120 000 рублей (16). С осени 1942 г. священник преподавал Закон Божий в Мариенбургской прогимназии.

Арестованный 11 апреля 1944 г. НКВД о. В. Апраксин признался, что он во время оккупации служил четыре молебна "в честь немецкой армии" — два в годовщины занятия Мариенбурга, на празднике смотра РОА и на празднике урожая, а 22 июня 1943 г., в годовщину начала войны, священник, по предложению городского главы, организовал крестный ход из Мариенбурга в Гатчину и обратно. Эти показания подтверждают свидетельства очевидцев. В августе 1943 г. о. Василий произнес в церкви проповедь о необходимости сбора средств на РОА. В результате было собрано 2 300 рублей, но по предложению члена попечительского совета храма Н. Т. Дмитриева их сдали в "Русский комитет взаимопомощи" Гатчины на благотворительные цели. В январе 1944 г. о. В. Апраксин передал в Управление Миссии на ее нужды 6 тыс. рублей, больше никаких сборов и пожертвований он не устраивал (17).

Органы следствия и суда обвинили священника также в том, что он был в 1942 г. завербован начальником полиции для шпионской работы и по заданию немецкой разведки занимался выявлением политических настроений жителей Мариенбурга, донося на лиц, проявлявших антигерманские настроения, в гестапо. Однако эти обвинения представляются ложными. Их неоднократно отвергал на первых допросах сам о. Василий. Он говорил, что с гестапо никакого контакта не имел, а начальник полиции Мариенбурга П. Сысоев вызывал его лишь один раз — по поводу кражи икон из церкви, заявив при этом священнику о необходимости помогать полиции. Но о. Василий, по его словам, "никаких обещаний ему в работе не давал, так как не желал выдавать русских немцам". Точно был установлен лишь факт доноса В. Апраксина в июле 1942 г. городскому главе и в полицию на церковную старосту Мариенбургского храма И.И. Шес-тову для принятия мер в связи с тем, что она "разбазаривает свечи". Шестову отдали под суд, который не состоялся, и никакого наказания она в 1942-43 гг. не понесла, а в апреле 1944 г. была арестована уже органами НКВД. Одним из основных обвинений в адрес священника являлось предательство расстрелянного немцами "советского патриота" Николая Левшина. Однако из материалов дела видно, что к этому молодому полицейскому (еврею по национальности) о. Василий, говоря его словами, "относился, как к сыну", дал крестик и т. д. Левшин пытался перебежать через линию фронта в советскую армию, был в этот момент пойман и расстрелян. К его гибели священник (у которого родной сын Георгий служил в Красной армии) не имел никакого отношения. Даже на последних допросах о. Василий утверждал, что "по заданию Псковской Миссии политических настроений не выявлял и не доносил о патриотах", никаких подписок о сотрудничестве с немцами он также не давал. Впрочем, на закрытом судебном заседании войск НКВД Ленинградского округа от 2 июня 1944 г. В. Апраксин признал себя виновным в антисоветской и предательской деятельности и был приговорен к 10 годам лишения свободы. В 1955 г. он был освобожден, вернулся в Гатчину (где скончался в 1962 г.) (18).

Вместе с о. Василием был арестован псаломщик его церкви Дмитрий Сыроквашин, диакон же Мариенбургского храма Димитрий Василевский скончался в сентябре 1943 г. У В. Апраксина неоднократно происходили конфликты как с Управлением Псковской Миссии, так и с гатчинским духовенством. По его словам, в марте 1942 г. он был зачислен на должность священника с большим трудом, так как гатчинский протоиерей о. А. Петров первое время не давал на это согласия, и только благодаря настойчивости прихода Управление Миссии назначило его "без ведома немецкой власти". Затем вышел указ прот. к. Зайца о назначении настоятелем Мариен-бургской церкви о. Михаила Смирнова и переводе о. Василия из-за конфликта с Шестовой в другой приход — в Орлино, но после приезда В. Апраксина в Псков и личной беседы с начальником Миссии тот отменил свое решение. В январе 1943 г. о. Василий получил из ризницы Пушкинской Знаменской церкви 8 ящиков риз, которые, по указу благочинного и Управления Миссии, должны были быть переданы в Павловский собор, однако В. Апраксин оставил их у себя. Весной 1943 г. священник стал собирать среди жителей Гатчины "Заручную подписку о бытии Апраксина настоятелем Павловского собора" и в конце апреля безрезультатно ездил с ней в Псков. По свидетельству о. Ф. Забелина, "группа верующих церковников Гатчинского собора обратилась к Преосвященному Экзарху-митрополиту с просьбой расследовать дело через доверенное лицо и ликвидировать смуту, а мы, пастыри г. Гатчины, обратились с аналогичным донесением в Миссию, но ответа ни мы, пастыри, ни наши пасомые так и не дождались"(19) .

Существенным отличием о. В. Апраксина от других гатчинских священников было то, что он за богослужением не поминал ни Московского митр. Сергия, ни Ленинградского митр. Алексия, а лишь Экзарха Прибалтики. Все же другие священники поминали находившихся за линией фронта Владык. Бывший Гатчинский благочинный прот. Н. Быстряков 12 июня 1944 г. писал митр. Алексию, что в приходах благочиния молитвенная связь с ним "никогда не прерывалась". В это же время и священник со ст. Сиверская о. Василий Митрофанов писал Владыке Алексию, что "всегда поминал Местоблюстителя Патриаршего Престола и митрополита Петроградского", "православное наше Отечество и властей его, православное Русское воинство". Проводивший в марте 1944 г. по поручению митр. Алексия своеобразную инспекцию приходов Гатчинского и Павловского районов А. Ф. Шишкин также указывал в своей докладной записке Владыке, что протоиереи Забелин, Красовский, священник Митрофанов слушались Миссии, не порывая молитвенного общения со своими иерархами, молились за православное русское воинство и ожидали встречи "со своими". Известен и факт спасения о. Ф. Забелиным советского офицера, укрытого в соборе от преследования немцев (20).

Довольно активно происходило церковное возрождение во всем Гатчинском районе, где в период оккупации действовал 21 храм. К началу же войны служба совершалась лишь в двух церквах. Одна из них находилась в Суйде, историческом поместье Ганнибалов, в 8 км от Гатчины. Ее настоятель о. Николай Быстряков был рукоположен еще в 1899 г. к старинной Воскресенской церкви. В 1913-1921 гг. он построил в Суйде новую просторную деревянную Воскресенскую церковь, которая действовала до немецкой оккупации. Вторая церковь, Тихвинская, находилась в Болшеве, около станции Сиверская (здесь была дача митр. Ленинградского Алексия). Пастырем ее был престарелый протоиерей Константин Красовский, который продолжал свое служение и в годы оккупации. Новую Воскресенскую церковь Суйды заняли 13 июля 1941 г. для своих нужд советские войска, и богослужения в ней временно прекратились. 20 августа село захватили немцы, через два дня церковь привели в порядок, и после нового освящения в ней возобновились службы. Однако вечером 28 августа деревянный храм вспыхнул в результате попадания советского снаряда и сгорел до основания. С помощью немецкого военного пастыря крестьяне спасли большую часть церковного имущества и перенесли его в старый (1845 г. постройки) Воскресенский храм, закрытый в 1937 г. Уже на следующий день, 29 августа, прот. Н. Быстряков стал служить в этом храме и оставался его настоятелем до ареста 22 октября 1944 г. (21) По одному делу с о. Николаем был арестован и 26 декабря 1944 г. осужден председатель приходского совета Суйдинской церкви Михаил Степанович Ковригин.

Район ст. Сиверская был перед войной популярным дачным местом, здесь проживали летом и некоторые ленинградские клирики, которые в 1941 г. оказались на оккупированной территории, например, келейник митр. Алексия архим. Серафим (Емельянов). В конце августа 1941 г. Владыка послал его на свою дачу в Сиверской, откуда архимандрит вернуться в город уже не смог. С июня 1942 г. о. Серафим по просьбе прихожан стал служить в Троицкой церкви пос. Дружноселье близ Сиверской, но это служение продолжалось лишь около 7 месяцев. 20 февраля 1943 г. архимандрит скончался и, согласно его предсмертной просьбе, был погребен у храма.

Проживая летом на своей даче, оказался на оккупированной территории и митрофорный ленинградский протоиерей Николай Шенрок. Именно он открыл осенью 1941 г. Свято-Троицкую Друж-носельскую и Петропавловскую церкви в Сиверской. о. Николай в конце 1941 г. установил контакт с Управлением Псковской Миссии и в феврале 1942 г. был назначен уполномоченным по Гатчинскому округу, в который к лету уже входило 13 приходов. В мае 1942 г. он уехал во Псков, где стал заместителем начальника Миссии, а Петропавловскую церковь несколько месяцев до ареста нацистами в августе 1942 г. обслуживал священник Иоанн Суслин. По некоторым сведениям, в период оккупации в Сиверской действовала и четвертая — Преображенская церковь (в районе так называемой Старо-Сиверской).

После ареста о. И. Суслика и смерти архим. Серафима большинство сиверских храмов оказалось без священнослужителей. Поэтому в декабре 1942 г. в Петропавловскую церковь перешел из Алексиевского Таицкого храма прот. Иоанн Чудович, который с марта по май 1943 г. обслуживал и Свято:Троицкую церковь. Весной 1943 г. благочинный о. Николай Быстряков направил в Ригу для рукоположения в сан иерея 74-летнего старца Василия Митрофанова. Он с 1930 г. состоял секретарем приходского совета Тихвинской церкви, а в 1941-43 гг. являлся секретарем церковного попечительства. 18 апреля 1943 г. Экзарх митр. Сергий рукоположил В. Митрофанова во диакона, а 27 апреля — во иерея, о. Василий служил настоятелем Свято-Троицкой церкви в пос. Дружноселье до октября 1944 г. и преподавал Закон Божий в местной школе.

Согласно сообщениям прессы, сиверскому духовенству в 1943 г. приходилось совершать торжественные службы в годовщины начала войны и другие подобные даты: "В воскресенье, 22 августа, поселок Сиверская (Лен. обл.) будет праздновать двухлетие своего освобождения от большевистского ига. Утром... состоится крестный ход из всех трех церквей поселка в церковь Петра и Павла, там будет отслужен благодарственный молебен". Правда, некоторые священнослужители старались этого избегать. Так, о. В. Митрофанов в 1944 г. писал митр. Алексию, что он "от официальных праздников уклонялся". Последнее сообщение прессы о церковной жизни си-верских храмов в период оккупации относится к январю 1944 г.: "В дни великого православного праздника Рождества Христова во всех церквах поселка Сиверская совершались торжественные богослужения при большом стечении народа. В ночь под Рождество местная комендатура разрешила гражданскому населению хождение по улицам на шесть часов дольше обычного" (22).

Когда в конце 1943 г. немцы начали принудительную эвакуацию местного населения, сиверское духовенство единодушно отказалось эвакуироваться, вывезти церковное имущество в Псков и решило дожидаться прихода советских войск. При этом ему удалось спасти от унижения нацистами все храмы поселка. Инокиня Евдокия Осипова, в 1937-1969 гг. исполнявшая обязанности псаломщицы Тихвинской церкви, писала 1 марта 1970 г. митр. Ленинградскому Никодиму: "В годы Великой Отечественной войны 1941-45 гг. я оставалась служить в церкви и вместе с отцом Константином [Красовским] много раз отстаивала ее от немцев, которые пытались ее поджечь и уничтожить" (23). Однако после освобождения Сиверской 1 июня 1944 г. был арестован о. И. Чудович, 25 октября 1944 г. — о. В. Митрофанов, оба они оказались осуждены. В октябре 1944 г. подвергался аресту и 84-летний о. К. Красовский, но вскоре был освобожден и до своей смерти в 1947 г. служил настоятелем Тихвинской церкви.

Прот. И. Чудович поселился 19 сентября 1941 г. в пос. Тайцы и вскоре возобновил богослужения в местной церкви свт. Алексия, митрополита Московского. Этот храм был закрыт в 1939 г. и превращен в клуб, а уже в сентябре 1941 г. местные жители добились разрешения германской администрации открыть любимую церковь. По воспоминаниям старожилов, вскоре рядом с ней запылал огромный костер — прихожане выносили из храма подшивки советских газет, портреты Ленина, Сталина и т. п. и бросали все это в огонь. По сравнению с другими оккупированными местностями, военнослужащие находившихся в Тайцах немецких частей относились к местной церковной жизни неплохо и даже помогли побелить стены храма и изготовить для него кресты. Из соседней Александро-Нев-ской церкви в Алексиевскую были перенесены чудом сохранившиеся там иконостас и утварь. На первую службу вместе с местными жителями пришли немецкие солдаты (позднее посещение православных богослужений им было запрещено), а церковный хор нередко приглашали для выступления в германский санаторий, разместившийся в бывшей усадьбе Демидова. Сохранились рисунки та-ицких храмов, сделанные осенью 1941 г. немецким военным художником Ю. Бугсгевденом (убитом в том же году партизанами). Определенная помощь приходу со стороны германской администрации, видимо, объяснялась тем, что о. И. Чудович некоторое время был не только настоятелем, но и сельским старостой. Впрочем, известно, что оккупанты расстреляли женщину — старосту Алексиев-ской церкви, о. Иоанн служил в Тайцах до 14 декабря 1942 г., и после его перевода в Сиверскую Алексиевский храм обслуживал настоятель Мариенбургской церкви о. Василий Апраксин. Последнее богослужение в Тайцах он совершил в августе 1943 г. (24)

Несколько месяцев о. И. Чудович окормлял и приход церкви Преображения Господня в Орлино. Этот храм был закрыт б декабря 1939 г., а возродил его осенью 1941 г. прот. Н. Шенрок. Уже в конце года его сменил в качестве настоятеля свящ. Иоанн Суслин, арестованный нацистами в августе 1942 г. и расстрелянный через три месяца. В декабре 1942 г. в Преображенской церкви служил И. Амосов, но по просьбе прихожан он был вскоре убран, и приход по очереди окормляли отцы И. Чудович, Н. Быстряков, а с мая 1943 г. — В. Митрофанов. Затем гатчинский благочинный направил в Ригу для рукоположения в сан иерея выпускника Петербургской Духовной семинарии певчего Алексия Лаптева, и 14 июня 1943 г. Экзарх рукоположил его во священника. В августе 1943 г. о. Алексий вернулся в Гатчинский район и стал служить в Преображенской церкви, но в январе 1944 г. эвакуировался с немцами, увезя с собой приходские деньги и антиминс. После этого до октября 1944 г. Орлинский приход вновь окормлял о. В. Митрофанов (25).

Также с осени 1941 г. действовала закрытая в 1942 г. Петропавловская церковь на ст. Карташевская. Храм был частично разрушен, но местные жители отремонтировали его. Весь период оккупации настоятелем Петропавловской церкви служил прот. Николай Быстряков, которому указом Экзарха митр. Сергия от 27 апреля 1943 г. было предоставлено право совершать литургию при открытых царских вратах до Херувимской песни. Церковь Рождества Богородицы в с. Рождествено открыл в октябре 1941 г. священник Георгий Свиридов. В 1942 г. его сменил прот. Петр Кудринский. Он происходил из Самарской епархии, в первые месяцы войны был призван в советскую армию, вскоре попал в плен, был как священнослужитель освобожден и до января 1944 г. окормлял Рождественский приход. Из доклада о. Петра Экзарху митр. Сергию известно, что протоиерей в 1943 г. обслуживал в Рождествено 4 лагеря пленных, совершая богослужения каждое воскресенье в одном из лагерей по очереди, и добился освобождения из них 25 человек. В январе 1944 г. о. П. Кудринский эвакуировался в Прибалтику, и Рождественскую церковь в июне-октябре 1944 г. окормлял священник Иоанн Молчанов (26).

В феврале 1943 г. в Гатчинский благочиннический округ были включены храмы поселков Вырица и Сусанино. В Сусанино имелась лишь одна церковь — Казанской иконы Божией Матери, действовавшая с конца 1941 г. В ней весь период оккупации служил о. Павел, относительно которого у соседнего духовенства существовали подозрения, что это священник-самозванец, на самом деле имеющий лишь сан диакона. В январе 1944 г. о. Павел был убит осколком снаряда или бомбы при освобождении поселка от немцев. Псаломщицей сусанинского храма служила монахиня Елена.

Вырица же стала в годы войны крупнейшим церковным центром не только Гатчинского благочиния, но и всей оккупированной части Ленинградской епархии — здесь действовали пять храмов и существовало два монастыря. Накануне войны все вырицкие церкви были закрыты, и первые богослужения возобновились в конце августа 1941 г. в храме Казанской иконы Божией Матери. Эта высокая деревянная церковь чуть не погибла при отступлении советских войск из поселка. Была послана специальная команда для ее подрыва, как возможной цели для наводки немецкой артиллерии, но офицер, которому было поручено руководство акцией, войдя в церковь, неожиданно застрелился, а солдаты без него не стали выполнять приказ. Первым настоятелем храма служил престарелый протоиерей Владимир Богданов, которому к тому времени исполнилось 73 года. Псаломщиками и певчими в Казанской церкви стали проживавшие летом на даче сын скончавшегося в ссылке местного протоиерея Георгия Преображенского Иоанн Преображенский и его двоюродный брат, будущий профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии Ливерий Воронов. Он приехал к родителям в августе, а на следующее утро в поселок неожиданно вошли немцы (27).

Узнав о том, что в Вырице открыли храм, в начале сентября 1941 г. пешком пришел туда бывший ризничий Иоанно-Богословского Череменецкого монастыря иеромонах Лин (Никифоров), проживавший на ст. Новинка. Он был принят в состав причта и вместе с И. Г. Преображенским, Л. В. Вороновым и церковным старостой Н. К. Мальковым подготовил к открытию вторую — Петропавловскую церковь, о. Лин руководил внутренней отделкой храма (который первоначально использовался немцами в качестве конюшни) и освятил его в праздник свт. Николая 19 декабря 1941 г. Через два дня иеромонаха по повестке вызвал к себе немецкий комендант и предложил провести сбор одежды для бедствующих беженцев, заявив: "К нам много обращается людей за помощью в одежде, но ее у нас нет. Вы сами знаете, что нам сбором одежды заниматься некогда" для нас главное — война, и мы хотим, чтобы вы как священник приняли в этом участие и среди прихожан занялись сбором теплой одежды и разных носильных вещей". За короткий срок с помощью церковного актива было собрано более 100 предметов. 10 января 1942 г. о. Лин уехал из Вырицы служить в с. Каменные Поляны Оредежского района, сдав собранные вещи старосте Н. К. Малькову. В феврале 1942 г. Мальков и Преображенский были арестованы немцами по ложному обвинению в присвоении частных вещей и продуктов (собранных верующими на ремонт храма), а также за антигерманскую агитацию. Церковный староста скончался в тюрьме, а И.Преображенского освободили по ходатайству Управления Псковской Миссии, и позднее он был рукоположен во диакона (28).

Аресту в это время подвергался и Л. Воронов, служивший позднее псаломщиком в Оредежском районе и в апреле 1943 г. рукоположенный в Пскове во иерея.

В 1942 г. оба приходских храма Вырицы обслуживал о. В. Богданов, а после перевода его в Ушаки — бывший советский военнопленный о. Михаил Ноздрин. В августе 1943 г. о. Михаила отстранили от служения, и вместо него настоятелем Казанской церкви был назначен священник Иоанн Молчанов. До войны он трудился на железной дороге, проживал в Любани и после начала оккупации работал старшим уполномоченным улицы, парикмахером, с апреля 1942 г. — секретарем, а затем ревизором финансового отдела Любанской городской управы. В июле 1942 г. И. Молчанов подал благочинному прошение о зачислении его вместе с сыном Василием на Виленские Богословско-пастырские курсы, но этого не произошло, а 11 июля 1943 г. о. Иоанн был рукоположен в Риге в сан священника. Начальник Псковской Миссии о. К. Зайц определил И. Молчанова в Казанскую церковь одновременно со священником Николаем Багрянским, назначенным настоятелем Петропавловской церкви. Согласно показаниям о. Иоанна на допросе 6 декабря 1944 г., когда он и о. Николай прибыли в Вырицу, поселковый голова Мезенцев представил их начальнику местного СД, который сказал, что М. Ноздрин проводил среди населения агитацию против немцев и "разжигал недовольство". Начальник СД предложил священникам докладывать на лиц, проявлявших недовольство, те выразили согласие, но о. Иоанн, по его словам, никаких сведений такого рода не давал. С осени 1943 г. негативное отношение к немцам ввиду принудительной эвакуации уже носило всеобщий характер, и в ближайших к Вырице деревнях действовали партизаны (29).

Вместе с о. И. Молчановым в Казанской церкви служил диакон Александр Максимов, который 30 августа 1943 г. привез в Псков о. К. Зайцу письмо от о. Иоанна. Через два-три месяца священник послал к начальнику Миссии одного прихожанина с корреспонденцией и деньгами (отчислением 10% церковного дохода), но тот сбежал и ничего в Псков не передал. В это время немцы уже начали насильственную эвакуацию жителей Вырицы, но о. Иоанн твердо решил дождаться прихода советских войск. 10 ноября 1943 г. он подал прошение коменданту Вырицы с просьбой остаться с семьей, диаконом, псаломщицей Ириной Петровой и церковным старостой А. И, Михайловым на время в иерейском доме. О радостной встрече семьей о. Иоанна освободителей свидетельствует дневник его сына Василия, вскоре призванного в советскую армию: "22 января. Наши приближаются, скоро увидимся. Слухи ходят об эвакуации Вырицы. Теперь немцам не до русских, им самим до себя. Мы прятаться никуда не будем, решили пережить пока это время под церковью...

27 января. Погода пасмурная, шел мокрый снег, капало с крыш. Пришли наши, русские, долгожданные — настало снова свободное право граждан...

30 января. Была служба в церкви, трезвонил, читал. Были русские девушки-солдаты...

4 февраля... Был в военкомате, велели собраться в армию, завтра к 7 часам утра и пойдем в Ленинград. Собрался, взял две партии белья на 3 дня и еды. Папа отслужил дома на путь молебен и благословил иконочкой "Сретенье Господне" (30).

Кроме двух приходских в Вырице в период оккупации действовала одна домовая (на даче Сидоровых) и две монастырские (Успенская и Иоанно-Предтеченская) церкви. О существовании в это время в поселке мужского и женского монастырей, а также служении святого иеросхимонаха Серафима Вырицкого будет рассказано в другом параграфе. В 1944 г. монастырские и домовый храм перестали действовать, но оба приходских сохранялись открытыми все послевоенные годы. До июня 1944 г. о. И. Молчанов служил в Казанской церкви Вырицы и в храме пос. Сусанино, затем в церкви с. Рождествено, но 25 октября 1944 г. был арестован. На протяжении почти двух месяцев постоянных допросов о. Иоанн категорически отрицал предъявленное ему обвинение в шпионской и антисоветской деятельности и лишь признавал, что, работая секретарем Любанской городской управы, выполнял некоторые административные распоряжения немцев. На вопрос же: когда он действовал в качестве тайного агента оккупантов, отвечал: "Никогда. Немцами я не привлекался для шпионской деятельности среди советских граждан". Лишь после очной ставки со сломленным на допросах о. К. Зайцем И. Молчанов признал "свою вину". 26 декабря 1944 г. его вместе с отцами Николаем Багрянским и Николаем Быстряковым приговорили к 15 годам лагерей (31). Отбыв срок заключения в Воркуте, разбитый параличом о. Иоанн скончался на руках родных в Любани, вскоре после освобождения из лагеря 14 декабря 1954 г. Реабилитирован он был вместе с другими священнослужителями в 1998 г. Духовенство Гатчинского благочиния по сравнению с другими в наибольшей степени пострадало от репрессий: 4 священнослужителя были расстреляны немцами, а 14 арестованы органами НКВД (что, видимо, объясняется близостью округа к Ленинграду). Суда избежали лишь 4 престарелых пастыря, которым запретили окормлять более одного прихода. Результатом возникшей острой нехватки духовенства стало закрытие большинство церквей округа, как "недействующих".

Восточнее Гатчинского района более 10 храмов открылось на территории существовавшего в 1942 г. Ушаковского (Прифронтового) благочиннического округа (ныне Тосненский и Кировский районы). Наиболее активно церковная жизнь протекала здесь в г. Лю-бань. Местный Петропавловский храм, закрытый в 1938 г., 25 августа 1941 г., при захвате города немцами, получил повреждения: завершающий его шатер и звонница над притвором были разбиты снарядами. Богослужебная жизнь в Любани, как и сам Петропавловский храм, своим возрождением обязаны иеромонаху Афиногену (Агапову) — бывшему ризничему Макариевской пустыни, поспешившему приступить к служению на приходе, поскольку этому не препятствовали оккупационные власти. На первых порах ему пришлось оборудовать молитвенный дом в жилом здании (восстановление Петропавловского храма требовало значительных усилий), где 11 сентября 1941 г. о. Афиноген провел первое богослужение. Ускорить дело помог многолетний регент храма М. А. Словцов, утвержденный немцами бургомистром Любани. Он организовал восстановительные работы: на уцелевший свод поставили деревянный восьмерик с шатровой кровлей, и с 1942 г. в храме совершались богослужения. Вместе с иеромон. Афиногеном служил престарелый протоиерей Иоанн Медведский. Он был последним настоятелем церкви в с. Хоченье, в 10 км к юго-востоку от Любани. Эту церковь закрыли в 1937 г., и о. И. Медведский оказался единственным представителем окрестного духовенства, уцелевшим в "ежовщину". В 1942 г. он умер в Любани, был отпет в Петропавловском храме и погребен в его ограде (32).

В восстановлении Любанской церкви значительную роль сыграл и упоминавшийся И. В. Молчанов. В августе он попытался эвакуировать семью (супругу и четверых детей) из города ввиду приближения немцев, но не успел. Оккупация застала их в д. Рамцы на дороге Любань — Шапки. С апреля 1942 г. И. Молчанов, по просьбе местных жителей, стал работать секретарем городской управы и, используя появившуюся возможность, предоставлял лошадь и строительные материалы для ремонта храма. В конце марта - начале апреля в Любань приехал для учета церквей и сбора 10% отчислений от доходов приходов в пользу Псковской Миссии назначенный уполномоченным Ушаковского округа И. Амосов. Служившее тогда в городе духовенство: иеромонах Афиноген, прот. Петр Жарков, прот. Михаил Ноздрин, свящ. Иоанн Медведский — его не признали и заявили, что Миссии не подчиняются. Конфликт был в основном улажен во время второго приезда Амосова в Любань в июле 1942 г., уже в качестве Ушаковского благочинного. В это время И. Молчанов подал для передачи в Управление Миссии заявление о рукоположении или приеме (себя и сына) на Богословско-пастырские курсы. Однако вопрос был разрешен лишь после отстранения Амосова, в результате встречи М. А. Словцова в начале июня 1943 г. в Пскове с о. К. Зайцем. Бургомистр Любани ходатайствовал о рукоположении И. Молчанова и Н. Багрянского и урегулировал проблему со служением священников города, не утвержденных прежним благочинным. Священническую хиротонию И. Молчанова в Риге совершил епископ Иоанн (Гарклавс), но интересно отметить, что 16-17 июля о. Иоанн встречался с Экзархом митр. Сергием, а на обратном пути ночевал в Псково-Печерском монастыре у схиепископа Макария. 23 июля священник вернулся в Любань, через два дня в город приехал о. К. Зайц, он посетил дом Молчановых, а затем совершил богослужение в Петропавловской церкви. На допросе 13 декабря 1944 г. начальник Миссии уважительно отозвался об о. Иоанне, говорил, что тот "очень религиозный, начитанный в Священном Писании" человек, сразу завоевавший авторитет у прихожан Вырицкой Казанской церкви (33).

Интересные подробности церковной жизни Любани и отношения членов семьи о. И. Молчанова к оккупантам содержит уже цитированный дневник сына о. Иоанна Василия за 1943 г.: "23 мая... Когда шли мимо лазарета русских пленных, они очень хорошо играли на мандолине и балалайке, до слез мне стало жалко всех русских пленных. Хочется помочь, но не знаешь как, решил принести табака. Пошел домой, собрал весь табак, который был, пришел и перебросил через колючую проволоку, они остались очень довольны, хорошо, что не было проклятого немца, а то бы попало... Придет все-таки время, когда прогонят этих проклятых немцев, поплатятся собственной шкурой за осквернение нашей русской земли...

13 июня [воскресенье, Троица]. Был в церкви за обедней. Сегодня большой праздник. Ходил на кладбище. Папа завтра едет в П.[сков]... Господи! Отомсти, порази Своим гневом этих насильников русских...

19 июля... В полной уверенности, что Господь не попустит так издеваться над русскими. Немцы за все и за вся рассчитаются, будут и они чувствовать на своей поганой шкуре. Да! Это время придет.

20 июля... Вечером ушел в церковь в Ушаки. Как хорошо в церкви. Только здесь не слышишь немецкого лаяния. Только в церкви можно слышать слова утешения...

23 июля... Папа приехал священником. Верочке очень плохо, еле выговаривает слова. Пролетали 6 русских самолетов с красными звездочками, когда возвращался назад в Жары.

24 июля... Нет ни одного человека мужественного, смелого, решительного, организованного, способного организовать отряд сопротивления извергам [рода] человеческого" (34).

В течение 1942 г. состав любанских священников полностью изменился. 1 апреля иеромонаха Афиногена переместили в Тоснен-ский приход, а настоятелем Любанского храма к началу 1943 г. стал священник Алексей Азиатский, до выхода за штат в 1939 г. он служил близ Гдова, в церкви с. Выскатки. В марте 1943 г. начальник Псковской Миссии прот. к. Зайц назначил в Петропавловский храм диакона Михаила Яковлева, который до своего ареста в 1930 г. почти пятнадцать лет прослужил в храмах Ленинграда. После отбытия срока ему было запрещено жить в городе, и он поселился в Малой Вишере, где стал чернорабочим. Лишь с приходом немцев о. Михаил смог приступить к церковному служению. Диакон М. Яковлев обладал прекрасным голосом — яркого тембра певучим басом. Большим хором храма по-прежнему управлял М. Словцов, в нем пел и его брат Владимир. В алтаре прислуживали монахини Анна и Мария. В октябре 1943 г. немцы начали эвакуацию из Люба-ни гражданского населения, включая и клир Петропавловского храма, в Латвию. Диакон М. Яковлев 8 ноября 1943 г. был назначен к церкви г. Бауске (Курляндия). Монахини-алтарницы подготовили к эвакуации самое ценное имущество Петропавловского храма, которое также было отправлено в Бауске. Последние жители Любани были вывезены немцами за два дня до вступления в город советских войск. 26 января 1944 г., в день освобождения Любани, из всего населения в ней оставалось 17 человек (35).

Петропавловская церковь уцелела, хотя богослужения в ней прекратились до 1990-х гг., а вот второй любанский храм — Воздвижения Креста Господня при бывшем подворье Макариевской пустыни — перестал существовать навсегда. Происходили ли в храме в период оккупации богослужения, точно неизвестно, но осенью 1943 г. деревянное здание подворья полностью сгорело. Три высокие кирпичные арки, возвышавшиеся у торца здания, немцы пытались взорвать, чтобы вымостить кирпичом Лесную улицу, но полностью это было сделано уже в послевоенные годы (36). Сама Макариевская пустынь находилась в 12 верстах от Любани, и после прихода немцев бывший настоятель монастыря схиепископ Макарий (Васильев) попытался возродить обитель, однако из-за сопротивления оккупантов это ему не удалось, а Владыка был, в конце концов, помещен в Псково-Печерский монастырь.

На всей территории Ушаковского округа к началу войны действовала лишь одна церковь — обращенная в 1933 г. в храм деревянная кладбищенская часовня свт. Николая на ст. Саблино, однако ее настоятель прот. Николай Близнецкий был арестован 28 августа 1941 г. НКВД и скончался в заключении. С началом оккупации его сменил бывший ленинградский прот. Петр Жарков, освобожденный в конце 1930-х гг. из ссылки, о. Петр в первой половине 1942 г. служил не только в Саблино, но и в Любани и Ушаках, затем по доносу Амосова он был выселен из Саблино немецкой комендатурой и направлен в распоряжение Управления Миссии в Псков, где в дальнейшем и остался. После о. Петра в Саблино служили иеромонах Кирилл (Смирнов) и диакон Михаил Яковлев. Пристанционная Никольская церковь, превращенная после закрытия в 1930 г. в клуб, сгорела в августе 1943 г. в результате налета советской авиации, а в конце 1943 г. был закрыт и кладбищенский храм. Он находился в прифронтовой зоне, и австрийские части, стоявшие в поселке, не захотели иметь в месте своей дислокации действующий приход. Со слов местных жителей известно об инциденте, когда военные власти попытались убрать из храма запрестольный крест. Церковь стояла заколоченная до 1945 г., а потом вновь была открыта (37).

Несколько храмов в период оккупации открыл священник-самозванец И. Амосов. Попав в плен к немцам, он выдал себя за иерея и после освобождения в октябре 1941 г. начал служить в Благовещенском соборе г. Шлиссельбурга, затем в Никольской церкви пос. Мга и далее в Успенской церкви пос. Лезье. В январе 1942 г., по указанию местного немецкого коменданта, Амосов был под конвоем отправлен из Лезье в Псков для проверки и сдачи "экзаменов на права несения службы как священник" в Управление Духовной Миссии. Сумев ввести в заблуждение о. К. Зайца с помощью справки об отбытии лагерного срока, Амосов был назначен уполномоченным по Уша-ковскому округу и отправлен служить в уже открытую Нико-ло-Александринскую церковь пос. Ушаки, где оставался до осени 1942 г., перейдя затем в Гатчинский округ (38).

После Амосова настоятелем Ушаковской церкви был прот. Владимир Богданов, около 40 лет прослуживший в храмах Петербурга (Ленинграда) до своей высылки из города на Неве в марте 1935 г. В Мгинской же церкви стал служить о. Алексий (фамилия неизвестна), переведенный в мае 1943 г. в Ящеру и там расстрелянный немцами. С апреля 1942 г. в возрожденной каменной Казанской церкви пос. Тосно начал совершать богослужения иеромонах Афиноген (Агапов). Как и в Любани, он организовал здесь большие ремонт-но-восстановительные работы и развернул широкую церковную благотворительность. Но больше всех церквей в Ушаковском округе открыл иеромонах Кирилл (Смирнов) — в будущем известный старец схиархимандрит Косма.

Сначала он начал служить по приглашению верующих в Никольской церкви Саблино, но через 8 месяцев был отстранен благочинным И. Амосовым, написавшим клеветнические письма в Управление Миссии и немецкие учреждения, где назвал о. Кирилла "самозванцем, лжепастырем, продавшимся большевикам". В Пскове дело иеромонаха былорешенодля негоположительно, и в 1942-43 гг. о. Кирилл обслуживал храмы Ильинского погоста, Пельгоры, Сустье-Полян, Саблино, Хоченья и Любани. Батюшка неоднократно подвергался гонениям со стороны оккупантов, однажды даже был отправлен на расстрел и лишь чудом остался жив. В жизнеописании старца говорится: "Во время войны о. Кирилл тайно помогал партизанам, ходил к пленным по лагерям, бедным детям посылал хлеб, за это гестаповцы били его плеткой и преследовали... Вместе с диаконом Михаилом он совершал требы в Любани, в селах, хотя туда с посохом пешком пятнадцать километров". В сентябре 1943 г. иеромонах при насильственной эвакуации был вывезен в Латвию, где служил Церкви до конца своей жизни (39).

Больше всего храмов — почти 40 — удалось возродить в Лужском округе, что объясняется его значительной отдаленностью от линии фронта и наличием достаточного числа священников. К началу войны все 7 православных церквей Луги были закрыты и частично уничтожены, но несколько священнослужителей осталось на свободе. Кроме того, город и окрестные деревни считались в 1930-е гг. местом высылки, т.н. "сто первым километром" и там проживало значительное количество репрессированных ленинградцев. Настоятелем первого возрожденного лужского храма — собора Казанской иконы Божией Матери — стал 74-летний прот. Николай Заблоцкий, работавший до войны в городе учителем. Узнав, что он священник, верующие пригласили его служить в храм, открывшийся в конце августа 1941 г. с разрешения коменданта. С 1938 г. в Казанском соборе находились гараж и общежитие, а в августе 1941 г. — штаб оборонявшего "Лужский рубеж" 41-го корпуса генерала Останина. Храм мало пострадал от военных действий, но убранство, в том числе иконостас, было утрачено. Прихожане "по крупицам" восстанавливали его, принося святыни из других закрытых церквей. Так, в Казанский собор попали сохранившиеся в домах верующих иконы св. кн. Ольги и св. кн. Владимира из Воскресенского собора, чудотворный образ св. ап. Иоанна Богослова из Че-ременецкого монастыря. Была передана в собор и чтимая Печерская икона Божией Матери, явленная по преданию в XVI-XVII веках близ с. Смешино в 6 верстах от Луги и исчезнувшая в 1930-е гг. (40)

Кроме о. Николая в Казанском соборе стали служить два уцелевших в 1930-е гг. представителя местного духовенства — священник Алексий Налимов и протодиакон Андрей Журавлев. Первый из них в период оккупации обслуживал также возрожденные приходы в селах Смешино и Смерди. В конце 1941 г. прот. Н. Заблоцкий сумел добиться у коменданта местного лагеря военнопленных разрешения оборудовать в одном из лагерных бараков временную церковь, где провел несколько богослужений. Кроме того, по ходатайству о. Николая из этого лагеря был освобожден протодиакон Сергий Самгин, служивший в дальнейшем, вплоть до своей эвакуации (в конце 1943 г.), в Казанском соборе. Летом 1942 г. лужское духовенство и прихожане добились передачи им церкви св. кн. Ольги, занятой с 1920-х гг. под краеведческий музей. В начале августа храм был освящен, и туда перешли служить о. А. Налимов и А. Журавлев. Хором Ольгинской церкви руководила жена о. Андрея Анна Павловна Журавлева, а регентом и псаломщиком Казанского собора был выпускник Петербургской Духовной семинарии, бывший учитель земских школ Лужского уезда Яков Яковлевич Львов. Освящение второго храма дало возможность перенести службы туда, а в кафедральном соборе провести капитальный ремонт, убрав сделанное в конце 1930-х гг. межэтажное перекрытие. 24 октября 1942 г. Казанский собор был торжественно освящен после ремонта (41).

С осени 1941 г. о. Н. Заблоцкий преподавал Закон Божий в местных школах, возобновилось религиозное обучение и при храмах. К осени 1942 г. доход лужских церквей составлял ежемесячно около 9 тыс. рублей. Такое значительное оживление приходской жизни и крупные ремонтные работы в храмах были возможны благодаря доброжелательной позиции местной гражданской администрации. Бургомистр Луги железнодорожный инженер А. Даниловский, его жена — писательница и художница Е. Даниловская, мать А. Туля-кова и тетя М. Тулякова активно участвовали в религиозной жизни, а заместителем бургомистра вообще был известный церковный деятель, один из идеологов обновленчества, высланный перед войной в Лугу профессор Борис Васильевич Титлинов (42).

В сентябре (по другим сведениям в июне) 1942 г. о. Н. Заблоцкий был назначен благочинным Лужского округа. В марте 1944 г. протоиерей писал митр. Алексию, что в его округ входило 7 районов и 40 действующих церквей, в которые он назначил 22 священника. Впрочем, о. Николая уже в мае 1943 г. на посту благочинного сменил священник-миссионер Иаков Начис. Он также служил настоятелем Ольгинской церкви и пользовался большой любовью прихожан за активную проповедническую деятельность. Брат о. Иоако-ва Леонид Начис (ныне архим. Кирилл), служивший вместе с ним псаломщиком, в своих воспоминаниях писал: "На службы в Оль-гинскую церковь приходило много людей. В городе была особенная атмосфера, отличавшаяся от сельской Псковщины. В Луге оставалось немало людей, связанных с Петербургом, те, кто, очевидно, каждое лето приезжал сюда на дачу. Выехав в 1941 г. сюда на отдых, многие так и остались здесь на все годы блокады. Публика здесь была не простая. Многие из горожан, видимо, принадлежали к дореволюционному петербургскому обществу. В разговоре они могли перейти с русского языка на немецкий или французский, хорошо ими владели и свободно на этих языках изъяснялись. Беженцев в городе почти не было, большинство составляли те, кто проживал здесь и до войны. Воскресенский и Екатерининский соборы в центре города не были переданы Церкви и в годы войны не действовали. Когда брат был благочинным, он организовал концерт церковного хора и диспутлекцию "Наука и религия" в церкви великомученицы Екатерины, стоявшей непосредственно за собором" (43).

Действительно, два главных собора Луги — Воскресения Христова, использовавшийся в 1938-1941 гг. в качестве танцплощадки, и св. вмч. Екатерины, переданный после закрытия в 1934 г. под концертный зал — так и не были возвращены верующим. В августе 1943 г. о. И. Начис уехал из Луги в Порхов и новым благочинным был назначен прот, Михаил Образцов, которого 8 июня 1944 г., по указу митр. Ленинградского Алексия, на этом посту сменил священник Анатолий Голубев — родственник о. А. Журавлева, служивший в период оккупации в церкви Рождества Иоанна Предтечи с. Поддубье. В 1943 г. о. Анатолий был назначен Управлением Миссии к Лужской Ольгинской церкви, но, опасаясь разоблачения немцами его связи с партизанами, священник через полтора месяца вернулся в Поддубье (44).

Уже в конце 1941-42 гг. в окрестностях Луги возобновились богослужения в храмах сел Романщина, Смерди, Городец, Петрова Горка, Смешино, Торошковичи, Поддубье и др. К моменту же начала войны в округе по некоторым сведениям не была закрыта лишь одна церковь — свт. Николая в с. Заозерье. Ее, а также Покровскую церковь в с. Югостицы в период оккупации обслуживал священник Николай Воробьев, расстрелянный нацистами в январе 1944 г. за связь с партизанами. В это время от руки нацистов чуть не погиб и прот. Михаил Образцов, служивший в Успенской церкви с. Городец и с 16 августа 1941 г. в Воскресенской церкви с. Петрова Горка. Батюшка был арестован за связь с партизанами, помещен в луж-скую тюрьму и приговорен к смерти, но избежал ее благодаря неожиданному освобождению города партизанским отрядом. Это произошло 1/14 февраля, в день памяти преподобномученика Трифона Городецкого. В благодарность о. Михаил, всегда почитавший св. Трифона, остался до своей кончины в 1959 г. служить в храме с. Городец (45).

Особенно много храмов Лужского района в 1942-44 гг. обслуживал священник Василий Сергеев. До сентября 1941 г. он проживал в Стрельне под Ленинградом в собственном доме вместе с двумя монахинями и, оставшись на оккупированной территории в результате неожиданного захвата поселка немцами, переехал в село Торошко-вичи, где открыл местную Воскресенскую церковь. С 1942 г. о. Василий служил также в Тихвинском храме с. Романщина (с 1944 г. вместе с лужским диаконом Николаем Смирновым), а в 1944 г. обслуживал и церкви сел Югостицы, Заозерье, Петрова Горка, Выче-лобок и Тырково-Торошковичи (46).

В Лужское благочиние в период оккупации входили Уторгош-ский и Батецкий районы, которые в 1944 г. отошли к Новгородской епархии, а также Плюсский район, отошедший тогда же к Псковской епархии. Особая ситуация была в Оредежском и Осьминском районах, оставшихся в составе Ленинградской епархии. Их духовенство до 1943 г. не имело контактов с Псковской Миссией и действовало совершенно самостоятельно. Особенно в этом плане выделялись священнослужители Оредежского района, где в 1941-42 гг. открылось около 10 храмов. Как уже говорилось, с декабря 1941 г. в церквах сел Загородицы (Фроловское), Ям-Тесово и Перечицы стал служить протоиерей Димитрий Осьминский, а Рождественский храм в Каменных Полях с января по март 1942 г. обслуживал иеромон. Лин (Никифоров), уехавший затем в Осьминский район, о. Лина в Каменных Полянах сменил прот. Александр Кузнецов. Несколько церквей открыл семидесятилетний прот. Василий Мартынов, с 1931 г. проживавший на иждивении детей. Сначала, с осени 1941 г., он стал по просьбе прихожан служить в Покровской церкви с. Бутково, затем, с 1942 г., вместе с диаконом Николаем Тишиным — в Рождественской церкви Климентовского погоста, а с 1944 г. — во Фроловской церкви Загородиц. Храм в с. Черемна открыл иосифлянский священник Николай Телятников, а в Рождественской церкви с. Щупоголово служил диакон Николай Тишин.

Все они отказывались подчиняться лужскому благочинному о. Н. Заблоцкому, и лишь после назначения благочинным о. И. Начиса ему удалось частично изменить ситуацию. В мае 1943 г. прот. Д. Осьминский и А. Кузнецов вступили в контакт с о. Иаковом, были зарегистрированы и в дальнейшем переписывались с Управлением Миссии. Однако большинство оредежского духовенства — отцы Н. Телятников, В. Мартынов, Н. Тишин, И. Орлов всякую связь с Псковской Миссией отвергли. Хотя нацисты перед отступлением насильно вывозили жителей района в Прибалтику и уничтожили почти все церкви, указанные священнослужители в основном не пожелали уезжать и остались в своих приходах, скрываясь от немецких карательных отрядов. Никто из оредежского духовенства после прихода советских войск арестован и осужден не был. Из церквей же в качестве действующих (в том числе в послевоенное время) сохранилось лишь две — в селах Загородицы и Щупоголово (47).

В Осьминском районе духовенство до 1943 г. также не имело связей с Псковской Миссией. Первые храмы здесь были открыты только весной 1942 г., ввиду полного отсутствия до этого времени духовенства. Лишь в марте в д. Песье (Самро) приехал иеромонах Лин (Никифоров), который открыл здесь Воскресенскую церковь и служил в ней до конца мая 1942 г., уехав затем в Лядский и Гдов-ский районы. При о. Лине в Самро эстонский карательный отряд арестовал и расстрелял дочь церковного старосты Екатерину (бывшую ранее председателем сельсовета) и певчую церковного хора Ангелину (ранее секретаря сельсовета). В марте 1942 г. приехали в Осьминский район из Павловска игумен Илия (Мошков) и псаломщик Алексий Маслов, рукоположенный 19 июля 1943 г. в Риге во священника. Они служили сначала в Успенской церкви с. Доложск (где игумен Илья скончался 8 октября 1943 г.), а затем и в храмах сел Зажупанье и Самро. Наконец, в апреле 1942 г. по приглашению прихожан начал служить в Покровской церкви с. Козья Гора ио-сифлянский протоиерей Алексий Кибардин, освятивший в 1943 г. еще два храма — в селах Старополье и Пенино. В сентябре этого года он также установил контакт с Миссией и даже ездил в Псков, где принес покаяние в иосифлянстве (об этом будет подробно рассказано в другом параграфе). Население района очень страдало от нехватки духовенства, поэтому появлялись самосвяты. В своем докладе митр. Алексию от 1 июня 1944 г, о.А. Кибардин сообщал о двух мирянах, которые выдавали себя за священника и диакона и совершали требы. Протоиерей также отмечал: "Почти в каждом селении имеются часовни. Жители деревень имеют обычай в свои местные праздничные "заветные" дни приглашать священника для совершения богослужения в часовне и совершения треб в деревне — приходилось довольно часто ездить или вернее ходить пешком за неимением транспорта километров за 10-15 и далее" (48).

В конце октября - ноябре 1943 г. карательные отряды оккупантов выжгли большую часть Осьминского района, при этом была полностью уничтожена церковь в Доложске и повреждены храмы в Старополье и Пенино. Отцы А. Маслов и А. Кибардин отказались эвакуироваться и после прихода советских войск служили в трех уцелевших храмах. В целом же духовенство Лужского округа в значительной степени осталось на своих приходах и гораздо меньше, чем в Гатчинском округе, подвергалось репрессиям НКВД. Так, в Луге и окрестных приходах были арестованы только прот. Н. Заблоцкий и свящ. А. Налимов. Осенью 1944 г. о. А. Голубев писал Владыке Григорию (Чукову), что в благочинии служат 13 священников, 3 диакона и 3 штатных псаломщика, а вскоре их число за счет вернувшихся из эвакуации в Прибалтику еще более выросло (49).

Три северо-восточных района Ленинградской области: Волосов-ский, Кингисеппский и Котельский — официально находились вне сферы деятельности Псковской Миссии, их приходы принял в свое окормление архиепископ Нарвский Павел (Дмитровский). Местные священники в 1942 г. дважды обращалось к Владыке с просьбой о принятии их в общение и управление. Сначала архиепископ отказал, основываясь на том, что канонические правила запрещают ему вмешиваться в дела чужой епархии. Но когда собравшиеся в Илье-шах в день Ильинской пятницы священники вторично обратились к Владыке, он согласился принять их с оговоркой: "Не в управление, но в духовное окормление". При служении в указанных районах архиепископ Павел всегда поминал вслух за богослужением имена Патриаршего Местоблюстителя митр. Сергия и митр. Ленинградского Алексия (50).

Это решение Владыки даже привело к временному конфликту с Псковской Миссией, хотя Экзарх Прибалтики митр. Сергий в дальнейшем одобрил его. о. К. Зайц на допросе 5 января 1945 г. показал, что архиеп. Павел создал "Эстонскую Православную Миссию, обслуживавшую Кингисеппский и Волосовский районы" (51). Это не совсем так. Специальная Миссия не была создана, Владыка лишь послал для окормления ряда приходов Ленинградской епархии несколько священников-миссионеров из Нарвы.

К началу Великой Отечественной войны в северо-восточных районах области оставались лишь две официально незакрытые церкви — Троицкая в с. Пятая Гора и Успенская в с. Большая Вруда, однако вторая не действовала с 1938 г. из-за отсутствия священнослужителей, а настоятель пятогорского храма священник Иоанн Васильевич Маршев летом 1941 г. эвакуировался. Между тем, часть местного духовенства уцелела в ходе репрессий 1930-х гг., пребывая за штатом, и с началом оккупации вернулась к служению. Таких священников оказалось 10: в Волосовском районе — б, в Кингисеппском — 3 и в Котельском — 1. Одним из первых с 21 сентября 1941 г. в Троицкой церкви Пятой Горы стал служить священник Иоанн Андреев, бывший настоятель храма на ст. Кикерино, работавший в 1939 - августе 1941 г. бухгалтером на пуговичной фабрике и известковом заводе в пос. Елизаветино. В 1942 г. о. Иоанн по просьбе верующих также устроил домовую церковь Владимирской иконы Божией Матери в деревянном жилом доме д. Новая близ ст. Елизаветино, где служил до осени 1943 г. Сама каменная Владимирская церковь в имении Дылицы у ст. Елизаветино была разрушена летом 1941 г. и отремонтирована прихожанами лишь через два года. 26 августа 1943 г. о. Иоанн освятил ее, но уже через три месяца был эвакуирован в Эстонию. Лишь летом 1945 г. в Дылицкую церковь был назначен вернувшийся из Сибири о. Иоанн Маршев (52).

В г. Кингисеппе Екатерининский собор был закрыт в 1932 г., а кладбищенская церковь Божией Матери "Всех Скорбящих Радо-сте" — в 1938 г. Ее настоятель свящ. Николай Анненский 7 апреля 1938 г. был уволен за штат, но остался проживать в городе, работая счетоводом. В ходе боевых действий летом 1941 г. оба храма сильно пострадали, но о. Николай в сентябре 1941 г. возобновил богослужения в кладбищенской церкви, вскоре получив на это благословение Владыки Павла. С наступлением холодов священник устроил домовый храм свт. Петра митрополита Московского в пустующем жилом доме, перенеся туда иконостас из кладбищенской церкви. Здесь священник и служил до начала 1944 г., отказавшись эвакуироваться в Прибалтику. 1-го февраля, незадолго до освобождения Кингисеппа, немцы сожгли домовый храм свт. Петра и, по свидетельству о. Николая, "учинили зверскую расправу с населением". В первой половине 1944 г., не имея храма, о. Н. Анненский лишь совершал требы для своих прихожан, которые собрали в фонд обороны более 20 тыс. рублей, а затем был назначен благочинным Псковского округа (53).

Несколько приходов Волосовского района в период оккупации обслуживал прот. Александр Степанов, до 1936 г. являвшийся настоятелем Тосненской Казанской церкви и благочинным. Приход немцев застал его в Пушкине, но уже в ноябре 1941 г. о. Александр по приглашению прихожан занял место священника в Екатерининской церкви с. Каложицы, а с сентября 1942 г. стал служить в Крестовоздвиженской церкви с. Ополье и Никольской церкви с. Керстово, Всего протоиерей освятил 5 храмов. 29 января 1944 г. нацисты перед отступлением расстреляли в лесу близ д. Ямсковицы стихарного псаломщика Павла Слепнева и 23 прихожанина о. Александра. Сам о. А. Степанов чудом остался жив и по просьбе советского командования выступил по радио и в прессе с рассказом о зверствах немцев, а также совместно с воинскими частями принял участие в отпевании и торжественных похоронах мучеников. По свидетельству о. Александра, советские военнослужащие благодарили его за церковную работу на пользу Родины во время оккупации. В 1944 г. А. Степанов был назначен благочинным Кингисеппского округа (54).

В период же оккупации округа благочинным был священник Димитрий Горемыкин. Незадолго до начала войны он возвратился из ссылки и проживал в пос. Волосово. Осенью 1941 г. о. Димитрий энергично взялся за восстановление церковной жизни, первой он освятил Волосовскую церковь св. кн. Александра Невского, затем кроме нее стал обслуживать Петропавловскую церковь в с. Заполье. Всего же при участии о. Димитрия Горемыкина было открыто 9 храмов. В 1942 г. архиеп. Нарвский Павел назначил его благочинным согласно выбору священников округа. При отступлении немцев о. Димитрий уклонился от эвакуации и сразу же после прихода освободителей отслужил благодарственные молебны и провел сборы на оборону в Заполье и Волосово, о чем 24 января 1944 г. написал митр. Алексию.

В другом докладе, Ленинградскому митрополиту (от 10 мая 1944 г.) Д. Горемыкин сообщал, что в период оккупации благодарственные молебны немцам не служились, и хотя было распоряжение комендатуры в день двухлетней годовщины начала войны устроить церковное торжество, в Волосово было проведено "служение святого дня":"Слово было сказано священником Востоковым о вере и переживаемых скорбях, ни одного слова о благодарении Гитлеру и вообще не вспоминая того, что по существу хотели провести гитлеровцы. Гитлер никогда не поминался. После службы была отслужена панихида по павшим православным воинам и поминались на службе "православные христиане". Во время эвакуации, вернее угона населения в рабство в Германию, много раз производились крестные хода в деревни и кругом деревень, чтоб Господь спас от этого великого несчастья. И велика милость Господня к нам, грешным! Большинство из этого населения осталось на месте, на своей Родине". Слова о. Димитрия подтвердили и другие священники. Так, о. Николай Петров из села Ложголово писал в 1944 г., что "в оккупации поминал всегда митрополита Ленинградского Алексия"; о. Порфирий Рудаков из с. Ястребино сообщал Владыке, что в их округе "молебны немцам не служили, Гитлера не поминали" и т. д .(55) Однако 11 апреля 1945 г. о. Димитрий Горемыкин все-таки был арестован и вскоре приговорен к 10 годам лишения свободы.

Уцелевших к началу войны священников не хватало, и поэтому архиепископ Павел направил из Нарвы на территорию Ленинградской епархии несколько священнослужителей-миссионеров: прот. Павла Калинкина, свящ. Михаила Рауда, свящ. Николая Недрем-ского и др. Они служили в возрожденных храмах сел Кейкино, Кра-колье, Сойкино, Стремление, Ратчино, Котлы, Удосолово и окрестных деревнях. В августе 1942 г. в одной из таллинских газет было опубликовано благодарственное письмо жителей бывшей "советской Ингерманландии": "Мы, жители дер. Куровицы, Манновка и Орлы, приносим свою глубокую благодарность священнику-миссионеру о. Михаилу Рауду за те отрадные богослужения, которые он совершает безвозмездно в наших деревнях. Никогда никому не отказывая в совершении треб, много отрады вносит он в сердца наши своими простыми, ясными проповедями, призывая заблудших и отпавших от веры православной вернуться к Богу. Много света, веры, теплоты и любви внес он в сердца наши, и многих привел он снова в лоно Церкви Православной. Очень много наших детей, благодаря о. М. Рауду, получили святое Крещение и имена святых" (56).

В 1942 г. архиеп. Павел возвел диакона Спасо-Преображенского собора Нарвы Николая Недремского в сан иерея и назначил его к Петропавловской церкви с. Кейкино, а позднее, 13 апреля 1943 г. — настоятелем Казанской церкви с. Низы, построенной на последних метрах бывшей эстонской территории для окормления верующих в г. Сланцы и окрестностях, где не оставалось действующих храмов. В феврале 1944 г., после освобождения Низов от оккупации, о. Николай с семьей был эвакуирован в тыл советских войск и начал служить в церквах сел Удосолово и Ратчино. Позднее, с 1948 г., батюшка был настоятелем Георгиевского храма с. Ложголово, где и скончался в 1962 г., оставив о себе добрую память у прихожан (57).

Помимо направления миссионеров, Владыка Павел также рукоположил для Ленинградской епархии несколько священников. В сентябре 1942 г. он совершил иерейскую хиротонию бывшего директора Лиговской школы Илии Проскурякова, который был назначен настоятелем Воскресенской церкви с. Яблоницы. С 8 ноября 1942 г. о. Илия также стал обслуживать Троицкую церковь соседнего с. Ред-кино и часовню в д. Волна. Также в 1942 г. архиепископ рукоположил во священники заштатного протодиакона из г. Пушкина Порфирия Рудакова, служившего затем в Никольской церкви с. Ястребино. В 1943 г. Владыкой был рукоположен во диакона к Волосовскому храму Филипп Ларионов и т. д. Некоторые намеченные иерейские хиротонии не успели состояться. Так, в октябре 1943 г. по желанию верующих в д. Великино Котельского района при часовне было намечено построить помещение для преобразования ее в церковь. Уполномоченные от создаваемого прихода вели переговоры с бывшим учителем, посвященным в сан иподиакона, И.С. Звездочкиным о занятии им "вакансии священнослужителя" (58), но ход военных действий помешал осуществлению задуманного.

Всего в Кингисеппском благочинии в период оккупации было открыто 35 храмов, но не все они "духовно окормлялись" архиеп.Павлом. Четыре прихода — в селах Большая Вруда, Ильеши, Каложницы и Крутой Ручей в разное время обслуживал обновленческий протоиерей Иаков Тихомиров, который скрывал свою принадлежность к обновленчеству, и об этом стало известно только в 1944 г. Открыто же не признавал юрисдикцию Московской Патриархии иосифлянский иеромонах Тихон (Зорин), открывший весной 1942 г. 4 церкви в селах Клопицы, Ожогино, Волгово и Дятлицы, и служивший в них до октября 1943 г.

Активное возрождение церковной жизни в благочинии продолжалось до осени 1943 г. (например, в это время была открыта Никольская церковь в с. Котлы), но затем уничтожение храмов немецкими карательными отрядами и боевые действия на фронте нанесли ей тяжелейший ущерб. Особенно пострадало Принаровье, где в ходе многомесячных ожесточенных боев было разрушено большинство церквей. С риском для жизни прихожане в январе 1944 г. спасли из уничтоженной впоследствии артиллерийским огнем Знаменской церкви Ивангорода чтимый образ иконы Божией Матери "Знамение" (59). Духовенство же округа в основном уцелело, репрессиям со стороны НКВД почти не подвергалось и продолжило свое служение в послевоенный период.

--------------

1 Свящ. Андрей Голиков, С. Фомин. Указ. соч. С. CLVIII-CLIX.

2 Архив С.-Петербургской епархии, ф. 1, оп. 2, личное дело свящ. А. Маслова.

3 Мещанинов М. Ю. Храмы Царского Села, Павловска и их ближайших окрестностей. СПб., 2000. С. 48-49, 68, 79, 91, 199.

4 Архив С.-Петербургской епархии, ф. 1, оп. 4, п. 11, д. 2.

5 Ломагин Н. А. Указ. соч. Кн. 2. С. 460-461.

6 Китер Н. Письма о Церкви-мученице//Летопись Церкви. Ладомирова (Словакия). 1943. С. 48-49.

7 Там же, С. 47.

8 ЦГА СПб., ф. 8557, оп. 6, д. 1091, л. 74; Архив С.-Петербургской епархии, ф. 1, оп. 4, п. 11, д. 2.

9 Там же, д. 3.

10 ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 1, д. 24, л. 39.

11 Архив С.-Петербургской епархии, ф. 1, оп. 4, п. 11, д. 2.

12 Там же.

13 Там же.

14 Там же.

15 Бовкало А.А., Галкин А.К.Церковное возрождение в Гатчине (Ленинградская епархия во время второй мировой войны)// Свято-Тихоновский Православный Богословский институт. XII ежегодная Богословская конференция 2002 г. М., 2002. С. 254.

16 Там же.

17 АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.-след. дел, д. П-25530, лл. 20, 27, 63.

18 Там же, лл. 23, 55-57, 63, 182-186, 204.

19 Там же, лл. 20-21, 91; Архив С.-Петербургской епархии, ф. 1, оп. 4, п. 11, д. 2.

20 Там же, д. 3; ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 1, д. 7, лл. 19-20.

21 Архив С.-Петербургской епархии, ф. 1, оп. 4, п. 11, д. 2.

22 Там же, д. 3; Бовкало А.А., Галкин А.К. Указ. соч. С. 256; За Родину (Псков). 1944. 24 января.

23 Архив С.-Петербургской епархии, личное дело псал. Е.О. Осиповой.

24 Там же, ф. 1, оп. 4, п. 11, д. 3; Мещанинов М. Ю. Таицкие храмы//С.-Петербургские епархиальные ведомости. 2003. Вып. 30-31. С. 196-200; АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.-след. дел, д. П-25530, л. 81.

25 Архив С.-Петербургской епархии, ф. 1, оп. 4, п. 11, д. 2.

26 АА, Inland I-D, R98812, Nr. 4758.

27 Попов И, В. Святая Вырица//С.-Петербургские епархиальные ведомости. 2003. Вып. 28-29. С, 98.

28 АУФСБ Псковской области, ф. арх.-след. дел, д. А-21132, т. 1, лл. 113-115, т. 3, л. 579-580.

29 АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.-след. дел, д. П-88727, лл. 267-273.

30 Там же, л. 198; Дневник Василия Молчанова. 1943-1947//С.-Петербургские епархиальные ведомости. 2003. Вып. 28-29. С. 223.

31 АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.-след. дел, д. П-88727, лл. 222, 245, 398, 463.

32 Галкин А. К. Любань. СПб., 1997. Рукопись. С. 1.

23 АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.-след. дел, д. П-88727, лл. 196, 199, 210.

34 Дневник Василия Молчанова. С. 215, 217, 218.

35 Галкин А. К. Указ. соч. С. 2.

36 Орлов В. С, Макариевская пустынь//С.-Петербургские епархиальные ведомости. 2000. Вып. 21-22. С. 103.

37 АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.-след. дел, д. П-25530, лл. 53-54; Прот. Николай Аксенов, Г. И. Лямин. Храмы на станции Саблино//С.-Петербургские епархиальные ведомости. 2003. Вып. 28-29. С. 114-115.

38 АУФСБ Псковской области, ф. арх.-след. дел, д. А-21132, т. 4, лл. 26об-27.

39 Свящ. Андрей Голиков, С. Фомин. Указ. соч. С. 57; Архим. Виктор (Мамонтов). Пустынный житель. Схиархимандрит Косма (Смирнов)// С.-Петербургские епархиальные ведомости. 2002. Вып. 26-27. С. 94.

40 Попов И. В. Лужские храмы//С.-Петербургские епархиальные ведомости. 1998. Вып. 19. С. 74-75.

41 Архив С.-Петербургской епархии, ф. 1, оп. 4, п. 11, д. 2.; За Родину (Псков). 1942. 29 ноября.

42 ВА, R 58/699. В1. 13, 62Dil, Film 730. Bl. 827.

43 Архим. Кирилл (Начис). Указ. соч. С. 200.

44 Архив С.-Петербургской епархии, ф. 1, оп. 4, п. 11, д. 3.

45 Ивандикова О. А. Преподобномученик Трифон Городецкий, Лужский чудотворец// С.-Петербургские епархиальные ведомости. 2003. Вып. 28-29. С. 18-19.

46 Архив С.-Петербургской епархии, ф. 1, оп. 4, п. 11, д. 3, 4.

47 Там же, д. 3; АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.-след. дел, д. А-10676, т. 3, л. 621.

48 Архив С.-Петербургской епархии, ф. 1, оп. 4, п. 11, д. 2, личное дело свящ. А. Маслова.

49 Там же, д. 3.

50 ЖМП. 1945. № 9. С. 45-46.

51 АУФСБ Псковской области, ф. арх.-след. дел, д. А-21132, т. 3, л. 598.

52 Архив С.-Петербургской епархии, ф. 1, оп. 4, п. 11, д. 5.

53 Там же, д. 3.

54 Там же; ЦГА СПб., ф. 9324, оп. 1, д. 7, л. 36.

55 Архив С.-Петербургской епархии, ф. 1, оп. 4, п. 11, д. 2, 3.

56 Северное слово (Ревель). 1942. 27 августа.

57 Попов И. В. Пастырь из Ложголова. Протоиерей Николай Недремский//С.-Петербургские епархиальные ведомости. 2002. Вып. 26-27. С.114-115.

58 Северное слово (Ревель). 1943. 13 октября.

59 Рацевич Р. И. Икона Божией Матери "Знамение" (Нарвская-Ивангородская)//С.-Петербургские епархиальные ведомости. 2001. Вып. 25. С. 88-89.

Тяготы блокадной жизни Церковь делила со своей паствой

Независимая газета, 21.7.2004

См. история РПЦ.

Об авторе: Михаил Витальевич Шкаровский - доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Центрального государственного архива Санкт-Петербурга.

К началу Великой Отечественной войны советское руководство под влиянием внешнеполитических обстоятельств вынуждено было отказаться от идеи полного уничтожения Русской Православной Церкви в стране. Перспектива надвигавшейся войны заставила правительственные органы по-иному оценить роль Церкви внутри страны и на международной арене. Однако ее положение оставалось трагичным, множество запретов затрудняло ее деятельность, сотни священников томились в тюрьмах и лагерях. К концу 1930-х гг. в Советском Союзе на свободе оставалось всего 4 правящих православных архиерея. В одной из крупнейших епархий страны, Ленинградской, к 1941 г. уцелел лишь 21 православный храм, были закрыты монастыри и духовные учебные заведения, отсутствовала церковная печать. К этим трудностям прибавились и суровые тяготы войны и блокадного города.

Ленинградскую епархию в тот период возглавлял известный церковный деятель митрополит Алексий (Симанский), впоследствии Патриарх Московский и всея Руси. В самом городе и северных пригородах, оказавшихся в кольце блокады, в его ведении находились Никольский кафедральный и Князь-Владимирский соборы, а также церкви: Никольская Большеохтинская, Волковская кладбищенская св. Иова, Димитриевская Коломяжская и Спасо-Парголовская.

К обновленческому течению принадлежали Спасо-Преображенский собор и церкви на Серафимовском кладбище и в поселке Лисий Нос, которыми управлял протопресвитер Алексий Абакумов. Кроме того, в городе оставался один действующий иосифлянский храм - Троицкий в Лесном, где служил иеромонах Павел (Лигор). Общее количество православных священнослужителей в Ленинграде не превышало 25 человек.

"Церковь зовет к защите Родины"

С первых дней войны Русская Православная Церковь посвятила себя защите Родины. Уже 22 июня 1941 г. Патриарший Местоблюститель митрополит Сергий (Страгородский) обратился с посланием к верующим. Оно зачитывалось в храмах Ленинграда, и люди уходили на фронт как на подвиг, имея благословение Церкви. Глава епархии митрополит Алексий 26 июля написал свое обращение к духовенству и верующим "Церковь зовет к защите Родины". Особенную известность получила его проповедь, произнесенная 10 августа. В ней говорилось прежде всего о патриотизме и религиозности русского человека. Авторитет и влияние Ленинградского митрополита в это время были настолько велики, что 12 октября 1941 г. Патриарший Местоблюститель в своем завещательном распоряжении именно его назначил своим преемником.

По предложению митрополита Алексия уже с 23 июня 1941 г. приходы Ленинграда начали сбор пожертвований на оборону города. Митрополит поддержал желание верующих пожертвовать на эти цели имевшиеся в храмах сбережения, порой очень значительные. Приходской совет Князь-Владимирского собора предложил на свои средства открыть лазарет для раненых и больных воинов и 8 августа передал на его обустройство 710 тыс. из 714 тыс. имевшихся у общины рублей.

Однако конкретная благотворительная деятельность осталась под запретом и после начала войны. Приходам разрешили перечислять деньги только в общие фонды: Красного Креста, обороны и другие. Это ограничение не погасило воодушевления верующих и духовенства. Храмы отказывались от всех расходов, кроме самых необходимых. Повсеместно солдатам собирали теплые вещи, прихожане жертвовали продовольствие для больных. В первые дни войны Никольский собор выделил 385 тыс. рублей, а к концу 1941 г. свои взносы сделали все православные приходы Ленинграда на общую сумму 2 млн. 144 тыс. рублей.

Купола защитного цвета

С конца июня 1941 г. храмы стали заметно заполняться народом. В этот период богослужения пришлось приспособить к военным условиям: утром они начинались в 8, вечером - в 16 часов. Многие молодые священнослужители ушли в армию, народное ополчение, на оборонное строительство. Оставшиеся изучали средства противопожарной и противовоздушной обороны на случай попадания в храм снарядов во время богослужения. Среди оборонных мероприятий важное значение имела маскировка соборов, которые могли бы стать ориентирами при воздушных налетах на город. В августе золотые купола начали закрывать чехлами или красить в защитный цвет.

8 сентября сомкнулось кольцо блокады. Начались артиллерийские обстрелы города. От снарядов и бомб пострадали Никольский, Князь-Владимирский соборы, здание бывшей Духовной академии, где тогда размещался госпиталь. Даже отдаленная Коломяжская церковь в ноябре подверглась бомбардировке. Тем не менее богослужения в действовавших храмах продолжали совершаться ежедневно. Первоначально по сигналу тревоги молящиеся уходили в бомбоубежища. Но вскоре люди привыкли к обстрелам и бомбежкам, и службы зачастую не прерывались.

Рано наступившая зима 1941 г. оказалась на редкость суровой. В городе почти прекратилась подача электроэнергии, остановился транспорт, многие здания не отапливались. В храмах температура упала до нуля, порой замерзало масло в лампадах, все больше людей умирало от голода. Протоиерей Николай Ломакин, давая свидетельские показания на Нюрнбергском процессе, рассказывал, что вокруг Никольской церкви на Большеохтинском кладбище можно было в течение целого дня видеть от 100 до 200 гробов, над которыми совершал отпевание священник. Всем ленинградским священнослужителям, в том числе митрополиту Алексию, приходилось постоянно заниматься этим скорбным делом.

В период блокады Ленинграда богослужение проводилось во всех действующих храмах, и лишь Серафимовская кладбищенская церковь в январе-апреле 1942 г. была закрыта. В нее стали складывать тела умерших.

Литургия под обстрелом

На протяжении всей блокады богослужения проходили в переполненных храмах. Конкретное число ленинградцев, посещавших богослужения, указать невозможно, однако сохранились многочисленные свидетельства очевидцев. Так, один из прихожан Князь-Владимирского собора позднее вспоминал: "Певчие пели в пальто с поднятыми воротниками, закутанные в платки, в валенки, а мужчины даже в скуфьях... Вопреки опасениям, посещаемость собора нисколько не упала, а возросла. Служба у нас шла без сокращений и поспешности, много было причастников и исповедников, целые горы записок о здравии и за упокой, нескончаемые общие молебны и панихиды".

Митрополит Алексий в своем докладе 8 сентября 1943 г. на Соборе епископов РПЦ также указывал: "И мы можем отмечать повсюду, а живущие в местах, близких к военным действиям, как, например, в Ленинграде в особенности, - как усилилась молитва, как умножились жертвы народа через храмы Божии, как возвысился этот подвиг молитвенный и жертвенный. Тени смерти носятся в воздухе в этом героическом городе-фронте, вести о жертвах войны приходят ежедневно. Самые жертвы этой войны часто, постоянно у нас перед глазами..."

Ленинград сражался не только силой оружия, но и молитвой Церкви, силой общего воодушевления. В чин Божественной литургии вводились специальные молитвы о даровании победы нашему воинству и избавлении томящихся во вражеской неволе. Служился тогда и особый молебен "в нашествие супостатов, певаемый в Отечественную войну 1812 года". Позднее, в 1943 г., на некоторых богослужениях в Никольском кафедральном соборе присутствовало командование Ленинградского фронта во главе с маршалом Леонидом Говоровым.

Смерть в храме

Митрополит Алексий прилагал все силы для того, чтобы богослужения продолжались. Не обращая внимания на артобстрелы, он, зачастую пешком, обходил ленинградские храмы, беседовал с духовенством и мирянами. В дни блокады он служил Божественную литургию один, без диакона, сам читал записки с поминаниями "за здравие" и "за упокой". Митрополит поселился непосредственно в соборе, несмотря на постоянные артобстрелы и бомбардировки.

Голодная блокада не щадила и духовенство. Только в Князь-Владимирском соборе в зиму 1941-1942 гг. умерли восемь членов клира. В Никольском соборе во время богослужения умер регент, не пережил голодную зиму келейник митрополита Алексия инок Евлогий.

Балерина Кировского театра И.В. Дубровицкая писала о своем отце, протоиерее Никольского собора Владимире Дубровицком: "Всю войну не было дня, чтобы отец не пошел в храм. Бывало, качается от голода, я плачу, умоляю его остаться дома, боюсь, упадет, замерзнет где-нибудь в сугробе, а он в ответ: "Не имею я права слабеть, доченька. Надо идти, дух в людях поднимать, утешать в горе, укрепить, ободрить". И шел в свой собор. За всю блокаду, обстрел ли, бомбежка ли, ни одной службы не пропустил".

Священники и их паства в блокадном городе жили одной судьбой. Вокруг храмов существовали объединения людей, которые помогали друг другу выжить, выстоять. Без какого-либо участия городских властей в подвале Спасо-Преображенского собора было оборудовано бомбоубежище на 500 человек для прихожан и жителей окрестных домов. Имелся кипяток, запас медикаментов, в случае необходимости в подвале можно было переночевать. Нуждающимся помогали деньгами, дровами, свечами, маслом для освещения и другими жизненно необходимыми вещами. С довоенных времен в соборе хранились строительные материалы, и прихожанам делали из железных листов печи для обогрева квартир, выделяли фанеру, картон, чтобы заменить ими выбитые взрывной волной оконные стекла.

Пасха в блокадном городе

Приближалась первая военная Пасха. В праздничном послании митрополита Алексия подчеркивалось, что в этот день, 5 апреля 1942 г., исполняется 700 лет со дня разгрома немецких рыцарей в ледовом побоище святым князем Александром Невским - небесным покровителем города на Неве. Пасхальное богослужение собрало много народа, однако меньше, чем в предыдущем году. Каждый третий житель города умер от голода и холода. В городе началась массовая эвакуация по "дороге жизни" через Ладожское озеро. Важно отметить, что практически все духовенство осталось на своих местах при приходах. Эвакуировались в основном заштатные священнослужители.

Именно к Пасхе гитлеровцы приурочили особенно яростный налет на Ленинград. Богослужение было перенесено на 6 часов утра, что позволило избежать больших жертв. Многие верующие вместо куличей освящали кусочки блокадного хлеба. При обстреле города в Пасхальную ночь серьезные повреждения были нанесены Князь-Владимирскому собору. Фашистские самолеты не только сбрасывали на него бомбы, но и обстреливали на бреющем полете из пулеметов. Общий ущерб, нанесенный собору с августа 1941 по 1 мая 1943 г., составил 5 млн. 514 тыс. руб.

В 1943 особенно часто обстреливался Никольский собор. Однажды в него попали сразу три снаряда, причем осколки врезались в стену покоев митрополита. Архиерей вошел в алтарь, показал причту осколок снаряда и, улыбаясь, сказал: "Видите, и близ меня пролетела смерть. Только, пожалуйста, не надо этот факт распространять. Вообще об обстрелах надо меньше говорить... Скоро все это кончится. Теперь недолго осталось".

Помощь фронту деньгами

Представители духовенства наравне со всеми жителями несли труды по обороне города, многие входили в группы местной противовоздушной обороны (МПВО). Например, в справке, выданной 17 октября 1943 г. архимандриту Владимиру (Кобецу) Василеостровским райжилуправлением говорилось, что он "состоит бойцом группы МПВО дома, активно участвует во всех мероприятиях обороны Ленинграда, несет дежурства, участвовал в тушении зажигательных бомб".

Активно включилось духовенство города в подписку на военные займы, сбор пожертвований в фонд обороны. К 1 июня 1944 г. сумма таких пожертвований достигла 390 тыс. руб. Митрополит Алексий внес 50 тыс. руб., а протодиакон Л.И. Егоровский, сдавший 49 тыс. руб., получил персональную телеграмму с благодарностью от Сталина.

К середине 1942 г. население Ленинграда резко сократилось, однако деятельность городских храмов не только не пришла в упадок, но даже возросла. Несмотря на то что доходы Князь-Владимирского собора в 1942 снизились до 501 тыс. 82 руб., уже в 1943 году доходы выросли до 922 тыс. 656 руб. Причем 701 тыс. 137 руб. пошло в фонд обороны.

Большой подъем вызвало обращение Патриаршего Местоблюстителя Сергия 30 декабря 1942 г. с призывом начать сбор средств на танковую колонну имени Димитрия Донского. Уже через 4 месяца была собрана необходимая сумма, превышавшая 8 млн. руб., из которых 1 млн. руб. перечислили верующие Ленинграда. Вносились также пожертвования на авиационную эскадрилью имени Александра Невского. Ко дню Красной армии в 1943 г. в госпитали города и войсковые лазареты поступило свыше 600 остро необходимых полотенец, перевязочный материал и другое имущество.

О средствах, собранных Ленинградской епархией для Красной армии, митрополит Алексий дважды телеграфировал Сталину. 17 мая 1943 г. ответная телеграмма Верховного Главнокомандующего была опубликована в газете "Правда": "Прошу передать православному духовенству и верующим Ленинградской Епархии, собравшим кроме внесенных ранее 3 млн. 682 тыс. 143 рублей дополнительно 1 млн. 769 тыс. 200 рублей на строительство танковой колонны им. Димитрия Донского, мой искренний привет и благодарность Красной Армии. И.Сталин".

Потепление отношений с государством

Патриотическая деятельность подавляющей части духовенства и верующих Православной Церкви послужила одной из существенных причин начала значительных изменений ее взаимоотношений с государством. За два года войны, несмотря на отсутствие необходимого аппарата управления, печатного органа и юридического статуса, Церковь показала свою силу в борьбе против фашизма, сумела во многом расширить и упрочить свое влияние в стране.

В Ленинграде также произошли серьезные изменения. Даже в голодную зиму 1941-1942 гг. православные приходы регулярно снабжались вином и мукой, необходимыми для причастия. Однако отношения Церкви и государства в первый период войны диалогом еще не стали, нередки были рецидивы грубых, административных, насильственных акций по отношению к православным приходам.

В середине 1943 г. под воздействием целой группы факторов отношения между Православной Церковью и сталинским окружением окончательно нормализовались. Среди этих факторов было и обращение в ходе войны к русским национальным патриотическим традициям, и стремление нейтрализовать воздействие фашистской пропаганды, представлявшей Германию защитницей христианства в России.

Важнейшей вехой новой государственной религиозной политики стало совещание 4 сентября 1943 г. на даче у Сталина с участием Георгия Маленкова, Лаврентия Берии, представителей НКГБ. На нем были решены вопросы об открытии приходов, духовных учебных заведений, выпуске церковных изданий, о выборах Патриарха и др. Итоги обсуждения были подведены на ночном официальном приеме в Кремле Сталиным и Молотовым митрополитов Сергия (Страгородского), Алексия (Симанского) и Николая (Ярушевича). В сентябре 1943 года был создан специальный орган - Совет по делам Русской Православной Церкви при правительстве СССР, который возглавил полковник госбезопасности Георгий Карпов.

Глубокие изменения в жизни Русской Православной Церкви начались сразу же после встречи в Кремле. 8 сентября в Москве состоялся Собор епископов, на котором 19 иерархов единогласно избрали Патриархом Московским и всея Руси митрополита Сергия (Страгородского). Эти благоприятные изменения вскоре сказались и на судьбе ленинградского духовенства. Практически прекратились репрессии против священнослужителей Московской Патриархии и обновленцев.

С осени 1943 г. представителей ленинградского духовенства стали привлекать к участию в общегородской общественной работе. Так, протоиерей Николай Ломакин участвовал в деятельности городской и областной комиссий по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков. 11 октября 1943 впервые за все годы советской власти 12 ленинградским священнослужителям была вручена правительственная награда - медаль "За оборону Ленинграда". Происходили и другие перемены. 14 декабря 1943 г. Ленинградскому митрополиту было разрешено иметь технический аппарат, и 15 апреля 1944 г. в здании Никольского собора открылась епархиальная канцелярия.

Торжественно и празднично отмечалось верующими полное освобождение города от вражеской блокады. Во всех храмах по благословению митрополита 27 января 1944 г. были совершены благодарственные молебны. 28 января митрополит Алексий вместе с членами комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков посетил освобожденные пригороды Ленинграда - Петергоф и Пушкин. Под впечатлением увиденной картины варварского разрушения дворцов и храмов он написал гневную статью для "Журнала Московской Патриархии".

Новый Патриарх

15 мая 1944 г. скончался Патриарх Сергий и согласно его завещанию в должность Патриаршего Местоблюстителя вступил митрополит Алексий. Вместо него в сентябре 1944 г. епархию возглавил архиепископ Псковский Григорий (Чуков), в 1945 официально назначенный митрополитом Ленинградским. С освобождением Ленинграда от блокады патриотическое движение верующих в епархии еще более усилилось. Только за три первых послеблокадных месяца было собрано 1 млн. 191 тыс. рублей. Ленинградцы горячо поддержали митрополита Алексия, 25 октября 1944 г. опубликовавшего послание об открытии всецерковного сбора в фонд помощи детям и семьям бойцов Красной армии.

2 февраля 1945 г. на Поместном Соборе митрополит Алексий был избран Патриархом. Вскоре после интронизации он приехал в Ленинград. Свое слово за богослужением в Никольском соборе 1 апреля 1945 г. Патриарх посвятил блокаде: "Вспоминаю я, как мы совершали богослужения под грохот разрывов, при звоне падающих стекол и не знали, что с нами будет через несколько минут... И хочется мне сказать: град возлюбленный! Много горького пришлось пережить тебе, но теперь ты, как Лазарь, восстаешь из гроба и залечиваешь свои раны, а скоро и предстанешь в прежней красоте... Я призываю благословение Божие на град сей, на братий сопастырей моих, о которых сохраняю самые теплые воспоминания. Они разделяли со мной все труды, испытывали много скорбей, еще больше, чем я, и теперь несут тяжелый подвиг... И будем молиться, чтобы Господь простер благословение свое над Русской Церковью и над дорогой Родиной нашей".

Таким образом, обращение к Церкви в блокадном Ленинграде носило массовый характер, более значительный, чем в большинстве других районов страны. Религиозный фактор сыграл очень важную роль в обороне города. Действовавшие весь период блокады храмы активно способствовали мобилизации материальных средств и духовных сил ленинградцев. Это не могли не учитывать городские власти, их церковная политика начала меняться еще до кардинального изменения общегосударственного курса. Церковь начала бурно возрождаться в годину тяжелых испытаний для русского народа. Она была вместе со своей паствой в нечеловеческих условиях блокадного Ленинграда, заслуженно укрепив свой авторитет и расширив влияние.

Ответ доктора исторических наук М. В. Шкаровского на статью протоиерея Сергия Окунева.

Оп.: http://www.pravos.org/docs/doc234.htm, 2006

Недавно в российском интернете была широко распространена статья священника Зарубежной Церкви из Австралии протоиерея Сергия Окунева «Синод РПЦЗ(Л) объединяется с номенклатурной Церковью», рассказывающая о жизни духовенства в блокадном Ленинграде. При публикациях этой статьи подчеркивалось, что «статья о. Сергия… как никогда актуальна, но актуальность ее не сиюминутная, преходящая, а вечная. Статья для нас ценна еще тем, что наглядно, аргументировано, на конкретных примерах и свидетельствах излагает нравственную суть сергианства и лишний раз развеивает вольную или невольную, но, тем не менее, явную ложь». Поскольку утверждения протоиерея Сергия Окунева формируют совершенно определенный образ русского священника и в целом Русской Православной Церкви, мы предлагаем читателям полученный нами ответ на эту статью известного историка Церкви, доктора исторических наук Михаила Витальевича Шкаровского.

К 60-летию победы над нацистской Германией появилось небывало большое количество публикаций, посвященное истории Русской Православной Церкви в годы Второй мировой войны. Многие важные аспекты этой истории впервые освещались учеными, журналистами, священнослужителями. При всей позитивности этого события следует отметить появление нескольких публикаций, намеренно искажающих и фальсифицирующих действительную историю. При этом, у меня наибольшее возмущение вызвала впервые опубликованная в июне 2005 г. и в последние месяцы распространявшаяся в интернете статья настоятеля Петропавловского храма Русской Православной Церкви за границей в г. Перте (Австралия) протоиерея Сергия Окунева, в которой основной акцент сделан на том, что священники блокадного Ленинграда якобы жили «неплохо», скупая на излишки продуктов различные ценности, причем ни один из них не только не умер от голода, но и «не пожелал разделить участь своих прихожан».

Подобные утверждения глубоко оскорбили меня – коренного петербуржца (чьи родственники погибли в блокаду), прихожанина Князь-Владимирского собора (община которого сильнейшим образом пострадала в годы войны) и профессионального историка, который уже более 15 лет занимается изучением церковной жизни блокадного Ленинграда. Прежде в основном приходилось бороться с советской традицией искажения и замалчивания истории блокады. Многие десятилетия в СССР официально заявлялось о 680 тыс. скончавшихся в период блокады мирных жителей, и лишь в 1990-е гг. были рассекречены документы городских кладбищ, свидетельствующие о том, что действительное число погибших составляло примерно 1100 тыс. человек; скрывались места массовых захоронений жертв блокады (например, в Московском парке Победы) и т.д.

Практически полностью отсутствовали и упоминания о том, что в осажденном городе действовали 10 православных храмов, а их священники проявляли подлинный героизм, ежедневно совершая службы в нечеловеческих условиях. Так, сборник «Блокада день за днем» скрупулезно перечисляет самые разнообразные, порой малозначительные события жизни блокированного города, но в нем невозможно найти ни одного свидетельства религиозности горожан. Лишь в 2004 г. впервые была проведена временная выставка о церковной жизни в воссозданном после полного уничтожения в 1949 г. Музее обороны Ленинграда. В условиях недостатка правдивой информации, в известном смысле продолжая советскую традицию (хотя и с других позиций) или ничего не писать о духовенстве или писать лишь в негативном смысле, и появилась указанная статья. Поневоле возникают ассоциации с советскими писаниями трагического для Русской Православной Церкви 1922 г., когда ее священнослужителей, в том числе Святейшего Патриарха Тихона, лживо обвиняли в предпочтении драгоценностей жизням умирающих от голода в Поволжье людей.

К счастью, в конце 1980-х – 1990-е гг. были рассекречены документы о церковной жизни блокадного Ленинграда, в основном хранящиеся в Центральном государственном архиве Санкт-Петербурга, где я работаю ведущим научным сотрудником. Они позволяют составить достаточно полное представление о фактической стороне событий. Упомянутые далее документы большей частью находятся в указанном архиве и были полностью или частично (с указанием точных выходных данных) опубликованы мной в изданной весной 2005 г. книге «Церковь зовет к защите Родины: Религиозная жизнь Ленинграда и Северо-Запада в годы Великой Отечественной войны».

Общее количество штатных православных священнослужителей в Ленинграде составляло 25 человек, кроме того, было около 30 приписных, заштатных и катакомбных (тайных) священников. Из этих 55 священнослужителей от голода умер каждый третий – 18 (в настоящее время составлены их краткие жизнеописания), кроме того, погибли сотни церковнослужителей, певчих и членов приходских советов. Вот лишь некоторые примеры. Только в Князь-Владимирском соборе в конце 1941 – 1942 г. умерло 9 служащих и членов клира: штатный архидиакон Симеон Верзилов, два приписных священника Петр и Митрофан, регент хора Киров, сторож В. Ф. Воробьев, три дворника – Т. Петров, С. Столляр и Герасимов, а также председатель приходского совета И. М. Куракин (при этом, в соборе к началу войны были большие запасные суммы, но община, вспомнив опыт Первой мировой войны, предложила властям открыть на свои средства лазарет для раненых воинов; хотя создать и содержать свой лазарет прихожанам не разрешили, они все-таки передали в Красный Крест 710 из 714 тыс. имевшихся у общины рублей).

1 января 1942 г. ушел за штат по болезни протоиерей церкви св. Иова на Волковом кладбище Евгений Флоровский, прожил он после этого недолго. 6 сентября 1942 г. ушел за штат по болезни служивший в Никольской Большеохтинской церкви протоиерей Николай Решеткин, он также вскоре скончался. Умерли от голода приписанный к кафедральному Никольскому собору протоиерей Николай Измайлов, заштатные протоиереи Димитрий Георгиевский, Николай Селезнев и другие. В этом соборе прямо за богослужением умер регент, скончался звонарь А. А. Климанов, не пережил первую голодную зиму и келейник митрополита Алексия (Симанского) инок Евлогий. Из 34 певчих к февралю 1942 г. в хоре кафедрального собора осталось три человека. В конце 1941 г. скончался настоятель Серафимовской церкви протоиерей Гавриил Васильев.

В Спасо-Преображенском соборе от голода умерли три из пяти штатных священнослужителя. В конце 1941 г. слег настоятель протопресвитер Алексий Абакумов. 12 декабря он писал приходскому совету: «Температура 38,8. Назначен постельный режим. К воскресенью мне не встать. Не можете ли мне отпустить и прислать бутылку деревянного масла, чтобы не сидеть в темноте?» Собор выделил о. Алексию и масло и 1000 руб. пособия. Но силы настоятеля таяли, и 19 декабря он скончался. В начале 1942 г. скончались протоиереи Петр Георгиевский и Иоанн Громов. Зиму 1941/42 г. из 100 соборных певчих пережили лишь 20. Первыми от голода погибали мужчины, в их числе и помощник регента И. В. Лебедев. 28 декабря он писал: «Я, можно сказать, понемногу умираю. Силы мои подорвались. Я сейчас лежу. Одни кожа и кости. Сидим несколько дней на одном хлебе. Конечно, все теперь так существуют, но хочется жить... Со мной вместе голодают жена, дочь и девятилетний внук, отец которого на фронте. Нет ни продуктов, ни денег. Спасите жизнь». Лебедеву было выдано 300 рублей, но спасти его не удалось. Певчий Е. Радеев писал администрации собора 18 января 1942 г.: «От всей души и сердца благодарю Вас за присланные с Лавровым 150 руб. и кусочек хлеба… Вы спасли меня от смерти. Самочувствие мое стало лучше. На Ваши деньги я купил дров на рынке». Несмотря на оказанную помощь, Е. Радеев скончался. К лету 1942 г. умерли председатель приходского совета Е. Д. Балашева и 10 церковнослужителей.

Однако многим помощь общины, составившая за первый год войны 31,5 тыс. руб., все же сберегла жизнь. Священники и их паства в блокированном городе жили одной судьбой. Вокруг храмов существовали объединения людей, которые помогали друг другу выжить, выстоять. Так автономно, без какого-либо существенного вмешательства городских властей, функционировала и община Спасо-Преображенского собора. В храме с довоенных времен имелся некоторый запас топлива и строительных материалов для ремонта. Ими, не колеблясь, делились с замерзавшими в соседних домах людьми. Всю страшную блокадную зиму 1941/42 г. нуждающимся помогали деньгами, дровами, маслом для освещения, выделяли фанеру, чтобы заменить ею выбитые взрывной волной стекла, доски для сколачивания гробов умершим родственникам, делали из железных листов печи для обогрева квартир. Всего за зиму было выдано 240 листов железа, фанеры и стекла, 30 кг свечей, 3 кубометра дров, 25 литров масла, 5 кг гвоздей, 40 кг мела, 2 кг оконной замазки.

Община Никольского собора в 1942 г. оказала денежной помощи верующим на 143,6 тыс. руб.

Существуют и частные свидетельства об удивительной самоотверженности и взаимопомощи, которые проявлялись внутри относительно небольшой, по сравнению со всем населением города, группы православных верующих. Особенно следует отметить подвиг женщин, помогавших выжить или облегчить страдание умиравших в осажденном Ленинграде. За подобную деятельность в июне 1944 г. была награждена золотым наперсным крестом монахиня Александра (Богомолова). Активно помогала бедствовавшим сестра митрополита Алексия монахиня Евфросиния (Симанская) и многие другие.

Можно привести много примеров подвижнического служения и оставшегося в живых (порой чудом) блокадного духовенства. Так, в воспоминаниях о своем отце протоиерее Владимире Дубровицком балерина Кировского театра М. В. Дубровицкая писала: «Всю войну не было дня, чтобы отец не пошел на свою работу. А она у него была вот какая – священник Никольского собора. Бывало, качается от голода, я плачу, умоляю его остаться дома, боюсь упадет, замерзнет где-нибудь в сугробе, а он в ответ: «Не имею я права слабеть, доченька. Надо идти, дух в людях поднимать, утешать в горе, укрепить, ободрить». И шел в свой собор. За всю блокаду – обстрел ли, бомбежка ли – ни одной службы не пропустил. Помню, выйду его проводить, смотрю, как снег в спину бьет, ветер рясу раздувает, вот-вот с ног свалит, и понять не могу, на чем он держится – ведь последний кусок мне отдавал… Деньги, что у нас были, отец пожертвовал на оборону, тогда многие священнослужители так поступали». Этот рассказ можно дополнить тем, что балерина М. Дубровицкая, как и ее сестра, после ранения и перенесенной дистрофии стала инвалидом.

Священнослужители, сами испытывая все невзгоды, понимали, как нуждаются люди в поддержке, утешении. А ведь многие из них, уже очень немолодые, жили далеко от своих храмов. Даже старейший протоиерей Иоанн Горемыкин на восьмом десятке лет каждый день пешком добирался с Петроградской стороны в Коломяги. Некоторые верующие и сейчас помнят, как обессилившего в блокаду священника везли в конце войны к службам на финских саночках. Сохранились свидетельства прихожан, что он порой последний паек свой отдавал голодающим. В начале 1942 г., получив вызов от одного из сыновей из Саратова, о. Иоанн прочитал письмо сына, советуясь с прихожанами как поступить. «Какая-то женщина в черном платке упала на колени: «Батюшка, на кого же ты нас оставишь? Сироты мы без тебя…» И протоиерей наотрез отказался эвакуироваться. В некрологе о. Иоанна особенно отмечалось его блокадное служение: «Несмотря на преклонный возраст и истощение, мужественно под обстрелами проходил большие расстояния для служб в церкви. Обходил больных, раненых и малодушных, вселяя бодрость и окрыляя надеждой – горячей молитвой и упованием на милосердие Божие». Епископ Владимир (Кобец)

Следует отметить также служение архимандрита Владимира (Кобеца), лично тушившего зажигательные бомбы, собиравшего пожертвования верующих в фонд обороны и обслуживавшего одновременно два прихода. В своем заявлении 20 декабря 1945 г. митрополиту Григорию (Чукову) о. Владимир писал: «Я исполнял священнические обязанности в Князь-Владимирском соборе без всяких прекословий, особенно в дни блокады города нашего. Приходилось служить почти каждый день, так как другим священникам было невозможно придти исполнить свою череду, а я живу поблизости, и я рисковал жизнью под обстрелом, а все-таки старался не оставлять богослужение и утешить страждущих людей, которые пришло помолиться Господу Богу. В храме стекла падают на голову, а я не останавливал службу. Часто привозили меня на саночках в храм, я не мог идти. По воскресеньям и праздничным дням я ездил служить в Лисий Нос, и случались всякие несчастья, даже пешком идти 25 км под обстрелом и с разными препятствиями, и я никогда не отказывался от возложенного на меня дела». При этом о. Владимир имел больное сердце. После войны он служил наместником Псково-Печерского монастыря. Несколько лет архимандрит отказывался от настойчивых предложений принять епископский сан, но, в конце концов, стал архиереем.

Оба оставшихся в живых членов клира Спасо-Преображенском собора – протоиерей Павел Фруктовский и протодиакон Лев Егоровский жили на очень большом расстоянии от храма: настоятель на Васильевском острове, протодиакон же – за городом, в Парголово. Но даже в самую тяжелую пору они ежедневно служили в соборе. В ходатайстве прихожан осенью 1943 г. о награждении о. Павла Фруктовского медалью «За оборону Ленинграда» говорилось: «В зиму 1941/42 г., когда отсутствовало трамвайное сообщение, а живет отец Павел от собора в 15 км, он, опухший от недоедания, в возрасте 65 лет, ежедневно посещал собор, он был единственный священник, временами он приходил на службу совсем больной и домой уже не мог возвращаться и ночевал в холодном соборе». Много месяцев о. Павел обслуживал приход на пределе физических возможностей: он один и литургисал, и исповедовал, и отпевал, и крестил, совершая все требы.

Настоятель Никольской Большеохтинской церкви протоиерей Николай Ломакин, давая 27 февраля 1946 г. свидетельские показания на Нюренбергском процессе (единственный от лица Церкви), рассказывал: «Вследствие невероятных условий блокады… количество отпеваний усопших дошло до невероятной цифры – до нескольких тысяч в день. Мне особенно сейчас хочется рассказать трибуналу о том, что я наблюдал 7 февраля 1942 года. 3а месяц до этого случая, истощенный голодом и необходимостью проходить большие расстояния от дома до храма и обратно, я заболел. За меня исполняли обязанности священника мои два помощника. 7 февраля, в день родительской субботы, накануне Великого поста, я впервые после болезни пришел в храм, и открывшаяся моим глазам картина ошеломила меня – храм был окружен грудами тел, частично даже заслонившими вход в храм. Эти груды достигали от 30 до 100 человек. Они были не только у входа, но и вокруг храма. Я был свидетелем, как люди, обессиленные голодом, желая доставить умерших к кладбищу для погребения, не могли этого сделать и сами, обессиленные, падали у праха погибших и тут же умирали. Эти картины мне приходилось наблюдать очень часто».

Когда в первой половине 1942 г. развернулась массовая эвакуация, почти все служащее духовенство, кроме двух священников (Сергия Бычкова и Илии Попова), осталось на своих местах. Легально проживавшие в городе священнослужители, как и их прихожане, получали мизерные продовольственные карточки. На пожертвования верующих жили только не получавшие карточек тайные иосифляне: архимандрит Клавдий (Савинский) и священник Михаил Рождественский. То, что они не умерли от голода, ни в коем случае нельзя поставить им в вину.

Были отдельные случаи, когда среди пастырей или членов приходских советов попадались люди, не выдержавшие испытания тяготами блокады. Так 8 марта 1943 г. председатель «двадцатки» Серафимовской церкви К. И. Андреев написал инспектору административного надзора, что священник Симеон Рождественский большую часть треб выполняет на могилах и поэтому доход церкви резко упал, вымогает продукты, не дал пожертвовать серебряное кадило на танковую колонну, а на протесты отвечает: «Наплевать мне на средства церкви, я хочу есть и буду, а вы, как хотите: ешьте мякину и копеечки сдавайте в государство» (впрочем, полностью доверять, вероятно, тенденциозному письму Андреева нельзя). Вскоре, 22 марта, митрополит Алексий (Симанский), несмотря на острейшую нехватку священников, отстранил о. Симеона от служения и отправил за штат. Несмотря на давление властей, с которыми о. Симеон, возможно, был связан особым образом, митрополит отказался предоставить ему штатное место и 17 января 1944 г. лишь причислил его к Князь-Владимирскому собору. Только три священника, служивших в храмах города, имели недобрую славу среди верующих из-за того, что были связаны с органами госбезопасности.

Еще одним обличительным документом является письмо в «отдел культов Ленсовета» от группы прихожан Николо-Богоявленского собора от 25 мая 1942 г. о злоупотреблениях некоторых членов «двадцатки». В этом заявлении говорилось, что пожертвования прихожан на содержание храма «расходуются неведомо куда» и, видимо, идут на личные нужды председателя «двадцатки» Л. И. Фаустова. И вскоре Фаустов был смещен со своего поста. Однако подобных примеров имеется очень мало. Подавляющее большинство священно- и церковнослужителей честно, порой жертвуя жизнью, исполняли свой долг. Значительная часть их не пережила зиму 1941/42 г. Блокадный Ленинград: дорога на кладбище

Даже в эту самую страшную блокадную зиму храмы продолжали функционировать (лишь Серафимовская церковь в январе-апреле 1942 г. была закрыта для складирования в ней трупов), давая горожанам духовное утешение и поддержку. Так, согласно сохранившемуся в архиве расписанию богослужений в Никольском соборе за декабрь 1941 г., службы проходили ежедневно утром (с 8 до 10) и вечером (с 16 до 18 часов). Весь период блокады продолжался значительный рост религиозного чувства горожан. Тысячи людей со слезами раскаяния обращались к Господу и принимали крещение. Среди людей в тяжелой степени дистрофии, умиравших от голода, было много тех, кто перед смертью вспоминал слова Евангелия и призывал имя Господне. Богослужения проходили при переполненных храмах. Даже в будние дни подавались горы записок о здравии и упокоении. Литургию в них вопреки церковным канонам нередко служили так же, как это делали священники-заключенные в лагерях – на ржаной просфоре. Вместо вина порой использовался свекольный сок.

Следует отметить, что репрессии духовенства продолжались и в период блокады. Во второй половине 1941–1942 гг. были арестованы как минимум пять священнослужителей: двое упомянутых иосифлян и трое представителей Московского Патриархата: протоиерей Лев Миллер, священники Николай Ильяшенко и о. Симеон. Единственным существенным шагом городских властей навстречу верующим стало выделение приходам минимально необходимого количества вина и муки для причащения верующих, так как в блокированном городе эти продукты было невозможно купить. Первое заявление «двадцаток» о выделении муки и вина в Ленсовет поступили в начале ноября. В ходатайстве приходского совета церкви св. Иова говорилось, что с 11 сентября просфоры выпекаются при храме в небольшом количестве из муки, пожертвованной верующими, но теперь из-за невозможности приобретения вина и муки «в церкви в ближайшее время могут прекратиться богослужения».

Для принятия решения об оказании помощи приходам городскому руководству понадобилось почти два месяца. И все-таки 29 декабря 1941 г. православным общинам города были впервые выделены в общей сложности 85 кг муки и 75 литров вина. Продукты были выданы не бесплатно, прихожане оплачивали их по государственным расценкам. Конечно, выделяемых продуктов хватало лишь для удовлетворения минимальных богослужебных потребностей. Так, согласно свидетельству прихожан, в мае 1942 г. в Никольской Большеохтинской церкви просфоры были размером с пятикопеечную монету, а вина выделялось не более двух столовых ложек на службу, и председатель «двадцатки» указывал «совершать причастие с предельно разбавленным водой вином». Объем выдачи продуктов на протяжении всех лет блокады почти не менялся. Выделенные хлеб и вино ценились в храмах чрезвычайно высоко и их распределяли понемногу на все богослужения в течение месяца.

К духовенству в целом и в конце войны продолжали относиться с подозрением. Так, архиепископ Никон (Фомичев) позднее вспоминал, что в 1944 г. митрополит Алексий старался не «компрометировать» его, еще не принявшего сан мирянина, своей близостью. Когда однажды в Ленинграде они вошли в трамвай, владыка остался в начале вагона, а Фомичеву велел сесть в конце, чтобы их не видели вместе.

Особенно тяжелые обвинения в статье протоиерея Сергия Окунева выдвинуты против митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия (Симанского), который якобы в дни блокады устраивал роскошные застолья на втором этаже Никольского собора. Это утверждение опровергается как архивными документами, так и свидетельствами очевидцев, некоторые из которых еще живы. С лета 1941 г. митрополит жил в небольшой квартире на хорах третьего этажа собора. В 2005 г. иподиакон владыки в период блокады Константин Федоров воспоминал, что во время войны митрополит не имел личного транспорта, но старался служить во всех действовавших в городе храмах, голодал, как и все. Проживавшие в северном пригороде Ленинграда Парголово и имевшие свой огород Константин с сестрой Галиной, носили овощи владыке в собор. «Резиденция митрополита состояла из кабинета и кухни на хорах Николо-Богоявленского кафедрального собора, перегороженных занавеской. Диакон Павел Маслов, и иподиаконы часто оставались ночевать на хорах собора за клиросом, а Костю, как самого маленького, владыка иногда укладывал на свой диван в кабинете, накрывая подрясником, подбитым мехом колонка с красивыми кисточками, а сам при этом ложился спать в ванной, накрытой досками. Сестра митрополита, жившая с ним, А. В. Погожева, спала в кухне, где было тепло, т.к. дровами топили плиту. В войну собор, как и другие храмы, в целом, не отапливался».

Двери квартиры митрополита были открыты для всех посетителей. По воспоминаниям протоиерея Николая Ломакина: «Очень многим владыка из личных средств оказывал материальную помощь, немалым лишая себя, по-христиански делился пищей. Желая молитвенно утешить и духовно ободрить пасомых… он нередко сам отпевал усопших от истощения мирян, невзирая при этом на лица, и обставлял эти погребения особенно торжественно».

Московский протоиерей Борис Пономарев (принявший сан после войны), который около трех лет служил в частях Ленинградского фронта, вспоминал: «В 1942 г. в Ленинграде (после госпиталя) у меня была возможность побывать в Никольском соборе. В храме в это время читали часы и находились истощенные голодом люди... Я спросил: «Когда совершает богослужение митрополит Алексий?» Мне ответили, что владыка находится в алтаре... Я дерзнул предложить митрополиту Алексию свою порцию хлеба, а он ответил: «И вам также трудно переносить блокаду и голод. Если можете, передайте матушке-алтарнице». Владыка меня спросил, когда война кончится, буду ли я служить при храме. Я ответил: «Владыка, у меня призвание с детства не оставлять храм». Я положил земной поклон перед престолом, и владыка меня благословил и дал служебную просфору, очень маленькую, размером с пуговицу... В первый день Пасхи верующие приносили освящать маленькие кусочки хлеба вместо куличей. Какое было утешение для всех ленинградцев, что в храмах осаженного города ежедневно совершалось богослужение».

Лишь 11 июля 1943 г. митрополит Алексий впервые за время блокады на короткий срок покинул город и прибыл в Ульяновск, где в то время проживал Патриарший Местоблюститель митрополит Сергий (Страгородский). Многие верующие в Ульяновске запомнили, как владыка Алексий с удивлением говорил: «Боже, как вы все здесь много едите».

Митрополит постоянно совершал крестные ходы вокруг храма. Певчая М. В. Долгинская, служившая с весны 1942 г. в войсках ПВО, вспоминала, что однажды во время ее возвращения в казарму на Фонтанке внезапно начался налет германской авиации. Она побежала к Никольскому собору, чтобы укрыться. «И вдруг из ворот вышли люди. Они двинулись вокруг храма гуськом, держась в темноте друг за друга. Впереди всех шел митрополит Алексий, подняв к небу икону «Знамение». Каждый вечер после литургии он обходил с нею собор. Даже налет не остановил его».

Не обращая внимания на артобстрелы, владыка, зачастую пешком, посещал городские храмы, беседовал с духовенством и мирянами. В 1943 г. особенно часто обстреливался именно Никольский собор, однажды в него попали три снаряда, причем осколки врезались в стену кабинета митрополита. Владыка вошел в алтарь, показал причту осколок снаряда и, улыбаясь, сказал: «Видите, и близ меня пролетела смерть. Только, пожалуйста, не надо этот факт распространять. Вообще, об обстрелах надо меньше говорить... Скоро все это кончится. Теперь недолго осталось». Упомянутый осколок сохранился и сейчас находится в Троице-Сергиевой лавре. Во время другого обстрела Никольского собора митрополит Алексий, понимая, что у верующих могут не выдержать нервы, а если они побегут из храма – у дверей будет давка, вышел на хоры и, сказав слово, успокоил людей.

Реальные факты опровергают и домыслы о накоплении владыкой каких-либо ценностей. Так в июле 1941 г. митрополит Алексий передал на нужды обороны принесенный в собор и положенный у иконы святителя Николая в укромном месте неведомыми богомольцами пакет, в котором оказалось 150 золотых дореволюционных десятирублевых монет. 1 мая 1944 г. владыка передал свою дачу на ст. Сиверская под детский дом для детей-сирот погибших солдат, 7 июня пожертвовал оказавшийся у него кусок платины, весом 200 г и т.д. В летописях России эпохи Смутного времени начала XVII в. найдутся примеры патриотической деятельности епископа в осажденном городе. Но подобного по продолжительности «блокадного сидения» история не знает.

Фактически единственным источником для утверждений и выводов о блокадной жизни духовенства для протоиерея Сергия Окунева являются будто бы рассказанные ему «на ушко» личные воспоминания о блокаде протоиерея Константина Быстреевского. Но о. Константин не мог говорить ничего подобного, так как ни одного дня не был в блокадном городе. Изучив не только архивные документы (личное дело и т.д.), но и сохранившиеся у родственников этого известного в Петербурге пастыря материалы, я еще в 1999 г. опубликовал его биографию в книге «Иосифлянство: течение в Русской Православной Церкви». В последнее время появились и другие книги с изложением судьбы о. Константина. Он до 1929 г. служил в храмах Петергофа (ныне район Петербурга), затем был арестован и осужден. Отбыв шесть лет заключения и ссылки, о. Константин к началу войны проживал в Новгороде. Когда немецкие войска подошли к городу, священник вместе с семьей бежал, чуть ли не «в исподнем», на восток. Местные жители говорили ему: «Оставайся, батюшка, тебя немцы не тронут», на что о. Константин ответил: «Не будь мой сан священника, взял бы винтовку и пошел защищать Родину. Святая заповедь – «не убий» – удерживает».

В эвакуации о. Константин Быстреевский жил в Кировской области, работал счетоводом в колхозе «Авангард», избачем при библиотеке, пел в русском народном хоре. 1 июня 1944 г. он писал в Ленинград своей сестре Н. А. Кузнецовой: «В моем представлении и бойцы и жители Ленинграда – герои. Я представляю, что натворили фашисты обстрелом Ленинграда, ибо я уходил 14 августа 1941 г. из горящего города Новгорода. Мы двинулись от города (с окраины) ночью и ночами шли до г. Тихвина пешком около 280 километров. Что пережили, говорить не приходится, так как на наших глазах горели встреченные нами деревни… О Ленинград! Вначале мы жили лишь слухами самого фантастического характера, но когда стали появляться после снятия блокады сведения о Ленинграде – действительность превзошла всякую фантазию. Приходится преклонить голову пред героизмом ленинградцев». Лишь через 17 лет – в ноябре 1946 г. о. Константин вернулся в город на Неве.

Помимо основного «сюжета» в статье протоиерея Сергия Окунева присутствует и ряд других ошибок и искажений, в частности определенная идеализация германской религиозной политики в годы войны: «Войдя в село, немецкое командование немедленно открывало закрытые большевиками церкви». Однако документы свидетельствуют, что нацисты активно подвергали репрессиям духовенство как в самой Германии (только в концлагере Дахау содержалось около 2 тыс. священнослужителей, в т.ч. Сербский патриарх Гавриил), так и на некоторых оккупированных территориях (в области Вартегау, с центром в Познани, из 1900 священников было репрессировано 90 %). При этом с конца 1930-х гг. разрабатывались планы создания новой государственной религии, обязательной для подданных Третьего рейха, с постепенной ликвидацией всех христианских конфессий (в 2003 г. я опубликовал некоторые из этих документов в сборнике «Политика Третьего рейха по отношению к Русской Православной Церкви в свете архивных материалов 1935–1945 годов»).

Хотя немецкое военное командование на первом этапе войны не знало об этих планах, Гитлер уже в августе и сентябре 1941 г. лично дал указания строжайше запрещавшие какое-либо содействие возрождению церковной жизни на занятой территории СССР: «Религиозную или церковную деятельность гражданского населения не следует ни поощрять, ни препятствовать ей. Военнослужащие вермахта должны безусловно, держаться в стороне от таких мероприятий; духовная опека по линии вермахта предназначена исключительно для германских военнослужащих вермахта. Священникам вермахта следует строго запрещать любые культовые действия или религиозную пропаганду в отношении гражданского населения; также запрещено допускать или привлекать в занятые восточные области гражданских священнослужителей с территории рейха или из-за границы… Военное богослужение в оккупированных восточных областях разрешается проводить только как полевое богослужение, ни в коем случае не в бывших русских церквах. Участие гражданского населения (также и фольксдойче) в полевых богослужениях вермахта запрещено. Церкви, разрушенные при советском режиме или во время военных действий, не должны ни восстанавливаться, ни приводиться в соответствие с их назначением органами немецких вооруженных сил».

Заслуга же церковного возрождения в западной части страны принадлежит вовсе не немцам. Как хорошо известно, к началу войны в результате жесточайших гонений безбожной власти большинство районов СССР оказалось вообще без функционирующих храмов, и такое положение могло поддерживаться только тотальными репрессивными мерами. Как следствие, на оккупированной территории произошел бурный стихийный всплеск религиозного сознания. Зачастую сразу же после ухода советских войск, еще до появления немцев, местные жители сбивали замок с закрытого храма и, если уцелел священник, он начинал службы. В пропагандистских целях нацисты старались использовать массовое стихийное возрождение Русской Церкви, но оно довольно быстро начало вызывать тревогу у германского руководства.

Так, шеф полиции безопасности и СД уже в приказе от 15 октября 1941 г. писал: «По распоряжению фюрера оживление религиозной жизни в занятых русских областях необходимо предотвращать. Поскольку в качестве важного фактора оживления христианских церквей следует рассматривать деятельность теологических факультетов или пастырских семинаров, просьба следить за тем, чтобы при открытии вновь университетов в занятых областях теологические факультеты в любом случае пока оставались закрытыми. В дальнейшем следует заботиться о том, чтобы подобным образом было предотвращено открытие пастырских семинаров и похожих учреждений, а недавно открывшиеся или продолжившие свою деятельность учреждения такого рода с подходящим обоснованием в ближайшее время были, соответственно, закрыты». Дальнейшее развитие нацистской религиозной политики также не оставляет место иллюзиям.

Наивно утверждать, что Сталин «вынужден был изменить политику по отношению к Церкви», лишь «видя, какую авторитетную роль играет открытие храмов на оккупационной зоне». На это решение повлияла целая группа внутренних и внешнеполитических факторов, и стремление нейтрализовать воздействие гитлеровской пропаганды играло здесь отнюдь не главную роль. Одной из причин была активная патриотическая деятельность подавляющего большинства духовенства и мирян. За полтора года войны, несмотря на отсутствие необходимого аппарата управления, печатного органа и юридического статуса, Православная Церковь показала свою силу в борьбе против фашизма, сумела во многом расширить и упрочить влияние в стране. Определенное значение имело обращение в ходе войны к русским национальным патриотическим традициям. «Идеологическая работа в массах» приобрела совершенно иные, чем прежде черты. Этот поворот осуществлялся целенаправленно во всех областях – от куль­урно-исторической до религиозной. В процессе завершения перехода от интернационального к нациотнально-патриотическому курсу Церкви отводилась роль катализатора и цементирующего компонента.

Самым существенным образом влияли и отношения с союзниками – США и Великобританией. Несомненно, Сталин действовал по заранее разработанному плану, в котором с некоторых пор стал уделять Церкви значительное внимание для придания собственному режиму власти видимости демократического, веротерпимого государства. В его расчетах Московской Патриархии отводилась существенная роль в налаживании контактов с патриотическим движением, религиозными кругами на Балканах, Ближнем Востоке, установлении связей с влиятельными течениями в Англии и США, способными оказать воздействие на правительство. Однако даже отношения с союзниками по антигитлеровской коалиции были здесь не главными. Внешнеполитические планы Сталина были гораздо более глобальными. С весны 1943 г., когда исход войны стал ясен, он начал размышлять о будущем послевоенном переделе мира, разраба­тывать планы создания мировой державы. В этих имперских замыслах Церкви отводилась немаловажная роль. Изменение государственно-церковных отношений можно рассматривать как негласное признание Сталиным своей крупной политической ошибки, которое далось не без труда. Но он руководствовался, прежде всего, прагматическими расчетами, в свете которых все идеологические и тому подобные аргументы отходили на задний план.

Не следует переоценивать и благожелательное отношение советских руководителей к Московской Патриархии в послевоенный период. Как только изменились условия внешней и внутренней политики, заставлявшие Сталина, идти на вынужденные уступки Церкви, его позиция вновь существенно изменилась. Уже осенью 1948 г. перестали давать разрешения на открытие храмов, более того, по личному указанию Сталина были вновь насильственно закрыты последние открытые распоряжением Совета Министров от 10 августа 1948 г. 28 церквей. В дальнейшем, вплоть до смерти Сталина в 1953 г., ни один новый православный храм открыт не был. Более того, происходило массовое изъятие церковных зданий для их переоборудования под клубы, зернохранилища и т.п. Вводились и многие другие запреты и ограничения, с сентября 1948 г. отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) разрабатывалось новое антирелигиозное постановление.

Не правда и, как писал протоиерей Сергий Окунев, «самое главное» – неподсудность всех без исключения архиереев Московского Патриархата, которые якобы даже «никогда не подвергались никакой критике со стороны средств массовой информации», никакому «преследованию или унижению». Между тем репрессии архиереев в послевоенное время были достаточно распространенным явлением. Так были арестованы и осуждены все семь архиереев Автономной Украинской Православной Церкви в юрисдикции Московского Патриархата, дождавшиеся прихода советских войск. Жестоким репрессиям подвергались некоторые вернувшиеся из эмиграции в СССР архиереи: митрополит Нестор (Анисимов), архиепископ Даниил (Юзвьюк). Арестовывали органы госбезопасности и никак не связанных с оккупацией или заграницей архиереев: в 1948 г. был репрессирован епископ Чкаловский (Оренбургский) Мануил, в 1949 г. осужден на 10 лет заключения епископ Красноярский, в 1960 г. осужден на 3 года архиепископ Казанский Иов, в 1961 г. арестован архиепископ Иркутский Вениамин, который через два года скончался в заключении и т.д.

Относительно других форм преследования примеров можно привести еще больше. Достаточно сказать, что даже «второй человек» в Московской Патриархии, председатель Отдела внешних церковных сношений митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич) за попытку организации сопротивления хрущевским гонениям в 1960 г. был смещен со всех своих постов и в следующем году умер при странных обстоятельствах (существует версия о его отравлении КГБ); кроме того, вскоре был снесен дом, где жил владыка Николай, и закрыт храм, в котором он служил. Последний по времени пример преследований – трагическая судьба архиепископа Ермогена (Голубева).

Конечно, в составе епископата были разные люди, в том числе сильно запятнавшие свою репутацию. Однако автор статьи всех «мажет одной краской», в частности, абсолютно голословно утверждает, что «ни разу за все время советского режима ни один архиерей не защитил ни одного из своих прихожан или священников, попавших в немилость». В опровержение достаточно привести пример еще одного очень известного архиерея – председателя Учебного комитета Московской Патриархии митрополита Ленинградского и Новгородского Григория (Чукова). Он привлекал к преподаванию и учебе в духовных школах и защищал от преследований десятки вызывавших негативную реакцию у советских органов власти священнослужителей и мирян. Так, когда в 1953 г. был арестован и осужден на 10 лет профессор Ленинградской духовной академии А. И. Макаровский, владыка Григорий 9 июля написал письмо в его защиту председателю Совета по делам Русской Православной Церкви Г. Г. Карпову, затем 12 ноября – еще одно подобное обращение. В результате, в конце того же года Макаровский был освобожден и вернулся к преподаванию в академии. И это не единственный подобный случай. Что же говорить о деятельности таких исповедников как архиепископ Ермоген (Голубев) и св. архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий).

Так что пусть эта статья останется на совести отца Сергия, который, нисколько не утруждая себя исследованиями и поисками доказательств, походя, оскорбил память 18 умерших в блокаду священнослужителей и многих других выживших, но до конца исполнивших свой пастырский долг в нечеловеческих условиях блокадного города.

Доктор исторических наук Михаил Витальевич Шкаровский

27 марта 2006 г.