И.Михеев

СВЯЩЕННИК ИЗ ФРОНТОВОЙ РАЗВЕДКИ

Номер страницы после текста на ней

См. еп. Василий Ратмиров.

Наука и религия. - 2005. - №5. - С. 18-21. Продолжение. Начало в № 2, 2005.

...Посещение Николаем Ивановичем служб владыки Василия стало постоянным. Чтобы еще более укрепить свой авторитет у верующих, епископ рукоположил Николая Ивановича в иеродиакона, предварительно совершив его постриг в монашество согласно его желанию, а спустя некоторое время рукоположил его в иеромонаха (священника в монашеском звании) с именем Пафнутий. Николай Иванович Сазонов нам представлялся несколько угрюмым, замкнутым фанатиком, и мы не ожидали от него ничего хорошего. Однако встретил он нас с искренним радушием, приветливо, хотя и несколько суетливо, и оказался общительным, деликатным, воспитанным, добродушным хозяином, с чувством юмора, не чуждым и житейских утех. В его доме мы увидели скромную обстановку (жил он на втором этаже когда-то принадлежавшего ему двухэтажного здания); в одной из комнат стоял рояль, хозяин здесь и предложил нам разместиться. Была здесь и другая скромная мебель, вроде дивана, двух кресел и стульев, но запомнился именно рояль, так как оказался связанным с одним неприятным эпизодом.

Сидим мы на диване и мирно беседуем, а хозяйка Таня стала готовить угощение епископу и его прислужникам. Хозяин рассказывал нам о храме Белой Троице, об архиереях, которые служили в Твери до прокатившихся в стране в тридцатые годы репрессий, широко затронувших и духовенство. Последний тверской епископ Палладий был арестован в 1937 году. Поблагодарив гостеприимных хозяев за угощение, мы втроем перешли в отведенную для нас комнату и расположились отдохнуть, радуясь теплу, уюту и тому, что церковь Белая Троица рядом, можно будет похлопотать перед немецкими военными властями о ее открытии для богослужения. Трудно было представить возвращение в нашу церковь за Волгой, где не утихали бои: немецкие войска так и не продвинулись дальше этой церкви, фронт остановился.

Радости нашей, однако, суждено было длиться недолго. Во второй половине дня в дом вошли двое немецких солдат, один из них с «железным крестом» и лентой в петлице. Наглые и самодовольные, они рыскали по комнатам и искали, чем бы поживиться. Увидев карманные серебряные часы владыки, лежавшие на крышке рояля, верзила с «железным крестом» забрал их, вынул из кармана пять оккупационных марок и положил вместо часов. А ведь часы были дороги епископу как память и подарок близких ему людей, да других часов у нас и не было. Я попытался объяснить наглецу, что часы нам нужны для служб, для посещения комендатуры («ортскомендатур»). Верзила вспылил: «Ортскомендатур? Ортскомендатур?» — шипя произнес он и ударил меня по лицу, а другой солдат стоял, облокотившись о рояль, ухмылялся и, очевидно, думал: ну как, «руссише швайн», доволен? Наглые, самодовольные, они покинули дом Николая Ивановича,— наше первое пристанище, оказавшееся недолгим.

«Васько», надо отдать ему должное, быстро сориентировался в обстановке, решив, что оставаться нам у Николая Ивановича более нельзя, поскольку эти два фашиста могут снова вернуться, а тогда неизвестно, чем все кончится. И категорично заявил, что уходим к другим верующим. Владыка Василий согласился, и вскоре, поблагодарив хозяев за приют и гостеприимство, пошли мы искать новое убежище, оставив у Николая Ивановича, с его согласия, наш общий чемодан с бельем. Решили пойти к верующей семье, проживающей за железнодорожным вокзалом, и с ее помощью найти себе пристанище. Главным лицом, хозяином этого одноэтажного деревянного дома была Зинаида Ивановна. Ее сестра Матрена, прислуживавшая в.церкви, и предложила пожить пока у них, должны же немецкие власти предоставить соответствующее епископскому сану жилье, например, отдельный особняк. Поблагодарив сестер, владыка согласился, да иного выхода у нас не было. Зинаида предложила нам и стол, благо продуктов они награбили в городе после бегства тверского начальства предостаточно. Они с мужем Василием Тимофеевичем, не игравшим, кстати, никакой роли в семье, мечтали заняться при немцах мелкой торговлей. Он собирался даже солидный магазин открыть, во что мы мало верили, судя по его способностям и внешнему неказистому виду. Вот Зинаида Ивановна — другое дело: и бойка, и нахальна, и изворотлива, она сумела бы процветать.

Жить бок о бок с подобными Зинаиде отщепенцами стало нашим уделом. Раскрылось ее «дарование» крыть советскую власть такими выражениями, которые верующему человеку не подобают. И вполне логично ее моральное падение: однажды на улице недалеко от дома Зинаиды появился средних лет мужчина, который почему-то показался ей подозрительным, и она, при виде проходивших мимо немецких солдат, стала кричать: «Партизан, партизан!» — указывая рукой на этого мужчину. Солдаты быстро схватили его, поволокли на задворки и расстреляли. Был ли этот человек партизаном? Может быть, и нет, но погиб по вине этой мерзавки...

ПОРА ДЕЙСТВОВНТЬ

На следующий день владыка Василий решил идти к бургомистру, назначенному немецким военным командованием, и просить разрешения открыть церковь где-нибудь в центре города, а также предоставить нам жилье и обеспечить нас питанием. Владыка взял меня с собой (в дальнейшем епископа сопровождал почти всегда я, поскольку «Васько» был крепким, здоровым парнем, и его могли схватить немцы, охотившиеся за нашей молодежью для угона их в Германию, а это не входило в наши планы). Обстановка в городе не изменилась, те же пустынные улицы с редкими прохожими, но с множеством немецких срлдат с оружием и без него, деловито снующих взад-вперед, по-прежнему много техники, тишину периодически нарушают то близкие, то далекие разрывы артиллерийских снарядов. Ближе к Волге яснее слышится пулеметная стрельба за рекой, видимо, стреляют наши с левого берега (его немцы не смогли захватить) по зданиям на правом берегу, которые стали укрепленными точками врага. Городской магистрат располагался на улице недалеко от Почтовой площади, на втором этаже двухэтажного каменного здания старой постройки. Несколько слов следует сказать о бургомистре и его секретарше. Ясинский, поляк по происхождению, подполковник царской армии, проживал в Калинине давно, и немцы о нем были достаточно хорошо осведомлены. Это стало ясно хотя бы потому, что секретарем у него была Елена Рудольфовна Линде, обрусевшая немка, врач, жительница Калинина,православная по вероисповеданию, но по нашим сведени-ямгестаповка по профессиональной принадлежности — это она реко-

мендовала епископа Василия начальнику гестапо как подходящего на вербовку человека. О чем ниже. У входа в здание стоял солдат с автоматом, он внимательно посмотрел на нас, как бы спрашивая, что нам угодно. Владыка произнес слово «бургомистр», и солдат пропустил нас. На втором этаже нас никто не задержал. Когда мы с епископом вошли в приемную бургомистра, из-за стола встала женщина невысокого роста, с чуть седеющими волосами, подошла под благословение к владыке, даже не спросив, кто мы такие, значит, знала, и только спросила о цели визита, владыка Василий коротко объяснил. Тогда секретарша, которая представилась как Елена Линде, не постучав в дверь к бургомистру, открыла ее, пропустив вперед епископа, и затем представила его вставшему из-за стола мужчине с гладко причесанными волосами, в кителе покроя царских времен. Она рекомендовала епископа и просила удовлетворить просьбу владыки. Я оставался в это время в приемной и слышал через чуть приоткрытую дверь голос Линде. Беседа епископа с бургомистром была недолгой, тот обещал сделать все возможное, учитывая обстановку, но он должен согласовывать это с военным комендантом. «Вы же знаете, — сказал бургомистр, — город на военном положении, мы должны согласовывать наши действия с немецкими военными властями». Тут же бургомистр предложил открыть для богослужения собор Вознесения на Советской улице, занятый экспонатами областного краеведческого музея. Относительно жилья сказал, что даст распоряжение старосте района подыскать подходящий свободный дом. Что касается питания, то кроме хлеба он пока ничего не имеет, и выразил надежду на улучшение положения, как только с «советами» будет покончено. Хлеб мы действительно через какое-то время стали получать по заявке бургомистра.

Вскоре с нами связался назначенный немцами директор музея — высокий, сухопарый человек лет пятидесяти, напоминавший внешним видом козла. Я его и прозвал «Козлом», фамилии не запомнил. Владыка договорился с ним о том, чтобы сохранившиеся экспонаты побыстрее перенесли в отведенную часть здания, а освободившееся оборудовали для богослужения. Большую часть экспонатов, в том числе ценные картины русских и зарубежных художников, забрал военный комендант, а помогал их отбирать услужливый «Козел».

С помощью верующих сооружен был скромный иконостас. Поставили в алтаре престол, по стенам повесили несколько икон, которые принесли верующие, и через полторы недели епископ Василий освятил все, что положено по церковному уставу, и службы в этом храме начались. Это произошло в конце октября. На первую службу верующих собралось немного, еще не успели узнать об открытии храма, да и жителей в городе сильно поубавилось. Отслужив литургию, владыка благословил каждого подходившего к нему прихожанина, объявил о дальнейших службах.

Мы торопились с их началом, потому что необходимо было легализовать и укрепить наше прикрытие, завоевать доверие немецких властей и их окружения, создать необходимые предпосылки для широкого общения с людьми — условия для сбора интересующей разведку информации. Церковные службы позволяли нашему резиденту «Васько» поддерживать контакт с радисткой «Мартой», которую в первые дни оккупации мы потеряли из виду, но обрели с началом службы.

К этому времени у нас уже накопилась информация, полученная в результате общения с бургомистром и старостой Центрального района господином Калининым (так он нам представился, видимо, упомянутая фамилия широко распространена на тверской земле) и путем визуального наблюдения. Можно было передавать в Центр.

Случилось, однако, непредвиденное: как сообщила «Марта», дом, в котором она жила и где размещалась рация, сожжен немецкими факельщиками, которые подбегали 14 октября и к нашему дому в Съезженском переулке. Поэтому мы решили пройти к нашим домам в Съезженском переулке и убедиться в правильности сообщения «Марты».

В один из погожих морозных дней, когда снег слепил глаза и скрипел под ногами, мы — трое «ненормальных» — двинулись через волжский мост, усевшись в сани-розвальни. За мостом повернули направо и поехали вдоль Волги, а затем свернули налево на Коноплянникову улицу. Вот показались последние дома, а там за поворотом, чуть левее, и наша церковь. И тут воздух разорвала пулеметная дробь, как будто стреляли из крайнего дома. Просвистели мимо нас пули, никого не задев. Что это означало, мы теперь поняли: да, фронт рядом, наши где-то за пустырем, к намеченной цели не дойти. В город мы вернулись несолоно хлебавши. Ни облачений, ни икон из нашей церкви, ни рации мы больше не увидели.

На душе стало тоскливо. Понурив голову, входили мы в свое жилище. Говорить не хотелось, и на вопросы Зинаиды отвечали уклончиво. Мы почувствовали себя оторванными от мира, брошенными на произвол судьбы, никому не нужными, бессильными исправить положение. Если до поездки за Волгу теплилась какая-то надежда на сохранность рации, то теперь осталось лишь уповать на Господа Бога да на наше начальство. Досада и злость от собственного бессилия, обида на руководство Центра, не предусмотревшего запасной рации, долго не давали нам уснуть в эту ночь. Теперь у нас оставалось одно: ждать связника. И вдруг вспомнили о расстрелянном немцами «партизане» и подумали: а не к нам ли он шел? Или это совпадение? Что же делать? Можно было бы попытаться послать за линию фронта, в Центр, своего доверенного, но кого? Такой вариант не предусматривался в Москве, да и как бы не нарваться на предателя. Решили ждать.

Шел день за днем. Мы радовались тому, что из состава нашей ре-зидентуры никто не пострадал, что нам верят наши враги, следовательно, церковное прикрытие прошло проверку успешно, оно надежно, все

остальное зависело от нас, от нашего умения вести себя среди врагов, оберегаясь от неосторожного, непродуманного шага, который может привести к провалу. Тем временем продолжали накапливать информацию для Центра, в том числе о тех, кто работал на немецкие спецслужбы. Ведь не исключены были их заброска в наш тыл или оставление в городе, когда наши войска освободят его от немецких оккупантов.

При визитах к бургомистру епископа обычно сопровождал я. Чтобы пройти от нашего дома за железнодорожной станцией до центра города требовалось 40—45 минут, и пройти мимо немецких постов, установленных на этом маршруте, что было небезопасно, ибо немцы охотились за молодыми людьми для отправки их в Германию. Да и для нашего подполья и партизан мы выглядели изменниками, предателями, ибо поддерживали тесный контакт с немецкими властями. Так случилось, что однажды, когда «Васько» возвращался домой из центра города, в него стреляли из развалин дома на улице Урицкого. Случайно он не пострадал, но случаен ли был выстрел? Однако нам стало ясно, что советские люди видели в нашем лице продавшихся немцам паразитов.

...Таким образом, были веские причины требовать у Ясинского для нас, «немецких прихлебателей», отдельного жилья: наши «симпатии новому немецкому порядку», отдаленность храма от нынешнего нашего жилища, отсутствие собственного жилья. Бургомистр, которому владыка Василий напомнил о жилье еще раз, предложил пойти посмотреть свободный от жильцов двухэтажный дом на улице Софьи Перовской, что за Тьмакой. По этой улице до войны ходили трамваи в сторону Мигалова, где когда-то базировалась военно-воздушная часть и аэродром. Вдоль домов проложен тротуар.

В солнечный ноябрьский день, когда снег уже основательно и прочно лежал большим слоем на улицах города, а мороз был не таким крепким, мы втроем отправились на осмотр жилища, радуясь тому, что вопрос так быстро разрешился.

Из-за Волги, с восточной стороны города, доносилась редкая пулеметная стрельба, да отдельные разрывы артиллерийских снарядов в районе Мигалова. На улицах редкие прохожие и небольшие группы немцев, с которыми мы старались встречаться реже — их серо-зеленая форма вызывала у нас аллергию. Вот и мост через Тьмаку позади, дошли до середины улицы Софьи Перовской, дом уже недалеко, как услышали гул самолета, летевшего с востока по направлению к городу. Серебристый, выделяющийся отчетливо на голубом небе, он летел на большой высоте, очевидно, бомбить мост через Волгу, но почему он направляется прямо на нас, ведь мост чуть правее и сзади нас? А самолет все ближе и ближе, вот он почти над нами, и тут мы увидели, как от него отделились бомбы и полетели, как нам показалось, прямо на нас. Рассуждать было некогда, надо где-то укрыться, а где? Ничего умнее не придумали, как лечь под забором, словно он спасет нас, если даже бомбы упадут рядом. Послышалось резкое завывание, визг, и вскоре один за другим три оглушительных взрыва во дворе соседнего дома, к которому мы направлялись. Самолет улетел в северо-восточном направлении, мы целы и невредимы. Напряжение спало. Ненадолго установилась тишина — а потом опять разрывы снарядов. Мы уже привыкли попадать под обстрелы нашей Красной Армии и не были в обиде. Напротив, стрельба вселяла в нас уверенность, что наша армия жива, несмотря на фашистскую пропаганду, и оказывает сопротивление немецким захватчикам.

Мы поднялись, отряхивая с пальто снег,- вошли во двор «нашего дома» "и увидели три огромные воронки, здесь упали бомбы, разметав все, что было на поверхности бывшего огорода. По внешней деревянной лестнице поднялись на площадку второго этажа и ужаснулись: на торцевой стороне дома, то есть на стене и площадке, мы увидели остатки того, что еще недавно было живым человеком, неизвестно как оказавшимся в момент падения бомб на этой площадке, и нам стало не по себе.

На следующий день городской голова предложил епископу другой вариант — дом за железнодорожным вокзалом, на той же улице, где мы в данный момент проживали. Он вполне подходил нам, однако пришлось ждать целый день, пока немецкие солдаты, проживавшие в нем, освободят его. Одноэтажный домик с тремя оконцами принадлежал железнодорожному служащему, находившемуся в эвакуации. Когда вошли в дом, возмутились: солдаты его так загадили, что пришлось полдня убирать две комнаты и кухню с деревенской печкой. Мы с облегчением вздохнули — наконец-то обрели «постоянное» жилище, и подсматривать за нами теперь никто не будет, кто к нам приходит, что мы готовим на обед или ужин, кто из нас и когда уходит из дома, с кем встречаемся и т.п. Этот дом нас устраивал еще и потому, что он расположен на окраине города, недалеко шоссе на Бурашево и далее лес, откуда связнику легче пройти к нам.

От зоркого взгляда Зинаиды, ее сестры и мужа, а также племянницы Агнии, девчонки лет восемнадцати, мы освободились. Это главное. Правда, хуже стало с питанием, иногда кроме хлеба у нас ничего в доме не было, но это нас не огорчало — не впервой!

Между тем службы в соборе на Советской улице продолжались, общение с верующими давало возможность пополнять сведения о поведении немцев в городе, о настроениях населения, о подозрительных контактах немцев с горожанами. Всякая информация могла пригодиться. Но мы ходили по лезвию ножа: шаткой выглядела легенда епископа Василия. Стоило гестапо направить шифровку в Берлин с просьбой проверить в эмигрантских православных кругах, известен ли им такой епископ, все кончилось бы крахом. А реальность была такова: до 1939 года владыка Василий был митрополитом обновленческой Церкви, что скрыл, когда немцы потребовали его автобиографию. Однако судьба была милостива к нам. Легенда выдержала экзамен.

В середине ноября я сопровождал епископа к бургомистру. Владыка намерен был просить Ясинского помочь в снабжении собора лампадным маслом и свечами. Готовой продукции в городе, естественно, не было, но на одном брошенном и бездействующем предприятии, по словам верующих, лежит много стеарина, который используется для изготовления свечей. Епископ Василий просил у бургомистра разрешения взять этот стеарин. Городской голова быстро решил этот вопрос, но со своей стороны изложил просьбу немецких военных властей: в ближайшие дни надо построить перед входом в собор временную деревянную звонницу, найти различного размера

колокола, повесить их на звонницу и найти звонаря, который мог бы организовать на профессиональном уровне колокольный звон, а немецкие военные специалисты запишут этот звон на звукозаписывающую аппаратуру. Епископ дал согласие, и через несколько дней звонница была готова, колокола найдены и повешены, звонарь также нашелся. Оставалось ждать дальнейших событий.

В рассказе «Васько», помещенном в закрытом издании Краснознаменного института КГБ, эти события изложены так:

«Утро было хмурое. Редкие прохожие, поеживаясь от порывистого ветра и озираясь, старались избежать встреч с оккупантами. По улице деловито шагали иподьякон —секретарь епископа отец Василий и отец Иоанн. Рядом с ними семенила регент церковного хора монахиня Конкордия. Сегодня она была в приподнятом настроении и без умолку говорила, торопясь выложить собранные ею сведения об оккупантах и положении в городе. Она часто переходила с одного на другое. Но речь ее была грамотная, дикция прекрасная, и слушать ее было приятно в такое неприветливое утро, когда в голову невольно лезут невеселые мысли.

Иподьякон отец Василий взглянул на часы и сказал, что уже половина девятого утра, а обстрела пока нет. «Может быть, и не будут больше бить по городу. Немцы, говорят, пошли дальше, на Москву», — отозвалась Конкордия. Иподьякон пожал плечами. Вчера так же было: с утра тихо, а после обедни о.Иоанн пришел домой после встречи с бургомистром города, весь испачканный землей. Он попал под обстрел и долго лежал под стеной какого-то дома. Снаряд разорвался совсем близко, о.Иоанна забросало комьями земли, но, слава Богу, осколки не задели.

Сохрани и помилуй нас, Господи! Он ведь совсем юноша, жизни еще не видел, нагрешить не успел. Вот и хранит его Господь, вздохнув и перекрестившись, произнесла монахиня. Однако мы скоро дойдем, а в храме не страшно, стены там каменные. Снаряд не пробьет.

— Неужто, матушка, смерти боитесь?

— Умирать никому не хочется, — ответила монахиня и снова перекрестилась.

Отец Василий подумал: «Ох, не крепка в вере эта невеста Христова» — и сделал для себя важный вывод: за веру она держится по инерции.

Мысли отца Василия были прерваны вышедшим неожиданно из-за угла человеком, которого конвоировали два немецких автоматчика. Это был высокий, стройный мужчина средних лет, с правильными черта-

ми лица. Руки его были связаны за спиной. Поравнявшись с иподьяконами и их спутницей, арестованный остановился и громко сказал:

— Дай закурить.

Отец Василий1 и отец Иоанн2 громко ответили, что не курят; лицо арестованного исказилось от гнева. Он стал выкрикивать угрозы и ругательства в адрес спутников. Немецкие автоматчики закричали, грубо толкнули его в спину, чтобы он замолчал и шел быстрее. Монахиня, торопливо крестясь, скороговоркой произнесла:

— Бес мутит грешную душу, каяться должен.

— Недолго будете праздновать! Вы у нас на примете! Доберемся до вас, сволочи! — крикнул арестованный.

На душе у иподьяконов стало тошно. Дальше шли молча. Монахиня изредка ласково поглядывала на иподьяконов, что-то шептала, видимо, по-своему поняв причину испортившегося у них настроения. Отец Василий, переживая встречу с арестованным советским человеком, очевидно, патриотом, невольно думал, что начало выполнения задания Центра по легализации в немецком тылу можно считать хорошим. Оккупанты нам верят, свои принимают за предателя.

Соборная церковь стояла на углу небольшой площади и Советской улицы. Около входа в собор стояли две штабные легковые машины «БМВ» и небольшой автобус с какой-то громоздкой аппаратурой. Что бы это значило? Высокие двери собора открыты настежь. Перед ними несколько верующих переминались с ноги на ногу, не осмеливаясь войти. Автобус заревел мотором, развернулся и остановился у звонницы, наспех построенной из бревен. На звоннице висели в два ряда различные по размеру колокола. Стало ясно: церковный звон будут записывать на пленку. Священник Иоанн взял в руки веревки от колоколов, приготовясь звонить.

Неподалеку от автобуса стоял наш епископ, прибывший раньше по просьбе военного коменданта. Мы присоединились к владыке. Матушка Конкордия, наклонив голову и крестясь, прошла в церковь. К епископу подошел немецкий офицер в форме СС и на ломаном русском языке сказал: «Теперь готов, потом вы бу-дейт слюшать». Он подозвал адъютанта и стал что-то быстро говорить. Неподалеку стояли полковой священник с двумя офицерами. Настоятель собора о.Иоанн подошел к ним и представился, он владел немецким языком. На его вопрос капеллан стал пространно объяснять происхо-

1 Капитан разведки Василий Михайлович Иванов — «Васько».

2 И Михеев — «Михась».

дящую церемонию торжественного звона колоколов в православной церкви. Обращаясь к своим коллегам, согласно кивавшим головами, капеллан объяснил, что эти офицеры тоже служители культа, хотят присутствовать при записи звона колоколов, которую должны произвести до прихода молящихся. На вопрос секретаря владыки, почему бы не сделать запись во время службы, капеллан ответил, что это сделать надо срочно и отправить в Берлин. И когда немецкие войска будут входить в Москву, состоится репортаж о том, как в Москве население встречает своих освободителей, при этом будет использована данная запись, а для этого нужна тишина, лишние люди могут мешать. В это время раздалась команда: «Молчайт!» Стоявший у раскрытой двери автобуса немецкий офицер дал сигнал, зазвонили колокола, запись началась. В автобус были приглашены епископ Василий и священник Иоанн для прослушивания записи, затем все вышли из машины. Офицер СС, руководивший записью, сел в автобус и уехал, за ним последовали остальные немецкие машины. А колокола были сняты, звонница разобрана, так как колокольный звон немецким военным командованием был запрещен под предлогом близости фронта. Через некоторое время началась служба в соборе в присутствии небольшой группы верующих, представителей немецкого командования и бургомистра города...»
...Немцы хвастались, что их войска скоро войдут в Москву, что «рус капут», «Сталин капут», и эти слухи они упорно и усиленно распускали среди населения, чтобы укрепить панические настроения, подавить волю русских к сопротивлению немцам в тылу. Некоторые верующие откровенно признавались, что верят немцам, что России пришел конец, надо приспосабливаться и, видимо, нести свой тяжелый крест, отвечать за грехи перед Всевышним. Спрашивали наше мнение. Что это, проверка нас или искренние переживания попавших в беду русских людей? Подобными признаниями они ставили епископа и его послушников в затруднительное положение. В таких случаях мы советовали прихожанам положиться на волю Божию. Очень удобная позиция во всех житейских и иных случаях, когда нельзя дать определенного ответа: «все в руцех Божиих», «все зависит от Всевышнего», «как Господь соблаговолит», «пути Господни неисповедимы» и тому подобное. Позиция, дающая возможность уклониться от прямого ответа. В нашем положении иного совета верующим мы дать не могли.

Продолжение следует

"Наука и религия". 2005 г., №6. С. 8-11.

Шел день за днем. Пользуясь всяким удобным случаем и поводом для выхода в город, мы продолжали собирать путем визуального наблюдения полезную информацию для Центра. .

За радистку мы боялись больше, чем за себя, так как жила она далеко от нас. «Марта» оказалась смышленой девицей, замаскировавшись под старуху, наведя на лице соответствующий грим народными средствами. Мы радовались, когда видели ее во время церковных служб, и сожалели, что она пребывает без дела. Мы все же надеялись на приход связника с новой рацией. Для того чтобы накопленную информацию надежно сохранять, мы в нашем доме организовали тайник, смастерив небольшой по размерам контейнер, в который помещали кратко записанные наблюдения с применением условностей.

Через несколько дней после праздника Введения Пресвятой Богородицы я сопровождал владыку Василия к бургомистру города в связи с очередной просьбой, касающейся церковных служб. Как всегда, в приемной бургомистра Ясинского нас встретила секретарь Елена Рудоль-. фовна Линдэ. Подошла к владыке под благословение, затем провела его в кабинет бургомистра. Там владыка немного задержался. Ясинский поделился с епископом своими планами по управлению городским хозяйством после окончательной победы над большевиками, рассказал об обстановке на фронте, поблагодарил епископа за его службы. Тем временем Линдэ пригласила меня сесть на стул, а сама стала копаться в каких-то бумагах. Ничем внешне не примечательная женщина, она, видимо, имела влияние на бургомистра. Как местная жительница и православная верующая, она регулярно посещала наши службы еще до занятия города немецкими войсками и могла достаточно хорошо изучить епископа и его иподьяконов, собирая все, что о нас говорили среди окружения, и, очевидно, пришла к выводу, что епископ — это тот человек, которого можно рекомендовать немецкому командованию как подходящего для служения немцам кандидата.

Оторвавшись от бумаг, Елена Рудольфовна спросила меня, как себя чувствует владыка, не нуждается ли

в чем. Поинтересовалась и моим здоровьем. Я поблагодарил ее, а затем пожаловался на недостаток продуктов питания (это отвечало .истинному нашему положению, ибо кроме хлеба у нас иногда ничего не было), а также на враждебность к нам некоторых горожан, не ссылаясь на конкретных лиц, поскольку их не было. Линдэ пыталась успокоить меня, пообещав помочь владыке, и выразила уверенность в скорой победе «славных немецких войск», а тогда нам _______

будет значительно легче. Владея в совершенстве немецким языком, как и русским, она ничем не отличалась от наших провинциалок. Очевидно, немецкая разведка давно и надежно внедрила ее в советскую среду, о чем мы узнали несколько позже, буквально на следующий день.

Когда епископ Василий вышел от Ясинского, Линдэ отвела его в сторону и, оглядываясь, стала тихо говорить с ним, обращаясь с какой-то просьбой. Епископ все время кивал головой в знак согласия, а затем, благословив Линдэ, подошел ко мне, и мы вместе вышли из здания мэрии и комендатуры. Кабинет бургомистра находился напротив кабинета военного коменданта на втором этаже здания, которое охранялось солдатами. Здесь Ясинский надежнее и спокойнее себя чувствовал, не боясь партизан или подпольщиков.

По дороге к дому я спросил епископа, о чем это Линдэ секретничала с ним. Он вкратце рассказал о содержании ее просьбы: выразив удовлетворение службами епископа и высказав несколько комплиментов в его адрес, что он пользуется авторитетом у верующих и ему доверяет немецкое командование, она сказала, что с епископом хочет познакомиться очень важный господин; получив согласие, Линдэ предложила владыке прийти на следующий день в определенное место, откуда она пройдет с ним к этому господину. На встречу он должен прийти один, без келейника. Дома, уже в спокойной обстановке мы втроем решили, что владыке стоит пойти, поскольку, как мы полагали, речь идет о знакомстве с представителем немецких властей, занимающим важное положение, — с кем же еще? Такие связи нам очен нужны.

На следующий день состоялось знакомств епископа с немецки господином. Им оказался шеф гестапо Калинина, оберштурмбанфюpep (полковник) Крюгг по прошествии пятидесяти лет многое забылось, поэтому за точность этой фамилии не ручаюсь. Что же потребовалось шефу гестап от епископа?

Как рассказал потом владыка, свидание Линдэ состоялось в 12 часов на углу улиц Советской и Почтовой. Оттуда она повела его в здание на Советской улице, где размещалось гестапо. Судя по тому, как Линдэ пропускали свободно в это здание она была там своим человеком. Очевидно, и бургомистром руководило гестапо через его секретаршу. У входа в помещение гестапо стояло два автоматчика, внутри помещения находилось еще два автоматчика. Показав пропуск и сказав что-то по-немецки часовому, она повела епископа на второй этаж. На лестничной площадке второго этажа, широко расставив ноги и слегка покачиваясь взад и вперед, стоял еще молодой но изрядно располневший невысокого роста блондин в форме СС. Это был сам шеф гестапо. Когда епископ поднялся по лестнице и вопросительно посмотрел на гестаповца, тот отступил на шаг, приветствовал владыку и указал, куда идти. Сам шел рядом, а за ним семенила Линдэ. Епископ с трепетом ждал предстоящего разговора. Пройдя несколько дверей, гестаповец жестом пригласил епископа войти в кабинет. Владыке и Линдэ предложил сесть на диване, а сам расположился в кресле напротив. Рядом улеглась, навострив уши, немецкая овчарка. Справившись о здоровье епископа, Крюгге задал несколько вопросов, относящихся к биографии владыки, а Линдэ быстро переводила. В соответствии с предварительной договоренностью в Центре и легендой епископ (он опустил свое пребывание в обновленчестве) вкратце рассказал о своей жизни. Шеф гестапо удовлетворенно кивал головой, а затем сказал, что он от имени немецкого командования хотел бы обратиться к владыке с некоторыми

просьбами. Ведь епископ своей проповедью может сделать больше, чем оккупационные власти. Владыка понял, что его вербуют и что гестапо хочет через него и православную церковь проводить свое влияние на население. Епископ в знак согласия кивнул головой. Гестаповец сказал Лин-дэ, а та перевела владыке, чтобы она со слов епископа составила список священнослужителей, которых немецкие власти должны, он сделал ударение на этом слове, снабжать продовольственными пайками.

Далее Крюгге поинтересовался службами в кафедральном соборе, подчеркнув при этом, что немецкое командование с уважением относится к Православной Церкви и будет содействовать в восстановлении церквей, закрытых большевиками. Он одобрил высказанное епископом предложение назначить настоятелем освященного собора иерея Иоанна, некогда занимавшегося живописью. Владыка, конечно, не упомянул, что отца Иоанна рекомендовал ему бургомистр. Это окончательно укрепило нашу уверенность в том, что о. Иоанн работает на гестапо и его надо остерегаться. Крюгге сказал, что слышал о епископе положительные отзывы (?), которые подтверждает и фрау Елена. Следовательно, информация о нас в гестапо идет и от других лиц, видимо, немецкая агентура действует, значит, надо быть предельно бдительными, ибо любой неосторожный шаг, неудачное слово или выражение приведет к провалу.

Крюгге встал с кресла и, не переставая говорить о скорой победе немецкого оружия, прошелся по кабинету. В это время зазвонил телефон. Крюгге быстро подошел к столу, взял телефонную трубку и стал слушать, изредка бросая слова: «Яволь, я-я!» Тем временем Линдэ, наклонившись к епископу, тихо произнесла: «Шеф просит вас написать сейчас свою биографию и отдельно описание того, в каких условиях вы содержались в ссылке». Епископ невольно поднял руку и вытер выступившую на лбу испарину. «Вот незадача, как бы чего не напутать, — подумал он. — Биографию я напишу, а что я буду писать о Кеми? Там я не был и знаю о ссылке только понаслышке». Однако писать ему у шефа гестапо не пришлось. Крюгге повесил трубку, он был взволнован. Что-то произошло, а что? Через переводчицу передал епископу, чтобы он свою биографию написал дома, а завтра принес бы ему, поскольку он хотел бы еще раз встретиться с епископом. Сопровождать владыку снова будет фрау Елена. Аудиенция закончилась. Чувствовалось, что в городе что-то случилось, а может быть, на фронте, и Крюгге торопился. Несмотря на это, он проводил владыку до лестницы и вежливо распрощался.

С волнением мы ожидали возвращения владыки Василия. Снова и снова возникали вопросы: зачем епископ понадобился какому-то высокому господину? Не узнали ли немцы о действительном прошлом владыки, его обновленческом периоде? Не заподозрили ли в чем его или нас, к чему приготовиться нам? Может быть, за нашим домом немцы установили негласное наблюдение, и вызов епископа должен спровоцировать нас, то есть, не скроемся ли мы, не сбежим ли к партизанам? Просмотрели внимательно через дверные щели улицу и расположенные напротив дома, никаких изменений не обнаружили. В нашей привычке было ежедневно наблюдать за соседними домами, их хозяев мы знали в лицо, поэтому появление посторонних людей в этих домах обратило бы наше внимание. Следовательно, что-то случилось с епископом. Но что? Мы были убеждены, что епископ высоко порядочный человек, верный патриот России и по своей воле нас не предаст, но проявит ли он стойкость, если случится непредвиденное? Мы уже слышали, на что способны гестаповские изверги, как они расправляются со своим народом. Поэтому им ничего не стоит замучить до смерти советского человека, если он даже и духовное лицо.

«Васько» нервно прохаживался по дому, то уходил на кухню, то возвращался в жилые комнаты. Его нервозность передалась и мне. С беспокойством всматривался я в замерзшее окно, в котором, дыша теплым воздухом, я оттаял небольшое круглое отверстие. Что же делать ? Услышь нас, Господи, пронеси чашу страданий мимо нас, Господи! Тут же вспомнилась старая русская пословица: «Бог не даст, свинья не съест». Эти тревожные раздумья прервало возвращение нашего владыки, мы вопросительно и с нетерпением смотрели на него. Выслушав взволнованный рассказ владыки, подождав, когда он немного успокоится, сели обсуждать ситуацию. А потом общими усилиями уточнили его биографию, условия его «пребывания» в Кеми, где и мы никогда не были, но кое-что слышали по предыдущей нашей работе, и владыка изложил все это на бумаге.

На следующий день епископ Василий снова был встречен гестаповкой Линдэ на прежнем месте и препровожден в гестапо. На этот раз владыка был принят еще теплее, однако беседа оказалась чрезвычайно краткой. Крюгге куда-то торопился и на прощание заявил, что он на днях уезжает в Берлин, где о своем знакомстве с епископом доложит высокому начальству, а возможно, и самому фюреру. И также вежливо проводил владыку до лестницы. На этот раз владыка вернулся домой несколько спокойнее, чем накануне. Рассказав о встрече, он стал рассуждать о последствиях. С одной стороны, неплохо иметь такого покровителя, как шеф гестапо. Но с другой стороны? После возвращения из Берлина Крюгге снова захочет встретиться с ним, контакты примут регулярный характер, просьбы оберш-турмбанфюрера превратятся в требования, а дальше — больше, и вот он —агент гестапо, предатель Родины. Незавидная перспектива! Надо искать решение, как уклоняться от неприемлемых для нас заданий и не вызвать подозрений Крюгге. Час от часу не легче! И снова каждый из нас лег спать в тревоге. Ох, как нужна связь с Центром!

13 декабря в память апостола Андрея Первозванного владыка служил литургию с каким-то особым подъемом. Я и «Васько», как и всегда, прислуживали ему. Когда возвращались из собора домой, почувствовали едва уловимые перемены в городе: не было того оживления немецкой военщины на улицах, как в предыдущие дни, исчезли танки и орудия с их позиций, и подумали, не начали ли немцы новое наступление, дальше на восток. Это плохо, настроение испортилось. Шли в задумчивости и в размышлениях.

Если фронт отодвинется на восток, то в городе станет спокойнее и тогда, возможно, появится здесь кто-либо из тех, кто нам нужен для совершения акта возмездия. А если не появится? Тогда наше пребывание в Твери потеряет всякий смысл. Но, как говорит народная пословица, х человек предполагает, а Господь располагает. 14 декабря вечером бургомистр (староста) Центрального района г-н Калинин, лет тридцати молодой человек, доверенный Ясинского, сообщил владыке «на ушко», по секрету, что немцев бьют под Москвой и они отступают; и кем был г-н Калинин, с нами или с немцами, мы так и не поняли, но главное — до нас донесли великую весть, и за это мы были ему благодарны. Теперь понятны перемены в городе, на что вчера мы обратили внимание.

Поскольку мы получили задание уходить вместе с немцами в их тыл в случае наступления наших войск и продвижения их на запад, надо было действовать. 15 декабря утром, как только стало светло, я побежал к Ясинскому. Он собирал вещи и уничтожал какие-то бумаги. В здании комендатуры и приемной мэрии никого не было, все сбежали,

даже отсутствовала охрана. «Вот бы сейчас кокнуть предателя», — подумал я. Но вспомнил о задании Центра не размениваться на мелочи, немного остыл. Я обратился к Ясинскому и сказал, что владыка просит предоставить ему транспорт, чтобы уехать из города, но бургомистр как будто и не слышал меня. Я снова повторил просьбу владыки, подчеркнув, что это не просьба, а скорее требование высокого духовного лица. «Где я вам возьму транспорт, когда не знак? сам, на чем уезжать», — ответил он. «Но нам нельзя оставаться здесь, вы это прекрасно понимаете», — выкрикнул я со злостью. «Ладно, идите домой, за вами заедет на подводе господин Калинин, я попрошу его», — ответил Ясинский и поспешил к выходу, а следом и я.

Я быстро зашагал домой. На улицах города спокойно, лишь изредка на мотоциклах мчались немецкие солдаты, да усиливавшаяся на восточной окраине Калинина пулеметная стрельба, артобстрелы города прекратились. Владыка Василий и «Васько» ждали результата переговоров с бургомистром. Я рассказал, выразив свое мнение: ждать Калинина нечего, надо уходить. Посоветовавшись, все же решили подождать до вечера, а потом посмотрим, что делать дальше. Если же г-н Калинин не заедет за нами, то утром попробуем все-таки уйти из города пешком. Расстроенный подобной перспективой, епископ отказался от этой затеи, сославшись на свое недомогание. Может быть, он был и прав, так как идти в такую погоду по заснеженной снегом неизведанной дороге было бы слишком рискованно, имея в виду нашу одежонку.

Прождав остаток дня и весь вечер, поняли, что не появится у нас г-н Калинин, и со смутными мыслями улеглись спать, утро вечера мудренее. Но когда настало утро, мы услышали большой шум, оживление на улице — всегда тихой и спокойной; меня послали узнать, что случилось. Я оделся и, выйдя на улицу, увидел толпы радующихся горожан. Подошел к ним поближе и узнал о радостном событии — освобождении города от немецких оккупантов. Вместе с тем бросилась в глаза перемена: меня стали сторониться жители, знавшие как иподьякона епископа Василия, боясь, очевидно, скомпрометировать себя перед советскими властями общением с нами — «пособниками» немцев. Я прошел к железнодорожному вокзалу, потом на улицу Урицкого — всюду были наши солдаты в светлых дубленках, валенках и шапках-ушанках, они шагали по улице под одобрительные возгласы ликующих горожан.

Уже на второй день после освобождения города Калинина от немецких оккупантов епископ Василий решил выйти на улицу, чтобы подышать воздухом, посмотреть на перемены в настроениях людей, вдруг повеселевших, радостных, как бы вышедших неожиданно из темного подземелья. Радовался, естественно, и владыка. Стоял владыка на углу улиц Пушкинской и Почтовой, раздумывая о том, что теперь, в изменившейся ситуации, нужно предпринять, как был неожиданно задержан милиционером и препровожден в Управление НКВД. Милиционер доложил дежурному по Управлению, что он задержал этого человека по наводке местного жителя как предателя, прислуживавшего немецким фашистам во время оккупации города немцами.

Дежурный немедленно доложил о задержанном заместителю начальника УНКВД товарищу Крашенинникову (начальник Управления товарищ Токарев в то время был в Москве), а тот предложил немедленно привести задержанного в свой кабинет. Крашенинников встретил епископа очень радушно, не скрывая, удовлетворения от того, что он ви-~ дит владыку живым. Стал расспрашивать, где спутники, живы ли, здоровы, попросил коротко рассказать о пребывании в городе в период оккупации. Затем просил передать нам, Что он сегодня же доложит о нас в Москву, а через два-три дня вечером к нам подойдет его сотрудник и скажет, что делать дальше. В Москве решили, что мы погибли, так как радиосвязь была прервана, следовательно, нас нет уже в живых, поэтому приняли решение начать расследование причин нашей гибели; или в результате боевых действий в этом районе, или вследствие провала...

Стало ясно, что теперь Центр узнает, что мы живы-здоровы и кто-то свяжется с нами в ближайшее время. И верно, через два дня вечером в окошко к нам постучали. «Васько» вышел на стук, несколько минут разговаривал с кем-то, а по возвращении объяснил, что из Центра пришло указание выехать ему в Москву для доклада, через несколько дней за ним пришлют автомобиль, и он должен быть готов к отъезду. Через неделю «Васько» уехал, а мы остались вдвоем — епископ Василий и я — надолго, до конца войны. Радистка «Марта» находилась с нами лишь в период нашего пребывания в Калинине, т.е. до лета 1943 года. «Васько» сумел убедить, причем безосновательно, руководство Центра в том, что ему нельзя возвращаться в Калинин, так как, по его словам, он расшифрован перед верующими. Каким же образом? Оказывается, когда он садился в машину недалеко от нашего дома, несколько женщин, стоявших у колодца с водой, видели это и могли подумать, что он арестован. Поэтому, чтобы уберечь от расконс-пирации оставшихся членов рези-дентуры, ему не следует возвращаться в Калинин. В Центре, к сожалению, с «Васько» согласились. Я заменил его на посту секретаря епископа Василия.

ИСТОРИЯ ПОВТОРЯЕТСЯ

Прошло недели две. За это время епископ снова вынужден был хлопотать перед советскими властями об открытии новой церкви взамен разрушенной во время боевых действий, той церкви, в которой мы начинали службы. Чтобы убедиться в размерах разрушения, пришлось походить неоднократно вокруг церкви, осмотреть ее со всех сторон, причем ходил я по заснеженной земле, напичканной, как позже выяснилось, противопехотными и противотанковыми минами, по тому самому полю, на котором в октябре 1941 года нас обстреляли, немцы из своих окопов. Доложили в Горсовете свои соображения о трудностях по восстановлению храма, однако нового храмового здания епископу не предоставили. Как объяснили мне позже в Центре, калининские власти это сделали умышленно (по подсказке из Москвы), чтобы показать верующим, что власти не благоволят к епископу. Имелось также в виду, что если немцы вновь захватят Калинин, а такая возможность не исключалась, враг, как мы потом не раз убеждались, был еще силен, то, увидев недоброе отношение советской власти к епископу, немцы укрепятся во мнении, что епископ — это тот человек, которому можно доверять.

Тем временем мне также конспиративно сообщили, чтобы я вместе с «Мартой» прибыл в Москву.

В Москве состоялись встречи с руководством 4 Управления НКВД П.А.Судоплатовым, Сташко, Маклярским и другими. Зоя Ивановна Рыбкина в это время уже находилась в Швеции, в длительной командировке.

В Центре мы оставили оперативные отчеты о пребывании в немецком тылу, с нашими замечаниями и предложениями. Позже в Кремле нам вручил правительственные награды М.И.Калинин, причем мы оказались в группе других партизан, в том числе с популярным боксером-тяжеловесом Николаем Королевым, с которым я познакомился еще в 1935 году. После получения наград мне и радистке дали возможность отдохнуть, посетить театры, кино, музеи.

Поскольку «Васько» возвращаться в Калинин не пожелал, а я имен-

но так рассматриваю с его подачи решение Центра оставить «Васько» в Москве, все заботы по резидентуре легли на меня, в том числе и по прикрытию, взять хотя бы ремонт и обустройство разрушенного храма. Центр поставил задачу по дальнейшему закреплению в церковной среде, принять монашеский постриг и продвигаться вверх по церковной лестнице. Это не обрадовало меня, хотя встретил этот наказ руководства разведки с пониманием и принял как приказ к безусловному исполнению. Так мы были воспитаны: если нужно для дела, будем выполнять.

Месяц, проведенный «Мартой» и мной в Москве, пролетел быстро. И вот мы снова в Калинине: я, «Марта», владыка Василий. Мы уже привыкли к жителям древней Твери, полюбили их и этот город, овеянный легендами и славный своей историей. Этот город дорог мне тем, что здесь я нашел свое счастье, познакомившись с моей будущей супругой, очень милой, красивой, доброй девушкой, которую обожаю и не перестаю боготворить до сих пор...

...Наше с владыкой служение в восстановленном собственными руками храме на окраине Калинина продолжалось. Вернулся из Москвы владыка Василий, выезжавший туда для свидания со своими родственниками. С «Мартой» встречи были облегчены тем, что на жительство ее устроили рядом с нами. Летом наступившего 1942 года я посетил в Ульяновске главу Русской Православной Церкви митрополита Сергия, о чем подробно расскажу позже.

Тем временем кому-то в Центре пришла идея оживить работу нашей резидентуры путем направления к оберштурмбанфюреру Крюгге связника от имени владыки Василия. С позиции нынешнего времени и приобретенного опыта я задаю себе вопрос, разумно ли было проводить задуманную акцию, когда контакт, установленный Крюгге с епископом, не был прочным. Да и не выглядел епископ в глазах немцев таким уж активным борцом с советской властью.

Однако думали тогда иначе. Желание во что бы то ни стало осуществить оперативную игру с противником пересилило некоторые сомнения, которые высказывались оперативными сотрудниками 2 Главного Управления и 4 Управления НКВД СССР — нашими кураторами. Каких результатов хотели достичь этой игрой? Прежде всего выявить оставленные гестапо в нашем тылу связи, а также закрепить контакт епископа с Крюгге и его ведомством на случай, если немцы снова захватят Калинин; такая возможность не исключалась, немцы крепко засели под Ржевом. Итак, план был утвержден, и его стали выполнять работники Центра, хотя епископ и я сомневались в его полезности.

Намеченным планом предусматривалось убедить епископа в необходимости указанной акции и затем найти надежного и проверенного человека, способного выполнить задание. Епископа убедили. Нашли сравнительно молодую женщину, лет тридцати, назовем ее «Верой», подготовили соответственно, так чтобы она выглядела монахиней. Ей сказали, что находящийся в Калинине епископ, бывший в оккупации, ищет возможность установить связь с немцами и высказывал намерение найти подходящего человека, чтобы направить его через линию фронта. «Вере» предложили самостоятельно познакомиться с епископом, войти к нему в доверие, и если он действительно имеет такое намерение и предложит ей выполнить поручение, то дать согласие и доложить сотруднику. Владыка об этой женщине был предупрежден.

Все шло, как и намечалось. «Вера» стала посещать епископа и показывать свою преданность ему. Он, в свою очередь, делал вид, что и она импонирует ему, но проявляет осторожность в своих высказываниях, желая как бы проверить и убедиться в ее надежности и верности ему. И когда стало ясно, что с «Верой» можно провести откровенную беседу и дать ей важное и секретное поручение, такая беседа состоялась, один на один. «Вера» согласилась перейти линию фронта и попытаться разыскать Крюгге, передать ему, что епископ тяготится своим пребыванием при «советах», испытывает гонение властей, вспоминает «доброе» время пребывания при немцах и просит совета Крюгге.

Одновременно с этим органы безопасности поручили «Вере» пробраться в Ригу и добиться встречи с митрополитом Сергием (Воскресенским), которого Патриарший местоблюститель накануне войны направил в Ригу экзархом Русской Православной Церкви (РПЦ) в прибалтийских странах. Летом 1942 года поступили сведения о том, что в Риге в начале августа митрополит Сергий созвал съезд трех епископов РПЦ, находившихся в юрисдикции Московской Патриархии, и от имени съезда направил приветственную телеграмму Гитлеру, что было расценено как услужение фашизму. В связи с этим Патриарший местоблюститель своим определением от 22 сентября 1942 года потребовал от экзарха разъяснений, а пока поминание имени митрополита Рижского Сергия в одной из московских церквей, где он ранее служил, приостанавливается. «Вере» предлагалось довести до сведения митрополита Сергия об указанном решении главы РПЦ и передать, что Патриарший местоблюститель по-прежнему его любит и просит опровергнуть или подтвердить поступившие сведения, имея в виду предстоящий церковный суд по данному делу.

И «Веру» направили за линию фронта. Оперативные работники, осуществлявшие переправу, зафиксировали ее переход линии фронта. Никакого шума на немецкой стороне они не наблюдали. С тех пор прошли месяцы, годы, окончилась война, а «Вера» так и не вернулась. Что с ней произошло, благополучно ли прошла в глубь немецкого тыла, не произошло ли провала на каком-либо участке маршрута, осталось тайной, «Вера» пропала. А позже погиб и митрополит Сергий. Не связаны ли эти события между собой? Кто скажет? Такова цена недостаточно продуманной и плохо осуществленной идеи.

В процессе подготовки разведчиков к нелегальной работе учитываются такие факторы, как, например, известность кандидата среди окружения как сотрудника органов госбезопасности.

В период пребывания в немецком тылу мне не пришлось испытать волнений от непредвиденных встреч со своими знакомыми. Но вот после освобождения города Калинина от немецких захватчиков неожиданная встреча с моими бывшими сослуживцами произошла. Летом 1942 года я возвращался из магазина на Советской улице в наше с владыкой Василием жилище и, не доходя до моста через Волгу, обнаружил за собой слежку. Когда я повнимательнее рассмотрел, кто же за мной следует, оказалось, что это мой «крестный отец» Миша Кашпе-ров, оформлявший меня в органы НКВД в 1939 году и потом работавший со мной в одном Управлении до моего перевода во внешнюю разведку в 1940 году.

Я решил не уходить от преследования. Вошел в городской парк, расположенный рядом с мостом, нашел безлюдное место и стал ждать за кустами деревьев. Вскоре ко мне подошел мой преследователь и с раскрытым от удивления ртом, в радостном настроении готов был заключить меня в свои объятия. Начались расспросы относительно моей внешности. Я ответил коротко, что ему известны законы нашей службы: не расспрашивать, не болтать лишнего, а подробнее я ему расскажу позже в Москве...

Такая вот встреча. А если подобное случилось бы в немецком тылу?

Продолжение следует