Иеромонах Даниил (Сарычев)

ВОСПОМИНАНИЯ О МОСКОВСКОМ ЦЕРКОВНОМ ПЕНИИ

Материал подготовлен к публикации С.Г.Зверевой.

См. библиографию.

Московская регентско-певческая семинария. 1998–1999. Наука. История. Образование. Практика музыкального оформления богослужения:
Сборник статей, воспоминаний, архивных документов. M., 2000.

Я родился в 1912 году в Рязанской губернии, в двадцати пяти километрах от города. В начале 20-го года вместе с матерью и сестрой переехал в Москву и поселился на Малой Тульской улице, близ Данилова монастыря. Ежедневно ходил я в монастырь к ранней обедне, во время которой пел архимандрит Григорий (Лебедев), позже ставший настоятелем Александро-Невской Лавры и позже архиереем. Я его очень полюбил, и он меня также. Вот он-то и обратил внимание на мой голос и отдал в обучение к игумену Алексию, бывшему в монастыре регентом. Науку отца Алексия, который учил меня гласам и славянскому языку, я освоил быстро, так как, по отзывам, имел абсолютный слух и хорошую память: стоило мне один раз услышать песнопение, как я уже мог его спеть.

Очень мне хотелось быть канонархом, и я часто молил об этом Господа. И вот когда мне было одиннадцать лет, моя мечта сбылась и я стал канонархом Данилова монастыря. Москвичи меня очень любили и приходили слушать со всего города. Бывало, под праздник у нас пели десять стихир; так я один канонаршил все десять — с правого на левый клирос ходил. Носил я подрясник и немного длинные волосы, так что был похож на девочку. Бывало, пока пройду по храму, мой карман в подряснике полон конфет и шоколада.

Пение у нас в монастыре было прекрасное, молитвенное, торжественное. На правом клиросе хор был наёмным и состоял примерно из тридцати человек. Все голоса были отборные: храмы и монастыри закрывались, поэтому наплыв певцов был большой. Это потом уже начались притеснения, и стали бояться петь в церкви.

На левом клиросе пели наши монастырские насельники, числом около двадцати, под управлением игумена Алексия — человека одаренного и необычайной доброты, обладавшего красивым, немного «в нос» тенором. Всего же у нас в монастыре было около сорока, монахов. Среди тех, что пели на клиросе, был архимандрит Симеон, у которого был прекрасный бас. Его трагедия заключалась в том, что у него была парализована нижняя часть тела, и его возили на коляске. Во время революции 1905 года он своим телом прикрыл от выстрела нашего настоятеля владыку Фёдора, и пуля задела ему позвоночник. Он также был очень добрым человеком и подвижником веры. В таком болезненном состоянии его и арестовали, и на волю он больше не вернулся.

За службой в монастыре пели гласы московского роспева, а также Обиход Львова. Любили петь Турчанинова, Бортнянского, Аллеманова, Нафанаила и, конечно, Архангельского. Вообще, в Москве Архангельского очень любили. Но вот у нас в монастыре предпочтению отдавали Кастальскому. Затмил же всех этих композиторов своими новшествами Павел Чесноков! Почти все протодьякона — Михайлов, Холмогоров, Туриков — пели его ектении, «Спаси Боже…» Исполнялись у нас за службами и напевы Зосимовой пустыни «Благослови…», «Блажен муж…», а также подобны Оптиной пустыни. Очень мы любили подобны Даниилу Московскому (на тот же роспев поются подобны преподобным Сергию и Серафиму. К сожалению, утеряны ноты необычайной красоты трипеснцев, которые исполнялись на повечерии Рождества Христова и на Страстной седмице, — отдали на хранение домой старушкам, да те поумирали. Трипеснцы были четырехголосными, какого-то древнего монастырского напева и исполнялись они только в нашем монастыре. И ещё у нас в монастыре было особое «Господи, помилуй», которое привез Владыка Дамаскин, обладавший прекрасным первым тенором — прямо Сладкопевец!

На первом месте в нашем монастырском пении была церковность, и пению нашему по благоговейности равных не было. Оно было одновременно и торжественным, и умягчало сердца молящихся. В пении должна быть внутренняя молитва, тогда оно будет духовным, и будет пробуждать к молитве. Службы у нас в монастыре были длинными, особенно под большие праздники: все кафизмы вычитывались, стихиры пелись полностью, к служба длилась с полшестого и кончалась в половине одиннадцатого. Но мы не уставали, не хотелось уходить из храма.

Надо сказать, что на празднование памяти благоверного князя Даниила Московского у нас в монастыре собиралось множество московского духовенства и был мужской хор, наверное, человек в пятьдесят. Из них некоторые были хористами Большого театра. Одна басовая партия — человек двадцать, да первых теноров человек четырнадцать. Сейчас уж нет таких голосов! Чем выше — тем для них лучше! А как стояли за службой! Благоговейно, крестятся, молятся. И вот эта обстановка заставляла настраиваться на молитву. Левый хор, тоже очень большой, был смешанным.

Многие песнопения в память преподобному — припевы акафиста, «Взбранной» и другое — написал профессор Московской консерватории Александр Александрович Воронцов, ученик Кастальского.

В праздник благоверного князя Даниила Московского к нам приходил служить протодиакон Максим Михайлов, протопресвитер Николай Колчитский. Архиереев было от двенадцати до шестнадцати человек, а в 24-м году приезжал к нам Святейший Патриарх Тихон…

Максим Дормидонтович Михайлов прибыл в Москву из Казани вместе с архиепископом Иоасафом в 20-х годах. Первая служба владыка Иоасафа была у нас в Троицком соборе, и тогда мы первый раз услыхали Михайлова. Боже мой! Что ж это такое? Нельзя передать впечатление от этого бархатного, малинового баса! Вообще москвичи к протодиаконам были неравнодушны, особенно купцы, и Михайлова стали преглашать нарасхват служить в разные храмы. Но Павел Григорьевич Чесноков перетянул его к себе в церковь Василия Кессарийского, что близ Тверской, где он был регентом. Но Михайлов служил там мало, потому что его прямо-таки разбирали по храмам на престольные праздники.

Тогда никто не запрещал даже целому хору приходить в другой храм на престольный праздник. Вот, например, на Ордынке, была церковь Иверской Божией Матери, в которой регентовал Георгий Рютов — красивый, интеллигентный, высокого роста человек. Он был в Москве известен как регент и композитор; его вещи и сейчас поют — «Ныне отпущаеши», Великое славословие. В его хоре были прекрасные солисты — Арфенов, впоследствии артист Большого театра, и Дмитрий Волков, которого нередко приглашали в наш монастырь. Голос Волкова напоминал голос Карузо. В хоре Рютова пела и его жена, Полякова, — лучшее церковное сопрано Москвы. Я удостоился в её исполнении слышать рютовское Великое славословие, которое начинает соло сопрано. Так вот, помню, что Рютова со своим хором приглашали в Духов День на Даниловское кладбище.

Не могу не назвать и других прекрасных церковных певиц — Марию Стрельцову и Александру Панкину. Они также, как и Полякова имели сопрано. Из московских регентов того времени я знал Николая Сергеевича Орлова, который управлял хором в храме Благовещения Бережки, что неподалеку от Смоленской площади на берегу Москва-реки. Потом этот храм закрыли, н он регентовал в других церквах и в конце концов — в храме Преподобного Пимена Великого. Настоятелен там был отец Борис Писарев, тоже в прошлом хороший регент. Знал я еще регента Полянского, который управлял хором у священномученика Ермолая, что на Садовой-Кудринской.

Но всё-таки лучшим московским регентом в 20-е годы был Николай Данилин. Он управлял хором в белом двухэтажном храме великомученицы Параскевы Пятницы и хор его состоял из остатков Синодального хора, которым он управлял до революции. Наш иеросхимонах Герасим, бывало, раннюю отслужит — и туда. «Отец Герасим, куда? — Данилина иду слушать». Мне говорил Святейший патриарх Пимен, сам в молодости бывший на Москве регентом: «Для меня было достаточно услышать только «Аминь», и я уже понимал, что такое Данилин, какая это звезда была русская!» Как в театре лучшим певцом был Шаляпин, так и лучшим русским регентом — Данилин. Очень строгий был, как зверь стоял. Но подобных не было!

Когда храм Параскевы Пятницы закрыли, Данилин перешел к мученику Трифону. А потом, видимо, его стали притеснять и он совсем оставил регентскую службу. Примерно в то же время, в конце 20-х годов, ушел из церкви и протодьякон Михайлов. Конечно, у Михайлова был голос! Но по музыкальности все-таки лучше был протодиакон Холмогоров. Он служил в храме Никиты Мученика на Басманной, но можно его было видеть и в других храмах. Помню его замечательное пение «Верую» Архангельского в храме священномученика Николая, где регентовал Полянский. Он же пел и ектению Боянова «Рцем вси…» Холмогоров был не только известный протодиакон, но и великий певец.

Времена, о которых я рассказываю, были очень тяжелыми. Гонения на церковь, притеснения духовенства и закрытие храмов начались сразу же после революции. Первыми в Москве пострадали кремлевские монастыри и церкви. Затем начали закрывать другие храмы и монастыри — Симонов, Алексеевский, Петровский, Донской, Страстной…

Святейший патриарх Тихон с первого же дня притеснений встал на защиту церкви. Но ему очень вредили «обновленцы» во главе с Введенским. «Обновленцы» захватили храмы Христа Спасителя, Преподобного Пимена, Воскресения в Сокольниках и другие. Ушли они из церкви только после войны.

Новшествами «обновленцев» было то, что они упразднили старославянский язык и стали служить на русском, то, что они престол вынесли из алтаря на середину храма... Службы «обновленческие» были более короткими, но народ не очень-то их жаловал, особенно женщины. Пение у «обновленцев» было таким как и у нас. Но опять же, певцы шли к ним петь только ради денег — те, что нетверды были в вере.

Многие архиереи и духовенство сперва перешли к «обновленцам», но потом все они каялась у патриарха Тихона. Говорят, что «обновленцы» очень притесняли в служении знаменитого московского протодиакона Константина Розова, что отчасти послужило причиной его преждевременной кончины.

Сам Святейший патриарх Тихон умер в марте 1925 года и отпевание его совершалось в Донском монастыре, где тело стояло четыре дня. Отпевание совершал митрополит Пётр Крутицкий в сослужении шестидесяти двух архиереев. Духовенства в соборе было так много, что народ не мог уже туда поместиться. Из протодиаконов, помню, присутствовали Туриков и Михайлов. Пели два хора — Чеснокова и Астафьева, усиленные певцами из других хоров. Пение было подобрано самое хорошее — ирмосы «Волною морскою», шестой номер Архангельского...

Когда кончилась обедня, все архиереи вместе с митрополитом Петром Крутицким вышли на погребение. Прежде, чем начать погребение, митрополит Петр обратился к народу с краткой проповедью. Затем гроб с телом Святейшего обнесли вокруг стен монастыря, поднесли к келье, где жил Патриарх и принесли к старому собору. Здесь была отслужена краткая лития и Святейшего опустили в могилу. Миллионный народ запел «Вечную память».

После смерти патриарха Тихона Русской Церковью в течение восьми месяцев, вплоть до ареста, управлял митрополит Пётр Коломенский, который отстаивал все, что мог. Но постепенно духовенство высылали и церкви закрывали. Вот представьте: храм закрыли, а в нем был целый хор. Кто мог — устроился в театр, другие — на гражданскую службу — сторожами и т.д. Монахам особенно трудно было поступить на работу. Чаще всего их арестовывали и высылали. Это вначале была вольная высылка, а потом стали отправлять в концлагеря — на Колыму, в отдаленные места Сибири. Все наши монахи там и остались, а архиереев особенно много было на строительстве Беломоро-Балтийского канала.

Я жил в монастыре в архиерейских покоях и был очевидцем такого положения: бывало, двенадцать часов ночи — пронзительный звонок. Все знают, что кого-то пришли забирать. Два часа с половиной, три делают обыск — все переворачивают. Потом смотрим, кого-нибудь одного берут. Прощаемся.

Вокруг монастыря жило много архиереев. Их епархии закрывались и они приезжали в Москву, где во времена НЭПа ещё можно было снять комнату. Вот, к примеру, закрыли храм в Виннице и местный архиерей Амвросий поселился близ Данилова монастыря и в нем служил. Кроме того, привлекало архиереев в монастырь и то, что наш настоятель, владыка Федор, который прежде был ректором Московской духовной академии, намеревался возобновить ей при нашем монастыре. Но постепенно и архиереев стали арестовывать и ссылать. Началось это примерно в 26-м, 27-м году. В эти же годы были закрыты Донской монастырь, в конце 28-го, 29-м — Новодевичий (его игуменья Вера тоже пострадала).

В 29-м году закрыли Троицкий собор нашего монастыря, в конце 30-го года и весь монастырь, который оставался последним действующим монастырем в Москве. Мощи благоверного князя Даниила Московского перенесли в находившийся за монастырской оградой, не принадлежащий к монастырю храм Воскресения Словущего. Туда же перешел из монастыря и любительский смешанный хор, регентом которого стал я. Прекрасные певцы там были, особенно женские голоса. Старался я сохранить в этом хоре традиции монастырского пения. Два года мы отмечали в храме Воскресения Словущего память преподобного Даниила, но потом закрыли и эту церковь.

В 30-е годы, когда начались концлагеря, настали страшные времена. Власти начали вырубать всё церковное под корень. Вот придёт молодой человек в храм, прочитает «Святый Боже…» — за ним уже идут по пятам. Потом его вызывают, или приезжают за ним: либо вышлют, либо такого страха нагонят, что человек боится в храм зайти. В 37-м году в храме уже боялись и служить, и читать, и Богу молиться.

В 32-м году дошла очередь и до меня: забрали меня в Бутырки. Но тогда был ещё жив схимник Захарий, который сказал, что меня выпустят. И действительно. Просидел я сорок дней, и меня выпустили. Пошел я сразу к отцу Захарии, поблагодарил его за святые молитвы и попросил благословения принять священнический сан. А это в те времена означало, что сразу после принятия сана пойдешь в лагерь.

Батюшка меня на это не благословил, велел в церкви по-прежнему петь и читать. А моя родственница говорит: «Батюшка, да его снова возьмут». — «Никуда его не возьмут. Ходи в церковь, пой, читай, славь Бога». Этими его святыми молитвами я пошел в церковь святителя Николая на Новокузнецкой, где служил отец Александр Смирнов. И в течение девяти с половиной лет я там организовывал такое народное пение! А кругом аресты идут. Я же смело ходил, и никто меня не взял по милости Божией.

В 30-е годы самое хорошее пение можно было услышать в храме Богоявления в Драгомилове. Это был огромный храм, с пятью престолами. Его собирались закрыть ещё в начале 20-х годов, но патриарх Тихон отстоял. Пел там хор под управлением Нестерова и был это второй хор по красоте исполнения после хора Данилина. Но примерно в 32-м году и эта церковь была взорвана. Как говорят, Нестеров после этого уехал в Ленинград и организовал там хор.

Самым последним большим регентом я считаю Виктора Комарова, управлявшим хором в Богоявленском соборе в Елохове.

Вообще, в церковном пении всё от регента зависит. Регент должен быть глубоко верующим — петь и молиться душой. И вот этот его духовный инстинкт, он пронизывает и поющих с ним, и молящихся. Когда пение бывает молитвенное, церковное, когда хор поет «с душой», как раньше пели матушки-монахини в монастырях, то молящиеся стоят и чувствуют себя, как на небе. Есть пословица: «Каков поп, такой и приход». Так вот, какой регент — такой и хор.