Анатолий Краснов-Левитин

ДИАЛОГ С ЦЕРКОВНОЙ РОССИЕЙ

Printed in Gennany

1967 by Possev-Verlag V. Gorachek KG Frankfurt/Main

Диалог с церковной Россией

С предисловием Архиепископа Иоанна Сан-Францисского

ПАРИЖ 1967

112 стр. Номер страницы после текста на соответствующей странице.

СОДЕРЖАНИЕ

Архиепископ Иоанн Сан-Францисский: Диалог

с церковной Россией..............3

Обмен письмами между московским протоиереем о. А. и Архиепископом Иоанном Сан-Францисским

Письмо протоиерея А.................9

Письмо Архиепископа Иоанна Сан-Францисского .... 13

А. Краснов-Левитин:

От публикующего документы............ 19

О двух шутовских статейках и об одной

серьезной вещи................. 21

Куда ты идешь, Володя?.............. 31

Против дезинформации и клеветы (В защиту

Троице-Сергиевой Лавры)............ 35

Мой ответ журналу «Наука и религия»......... 43

Переписка с другом-коммунистом........... 71

Вырождение антирелигиозной мысли......... 87

В середине апреля 1967 года я получил из Москвы, от неизвестного мне протоиерея о. А. письмо.*) Содержание этого письма, имеющее принципиальное значение, я опубликовываю, как и свой ответ.

О. А. представляет, если не всех московских пастырей, то, несомненно, ту часть их, которая отмежевывается от двух московских пастырей Н. Эшлимана и Г. Якунина, подвергшихся недавно церковному прещению за свои обращения к властям церковным и светским. О. А. отмежевывается и от А. Э. Левитина-Краснова, автора талантливых апологетических трудов, попавших за границу и нами опубликованных. Московский протоиерей даже особенно нападает на этого мирянина-апологета.

Мы видим духовную тяжбу Московской иерархии с рядом пастырей и верующих в Сов. Союзе. Большая свобода выражения мыслей, обозначившаяся в СССР после развенчания «культа личности», продолжает действовать. В своем предисловии к изданной за рубежом первой апологетической книге статей А. Левитина-Краснова («3ащита веры») я отмечал, что верующие люди пишут в редакции советских газет и обращаются к гражданским инстанциям и своим иерархам. Они защищают справедливость, выявляют веру, критикуют, кого считают нужным, требуя улучшения в том или другом отношении.

Сейчас Россия находится в периоде полу-легализи-ровашюй свободы подпольного слова. Будучи далекой от желания давать церковным оппозиционерам место на страницах своей гражданской официальной и даже

*) Он, конечно, сообщает полностью мне свое имя и фамилию и адрес, по которому послан мой ответ. Не открывая его имени, я лишь подчеркиваю, что веду диалог с ним не личный, а церковно-принципиальный. .

церковной печати, государственная власть Советского Союза старается не препятствовать людям огорчаться, волноваться и возмущаться по их собственному усмотрению, и далее протестовать в определенной форме, не подрывающей, конечно, общего авторитета гражданской власти. Эта протестующая и критикующая литература, как в общественных и литературных делах, так и церковных, несомненно допускается как некий клапан для не находящих себе выхода паров человеческого свободного мнения... До церковного зарубежья доходят, время от времени, такого рода документы из СССР.

Минимум «общественного мнения», после развенчания культа личности в СССР, допускается; но, конечно, никто еще не может претендовать на собственное открытое мнение в области политической, — иметь другое убеждение, чем государственная власть и партия по поводу, скажем Вьетнама, Мао Цзэ-дуна, «американского империализма», однопартийной системы и Карла Маркса. Свободное обсуждение в печати таких вопросов остается в Сов. Союзе, по-прежнему невозможным.

До последнего времени «Совет по делам Русской Церкви» (ныне «Совет по делам религий»), при Совете министров СССР, считал свой авторитет внутри страны неуязвимым со стороны веруюших. Но теперь ему не только перестают подчиняться верующие граждане и церковные иерархи, •— этот специальный правительственный орган становится иногда и объектом открытой критики в церковных кругах. В этом зачаточном, но уже реальном пробуждении церковно-общественного сознания в Сов. Союзе, нет, конечно, вреда для Церкви; а в сущности, нет тут вреда и для самого гражданского аппарата в СССР.

Не обязательно же государству всегда себя отождествлять со всеми своими столоначальниками, их действиями, перегибами и загибами.

В среде Русской Церкви появляется неконформистское суждение об административных методах и поступках «Отдела по делам религий». Я уверен, что, в какой-то мере, сам «Отдел» это учитывает. Иерархия

Московской Патриархии, за исключением единиц, безоговорочно защищает все действия, не только своего Центра, но и того гражданского «Отдела», без которого жизнь Церкви в СССР сейчас практически была бы невозможна. Легально, законопослушно, но открыто протестующие пастыри московские о. о. Эшлиман и Якунин обвинены своей лее церковной властью, не только в непослушании церковном, но и в клевете на гражданскую власть. В отповеди о. о. Н. Эшлиману и Г. Якунину, со стороны Московской Патриархии, наиболее трагическими строками являются не строки, говорящие о наложении церковного прещения на этих пастырей, но те строки, где вклинивается в уста иерархические, п о-литическое обвинение своих пастырей.

Пастыри выступили против злоупотреблений, о которых иерархия не решалась говорить, они выступили в защиту правды и достоинства Церкви. И архипастыри (которые в истории нередко защищали своих клириков и мирян, даже явно виновных перед гражданскими властями) сами тут обвиняют своих клириков, т. е. чад духовных, — в политической нелояльности к правительству страны, хотя эти клирики не правительственную власть обвиняли, а лишь чиновническое злоупотребление ею. И они не были обвинены гражданской властью. Этот факт показывает всю трагичность жизни Русской Церкви в наши дни.

По письму московского пастыря о. А. видно, что он не молод. Как и многие русские пастыри его поколения он, может быть, провел какие-то годы в ссылке, или лагере. По своему церковному стилю, он человек консервативный. Его аргументы (ссылки на преп. Симеона Столпника и еп. Игнатия Брянчанинова, учителя строгой аскетики иноческой прошлого века), показывают, что он плоть от плоти привычного русским людям консервативного благочестия. К сожалению, в прошлом такой консерватизм легко уживался в церковной жизни и с оппортунизмом в отношении властей мира сего. Пастыри и архипастыри в истории долго и молчаливо терпели (со ссылками на Священное Писание и на смирение) неприятный звон «обер-прокурорских шпор», которые, по выражению консервативнейшего русского

иерарха 19-го века, Митрополита Филарета Московского, «цеплялись» — даже за его — «архиерейскую мантию».

Мой ответ московскому пастырю затрагивает ряд религиозных проблем... О. А. думает, что путь, избранный им и его церковными единомышленниками, — единственно-возможный в церковной жизни. И другое выражение православной веры, будто бы, несовместимо с богопреданностью и с упованием на то, что «Сам Господь и Его Пречистая Матерь в силах защитить Свою Церковь»... Тут, именно, пункт нашего с ним разномыслия... Пастырь московский не видит всех возможностей веры и активности верующих граждан своей страны. Он не видит всех выражений веры в мире.

Но далее в светском произведении «Борис Годунов» открывается им не замечаемая реальность духовная, такое, им словно не признаваемое, общественное выражение богопреданной души: юродивый говорит в ответ на просьбу царя о молитве: ...«Нельзя молиться за царя Ирода». Почему? Аргумент: «Богородица не велит»!.. Богородица и Матерь Света не велит ему молиться за его царя. И велит даже об этом открыто сказать пред всем народом... Что же это такое? Бунт, отсутствие лояльности к своей гражданской власти? Или пророческое, драгоценное, исповедническое вразумление этой власти?..

В Православной Церкви право говорить правду царям и всем людям принадлежит не только высшей церковной власти. Это послушание всякого веру-щего (особенно тогда, когда «народ безмолвствует»).

Православная Церковь, отвергая «папизм», отвергает этим безоговорочное, слепое послушание церковной власти. И мы видим, в наши дни, как сама Католическая Церковь осознает вред крайностей клерикализма. Для чего лее нам, православным людям, после такого огромного опыта веры, какой нам был дан в веках и особенно за последнее полстолетие, следовать чисто-лега-листическому, отвлеченному пониманию «послушания» и «смирения»? Не будем ограничивать высоких и святых понятий послушания и см прения в Христовой Церкви!

В рассуждениях о. А. конечно, есть доля святой истины. И ошибка его только в том, что эту долю истины он считает полнотой истины и свое понимание «по-'Слушания», — единственно возможным выражением веры в Церковь. Послушание не посрамит, конечно, верующего, если будет выражением его чистой надежды на Господа. При таком максимализме может быть правда и в человеческом молчании. Но не в нем одном правда веры.

Я расхожусь с о. А., и, думаю, читателю это ясно, что не в признании ценности послушания и смирения в Церкви, а в том, что, как я убежден, всю церковную действительность нельзя сводить к одному «послушанию», и к той форме смирения, которой придерживается о. А.

История Церкви об этом свидетельствует, и слово Божие об этом говорит, что не в пассивном только, но и в активном, деятельно-героическом смирении надо служить Богу... И, конечно, «должно повиноваться больше Богу, нежели человекам» (Д. А. V, 29). Тут основа нашей православной соборности. Послушание Церкви есть верность Истине.

Соборная жизнь Церкви в Советском Союзе находится в особом состоянии. Это всякий видит. «Отделение Церкви от государства» в СССР фиктивно. Церковь остается частью государства. Да и как оно иначе может обстоять в стране, в которой ничего, вообще, нельзя «отделить» от государства. Как бы ни называли положение верующих людей в таком абсолютном, себя обожествляющем государстве, где у Церкви нет перед законом ни правового лица, ни своего имущества, дело от этого не меняется. Государство и партия, правящая государством, диктуют свою волю Церкви там, где хотят. Права судебной или общественной защиты — у Церкви нет.

Мы не судьи Русской Церкви, ни ее архипастырей и пастырей. Среди своих собственных неверностей и духовных «теплохладностей» мы любим наших православных братьев... И любим kcex их, спорящих ныне друг с другом о лучшем выражении св. веры.

Но, пока общие условия жизни верующих людей в Сов. Союзе не дают им возможностей иметь свою сво— бодную церковную печать и на открытых собраниях церковных обсуждать и решать волнующие их вопросы, — до тех пор, — естественно, — зарубежная печать остается единственной возможностью •— хотя бы частичного — отражения путей и трудностей Русской Церкви.

13 мая 1967

Архиепископ ИОАНН Сан-Францисский

ВАШЕ ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕНСТВО, МИЛОСТИВЫЙ ВЛАДЫКО!

Настоящее послание пишет Вам рядовой священник Русской Православной церкви, пребывающий в своем сане от юности — 46 лет.

Позвольте мне сказать Вам несколько правдивых, хотя и горьких для Вас слов. В своем сердце я не имею ни малейшей мысли причинить Вам обиду. Пишу по долгу совести.

Случайно я ознакомился с книгой «ЗАЩИТА ВЕРЫ В СССР», что и будет предметом настоящего послания.

Кроме общего впечатления по содержанию книги, у меня самое скорбное впечатление осталось от Вашего «ПРЕДИСЛОВИЯ» и непонятно почему Вы его написали к последующему труду.

Вы пишете: «Рукописи А. Э. Левитина, дошедшие до нас, — совершенно особый духовный мир». Вы усматриваете, что «Это не только мир веры в русском народе наших дней, но и КРИК веры». По правде говоря, уж лучше бы он не КРИЧАЛ. Тогда возможно, что «Уста его исповедьгвали» бы «во спасение (Рим. X. 10)».

Вы восторгаетесь письменами А. Э. Левитина. Его деятельность называете «героической» и «иоповедни-ческой» деятельностью. Мало того, Вы вводите его в сонм «православных апологетов».

Мы знаем имена ученых христианских апологетов. Имена их вечны в Православии. Поэтому Ваше такое заключение о Левитине более чем поражает меня и многих.

Для того, чтобы ПРАВИЛЬНО понять Левитина, нужно обладать не только собственным рвением, но и трезво дать цену всему, без всяких предвзятых мыслей, без злоумышления и коварных намерений.

КТО ТАКОЙ ЛЕВИТИН? В годину тяжких страданий Матери Русской Православной церкви от «об-

новленческого» раскола, Левитин АКТИВНО подвизался на стороне этого раскола. Сам о себе он пишет: «Как всем известно, я принимал активное участие в обновленческом расколе, долгие годы я наблюдал раскол, находясь в САМОЙ ЕГО СЕРДЦЕВИНЕ. Я, более чем кто другой, знаю, каким страшным делом является раскол» («Любовью и гневом» — Левитина).

Много лет этот «апологет» был в схизме, принимая всем сердцем весь грех обновленчества. Признавал такое «обновление», как женатый епископат, двоебрачие духовенства, самочинное суждение над Святителем Русской церкви и все 'прочее, что таило в себе обновленчество и тогда не раскаивался. Канонов, о которых он так неистово «кричит» ныне, для него не существовало.

При столь воинственных взглядах, какие мы видим ныне, он тогда не возвысил голос преданности Блаженной памяти Святейшего Патриарха Тихона. Очевидно деяния его, как и ныне, были преднамеренны и злы. Все это говорит само за себя!

О себе самом Левитин говорит: «Я никогда не был консерватором ни в политике, ни в церкви. Скорее я приближаюсь к типу бунтаря, революционера». Мне кажется, комментария тут не требуется.

.«КАКОВ ОБЛИК «ТРУДОВ» ЛЕВИТИНА?

В своих, с позволения сказать, «трудах», он старается в отвратительной форме очернить Русскую Православную церковь, в лице Святейшего Патриарха нашего и правящих Иерархов, предъявляет свою волю командовать и угрожает им карами Божиими. Это ГОРДОСТЬ И ВЫСОКОУМИЕ!

Кто дал право Левитину выступать от имени Русской Православной церкви, от имени чад Ея — верующих людей?

Может быть он оберегает церковь от РАСКОЛА, как это заявляет: «Ни я, ни кто-либо из людей моего образа мыслей, не хотят раскола» («Любовью и гневом»)?

Однако посмотрите, что тот же Левитин, спустя лишь три месяца, по поводу осуждения Святейшего Патриарха священников Николая Эшлимана и Глеба Якунина за соблазнительные действия и о дальнейших прещениях к ним, в случае их коснения во грехе, пишет: «Мы не признаем такого РАЗБОЙНИЧЬЕГО решения». «Несомненно одно: чтобы они ни предприняли, Патриархии придется столкнуться в этом случае со многими горькими сюрпризами и убедиться в истинности старой поговорки: «Кто сеет ветер, пожнет бурю!» НА МИРОТВОРЦА ЛЕВИТИН НЕ ПОХОЖ!

Вспоминаю слова из песнопений Страстной седмицы о Иуде предателе: «Ядяху со ученики и веселяшеся со иудеи». Именно так, ибо Левитин считает себя сыном Православ. Русской церкви! и уж конечно трудно признать, что «уста» его «исповедают во спасение» (Рим. X. 10)

Вспомните, Владыко, что во все века все расколы и заблуждения человеческие имели ВНЕШНЮЮ видимость праведности, 'правильности и истины. Однако все Божие и Истинное сорастворяется смирением и отсечением своего ВЫСОКОУМИЯ, которое является признаком духовной ПРЕЛЕСТИ. Вспомните пример истинной праведности. Преподобный Симеон Столпник взошел на столп по особому внушению Духа Святого. Его подвиг был истинен пред Богом. Но когда Св. Отцы повелели ему сойти со столпа, он проявил немедленное послушание, чем доказал действительную Богоугод-ность его подвига, и губительного духа высокоумия-пре-лести не было в нем.

Во грехе прелести находится и этот Левитин, ныне получивший похвалу и одобрение с Вашей стороны.

Как полезно было бы ныне обратиться к дивным трудам Епископа Игнатия Брянчанинова, этого великого учителя покаяния и духовного апологета!

Левитин действует по реченному древле: «Око за око, зуб за зуб», но наш долг Архипастырей, памятуя слова Господа: «Мир имейте между собою», не производить смуту в православном народе, укреплять и без того подорванную веру в народе и иметь твердое упование, что Сам Господь и Его Пречистая Матерь в силах

защитить Свою церковь и «Врата адова не одолеют ее».

ВАШЕ ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕНСТВО! Неужели Вы не видите, что Левитин лишь льстиво прикрывается маской искания мира, в самом же деле все его письмена насыщены злобой, хулой и коварством и отдают сектантским душком?

Как можно вверить душу и совесть такому типу, как Левитин, который однажды с легкостью и убежденно уже изменял Матери церкви?

Обновленцы, как Вам должно быть известно, больше всех пресмыкались перед властями, за что и получили в народе прозвище «красных». Русский народ отступил от обновленцев, их храмы были пусты. Но и это не внушило ему и малой мысли о раскаянии в своем заблуждении. Как можно говорить о нем словами Св. Ап. Павла: «Сердце верует в праведность, уста же исповедают во спасение»?

ВЛАДЫКО! Мы не лишены собственной наблюдательности, не лишены и доверия верующих людей. С уверенностью можно утверждать, что на стороне Левитина находятся те немногие, кто впал в грех высо-коумия и прелести, да еще злопыхатели, склонные к осуждению и склочничеству и многие из них уже «раскусили» сущность деяний Левитина. Милостивый Владыко Иоанн! Ваша поддержка Левитина, поддержка авторитетная со стороны Архипастыря, чего он особенно домогается в своих «подвигах», ведет к брожению умов, нарушению единомыслия, подрыву доверия паствы к пастырям, подталкиванию «младенцев в вере» к тяжкому соблазну, к расколу, к уклонению людей в сектантство. «Горе человеку, им же соблазн в мир приходит»!

Наши храмы заполнены народом. Архиерейские и тем более служение нашего Святителя приносят верующим истинный праздник. Повседневно удовлетворяются все духовные нужды верующих людей. Нам этого никто не запрещает и ничто не препятствует. Великим множеством приходят верующие люди с покаянием. Вам, Владыко, сердцу Вашему ведомо сколь благодатно обновление души через это Таинство.

Левитин далек от покаяния. В своем высокоумии он остается в духе злопыхательства!

На взгляд тех, кто ознакомился с Вашим печатным трудом, Вам не следовало бы возносить имя Левитина, как «великого защитника» и еще «апологета» веры и церкви.

Его писанина просто возмутительна, так как она косвенно играет на руку врагам нашей веры, ведет к раздиранию «Нешвенного Хитона» Христова, к расколу. Видимо этого ищет мятежный дух Левитина.

Вы, Владыко, видимо того не оценивая, льете воду на мельницу наших противников, даете в руки оружие для клеветы и тенденциозной критики всяким сектантам, инославным иоповедываниям, противникам Православия.

Вот это горькое слово, с воздыханием моей огорченной души, приношу Вам, Владыко, вооружаясь бесстрашием и упованием на помощь Божию. В остальном судит Бог!

31 марта 1967 г.

Протоиерей А...

17-ое апреля 1967 года ВСЕЧЕСТНЕЙШИЙ ОТЕЦ ПРОТОИЕРЕЙ,

Благодарю Вас за Ваше письмо. Все, что приходит с родины моей, и особенно касается родной Православной Церкви, мне особенно ценно.

Я внимательно прочел Ваши строки и позвольте сказать Вам, что отношусь с полным уважением к ним и к Вашим убеждениям. Я верю, что они диктуются Вашей любовью к Церкви. Но в своем письме Вы не убедили меня, что Левитин не любит Господа и Церкви Его. То, что он был одно время, в молодости, у обновленцев, тоже не аргумент против него и его веры в наши дни, так как чрез обновленчество, как чрез корь духовную (не распознав сей болезни) прошло в Советском Союзе, вы сами знаете, не мало пастырей и даже архипастырей Русской Церкви. Вам должно быть известно, что сам Святейший Сергий, Патриарх Москов-

ский и всея Руси, исключительный человек по уму и много сделавший для Церкви, был сам одно время увлечен этим печальным явлением духов темной политической демагогии, рядившимися в одежды светлые.

В Нью-Йоркском «Новом журнале» (толстый зарубежный журнал, русский, основанный четверть века тому назад проф. М. М. Карповичем) печатается, с конца прошлого года, большое, интересное и экклезиологи-чески-значительное историческое исследование о движении обновленчества в Советском Союзе. И авторов этого труда, того лее А. Левитина и со-автора его В. Шаврова, я совершенно не вижу в чем можно было бы упрекнуть с точки зрения церковной. Это умное, церковное, чисто-православного духа исследование.

Если Вам, многоуважаемый о. протоиерей, было чуждо увлечение «живоцерковностью» и «обновленчеством», то Вы знаете, не всем вполне лояльным ныне пастырям Русской Церкви наших дней оно было в такой лее мере чуждо. Это я пишу к тому, что Ваше воспоминание п р о ш л ы х жизненных ошибок Левитина не имеет, как аргумент, большой силы. В таинстве покаяния, мы верим, Господь до конца изглаживает наши человеческие ошибки и грехи. А «История церковного раскола», которая сейчас, как я сказал, печатается за рубежом и одним из авторов которой является А. Э. Левитин, показывает ясно, что никаких экклезиологи-чески-живоцерковных микробов у Левитина, в настоящее время, нет (я думаю даже, что этот его и Шаврова труд мог бы послужить хорошим пособием для современных русских семинарий, духовных академий и пастырей).

Те рукописные труды Левитина, которые просочились (какими путями, не знаю) за границу, были опубликованы и еще публикуются в Европе и в Америке, не дают нам права сомневаться в искренности и в право-славности Левитина... Учтите еще и то, что в печатном, официально^издаваемом религиозном материале, который к нам доходит из Советского Союза, мы, в сущности, не видим настоящей апологетики, ответов современным антирелигиозникам, защиты святой веры на современном языке. Нам, конечно, ясна причи-

на этого явления. Мы никого тут не упрекаем. И вот, писания Левитина, на фоне весьма бледных, с точки зрения апологетической, доходящих до нас религиозных материалов Церкви, производят впечатление свежести, искренности ума и сердца... Несомненно, Господь дал Левитину талант ревнования о правде Божьей. Сравнивать же его писания с писаниями святителя Игнатия Брянчанинова, или его послушание с послушанием Симеона Столпника, совсем нельзя. Церковь Божия велика, Она есть большой Божий Сад и вмещает в себя разные цветы и растения, людей разных характеров, талантов и неодинакового стиля. В этом Ковчеге Спасения далее не все одинаково чисты. Было бы ошибкой всех мерить одной меркой. То была ошибка старых времен всех церковных людей подгонять под одну мерку благочестия и православия государственного стиля. В консисториях сидели чиновники в рясах и без ряс и только свой стиль называли «смирением»... На самом деле евангельское и святоотеческое смирение есть состояние очень глубокое, творческое и разностороннее... Мы знаем, что мученики не соглашались даже видимость ладана бросить на жертвенник культа обожествленной государственной власти и в своих мнимых дерзостях, попирая «демонов немощные дерзости» были гораздо более смиренны ( и послушны Господу), чем те, кто пытался свои компромиссные жесты измены вере оправдать смирением. Мудрость и сила истинного смирения не так проста, как нам иногда кажется, дорогой отец протоиерей. Увы, старый синодальный режим отравил подсознание1 и сознание нашего смиренного духовенства ложным смирением пред сильными мира сего. Если Церковь Христова сейчас, действительно, отделена от государства в СССР и верующие свободны исповедовать Господа своего, то это прекрасно; но я боюсь, что Св. Церковь Русская еще не освобождена от железных государственных объятий. Во всяком случае ценна открытая дискуссия людей на эту тему веры, ради выяснения истины. Диалектика тут может помочь. Да будет дано пастырям русским учить людей правде Господней невозбранно. Тогда им легче будет и авторитетно исправ-

лять какие-либо ошибки или словесные крайности таких «кустарей-одиночек» апологетики, как Левитин.

Каждый случай в жизни и Церкви индивидуален, Всякая ситуация духовная особенна; в жизни духовной нет трасрарета... Левитина я лично не знаю и никогда от него ничего не получал, даже окольно. Но, беря его писания в том виде, в каком они дошли до меня, я вижу в Левитине душу верующего человека, убежденного в необходимости открыто защищать веру. Мне кажется, что он искренно любит Господа и Православную Церковь, как Тело Его. И любит Русскую Церковь с ее иерархией. Я не могу, конечно, одобрить резких слов одной его статьи, о которой Вы упоминаете. Но я думаю, что он писал ее не из желания нанести обиду высокому иерарху Церкви, близящемуся к своему десятому десятку лет и все делающему, что в его силах, для Церкви. Нет, это крик обращенный к другим людям, к Церкви и к стране... Во всяком случае, я убежден, что не всегда сахарные слова бывают мерилом любви и смирения, и не всякое «обжигающее» слово есть «гордыня и самопрельщение»... Текст писателя судится общим его контекстом.

Я понимаю, что в атмосфере церковной жизни и Церковно-государственных отношений, как они не только теоретически, но и практически сложились для Русской Церкви в наши дни, всякое нарушение принятого в церковной жизни «стиля» может повести к новым осложнениям и это вызывает тревогу у строителей и хранителей установившегося modus vivendi отношений церковно^гражданских.

Человека свободно говорящего то, что он считает нужным и логичным для своей веры, обычно, и во всяком обществе, считают «опасным». И римское общество и государство считало тоже «опасными» таких людей, вольных апологетов, действующих не по указам, а по интуиции и совести своей. Но и такие люди тоже — элемент нужный в церковной жизни. Писания Левитина, дошедшие до нас, ни в ком тут из людей, богословски мыслящих, не возбудили ощущения, что автор их в какой то «прелести» или — «гордыне». Более того, люди видят, что таких чистых, искренних, непосредст-

венных и простых, добрых, без оглядки на то, «что скажет княгиня Марья Алексевна», христианских слов, опровергающих измышления антирелигиозников, наше зарубежье не часто слышит со своей родины-.. Неужели отец протоирей, Вы считаете сущими в прелести и гордыне и тех верующих мирян г. Кирова, которые вопиют к суду Церкви, обвиняя, свидетельствуя о недостойном отношении к апостольскому служению своего епархиального архиерея?.. Не говорю о других фактах церковной жизни.

Я считаю, что и миряне имеют право на беспристрастное, вне всякой политики, свое мнение о том, что в церковном отношении происходит в Советском Союзе. А Вашу заботу и тревогу я, конечно, понимаю. Власти гражданские, не верующим только, но и себе самим наносят общественный урон и внутри страны и во всем мире тем, что свободу веры и совести, гарантируемую верующим конституцией, не относят к исповеданию веры и ее защите. Я надеюсь, что будет, наконец, включено это понятие открытой защиты и исповедания веры в понятие самой свободы Церкви, веры и совести русского народа. А до этого времени неизбежно будут за границей печататься опровержения идей и слов хулителей Христовой веры. Пусть, хоть где-нибудь, они появляются. Нет, не против Левитина и им подобных надо нам, пастырям, дорогой отец протоиерей, сейчас направлять свои стрелы и обличения. Не этихлюдей надо нам обвинять «в прелести и гордыне». Если бы даже Левитин был сектант (а он не сектант, по духу и разуму своему), то и тогда не против него надо было бы воевать пастырям. Сектанты, конечно, ошибаются; они дальтонисты в том или ином отношении, но среди них есть и искренно верующие в Бога и во Христа-Господа. Есть лучшее направление ревности по Бозе, по которому пастырям русским следует направлять свою ревность и свое апологетическое мужество. Вы помните, что ответил Господь Своему возлюбленному ученику, который запретил некоему человеку, кто «не ходил с ними», но «именем Господним изгонял бесов»? (Луки IX, 49). Господь сказал

Своему апостолу «не запрещайте; ибо кто не против вас, тот за вас».

Тем более братски относиться надо к тому, кто по существу все же «ходит с нами» и даже выражает «на кровлях» ту веру, которую мы иногда «шепчем лишь на ухо» своему народу (Матфея X, 27). С нас, архиереев и пастырей должно в мире начинаться святое покаяние, о котором сказал человечеству пророк Исайя в паремии, читаемой в начале Великого Поста. Все мы призваны к особому Посту. И если наш пост слов есть святое молчание, то Постом молчания должно быть громкое слово нашей веры о правде Божьей, горящей в мире и созидающей сердца. Такое слово нужно и Америке, и русской земле, и всем. И как бы, кто бы, где бы ни благовествовал Господа нашего, будем с апостолом радоваться (Филипп. I, 18).

Желающий Вам и всем пастырям-братьям всяческой крепости и силы духа во Христе Иисусе Воскресшем, Господе нашем.

Архиепископ ИОАНН Сан-Францисский

ОТ ПУБЛИКУЮЩЕГО ДОКУМЕНТЫ

Эти, дошедшие до нас из Советского Союза переписанные на машинке, переплетенные в книгу, рукописи А. Э. Краснова-Левитина датированы: «Москва, 1962 г.». В условиях Советского Союза верующие не имеют иных возможностей защищать свою веру и опровергать те лживые измышления о вере, которые печатаются там в миллионных тиражах... Не имея никакой поддержки, кроме помощи друзей, таких лее мужественных, как они, вдохновляясь своей верой в Бога, любовью к Богу и к обижаемым за свою веру, борются они не за себя, а за братьев. И борются не только за тех, кто обижен, но и за тех, кто обижает. Как истинные христиане, они борются и за спасение душ самих обидчиков, которые оскорбляют своего Творца и губят свою душу.

Плененная, в нынешних условиях своей исторической жизни, Православная Русская Церковь не имеет права говорить полным голосом; она говорит лишь очень приглушенно о своей вере, и лишь внутри стен немногих, ей еще оставленных, но ей уже не принадлежащих храмов.

В Советском Союзе есть (религиозная литература, не имеющая права печати, но которую нельзя однако назвать и «подпольной». Это литература людей граждански-лояльных к СССР, исповедующих свою веру в Бога и протестующих против дискриминационного отношения к вере и к верующим. Не имеющие надежды быть напечатанными в СССР, авторы, подобные Краснову-Левитину, пишут свои обращения, опровержения, «ответы» и «письма в редакцию» в разные периодические советские издания. Эти сочинения переписываются и открыто распространяются в СССР среди верующих и направляются к неверующим и к властям страны. Естественно, мы не можем просить у автора этих рукописей разрешения на их опубликование. Пусть дойдет

до зарубежных читателей и без ведома его автора этот взволнованный голос, полный такой веры и надежды на Бога. Этот голос достоин, чтобы его многие услышали в мире.

Все, что говорит Краснов-Левитин, дышит живой верой в Бога Живого, большой честностью и добротой души. Открывающееся нам, со страниц апологетических трудов А. Э. Левитина-Краснова, горение правды есть и горение совести народа.

Январь 1967.

Архиепископ Иоанн Сан Францисский

О ДВУХ ШУТОВСКИХ СТАТЕЙКАХ И ОБ ОДНОЙ ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНОЙ ВЕЩИ

По поводу исключения из Московского государственного университета ст. Евгения Бобкова

"' Ко всем без исключения обращается автор этой статьи, потому что здесь идет речь о правах человека — почти о самом важном и серьезном, что есть на свете.

И, как всегда бывает в жизни, большое переплетается с мелким, трагическое — с шутовским.

11 апреля 1959 г. в газете «Московский комсомолец» была опубликована за подписью двух авторов статейка «Хамелеон»1). При статейке — две фотографии: на одной из них чернявый, низкорослый парнишка с лицом, не утратившим еще детского выражения, прислуживает старообрядческому архиерею, на другой — этот лее мальчуган сдает какой-то зачет. Это и есть герой статьи Евгений Бобков — студент Московского университета и «стихарный» Рогожского храма...

Начинаем читать статью: первое впечатление — это литературная пародия, а Корнель и Некрасов — это псевдоним Козьмы Пруткова.

Неоперившийся юнец, которого сами авторы называют уменьшительным именем «Женя», приобретает под их пером облик мелодраматического злодея; тут и «черные глаза, которые вперяются в собеседника, смотрят не отрываясь в упор; •— и решительный жест, которым он берет... стакан с водой •— и патетическая ремарка: «встает, когда накал правды (?) особенно велик». Словом, если верить авторам статьи, Женя — это Франц Моор, Торквемада и Наполеон Бонапарт в одном лице. С убийственно серьезным видом авторы без конца повторяют титул «стихарный» старробрядческой церкви и обращаются с вопросом: «Почему ты ставишь себя в

*) Авторы — Р. Корнель и Ю. Некрасов.

привилегированное положение перед другими верующими?», — с таинственным видом они сообщают, что Бобков «пользуется доходами из церковных средств».

Узнав обо всем этом от Корнеля и Некрасова, пишущий эти строки почувствовал прилив гордости и сразу вырос в собственных глазах; ведь когда-то, в давно прошедшие времена (когда мне было 9 лет), я тоже был «стихарным» и занимал «привилегированное положение» (а я тогда этого не знал и думал, что я просто подаю свечки и подкидываю архиерею коврики), — мало того и я пользовался тоже «доходами из церковных средств»: обычно после обедни настоятель давал мальчишкам по две шоколадных конфеты — каждому. Совершенно такую нее «должность» занимает и Бобков; разница только в том, что, учитывая его «почтенный» возраст, ему дают не конфету, а по 25-30 рублей — раза два в месяц. Вот и все его «привилегии» и доходы. Не торопитесь, однако, смеяться: в этой статье есть нечто серьезное и даже... страшное.

Как рассказывают сами авторы, Женя Бобков подвергся дикому издевательству в стенах университета: с ним «разговаривали» на курсовом собрании, в редакции, потом снова на собрании. Как видно из статьи, эта «беседа» была настоящим «допросом», — который длился часами; допрашиваемый был поставлен в положение подсудимого: в течение многих часов он вынужден был выслушивать бесконечные инквизиторские «вопросы», которые перемежались угрозами; в течение нескольких месяцев он жил в страшном нервном напряжении под Дамокловым мечом всевозможных репрессий.

Ничто, однако, не поколебало Бобкова: он твердо перенес все издевательства и, Корнель и Некрасов вынуждены это признать, — не отрекся от своих убеждений.

Такая идейная стойкость принесла молодому человеку всеобщее признание: «Поведение Евгения Бобкова заслуживает восхищения», — говорится, по словам авторов, в одном из писем, полученных редакцией. «Неужели советская молод ежь осудила Бобкова?», — спрашивается в другом письме, — это свидетельствовало бы о страшном моральном ее падении.

Нет, советская молодежь его не осудила: все юные читатели «Моск. комсомольца» (и верующие и неверующие) отнеслись к Бобкову с симпатией: молодежь всегда останется молодежью; ей нравится смелость, идейная стойкость и умение постоять за себя и за свои убеждения. И никто не поверил, что Евгений Бобков «хамелеон» — ведь хамелеон никогда бы не пошел демонстрировать религиозность, губя карьеру и ставя под угрозу свое будущее. Наконец, хамелеон, будучи «пойман с поличным», не стал бы защищать с таким упорством свои идеи, а преспокойно бы от них отрекся, заявив, что он «осознал свою ошибку», — и разом избавился бы от всех неприятностей.

Авторы, видимо, и сами почувствовали, что их постиг полный провал. 13 октября 1959 года они осчастливили своих читателей статьей «Снова о хамелеоне», в которой они пытаются исправить свою ошибку •— очер-нить и принизить Бобкова в глазах читателей.

Когда-то в тридцатых годах — «рапповские писатели»2) изображали идеальных героев, которые не имели никаких слабостей и с утра до вечера совершали одни героические поступки. «Рапповские герои» давно осмеяны и забыты, потому что в жизни таких людей не бывает. Все люди имеют слабости. Особенно много слабостей у юноши, который еще не сформировался и которому всегда свойственны легкомыслие, беспечность и экспансивность. Молодой человек часто действует под влиянием минутного настроения, он не умеет «смотреть на себя со стороны», объективно оценивать свои действия. Кто не совершал в двадцать лет легкомысленных, эксцентричных поступков, о которых вспоминаешь в зрелые годы с горьким чувством, недоуменно пожимая плечами и спрашивая: «Неужели это был действительно я?» Даже большие люди не являются в этом исключением: поэт Баратынский был, например, исключен из корпуса за мелкую кражу; А. И. Куприн, будучи кадетом, был выпорот за дикую хулиганскую выходку — он дернул преподавателя за волосы; А. Н. Остров-

2) РАПП — Российская ассоциация пролетарских писателей. 1925-1932 гг.

ский насыпал украдкой попу, преподававшему Закон Божий, махорки в пасхальное тесто; К. Паустовский украл в 23 года у редактора градусник... Никто, конечно, не станет рекомендовать все эти поступки в качестве примера; однако только заядлый мещанин и совершенный кретин может судить о Баратынском, Куприне, А. Н. Островском и Паустовском по их мальчишеским выходкам.

В таких же мальчишеских слабостях повинен Евгений Бобков: он пользовался шпаргалками, записался в бригаду содействия фестивалю и там не работал. И, наконец, в статье «Снова о хамелеоне» рассказывается о самом предосудительном его поступке; как сообщают авторы, Евгений стащил с витрины книгу и был в конце августа исключен за это из университета.

Мы имели беседу о Бобкове с одним крупным антирелигиозником (нашим хорошим знакомым, который работает в университете). Вот что сообщил нам этот атеист-профессионал, который, разумеется, не может особенно сочувствовать Бобкову. В конце августа Евгений Б. посетил американскую выставку, там он обратил внимание на витрину с религиозной литературой. Заинтересовавшись книгой «Религия в Америке», — он обратился к американцу-распорядителю с вопросом: «Можно взять эту книгу?» — и получил любезный ответ; тогда Бобков, поблагодарив, взял брошюрку и спокойно на глазах у американца отошел от витрины.

Мы, конечно, не знаем, так ли это было, но во всяком случае этот вариант нам кажется правдоподобным; в самом деле, если факт кражи был установлен, то почему Бобков не предан суду (как это надлежит по закону), далее почему ему немедленно не было предложено положить книгу на место — он унес книгу домой. И лишь на другой день его вызвали в милицию.

Следовательно, Корнель и Некрасов ссылаются на сомнительный и ничем не подтвержденный факт; администрация университета также (опираясь на факт, который точно не установлен) исключила молодого человека из университета.

Однако, предположим, что Бобков действительно утащил книгу. Поступок, безусловно, в высшей степени

предосудительный и заслуживающий самого серьезного порицания, но действительно ли столь ужасный и чудовищный, как это утверждают авторы статьи? Ведь они изображают Бобкова чуть ли не закоренелым злодеем, которому чужды всякие хорошие человеческие побуждения, и ставят под сомнение даже искреннюю религиозность Бобкова, говорят о нем как о каком-то изверге. Правда ли это? Ведь именно 13 октября, в тот нее самый день, в одной из столичных газет, появилась большая статья, в которой говорилось о гуманном отношении даже к настоящим преступникам, а ведь Бобков не преступник и всего '(даже если он действительно стащил злополучную брошюрку) легкомысленный мальчишка.

Возникает вопрос: обрушилась ли бы на него с такой энергией газета, если бы он был не верующий человек? Применила ли бы администрация университета против студента-отличника столь жестокую меру, как исключение, если бы Бобков не был верующим?

Следовательно, подлинной причиной исключения являются его религиозные убеждения.

Этого и не скрывают авторы статьи: они приходят в ярость и буквально скрежещут зубами от негодования при одной лишь мысли, что советский студент может быть верующим. Правда, в первой статейке они для вида соглашаются с Бобковым в том, что «верующие — имеют право на образование»; однако, чего стоит это «согласие», если они всячески поносят Бобкова за то, что он, будучи верующим, сдавал марксизм-ленинизм. По их мнению, самый этот факт уже является «оскорблением наших чувств»; в своей второй статье Корнель и Некрасов, сбросив маски, нагло заявляют, что верующий человек, который учится в советском институте, «служит двум господам», и даже кощунственно цитируют Евангелие по этому случаю.

Как первая, так и особенно вторая статья, являются, таким образом, не чем иным, как призывом к изгнанию верующих из 'институтов.

Надо сказать, это не единстаенный пример, когда на страницах печати за последние годы появляются призывы к религиозной дискриминации. В 1955 г. на столбцах одной столичной газеты появилась статейка,

в которой автор ополчался против научного сотрудника Ленинградского Эрмитажа Добрынина за то, что тот является верующим. Статья эта заканчивалась провокационной репликой: «Что думали люди, которые ставили ему отличные отметки и давали ему диплом?»

Эти статьи как будто заглохли после известного Постановления ЦК об ошибках в атеистической пропаганде. Однако, теперь, в 1959 г., они повторяются снова и снова, принимая все более и более угрожающий тон.

И вот, здесь начинается то серьезное, что заставило нас взяться за перо.

Я верующий христианин. Я религиозный человек. И есть в жизни нечто такое, что для меня выше всего на свете.

Выше всего для меня — права людей. Всякая проповедь дискриминации, к кому бы она ни относилась (будь то дискриминация расовая, национальная, религиозная), вызывает во мне непреодолимое отвращение. Если бы атеисты где-либо подвергались гонениям или ущемлениям за свои убеждения, я защищал бы их, как мог. Но сейчас я слышу призыв к изгнанию верующих из институтов, — и я буду выступать против сторонников религиозной дискриминации всеми имеющимися у меня средствами.

В 1936 году была принята конституция, которая и до сего дня является основным законом Советского государства. Мы, люди старшего поколения, помним, как в это время часто на страницах газет цитировалось высказывание Лассаля о том, что «всякая конституция отражает действительное положение, существующее в стране».

Как показала история, советская конституция действительно зафиксировала то положение, которое существует в СССР — иначе бы она не могла оставаться в силе 23 года, выдержав все военные потрясения. Статьи конституции, предоставляющие всем гражданам свободу совести и запрещающие проповедь дискриминации по религиозным мотивам, также появились не потому, что кому то задумалось оказать милость верующим людям. И эти статьи конституции лишь закрепля-

ют тот совершенно непреложный факт, что, примерно, 1/5 населения в СССР принадлежит к различным религиозным исповеданиям. Верующие работают на фабриках, на заводах, в колхозах — одна пятая наших дости-жений (в годы Отечественной войны, в послевоенные годы — «народном хозяйстве, в науке, в технике, в искусстве) принадлежит им. Именно поэтому Н. С. Хрущев заявил в Америке, что он, будучи сам атеистом, рассматривает себя, как представителя всего народа (в том числе и верующих людей).

Верующие люди содержат (наряду с другими гражданами) и 'Советские институты, газеты и журналы, и в том гонораре, который вы, Корнель и Некрасов, полу чили за свои статейки о Бобкове, пятая часть (а это очень большая часть!) принадлежит верующим людям. Вы сомневаетесь в этом? Загляните в любой учебник политической экономии и прочтите главу о (превращенном труде. И вот, получая деньги верующих, Вы требу-ете, чтоб их изгнали из институтов. Не выйдет! Не уй-дут из них верующие.

В ваших статейках вы приходите в ужас от того, что религиозные юноши типа Бобкова сдают марксизм- ле-нинизм и обвиняете их в «оскорблении» чьих-то чувств. Можно ли представить себе что-нибудь более смехотворное, ханжеское и абсурдное? В постановлении ЦК «Об ошибках в атеистической пропаганде» спор между атеистами и религиозными людьми характеризовался как чисто-научный спор. Но разве нет научных теорий, которые не являются общепризнанными? Известно, например, что теория относительности Эйнштейна до самого недавнего времени имела яростных оппонентов. В 30-х годах я знал в Ленинградском университете студентов-математиков, которые пытались ее опровергать, но все-таки, разумеется, изучали эйнштейновскую теорию и сдавали экзамены, ее излагая. Если бы кто-нибудь поднял из-за этого скандал и обвинил их в оскорблении каких-то чувств, то такому чудаку посоветовали бы обратиться к психиатру.

Совершенно так же обстоит дело и в данном слу-чае. Как бы мы ни относились к учению Маркса и Энгельса, нельзя лее закрывать глаза на то, что философ-

КУДА ТЫ ИДЕШЬ, ВОЛОДЯ?

.1.

Открытое письмо В. Ф. Тендрякову, на его статью в «Литературной газете» от 5 марта 1960 г., стр. 4, «Куда ты идешь, Лида?».

На столь фамильярное обращение меня вдохновила только что прочтенная мною страница «Литературной газеты». Такое обращение вполне уместно в моих устах — ведь я на столько же лет старше Вас, на сколько Вы старше Лиды, — и в те дни, когда Вы кончали десятилетку, — я вполне мог быть Вашим учителем: в 1938 году я начал работать в старших классах — и против фамилий моих учеников в классном журнале в графе «год рождения» было обозначено 1923-1924 г.

У Ваших учителей, как и учителей Лиды, тоже нет особых оснований Вами гордиться: как Вы сами мне говорили, Ваше образование оставляет желать лучшего — и Ваши повести изобилуют грубыми ошибками против русской речи.

Вы, однако, начали хорошо. Бог или природа, как угодно, одарили Вас талантом; хорошее знание деревни, в которой Вы выросли, доставило Вам много поклонников.

Главное, что привлекло к Вам Ваших читателей, были искренность и стремление правдиво изобразить жизнь русского колхозного крестьянства. Вы иногда умели это делать — и Ваши повести на фоне приторных славословий представляли, несомненно, положительное, прогрессивное явление.

За это Вам много прощалось; простили Вам Ваши читатели и Вашу повесть «Чудотворная», т. к. и в ней имеются крупинки художественной правды, хотя самое опубликование ее ( в момент разнузданной антирелигиозной кампании, когда Ваши идейные противники сидят с кляпом во рту) было, конечно, нечестным, недостойным Вашего таланта поступком.

И вот, Вы стремительно покатились вниз, по наклонной плоскости... В погоне за дешевыми лаврами Вы опустились до той самой бульварщины, которую Вы так, казалось, искренно осуждали во время последней нашей встречи. Вы говорили тогда о Вашем стремлении создать масштабное художественное произведение, правдиво изображающее нашу действительность — Вы написали грязный пасквиль, хорошо зная, что те, против кого он направлен, •— обречены на гробовое молчание.

В своей статейке Вы упоминаете имя епископа Нестора — наместника Киево-Печерской Лавры — зубоскалите по поводу того, что он имеет собственный автомобиль. Я знал епископа лет тридцать назад, когда он был молодым человеком, в Ленинграде. Сколько унижений, гонений, издевательств вынес этот юноша на моих глазах от Ваших старших товарищей, — смею Вас заверить — дорогой ценой достался ему автомобиль — Вы бы не стали платить так дорого.

Я не знаю, действительно ли игуменья Елевферия сотрудничала с немцами; но почему, упоминая о ней, Вы молчите о миллионах верующих людей, отдавших свою жизнь за родину, о тысячах священнослужителей, погибших в гитлеровских лагерях, — разве они менее характерны, чем игумения Елевферия?

Поистине Вы стали на дурной путь. О том, куда идет этот путь, можно судить по Вашему поступку со мной. Прочтя мою работу, Вы осыпали меня комплиментами и пожелали вступить со мной в «джентльменскую полемику». Очевидно поэтому без моего разрешения (уведомив меня об этом задним числом) Вы отослали мою работу в журнал «Наука и религия», хотя и хорошо знали, что тамошние «борзописцы» никогда не посмеют (Ваше собственное выражение) напечатать мою статью даже в сокращенном виде-

Они, действительно, не посмели это сделать, зато у них хватило «смелости» на другое: расшифровав мое «инкогнито», они вызвали в редакцию директора той школы, где я работал в течение 15 лет, и добились моего отстранения от работы.

И вот я '— человек, с 18 лет зарабатывавший себе средства к жизни тяжелым учительским трудом, уже

третий месяц вынужден сидеть дома и доедать последние крохи моих сбережений. Оставить трудящегося человека, учителя с 25-летним стажем, под старость, без куска хлеба — такова цена Вашего «джентльменства».

Я всегда остерегался вносить в полемику личные моменты — не стал бы упоминать о себе и сейчас, если бы не хотел показать Вам — куда Вы идете, Владимир Федорович.

Итак, определите и Вы, подобно Лиде, с кем Вы?

С честными, трудящимися людьми •— или с иждивенцами (приспособленцами и доносчиками), которых со временем жизнь сметет с лица земли?

6 марта 1960 г.

11 марта 1960 г. мною было получено ответное письмо от В. Ф. Тендрякова, в котором он категорически отрицает, что отослал мою работу в журнал «Наука и религия». „4 ; А. Краснов-Левитин

ПРОТИВ ДЕЗИНФОРМАЦИИ И КЛЕВЕТЫ

(В защиту Троице-Сергиевой Лавры)

В ответ на статью Стрельцова В.. «Под звон монастырских колоколов» в газете «Труд» от 17. 04. 60 г.

...Нет, мои предки не ходили в Лавру на богомолье, не жертвовали на нее медные пятаки, не имели у себя дома ее литографированных изображений, и не было у них ни икон, ни лампад, -— церковь была для них чужой, враждебной стихией, — никакие кровные узы не связывают меня с Лаврой, ни с христианской церковью.

Тяжела была жизнь в еврейских местечках на западе России: тесные, зловонные, утлые хижины, переполненные зловонными «бебехами» (скарбом) и полуголыми, грязными, маленькими «жиденятами» — мелочные лавчонки, набитые грошевыми и никому не нужными товарами — и над всем эти черные тучи клеветы, из-за которых не видно солнца, — ни уважения, ни ласки, ни приветливого лица.. .*)

Из всех народов мира евреи больше всех знают, что такое клевета. Я впервые почувствовал ее горький привкус в восемь лет, когда услышал от своей родной матери — русской женщины, вышедшей замуж за крещенного еврея — моего отца, что «жиды пьют христианскую кровь». (После этого я слышал эту гнусную выдумку не менее сотни раз, в последний раз три месяца назад от одного из своих товарищей). Увы! это только одна из разновидностей клеветы, причем не самая худшая.

*) Один из моих друзей еврейского происхождения просил меня вычеркнуть это место, ссылаясь на то, что я сею эмоциональное отвращение к евреям и даю этим пищу антисемитам. Пусть адресуют аналогичное обвинение трем крупным еврейским писателям-реалистам: Менделю'"Махер Сфорим, Перетцу и Шолом Алейхему. Что касается антисемитов, то к ним применима поговорка «Свинья грязи всегда найдет».

Клевета, по своей сущности, всегда одинакова: ее целью является извращение истины с целью опорочить то или иное лицо, народ, слой населения. Однако, формы ее многоразличны и многогранны. И один из самых ядовитых и зловредных приемов, изобретенных клеветниками, следующий: берется какой-либо единичный факт, имевший место в действительности (это придает клевете видимость правдоподобия) и затем делается «обобщение». А. А. Фадеев в своей повести «Разгром» дает блестящий образец психологии антисемита: «Левинсон жулик», — подумал Морозка, — и тут же привычно обобщил: «Жиды все жулики».

Я внимательно прочел статью о Лавре, опубликованную в газете «Труд» от 17 апреля 1960 г., — и у меня сложилось впечатление, что ее писал человек с психологией Морозки. В самом деле, берется один, единственный факт: какой то студент Духовной Академии оказался в прошлом растратчиком — и отсюда делается вывод, что абсолютное большинство студентов Академии — уголовники.

Или другой пример: автор статьи сообщает, что два студента Академии кончили жизнь самоубийством — и отсюда вывод: «Честные юноши, которые иногда попадают в Академию, кончают жизнь самоубийством, не вынесши тяжелой атмосферы». Как видно из этой цитаты, автор статьи •— человек, лишенный элементарного чувства юмора. Прежде «сего, откуда он знает, что самоубийцы были честными юношами? Он был с ними знаком? Или располагает какими-либо о них сведениями? Тогда почему же он ничего более подробного о них не сообщает? Далее, Духовная Академия существует с 1944 года — за это время она выпустила около 2000 студентов; все они, кроме этих двух, — утверждает автор, — нечестные. Почему? Потому, видимо, что не кончили жизнь самоубийством. Это уж что-то вроде средневековых «ордалий»: хочешь доказать, что ты честный — кончай жизнь самоубийством.

Наш автор все еще, однако, не может расстаться с

Академией: он пышет благородным негодованием: студенты Академии, оказывается, скупают номера журнала «Наука и религия»- «Куда исчезает драгоценная антирелигиозная литература?» — грозно вопрошает по этому поводу автор. Прежде всего вызывает изумление самый вопрос. Спросите Шолохова: «Куда девалось только что выпущенное издание романа «Поднятая целина»? — Он только плечами пожмет: «Раскуплено читателями — куда же еще оно могло деться?»

Впрочем, не будем притворяться непонимающими. В том то и дело, что «драгоценная антирелигиозная литература» обычно никуда «не девается», а лежит себе мирно на прилавках. Хотите это проверить? Попробуйте сейчас (в конце апреля) достать в Москве хоть один номер «Нового мира», «Октября», «Огонька» или «Крокодила», выпущенный в феврале. Не найдете.

А теперь поинтересуйтесь, -как обстоит дело с «драгоценным» журналом. У любого газетчика достанете и мартовский, и февральский, и январский номер. Конечно, можно запретить покупать этот журнал церковникам— именно этого, видимо, требует автор, когда, решительно заявляет, что «с этим надо покончить». (Ну что ж, «^покончим». Но только, кто же тогда будет читать «драгоценную литературу», •— ведь не секрет, что кроме церковников, ее почти никто не читает).

Во всяком случае ни автору, ни редакции газеты «Труд» нельзя здесь отказать в оригинальности: в истории журналистики это первый случай, когда со страниц газеты раздается требование запретить тем или иным лицам покупать какую бы то ни было литературу (какой бы драгоценной она ни была).

Такой же убедительностью отличаются выпады автора против Лавры. Как-то раз (причем первый раз за 15 лет с тех пор, как открыта Лавра) какой-то послушник напился пьяным и наскандалил в буфете. Вывод: все монахи—пьяницы, дебоширы, скандалисты. Из того угла Лавры, где живут монахи, раздается ругань, — следовательно, монахи только и делают, что пьянствуют и дебоширят, '— говорит автор.

Мы много раз бывали в Лавре — и ни разу этой ругани не слышали, не слышал ее и никто из бого-

мольцев, хотя есть такие, которые неделями живут вблизи Лавры, а летом даже ночуют в лаврском дворе. Стало быть, опять берется какой то единичный факт, притом весьма сомнительный, и делается обобщение — снова «Левинсон жулик — все ленды жулики». И, наконец, сенсация: «в руки автора случайно попала переписка, в которой буквально в каждой строчке есть нецензурные слова».

Факт, конечно, ужасный и подавляющий; после него только и остается, что немедленно закрыть Лавру. (К такому выводу, видимо, и хочет подвести читателя автор). Все же нам хочется задать несколько вопросов прежде, чем бежать и разгонять монахов.

1. А как, собственно, эта переписка попала в руки автора? Ведь мы живем в стране, в которой Основной закон (конституция) гарантирует тайну переписки. Следовательно, автор сам подлежит уголовной ответственности. Что должен делать элементарно порядочный человек, если ему в руки «случайно попали» чужие письма? Вернуть их, не читая, владельцу. Автор, однако, поступил иначе •— прочел чужие письма. Прочел — так уж не хвастайся!

2. Мы хотели бы знать более подробно об этой переписке: прежде всего, зачем двум лицам, живущим бок-о-бок, которые видятся друг с другом по 10 раз в день, понадобилось переписываться? Ведь это, по меньшей мере, так же странно, как если бы переписывались между собой члены семьи, живущие в одной квартире.

3. Почему же автор все-таки не хочет (раз он не находит ничего предосудительного в том, чтобы читать чужие письма) опубликовать из них ни одной строчки? Вряд ли может быть признано уважительным это объяснение. В письмах Пушкина, Лермонтова, Л. Н. Толстого также имеется очень много нецензурных слов. Однако, эти письма публикуются в их собраниях сочинений со скрупулезной точностью и лишь нецензурные слова заменяются многоточием — так лее поступает и М. А. Шолохов в романе «Тихий Дон». Почему бы автору не поступить так же? Уж не думает ли он, что его читатели институтки или старые девы и никогда не слышали нецензурных слов?

4. Рассказав о монашеской переписке, автор восклицает: «И подумать только, что таким подлым тварям богомольцы целуют руки!» Но автор, видимо, хочет, чтоб богомольцы и в дальнейшем продолжали целовать «подлым тварям» руки, иначе почему он не называет имена этих двух монахов. Ведь если бы были названы их имена и в статье были бы приведены серьезные доказательства того, что эти два монаха являются нравственно растленными людьми, верующие (в том числе и пишущий эти строки) потребовали бы их удаления из Лавры.

Но в том то и дело, что меньше всего этого хочет автор статьи: его цель — не выявить истину, а как можно больше «навести тень на ясный день», — внушить читателю, что все лаврские монахи (из которых чуть ли не половина дряхлые, немощные старцы) •— пьяницы, хулиганы и скабрезники. Опять тот же принцип: «Левинсон жулик — все жиды жулики».

Мы еще не касались главной темы статьи: особое возмущение автора вызывает тот факт, что монахи, как он выражается, «продают» воду из «яадкладезной часовни».

В центре статьи — фотография: старый дряхлый монах — Мина (который, кстати сказать, вовсе не похож на дебошира и пьяницу) несет «мешок с деньгами». Прежде всего, утверждение автора является ложным, т. к. никто за воду денег не требует: любой богомолец может зачерпнуть ее из источника и ничего за это не заплатить (большинство так и делает). Правда, многие при этом кладут деньги на тарелку, — что и приводит в возмущение автора. Насчет этих денег. Первый раз я был в Троице-Сергиевой Лавре в 1937 г., двадцатидвухлетним парнем, вместе с моим покойным отцом. Тогда в Лавре не было ни монахов, ни богослужений •— Лавра считалась музеем. Но, Боже, в каком виде были тогда лаврские здания! Ценнейшие произведения русского зодчества выглядели, как руины: с осыпавшейся штукатуркой, с протекавшими крышами; некрашенные столь давно, что нельзя было'даже определить, какого цвета были когда то эти здания.

Я помню, как мой отец — человек совершенно рав-

нодушный к религии, но тонко понимавший и любивший искусство, был буквально потрясен всем виденным. «Какое варварство! Какое варварство!» — сокрушенно восклицал он. «Что поделаешь? Средств нет», — со вздохом сказал ему один из работников музея.

Лавра была передана в руки Церкви в тяжелые времена — в 1945 году, в дни послевоенной разрухи, •— и уже через два года все лаврские постройки были тщательно реставрированы и находятся сейчас в образцовом состоянии. А ведь требовались миллионные средства, чтобы восстановить, периодически ремонтировать и поддерживать в хорошем состоянии эти огромные здания, являющиеся гордостью русского зодчества. А эти средства собрал по копеечкам и рубликам этот самый старый Мина и его товарищи. Не торопитесь смеяться над стариком •— еще многие, многие поколения скажут ему спасибо за то, что он сохранил для них чарующую красоту древней Лавры.

Теперь о лаврской воде. Я хочу остановиться на том, откуда взялась традиция — брать воду из источника. Представьте себе дикое, непроходимое место в лесных дебрях Подмосковья в XIV веке. Чудесный юноша, пламенный и смиренный, который смотрит на нас с полотен Нестерова, поселяется здесь — несколько отважных людей приходят к нему. Это — выносливые и сильные духом люди: они могут жить без крова над головой и почти без еды — без одного они жить не могут — без воды.

И вот начинается рытье колодца: при помощи самых примитивных орудий путем невероятно тяжелого труда добывают они воду. Колодец вырыт, и на протяжении долгих веков берут люди эту чудесную влагу, доставшуюся таким тяжелым трудом; влагу, которая на протяжении двух первых веков питала и сохраняла жизнь первым обителям Лавры.

И сюда, к этому колодцу, стекались в XIV веке толпами русские люди к вдохновенному основателю Лавры. Живой воды — истины и справедливости — жаждали они.

И сейчас, через много столетий, та же жажда живет в миллионах человеческих сердец, — во имя справедливости и истины. Я, 1— потомок оклеветанных и униженных поколений, — поднимаю голос в защиту оклеветанных и униженных людей.

А. Краснов-Левитин

МОЙ ОТВЕТ ЖУРНАЛУ «НАУКА И РЕЛИГИЯ»

Недотыкомка

«Недотыкомка бегала под стульями и по углам и повизгивала. Она была грязная, вонючая, противная и страшная. Сделали ее, — и наговорили».

Ф. Сологуб «Мелкий бес», Кемерово, 1958 Г., стр. 219.

И на страницы журнала пробралась недотыкомка... Хотите посмотреть? Разверните «Науку и религию»

№ 5, 1960 г., стр. 32-37. Там напечатана статья Воскресенского «Духовный отец Вадима Шаврова». Статья эта совершенно явно принадлежит ее перу. Хотите убедиться в этом — давайте читать вместе.

О себе

Главный герой статьи — это я, пишущий эти строки. Волей-неволей мне придется поэтому говорить о себе. Но прежде несколько слов.

Автор — «марксист» (таким он себя рекомендует). Потому он рисует образ своего «героя» на «социальном фоне».

«...жизнерадостные песни сверстников портили настроение школьнику Толе Левитину», — пишет он на стр- 33.

«Вокруг счастливо, радостно живут люди. И Леви-тин улыбается вместе с ними», — утверждает он на стр. 37.

С этой манерой изображать советских людей в виде вечно смеющихся идиотиков омы, к сожалению, довольно хорошо знакомы. Это всем памятная, навязшая у всех на зубах манера «рапповцев», сторонников теории бесконфликтности и прочих литературных прохиндеев, льстецов и карьеристов, стяжавших в народе малопочетную кличку «лакировщиков».

Конечно, не по их произведениям надо судить о советской действительности; пусть заглянет автор статьи хотя бы в роман Шолохова «Поднятая целина», и он убедится, что в то время, -когда «Толя Левитин» был школьником, отнюдь не только «жизнерадостные песни» оглашали страну.

«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые», — эти слова Тютчева можно с полным правом применить к тому поколению, к которому принадлежу я.

Ленинград 20-х годов. Годы нэпа, послевоенная разруха, очереди безработных у Биржи труда на Ситном рынке, а рядом другая «Биржа» —черная биржа (у Европейской гостиницы), на которой валютчики спекулируют звонкой монетой. Отзвуки от той и другой биржи долетали до школьника Толи — сына крупного советского хозяйственника, работавшего в то время уполномоченным ВСНХ по городу Петрограду.

Коммунисты, — суровые и сдержанные, в кожаных куртках, откормленные нэпманы с разряженными су-прутами, — те и другие встречались в нашей квартире на Васильевском острове, квартире шестикомнатной, с окнами на Неву, шикарно обставленной, которая стоила любого дворянского особняка.

А затем — 30-е годы — годы великого перелома, быть может, еще 'более решительного и болезненного, чем Октябрьская революция.

Первая пятилетка — головокружительный прыжок в неизвестность. Работницы в красных платочках, полуголодные и еле одетые, с огоньком в глазах и с сердцем, полным энтузиазма, простаивающие по две смены у станков; рабфаковцы, грызущие гранит науки; оче-

реди у магазинов, «заборные» карточки на хлеб и на промтовары; стихи Маяковского, говорящего «во весь голос», героическая фигура Николая Островского, — и рядом «недотыкомка», — профессиональные доносчики, карьеристы, идолопоклоннический культ человека в серой шинели и зловещий карлик Николай Ежов.

Такова эпоха, когда рос, развивался и жил школьник, воспитанник педтехникума Толя Левитин.

Жизнь вовлекла всякого в свой водоворот, требовала от каждого, чтобы он разобрался в пестром калейдоскопе событий. Философом и историком невольно становился каждый мыслящий человек.

Блажен, сто крат блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые, — и среди них был я, пишущий эти строки, герой знаменитой статьи.

Но кто лее такой этот «Я»? И чем навлек я на себя такой страшный гнев журнала «Наука и религия»? Обратимся к статье.

«В памяти богослова — начинается статья — едва ли сохранилось то время, когда покой дворянского семейства Левитиных в Петрограде нарушили вооруженные люди с полосками кумача на солдатских папахах.

Но ненависть к этим людям осталась... Нет, не простил он бойцам революции отнятого ими особняка Левитиных». Стр. 33.

Прочтя эти строки, я сразу почувствовал, что мною овладевает какое-то смутное воспоминание. Вспомнил я, однако, не «особняк Левитиных», а те годы, когда я был учеником 1-го курса педтехникума.

Наш учитель литературы так нам «подавал» Пушкина: «Неудивительно, что Пушкин идеализировал мелкопоместную дворянку Татьяну и противопоставил ей аристократа Онегина, — ведь сам Пушкин был типичным представителем реакционного мелкопоместного дворянства...».

И далее следовал подобный перечень пушкинского имущества в селе Михайловском. То были годы знаменитой «переверзевщины».

Все эти теории уже давно забыты и отправлены в

мусорный ящик, и вот злополучный журнальчик вытащил этот хлам на свет Божий. Какого только мусора не встретишь на страницах новоиспеченного журнала! Обратимся, однако, к цитате: в ней правильно только одно, что «моя память не сохранила сведений о дворянском семействе Левитиных»...

Отец мой Эммануил Ильич Левитин (его синагогальное имя — Менахем — Мендел) происходил из города Лубны, Полтавской губернии, и был сыном приказчика.

Никакого «домика» ни он, ни его мать, моя бабушка, никогда не имели, так что в дальнейшем «бабушкин домик» и «потерянные дворянские привилегии» — Воскресенскому придется переменить на «дедушкин аршин» (тогда приказчики орудовали аршином) и черту оседлости, •— в них-то, видимо, корень моей религиозности.

Правда, мой отец в свое время принял крещение (из чисто утилитарных соображений). Это дало ему возможность окончить Киевский университет и стать чиновником (мировым судьей), — следовательно, как все чиновники (даже самые малые, вроде Поприщина), он стал личным дворянином.

Однако, никогда в Петрограде он до революции не жил, а жил в городе Баку, где я и родился. Я никогда никакой недвижимостью не владел.

Моя мать — более «аристократического происхождения»; чистокровная русачка, она, будучи дочерью учителя словесности Тифлисской гимназии (дед, таким образом, был мой коллега), выросла в интеллигентной среде и усвоила манеры светской дамы. Однако, и ее «аристократизм» очень недавний, т. к. мой дед был поповичем и ушел в университет, окончив духовную семинарию.

«Вот где собака зарыта!» — восклицает тут Воскресенский.

Увы! Должен опять его огорчить: дед был в молодости личным другом Н. Г. Чернышевского и на всю жизнь остался убежденным атеистом. Такой же атеисткой является моя мать (ныне жена одного из крупных

деятелей советского театра — народного артиста РСФСР и старого коммуниста).

Мой отец также был человеком глубоко равнодушным к религии, хотя и не был атеистом.

Будучи очень хорошим семьянином и любя сына, он (несмотря на свои родительские чувства) питал непреодолимое отвращение к моим идеям, именно по его настоянию я дал слово, что буду называться псевдонимом.

«Не хочу, чтобы мое имя болталось под всякой поповской галиматьей», — говорил мне Эммануил Ильич.

Таким образом, с моей родословной автору статьи не повезло. Впрочем, не будем очень винить Воскресенского: здесь виноват не столько он, скрлько источники, которыми он пользовался, — какие именно — увидим.

А пока зарегистрируем: мое «дворянское происхождение» ' — ложь № 1.

Пойдем дальше за автором.

«В 1933 году в подпольной группе церковников — «Захаро-Елизаветинском братстве» — появился новый человек. Все здесь было по душе Левитину. Над братством витала мрачная тень митрополита — монархиста Иосифа Петровых. .

Здесь я позволю себе дать маленькую справку: в 1933 году я был учеником (тогда мы назывались студентами) педагогического техникума (или, по-теперешнему, педагогического училища); в 1935 году я уже был учителем одной из ленинградских школ. Одновременно я учился в Ленинградском педагогическом институте им. Герцена (на вечернем секторе), который, как констатирует автор статьи, я окончил в 1940 году.

Скажите, пожалуйста, мыслимое ли дело чтобы участника подпольной антисоветской организации (и когда? в 30-х годах) послали вместо тюрьмы и лагеря в... в советскую школу и Институт им. Герцена?

Этой простой справки вполне достаточно, чтобы зарегистрировать «очередное изыскание» автора из моей биографии под названием: «ложь № 2».

Однако этот эпизод слишком любопытен, чтобы с ним можно было так просто расстаться.

Дело в том, что никакого «Захаро-Елизаветинского братства» в природе не существовало. Это такой нее миф, как левитинский особняк. И здесь мы уже близко (хотя пока не совсем вплотную) подходим к источникам информации Воскресенского.

Может быть, читатель вспомнит, что в 20-х, 30-х годах существовало учреждение под названием ГПУ.

Будучи по своему происхождению революционным органом, оно в 30-х годах под руководством Ягоды и Ежова стало приобретать все более зловещий облик, пользоваться все более недостойными методами. К числу «таких методов» принадлежало, между прочим, широкое использование провокаторов.

В церковных кругах Ленинграда в это время подвизался печально знаменитый Николай Федорович Платонов. Это была чрезвычайно колоритная и характерная личность: талантливый оратор и образованный человек, Платонов с 1923 года становится агентом ГПУ и специализируется на ложных доносах.

В 30-е годы он занимал видное место в обновленческой иерархии (читатель, верно, помнит, что в то время Русская Церковь была расколота на две ориентации).

В 1938 году он снял с себя сан, а перед смертью, как говорят, «покаялся» (думаю, впрочем, что это «покаяние» было таким нее лицемерным и лживым, как вся его остальная жизнь).

Николай Платонов и был «автором» дела о «Заха-ро-Елизаветинском братстве». Кстати, никакого отношения к митрополиту Иосифу это «братство» далее по официальным источникам не имело, т. к. все его «участники» были молодые обновленческие священники и причетники. Это давало возможность провокатору Платонову продемонстрировать свою «лояльность» (вот, мол, я не только на староцерковников, а на «своих» — обновленцев — тоже доношу).

После 1956 года это дело, подобно ленинградскому

делу, делу о врачах и т. д., оказалось совершенной фикцией, — и все осужденные по этому делу были реабилитированы.

Несмотря на всю свою «опытность», матерый про-J вокатор все нее совершил крупную ошибку, внеся мое

имя в свой донос (я как раз перед этим с ним познакомился и имел наивность представить ему свой «проект обновления Церкви»). Это был, безусловно, крупный просчет с его стороны. Меня, как человека нового, в церковных кругах тогда еще никто не знал. И когда я был арестован 24 апреля 1934 года, следствие очутилось перед пикантной ситуацией: ни один из «участников» организации не имел обо мне ни малейшего представления, и я также не знал ни одного из своих «собратий» ни по имени, ни в лицо. Это было слишком, — даже для 1934 года.

5 мая 1934 года (задолго до окончания следствия) я был освобожден. Больше по этому вопросу никто ни-л когда меня в этой связи не беспокоил.

Однако, в некоторых «источниках» этот эпизод остался, — в каких именно? Потерпите, читатель, узнаете.

О СЕБЕ

«1941 год- Трудные военные годы вели честных советских людей на запад, навстречу надвигающимся полчищам врага. А дорога Левитина легла на восток — в Ульяновск. В 1943 году бывший воспитанник педагогического института принял сан дьякона и стал секретарем митрополита Александра. Положение служителя религиозного культа освободило его от службы в армии. За спиной своих сверстников, сражавшихся с врагом, здоровый тридцатилетный мужчина в глубоком тылу читал церковные книги, зубрил богословие» (стр. 34).

Правду ли пишет здесь автор? Пусть говорят документы. Передо мной сейчас лежит маленькая книжечка в сером переплете, на ней черными буквами надпись: «Свидетельство об освобождении от воинской об-'

язанности» и пятиконечная звезда. Открываю переплет и читаю: ^ка* . у;/„ид,. и*

«Серия, ВБ № 076476.

Свидетельство об освобождении от воинской обязанности

Настоящее свидетельство выдано Люберецким ГВК Московской области военнообязанному 1915 года рождения Левитину Анатолию Эммануиловичу, солдату запаса первой категории ВУС-123 уроженцу г. Баку в том, что он по освидетельствовании 23 июня 1956 года комиссией при Люберецком ГВК Московской обл. признан негодным к несению воинской обязанности с исключением с учета по гр. «Г» ст. III/2 расписания болезней приказа 130».

В 1956 году я никаким «служителем культа» не был, а был всего лишь учителем литературы, и, тем не менее, я был также освобожден от службы в армии.

Что скрывается, однако, за ст. III/2? Я думаю, что не раскрою особой военной тайны, если разъясню, в чем дело. Все, кто меня видел, помнят огромные очки с толстыми стеклами, которые обрамляют мое лицо, не придавая ему разумеется, особой красоты. Это громоздкое сооружение я вынужден носить с детства, т. к. я страдаю врожденной близорукостью, которая не корректируется даже самыми сильными очками; без очков лее я совершенно беспомощен и не узнаю Воскресенского даже в двух шагах от себя (от чего, впрочем, плакать не буду). Благодаря этому, я с 18 лет до сего времени был всегда освобожден от воинской службы.

Что я, однако, делал во время войны? Пусть опять говорят документы.

На этот раз передо мной лежит оправка, написанная на печатном бланке лиловыми чернилами на белой бумаге: «Комитет по делам искусств при Совете Министров СССР, Государственный Научно-Исследователь-ский институт театра и музыки».

Исход. № 240.

28/VIII 1948 г. СПРАВКА

Выдана Левитину А. Э. в том, что он находился в аспирантуре Государственного Научно-Иссследователь-ского института театра и музыки с октября 1940 г. и выбыл из аспирантуры в связи с мобилизацией в ряды Красной Армии.

Директор: А. Оссовский Управделами: Петрова

В первые же дни войны я, действительно, был (несмотря на «белый билет») мобилизован в армию и находился в ее рядах (в 4-м запасном саперном полку) до декабря 1941 г., участвуя в обороне Ленинграда.

В декабре, я, однако (как тогда говорили), «сошел», заболел дистрофией и острым нервным расстройством. По этим причинам я был демобилизован, а затем терпел ужасы Ленинградской блокады, и 23/111 1942 г. был еле живым вывезен «по дороге жизни» и направил «свой путь на восток».

На этом мы можем прервать пока обзор своей биографии и сделать в нашем каталоге еще одну пометку: «Ложь № 3».

Кто их духовный отец?

И наконец, мы подходим к центральному пункту моей биографии — к 1949 году.

8 июня 1949 года в моей жизни произошло важное событие: я был арестован и заочно «осужден» особым совещанием при Министерстве государственной безопасности к 10 годам лишения свободы. Вот так повествует об этом мой «биограф»:

«Кто хотя бы однажды затаил в сердце злобу к своим согражданам и своей стране, тот рано или поздно нарушит ее законы. Так произошло и с Левитиным. Уже первые из его богословских трактатов дышали ярой

антисоветчиной. В 1949 году Левитин был заслуженно наказан за «пробу пера».

Прежде всего бросается в глаза следующая передвижка: никаких богословских трактатов я тогда не писал, осужден же был не за «пробу пера», а за «антисоветскую агитацию в собственном окружении», попросту говоря, за антисоветские разговоры.

Какова же подоплека моего ареста? Тут я позволю себе вернуться несколько назад.

Как правильно указывает автор статьи, в 1943 году я был близок к митрополиту Александру Введенскому. Это был своеобразный и, безусловно, выдающийся человек, оказавший большое влияние на мое внутреннее развитие. Однако, это был не только исключительно одаренный и искренне (хотя и порывисто) религиозный человек; в его личности изумительно переплетались высокие порывы и светлые стремления с совершенно иными чертами (что, впрочем, к сожалению, не является редкостью).

Одной из отрицательных черт митрополита Александра Введенского была разительная неразборчивость в людях.

С непостижимым легкомыслием он окружал себя подонками и посвящал их в духовный сан.

Одним из таких людей был старший сын покойного — Александр Александрович Введенский. Надо сказать, этот сынок доставлял отцу мало радостей. Будучи связан с 15 лет с уголовным элементом, сын Введенского всю свою юность впутывался в различные уголовные дела, пока в 1936 году не прогремел на весь Советский Союз делом об ограблении ленинградских телефонов-автоматов.

Выйдя из тюрьмы, этот человек, не имея никакой специальности и будучи совершенно непривычен к труду, пристроился при папаше в качестве диакона и секретаря.

После смерти А. И. Введенского (отца), потрясенный горестной и тяжелой утратой, я на короткое время сблизился с его сыном, стал бывать в его доме и даже оказал ему несколько (впрочем незначительных) услуг. йь л «Анатолий Эммануилович! Вы лучше всякого род-

ственника. Вы наш лучший друг!» — говорил мне неоднократно сладкоречивый диакон.

Каково же было мое изумление, когда незадолго до ареста я узнал, что А. А. Введенский (помимо церковного служения) является секретным сотрудником б. МГБ и систематически пишет на своего «лучшего друга» доносы.

Справедливости ради надо отметить, что он писал доносы не на одного меня; точно таким же образом им был оболган некий Свистунов (сын известного московского фотографа Паоло), а также некий Михаил Иванович Макаров и, вероятно, много других людей.

Я не знаю, насколько высоко оценивает «таланты», А. Введенского его начальство по линии КГБ, однако, доносы, написанные им на меня, составлены поразительно глупо и аляповато.

Полуграмотный и вечно пьяненький шпик все перепутал, кое-что присочинил, кое-что не понял, — так родились легенды о моем «дворянском происхождении», о «бабушкином домике», о «Захаро-Елизаветинском братстве» и о моем увлечении Ницше.

В бериевские времена это было более, чем достаточно...

И вот с этой бериевской помойки щедро черпает материалы для своей статьи Воскресенский. Все сообщаемые им факты взяты из доносов «секретного» сотрудника Введенского (чья деятельность в этом направлении уже давно ни для кого не является секретом), любезно предоставленных вместе с моим делом работниками КГБ.

Теперь мы можем ответить на вопрос: кто же является духовным отцом Воскресенского, котсгаый похож на Введенского, как родной брат. Они и действительно братья по духу. Духовный отец у них один — и этот духовный отец — Лаврентий Павлович Берия — и никакими увертками и лживыми фразами ни тот, ни другой этого не опровергнут и от этого не уйдут.

Во всем ли, однако, были лживы доносы Введенского? Будем справедливы, не во всем.

Я, действительно, в резких выражения выступал против культа личности Сталина (почти в тех же выра-

жениях, что и Хрущев), я выражал свое возмущение зверскими актами б. МГБ (репрессии, направленные против целых народов, против беззакония и произвола). Я, христианин и гуманист, не мог молчать перед лицом этих зверств и горячо осуждал князей Церкви за то, что они молчат.

«То, в чем меня обвиняют, является для меня источником вечной гордости и глубокого удовлетворения», — написал я в своем заявлении на имя Генерального прокурора СССР в 1956 г.

Как реагировала на это заявление прокуратура? Она согласилась со мной и опротестовала незаконное решение.

Как реагировал на мое заявление Верховный Суд СССР? Он также согласился со мной, о чем свидетельствует следующий документ:

СПРАВКА

Дана гр. Левитину Анатолию Эммануиловичу 1915 года рождения в том, что определением судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР от 29 сентября 1956 года Постановление Особого Совещания при МГБ СССР от 31 августа 1949 года в отношении его отменено и дело производством прекращено за недоказанностью предъявленного ему обвинения.

Зам. Председателя Судебной Коллегии

по уголовным делам Верх. Суда СССР. ;1 И. Аксенов»

Как реагирует на эти мои слова Воскресенский? Мы уже слышали. Он говорил: «Левитин наказан недаром».

Воскресенский не согласен ни с прокуратурой, ни с Верховным Судом СССР. Он согласен с Берией и Абакумовым, утвердившими Постановление от 31/VIII 1949 года и даже не упоминает, что это Постановление было отменено.

Будем ли этому удивляться? Не будем, и лишь пометим в нашем каталоге: «Ложь № 4».

«Горизонты вертикальные»

Воскресенский очень «образованный человек», с ним не шути. Он даже всех философов знает, и не как-нибудь, а всех их вам по пальцам перечтет. Вот беда Только в том, что знать-то имена философов мало: надо их еще и упоминать к месту.

«...Левитин, избравший своими духовными вождями философов-мракобесов Владимира Соловьева и Фридриха Ницше, — говорит он (на стр. 34) ...душа его возрадовалась циничным откровениям Ницше» (там же). И, наконец: «Развернув соловьевско-ницшеанское знамя, Левитин двинулся в поход против марксизма».

Воскресенский, ура! Ты себя обессмертил! Умри, лучше не напишешь! И раз уж речь зашла о Вл. Соловьеве, то здесь уж никак нельзя обойтись без его знаменитой пародии на символистов:

Горизонты вертикальные

в шоколадных небесах,

Как мечты полузеркальные

В лавровишенных лесах.

В самом деле, «соловьевско-ницшеанское знамя» и богослов, являющийся учеником Ницше, — это и есть «горизонты вертикальные в шоколадных небесах».

Этот перл Воскресенского говорит сам за себя и не нуждается в комментариях, но чтобы неискушенному читателю было понятно в чем дело, — поясним: Ницше был полным и решительным атеистом; он отвергал не только идею Бога и бессмертия души, но также и христианство со всеми его догматами и моральными принципами. В частности, критике христианства он посвятил известное сочинение «Антихрист». Антихрист — это он — Ницше. Он называет себя этим именем и очень им гордится... И после этого Воскресенский имеет наглость говорить, что «Ницше — это мой любимый учитель» и что в моих работах чувствуется его влияние.

причине, что ни к кому в «выученики» он не пойдет; еще меньше он может быть чьим-нибудь «подручным».

Человек смелый, независимый и вольнолюбивый, он вряд ли станет выполнять чьи бы то ни было приказания и поручения.

Вадим Шавров, после долгих внутренних исканий, пошел примерно тем же путем, что и я, поэтому он стал моим единомышленником и другом.

Я вступил на этот путь много раньше его, поэтому, возможно, несколько опередил его на этом пути. В этом смысле, его можно, пожалуй, назвать моим учеником.

Что я могу сказать о личности Вадима Шаврова? Могу сказать только одно, что горжусь своим учеником и товарищем, вопреки всему тому, что говорилось о нем на страницах журнала.

Я не собираюсь его защищать, т. к. Шавров в моей защите нисколько не нуждается, что он доказал, между прочим, своей мастерски написанной автобиографией. Все же придется сказать несколько слов.

Вот, что пишет Воскресенский в одном месте своей статейки: «Шавров, — это, так сказать, тунеядец в чистом виде. Он вообще не хочет работать на пользу общества, не скрывая своей принадлежности к малоуважаемой категории лиц без определенных занятий» (стр. 34).

Не для того (повторяю), чтобы защищать т. Шаврова, а лишь для того, чтобы проиллюстрировать методы Воскресенского, позволю себе дать маленькую справку.

Вадим Шавров с 1945 года является инвалидом Отечественной войны II группы, вследствие нескольких страшных ранений, полученных им на фронте (может и это будет отрицать Воскресенский?!).

В данный момент он уже в течение 3-х недель лежит в больнице, ввиду тяжелой болезни: язвы желудка и язвы двенадцатиперстной кишки.

«Он у вас болен, болен уже не один и не два года, а очень много лет», — говорил мне по этому поводу его лечащий врач.

Как назвать людей, которые издеваются над тяжело больным человеком, пенсионером и ругают его тунеядцем?!..

Мы здесь кладем на уста печать, т. к. иначе нам пришлось бы перейти грань, дозволенную приличием. Пусть уж сам Воскресенский мысленно поставит здесь недостающий эпитет, характеризующий человека, делающего подлость!

Воскресенский обижен

Воскресенский обижен. Он оскорблен в своих лучших чувствах и заливается горючими слезами. Обидел, оказывается, бедного мальчика злой дядя Левитин.

«Как похож Левитин на Смердякова, — всхлипывает Воскресенский, — каким его вывел Достоевский. Так же клянет и презирает он окружающих людей, считая их ничтожествами, а самого себя превознося до небес. Такую же злобу внушает ему все светлое, возвышенное... Он сбивается с полемического тона и переходит к издевательствам и оскорбительным эпитетам в адрес своего идейного противника..-» (стр. 35).

«Оставляя в стороне литературные аналогии и украшения (кстати, можете себе представить, с кем бы сравнил Воскресенского Достоевский, если бы был жив), вникнем в его жалобы.

«Светлое и возвышенное» — «светлое» это, конечно, журнальчик, в котором сотрудничает Воскресенский.

«Возвышенное»? Вероятно, это Лаврентий Берия со своими подручными, которых, как мы видим, берет под защиту Воскресенский и чьими обносками он пользуется.

«Идейные противники»? — Уж не сам ли это Воскресенский? Ну, уж, извините. Клеветников, лжецов и провокаторов я никак не могу считать «идейными противниками». Их я, действительно, ругал и ругаю и оскорбить их невозможно.

«Оскорбить, — говорил Алексей Александрович Каренин (и в данном случае совершенно правильно),

— можно честную женщину, а сказать вору, что он вор

— это значит только констатировать факт».

Или, по-вашему, надо хвалить Дулумана, который десять лет обманывал людей, а теперь в этом с поразительным бесстыдством признается и еще делает себе из этого профессию?

Или я должен восторгаться провокатором Введенским, который два десятка лет только и делает, что пишет на людей лживые доносы?

Или, может быть, от меня ждут, что я буду осыпать ласками Воскресенского, который по ложным доносам, официально перечеркнутым Советской властью, которую он якобы так любит и уважает, составляет свои статьи?

Нет, не будет этого.

Если хотите, чтобы с вами обращались, как с идейным противником и честным человеком, станьте тем и другим: сначала честным человеком, а потом идейным противником.

Значит ли это, что я проклинаю и презираю всех атеистов? Нет, не значит.

? Есть атеисты, перед которыми я благоговею. Я смиренно преклоняю колена перед светлой памятью Виссариона Григорьевича Белинского, изучению творчества которого я посвятил многие годы, хотя он в последние годы своей жизни был атеистом.

Это он мой учитель, и у него я научился бороться с нечестными и продажными людьми, какой бы маской они ни прикрывались.

Я преклоняюсь перед Чернышевским и Добролюбовым потому, что они (хотя и были атеистами), поступали, как подлинные христиане, «полагая душу свою за друти своя».

И величайшее восхищение вызывают у меня отважные борцы за счастье народное — благородные мыслители Герцен и Огарев, Писарев и Шелгунов, Желябов и Перовская, Лавров и Михайловский, Бакунин и Кропоткин, Плеханов и Ленин.

Василий Алексеевич Десницкий и Михаил Васильевич Серебряков, •— мои незабвенные, дорогие учителя (один в Институте, другой в аспирантуре) останутся

памятными мне на всю жизнь, хотя оба они были убежденными атеистами.

С величайшим уважением я отношусь к окружающим меня честным трудящимся, хотя и они (в большинстве своем) являются атеистами.

Воскресенский предлагает мне итти в Московский университет, на заводы и колхозы, уверяя меня, что там меня осудят. Я принимаю его вызов и посылаю ему следующее приглашение: пойдемте туда вместе.

Давайте, назначим публичный диспут в Московском университете, на любом заводе и в любом колхозе по вашему выбору. Назначьте и увидим, кого из нас студенты, рабочие и колхозники осудят.

Что бы я сказал? Я сказал бы следующее:

«Уважаемые товарищи, дорогие друзья!

Конечно, никто из вас не читал статьи Воскресенского, потому что почти никто, кроме попов и профессиональных антирелигиозников, журнальчика, в котором он пишет, не читает.

Но если бы читали, так знали бы, что он хочет выставить меня вашим врагом.

Не верьте! Я всю жизнь с 18 лет честно трудился, уча ваших детей и, вероятно, многих из вас, потому что я уже пожилой человек.

Чтобы меня скомпрометировать, этот плут выдумал какой-то «бабушкин домик». К сожалению, моя бабушка (очень хорошая женщина) никогда никакого домика не имела, т. к. происходила из нищей еврейской семьи из города Чечерска и была замужем за небогатым (хотя и несколько более, чем она, состоятельным) человеком.

Но, если бы даже у нее и был дом, то мне он не нужен. Потертый пиджак, который вы на мне видите, мое единственное достояние, и ничего больше у меня никогда не было и не будет.

Я, однако, отличаюсь от вас только одним: вы в своем большинстве неверующие люди, а я верю в Бога и отстаиваю свою веру, где и как могу.

Почему я так поступаю?

Будучи сыном формально православных, хотя и неверующих родителей, я еще младенцем был окрещен

и в детстве был очень религиозен. Уже тогда я всей душой прилепился к православной Церкви, хотя ни у кого в своей семье не находил в этом поддержки, кроме няньки, простой неграмотной женщины из народа.

Это была религиозность, так сказать, бессознательная, стихийная, опирающаяся в значительной степени на эстетические (зрительные) ассоциации.

Однако, в 16 лет я стал критически относиться к окружающему и предпринял полный пересмотр своей веры.

В это время я с огромным интересом (я бы сказал, с жадностью) припал к родникам марксистской философии. Целые дни я просиживал, штудируя Маркса, Энгельса, Ленина и других столпов марксизма.

Впоследствии, когда я учился в институте, я изумил одного из диаматчиков тем, что наизусть прочел ему целых шесть страниц «Капитала», так что он принял меня за сумасшедшего.

«Православным диаконом, помешанным на Марксе» называл меня религиозный учитель А. И. Введенский.

Я и сейчас преклоняюсь перед гениальным автором «Капитала» и считаю его одним из величайших мыслителей, каких только имело человечество.

В его «Капитале» мы находим, без сомнения, правильную картину экономического развития человечества, а теория прибавочной стоимости, изложенная всего на нескольких страницах, является величайшим взлетом человеческого гения.

Я думаю, что правильной является также историческая концепция Маркса, и считаю, что пролетариату принадлежит великая миссия обновить мир и поднять над всем земным шаром знамя социализма.

Я горячо стремлюсь к тому времени, когда в мире не будет ни богатых, яи бедных, когда исчезнут все границы и когда превратится в ничто гигантский спрут, именуемый государством (всякое государство есть зло, хотя оно является пока лишь еще необходимым и неизбежным злом).

Ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин не убедили меня, однако, в ложности религии. Наоборот, критически рас-

смотрев с их помощью основы христианства, я только еще более убедился в его истинности.

Во всем ли неверна материалистическая философия? Нет, не во всем.

Но ее слабое место в том, что она говорит не всю правду, а лишь половину правды.

Когда я говорю: «Пушкин есть позвоночное, млекопитающее животное» — я абсолютно прав.

Когда я говорю: «Сикстинская Мадонна Рафаэля — это размалеванное полотно», — это тоже правда.

Можно ли, однако сказать, что эти определения хотя бы в какой-нибудь степени правильно определяют предмет?

Нет, и тысячу раз нет!

Нечто подобное делает материалистическая философия.

Когда материалисты говорят, что мир материален, —• то они совершенно правы.

Когда они говорят, что человек в чем-то является животным, то они тоже правы и, наконец, когда они провозглашают, что прежде всего люди должны есть, пить и одеваться — они тысячу раз правы.

И, однако, все это только половина правды.

Мир материален. Да. Но не только материален. Каждый человек, если только он поглубже вглядится в природу, увидит в ней присутствие незримой, животворящей, творческой силы.

«Не то, что мните вы, природа:

Не слепок, не бездушный лик —

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык», — '

говорит великий русский поэт Ф. И. Тютчев.

Только слепые и очень ограниченные люди могут видеть в природе лишь механическое сцепление атомов.

Именно к ним обращается Тютчев со следующим проникновенным словом:

«Они не видят и не слышат. Живут в сем мире, как впотьмах,

Для них и солнца, знать, не дышат

И жизни нет в морских волнах.

Лучи к ним в душу не сходили,

Весна в груди их не цвела,

При них леса не говорили,

И ночь в звездах нема была.

Не их вина: пойми, как может,

Органа жизнь, глухонемой!

Увы! Души в нем не встревожит

И голос матери самой!»

И чем больше всматривается человек в природу, тем яснее он чувствует вечно бьющийся пульс в недрах вселенной, мировую душу, все движущую, украшающую и направляющую.

Поэты и композиторы запечатлели биение божественного пульса в стихах и симфониях, а ученые, естествоиспытатели, зафиксировали его в своих открытиях.

Именно поэтому большинство великих ученых являются верующими.

Хотите убедится в этом?

Прочитайте в журнале «Наука и религия» № 2 за 1960 г. статью некоего Львова «Эйнштейн и мы».

Автор ее полемизирует с моей работой «Библиографические заметки»*) и ругает меня за то, что я причисляю Эйнштейна к верующим людям, а сам все-таки признает, что великий ученый был проповедником особой «космической религии».

Чудак! Как будто ему, материалисту, легче от того, что Эйнштейн не исполнял при этом религиозных обрядов.

Точно так же обстоит дело с И. П. Павловым.

Воскресенский советует мне ознакомиться с материалами его жизни. Могу его уверить, что я это сделал уже давно, еще при жизни великого ученого, который был моим земляком по Ленинграду и соседом (он жил на Васильевском острове).

*)См. журнал «Грани», Франкфурт, № 65, 1967 г., «Анализ антирелигиозности».

Вот что говорил по этому поводу (как это может подтвердить его дочь Вера Ивановна) И. П. Павлов:

«Я, прежде всего, могу сказать о себе словами Дирака: если вы меня спросите, что такое психика — я отвечу — рефлексы. Если вы меня спросите, что такое рефлексы — я отвечу — нервная энергия. Нервная энергия есть один из видов мировой энергии, а если вы меня спросите, что такое энергия — я вам отвечу: не знаю.

Поэтому материалисты, объясняющие все, исходя из материи, не правы: в основе природы лежит другая закономерность».

Именно эта мысль ясно и четко была сформулирована Павловым в его предисловии к книге Цур-Штрас-сена, — в том месте, которое я цитирую в своих заметках. При этом не имеет никакого значения, насколько ортодоксален был в своей вере Павлов.

Вообще, когда я говорю о религиозных ученых, я вовсе не имею в виду, что все они были обязательно ортодоксально верующими. Они могли быть и не согласны с Церковью в тех или иных вопросах, но всё это в данном случае не имеет ровно никакого значения.

Ведь вы восстаете не против церковной догматики, а против вообще всякой религии, и это снова подтверждается как раз в том номере журнала, в котором напечатана статья Воскресенского. «Следует бороться против всякой религиозности», — говорится на стр. 85 в ответах на вопросы читателей (и с космической религией Эйнштейна в том числе). Не имеет также никакого значения при этом то, что Церковь преследовала некоторых из этих ученых.

Л. Н. Толстой, был, например, как известно, отлучен от Церкви, однако, посмеете ли вы утверждать, что он был атеистом?

Точно так асе и то обстоятельство, что Джордано Бруно был сожжен инквизицией, нисколько не меняет того факта, что он был носителем религиозной пантеистической философии, — и если,ия начну ее сейчас проповедовать в своих «трактатах», инквизиторы из журнала

*) Стр. 39 этой книги.

«Наука и религий» будут разжигать костры клеветы и злобы, точно так же, как это они делают сейчас, когда я являюсь православным.

Глубокое изучение материи не оставляет никаких сомнений в том, что наш материальный мир относителен и конечен. С большой убедительностью это устанавливается именно Эйнштейном.

«Мир пространственно конечен, — утверждает он в своей книге «О физической природе пространства», — это должно иметь место, если средняя плотность весомой материи не равна нулю. Объем мирового пространства тем больше, чем меньше средняя плотность» (см. Альберт Эйнштейн, «О физической природе пространства» 1922 г., стр 40).

Таким образом, всё: интуиция всякого нормального человека и теории ученых указывают на наличие в мире, помимо материи, другой — духовной, высшей силы.

Искусство, наука, философия, — у всех у них цель одна — очеловечить человека, развить в нем высшие потенции, которые есть во всяком человеке, хотя иногда в неразвитом, дремлющем виде.

Однако, лучше всего это достигается при помощи религии. Религия питает самые глубокие корни жизни, она в то же время дает каждому человеку комплекс неповторимых по своей сладости и красоте переживаний, и в то лее время дает каждому человеку в руки компас, который направляет его всегда, во всех случаях жизни, по стезям добра, правды, справедливости.

Пусть не смущает вас то обстоятельство, что имеется не мало недостатков и пороков среди религиозных людей. Увы! Это так. С этими пороками необходимо бороться, но делать вывод, что следует уничтожать религию от того, что некоторые попы пьянствуют — это все равно, что (согласно английской поговорке) выплескивать из ванны вместе с водой и ребенка.

Не призывает же никто уничтожить театральное искусство на том основании, что среди актеров есть тоже, к сожалению, немало пьяниц и морально нечистоплотных людей.

Пусть не смущает вас также и то, что в религиоз-

ной среде есть немало суеверных людей, которые имеют примитивные представления о Боге.

Но во всякой области есть высшие и низшие ступени. Не закрываете лее вы Художественный театр от того, что еще совсем недавно существовали балаганы и бродячие «артисты» с Петрушкой!

Пусть не смущает вас также то, что среди религиозных людей бывают разногласия по вопросам веры. Это абсолютно необходимо и свидетельствует о жиз-ненной силе религии.

«Полное единодушие, — говорил Сталин, который был человеком исключительно глубокого ума (отдадим ему должное), — бывает только на кладбище». •w, В первые годы революции существовала группа литераторов, считавших себя воинствующими марксистами (так называемые «пролеткультовцы»), которые, по существу, призывали к уничтожению искусства.

«Во имя нашего завтра, мы ,

сегодня сожжем Рафаэля

И растопчем искусства цветы

писал пролеткультовский поэт Кириллов.

«Сбросим Пушкина с корабля современности!» — требовал другой идеолог Пролеткульта.

Другая группа молодых партийцев требовала уничтожить философию. «Философию за борт», — говорил один из них. .г

И еще совсем недавно, на моей памяти (до 1936 года) находились люди, которые охаивали русскую историю. Священные для каждого русского, в том числе и для меня, хотя я по крови только наполовину русский, имена Суворова, Кутузова, Минина и Пожарского находились в полном забвении.

Давая отпор всем этим попыткам, Ленин говорил: «Нельзя стать коммунистом, не усвоив всех тех богатств, которые выработало человечество».

Но ведь религия — это и есть самое великое, самое

драгоценное из всех богатств, которые выработало че-•ловечество.

Вся культура, все лучшее, что было в искусстве, в литературе — все, в конечном итоге, имеет свои корни в религии.

Религию, поэтому, как и искусство, и литературу, и философию, надо беречь, очищать от плесени, сохранять.

Религия должна быть сохранена, — и она будет сохранена, потому что она есть истина, потому что в ней высшая красота, высшая поэзия, высшая радость жизни-

Это мое глубокое убеждение, и я от него не отступлю никогда.

И я всю жизнь его ни от кого никогда не скрывал и старался строить свою жизнь в соответствии с религиозными принципами, хотя мои старания, к сожалению, не всегда увенчивались успехом, т. к. я имею тысячу грехов, слабостей и недостатков, о которых и понятия не имеет Воскресенский.

И моя работа в школе отнюдь не противоречила моим религиозным принципам. Я старался передать учащимся красоту чудесной русской речи. Я стремился пробудить в них любовь к замечательной русской литературе, которую я страстно любил всю жизнь с детства до сего дня.

Я, наконец, стремился воспитать в них чувство справедливости, гуманности, ненависти ко всякому гнету и патриотизм.

Правда, при этом я не вел никогда антирелигиозной пропаганды, не являясь впрочем, в этом смысле, особенным исключением из правил, т. к. и большинство учителей ее не ведет, да и не может вести, если бы и хотело, за недостатком времени.

Итак, вот вам моя исповедь. Можете меня судить!» Так, или примерно, так, скажу я на этом диспуте.

А что скажет Воскресенский?

А ничего не скажет по той простой причине, что ни на какой диспут он никогда (я в этом заранее уверен) не пойдет и выступить не отважится.

Заветный венок

Религия должна быть сохранена и она будет сохранена. Ошибкой, однако, было бы думать, что она может быть сохранена без усилий с нашей стороны.

Бог ничего не дает людям даром: все блага, данные Богом (идет ли речь о материальных или духовных благах) человек должен завоевать мужественно, бесстрашно, настойчиво, неустанным трудом, — это же относится и к религии.

Мужественно и бесстрашно, не боясь никаких преследований, должны выступать верующие в защиту своих идей.

И нет лучшей награды и большего почета для верующего, чем увенчаться терновым венком в этой борьбе.

Я кончил. Положил перо и развернул маленький томик Валерия Брюсова, лежащий у меня на столе-

И сразу бросились в глаза стихи:

«В снах утра и в бездне вечерней Лови, что шепнет тебе Рок, И помни: от века из терний Поэта заветный венок!»

Этими словами большого поэта я заканчиваю свой ответ моим врагам.

20 июня 1960 г.

25 июня 1960 года этот ответ был вручен мною секретарю редакции журнала «Наука и религия».

А. Краснов-Левитин

ПЕРЕПИСКА С ДРУГОМ-КОММУНИСТОМ

Я встретил его впервые осенью 1949 года, в архангельских лесах, на одном из лагерных пунктов, куда нас обоих доставили из тюрьмы.

«Вы, кажется, учитель, — я тоже по образованию учитель, хотя и не занимаюсь этой профессией», — с такими словами подошел ко мне чернявый, малорослый, широкий в плечах, человек, изъяснявшийся на ломаном русском языке.

«А какова же ваша профессия?» — вежливо спросил я.

«Тюремный сиделец», — последовал ошеломляющий ответ.

Таково было начало знакомства.

В бараке было холодно и сыро, невыносимо пахло махоркой, топором висела в воздухе густая ругань блатных.

А мы, сидя на голых нарах (постелей нам выдать еще не успели), вели теплый сердечный разговор.

В этот первый вечер нашего знакомства он рассказал мне свою жизнь, — и когда пришло время спать, мы почувствовали, что между нами .протянулись те тонкие неуловимые нити, которые зовутся дружбой. Друзьями (несмотря на разность убеждений) мы остались до сего дня.

Мой друг-коммунист, — будем называть его так, действительно был профессиональным тюремным сидельцем.

Румынский еврей, сын плотника, еще в раннем детстве потерявший отца, четьгрнадцати лет от роду он вступает в подпольную комсомольскую организацию и вскоре попадает в тюрьму. Полтора десятка арестов,

четыре года в страшной румынской тюрьме Давтяну, вырванные ногти и выбитые зубы, прозвище «Красный факир», которое он получил за свою почти сверхъестественную стойкость во время пыток в Сигуранце — жена-революционерка, с которой он познакомился в тюрьме, — таков жизненный путь моего друга в качестве румынского гражданина.

В 1940 году он становится гражданином советским, — и тут начинается новая эпоха в его жизни.

Четырехлетнее пребывание во время войны в армии, работа по восстановлению освобожденной от фашистов Буковины, арест в 1949 году бериевским МГБ за резкую и смелую критику партийных перегибов, освобождение из лагеря в 1953 г., восстановление в партии в 1956 году, — таковы основные этапы его жизни за последние годы.

В его жизни было много всяких перемен; неизменной осталась его горячая преданность коммунизму; никогда не забуду интонации, с которой он произносит слово «Ленин». Чувствовался какой-то почти религиозный трепет, восторг, доходящий почти до экстаза... Вероятно, так произносили это имя испанские коммунисты перед расстрелом, в 1939 году...

Однажды, в лагере, я потерял нательный крест; блатные, делающие ложки в мастерских, взялись сделать мне новый... У меня однако, не было денег; пришлось попросить их у друга-коммуниста. .. Я расстегиваю сейчас ворот рубахи и безмолвно смотрю на этот необычный крест, сделанный из нержавеющей стали руками уголовных, оплаченный профессиональным революционером — на груди у полуеврея-интеллигента, церковника, — что это: символ или парадокс?

Я получил от него месяц назад письмо, которое привожу здесь полностью, вместе со своим ответом, т.к. в обоих письмах затрагиваются проблемы, представляющие живой интерес для широкой публики.

«Дорогой Анатолий Эммануилович!

Ваше письмо я получил и виноват, что сразу не ответил. Письма, о которых я написал Вам, я уже давно порвал и жалею, что их не отправил, хотя Вы и пишете, что это значило бы зря свой порох расходовать. А знаете, именно для Вас, пожалуй, пороха не жалко. Из всех верующих, которых я когда-либо знал, Вы, на мой взгляд, — единственный, который отличается широтой и истинным стремлением искателя правды. Мне хотелось бы убедить Вас в одном: на один час оставить Господа Бога, т. е. полностью освободиться от груза, который с детства давит на Ваше сердце и ум, и стать чисто научным исследователем. При этом, понятно, оставаться таким же человеколюбцем, каким Вы всегда были и являетесь сейчас.

Бросьте взгляд на историю человечества, на политгеографию нашего земного шара и, уверен, что один только час глубокого раздумья изменит весь ход Вашего мышления, весь ход Вашей повседневной деятельности. Поверьте мне, что этого я хочу от Вас только потому, что уважаю Вас и люблю как человека. Не фантазер ли я, что верю в такие чудеса? Уверен, что нет. Мы живем в большую, интересную эпоху. Все видно, как на ладони, что к чему. И Вы вполне способны все понять. Ваши блестящие способности, которые идут на разработку истории Русской Церкви или же обновленческого движения, пошли бы на пользу нынешнего и грядущих поколений. Миллионы людей сейчас, как никогда, стоят на распутье. Уже не так высоко надо подняться, чтобы увидеть будущее человечества, то счастливое грядущее, которое ждет людей на земле. Со всех сторон препятствия, и одно их них — религия. Вы не можете не понять этого умом, хотя сердцем Вам трудно это понять.

Анатолий Эммануилович! Вы удивляетесь, что я Вам это говорю теперь, когда после многих разговоров на эту тему каждый оставался,при своем. Но я считаю, что имею полное моральное право так говорить. Я выстрадал это право. Вот улыбался я, прочитав письмо В. И., который пишет мне, что он спорил с Вами не-

давно, и решил, что Вы неисправимы: «Эту дурь, — пишет он, — из него не выбьешь». И Вы один знаете, почему я улыбался. А я то—не он. Я имею право говорить с Вами обо всем. Что у меня? Живу по-прежнему. Выполняю повседневную работу, делаю, что могу, для людей. Может быть, и больше мог бы делать. Вот чешутся руки что-то писать, людям, полезное, хорошее. Но все сомневаюсь в своих способностях, и перо у меня не острое. Вот и удовлетворяюсь малым. Много говорю с людьми, убеждаю, направляю, особенно люблю общаться с молодыми людьми. А знали бы Вы, как растут люди в нашем крае. Люди, которые двадцать лет назад не смели считать себя людьми, обрели человеческое достоинство, учатся, рассуждают, еще как рассуждают!

А их дети выросли студентами — многочисленное первое поколение интеллигенции! Любо с ними говорить. А как много есть, что им сказать, растолковать. Вот, Анатолий Эммануилович, и делюсь с Вами, как с другом, хотя знаю, что пока что сеете противоположное тому, что я сею. Как бы я хотел, чтоб было по другому! Надеюсь еще! >,.••«

Я и Мария Ивановна немного болеем. Дочка учится. Привет Вам от них! Пишите.

Шолом».

«Дорогой Шолом!

Благодарю Вас за письмо. Это письмо честного человека, а не труса. Оно выгодно отличается от многочисленных «увещаний» друзей, которые призывают меня к «осторожности», заявляя, что в ближайшее время меня арестуют и пошлют на Воркуту. С трусами и мещанами спорить, разумеется, не приходится.

Буду говорить с Вами.

Я не принадлежу к людям, которые любят говорить об «аполитичности» религии.

«Тот, кто говорит об аполитичности религии, — не понимает ни того, что такое политика, ни того, что такое религия», — совершенно правильно говорил Ганди. Есть, однако, нечто большее, чем религия и чем политика •— истина. Истина сурова, непреклонна, беспо-

щадна — она не терпит никаких компромиссов, не допускает никаких уступок, не мирится ни с какими отступлениями.

И в то же время, истина прекрасна: она освобождает человека от рабства перед фальшивыми авторитетами, перед ходячими предрассудками и веяниями эпохи. Она греет, как солнце и наполняет радостью сердце, показывая путь в грядущее. Без истины нет счастья, нет подлинной свободы, нет пути, нет жизни. «Познаете истину — и истина сделает вас свободными», — говорил Христос.

Я не могу принять Ваше предложение, Шолом, потому что, отрекшись от религии, я отрекся бы от Истины. И я стал бы убийцей.

Потому, что убить истину '— это хуже, чем убить человека. «Посягнуть на Правду Божью то же, что распять Христа; заградить земною ложью непорочные уста»... — писал в свое время Федор Сологуб.

Нет истины в материалистической философии •— и не случайно даже Вы, ее рьяный приверженец, избегаете в своем письме говорить о ней, понимая, что это самое слабое место в Вашем мировоззрении.

Мир многообразный, динамичный, одухотворенный — сводится этой философией к вертящимся шарикам — к атомам и электронам.

Океан энергии, текучий, переливающийся, рождающий из своих недр, как Афродиту, — материю •— и скучные формулы диаматчиков, укладывающих мир в шпаргалки полувековой давности.

Увлекательный полет научной мысли, разрывающий принципы материальной вселенной, — и унылые, опровергнутые наукой, догматы о вечной, беспредельной материи.

Возьмите, Шолом, Эйнштейна, прочитайте Нильса Бора и Шредингера, — и Вы увидите захватывающее зрелище: под мощным напором науки рвется пряжа материи — материя раскрывает свою тайну — она оказывается лишь сгустком невесомрй, непротяженной духовной энергии.

Возьмите любой учебник электродинамики и Вы увидите, как непрестанно совершается утончение, пре-

вращение — я бы сказал — имматериализация материи.

Современная наука совершенно отбросила старинные представления о ньютоновском «абсолютном времени и пространстве»; пространство, согласно взглядам современных физиков, есть лишь непрерывность (континуум) трех измерений — четвертым измерением (согласно Миньковскому) является время.

Сейчас уже ничего не стоит растворить любую частицу материи, лишив ее массы и протяженности.

И каким вялым, «поповским» вздором оказываются в свете этих достижений современной науки — материалистические благоглупости о материи, как основной форме бытия.

И Вы еще пытаетесь спасти материалистическую философию от полного разгрома ссылками на «интересную эпоху», в которую мы живем. Но именно поэтому материализм и не удовлетворяет сегодня миллионы передовых людей — он перестанет удовлетворять завтра сотни миллионов людей (и в первую очередь ту новую интеллигенцию, вышедшую из народа, первое поколение которой Вы видите там, у себя в Буковине).

Материализм есть ложь — и никакие силы в мире не заставять меня признать ложь!

Но вы советуете мне углубиться в историю. Я принимаю Ваше предложение.

«Нет вещи, которая доставляла бы большее наслаждение, чем философия истории», — говорит где-то Г. В. Плеханов.

Как хорошо я понимаю эти слова!

На первый взгляд история представляется каким то кошмаром; кажется, совершенно невозможно разобраться в этом беспорядочном нагромождении преступлений, жестокостей, в этой смеси страшного, чудовищного и смешного. И вот, находит человек ариаднину нить — и все становится ясно и просто.

И победитель Минотавра, Распутав нить, сумел найти К венцу из мирта, роз и лавра Прямые светлые пути. ,,

Победитель Минотавра — это человек, — и философия истории является величайшим торжеством человеческого разума над бессмыслицей и безумием.

Я преклоняюсь перед благородными мыслителями, которые помогли человеку найти выход из лабиринта. Гегель, величайший из великих, и Карл Маркс — его ученик — заслуживают, безусловно, вечной благодарности людей.

Я не буду здесь излагать свои взгляды на историю; сказку только, что Маркс вполне прав, когда заявляет, что люди должны есть, пить и одеваться прежде, чем заниматься философией. Он вполне прав также и тогда, когда утверждает, что экономический базис обусловливает в конечном итоге развитие общества. Однако, и это только половина правды. Первый вопрос, который возникает у всякого, кто внимательно читает Маркса, — следующий: а чем обусловливается сам экономический базис и чем определяется его развитие? Ответ может быть только один: экономический базис обусловлен особой психофизической природой человека. Ведь природа одна для всех — для слонов, носорогов, обезьян, — но человек, и только человек, обладает способностью изменять, покорять, преобразовывать природу. Ни у одного биологического вида мы не видим ни малейших проблесков трудового творчества. Могут сказать, что прародитель человека был обезьяноподобен. Это, конечно, правильно, но правильно и другое: волосатый, живший на деревьях, предок человека отличался от своих собратий-обезьян своей потенцией, которая делала его уже тогда царем природы. Так же, как человеческий детеныш выше (по своим потенциальным качествам) всех на свете зверенышей — так и спящий Адам (питекантропос) был выше всех детей природы по великим, заложенным в нем потенциальным силам.

«И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему; и да владычествуют они над рыбами морскими и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле» (Бытия, 1, ^б).

Именно благодаря этой неповторимой, чудесной человеческой способности — стихийные природные силы

стали производительными силами; и сам человек, преобразуя мир, вступил с подобными себе людьми в трудовые, производственные отношения.

Так возник экономический базис (производительные силы и производственные отношения). Как видите, и здесь вопрос обстоит гораздо сложнее, чем это изображается в учебниках, авторы которых делают реверансы перед диалектикой, не имея о ней ни малейшего представления.

Экономический базис обусловлен особой психофизической природой человека — творческими импульсами Высшей Силы — Божества.

Первобытное человечество знает особую, так называемую труд-магическую стадию своей истории. О ней проникновенно и глубоко говорил ученый, справедливо раскритикованный за некоторые свои ошибки, труды которого были, тем не менее, озарены проблесками гения — Н. Я. Марр.

В эту стадию искусство, религия, труд — все было слито в едином комплексе — и все было направлено к единой цели —• выстоять в напряженной борьбе с природой. Первые страницы Библии полны воспоминаний об этом периоде героического труда, когда человек в предельно малые сроки преобразовал вселенную. Как справедливо заметил Н. Я. Марр, религия в это время является частью трудового процесса, •— при ее помощи человек воздействует на природу и удесятеряет свои силы. Затем жизнь изменяется, усложняется: единый труд-магический комплекс распадается на отдельные элементы •— появляется то, что марксисты называют «надстройками». Если представлять себе человечество в виде многоэтажного здания, то следует разделить «надстройки» на три типа:

Уходящие глубоко в землю, поросшие, как подножие древнего замка мхом — подвальные этажи, которые непосредственно соприкасаются с первозданной природной основой — система физиологических стимулов, система элементарных трудовых навыков и другие инстинкты, которые каждый человек получает от рождения в виде безусловных рефлексов. Над ними непосредственно возвышаются такие надстройки, как зе-

мледелие и технология производства — все они, вместе взятые, соответствуют материальной физической природе человека.

Далее, на высотах, идут светлые, красивые этажи

— искусство, наука, цивилизация — то, что соответствует душевным, умственным потребностям человека. И, высоко поднимаясь в небо, царит над мирозданием, подобно золоченому куполу, — последняя надстройка — религия.

Я нисколько не отрицаю того, что религия испытывает на себе воздействие исторических условий, влияние различных классов и соответствует тому экономическому уровню, которого достигло человечество, — в этом смысле она является «надстройкой». Всякая «надстройка» имеет, однако, свою специфическую функцию, которая коренится в той или иной особенности человеческой природы. Так, музыка соответствует способности человека воспринимать и воспроизводить звуки, живопись — способности человека воспринимать краски и т. д.

Какой особенности человеческой природы соответствует религия? ^xtvj

И здесь пусть говорит Ф. И. Тютчев — великий поэт земли Русской:

О, страшных песен сих не пой, чн»и Про древний хаос, про родимый,

; Как жадно мир души ночной

Внимает повести любимой!

Из смертной рвется он груди,

Он с беспредельным жаждет слиться!

О, бурь заснувших не буди,

Под ними хаос шевелится.

Дух человека никогда не удовлетворяется рамками материальной вселенной •— он тянется в неизведанные дали, он жаждет вырваться из тенет обыденной жизни — и этому стремлению человека отвечает религия.

Такое стремление у человека было всегда, поэтому

и религия существует всегда, с тех пор, как человек стал человеком.

Такое стремление есть и сейчас — поэтому религия существует. «А все-таки, она вертится!» —отвечаем мы словами Галилея тем, кто на бумаге ее уже уничтожил.

Стремление ввысь, за пределы материального мира, будет возрастать в человечестве по мере того, как оно будет мужать, освобождаться от груза повседневных забот и нужды, •— поэтому мы предвидим величайшее возрождение религии в будущем — религиозный ренессанс человечества.

Человечество, однако, не только стремилось ввысь, в запредельность — оно получало оттуда отзвуки, — ответы '— человек стремился к Богу — и Бог отвечал ему.

Все религии мира являются своеобразной связью человека с Богом, отражением беспредельного в человеческих пределах. И величайшим отражением Божества (Высшей Силы) в человеческой личности является Христианство и его Основатель — Богочеловек Христос.

Христос стоит на самой вершине многоэтажного здания, именуемого человеческим обществом. Он показывает человеку его беспредельные возможности; Он властвует над природой и побеждает смерть.

Христос показывает человеку истинный путь во всех сферах его деятельности — и политика не является исключением из правила.

Вот мы и вернулись в Вашу излюбленную область — в политику — в ту самую политику, с которой мы начали наш разговор, — и говорить о которой смертельно боятся современные церковники, возведшие трусость в ранг величайшей добродетели.

Мы не очень стоим за эту добродетель—и поэтому будем свободно говорить о социальной и политической роли христианства.

«Был ли Христос революционером и социалистом?»

— вот вопрос, который много раз задавался исследователями христианства.

«И не был, и был», — отвечаем мы. Христос, конечно, не мог быть революционером в нашем смысле Этого слова не только потому, что это означало бы разрыв исторического прогресса (Христос, как человек, подчинен законам истории), но и потому, что это означало бы страшную вульгаризацию Его дела. В лучшем случае получился бы тысяча первый вариант Спартака или Маккавея — и не получилось бы христианства — движения вечного, универсального, отвечающего на самые глубокие, сокровенные запросы человечества.

Благодаря своей универсальности — Христос и Его учение включают в себя то лучшее, что есть в социализме и коммунизме. Вспоминая о мучительной казни Христа, я часто спрашиваю себя, что сделали бы с Ним в другую историческую эпоху.

Во времена средневековья Его, проповедующего на площадях и улицах Свое учение и изгоняющего торгующих из храма, сожгли бы заживо на костре.

В Византии Его предали бы еще более мучительной казни за пренебрежительное отношение к императорской власти и прадедовским обычаям (шутка ли, подданному назвать своего государя публично лисицей!).

В древней Руси у Христа, после публичного наказания кнутом, был бы вырван язык. В России дореволюционной Он в качестве опаснейшего сектанта был бы заключен в Суздальский монастырь, а потом был бы выслан в Сибирь. В фашистской Германии Он бы сложил Свою голову под топором нацистского палача, при ежовщине и бериевщине Он умер бы в лагерях, а в современной Америке Его бы травили, как «агента Москвы». А у нас? Таким образом, несмотря на признание принципа власти, Христос не укладывается в рамку любого государства потому, что Он не мирится ни с какой неправдой, несправедливостью, угнетением людей. Христос, примирившийся с неправдой, уже не был бы Христом.

Ненависть к богатству, утверждение того, что всякое богатство неправедно, что только бросивший его является совершенным человеком, величайшая любовь

к людям, отрицание национальных и кастовых различий, признание равенства и братства всех людей — таковы социальные принципы Евангелия.

Но ведь именно это и есть то ценное, что есть в коммунизме. Безгосударственное и бесклассовое общество, без разделения на богатых и бедных, основывающееся на гуманизме, равенстве и справедливости, •— разве не это является коммунизмом?

Историческое родство коммунизма и христианства несомненно — Маркс, Энгельс, Ленин, Каутский (Ленин в этом с ним вполне согласен) пишут о демократическом духе, о коммунистических тенденциях раннего христианства. Хорошо известны и христианско-коммуни-стические движения в эпоху Средневековья и христианско-коммунистическая система Сен-Симона. Еще совсем недавно, в 60-х годах прошлого века, христианско-коммунистические идеи потрясли Китай, во время так называемого Тайпинского движения (такой большой поклонник революционного Китая, как Вы, не можете этого не знать).

Каковы отношения христиан и коммунистов сейчас?

Реакционная вековая политика князей церкви, которые меньше всего хотели когда-либо ссориться с власть имущими, религиозный фанатизм — одних, антирелигиозный фанатизм и многочисленные несправедливости — других вырыли между христианством и коммунизмом пропасть глубокую, но не бездонную. Ее можно уменьшить, даже засыпать и сравнять с землей

— надо лишь правильно понять друг друга.

«Вместо того, чтобы спорить о существовании ада,

— давайте постараемся сделать так, чтобы на земле не было ада», —с таким призывом обратился к верующим несколько лет назад Морис Торез. Что касается меня, то я готов принять это предложение.

Про мое отношение к революции и к коммунизму можно сказать словами епископа Антония Грановского

— одного из честнейших иерархов Русской Церкви:

«Все ценное, что принесла революция для людей, мы принимаем, — на то мы гуманисты; все передовое, что несет коммунизм, мы также принимаем — на то мы

прогрессисты; приспособленцами и подхалимами но были и не будем — на то мы христиане».

Следует, однако, сказать, что события последних двух лет мало способствовали содружеству верующих людей с коммунистами: верующих людей травили в органах печати; причем не было ни одного случая, чтоб газеты напечатали когда-нибудь опровержения или чтоб обращение к органам власти дало какие-либо результаты; даже в тех случаях, когда наличие клеветы было совершенно очевидно. Мало того — на столбцах печати появлялась, правда, изредка, совершенно дикая клевета о человеческих жертвоприношениях, якобы имеющихся у сектантов и церковников (так называемое Кашинское убийство). В провинции самоуправствовали уполномоченные Совета по делам Православной Церкви, которые самовольно, в прямое нарушение конституции, снимали с регистрации неугодных им священников; можно отметить также ряд случаев закрытия церквей без всякой консультации с верующим населением.

Исправление всех этих вывихов способствовало бы значительному оздоровлению отношений между религиозными людьми и коммунистами, как у нас, так и в международном масштабе. Будем надеяться, что это в ближайшее время произойдет.

Перехожу к заключительной части письма.

Вы, Шолом, обращаетесь ко мне с призывом трудиться на благо людей. Боюсь, что Вы обращаете свой призыв не по адресу.

Ведь я и так всю жизнь трудился на благо людей — с 18 лет я был учителем и никто никогда не считал, что я плохо делаю свое дело. Даже в лагере, как Вы помните, я занимался педагогической работой и работал в больнице, восполняя сердцем свое невежество в медицине и, как Вы помните, больные мною были довольны. Вернувшись на свободу, я,тотчас устроился на работу в школу.

Я и здесь старался честно давать учащимся основы

знаний (если Вы вспомните мои письма этого периода, то Вы поймете, что я делал это дело с искренним увлечением). Когда два года назад мне (человеку с аспирантским образованием) пришлось взять группу неграмотных (другие мои коллеги отказывались от этого), я работал и здесь не за страх, а за совесть (в невероятно трудных условиях •— даже при отсутствии помещения).

«Так может работать только учитель-энтузиаст», —говорил про меня директор школы.

И этот же самый директор чуть ли не со слезами на глазах умолял меня через две недели подать заявление об уходе, т. к. в противном случае он может сильно пострадать.

Я решил не подвергать его (мы всегда были с ним в хороших отношениях) опасности и ушел из школы, а через несколько месяцев появилась известная Вам статья. С тех пор все мои попытки устроиться на работу оказывались тщетными. Конечно, я мог бы и теперь ужом пролезть в школу или институт, скрыв все приключения последних лет, но я счел бы это величайшим бесчестием, да и нельзя подводить людей. Остается, правда, низовая работа; я не отказываюсь и от нее и вначале даже собирался устроиться почтальоном, но тут уж друзья мои воспрепятствовали этому, назвав мое намерение глупостью и преступлением.

«История обновленческого движения в Русской Церкви», над которой я сейчас работаю, также вряд ли является бесполезной тратой времени. Я пришлю Вам ее, .когда она будет закончена, и Вы узнаете из нее много нового.

Я не могу не сказать здесь также о моем ближайшем друге Вадиме Михайловиче Шаврове, который еще больше, чем я, пострадал за последнее время.

Это человек горячей убежденности, исключительной смелости и редкой доброты, простодушия и искренности.

Шестнадцати лет он пошел на фронт, — и весь он с головы до ног покрыт ранами (у него их не меньше десяти), причем самая ужасная — в череп; руки, ноги, плечи — все в ранах — и одна пуля сидит в легком.

И этого-то человека ославили как тунеядца и про-

ходимца (а Вы можете себе представить, Шолом, чтоб мой ближайший друг, человек, которого я люблю, как родного брата, был проходимцем?) — и лишили его под каким-то предлогом пенсии.

И все это в отместку за смелые выступления Вадима Михайловича в защиту религии на Американской выставке в Москве, в Загорском дворце культуры, — во время доклада Дулумана, — и другие. Какая жалкая и мелкая месть!

Все это ни в малейшей степени не поколеблет ни его, ни меня — в преданности нашим идеям. Мы от этого не умрем. Как Вы помните, я прекрасно себя чувствовал в лагере, питаясь одним ржаным хлебом и нашим добрым старым еврейским чесноком. Есть, однако, соображения справедливости, которые заставляют меня предъявить следующие требования:

1. Я должен быть восстановлен на работе в качестве учителя, т. к. фактически был незаконно устранен с этой должности.

Я ни на йоту не отступлю от своих религиозных убежделий, однако в школе я их пропагандировать не буду, стараясь лишь добросовестно передавать ученикам основы знаний.

2. Вадиму Михайловичу Шаврову должна быть восстановлена пенсия (обеспечивающая прожиточный минимум)*) и в печати должно быть широко опубликовано опровержение всей той гнусной клеветы, которая так обильно была возведена на него.

Эти требования в ближайшие дни будут мною формулированы в особом письме на имя Н. С. Хрущева.

Не сомневаюсь, что Вы будете сочувствовать нам, как сочувствуют нам все честные и справедливые люди — и беспартийные и коммунисты.

И снова вспоминаются мне осенние дни 1949 года.

Вот подошли мы этапом к воротам 12 лагпункта.

Холод и слякоть, и изморозь, и.„темнота. Вы стоите в

*) В. М. Шаврову пенсия восстановлена 15 декабря 1961 г., и он признан инвалидом II группы (пожизненно).

паре со мной, и я чувствую, кик дрожите Вы мелкой дрожью в своем старом бушлате.

И проносятся у меня в голове слова Маяковского: В такую

вот

холодень,

Зубами

вместе

проляскав,

Поймешь —

нельзя

жалеть на людей

Ни одеяла,

ни ласки.

И здесь — перекресток, на котором сходятся пути христиан и коммунистов.

Наша общая цель — дать людям одеяла и ласку... Передайте сердечный привет Марье Ивановне и Вашей дочурке.

Крепко жму руку

и А. Л.

11 января 1961 г.

Как видите, я добросовестно исполнил Вашу просьбу: профилософствовал ровно час; не моя вина, что результаты получились не совсем те, на которые Вы рассчитывали.

ВЫРОЖДЕНИЕ АНТИРЕЛИГИОЗНОЙ МЫСЛИ

А вы на земле проживете, Как черви слепые живут: Ни сказок про вас не расскажут, Ни песен про вас не споют.

М. Горький

Как говорят, некоторое время тому назад в Киеве произошло несчастье: болотный ил, скапливавшийся годами, обрушился лавиной на город и затопил чуть ли не целый район. Сами мы в Киеве не бывали '— и что именно верно в этих слухах, — мы не знаем.

Однако, нечто подобное можно наблюдать и в Москве.

Лавина антирелигиозных книжонок, брошюрок, статеек заполняет прилавки книжных магазинов, красно-серобелая обложка журнала «Наука и религия» мелькает у газетчиков, афиши крикливо извещают об антирелигиозных кинофильмах.

Незачем читать всю эту литературу. Достаточно прочесть одну брошюру, чтобы иметь представление обо всех остальных, т. к. все они похожи одна на другую, как две капли воды. Мы не стали бы заниматься всей этой отнюдь не изящной словесностью, если бы ее обзор не давал возможность поставить некоторые животрепещущие проблемы.

Как известно, видную роль в современной антирелигиозной литературе занимают произведения ренегатов.

В свое время мы разобрали брошюру Е. Дулумана «Почему я перестал верить в Бога»*).

*) См. А. Краснов-Левитин «Анализ антирелигиозности». Статья опубликована в журнале «Грани», № 65 и посл.

Как известно многим читателям наших заметок, мы довольно пренебрежительно отзывались о талантах С. Д. Дулумана. Однако с тех пор он значительно вырос в наших глазах: его брошюра до сих пор остается лучшим образцом этого жанра. Все те сотни «исповедей», «ответов верующим», «отречений», которые были опубликованы с тех пор, написаны на еще более низком, чем труд Дулумана, уровне.

Уже выработался определенный шаблон отречений. Сначала самыми черными красками рисуется духовная среда, причем выясняется, что автор очередной «исповеди» был единственным исключением из правила: был искренне верующим, бескорыстным, морально чистым человеком. Затем следует рассказ о «противоречиях» в Евангелии •— эти, так называемые «противоречия» (вроде того, что неизвестно, в котором часу умер Христос) уже давным давно всем известны. Однако, наш «праведник» только сейчас их заметил и «прозрел». Кончается «исповедь», как правило, гимном советскому обществу, списанным из первомайской жактовской стенгазеты. Не отходит от этого шаблона и новая «антирелигиозная» знаменитость •— А. А. Осипов.

Когда два года назад появился в газетах текст его отречения, антирелигиозники буквально обезумели от восторга: они осыпали «профессора» комплиментами, посвящали этому «событию» особые статьи: и радио, и телевидение, и газеты только и делали, что воспевали «подвиг» Осипова, о нем говорили, как о крупном религиозном деятеле, знаменитом богослове, воспитателе православных пастырей.

Затаив дыхание, антирелигиозники ожидали появление великих трудов экс-богослова. Увы! Никаких «трудов» за два года так и не последовало. Все дело ограничилось несколькими брошюрками дулумановского типа и антирелигиозными лекциями, которые может прочесть любой управдом. Стоило ли из-за этого бить в литавры?

Мифу об Осипове — великом богослове — способствовал прежде всего сам Осипов, который не жалея красок, расписывал всюду и везде свою ученость и великие таланты. Действительно ли это так? Слов нет,

Осипов человек культурный и образованный, он и неплохой преподаватель.

Однако дает ли это основание считать его столь крупной фигурой, какой он себя выставляет? Во-первых, наш «ученый» не написал за всю свою жизнь ни одного скольконнибудь серьезного труда (он лишь мастер критиковать чужие диссертации). Правда, его перу принадлежат несколько статеек о мире, опубликованных в «Журнале Московской Патриархии». Все эти статейки, слезливые и сентиментальные, не выходят за пределы самой заурядной посредственности.

Посредственной и поверхностной является и последняя (ненапечатанная) статья Осипова, присланная им в редакцию журнала незадолго до отречения — Толкование на первый псалом.

А. А. Осипов очень гордится тем, что был «научным редактором» нового издания Библии.

«К ученому редактированию библии этого издания (1956 г.), которому в отличие от «синодального» следует называться патриаршим, был приглашен автор настоящей брошюры», — самодовольно рассказывает наша знаменитость (А. А. Осипов «Мой ответ верующим», Л., 1960 г., стр. 23).

Хорошо, примем это к сведению. Только разрешите спросить вас, почтеннейший ученый редактор, в чем, собственно, отличается это «новое» издание от старого? «Библия в России до второй половины XIX века существовала только на церковнославянском языке, •— разъясняет Осипов. '— Перевод ее на русский язык и печатание были завершены только в 1876 году, когда русской Церковью управлял так называемый святейший синод. Поэтому и перевод библии на русский язык получил название «синодального». Исправленное по новой орфографии издание русской библии было предпринято в 1955-56 г.г.».

Как, только и всего? Стоило огород городить и нанимать «ученых редакторов»? Любой учитель русского языка справился бы с этим делает не хуже.

Правда, А. А. Осипов, действительно, занимал довольно видное положение: в течение долгих лет он был профессором, а одно время и инспектором Ленинград-

ской Духовной Академии. Здесь надо вспомнить, однако, следующее обстоятельство: в СССР в течение 38 лет совершенно отсутствовало духовное образование — вся старая профессура за это время вымерла, а новой, разумеется, появиться было неоткуда. Поэтому, когда в 1945 году стали открываться духовные Академии и семинарии, Патриархия стала перед огромной трудностью: совершенно отсутствовали педагогические кадры. Всякий богословски образованный человек ценился в это время буквально на вес золота. Вот тут и появился А. А. Осипов, появился очень кстати и сразу пошел в гору. В дореволюционное время этот богослов, не зарекомендовавший себя ни одним серьезным трудом, был бы, как многие его бывшие коллеги, всего лишь преподавателем какой-нибудь провинциальной семинарии.

По словам Осипова, он служил в армии Старыгиной, — старшиной (никому, кроме своих студентов и начальства неведомым) был он и в Церкви, — он также не достиг офицерского чина и в литературе. Его доводы? Аргументы? Мотивы отречения? На все это можно ответить лишь пожиманием плеч.

Как и другие ренегаты, Осипов предпочитает не углубляться в опровержение бытия Божия. Это слишком сложно и хлопотливо. Вместо этого он отделывается дешевым зубоскальством по поводу православного богослужения. Вслед за Хомяковым, Осипов критикует пышность архиерейского богослужения. В одной из своих статей он рассказывает о письме, которое ему прислал какой-то сектант, с предложением присоединиться к адвентистам. И этот сектант был прав: ведь, читая Осипова, выносишь из его «трудов» впечатление, что причиной его «отступничества» явилось недовольство церковной обрядностью. Но тогда ему и следовало перейти к баптистам или адвентистам, а не к безбожникам.

О Христе, об Евангелии он говорит как-то мельком, сквозь зубы, больше упирая на свой авторитет «библе-иста». Однако, ни одного нового аргумента, против историчности евангелий, кроме тех, которые можно прочесть в любой затрепанной антирелигиозной брошюрке, наш «библеист» почему-то не приводит. А о бытии Бо-

жием вообще ничего не говорит. Словно воды в рот набрал. Не считать же, в самом деле, за серьезный аргумент детские рассуждения о женщине, которая умерла во время обедни, не успев причаститься.

И все это перемежается льстивыми дифирамбами по адресу советских людей, о которых он пишет, обмакивая перо вместо чернил в розовую водичку, •— все они у него сплошные герои и почти что ангелы, словно и не слыхал наш библеист ни о Ежове, ни о Берия, ни о ленинградском деле: этакий невинный аркадский пастушок.

В своей брошюре «Мой ответ верующим» Осипов жалуется на то, что он получает анонимные письма, в которых его ругают прохвостом. Мы, разумеется, презираем анонимов и не считаем ругательства аргументом. Все же нас не удивляет то, что многие сомневаются в честности Осипова. Увы! Таков удел всех ренегатов, когда они переходят из стана «гонимых» на сторону власть имущих. Ведь даже безграмотный сельский священник Заводчиков в глазах любого читателя заслуживает большего уважения, чем вы, Осипов. Заводчиков, выступая против вас, все же рискует многим: после того, как вы опубликовали его письмо, его, конечно, снимут с регистрации (попросту говоря, пустят с семьей по миру), он попадет в немилость у власти, его будут допекать уполномоченные Совета по делам Православной Церкви. Вы же, высмеивая Заводчикова, ровно ничем не рискуете, а только политический капитал наживаете. Стыдно, Осипов.

Тем не менее, я все же готов поверить, что вы честный человек. Ну что ж, в таком случае мне вас жаль. Все те недостатки, которые вы видели в духовной среде, вы найдете и у антирелигиозников: и карьеризм, и лицемирие, и начетничество. Не найдете вы там только Христа, Христовой любви и Его благодати. Он, близкий к каждому человеку, страждущему и угнетенному, исцеляет все раны и изгоняет всех бесов и — несет человечеству духовное здоровье, свет, свободу, радость.

«Даже тому, кто не клонит колен перед алтарями Иисуса, становится легче, когда он слышит Его имя» — писал Оскар Уайльд.

Восторженная свистопляска, поднятая безбожниками вокруг такого посредственного человека, как Осипов, конечно, не случайна. Она говорит об ужасающей бедности современной антирелигиозной пропаганды. Даже Осипов представляется здесь гигантом.

Ошибкой было бы, однако, считать, что антирелигиозная пропаганда не заслуживает внимания. За ее спиной стоят могучие и грозные силы, — и с этими силами нельзя не считаться, их нельзя отвергать.

Наибольший интерес представляет антирелигиозный «официоз» — журнал «Наука и религия», т. к. он в какой-то мере (несмотря на всю свою литературную беспомощность) безусловно отражает взгляды гораздо более серьезных и влиятельных людей, чем пишущие там литературные неудачники, пригревшиеся в здании Политехнического музея.

Вот перед нами два последних номера этого журнала — за октябрь и ноябрь. Единственное крупное литературное имя, когда-либо появляющееся на страницах журнала, — это В. Тендряков.

Это, действительно, талантливый, выдающийся писатель, — с его повести «Чрезвычайное происшествие» и нужно, по справедливости, начинать обзор журнала.

Главная тема повести — верующий учитель. Проанализируем конец этой повести, напечатанной в № 10.

Художник не может лгать — это основной эстетический закон, действительный для всех времен и народов. Не может. Потому что искусство — это творческое отражение реального мира. Но правильно отражать мир может лишь чистое зеркало. Когда ложится на душу художника смрадное дыхание лжи, оно дает перевернутое, карикатурное, искажение — вроде тех сферических зеркал, которые бывают в увеселительных садах.

В повести В. Тендрякова есть страницы, в которых чувствуется дуновение истины и, читая их, забываешь, на страницах какого журнала они напечатаны.

Огромной убедительностью отличается, например, глава 20-я. Директор школы Анатолий Матвеевич Ма-хотин приходит к верующему учителю Евгению Ивановичу Морщихину. Здесь все характерно: обстановка,

поведение жены, разговор учителя с директором, размышления директора:

«Мы помолчали. Я продолжал разглядывать Евгения Ивановича. По книгам, по старым сказаниям я много слышал об отшельниках, во имя служения Богу добровольно замуровавших себя в кельях. Передо мной сейчас сидит отшельник нового типа. Не старец с патриаршей бородой, не истощен постами и молитвами, носит не тряпье, не вериги, а приличные костюмы, сорочки, галстуки, ходит в кино, встречается каждый день с людьми, а все-таки в стороне от них, все-таки отшельник. Жить среди людей и быть им чуждым — это даже страшней удаления на пустынное житье. Там можно обо всем забыть, занимать досуг молитвами, слушать пение птиц, наблюдать цветение трав, умиляться Божьему творению, '— ничего не отвлекает, предоставлен сам себе. А тут каждый день встречайся со знакомыми, беседуй о делах, прилежно занимайся этими делами и помни ежеминутно, что люди не разделяют твоих взглядов, от них нужно скрываться, отмалчиваться. Отшельничество на людях, годы, десятилетия, до гробовой доски! Не значит ли это — посадить свою душу за решетку! Подумать только — десять лет мы знали его!».

Далее следует правдивый, написанный с огромным талантом рассказ Евгения Ивановича (стр. 56) о том, как он пришел к вере. И конец главы: «Я узнал, наконец-то, что за человек Евгений Иванович Морщихин. Узнал с запозданием на целых десять лет! Было жаль его. Он обмолвился: «Все мы сироты в этом мире». Нелепое, никому ненужное подвижничество осиротило, отдалило его от людей. Сам виноват — верно! Но разве человека, попавшего по своей вине под машину, ставшего на всю жизнь калекой, меньше жаль, чем того, с кем случилась такая беда по чужой вине? Сирота!.. А этому сироте перевалило за пятьдесят...».

Мы не случайно выписали эти строки. Здесь источник силы и слабости автора. Это сильные строчки, потому что директор Махотин, честный и ограниченный, именно так должен рассуждать. Это слабые строчки, потому-что сам автор думает так же, как Махотин.

Но махотинщина — это ложная, глубоко ошибоч-

ная концепция, и художник, который ею руководствуется, неминуемо исказит жизнь.

«Религиозный человек — сирота!» — утверждает в 1961 г. Махотин-Тендряков и, чтобы еще более усилить эту мысль, изобретает особый глагол — «осиротить».

«...Сущность учения Иисуса Христа признаю, — говорил в 1881 году на суде Андрей Желябов. — Эта сущность учения занимает среди моих нравственных побуждений почетное место. Я верю в истину и в справедливость этого вероучения и торжественно признаю, что вера без дел мертва есть и что всякий истинный христианин должен бороться за правду, за правду угнетенных и слабых, и, если нужно, то за них и пострадать: такова моя вера» («Большая энциклопедия» изд. «Просвещение» т. 21 стр. 334).

Что вы скажете на это, Махотин? Ужели и Желябов, бестрепетно, с шутками и смехом пошедший на смерть, тоже сирота?

Но может быть мы привели нехарактерный пример: религия не играла доминирующей роли у Желябова.

Ну, что ж, возьмем другие религиозные типы: два года назад, в кабинете одного писателя, мы видели на почетном месте «Житие протопопа Аввакума», он, что же, тоже сирота? Или, может быть, сиротой был митрополит Филипп, бесстрашно и всенародно обличавший Грозного, Патриарх Гермоген, погибший в кремлевских подземельях, но не склонившийся перед поляками. Или религия «осиротила» Савонаролу и сделала трусливыми Жанну д'Арк, Томаса Мюнцера и Яна Гуса? Мы нарочно привели здесь людей, принадлежавших к различным эпохам, живших в разных странах и, принадлежавших к различным исповедениям. Что общего между этими людьми? Все они были людьми активными, энергичными, мужественными и смелыми.

Другим и не может быть истинный христианин, ибо основой христианства является борьба за Правду.

«Ищите Царства Божия и Правды Его» — ищите — добивайтесь, ибо Оно «силой берется!» — повелевает Христос.

«Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо

они насытятся», — говорит Христос. И нет большего блаженства, чем страдать за правду: «Блаженны изгнанные правды ради, ибо тех есть Царство Небесное», — это высшее блаженство и помещается оно в конце заповедей о блаженствах, как бы увенчивая и завершая их.

Эти заповеди Христа носили в душе все те лица, имена которых мы сейчас назвали, — и потому так бестрепетны и бесстрашны они были перед лицом смерти.

А как ведет себя Махотин в минуту даже не опасности — а просто так, в момент небольшой неприятности, на заседании райкома? «Густой бас гудел у меня над головой, переполнял кабинет, отдавался в оконных стеклах. У меня тупо и упрямо тянуло вниз сердце. Душная, густо прокуренная комната, пристальные чуже-ватые взгляды. Я сижу на узеньком стуле, на виду у всех, громоздкий, толстый, старчески рыхлый. Сижу и гляжу в пол. Знаю, что я прав, мне нечего стыдиться, но мне стыдно, без причины чувствую себя виноватым. Велика, видать, сила большинства, если даже оно и заблуждается» (стр. 70).

Вот-те на! А каким героем держался у Морщихи-на! Что и говорить — не Аввакум и не Желябов. А вот и конец повести: заболел бедняга Махотин от огорчения, испугавшись Лубкова, и пока он болел — все в школе переменили и сделали, как хотели. .Что же делает высокопринципиальный директор?

«Вошел Лубков. Грудь, обтянутая новенькой песочного цвета гимнастеркой, мягко поскрипывают хромовые сапожки, нисколько не изменившийся, он самоуверенно прошел, наложил на стол Ващенкову какие-то бумаги и только после этого повернулся ко мне.

— Как ваше здоровье, т-товарищ Махотин?

— Превосходно.

— Рад слышать.

— Вы, вижу, тоже чувствуете себя неплохо?

— Не жалуемся ни на здоровье, ни на дела. Ни-ка-ких эксцессов, т-товарищ Махотин!

Я сидел, он стоял надо мной и глядел сверху вниз, глядел снисходительно, всепроницаемо, нисколько не

сомневаясь в том, что его снисхождение и прощение для меня приятны» (стр. 76).

И самое интересное, что Махотин тоже смотрит на Мррщихина сверху вниз.

«Э-эх! Все равно, жаль его. Преклонение Ванек Ку-черяевых, довольство этим — что за жизнь! Раньше просто жалел, теперь плюс к жалости — брезгливость» (стр. 75).

Себя пожалей лучше, Махотин, да кстати и почувствуй к себе брезгливость за свою трусость.

Перед Лубковым сдрейфил — это ли не сирота казанская!

Образ Махотина, как и Морщюсина, безусловно, удача автора: это образы не выдуманные, не сделанные (как бы сказал Белинский), а «почерпнутые со дна жизни».

Однако, сам В. Тендряков заражен «махотинщиной» — и медный привкус махотинщины отравил его произведение.

Морщихин в школе — это жалкая, одинокая фигура: учителя снисходительно жалеют, ученики или оскорбляют или за него «заступаются», — и он сам унижается и все время как бы извиняется за то, что он верующий.

Писатель хочет во что бы то ни стало показать Морщихина сиротой.

Всегда ли бывает так?

И здесь я сошлюсь на свой опыт. 25 лет я преподавал в школе. О том, что я верующий, знали все, начиная от моих коллег, кончая школьными уборщицами. Знали о моих религиозных убеждениях и все ученики. Кроме любви и уважения, никогда я с их стороны не встречал и не замечал ничего другого. Приведу один факт. Однажды мне пришлось принять десятый класс в школе рабочей молодежи. Класс этот для меня был новый — и контакт с учениками не налаживался.

Как-то в перемену, когда я стоял на лестничной площадке среди курящих парней, ко мне подошел чернявый рабочий парень — литейщик.

— Скажите, Анатолий Эммануилович, как это понять! На военной службе я знал одного парня из За-

падной Украины. Он кончил десятилетку с золотой медалью, а верил в Бога. Как это могло быть?

— Друг мой, я сам верю в Бога, — спокойно ответил я.

Стоявший рядом со мной летчик-коммунист сделал корректно-отсутствующее лицо («Я, дескать, ничего не слышал»). А парни ахнули от удивления.

И после этого я почувствовал, что лед сломан, между мною и классом установились теплые, хорошие, дружеские отношения. И всегда, во все времена моей педагогической деятельности, все мои ученики, как только узнавали, что я верующий, относились ко мне тепло и дружески, хотя все они в своем большинстве были (и так и остались) атеистами.

Объясняется это тем, что молодежь у нас, к счастью, не заражена ни антирелигиозным изуверством, которое проповедуют борзописцы из журнала «Наука и религия», ни махотинщиной, как Тендряков. Только в извращенном, болезненном, отравленном холопством мозгу могла родиться тирада, подобная той, которую произносит Аркадий Матвеевич на педагогическом совете. Верующий учитель? А что, собственно, здесь страшного? Ведь школа подготовляет к жизни. А в жизни все равно ведь ученики встретятся с верующими, встретятся i—поверьте, граждане Махотины — и через 20 лет, и через 40, и через 100 лет. Так вот, пускай и узнают еще на школьной скамье, что есть на свете верующие люди и атеисты.

Ибо школа, как и искусство, должна отражать жизнь — без этого нельзя подготавливать к жизни, учить жизни, любить жизнь.

Но вы боитесь религиозной пропаганды в школе? Не бойтесь, ее не будет, как не будет пропаганды антирелигиозной. Назначение школы — давать основы знаний, а это очень трудная и сложная задача. Научить кого-нибудь грамоте, выучить таблице умножения — это требует таланта, труда, энергии и уменья. Вы, Тендряков, этого не знаете, но Махотин это знает, — это такая увлекательная и горячая 'работа, что тут уж не до пропаганды, — все на свете забудешь и ни на что больше не останется времени.

Если же какой-нибудь учитель захочет вести пропаганду, то это будет сразу заметно. В школе нет секретов, ибо дети и юноши плохие конспираторы, — все, что им говорится, делается известным на другой же день.

Мы сделали попытку осмыслить повесть Тендрякова как чисто литературное явление (она вполне этого заслуживает). Есть, однако, и другие аспекты. Ведь В. Тендряков лишь выполняет, правда, с несколько своеобразных позиций, «социальный заказ».

Изуверские призывы к изгнанию из школы верующих учителей стали постоянным явлением. Так, например, в журнале «Наука и религия» № 9 сообщается об изгнании из школы верующих учительниц Инны Тихой, Людмилы Турковой и других, причем авторы статей даже не пытаются скрывать, что их сняли по чисто религиозным мотивам.

И Морщихина в повести Тендрякова, в конце концов, сняли. Итак, верующие люди не могут работать ^ школе. Как называется на юридическом языке запрещение той или иной группе населения занимать те или иные должности? Для этого есть определенный термин «дискриминация». Поскольку вы требуете изгнания людей из школы, — вы проповедуете дискриминацию. Поскольку вы обуславливаете лишение прав религиозными верованиями, — вы проповедуете дискриминацию по религиозным мотивам.

Но ведь дискриминация по национальным и расовым мотивам (проповедь исключительности) категорически запрещается Конституцией. Мало того, религиозная дискриминация также категорически запрещается Декларацией прав человека, торжественно принятой в 1952 году нашим правительством. Ряд документов, принятых во время войны, квалифицирует дискриминацию по религиозным, национальным и расовым мотивам как международное преступление.

Чем руководятся антирелигиозники, требуя изгнания верующих учителей из школы? Они считают, что верующий учитель может быть религиозным пропагандистом и уж во всяком случае не может обеспечить воспитание в духе диаликтического материализма.

Однако, будем последовательны до конца: верующий научный работник (профессор, доцент, академик) с этой точки зрения еще более опасен: он имеет тысячи способов влиять на студентов, «протаскивать» в своих лекциях идеалистическое мировоззрение, воспитывать (ну, хотя бы из студентов Педагогического института) верующих учителей. Следовательно, следует преградить путь верующим к научной работе. К чему это приведет ,— можно видеть хотя бы из того, что профессора Филатов и Войно-Ясенецкий (будь им сейчас 20 лет) не смогли бы осуществить свое призвание. Но этим дело не ограничивается: верующий инженер, офицер, врач, писатель, артист — все они опасны как эвентуальные религиозные пропагандисты. Вывод из этого может быть только один: надо закрыть все двери перед верующими людьми.

Что говорит, однако, по этому поводу Конституция СССР?

«Ст.135. Депутатом Верховного Совета СССР может быть избран каждый гражданин СССР, достигший 23 лет, независимо от расовой и национальной принадлежности, пола, вероисповедания...». '•>

Депутатом Верховного Совета может быть, а школьным учителем не может... странная логика.

Рассмотрим теперь этот вопрос в другом аспекте — политическом.

В 1937 году, в самый разгар «ежовщины», в одном из провинциальных городов была снята с работы учительница за посещение церкви. После того, как она обратилась с письмом к Сталину, она была восстановлена на работу.

«Учитель не должен быть верующим. Однако, если же он верующий, то никто не позволит ему нести свои религиозные воззрения в школу» — писала по этому поводу «Правда».

В 1948 г. в самый разгар «бериевщины» в Москве пытались снять за религиозную деятельность другого учителя — пишущего эти строки.

После моего обращения в Гороно (дело разбирал А. А. Жохов и ныне работающий зам. заведующего Гороно) я был восстановлен на работе.

Сейчас (в 1960-61 г.г.) верующих учителей снимают с работы или заставляют уйти «по собственному желанию». Антирелигиозники это признают и с неслыханным цинизмом, совершенно открыто, проповедуют такие произвол и беззаконие, каких не было даже во времена Берия и Ежова.

А XX и XXIII съезды партии, их призыв к восстановлению законности? Или антирелигиозники несогласны с ними? Тогда пусть скажут это открыто.

На XX и XXIII съездах партии много говорилось о восстановлении ленинских норм в партийной жизни. Ленинские нормы, видимо, должны быть восстановлены и во всех областях жизни государственной.

Невольно возникает вопрос, как отнесся бы Ленин к изгнанию религиозных учителей из школы. Это тем более интересно, что имя Ленина буквально не сходит с уст наших «воинствующих атеистов».

Перед нами проект декрета «О свободе совести, церковных и религиозных обществах» от 20 января 1918 г. Выписываем из этого документа параграф 3, выделяя поправку, внесенную в текст рукой Ленина:

«3. Каждый гражданин может исповедовать любую религию или не исповедовать. Всякие праволишения, связанные с исповеданием какой бы то ни было веры или не исповеданием никакой веры — отменяются.

Из всех паспортов, государственных удостоверений и каких бы то ни было публично-правовых актов всякое указание на религиозную принадлежность гражданина должно быть устранено.

Примечание: Из всех официальных актов всякое указание на религиозную принадлежность или непринадлежность граждан устраняется» («Коммунистическая Партия и Советское Правительство о религии и церкви» Госполитиздат 1959 г., стр. 39).

Эти строчки говорят сами за себя. Ленин считает недопустимым какое бы то ни было «праволишение» (следовательно и лишение прав работать учителем) по религиозным мотивам.

100

Смысл поправки, сделанной рукой Ленина, состоит исключительно в том, чтобы сделать совершенно невозможной всякую, хотя бы косвенную, дискриминацию.

Следовательно, нечего трепать имя Ленина: он был» убежденным, воинствующим атеистом, однако, никогда Ленин не призывал к религиозной дискриминации — нечего припутывать его, граждане антирелигиозники, к вашим грязным делишкам!

«Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах, — говорится во Всеобщей декларации прав человека, принятие которой ежегодно отмечается во всех странах мира, в том числе и в СССР, 10 декабря: — Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг ко другу в духе братства.

Каждый человек должен обладать всеми правами и всеми свободами, провозглашенными настоящей Декларацией без какого бы то ни было различия, как-то в отношении расы, цвета кожи, пола, языка, религии, политических или иных убеждений, национальности или социального происхождения, имущественного, сословного или иного положения».

Но вернемся к повести В. Тендрякова.

Анатолий Матвеевич Махотин — директор «джентльмен», любимый герой Тендрякова, и он решил быть «великодушным» и поступить с верующим учителем «по-джентльменски»:

«Мое личное мнение — продолжаю я, — оставить, раз Евгений Иванович сам того хочет. И я бы с вас, Евгений Иванович, не брал никаких обязательств, — хотите отмалчивайтесь, хотите — отвечайте ученикам, как подскажет ваша совесть. Отвечайте, что верите в Дух Святой, но помните об одном — не переусердствуйте. Если вы вокруг себя организуете группу, если у вас окажутся последователи, ваша деятельность станет выглядеть как преднамеренная пропаганда. А вам известно, у нас допускается свобода ве-

101

роисповедания, но религиозная пропаганда запрещена законом. Тогда уж вам придется иметь дело не с нами. Надеюсь, до этого не дойдет» (стр. 66).

Эту тираду Махотин произносит на заседании педагогического совета в присутствии нескольких десятков учителей. Ни у кого из учителей, ни у Морщихина — заявление директора не встречает никаких протестов и никакого изумления.

Должны признаться, что мы с интересом прочли эти строки, ведь нас они касаются непосредственно. Если меня спросят о моей профессии, то я должен ответить, что я (если не формально, то по существу) являюсь религиозным писателем. Таким образом, в течение многих лет я занимаюсь религиозной пропагандой. Т. к. целью своей жизни я совершенно сознательно сделал защиту христианства, то вполне понятно — моя литературная деятельность — это преднамеренная религиозная пропаганда.

Нарушаю ли я советские законы?

Прежде всего, я утверждаю, что законов, запрещающих религиозную пропаганду в СССР не существует. Есть лишь статья, запрещающая антисоветскую агитацию, т. е. агитацию, направленную на свержение или значительное ослабление Советской власти.

Равно, как нет законов, запрещающих организацию религиозных групп, сект и т. д., есть лишь статья, запрещающая создание контрреволюционных организаций.

Правда, ст. 124 Конституции СССР гласит следующее: «Свобода отправления религиозных культов и свобода антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами». Отсутствие упоминания о религиозной пропаганде еще не означает с юридической точки зрения, во всяком случае, ее запрещения.

Нет же, например, законов, разрешающих есть хлеб (это только Боневольский у Салтыкова-Щедрина проектировал издание закона: «Всякий да яст»). Однако отсутствие упоминания не означает еще запрещения.

«Каждый человек имеет право на свободу мысли, совести и религии. Это право включает свободу менять свою религию или убеждения и свободно исповедовать

102

свою религию или убеждения, как единолично, так и сообща с другими, публичным или частным порядком, в учении, богослужении и выполнении различных ритуальных обрядов», — гласит Всеобщая Декларация Прав человека. Но что означает «исповедание религии в учении, публичным порядком», как не религиозную пропаганду?

Но Махотину законы не писаны. Он твердо уверен в своем праве запрещать религиозную пропаганду. «Слушайте, Евгений Иванович, — я, не надеясь поймать его взгляд, уставился в брови, — если до меня дойдет слух, что к вам на ваши бездарные, невоинствующие беседы ходят ученики, будете иметь дело со мной. А вы знаете, что я могу быть не только добрым и снисходительным» (стр. 75). И это говорится человеку, за свою веру все же изгнанному из школы, безжалостно лишенному пенсии после двадцати трех лет преподавания в ней. Ох, уж эти джентльмены- либералы! Наговорят с три короба о своем «гуманизме» и «широте взглядов», и кончат обязательно доносом. И ведь какая метаморфоза — перед Лубковым на задних лапках ходят, а тут и смелость, и твердость, и суровость нивесть откуда возьмутся.

Что сказать Махотину в ответ на его тираду? Ничего. Можно лишь пропеть песенку: «Нам не страшен серый волк». Ежова с Берией не боялись — так уж вас, Махотин, и подавно не испугаемся.

Повесть В. Тендрякова подводит нас вплотную к вопросу о положении религии в нашей стране.

В журнале «Наука и религия» № 10 напечатана статья «Советское законодательство о культах» в форме ответов на вопросы читателей (стр. 59-92).

Воспользуемся этой статьей, чтоб в свою очередь поставить несколько вопросов.

Автор «ответов», некто А., Валентинов, поясняет, что религиозное объединение (общество или группа) может приступить к своей деятельности лишь после регистрации в органах государственной власти (стр. 89).

103

«Религиозное общество может быть снято с регистрации в случае нарушения советского законодательства о культах. Не подлежат регистрации религиозные общества и группы верующих, принадлежащие к сектам, вероучение и характер деятельности которых носят антигосударственный и изуверский характер: иеговисты, пятидесятники, истинно православные христиане, истинно православная церковь, адвентисты-реформисты, мурашковцы» (стр. 89).

Точка зрения советского законодательства здесь изложена А. Валентиновым правильно. Все же у нас сразу является несколько вопросов. Прежде всего, нам хотелось бы уяснить сущность термина «регистрация». Понятие •— «регистрация» в правовой науке равнозначно понятию «фиксация», «констатация факта».

Наиболее простой, можно сказать, классический пример — это регистрация радиоприемников и телевизоров. Вы идете на почту, предъявляете «паспорт» радиоприемника, уплачиваете определенный взнос и можете пользоваться радиоприемником до конца своей жизни. Когда вы идете на почту, вам в голову не приходит, что кто-то может отказать вам в регистрации или отобрать у вас радиоприемник.

Именно так должно, по смыслу закона, обстоять дело и с религиозными объединениями. «Религиозные объединения верующих граждан всех культов регистрируются в виде религиозных обществ или групп верующих» — гласит Постановление Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров от 8 апреля 1929 г., параграф 2 («Коммунистическая Партия и Советское Правительство о религии и церкви» 1959 г. стр. 78).

Обратите внимание: закон говорит не о разрешении религиозных объединений, а лишь об их регистрации. Собралось 20 человек верующих и решили организовать объединение; поскольку они не принадлежат к запрещенной секте, властям остается лишь зафиксировать, «зарегистрировать» этот факт.

На практике, однако, этот закон грубо нарушается уже на протяжении тридцати лет. Уже в 1930 г. имело место массовое закрытие церквей, которое происходило

104

в обстановке столь грубого насилия, что против него выступил даже И. В. Сталин в своей знаменитой статье «Головокружение от успехов». После этого массовое закрытие церквей было -приостановлено. Однако уже С 1932 года началось вновь массовое закрытие церквей вопреки желанию верующих.

Особенно разнузданный характер приняло закрытие храмов в годы ежовщины (1937-1939). Огромные города (с миллионным населением) не имели ни одной церкви — на др. Ростов-на-Дону, Баку; в других городах существовала лишь одна небольшая церковка (типа часовни) — Новосибирск, Ташкент и ряд других городов. Правда, во время войны было открыто во многих городах небольшое количество церквей.

Однако, и сейчас большое количество верующих, по существу, лишено возможности удовлетворить свои религиозные потребности. Возьмем для примера Ленинград. В Ленинграде в настоящее время (согласно переписи) насчитывается около четырех миллионов человек), лишь на два миллиона меньше, чем в Москве. Вряд ли кто-нибудь будет утверждать, что в Ленинграде процент верующего населения меньше, чем в Москве. Между тем в Москве имеется 34 храма (что, конечно, также совершенно недостаточно), а в Ленинграде вместо 20 храмов, как должно было бы быть применительно к московским данным, — всего восемь церквей. Если учесть, что два храма из них (Волкове кладбище и Богословское, представляют собой небольшие помещения типа часовни) и вмещают лишь минимальное число молящихся, то станет ясным, что эти церкви не могут удовлетворить религиозные потребности ленинградцев.

Следует также упомянуть, что в Ленинграде имеются районы (по количеству населения равные целым городам) в которых нет ни одного храма. Таковы, например, Московско-Нарвский район •— ближайший храм (Николо-Морской собор) — находится от Нарвских ворот на расстоянии 12 километров, Выборгский район (от Лесного до Князь-Владимирского собора >— 15 километров), Кировские острова (от Елагина острова до Князь-Владимирского собора — 10 километров). На Ва-

105

сильевском острове имеется одна маленькая церковь (на Смоленском кладбище), однако, населению от этого не легче, т. к. от набережной адмирала Макарова до Смоленского кладбища не менее 6 километров.

Еще хуже обстоит дело в ленинградских пригородах — там вообще почти нет церквей. Отсутствуют действующие храмы в городах Петродворец, Пушкин, Луга, Сестрорецк и других городах. На протяжении бывшей Финляндской ж.-д. (Ленинград-Зеленоградская), которая тянется на расстояние более сотни километров, имеется лишь один действующий храм — храм Нерукотворного Образа Спасителя в Шувалове. По приморской линии (густо населенной) на протяжении 40 километров имеется также лишь один небольшой храм (на станции Лисий Нос). Еще хуже обстоит дело в Ярославле, где при почти миллионном населении имеется лишь один крохотный храм (типа часовни). В праздники к нему нельзя подойти даже на далекое расстояние.

В городе Горьком в самом городе также нет ни одной церкви, есть лишь несколько храмов в пригородах.

Городские и районные советы во всех этих городах буквально завалены заявлениями от групп верующих с просьбами об открытии храмов. Эти просьбы удовлетворить очень нетрудно, т. к. помещения бывших храмов, большей частью, совершенно неприспособленные ни для каких других целей, кроме чисто культовых, пустуют и разрушаются (так, например, обстоит дело в городе Петродворце). Однако уже на протяжении 20 лет местные органы власти отвечают на все эти просьбы и требования верующего населения категорическим отказом. Как можно назвать подобные действия властей? Их можно назвать лишь грубым беззаконием и произволом.

Мало того, за последнее время имело место массовое закрытие храмов на Украине и в Белоруссии не только без консультации с верующим населением, но даже и вопреки ожесточенному его сопротивлению. Вся русская Церковь оплакивает историю Киевских Пещер, которые являются колыбелью христианства на Руси.

106

Почаевская Лавра (в Западной Украине) находится накануне закрытия.

Все эти факты не только не содействуют антирелигиозной пропаганде, но даже явно идут во вред ей, т. к. вызывают озлобление и усиливают фанатизм (который, является, конечно, отрицательным явлением) в среде верующих людей. Но такова слепота антирелигиозников.

Мы не можем умолчать еще об одном вопиющем беззаконии, которое укоренилось в нашей действительности.

Постановление «о религиозных объединениях» от 8 апреля 1929 года включает следующий пункт: «8. О составе религиозного общества или группы верующих, а также их исполнительных и ревизионных органах и служителях культа в сроки и по форме, устанавливаемой Народным Комиссариатом внутренних дел РСФСР, сообщается органу, произведшему регистрацию данного религиозного объединения».

Таким образом, если религиозное объединение регистрируется, то служители культа — священники даже и не регистрируются. Община просто сообщает их фамилии соответствующему органу, причем закон вовсе не требует, чтобы они должны были кем-либо утверждаться в должности. Закон не предоставляет регистрирующим органам права вето в отношении священнослужителя. Правда, наряду с параграфом 8-м в Постановлении имеется также и параграф 14-й, согласно которому «Регистрирующим органам предоставляется право отвода из состава членов исполнительного органа религиозного общества или группы верующих отдельных лиц». Этот пункт является в настоящее время анахронизмом, т. к. он был в основном направлен против так называемых «лишенцев» (граждан, лишенных избирательных прав, которые «пролезали» в «двадцатки»). Однако к священнослужителям этот параграф не относится, т. к. священнослужители не имеют права быть членами исполнительных органов и не являются (как это видно из параграфа 54) членами религиозных

107

обществ — они рассматриваются законом как лица, служащие в религиозном обществе по найму.

В прямое нарушение этого постановления у нас в настоящее время принят принцип обязательной «регистрации» священнослужителей Советом по делам Русской Православной Церкви, или, точнее, уполномоченными Совета на местах. Ни один священнослужитель не может приступить к своему служению, не будучи зарегистрирован. Мало того, по малейшей прихоти уполномоченных (это обычно, в прошлом работники б. МГБ) священник может быть снят с регистрации. В ряде случаев вдогонку священнику летит клеветническая закрытая характеристика и снятый с регистрации священник иногда в течение долгих месяцев ездит с семьей из города в город, не находя нигде себе пристанища.

Как правило, уполномоченные сводят таким образом счеты с неугодными им людьми, со священниками, которые наиболее ревностно проповедуют Слово Божие и пользуются популярностью среди населения. «Снятие с регистрации» является великолепным средством для шантажа: воздействуя путем угроз на неустойчивых, колеблющихся священнослужителей, запугивая их, уполномоченные принуждают их снимать с себя сан. Во времена Берия при «регистрации» всемогущее МГБ всюду расставляло своих агентов и вербовало неустойчивых священников в секретные сотрудники, заставляя их писать ложные доносы.

Как видит читатель, эти методы, введенные в период сталинского самовластия, совершенно противоречат законам СССР. Более того, они находятся в непримиримом противоречии с Конституцией СССР — с принципом отделения Церкви от государства. Ведь нетрудно убедиться, что «регистрация» священнослужителей является не чем иным, как их назначением со стороны государственных органов. Если к этому прибавить, что регистрации подлежат не только священники, но и архиереи, то мы встанем перед чудовищным парадоксом: государственная Церковь в системе атеистического государства. Само собой разумеется, только в смрадной атмосфере сталинского культа и всевластия бериевских

108

подонков могло родиться столь чудовищное извращение свободы совести.

Нельзя при этом не заметить, что в пользу этой системы назначений нельзя привести ни одного разумного довода. Если таким образом думают предотвратить «преступления» священнослужителей, то это совершенно не достигает цели: ведь и так ни один священнослужитель не будет вести открыто религиозную агитацию (в том случае он будет немедленно арестован), если же священник будет заниматься контрреволюционной конспиративной деятельностью, шпионажем и т. д. — то вряд ли он оповестит об этом уполномоченного Совета по делам Православной Церкви — да у последнего нет никаких средств, чтобы уличить в этом священника (он не имеет права делать обыски, арестовывать и т. д.).

Может быть, таким образом хотят бороться против финансовых злоупотреблений со стороны священника? Для этого имеется ОБХС. Если же главное тут в том, чтобы стеснить религиозную проповедь, то это есть вопиющее нарушение свободы совести и величайшее антиконституционное преступление.

В конце «Ответов» А. Валентинов высказывает некоторые разумные мысли.

«Недействующее молитвенное здание может быть переоборудовано и разумно использовано для других целей. Понятие «разумно использовано» включает в себя соображения не только хозяйственной целесообразности. Следует проявлять в этом деле осторожность, чтобы не оскорбить религиозных чувств верующих» (стр. 91).

С этим, конечно, можно согласиться. Только разрешите задать вам еще один вопрос. Как вам известно, главной святыней Ленинграда является Казанский собор. В 1932 году, вопреки протестам С. М. Кирова, который всегда с уважением относился к религиозным чувствам людей, по инициативе В-. М. Молотова в этом соборе бы расположен музей истории религии, фактически антирелигиозный музей. Считаете ли вы, что по-

109

добное использование храма не оскорбляет религиозных чувств? Впрочем, здесь мы имеем дело не только с оскорблением религиозных чувств верующих — это глумление также и над памятью великого русского полководца М. И. Кутузова, могила которого находится в Казанском соборе. Ведь нельзя же предположить, чтоб Михаил Илларионович — верующий человек — хотел быть похоронен в антирелигиозном музее, рядом с антирелигиозными стендами.

В этой связи нельзя не вспомнить еще об одном преступлении (иначе сказать нельзя) прошлых лет — о бессмысленном, варварском разрушении Храма Христа Спасителя.

Это разрушение было совершено, как известно, по личной инициативе И. В. Сталина*), несмотря на то, что специалисты-архитекторы указывали на полную невозможность построить на этом месте проектируемый Сталиным Дворец Советов. Впоследствии архитекторы сдались без боя, и в честь этого «события» был издан сборник «Мастера искусства о т. Сталине», в котором прославлялась «мудрость вождя».

Тронутые уважением к памяти героев двенадцатого года и воодушевленные несокрушимой верой в конечную победу правды и справедливости, мы надеемся дожить до того времени, когда Казанский собор будет отдан в руки верующих и верующим будет предоставлено право восстановить на свои трудовые кровные деньги Храм Христа Спасителя •— храм-памятник в честь героев двенадцатого года и всех русских воинов, отдавших жизнь за родную землю...

«Администрирование в отношении религиозных объединений не помогает, а наносит вред атеистическому воспитанию трудящихся» — заканчивает свои «От-

*) Очень неприятно говорить плохо об умершем и развенчанном человеке. Мы бы никогда на это не решились, если бы мы примерно так же не говорили о Сталине и при его жизни, когда он находился в самом апогее своей власти. Еще в 1949 году пишущий эти строки заклеймил всемогущего тогда государственного деятеля кличкой «обер-бандит», за что был приговорен к десяти годам заключения (из коих отбыл семь).

110

веты» А. Валентинов. — «Поэтому советские органы и все должностные лица должны строго следить за тем, чтобы всем гражданам на деле была обеспечена свобода совести, провозглашенная Конституцией СССР, не допускать применения административных мер борьбы с религией, незаконного снятия с регистрации и закрытия молитвенных зданий и помещений, администрирования по отношению к деятельности религиозных объединений, отношения к духовенству и оскорблений чувств верующих» (стр. 92).

Умные речи приятно слышать. Вот и покажите на деле свою искренность, уважаемый А. Валентинов, — поддержите мысли, высказанные нами в этой статье, — и присоединитесь ко всем нашим требованиям.

Может показаться, что тема настоящей статьи не соответствует ее заглавию.

На самом деле, однако, такого несоответствия нет. т" Было время, когда атеистами называли себя вольнолюбивые и отважные люди. Это была эпоха борьбы против всяческого гнета, борьбы за обновление всех обветшавших институтов. В это время атеизм, хотя он был всегда глубоко ошибочным, в корне антинаучным мировоззрением, мог играть прогрессивную роль, воодушевлять отдельных людей на борьбу за народ, иметь в числе своих поборников великих революционеров и больших мыслителей-

Такова диалектика истории: в те эпохи, когда религиозным знаменем прикрывается реакция, удары революции падают не только на носителей знамени, но и на самое знамя. Здесь мы позволим себе аналогию из области литературоведения. Как известно, в шестидесятые годы знаменитый русский критик Д. И. Писарев в ряде статей всячески поносил Пушкина, более того, в своей статье «Разрушение эстетики» Писарев отрицает искусство: скульптура и живопись объявляются им бесполезной тратой времени. А литература рассматривается как одно из вспомогательных средств для «научной пропаганды». Он не только солидаризируется с

111

Базаровым в своей статье «Реалисты», но идет даже значительно дальше его, выдвигая крылатый лозунг: «Сапоги выше Пушкина».

Этот писаревский вандализм уже давно отвергнут историей, писаревские идеи кажутся сейчас настолько курьезными, что даже спорить с ними нелепо. Сам Писарев, однако, заслуживает величайшего уважения, потому что он был отважным борцом за свободу и его идеи были оружием в этой борьбе.

Другой пример. В начале XIX века в Англии среди рабочего класса было распространено движение «луддитов» — разрушителей машин. И несмотря на все варварство этого движения, честные люди (в том числе и Байрон) сочувствовали его представителям, потому что они выступали как борцы против угнетателей.

Точно так же, когда отдельные прогрессивные деятели XIX и XX в.в. «разрушают религию», мы, не сочувствуя их идеям, сочувствуем им самим, ибо они призывают к борьбе против всякого гнета, в том числе против принуждения в религиозных вопросах. •-* Совершенно иначе обстоит дело теперь: современные антирелигиозники (типа «деятелей» журнала «Наука и религия») выступают как представители религиозной дискриминации, как профессиональные доносчики. Систематически, из номера в номер, они занимаются травлей религиозных людей, всячески стремятся раздуть человеконенавистническую истерию, разжигают антирелигиозный фанатизм и клевещут на христианство, изображая его в карикатурном, явно искаженном виде.

Раскройте журнал «Наука и религия» — и на вас сразу повеет 1937, 1948, 1952 годами — эпохой борьбы с «врагами народа», с «космополитами», с «сионистами». Тот лее злобно взвинченный тон, то лее оголтелое, безудержное вранье*), те же отвратительные призывы к каннибальской расправе над беззащитными людьми (церковниками и сектантами). Правда, пока еще нет прямых призывов сажать в тюрьмы активных религиоз-

*) См. нашу статью «Мой ответ журналу «Наука и религия».

112

никое (на это сотрудники журнала просто не осмеливаются), но зато нет недостатка в призывах создать вокруг проповедников религии атмосферу непримиримости, нетерпимости, т. е., короче говоря, поставить их в положение париев. Современная антирелигиозная пропаганда с ее односторонностью и недобросовестностью, объективно (независимо от того — хотят этого или нет отдельные антирелигиозники) является рецидивом бериевщины и ежовщины.

На XXIII съезде партии много говорилось о том, что надо сделать невозможным повторение прошлых ошибок. Смешно было бы думать, однако, что «сталинская эра» как высокопарно называли ее в свое время придворные трубадуры, длившаяся десятки лет, не оставила в нашем обществе никаких следов: ведь целое поколение ответственных работников выросло и воспитывалось в удушливой атмосфере, когда поощрялись всякие беззакония и всякий произвол. Вот эти-то люди и стоят за спиной журнала, редакция которого помещается в полуподвальном этаже Политехнического музея.

Притаившись в подвале большого красного здания, — Советского общества — эти люди пока пробуют свои силы на антирелигиозном фронте.

Итак, путь пройден — наклонная плоскость позади: от огненных прозрений Добролюбова — до дурнопахнущих статеек кучки бериевских эпигонов — это ли не вырождение антирелигиозной мысли?

А. Краснов-Левитин

112