© Copyright В.А.Кривошеин, наследники, 2003

Краткая биографическая справка.

Архиепископ Брюссельский и Бельгийский Василий (Кривошеин) в миру Всеволод Александрович Кривошеин. Выдающийся богослов, патролог, видный церковный деятель.

Родился в Петербурге в 1900г., скончался в 1985 г. в Ленинграде. Похоронен на Серафимовском кладбище в Санкт- Петербурге.

В 1927 году принял монашеский постриг с именем Василий в монастыре Св. Вмч. Пантелеймона на Афоне. Провел на Афоне больше 27 лет.

В годы жизни на Афоне до 1947г. Владыка Василий написал и опубликовал целый ряд работ посвященных православной аскетике и богословию.

Все эти работы составляют Золотой фонд отечественного богословия, они переизданы в России и переведены на все европейские языки. Некоторые из трудов Архиепископа можно найти в интернете, а также подробную их библиографию. Его "светские" воспоминания о 50-70 гг., когда он посещал СССР особенно ценны, так как приоткрывают не известную страничку церковной жизни и отношений в РПЦ.

С 1960 года в течение четверти века Архиепископ Василий возглавлял Брюссельскую и Бельгийскую кафедру.

(По личным впечатлениям и документам)

в Троице-Сергиевой Лавре

и

Избрание Патриарха Пимена

( май-июнь 1971 года)

Текст печатается впервые с существенными дополнениями,

которые по не зависящим обстоятельствам от издателей, не вошли в книгу

"Воспоминания" (Нижний Новгород, 1998 г)

После кончины Святейшего Патриарха Алексия (17 апреля 1970 г.) вопрос о том кто будет его преемником по патриаршеству, естественно занял главное место в мыслях и чувствах всех живущих жизнью Русской Православной Церкви, как в самой России, так и на Западе.

На Западе, особенно у карловчан и у римо-католиков, сложилось убеждение, что Патриархом будет избран обязательно митрополит Никодим. У католиков это предположение было основано на том, что они хорошо знали митрополита Никодима по его неоднократным посещениям Ватикана и думали поэтому, что он стоит во главе всех церковных дел. Но в основном, потому что они ему симпатизировали и считали наиболее к себе близким из русских иерархов. А карловчане, в силу своих предвзятых и твердо сложившихся взглядов рассуждали просто: современной Русской Церковью всецело правит правительственный совет по делам Церкви и КГБ, Никодим- агент правительства и КГБ. Ко всему прочему он наиболее динамичная личность среди иерархов, а значит, власти в своих целях поставят его Патриархом. Такого рода рассуждения и мысли можно было встретить в карловацкой среде и прессе (в "Православной Руси" особенно) почти накануне созыва Собора, хотя всем следящим за жизнью Русской Церкви, было уже ясно, что Патриархом будет избран митрополит Пимен. Карловчане показали лишний раз свою неосведомленность и оторванность от тогдашней Церкви в России. А между тем уже летом 1970 года лица посещавшие СССР (как, например группа молодежи из Бельгии) рассказывали, что называют имена митрополита Пимена и Никодима, но более вероятным считают кандидатуру митрополита Пимена. Эта группа молодежи приезжала по приглашению Патриархии и в качестве курьеза они говорили, что на одном из ужинов в Киеве, устроенном в честь их приезда, один из киевских батюшек, слегка подвыпивший, в присутствии митрополита Филарета Киевского, "поднял бокал" и пожелал ему быть выбранным в Патриархи.

В октябре того же 1970 года мне пришлось в связи с моим участием в Межправославной Комиссии по диалогу с англиканами встретиться в Женеве с протопресвитером Виталием Боровым и говорить с ним о предстоящем выборе Патриарха. Как всегда, сдержанный и крайне осторожный, осведомленный, умный и правдивый, хотя и не без хитрецы, у него всегда чувствовалась какая-то цель, ради которой он говорит или молчит. Так вот, о. Виталий уклонился от того, чтобы назвать мне какое-либо имя кандидата в Патриархи. Единственное, он объяснил мне продолжительную (более года!) и вызывающую всеобщее недоумение отсрочку выбора Патриарха, тем, что якобы это было вызвано желанием, как руководителей Церкви, так и гражданских властей обеспечить единодушное избрание. "А для этого нужна подготовка, а она требует времени, особенно в провинции.... Она сейчас ведется, как Патриархией, так и властями." Не знаю насколько это объяснение было правдиво, но другого разумного объяснения отсрочки выборов Патриарха я ни от кого больше не слыхал. Были объяснения тривиальные и как бы "заученные": траур по Патриарху (но почему целый год?), или, что нельзя из-за гостей созывать Собор зимой, (но ведь от апреля до октября и до зимы срок достаточный для подготовки и созыва Собора!). Эти и многие другие объяснения, которые мне давал даже митрополит Никодим, не выдерживали серьезной критики. Оставался факт, что по Положению об управлении Русской Православной Церковью 1945г. выборы Патриарха должны быть произведены не позже шести месяцев после смерти его предшественника и что Синод не имел права изменять решения Собора 1945 г. Не было ясности, почему советское правительство хотело отсрочки выборов и почему оно поддерживало стремление к единогласному его избранию. А может быть оно не хотело, чтобы выборы Патриарха и Собор прошли в "ленинском"1979 году? Такие слухи гуляли по Москве, но, по-моему, это было несерьезно.

Впервые более точные сведения о предстоящих выборах мне удалось получить в Москве, куда я приехал 19октября 1970 г. и, где должен был провести целый ряд встреч до 5ноября. Поехал я как "турист", но был принят Патриархией как "гость", помещен в гостинице "Ленинградская", и в мое распоряжение была предоставлена машина с шофером. Во время пребывания в Москве, Загорске (Сергиевом Пасаде) и Ленинграде я был принят и имел беседу с Патриаршим местоблюстителем митрополитом Пименом в Чистом переулке в присутствии епископа Филарета Дмитровского. В этот приезд я дважды служил с ним как всенощную, так и литургию на праздниках Иверской и Казанской икон Божией Матери (в Сокольниках и Патриаршем соборе), виделся и беседовал с митрополитом Никодимом и Алексием Таллиннским, с профессорами Московской и Ленинградской академий, а также со многими священниками и мирянами. Все это дало мне возможность составить определенное представление о церковных настроениях в связи с выборами Патриарха. С этой целью я каждое утро, никем не сопровождаемый и заранее никому не сказав куда еду, садился в машину и говорил водителю, в какую церковь я намерен сегодня поехать. Молился за литургией, оставался после службы на некоторое время и беседовал с духовенством и мирянами. Мое появление без сопровождающего лица от Патриархии вызывало некоторое удивление. "Как хорошо, что Вы приехали на этот раз один, - сказал мне один батюшка, знакомый по прежним приездам, - сможем поговорить".

Эти утренние посещения церквей дали мне очень много. Так в церкви Воскресения Словущего в Сокольниках мне встретился староста, почтенный мужчина средних лет, скорее народно-купеческого, чем интеллигентного вида, на мой вопрос, кто будет Патриархом, сказал: - "Да если это зависит от Москвы, то тогда, конечно, Пимен. Его здесь все знают и любят. Он постоянно в московских церквях служит, и прекрасно служит. И фигурой, и благочестием, и всем - самый подходящий Патриарх. Он и с властями нашими умеет ладить, правительство его, как слышно, поддерживает".

— "А Никодим, - спросил я. -Многие за границей думают, что он будет Патриархом".

— "Ну знаете, это как- то не солидно. Слишком молод. Патриарх - ведь это отец".

В большинстве других церквей, где я бывал тогда, все говорили, что Патриархом, вероятно, будет Пимен, и что он наиболее подходящий. Объясняли это тем, что его любит церковный народ за благолепие и усердное богослужение, доверяет ему как монаху от юных лет. О митрополите Никодиме говорили, что очень многие в народе против него, не доверяют ему, считают новатором и другом католиков, "он продаст нас красным шапкам" (то есть кардиналам) - слышалось в массах. Рассказывали и следующий анекдот: уезжая в Рим на последнее заседание Ватиканского Собора, куда митрополит Никодим был приглашен, перед отъездом в Ленинграде, после богослужения он обратился к верующим с просьбой молиться о нем, так как "он едет на закрытие Ватиканского Собора". "Как!" - закричали верующие, не поняв смысла сказанного, - еще один собор закрывают, и ты едешь в этом участвовать. Не пустим! Не выпустим отсюда!" Такое же сильное смущение вызвало среди ленинградских верующих, когда митрополит Никодим стал служить в красной мантии. Это было истолковано как выражение сочувствия коммунизму! На самом деле здесь скорее усматривалось подражание католикам. Во всяком случае, это новшество страшно смущало простой народ. Ввиду всего этого, и открытой враждебности к митрополиту Никодиму части верующих, его избрание Патриархом было нежелательным, ибо могло вызвать несогласия и даже раскол в Церкви.

(То ли дело митрополит Пимен; против него никто не был настроен)

Сильно повредило митрополиту Никодиму решение Св. Синода о допущении к причастию римо-католиков там, где нет католических храмов и священников (кстати, принятое Синодом по инициативе митрополита Никодима). Повредило не столько в народе, который в такие вопросы не очень вникает и они его не затрагивают непосредственно, сколько в кругах традиционно настроенной интеллигенции. "Опрометчивый шаг", как выразился А.В.Ведерников, назначенный после долгосрочной опалы со стороны митрополита Никодима, богословским референтом митрополита Пимена. Митрополит Никодим отстранил его от редактирования ЖМП и от всякой работы в Иностранном Отделе, и это назначение вызвало большое недовольство в окружении митрополита Никодима, особенно епископа Филарета. Любопытно, что это увлечение римо-католицизмом, приписываемое митрополиту Никодиму, - более кажущееся, впрочем, чем действительное, - вызывало недовольство и в правительственных кругах, где оно рассматривалось как "перегиб". Говорили, что Куроедов, узнав, что митрополит Никодим выбрал темой своей магистерской диссертации Папу Иоанна XXIII, страшно возмутился - "Какой позор! Неужто он не мог найти какого-нибудь православного Патриарха или митрополита для своей диссертации!"

Впрочем, по общему мнению, в смысле лояльности к советской власти и готовности считаться с ее предписаниями митрополиты Никодим и Пимен мало чем отличались один от другого, - такого рода мнения приходилось мне слышать в церквах от духовенства. Их можно резюмировать словами игумена Марка (Лозинского), преподавателя Московской Духовной Академии, автора большой диссертации об Игнатии Брянчанинове. Он был представителем традиционно-монашеских "оптинских" кругов и большой противник митрополита Никодима из-за его новаторства, он говорил мне: "При настоящих обстоятельствах самым подходящим, да и единственным возможным кандидатом, все же является митрополит Пимен".

Были, однако, и некоторые отклонения от общего мнения. Так, о. Александр, священник Николо-Кузнецкой церкви, указав на митрополитов Пимена и Никодима как на самых вероятных кандидатов, ответил мне: "А по правде сказать, ни тот, ни другой".

— "А кто же", - тогда поинтересовался я.

— "Да архиепископ Ермоген. И так думает большинство молодых священников. Но это совершенно не возможно!"

— "Но какие, кроме Пимена и Никодима, могут быть еще подходящие кандидатуры на патриаршество?"- допытывался я. Этот вопрос я задавал и многим другим, но все были в каком-то затруднении с ответом. Может быть не находили подходящего имени? Отец Александр задумался и сказал.

— "Да вот еще хорошие архиереи Феодосий Ивановский, Леонид Рижский, Павел Новосибирский. Но насколько они подходящие для патриаршества... не знаю".

Хочу отдельно отметить мнение протоиерея Всеволода Шпиллера. Этот умный, образованный и культурный, но вместе с тем крайне субъективный и переменчивый в своих суждениях и оценках человек, мог для меня быть как бы выразителем мнения тогдашней церковной интеллигенции, чем духовенства. Хотя сам он себя считал кем-то вроде всероссийского "старца", духовного преемника епископа Афанасия (Сахарова) и архиепископа Серафима (Соболева). И действительно в те времена у него было немало духовных чад в среде интеллигенции и артистическом мире, но среди духовенства он был не популярен и его считали гордым, аристократом и эстетом. Но как бы то ни было, он был для меня один из наиболее интересных и свободных собеседников встреченных в те годы в Москве. В данное время он был скорее в "про-никодимовском" настроении. Вот что он мне ответил на поставленный вопрос и как развил свои мысли.

— "Все ж таки Никодим более сильный и деятельный человек, чем Пимен. Поэтому с Пименом можно быть более спокойным, от него не будет никаких сюрпризов, а Никодим, как он ни старайся сейчас ладить с властями, как только станет Патриархом, может оказаться более независимым. Ставят ему также в упрек, что он слишком далеко зашел в деле сближения с католиками, а это совсем не в интересах властей и их пугает. Вообще многие замечают, что против Никодима какое-то недовольство в правительственных сферах.... Вот к примеру, встречаю я на днях на улице архиепископа Киприяна (Зернова), он живет недалеко от нашей церкви. Очень умный и осведомленный человек, и он мне говорит - "зашатался Никодим!" Представляете, какие высказывания! Хочу пригласить его и подробно поговорить, узнать, в чем тут дело. А митрополита Пимена хорошо характеризует следующий факт: в связи с сильной эпидемией холеры этим летом на юге СССР митрополит Пимен издал указ, разосланный архиереям южных епархий, в котором "запрещается допускать верующих к причастию, прикладываться к иконам, выносить им крест для целования и т.д.". Говорят, что после этого один из помощников Куроедова (сам он в это время отсутствовал) был вызван в Центральный Комитет Партии, где ему был сделан строгий разнос и выговор со словами"... такое распоряжение должны были сделать Вы сами, и никто не смог бы нас обвинить. Мы должны заботиться о здоровье населения, а Вы заставили написать подобное распоряжение самого митрополита Пимена. Он ведь верующий и добровольно такого указа издать и написать не может. Вот теперь будут обвинять нас, что мы совершаем насилие над Церковью".

Отец Всеволод Шпиллер прочитал мне также письмо иеромонаха "непоминающей" церкви, живущего в одном из городов к югу от Москвы. Этот иеромонах не имеет сам общения с патриаршей Церковью, тайно служит у себя литургию, но не возбраняет своим последователям посещать патриаршие храмы и даже советует это делать. Относительно предстоящего Собора иеромонах пишет,".. что какие бы внешние формы он не принял и какие бы кандидаты в Патриархи не выдвигались, все равно все заранее будет решено советской властью, так что сам Собор будет профанацией." Против такой оценки я конечно стал возражать о. Всеволоду, но он мне ответил" Вот увидите сами, что на Соборе все и Вы в том числе будете вынуждены говорить, что будет предписано!" (Забегая вперед, скажу, что о. Всеволод оказался неправ, а в частности именно моей реакции на Соборе)

Еще одно мнение хочу привести здесь по памяти, в связи со встречей и разговором с протоиереем о. Иакова церкви Ильи-Обыденного. Он скорее сам пытался узнать у меня, кто же будет Патриархом. И когда я ему сказал, что по моему мнению это Пимен, он неожиданно ответил: "Да, вероятно так. А править всем будет по-прежнему Никодим".

Как я уже говорил выше, в кругах московской церковной интеллигенции, с которыми мне пришлось встречаться, люди традиционного православного благочестия стояли на стороне митрополита Пимена. Интеллигенция эта желала избрания его Патриархом, отзывалась о нем с любовью и доверием и наоборот с крайней подозрительностью относилась к митрополиту Никодиму. Они говорили, что в нем есть что-то неприемлемое для благочестивого чувства верующих и это отталкивает их от него, "когда он служит, многие не хотят подходить к нему под благословение". Ставили ему в упрек его деятельность как главы "иностранного Отдела" Патриархии, его "богословие революции", или как его метко охарактеризовал о. Всеволод Шпиллер "октябрьское богословие" (что не мешало ему сейчас более сочувствовать митрополиту Никодиму, чем митрополиту Пимену). Странно, что в другой части интеллигенции тех лет, среди либерально верующих и малоцерковных, присутствовало явное сочувствие митрополиту Никодиму, и даже некоторое обожание (большее, чем я заметил во время моего последнего пребывания в Москве в 1969 г.) Эти люди считали его более динамичным, открытым к церковным нуждам нашего времени, современным и "прогрессивным", более умным и способным, чем митрополит Пимен. Они критиковали Пимена за его косность, грубость и одновременную слабость и подзависимость. Экуменическая настроенность митрополита Никодима и его доброжелательное отношение к римо-католикам не только не смущало либеральную церковную интеллигенцию, а наоборот, вызывало сочувствие и симпатию. Его "октябрьское богословие", конечно, ими резко осуждалось, но не могло, безусловно, сравниться с пресловутым интервью митрополита Пимена о Светлане Аллилуевой.

Отмечу любопытный факт, что две крайние представительницы церковной оппозиции, известная пианистка Мария Вениаминовна Юдина и К.П.Трубецкая (в прошлом убежденные противницы митрополита, впоследствии Патриарха, Сергия, долго пребывавшие в расколе с Патриаршей Церковью) более сочувственно относились к избранию митрополита Никодима, и опять -таки за его динамичность.

В моих разговорах я постоянно спрашивал всех без исключения: " Да неужто кроме Пимена и Никодима нет никого другого, кто бы мог стать Патриархом? Разве нет никого из епархиальных архиереев подходящих для этого?"

Почти никто не мог мне дать вразумительного ответа, люди смущались, говорили "да что-то невидно", называли несколько имен "хороших" архиереев, но тут же добавляли, что для патриаршества "в наше сложное время и в нашей стране" они мало подходят. "Вот, например митрополит Иосиф Алма-атинский, стойкий, энергичный, но ему 80 лет, кроме того, он был под немецкой оккупацией и сидел в лагерях, этого власти не любят. Хотя, (продолжали мои собеседники) местный уполномоченный предлагал ему выставить свою кандидатуру в Патриархи с "поддержкой" от местных властей. На что митрополит Иосиф ответил, что "Мне вашей поддержки не надо!" Как бы то ни было, складывалось впечатление, что кроме двух известных кандидатур, на которых сосредоточилось общественно-церковное внимание, никого в стране нет.

Вопрос о выборах Патриарха я, насколько было возможно, пытался выяснить и с представителями епископата. С самим митрополитом Пименом как с местоблюстителем и главным кандидатом в Патриархи прямо говорить на эту тему было конечно неудобно. Со стороны я слыхал, что митрополит Пимен говорит, что он к патриаршеству не стремиться, но если бы его избрали, не стал бы отказываться. Ходили слухи, что он в какой-то момент отказался от избрания, но потом взял свой отказ назад. Как бы то ни было, мне очень было интересно составить свое личное впечатление от митрополита Пимена и уяснить для себя насколько он подходящее лицо стать Патриархом.

Митрополит Пимен пожелал принять меня официальным образом.

Для начала, я через его "богословского референта" А.В.Ведерникова осведомился может ли меня принять митрополит Пимен, мне ответили, что может, но что необходимо об этом составить просьбу через Отдел Внешних Церковных сношений Московской Патриархии. После коротких формальностей, митрополит Пимен принял меня в сопровождении епископа Филарета (Дмитровского) в Чистом переулке, в три часа дня в гостиной. Угощал кофеем и печеньем, держал себя с достоинством и даже с некоторой сдержанностью, но скромно и без важничанья. При разговоре присутствовал епископ Филарет, который занимал тогда должность заместителя председателя "иностранного" Отдела митрополита Никодима. Разговор наш с митрополитом Пименом, был довольно обычным, почти "светским", пока я не спросил его: " У Вас, вероятно. Сейчас много работы?" "Да ответил митрополит, - до сих пор я жил, как на курорте, а сейчас так много дел, о которых я раньше совсем не подозревал". В эту встречу мне было трудно определить настроение митрополита Пимена, более интересный разговор случился у меня с ним за чаем после литургии в Сокольниках на празднике Иверской иконы Божией Матери. Мы заговорили о римо-католическом священнике американского посольства о. Дайоне. Вместе с другим приезжим американцем он был на литургии и в алтаре, не причащался, но ему дали антидор с запивкой теплотой. Именно в связи с этим мы стали говорить за столом о решении Синода от 16 декабря 1969 г. о допущении католиков к причастию там, где у них нет храмов или священников.

— "Не надо было совсем это решение принимать, - заметил митрополит Пимен, - где была необходимость в этом католиков и так допускали к причастию. Так и нужно было оставить, а не узаконивать официальным Синодальным решением, ведь до этого "приказа", все делалось по пастырским соображениям. А теперь происходят неприятности и смущения".

— "Каждый толкует по-своему, когда и в каких случаях можно давать католикам причастие, - ответил я. - Ведь главный недостаток Синодального постановления, это его неясность. Мне было отрадно заметить, что у нас в храме римо-католическому священнику причастия не дали".

— "А как же это возможно! -воскликнул митрополит Пимен. - Его нигде не дают, кроме как в особых случаях, когда католик действительно нигде не может приобщаться".

— "Владыко, но позвольте, - возразил я, - как же понимать, когда видные римо-католические деятели, посещавшие Московскую Патриархию, вполне допускались к причастию, иногда даже по священническому чину, в облачениях?". Говоря это я имел в виду причащение ректора Руссикума о. Майе и ректора Григорианского Университета в Риме осенью 1969 г в Киеве митрополитом Филаретом и в Туле епископом Ювеналием. Не говоря уже о причащении католиков в Риме митрополитом Никодимом, приблизительно в то же время.

— "Такие факты мне не известны, - возразил митрополит Пимен,- этого не могло быть!"

Я не мог, конечно, в присутствии многочисленного общества за столом, называть имена, да и не хотел "доносить" на своих собратьев и потому замолчал. Но для меня осталось загадкой, действительно ли не знает митрополит Пимен об этих фактах "интеркоммунио"? (взаимное согласие Церквей на то, чтобы в каждой из них причащались верующие иной конфессии, оставаясь при этом членами свой Церкви. Ред.) А если это так, то он не знает, что происходит в современной Русской Церкви, и от него многое скрывают, или он просто дипломатично притворился за своим неведением, будучи бессильным что-либо сделать? Позиция митрополита Пимена в отношении интеркоммунио с римо-католиками была по всему более твердой и принципиальной, чем у митрополита Никодима, они произвели на меня впечатления.

Мне несколько раз удалось в этот приезд видеться с митрополитом Никодимом в Отделе, но на мои вопросы о кандидатах, он всякий раз уклонялся от ответа и был крайне сдержан в высказываниях ..."будущее покажет"- говорил он. Но по всему чувствовалось, что он ясно сознает, что Патриархом будет Пимен и что он примирился с этим как с неизбежностью и своей кандидатуры выдвигать не намерен. В этом аспекте зарубежные разговоры о якобы происходящей борьбе между двумя митрополитами за патриарший престол не соответствовали действительности. Вместе с тем это не мешало митрополиту Никодиму относиться к митрополиту Пимену довольно критически. Так, когда я затронул вопрос о способе выбора Патриарха "открытым или закрытым голосованием" - митрополит Никодим сказал: "Ничего этого неизвестно, эти вопросы должна решать Предсоборная Комиссия. Но председатель ее, митрополит Пимен, до сих пор ни разу не созвал эту Комиссию и вообще проявил неспособность организовать ее работу. "Но могу добавить, что митрополит Алексий Таллиннский еще хуже...", (что скрывалось под этой репликой я не понял). Странно, что когда я стал развивать мысли о необходимости тайного голосования при выборе Патриарха, митрополит Никодим как-то замкнулся в себе и, не споря со мною, начал говорить, что тут могут быть разные мнения и что этот вопрос нужно еще обсуждать. У меня создалось впечатление, что он против тайного голосования.

В эти же дни моего посещения СССР, из других иерархов мне пришлось видеться и разговаривать с митрополитом Таллиннским и Эстонским Алексием, постоянным членом Св. Синода и управляющим делами Московской Патриархии. Он принял меня в своем рабочем кабинете в Чистом переулке. Но в отличие от других собеседников, он сам обратился ко мне с вопросом: - "Вы Владыко, сейчас уже некоторое время в Москве и видели, конечно, много народу. Скажите, пожалуйста, что говорят о выборах Патриарха? Кого желают и кого предвидят?"

Я удивился такому вопросу.

— "Владыко, это я должен Вас спрашивать об этом! Ведь это Вы здесь постоянно живете, а я приезжий".

— "Нет, именно поэтому, что Вы не здешний....и Вы можете больше видеть и свободнее разговаривать с людьми, Вам много рассказывают. А мы особенно синодальные архиереи, очень оторваны. Целый день на работе, с народом встречаемся только на богослужениях, но и там не поговоришь. Что Вы слыхали?"

Мне пришлось ответить, что большинство людей, с которыми мне пришлось разговаривать, считают и хотят видеть Патриархом митрополита Пимена и думают, что он будет избран. Есть сторонники и у митрополита Никодима, но их меньше, большинство считает, что он слишком молод, а некоторые резко против него.

Митрополит Алексий был явно доволен моим сообщением.

— "Да, это, правда, - сказал он, - такого молодого Патриарха народ не хочет, а кроме того, митрополит Пимен пользуется всеобщим доверием за благочестие и любовь к богослужению. Ценно также, что он монах старой школы, в нем жива монашеская традиция, а таких сейчас очень мало".

У меня осталось общее впечатление от беседы с митрополитом Алексием, что он будет всецело поддерживать кандидатуру Пимена. А тем, что, по его мнению, Патриарх не должен быть молод (как Никодим), он давал понять, что исключает себя из возможных кандидатов. (Алексий с Никодимом были ровесники)

Пришлось мне говорить еще с епископом Филаретом (Вахрамеевым) Дмитровским. Он был вторым заместителем митрополита Никодима по "иностранному" Отделу Патриархии. Как и все сотрудники митрополита Никодима, епископ Филарет был всецело за него, но сознавал, однако, что Патриархом будет Пимен и что сам Никодим это прекрасно понимает.

— "Ну, а как он к этому относится?" - спросил я.

— "Да, может быть внутри и переживает, но не показывает. Вы ведь знаете, какая у него огромная выдержка" - ответил епископ Филарет.

Было несомненно, что главным, если не единственным кандидатом является митрополит Пимен и что он, несомненно, будет избран. А митрополит Никодим, хоть многие ему сочувствуют и говорят о нем, мало вероятно, что он может быть настоящим кандидатом на избрание.

Но, что меня серьезно встревожило и разочаровало, то что помимо этих двух имен не было других кандидатов." .Неужто так уж оскудела Русская Церковь сегодня, что кроме этих двух лиц никого нету?" - не раз задавался я вопросом и спрашивал об этом других. Как я уже говорил, что ответы были смущенные, неопределенные и уклончивые... При таких условиях действительно приходилось выбирать между Пименом и Никодимом, и мой выбор склонялся скорее в сторону митрополита Пимена, (возраст 60 лет, а не 41, любовь и доверие к нему церковного народа, большая стойкость в Православии). Но все же окончательный выбор я откладывал до Собора, "может выявиться третье лицо?", так думал я.

Скажу еще несколько слов о сочувствии либерально-церковной интеллигенции к митрополиту Никодиму. Было бы ошибочным считать его другом интеллигенции или причислять к "культурным" архиереям, какими являются, скажем, архиепископ Антоний (Мельников) Минский, архиепископ Леонид (Поляков) Рижский или архиепископ Михаил (Чуб) Воронежский. Митрополит Никодим был природного исключительного ума, не лишенный образования, сравнительной начитанности и богословски умеренно-грамотный. Но подлинной, глубокой культуры у него не было. К интеллигенции он относился приблизительно так" как до революции интеллигенция мутила воду и нападала на Церковь, так и сейчас она опять мутит и критикует". Это отношение к себе чувствовали многие образованные церковные люди, традиционно настроенных интеллигентов (вроде А.В.Ведерникова и работников Музея Андрея Рублева), и их симпатии были на стороне митрополита Пимена.

Таковы были в общих чертах итоги моих впечатлений от поездки в Москву осенью 1970года.

В течении зимы 1970-1971г. я находился у себя в Брюсселе и ко мне продолжали приходить сведения о подготовке Собора и предстоящих выборах Патриарха. Эти новости, за которыми я продолжал с интересом следить, поступали отчасти по рассказам "владык", приезжавших из Москвы в Брюссель, отчасти из писем близких мне людей и друзей.

В начале февраля в Брюссель приезжал архиепископ Минский Антоний и от него мы узнали, что заседания Предсоборной Комиссии происходят в Москве под председательством митрополита Пимена, и что на них высказываются различные мнения о процедуре выбора Патриарха. "Но ничего определенного еще не решено" - говорил архиепископ Антоний. С его слов, одни были сторонниками выборов по примеру Собора 1917г., то есть по жребию из трех кандидатов, выбранных тайным голосованием, а другие - за выборы по большинству голосов, тайным или открытым голосованием (и последние видимо составляли большинство).

А меня интересовала личность самого архиепископа Антония. Я все искал "аутсайдера" помимо двух официальных кандидатов, и скажу откровенно, что владыка Антоний произвел на меня в этот приезд еще лучшее впечатление. Я с ним был знаком давно, еще по Упсале, где мы познакомились в1968г., на IV Ассамблее Всемирного Совета Церквей. Мы были соседями по комнатам и имели возможность много говорить друг с другом. Он был культурный, тонкий, начитанный (у него была библиотека в 7000 томов), мягкий и вместе с тем наблюдательный и рассудительный. А главное, что в нем не чувствовалось ничего "советского", а только русское, московское. Но насколько все эти качества и достоинства были подходящими для данного момента в истории Русской Церкви и для патриаршества?! Насколько он был для этого стойким и сильным человеком? И насколько он был желателен для остальных?

Сам он мне в Упсале так определял свою линию и взгляды:"...я очень люблю и ценю Владыку Ермогена, но он утопист. Он пишет свои записки Подгорному, Косыгину, Куроедову, доказывает, что по отношению к Церкви нарушается конституция и советские законы о культах. Но он не хочет понять, что если не произойдет общего и резкого изменения режима в СССР (а на это рассчитывать трудно) никакого существенного улучшения положения Церкви быть не может. Наши правители сами прекрасно понимают, что они нарушают законы, но менять своего отношения к Церкви не намерены. Писания архиепископа Ермогена их только раздражают, а Церкви никакой пользы не приносят, только наоборот. Лично я действую иначе! Стараюсь ладить с местными уполномоченными, без крайней необходимости не жалуюсь на них в Москву, в Совет по делам религии. Ведь от этого больше вреда, чем польз, надо по мелочам и постепенно, на местах добиваться мелких уступок, которые бывают важнее" громких заявлений и жалоб"... Так я действую, и поверьте, что именно так мне удалось за последние годы открыть пять приходов".

Против такого рассуждения владыки Антония было трудно спорить, но в Москве мои знакомые отзывались о Владыке Антонии (Минском), как о человеке слабом, неустойчивом, дрожащим перед уполномоченными и в частности о. Всеволод Шпиллер добавлял: - "При всех его больших душевных качествах, культуре и как бы "несоветскости", у него есть один недостаток - он отчаянный карьерист!" Отец Всеволод говорил это с большой горечью, так как сам был долгие годы в дружбе с владыкой Антонием и всячески его восхвалял, говорил о нем как об украшении Русской Церкви.

Позднее я сам, стал замечать у владыки Антония, несмотря на всю открытость его к Западу и культурность, меньшее понимание и даже сочувствие к Западному Православию, как ни странно, даже меньшее чем у митр. Никодима и у еп. Ювеналия. Так для него наши парижские богословы, вроде Николая Лосского или Успенского, были только "фанатики-эрудиты", как он рассказывал о своей заграничной поездке в одном частном доме в Москве. Это его выражение, меня помню, покоробило. И по отношению к нашей Православной Бельгийской Миссии архиепископ Антоний проявил большое непонимание и явное не сочувствие (это я понял позднее), но винить его в этом нельзя, он был все же "несвободным" человеком. Но тогда, после его посещения Брюсселя, я склонен был считать его лучшим кандидатом в Патриархи, как личность - значительнее, чем Никодим и даже Пимен. Он был человеком "несвободным", но своим. С ним можно было легко говорить, привлекала его душевная мягкость и большая культура. Хочу добавить к его характеристике, что он был монархистом по чувствам, благоговейно относящийся к памяти Императора Николая II ("Государя", как он выражался). В личности владыки Антония чувствовалась большая раздвоенность и если не сказать даже "приспособленчество". Он примирился с фактом существования советского строя, не помышлял о какой либо борьбе с ним и склонного ради блага Церкви идти на многое, но не на все (в отличие от других!) чтобы наладить с властями сносные отношения.

Следующий архиерей из СССР, с которым мне пришлось встретиться в тот период, был митрополит Филарет Киевский и Галицкий. В марте 1971 года он был проездом через Брюссель. У него не было транзитной визы для Бельгии и поэтому его около трех часов не выпускали из аэропорта в город. Я воспользовался этим временем для продолжительной беседы с ним о церковных делах. Мы устроились с ним вдвоем на диване, вдали от других, в помещении таможни аэропорта. Митрополит Филарет сообщил мне не радостную новость: выборы будут проходить открытым голосованием и вероятно будет один кандидат, митрополит Пимен. Он сказал, что это решение Предсоборной Комиссии. Это известие вызвало во мне бурю эмоций, конечно, я стал энергично восставать и говорить митрополиту Филарету, что такие выборы будут оспариваться всеми свободомыслящими людьми, для всего общественного мнения на Западе такое "открытое" голосование неприемлемо, уж не говоря о том, что оно будет всячески комментироваться недоброжелателями Русской Церкви. Ведь этот вопрос настолько личный и настолько важный, что для свободных выборов необходимо тайное голосование! Надо сказать, что для митрополита Филарета вся моя аргументация была видимо мало доступна.

Он был не глупый человек, с ясным, но ограниченным умом и узким кругозором, без подлинной культуры, типичный продукт советского строя. Как ни странно эти качества не мешали ему ладить и даже быть любимым, и популярным в нашем патриаршем приходе в Вене, с его аристократическим старо-эмигрантским составом прихожан. Он пробыл там три года в качестве нашего епископа.

На мои доводы по поводу "открытого голосования", он сказал:

"-Что они тут понимают... на Западе? Кому нужно их мнение, они все равно всегда против нас!"

— "Может быть, но тем более не надо давать им повода нападать на Русскую Церковь. Не нужно выставлять себя рабами системы всей страны", - возражал я.

Но я понял, что тонкости выборной процедуры, с тайным голосованием и несколькими кандидатами, были ему, привыкшему к советской системе выборов, просто чужды. Далее наш разговор перешел к вопросу о синодальных постановлениях 1961 года, в силу которых, как известно вся власть в приходах фактически передается двадцатке и ее административному органу. Причем настоятель и духовенство не рассматриваются, как члены прихода и не могут состоять ни в этой "двадцатке", ни в административном органе, который может их назначить и уволить по своему усмотрению. Для назначения же требуется, все-таки "благословение", (то есть последующее одобрение архиерея), чего для увольнения не нужно! Вся финансово-экономическая и хозяйственная сторона приходской жизни всецело остается в ведении административного органа и двадцатки (без права настоятеля или епископа вмешиваться в нее).

Двадцатка может решить также вопрос, нужно ли продолжать функционирование приходского храма или следует закрыть его за ненадобностью, "Нам церковь не нужна!" (и сколько таким образом было закрыто приходов в СССР). По этим постановлениям 1961 года, ни епископ, ни настоятель, ни прихожане в их совокупности в этот вопрос не имеют право вмешиваться.

Я спросил митрополита Филарета будет ли рассмотрен вопрос о постановлениях 1961 г. и будет ли он серьезно обсуждаться на Соборе?? " Да сказал он, - эти постановления будут утверждены!"

Я не поверил своим ушам, стал возражать, а митрополит Филарет начал говорить, что "....во всех странах мира церковное законодательство всегда согласовано с гражданским и не может ему противоречить".. " Ведь у вас в Бельгии статусы Вашей архиепископии тоже согласованы с бельгийским законодательством?" - настаивал он.

— "Несомненно, - ответил я, - и более того, даже утверждены Королевским указом.. Только разница с СССР огромная: бельгийское законодательство представляет церквам и религиозным объединениям свободу внутренней организации согласно их религиозным принципам. В самих законах Бельгии нет ничего, что нарушало бы канонический строй (даже нашей) Православной Церкви. Более того, мы могли бы, если хотели, вообще не регистрироваться и не оформлять нашу церковную жизнь. Но нам это было бы невыгодно, только с точки зрения прав юридических. А советское законодательство о культах 1929г, откуда и вытекают постановления 1961г нарушает основы канонического строя Православной Церкви!"

Мне в продолжение нашего разговора вдруг стало ясно, что митрополит Филарет не в состоянии разобраться в юридических тонкостях и разницы в законах. Более того, он смотрел на меня с недоверием и было видно по его лицу, что он мне не вполне верит, будто я говорю не правду.. " Можно ли считать решения Предсоборной Комиссии окончательными или Собор сможет их пересмотреть", - спросил я.

" Да, конечно, Собор, если захочет, сможет их пересмотреть. Но зачем?", - как то вяло ответил митрополит Филарет.. " А как понимать "единую кандидатуру"? Неужели будет запрещено голосовать за кого нибудь другого? - поинтересовался я.

— "Если кто захочет, сможет..., но если будет единая кандидатура, то вряд ли кто так поступит, дабы не нарушать церковного единства".

Разговор с митрополитом Филаретом произвел на меня неприятное и нерадостное впечатление. Я продолжал надеяться, что Предсоборная Комиссия не вынесла еще своих решений. Но мои надежды не оправдались, вскоре я получил официальные документы и в письме на мое имя патриаршего блюстителя митрополита Пимена от 16 марта сообщалось, (я не привожу письма целиком, а только главные моменты)

"Поместный Собор, в соответствии с решениями Священного Синода от 25 июня 1970 г и Предсоборной Комиссии от 10 ноября 1970 г., имеет быть в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре с 30 мая по 2 июня 1971 г. Согласно прилагаемой к этому письму программе, предусматривается завершение всех торжеств 6 июня.

Извещая об этом Ваше Высокопреосвященство, Мы братски настоящим Посланием Нашим приглашаем Вас, одного клирика из Бельгии и одного мирянина из Голландии (или одного клирика из Голландии и одного мирянина из Бельгии) прибыть в Москву и быть членами Поместного Собора. Для Вашего сведения сообщаем, что епископ Роттердамский Дионисий также приглашен в качестве члена Собора. Одновременно направляем Вам информацию о имевших место заседаниях Предсоборной Комиссии."

В прилагаемой информации сообщалось, что Предсоборная Комиссия на своем заседании 10 февраля приняла следующее решение:

" Учитывая древнюю практику Русской Православной Церкви и принимая во внимание, что на заседании 10 ноября 1970 г. Предсоборная Комиссия приняла постановление рекомендовать рабочим группам в своей работе по подготовке Собора 1971, руководствоваться практикой и опытом Собора 1945 г. и иметь на Поместном Соборе 1971г. практику избрания Патриарха Московского и всея Руси - открытым голосованием по формуле Поместного Собора 1945 г.

Прошло несколько дней, и мною была получена новая информация за подписью митрополита Алексия Таллиннского и Эстонского. Он был заместителем председателя Комиссии по подготовке Поместного Собора.

" На очередном заседании 24 марта 1971 года Комиссия по подготовке Поместного Собора Русской Православной Церкви приняла следующие решения:

1) Провести собрания клира и мирян в Епархиях РПЦ для избрания членов Поместного Собора и обсуждения других вопросов после праздников Святой Пасхи.

Протоколы этих собраний с решениями, кто именно избран членом Поместного Собора от клира и мирян должны поступить в Предсоборную Комиссию не позднее 10 мая с.г.

2) Перед открытием Поместного Собора созвать архиерейское совещание по вопросам, связанным с проведением Поместного Собора РПЦ.

Далее сообщалось, что Предсоборная Комиссия заслушала и приняла к сведению следующую информацию:

"1) В Предсоборную Комиссию обратились многие Епархиальные Преосвященные, с предложением выдвинуть только ОДНОГО КАНДИДАТА на пост Предстоятеля нашей Церкви в лице Патриаршего Местоблюстителя Высокопреосвященного Митрополита Крутицкого и Коломенского Пимена. Все обращающиеся с этой просьбой твердо уверены, что ОН как, ближайший сподвижник в Бозе почившего Святейшего Патриарха Алексия, будет достойным преемником и продолжателем его деятельности на Первосвятительском Престоле.

2)Такие письменные предложения в адрес Предсоборной Комиссии поступили от постоянных членов Священного Синода, Преосвященных Митрополитов:

Ленинградского Никодима, Киевского Филарета и Таллиннского Алексия.

От Преосвященных Митрополитов: Орловского Палладия, Алма-атинского Иосифа, Ярославского Иоанна.

От Преосвященных Архиепископов: Уфимского Иова, Житомирского Палладия, Псковского Иоанна, Казанского Михаила, Калининского Иннокентия, Воронежского Михаила, Ивано-Франковксого Иосифа, Горьковского Флавиана, Одесского Сергия, Курского Серафима, Виленского Антония.

От Преосвященных Епископов: Оренбургского Леонтия, Владимирского Николая, Кишиневского Варфоломея, Черниговского Владимира, Смоленского Гедеона, Самаркандского Платона.

3) В адрес Предсоборной Комиссии поступает множество аргументированных писем от ПреосвященныхАрхипастырей, рядовых клириков, исполнительных органов и отдельных верующих различных Епархий нашего Отечества с выражением поддержки решений Архиерейского Собора 1961 года. И с предложением утверждения его на Поместном Соборе 1971года. Можем сообщить, что аналогичные предложения по данным вопросам продолжают поступать"

Я так подробно и пунктуально передаю содержание этих двух писем, потому что в ЖМП, решения Предсоборной Комиссии от 10 февраля и 24 марта приведены настолько кратко (урезано), что невозможно понять, что собственно решено? (См. ЖМП No3, стр.1 и No; стр.4) А в сообщении о решении 10 февраля абзац об открытом голосовании был просто выпущен. Видимо кто-то совсем не хотел, чтобы содержание этих постановлений стало заранее широко известно.

Первая "информация" об открытом голосовании меня глубоко огорчила, а второе сообщение "о единой кандидатуре", и одобрении бесправных постановлений 1961 года о приходах - меня буквально взорвало и наполнило негодованием! Точно бомба разорвалась или будто я получил оплеуху. До сего времени я молчал и не вмешивался в ход работы Предсоборной Комиссии, так как не был ее членом, да и мнения моего она не спрашивала. Но сейчас я решил высказаться открыто и письменно, тем более как выходит из подписей этих "деклараций", многие архиереи, клирики и миряне уже высказались и единодушно поддержали открытое голосование и единую кандидатуру. Я негодовал на архиереев, считал их если не предателями, то, во всяком случае, конформистами, радовался, что среди их имен не встретил имен мною уважаемых и ценимых, таких как -Антоний Минский, Павел Новосибирский, Леонид Рижский и т.д.

Как бы то ни было я решил написать митрополиту Никодиму письмо следующего содержания.

Митрополиту Ленинградскому и Новгородскому,

Председателю ОВЦС Московской Патриархии

19 апреля 1971 г. Брюссель

Христос Воскресе!

Сообщаю Вам, что мною было своевременно получено письмо Высокопреосвященнейшего Патриаршего Местоблюстителя митрополита Крутицкого и Коломенского Пимена от 6го марта 1971 г за No 422 с приложением информации о работах Подготовительной Комиссии Поместного Собора.

Сегодня я получил в дополнение письмо Преосвященного Ювеналия от 12 апреля 1971 г. за No 601 с дополнительной информацией о заседании той же комиссии от 24 марта, подписанной Высокопреосвященнейшим митрополитом Алексием.

По поводу сообщаемых в информации сведений считаю своим долгом высказать Вам свое мнение.

1) Приветствую всецело решение о созыве архиерейского совещания перед открытием Поместного Собора. Выражаю твердую надежду. Что в нем будут участвовать все правящие епископы Русской Церкви, в том числе и проживающие за границей

Прошу, чтобы приглашения на архиерейское совещание были бы присланы своевременно в целях получения виз. А также чтобы и дата открытия совещания была бы нам сообщена, как только она выяснится.

2) Должен сказать, что я не могу согласиться с постановлением Подготовительной Комиссии об избрании Патриарха, посредством открытого голосования. Поскольку этот выбор носит личный характер и только тайное голосование может обеспечить подлинную свободу выборов. Только тайное волеизъявление может придать выборам Патриарха неоспоримый характер. Аргументы, выдвигаемые в пользу открытого голосования представляются мне неубедительными. Считаю сейчас нецелесообразным разбирать их подробно, так как постановление Подготовительной Комиссии об открытом голосовании является простым предложением, которое Поместный Собор, в качестве высшей административной и духовной власти в Русской Церкви, должен будет или принять или отменить или видоизменить.

Только Поместному Собору принадлежит окончательное слово о способе выбора Патриарха (открытым или тайным голосованием).

3) Еще менее приемлемым для меня является предложение группы архиереев о выдвижении только одного кандидата в Патриархи в лице Митрополита Пимена. Все мы с глубочайшим уважением и искренней любовью относимся к Высокопреосвященнейшему Местоблюстителю, высоко ценим его заслуги перед Русской Церковью, считаем его достойным кандидатом в патриархи, но ограничить выбор будущего Патриарха одним лицом я считаю совершенно недопустимым. Выборы превратятся в чистую формальность, и нечего собираться Собору, чтобы эту фиктивную формальность проделать. Более того, считаю, что система единой кандидатуры оскорбительна и унизительна, как для членов Собора (вынужденных голосовать против своей воли, если они не согласны с предложенной кандидатурой), но и для самого кандидата. Ведь он будет выбран не за свои достоинства, а потому что ни за кого другого нельзя будет проголосовать.

3) Мысль о том, что решения так называемого "Архиерейского Собора 1961 г" должны быть внесены на рассмотрение предстоящего Поместного Собора, можно только приветствовать. Но только не в смысле, конечно, их "поддержки" и "утверждения", как это предлагается некоторыми, а наоборот - критически пересмотреть, исправить и даже частично отменить в целях согласования их с каноническим строем Православной Церкви и потребностями церковной жизни. И хочу напомнить, что необходимость рассмотрения постановлений 1961г. на грядущем Поместном Соборе признавалась самими участниками совещания 1961г.

4) Наконец, Собор должен рассмотреть решение Священного Синода от 16 декабря 1969 г. о допущении к таинствам Православной Церкви ( в частности ко Святому Причастию - римо-католиков. Своей неясностью оно внесло немалое смущение в умы православных верующих и дало повод другим православным автокефальным церквам жестоко нападать на Русскую Православную Церковь, что немало повредило ее доброму имени.

5) Поэтому, считаю необходимым пересмотреть и уточнить на предстоящем Поместном Соборе синодальное решение в целях сохранения чистоты Православия и ограждения нашей Церкви от нападок на нее недругов.

Вот, то о чем вкратце я счел своим епископским долгом написать Вашему Высокопреосвященству в ответ на присланный мне ОВЦС информационный материал в связи с предстоящим Поместным Собором. В связи с высказанными в этом письме мыслями, взглядами и убеждениями прошу поставить в известность, как членов Подготовительной Комиссии, так и членов Священного Синода с Высокопреосвященнейшим Патриаршим Местоблюстителем во главе. Этих убеждений я, с Божией помощью, надеюсь держаться и на Соборе.

Испрашиваю Ваших братских и святых молитв, остаюсь с любовью о Господе Воскресшем,

Василий, Архиепископ Брюссельский и Бельгийский

Хотя я и просил в своем письме митр. Никодима ознакомить с его содержанием митрополита Пимена и членов Предсоборной Комиссии, тем не менее, зная, что часто такого рода письма задерживаются в "иностранном" Отделе и далее не пересылаются, я послал копии: Патриаршему местоблюстителю, архиепископам Минскому Антонию, Новосибирскому Павлу, Рижскому Леониду и епископу Саратовскому Пимену. Хотя все эти письма я послал заказными, никаких письменных ответов я не получил, но уже на Соборе мне стало известно, что все они дошли до адресатов. Я счел своим долгом послать копии письма нашему Экзарху митр.Антонию, епископу Петру Корсунскому и еп. Дионисию Роттердамскому. Зная, что представители Православной Церкви в Америке будут присутствовать на Соборе, я послал подобную копию архиепископу Сан-францисскому Иоанну (Шаховскому). От всех, кто жил на Западе я получил самые одобрительные и сочувственные ответы и отзывы на мое письмо митрополиту Никодиму.

Во вторник 25 мая, около шести часов вечера я прибыл самолетом Аэрофлота в Шереметьевский аэропорт в Москве. Из Брюсселя я вылетел один, так как два других соборных члена от нашей Епархии, диакон Сергий Рейнгарт и В.Е.Драшусов, не участвовали в Архиерейском совещании 28 мая, а поэтому вылетали на три дня позже. В Амстердаме ко мне присоединился мой викарный епископ Дионисий Роттердамский, и мы много в самолете, хотя и с некоторой осторожностью перед возможными микрофонами, беседовали с ним о предстоящем Соборе. Между нами обнаружилось полное согласие во взглядах, хотя владыка Дионисий как один из самых молодых епископов по хиротонии, да к тому же и советский гражданин (после последней войны), до этого он был эмигрантом, опасался открыто высказывать свои взгляды на предстоящем Соборе.

В самолете я разговорился и сидящим рядом с нами инженером из Киева, лет сорока, возвращавшегося с какого-то научного конгресса. Насколько он был верующим и церковным человеком, трудно сказать, во всяком случае он был на пасхальной заутрене во Владимирском Соборе и знал по имени Киевского митрополита Филарета. Инженер живо интересовался предстоящим Собором и выборами Патриарха.

— "Наверное, будет несколько кандидатов, а кто намечается? Выборы будут, конечно, тайные?" - спросил инженер.

Мне было стыдно отвечать, что, по-видимому, будет всего один кандидат, митрополит Пимен (в лучшем случае еще Никодим) и что выборы будут открытыми. На лице моего собеседника изобразилось недоумение и разочарование.

— "А почему так? - спросил он.- Разве это по церковным правилам...?"

— "Нет, - ответил я. - Но еще ничего не решено окончательно, все зависит от самого Собора". Инженера мой ответ несколько успокоил.

По приезде и при прохождении паспортного контроля в аэропорту со мною произошел небольшой инцидент, истинный смысл которого мне был долгое время не ясен. Лейтенант-пограничник, пристально всматривался в мой паспорт и вертел в руках листок моей визы, спрашивал (почему-то?), откуда я приехал и какова цель моего приезда... Я сказал, что прилетел из Бельгии, по приглашению Патриархии, на Собор. "Подождите! У Вас что-то виза не в порядке!" Заставил меня подождать еще, а потом подозвал находившегося рядом майора и передал ему молча мой паспорт и визу. При этом я заметил, что он ему ничего на это говорил и не спрашивал. Майор взял мой паспорт, отошел в сторону, стал ко мне спиной (я не видел что он делал), но не прошло и трех минут как он повернулся ко мне, и сказал: " Все в порядке, но пройдите к следующему окошку контроля". Он заставил меня прождать еще некоторое время у этого окна, потом подошел и сам выдал мне мой паспорт. Смысл этих манипуляций мне был не понятен, виза у меня была в полном порядке.

— "Вы, наверное, на Собор приехали? - спросил он меня. -Какие будут кандидаты? Говорят, что многие хотят Пимена?"

— "Митрополита Пимена.- поправил я его. - Да его многие желают".

— "А какие другие кандидаты?"

Признаться, мне было стыдно отвечать на этот вопрос, что видимо, будет только один кандидат митрополит Пимен, и я сказал нечто неопределенное. Но отрадно было вновь почувствовать, что даже у таких людей как этот майор, выборы Патриарха живо интересуют советских людей. Но почему лейтенант пытался оспаривать "законность" моей визы, понять не могу. Может быть, у него была инструкция не допускать меня в это время в СССР, а может по неопытности профессиональной? Все остальные формальности прошли гладко, никакого осмотра багажа и обычное заполнение декларации о валюте.

По прошествии контроля меня и епископа Дионисия (у него никаких проблем с паспортом не было) нас встретили представители Патриархии и служащие "иностранного" Отдела - священник Владимир Есипенко и диакон Андрей Юрченко. Выяснилось, что из-за многочисленных делегаций приглашенных на Собор, администрации Патриархии было трудно выделить для каждого заграничного архиерея особо сопровождающего. Поэтому о. Владимир был назначен сопровождать как меня, так им епископа Дионисия, чему я был безмерно рад, так мне это давало больше свободы в передвижениях.( Впрочем, оговорюсь заранее, что о. Владимир оказался одним из лучших сопровождающих, с которыми мне пришлось иметь дело при моих посещениях СССР. Когда я говорил ему, что в нем не нуждаюсь и он - свободен, то он ничем меня не стеснял и был всегда рад).Меня также приехал встречать мой старший брат Игорь Александрович Кривошеин, живший к тому времени с семьей в Москве. И мы все вместе с о. Владимиром Есипенко, епископом Дионисием, и моим братом отправились на машинах в гостиницу "Россия". Из разговоров по дороге выяснилось, что многие архиереи, в том числе наш Экзарх, митрополит Антоний, уже прибыли в Москву, хотя большинство еще не съехалось.

Не стану описывать гостиницу "Россия", в которой я остановился впервые. Грандиозная по размерам, с ее бесконечными коридорами и огромными "Банкетными залами, с претензиями на ультра-модерн в смысле обстановки; в ней как впрочем, и во всех советских гостиницах, всегда что-то не действовало. То электричество в номере, то вода в кранах или в уборной... Зато телефон работал всегда безотказно и можно было говорить из номера непосредственно с городом или даже с заграницей.

Как и другим архиереям мне предоставили отдельный номер, к сожалению духовенство и миряне прибывшие на Собор, помещались в номерах на двоих. Наиболее "важные" гости Собора были размещены в западном корпусе, самом роскошном, а "сверх важные" были поселены в гостинице "Советская" (бывший "Яр", перестроенной после революции), увеличенной и считавшейся самой фешенебельной по тем временам в Москве. Среди гостей этого отеля были Патриарх Александрийский, а также американские делегаты Виллебрандс и Блейк. Впрочем, как мне объяснили позднее, это странное расселение или изоляция "сверх важных" гостей от других членов, было сделано специально, дабы они не могли общаться с членами Собора, и находились под специальным контролем.

Но в самой гостинице "Россия" никакого видимого контроля не было, и мы могли свободно видеться друг с другом и переговариваться по телефону.

В первые дни, когда еще не съехались все приглашенные, мы все столовались в одном из больших ресторанных залов, а позднее в огромном "банкетном" зале. Обедали в три часа дня, а ужинали вечером поздно, около девяти часов. Еда в первые дни была сравнительно скромная и без вина, а с переходом в "банкетный" зал - более изысканная и с винами (болгарскими и румынскими). В гостинице был размещен своеобразный "штаб" Патриархии (с сотрудниками "иностранного" отдела) по координации и помощи всем гостям. Он обеспечивал нас автомобилями, шоферами, размещением по гостиничным номерам и пр. Во главе этого "штаба" стоял протоиерей Михаил Сырчин. Я его знал по его недавнему посещению Брюсселя вместе с архиепископом Минским Антонием. Архиепископ Антоний отзывался мне о нем как о "менее хорошем", чем другой его спутник, протоиерей Михаил Турчин, подобная характеристика о. Михаила строилась на том основании, что когда арх. Антоний прибыл в Брюссель с "визитом", о.Михаил в первые полчаса позвонил в советское посольство и сообщил о прибытии их делегации. Ко всему прочему, во время их пребывания в Брюсселе, о. Михаил Сырчин вел себя так, что можно было подумать, что он был доверенным лицом в советских учреждениях. Он был ко всему прочему человеком обаятельным, деловым, энергичным и производил впечатление скорее симпатичного человека. На него была возложена довольно трудная и ответственная миссия во время Собора.

Мне дали его "секретный" телефон, потому что номер телефона официальный, постоянно был занят. В будущем это могло сослужить мне определенную помощь, если мне нужно было договориться о некоторых встречах, я мог ему звонить непосредственно. Хотя чаще всего я прибегал к помощи сопровождавшего меня священника Владимира Есипенко.

В этот день приезда, размещение в гостинице, паспортные формальности (паспорта как обычно отбирали) заняли столько времени, что было поздно ехать в церковь, как мне хотелось на вечернюю службу отдания Пасхи, чем я был огорчен. Вместо этого пришлось пойти на ужин в ресторанный зал гостиницы, где я встретил еще немногочисленных приехавших на Собор архиереев - митрополита Филарета Киевского, архиепископа Ионафана Тамбовского, бывшего Экзарха в Америке, епископа Варфоломея Кишиневского, епископа Феодосия Черновицкого, епископа Савву Переяславского и нашего Экзарха, митрополита Антония. Было приятно встретиться со старыми знакомыми, но в этот вечер особенно интересных разговоров не получилось, но, тем не менее, мы смогли обсудить несколько важных моментов. Митрополит Антоний сказал, что на следующий день будет видеться с митрополитом Никодимом и, что это инициатива исходила от последнего. Владыка Антоний сказал, что собирается говорить по всем острым вопросам - тайное голосование, единая кандидатура, постановления 1961 г. Более того, он добавил, что хочет попросить встречу с Куроедовым и объяснить ему какое отрицательное впечатление производит на Западе выбор Патриарха открытым голосованием, и что это, в конце концов, невыгодно даже для престижа советского правительства. Скажу прямо, что я тут же выразил сомнение в эффективности разговора с Куроедовым и добавил, что" Лично я ни с Куроедовым, ни с Макарцевым встречаться и обсуждать эти темы не намерен". Я спросил митрополита Антония, как он отнесся к моему письму к митрополиту Никодиму. Он ответил, что вполне одобрил его содержание и по его словам ряд архиереев в СССР, а именно архиеп. Вениамин Иркутский, архиеп. Павел Новосибирский, архиеп. Леонид Рижский, архиеп. Кассиан Костромской и еп. Михаил Астраханский - письменно высказали Предсоборной Комиссии свое несогласие с постановлениями 1961 г и настаивали на их пересмотре." Видимо Ваше письмо, вселило в них надежду и смелость",- добавил Владыка Антоний.

Присутствующий при нашем разговоре отец Всеволод Шпиллер и живо на все реагировавший, обратился ко мне с вопросом:

— "А Вы читали записку архиепископа Вениамина Иркутского?"

— "Конечно нет, - ответил я откуда же я мог достать, она заграницей неизвестна".. " Да Вы попросите ее в Предсоборной Комиссии, они Вам обязаны дать, ведь это официальный документ."

— "Что Вы!- сказал я, - бесполезно спрашивать, все равно не дадут. Постараюсь достать ее другим путем".

Далее отец Всеволод сказал, что всех архиереев, подавших записи, против постановлений 1961 г. вызывали в Москву в Предсоборную Комиссию и строго внушали им не выступать на Соборе против этих постановлений, "потому что они вытекают из советского законодательства о культах и оспаривание их будет, поэтому рассматриваться, как антисоветский акт".

Точно тоже самое внушали архиереям и в Совете по Делам Религии.

"Кто будет противиться постановлениям о приходам, сломает себе ногу",- сказал Макарцев, по словам о.Всеволода Шпиллера.

Особенно строго говорили с архиепископом Павлом, так как кроме возражений против постановлений 1961 года он "собирал материал против митрополита Пимена", а именно его указ о недопущении к причастию верующих в районах затронутых холерой. А так как архиеп. Павел, твердо стоял на своем и заявлял о намерении выступить на Соборе, его предупредили" Смотрите, Вы и на Собор не попадете! Против Вас поступили обвинения в безнравственном поведении, одновременно по церковной и по гражданской линии..., а для расследования нами послан в Вашу епархию Михаил Казанский. Если ревизия подтвердит обвинения, Вы будете уволены и на Соборе Вас не будет.."

По словам о. Всеволода, в результате подобных разговоров, архиепископ Павел, уехал из Москвы в Новосибирск разбитым и нравственно и физически( он очень болезненный). Сейчас "ревизия" и проверки происходившие в отсутствие (!) Владыки Павла закончились, но результаты ее неизвестны.

Я спросил о. Всеволода относительно архиепископа Ермогена (бывшего Калужского). Он ответил мне, что архиепископ Ермоген, конечно против постановлений 1961 года и выбора Патриарха открытым голосованием и что он тоже писал в Предсоборную Комиссию. Более того, он дважды бывал в Москве, был принят митр. Пименом, долго с ним беседовал, Пимен его даже пригласил обедать, казалось, что между ними наладились добрые отношения. Но потом почему то все разладилось и сейчас архиепископ Ермоген перестал бывать в Патриархии.

— "Может на митрополита Пимена было оказано давление со стороны Совета, прекратить сношения с архиепископом Ермогеном?" - спросил я о. Всеволода.. " Трудно сказать,"- ответил мне о. Всеволод. - Дело в том, что в правительственных сферах на высшем уровне существуют два течения. Одно более жесткое, которое считает, что Церковь нужно всячески ограничивать и теснить, а другое полагающее, что поскольку существование Церкви при советском строе есть реальный факт, то из этого нужно сделать выводы и прекратить ненужное на нее давление, потому что это приводит только к напряжению"

— "Видимо нужно дать Церкви настоящее, правовое положение в современных условия России, а не фиктивное,?" - сказал я.

"- Эта двойственная политика и разногласия выразились и по отношению к Собору, и выборам Патриарха. А Куроедов лично, сторонник более твердой линии. Он настоял на том, чтобы было предписано открытое голосование и утверждение постановлений 1961 г., и чтобы Собор протекал по строго предначертанной программе".

— "А другие ему возражали?" - спросил я.

— "Да голоса раздавались, хоть и малые. Говорилось, что это вызовет протесты и вообще не пройдет. Многие ссылались на Ваше письмо, ведь его многим удалось прочитать в "самиздате". Но Куроедов ответил, что ручается лично, что ничего не произойдет, все промолчат, никто не вступится", - грустно произнес о. Всеволод.

Чтобы закончить мой пересказ этого разговора за ужином, хочу добавить, что от моего брата Игоря, который тоже был здесь, я узнал, что Краснов-Ливитин осужден на три года и что он прекрасно держится на суде. Мой брат добавил, что он слышал о верующих Нарофоминска, которые судились с местной газетой, но проиграли процесс. Защитником их был Краснов-Ливитин.

На следующее утро, в среду 26 мая, на отдание Святой Пасхи, я предполагал поехать в церковь на литургию, но ко мне в номер позвонил о. Михаил Сырчин и попросил меня никуда из номера не отлучаться, так как митрополит Никодим хочет меня сегодня видеть. Отец Михаил сказал, что митрополит Никодим еще не приходил в отдел и что они сами не знают еще его расписания на сегодняшний день, но как только он придет они мне перезвонят. Пришлось ждать. Только около трех часов стало известно, что митрополит Никодим просит прибыть меня к нему в Отдел к 16ч. 15 мин. дня.

Он принял меня у себя в кабинете "иностранного" Отдела в назначенное время. Предложил чаю.

— "Прежде всего, - начал он, - решим срочные вопросы. Завтра Вознесение. Где Вы хотите служить сегодня всенощную, а завтра литургию?"

Не желая слишком высказывать своих предпочтений, я сказал, что это для меня безразлично.

— "В таком случае предлагаю Вам служить в Сокольниках. Это один из самых больших храмов Москвы"- сказал митрополит Никодим.

— "Хорошо. Но может быть, я буду там служить всенощную, а литургию где-нибудь поближе".

— "Хотите у Ильи Обыденного?"- спросил он.

— "Раз Вы так спрашиваете, - ответил я, - тогда у Николы в Кузнецах, если это возможно" (это церковь о. Всеволода Шпиллера)

— "А почему же нет, конечно, возможно, раз Вы этого желаете", -сказал митрополит Никодим и тут же отдал соответствующие распоряжения.

После этого он приступил к делу.

— "Владыко, - произнес он, - я читал Ваше письмо и должен сказать, что я с Вами не согласен".

— "Почему?"

— "Во-первых, начнем с того, что Вы пишите о причащении католиков. Это недостаточно животрепещущий вопрос, чтобы его поднимать и обсуждать на Соборе".

— "Нет, я с Вами не могу согласиться, это очень важный вопрос, но я готов принять Ваши доводы, что есть более срочные вопросы, и поэтому я не буду на Соборе возбуждать темы о причастии римо-католиков. Оставим это и перейдем к другим. Вы можете определенно заверить, что на Соборе не будет "единой кандидатуры", за которую все будут вынуждены голосовать, и что будет выбор?" - прямо спросил я его.

— "Вот Вы пишите о единой кандидатуре. Откуда Вы взяли? Никакой "единой кандидатуры" нету?" - воскликнул митрополит Никодим.

— "Как откуда? Из официальной информации, присланной нам и подписанной митрополитом Алексием Таллиннским! Там буквально говорится о предложении выдвинуть только одного кандидата", - сказал я.

Лицо митрополита Никодима сморщилось, он сделал гримасу, будто бы проглотил что то противное.

— "Это все митрополит Алексий путает. Пока информационные бюллетени редактировались нашим Отделом, они по крайней мере были точными и понятными. А с тех пор, как под предлогом предстоящего Собора, редактирование их взял на себя митрополит Алексий, в них ничего нельзя понять. Составляются безграмотно. Просто стыдно читать!"- митрополит Никодим настолько разволновался, что встал из-за стола и подошел к окну, - "На самом деле никакой обязательной "единой кандидатуры" не будет. Каждый сможет свободно голосовать за кого хочет...."

— "Хорошо, - сказал я, - потому что сообщение о единой кандидатуре вызвало у нас всеобщее возмущение и негодование. Вы значит определенно можете нас заверить, что на Соборе не будет речи о "единой кандидатуре" и что будет выбор?

— "Могу, - ответил митрополит Никодим, -но сами посудите, мы много обсуждали между собою, кто может быть избран в Патриархи. И кроме Пимена никого не могли найти подходящего. Если Вы знаете, указывайте.

Вот, берите календарь, в нем портреты всех епископов, выбирайте сами, говорите, кто из них старше пятидесяти лет был бы подходящим для выбора Патриархом?"

Сказав "старше 50 лет", митрополит Никодим исключил из возможных кандидатов себя и таких членов Синода, как митрополит Таллиннский Алексий и Киевский Филарет. С этим я был согласен, и это облегчало разговор. Тем не менее я был поставлен в затруднение вопросом митрополита Никодима. Во-первых, потому что мне не хотелось называть такие имена, как архиепископ Ермоген или Павел Новосибирский, чтобы не компрометировать их и не "раскрывать преждевременно свои карты" перед митрополитом Никодимом, прежде чем я не выясню из общения с другими епископами, насколько реальны и возможны эти кандидатуры. Впрочем, сказав "возьмите календарь", митрополит Никодим тем самым исключил кандидатуру архиепископа Ермогена, так как он находящийся на покое не был помещен в Патриаршем календаре последних годов. Архиепископа Павла я не хотел упоминать также потому, что предвидел, что услышу в таком случае от митрополита Никодима все эти пошлости о ревизии из-за "безнравственного поведения" по жалобам как церковных, так и гражданских властей. Этим обвинениям я не верил и считал, что они подстроены, чтобы помешать архиепископу Павлу выступать на Соборе. Но главное, я сам в глубине души по разным причинам не считал ни их, ни каких-либо других архиереев подходящими, во всяком случае более подходящими, чем митрополит Пимен.

Все же я сказал митрополиту Никодиму: - "А чем же не подходит владыка Антоний Минский? Ему правда, всего 47 лет, но это небольшая разница. Хороший, культурный архиерей, управляет удачно большой епархией в 425 приходов, значит, имеет опыт"

Митрополит Никодим засмеялся в ответ...

— "Что Вы, Владыко, какой же он Патриарх? Сами знаете."

Должен сказать, что зная робость и слабохарактерность архиепископа Антония, я внутренне согласился с митрополитом Никодимом, не стал ему возражать, а только сказал: - "Владыка Леонид Рижский тоже как будто подходящая фигура..." На этот раз лицо митрополита Никодима выразило почти негодование.

— "Да Вы не знаете, Владыко, какой это интриган! Он у нас в Патриархии заведовал хозяйственным отделом, так его пришлось прогнать за его интриги!"

Я был не согласен с такой оценкой архиепископа Леонида. Правда я слыхал, что у него трудный и капризный характер. Но с другой стороны, такой хороший священник как о. Борис Старк в Ярославле, и ревнители духовной жизни из московской интеллигенции(поэтесса Н.А.Павлович, мои двоюродные сестры Надежда А. и Ольга А. Кавелины) с восторгом отзывались о владыке Леониде. Они все говорили о нем как о глубоко духовном человеке монашеского духа, сумевшем сохранить в своей епархии два женских монастыря, лучших во всей России. Впрочем они мне говорили, что в нем присутствует некоторая болезненность и запуганность, а в силу этих черт, мог бы он быть Патриархом... не знаю. Я счел тем не менее защитить его кандидатуру перед митрополитом Никодимом и потом продолжил мою мысль.

— "Владыко, дело не в именах. Я лично ничего не имею против митрополита Пимена, действительно считаю его наиболее подходящим кандидатом, хотя не единственным. Но поймите, я решительно возражаю против способа его избрания "открытым голосованием". Ведь это вопрос личный, а тем самым не должно происходить давления при выборе. Правда в канонах ничего не говорится о тайном голосовании, и трудно выяснить, как происходили в древности выборы, но в наше время открытое голосование личного характера недопустимо и вызовет всеобщее недоумение и осуждение! Свобода и каноничность выборов Патриарха будет всеми оспариваться и особенно на Западе. А ведь это не в интересах Русской Церкви. При тайных выборах все равно пройдет Пимен, а если найдутся голоса в пользу других кандидатов, то тем лучше, что будет доказательством свободы выборов. Вообще то лучше, чтобы митрополит Пимен прошел не единогласно, потому что в этом случае он будет обладать единоличной властью, а ведь не известно, насколько он будет способным правителем".

— "Ах Владыко, Вы все рассуждаете по-западному, по-брюссельски,- сказал мне улыбаясь митрополит Никодим,- а мы рассуждаем по-здешнему. Вы должны понять, что в современных условия здесь, никто не будет осуждать открытое голосование! А у вас там на западе, что бы мы не сделали, всегда будут нас осуждать".

— "Нет, - ответил я,- и у вас открытое голосование и единая кандидатура вызывает недоумение и неодобрение". И я рассказал о моем разговоре с киевским инженером в самолете и с майором в аэропорту.

— "Пускай Ваш инженер скажет, как происходят выборы в его институте, где он служит, - вскричал митрополит Никодим, - открытое или закрытое голосование у них?! Почему он там молчит, а в церковные дела лезет, которые не знает и куда его не приглашают и не спрашивают!"

Эта реакция на мои слова, была характерным примером манеры спорить с людьми у митрополита Никодима. Вместо того, чтобы разобрать и опровергнуть аргумент противника по существу, он делал демагогический выпад персонального характера, уводящий внимание от основного предмета спора. Прием более уместный у митингового оратора, чем в серьезной дискуссии.

— "Владыко, - возразил я, - да неужто в Церкви все должно быть как в каком-то институте?" Но митрополит Никодим будто ничего не слышал и продолжал с жаром говорить.

— "Объективно говоря, за исключением Патриарха Тихона, выборы которого канонически неоспоримы, ни один из наших Патриархов не был выбран в согласии с канонами... ни Патриархи XVII века, ни Патриархи Сергий и Алексий. А между тем все они считались законными Патриархами. Так что сегодня, производя выборы открытым голосованием, мы не нарушаем церковных правил больше, чем это делалось раньше. Скажу даже, что в интересах нашей Церкви сегодня, мы считаем более целесообразным открытое голосование. А Ваши опасения, что будущий Патриарх начнет давить своею властью, то это не так. Мы его достаточно узнали на деле с тех пор, как он стал местоблюстителем и председательствует в Священном Синоде. Он человек мягкий, не склонный к диктаторским замашкам, выслушивает чужие мнения и хочет сотрудничать со своими собратьями. Вообще с ним легко работать".

Странно, но я заметил, что во время нашего разговора (в отличие от прежних) митрополит Никодим ни разу не позволил себе критически отозваться о митрополите Пимене. Видно было, что он искренне поддерживает его кандидатуру.

После того как мы выпили поданный нам чай с печеньем, наш разговор перешел к главному вопросу - постановлениям 1961 года о приходах.

Эта тема и ее обсуждение, должны были быть рассмотрены на Совете обязательно и эти постановления, я начал критиковать как с канонической, так и с церковно- практической стороны уже давно.

— "Разве я когда-нибудь говорил, - сказал митрополит Никодим, - что эти постановления прекрасны и благодетельны для Церкви? Никогда! Более того, если на Соборе кто-нибудь станет утверждать это, я его остановлю. Но поверьте Владыко, уверяю Вас, ничего не поделаешь...они соответствуют законам о культах 1929 года и в точности из них вытекают. Правительство СССР настаивает на приведении церковного законодательства в согласие с гражданским. В свое время об этом было письмо Совета Министров в Совете по делам Церкви, и на основании этого требования Архиерейское совещание 1961 года приняло эти постановления".

— "Но, послушайте Владыко,- прервал я его, - это не было законное Архиерейское совещание".

— "Почему?- искренне удивился митрополит.

— "Да потому что на него не были приглашены все архиереи, как это полагается делать. Ни владыка Антоний, ни я, ни вообще заграничные архиереи на него приглашены не были. А другие архиереи, которых оповестили об этом поздно, были приглашены на празднование преподобного Сергия, и только поздно вечером, после всенощной, узнали, что на следующий день будет Архиерейское совещание, но о чем - им не сказали! Они были застигнуты врасплох и совершенно не подготовлены к обсуждению вопроса", - пытался объяснить я митрополиту Никодиму.

— "Все это неточно. Вопрос о приходах обсуждался еще с весны 1960 года, когда Синод издал и разослал повсюду свое постановление о приходах, принятое потом на Архиерейском совещании. Так что приехавшие на него в июле архиереи были хорошо знакомы с вопросом. Ну а что не были приглашены "заграничные" епископы, так это потому что новые постановления касались только приходов в пределах Советского Союза".

— "Это не совсем так, -возразил я, - на Архиерейском совещании 1961 года, рассматривался также вопрос о вхождении Русской Церкви во Всемирный совет Церквей. А это касается не только Церкви на территории СССР, но Русской Церкви вообще. А раз, по- Вашему, постановления 1961 года нас не касаются, то почему же сейчас нас пригласили в Москву и хотите, чтобы мы их одобрили? Я не вижу здесь логики".

— "Мы вас пригласили, потому что сейчас выборы Патриарха, а раз все "заграничные" епископы будут на Соборе, то вас нельзя отстранить от решения вопроса о приходах. Вы же помните, что Совещание 1961 года передало этот вопрос на утверждение ближайшего Поместного Собора, а он сейчас собрался. И если мы уклонимся от обсуждения, то это будет рассмотрено Властями как оспаривание закона и поведет к обострению отношений с "ними". Это повредит Церкви, а нам нужно стремиться к нормализации отношений с властями, поскольку вопрос о "постановлениях 1961г."непосредственно не затрагивает веру, а только церковные порядки".

И митрополит Никодим прочитал мне выдержку из речи, которую он намеревался произнести на архиерейском Совещании, где в частности говорилось, что " Церковь живо помнит трудности, которые ей пришлось испытать, когда ее отношения к государству были не нормализованы, и не хочет возвращаться к этому".

— "Согласен, -сказал я, - что без необходимости не надо обострять отношений с гражданскими властями, тем не менее одобрить постановления о приходах я по совести не могу. Они противоречат канонам, нарушают строй Православной Церкви, а кроме того они имели пагубные последствия на церковную жизнь. Вы ведь сами знаете, что это облегчило для властей массовое закрытие приходов в начале шестидесятых годов!"

— "Каких канонов? Что они говорят?" - удивился митрополит Никодим.

Я был готов к этому вопросу, вынул из кармана бумажку и прочитал содержание 41-го Апостольского правила, где говориться, что " если епископу вручено управление человеческими душами, то тем более он должен распоряжаться церковными деньгами"

— "А по положению о приходах 1961 года епископ и его представители, настоятели приходов, совершенно устранены от хозяйственных и административных сторон жизни прихода. Она всецело передана мирянам и поэтому нарушается единство церковного управления", - ответил я.

Митрополит Никодим на минуту как будто растерялся. Видно было, что он забыл об этом каноне, но потом спохватился и с обычной своей митинговой находчивостью воскликнул:

— "Да этот канон совершенно не применим к теперешней жизни и "распоряжаться" - это значит единолично приказывать и решать по своему личному усмотрению. Разве где ни будь в вопросах церковного имущества архиерей в настоящее время обладает такою властью? И у Вас ее тоже нет. Этот канон не применим сейчас!"

— "Вы придираетесь к словам, - ответил я, - соответствующее греческое слово "распоряжаться" мягче по смыслу, а главный смысл канона , дух его, сохраняющий свое значение до нашего времени, состоит в том, что епископ принимает активное и первенствующее участие во всей церковной жизни. Как материальной так и остальной! А постановления 1961 года его от этого участия всецело устраняют и ставят под контроль людей часто вредящих Церкви..."

Митрополит Никодим страшно был недоволен моим доводам и видно по всему, что старался найти мне доказательство "этим хорошим постановлениям".

— "А Вы знаете, что в Православной Церкви в Америке в таком случае, все приходское управление явно противоречит канонам? - произнес митрополит, - а в Антиохийском Патриархате еще более. Однако никто их не считает еретиками. Ну а что до нашей Церкви со времени Петра и до восстановления патриаршества - весь церковный строй был антиканоническим. Что ж по Вашему вся Русская Церковь синодального периода была неправославной, а еретической даже? - митрополит Никодим всячески хотел доказать мне свою правоту (но в чем?)- Вот скажите мне Владыко, почему другие могут нарушать каноны и их за это никто не осуждает, а когда мы вынуждены это делать, на нас начинают кричать, осуждать и отлучать".

— "Никто не говорит, что Русская Церковь синодального периода, была "неправославной", - возразил я, - Лично я очень люблю и высоко ценю синодальный период, это был период Серафима Саровского, оптинских старцев, подъема богословской науки, миссионерства. Однако несомненно, что антиканонический строй, хотя и не лишил Церковь ее Православия, но причинил ей огромный вред. Он ослабил ее и это имело катастрофические последствия. Так и сейчас антиканоническое положение о приходах хотя и не делает Русскую Церковь "еретической", но ослабляет и причиняет ей большой вред. Церковь конечно выживет, но зачем причинять ей вред и нельзя одно беззаконие оправдывать другим...мало ли что происходит в Америке или в Антиохии. Это не причина, чтобы нам сейчас нарушать каноны".

— "Постановления 1961 года, - ответил митрополит Никодим, - не имели тех отрицательных последствий, о которых Вы говорите. Закрытие приходов, это преувеличение, ибо никогда не закрывали "десять тысяч приходов" - как об этом писали. Это имело место, но не по причине постановлений 61года, вопрос это сложный и не будем бередить историю страны...."

— "Как бы то ни было, я остаюсь при своем мнении и относительно открытого голосования и особенно о постановлениях 1961 года, -ответил я,- рад, что Вы меня успокоили, что так называемая "единая кандидатура" отпала и оказалась недоразумением. Но скажу Вам сразу, что я думаю высказать мое мнение на Архиерейском совещании и на Соборе".

— "Пожалуйста. Это Ваше право", - сказал на это митрополит Никодим.

— "А что, это не повредит Церкви, как некоторые думают?" - спросил я.

— "Нисколько, - ответил мне митрополит, - а почему это может повредить Церкви?"

Надо было спешить на всенощную Вознесенья в церковь в Сокольники и на этом наш длинный и интересный разговор закончился. Мы опоздали на пять минут, что было неловко, так как нас ждали со "встречею". По дороге в машине я думал о моем разговоре с митрополитом Никодимом. Впечатление было сложное, но не вполне отрицательное.

На следующее утро, в праздник Вознесения Господня, я служил в церкви Святителя Николая в Кузнецах у о.Всеволода Шпиллера. Я проповедовал на тему праздника и не касался предстоящего Собора. В начале литургии, хотя мы служили соборно с о. Всеволодом, другими священниками и диаконом, я обратил внимание, что служат не архиерейским чином (без каждения на малом входе). Я подумал, что это простая оплошность, и настоял, чтобы мне дали трикирий и дикирий. Произошло некоторое замешательство как среди священнослужащих, так и на клиросе среди певчих. Отец Всеволод сказал: - "Ну, что ж, Владыко, если Вы хотите служить архиерейским чином, тем лучше. Будем служить! Я очень рад".

И далее все пошло гладко. Все это странное замешательство, как потом выяснилось, исходило из "иностранного" Отдела. Оказывается было дано распоряжение, в связи с приездом многих архиереев на Собор и с невозможностью обеспечить должное архиерейское служение- служить не архиерейским чином. Возникла большая путаница и неразбериха в связи с гостями приехавшими на Собор. "Иностранным" Отделом был выработан такой порядок: что архиереям живущим в России и приехавшим в Москву в эти предсоборные дни, когда не начались еще официальные торжества с их богослужениями, было предписано ходить в Патриарший Елоховский Собор. А приехавшим из-за границы архиереям предоставлялось служить в других московских церквях. Дыбы они там могли, каждый в отдельности возглавлять церковные службы. Впрочем некоторые объясняли это желанием изолировать заграничных архиереев от местных.

Это подтвердилось и маленьким инцидентом после службы у о.Всеволода.

В конце службы о Всеволод сказал мне, что к его сожалению, он не может, как он всегда делал при прежних моих приездах в Москву, пригласить меня после литургии пить чай на его "колокольне". Там у него была устроена небольшая квартира, где он раньше жил. Он смущаясь сказал, что это предписание от "иностранного" Отдела получили все "местные" архиереи, что после богослужения никаких приемов не устраивать "гостям", а отправлять их сразу в гостиницу. Отец Всеволод Шпиллер, объяснил это тем, что для удобства работы "иностранного" Отдела, гораздо лучше держать приезжих в изоляции от народа и местных архиереев. Лишние разговоры, расспросы людей и их вопросы накануне Собора могли привести к неожиданным последствиям... Каким? (Подумал я)

После завтрака я решил отправиться в гости к моему старшему брату Игорю Кривошеину. Но неожиданно, я почувствовал себя определенно плохо. Я чувствовал недомогание уже и после службы, но думал, что это пройдет, когда я поем. У меня совершенно не было аппетита и я буквально заставил себя позавтракать. К моему брату предстояло ехать довольно долго, через всю Москву, около сорока минут. В машине я почувствовал себя еще хуже. Какое-то странное состояние не то от начинающегося гриппа, не то тошнота, как от отравления, мысли в голове путались и вертелись вихрем. При этом у меня возникло крайне нервное состояние, звук машины и уличный шум превращались в какую-то назойливую дикую музыку. Я начинал впадать почти в полусон с видениями, сливающимися в реальность и...в галлюцинации. Я был почти уверен, что это был результат большого нервного напряжения- одни разговоры накануне с митрополитами Никодимом и Филаретом многого стоили. В дополнение с физической усталостью от длинных праздничных богослужений, недосыпания и т. д. Ко всему прочему, резко переменилась погода- подул сильный ветер, похолодало, пошел дождь и загремел гром. "Все это мне подействовало на нервы, вот и результат..."- подумал я. За окном машины мелькали улицы Москвы, а мне становилось все хуже. И как ни странно, вдруг мне стала навязчиво лезть в голову одна мысль..., что меня отравили! Но где и как? Я стал вспоминать и...

Дело в том, что в храме Святителя Николая на Кузницах, где я служил, староста прихода Нина Георгиевна, поднесла мне как это обычно в СССР принято букет цветов.

Я понюхал его и положил в машину, когда уезжал из церкви. Странно, но букет потом куда-то исчез. Я решил, что мне его просто забыли принести в комнату и не придал этому значения. Именно, после того как я понюхал цветы, мне стало нехорошо, закружилась голова и появилась дурнота.

Чтобы сделать такую странную мысль более понятной, я должен объяснить читателям, кто такая староста прихода о.Всеволода Шпиллера и какова была ее репутация.

У Нины Георгиевны была французская фамилия и она потомок французских эмигрантов, хотя и неважно говорит по-французски, а лучше по-английски. Она была женщиной лет пятидесяти, интеллигентной, образованной, скорее элегантной и несколько артистическо-богемного типа. В ней было что-то "декадентское". В свое время она служила в Министерстве Внешней Торговли, была арестована и пробыла три года на Лубянке, затем ее отпустили и она через некоторое время поступила на работу в "иностранный" Отдел Патриархии. Помню как мне об этом рассказывал сам о.Всеволод и я ему еще сказал, что на мой взгляд вся эта история крайне подозрительна. Никого не держат три года на Лубянке( там ведется следствие), а потом заключенных переводят в другие тюрьмы, лагеря или освобождают. А значит, ее держали неспроста, а чтобы она следила и доносила на других. Еще более подозрительным показалось, что после Лубянки, если она действительно обвинялась в какой-нибудь контрреволюции, ей разрешили поступить в "иностранный" Отдел на работу. Но если она была агенткой, то это вполне понятно. Словом, у Нины Георгиевны твердо сложилась репутация агента КГБ.

В последнее время у о.Всеволода происходили конфликты с его старостами. Они ему открыто хамили, нарушали ход богослужения, интриговали против него, дело дошло до полного тупика.

Прихожане поддерживали о.Всеволода, жаловались уполномоченному в Совет по делам религий. Все это стало известно на Западе, где об этом писалось в газетах. Помощник Куроедова Макарцев, недовольный поднятым на Западе шумом, решил найти компромиссный выход из положения; сговорившись с митрополитом Никодимом, он "послал" Нину Георгиевну старостой к о.Всеволоду, несмотря на противодействие секретаря местного райкома, который хотел провести своего кандидата ( явного безбожника). Конечно все это было фарсом и в результате оформлено двадцаткой с властями заодно- выбрали Нину Георгиевну старостой у о. Всеволода в приходе.

Сам о. Всеволод, хотя и знал о репутации Нины Георгиевны и считал ее обоснованной, принял новую старостиху и деятельностью как бы "административной" был доволен. Конфликты прекратились, Нина Георгиевна держалась корректно, лояльно сотрудничала с ним, шла навстречу его пожеланиям, более того содействовала возвращению в храм о. Александра, удаленного и переведенного в деревню при прежнем старосте. Нина Гергиевна держала себя как настоящая верующая, подходила под благословение, архиереям делала глубокий поклон, касаясь рукой земли, правильно соблюдала тонкости службы. Была ли она настоящей верующей - это был вопрос даже для самого о.Всеволода, не говоря уже обо мне. Но о.Всеволод ей не доверял, избегал при ней говорить о церковных делах и нас предупреждал всегда об этом. Можно было предполагать, что у нее была миссия следить за о.Всеволодом, но видимо она получила "указания" ни в чем не препятствовать в его работе и в отношениях с людьми. Кто его знает, а может быть она сама не хотела вредить Церкви, но была жертвой страшной советской системы, которая перемалывала души.

Как бы то ни было, после цветов Нины Георгиевны я почувствовал себя плохо; я не мог освободиться от мысли, что она меня отравила, хотя и сознавал всю невероятность и даже чудовищность такого подозрения.

У брата я провел весь день до вечера, меня старались лечить как могли, начиная с простого угля и более радикальными средствами. Мы не хотели обращаться к врачам, потому что это могло послужить предлогом поместить меня в больницу, а следовательно полностью изолировать. Может быть к этому все и было придумано. К вечеру мне стало лучше и к брату приехала повидаться со мной К.П. Трубецкая. Мы много говорили с ней о предстоящем Соборе. Видя мое состояние она страшно была взволнована и все повторяла "Все мы знаем, как Вы мужественно стоите за Церковь. Мы Вас очень благодарим. Ах, как необходимо, чтобы решился вопрос о постановлениях 1961года, все на это надеются". Во время нашей беседы она чуть не плакала.

На следующий день, в пятницу 28 мая, - в день Архиерейского совещания; все архиереи были уже в сборе. Большой "банкетный" зал во время утреннего завтрака почти переполнен. Тут и владыка Петр из Парижа, и архиепископ Алексий из Дюссельдорфа. Мы совершенно неожиданно узнаем о внезапной кончине архиепископа Виленского Антония. Ему было 80 лет.

В десять часов ко мне в номер приходит о. Всеволод Шпиллер. Он сообщает мне неприятную новость - архиепископ Новосибирский Павел не сможет приехать на Собор. С ним произошел странный случай: не то он сам, не то ему обварили кипятком руку. Версии расходятся. Что подумать об этом, нарочно ли это или случайно, не берусь судить ни тогда, ни сейчас. Я очень этим огорчен, так как на его поддержку у меня и моих единомышленников из числа архиереев, живущих в России была большая надежда. Именно он собирался выступить на совещании против открытого голосования и особенно против постановлений 1961 года. Далее о. Всеволод вновь говорит, что "у Куроедова паника". Он ручался правительству, что Собор пройдет гладко, а сейчас видит, что многие архиереи против. Если это так, то значит Куроедов следит и очень внимательно "слушает" о предстоящих недовольствах.

После ухода о.Всеволода ко мне в номер зашел мой сопровождающий о. Владимир Есипенко. Сообщает, чтобы я был готов спуститься в начале четвертого к западному выходу гостиницы. Оттуда архиереи группами поедут на машинах в Новодевичий монастырь на Совещание. Мы разговорились с о. В. Есипенко и оказалось, что одно время он был у архиепископа Павла в Новосибирске келейником и хорошо о нем отзывался. Сейчас, конечно, он уверен, что Патриархом будет Пимен, одобряет это, но сочувствие его на стороне Никодима.

— "Если бы Вы только знали, - говорит о.Есипенко, - какой он замечательный человек. Я никогда в жизни не встречал никого ему подобного. Какой глубокий всеобъемлющий ум, какая энергия и работоспособность. Как он себя не жалеет, а всецело жертвует собою ради Церкви. Конечно он строг со своими подчиненными и много от них требует, но зато и забоится о них". Почему то мне показалось, что о.Есипенко, говорил так восторженно о митр. Никодиме, потому что был убежден, что он не будет Патриархом, но говорил на мой взгляд, абсолютно искренне.

К четырем часам дня архиереи- участники Совещания стали прибывать в Новодевичий монастырь и собираться в его Успенском трапезном храме. В нем, в его продолговатом обширном помещении, были расположены столы в виде буквы "П", причем верхнюю короткую ее часть заняли те гости, кого можно назвать "президиумом"( постоянные члены Св.Синода). Боковые места, значительно более длинные начали занимать остальные архиереи. В отличие от Собора, где каждый архиерей и другие члены делегации имели строго определенное место, здесь епископы свободно занимали свои места, каждый где хотел, хотя в общем более старшие садились ближе к президенту. Митрополит Никодим, видя, что я растерялся и знаю куда сесть, предложил мне занять очень хорошее и почетное место рядом с митрополитом Антонием, нашим Экзархом, на самом верху правого от президиума длинного стола. Я был этому безмерно рад( из соображений "выгоды"), так как по опыту знал, что чем ближе сидишь к президиуму, тем легче получить слово.

Совещание началось ровно в четыре часа. После молебна председательствующий митрополит Пимен сказал, что нужно предварительно решить "два процедурных вопроса": так как он должен через час ехать встречать в Москве Патриарха Александрийского и потому не сможет остаться до конца Совещания, то просит избрать своим заместителем, в качестве председателя, митрополита Никодима, а во главе секретариата поставить митрополита Таллиннского Алексия. Предложение было принято. И действительно, через некоторое время митрополит Пимен удалился, что было даже лучше, потому что в его отсутствии было свободнее обсуждать его кандидатуру. Перед тем, как уйти, митрополит Пимен произнес вступительное слово, а вслед за ним митрополит Никодим выступил с речью.

Речь митрополита Никодима касалась в общем тех же вопросов, что и слово митрополита Пимена, но он более сосредоточился на теме открытого голосования и личности кандидата в Патриархи, о чем говорить самому митрополиту Пимену было, конечно, неудобно.

— "Я убежден, - сказал митрополит Никодим,

— что Высокопреосвященнейший митрополит Пимен будет на Московской кафедре достойным преемником Патриархов Всероссийских. Они прославились своею непоколебимою преданностью Святому Православию и глубоким патриотизмом". Митрополит Никодим говорил долго, воодушевленно и всячески восхвалял митр. Пимена. Выразив надежду, что Архиерейское совещание одобрит решения 1961 года о приходах и рекомендации Предсоборной комиссии и что члены Собора единодушно назовут имя митрополита Пимена "как нашего избранника на Первосвятительскую кафедру", митрополит Никодим закончил свою речь новым призывом к единомыслию и единству действий. Не успел митр. Никодим закончить свою речь, как в зал вошел митрополит Пимен и занял место за председательским столом.

Я попросил слово. Как и все другие выступления участников, я передаю сказанное мною в сокращении и на основании записей и памяти. (Некоторые выступления я не считаю нужным приводить здесь, так как они не имели решающих или исторических последствий)

Итак: " Должен сказать, что когда мы получили информацию Патриархии о единой кандидатуре и об открытом голосовании , это известие вызвало у нас всеобщее возмущение. Оно было воспринято многими как какой-то вызов, провокация. Точно нам оплеуху дали. Я был рад услышать сейчас, что "единая кандидатура" основана на недоразумении, что дело идет о неудачном выражении информационного бюллетеня и что на Соборе каждый будет свободен голосовать за кого хочет. Жалею, что такое неудачное выражение вызвало такое смущение среди верующих. Но вопрос остается нерешенным! Каким будет голосование- тайное или открытое? Выборы Патриарха носят персональный характер, а в персональных вопросах тайное голосование обязательно для обеспечения свободы волеизъявления. Если Патриарх будет выбран открытым голосованием, это даст всем врагам нашей Церкви повод оспаривать свободу выборов. Это подорвет авторитет будущего Патриарха, затруднит дело воссоединения отпавших. Зачем давать врагам нашей Церкви повод нападать на нее? Я говорю это не потому, что я против кандидатуры митрополита Пимена. Я много ломал голову над календарем с портретами наших иерархов и никого, кроме владыки Пимена, подходящего не нашел. Один слишком молод, другой слишком стар, а третий недостаточно известен или авторитетен, я сам считаю, что кандидатура митрополита Пимена достойная и, что он может быть для Русской Церкви прекрасным Патриархом. Более того, я хочу сказать, что будет ли тайное или явное голосование, я буду голосовать за него. ( Когда я сказал это, митрополит Пимен привстал со своего места за председательским столом, слегка поклонился и сказал вполголоса:"Благодарю Вас!" Мне этот жест показался преувеличенным, он должен был выявить полное равнодушие, как будто бы мои слова к нему не относятся. Такова по крайней мере монашеская традиция) Но повторяю, я считаю, что для полного и ясного выбора, необходимо тайное голосование, и я к этому всех призываю".

Затем выступил архиепископ Львовский Николай (Юрик). Я с ним впервые познакомился в Упсале в 1968 году на Генеральной Ассамблее Всемирного Совета Церквей. Он в прошлом был униат, и как мне рассказывали, не только его отец, но и предки в течении нескольких столетий были священниками. Высшее богословское образование он получил в Инсбруке у римо-католиков. Надо сказать, что во всем его облике, несмотря на то, что у него была бородка, во всех манерах было нечто типично западное, униатское, католическое. Говорил он по-русски правильно, но с сильным украинским ( или галицийским) акцентом. До перехода в Православие в 1956 году он преподавал одно время украинскую литературу. Он несомненно был ученым и, вероятно, административно способный человек, но неприятное впечатление производят его политические выступления на всевозможных комиссиях мира. На одной из них он как-то заявил, что истинный последователь Евангелия должен в настоящее время взять в руки автомат и бороться вместе с повстанцами против фашистов и капиталистов (цитирую по памяти и хочу добавить сколько было интегристов в исламе делавших подобное всю жизнь с именем Аллаха на устах, но против Евангелия!) До такого, кажется, ни один из православных "борцов за Мир" не договорился.

— "Я полностью согласен, - сказал архиепископ Николай, - с митрополитом Антонием ( выступление митрополита Антония в воспоминаниях владыки Василия отсутствуют- от ред.) Из его речи можно понять. Что наш единодушный выбор митрополита Пимена есть выражение нашего желания иметь его Патриархом, а не результат отсутствия других кандидатов. Ну а постановления 1961 года для нас не вопрос и не проблема. Они не создают у нас новой проблемы разделения власти между духовенством и мирянами. Для нас постановления 1961 года являются утверждением старой практики.(здесь владыка Николай имел, очевидно, в виду порядки в униатской Церкви в Галиции при поляках) Миряне у нас всегда заведовали хозяйственными и финансовыми делами приходов, а священники духовными. Скажу прямо: наши батюшки плохие финансисты, а потому лучше, чтобы они финансовыми вопросами не занимались".

Затем последовало выступление архиепископа Дюссельдорфского Алексия (Ван дер Менсбрюгге), бельгиец по национальности, ученый литургист. Говорил он по-французски с переводчиком: " Признаюсь, что единая кандидатура меня тоже смутила. Сейчас я вижу, что единой кандидатуры нет, но все единодушно объединяются вокруг митрополита Пимена. Своими выступлениями митрополит Пимен убедил меня, что он является подходящей кандидатурой в Патриархи. Буду голосовать за него".

Как бы в доказательство этих слов встал епископ Саратовский Пимен, попросил слова и сделал следующее неожиданное заявление: " Вы все знаете, какое громадное усилие сделала Патриархия, чтобы найти нужные средства для покрытия расходов по подготовке и созыву Собора, приему гостей и т.д. Я предлагаю поэтому, чтобы каждый из нас, архиереев Русской Церкви, внес бы из своих средств по десять тысяч рублей каждый в Патриархию на покрытие ее расходов в связи с Собором. Думаю, что такой взнос для нас вполне посилен".

Я был поражен этим заявлением. Десять тысяч рублей! Это по "официальному курсу" больше десяти тысяч долларов, сумма по нашим эмигрантским понятиям колоссальная (от ред. По реальному курсу это было немногим больше 200 долл., что тоже было много) Заметно было по реакции в зале, что предложение епископа Пимена вызвало сильное неудовольствие среди соборных архиереев, это выражалось на их лицах.

Теперь я склонен думать, что это предложение епископа Пимена было комедией, просто он хотел показать нам, "заграничным" архиереям, какие мы, "советские" архиереи богатые.( даже после постановлений 1961 года!)

Я хотел было выступить с протестом, но слово взял наш председатель, митрополит Никодим, и ответил епископу Пимену: " Президиум Собора не имеет никакого отношения к предложению владыки Пимена. Оно его личное и никого, кроме него не обязывает. А от владыки Пимена мы с благодарностью примем столь щедрый дар". Все в зале облегченно вздохнули. Интересно, подумал я, внесет ли Пимен эти деньги?

На этом прения закончились. Митрополит Никодим спросил еще: "Нет ли желающих задать вопросы?" Их не оказалось. Далее он спросил: " Все ли согласны, чтобы Собор одобрил процедуру выборов Патриарха и постановления 1961 года?" Я на это сказал, что остаюсь при своем мнении, то есть совершенно не одобряю. Никто другой ничего не сказал. Помню как это меня поразило. Потом митр. Никодим спросил, согласно ли в принципе наше Совещание с упразднением на Соборе клятв против старообрядцев. Возражающих не было.

Совещание окончилось. После молитвы все стали расходиться. Было 8часов 20 минут вечера. Мы заседали почти четыре с половиной часа.

Когда после окончания Архиерейского совещания я направился к выходу трапезного храма Новодевичьего монастыря, ко мне, не доходя немного до дверей- там столпилось много архиереев- подошел епископ Корсунский Петр и сказал: "Monseigneur, j'admire votre courage, j'approuve entiеrement bien que je n'ose pas vous suivre" ( "Я восхищен Вашей смелостью, хотя и не смогу последовать Вашему примеру"). И он мне объяснил, что у него нет смелости выступать так, как я, потому что и по возрасту и особенно по хиротонии он один из самых молодых архиереев, да к тому же он не русский и не может выступать по-русски из-за недостаточного знания русского языка и нуждается в переводчике. Далее он сказал, что он заметил, как многие из молодых епископов, сидевших близ него, хотя и молчали, но явно сочувствовали тому, что я говорил. Разговор перешел на владыку Антония (Блюма), нашего Экзарха. " Monseigneur Antoine ",- воскликнул епископ Петр, - quelle honte! Il a retournй sa veste! C'est ignoble!" ( "Владыка Антоний, какой стыд! Он как флюгер! Это отвратительно!") - Лучше было бы, если он совсем бы молчал, чем так отречься от своих слов, да еще просить прощения".

И он начал мне рассказывать, как все с нетерпением и надеждой ожидали вторичного выступления митрополита Антония и как он всех разочаровал и огорчил своим отречением. Все опустили головы, уныли и потеряли интерес к дальнейшим прениям. Что-то надломилось. Я сказал, что считаю сказанное епископом Петром о митрополите Антонии преувеличением, так как "отречение" митрополита Антония относилось преимущественно к тайному голосованию, и здесь я с ним более или менее согласен, а о постановлениях 1961 года он говорил только мимоходом.

— "Нет, - возразил епископ Петр, - у всех создалось впечатление, что он отрекся именно от своей оппозиции постановлениям 1961 года. А вот Вы этого не сделали и заявили это четко."

Этот первый отзвук на мои выступления на Архиерейском совещании конечно, ободрил и утешил меня. Значит, я не один, и многие мне сочувствуют, хотя и бояться говорить открыто. Тем не менее я был еще не уверен, действительно ли это так и насколько широко это сочувствие. Ведь епископ Петр, был иностранцем, живущим на Западе, он мог не разобраться в обстановке и принять свои собственные чувства за всеобщие.

Оставалось все же фактом, что ни один из архиереев, живущих в пределах Советского Союза, ни одним словом не высказался на нашем Совещании не только против постановлений 1961 года, но даже против открытого голосования. Молчали: митрополит Алма- Атинский Иосиф, архиепископ Вениамин Иркутский, архиепископ Леонид Рижский, архиепископ Феодосий Ивановский, архиепископ Кассиан Костромской, - это чтобы перечислить только наиболее видных. Возвращаясь в этот момент в гостиницу "Россия", о том как они были сейчас настроены, я в этот момент еще не знал. В общем, из шестидесяти девяти участников Совещания на нем выступило всего двадцать. Остальные молчали, не возражали, но как они были внутренне настроены, мне было не ясно.

За ужином в гостинице было, конечно, много народу, но особенно интересных разговоров не было. После ужина я поднимался на лифте вместе с архиепископом Винницким Алипием. Мы с ним почти однолетки, он только на год моложе меня, а значит человек, помнящий "старый режим".

— "Как Ваша фамилия?"- спрашивает он меня.

— "Кривошеин".- отвечаю я.

— "Ого, - многозначительно и вместе с тем сочувственно воскликнул он.- Министерская фамилия!" Через некоторое время, когда мы пересели в другой лифт и к нам подсел епископ Феодосий (Дикун) Полтавский, архиепископ Алипий заметил: " А ведь сегодня у нас мог произойти раскол, но все обошлось" В этот момент епископ Феодосий вмешался в разговор и как-то порывисто сказал: " Пытались устроить!" На этом разговор прекратился. Кого имел в виду епископ Феодосий, трудно сказать. Может быть меня или других, которые пытались или выступали с критикой, как епископ Дионисий (он говорил очень резко). Во всяком случае замечание епископа Феодосия произвело на меня тягостное впечатление." А может быть, все против нас?"- подумал я.

Поздно вечером мне удалось связаться по телефону с о. Всеволодом Шпиллером и моим братом Игорем. Рассказал им в общих чертах о ходе Архиерейского совещания. Они целиком одобрили принятую мной линию.

Удивительно, что и о.Всеволод и мой брат были уже в курсе того что происходило на Совещании, в частности о позиции, которую занял митрполит Антоний. Отец Всеволод сказал, что он не одобряет его "палинодию"( с греческого "песнь, противоположная прежней")

На следующее утро, после утреннего чая, мне удалось ближе познакомиться и разговориться с архиепископом Иркутским Вениамином (Новицким) Он меня совершенно потряс своим внешним видом. Сгорбленный, без единого волоса на голове и на лице, точно кто-то сбрил ему начисто голову, усы и бороду. Первое впечатление какого-то скопца или латинского патера.( У Владыки Василия есть воспоминания о нем. См. "Воспоминания" изд.Нижний-Новгород,1998 г) А между тем еще несколько лет назад у него были и усы и борода. С тех пор они совершенно вылезли. Все это, как и сломанная спина, - последствия долголетнего пребывания на советской каторге. Говорят, что его там избивали, спинной хребет сломали, а волосы вылезли от лишений, хотя не сразу, но много лет спустя. Архиепископ Вениамин родился в 1900 году, перед самой войной в 1939 году был в сане архимандрита наместником Почаевской Лавры в тогдашней Польше. В 1940 году был (после вступления туда советской армии) рукоположен в епископы Московской Патриархией. Остался на Волыни при немецкой оккупации, но кстати, в изданиях Патриархии об этом нигде не сказано и биография его вообще не напечатана. Во всяком случае, как он сам мне сказал, был арестован в 1943 году вернувшейся красной армией, и сослан на Колыму, где и провел двенадцать лет, вплоть до 1955 года.

Я спросил архиепископа Вениамина, что он думает о постановлениях 1961 года и о моих выступлениях на вчерашнем Архиерейском совещании против них. Испуганно озираясь по сторонам архиепископ Вениамин полушепотом стал мне говорить, что свое мнение он уже высказал в нескольких записках в Предсоборную комиссию, где он критиковал эти постановления, указывая на их отрицательные последствия и вместе с тем, какие нужно внести изменения, сравнительно небольшие. Он считает, что двадцатка может существовать, если ввести настоятеля в исполнительный орган двадцатки и тогда постановления 1961 года будут приемлемыми для Церкви и не противоречащими советским законам. Мои выступления он одобрил и считает, что я говорил правильно.

— "Почему же Вы не выступили тогда на Совещании и не сказали всего этого?"- спросил я архиепископа Вениамина.

— "Меня обманули, - буквально ответил он, - вызвали в Предсоборную комиссию и долго внушали, что постановления 1961 года как вытекающие из государственных законов, не могут подыматься как дискуссионный вопрос. Что никакой дискуссии о них не будет и не должно быть. Ну, а теперь я увидел, что дискуссия была и меня обманули".

— "Владыко, - удивился я, - но раз Вы увидели, что дискуссия была, почему же Вы тоже не высказали своих взглядов?"

Архипископ Вениамин посмотрел на меня и грустно произнес: - "Знаете, я пробыл двенадцать лет на каторге на Колыме. Вновь начинать это в моем возрасте я не в силах. Простите!" Далее мы разговорились о его записке в Предсоборную комиссию. Архиепископ Вениамин сказал, что охотно мне ее даст и добавил " Если можете, вывезите ее за границу. Пусть там знают, что здесь происходит. Можете ее показывать другим, но ни в коем случае не печатайте, даже без моего имени. Догадаются. А посылать и печатать документы за границей - это у нас считается как измена Родине".

В воскресенье 30 мая, в десять часов утра началась Божественная литургия в старинном Троицком Соборе Лавры преподобного Сергия. Служил ее прибывший из Москвы Патриарший местоблюститель митрополит Пимен с сонмом священников и диаконов. Алтарь Троицкого собора значительно меньше, чем в Успенском, и потому архиереи и другие члены собора были размещены не в нем, но в самом храме в особо предназначенных для них местах, впрочем, без точного обозначения, кто какое должен занять место. Позади, за деревянной перегородкой, стоял народ. До начала литургии в Лавру еще пускали, потом закрыли ворота, и милиция и дружинники стали выгонять народ. Тех кто был уже внутри церкви, не трогали. Собор был переполнен. Казалось, что эти строгие милицейские меры объяснялись тем, что ожидался приезд Кипрского президента, архиепископа Макария, и видимо в связи с этим приездом( в целях предотвращения покушения) приняты были чрезвычайные меры.

Литургия прошла молитвенно и торжественно. После ее окончания мы вышли на площадь перед собором. Там собралось много народу, как членов Собора, так и просто молившихся в церкви. Люди разбились на группы и беседовали между собою. Ко мне подошел архиепископ Рижский Леонид.

— "Простите меня, - сказал он, - что я вчера так ответил на Ваш вопрос. Но около нас близко стояли люди. Боялся, что услышат. Конечно, я вполне сочувствую тому, что Вы говорили на Архиерейском совещании, особенно о приходах. Но нам говорить об этом невозможно. Вы, наверное, знаете, что тех, кто писал в Предсоборную комиссию о постановлениях 1961 года в смысле необходимости их изменения, вызывали в Москву и строго внушали не касаться на Соборе этих вопросов. Всякая оппозиция постановлениям 1961 года рассматривается властями как антисоветчина". Я спросил владыку Леонида, дошли ли до него мои письма из Брюсселя.

— "Как же все дошли! Но, конечно, цензура по пути их следования, прочитала, и мы боялись, что Вам не дадут визу для приезда на Собор".

Тут мне на память пришел инцидент с проверкой моей визы на границе и как я тогда не мог понять в чем дело.

— "Но, если бы мне не дали визу, что немыслимо, - возразил я, - это был бы большой скандал, ставший в скором времени известным на Западе".

— "Да, но они бы Вам прямо не отказали, а сказали бы, что произошло какое-то недоразумение, задержка, и дали бы Вам визу через два дня, к окончанию Собора. Конечно, попросили бы извинения за задержку".

— "Однако этого не случилось, - сказал я, - и Куприянов, советский консул в Брюсселе, был даже со мной любезен и без затруднения выдал визу".

— "Тем лучше, - сказал архиепископ Леонид, - но будьте осторожны. Вы собираетесь еще говорить на Соборе?"

— "О постановлениях 1961 года - да. Это самый важный вопрос. А о тайном голосовании я уже сказал на Совещании. Достаточно, все равно выберут Пимена".

— "Владыко, не советую Вам выступать, - ответил архиепископ Леонид, - Вас могут не выпустить из Советского Союза".

В этот момент, я вдруг вспомнил о моем странном состоянии отравления. Неужто все, что говорит архиепископ Леонид правда?

— "Я сомневаюсь в подобных мерах, очень маловероятно, - возразил я. - Хотя я не бельгийский гражданин, а апатрид по паспорту, но все же признанный бельгийским правительством епископ Русской Православной Церкви в Бельгии. Кроме того, у меня много знакомств и связей с влиятельными бельгийскими кругами, начиная с кардинала Сюненса, да и в других странах, они не будут молчать, если меня задержат в СССР. Поднимется шум, создастся дипломатический инцидент, который совсем не в интересах советского правительства. Самое большее, что может произойти - это то, что меня вышлют отсюда и в будущем не будут пускать".

— "Все это так, - заметил архиепископ Леонид, - но Вы не должны забывать, что у Вас в Москве брат и его семья, и они могут пострадать".

— "Но, то что Вы говорите, совершенно невероятно. Сейчас же не сталинские времена, - ответил я. Только за то, что я что-то скажу или не скажу на Соборе, с моим братом и его семьей ничего не сделают. Брат о моих действиях знает и одобряет их. Он сам и его сын Никита, отсидели в лагерях и ничего не боятся".

— "Все это так, но будьте осторожны. Это мой Вам совет, - сказал архиепископ Леонид. После этого наш разговор перешел на положение дел в епархии архиепископа Леонида. Он жаловался на трудности с уполномоченным, особенно в связи с двумя женскими обителями, находившимися в его епархии. В час дня мы пошли обедать.

Я сидел за большим столом, за которым обедало около восьми архиереев, среди них митрополит Ярославский Иоанн. Уже под конец обеда он меня спросил через стол, так что все услышали: - "Ну как, Владыко, Вы все еще остаетесь при своем мнении о постановлениях о приходах? Или переменили его?"

— "Остаюсь при моем мнении", - ответил я.

— "А разве прения на Архиерейском совещании Вас не убедили?"

— "Нет, не убедили",- твердо ответил я.

— "И Вы будете говорить об этом на Соборе?"

— "Да, предполагаю".

— "Почему? Вот митрополит Антоний решил не выступать", - сказал митр. Иоанн.

— "Надо быть последовательным", - ответил я.

На этом разговор прекратился, водворилось молчание, но лица у слушавших были напряженные.

Оставалось свободное время до приезда гостей из Москвы и открытия заседания Собора. Желающим было предложено осмотреть находящийся в лавре государственный музей. Нужно сказать, что вся Лавра как таковая, со всеми находящимися в ней церквами и зданиями, считается государственным музеем-заповедником. Но почти все церкви и большинство зданий переданы в ведение Церкви для совершения богослужений, помещения Академии и Семинарии и т.д. В помещении Академии находится также церковно-археологический кабинет, своеобразное и довольно богатое собрание икон и церковных предметов разного качества. Все это в ведении Церкви, и я много раз все это видел во время моих предыдущих посещений Лавры и не стал бы осматривать церковно-археологический кабинет сейчас. Но кроме него в Лавре имеется и Государственный Музей, богатый иконами и особенно митрами, сосудами и другими ценными церковными предметами, помещающийся, если не ошибаюсь, в так называемых Елизаветинских палатах. Этот музей обыкновенно не показывают приезжающим из-за границы духовным гостям, во всяком случае умалчивают о его существовании. Вероятно, чтобы у них не создалось впечатления, что советская власть заграбила у Церкви ее ценности и теперь не возвращает их ей. Мирским иностранцам, посещающих Лавру по линии Интуриста, музей это охотно показывает, только за плату в валюте. Более того, как мне рассказывал в Москве в 1969 году водитель такси, когда он хотел во время своего отпуска посетить этот музей, с него тоже потребовали валюту, которой у него не было, его отказались впустить за цену билета в рублях, и узнав, что он советский гражданин, пригрозили вызвать милицию, на что московский шофер негодовал.

Как бы то ни было, этот государственный музей Лавры я никогда не видел и потому решил воспользоваться свободным временем, чтобы его повидать. Нас, соборян, водили туда партиями человек по 20 архиереев, священников, мирян, всех вместе. Музей замечательный и интересный, содержится в большом порядке, но мысли мои были так захвачены предстоящим Собором и ожиданием его открытия, чувства так насыщены впечатлениями и переживаниями, что мне было не до музея. Я не мог подлинно, глубоко сосредоточиться на его экспонатах и был рад, когда этот осмотр кончился. И это несмотря на то, что я большой любитель музеев ( не всех вообще), но тех, где можно видеть предметы древнехристианского, византийского и вообще православного искусства.

Ровно в шесть часов вечера, в воскресенье 17/30 мая Собор открылся вступительным словом Патриаршего местоблюстителя митрополита Пимена (текст его см. в ЖМП 38 за 1971г., сс.31-31)

Не буду его, поэтому подробно приводить, как и другие речи и доклады, тексты которых были напечатаны в ЖМП. Повторяю, что я не пишу историю Собора, а воспоминания о нем и хочу привести здесь тексты особенно мне понравившиеся или наоборот. После своего выступления, митрополит Пимен совершил молебен с особыми, подходящими к случаю, прошениями и молитвами. По окончании молебна митрополит Пимен сел за стол, посреди обоих рядов столов. Рядом с ним уселся, появившийся в этот момент Куроедов, председатель Комитета по делам религий при Совете Министров СССР. За стол также сели другие члены президиума - митрополит Никодим, Филарет и Алексий.

Тут митрополит Пимен вновь обратился к присутствующим со словами: " Сердечно приветствую всех собравшихся здесь в Лавре преподобного Сергия в день открытия нашего Освященного Собора... Мы собрались, изволением Божиим, в союзе веры и любви, для соборного рассуждения о делах церковных. Одним из основных признаков полноты церковной жизни является Собор. Мы веруем в Соборную Церковь, соборность является неотъемлемой частью православного сознания... Основною целью настоящего Собора является избрание Патриарха Московского после кончины Патриарха Алексия, который был мудрым церковным кормчим, великим патриотом и ревностным борцом за мир и социальную справедливость". Отметив дальше большую работу, проделанную за последние 25 лет " по ликвидации различных расколов", отметив совершившееся за этот период воссоединение с Русской Православной Церковью отторгнутых от нее Брестской и Ужгородской униами православных чад Галиции и Закарпатья, указав, что мы живем в век экуменизма, митрополит Пимен подчеркнул значение миротворческой деятельности нашей Церкви, которая "была и есть неизменно с нашим народом на всех этапах его истории". Она " поддерживает труд нашего народа, направленный на торжество Мира и справедливости на земле". Он приветствовал представителей поместных Церквей и христианских организаций, прибывших на Собор" Господу содействующу, объявляю Поместный Собор Русской Православной Церкви открытым. Пропоем Символ Веры!"

Наступил один из самых торжественных и потрясающих по духовной силе моментов всего Собора. Все встали и единодушно запели Символ Веры! А поющих было свыше двухсот человек. Как-то робко оглянувшись по сторонам, встал и Куроедов и продолжал стоять, пока пели "Верую", но лицо его приняло какое-то каменное выражение. После окончания пения Символа Веры председатель Собора митрополит Пимен предложил утвердить намеченный на Архиерейском совещании состав президиума и секретариата, а также членов различных комиссий - редакционной, мандатной и т.д. Возражений не было, и все предложения были утверждены. Митрополит Алексий в качестве секретаря Собора огласил программу работ и предложил, чтобы выступления ораторов, кроме основных докладчиков, были бы ограничены десятью минутами. Это разумное предложение было принято, но скоро, как мы увидим, было нарушено самым грубым образом.

После этого начались приветствия. Первым, "естественно", выступил Куроедов.

— "Уважаемый председатель Поместного Собора, - начал он, встав со своего места, - уважаемые члены Собора, уважаемые гости. Разрешите мне по поручению Советского Правительства сердечно приветствовать участников Собора. Поместный Собор и избрание Патриарха - большое событие в жизни Церкви, свидетельствующие о восстановлении в ней после Октябрьской Революции традиционных начал" (далее последовало восхваление деяний советской власти)" Старшее поколение духовенства помнит, какой убогой и отсталой была дореволюционная Россия, а теперь наша Родина стала могущественной Социалистической Державой! Советское Правительство высоко оценивало патриотическую деятельность Патриарха Алексия, духовенство уже много лет проявляет политическую лояльность... между государством и Церковью существуют вполне нормальные отношения. Церковь, в соответствии с законодательством о культах, имеет все возможности удовлетворять религиозные потребности верующих. Советское Правительство уверено в патриотических традициях Русской Православной Церкви. Позвольте пожелать Собору успехов в его работе!"

В общем, нужно признать, что кроме неумного, но широко принятого у большевиков самовосхваления советской власти, выступление Куроедова было выдержано в корректных и сдержанно дружелюбных тонах. Но в нем не было той теплоты и широкого признания положительной роли Церкви в политической и культурной истории России, какие чувствовались в аналогичной речи Карпова на Соборе 1945 года.

В ответ на приветственное слово Куроедова митрополит Пимен выразил "сердечную признательность членов Собора за высокое внимание и теплое приветствие".

— "Нам особенно дорого внимание к нашему Поместному Собору со стороны Советского Правительства, потому что члены Собора - граждане Советского Союза - по достоинству ценят его много полезные труды". Далее митрополит Пимен счел нужным дать высокую оценку и Совету по делам религий, со стороны которого "Мы неизменно находили понимание и помощь". В заключение митрополит Пимен предложил направить послание Косыгину. Отмечу, что, в то время как в своем слове Куроедов называл митрополита Пимена "уважаемым председателем", последний счел нужным обратиться к нему со словами "глубокоуважаемый Владимир Алексеевич!" В ответе митрополита Пимена, когда он говорил от имени членов Собора - "граждан Советского Союза", давалось понять, что все такого рода " политические" приветствия и заявления ни к чему не обязывают членов Собора - несоветских граждан. Эта линия проводилась более или менее систематически и на дальнейших заседаниях Собора. Нас " иностранцев" среди гостей и участников, это успокаивало. Лично я себя считал не иностранцем, а несоветским русским, но выступать против послания Косыгину не собирался. Было бы с моей стороны глупо выступать с политическими заявлениями на Соборе.

После этого митрополит Никодим выступил с приветствием почетным гостям Собора. Не стоит его повторять здесь, оно было мало интересно. Скажу только, что начал он хорошо, обращением в своем приветствии Александрийскому Патриарху "к александрийским святителям и египетским подвижникам, которые своим богопросвещенным разумом и богоугодным житием и доныне указывают нам путь к вечной жизни". Упомянул он, что представители " Константинопольской Церкви, прибывают к нам в самое ближайшее время для присутствия и участия в нашем Соборе. В конце своей речи он, к сожалению, свернул на "истребительную войну", " силы эксплуатации", " Индокитай, Ближний Восток" и прочие политические трафаретные лозунги. (А почему, подумал я не сказать ему о Чехословакии?) Это было первый раз, что на Собор был вынесен такой конкретный политический элемент. На Архиерейском совещании ничего подобного не было.

Затем со своими приветственными речами выступали почетные гости. Не буду приводить их подробно; они как обычно малосодержательны, стандартны и однообразны. Отмечу только несколько моментов, показавшихся мне более характерными. Первым как старший в порядке Церквей - константинопольцы еще не приехали - говорил Александрийский Патриарх Николай. Говорил он по-гречески: " Поздравляем братскую Русскую Церковь. Она дала хорошее свидетельство о Имени Господнем. Мы собрались во славу Православия. Это - духовный пир, для нас радость и гордость. Выявляется единая, святая, соборная и апостольская Церковь. Знаменательно, что начало Собора, совпадает с памятью святых отцов первого Собора. Они разъяснили догматы, а мы исповедуем единство веры. Дух Святый, да благословит наши работы. Доброго успеха! Благодарим русское правительство!"

Следующим говорил нидерландский Кардинал Виллебранде. Выступал он со своего места за почетным столом, а не с центральной "трибуны", и потому было трудно разобрать его слова. Как будто бы он сказал, что Православная и Римо-Католическая Церкви не соперницы, а сестры и сотрудницы, и что нужно слушать внимательно, что Дух говорит Церквам.

Следом выступил африканец-протестант из Мадагаскара, пастор Андриаманджато. Говорил он по-французски, начал не плохо... о трудном и долгом пути Церкви вообще и Русской Церкви в особенности. А потом опять пошла пропаганда, " мы ценим роль Русской Церкви, в лице советского народа, в борьбе против фашизма и в деле построения свободной Африки". Он не забыл упомянуть о Вьетнаме и о месте Русской Церкви в движении за Мир во всем мире. К этому он как-то присоединил Патриарха Алексия с "конкретным свидетельством его жизни". Слушая почтенного пастора, я думал, зачем приглашают таких личностей? Не лучше ли было пригласить какого-нибудь англиканского епископа-богослова.

Следующий "черный", тоже африканец, пастор Амиссах, говорил по-английски и чуть лучше: "... моя жена и я благодарим за приглашение". Однако жена его на заседаниях Собора не участвовала. Женщины не допускались!

Наступил следующий день, понедельник 31 мая, к восьми часам утра я был уже в Покровском храме Московской Духовной Академии. Читалось утреннее молитвенное правило. До этого там уже отошла ранняя литургия, для насельников Академии и для "ревнителей", как бы вне программы Собора. На ней я по немощи душевной и телесной не был. Устал от вчерашнего дня и экономил силы для предстоящих "боев".

В храме на правиле молилось много участников Собора - архиереев, священников, мирян. Среди них было не мало красочных лиц. Например, два бородача в высоких сапогах и с картузами в руках, один постарше, лет семидесяти, другой - средних лет, скорее около пятидесяти. По виду, типичные старосты из мещан или купцов старого времени. И оба, особенно более молодой, такие солидные, с брюшком. Мне было отрадно видеть, что сохранились вопреки всему в СССР такие традиционные русские типы.

После молитвы я, как и все, пошел завтракать в одну из зал в том же академическом здании. Опять разговорился с митрополитом Алма-Атинским Иосифом. Мне хотелось с ним посоветоваться.

— "Владыко, - спросил я его, - меня некоторые здесь отговаривают выступать о постановлениях и приходах. Что Вы об этом думаете?" Спрашивая об этом, я имел в виду мой разговор с митрополитом Иоанном и отчасти с архиепископом Леонидом. Ответ митрополита Иосифа был очень энергичным с осуждением таковых : " Так, по-вашему, надо продолжать? "- допытывался я.

— "Да, - сказал митрополит Иосиф, - продолжайте говорить и бороться за Церковь, даже если Вам придется от этого пострадать. Благословляю Вас от имени Церкви и верующих на этот подвиг. Я знаю, что Вам это уже дорого далось, на Вас будут продолжать нападать, но продолжайте".

Я был, тронут словами престарелого митрополита и благодарен за его нравственную поддержку, но все же думал про себя, что ему легко поощрять меня на дальнейшую борьбу, но сам он кроме этих слов, сказанных мне наедине, открыто меня ни в чем не поддержит. Конечно, он преувеличивает, когда думает, что мне так дорого далось мое выступление. Я живу за границей, и непосредственно физически со мною ничего не могут сделать. Другое дело "неприятности"; их, конечно, можно ожидать. Но именно потому, что я живу за границей, правильно ли мне одному выступать? Да разбирается ли этот святой старичок во всех этих сложностях? Почему он не выступает сам? После моего разговора с митрополитом Иосифом у меня все же укрепилось намерение выступить на Соборе, но только по вопросу о постановлениях 1961 года. Остальное второстепенно.

Когда я вышел после завтрака из академического здания и подходил к крыльцу моей гостиницы, ко мне подошел епископ Роттердамский Дионисий и передал мне пакет. Здесь я должен сделать отступление.

Еще вечером субботы 29 мая на воскресной всенощной в Успенском храме подошел ко мне епископ Петр и сказал по-французски: "Слыхали новость? Началась уже контестация!"( здесь: лат."заявление")

— "Как именно?" - спросил я удивленно.

— "Членам Собора раздают обращение, подписанное тремя лицами, с критикой церковных порядков, требованием реформ и т.д. Кроме меня, его получили владыки Алексий и Дионисий. А разве Вы его не получили?" - спросил епископ Петр.

— "Нет, но очень хотел бы посмотреть".

— "Это вероятно, потому, что Вы живете отдельно в гостинице и к Вам не могли проникнуть. А у нас раздавали всем подряд".

Я попросил владыку Петра дать мне прочитать это обращение. Он ответил, что сейчас в алтаре неудобно, но обещал дать мне при первом удобном случае. Чуть позже об этом обращении мне сказал, и епископ Дионисий и тоже обещал мне его принести.

Итак, утром в понедельник 31го мая, я держал в руках пакет от епископа Дионисия. Я вошел в свой номер гостиницы и бегло прочитал обращение.

Это было прошение Поместному Собору Русской Православной Церкви: 1) священника Георгия Петухова , (Богоявленской церкви, города Коломны, Моск.епарх.) 2) иеродиакона Варсонофия (Хайбулина)- Казанской церкви г.Гороховца Владимирской епарх.3) мирянина Петра Фомина, старшего научного сотрудника ГОСНИИ ГА( институт гражд.авиации) г. Москва. Несмотря на то, что вторая часть этого письма-прошения, содержащая перечень предлагаемых реформ, была напечатана в "Вестнике РСХД"-No 99(1971г.) стр.42-44, я приведу его в сокращении, как интересную иллюстрацию околособорных настроений. Главный редактор "Вестника" Никита Алексеевич Струве нашел печатание первой части вредным и нежелательным, а я все же приведу письмо полностью.

Вот его содержание:

толцыте, и отверзется вам; всяк бо просяй приемлет,

и ищяй обретает, и толкующему отверзется".

Мф 7:7-8

К вам обращаемся мы со словами смиреной мольбы. Выслушайте нас и прострите свой мысленный взор на необъятные просторы нашего Отечества, на народ Божий, вверенный вашему духовному окормлению. Со времени последнего Поместного Собора Русской Православной Церкви прошло более четверти века. Естественно, что возникло много важных вопросов и нужд в нашей общецерковной и приходской жизни. Вам принадлежит полнота Апостольской власти в нашей Святой Церкви. Если не Вы и не сейчас, то никто и никогда не сможет осознать глубину общей ответственности перед Богом, Церковью и Отечеством. Нельзя молчать, когда общеочевидной стала чрезвычайно возросшая опасность со стороны организованных сил мирового сионизма и сатанизма. Молчание во всех случаях как образ поведения не только неэффективно, но и вредно, так как оставляет неясность и сеет во взаимоотношениях недоверие и подозрительность. Агенты сионизма и сатанизма, используя это, искусственно создают трения между Церковью и Государством с целью их общего расслабления. Эти извечные враги Православной Церкви и нашего Отечества путем тенденциозного подбора и искажения фактов стремятся представить действия отдельных лиц в период смут и настроений как деяния всей Церкви. Они стремятся путем подстрекательства и фальсифицированной пропаганды, путем распространения псевдонаучных теорий, оправдывающих человеконенавистничество и безнравственность, отравить общество, в особенности интеллигенцию и молодежь, ядом анархического либерализма и аморализма. Разрушить самые основы нравственности, семьи, государства. Неверие и сомнение относительно всех духовных и национальных ценностей, космополитизм, распространение разврата и пьянства, чрезвычайное умножение абортов, забвение и небрежность в исполнении своего сыновнего, родительского долга, лицемерие, предательство, ложь, стяжательство и другие пороки - вот чем стараются они растлить наш народ и все человечество.

Многие из этих богохульников и разрушителей наших национальных, культурных и духовных ценностей нашли себе сейчас приют в сионистских центрах стран Запада, прежде всего в США, где функционирует церковь сатаны, пользующаяся привилегиями "религиозного" учреждения. Темные силы зла уже привели западное христианство к глубокому духовному кризису, о котором официально возвестил Папа Павел VI.

Ныне общеочевидной истиной стал тот факт, что мировой сионизм ведет коварную борьбу и против нашего государства извне и изнутри. Осуществляя свою священную миссию спасения человечества от греха и его следствий, Церковь является нравственной силой и опорой Государства в его благородной борьбе против сил разрушения и хаоса.

Этот факт осознается все более широкими кругами нашей общественности. Святейшие Патриархи Сергий и Алексий глубоко осознали важность установления и развития здоровых и искренних отношений между Церковью и Государством в новых условиях. Одной из первых задач нашего времени является изыскание способов практического сближения с Государством на основе доброй воли, общих интересов и искренности, патриотического долга и полного невмешательства во внутреннюю жизнь Церкви. Этому в значительной мере способствовал бы подбор лиц, осуществляющих посредничество между церковью и Государством. Здесь необходимо учитывать характер и зрелость национально-патриотического самосознания. В настоящее время все люди доброй воли признают, что Русская Православная Церковь была и остается великой духовно-нравственной силой, воспитывающей своих чад в духе нелицемерного патриотизма и верности Родине!. Для того, чтобы Церковь и в будущем могла плодотворно совершать и расширять свое святое служение, необходимо устранить переживаемые ею ныне затруднения, возникшие вследствие подрывной деятельности исконных врагов Христианства и Отечества.

Суть этих затруднений в следующем: острый недостаток в священнослужителях, псаломщиках и регентах ,что ставит Епархиальных Архиереев в крайне затруднительное положение в деле строго канонического подбора и руководства клиром.

Недостаток духовной, богословской и богослужебной литературы.

Недостаток в монастырях, пребывание монахов и монахинь, а миру.

Недостаток в храмах в ряде больших городов и населенных пунктах, что приводит к распространению сектантства и другим болезненным явлениям. Это болезненно отражается на формирование детской души отсутствие обучения детей христиан Божьему Закону.( Право на такое обучение дает христианам имеющая силу закона "Конвенция о дискриминации в области образования...")

В этих условиях назрело время ходатайствовать перед высшими органами Советской Власти о расширении прав и возможностей, представляемых нашей Церкви советским законодательством, с учетом опыта братских Христианских Церквей в ряде дружественных нам государств Восточной Европы.

Сознавая свое недостоинство, припадаем к вашим стопам и смиренно молим великодушно простить наше дерзновение и внять нашей усердной мольбе.

Иеродиакон Варсонофий (Хайбулин), г.Гороховец, Владимирская одл.,Калинина,6.

Мирянин Петр Фомин, г.Москва, Д-182, Н-Бодрая, 15-92.

Первое впечатление от прочитанного мною наспех в номере гостиницы "прошения трех" было двойственным. Дикость и нелепость первой его части с его мифами о "сатанизме и сионизме" в стиле протоколов "Сионских мудрецов", препарированных, однако так, чтобы в них не было ничего антисоветского. И серьезность - второй части, с ее списком церковных реформ и пожеланий.

Я, может быть, даже недостаточно оценил тогда всю основательность и интерес этой второй части, как я ценю ее сейчас. Она могла бы послужить программой будущего Собора или Архиерейского совещания. Как же объяснить такое противоречие между обеими частями? Н.А.Струве склонен считать, что первая часть написана "возможно, для отвода глаз".

Не думаю, чтобы это было так. Не сомневаюсь в искренности авторов в первой части, она выражает их убеждения, довольно распространенные в современной России. Ведь здесь многие архиереи, даже из молодых, верят в подлинность "сионских протоколов" и вообще во всяческий миф о заговорах "сатанизма".

А вторая часть, вероятно, заимствована из какого-нибудь более серьезного источника.

Когда я вышел из гостиницы, ко мне подошел ректор Московской академии епископ Филарет: - "Владыченка! - сказал он, -Что, Вы разве не получили письмецо? Тут раздавали одно письмо... не было ли и на Ваше имя?"

— "Нет, - ответил я, - на мое имя не было никакого письма. Его раздавали, но мне не досталось. Но, представьте, я его читал". В моем ответе не было никакой лжи: письмо, которое было у меня в номере (я его там оставил и запер номер на ключ), было адресовано не мне, а епископу Дионисию. И его мне не "раздавали", как другим.

— "Оно у Вас?" - спросил епископ Филарет.

— "Нет, у меня его нет. Но я его прочитал", -опять сущая, правда: письмо было не при мне, а в номере гостиницы. Но у епископа Филарета, видимо, сложилось убеждение, что его у меня вообще нет.

— "И что Вы думаете о нем?" - снова спросил он.

— "Скажу Вам прямо и кратко, - ответил я. - Первая часть письма - невероятная дичь и чепуха. А вторая, где они предлагают ряд реформ и мер для блага Церкви, очень интересная и серьезная".

— "Да, но это все известно, это общие пожелания, ничего нового они не сказали. Не следовало вовсе об этом писать. Сами знаем, но пришло еще время. Я хорошо знаю авторов письма, - сказал епископ Филарет, - Это не серьезные люди".

— "Почему? "- удивился я.

— "Неуравновешенные, диссиденты. Хайбулин учился у нас в Академии, не кончил, бросил, сидел в лагере. По его просьбе я его рукоположил в иеродиаконы, а теперь очень об этом жалею. А Петухов скрыл, что он три раза сидел, а то бы и его никогда не рукоположили..."

— "А за что же сидели? - спросил я, - неужели за уголовные дела? Или за политику?.

— "Да, конечно за политику! - возмущенно воскликнул епископ Филарет,- А Вы знаете, кто за ними стоит? Все это иудейская интрига".

— "Да ведь они не евреи?" - допытывался я.

— "Нет, не евреи, но за ними стоят евреи!"

— "Да как же этому можно верить? - возмутился я. - Ведь они нападают на сионизм, отожествляют его с сатанизмом".

— "Ах, владыченька, - сказал грустно епископ Филарет. -Вы наивный западный человек и не знаете, на что евреи способны. С их стороны это дымовая завеса". На этом разговор кончился, и епископ Филарет ушел.

Через некоторое время появился епископ Доинисий и в волнении стал рассказывать, что был у них в дортуаре епископ Филарет, отобрал " прошение трех" у архиепископа Алексия, епископа Петра, требовал у него, Дионисия. " А у Вас, он тоже отобрал или просил? Мне пришлось сказать, что я Вам его отдал", - спросил Дионисий.

— "Нет, не отдал, и не собираюсь, - ответил я. - Но я так ответил ему, что он понял, будто у меня его уже нет".

— "Но тогда он будет требовать его у меня, - заволновался епископ Донисий, - я буду вынужден сказать, что оно у Вас".

— "Не беспокойтесь, не будет спрашивать. Во всяком случае, ни ему, ни Вам я это прошение не намерен отдавать. Какое право епископ Филарет имеет право требовать его у епископов? Очень жаль, что владыки Алексий и Петр ему его отдали. Напрасно, это они показали слабость и испугались. А чего собственно бояться?"

— "Да они ему не отдавали, - ответил епископ Дионисий. - Епископ Филарет увидел это прошение у них на столе и просто забрал его".

К десяти утра участники Собора собрались в Трапезном храме, каждый по отдельности или группами, без шествия, как накануне, и заняли свои места. Куроедова не было, и за столом посредине храма сидели только четверо митрополитов: Пимен, Никодим, Филарет и Алексий.

Пропели тропарь Вознесению, и в 10 ч.5 мин. митрополит Пимен стал читать свой доклад "Жизнь и деятельность Русской Православной Церкви"( текст его: ЖМП, 1971г, No 7, сс. 4-26). Читал он внятно и громко, благодаря микрофону, не быстро, и закончил его ровно через два часа. Так как текст доклада опубликован, приведу его кратко, останавливаясь на том, что врезалось в память и было мною записано. После обращения к членам Собора и гостям - все они присутствовали в этот день на заседаниях Собора - митрополит Пимен сказал: "Все мы переживаем выдающееся событие в жизни Русской Православной Церкви - ее Освященный Собор. Православная Церковь единое духовное тело, изначала являет себя в виде семьи поместных Церквей. Такой поместной Церковью является наша Русская Православная Церковь, и ее Собор свидетельствует о ее кафоличности и нормальном течении ее жизни. Это уже третий Собор по восстановлению патриаршества. Нам предстоит избрать четырнадцатого Патриарха и обозреть пройденный при Патриархе Алексии путь. Прежде всего, я считаю необходимым коснуться вопроса о положении Церкви в Советском Союзе и об отношении между Церковью и государством в нашем Отечестве. Указав на отделение Церкви от государства декретом 1918 года и на то, что свобода совести гарантирована конституцией, митрополит Пимен подчеркнул: Мы с уважением относимся к советскому законодательству о культах и ревностно наблюдаем за тем, чтобы наша церковная жизнь проходила в рамках этого законодательства. Равным образом мы считаем безусловным строгое соблюдение нашими церковными работниками за рубежом местных законов, касающихся религиозной сферы".( Это подчеркнутое выделение "зарубежных" и, что от них не требуется исполнение советских законов, является одной из характерных черт Собора 1971года, отличающей его от прежней практики Московской Патриархии. Вспомним хотя бы требование лояльности от духовенства митрополита Евлогия в 1927 году. Это, конечно, большой прогресс, но он меня не совсем удовлетворяет. Хотелось бы, чтобы и от советского духовенства не требовалось исполнения антицерковных советских законов. А, потом, к чему это странное требование, чтобы мы, "зарубежные", исполняли местные законы о культах? Какое до этого дело Патриархии?)

"Мы знаем, - продолжал митрополит Пимен,- сколь многотрудно складывались отношения между Русской Православной Церковью и Советским государством в послереволюционное время. Мы не снимаем ответственности за это с тех многих деятелей Церкви, которые... не сумели уразуметь эпохальное значение октябрьских событий...Ведь Социалистическая Революция в России была неизбежным историческим явлением". (И для подкрепления своих взглядов митрополит Пимен сослался на послание Патриарха Алексия по поводу пятидесятилетия Октябрьской Революции, в которой он усматривал "начинания, созвучные евангельским идеалам". Он сказал затем, что при Патриархах Сергии и особенно Алексии между Церковью и советской властью установились нормальные отношения, митрополит Пимен как-то особенно подчеркнуто повысив голос, произнес:" Мы дорожим и оберегаем эти отношения и никому не позволим наносить ущерб этим добрым взаимоотношениям с нашим советским государством".(Уж не ко мне ли относилась эта угроза, подумал я)."Вспомним победоносную войну, и ее бессмертный подвиг, который никогда не изгладиться в благородной памяти народа... и благословляю мирный труд советского человека", - этими словами митрополит Пимен закончил свое патриотическо- политическое выступление.

Доклад митрополита Пимена содержал, несомненно, много положительных ценных данных, особенно в оценке всеправославных ценных данных и путей к их разрешению. Само выступление было выдержано в спокойных и церковных тонах. Можно только жалеть о его " патриотическо-политической" части с ее перегибами, о практическом содействии и поддержки советской внешней политике и о "удостоении" Патриарха орденом. В советских условиях иначе говорить было не возможно, и к таким пассажам нужно было относиться по-философски, иначе говоря, не обращать на них внимания. Основным недостатком, или неполнотой этого длинного выступления было то, что он не содержал ничего нового и вопреки своему намерению дать обзор жизни и деятельности Русской Церкви за период патриаршества Патриарха Алексия, ясной и полной картины не дал. Собственно говоря, единственно новое, что я узнал из доклада, это число лиц, получивших те или иные ученые степени в духовных школах. А ведь хотелось узнать, сколько, в конце концов действующих приходом в СССР, как менялось их число за последний период, сколько храмов закрыли в хрущевские гонения, как производилось это закрытие, или наоборот основание приходов, состав верующих, их возраст и образование. То же относительно монастырей и семинарий. Конечно, в советских условиях касаться таких вопросов трудно, но не опасно для выступления самого митрополита Пимена, может быть только "нежелательно". За докладом не последовало прений, а поэтому свободные выступления и обсуждения были не возможны. Увы, потому что сам доклад служил хорошей базой для подобного рода высказываний!

Сразу после доклада митрополита Пимена митр. Никодим предоставил слово почетным гостям. После чего начался общий обед, а к 15 час.30 мин. мы все должны были собраться у Трапезной церкви для общего снимка.

* * *

Во время этого обеда я сидел вместе (вернее, я сам нарочно сел) с архиепископом Уфимским Иовом (Кресовичем). Это был высокого роста представительный, благообразный старец 73 лет, державшийся очень бодро, но с большим достоинством и спокойствием. История его была мне известна. В 1960 году, в начале хрущевского гонения, он, будучи в то время архиепископом Казанским, был осужден на три года заключения. Ему вменялось экономическое злоупотребление, неуплата налогов, скрытие доходов, а попутно с этим сотрудничество с немцами во время оккупации, агитация против пожертвований на компанию за "Мир во всем мире" и открытое нежелание в этой пропаганде участвовать.

Помню, в июле 1960 года покойный митрополит Николай много мне рассказывал об архиепископе Иове. По его словам, настоящей и окончательной причиной осуждения архиепископа Иова было его самоотверженное противодействие начавшейся тогда акции массового закрытия храмов. Архиепископ Иов разъезжал по селам и призывал верующих твердо стоять за свои приходы. Его посадили в тюрьму, чтобы напугать других архиереев, дабы не повадно было другим действовать как Иов. А то что касается обвинения в "сокрытии доходов и налогов" митрополит Николай объяснил мне, что согласно установившимся порядкам архиереи платят налоги со своего жалования. Кроме того, они получают на представительство(сюда входит содержание машины, секретаря, расходы на поездки и т.д.) именно эти суммы не облагаются налогом и в инспекцию даже не заявляются. А к архиепископу Иову "придрались", что он эти суммы скрывал и налогов по ним не платил. Но обычно, если даже такие мелкие укрывательства бывают, то предлагают доплатить недостающий налог, и только в случае отказа могут подвергнуть штрафу, суду и заключению. Архиепископ Иов, оказывается даже предложил все уплатить, но, тем не менее, против него возбудили уголовное дело и приговорили к трем годам.

Так вот за обедом, подсев к нему мы разговорились о покойном митрополите Николае. Я сказал арх. Иову, что знаю его историю.

— "Да, все это сущая, правда, - произнес он. - И знаете, когда я попал в тюрьму, все меня бросили, все отреклись от меня, в том числе и Патриарх. Испугались! Один митрополит Николай не испугался. И до суда, и после суда, и осуждения он поддерживал меня, чем мог, писал мне постоянно. Он был один!"

— "А что было с Вами после освобождения?" - спросил я.

— "После трех лет лагеря, а я отсидел полный срок - ответил архиепископ Иов, - поехал в Москву в Патриархию узнать, не могу ли я вновь вернуться к церковной работе. Мне сказали, чтобы я справился, нет ли возражений со стороны Совета по делам религий. Я пошел, спросил и мне сказали"...что Вы? С нашей стороны, конечно, нет никаких возражений. Это дело Патриархии". И меня без дальнейших проволочек вновь назначили на кафедру и сейчас не беспокоят".

Мы заговорили о соборных делах. Видно было, что он сочувствует моим выступлениям, но ожидать от него открытой поддержки было нельзя. Да я его об этом и не просил- ни его, ни кого-либо другого. Это вопрос совести, да и как просить внутриросийских архиереев, когда знаешь, чем они рискуют. Архиепископ Иов был одним из "великих молчальников" нашего Собора, к чести которых можно сказать, что они не произнесли ни одного слова в защиту неправды. И молчание их было многозначительно, ибо за многими из них стояли годы тюрем, лагерей и ссылок.

Среди других архиереев обращал внимание на себя архиепископ Омский Андрей(Сухенко). Тоже "великий молчальник", тоже бывший лагерник. Тоже большого роста. Но какая во многом разница! Как известно, в 1962 году Андрей(Сухенко) был архиепископ Черниговский и был приговорен к восьми годам лагеря по обвинению в экономических злоупотреблениях и безнравственном поведении. Думаю, что это обвинения столь же необоснованно, как и в случае с архиепископом Иовом. Однако из-за более долгого срока заключения и, вероятно, более тяжелых условий пребывания в лагере, а может быть, просто из-за меньшей сопротивляемости организма, - как бы то ни было, но архиепископ Андрей не выдержал, вышел из лагеря душевнобольным человеком, ненормальным. Можно думать, что эта болезнь (как у архиепископа Вениамина полная потеря волос на голове) проявилась не сразу, но только через некоторое время. По крайне мере, видевший его в 1969 году в Псково-Печерском монастыре, где он временно пребывал после выхода из лагеря, архимандрит Корнилий (Фристед) ничего ненормального в нем не заметил. Архиепископ Андрей даже сказал ему: "Церковью управляют уполномоченные". Этим объясняется, почему Синод назначил его 16 декабря архиепископом Камским и Тюменским. Явного сумасшедшего вряд ли бы назначили. Сейчас на Соборе архиепископ Андрей обращал на себя внимание своим странным поведением: ни с кем не разговаривал, непрерывно блаженно улыбался, смотрел перед собою в пространство каким-то неопределенным мутным взглядом. Во всем его виде было что-то бесконечно трагическое. На его странное состояние обратили внимание не только я, но и многие другие и даже раньше меня. Другим проявлением его неадекватности было то, что когда снимали фотографию членов Собора, он не только стремился занять самое видное место, что при его росте было не трудно, но и беспощадно расталкивал при этом локтями своих соседей. Впрочем, внешне он ничем не нарушал общего порядка Собора: вовремя приходил в церковь молиться, вовремя- на заседания, также и пить чай или обедать. И все молча, ни с кем не разговаривая.

В свободное время, остававшееся до начала заседания, я виделся с представителями нашей епархии, диаконом Сергием Рейнгартом и В.Е. Драшусовым. Они жаловались, особенно последний, что живут в гостинице вне Лавры и потому мало знают, что происходит, чувствуют себя изолированными. Просили указаний, что делать, но мне трудно было на этой стадии соборных работ дать им определенный ответ. Дело само покажет, говорил я. Но, в общем, у нас было полное единомыслие: не уступать в вопросе постановлений 1961 года и в отвержении так называемой "особой политики", а это их особенно беспокоило как бельгийских граждан. Но в какой форме выразить свое несогласие - заранее сказать трудно.

После общего, группового фотографирования членов Собора, мы вошли в Трапезную церковь и заняли свои места, как и раньше. Во время этого фотографирования, несчастный владыка Андрей совершенно затолкал меня своими локтями - я пробовал противиться, но безуспешно, куда мне с таким гигантом справиться.

Итак, в 16 часов началось III заседание Собора. Первым был доклад митрополита Никодима "Экуменическая деятельность Русской Православной Церкви". Доклад митрополита Никодима, был одним из лучших докладов на Соборе. В нем было удивительное сочетание содержательности, глубине и объективности суждений, зрелости мысли и особенно стойкости в Православии. Смысл и тон доклада был осторожно критический, сдержанный и вместе с тем открытый по отношению к экуменическому движению, Всемирному совету Церквей и инославию вообще. Конечно, в этом выступлении были моменты, обусловленные спецификой советского режима, но их было не много, и о них не стоит и говорить. Митрополит Никодим сказал, что само слово "экуменический" сравнительно новое, но реальность, им выражаемая, то есть соединение твердости в Православии с терпимостью и любвеобильным отношением к инославным, была издревле присуща русской церковной жизни. Наши предки не склонны были проявлять религиозную нетерпимость, сказал митрополит Никодим, и для иллюстрации этого утверждения привел ряд исторических примеров от послания Киевского митрополита Иоанна о римском расколе в XI веке до деятельности Патриарха Алексия в наши дни. " Мы убеждены, - закончил этот вступительный отдел своего доклада митрополит Никодим, - что научно- богословский православный экуменизм, чуждый крайностей конфессионализма, отнюдь не означает уравнительного отношения ко всем христианским конфессиям. Отсюда естественно вытекает наше практическое стремление к такому братскому общению с христианами других исповеданий, в котором в процессе совместного выполнения задач обще-христианского свидетельства и служения, совершалось бы взаимное сближение, ознакомление и обогащение опытом духовной жизни. Это необходимо, чтобы истина древней неразделенной Церкви со временем могла стать общим достоянием всей христианской ойкумены, восполнив в конфессиях, отступивших от единства, все недостающее или утраченное".

Перейдя к обзору отношений с Римо-Католической Церковью, митрополит Никодим отметил в них со времени понтификата Папы Иоанна XXIII и Второго Ватиканского Собора явные перемены в благоприятную сторону. Об этом говорят постановления Родоса II и III о богословском диалоге с католиками, когда создадутся для этого подходящие условия, а также ряд встреч с католиками, как, например, в Бари в 1970 году. Далее митрополит Никодим остановился на решении нашего Синода от 16 декабря 1969 года. "Это решение, было продиктовано душеспасительною заботою нашей Церкви о своих братьях во Христе, согласно которому священнослужители Московского Патриарха получили разрешение преподавать благодать Святых Таинств католикам и старообрядцам в случае крайней в сем духовной необходимости. Для последних, при отсутствии на местах их священников, поскольку мы имеем общую с ними веру в отношении таинств. Подобное решение имело место в 1878 году, когда Константинопольский Синод вменил в обязанность греческим православным священникам совершать таинства для армян там, где у них не имеется церквей и священников. И в заключение о католиках: строго придерживаясь рекомендаций III Всеправославного Совещания 1964 года....Русская православная Церковь развивает дружественные отношения с Римо - Католической Церковью в надежде, что это, с одной стороны, будет содействовать укреплению братства и взаимопонимания великих Церквей Востока и Запада, а с другой- послужит благословенному миру на земле". (иными словами, "небогословские факторы" сыграли не последнюю роль в этом сближении с католиками, - прим. Арх.В.)

Более подробно остановился митрополит Никодим на отношениях с "древними восточными нехалкидонскими Церквами".Указав на выдающиеся труды в области изучения этих Церквей русскими учеными, епископа Порфирия(Успенского) и Болотова, на деятельность Урмийской миссии, на обучение армянских студентов в Московской духовной Академии и эфиопских в Ленинградской,- факторы, свидетельствующие о постоянном интересе нашей Церкви к нехалкидонцам,- митрополит Никодим сказал: " Русская Православная Церковь рассматривает древние Восточные Церкви как автокефальные в силу их исторического положения и канонической структуры. Она уважает их самостоятельность, почитает благочестие, не покушается на свойственный им обряд. В грядущих собеседованиях Русская Православная Церковь будет по-прежнему твердо держаться убеждения в том, что церковные соборы, особенно Вселенские, сохранили и будут сохранять в дальнейшем истину по внушению и просвещению Духа Святого".( Довольно неопределенное заявление, скажем мы от себя, могущее быть истолкованным весьма различно. Какое место занимает Халкидон в развиваемом митрополитом Никодимом "учении о соборах" и является ли его признание обязательным для всех?- прим. Арх. Василия) Далее митрополит Никодим сделал подробный обзор наших отношений за время патриаршества Патриарха Алексия с армянской, коптской, эфиопской, сиро-яковитской, малабарской и другими Церквами. Отметил чтение лекций в наших Академиях "выдающимся богословом Павлом Вергезе". Относительно англикан, митр.Никодим сказал, что обмен мыслями и информацией на 1-й сессии Межправославной богословской комиссии в Белграде в 1966 году поставил перед Русской Церковью ряд весьма сложных проблем( здесь имеется в виду вопрос о признании англиканского священства, в котором, как известно, существуют разногласия между православными Церквами и богословами .- прим. Арх. В.) Далее в докладе митрополита было указано о необходимости не ограничиваться повторением хотя и очень верных, но мало определенных фраз, вроде того, что соединиться христиане обязаны на почве древней неразделенной Церкви , а приступить со смиренным упованием на помощь Божию к выяснению того, что же именно таится под такого рода фразами. Основные вопросы, подлежащие изучению, сказал митр. Никодим это:

а) догматы и каноны, составляющие неприкосновенное наследие, воспринятое Православной Церковью от древней неразделенной Церкви, и различия во взглядах на предметы, относящиеся к области Веры и церковного устройства, допустимые внутри самого Православия.

б) возможные вопросы икономии и уступок инославным Церквам, желающим достичь единства веры с Православной Церковью при сохранении законного плюрализма взглядов.

в) вопросы, где икономия является немыслимой.

г) допустимость полного общения в таинствах ("интеркоммунио") с такими Церквами, которые примут все, что входит в неприкосновенное наследие от древней неразделенной Церкви, но будут настаивать на особенностях, с которыми Православная Церковь не может примириться в своей собственной внутренней жизни.

" Ответ на эти вопросы, - сказал митрополит Никодим, - должен быть дан не в общей форме и не на каком-нибудь частном примере, а точно, обстоятельно и строго научно. Разумеется, что для этого, потребуются годы вдумчивой и напряженной работы". Нужно также разработать "православное учение об экклезиологии, о евхаристической жертве, о таинствах. Без серьезного изучения всех этих вопросов не может быть речи о плодотворном богословском диалоге ни с англиканством, ни, тем более, с протестантскими церквами. Если, конечно, иметь в виду диалог, направленный не просто на укрепление дружественных отношений, но с самого начала устремленный на достижение в будущем...единства веры".

Перейдя к вопросу о старокатоликах, сказав, что к ним должен иметь место, тот же подход, и с удовлетворением отметив "безусловный прогресс во взаимоотношениях с ними" митрополит Никодим сказал, что на пути единения с ними остаются "весьма существенные трудности" "догматико- агиологического свойства, канонические и литургические". " Необходимо иметь в виду, - добавил он, - что восточное понимание полного единства в догматах и в основах церковного устройства как условия sine qua non ( лат. "обязательное, необходимое" ) для полного общения в таинствах и особенно в таинстве Святой Евхаристии приобрело для православного сознания значение если не догмата, то по крайней мере всеправославно- признанного теологумена". Рассказав довольно подробно об отношениях с протестантами и с различными христианскими объединениями, митрополит Никодим неожиданно(для меня!) сказал:" Наши сердечные чувства - с теми христианами Юго-Восточной Азии, которые понимают все то зло, которое причиняет их народам и их континенту бессердечная политика Соединенных Штатов Америки в Индокитае. И мы не можем утверждать, что деятельность Конференции Европейских Церквей протекала неизменно гладко и успешно. Нашим участникам в ней приходилось сталкиваться с непониманием, равнодушием, предвзятостью и недоброжелательностью по отношению к задачам служения Церквей Европы, возникающим в наше неспокойное время. Эти трудности объяснимы, ибо в Европе проходит водораздел двух социальных систем, в условиях которых живут и исполняют свою миссию европейские Церкви".

Но, пожалуй, наиболее интересным в докладе митрополита Никодима было сказанное им об отношении со Всемирным Советом Церквей. Он сразу отметил, что "горячо преданная служению единства всех христиан, Русская Православная Церковь с большой осмотрительностью отнеслась к экуменическому движению" и что " русские иерархи и богословы отмечали, что в экуменическом движении уже на первоначальном этапе... проявились и слишком широкий плюрализм в области вероучения, и высокая активность крайне левого, радикального течения протестантизма"( интересно здесь отметить, что экуменические выступления русских эмигрантских богословов двадцатых годов, до разрыва митрополита Евлогия с Московской Патриархией в 1930 году, митрополит Никодим рассматривает как деятельность Русской Церкви,- прим. Арх. В.)

Далее, говоря о причинах отказа Московской Патриархии вступить во Всемирный Совет Церквей в 1948 году, митрополит Никодим объясняет его "наличием убеждения протестантского большинства экуменического движения в том, что все без исключения ныне существующие Церкви представляют собою части Единой Христовой Церкви, в разной степени уклонившиеся от идеала Апостольской Церкви, но в совокупности составляющие Единую Церковь". Поэтому, по их мнению, целью экуменического движения является общение христиан в таинствах, дабы они осознали свое единство во Христе." Одним из следствий этого представлялось создание некой "экуменической сверх-Церкви", с чем православная сторона ни при каких обстоятельствах и условиях согласиться, конечно, не могла и не может". Вторая причина отказа: "Предлагавшийся базис Всемирного Совета Церквей не имел в себе упоминания о догмате Божественного Триединства, что являлось неоправданным обесцвечением истинного богопреданного христианского учения о Вере". И, наконец(last, not least- "последнее по порядку, но не по значению"- англ.), проповедь " холодной войны и антисоветизма со стороны тогдашних влиятельных деятелей экуменического движения".

Рассказав далее, как после Торонтской декларации 1950 года, дозволявшей всем церквам-членам иметь свою экклезиологию, и после принятия в 1961 году в Нью-Дели тринитарного "базиса" препятствия эти смягчились и Русская Церковь вступила в Совет Церквей, митрополит Никодим вернулся вновь с большой настойчивостью к своим оговоркам. " Само собой разумеется, что "вступление" какой-либо поместной Православной Церкви в содружество других, в том числе и неправославных церквей... нельзя рассматривать как церковный в экклезиологическом смысле слова акт, ибо между Православной Церковью и христианами неправославными обществами нет и не может быть органической связи. Мыслимой только при полном единстве и благодатной церковной жизни".

Наконец, митрополит Никодим указал на еще одно печальное с православной точки зрения течение современного экуменизма: " За последние годы интерес к проблеме вероисповедного единства в экуменических кругах несколько ослабел... можно услышать и такого рода высказывания, будто межконфессиональные различия- это простой "архаизм", который уже никого не интересует. Невольно обращает на себя внимание и тот печальный, с православной точки зрения, факт, что в проекте пересмотренной конституции Всемирного Совета Церквей.. не говориться о единстве веры как о цели экуменического движения".

Обойдя далее" подводный камень миротворчества" ссылкой, что об этом будет подробно говорить митрополит Алексий, митрополит Никодим окончил свой доклад, но сразу и непосредственно после этого прочитал еще один доклад(!) "Об отмене клятв на старые обряды". Это было уже слишком утомительно для слушателей.(Текст его напечатан в ЖМП, No 7, 1971г)

* * *

После получасового перерыва, в 16 час.30 мин. заседание возобновилось, и слово было предоставлено митрополиту Филарету.

Вероятно, исходя из того, что он является постоянным членом Синода, он считал себя в праве говорить так же долго, как они, а не как обыкновенные ораторы. Как ни странно, когда прошли десять минут, митрополит Никодим, начал тихонько позванивать в свой колокольчик. Чем дольше говорил митр.Филарет, тем громче звонил Никодим. Но самого оратора это совершенно не смущало, он продолжал читать свой доклад, хотя на сороковой минуте у него было довольно кислое и напряженное выражение лица. Позже митрополит Никодим вывернулся по обыкновению шуткой ".... видно митрополит Филарет, как Экзарх Украины, счел возможным говорить лишних 30 минут. Но предупреждаю, что впредь со всей строгостью буду останавливать тех, кто превышает регламент 10 минутного срока!".

Вот что вкратце сказал митрополит Филарет: " Без преувеличения можно сказать, что все мы находимся под глубоким впечатлением от доклада патриаршего местоблюстителя...митрополита Пимена... и содоклада митрополита Никодима. Внутренняя жизнь Церкви всегда та же. Русская Православная Церковь проделала огромную работу по упорядочению церковной жизни. Православная Церковь на Украине живет одной жизнью со всей Русской Православной Церковью, является одной составной частью Московского Патриархата, а Украинский Экзархат включает в себя 18 епархий. На его территории находятся Духовная семинария, мужские и женские монастыри, он имеет свое печатное издание".

Далее митрополит Филарет остановился на вопросе ликвидации унии. (Это, пожалуй, было наиболее интересной частью его доклада)Отметил празднование 25-летия воссоединения греко-католиков на Львовском Соборе, который был выразителем волеизъявления греко-католического духовенства и мирян вернуться к православной вере своих праотцев. Достаточно вспомнить, что уже ко дню Львовского Собора, путем подачи личных заявлений, 997 священников, (то есть 78 %), выразили желание выйти из унии и воссоединиться с Православной Русской Церковью. Уния была насилием над совестью православных христиан и служила не единству веры, а единству внешней организации. История уже осудила унию как путь к соединению Церквей, а упразднение унии является одной из предпосылок развития отношений в духе христианской любви между Православной Русской Церковью и Римо-Католической Церковью. Митрополит Филарет вспомнил об исторической борьбе против унии галицийских и закарпатских народов, которые были борцами за Православие во главе с убиенным протопресвитером Гавриилом Костельником. Он отметил, что только в Львовской области "врагами церковного воссоединения было убито более 30 священников", а за 350 лет уния наложила особый отпечаток на церковное сознание и на обряды.

" Архипастырям и пастырям следует продолжить вдумчивое усилие по преодолению последствий унии, при бережном отношении к местным церковным обычаям, не входящим в противоречие с православным вероучением". Далее митрополит Филарет перешел к "карловацкому расколу". Указал он на то, что этот раскол остается вне канонического общения с Православной Церковью и что над иерархией его тяготеет церковный суд. Более того, что на все призывы к возвращению в лоно Матери-Церкви карловчане не только не раскаялись, но впали в еще большую гордость. А в последнее время, в связи с дарованием автокефалии Православной Церкви в Америке, активизировали враждебную деятельность против Матери-Церкви. "Учитывая нераскаянность архипастырей и клира карловацкого раскола, - сказал митр.Филарет, - после призыва Матери-Церкви, последовавшего в 1965 году, необходимо поручить высшей церковной власти Московского Патриархата осуществление в ближайшее время канонических санкций по отношению к "отступническому сонмищу"...- карловацкому расколу. Церковь должна получить законное и ясное о нем представление, чтобы после этого ни у кого и никогда не возникало о нем никакого вопроса". Перейдя после этого к украинским церковным расколам и дав краткий обзор их возникновения и развития от "самосвятов" 1921 года до наших дней, митрополит Филарет сказал, что этот раскол вызван скорее политическими, чем церковными мотивами. Более того, что среди его сторонников имеются люди церковно-настроенные и что в глубине души они сознают не каноничность своего положения. К сожалению, в этих церковных группах господствует украинский национализм и его диссидентские борцы, которым чужды совершено церковные интересы. Святая Церковь не теряет надежды на то, что украинские архиереи и их чада возвратятся в лоно Православной Церкви, необходимо снова возвысить свой голос и призвать их принести покаяние в грехе разделения. Никто не покушается на их гражданскую свободу, они могут быть гражданами какого угодно государства и сохранять любовь к украинскому народу (интересно отметить, что по отношению к украинцам митрополит Филарет предлагал только "увещевание", в то время как карловчанам грозился "прещениями". Эта линия последовательно проводилась на Соборе!- прим. Арх. В.)

Коснулся митрополит Филарет и Архиерейского Совещания 1961 года. Он упорно называл его "Архиерейским Собором" и говорил, что: " нашему Собору необходимо одобрить его решения, ибо они вызваны предложением Совета Министров привести в соответствие церковное "положение с гражданским законодательством, о религиозных объединениях 1929 года". Вряд ли кому-либо из нас следует объяснять, что внешнее положение поместной Церкви внутри государства определяется законами этого государства, и Церковь должна ими руководствоваться и исполнять их. Все мы хорошо знаем слова Святого Апостола Павла "Противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждения". Но очевидно, желая успокоить зарубежных членов Собора, митр. Филарет добавил:" Постановления Архиерейского Собора 1961 года не касаются той части Русской Православной Церкви, которая находится за пределами Советского Союза, где юридические статусы наших Экзархатов, епархий, благочиний и приходов соответствуют гражданскому законодательству того государства, на территории которого они находятся".

Далее митрополит Филарет пытался доказать, что постановления 1961 года не нарушают основ церковного строя: " Разграничение обязанностей клира и исполнительных органов не означает разделения прихода на две части- духовенства и мирян - и не противопоставляет их друг другу. Приход по-прежнему остается единым целым и составной частью Русской Православной Церкви, а вместе и Вселенской Церкви Христовой. Он находится в каноническом ведении епископа, а настоятель храма является духовным руководителем его (прихода), в том числе и членов церковного совета, избираемых общиной из прихожан правоспособных и доброй христианской нравственности. Исполнительный орган не должен вмешиваться в богослужебные дела".

От себя скажу, что митрополит Филарет пытался дать благоприятное толкование Постановлений 1961 года для Церкви и рисовал совершенно идеальную картину их применения в жизни. К сожалению, однако, гражданские власти совсем иначе толкуют эти постановления (вернее закон 1929 года, из которого он вытекает), а реальная картина церковной жизни сильно отличается от начертанной владыкой Филаретом. В самом деле, о каком духовном руководстве над членами двадцатки или исполнительного органа может идти речь, когда среди них нередко встречаются мало верующие и даже безбожники, подосланные советскими властями, не принять которых настоятель не может? Одно то, что митр. Филарет, хотя бы остановился на постановлениях 1961 года, можно рассматривать как утешительно положительный факт. Конечно свое "выступление-доклад" митрополит Филарет закончил в патриотических тонах: " Гражданственность и патриотизм присущи православному христианству...Православная Русская Церковь была всегда с народом, она создала замечательные памятники, обогатившие русскую культуру и доныне являющиеся гордостью нашего народа. Русская Церковь способствовала воссоединению украинского народа с братским единоверным русским народом.... патриотизм архипастырей, пастырей и мирян является составной частью церковной жизни после октябрьской революции... Церковь после 1917 года была освобождена от государственной опеки. В дни Великой Отечественной войны наша Церковь разделяла горькую чашу страданий своего народа...(потом последовали обязательные нападки на Америку и реваншизм) Мы не можем быть спокойными, когда в Юго - Восточной Азии и Ближнем Востоке агрессорами США и Израилем продолжается обострение и нагнетание международной обстановки.... До каких же пор... Мы за Мир..."

И все в таком духе до конца выступления. Я должен сознаться, слушал доклад митрополита Филарета со все возрастающим раздражением, переходящим в негодование! Не столько от его смысла и содержания, а возмущаясь умолчанию. Несмотря на штампы и "советчину", а также заранее известные выводы, он умалчивал о вопиющих фактах церковной жизни на Украине. Он молчал о закрытии Киево-Печерской Лавры, преследовании почаевских монахов и массовое, как нигде в СССР, закрытие церквей и монастырей. Раздражение мое увеличивалось и из самого факта грубого несоблюдения выделенного ему десятилетнего регламента выступления. Вместо того, чтобы показать пример другим в послушании принятым на Соборе правилам, митрополит Филарет, пользуясь своим положением Экзарха Украины, сознательно, - ибо его текст был подготовлен заранее, - эти соборные правила попрал.

* * *

Следующим за ним получил слово митрополит Орловский Палладий (Шерстенников), старейший по хиротонии архиерей Русской Церкви (1930 года). В своем выступлении, среди прочего он сказал, что в докладах была дана широкая и объективная картина церковной жизни. Собор 1961 года привел в порядок финансовую организацию Церкви. Выразил общее согласие со всеми действиями Патриарха Алексия и Св. Синода. Он высказал пожелания о предприятии новых шагов по ликвидации расколов, о том, что на упорствующих следует наложить санкции. Дарование автокефалии в Америке является выдающимся событием, ..." с радостью я услышал о шагах по воссоединению со старообрядцами, считаю необходимым снять с них клятвы. Отмечаю огромный интерес в связях с инославными. То что качается положения Церкви в Советском Союзе скажу, что Церковь живет в нормальных условиях. Нарушение порядка при богослужении рассматривается как преступление. Но если духовенство или верующие сами нарушают законы, то они лишаются его защиты. Ну а всем сомневающимся в этом я скажу: "Прииди и виждь, и убедись!"

Затем выступил митрополит Антоний Сурожский. Его слово, как я уже сказал, несколько отличалось от обычного трафарета, что уже, по сути, было интересно. Он сказал, что как живущий на Западе, он больше осознает неправду и пагубность карловацкого раскола, чем те кто живет в России. Ведь русские в СССР не знают и не представляют всей пагубности карловчан, но, тем не менее, он просит не спешить накладывать на них прещения, которые только повредят. Карловацкий раскол не только церковный, а во многом исторический и связан с событиями нашей России. Этот раскол основан на страданиях людей, которые не поняли или не приняли трагедии случившейся в нашем государстве. Мы посланы быть свидетелями Православия. Как говорится в апокрифах, нужно, "чтобы мера страдания превзошла бы меру греха". Владыка Антоний Сурожский сказал, что " когда Патриарх Алексий приехал в Лондон на его службу, то многие карловчане пришли и многие из них даже причащались. А если будут наложены прещения, то раскол закостенеет и никогда мы не найдем выхода из этой ситуации. Поэтому об архипастырях карловацких мы должны думать человечно и обдуманно поступать. Они соблюдают церковные традиции, благоговейно служат, хранят верность Православию. Я радуюсь, что Русская Церковь может прославить себя возвращением старообрядцев. Передаю поклон и любовь заграничной паствы, православных иностранцев к убожеству Церкви во Христе. А у нас сейчас множество православных иностранце! Конечно, многое в прослушанных нами докладах непонятно тем, кто не русский и живет за границей, мы живем в разных условностях. Но у нас должны быть две молитвы: одна основана на том, что сердце кесарево в руках Божиих, а другая об отошедших: Призри на ненавидящих нас".

После митрополита Антония место оратора занял архиепископ Горьковский Флавиан (Димитрюк). Он с жаром говорил о деятельности и поддержке советского миротворчества, о том, что постановления 1961 года "освободили духовенство от хозяйственных забот". Сама жизнь якобы (с его слов) подтвердила их правильность и, что митрополит Пимен- любимый ученик Патриарха Алексия. Вслед за ним выступил протоиерей Б.Осташевский(Калининской епархии). Он сказал, что доклады выражают мнения всех присутствующих, а поэтому мы должны "крепить могущество нашего государства", " строго соблюдать законы", " быть лояльными"(?)

И, что " мудрые решения 1961 года пошли на пользу Церкви и подняли авторитет священства, а собрание духовенства и мирян Калининской епархии 4 мая 1971 года единогласно их одобрило"". Далее он сказал , что: " У нас добрые отношения с властью. Храмы переполнены. Производим ремонты, жертвуем в фонд Мира".

Протоиерей Евгений Барщевский(Кировоградская епархия) говорил о мудром руководстве Патриарха Алексия, Синода и епископата. Все решения Синода святы и непоколебимы. В румынских приходах Буковины оставлен новый стиль, выходят церковные издания.... и необходимо бороться за Мир во всем Мире.

В выступлении архиепископа Одесского Сергия (Петрова) тоже звучали призывы к мирному труду и к Миру во всем Мире. Он сказал, что более года как нет с нами Патриарха Алексия" весьма авторитетного в церковных и гражданских кругах". Патриарх председательствовал на Соборе 1961 года и Церковь наша "несет мир внутренний и внешний", и мы полностью одобряем все доклады и всю деятельность Патриархии Мы жертвуем в Фонд Мира и вместе со всем Советским народом и Советским Правительством и прогрессивным человечеством боремся с империализмом и сионизмом. "Никакие попытки Западной пропаганды не смогут свернуть нашу Церковь с ее пути. Это программа Духа Святого!"

Выступающий затем архиепископ Курский Серафим (Никитин) сказал, что испытывает радость и гордость за Матерь-Церковь. Лично он возглавляет хозяйственное управление Патриархии, на котором лежит обеспечение приходов всем необходимым. Мастерские Патриархии полностью обеспечивают их свечами, крестами, ладаном. Производятся реставрации церквей, уплачиваются пенсии.

В том же настроении и полном одобрении действий было выступление и мирянина Н.С.Капчука, старосты Патриаршего Собора в Москве. Он сказал, что до 1961 года были нестроения в приходах, так как священники были заняты хозяйственными вопросами. Происходило нарушение законов. Об этом он может свидетельствовать как бывший секретарь Московской Епархии, но "по инициативе Советского Правительства был создан Фонд Мира и мы щедро в него вносим".

Протоиерей Сергей Румянцев (бывший обновленческий епископ) настоятель Преображенского Собора в Ленинграде, сказал, что он прослушал со вниманием прекрасно изложенные доклады авторитетнейших иерархов. Приходы это часть тела церковного. Хозяйственная их жизнь до 1961 года была в непорядке, а постановления этого года создали устойчивое положение. "Поэтому нужно подойти к этому вопросу с церковно-научной стороны и сошлюсь на два авторитета. Первый, это Болотов. Именно он говорил, что церковная реформа, отвечающая потребностям Церкви и оправдавшаяся в своих результатах, тем самым истинно канонична. А второй авторитет это Павел Городцев в 1911 г. писал, что для возрождения приходской жизни нужно освободить духовенство от хозяйственных забот и передать эти вопросы мирянам. Жизнь нашей Ленинградской епархии свидетельствует о благих результатах реформы. Храмы в полном порядке, церковь живет совершенно свободно и полнокровно и мы поддерживаем всю деятельность руководства Патриархии".

От имени заболевшего в этот день архиепископа Кубанского Алексия (Коноплева) выступал протоиерей Николай Гетман. А мирянин В.В. Сварычевский (Львовской епархии) рассказывал о воссоединении галицийских униатов. Протоиерей Николай Петров, благочинный северного района Москвы, сказал, что митрополит Пимен "спокойно продолжает дело Патриарха Алексия", а 1961 год был началом действия демократических принципов в жизни приходов. Причем в полном соответствии с догматами и канонами. Достаточно посмотреть, в каком великолепном состоянии находятся московские храмы, чтобы убедиться, насколько эта реформа была целесообразна и полезна. У нас нет оснований для беспокойства о будущем, но на каждом лежит личная ответственность за судьбы мира. Недавно произошло важное международное событие - в Будапеште собралась христианская мирная конференция, в работах которой принимал участие митрополит Пимен.

Оратор, выступающий следующим по очереди был епископ Корсунский Петр (Люлье) из Парижа. Его выступление отличалось до известной степени от предыдущих. Говорил он по-французски, переводила его Т. Майданович. Епископ Люлье высказал, прежде всего, преданность своей иностранной епархии, сочетающей юрисдикционную принадлежность к Русской Церкви, с лояльностью Московской Патриархии по отношению к Франции. Он выступал за принципиальное осуждение карловацкого раскола, но одно дело нравственное осуждение и порицание, а другое - каноническое осуждение. В этом каноническом процессе должны быть строго соблюдены все канонические требования: троекратного вызова и т.д. Далее, по его мнению, формулировка осуждения должна быть тщательно обдумана, дабы не создалось затруднений для желающих вернуться в Церковь, а поэтому важно определить способ принятия возвращающихся из раскола.

Затем после короткого перерыва начался доклад митрополита Таллиннского Алексия.

* * *

Доклад митрополита Алексия Таллиннского я хочу привести по возможности полно, так как он оставил в моей душе одно из самых тяжелых воспоминаний о Соборе. Назывался доклад " О миротворческой деятельности Русской Православной Церкви" (опубликовано в ЖМП, No 7, 1971г.,сс 45-62). Начался он, правда, в религиозных тонах..." блаженны миротворцы...", но вскоре текст выступления стал принимать определенно политический характер. Чем дальше, тем больше, чтобы завершиться явно прокоммунистическим финалом, который был бы более уместным на каком нибудь созванном властями в Советском Союзе митинге, чем на Соборе епископов Православной Церкви.

Впрочем, уже с самого начала митр. Алексий заявил о соответствии "миротворческой деятельности" Русской Церкви с заданиями от Советского Правительства: " Как вы знаете, в служении и свидетельстве Русской Православной Церкви миротворческая деятельность имеет большое значение и занимает важное место. Эта миротворческая деятельность отвечает интересам свободолюбивого человечества и соответствует миролюбивой политике, проводимой Советским государством и полностью поддерживаемой нашей Церковью".

Далее в докладе (как это, увы, принято в современной России) приводится произвольное толкование Евангельского текста..." в человеках благоволение", в чуждом православному пониманию смысле " в людях доброй воли" - под этим подразумеваются безбожники, с которыми должно сотрудничать в "борьбе за Мир". Митрополит Алексий настойчиво делает акценты и останавливается на столь часто трактованной на Соборе теме - ПАТРИОТИЗМЕ. О необходимости гармонического сочетания любви к своему народу и отечеству и с устремлением ко благу всего человечества в целом, и он говорит: " Патриотизм является нормальным состоянием христианина".(Эта фраза обращена упреком тем русским иерархам, которые не сразу признали октябрьский переворот 1917 года, например Патриарху Тихону и многим другим убитым и расстрелянным священникам и монахам . прим. Арх. В). Далее как в подтверждение моих мыслей следует следующий пассаж выступления: " Мы с горечью вспоминаем тот факт, что многие иерархи Русской Православной Церкви и часть ее клира не поняли исторической обусловленности Великой Октябрьской Социалистической Революции, освободившей народы нашей Родины от капиталистического рабства... Однако к чести своей, ряд видных деятелей церкви, и, прежде всего архиепископ Владимирский Сергий (Страгородский), сумели правильно осмыслить происходившие события". Потом следовал подробный перечень всех " миротворческих" действий Русской Православной церкви. Не будем останавливаться на нем, ничего нового Владыка Алексий нам не сообщил. Отмечу лишь высокую оценку деятельности митрополита Никодима, данную вл. Алексием, но сомневаюсь, что она была искренней. Он отметил, что на посту председателя "Иностранного Отдела Патриархии" митрополит Никодим: "Отдавал все свои силы, время, творческую энергию этому священному служению( миротворчеству имеется в ввиду)". Митрополит Алексий счел нужным также отметить участие Русской Церкви в так называемом "Фонде Мира" цели которого осуществлять сбор денежных пожертвований для финансирования работы общественных организаций в пользу Мира между народами. " Как член правления Советского Фонда Мира, я свидетельствую об интенсивном потоке средств, поступающих в этот фонд от добровольных сборов, осуществляемых нашим верующим народом". ( От себя скажем, что всем известно, что этот пресловутый "добровольный фонд" является средством беззастенчивого грабежа церквей. Размеры взноса для каждого прихода определяются уполномоченными по их усмотрению. Недавно в калужской епархии уполномоченный "обложил" один из храмов таким большим взносом, что после его уплаты в Фонд Мира, у храма не хватило денег на требуемый властями ремонт за храм, который в результате был закрыт. Когда я спросил об этом епископа Калужского Доната, правда ли, что у вас закрыли церковь, он мне ответил: " Да знаете ли, это был громадный храм, а молящихся всего пять - шесть старушек... вот и пришлось закрыть храм". Но кто этому поверит? Всюду храмы переполнены и их не хватает, а тут всего пять-шесть старушек! Прим. Арх. В.) Снова возвращаясь к теме советского патриотизма, митр. Алексий сделал важное и очень характерное для нашего Собора разграничение, кому этот "советский патриотизм" обязателен и кому нет. Он сказал: " Я хочу, прежде всего, отметить, что мы архипастыри, пастыри и миряне- все граждане Советского Союза, исполнены высокого чувства советского патриотизма, определяющего наше отношение к его задачам и к тому обществу, частью которого мы являемся. Мы преследуем одну общую цель, установление на всей земле мира и справедливости... Однако это обстоятельство отнюдь не означает отсутствия у нас уважения к тем членам нашей Святой Церкви, которые являются гражданами иных государств и отличаются от нас своими взглядами. Ибо нас всех объединяет общее стремление всемерно трудиться над укреплением мира и дружбы между всеми народами". Далее у митрополита Алексия следовал обзор исторических событий в коммунистическом духе: тут наличествовала и победа Советского Союза, которая стала возможной только потому, что в нем справедливый строй и изобличение США за агрессию и ведение холодной войны и ..." все чаще раздавались из-за океана призывы к развязыванию прямых военных действий против СССР. Наличие у США атомного оружия окрыляло безрассудные умы. Антисоветская пропаганда мутным потоком отравляла сознание народов западных стран". В продолжение выступления " антисоветизм" и " антикоммунизм" объявляются новыми тяжкими смертными грехами. Делается призыв " преодолевать антикоммунизм, как движение ненавистничества"(А почему не " антифашизм" также? Ведь он тоже может быть назван " движение ненавистничества"? прим. Арх. В.) Среди прочего отметим критику Всемирного Совета Церквей за его, по мнению оратора, недостаточное миротворчество: " Всемирным Советом за этот период предприняты были и такие шаги, которые с нашей точки зрения, отнюдь не могут расцениваться как действительно полезные, особенно в отношении ослабления напряженности в мире и укрепления международного сотрудничества".(Очевидно, здесь имеется в виду осуждение Всемирным Советом Церквей подавления Венгерского восстания Советами в 1956 году и советской интервенции в Чехословакии в 1968г. Прим. Арх. В.)

Митрополит Алексий остался неудовлетворенным результатами другой всемирной конференции, "Церковь и мир, которая собиралась в Женеве в 1966 году: - "Мы сожалеем, - сказал он, - что результаты этой конференции, не нашли достаточного приложения к соответствующей сфере дальнейшей деятельности Всемирного Совета Церквей". Критике с его стороны подверглась и другое "региональное экуменическое объединение" - Конференция Европейских Церквей: - "Я должен сказать, что миротворческое служение этой Конференции развивалось медленно, имело глубокие спады и было недостаточно эффективным". Но самое замечательное, что, говоря о деятельности Христианской Мирной Конференции, созданной по инициативе Московской Патриархии с центром в Праге и долгое время находившейся всецело в орбите Москвы, митр. Алексий ни слова не сказал о глубоком кризисе и распаде ее, после того, как в 1968 году, председатель и генеральный секретарь ее в Праге выразил протест против советской интервенции. Именно за это все они были смещены со всех должностей, что вызвало протест французских католиков и других западных протестантов во главе с пастором Казалис. Более того, пастор Казалис был исключен из состава ХМК, в результате чего почти все западные участники ее отпали. Этот раскол, не исцеленный до сего дня, очень повредил митрополиту Никодиму в экуменических кругах, где его до сих пор считают главным виновником "отлучения" пастора Казалиса. Именно обо всех этих подробностях и неприятных "деталях" с Христианской Мирной Конференцией, митрополит Алексий предпочел просто умолчать. Квинтэссенция политического выступления митрополита Алексия находится, однако, как мы уже сказали, в заключительной части доклада. Вот его текст вкратце: " Мы должны раскрывать ложь таких идеологий, как антисоветизм, расизм, и таких ошибочных концепций, как теория конвергенции. Мы должны всеми доступными нам средствами бороться с каждым проявлением империализма...Нам нужно добиваться скорейшего заключения договоров о запрещении ядерного оружия... нам необходимо содействовать созыву конференции пяти великих держав по ядерному разоружению... наше дело - настаивать перед правительствами государств Европы на скорейшем созыве конференции по европейской безопасности. Наше дело - выступить за скорейшую ратификацию договора СССР с ФРГ и с ПНР. Мир, не может восторжествовать до тех пор, пока не прекратится политика империализма. В настоящее время эта политика под прикрытием антикоммунизма подавляет стремление народов Индокитая к освобождению от настоящей агрессии... Зная о невыносимых страданиях сотен миллионов людей, которые порождает империализм, мы заявляем, что святым нашим долгом является наше участие в современной антиимпериалистической борьбе... Мы верим, что эта программа миротворческой деятельности Русской Православной Церкви, ее архиереев, клириков и мирян, созвучна взглядам членов настоящего Освященного Собора и поддерживается вами".

Доклад митрополита Алексия продолжался час и три четверти. Сидевший за мною диакон о Сергий говорит мне - "C'est un assommoir"("Это усыпляюще", - фран.) И рассказывает, мне что многие из членов Собора мирно похрапывали, пока митрополит Алексий громил империализм.

А один провинциальный батюшка заметил: - "А какое нам дело до всех этих войн в Индокитае... и еще не знаю где? Ну, жалко конечно, что людей убивают.. вот мы и молимся" Господи даруй им мир". Наше дело молиться, а не лезть в чужие дела и политику".

В конце своего выступления митр. Алексий сообщил, что завтрашний день будет посвящен выступлениям членов Собора. Все желающие выступить должны записаться сегодня в секретариате. На этом заседание закрылось. Было около 21 часа, я пошел и записался в список выступающих.

Уже на выходе из трапезного храма, ко мне подошли и сказали, что митрополит Никодим просит меня ужинать вместе с ним вечером. Я сразу подумал, что это как- то связано с моим выступлением на следующий день на Соборе. Очевидно, митрополит Никодим хочет как-то на меня повлиять. Или настаивать, чтобы я не выступал на Соборе? Словом, я был скорее недоволен, что меня приглашают на частный ужин к Никодиму. Как бы то ни было я направился в ту часть Духовной Академии, где намечался ужин и занял место у столика, где митрополит Никодим обычно обедал. Через несколько минут он пришел и мы пересели за другой, большой стол в глубине зала.. Сначала мы беседовали одни, но через некоторое время к нам присоединился епископ Филарет, потом епископ Ювеналий, еще позже митрополит Антоний. Я был убежден, что они пришли не случайно, а нарочно не к началу нашей беседы... особенно митрополит Антоний.

Сначала Никодим, как он обыкновенно поступает в подобных случаях, хотя и спросил "мимоходом", записался ли я выступать завтра, долго говорил на всевозможные темы, но не относящиеся прямо к делу. Наконец он вдруг меня прямо спросил, о чем я собираюсь выступать на Соборе завтра. Я так же прямо ответил, что исключительно о постановлениях 1961 года, так как это единственный действительно важный и серьезный вопрос, с которым у меня разногласия в предлагаемых решениях на Соборе. Более того, я уточнил, что буду говорить исключительно о канонической стороне, о нарушении принципа единства церковного управления, сосредоточенного в лице епископа. Это единство нарушается постановлениями 1961 года.

— "Вы конечно свободны, выступать, как Вам угодно, - произнес митрополит Никодим,- Но мой Вам совет этого не делать. Вы вызовите только против Вас раздражение епископов. Каноны мы и сами хорошо знаем, скажут, чего Вы приехали учить нас канонам. Вы принесете вред Церкви".

— "А как же Вы говорили, - возразил я, - что никакого вреда для Церкви от моего выступления не будет? Или, может быть, лично Вам мое выступление повредит?"

— "Мне? Нисколько! Наоборот, если Вы выступите, я в ответ выступлю против Вас с филиппикой, и это будет там где нужно, вменено мне только в заслугу. И я скажу, что Вы требуете от нас строгого использования канонов, а сами их не соблюдаете, когда это для Вас удобнее. Из этого выйдет спор, не полезный для Церкви... вот и выйдет, что Вы повредите Церкви".

Мне показалось, что это было скорее похоже на своеобразное "передергивание", со стороны митр.Никодима, "смысла пользы и вреда" для Церкви.

— "Вы так считаете, что это вред? А ряд архиереев, здешних архиереев, считает, что постановления 1961 года вредны для Церкви, и советует мне выступать".

— А кто же эти архиереи?" - спросил митрополит Никодим.

— "Я этого не могу Вам сказать".

— "Да и не надо, я и так их знаю. Я обо всех архиереях знаю, кто что думает... они у меня все как на ладони ",- с улыбкой сказал Митр. Никодим.

— "Может быть, Вы их всех и знаете, они все здешние, но имен я Вам все равно не назову ",- ответил я.

— "Не называйте! - продолжал митр. Никодим, - Я Вам сам скажу. Один из дальней окраины, другой тоже, но несколько ближе, а третий из центральной России".

Я, конечно, догадался, что митрополит Никодим имеет в виду архиепископов Вениамина и Павла, а кого он имел в виду под словами " из центральной России", я не мог тогда догадаться, а узнал значительно позже. Во всяком случае, я не назвал ни одного имени и никак не реагировал на намеки митрополита Никодима. Тот продолжал настаивать, что мое выступление принесет вред Церкви. Конечно, я был поставлен в трудное положение и наносить вреда не хотел никому, а поэтому обратился с вопросом к митрополиту Антонию Сурожскому, который присутствовал при разговоре, но все время молчал.

— "Владыко, какое Ваше мнение?"

— "Я думаю, - ответил митрополит Антоний, - что если мы одни, заграничные, выступим против постановлений 1961 года, а все остальные будут молчать, то это будет воспринято в определенном смысле: вот мы, мол, какие герои, а здешние все трусы и предатели Церкви. Мы нашим выступление можем бросить такое обвинение всем нашим собратьям, которые находятся в несравненно более трудных условиях, а себя выставим героями".

Эта странная аргументация митрополита Антония меня психологически более обезоружила, чем все доводы митрополита Никодима. Лезть в герои я не хотел, и само подозрение, будто я хочу "быть героем" и ради этой только цели хочу выступить - было для меня нравственно тяжким ударом. ( Уже сейчас я вижу, что аргументация митрополита Антония, была неправильна. Время многое определило).

— "Героем быть я не намерен, - ответил я, - а если как вы оба считаете, мое выступление на Соборе будет вредно для Церкви, я готов отказаться и говорить не буду. Более того, я откажусь от слова, но подам письменное заявление, что по- прежнему считаю, постановления 1961 года противоречащими канонам и по совести не могу их принять".

— "Пожалуйста, - ответил митрополит Никодим, - Вы можете сделать такое заявление". Разговор наш окончился.

Было уже поздно. Возвращался я к себе в гостиницу со смешанным чувством, грустным и вместе с тем облегченно- спокойным. Грустным потому, что я уступил, отказался быть последовательным до конца, попался, говоря по-человечески, на уловку - дать немедленный ответ в тот же вечер. Ведь сумел я это сделать с митрополитом Филаретом, когда ответил ему " сейчас уже поздно, не могу дать ответа, дайте подумать до утра...". Но с другой стороны, у меня возникло чувство облегчения, как будто гора свалилась с плеч. Отчасти потому, что я устал бороться один против всех и ведь не нашлось ни одного человека, который был готов поддержать меня открыто на Соборе. Мне было грустно еще и потому, что я обратился к нашему Экзарху с духовным вопрошанием как к старцу, и он дал мне ответ. Может быть, по человеческому разумению слабый и неправильный, но в котором, верилось мне, выразилась воля Божия о мне и о моем участии на Соборе. Словом, я грустно успокоился, но потерял интерес к дальнейшему ходу дел на Соборе. И если все же мне пришлось еще раз выступить, и даже очень остро, то это было совершенно неожиданно для меня самого,... то есть, как я смею думать, по воле Божией. А поступил ли я правильно, решив не выступать на Соборе о постановлениях 1961 года, до сих пор не знаю, но полагаю, что да.

Четвертое заседание Собора началось во вторник 1 июня в 10 часов утра. Так как оно должно было быть всецело посвящено прениям по докладам, и могли, несмотря на все предосторожности, возникнуть неожиданные инциденты, то все иностранные гости были накануне вечером благоразумно увезены в Москву, осматривать ее достопримечательности и кататься на катерах по "московскому морю", пока мы заседаем на Соборе. Вернулись они только на следующий день к моменту выбора Патриарха.

Перед началом выступлений ораторов на заседании Собора председатель митрополит Никодим сказал, что записалось 52 оратора, и потому время выступления каждого будет строго ограничено десятью минутами. По истечении этого срока он даст знак звонком, сначала тихо, а если оратор не остановиться, то и более энергично. И вот начались выступления! В них я согласно моему вчерашнему решению не принял участия, и когда дошла очередь до меня и митрополит Никодим назвал мое имя, я встал со своего места и громко сказал: " Я отказываюсь от слова!" Митрополит Никодим, совершенно не прореагировал на это и назвал имя следующего оратора.

Конечно, я мог бы построить мое выступление несколько иначе, мог бы не говорить о постановлениях 1961 года, а сказать, например о карловчанах или о " миротворчестве", но я считал в принципе неправильным умолчать о самом главном и говорить о второстепенных вопросах. Именно поэтому, я решил прямо отказаться от выступления, и смысл этого решения, был понят членами Собора.

Относительно же самих выступлений я скажу, что, в отличие от прений на Архиерейском совещании, они были лишены подлинного интереса, ибо в них отсутствовала основа всякого настоящего диалога: различие во мнениях и возможность это различие высказать. Со второстепенными вариациями все, в сущности, говорили одно и то же, и это было убийственно скучно. Некоторое исключение составило выступление митрополита Антония Сурожского и еще двух- трех ораторов. Но все это было исключением скорее по тону и форме, чем по содержанию.

Все выступления строились на следующих трафаретах: " ....мы с глубоким вниманием выслушали содержательные всеобъемлющие исчерпывающие доклады (подхалимы добавляли "блестящие, талантливые, глубокомысленные" прим. Арх.В.) Высокопреосвященнейшего митрополита Пимена и Высокопреосвященнейших митрополитов Никодима и Алексия. И мы заявляем, что всецело и безоговорочно одобряем все в них высказанное, добавить к ним ничего не возможно..... Мы также всецело и безоговорочно одобряем и поддерживаем деятельность Московской Патриархии и Священного Синода за все время патриаршества Святейшего Патриарха Алексия и местоблюстителя митрополита Пимена... Мы выдвигаем его кандидатуру как достойнейшего и любимого всем православным народом... Мы особенно поддерживаем миротворческую деятельность Патриархии и, как патриоты нашего Великого Отечества, щедро жертвуем в Фонд Мира (а подхалимы опять добавляли .." благодаря Великой Октябрьской Революции Церковь наша пользуется полной свободой" прим .Арх. В.) Меня поразило, что не было ни малейшей критики каких-либо решений Синода, ни малейшего указания на какие-либо трудности в отношениях с государством, никаких фактов о подлинной, не "лакированной жизни" Церкви в СССР, как она протекает на самом деле. Слушать в продолжение всего дня подобные выступления было тягостно, и неудивительно, что митрополит Алма-Атинский Иосиф сказал мне во время обеденного перерыва: " Весь день еще нас будет тошнить от этих выступлений на Соборе".

* * *

После обеда председательствующий митрополит Никодим заявил, что из 68 записавшихся ораторов высказались 36 человек, а остается еще 32. Хотите ли Вы их выслушать всех? Тогда нам придется совершать здесь всенощное соборное бдение. А если у вас на это нет сил, то можно прекратить прения и предложить остальным, не высказавшимся еще ораторам подать свои выступления в секретариат в письменном виде для включения в соборные деяния. С места стали раздаваться голоса о прекращении прений. Я был поставлен в трудное положение, все это переливание из пустого в порожнее было тяжким занятием и главное бессмысленным время провождением, но с другой стороны, некоторые члены нашего Экзархата еще не выступили (Драшусов, Лосский), и в их выступлениях можно было ожидать и нового и интересного. Драшусов, как он мне сам говорил, очень хотел выступить и был огорчен, что ему не дают говорить, поэтому я сказал: " Выслушивать всех оставшихся ораторов действительно утомительно и нецелесообразно. Но получилось некоторое нарушение равновесия.. мы слушали много мирян из Церкви в пределах Советского Союза, но ни одного из зарубежья. Поэтому прошу выслушать еще нашего представителя от Бельгийской епархии, В.Е. Драшусова".

На что митрополит Никодим сразу отреагировал словами:

— "Если мы дадим слово Драшусову, то должны будем дать слово и представителям от американских патриарших приходов, и от благочиния в Венгрии, и от Иерусалимской Миссии, и от Закарпатской Руси т.д. Они ведь все записаны". Из этого можно было сделать вывод, что выступления Драшусова было не желательным, а может быть и опасным. Как бы то ни было, предложение мое было отклонено, и прения на Соборе закончились.

Выйдя из церкви, где происходил Собор, я встретился с Драшусовым и Лосским, и мы стали вместе обсуждать результаты закончившегося заседания. Все мы были не согласны по многим с принятым "Решением", что нам не дали слова, высказаться при голосовании и вообще постарались сделать все, что бы "заглушить наши голоса"(известные методы).

Я сказал Лосскому и Драшусову, что хочу написать свои соображения на бумаге и высказать свои возражения. Пошел в номер гостиницы их набросал их на бумаге. Вот точный текст:

Высокопреосвященнейшему Никодиму,

митрополиту Ленинградскому и Новгородскому, заместителю Председателя Поместного Собора Русской Православной Церкви.

Ваше Высокопреосвященство!

Не желая вносить обострения в ход заседаний Собора, я воздержался от выступлений на IV и V заседаниях его. Заявляю, однако, что я продолжаю оставаться на точке зрения, высказанной мною на Архиерейском Совещании 28 мая 1971г, то есть не могу одобрить решения Архиерейского Собора от 18 июля 1961 года в части его относящейся к устройству приходов, как несогласной с каноническим строем Православной Церкви. Мне было невозможно высказать свое мнение при голосовании, так как не было спрошено, кто против или кто воздерживается. Проще отметить в Деяниях Собора, что решение Собора не было принято единогласно, а лишь большинством голосов, а так же отметить в них и мое вышеуказанное мнение о решениях Архиерейского Собора 1961 года о приходах, иначе мне будет невозможно без оговорок подписать Деяния Собора .

Члены делегации Бельгийско-Брюссельской епархии очень обеспокоены как бельгийские граждане, что в Деяниях Собора недостаточно оттенено, что часть их, имеющая политический оттенок, не относится к несоветским гражданам.

Кроме того, вызывает недовольство, что проект резолюции не был предварительно, до голосования роздан членам Поместного Собора, дабы они могли внимательно ознакомиться с текстом и обдумать его.

Василий, Архиепископ Брюссельский и Бельгийский.

Троице-Сергиева Лавра, 1 июня 1971 года"

В этом тексте, который я считал необходимым зафиксировать письменно, была важна его первая часть, о постановлениях 1961 года. Остальное, я написал скорее по желанию членов нашей делегации и Лосского.

Я показал свой текст Драшусову, Лосскому, а также диакону Сергию. Они его всячески одобрили и благодарили за написание такой бумаги.

Теперь нужно было вручить это послание митрополиту Никодиму. Я нашел его в покоях ректора Академии епископа Филарета. Келейник доложил о моем визите и митрополит сразу меня принял. Он пил чай и любезно предложил мне присоединиться. Во время чаепития, с сладкой вкуснейшей булкой, я подал ему мое заявление. Он внимательно его прочитал про себя и положил среди других бумаг.

— "Вы не возражаете против подачи моего заявления?" - спросил я его.

— "Нет, почему же я буду возражать? У каждого есть право иметь свое мнение и высказывать его".

— "Значит, я могу надеяться, что оно будет приобщено к делам Собора?"

Митрополит Никодим ответил утвердительно. Через пятнадцать минут я вышел от него. Нужно было спешить в Успенский собор на всенощное бдение. Был канун праздника обретения мощей святителя Алексия, митрополита Московского.

На следующий день в Успенском соборе в 10 часов утра была отслужена торжественная литургия. Служили митрополиты Пимен, Никодим и Алексий, постоянные члены Синода. Служил также с ними по случаю дня своего ангела архиепископ Дюссельдорфский Алексий. Собственно говоря, он только выразил желание приобщаться, но ему по недоразумению приготовили полное облачение и он понял это как приглашение служить. Облачился и присоединился к служащим митрополитам во время малого входа. Его сначала не поминали, диаконы не были предупреждены, но потом стали поминать. После литургии был отслужен молебен Святителю Алексию и Преподобному Сергию.

По окончании церковной службы, за чаем, я сидел вместе с архиепископом Иовом Уфимским за одним столиком.

— "Владыко, почему, Вы вчера отказались от слова?" - спросил он меня.

— "Меня отговорили митрополиты Никодим и Антоний, - ответил я .- Они сказали, что я нанесу вред Церкви, если выступлю на Соборе о постановлениях 1961 года. А, кроме того, со слов митрополита Антония, буду изображать из себя героя, а все остальные окажутся трусами. Вот и не знаю, теперь, правильно ли я поступил, отказавшись от слова на Соборе. Но потом я все- таки подал письменное заявление, о моем не согласии, митр. Никодиму".

— "Вы правильно поступили, - сказал архиепископ Иов. - Очень хорошо, что Вы подали это письмо, а особенно хорошо, что Вы говорили на Архиерейском совещании...что может быть лучше!"

К половине второго дня, мы должны были вновь собраться в Успенском храме, чтобы оттуда, облачившись в мантии, торжественно шествовать для выборов Патриарха в Трапезную церковь. Здесь также должны были собраться иностранные гости, представители автокефальных Церквей и т.д. Я уже был готов идти из моего гостиничного номера в Успенский собор, когда мне сообщили, что митрополит Никодим просит меня придти к нему. Конечно, я сразу пошел к нему и застал его в ректорских покоях. Оказалось, что митрополит Никодим, хотел попросить меня помочь уладить ему очень деликатное дело, которое заключалось в следующем: на Собор пребывали представители Константинопольского Патриархата, митрополиты Иаков Германский и Дамаскин Транупольский, которые не желали сослуживать вместе с представителями Американской Церкви (они ее не признают!) А так как по константинопольской Церкви будут руководствоваться все другие греческие иерархи, начиная с Александрийского Патриарха, то дело грозило серьезными последствиями. Более того, так как всеправославное сослужение при интронизации Патриарха должно было произойти на следующий день, все могло перерасти в скандал и быть просто сорвано из-за отказа греков сослуживать с "американцами. Отстранить "американцев" тоже было неудобно и даже несправедливо... вот митрополит Никодим и попросил меня пойти с ним до начала выборов Патриарха, поговорить с константинопольскими митрополитами и постараться уладить дело.

Мы выходили вместе с митр.Никодимом из ректорских покоев, когда он спросил у обслуживающего его иеромонаха, где сейчас находятся константинопольские митрополиты. Тот ответил, что он провел их на второй этаж гостиницы.

— "Дурак- закричал на него митрополит Никодим, - Такого дурака, как ты, я от роду не встречал! Беги, скажи им, чтобы шли на первый этаж, там с ними встречусь".

Иеромонах весь, дрожа от страха, бросился бежать, а митрополит Никодим объяснил мне, что на втором этаже помещается также александрийская делегация и другие греки. Как только они нас увидят, то захотят присоединиться, а нам нужно успеть переговорить с константинопольцами наедине.

Итак, в гостинице мы встретились с митрополитами Иаковым и Дамаскином. Они сказали, что отказываются служить, если будут служить представители Американской Церкви. "Такое сослужение было бы равносильно признанию нами Американской Митрополии", - говорили греки. Митрополит Никодим это начал оспаривать, но греки упорно отвечали, что " Американцев" будут поминать как представителей Американской автокефальной Церкви, а это не приемлемо..." Митрополит Никодим возражал и уверял, что их будут поминать без титулов.

— "Но " В первых помяни, Господи...", это когда поминается диптих, - отвечали греки, - митрополита Иринея будут поминать как главу Американской Церкви!"

— "Да нет же! Ручаюсь вам, - возражал митрополит Никодим, - поминать будут лишь Патриархов".

(Хочу пояснить, что "диптих", здесь "помянник", это поминание на Патриаршей литургии всех предстоятелей Поместных Церквей и всех архиереев сослужащих на данной литургии).

Спор продолжался, причем митрополит Иаков склонялся уступкам и готов был искать примирительного решения, а митрополит Дамаскин, наоборот, проявлял нетерпимость и раздражительность.

— "Мы не имеем права делать никаких уступок!" - кричал он не только на нас, но и на митрополита Иакова.

— "Ну, смотрите, - решительно сказал ему митрополит Никодим, - если из-за Вас не состоится общеправославное богослужение при интронизации, это будет иметь самые серьезные последствия для отношений между нашими Церквами и вообще для православного единства!"

Нам нужно было спешить на выборы Патриарха, и потому мы решили отложить разговор до вечера.

* * *

Я поспешил в Успенский храм, там все уже были в сборе, меня ждали и беспокоились моим запозданием. Быстро надели на меня мантию, не успев даже застегнуть крючков, и мы процессией и в порядке старшинства вошли в помещение Собора, Трапезную церковь Преподобного Сергия, и заняли свои обычные места. Иностранные гости в полном составе также разместились, а я успел заметить, что Куроедова или кого ни будь из представителей гражданской власти тоже не было.

Заседание началось около двух часов дня.

Митрополит Пимен предложил обсудить процедуру избрания Патриарха.

Встал митрополит Никодим и сказал:

— "Процедура избрания была предметом глубокого и всестороннего обсуждения на Архиерейском совещании. Было решено, что избрание будет происходить открытым голосованием, а, следовательно, прошу и предлагаю Собору утвердить эту процедуру".

Хочу здесь подчеркнуть одну деталь, что каждый, теоретически, (по крайней мере), мог голосовать за какого угодно кандидата. Имя митрополита Пимена ни разу не было названо митрополитом Никодимом, когда он говорил о процедуре голосования и о решениях Архиерейского совещания. Да и Архиерейское совещание формально не утвердило митрополита Пимена как единого кандидата, хотя все выступающие говорили в его пользу. Конечно, нравственно и морально это имело решающее влияние на мнение архиереев, этакий мягкий нажим, но юридически каждый на Соборе имел свой голос и почти свободный. В прениях на Соборе, заранее в сильной степени предопределенных, мало говорилось о самом митрополите Пимене, как кандидате. Но более того, все как бы подразумевалось, что вопрос решенный, не подлежит сомнению, а потому не стоит открыто обсуждать.

Процесс голосования продолжался долго, около сорока минут.

Никто из нас не ожидал сюрпризов и неожиданностей, все были уверены, что единогласно пройдет митрополит Пимен, а наблюдать за голосованием было не скучно. Чувствовалась духовная напряженность и историческая значительность момента.

Голосование началось от младшего по хиротонии, епископа Самаркандского Платона (Лобанкова). Когда дошла очередь до меня, я встал и за мною поднялись диакон Сергий и В.Е.Драшусов, я проголосовал за митрополита Пимена. Для облегчения процедуры голосования, каждому архиерею были выданы листки с напечатанной на машинке формулой голосования , в них было оставлено пустое место для написания имени избираемого кандидата. В последнюю минуту я куда-то затерял этот листок, так что пришлось " импровизировать" текст голосования. Написал: " Я клир и паства Брюссельской епархии и Роттердамского викариатства избираем Патриархом Московским и всея Руси( такого-то - пустое место)" Епископ Дионисий, как викарный, не имел права голоса.

Меня интересовало, что будет, когда очередь голосования дойдет до архиепископов Новосибирского Павла и Омского Андрея. Первый отсутствовал по болезни, второй был не вполне нормальным. Вместо архиепископа Павла встал клирик его епархии протоиерей Алексий Курлюта и огласил подписанное архиепископом Павлом письмо, из которого было ясно, что он голосует за митрополита Пимена. Я опасался, что архиепископ Андрей не сможет проголосовать, но он довольно внятно прочитал положенную формулу. Когда дошла очередь до митрополита Алексия, то вопрос, кого он избирает, был задан ему митрополитом Никодимом. А в свой черед, уже митрополит Алексий стал спрашивать митрополита Никодима и главу японской автономной Церкви, митрополита Владимира. Для меня это было полной неожиданностью, что глава автономной Церкви принимает участие в выборах Патриарха Русской Церкви. Конечно все, без исключения проголосовали за митрополита Пимена. Оставалось, только дело за малым... спросить самого Патриаршего местоблюстителя, митрополита Пимена. Я с любопытством ожидал, что будет.

Встал митрополит Никодим и сказал: - "Еще не проголосовала Московская епархия. От ее имени должен бы выступить ее правящий в межпатриаршестве архиерей, митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен. Но, поскольку он единогласно выбран Патриархом, предлагаю освободить его от голосования и предоставить слово первому викарию его епархии епископу Волоколамскому Питириму". Предложение было принято, и епископ Питирим по обычной формуле высказался от лица клира и мирян за митрополита Пимена.

После этого митрополит Никодим провозгласил: - "Едиными устами и единым сердцем весь епископат от лица клира и паствы назвал имя митрополита Пимена как нашего избранника на Патриарший престол. Наше единогласие, наше единодушие свидетельствуют о братской любви, связующей всех нас. Это действие Божественного Утешителя Духа, а потому восстанем все сейчас от своих мест и пропоем гимн Святому Духу..." Днесь благодать Святого Духа на собравших...".

После окончания пения молитвы митрополит Никодим спросил новоизбранного Патриарха, принимает ли он свое избрание. Митрополит Пимен ответил: " Избрание меня Освященным Собором Русской Православной Церкви Патриархом Московским и всея Руси приемлю, благодарю и ничто же вопреки глаголю!"

Вслед за тем, после возглашения многолетия "избранному и нареченному" Патриарху, митрополит Никодим читает грамоту об избрании Патриарха, а уж затем эта грамота, переплетенная,(как выражается автор статьи в ЖМП), в "тонкий изящный фолиант", обносится всем архиереям Собора на подпись. Пописываю ее и я, предварительно убедившись, что кроме акта об избрании Патриарха она никаких других решений Собора не содержит. Должен отметить, что это был единственный соборный документ, который нужно было подписывать.

Вслед за тем митрополит Филарет зачитал проект другого послания Собора "Обращение Поместного Собора Русской Православной Церкви к христианам всего мира и людям доброй воли".(См. ЖМП, No6,1971г.сс.10-12. Надо сказать, что в напечатанном виде этот текст был несколько смягчен и исчезли слова " и людям доброй воли.") Начиналось это "обращение" вполне благочестиво и по-христиански. Но далее, после переходных слов, что "Церковь не чуждается человеческих нужд... и проявляет о них свое материнское попечение, это Обращение приобретает характер ярого политического документа в духе обычной коммунистической тематики и фразеологии. Тут наличествует и призыв к христианам стать" обличителями жестокости", и " возникшие в различных районах мира военные конфликты и очаги международной напряженности", и конечно "борьба за Мир во всем Мире". Со все возрастающим возмущением я слушал все эти лозунги, которые буквально повторяли решения XXIV съезда Коммунистической Партии СССР. С трудом мне удавалось сохранять самообладание и внутреннее спокойствие, пока дело не дошло до перечисления всех этих конференций " по Европейской безопасности и ядерному разоружению".

Тут меня буквально взорвало. "Как! - подумал я. - Я приехал сюда на Собор, чтобы обсуждать созыв каких-то политических конференций?"

И я сразу решил выступить с протестом!

Как только митрополит Филарет кончил свое чтение, я встал и попросил слова. Одновременно, а может быть и немного раньше меня, встал мой сосед слева, архиепископ Дюссельдорфский Алексий, чего я сразу не заметил. Он тоже хотел говорить. Митрополит Никодим, увидев меня, с какой-то смущенной улыбкой стал мне делать отрицательные знаки, кивая головой в сторону архиепископа Алексия. Очевидно, он хотел дать мне понять, что другой оратор попросил слова раньше. А может быть, он просто под этим предлогом хотел помешать мне выступить. Я понимал, что архиепископ Алексий будет говорить через переводчика, его выступление будет скомкано, потеряет силу, а мне потом не дадут слова. Очень уж мне хотелось выступить. Я оглянулся и обратился к архиепископу Алексию по-французски, со словами: - "Вы хотите говорить по поводу политической части прочитанного Обращения?"

— "Да", - ответил он.

— "Я тоже".

— "Ну, в таком случае выступайте Вы. Вам будет это лучше сказать по-русски" , - ответил архиепископ Алексий. Он отказался от слова, сел на место и в результате я смог выступить.

Внешне спокойно и по возможности четко и громко я сказал следующее:" От клира и мирян Брюссельско-Бельгийской епархии и Нидерландского викарства, да и от себя лично, я хочу заявить, что совершенно не согласен с той частью Обращения, которая носит политическую окраску. Здесь было заявлено, про разного рода места неприемлемые для иностранца, членов нашей Церкви. Это так. Но я не иностранец и не советский гражданин, а русский живущий за границей и для меня совершенно не устраивают подобные политические заявления и тексты, которые прозвучали в Обращении. Скажу прямо, этот документ тенденциозен и односторонен! А главное, я приехал сюда на Собор, не для того чтобы заниматься политической деятельностью и принимать политические резолюции. Я не могу и не хочу вырабатывать политические программы и "платформы". Не могу решать, нужно или не нужно созывать ту или иную политическую конференцию о разоружении. Кто мы такие и кто нас уполномочил решать такие чисто политические и государственные вопросы? По крайней мере, я не считаю, себя в них компетентным и не ради них я сюда приехал. Я здесь, чтобы обсуждать церковные дела, заниматься насущными вопросами Церкви. У нас этих вопросов нерешенных тысячи- положение приходов, религиозное образование... и мы все это должны оставить в стороне, чтобы обсуждать и утверждать подобное Обращение?

Я с этим не могу согласиться и прошу письменно отметить в протоколе заседания мое личное мнение".

Пока я говорил, я невольно смотрел на стоящего посередине напротив меня, у своего пюпитра митрополита Филарета. В руках его еще был текст Обращения. С первых же моих слов лицо его изобразило изумление. Точно кто-то устроил ему неприятный сюрприз, изумление перешло в ужас, он побледнел, позеленел, казалось, что он вот-вот упадет в обморок. Признаюсь, что я смотрел на него с внутренним удовлетворением, почти со злорадством. В моем подсознании ощущалась мысль: " Вот ты меня запугивал, а теперь сам трусишь и я тебя пугаю".

Митрополит Никодим не замедлил мне ответить: " Политические вопросы, о которых Вы говорили, - произнес он, обращаясь ко мне, каким-то особенно ровным голосом, - постоянно обсуждаются на заседаниях Всемирного совета Церквей. На Ватиканском Соборе они были предметом многочисленных баталий. Да и на всехристианских конференциях о них постоянно говорят. Поэтому нет причин, чтобы и мы ими не занимались. Более того, мы будем и впредь их обсуждать. Ваше мнение и мнение Ваших клириков, и мирян, мы отметим и учтем... Оно будет принято во внимание".

Конечно, я бы мог ответить и уточнить митрополиту Никодиму, что во Всемирном Совете Церквей и на Ватиканском Соборе тем более, эти вопросы рассматриваются в совсем другом духе и не идеологическом аспекте. А главное, что митрополит Никодим ничего мне не ответил относительно тенденциозности и односторонности данного Обращения. Вообще я ожидал более резкой реакции с его стороны, но был рад, что мне удалось высказать свое мнение, довести до ушей многих наше не согласие, с подобной практикой идеологического нажима. Рядом со мной сидел диакон Сергей Рейнгардт, он обратился ко мне со словами: - "Благодарю Вас Владыко, за то, что Вы так сказали. Своим выступлением Вы облегчили наше положение, сняли тяжесть с сердца. Именно так мы хотели сказать, но нам это трудно, особенно через переводчиков".

Вслед за тем не замедлил попросить слово наш присяжный оппонент епископ Баденский Ириней (Сюземиль).

— "Я тоже не чуждый иностранец, русский, но не советский гражданин, живу за границей...Однако я полностью, в отличие от предыдущего заявления, со спокойной совестью поддерживаю предлагаемое нам на одобрение Обращение. Даже в тех его местах, которые характеризуются как политические. И вообще... я всецело поддерживаю миротворческую деятельность нашей Церкви и всегда защищаю ее. Раз действия Советского Правительства направлены на укрепления Мира во всем Мире, то я как христианин их приветствую т считаю это своим долгом. Не понимаю, почему мы как христиане должны этим смущаться и стыдиться".

Я увидел, как сразу вслед за этим заявлением, попросил слова Н.В.Лосский: - "Текст этого Обращения для меня неприемлем из-за своей политической односторонности. Обсуждается одна сторона, а о действиях другой стороны умалчивается". Я плохо расслышал, что ответил Лосскому митрополит Никодим, но помню, что он прекратил прения, хотя собирался выступать еще Драшусов.

— "Все ли члены Собора согласны с текстом Обращения к христианам всего Мира?" - спросил митрополит Никодим.

Раздались дружные голоса: " Согласны! Согласны!"

— "Принято подавляющим большинством голосов", - сказал митрополит Никодим. После чего новоизбранный Патриарх произнес заключительное слово:

— "Собор Русской Православной Церкви ныне приблизился к своему завершению... Он обсудил и вынес свои определения по вопросам внутренней церковной жизни, по экуменической и миротворческой деятельности нашей Церкви. Избран Патриарх Московской и всея Руси!

Вы, преосвященные пастыри, возложили на меня, вашего собрата, нелегкое бремя патриаршего служения... Прошу вас не оставлять меня вашими святыми молитвами. Исповедаю немощь свою пред высотой патриаршего звания, но уповаю на всесильную десницу Божию, приведшую меня от иноческой кельи к |Патриаршему престолу, и на вашу действенную братскую помощь. Поместный Собор Русской Православной Церкви объявляю закрытым.

Возблагодарим Господа Бога за Его милости и благодатную помощь, дарованную нам в деяниях соборных".

Подобное (достаточно резкое) окончание Собора вызвало негодование у В.Е.Драшусова. Ему хотелось высказаться, да как оказалось потом не только ему. Позднее, в пресс -бюллетене было сказано, что "решения Собора были приняты единодушно", а не подавляющим большинством, как было на самом деле. Драшусову хотелось сказать в своем выступлении, что причиною его воздержания было также то, что текст решений не был роздан заблаговременно и потому нельзя было составить о них мнения. Возмутило его и то, что в уже принятый текст внесли потом изменения. Он негодовал: - "Разбойничий Собор! - восклицал он. - Так и войдет в историю, как разбойничий Собор!"

Я постарался его успокоить, говоря, что главное мне удалось высказать.

— "Да, но в печати будет написано и всему свету сообщено, что решения были приняты единогласно!" - кричал он.(так оно и случилось потом, -Прим. Арх. В.)

— "Если это так будет, Вы сможете подать Ваши возражения письменно митрополиту Никодиму, он их примет. Но только делайте это сами, я уже достаточно наговорил на Соборе",- ответил я ему.

— "Хорошо, мы это сделаем. Нас ведь целая группа несогласных. Напишем и покажем Вам текст для одобрения".

Я дал свое согласие, и Драшусов, видимо успокоился. Когда я выходил из помещения Трапезного храма, из толпы соборных членов ко мне подошел мирянин лет сорока, как потом выяснилось - член Собора от Крымской епархии.

— "Ну, Владыко, Вы молодец!" - сказал он, обращаясь ко мне.

— "Почему?" - удивился я. - Я сказал правду. Нужно говорить правду".

— "Но Вы один ее говорите. Все боятся. Молчат", - ответил мне мирянин.

Когда я уже готов был спускаться по ступенькам по выходе из храма, ко мне подлетел священник средних лет, тоже член Собора. Волнуясь, взял у меня благословение и сказал: - "Благодарю Вас за ревность. Она у Вас, как у Иоанна Златоуста".

Уже направляясь ужинать, в академическом саду, я встретился с преподавателем Академии, игуменом Марком (Лозинским).

— "Владыко! Очень мы Вас благодарим за Ваши выступления. За все, что Вы делаете для Русской Церкви, - сказал он мне растроганно. - Но мы за Вас беспокоимся. Как бы с Вами чего- нибудь не случилось".

Я поблагодарил его и постарался успокоить: - "Они мне ничего не смогут сделать. Я приехал из-за границы". Нечего и говорить, что я был тронут и обрадован всеми этими выражениями сочувствия и поддержки. Мне было важно сознавать и чувствовать, что я не одинок, что меня понимают и поддерживают, хотя и не открыто. И характерно, что как раз мое выступление против "идеологии и политики" было понято и одобрено.

Поужинав, мы поспешили, как и другие члены Собора, отбыть на машинах в Москву. Мне передали от митрополита Никодима, что он просит меня вечером остаться в номере гостиницы, так как он мне позвонит.

Нам предстояло с ним еще встретиться с двумя константинопольскими митрополитами, закончить с ними разговор о завтрашнем сослужении при интронизации. Митрополит Никодим хотел, чтобы я участвовал в этом разговоре, в основном, в качестве переводчика. Он должен был меня известить, где и когда состоится встреча.

На следующий день, в четверг 21 мая/ 3 июня, был день празднования иконы Владимирской Божией Матери. К восьми часам утра члены Собора стали прибывать на машинах в Елоховский Богоявленский Патриарший Собор. В храм пускали народ только по билетам, выданным Патриархией. Народ толпился около Собора, люди входили или скорее пытались пробиться в храм, даже не имея билетов. Милиция действовала решительно, оттесняла народ, который также настойчиво пытался пробиться сквозь кордоны. Иногда те у кого не было билетов, пытались подстроиться к приглашенным, некоторым удавалось проскочить.

Члены Собора были помещены в передней части храма в левой стороне против алтаря. В правой части находились почетные гости. Прибывший некоторое время спустя Кардинал Виллебранс занял было самое почетное место в первом ряду кресел, но когда позднее прибыл армянский Патриарх Вазген, Кардинала попросили уступить ему свое место и пересесть на одно место правее. Мы же, члены Собора, находились в левой части храма, огражденные перилами от центра собора. Надо сказать, что вся эта иерархическая расстановка, всегда была важна, а тут она соблюдалась с еще большей скрупулезностью. Для архиереев был расставлен ряд стульев, священники и миряне по большей части стояли. Для зарубежных батюшек и мирян старались найти места сидения. Пока мы усаживались, ко мне опять подошел один священник, член Собора от Винницкой епархии и стал выражать свое сочувствие и благодарность за мое выступление на Соборе.

Храм быстро наполнялся народом, несколько отличным от обычного в русских церквах. Было больше молодых и интеллигентных людей, чем обычно. Особенно на хорах, которые были заполнены сплошь. Видимо такого рода люди легче могли достать билеты, чем простые и немолодые.

В начале десятого начали пребывать главы автокефальных Церквей. Опускаю здесь, все подробности встречи гостей. Последним должен был быть встреченным Патриарх Александрийский Николай, как старший по диптиху, но на самом деле он был предпоследним, а последним встречали архиепископа Кипрского Макария, значительно младше по положению своей Церкви. Но с ним как-то особенно носились, очевидно, потому, что он был главою государства и гостем Советского Правительства. Это раздражало меня и огорчало, тем, что одно появление архиепископа Макария в храме произвело сенсацию среди собравшегося народа. Произошло движение, нестройный гул голосов, все заколебалось, чего не было, когда встречали других первоиерархов, более того... даже Патриарха Пимена. При встречи их верующие кланялись, крестились, но не шумели, а выражали скорее благоговейные чувства. Самым последним, и с наибольшим почетом и торжеством, прибыл Патриарх Пимен.

Началась служба. Грандиозная, потрясающая и вместе с тем глубоко молитвенная. Продолжалась она от 10 утра до половины третьего, вместе с молебном и приветствиями. Отметим момент настолования после малого входа, когда Патриарха трижды сажают на патриарший трон на горем месте. Не новой хиротонии, а именно настолования, хотя формула этого акта несколько схожа с хиротонией: " Божественная Благодать, немощная врачующи, оскудевающая восполняющи и промышление всегда творящи о Святых Своих Православных Церквах, посаждает на престоле Святых Первосвятителей Российских Петра, Алексия, Ионы, Филиппа и Ермогена отца нашего Пимена, Святейшего Патриарха великого града Москвы и всея Руси, во имя Отца. Аминь. И Святого Духа. Аминь".

При каждом произнесении слова "Аминь" митрополиты посаждали Патриарха на горнее седалище и снова поднимали его руки, в то время как духовенство, певчие и народ пели "Аксиос". Оно пелось сотни раз, пятью хорами в разных местах храма, и это нескончаемое пение было одним из самых незабываемых моментов всего чина интронизации.

На литургии, в отличие от встречи, строго соблюдался иерархический порядок Церквей. Возглавлял служение Патриарх Александрийский Николай, за ним следовал Патриарх Пимен, далее Патриарх Грузинский Ефрем и т.д. После окончания литургии Патриарх Пимен выходит из алтаря на солею, где его обычно облачают в патриаршую зеленую мантию. Митрополит Филарет вручает ему куколь.

— "Мне,- говорит он при этом, - как митрополиту древнейшей Киевской кафедры, выпала высокая честь вручить тебе внешний знак патриаршего сана - куколь... Велико и ответственно патриаршее служение, и без помощи Божией невозможно его понести. Как опору на этом благословенном и многотрудном пути приими верность тебе епископата нашей Церкви и готовность быть твоими соратниками на ниве церковной. Архипастыри и пастыри, иноки и благочестивые миряне хотят видеть в тебе, прежде всего Святейшего Отца... Да дарует тебе Господь, вести корабль церковный по избранному Святейшими Патриархами Сергием и Алексием пути во славу Божию и на благо нашего Отчества".

Эти хорошие слова митрополита Филарета были для меня испорчены тем фактом, что он совершенно опустил имя Патриарха Тихона при перечислении предшественников Патриарха. Он ограничился только Патриархами Сергием и Алексием. Эта тенденция совершенно "забывать" и игнорировать Святейшего и многострадального Патриарха Тихона проводилась, к сожалению, многими на Соборе.

Затем митрополит Никодим вручил Патриарху жезл, сказав вкратце следующее: " Тебя знала Церковь наша ревностным делателем на ниве Господней в течение многих лет твоего священнослужения. Таким желает видеть тебя вся полнота нашей Святой Поместной Русской Церкви как в пределах нашего Отечества, так и во всем мире, где рассеяна она и куда простирается каноническая власть Московского и всея Руси Патриарха". После этого митрополит Алексий вручает Патриарху икону Владимирской Божией Матери и говорит: " От лица Поместного Собора, приими сердечное поздравление с великим событием единогласного избрания Вашей святыни и наш общий низкий поклон. Не с твоим ли именем связаны все надежды на дальнейшее укрепление жизни церковной и на объединение всех православных русских людей, в рассеянии сущих, в ограде нашей Матери-Церкви? Тебе предстоит быть не только хранителем апостольских преданий, столпом непоколебимым и Православия наставником, но и постоянным молитвенником за нашу великую Родину и ее народ. Быть его христианской совестью и правилом веры для наших пастырей и пасомых. На это мы твердо надеемся потому, что с высоты Патриаршего престола ты будешь управлять Церковью, " не господствуя над наследием Божиим"... Молясь пред этой святой иконой, пребывай в единении духа с твоими великими предшественниками Святейшими Патриархами Сергием и Алексием".

Совершается молебен, и Патриарха приветствуют представители автокефальных Церквей - Виллебрандс, Блэйк и др. Многие из них говорят неразборчиво... все устали и никто почти не слушает. Место, где стояли или сидели архиереи, а также другие члены Собора, быстро пустеет. Ухожу и я посреди читаемых приветствий. Уже половина третьего дня, в церкви я провел шесть с половиной часов. Почти афонское бдение!

* * *

Возвращаясь на машине в гостиницу, усталый и голодный, я был всецело под впечатлением богослужения и патриаршей интронизации. Все было, в общем, хорошо, даже чудесно, кроме некоторых отмеченных и неотмеченных промахов в приветствиях. Меня раздражило бесконечное шмыганье фотографов и журналистов во время службы, а также частое надоедливое зажигание и потухание юпитеров. Это действовало на нервы. Вокруг собора и на тротуарах близлежащих улиц толпилось множество народа. Не расходились, ожидая появления новоизбранного Патриарха. Даже отъехав на машине несколько сот метров, я видел улицы заполненные людьми.

Мне нужно было спешить на прием, устраиваемый Св.Синодом по случаю избрания и интронизации Патриарха. Он происходил в той же гостинице "Россия", в громадном зале, вернее ряде зал, которые объединялись в один, когда устраивались торжества подобные этому. Я зашел к себе в номер, привел себя в порядок и направился через всю бесконечную гостиницу в приемный зал.

Там было полно народу, стоял гул голосов, присутствовало около 850 человек (так писалось в газетах). Кроме членов Собора, зарубежных гостей, было приглашено все московское духовенство, служащие Патриархии и ее "иностранного" Отдела. Были заметно оживлены Куроедов и Макарцев, мелькали и другие "деятели" Совета по делам религий. В зале предваряющий главный, за отдельным столом сели представители московской церковной "оппозиции" - протоиерей В.Шпиллер, протоиерей А.Сергиенко и др. Они пригласили меня к себе, но я предпочел пройти в главный зал, где мне было уготовано место. И потом мне было интересно побыть в гуще соборных членов и послушать интересные разговоры, особенно с теми, кого я редко видел. С милейшим о.В.Шпиллером я виделся часто и подумал, что успею с ним обменяться мнениями позже. Кроме всего, я был голоден, с утра ничего не ел, а, посмотрев на стол " оппозиционеров" я кроме сладких блюд, тортов и фруктов ничего не заметил.

Войдя в главный зал, я стал пробираться к Патриарху, вокруг которого толпилось много народу, чтобы его приветствовать. Куроедов был тоже окружен толпицей; я подумал к нему подойти чтобы поздороваться, но потом решил, что не стоит тратить для этого время, ждать в хвосте. Для "почетных" лиц - Патриарха, Куроедова, иже с ними, митрополитов и зарубежных гостей был накрыт отдельный стол с потрясающими яствами и с именными местами. А все мы остальные, должны были закусывать, стоя перед столами (а ля фуршет), во множестве расставленными рядами и ломящимися от множества блюд.

Никто не начинал есть, ожидали, когда Патриарх кончит здороваться и сядет за стол. Наконец закончились поздравления Патриарха, была прочитана молитва, Патриарх благословил трапезу, "почетные" сели, а остальные стоя начали поедать обильные блюда. Все были невероятно голодны и некоторое время в зале было тихо, раздавался только звук вилок и ножей. После этого начались тосты и приветствия, которые мало кто слушал, да и трудно их было расслышать, кроме двух первых, Патриарха и Куроедова...

Уже гораздо позже вспоминаю об одном разговоре. Среди приглашенных на банкет встречаю работника "иностранного" отдела Г.Н. Скобея. Он кончил Духовную Академию, брат его протоиерей, они из священнической семьи из Белоруссии. Был послан в Грецию на богословский факультет, пробыл там два года и вполне прилично изучил греческий язык. Работает сейчас как греческий переводчик при Патриархии, в этом качестве участвовал, во Всеправославных совещаниях. Человек неглупый, побывавший за границей, но очень сдержанный, типичный ученик митрополита Никодима. Разговорились с ним по-гречески.

— "Скажите, - говорит он мне, - что Вы имели в виду, когда сказали вчера на Соборе, что Обращение ко всем христианам- тенденциозный и односторонний документ? Мне это неясно".

— "Я имел в виду, - отвечаю я, - что в нем подвергаются критике действия американского правительства во Вьетнаме, например, а о подобного рода действиях советского правительства умалчивается".

— "А какие это такие действия советского правительства?" - спрашивает он.

— "Например, советская интервенция в Чехословакии!"

— "Да ведь в Чехословакии происходила борьба двух партий".

— "Как и во Вьетнаме! Только в Чехословакии, 95% по крайней мере, стояли за Дубчека и были против советского вмешательства", - отвечаю я.

— "Неужели так много? Я этого не знал...но ведь нужно было защищать социалистический строй, "наш дружественный лагерь"... он был под угрозой", - растерянно пробормотал Г.Скобей.

— "А на что он нужен, этот социалистический лагерь, раз громадное большинство чехов его не хотело? Ведь это только обозлило людей и вызвало анти - русские чувства и надолго. Во всяком случае, интервенция советских войск и введение танков, нанесла тяжкий удар престижу СССР в мировом мнении". - Со своей стороны я решил отвечать как думаю и не лукавить.

— "Да, это так, - соглашался Скобей, - я это знаю. Но многие боятся обсуждать это вслух..."

Банкет закончился в шестом часу вечера. В гостинице встречаю члена константинопольской делегации митрополита Транупольского Дамаскина. Он выражает полный восторг моему выступлению на Соборе: " Среди общей мертвечины и казенщины вдруг раздался Ваш свободный голос. Как бы повеяло благодатью Духа Святого. Вы спасли Собор. Я сидел и думал, неужто так и не найдется человека, который бы сказал правду об этом Обращении. А Вы смогли точно все определить!"

Я поблагодарил, конечно владыку Дамаскина, но подумал про себя" Суть же грецы льстивы даже до сего дне". Но все- таки хорошо, что сказанная мною правда была услышана "зарубежными гостями" и станет известна за границей, а это "важно и на пользу Церкви", невольно вспомнил я слова митрополита Никодима.

Вечер был свободным, и я поехал в гости к своему брату Игорю. Там я рассказал подробности про Собор, прием и передал два билета на завтрашний концерт.

В это утро я звонил в "иностранный Отдел". Меня беспокоил вопрос о продлении моего паспорта, который кончался во вторник 8 июня. Мне хотелось остаться еще на неделю, поехать в Ригу, куда меня приглашал архиепископ Рижский Леонид. Мне очень хотелось побывать в тамошних женских монастырях, в самой Риге и так называемой " пустыньке", в 60 километрах от Риги. Как сказал сам архиепископ Леонид" единственные настоящие русские монастыри, существуют сейчас только там". Да и от других я слышал об этих монастырях много хорошего. Очень мне хотелось побывать в Крыму, Ялте и Никитском Саду, где я провел детство вместе со всей нашей большой семьей, со всеми пятью братьями Кривошеиными. Меня туда очень приглашал в 1969 году епископ Крымский Антоний, но сейчас, когда я заговорил с ним об этом, он смутился и стал как-то отнекиваться. Могу предположить, что он испугался моего выступления на Соборе, а может быть ему самому надо было куда-то ехать по окончанию Собора. Во всяком случае, я решил просить в "иностранном Отделе" о разрешении поехать в Крым.

Паспорт мой отобрали у меня в "иностранном Отделе" с самого начала, под предлогом, чтобы хлопотать о продлении и разрешении на визу. Уверяли, что все это пустяки, не стоит и беспокоиться, одна формальность. Да и сейчас Кудинкин, с которым я разговаривал по телефону, меня успокаивал: " Все будет сделано. В понедельник получите паспорт с продлением визы. Поверьте нам, мы в этих делах имеем опыт".

Утро пятницы 4 июня, я провел в гостинице, а к трем часам я поехал в гостиницу "Украина", где устраивался прием в честь Патриарха. Прием устраивал Куроедов и злые языки говорили, что он это делал за счет Патриархии. Надо отметить, деликатности ради, что по своим масштабам и обилию блюд, этот прием был скромнее, чем устроенный накануне Патриархом. Впрочем, и "куроедовский" был достаточно многолюдным и изобильным.

Гостей встречал П.В. Макарцев, помощник Куроедова.

— "Владыко Василий, добро пожаловать! - вскричал он приветственно, искусственно-дружеским тоном. -Как Ваше здоровье?"

— "Хорошо, слава Богу! - отвечаю ему в том же духе. - Ни на что не могу жаловаться".

— "Это самое главное", - отвечает Макарцев. На этом разговор наш прекращается. Наблюдаю, как все подходят здороваться к Куроедову, опять выстраивается длинная шеренга людей, пытаюсь и я пристроиться в конце. Понимаю, что придется долго ожидать и решаю, что не стоит, достаточно, что поздоровался с Макарцевым. Вскоре начинаются приветственные речи....

В Большой зал Государственной Консерватории, мы едем вечером к 20 часам. Ожидается большой концерт. Беру программу и сразу вижу, что Фурцева действительно запретила монашескому хору игумена Матфея участвовать в концерте. В первоначальной программе, которая была нам роздана до начала концерта хор значился, а теперь его нет. В первом варианте программы стояло: 1. Смешанный хор Матвеева; 2. Мужской(=монашеский) хор игумена Матфея; 3. Симфонический оркестр дирижера Светланова. Более того, почему- то "пострадал" и был заменен "Китеж"- Римского -Корсакова, на Чайковского "1812год".

Между тем, как стало известно, с регентом Матвеевым произошел несчастный случай. Когда он возвращался из Лавры, после избрания Патриарха, его машина столкнулась с другой, в результате Матвеев получил небольшое сотрясение мозга и регентовать не смог. Его заменил Комаров, бывший регент Елоховского Патриаршего Собора. На качестве программы исполнения это не отразилось, говорят, что Комаров как регент выше Матвеева.

Перед началом концерта, я шел по коридорам Консерватории, когда ко мне подошел священник, он предложил мне программу со словами: " Не хотите ли программу на духовный концерт?"

— "Духовный? - удивился я. - А что же в нем духовного? Просто- торжественный концерт".

Лицо священника, иеромонаха из Лавры, выразило недоумение. Но в следующий момент, он догадался, что я имею в виду, улыбнулся и сказал мне: " Ах, Вы уже знаете? Действительно, не духовный. Но не огорчайтесь, хор игумена Матфея Вы услышите в Лавре в воскресенье в трапезе".

Войдя в зал, я встретился с А.Л.Казен-Беком.

— "А Вы знаете, почему программа концерта переменилась? - спросил я его, - хора игумена Матфея сегодня не будет".

— "Почему?" - удивился он.

— "Да потому что Фурцева запретила! "- сказал я.

Лицо Казен- Бека исказилось гримасой, и он полушепотом, но весьма энергично выругался по ее адресу.

Усевшийся рядом со мной митрополит Аксумский Мефодий, Александрийской Патриархии, тоже возмущался отсутствием монашеского хора.... и ругал Фурцеву. Я видел, как вошел в зал Куроедов и занял место в первом ряду налево от прохода. Концерт можно было начинать.

Мы вернулись в гостиницу уже поздно. Было уже около двенадцати часов ночи, когда, поужинав, я стал направляться к выходу из зала. За столиком у самого выхода из зала, сидела компания служащих "иностранного Отдела" - Кудинкин, Казен-Бек, Буевский, Игнатьев ( прибывший на Собор из Болгарии). Я подошел к ним. Казен- Бек вскочил и начал нервно - возбужденно говорить. Видно было, что он слегка подвыпил, что с ним, как говорят, случается редко.

Он начал мне горько жаловаться, что его никуда не выпускают за границу:" Знаете, Владыко, не только в "настоящую заграницу", во Францию или Америку, но и в "братские" страны. Подал прошение поехать в Югославию. Отказали! А между тем мне нужно туда поехать для одной церковной исторической работы, которую я хочу написать. С трудом пустили только раз в Болгарию, да и то потому, что Патриарх Болгарский потребовал. А другие то постоянно ездят!"

Он весь кипел от возмущения, а Игнатьев пытался его остановить: " Успокойся, не говори так много".

Этот Игнатьев, уже пожилой человек, старый эмигрант, живущий в Болгарии. В прошлом он состоял в партии младороссов, во Франции. Как я потом узнал, он, пишет в ЖМП церковные статьи, преимущественно о жизни Болгарской Церкви. Пишет не плохо, но вполне в "лояльном" духе.

Сейчас воспользовавшись моментом, он прошептал мне: " Не думайте, что я Вам не сочувствую... я вполне согласен с Вашим заявлением на Соборе. Но мы не можем говорить, а Вы можете! Вот вся разница... и, пожалуйста, продолжайте говорить и писать".

Кудинкин перебил его и опять, в который раз задал мне вопрос. Он задавал его мне почти каждый день на протяжении всех этих дней в Москве и Лавре: " Как Вам нравиться Собор? Какие Ваши впечатления?"

По началу я ему отвечал: " Подождите, Собор еще не начался ",- а потом... " неплохо, удовлетворительно, ничего... ". Ему очень хотелось, чтобы я всецело восхвалял все происходящее на Соборе. Но этого по совести я не мог делать, а раскрыть ему все, что я думаю, считал не возможным.

Сейчас я ему сказал: " В общем, хорошо...".

В ответ на это Кудинкин разразился патриотической тирадой: " Мы русские, очень скромны, слишком скромны! Мы спасли Европу от татар, потом спасли ее от Наполеона, в последнюю войну от Гитлера. Все другие народы трубили бы об этом по всему миру, хвастались бы,... а мы замалчиваем или говорим.." удовлетворительно", " неплохо", " в общем, хорошо". А надо говорить- "прекрасно"!" Я позавидовал его патриотическому оптимизму.

А относительно Казен-Бека я вспомнил его реплику на Соборе. Он был переводчиком у Виллебрандса, подходит ко мне и говорит: " Владыко, вот если посмотреть на собравшийся здесь епископат Русской Церкви, на их лица, то скажу Вам, слава Богу, благоприятное впечатление. А вот посмотреть на лица батюшек... уже хуже".

С утра этого дня я отправился один на машине в церковь Воскресения в Филипповском переулке(теперь ул. Аксакова) на Арбате. Я никогда раньше не бывал в этой церкви, и мне хотелось там побывать. Это бывшее Иерусалимское подворье. Водитель машины не знал этой церкви, им мы долго блуждали по улицам Арбата, прежде чем нашли ее.

— "А почему Вы хотите сегодня в церковь? - спросил он меня. - Разве сегодня праздник?" И тут сам вспомнил: " Ах да! Сегодня ведь Духов День!" Церковь была старинная, очень красивая, но маленькая. Народу полно. Девятнадцать причастников. Время прошло быстро и после службы я вернулся в гостиницу.

Я решил позвонить в "иностранный Отдел" и узнать, дано ли мне продление визы для пребывания на территории СССР. Хоть они и уверяли меня, что все будет сделано и, что они сами пришлют мне паспорт с продлением в гостиницу, я был не спокоен.

К телефону подошел Б.С. Кудинкин.

— "Ну, как? - спросил я его. - Продлили паспорт?"

— "Плохо, Владыко, - отвечал он, - неудача. Отказали".

— "Как? Почему отказали? - спрашиваю я. - Вы же сами уверяли, что все будет сделано и будет полный порядок".

— "Не знаю, не могу понять... но это не только Вам. Всем отказали" - сказал Кудинкин.

— "Неужели и Владыке Антонию Блюму, отказали? - настаиваю я

— "Сначала да.. И ему, и Патриарху Александрийскому, который хотел ехать в Одессу, где у него подворье. И Владыке Петру и Алексею тоже. Но потом в дело вмешался митрополит Никодим, нажал по телефону через Куроедова на кого-то... В результате Владыке Антонию и Патриарху Александрийскому продлили. Но спутнику митрополита Антония протоиерею Сергию Гаккелю отказали".

— "А епископу Иринею Баденскому?" - допытывался я.

— "Ему не надо было продлевать разрешения, он имел его еще из Германии. А двум его спутникам, тоже отказали". - Кудинкин отчитался мне полностью, но я был возмущен.

В конце разговора, Кудинкин добавил, что митрополит Никодим хочет меня повидать перед отъездом и просит быть у него в Отделе в половине шестого вечера.

Безусловно, что отказ в продлении мне визы на неделю, с правом поездки в Ригу и Крым, я воспринял как санкцию за мое выступление на Соборе. В общем, это можно было предвидеть. Но прежде чем увидеться с митрополитом Никодимом, мне хотелось удостовериться в правоте аргументов и фактов Кудинкина, с продлением виз для других.

Я позвонил митрополиту Антонию Сурожскому, он мне сказал, что у него с продлением все в порядке и более того, что у о. С. Гаккеля тоже не будет проблем (так обещали!) А о трудностях никто ему не говорил.

Епископ Петр сказал, что у него еще не исчерпалось время пребывания на территории СССР, он тоже просил немного продлить и ему сказали, что продлят. У меня же кончалась виза завтра 8 июня! Что касается членов бельгийской делегации, диакона С.Рейнгардта и Драшусова, то они сами, торопясь вернуться на работу, уехали уже сегодня утром. По тем же причинам улетел одновременно с ними и Лосский. То, что касается епископа Дионисия, у которого виза еще не кончилась, оставался больным в Лавре, где к нему вызывали местного доктора. Так что, в сущности только мне или, во всяком случае, почти только мне отказали в продлении срока пребывания в СССР. Я расценил результат разговора с Кудинкиным, как санкции по отношению ко мне. Впрочем, всем кому я об этом рассказал, оценивали эту ситуацию также. Позвонил своему брату Игорю, о. Шпиллеру. Брат жалел о моем внезапном отъезде и что мы с ним больше не увидимся.

В назначенное время я был в кабинете митрополита Никодима. Он сразу начал мне объяснять, почему мне отказали в продлении визы: " Владыко, в пятницу и субботу ОВИР закрыт, а Ваша виза кончается во вторник. Когда наши люди пошли хлопотать о продлении, им сказали, что уже поздно, потому что виза кончается на следующий день... нужно уезжать".

Тут возникает первая неточность, подумал я - ОВИР по пятницам открыт по утрам.

— "Да ведь я дал свой паспорт для продления визы еще до начала Собора, да еще несколько раз напоминал.." - возразил я.

— "Во время Собора все были так заняты, что не могли заниматься паспортами", - ответил митрополит Никодим.

— "А почему же другим продлили?"

— "Ну, потому что у других виза не кончалась на следующий день... было время хлопотать". То что говорил митрополит Никодим не соответствовало действительности и было внешне искусно подстроено. А главное находилось в противоречии с тем, что утром мне говорил по телефону Кудинкин. Ведь говорил же он, что " митрополиту Никодиму пришлось для кое-кого "вмешаться, нажать и пробить" продление виз". Я не сослался на свой разговор с Кудинкиным и вообще ничего не стал говорить митрополиту Никодиму. Он был крайне утомлен от Собора.

Вечер я провел у о. Всеволода Шпиллера. Конечно, много говорили о Соборе, обсуждали, кто может быть теперь назначен митрополитом Крутицким. Я сказал о. Шпиллеру, что слышал о двух кандидатах - архиепископ Антоний Минский или архиепископ Сергий Одесский. Первое хорошо, а второе очень плохо, решили мы оба. У о. Всеволода были свои сведения на сей счет.

— "Я слыхал, - сказал он, - что Патриарх хочет, чтобы Крутицким был епископ Самаркандский Платон".

— "Этого не может быть! - страшно удивился я. - Епископ Платон младше всех по хиротонии, да к тому же он малограмотный, примитивный человек".

— "Ну, вот поэтому его и хочет Патриарх Пимен! Ему такого и надо на этом месте. Владыка Платон в прошлом тракторист, из малообразованной семьи, то что называется "от земли" близкий "к народу". Так его и будут называть " Платон, иже во трактористах". Он действительно очень примитивный человек и не потому что из села, а как- то не развит, но зато предан по сыновнему уже много лет Пимену. Всецело его человек. Патриарх Пимен сможет на него уверенно опираться".

— "Я не думаю все же, что его назначат, - сказал я. - Слишком уж невероятно".

В результате, не был назначен ни один из перечисленных выше кандидатов. Эту должность занял архиепископ Курский Серафим, довольно бесцветная личность, заведующий хозяйственным отделом Патриархии.

Закончился наш вечер с о. Всеволодом его рассказом, что против митрополита Никодима составлена записка в 50 страниц небезызвестным Феликсом Карелиным, весьма спорной личностью. Он обвиняет митр. Никодима в ереси модернизма и в извращении Православия. Записка эта, как я впоследствии узнал, предназначалась для Собора, но по неизвестным причинам до нас не дошла и осталась неизвестной. Собором о. Всеволод был, в общем, доволен, что с ним бывает редко.

Уже поздно вечером я вернулся в гостиницу. Ко мне пришел о. Сергий Гаккель и стал рассказывать о своем посещении Макарцева, совместно с митрополитом Антонием.

— "Макарцев недоволен Вами, - сказал о. Гаккель, - и выражался о Вас невежливо. Он говорил, что Вас считали серьезным человеком, но Вы их разочаровали своими действиями".

Больших подробностей мне от о. С. Гаккеля не удалось выяснить, но впоследствии митрополит Антоний мне рассказал, что Макарцев был недоволен не только моим выступлением на Соборе, но и разговорами, а также письмами архиереям. Макарцев, оказывается, спросил митрополита Антония, доволен ли он ходом дел на Соборе, на что митр. Антоний ответил, что не особенно.

— "Почему?" - спросил Макарцев.

— "Потому что все было заранее предрешено", - ответил Антоний.

— "Откуда же это видно?"

На что митрополит Антоний очень хорошо ответил: - "Да хотя бы из того, что заключительное слово Патриарха сразу после окончания прений, было прочитано им по заранее заготовленному тексту".

— "Я Вам хочу напомнить, что у нас в Советском Союзе все заранее глубоко обдумывается и случайностей быть не должно!" - резко ответил Макарцев.

На следующий день в 7 часов утра я выезжал в аэропорт Шереметьево, откуда вылетел в Брюссель, через Стокгольм и Копенгаген. При проходе через таможню меня не осматривали, и весь полет прошел без инцидентов.

До аэропорта меня провожал мой сопутствующий о. Владимир Есипенко и мой племянник Никита.

Архиепископ Брюссельский и Бельгийский Василий

Летом 1972 года мне пришлось вновь побывать в России, на этот раз в качестве " туриста". Во время этой поездки мне удалось получить дополнительные сведения об участниках и обстоятельствах Собора и исправить некоторые неточности.

Так, например, я писал, что мне было известно, по крайней мере, о четырех архиереях (участников Собора) сидевших в лагерях - митрополит Иосиф, архиепископ Вениамин, архиепископ Иов, архиепископ Андрей. Как мне стало теперь известно, их было больше. Из архиереев, по крайней мере, двое: будущий Патриарх Пимен,(ныне избранный) проведший в лагерях пять лет (1939- 1941) в сане иеромонаха и мобилизованный оттуда в 1941 году непосредственно в армию(об этом я узнал от моей двоюродной сестры О.А.Кавелина.) А так же митрополит Палладий Орловский, просидевший на Воркуте десять лет(об этом мне стало известно от архиепископа Рижского Леонида).

Митрополит Палладий, как один из старейших по хиротонии, долгое время после кончины митрополита Николая(Ярушевича) считался главным кандидатом в Патриархи, в случае кончины Патриарха Алексия. Его к этому готовили, даже со стороны Советского Правительства было дано согласие. Но в феврале 1970 года, он был послан в Варшаву вместе с епископом Ювеналием. Они должны были представлять Русскую Православную Церковь на торжествах интронизации митрополита Варшавского Василия. Здесь в Польше, у митрополита Палладия "развязался язык" и он начал рассказывать, как он сидел десять лет в лагере на Воркуте.... Об этом довольно быстро стало известно в Москве и кандидатура митрополита Палладия была сразу и окончательно отброшена

— "А каким образом это стало известно в Москве?" - спросил я владыку Леонида Рижского.

— "Так об этом сообщил епископ Ювеналий, в присутствии которого митрополит Палладий рассказывал польским иерархам о своем аресте и лагере".

Кроме того, Вера Александровна Рещикова, рассказала мне в Москве, в то лето 72 года, что из присутствующих тогда на Соборе старых архимандритов, некоторые просидели в советских лагерях по 20 лет.

Мне пришлось тогда же в Москве услышать любопытную версию о причинах отсутствия на Соборе архиепископа Новосибирского Павла.

Как известно, официальная версия, которая мне была преподнесена митрополитом Никодимом, будто бы владыка Павел обварился кипятком. То ли сам обварил себе руки или ноги и поэтому не смог приехать на Собор, то ли его обварили. Он прислал письмо, официально оглашенное на Соборе, что голосует за кандидатуру митрополита Пимена. Мы сидели на знаменитой " колокольне" у о. Всеволода Шпиллера в Москве, удалившись отдельно от других, чтобы побеседовать т вот что он мне сказал:- "Все гораздо хуже и серьезнее с Владыкой Павлом. Он сам был у меня и рассказал как было дело на самом деле".

" Я должен был садиться в этот день на самолет, все было готово, билет взят, вещи уложены, когда мне позвонил оперуполномоченный и попросил незамедлительно зайти к нему по срочному делу. Я ответил ему, что очень тороплюсь, так как улетаю на Собор и тороплюсь как бы мне не опоздать на самолет. Оперуполномоченный продолжал настаивать, что дело очень важное, неотложное и что это касается именно моей поездки на Собор... пришлось поехать. Ввели меня к нему в кабинет, он сажает меня в кресло, начинает говорить о всяких пустяках и ничего существенного, ничего серьезного. Так проходит полчаса, я удивлен, смущен, ничего не понимаю, потом опер со мной прощается, и я ухожу в полном недоумении.

По возвращении домой, не успел я уехать в аэропорт, у меня начались сильнейшие ожоги и боли в задних частях тела и на спине, как раз там, где я сидел и соприкасался с креслами. Пришлось вызвать врача, он вызвал еще двух других, из лучших медицинских учреждений города. Они констатировали, что у меня сильнейшие ожоги по всему телу, вызванные химическими веществами, употребляемыми во время войны. Это вещество не видимо простому глазу и действует через одежду.(Таким же образом в СССР была попытка отравить А.И.Солженицына и профессора литературы Жоржа Нива.- Прим. Арх. В)Я попросил составить протокол, врачи его составили и подписали. По моей просьбе дали мне официальную копию. Впоследствии, как мне стало известно, главный врач, выдавший мне эту копию, был уволен со службы. Боли у меня были такие сильные, что несколько дней я не мог двигаться. Конечно, о поездке на Собор не могло быть и речи".

Этот рассказ Владыки Павла, переданный мне о. Всеволодом Шпиллером, показалась мне маловероятным в своих фантастических подробностях и ненужной сложности. Неужто у чекистов не было более простого и менее "пинкертоновского" способа не пустить владыку Павла на Собор? И зачем весь этот шизофренический детектив? Неужто владыка Павел представлял такую опасность для избрания Патриарха Пимена?

Обо всем этом я рассказал через несколько дней А.В.Ведерникову, добавив, что я сомневаюсь в достоверности рассказа. На что он мне ответил, что " вполне вероятно это правда и такие случаи у нас могут быть".

Мои попытки встретиться с архиепископом Павлом во время моего пребывания в Москве в июле 1972 года оказались не удачными. Я послал ему заранее письмо, извещая, что буду на праздник преподобного Сергия в Лавре. Но он на мое письмо не ответил и на праздник не приехал.

Вскоре я встретился в Ленинграде в Духовной Академии с архиепископом Антонием Минским и передал ему рассказ о "креслах". Владыка Антоний решительно высказался против вероятности версии об отравлении.

— "Если бы власти действительно захотели не допустить владыку Павла на Собор, они могли бы сделать это гораздо проще. Например, вызвать его свидетелем по делу его секретаря, который был под следствием по обвинению в хозяйственных злоупотреблениях. Или придумать какой-нибудь другой административный предлог и просто не разрешить ему поехать в Москву. Не было никакой необходимости сажать его в "кресла". Тем более, что им был известен характер владыки Павла, что он не успокоится, будет кричать на весь свет, что его усадили в кресла и обожгли. Произошел бы громадный скандал, а это властям не желательно".

— "Да, Вы рассуждаете логично. Именно зная характер владыки Павла, его бесстрашие, со стороны властей не нужно было этого делать, но с другой им было страшно выступление его на Соборе. И потом, ожоги были!

Об этом на Соборе официально говорил сам митрополит Никодим",- возразил я.

— "Я думаю, - продолжал архиепископ Антоний, - что многое объясняется тем, что архиепископ Павел давно страдает тяжелыми головными болями. Для лечения он пользуется очень сильными лекарствами. От болей это помогает, но он ими злоупотребляет, и это вредно отражается на организме. Вызывает нарывы на теле, подобные ожогам... вероятно, так было в данном случае".

— "Но почему же именно накануне отъезда на Собор, где его присутствие было для многих нежелательно? - спросил я. - И почему на Соборе говорили об ожогах кипятком?"

Искренне скажу, что вся эта история с "креслами" и ожогами мне оставалась долгое время не ясной и скорее даже комичной. Более того, даже маловероятной!