Владимир Купченко"ЗА ВСЕ СЛАВА БОГУ..."Отец Александр Мень: встречи и письмаРусская мысль, #4019, 3-9 марта 1994 г. С. 13.Отца Александра Меня привела в Дом поэта в Коктебеле писательница из Минска Зоя Гусева, давняя моя знакомая. Было это 24 июля 1972 года. С ним был дьякон Александр Борисов с женой, дети - но подробности этой встречи в памяти не сохранились. Ясно, что я провел их по мастерской и летнему кабинету Волошина; по-видимому, представил Марии Степановне. Разумеется, я оценил поразительную эрудицию О.Александра и подпал под .его человеческое обаяние. А вскоре после его отъезда из Коктебеля мне выпало некоторое испытание. Одна москвичка, мнением которой я дорожил, на мои восторги по поводу О.Александра заявила, что он - "подсадная утка КГБ", - иначе как объяснить, что его труды невозбранно выходят за рубежом? Как антиподы были приведены о.Димитрий Дудко и О.Сергий Желудков, подвергавшиеся тогда репрессиям... При всей своей рефлективности я решительно отверг эти подозрения,а сомнительные вопросы,на которые не мог ответить, решил выяснить у него самого. В новую встречу, летом 1973 года, наше общение было более частым и доверительным. И вот как-то, оставшись с О.Александром наедине, я сообщил ему о слухах, ходящих о нем. Он пояснил, что в своих выступлениях никогда не касается политики и печатает на Западе только богословские книги, но КГБ отнюдь не обходит его вниманием: не раз его вызывали для бесед, подстраивали разные пакости, да и слухи, порочащие его, идут оттуда же. 3 июля снова состоялась экскурсия по дому Волошина: О.Александр пришел с женой, братом и сыном, в группе были также писатель Д.М.Урнов, А. П.Чудаков с дочерью, океанолог С.С.Зилитинкевич с женой - всего 15 человек. К тому времени у меня были написаны и перепечатаны первые шесть глав книги о Волошине, и я попросил О.Александра просмотреть их. 5. июля я записал в дневнике его неожиданно высокое мнение:
"Это не просто биография -- это книга. Весь научный аппарат спрятан, ничто не мешает. Вы передали все искания эпохи - оккультные, сексуальные, духовные... Встает живой человек, не абстракция, не сусальный герой. "Блуждания" - лучшая глава". В этот его приезд я показал О.Александру составлявшуюся мной фотолетопись Волошина, он подарил мне Священное Писание (в западном карманном издании) и "Спутник искателя истины" П.Тиволье. Главное же - предложил свою помощь в качестве консультанта.
29 августа 1973 года пришло с оказией первое письмо от него - вместе с просимой мною биографией Р.Штейнера ("на прочтение") и "Вестником РСХД" (в подарок). Я по-прежнему "вибрировал" по поводу моего - недоучки! - права писать о таком гиганте, как Волошин, ив следующем письме, от 11 сентября, О.Александр отмечал: "Я отношусь к Вашей работе не просто как к литературному исследованию. Наше время в высшей степени нуждается в "отцах". Их образы, труды, мысли и достижения имеют для нас актуальнейшее значение. Ведь, "возрождая" их, мы залечиваем разрыв творческой и духовной традиции, который произошел в бурные годы. А у Вас в руках богатые возможности, начиная от безусловной одаренности и кончая доступом к материалам и атмосфере. Поэтому всегда счастлив быть Вам полезным". Передавая поклон М.А. Поповскому, О.Александр добавлял: "Его миссия сродни Вашей".
На мою просьбу о какой-то книге К.Бердяева О.Александр 10 октября 1973 года писал: "Автор этот очень плодовит и писал массу. Я располагаю его основными сочинениями (штук 15), не считая статей. Вы совершенно правы, усмотрев в нем силу и глубину. Это один из ведущих мыслителей века. [...] Надо сказать, что XX век есть век расцвета хр[истианской] философии как на Западе, так и у нас. Об этом течении Вам знать необходимо хотя бы потому, что М.А.[Волошин] в какой-то степени к нему принадлежал (не будучи формально богословом и. философом)". Надеясь на встречу в Москве (куда я собирался зимой), О.Александр заканчивал:
"А пока я всегда готов ответить Вам на любой вопрос (теоретического или историч[еского1 характера), если это будет в рамках моей "компетенции". В частности это может касаться истории теософ[ского1 и антропософского] движения". В письме со штемпелем от 26 ноября 1973 г. О.Александр сообщал ("чтобы нам не разминуться"), где и когда он будет находиться с 2 по 28 декабря. 13-го я приехал в Москву - o и здесь получил записку с приглашением приехать 16 или 17 декабря. 17-го я впервые отправился в Семхоз под Загорском и после трапезы был оставлен ночевать. Из беседы с О.Александром мной были записаны такие его слова: "В осуждении происходит тайное самовозвеличиванье. Художник должен быть взыскательным к себе, он начинает тормозиться. У нас нет морального права судить людей - и мы не можем судить объективно. Человека спиной можно понять... Когда вы стараетесь его определить, вы его вписываете в какие-то рамки. Это не помогает видеть людей. Мы в людях должны ценить образ и подобие Божие... Если с человеком случится какая-то гадость, надо жалеть его. В этом секрет и мудрости. Волошин всех понимал - и в этом разгадка его благожелательности. Истинный мудрец равняется по вечности... Добро и зло подобны бумерангу; недоброжелательность создает тяжесть внутри". Отец Александр предложил мне*показать музей Духовной Академии в Загорске - и я просил разрешения взять с собой молодого почтя Юру Трифонова и его жену (у которых тогда остановился). Приняты мы были "по высшему разряду"! Отец Александр сам сопровождал нас по музею (закрытому тогда для посетителей "с улицы": в залах нам встретились лишь две-три группки интуристов) и по самой Лавре. А потом пригласил в местный ресторан, где заказал бутылку водки, какую-то закуску - и сам наполнил граненые стаканы. Большая группа французов, сидевших неподалеку, с интересом наблюдала за этими действиями русского священника - в рясе, с крестом и значком Духовной Академии на груди. Я обратил внимание О.Александра на этот интерес. Он усмехнулся: "Пусть смотрят!" - и, произнеся тост, единым махом опорожнил свой стакан... Вообще он не чуждался земных радостей - но в то же время спокойно относился к разным бытовым невзгодам. Я тогда весил 90 кг, боялся растолстеть - и был покорен полным безразличием к "проблеме" куда более полного отца Александра: "Какое это имеет значение?" Открытка с изображением Богоматери и надписью: "В память 26.XII.73. А." - датирует день моего крещения, состоявшегося в храме отца Александра близ г.Пушкина. По пути от станции к Новой Деревне (с упомянутой выше москвичкой) я заблудился - и мы явились только к концу службы. Я успел заметить, с каким пиететом подходили к руке своего батюшки местные старушки; была и городская по виду молодежь. Крещение состоялось в какой-то служебной комнате (делалось это тайно - иначе предписывалась регистрация и сообщение по месту работы), О.Александр сам надел на меня цепочку с крестиком ("из Ватикана", по его словам) - тоже его подарок. Прилетев тогда в Москву из Свердловска, я привез о. Александру не-чзколько выпусков "Истории русского искусства" И.Грабаря, посвященных иконописи. Он принял их без всяких экивоков - так же просто, как делал подарки сам. Без малейшего колебания он доверил мне редкую книгу П.Флоренского "Столп и утверждение истины" и "Собачье сердце" М.Булгакова ("ИМКА-Пресс"), с которых я заказал (подпольно, разумеется) ксерокопии. Вернувшись из Ленинграда, я вернул книги, еще раз наведавшись в Семхоз 6 марта 1974 года. От О.Александра я впервые услышал об экуменизме (сторонником которого он был); на мое недоумение о реальности существования ада он пояснил, что ад дается человеку еще на земле и прежде всего - в виде душевного состояния. Летом 1974 г. он снова отдыхал в Коктебеле и перед приездом, в письмах от 13 мая и 5 июня, просил снять для него три комнаты на 8 человек. Я в это время уволился из сторожей, т.к. Дом поэта готовился стать музеем (отделом феодосийской галереи) и хлопот было выше головы. Отец Александр упомянул об этом в декабрьском письме, поздравляя с Рождеством и успокаивая в моих очередных сомнениях: "Я больше, чем когда-либо, чувствую важность того, что Вы делаете, и Вашу провиденциальную призванность в этом деле. Она особенно ощутима на фоне пустоты и болтовни, которые мы все чаще наблюдаем вокруг. Мы мало общались летом, когда я был в Ваших краях, но исключительно потому, что я ценил Ваше время и силы, зная по себе, как трудно собраться и сосредоточиться среди обилия людей, пусть даже приятных и близких. Когда-то Н.Федоров говорил о долге детей "воскрешать отцов". Это, конечно, мифологема, но в ней есть смысл. Вы один. из таких воскресителей, хранящих наследство, умножающих его и доносящих до других. И большое счастье, что рядом с Вами человек, который разделяет Ваши груды. Опыт показал, что все лучшее, что имеем сейчас в духовном плане, "стоит на плечах" серебряного века. Пусть в нем были изъяны (где их нет?), но он завещал нам такое богатство, мимо которого проходить - преступление".
1 декабря 1974г. меня назначили - по настоянию М.С.Волошиной - научным сотрудником создававшегося дома-музея М.А.Волошина. 14 марта 1975 г., в ответ на мое письмо о наших делах и планах, о.Александр писал:
"Действительно, это все может стать уникальным центром по исследованию культуры начала века. [...] Я на днях был в Ленинграде и осматривал разные музеи-квартиры. Все они, увы, - реконструкция. А у Вас - живая и сохранная подлинность. Это очень ценно. Таких очагов почти нет (разве что - Мураново), а по XX веку - тем более". В апреле 1975 г. в Симферополе вышел из печати составленный мною фотоальбомчик (фотографии Н.Орлова) "Планерское - Коктебель". Цензура выкинула фото М.Цветаевой, портрет А. Белого, цитату (не то чтобы фото!) Н.Гумилева; раздел "Курорт интеллигенции" назвали "Курорт у Синих скал" и т.д. И все же для тех лет книжка была достижением - и отец Александр, получив ее, писал (без даты): "Альбом, кстати, получился прекрасный: и текст, и подборки, и фото. Дух этого замечательного места великолепно передан". Сожалея, что ему опять не суждено идти в отпуск, о.Александр пояснял: "Не могу отлучиться из-за того, что напарник без меня не может. А отправить его на пенсию жалко. Так что - пусть живет и трудится, а я пока буду мысленно Вас посещать, пока не придет время. У меня все по-прежнему. Работаю без передышки. Кое-что еще вышло. Планов много, все идет тесно: одно за другим". Интересуясь, как продвигается моя книга, он добавлял: "Верю, что придет время, когда я буду держать в руках "академическое" издание Волошина с Вашими комментариями". В 1976 г. О.Александр приехал г Коктебель 15 июня; 13 июля снова была экскурсия по дому Волошина с его участием. На первом этаже мы готовили выставку акварелей Волошина, которая открылась 20 августа - к этому времени о.Александр уже уехал.'' А 26 октября я навестил его в Семхозе, записав такое его суждение о поэтах "Серебряного века": "Почти никто из этих людей не был мудр [помимо Волошина]. В глубокой старости стал мудрым Вяч.Иванов". Приехав в Коктебель летом 1977 года, о. Александр крестил нашего с Розой полуторагодовалого сына. Было это 26 июня, в волошинской мастерской; крестным отцом стал Е.Барабанов. Августом 1977 года помечена книга О.Александра "Небо на :земле. (Богослужение Восточной Церкви)", вышедшая в Брюсселе в 1969 анонимно (О.Александр надписал ее мне: "В память о встрече в Коктебеле от автора"). М.С.Волошина скончалась в декабре 1976 г., хлопот по музею у меня было невпроворот - и наше общение с отцом Александром стало более редким. В единственном за 1978 год письме (штемпель отправления 15 января), ответив на мой религиоведческий вопрос, он добавлял: "Не знаю, смогу ли в этом году приехать (сын будет поступать). 3a этот период я уже стал дедом". В ответ на мой критический отзыв о книге И.Куприянова "Судьба поэта" (Киев, 1978) о. Александр писал 2 января 1979 г.: "По-моему, Вы еще мягко о ней отозвались. Это типичная халтура, в духе худших времен, хотя действительно сам факт ее выхода - событие положительное. [...] Зато подборка в мал[ой] библ[иотеке] поэта хороша и даже неожиданно хороша". Летом 1979 г. отец Александр был в Коктебеле до 6 августа; а в 1980-м его прощальная записка датирована мной 28 июня (даты приездов не сохранились). В единственном письме 1980 года (штемпель отправления 15 января) он сообщал сведения о владыке Владимире Киевском, расстрелянном большевиками. А в письме от 12 февраля 1981 г. рассказывал: "У меня все по-прежнему. Вышла еще одна книга. Если свидимся - постараюсь привезти. А - так: за все слава Богу. Мысленно нередко переношусь в зимний Коктебель. Никогда там не бывал в это время года. И весной. Говорят, очень красиво. Но высвободить хотя бы пару дней на поездку невозможно. Верю, что Ваши усилия, терпение и любовь к предмету будут вознаграждены". В то лето 1981-го он был в Коктебеле до 14 июля; в 1982-м его визит к нам состоялся 15 июня, а около 8 июля он уехал. От 1983-го осталась одна поздравительная записка (штемпель 11 января), в которой он снова ободрял меня: "Есть примета: если дело встречает сопротивление, значит, оно важное и нужное. Силы тьмы оказывают это сопротивление не случайно. Не унывайте. Все образуется". Увы: уже 20 апреля у меня был обыск, а в октябре меня выставили из Дома поэта! Гебисты изъяли у меня среди прочих книг пять томиков трудов О.Александра по истории религий, изданных в Брюсселе под псевдонимом. Однако на первом была дарственная надпись с его именем - и я срочно написал ему о. происшествии, чтоб он мог подготовиться к возможным вопросам. Ответа не было, как и не было на следующие - через год, через два - мои письма. Тогда многие из знакомых вдруг "пропали", но это молцание было мне особенно горько... В августе 1988 г. я получил в прокуратуре Петергофа большую часть изъятых у меня в 1983 г. книг. Однако книги с автографом отца Александра среди них не было, а вместо подаренной им Библии мне выдали идентичную, но другую... В июле 1989-го я вновь написал ему - и в начале сентября неожиданно получил ответ! 31 августа О.Александр писал: "Дорогой Владимир Петрович! Страшно рад был получить Ваше письмо, давно и очень жалел, что после всех бедствий следы Ваши потерял. Рад, что дела Ваши поправились (читал в "Ликах"). И у меня сейчас положение намного лучше (впрочем, в целом ничего не изменилось с нашей последней встречи, разве что возможности деятельности расширились)". Только тогда я сообразил, что мои прежние письма могли перехватываться, т.к. надзор за О.Александром - в отличие от моей скромной персоны - вряд ли был снят. 29 августа 1989 г., ответив на мои очередные вопросы, О.Александр продолжал: "У меня все по-прежнему. Служу там же. Работаю так же напряженно. Дети выросли. Внучка уже в 6-й перешла. Дочь художница. Сын играет и поет. Растет еще и внук. За период последних застойных лет написал я книгу очень большую, на 2,5 тыс. маш[инописных1 стр[аниц]. Сейчас мне разрешают печататься в широкой прессе (уже было несколько публикаций), выступать по ТВ, радио, читать лекции (раз-два в неделю в разных вузах, школах, ДК и т.д. Уже прочел ок[оло] 70-ти. Народу всегда много. За всё слава Богу. [...] Тоже недавно был за рубежом в Польше и Зап[адном] Берлине. Но там не задерживался. Дел здесь много, а жизнь коротка". Письма от 18 сентября и 4 октября 1989 г. содержат ответы на мои "комментаторские" вопросы. В последнем, однако, добавлено: "Что касается журналов, то тут просто глаза разбегаются. Сейчас интересны "Юность" и "Горизонт", кроме того, что Вы уже выписали. И "Лит[ературная] учеба". О будущем не станем загадывать. Что будет - то будет. Мы все уже видели. Посмотрим, что будет. А пока - работать и работать". D этом последнее письмо о.Александра звучит для меня завещанием. Известие о его страшной гибели стало ,для нашей семьи большим ударом. Я воочию представил себе его путь от платформы "Семхоз" к дому, который он сам как-то, 20 лет назад, описал, инструктируя, как к нему идти:
"5 минут по дороге среди леса; справа будет сарай, от него тропинка налево (метров 200) и моя калитка сразу". Последний его земной путь...
Учитель, перед именем твоим
Позволь смиренно преклонить
колени... ВЛАДИМИР КУПЧЕНКО г. Ломоносов
| 
