Cергей Бычков

ХРОНИКА НЕРАСКРЫТОГО УБИЙСТВА

К оглавлению

Мы редко замечаем, что слишком часто при знакомстве с людьми или темами пользуемся готовыми шаблонами. Как-будто внутри, в глубинах сознания, хранится набор эталонов и мы знаем, как должен выглядеть настоящий праведник, что он должен говорить, как вести себя, и, конечно же, как относиться к нам. И если при реальной встрече человек ведет себя иначе, нежели мы представляли, с негодованием отвергаем его, предпочитая собственные иллюзии.

Сталкиваясь с Церковью, рядовой советский человек,(42) будь то интеллигент, или простой труженик, всегда смотрит на священника с затаенным уважением, видя в нем прежде всего совершителя таинств, непонятных ему. Мир Церкви кажется таинственным и особым, полным благодати - это совершенно иной мир, нежели тот, в котором обитает он. Безусловно, встречаются исключения, когда мир Церкви отвергается с ненавистью. Богоборчество в России отнюдь не феномен прошлого. Недаром одним из страшных ругательств считается то, в котором упоминается имя Бога. Но подавляющим большинством мир Церкви воспринимается как священный, совершенно отъединенный от обычной жизни. Тот мир, в котором обитают обычные люди с ежедневными хлопотами и заботами, считается профанным, как бы противостоящим миру священному.

Это весьма распространенное заблуждение, вошедшее в плоть и кровь наших современников. Именно поэтому, встречая в церковной среде зависть, интриги, доносительство - обычные человеческие страсти - советский человек чаще всего теряет веру. Ошибка заключается в том, что мир не делится на две несоприкасающиеся части - мир, в котором мы существуем, един; Иисус Христос, придя в мир, освятил все сферы жизни. Священники тоже люди, обремененные недостатками и грехами. Причем, видны они гораздо ярче, чем грехи обычных людей, поскольку на священника обращены сотни взыскательных глаз.

Подобное заблуждение священники часто эксплуатируют, стремясь предстать перед прихожанами совершителями неких таинственных манипуляции которые существенным образом влияют на их жизнь. Это издержки магического мировоззрения раскрытию которого отец Александр Мень посвятил немало страниц в своем семитомнике. Он неоднократно подчеркивал, что священник не жрец: «Роль жрецов дохристианского мира ограничивалась обычно исполнением обрядов... Христианский служитель, подобно апостолам, призван возвещать Слово Божие. Христос вменяет апостолам (и, следовательно, пастырям) в обязанность руководить духовной жизнью людей. Слова: «Что вы свяжете на земле, то будет связано на небе» (Мф. 18,18) - означают не только власть отпускать грехи, но и власть пастырского водительства. Однако, эта власть должна, по завету Христову, исключать насилие, владычество, духовный деспотизм. Власть пастыря есть служение (Мф. 20, 25-28). Архиепископ Иоанн Шаховской замечает: «Делателями неправды являются все священнослужители, которые Христово благодатное пастырство подменяют безблагодатным жречеством, служение народу - господству над народом!» (43)Сам отец Александр был «и совершителем таинств, и проповедником, и миссионером, и духовным врачом, и руководителем». В этом смысле он был необычным священником. Хотя эта традиция всегда жила в Русской Церкви. Достаточно ознакомиться с практикой оптинских старцев или с пастырской практикой отца и сына Мечевых, служивших в московском храме святителя Николая на Маросейке.

Работая над статьей посвященной церковным братствам 20 х годов, автор этих строк был поражен почти буквальным совпадением пастырской практики отца Алексия Мечева с пастырским подходом отца Александра Меня. Свое пастырское кредо отец Александр высказал в одном из писем к своему духовному сыну врачу психотерапевту Владимиру Леви, которого в течение нескольких лет вел к крещению: «Повторяю, самое ценное, если он (один из пациентов Леви, которому врач не смог помочь - АВТОР) сам определится. Я же только акушер, помощник, не более. Разумеется, по отношению к нему (и другим) я мог бы действовать иначе. Но мне это претит. Какое-то внутренне чувство говорит: «убери когти!». Рожденное изнутри важнее привнесенного...» (44)

Мария Николаевна Соколова маросейская прихожанка впоследствии принявшая монашеский постриг с именем Иулиания, в своей книге об отце Алексие Мечеве вспоминает о том периоде когда он был преподавателем Закона Божия в гимназии Е.В. Винклер: «Дело в том, что А.А.Мечев был настолько снисходителен и мягок к ученицам, что последние злоупотребляли его добротой и невзыскательностью и много шалили на уроках, не слушали того, что им говорилось. Бесконечная снисходительность А.А.Мечева отнюдь не была проявлением безразличного или апатичного его отношения к педагогической работе, он не был уставшим, флегматичным учителем, которому решительно все равно, что делается на уроке. Он страдал от невнимания учениц, от того, что евангельская проповедь скользит мимо ушей шаловливых девочек, он не мог принудить учащихся быть чинными на уроке. Не мог не потому, что он не умел водворить порядок, а потому что всякое принуждение было чуждым его характеру. Принцип непротивления злу злом был руководящим во всех поступках А.А.Мечева и был доведен им в жизни до христианского предела...» (45)

Когда отец Александр Мень в письме упоминал «когти», он как биолог по образованию прекрасно понимал, что человеческая агрессия, как одно из наследии мира животного, может облекаться в пристойные одежды и оправдывать себя необходимостью духовного руководства. Однако, насилие и агрессия недопустимы в мире духовном. Феномен «младостарчества», которому столь часто подвержены молодые православные священники, объясняется не столько духовной незрелостью, сколько непониманием сути евангельской вести. Лев Толстой решил для себя эту проблему просто - он подверг Евангелия редактуре, выбросив из них все, что ему было непонятно.

Молодые священники, если бы не ложный стыд, поступили бы решительно также. Их не привлекает пастырская практика отца Алексия Мечева - они предпочитают, чтобы прихожане служили им. Они считают, что вправе указывать людям, как им поступать, а это порою приводит к катастрофическим последствиям. Они считают, что живут в мире священном, а все остальные - в мире профанном. Подобный подход в конце концов приводит к тому, что боли и нужды простых людей становятся чуждыми и непонятными.

Отец Александр всегда шел к людям, прекрасно знал их печали и трудности. Вспоминается один случай. Умирал сосед по дому, человек простой, всю жизнь трудившийся на производстве. Незадолго до смерти с ним случилось несчастье - на него наехал автопогрузчик. Почти год не срасталась переломанная нога, а вскоре врачи обнаружили злокачественную опухоль. Он умирал, озлобленный на весь мир. Хотелось, чтобы священник исповедовал и причастил его. Автор этих строк поехал в ближайший храм. Была пасхальная седмица, на которой службы совершаются ежедневно. Но я не застал священника. Тогда я обратился к отцу Александру. Несмотря на предельную загруженность, он приехал. Умирающий не хотел слышать о священнике. Но отец Александр сумел найти с ним общий язык, исповедал и причастил его. Он примирил его с ближними, с Богом, и он отошел в мир иной примиренным.

Отец Александр был мужественным человеком, всегда побеждавшим страх и всецело предавшим свою жизнь в руки Всевышнего. Часто, ожидая его после службы, я наблюдал повторявшуюся картину. После литургии многие прихожане, которые по тем или иным причинам хотели поговорить с ним, поджидали его возле храма. Кто-то бродил вокруг храма, кто-то ожидал на скамейке. Ожидание было обычно долгим - после литургии предстояло отслужить молебен, иногда с водосвятием, после этого - панихида или отпевание, часто священника ожидали, чтобы крестить ребенка. Иногда ему приходилось прерывать требы, чтобы поехать и причастить больного или умирающего.

Приходилось ожидать его два, а то и три часа. Утомительное ожидание подавляюще действовало на прихожан. Но наконец наступал момент, когда священник выходил на крыльцо храма и лицо его озарялось улыбкой. Мгновенно ожидавшие обращались к нему и их лица также озарялись улыбкой. Все забывалось - и долгое ожидание, и голод (многие приезжали натощак, чтобы причаститься), и утомление. Люди устремлялись к отцу Александру, и для каждого находилось слово ободрения и утешения. Придя в свою комнату в деревенском доме, он обычно выпивал большую кружку чая, съедал бутерброд, редко когда дотрагивался до второго блюда, которое ему готовили, и начинал прием. Иногда беседы с людьми, а это была неотъемлемая часть его пастырской и миссионерской работы, растягивались на несколько часов.

Удивляла его способность терпеливо выслушивать людей, не умеющих выразить свои мысли. Особенно это раздражало во время исповеди. Как-то он объяснил, что есть категория людей, которым очень трудно рассказать о своем грехе. Поэтому приходится терпеливо выслушивать разговоры вокруг да около, пока, наконец, исповедник не подойдет вплотную к сути греха. Он считал, что если торопить исповедующегося, то можно отпугнуть его и грех останется неисповеданным.

Пастырская практика отца Александра не была каким-то его новейшим изобретением или проявлением модернизма. Она была укоренена в православной традиции, хотя никогда не принималась всеми священнослужителями. Эта традиция пришла на Русь вместе с принятием христианства. Иногда она угасала, но порой вспыхивала неожиданно ярко и светила всем. Последний пик приходится на конец XVIII века и связан с именем старца Паисия Величковского, недавно причисленного к лику святых.

Это был молитвенник, великий просветитель и собиратель исихастской традиции. Его ученики рассеились по всем концам России и основали центры молитвы и просвещения. Наиболее известными были Оптина и Глинская пустыни - их расцвет приходится на вторую половину XIX века. В Оптиной бывали Федор Достоевский и Лев Толстой, Иван Киреевский и Владимир Соловьев, сюда часто приезжали купцы и выходцы из простонародья. И со всеми ими старцы находили общий язык, умели ответить на нужды и духовные запросы людей. Эта молитвенная традиция находит своих последователей среди белого духовенства - наиболее яркими представителями были священники Иоанн Кронштадтский и Алексий Мечев. Эта традиция не прерывалась и в годы большевистских гонений - ей следовали наставники отца Александра архимандрит Серафим Батюков, священники Николай Голубцов и Борис Васильев. Этой, сегодня почти забытой традиции, следовал и сам отец Александр.

Помню, в начале семидесятых годов отец Александр Мень встречался с московскими интеллигентами. После встречи талантливая дама, известный композитор, сказала автору этих строк: «Слишком светский!» Признаюсь, что и мне понадобилось семь лет для того, чтобы хотя бы немного понять отца Александра. Я пришел к нему в августе 1967 года, когда он еще служил в Тарасовке. До этого я никогда не общался со священником. Поэтому мне не с чем было сравнивать. Но многое было непонятно. Поразила атмосфера, которая царила вокруг него. Это был водоворот замыслов и дел. Молодежь, которая в те годы трудилась вместе с ним, читала Солженицына, готовила цикл статей для парижского журнала «Вестник русского христианского студенческого движения» (46).

Попав в этот водоворот, я не сразу разобрался и понял, что могу сделать в приходе отца Александра. Поначалу переводил главу из книги Н.Зернова «Русское религиозное возрождение XX века», которая спустя семь лет вышла в Париже. Много читал, спорил с прихожанами. Тогда мне казалось, что духовная жизнь не должна смешиваться с мирской. Я представлял себе: вот монастырь, в нем живут монахи. Они отказались от мира, принесли обеты, молятся за мир, за нас. А почему этот священник любит пошутить, посмеяться? Почему он так жадно интересуется всем, что происходит в мире, читает М.Булгакова, и, более того, сам пишет книги? В 1968 году уже был завершен второй том - «Магизм и единобожие». Он был аккуратно переплетен и со вкусом проиллюстрирован отцом Александром. Он сам подбирал фотографии. Смущало еще одно - он был поразительно артистичен. Выразительная мимика, к которой он часто прибегал, действовала порой гораздо сильнее, нежели слова. Смущала и его манера служения - мне почему-то казалось, что священник не должен привносить в богослужение ничего личного.

В середине семидесятых отец Александр стал заметной фигурой в интеллектуальной жизни Москвы. Тогда он служил в Новой Деревне, близ Пушкино. К нему приезжали самые различные люди и всем он уделял время, с каждым беседовал. Его личность по-прежнему вызывала самые различные суждения и оценки. Мне не раз приходилось слышать как порицания, так и положительные оценки его деятельности. После одного такого разговора в 1975 году я написал шутливое стихотворение, с которым пришел к нему:

Вчера Шиманов рассмешил до колик:
Он закричал вдруг: «Мень - католик!»
От смеха корчась, я сказал ему: «Фантаст!
Мень - тайный исихаст».
Бороздинов же возразил: «Я слышал от людей,
Мень - тайный иудей!»
Левитин, покраснев, как вываренный рак,
Вскричал: «То сеет слухи враг!
За Менем помысла не числится худого:
Он плоть от плоти Соловьева!»
Так кто же Мень? Священник православный!
И всех российских бед виновник главный!
 

Отец Александр внимательно прочитал стихотворение и следующим образом прокомментировал его. Неожиданно для меня он сказал: «Все здесь верно. Я действительно могу сказать о себе, что я католик. Только в первоначальной значимости этого слова. Потому что «кафоликос» означает в переводе на русский «вселенский». С детских лет я приучен к «Иисусовой молитве». Я воспитывался «катакомбными» священниками и доныне привержен «умной молитве». Так что к исихазму имею прямое отношение. Не отрицаю слов священника Владимира Бороздинова — я действительно по происхождению иудей. Вспомните, как сказал Христос о Нафанаиле: «Вот подлинно израильтянин, в котором нет лукавства». То, что Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин причислил меня к ученикам Владимира Соловьева, так я этого никогда не скрывал. На самом деле его философская система оказала на меня огромное влияние. Свой семитомник я создавал, продолжая его замысел. Это он задумал рассказать о духовной эволюции человечества. Что же касается последнего, то есть и такое мнение!»

Я предполагал, что он может обидеться, но никак не ожидал, что в результате этого разговора предо мной откроются многие скрытые черты его личности. С этого момента я понял, что необычная для православного священника внешность и манеры поведения не мешают ему жить подлинной духовной жизнью. Позже, в воспоминаниях С.И.Фуделя о епископе Афанасии (Сахарове) я прочел, что светская внешность отца Александра вызывала соблазн и у него. Но после того, как отец Александр беспрепятственно проник в отделение реанимации, чтобы причастить умирающего прихожанина, владыка Афанасий признал, что православный священник не обязательно должен выглядеть «традиционно» - нестриженным и в кирзовых сапогах.

Протоиерей Александр Мень не был типичным священником, поэтому столь сложно относились к нему собратья и миряне Русской Православной Церкви. Он критически относился ко многим «преданиям старцев», которые весьма почитаются в Русской Церкви: «Библейские мудрецы и пророки чаще всего рассматривали популярные верования как затемнение истинной веры и в целом противопоставляли свое учение привычным понятиям масс. Тем не менее, учителя Израиля не замыкались, как египетские жрецы или индийские брахманы, в горделивую касту. Они были неустанными проповедниками, миссионерами, воспитателями народа. Они не признавали нарочитого эзотеризма и чувствовали свою ответственность за людей перед Богом, пославшим их на служение. Борьба за души шла столетиями, достигая порой небывалого напряжения и накала, и именно она привела Израиль к порогу Нового Завета...» (47)

«Предания старцев» занимают значительное место в церковной жизни современной России и, как нечто само собой разумеющееся, хранителем и гарантом истины почитается церковный народ. Отец Александр боролся против подобного заблуждения. Потому вокруг его имени, служения и его книг постоянно возникало силовое поле огромного накала. Оно и поныне не исчезло - он трагически погиб, но борьба вокруг его наследия не утихает. Архиепископ Михаил Мудьюгин, выдающийся современный православный богослов, заметил:

«...Ни в этом случае, ни в каких-либо других, миряне в своей массе не могли и не могут быть носителем, тем более гарантом правоверия. Наоборот, как показывает исторический опыт Церкви, именно миряне оказываются той питательной почвой, на которой нередко, особенно при отсутствии или даже недостатке просветительного и организующего пастырского и богословского руководства, пышным цветом расцветают обрядоверие, суеверие, начетничество, буквоедство, религиозный национализм и фанатизм, т.е. все те болезни, в условиях которых народное благочестие оборачивается злочестием, чему примеров мы в русском Православии видим предостаточно» (48).

sДля того, чтобы мирно и безбедно существовать, священник должен льстить церковному народу. Если он этого не делает - и более того - обличает недостатки церковного народа, то горе ему. Доносы, преследования, обвинения в неправославии посыпятся на него как из рога изобилия. Редко кто может устоять против ополчившихся прихожан. Даже епископам приходится нелегко, если они всерьез берутся за просвещение мирян и духовенства. Отец Александр был миссионером и просветителем. Это нелегкая работа. У него были единомышленники - меньше всего их было среди духовенства. Но и недоброжелателей больше всего было среди духовенства. В чем только его не обвиняли! Он трудился на самом трудном поприще - его проповедь была обращена и к простецам, но более всего - к интеллектуалам.

Академик Сергей Аверинцев не без юмора заметил, что отец Александр был «миссионером для племени интеллигентов». Племя это и доныне славится своей отменной дикостью и непонятной гордостью. Российские интеллигенты способны гордиться всем, чем угодно - народной дикостью, способностью за раз выпить литр водки, небывалым пресмыкательством перед власть имущими. И все же это племя несло в себе образ Божий и не менее, а, скорее всего, более нуждалось в христианском просвещении, чем другие одичавшие племена России.

Праведники отличаются удивительной способностью - тем, кто их окружает, кажется, что именно он, а не кто иной, является самым близким, самым любимым и доверенным человеком. Это не иллюзия. Отец Александр часто отвечал на упреки, адресованные его прихожанам: «Я священник. Я люблю всех». Конечно, в эти «все» не входило все человечество. Это относилось прежде всего к прихожанам. А их было немало: около двух тысяч человек. После смерти или гибели праведника часто возникают споры. Отец Александр был удивительно многогранной личностью. Воссоздать его портрет возможно лишь в том случае, когда будут опубликованы и отобраны воспоминания многих близких ему людей. Тогда, подобно ограненному алмазу, засверкают все грани его личности. Во многом его помогут понять книги, которые сегодня приходят к нам. Важно прочитать эти книги, хотя соотечественники в большинстве своем, к сожалению, не склонны к чтению. В атмосфере «свободы» все глуше становятся голоса тех, кто призывает к добру, почти не слышен голос Церкви.

Анализируя причины сложившейся ситуации архиепископ Михаил Мудьюгин заметил: «После 1917 года миссионерская деятельность Церкви прекратилась. Церковь находилась в состоянии угнетенности, униженности - в 60-х годах стояла перед вполне ощутимой угрозой уничтожения. Образно выражаясь, за десятилетия следовавших одна за другой попыток удушения Церковь научилась обороняться, но утратила навыки наступления. Когда во второй половине 80-х годов положение изменилось к лучшему и Церковь получила значительно большую свободу действия, Она оказалась к новой ситуации неподготовленной. Для духовного просвещения своих соотечественников, закосневших во мраке неверия миллионов потенциально православных христиан у Церкви не оказалось ни кадров, ни опыта, ни разработанной методики, ни литературы, ни материальных ресурсов. Церковь на всех ступенях своей структуры за семьдесят лет притеснений и гонений получила навык пастырской работы только в ограниченной среде пожилых прихожан, преимущественно женщин, в большинстве своем невысокого культурного уровня» (49).

В эпоху свободы, неожиданно свалившейся на Россию, подготовленным к новой ситуации оказался среди духовенства, быть может, один священник. Оказалось, что десятилетия напряженной пастырской и интеллектуальной работы принесли плоды - с ними он вышел к изголодавшейся российской аудитории, и ему жадно внимали. Он говорил с людьми на понятном языке о самом необходимом - о Боге, о Его постоянном участии в нашей жизни. Этим объясняется небывалая популярность священника Александра Меня в последние три года его жизни.
 
 

42. Этот термин неслучаен, не смотря на то, что Советского Союза уже не существует. Описанию «нового человека», взращенного в результате коммунистического эксперимента, посвящены книги Варлама Шаламова, Александра Зиновьева и Михаила Геллера.

43. Протоиерей Александр Мень. "Памятка начинающему священнику",  машинопись.

44. В. Леви. Я ведь только инструмент. В сб. «И было утро». М., 1992. С. 226.

45. М. Н. Соколова. Жизнеописание московского старца, отца Алексия Мечева. М. , без даты. С. 40.

46. А.И.Солженицын вспоминал об этом времени: «Мы с Алей (Наталья Светлова, будущая жена писателя - АВТОР), едва только сошлись в работе, сразу почувствовали необходимость в новом, своем и постоянном, канале на Запад. У Евы канал не был постоянен, все на импровизации. А в 1968, после того как отправили «Архипелаг», она отказалась отправлять (ощущая чужое) фотопленку с книги Дмитрия Панина, предназначенной им для Папы Римского (чтоб одним ударом «переубедить и повернуть» весь Запад и весь мир...). Сам я тоже в эту книгу не верил, но по старой зэковской дружбе считал своим долгом в отправке помочь. А тут подоспело знакомство с обаятельным отцом Александром Менем. Я знал, что у него есть связь с Западом, и спросил его, не посодействует ли. Он готовно и очень уверенно сказал: «Да, конечно, пока мой канал не засорился». (Позавидовал я - у человека свой канал! Нам бы!..) И он - взял. И - выполнил. Лишь более тесное знакомство открыло нам, как работали шестеренки той передачи. Отец Александр был духовным руководителем тогда еще небольшого ищущего направления в подсоветском Православии, вел неофициальные семинары и направлял группу молодежи. (Из этих усилий родилась сплотка статей в «Вестнике» № 97 и еще доследки потом.) Главный же организатор у него был Евгений Барабанов - всегда богатый проектами организаций и реорганизаций. (Самый удавшийся из них - перестройка парижского «Вестника» с использованием самиздата.) Мы познакомились («закоротились») непосредственно с ним у отца Александра Меня, уговорились о передачах каналом - и дальше, для большей безопасности канала и всей их группы, не только я сам почти никогда не встречался с ним, всего три раза в четыре года, но мало встречалась и Аля: надо было опять найти множитель, затрудняющий поиск, - еще одно промежуточное лицо, чьи встречи и с Алей и с Барабановым были бы естественны.» - А.И.Солженицын. «Бодался теленок с дубом». «Новый мир», № 12, 1991. С. 47.

47. Протоиерей Александр Мень. Магизм и единобожие. Брюссель, 1971. С. 418.

48. Архиепископ Михаил (Мудьюгин). Русская православная церковность. М. 1995. С.120.

49. Архиепископ Михаил (Мудьюгин). Русская православная церковность. М. 1995. С.115.
 

Далее.