Сергей Фирсов

Державное мифотворчество и православие.

К вопросу о маргинализации сознания в современной религиозной жизни Православной России.

Ист.: WWW.21.RU №1(38) http://www.21v.ru/avarya/fyrsov/fyrsov.htm

Чем дальше уходит в прошлое коммунистическая эпоха с ее безусловным атрибутом - обязательной антирелигиозной идеологией и практикой, - тем яснее становится очевидная, но от этого не менее значительная истина: смена политических парадигм и изменение общественных приоритетов неминуемо вызывают к жизни историческое мифотворчество. Цель его не так проста, как представляется на первый взгляд: творцы новых мифов не столько хотят объяснить (т. е. оправдать) прошлое, сколько использовать его для строительства будущего - разумеется, как они его понимают.

Мифотворчество существовало во все времена: прежнее часто воспринимается как канувший в лету “золотой век”. Невозможность восстановить утраченное во всем прежнем великолепии вполне естественно заставляет реконструировать “дела давно минувших дней” на новой, “испорченной” потомками почве. То, что почва испорчена - сомнений не вызывает (день сегодняшний самим фактом своего бытия уже доказывает это); дело в другом: возможно ли (и как) восстановить утраченную гармонию? Надежда на чудо в подобной ситуации более чем понятна (в конце концов, вера - излюбленнейшее детище чуда). Остается только определить ориентиры, при помощи которых возможно выйти на правильный путь и реконструировать потерянное в бурях революций и перестроек прошлое. Собственно говоря, эти ориентиры (равно как метод их определения) позволяют нам разобраться в том, насколько и почему человека можно называть “маргиналом” и “мифотворцем” (имея в виду, что всякий неисторический рассказ, выдаваемый с корыстной целью и бездоказательно за истинный, есть миф). В качестве критерия здесь вполне корректно использовать понятие нормы - как средства социальной регуляции поведения конкретных личностей и целых групп. В разных обществах понятие “социальной нормы” различное. Даже в советском “классовом” и в советском “общенародном”. Посткоммунистическое общество России также изменило свое понятие о нормальном, в частности, перестав смотреть на верующего как на маргинала. Однако главное осталось неизменным: большинство, как и раньше, воспринимает себя в качестве граждан, обязанных следовать в жизни правилам, установленным государством, разделяя (по крайней мере - декларативно) его основные установки.

Маргинал же, как правило, тем и отличается от “рядового гражданина”, что имеет нетрадиционный (нетипичный) взгляд на социальные нормы своего общества, а порой даже убежден, что знает (как ему кажется), каким образом возможно утвердить свой ценностный стандарт и тем самым спасти страну или “охранить от поругания” истину. Прошлое в таком случае служит оружием, с его помощью не стремятся найти “историческую правду” - ради пресловутой объективности, а доказать очевидные для маргинала представления, проиллюстрировать их. Этим фактом история обрекается на роль заложницы мифа, в свою очередь призванного оказывать воздействие на массовое (по возможности) сознание. Неоднократно упомянув слово “маргинал”, очевидно стоит вспомнить и о традиционном определении явления “маргинальности”. Происходящее от латинского marginalis (находящийся на краю), это слово характеризует относительно устойчивые социальные явления, возникающие в результате расшатывания нормативно-ценностных систем под воздействием различных контактов, социальных и технологических сдвигов и т. п. факторов. В СССР перестройка знаменовала собой начало процесса смены прежних парадигм мышления. Революция 1991 года завершила начатое, структурно разрушив прежнее общество до основания. Однако, как и любая революция, она не смогла в одночасье создать “нового человека”. Старые коммунистические ценности, в глазах большинства девальвированные прежним режимом, были снесены “на свалку истории”, причем в такой спешке и с такой горячностью, что это напоминало желание переписать прошлое, психологически воспринимавшееся как грандиозная политическая ошибка.

Впрочем, неудачные реформы достаточно быстро изменили градус общественного мнения и пробудили ностальгию по недавно потерянному, обратив внимание не на коммунистическую суть прежнего государства, а на его исключительное величие. В глазах критиков новой России имперская сущность СССР стала восприниматься как ценное само по себе, часто вне связи с марксизмом. Психологические аберрации - не такое уже редкое явление. Здесь важнее отметить иное: проблема маргинала состоит в том, что он, как правило, находится между двух систем ценностей: той, которую покинул (в нашем случае - советскую), и той, в которую “не вписался” (т. е. в российскую, посткоммунистическую). Результат - ценностная дезорганизация, чем дальше, тем больше заставляющая маргинала задумываться над созданием своего мира, со своими правилами, языком, системой противопоставлений и т. п. В современной России для многих маргиналов (в том числе и прежде всего - маргиналов религиозных) основой для противопоставления себя современной системе “либеральных ценностей” стала идея реанимации (воссоздания) “великой России”. В разных маргинальных слоях величие страны ассоциируется с “разными Россиями”: как с дореволюционной, так и с советской. Проблема, на мой взгляд, заключается не в этом: главное - мифотворчество, лежащее в основе любых реконструкций. На фоне глобальных профанаций нашего времени (достаточно вспомнить “историческую” концепцию академика А. Т. Фоменко), стремление создать по-своему “правдивую” историю России не воспринимается как серьезный криминал. А между тем создание исторически заданных, хрестоматийно правильных, но исторически недостоверных картин опасно, прежде всего, с религиозной точки зрения, ибо приучает человека воспринимать мир в мифологических категориях, не задумываясь над тем, насколько и как это может вредить и авторитету Церкви, и его, человека, собственной вере. Старое, столь любимое большевиками, правило деления мира на врагов и друзей, как ни странно, находит себе применение при обращении маргинала к истории.

В.И. Чапаев - советский св. Георгий Победоносец?

Классическое и, увы, давно не новое, доказательство сказанному можно найти в истории пресловутого сибирского “старца” Григория Ефимовича Распутина. Так называемые истинные христиане Катакомбной Русской Православной Церкви на своем “Освященном Соборе епископов” 11 (24) февраля 1991 г., на закате перестройки, приняли несколько постановлений о причислении к лику святых. Среди причисленных ими к лику святых (священномученика Патриарха Тихона, священномученика протоиерея Иоанна Кронштадтского и исповедника Патриарха Никона) значился и “мученик Григорий, наставник Царской семьи Романовых”. “Известность святого мученика Григория (Распутина) среди народа Божьего в России, как наставника будущих Царственных новомучеников и исповедников сделала его ходатаем перед православным Царем за народ русский, страдавший от искушений и смущений, посеянных масонами разных толков, - говорится в “Деянии... о канонизации святого мученика Григория”. - Бессребренник и чудотворец, друг Царской семьи, Григорий Распутин встал на пути разрушения богоустановленной православной Царской власти в России и потому, как показывают исторические свидетельства участников, он был убит в результате заговора масонской ложи, чем и прославил Русскую Церковь в апокалиптическое последнее время” (См. архив автора. “Деяние” было подписано тремя лицами, называвшими себя епископами: Исаакием (Анискиным), Иларионом (Светловым) и Антонием (Ильичевым)). Это, очевидно, первое по времени, свидетельство о “святости” сибирского странника, заявленное “ревнителями” чистоты истинного православия. Прецедент был создан. Надуманная святость Григория Распутина обязывала не только переписывать его биографию, по сути, создавая ее заново, но также и переосмысливать историю того времени, создавая совершенно далекий от реальности мифологизированный образ монархической России. Одно с неизбежностью влекло за собой другое: по существу пересмотр истории предреволюционной России якобы с “православной” точки зрения. “Православность” же, как правило, не идет далее подбора материалов, доказывающих, что Россия, “которую мы потеряли”, могла избежать революционных катаклизмов, имея все шансы и далее блестяще развиваться и укрепляться. Вывод о “темных силах”, спровоцировавших великое падение империи и гибель царской Семьи, в такой ситуации - вполне естественен и по своему логичен. Подмена неизбежно должна привести к реконструкции “истинной истории”, в которой не только Распутин, но и другие исторические персонажи переживут “второе рождение”.

Проведенная катакомбниками в 1991 г. пресловутая “канонизация” Григория Распутина, сегодня находит много последователей среди православных маргиналов, демонстрирующих свою ортодоксальность столь откровенно, что в пору задуматься об их юрисдикционной принадлежности. В самом деле: как понимать книгу Т. И. Гроян “Мученик за Христа и за Царя Человек Божий Григорий. Молитвенник за Святую Русь и Ея Пресветлаго Отрока” (М., 2001)? Ведь эта книга - не что иное, как житие “оклеветанного старца”, с его иконой на обложке и с акафистом в конце. По слухам, эта книга выпущена с благословения весьма почитаемого в России старца - священника Н. (См.: Козырев Ф. Н. Распутин, которого мы потеряли. СПб., 2001. С. 8).Если это так, то комментировать здесь нечего, к тому же мирянин Григорий Распутин на иконе кощунственно изображен в схимническом одеянии и с наперсным крестом. В церковной книге подобные “упущения” недопустимы, точно также, как рассуждение в светской литературе о сибирском страннике как об одном из самых одаренных русских духовидцев, когда-либо приближавшихся к русскому трону (Там же. С. 9). Распутин - герой политической истории страны, именно поэтому история его “духовной жизни” менее всего интересовала (и интересует) ученых. Другое дело - правомерен ли подобный подход с церковной точки зрения. Полагаю, что правомерен. В контексте истории русской святости рассматривать личность и дела Распутина вряд ли возможно: он не был подвижником веры и благочестия как в глазах “безбожной интеллигенции”, так и в мнении русских церковных деятелей конца XIX - начала XX вв. Те из них, кто первоначально признал в Распутине “старца”, как известно, потом горько разочаровались.

По большому счету, дело не в Распутине, а в том, что символизирует его имя в представлении новых почитателей. Для них Распутин - жертва, принесенная за Россию, “старец”, ритуально убитый врагами России. “Представьте, - пишет современный автор-составитель работы “Оклеветанный старец” И. В. Евсин, - какое всемирное зло ополчилось на Распутина, если решение о его дискредитации было принято в Брюсселе, на Всемирной ассамблее масонов” (Оклеветанный старец (Исторические свидетельства о Г. Е. Распутине). Автор-составитель И. В. Евсин. Рязань, 2001. С. 77). Схема до убожества проста: некие злые силы решили извести великого в простоте и праведности своей старца и с этой целью затеяли кампанию против него, тем самым дискредитируя и царскую Семью (недаром Распутина называли “другом царей!”). Историческая “правда” добывается маргиналами преимущественно через разоблачение клеветников - и прошлого, и настоящего, и невольно заблуждающихся, и сознательно лгущих. В кратком послесловии к своей обширной книге Т. Гроян, например, специально указала, что, используя в качестве источника книгу дочери сибирского “старца” Матрены (“Распутин. Воспоминания дочери”. М., 2000), она имела в виду, что “определенные ее части <...> целиком ложны”, “но верующее сердце способно отличить правду от лжи” (Гроян Т. Мученик за Христа и за Царя Григорий Новый. Молитвенник за Святую Русь и Ее Пресветлаго Отрока. М., 2001. С. 639). Критерием истины оказывается “верующее сердце”, помогающее отделить пшеницу от плевел. Комментарии в данном случае, полагаю, излишни. Разоблачать правдолюбцев - дело бесперспективное, они не исследователи; скорее - обвинители и адвокаты, больше заинтересованные в словесной реконструкции утерянного земного “рая”, чем в воссоздании реальной исторической картины, сколь неказиста она бы ни была. Кроме того, публицистическая агрессивность - неотъемлемая черта таких правдолюбцев, объединяющая всевозможных почитателей “старца”, как катакомбных, так и патриархийных.

Подобный указанному выше подход к истории, увы, встречается и применительно к героям, казалось бы, совершенно далеким от православия, в частности к Василию Ивановичу Чапаеву. Удивительно ли это? Полагаю, что нет. Ведь принцип не страдает от того, что его отстаивают, используя столь экстравагантные примеры. О каком принципе идет речь? Он очевиден: критерий истинности - любовь к России, т. е. борьба с ее недругами и отстаивание ее интересов. Конечно, проблема заключается вовсе не в том, что маргиналы, в отличие от “тепло-хладного” большинства, любят православие и Родину, научившись безошибочно определять и отделять врагов веры от друзей. Они громче других заявляют об этой самой любви, стремясь к разоблачению “устоявшихся мифов”. Желание разоблачать, думается, одна из характерных черт маргинального сознания.

Собственно говоря, появившаяся недавно в православном журнале “Русский Дом” статья о В. И. Чапаеве блестяще иллюстрирует сказанное выше. Не случайно в подзаголовок этого журнала вынесены слова: “для тех, кто любит Россию”. В статье “О чем молился Чапаев” легендарный комдив и член ленинской партии выставляется “праведным большевиком”, воевавшим “за спасение русского народа от тотального истребления, которое начали силы тьмы задолго до Октябрьского переворота”. Чапаев и при царе, и при большевиках защищал самых обездоленных, за что и был предательски убит. “Убийство совершили беляки, но организовали его... коммунисты”

(Дмитрук М. А. О чем молился Чапаев // Русский Дом. Журнал для тех, кто любит Россию. № 2. 2002. С. 20).

Как видим, схема достаточно традиционна: праведника окружают противники, стремящиеся его во что бы то ни стало уничтожить. Враги могут быть разных политических убеждений (вспомним, кстати, и врагов Гр. Распутина), но они едины в главном - в своей изначальной ненависти к России и ее народу. Соответственно и Чапаев предстает этаким освободителем народа, легендарным Ильей Муромцем XX века, подлинная история жизни которого стала известна лишь недавно. Здесь все похоже на сказку: и родился Чапаев недоношенным (семимесячным) и таким маленьким, что помещался в рукавичку (sic!), принимал ванну в деревянной кружке, вырезанной отцом специально для него. В детстве с отцом и братьями плотничал - строил храмы; однажды, устанавливая крест, упал с крыши, но не получил ни царапины, ни ушиба. Воспитанный в православной семье, Чапаев, оказывается, через всю жизнь пронес веру в Бога, перед каждым серьезным делом вопрошая Господа о помощи. “Нам надо удивляться не тому, - пишет автор статьи, - что Василий Чапаев стал большевиком, а тому, что в столь лютых испытаниях он сохранил веру в Бога”. Для доказательства этой пламенной веры приводится весьма любопытный пример: указывается, что когда комдив понял, что советская власть занимается истреблением собственного народа, то начал этому активно мешать: перестал выполнять приказы Л. Д. Троцкого, уводя дивизию от ненужных потерь, которых требовал главнокомандующий. Получалось, что Чапаев срывал тайный план большевистских вождей утопить Россию в крови. Результат известен (См. подр.: Там же. С. 21). Уже не говоря о том, как один комдив мог срывать “тайный план” русофобствующей большевистской верхушки, стоит напомнить, как в 1918 г. этот борец за народное счастье подавлял “кулацко-эсеровские мятежи”, т. е. крестьянские антибольшевистские волнения. Кроме того, документы, на основе которых делаются удивительные заключения о православии Чапаева, никак не представлены, что они представляют собой из статьи совершенно неясно. И, тем не менее, читателя уверяют, что стоит задуматься над тем, был ли Василий Иванович святым воином Христовым, очевидно склоняясь к положительному ответу (Там же. С. 22).

Собственно, приведенные примеры - лишь доказательства того факта, что маргинализация вполне сводима к мифологизации. Не желая отказываться от идеи державности, вне зависимости, коммунистическое или нет это наследие, маргиналы стремятся найти “православную” (как им кажется) религиозную основу своих взглядов. Религиозная реабилитация “державников” в данном контексте может восприниматься нами как “норма патологии”, ибо уже изначально акцент делается не на изучении действительно бывшего, а на его строго определенной “идейной” интерпретации. Не случайно, в “Сказании о житии блаженной старицы Матроны” 1993 г. издания содержится информация о встрече И. В. Сталина и блаженной, которая якобы состоялась осенью 1941 г. Результатом встречи и стало нежелание Сталина покидать осажденную врагом столицу. В “Сказании” указывается, что блаженная говорила и о том, что Господь, может быть, и помилует Сталина, ибо он сам “пленник” - “Кагановича и всех Тех” (Сказание о житии блаженной старицы Матроны, М, 1993. С. 26, 113 - 114). Великий вождь оказывается тайно православным, человеком, искренно желающим добра русскому народу и подлинным созидателем великой державы. В этом-то вся суть и заключена. За “державность” Сталину многое прощается, его начинают позитивно оценивать те, кто должен, прежде всего, вспоминать о сонме новомучеников, появившихся в Русской Церкви и благодаря активной богоборческой деятельности великого вождя.

Показательно, что ныне в России есть православные священники, специально подчеркивающие свое исключительно позитивное отношение к Сталину и считающие это вполне естественным для верующего человека-христианина. Их взгляды далеко не всегда осуждаются официально, что, к сожалению, создает ложное впечатление позитивного отношения Церкви к Сталину и сталинизму. В частности, такое впечатление могло сложиться у читателей интервью с петербургским иеромонахом Евстафием - настоятелем храма Святых апостолов Петра и Павла в Знаменке. Выступая в газете “Новый Петербургь”, отец Евстафий откровенно заявил, что кроме Отца Небесного в жизни у него было два отца - отец по плоти и “отец народов, который был строг, который судил, который, может быть ошибался, но который все равно, тем не менее, имеет для меня высокое имя моего отца как отца моей страны”. Логика рассуждений в данном случае предельно проста и понятна: вождь боролся за великую страну, его величие состоит в том, “что он не поддался русофобам, что он гениально разгромил “верных ленинцев”-русофобов”. Правда, вместе с ними (и гораздо раньше, чем они) пострадали тысячи православных клириков и сотни тысяч мирян. Но на это тоже есть адвокатский ответ: “страна, населенная богоизбранным народом, должна не забывать о том, что на крови жертвенников стоит православный мир. Если кто-то получил из невинно расстрелянных - из священников, митрополитов, архиепископов и многих других - если кто-то из них получил венец мученичества, то это и есть те дрожжи, на которых может взойти тесто нашего развития. И это тоже заслуга Сталина” (Евстафий, иером. “Смертная казнь - помощь душе преступника” // Новый Петербургь. 28 июня 2001. № 26 (493). С. 4). Соответственно, события 1920-х - 1930-х годов, - время воспитания народа, равнодушно отнесшегося к низверганию святынь после прихода большевиков к власти. Изменилось время - и Сталин чутко отреагировал на те “мистические импульсы”, которые были ему даны в годы Великой Отечественной войны: помог созвать Собор, избрать Патриарха, воссоздать Церковь.

Что и, главное, зачем хочет доказать отец Евстафий? Он хочет доказать, что Россия при Сталине стала великой страной и роль Сталина-христианина в деле этого строительства исключительна и позитивна. В жестоком мире, в окружении ненавистников русского народа, он сумел победить. Не случайно, на один из последних вопросов, заданный корреспондентом (“Как можно заметить, особой ненависти и поношению у этих людей [демократов - С. Ф.] подвергаются не только Иосиф Виссарионович Сталин, но и другие правители России, которые стремились к ее величию и решительно боролись с ее внешними и внутренними врагами, Например Иван Васильевич Грозный”), пастырь ответил таким образом, что стало ясно: согласно его шкале ценностей Иван Грозный - один из лучших русских правителей, более того - “один из самых боговерующих русских руководителей”. Не случайно Сталин считал его своим учителем, как и царь полагая душу свою за други своя (Там же).

Круг, как видим, замыкается. Почитатели Сталина, как правило, являются и почитателями Ивана Грозного, тем более, что среди определенной части монархически настроенных маргиналов есть желание прославить царя в качестве святого (Об этом см. подр.: Макарий (Веретенников), архим. По поводу настроений в пользу канонизации царя Иоанна Грозного // Журнал Московской Патриархии. № 10. 2002. С. 74 - 78). Удивительно, но монархические симпатии порой соседствуют с ностальгией по великому прошлому Советской страны, хотя особо акцентировать на этом внимание все же не стоит. Психологически подобное соседство вполне понятно: идеал “великой России” способен поглотить в глазах “державников” всё остальное, включая различие в политической организации страны. Однако, как бы то ни было, мифотворчество в данном случае направлено не на восстановление прошлого, а на его объяснение. Да, это объяснение в основе своей мифологично и требует вольной исторической интерпретации, но интерпретации и сочинительство “того, чего не было” - явления, непосредственно не сопрягающиеся друг с другом.