Джон Шерил

ОНИ ГОВОРЯТ НА ИНЫХ ЯЗЫКАХ

Посвящается Тиб

Оп.: Казань, 1991, обложка: Томск: Лого, ок. 2000. http://logopublisher.narod.ru/rus/index.html, ISBN 5-8318-0003-2; 160 pages; soft cover

Источник: http://www.vorkuta.ru/newlife/john_sheril.htm. 2003.

Перевод с английского Перевод сделан с издания 1967 г в 1983 г.

«Книга столь широко читаема благодаря ощутимой личной причастности Джона Шерила ее теме. Для впервые встретившихся с этим явлением эта книга — введение в предмет, разъясняющее азы. Автор честен, и с большой человечностыо повествует о сверхъестественном даре, который сегодня изменяет людей и доказывает, что чудеса по-прежнему случаются с простыми, обыкновенными людьми».

Майк Харпер

«Книга представляет собой ценный синтез исторического и библейского опыта, современных событий и собственных необыкновенных переживаний автора. Именно это последнее делает «Они говорят иными языками» такой яркой и запоминающейся книгой».

Кэтрин Маршалл

Предисловие

Как только я присоединился к последнему куплету, который исполнял наш местный церковный хор, я почувствовал, что совершил ошибку. Чудесные гимны, которыми я наслаждался каждое воскресенье, были, оказывается, более сложными, чем казались по звучанию. По мере того как росло мое восхищение другими, стало падать мое мнение о собственных музыкальных способностях. Но хор нуждался в мужских голосах, и другие подбадривали меня, говорили о важности правильного дыхания, артикуляции, чистоты звучания. Постепенно мой разум впитывал кое-что, но звуки, исходившие из моих уст, были такими же неудобоваримыми, как и всегда.

И вот однажды вечером на репетиции я случайно сел прямо перед Билли Брогеном. Когда рядом загремел прекрасный бас этого высокого ирландца, что-то совершенно удивительное произошло с моим собственным пением. Я сказал об этом после репетиции.

«Если это помогло, — сказал Билли, — я покажу вам на следующей неделе кое-что еще лучше». В следующий четверг он сел рядом со мной. В середине хорала он прошептал:

«Прислонитесь ко мне». Я непонимающе посмотрел на него. «Обопритесь на меня». Все еще не понимая, я стал наклоняться назад, пока моя лопатка не легла на его грудь. И вдруг я понял, что пение было всюду. Резонанс его глубокого голоса разрастался во мне; без всякого напряжения я образовывал модуляции, которых даже не подозревал в себе. Взлет моей виртуозности продолжался лишь очень недолгое время, но это случай вдвойне поразил меня, так как он явился прообразом того, что произошло со мной в дальнейшем.

Если говорить о проблеме, затрагиваемой в этой книге, и тут в свое время я тоже от чисто интеллектуального исследования перешел к более глубокому знакомству с самим вопросом, а затем — лично соприкоснулся с ним.

Но в этом и заключается сюжет самой книги...

Джон Л. Шерил.

1 ГЛАВА

СКАЧОК

Я всё ещё помню, что я посвистывал, когда шёл не спеша по Парк-Авеню в Нью-Йорке в то весеннее утро 1959 года, намереваясь побывать у врача. Я вошел в дверь дома № 655 и кивнул регистраторше, — она уже стала хорошей знакомой. Я навещал приемную доктора Даниела Кетлина каждый месяц после того, как два года назад мне сделали операцию по удалению рака. Процедура всегда была одинаковой: опытные пальцы доктора спускались вниз, ощупывая мой затылок следовало похлопывание по спине и слова: «Увидимся через месяц».

Но в этот день было иначе. На этот раз пальцы остановились, стали внимательно ощупывать и задержались на длительное время... Уходя, я получил направление в отделение хирургии Мемориальной больницы на послезавтра.

Как изменилось весеннее утро! Я возвращался по той же улице, под таким же ярким солнцем, но теперь впереди меня шагал холодный страх. Он был мне знаком. Все больные раком знают его. Но мы все стараемся сдерживать его, мы не даем ему взять верх, используя различные приемы самовнушения. Моим приемом было то, что я убеждал себя, что одна операция — это не страшно. Вот если вам снова предложат операцию, то вы уже должны начать беспокоиться. И вот теперь я уже больше не мог подавить страх. Он вырос, разрушив мои доводы.

Я бросился в первую же церковь, больше всего ища темноты и уединения. Это была епископальная церковь св. Фомы, на Парк-Авеню. К моему удивлению, впереди выстроился хор мальчиков в белых одеждах, и спустя несколько минут на кафедру поднялся молодой семинарист. Я прочитал один из листков, которые были разложены по местам, и понял, что попал на дневную великопостную службу.

Я тогда не знал еще, что это краткое выступление должно было стать ключом к самому удивительному событию в моей жизни.

В то время оно казалось мне совершенно не относящимся к моим переживаниям. Молодой человек кратко рассказал о Никодиме. Многие из нас пытаются, сказал он, приблизиться ко Христу так, как это делал Никодим, посредством разума. «Равви, мы знаем, что Ты Учитель, посланный Богом», — сказал Никодим и затем обосновал это логическим доводом:

«Таких чудес, как Ты творишь, никто не может творить, если не будет с ним Бог» (Иоан. 3:2).

«Но, видите ли», — сказал семинарист, — «до тех пор, пока Никодим пытался придти к пониманию Христа через разум он не мог преуспеть. Не логика, а опыт позволяют нам познать Христа. Сам Христос сказал Никодиму следующее: «Истинно, истинно говорю тебе, если кто не родился свыше, не может увидеть Царства Божия». (Иоан. 3:3).

В то время, как я уже говорил, все это ничего не значив для меня. И все же на следующее утро мне пришлось услышать те же самые слова снова. Моя жена Тиб и я пили кофе после бессонной ночи, когда зазвонил телефон. Это была наша соседка, писательница Кэтрин Маршалл Ле Сур.

«Джон, — сказала она, — не могли бы вы с Тиб сесть машину и подъехать сюда на несколько минут? Я слышал новость и должна кое-что вам сказать».

Кэтрин встретила нас у дверей одетая в домашний халат, не подкрашенная и без улыбки, что больше всяких слов говорил о ее беспокойстве. Она провела нас в гостиную, закрыла две? и без всяких предисловий начала говорить.

«Прежде всего я хочу сказать, что я знаю, что это самонадеянно с моей стороны. Я собираюсь говорить с вами о ваше религиозной жизни, и я не имею права полагать, что в ней что-либо не в порядке. В конце концов вы пишите для «Гайдност»* в течение 10 лет, вы уважаете религию, вы изучали её с многих точек зрения. Но есть еще нечто гораздо большее...»

Я посмотрела на Тиб: она сидела как каменная.

«Джон», — сказала Кэтрин, — «Верите ли вы, что Иисус был Богом?»

Это был вопрос, которого я ожидал меньше всего. Я предполагал, что она будет говорить что-нибудь о том, что Бог может исцелить, или что молитва дает чудесный духовный подъем, как средство от страха, — иными словами что-то, связанное с тем кризисом, который я переживал.

Но она задала мне этот вопрос, и вот я стал размышлять над ним. Тиб и я несомненно были христианами в том смысле в котором мы пишем «протестант» на бланке анкеты, посещал довольно регулярно церковь, послали наших троих детей в воскресную школу. И все же я знал, что все это — ряд привычек факт же состоит в том, что я никогда не сталкивался с эти самым вопросом — был ли Иисус из Назарета действительно Богом? И теперь, когда я подвергся испытанию, оказалось, что мне мешают целые годы логики. Я начал перечислять их Кэтрин, но она остановила меня.

«Вы пытаетесь достичь христианства посредством разума Джон», — сказала она. — «Это просто невозможно».

Кэтрин продолжала. «Одна из особенностей христианства та, что вы не можете придти к нему через разум. Вы должны быть готовы пережить это прежде, сделать что-то, что вы не понимаете — странно, но за этим часто следует понимание. И это как раз то, что я желала бы для вас сегодня... чтобы вы без понимания, даже сами не зная почему, сказали «да» Христу».

В комнате стало тихо. У меня была бездна отговорок. И в то же самое время у меня внезапно возникло желание сделать именно то, что она предлагала. Самой большой отговоркой было, честно говоря, то, что я просто считал нечестным признать, что все эти годы я отклонялся, а теперь готов бежать бегом, потому что у меня рак, потому что я в смятении, и приперт к стенке.

«Я буду чувствовать себя лицемером», — сказал я. «Джон, — сказала Кэтрин почти шепотом. — Это гордость. Вы хотите придти в Богу своим путем. Когда вы захотите, как вы захотите. Сильным и здоровым. Может быть, Господь хочет вас сейчас, без прикрас, которыми бы вы могли себя рекомендовать с хорошей стороны».

Мы поговорили еще возможно с полчаса, и когда мы ушли, я все еще не заставил себя сделать тот шаг, который был, по-видимому, самым важным. Однако, несколькими минутами позднее, как раз когда наша машина проезжала мимо телефонной будки, будки, которую я могу показать и сегодня, я повернулся к Тиб и сказал: «Как они называют это: скачок веры? Хорошо, я сделаю этот скачок: я верю, что Христос был Богом».

Это было убийство, хладнокровное убийство моего глубокого понятия о том, что логично и что нет, почти без всякого эмоционального убеждения. И с ним ушло нечто, что было по существу «мной». Весь узел самосознания, который мы называем нашим «я», казалось, принимал участие в этом решении. Было удивительно, насколько это было болезненно, как отчаянно эта мысль билась за свою жизнь, как будто это было настоящей смертью. Но когда мысль умерла, и все успокоилось, во мне осталось место для чего-то нового и непостижимого.

Впервые, то, что я стал в чем-то совсем другим, прояснилось в больнице. Незадолго до операции вошла молодая медсестра, чтобы сделать инъекцию. Еще со времени службы в армии у меня был смертельный ужас перед иглами, независимо от того, вводят ли их хорошенькие или некрасивые девушки. Но на сей раз эта процедура вообще не вызвала у меня страха.

«Ну, давайте перевернемся», — сказала сестра самым профессиональным тоном. Но когда она кончила, ее тон изменился:

«Ну и ну — как вы свободно держались! Вы ведете себя, как будто вы здесь в отпуске!»

Лишь когда она ушла, я понял, что это правда, и что это очень интересно само по себе. Я действительно расслабился, глубоко и по-настоящему. Лежа на больничной койке, я начал понимать, что-то весьма замечательное происходит со мной.

Было такое чувство, как будто в некоей неопределенной части самого себя я знал, что независимо от исхода этой операции, она — только одно из жизненных неудобств, и это было новым, странным и совершенно не зависящим от больницы и хирургов, болезни и излечения.

Несколько позже вошли санитары, и меня переложили с постели на носилки. Я помню их лица, которые смотрели на меня сверху вниз, и щель в потолке коридора, проскользнувшую над головой. Свет в старинном лифте капризничал: он то включался, то выключался. Затем появились другие источники света, один из них ослепительный, прямо над головой. Среди них появилось лицо доктора Кетлина, обрамленное зеленой шапочкой. Я улыбнулся ему, а он улыбнулся мне и спросил, готов ли я.

— Готов и жду!

Затем снова была инъекция, и мне показалось, что почти сразу же я проснулся снова, на этот раз в комнате, которую я до сих пор никогда не видел. Была ночь. Меня отвезли в операционную в 8 часов утра. Почему все это заняло так много времени? Резиновые трубки высовывались с обеих сторон моей груди и из отверстия моей гортани. Какой-то прибор жужжал и щелкал где-то позади постели.

И боль, самая худшая, какую я когда-либо знал. Она была в моей груди, где находились трубы. Сестра, видя, что я проснулся, подошла и измерила мой пульс. Я пытался заговорить, но не мог, и только отчаянными жестами показал на трубки.

«Доктор навестит вас утром. Постарайтесь хоть на немного заснуть».

Хорошо бы, если бы можно было сказать, — совершив скачок веры, — что эти часы в реанимационной палате были торжеством души над телом. Но это было не так. Боль полностью деморализовала меня. Что-то изменилось к худшему, когда я лежал на операционном столе, и у меня не было достаточно практики в христианской жизни для того, чтобы думать о чем-то, кроме боли.

Утром я проснулся в другой комнате. Постепенно я осознал, что нахожусь в моей первой больничной палате. Трубки все еще торчали из моей груди и гортани, аппараты все еще булькали позади моей постели. Но я хоть, по крайней мере, получил какую-то информацию. Доктор Кетлин пришел меня повидать. Он склонился над кроватью и, находясь в полусознательном состоянии, я уловил слова:

«Теперь с вами все в порядке. Были небольшие трудности на операционном столе. Легкие не выдержали. Трахеотомия. Тем не менее, с вашей шеей все в порядке. Постарайтесь теперь немного отдохнуть».

На следующий день я лежал полу усыпленный на кровати. Обрывками до меня доходило, что меня посещала жена, мать, врачи. К вечеру второго дня я стал осознавать, что кроме меня в комнате есть другие больные. Один из них был пожилой мужчина, который мучился кашлем. Вторым был молодой человек, которого только что спустили из реанимационной. Он испытывал сильные боли.

В последующую ночь я впервые был в состоянии думать о молитве. Я пытался говорить с тем Христом, веру в которого я провозгласил, но это было подобно разговору с пустотой над моей кроватью. Я совершенно не чувствовал, чтобы я был в контакте с кем-то. Я беспокоился о моих больных соседях, о мужчине с кашлем и парнишке с сильными болями. Я пытался молиться за них, но ничего не произошло. Через некоторое время я погрузился в сон, сознавая, что каждый из нас в этой комнате одинок.

Была середина ночи, и я вдруг ощутил, что бодрствую. Полностью бодрствую, без всякой полудремы. Слабый свет проникал в комнату из зала и из окна. Сестра прошла мимо двери в туфлях на резиновой подошве. Оба мои соседи спали беспокойно, один кашлял, другой слабо постанывал.

Я не знаю, как это произошло, но первое, что я ощутил, был свет. Он был здесь, без сомнения, когда я проснулся. Он отличался от света, который проникал через дверь и окно: это было скорее освещение, чем свет из определенного источника. Но у этого света было нечто замечательное: я испытывал благоговейный трепет, но ни в коем случае не был испуган. Вместо этого было чувство узнавания, как если бы я увидел друга детства, внешне настолько изменившегося, что - то, что я узнал, было, скорее общим видом, чем характерными чертами.

«Христос?» — спросил я.

Свет слегка двинулся. Двинулся условно: было так, как если бы Он внезапно стал ближе ко мне, в то же время не покидая места, где был прежде. На мгновение я подумал, что боль под моими перевязками уходит, но это было не так. Однако что-то произошло во время этой встречи. У меня было чувство, что я внезапно наполнился и переполнился здоровьем. Мои соседи еще страдали, один кашлял, другой постанывал. «Христос», — сказал я, лишь двигая губами — «не поможешь ли Ты этому пареньку?» Свет не покинул меня, но каким-то странным образом Он был теперь у постели страдающего от боли паренька. Тот слабо произнес «О...» и затем замолчал.

«А мой другой друг?» Свет внезапно сконцентрировался у постели старика, у которого в этот момент как раз был приступ кашля. Кашель остановился. Старик вздохнул и перевернулся.

И тогда свет исчез.

Я поднял голову с подушки, насколько мог выше и осмотрел комнату. Но был виден только желтый свет из зала и окна. По залу прошла сестра. На улице сигналил автомобиль. Аппараты позади моей кровати крутились и поскрипывали. Все было таким же, как до этого. Все, кроме того, что, лежа там, на койке, в Мемориальной больнице, с перевязанной головой, шеей и грудью, с все еще пронизывающей меня болью, я был наполнен чувством такого умиротворения, какого никогда раньше не знал. Долгое время я плакал от радости.

Я бодрствовал до рассвета, полагая, что необъятный Свет может быть, вернется. Все это время оба моих соседа спокойно спали. Когда утренняя сестра вошла, неся на подносе термометры, она нашла меня еще бодрствующим.

«Вы выглядите отдохнувшим», — сказала она.

«Так и есть».

Она обернулась к моим соседям: «Это хорошо. И они оба спят. Я полагаю, что займусь этой комнатой попозже».

Я вышел из больницы на целую неделю раньше, чем предсказывал д-р Кетлин. Так быстро выздоравливало мое тело.

На протяжении нескольких дней после возвращения доме я пытался рассказать Тиб о чудной встрече в больнице. Но к моему изумлению, как только я открывал рот, чтобы начать случалось одно и тоже — я чувствовал, что слезы начинают подступать к моим глазам, и я знал, что если только скажу еще хоть одно слово, то начну рыдать как ребенок. И только тогда, когда я решил, что Тиб все равно должна знать о моем переживании, со слезами или без них, мне, наконец, удалось преодолеть это затруднение.

«Как ты думаешь, это был сон?» — спросил я, наплакавшись.

«Я не верю, что сон мог повлиять на тебя таким образом»

«Я тоже не думаю».

Я чувствовал, что двое других людей должны услышать; историю: Лэн и Кэтрин Ле Сур. Я предупредил их, что о моих ощущениях мне будет трудно рассказывать, и действительно повторилось то же самое: я начал говорить все по порядку и не смог продолжать, не рассказав и половины, — задохнулся от волнения.

«Ну, вот видите, что вас ожидает дальше?» — сказал я, пытаясь шуткой заглушить смущение. Но Лэн сказала: «Джон именно эти слезы больше, чем что-либо другое, убеждают меня в подлинности вашего переживания. Не спешите». И так, я, в конце концов, рассказал им все. Когда я кончил, Кэтрин спросила «И больше вы с тех пор не видели этого света?»

«Нет».

«И я не думаю, что вы должны этого ожидать», — сказала она. — «Такая встреча с Христом лицом к лицу обычно случается лишь один раз в жизни. У меня она произошла так же, как у вас. У Лэна она была совершенно иной. Но как бы эта встреча ни произошла, главное в ней то, что мы совершенно ясно узнаем Христа».

И тут Кэтрин высказала одну интересную мысль. Как оказалось потом, это было своего рода пророчество: «Я рада, что вы рассказали об этом нам. Это поможет этому событию остаться в вашей памяти на случай того времени, когда оно уже не будет казаться таким реальным». Тут она улыбнулась несколько печально, «Хотела бы я, чтобы было возможно всегда чувствовать так, как вот вы сейчас. Но, насколько я знаю, это невозможно. Когда мы теряем свежесть переживания этой первой встречи, нам приходится идти одной лишь верой».

Долгое время потребовалось мне, чтобы понять, что она имела в виду. Тогда же и еще многие недели после этого разговора я продолжал переживать эту встречу во всей ее яркости. Когда, наконец, пришло заключение от врача относительно хода моего излечения от рака, оно было ободряющим. Но, к моему удивлению, я обнаружил, что оно для меня значило меньше, чем я было предполагал. Мой разум был занят другим, все более поглощающим мои мысли. Я желал ближе узнать того Христа, которого встретил однажды.

Какое-то время это было для меня легко: я часто думал о Нем. Это происходило совершенно непроизвольно. Чтение Библии было ярким, новым для меня переживанием, потому что теперь я впервые мог понять многое из того, что раньше озадачивало меня. Например, как мог Иисус покорить сердца учеников и заставить их следовать за собой, просто сказав: «Идите за Мной». Теперь в это было легко поверить: та близость, которую я испытал, была чем-то таким, за чем можно было идти хоть на край земли. Места Евангелия, говорящие об исцелениях, вновь напоминали мне ту ночь в больнице... Слова Иоанна «Бог есть Любовь» теперь были для меня описанием, а не простым утверждением.

Однако, по мере того, как проходили недели, а затем и месяцы, первоначальная острота впечатлений стала постепенно слабеть. Прошло какое-то время, и уже не так-то легко стало взять в руки Библию; посещение церкви медленно, но верно снова становится данью рутине; и, наконец, навещая однажды друга в больнице, я рассказал ему о том моем переживании, и сделал это с сухими глазами. Это последнее более всего остального убедило меня в том, что я обладаю теперь лишь воспоминанием, но уже не живой реальностью.

И это уже все, больше кроме этого я уже ничего не буду иметь?! Я почувствовал в какой-то мере так, как должны были чувствовать ученики, когда Христос, пройдя некоторое время с ними рядом, внезапно исчез. Я ощущал глубокую грусть и страстное желание опять соприкоснуться с Ним, но, как и предсказывала Кэтрин, мне ничего не оставалось делать, кроме одного — «идти верой».

Из бесед с другими христианами я узнал, что переживание это было очень и очень обычным. Были «встречи на вершине горы» — дни, когда реальность Христа были несомненной, а затем медленное и верное удаление от Него. Был краткий момент сильнейшего переживания любви, радости и глубочайшего мира, время переживания истинной полноты, когда без всякого напряжения и самоконтроля человек видел, что он терпелив, добр, кроток, нежен. Это было время живой веры. А затем, вместо всего этого наступали скучные и безрадостные дни засушья.

Было ли это то, что как раз и должно быть? Жить воспоминаниями — к этому ли предназначены верующие? Я сомневался в этом: ведь воспоминания бледнеют и путаются.

И вот спустя примерно год после встречи в больнице, я встретил человека, который рассказал мне интригующую историю. Она привлекла мое внимание сначала просто тем, что была очень странной. И, конечно, я и не предполагал, что в ней содержится ответ на мой вопрос.

ГЛАВА II

СТРАННАЯ ИСТОРИЯ ХАРАЛЬДА

Впервые я услышал о Харальде Бридезене от м-с Норманн Винсент Пил — она вместе со своим мужем была редактором газеты «Гайдпост». Мы собрались в понедельник вечером на очередное издательское совещание, когда, слегка запыхавшись, вошла она.

«Простите, что опоздала»... — сказала она, и, даже не успев снять пальто, продолжала: «Я только что обедала с молодым человеком, который дал моему уму настоящую встряску — и богатый материал для размышлений».

Я проработал с Рут Рил десять лет. Все сотрудники ценили ее за уравновешенный и трезвый ум. Всегда можно было рассчитывать на нее в том плане, что если только наш образ мыслей примет слишком абстрактное или мечтательное направление, она непременно «вернет нас на землю». Я подчеркиваю, это обстоятельство потому, что история, рассказанная Рут в тот вечер, была весьма необычайной. История эта выглядела настолько фантастической, что если бы она исходила от кого-то другого, я, наверное, сразу же отмахнулся бы от нее как от выдумки.

«Слышали ли вы когда-нибудь выражение «говорить языками» — спросила Рут. Большинство из нас стали смутно припоминать эту фразу. Я подумал, что она взята из Библии. «Хотя я говорю языками ангельскими и человеческими» — это? спросил я.

«Это лишь одна из ссылок», — сказала Рут. — «Об этом есть в Евангелии, и Павел несколько раз говорит об этом, но большинство ссылок на это явление — в книге Деяний. Очевидно, говорение языками представляло собой существенную часть жизни первохристианской Церкви. Значительно большую, чем я представляла себе.

Так вот, мой гость за обедом сказал, что он испытал это лично. И не только он сам, но и некоторые из его друзей. Мы с Норманном сидели как зачарованные на протяжении двух часов, пока он рассказывал нам о людях, с которыми это случилось — и это по всей стране! Очевидно, «язык» иногда оказывается действительно настоящим языком, который кто-то из слушающих может понять, хотя говорящий никогда не учил этого языка и не имеет представления о том, что он говорит. Это звучит как безумие, не правда ли? Но что-то есть в этом человеке такое...» — она остановилась. — «Что касается меня, то я хочу больше узнать об этом».

После собрания я сказал Рут, что мне хотелось бы встретить ее знакомого, говорящего языками, что из этого, я думал, мог бы получиться хороший очерк для журнала.

И я действительно встретился с ним. Но чем глубже я вникал в вопрос, тем больше я понимал, что я столкнулся с чем-то большим, чем просто материал для журнальной статьи.

Харальд Бридезен — рукоположенный служитель, пастор Первой Возрожденной церкви на Маунт-Вернон, Нью-Йорк. Он примерно моего возраста — тогда ему было под сорок. Он носит пасторский воротничок, лысоват и обладает способностью заражать окружающих своим внутренним подъемом. Мы с Бридезеном завтракали в ресторане неподалеку от моей редакции, и здесь, за чашкой кофе, он рассказал мне историю, которая казалась слишком фантастичной для нашего мира.

За несколько лет до нашей встречи Харальд Бридезен, несмотря на то, что он был очень занят, посвящая себя делам своей церкви, был все же неудовлетворенным молодым человеком. Ему казалось, что его религиозная жизнь не имеет в себе надлежащей силы, особенно когда он сравнивал ее с жизнью первых христиан. «В раннехристианской церкви был подъем, была бурная, активная жизнь», — говорил Бридезен. — «Современная же жизнь в церкви, в общем-то, все это потеряла. Я уверен, что вы сами это чувствуете. Где полностью измененные жизни? Где исцеления? Где убежденность, где вера, за которую люди готовы были бы умереть?»

У себя дома Бридезен начал по вечерам читать те места Библии, где говорилось о первохристианских церквях, надеясь найти ответы на мучившие его вопросы. И почти сразу же нашел ключ к разгадке. Чем больше он читал, тем больше убеждался в том, что христиане первого столетия получали свою жизненную силу от Святого Духа, а именно посредством некоего переживания, названного в Евангелии «крещением Святым Духом».

Бридезен решил, что он сам должен пройти через это переживание, и отправился на его поиски, взяв предварительно отпуск. Он держал путь в Аллеганские горы. Там он нашел горную хижину и молился в ней круглые сутки. Бридезен решил оставаться здесь до тех пор, пока не достигнет соединения с Богом на совершенно новом уровне. День за днем продолжалась эта непрекращающаяся молитва.

Наконец однажды утром он молился вслух, стоя у двери своей хижины, и казалось, над холмами застыла тишина; все ткани его тела были напряжены, и Бридезен словно всем свои? существом вступал в какую-то новую область познания. На ми он замолчал, а когда начал молиться снова, из его губ вышли. Но вот его собственные слова о том, что он услышал, — так, как я записал их в день встречи с ним. Из его губ вышли... прекраснейшие сочетания звуков: гласных и еще каких-то странных гортанных звуков. Я не мог понять ни одного из них. Это было так, как если бы я слушал речь на иностранном языке, но только она звучала из моих собственных уст.

Потрясенный, удивленный и несколько испуганный, Бридезен побежал вниз с горы, продолжая громко говорить на этом языке. Он добежал до окраины небольшого поселения. На ступеньках крыльца одного из домиков сидел старик. Бридезен продолжал говорить на языке, который так легко и естественно сходил с его губ. Старик ответил, быстро заговорив на незнакомом Бридезену языке. Когда выяснилось, что они не понимают друг друга, старик заговорил по-английски.

«Как вы можете говорить по-польски, но не понимать польского языка?» — спросил он. «Я говорил по-польски?!» Старик рассмеялся, думая, что Бридезен шутит: «Ну конечно по-польски!»

Но Бридезен не шутил. Насколько он мог помнить, он никогда раньше не слышал польского языка.

Я все еще барабанил пальцами по столу, размышляя над первой историей, как Бридезен рассказал мне о втором подобном случае, на сей раз произошедшем в вестибюле одного нью-йоркского отеля. Бридезен пришел сюда для деловой встречи, которая должна была состояться в гостиничной столовой, и оставил шляпу на стуле в вестибюле. Когда нужно было уезжать, он подошел к стулу, но увидел на нем не шляпу, а хорошенькую молодую леди. Завязался разговор, который вскоре вышел за пределы формального вопроса: «Извините, не видели ли вы мою шляпу?» Девушка обратила внимание на священский воротничок Бридезена, и через несколько минут они уже увлеченно беседовали о религии. Почти сразу же молодая леди призналась, что она не удовлетворена собственной христианской жизнью. И вот Бридезен уже рассказывал ей о том, что и у него была та же проблема, но что его духовная жизнь получила совсем иное измерение благодаря... говорению на языках.

«Благодаря чему?!» — переспросила девушка.

«Говорению на языках, которые дает Бог», — сказал Бридезен, и продолжал вкратце рассказывать ей о своем переживании. В глазах девушки он прочел недоверие, и даже что-то вроде страха. «И вы можете говорить этими языками в любое время, когда только захотите?» — спросила она, причем Бридезен заметил, что она почти бессознательно отодвинулась от него как можно дальше.

«Они нам даны для молитвы».

«Ну, так вот можете ли вы молиться языками, когда захотите?»

«Да, вы бы хотели, чтобы я помолился ими сейчас?»

Девушка с откровенной тревогой во взгляде оглянулась вокруг. «Не волнуйтесь, я не скомпрометирую вас», — сказал Бридезен. Затем он слегка склонил голову и после краткой мысленной молитвы начал говорить на языке, слова которого ему были совершенно непонятны. Звуки текли сплошным потоком, и среди них было много «п.» и «к». Когда он кончил, то открыл глаза и увидел мертвенно-бледное лицо девушки.

«Но почему... почему... я поняла вас... вы славили Бога! Вы говорили на очень древнем арабском».

«Откуда вы знаете?» — спросил Бридезен. И тут он узнал, что девушка была дочерью ученого египтоведа, и что сама она говорит на нескольких современных диалектах арабского языка и изучает древний арабский. «У вас превосходное произношение. Вы произносили слова абсолютно правильно», — сказала она. — «Ради Бога, где вы выучили древний арабский? Харальд Бридезен покачал головой. «Я не учил его,» — сказал он. — «Я даже не знал, что есть такой язык».

Моя беседа с Харальдом Бридезеном скорее увеличила моё замешательство, нежели внесла какую-то ясность. Несомненно, должно было существовать какое-то логическое объяснение все тех «сказок», которые он мне рассказывал. Или же то, на что притязает, полностью можно расценивать как чудо. Это просто не согласовывалось со всем тем, что я знал о мире на сегодняшний день.

Бридезен сказал мне, что после своего переживания узнал, что есть целая ветвь христианства, отличительно чертой, которой является именно говорение на языках. Это пятидесятники, которые взяли это название от дня Пятидесятницы, когда впервые произошло говорение языками. Я слышал о них и прежде, но особенно не обращал внимания; я полагал, что это еще одна из тех сект на периферии настоящего христианства, — «около христианских» сект.

Но хороша «секта»! В библиотеке я выяснил, что по все миру насчитывается 8500 тысяч пятидесятников, и более двух миллионов из них — в Соединенных Штатах. В одном только Нью-Йорке, как, оказалось, находится 350 пятидесятнических церквей и миссий, большинство из них, правда, лишь небольшие постройки в наиболее бедных районах города.

«Любопытно, не правда ли», — сказал я Тиб в этот вечер ужином. — «И как это я смог, все эти годы проработать в религиозном издании и не разу не переступить порога пядесятнической церкви!»

Мы решили, что ситуация вполне поправима. Бридезен сказал мне, что каждый четверг днем идет служение в Рок-Черч, пятидесятнической церкви в районе Восточных шестидесятых улиц. В следующий же четверг Тиб пригласила для детей няню, и мы с ней встретились в городе.

Было очень холодно, когда мы с ней вышли из такси на углу 3-й авеню. Интересное место: это был один из беднейших пригородов Нью-Йорка, пока до 3-й авеню не добралось метро. Теперь это был район, меняющийся на глазах, быстро превращающийся в одну из наиболее благоустроенных и богатых частей города. Старые лавки на авеню, прежде торговавшие уцененной мебелью, теперь продают антикварные вещи, а запыленный хозмаг на углу стал пунктом по приему металлолома. Бездомный старик, словно воплощающий в себе прошлое этого района, толкал по тротуару детскую коляску, полную лохмотьев и бутылок. Рядом прохаживалась дама, выгуливая трех пуделей, и все пудели были в пальто.

Сама церковь представляла собой белое кирпичное здание, некогда бывшее частным домом. Внутри были свежепокрашены в пастельный голубой цвет стены, очень просто. Позади лестницы, ведущей на хоры, жалкие вентиляторы героически пытались сохранить в помещении свежий воздух. Церковь не отличалась от дюжины других церквушек, в которых я бывал, — за одним только исключением: она была так переполнена людьми, что мы с трудом нашли место, где сесть.

«Никогда не видела, чтобы днем, в четверг, в церкви было так много народу», — прошептала Тиб.

Мы нашли два места далеко в задней части церкви, и начали осматриваться. Паства была более разнородной и состояла из более широкого круга людей, чем это обычно бывает во многих церквях. Тут было несколько норковых шубок, и тут же простые синие рабочие блузы. На передних рядах я заметил несколько человек в форме; некоторые были медсестрами из ближайшей больницы, другие выглядели как детские няни, которые часом раньше, может быть, прогуливались в парке, с детскими колясками на высоких колесах. Был еще человек в форме шофера. По-моему, каждый пятый на этом собрании был негр.

Я не мог сказать, шло ли уже служение или нет. Собрание казалось ожидающим, внимательным, и в то же время не видно было руководителя или кого бы то ни было, кто установил бы порядок в ходе служения. Внезапно женщина, сидящая на один ряд впереди нас, воскликнула вслух: «Слава Иисусу!» — воскликнула, почти пропела, и по всей церкви послышались легкие вздохи согласия. Рядом с нами сидела негритянка с поднятой головой, с плотно закрытыми глазами. Вот её руки стали медленно подниматься, и, наконец, простерлись над головой вверх ладонями, словно прижимая сверху какое-то незримое благословение. Теперь по всей церкви были подняты руки с раскрытыми ладонями — тот же самый жест получения. С другого конца помещения мужской голос выкрикнул: «Слава Богу!»

Меня заинтересовал во всем этом психологический аспект — так называемая «психология массы». Я слышал о «групповом сознании», но пока мы не вошли в эту церковь, я не знал, что такое существует. Между каждой отдельной личностью в этом помещении была какая-то, не поддающаяся определению связь, ощутимое, почти осязаемое единение сердец. В собрании был порядок, но он был чем-то живым и естественным, не соблюдением правил и не подчинением указаниям председателя. Это было следование какому-то внутреннему побуждению, это было подобно функционированию клеток одного тела.

Время от времени кто-нибудь из собравшихся вставал с места, шел по проходу и исчезал во второй из комнат, находящихся позади кафедры. Через какое-то время я почувствовал себя легко и свободно; наклонившись к Тиб, я спросил ее, не хочет ли она пройти со мной в эту дверь. «Пойдем», — сказала она.

Мы вошли в комнату размером около 15 квадратных футов, застланную коричневого цвета ковром. По стенам стояли деревянные стулья с прямыми спинками. Другой мебели не было. Десять или двенадцать этих стульев были заняты. Каждый из них фактически являлся чем-то вроде личного алтаря со склоненным перед ним молящимися, который использовал сидение стула для того, чтобы опереться на него руками. Чтобы не стоять, глазея, мы тоже преклонили колени. Это, впрочем, было и необязательно: люди в комнате были в полном неведении относительно нашего присутствия. Они молились вслух приглушенными голосами, и временами я улавливал слово «Иисус». Но когда я прислушался более внимательно, я понял, что большинство из них молится не по-английски. Вокруг нас пульсировали и текли необычайные источники звуков, речь с незнакомым ритмом. Каждый, казалось бы, молился сам по себе, но, тем не менее, общее впечатление было как от коллективной молитвы. Гул молитвы то затихал, то нарастал. «Это, должно быть, молитва на языках», — шепнул я Тиб.

Мы пробыли в маленькой комнате минут пятнадцать. На исходе первых пяти минут у меня уже болели колени от жесткого пола, которого не мог смягчить тонкий ковер. Но другие продолжали молиться, не думая об удобстве. Затем внезапно, как по сигналу, голоса смолкли. Я поднял голову и взглянул. Никто не входил в комнату. Не было никакой видимой причины, которая могла бы подействовать на всех одновременно и одинаковым образом, но вся группа прекратила молиться, как один человек. Пожилая женщина медленно поднялась с колен и вышла из комнаты, не сказав никому ни слова. Мужчина тоже поднялся и вышел. Один за другим люди из маленькой комнаты выходили в основное помещение. Мы тоже поднялись и вернулись на свои места, и были очень рады, что предусмотрительно оставили на наших стульях сборники гимнов, чтобы их никто не занял.

Теперь на кафедру вышла высокая угловатая леди и назвала номер гимна. И что это было за пение! Оно было мощным как взрыв. Довольно полный мужчина слева от нас пел так, будто вся репутация церкви зависела от него одного. Он пел басом, может быть не те басовые ноты, которые были указаны в сборнике, но его ноты достаточно хорошо гармонировали с замыслом композитора! А женщина справа от нас абсолютно преобразилась. По-прежнему с закрытыми глазами она пела, покачивалась в такт, безразличная сейчас ко всему, кроме музыки.

Эта часть служения мне понравилась, даже, несмотря на эмоциональность. Когда мы добрались до «Благословенной уверенности» я говорю «мы», потому что мы с Тиб пели не тише других, произошло то, чего я раньше никогда не наблюдал. Руководительница сделала поющим знак повторить. И мы вновь и вновь стали петь: «Вот моя повесть, вот моя песнь — славить Спасителя каждый мой миг!» Но повторение, вместо того чтобы показаться монотонным, производило впечатление все возрастающего подъема, и оказывало действие почти пьянящее.

Теперь посреди пения началось похлопывание в ладоши. Это были не просто хлопки, но сложный ритм, повторяющийся то раз в два такта, то раз в полтакта, вписывающийся в музыку, вплетающийся в нее и оттеняющий ее. Это был слишком большой отход от привычного нам образа действий, и мы не присоединились к нему. Но я заметил, что носок правого ботинка Тиб вел себя так же по-пятидесятнически, как и у всякого другого здесь присутствующего.

Пение не прекратилось сразу, но постепенно сошло на нет, и вдруг где-то внизу впереди заговорил человек на языке, которого я не понимал. Традиции, доставшиеся мне в наследство от многих поколений, мгновенно возмутились во мне при звуке этого голоса в церковном помещении. Но больше никто, казалось, не возражал. В помещении воцарилась тишина. Когда этот человек кончил, тишина продолжалась. Аудитория насторожилась, как бы ожидая чего-то еще. И затем из другого конца церкви раздался другой голос. Мужчина говорил по-английски, но с тем же возбуждением, торопливой, необычной интонацией, которой пользовался говорящий языками. Это было увещание с призывом «ожидать в эти дни великого».

«Господь действует могущественно,» — выкрикивал голос «Он дал Своё обетование и будет верен ему в наши дни»;

И прочее в том же плане. Я наклонился и спросил у моего соседа, что происходит. «Он истолковывает», — сказал сосед.

Когда я стал более сведущ в пятидесятническом вероучении я узнал, что «дар истолкования» считается непременно сопровождающим дар языков, и оба эти дара обычно рассматриваются вместе. «Истолкование» имеет целью передать основное содержание слова, только что сказанного на незнакомом языке в отличие от перевода, так как здесь «переводчик» понимает язык не больше, чем сам говорящий. Истолкователь чувствует, что ему каким-то сверхъестественным образом дано знать, что именно было сказано на языках, и он поднимается, чтобы поделиться своим знанием со всем собранием. Это я узнал потом, а в тот день, как я уже говорил, я ничего из этого не понял. Я только заметил, что всякий раз, когда кто громко заговорит на языках с тем, чтобы слышала вся аудитория (а это случалось трижды через какие-то промежутки времени), — всякий раз кто-то еще сразу же поднимался, говорил для аудитории по-английски.

Проповедь в этот день продолжалась сорок минут. Текст был: Моисей, переходящий Чермное (т. е. Красное) море. Довольно обычная проповедь, за одним исключением: проповедник здесь нуждался в гораздо большей поддержке паствы, чем привык наблюдать. Его высказывания сопровождались одобрительными возгласами слушателей: «Да, брат! Аминь!», и даже «Аллилуйя!» — чего я прежде никогда не слышал, разве только в пасхальных гимнах. Когда он видел, что аудитория откликается на его слова, он воодушевлялся и пользовался, этим примерно так же, как это было во время хорового пения, то есть повторял те же слова с возрастающим подъемом «Он перешел море! Да, Моисей перешел море! Воды разошлись и он прошел море!» Проповедь кончилась. В открытую дверь видно было, что на улице уже зажглись фонари. Присутствующие уже заполнили проход и начали выходить через боковой выход. Надевая пальто, я понял, что мы пробыли в церкви - и это на дневном служении в четверг! — добрых три часа. Уже был вечер; ухоженные пудели спешили домой к ужину.

Пока мы шли домой, нас обуревали противоречивые чувства относительно служения, на котором мы только что были. Время, несомненно прошло быстро: по яркости впечатлений и динамичности действия это было похоже на посещение другой страны во время праздника. Но во всем этом чувствовалось что-то еще более интересное и захватывающее. Я почувствовал здесь отголоски великих дел; но вместе с тем я чувствовал смущение оттого, что люди должны выставлять перед другими напоказ свои эмоции; да и просто я переживал замешательство и смущение, столкнувшись с незнакомыми формами служения.

Выходя из церкви, я спросил проповедника, откуда идут эти необычайные формы служения. «Ну, как — откуда, из Библии же», — сказал он. — «В конце первого Коринфянам, глава 14». В тот же вечер, сидя у огня в нашей гостиной в Чаппакуа, мы с Тиб просмотрели эту главу. Там звучали слова Павла, написанные, словно о служении, пережитом нами:

Итак, что же, братия? Когда вы сходитесь, и у каждого из вас есть псалом, есть поучение, есть язык, есть истолкование, — все сие да будет к назиданию. Если кто говорит на незнакомом языке, говорите двое, или много трое, и то порознь, а один изъясняй. Если же не будет истолкователя, то молчи в церкви, а говори себе и Богу... Итак, братия, ревнуйте о том, чтобы пророчествовать, но не запрещайте говорить и языками. Только все должно быть благопристойно и чинно. (I Кор.14: 26—28, 39—40)

В тот вечер после того, как Тиб поднялась наверх, я некоторое время сидел один при мерцающем свете одного только догоравшего камина. И мне показалось, что этот огонь чем-то похож на мое переживание, которое я имел с Христом. Мои отношения с ним были как это пламя, когда-то горевшее ярко, а теперь слабо тлеющее.

Правильно ли то, что мы должны вспыхнуть, получив порцию горючего в виде одного единственного переживания, а потом остыть? Я читал книгу Деяний, и мне было ясно, что христиане апостольской церкви не охладевали в своем переживании близости Христа. Так же, как и эти пятидесятники, молящиеся в своей смешной маленькой церкви днем по четвергам. При всей странности и необычности их служения, мне казалось, что эти люди ощущают постоянное присутствие Христа и близость с Ним, что я мог понять, потому что и сам пережил это однажды в больнице. Может быть, их язык был странным, а действия необычными; но если посмотреть, что стоит за всем этим, если взглянуть на их лица, не глядя на их странное поведение, то увидишь радость и увидишь жизнь.

ГЛАВА 3

НЕОЖИДАННОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО

На следующее утро было холодно, ветрено, шел снег. Час» в 10 утра я с сыновьями вышел, чтобы расчистить среди сугробов дорожку для почтальона. Вся яркость вчерашних впечатлений почему-то ушла. Пока мы работали, я рассказал Скотту и Дону о служении, на котором мы побывали. Но поскольку им было б и 9 лет, основной их реакцией было удивление, что кто-то мог пойти в церковь, когда даже не воскресение

Мне нужно было передать почтальону для отправки несколько писем, и поэтому я поручил трехлетней Элизабет караулить внизу у окна, чтобы не пропустить его, а сам вернулся наверх в мой кабинет. Мальчики не пошли в школу, так как занятия были отменены из-за снега, и я слышал, как они играли внизу. Слушая их голоса, я был внезапно поражен мыслью, что дети были правы. Это вчерашнее служение действительно было просто глупым. Невоспитанно и некрасиво вскакивать с места посреди служения и громко говорить. Просто смешно и нелепо размахивать руками над головой. Мой первоначальный вывод справедлив: это все лишь интересный случай проявления групповой психологии — «психологии массы».

«Идёт!» — с величайшим возбуждением вскричала Элизабет, возвещая приход почтальона. Я спустился и обменялся с ним письмами.

Первое из писем, которое он мне вручил, было со штемпелем Маунт-Вернон, и я понял, что оно от Харальда Бридезена. Я был разочарован и чувствовал недоверие ко всем из ряда вон выходящих явлениям; поднимаясь наверх, я поймал себя на том, что бессознательно подсовываю письма Бридезена в самый низ пачки. Когда, наконец, на столе не осталось кроме него, писем, я очень неохотно вскрыл его. В конверте было несколько страниц, вырванных из журнала «Лайф» первой из которых была нацарапана адресованная мне коротенькая записка. «Я полагаю, что это будет Вам интересно».

Мне это действительно показалось интересным, отчасти тому, что автором статьи был человек, которого я знал: д-р Генри Питни Ван-Дюзен, бывший тогда президентом Объединение теологической семинарии в Нью-Йорке. Но особенно меня интересовала тема статьи. Д-р Ван-Дюзен писал о том, что он называл «третьей силой» Христианства, что частично относилось к пятидесятникам.

Что же может сказать президент одного из интеллектуальных величайших центров страны об этих самых мало интеллектуальных людях? Я долил себе остатки утреннего кофе и уселся читать о поездке, которую д-р Ван-Дюзен только что совершил вокруг света. Он останавливался в 20 странах, и в каждой он беседовал с ветеранами и лидерами традиционных протестантских церквей. И везде он сталкивался с одной и той же глубокой озабоченностью относительно феноменального роста называемых «нонконформистских», религиозных нетрадиционных групп, особенно пятидесятников. Он спросил английского епископа по этому поводу: «Вы встревожены тем, что это новое движение увлекает людей так, как не можете увлечь вы, или же тем, что они «перетягивают» к себе вашу собственную паству?» «И тем и другим», — был ответ.

Изложив в определенной системе информацию, собранную в ходе поездки, д-р Ван-Дюзен ввел понятие «третьей мощности ветви христианства», которую смело можно поставить наряду с католичеством и протестантизмом. Центральной струёй этого потока — «третьей силы» — является пятидесятническое пробуждение.

«Существует несколько предпосылок, делающих третью силу самым выдающимся религиозным явлением наших дней. Эти группы проповедуют непосредственно Евангельскую весть, которая охотно и с готовностью воспринимается. Они обычно обещают людям переживание мгновенного изменения жизни через встречу с Живым Богом, являющим Себя во Христе; а это для многих людей гораздо важнее и имеет гораздо большее значение, чем та система проповеди, которая принята в традиционных церквах.

Они вступают с людьми в непосредственный контакт — в их домах, или на улицах, где угодно — они не ждут, когда люди придут к ним в церковь. Они движимы большим духовным подъемом, природа которого иногда — но не в коем случае не всегда — исключительно эмоциональна. Духовный рост обращенного происходит в постоянно поддерживаемом, очень близком личном общении с группой других верующих - эта характерная черта каждого из важнейших христианских пробуждений, которые происходили с тех пор, как Святой Дух сошел на учеников в день Пятидесятницы. Особое значение эти группы придают Святому Духу — столь пренебрегаемому многими «традиционными» христианами — как проявлению непосредственного, действенного присутствия Бога как лично в каждой душе, так и среди христианского общения. Кроме всего этого, они ждут от своих последователей активной, постоянной христианской жизни, практики христианского хождения на протяжении 24 часов в сутки.

До последнего времени другие протестанты рассматривали это движение как временное и преходящее явление, случайное и не заслуживающее большего внимания. Ныне же мы можем наблюдать все возрастающее серьезное признание его истинных масштабов. Теперь уже можно придти к заключению, что явление это нельзя отнести к разряду случайных и временных. Тенденция отвергать проповедь пятидесятников как нечто чуждое христианству теперь сменяется готовностью беспристрастно исследовать причины мощного размаха этого движения».

(Журнал «Лайф», 1958 г, № б)

Это было необычно смелое заявление. Я хотел знать больше, и поэтому написал д-ру Ван-Дюзену в тот же день, прося о встрече.

Дней через десять мы с Тиб вместе поехали встретиться с ним. Этот визит для меня был особенно важен, поскольку мой отец до самой своей смерти преподавал в семинарии, президентом которой являлся этот человек. Сидя в кабинете Ван-Дюзена в здании семинарии, я в открытую дверь мог видеть всего через комнату кабинет моего отца. Как раз за углом — я знал — находится прежняя квартира моих родителей, куда в течение шести лет мы по воскресеньям водили в гости своих детей. Возвращение в эти края несло с собой бесконечное множество воспоминаний. Д-р Ван-Дюзен, должно быть, почувствовал, как много для меня и Тиб значило это возвращение к родным пенатам, поэтому он взял на себя немалый труд по приготовлению чая. Немалый труд потому, что его жена и экономка отсутствовали, и чай ему пришлось готовить самому. Покончив с этим нелегким делом, он сел напротив нас и попробовал, как заварилось. «Слишком крепко», — сказал он, покачивая головой. — «Слишком крепко». Еще раз, отхлебнув этого слишком крепкого чая, он поморщился и отставил чашку. «Угощайтесь печеньем», — сказал он, — «Я очень рад вас видеть. Вы, наверное, знаете, что я очень интересуюсь пятидесятничеством.»

И д-р Ван-Дюзен рассказал нам о своем путешествии на острова Карибского моря, которое он предпринял несколько лет назад. В ходе этого путешествия он первый раз побывал на пятидесятническом служении. «Вы знаете» — сказал Ван-Дюзен, — «это было ужасно компрометирующее обстоятельство. Подумать только — президент теологического объединения, преодолев расстояние до Карибских островов для того, чтобы впервые посетить пятидесятническое служение. Это просто шокирующе!»

Д-р Ван-Дюзен вышел с этого служения с определенными впечатлениями. Первое из них было странным. «Я чувствовал себя свободно, как дома, — говорил он. — «Несмотря на совершенно непривычные мне вещи — а их было много — я чувствовал себя как дома. Я чувствовал себя, словно вернулся в прошлое, в дни первых христианских переживаний, может быть на примитивном уровне, но очень ярких и жизненных. Я уверен, что Петр, Варнава и Павел скорее чувствовали бы себя в своей стихии на хорошем пятидесятническом служении, чем на формальной, превращенной в ритуал службе большинства наших современных церквей».

Другое сильное впечатление было впечатление от говорения на языках. Так же как и мы, он наблюдал и слушал, совершенно завороженный, молитвы людей «в Духе». «Мне кажется», — сказал он, — «что это говорение на языках — своего рода духовная терапия. Трудно, конечно, определить впечатление от языков, когда слышишь это в первый раз. Но надо всеми другими впечатлениями у меня явно преобладает одно; я ушел с чувством, что это нечто вроде эмоциональной разрядки, очень благотворное явление, в основе которого лежит что-то очень здоровое. Я оставлял этих людей в лучшем состоянии, чем до молитвы: освобожденными, расслабившимися от напряжения»,

«Я сам никогда не переживал того», — продолжал д-р Ван-Дюзен, — «но я лучше всего могу понять это чувство, когда думаю о некоторых наших великих поэтах. Они очень часто достигают в своем творчестве таких моментов, когда просто не сообщают читателю никакой связной, уяснимой мысли. Например, Блейк, или Оден, или Джеральд Менли Хопкинс. Все они писали отдельными, совершенно не имеющими логической связи фразами. Они «не искали смысла». Это, мне кажется, как раз близко стоит к иррациональной природе говорения на языках. Человеческое сердце достигает в определенные моменты такого состояния, такой высшей точки, когда слова — само значение слов — просто не в состоянии выразить все то, что рвется из сердца».

Я был поражен серьезностью, с которой он ко всему этому относился. Но перед самым нашим уходом д-р Ван-Дюзен сделал заявление, которое стало для меня решающим и окончательно определило мое решение узнать о пятидесятниках все, что я только смогу узнать.

Было пора уходить. Тиб уже была на ногах, но д-р Ван-Дюзен еще сидел; было ясно, что он должен сказать что-то еще. «Я пришел к ощущению», — сказал он, осторожно подбирая слова. — «что пятидесятническое движение с его особым отношением к Святому Духу — это нечто большее, чем просто еще одна из воли пробуждения. Это революция наших дней. Это революция, сравнимая, сопоставимая по значению своему с основанием первоапостольской Церкви и с протестантской Реформацией!»

Я не сразу осознал значение этих слов. Д-р Ван-Дюзен утверждал, что это движение — да, даже представляемое отчасти той размахивающей руками, говорящей языками, хлопающей в ладоши маленькой церковью, где мы были с Тиб, — должно быть поставлено в один ряд не с какой-то безумной, отсталой сектой. Оно должно стоять в одном ряду даже не с образованием таких основных протестантских деноминации, как пресвитерианство или методизм; нет, оно сопоставимо с самими протестантизмом и католичеством!

Мы с Тиб ехали домой с распухшими головами. Как же это д-р Ван-Дюзен мог сравнить пятидесятничество с основанием первохристианской Церкви! И одинок ли он в своем взгляде на значение пятидесятничества?

Следующие несколько недель я много читал на эту тему. И даже при этом поверхностном чтении я нашел два основных момента, которые были для меня исходными. Во-первых, я узнал, что пятидесятническое движение было гораздо более распространено, чем я себе представлял. Оно включало не только 8 миллионов членов пятидесятнических церквей, но, что очень важно, еще и не установленное, но огромное число людей в традиционных, официальных церквах, как католических так и протестантских, которые переживали в своей среде те же самые проявления сверхъестественной и необъяснимо силы.

Во-вторых, я обнаружил, что д-р Ван Дюзен никоим образе не одинок в своей оценке этого явления. Ведущие фигуры протестантизма и католичества выражали аналогичное мнение. Я составил список считающих подобным образом и засунул его на дно папки, которую я завел, дав ей название «Рассказ о языках». Я дал себе слово когда-нибудь обязательно встретиться с этими людьми.

Трудность состояла в том, что эти мои изыскания грозили отнять больше времени, чем я мог им уделить. Сам предмет увлекал меня, но в то же время мы зависели от договорных обязательств с журналами, которые составляли источник наше дохода. Здесь я чувствовал полный развал, так как понял, что «языки» — это для меня та большая тема, которая выпадает на долю каждого писателя лишь раз в жизни. И я ничего мог поделать.

А затем случилось нечто, что полностью изменило положение дел. Как-то раз на званом обеде я рассказал о том, как Харальд Бридезен говорил по-польски. Я решил, что история эта стоит того, чтобы ее рассказывать; независимо того, какой взрыв — недоумения или веселья — она вызывала, она всегда заинтересовывала людей. Но на этот раз на обеде был человек, которого я раньше никогда не встречал, Сэм Питерс. Когда мы встали из-за стола, Питерс отвел меня в сторону. «Вы знаете», — сказал он. — «Я очень заинтересовался этой историей. Я бы хотел услышать об этом еще больше. Не могли бы вы заглянуть в мою контору?»

Питерс, как, оказалось, работал в книжном издательстве. Я посетил его контору на Манхэттене, а через несколько недель я подписал контракт, по которому должен был написать книгу — исследование о говорении на языках как явлении и о том, что они бы могли означать, причем оплачивать расходы по исследованиям должен был издатель.

«В одном отношении — давайте поставим вещи на свои места», — сказал я Питерсу к концу разговора. — «Вы все время говорите: «Эти ваши языки». Это не мои языки, Питерс, вряд ли когда-нибудь будут моими. Я заинтересован, я заинтригован, но я отнюдь не поддался на эту приманку. Я приверженец епископальной церкви, как вы знаете, и я думаю нас не так-то легко увлечь». Питерс улыбнулся. «Я знаю. Никто вас и не просит самому входить в это. Просто сделайте:

хороший добросовестный репортаж. Это все, что мы просим». «Хорошо», — сказал я. — «В таком случае мы с вами понимаем друг друга. Я всегда говорю, чтобы там ни было, а лучший репортер — это тот, который всегда соблюдает безопасную дистанцию».

ГЛАВА IV

«ПРИЧУДА СТОУНА»

В отношении этих людей, как я начал чувствовать, соблюдать безопасную дистанцию было делом очень простым. Я сидел в главном читальном зале Нью-йоркской общественной библиотеке с внушительной стопкой книг старого издания перед собой на столе, и мир, который они открыли передо мной, казался мне бесконечно далеким от моего собственного привычного мира. Я старался проследить историю говорения на языках в наше время до самого первого, исходного момент когда кто-то на них заговорил. Одной из подобных кандидатов был фермер из горного района. Другая кандидатура — странствующий цветной проповедник. Еще один — человек, содержавший бесплатную школу. Были также чилийские индейцы, африканцы, представители касты неприкосновенных — парии — Индии. Тиб очень удачно охарактеризовала пропасть, отделявшую нас от этих людей: «Ни один из них, — сказала она, когда я сообщил ей результаты своих исследований, — никогда в жизни не заботится о таких вещах, как, например, опрыскивание насекомых-вредителей на газоне...»

Она была права. Не у многих из них были во владении газоны, о которых можно было бы заботиться, а у кого была какая-то лужайка, тот пускал на нее пастись корову.

Было это в Соединенных Штатах, в 1900 году. Молодой методистский служитель Чарльз Ф. Пэрхем решил, что его религиозная жизнь нуждается в каких-то изменениях. Читая книгу Деяний и послания Павла, он сравнивал немощь своего собственного служения с силой, отраженной в этих книгах. Где его чудеса? Его исцеления? Несомненно, говорил он себе, христиане первого столетия обладали каким-то «секретом» силы, который утратили теперь он сам и его церковь.

В октябре 1900 года Пэрхем решил попытаться раскрыть этот секрет. Он пришел к выводу, что для этого потребует более глубокое и тщательное изучение Библии, чем-то, которое он мог бы произвести в одиночку. Поэтому он решил открыть библейскую школу, где сам он будет одновременно и директором, и одним из студентов. Он не будет брать платы за обучение, каждый из учащихся просто даст то, что сможет чтобы покрыть расходы. Первой задачей Пэрхэма было найти подходящее помещение за маленькую месячную плату или вообще бесплатно. И Пэрхэм нашел такой дом в городе Топика в штате Канзас. Оно, это здание, было не очень большим, но живописным. Житель Топика по имени Стоун начал строить для себя большой особняк. Не успел он построить его на половину, как у него кончились средства. Первый этаж дома был великолепен: резные лестницы, массивные камины, роскошь панели. Верх же был закончен уже самыми дешевыми сосновыми досками. В городе этот дом имел свое прозвище. Его называли «Причуда Стоуна».

Чарльз Пэрхэм переехал в «Причуду Стоуна» и объявил, что он с радостью примет каждого, кто захочет присоединиться к нему в деле изучения Нового Завета. Объявилось 40 учеников. Должно быть, они задали Топике больше пищи для пересудов, чем сам Стоун! Они прибыли в повозках и фургонах, и пешком, ведя с собой жен и детей. Они захватили с собой все, что нужно для хозяйства, и скоро на заднем дворике великолепного стоунского особняка сушились пеленки, а на лужайке перед домом паслась корова.

Чарльз Пэрхем знал, в каком направлении должно вестись их изучение. На протяжении пятидесяти лет многие протестанты обращали все возрастающее внимание на некое религиозное переживание, которое обычно имеет место где-то после обращения. Переживание это было конкретным, вплоть до того, что можно было определить день и час его; некоторые называли его «вторым действием благодати», другие — «вторым благословением», иные — «освящением». Но суть его всегда была одна — встреча и непосредственный контакт со Святым Духом.

Обетование каких-то иных, новых отношений со Святым Духом проходит красной нитью через весь Новый Завет. Оно появляется в самых первых главах Евангелия. Какое-то время евреи думали, что Иоанн Креститель, должно быть, и есть обещанный Мессия. Но Иоанн говорил им: «Идёт за мною Сильнейший меня, у Которого я не достоин наклонившись развязать ремень обуви Его; я крестил вас водою, а Он будет крестить вас Духом Святым» (Марк, 1:7,8).

Ближе к последним дням Своей жизни Христос начал делать все больший акцент на Святом Духе. Последний будет утешителем учеников, всегда поддерживающим их в трудностях, направляющим их к истине, — займет место Христа, когда Он уйдет. После Своего распятия Христос явился ученикам и сказал им, что они должны оставаться в Иерусалиме: «Ждите обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня; ибо Иоанн крестил водою, а вы через несколько дней после сего будете крещены Духом Святым,»—сказал Он (Деян. 1:4,5).

Ученики ждали, как им было сказано. И вот...

При наступлении дня пятидесятницы они были единодушно вместе. И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать. Деян. 2:1—4

Церковь ведет свое существование с этого момента исполнения Святым Духом. Она была только что родившейся, маленькой, окруженной врагами, и все же эта молодая Церковь обладала силой: исцелять, убеждать, расти. Церкви, которые произошли из нее с течением времени, сохранили в своих традициях отзвуки этой прежней зависимости от особого наполнения Святым Духом как источника их силы. Приверженцы римско-католической, лютеранской, епископальной церквей в обряде конфирмации подразумевают, что в данный момент конфирмант получает некоторый особый дар силы с тем, чтобы быть настоящим христианином.

Но такие группы, как методисты — последователи Веслея — и «люди Святости», поняли, что обряд конфирмации часто является простым ритуалом, под частую фактически не наделяющим человека силой. Они делали упор на то, что крещение Духом не есть переживание, которое происходит автоматически (т.е. посредством обряда), но что его следует искать снова и снова, если нужно, до тех пор, пока христианин не будет совершенно точно уверен, что он исполнен Святым Духом.

Но как может человек быть уверен? Некоторые говорили, что не бывает непосредственного доказательства, что факт своего крещения человек принимает верой. Другие говорили, что вы узнаете, что получили Духа потому, что молитва ваша становится, исполнена силы. Но это был какой-то неопределенный критерий. Задача, которую поставил перед собой Чарльз Пэрхэм и его друзья исследователи Библии, заключалась в том, чтобы обнаружить критерий, с которым можно было бы считаться.

В «Причуде Стоуна» Пэрхэм и его друзья проводили дни, читая Библию, моя посуду, доя корову, молясь и ища несомненного доказательства присутствия Святого Духа.

В декабре Пэрхэм должен был уехать в трехдневную поездку. Прежде чем покинуть Топику, он дал своим ученикам задание. «Пока меня не будет», — сказал он, — «я хочу, чтобы вы прочитали книгу Деяний. Изучите каждый случай, когда крещение получалось впервые. Посмотрите, не сможете ли вы найти что-то неизменное для всех случаев, какой-то общий знаменатель».

По возвращении он обнаружил, что школа гудит от возбуждения. Учащиеся, независимо друг, от друга изучая вопрос, все пришли к одному и тому же выводу. В пяти различных описанных в Деяниях случаях, когда крещение получили впервые, было (как они заключили) определенно зафиксировано как произошедшее или как подразумеваемое любопытное явление — «говорение на языках».

Впервые это было в день Пятидесятницы: «И исполнились все Духа Святого и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать» (Деян. 2:4).

Второй раз это было в Самарии:

Находившиеся в Иерусалиме Апостолы, услышавши, что Самаряне приняли слово Божие, послали к ним Петра и Иоанна, которые, пришедши, помолились о них, чтобы они приняли Духа Святого: ибо Он не сходил еще ни на одного из них, а только были они крещены во имя Господа Иисуса; тогда возложили руки на них, и они приняли Духа Святого. Симон же, увидев, что через возложение рук Апостольских подается Дух Святой, принес им деньги, говоря: дайте и мне власть сию, чтобы тот, на кого я возложу руки, получил Духа Святого. Деян. 8:14—19.

В третий раз это было в Дамаске, когда крещение получил Павел:

Анания пошел, и вошел в дом, и, возложив на него руки, сказал: брат Савл! Господь Иисус, явившийся тебе на пути, которым ты шел, послал меня, чтобы ты прозрел и исполнился Святого Духа. И тотчас как бы чешуя отпала от глаз его, и вдруг он прозрел, и встав крестился (буквально: был крещен). Деян. 9:17—18.

Четвертый случай был в Кесари, когда крещение получил дом Корнилия:

«Когда Петр еще продолжал эту речь. Дух Святой сошел на всех, слушавших слово. И верующие из обрезанных, пришедших с Петром, изумились, что дар Святого Духа излился и на язычников; ибо слышали их говорящими языками...» Деян. 10:44—46.

И пятое событие из зафиксированных в Деяниях произошло в Эфесе:

Во время пребывания Аполлоса в Коринфе, Павел, прошед верхние страны, прибыл в Ефес и, нашед там некоторых учеников, сказал им: приняли ли вы Духа Святого, уверовавши? Они же сказали ему: мы даже и не слыхали, есть ли Дух Святой... И, когда Павел возложил на них руки, нисшел на них Дух Святой, и они стали говорить иными языками и пророчествовать. Деян. 19:1—2,6.

Пэрхэм был заинтересован, но не убежден. «Я вижу языки в трех случаях крещения», — сказал он, — «Но не в случае Самарии, а также не в случае Павла!» «Нет», — возразили ученики. — «Ведь мы знаем, что у Павла был дар языков, — впоследствии в его служении. Он писал коринфянам: «Благодарю Бога моего: я более вас всех говорю языками». Где же тогда он получил этот дар? Не могло ли это быть во время крещения?»

Пэрхэм молча размышлял над этим. «Ну, а Самария?» — наконец спросил он. «А в Самарии Симон Волхв был так поражен чем-то, что он видел, когда люди исполнились Святого Духа, что предложил деньги, чтобы приобрести эту силу для себя! Что же такое необычное он мог видеть? Не чудеса, и не исцеления, потому что он уже видел, как христиане делают все это. Он неделями не отходил от Филиппа как раз из-за этих знамений. Нет, с прибытием Петра и Иоанна, когда Самарийские христиане получали Святого Духа, Симон увидел нечто новое, что-то совершенно другое. Разве не могли это быть языки?»

Подъем товарищей передался, наконец, и Пэрхэму. Не это ли, действительно, то доказательство, которого они ищут? Был уже поздний вечер. «Интересно, что произойдет», — сказал Пэрхэм — «Если завтра все мы вместе будем молиться о получении такого крещения, как оно описано в Библии: с говорением на языках?»

На следующее утро все в «Причуде Стоуна» объединились в такой молитве. Они молились все утро и после полудня — весь день. В особняке стояла атмосфера ожидания. Но солнце село, и ничего необычного так и не произошло.

И вот, примерно в семь часов вечера — это был канун Нового года, 1900 — молодая студентка по имени Агнесс Н. Озман вспомнила одну вещь. Разве не верно, что многие из случаев крещения, описанных в Деяниях, сопровождались не только молитвой, но и определенным действием: не возлагал ли человек, возносящий молитву, руки на желающего получить крещение? В Библии она нашла места, подтверждающие ее догадку. Совершенно верно: в Самарии, в Дамаске в Эфесе, — везде слово «руки». «Возложив на него руки...» «Тогда возложили руки на них...»

Мисс Озман пошла, искать Чарльза Пэрхэма. Она высказала ему свои соображения. «Вы не помолитесь за меня таким образом?» — спросила она. Пэрхэм колебался относительно правильности того, что они делают, ровно столько, сколько нужно для того, чтобы произнести краткую молитву. Затем он нежно положил обе руки на голову мисс Озман. Немедленно из ее губ полились тихие звуки, понять которых не могли ни она, ни Пэрхэм. Пятидесятники оглядываются на эту дату — 19 часов, канун Нового года, — как на одну из исходных дат своей истории. Она указывают на нее как на первую со дней первохристианской церкви, когда было взыскано крещение Святым Духом, когда говорения на языках ожидали как исходного доказательства крещения.

Теперь уже все в «Причуде Стоуна» молились с все возрастающим рвением о сошествии Святого Духа. Одна из больших недостроенных комнат на верхнем этаже особняка была превращена в молитвенное помещение: сознательное стремление воссоздать — хотя бы по расположению — горницу в Иерусалиме?» в день Пятидесятницы. «Горница» означает «верхняя комната» В течение последующих трех дней было множество крещений, каждое из которых было ознаменовано загадочными языками. 3-го января сам Пэрхэм и двенадцать других служителей различных деноминации, бывшие с ним в этой комнате, получили крещение и заговорили языками. В радостном возбуждении они строили планы грандиозной миссионерской поездки, которая пронесла бы новую весть из Топики через всю страну вплоть до Канады.

Они уехали не дальше Канзас-Сити. Здесь их встретили явной, ничем не прикрытой враждебностью. Никто не слушал весть, в которой Пэрхэм был так уверен. Его товарищи по суждению оставили его стараниями местного духовенства и прессы. Маленькая группа распалась. Пэрхэм оказался без единомышленников и без средств. Он остался без кафедры и в конечном итоге даже без куска хлеба. Через несколько недель Пэрхэм вернулся в Топику, и там его ждал новый удар. «Причуда Стоуна» была предназначена к продаже. Приходилось покинуть это старое чудовище - дом, так много значившее для маленькой школы Пэрхэма, и с потерей места исчезла школа, рассеялись ученики.

Чарльз Пэрхэм начал проповедовать на углах улиц. Он назвал свое служение «вестью Полного Евангелия» подразумевая под этим то, что Евангелие, как он верил должно быть проповедано во всей своей полноте и целостности, ни опуская, ни языков, ни исцелений, ни каких-либо других даров, обещанных в Духе.

Прошло три года, и никто так и не слушал его. И вот в 1903 году Пэрхэм прибыл в курортный городок Эльдорадо Спрингс (штат Миссури). Здесь в его служении произошел перелом, сопровождавшийся драматичными событиями.

Было известно, что воды Эльдорадо помогают от любого рода болей и недугов, и Пэрхэму помогла эта атмосфера всеобщей нужды в излечении, он проповедовал на самых подступах к целебным источникам. После каждой проповеди он приглашал любого, кто был болен или испытывал недомогание, прийти для дальнейшей молитвы в маленький домик, который они с женой арендовали неподалеку. Многие приходили. И с самого начала многие говорили, что их состояние улучшилось. Разнеслась молва, что объявился человек, наделенный необычайной силой. Причем было ясно, что он не преследует личный выгоды: он никогда не брал платы, никогда не устраивал сборов пожертвований.

Одной из тех, кто приходили на его доступные всем служения исцеления, была женщина по имени Мэри Артур. Миссис Артур теряла зрение. Она уже перенесла две операции, и после каждой из них состояние ее зрения только ухудшалось. В тот день, когда она посетила домик Пэрхэма, она могла видеть лишь одним глазом, да и то, испытывая при этом боль.

Во время служения Пэрхэм возложил руки на ее глаза и стал молиться, чтобы сила Духа прошла через него для исцеления. Миссис Артур поднялась с колен потрясенная и верящая. Лишь несколько минут назад ей приходилось держать глаза закрытыми, чтобы спастись от боли, теперь же она могла смотреть прямо на свет, не испытывая ни малейшего неудобства. Миссис Артур вернулась к себе домой в Галену (штат Канзас) и начала всем рассказывать об этом чудесном, но служении. Спустя несколько недель она пригласила Пэрхэма приехать в Галену и провести ряд служений в ее доме. Решение принять приглашение стало поворотным пунктом в служении, ибо именно в Галене возгорелось пламя пятидесятнической проповеди.

В каких-то несколько дней гостиная в доме Артуров была полна до предела людьми. На пустующем неподалеку участке друзья поставили палатку. Почти сразу же выяснилось, даже этих двух помещений уже недостаточно, так как люди стекались в Галену за многие мили со всей округи. Пэрхэм и его друзья арендовали на краю города старый склад. Наступала зима; для утепления они поставили по углам огромного помещения чугунные печки; вместо церковных скамей приспособили доски, положенные на пустые бочонки. Здесь, в церкви-сарае, Чарльз Пэрхэм проповедовал служение Христа, достигающее своей полноты в крещении Святым Духом.

Вечер за вечером люди собирались в этой самодеятельной церкви с тем, чтобы по прошествии нескольких часов выйти оттуда, унося с собой истории исцелений и впечатление странных необычайных переживаний.

Цинцинатская газета «Инквайр» послала в Галену корреспондента, который сделал бы обзор пробуждения:

Вряд ли (писал корреспондент) за последние годы случалось что-либо, что так пробуждало бы интерес, вызывало бы толки и заинтересовывало людей этой местности, как это сделали религиозные собрания, проводимые здесь преподобным Ч. Ф. Пэрхэмом. Почти три месяца прошло с тех пор, как этот человек, приехал в Галену, и за это время он исцелил тысячи людей и обратил более 800… Люди, которые годами не могли ходить без костылей, поднимались с членами настолько выпрямленными, что могли отбросить в сторону свои костыли.... Здесь приверженцы этой проповеди переживают нечто, что они именуют «Пятидесятницей», и делаются способными говорить иностранными языками, — языками, с которыми они, когда не находились под действием этой силы, были совершенно не знакомы. Это уже можно считать одной из замечательнейших особенностей этих собраний. На прошлой недели посреди служения поднялась женщина и говорила в течение десяти минут, и никто из слушавших, очевидно, не понимал, о чем она говорит. Индеец, который в тот день приехал на служение из резервации Пони, заявил, что она говорила на языке его племени и что каждое слово в ее речи.

Пэрхэм оставался в Галене больше трех месяцев, проповедуя и исцеляя. Когда он наконец уехал, то уехал чтобы осуществить мечту, не оставлявшую его с тех пор, как закрылась «Причуда Стоуна»: он хотел открыть другую школу.

Через 5 лет, почти день в день, после того как он открыл школу в Топике, он объявил об основании второй школы, на сей раз в Хьюстоне, штат Техас.

Именно в эту школу пришел учащийся, которому суждено было стать вторым важнейшим лицом в истории пятидесятничества: В. Дж. Сеймур, рукоположенный служитель-негр. Это он принес пятидесятническую весть в Калифорнию, где связал ее с одним из знаменитейших адресов в истории пятидесятничества: Лос-Анджелес, 321 дом по Азуза-стрит.

Сеймур прибыл в Лос-Анджелес с чемоданом в руке, даже не подозревая об успехе, который ему предстояло испытать. Его пригласили проповедовать в местной маленькой негритянской церкви. Память о школе Пэрхэма была еще очень свежа, и Сеймур организовал серию проповедей, посвященных Святому Духу и такому явлению, как говорение языками. Он успел только начать эту предполагаемую серию, так как это было слишком для руководителей маленькой церкви. На следующий день, когда Сеймур прибыл в церковь проповедовать, ее двери оказались закрытыми.

Однако одна из членов церкви не согласилась с таким отношением. Она сказала м-ру Сеймуру, что если он желает, то будет очень хорошо, если он будет проповедовать в ее собственном доме. Дом, конечно, старый, призналась она, но все же это лучше, чем ничего. На протяжении трех дней Сеймур проповедовал там, спокойно и логично излагая Библейское основание своей позиции. Вечером 9 апреля, во время его проповеди, слушавшие начали получать крещение. Они говорили языками, смеялись, они кричали и пели, так что все это очень напоминало настоящую Пятидесятницу, когда Петра и его товарищей обвинили в том, что они напились сладкого вина.

Новость быстро распространилась. На следующее утро, очень рано, в старый шаткий дом набилась большая толпа, и еще большая толпа стояла на улице, ожидая возможности пробраться в дом.

Возгласы и пение, восклицания «Аллилуйя!» и «Слава Господу!» эхом отдавались от крыши. Начались хлопки и притоптывание; старое строение зашаталось. Никто даже не заметил. Затем, при одном особенно громком восклицании «Слава Господу!» здание не выдержало: полы рухнули, стены обвалились, крыша обрушилась. Никто не пострадал. Но было ясно, что быстро растущее собрание требует большего (и более прочного) помещения. После недолгих поисков они нашли подходящее место: Азуза-стрит, 321.

Это место находилось в очень скромной части города. Соседствовали с ним дровяной склад, конюшня и мастерская, где изготовлялись надгробия. Но по крайней мере никто не будет потревожен исполненной «новым вином» паствой. Это двухэтажное здание само было некогда конюшней, но частично пострадало от пожара, и было теперь заброшено. Выгоревшую крышу заменила друга, плоская, придавшая строению вид обрубка. Молящиеся побелили здание снаружи, втащили внутрь бочонки из-под гвоздей, чтобы использовать их в качестве сидений. Сам Сеймур спокойно и тихо сидел в углу большой комнаты нижнего этажа, постоянно молился и редко проповедовал. Он был руководитель, но его руководство больше выражалось в форме предположений, чем указаний.

Пробуждение, начатое на Азуза-стрит, продолжалось три года. Равно богатые и бедные приходили посмотреть, что происходит. Люди приезжали из ближайших городов, со Среднего Запада и из Новой Англии, из Канады и Великобритании. Тут были белые и цветные, старые и молодые, образованные и неграмотные. Репортеры съезжались со всей страны, и их репортажи, независимо от того, были ли они сочувственными или же недоброжелательными, всегда были интересны и читаемы.

В ходе моего исследования я переписывался с одним из немногих ныне живущих очевидцев пробуждения на Азуза-стрит. Это м-р Харви Мак-Алместер из Спрингфильда, штат Миссури, который писал мне, что сам много раз посещал служения. Он вспоминает один интересный эпизод:

«Мой брат, Роберт Э.Мак-Алместер, ныне покойный, находился в Лос-Анджелесе, когда произошел этот случай, и он рассказал о нем мне. Эта девушка, которую я близко знал, и от родителей которой я также слышал об этом случае — Кэтлин Скотт.

Это ...случилось в доме, который известен как Старая Миссия на Азуза-стрит. Для того, чтобы разузнать, что же там происходит, люди приезжали со всех концов Земли. Там наверху было большое помещение — «Горница». Дом был открыт и днем и ночью в течение нескольких лет, а люди в «Горнице» молились и днем, и ночью. Когда кончалась проповедь, люди толпой шли в «Горницу» молиться. Когда опять подходило время проповеди, кто-нибудь звонил в колокольчик, и все спускались на служение.

Кэтлин в то время была подростком. В тот самый день она находилась в «Горнице». В дом вошел человек; шло служение, и, услышав, что люди молятся, он направился наверх в молитвенную комнату. В тот момент, когда он вошел, Кэтлин, направляемая Духом, встала и указала на этого мужчину, стоящего наверху лестницы, и на протяжении нескольких минут говорила на ином языке.

Её прервал звук колокольчика, призывающего людей, вниз, на служение проповеди. Все стали подниматься с колен и направились к лестнице. Мужчина же, когда Кэтлин подошла вместе с другими к лестнице, взял ее за руку и повел в низ, подвел к месту проповедника и подождал, пока в аудитории не установится порядок. Затем он сказал: «Я еврей, и я приехал сюда, чтобы исследовать говорение на языках. Ни один человек в городе не знает ни моего имени, ни фамилии, так как я здесь под вымышленным именем. Никто в городе не знает, чем я занимаюсь, да и вообще никто ничего не знает обо мне. Я занимаюсь тем, что хожу слушать проповедников с целью анализировать их проповеди и использовать это для своих лекций против христианской религии.

Эта девушка, когда я вошел в комнату, заговорила со мной на еврейском языке. Она сказала мне мое имя и фамилию, сказала мне причину моего появления в городе, и ряд моих занятий в жизни, а затем она призвала меня покаяться. Она сказала мне такие факты моей жизни, которые просто не мог знать никто в этом городе».

Затем (так заключает свое письмо м-р Мак-Алместер) этот человек упал на колени, и плакал и молился так, словно у него разорвалось сердце».

Таково было пробуждение на Азуза-стрит. Без фанфар, без рекламы, хоров и оркестров, без каких-либо обычных атрибутов всякого пробуждения, это движение, родившееся в старом конюшенном сарае, стремительно мчалось вперед. День и ночь, день и ночь — более тысячи дней.

ГЛАВА V.

ГОЛОВОКРУЖИТЕЛЬНЫЕ ТЕМПЫ РОСТА

Пришла весна 1960 года, а с ней смена сезонных орудий труда в нашем домашнем хозяйстве. На длительное хранение отправились лопаты для разгребания сугробов, на свет были вытащены опрыскиватели и сенокосилка. В почтовом ящике появился рекламный листок: «Сможете ли Вы этим летом ГОРДИТЬСЯ Вашим газоном, когда на него будут смотреть Ваши друзья?» И я поймал себя на мыслях о корове, пасущейся на лужайке перед «Причудой Стоуна».

Пришла весна, и мое путешествие в странный мир пятидесятничества продолжало оставаться безопасным занятием, лично касающимся меня не более, чем касалось бы путешествие по чужой стране, где я видел бы занятых работой людей только из окна скорого поезда.

В одном я готов был признаться, несомненно, что-то таинственное и необычное действительно имело место в те первые годы пятидесятнического пробуждения. По всему миру давали ростки пятидесятнические церкви, все примерно в одно и то же время: на протяжении первых нескольких лет нашего столетия. Необычным здесь было то, что часто не было ощутимо связи между различными группами, связи, на которую историк мог бы указать и сказать: «Церковь Б развилась из церкви А».

Например, одними из самых первых посетителей миссии Азуза-стрит были армянские иммигранты, для которых явление Пятидесятницы не представляло ничего нового. За двадцать лет до того подобное же действие, с говорением на языках, началось среди пресвитериан в Армении. Когда эти пресвитериане-пятидесятники иммигрировали в Калифорнию, они привезли собой и свою религию, и оставались очень одинокими и изолированными, пока, к удивлению своему, не обнаружили, что параллельное движение развивается на Азуза-стрит.

В горных районах штата Северная Каролина члены маленькой баптистской общины в Кэми-Крик начали совершенно независимо от других групп говорить на языках: они никогда до не имели контактов с людьми, говорящими на языках, и фактически они даже не знали, что такое явление существует.

В Индии члены трезвого и рассудительного Миссионерского Общества Великобритании были изумлены, когда шестнадцатилетняя индийская девушка заговорила на языке, который никто не мог определить. Она говорила на этом языке всякий раз, когда молилась. Поэтому поводу консультировались каноником кафедрального собора в Боливии; он пригласил друзей помолиться с девушкой в надежде, что найдется кто-нибудь, кто поймет язык. Наконец такой человек нашелся; язык, как он сообщил, был арабский. При этом молитвы, которые она возносила, были об охране церкви в Ливии — стране, о которой насколько всем было известно, она никогда не слышала. Теперь и другие христиане в Индии стали переживать говорение на незнакомых языках, и вскоре началось и шло полным ходом вполне основательное пробуждение. Эта история была опубликована в брошюре, выпущенной миссией в 1906 году. Брошюра еще набиралась и готовилась к выходу в свет, когда до Индии дошли первые вести о подобных же событиях, происходящих в Соединенных Штатах.

Я был заинтересован этим рядом самопроизвольных и независимых друг от друга проявлений говорения на языках, «всплывавших» в значительно удаленных друг от друга районах земного шара. Что же значило?

Даже в тех случаях, когда связь между двумя проявлениями пробуждения прослеживалась четко, мне казалось необычной готовность, с которой подхватывалась новая весть. Казалось, что во всех случаях эмоциональная и духовная почва была такой, что простая листовка, появившись в данное время среди данных людей, могла послужить искрой, зажегшей целое движение. Мисс Минни Абраме, одна из членов Миссионерского Общества в Индии, написала маленькую брошюру о своих переживаниях, которую послала узкому кругу друзей по всему миру. Один экземпляр дошел до методистско-епископальной церкви в Альпарайю (Чили).

Пастор В. С. Гувер прочел его с большим интересом. Вот его описание того, что произошло:

«В течение года или более с того дня, как мы получили брошюру, мы делились с нашей паствой этой необычно доброй вестью. И вот... от всего нашего сердца мы поставили своей целью иметь у себя пробуждение. В самый первый вечер..., когда призвали к молитве, произошла поразительная вещь — вся паства, примерно 150 человек, разразилась, как один человек, громкой молитвой! То у одного, то у другого начались необычные проявления и видения. И... кульминацией всего этого было переживание, совершенно точно и со многими подробностями описанное во второй главе Деяний. Это пережило огромное число людей. Смотреть приходили толпы, количество прихожан росло скачками и с большой быстротой. В воскресенье вечером число присутствующих превышало 900 человек». («Уорлд Доминион,» 1932, апрель, приводится Дональдом Джи в книге «Пятидесятница», Лондон, 1941.)

Иногда пробуждение распространялось в каком-либо месте просто как результат газетной статьи о пробуждении в каком-либо другом месте. Именно так движение достигло Южного Китая. Миссионеры прочитали в газете о странных событиях на Азуза-стрит. Чуть, позже, воскресным вечером, посреди тихого молитвенного собрания один из них заговорил на языке, которого он не понимал. Это было начало большого китайского пробуждения.

Мужчины и женщины, ставшие пионерами современного пятидесятнического движения, были в основном тихими, ни на что не претендовавшими людьми. Среди них не было ни Лютера, то Нокса , ни Кальвина, ни Фокса , ни Веслея — ни одной выдающейся личности, которая влекла бы последователей своего учения, притягивая их исключительно собственной силой, силой своего характера. Люди, приезжавшие на Азуза-стрит, были самого среднего уровня, часто бедные, нередко необразованны! Но кто бы из них ни возвращался отсюда домой, в том, что они имели рассказать, было что-то такое, что разжигало огонь. И скоро там, где жили эти люди, уже возникали и набирали силу маленькие группки пятидесятников. В Чикаго, в Виннипеге, Нью-Йорке или Литл-Роке... И еще дальше: В Лондоне и Сандерленде, и Осло, и Амстердаме, Калькутте, в Аллахабаде в Мукти — ибо люди приезжали на Азуза-стрит со всего мира.

Это было повсюду одинаково. Обычные люди возвращались домой с некой вестью, и оказывалось, что эту весть мгновенно но принимают на их родине. Не было нужды в агитации к счастью, потому что никто из них не был агитатором. Часто происходило так, как если бы слушающие уже давно ждали эту весть; вспышка узнавания — и дело убеждения сделано.

Но параллельно с этим скорым, подобно пожару, и совершающимися словно бы без всяких усилий распространением пятидесятнической проповеди возникла противоположная реакция равно сильная и столь же мгновенная: жестокий антагонизм.

Мне знакомо было чувство. Я сам пережил его на следующий день после нашего посещения Рок-Черч, когда все, что было связано с этим, вдруг вызвало во мне отвращение, не желал больше ничего об этом слушать. Но такая реакция с моей стороны была всего лишь слабым летним дождиком по сравнению с этим ураганом противления, который пятидесятники вызвали в некоторых кругах.

...Место действия — бедное однокомнатное помещение школы в Кэпм-Крик, в горах Северной Каролины. Пробуждение было в разгаре. Люди приезжали со всей округи в пределах, тридцати миль в запряженных волами повозках или шли пешком. Днем собирались на склоне холма около школы. Beчером сходились в школе, при свете лампы. С каждым собранием росло чувство ожидания.

«Во время горячей молитвы (пишет Чарльз У. Конн в своем захватывающем описании этого пробуждения) несколько — один-двое членов были настолько соединены с Тем, кому они молились, что Святой Дух загадочным образом проявился в них: ... они заговорили на языках, которые были неизвестны слушавшим. Простые деревенские христиане не могли понять, что происходит, так как на памяти даже старейших членов подобного не случалось. Полное неведение относительно истории Церкви делало для них невозможным знать о подобных проявлениях пробуждения в другие времена. Скоро и у других начались такие же экстатические переживания, и независимо от места, времени и обстановки, где это происходило, общим для всех было одно проявление: они говорили на языках, неизвестных тем, кто слушал их с интересом и надеждой...

Весть о великом излиянии Духа распространялась как пожар в прериях, во всех направлениях, и вот как любопытствующие, так и верующие вместе бросились к месту странных событий, чтобы быть их очевидцами. В отдаленных районах в разгаре дня останавливалась пахота; масло оставляли скисать в крынках, не взбив его до конца; коров доили, когда солнце было еще высоко; и, поспешно дав волам корму, люди направляли свои повозки через горы в Кэмп-Крик.»

(В кн.: «Подобно могучему войску», Чарльз У. Конн. Кливленд Теннеси, Издательство Церкви Божией, 1955)

С самого начала местные церкви превосходно отнеслись к пробуждению. Люди возвращались домой, в свои общины, и говорили об измененных жизнях и о новом роде близости с Христом. Священники с трудом могли верить своим ушам; они слушали сами и призывали слушать свою паству.

Затем последовала реакция. Она возникла так же неожиданно и мгновенно, как само пробуждение. За одну ночь руководители церкви превратились в противников, враждебно настроенных по отношению к пробуждению. Старший одной из баптистских церквей удалил с конформации 33 члена церкви; повод: они говорили языками. Группа служителей отправилась к властям округа и убедила их отменить разрешение пользоваться школой в Кэмп-Крик. Когда однажды вечером участники пробуждения собрались к школе, они нашли ее двери и окно наглухо закрытыми. Полные решимости, они просто построили для себя собственную маленькую бревенчатую церковь.

Оппозиция приняла еще более сильные меры. В одну дождливую ночь группа фермеров прокралась к новой церкви и подожгла ее. Огонь загасило дождем; тогда несколькими неделями позже они взорвали церковь динамитом. Сторонники пробуждения строили ее заново. Тогда однажды утром — на сей раз при ярком дневном свете — более ста человек сошлись к маленькому церковному зданию. Среди них были рукоположенные служители, диаконы, старейшины, мировой судья и шериф. Пока члены церкви беспомощно стояли поодаль, эта весьма «активная» группа разобрала церковь по бревнышкам, сложила бревна у дороги и подожгла их. Разобрав, таким образом предварительно церковь по частям, они, по их словам, не сожгли священную собственность; они просто подожгли кучу дров.

«Пробужденцы» не пытались отстраивать церковь во второй раз, вместо этого они стали собираться друг у друга по домам. Тогда бдительный комитет стал использовать более разнообразную тактику. Они выволакивали членов новой церкви по ночам из постелей и били их. Каждое утро дворы домов, где проводились служения, были усыпаны камнями и битым стекло! Стреляли из ружей в окна комнат, засоряли колодцы, сжигали дома. Это насилие продолжалось несколько лет, но, в конце концов, насильники были усмирены голосом женщины.

Её имя было Эмилин Аллеи, и она была женой одного из лидеров нового движения. Однажды группа проводила служение в доме Алленов, и вдруг во двор ввалились 25—30 мужчин вооруженных дубинками, ножами и ружьями и требующих, чтобы собрание разошлось; в противном случае они угрожали сжечь дом вместе с находившимися в нем.

«Бесстрашная жена Аллена, Эмилин, с мягкой и обезоруживающей властью встретила этих людей во дворе и попросила их войти, что они отказались сделать, сопроводив отказ глухим ворчанием, нелепыми угрозами... Она сказала: «Нет смысла прятаться за маски, ведь я знаю каждого из вас, вы наши соседи, и поэтому у вас нет необходимости прятаться, когда вы идете к нам в дом. А теперь уберите все это, и я приготовлю вам горячий обед. Но служение Господу мы не остановим».

Мужчины тщетно пытались вернуть свою прежнюю свирепость, но она была отнята у них христианским милосердием этой отважной женщиной. Толпа медленно распалась на смущенные и сконфуженные группы из трех человек, которые потом удалялись, пытаясь сгладить свое поражение пустыми угрозами. Этих угроз они не выполнили: больше они не досаждали молящимся,» — пишет Чарльз Конн. (Там же.)

С подобными же преследованиями встретились почти все молодые пятидесятнические собрания. Гувер столкнулся с этим в Чили. На его собраниях стали появляться газетные репортеры в поисках сенсационных материалов, и Гувер понял, что оказался предметом какой-то газетной шумихи. Одна из газет возбудила против него уголовное дело, обвинив его в том, что он дает людям пить, «вредное питье, называемое «Кровью Агнца» вызывающее летаргию, так что люди падают на пол».

Очень быстро у Гувера возникли трудности со старшими его церкви. Епископ пытался уволить его; Гувер отказался уйти. Но, в конце концов, Гувера все же заставили покинуть методистскую церковь и возглавить свою конгрегацию уже как независимую.

Интересно то, что эти гонения не только не уничтожили пятидесятническое движение, но и объединили маленькие группы и укрепили их единство, которое иначе вряд ли могло быть достигнуто. Пробуждение Кэмп-Крик переросло в «Церковь Божию» — одну из крупнейших пятидесятнических церквей. Пробуждение в Чили окончательно оформилось в «Методистскую Пятидесятническую Церковь», которая сегодня насчитывает более 600000 членов.

Однако, несмотря на очевидную несостоятельность и трудность, преследование пятидесятников продолжалось. Люди, ищущие повода для возгревания неослабевающего неприятия пятидесятничества, обычно указывают на «физическое проявление».

Говорение на языках, выкрики, рыдания, падение на пол — все это кажется многим своего рода эмоционализмом, губительным для богослужения. Но хотя эти вещи и могут вызывать отвращение, но вряд ли могут послужить оправданием, для той неприкрытой злобы, с которой так часто относились к пятидесятникам. Вероятно, д-р Ван-Дюзен более близок к истине, когда спросил английского епископа, откуда пятидесятники берут своих новообращенных. «Многие приходят из рядов язычников. Но, вне сомнения, многие приходят прямо со скамей других церквей», — был ответ.

Особенно сильный ущерб нанесен католичеству. Дюжины испано-язычных пятидесятнических общин возникли в Нью-Йорке. Среди католиков ходит печальная история о том, что у пятидесятников есть свой перевод Библии. Мол, в католической Библии повеление Иисуса Петру было: «Паси овец Моих!», а в переводе пятидесятников: «Кради овец Моих!» И поэтому пятидесятники мастера по краже овец.

Не избежали этой участи и протестантские церкви. Официальные данные о сравнительном росте церквей между 1926 и 1936 годами показали, что за этот период традиционные церкви, потеряли 2 миллиона (т. е. 8%) членов. В то же самое время показатели пятидесятников:

Люди внезапно стали задаваться вопросом: за счёт чего происходит это «почкование» — уже, не за счет ли их потерянных двух миллионов? Они спрашивали себя, куда уходят их приверженцы, но не спрашивали, почему они туда уходят. Что же такое говорят людям пятидесятники, что же так притягивает их? Никто не позаботился спросить об этом; когда же пятидесятники сами стали предлагать информацию на этот счет, это вылилось во вражду. Разразилась клеветническая война между пятидесятниками и любой церковью, решившейся отвечать им. Привыкший поступать ко всем, следуя Евангелию, с мученической преданностью своим убеждениям, пятидесятник как таковой приобрел репутацию крайней узости: «Если вы не поступаете, по-моему, вы полностью неправы.» Наиболее «неправы» из всех были (по мнению пятидесятников) «либералы», посвящающие свое время тому, чтобы строить красивые церковные здания и «разбавлять водой» Евангелие.

Между пятидесятниками и остальным христианством быстро встали стены. Традиционные церкви отвергли этих «говорильщиков языками» как приверженцев некоей временной прихоти, которая скоро минует. Пятидесятники же отвергли церкви старого образца как потерявшие контакт с действенной силой, которой являлся основным наследственным правом церкви.

Отгородившись, друг от друга стеной и не видя за ней, друг друга, оба лагеря шли каждый своим путём. Ни у одной стороны не было даже попыток увидеть у другой стороны что-либо ценное; не было даже допущено, что это ценное вообще есть. На протяжении пятидесяти лет к пятидесятникам было отношение по принципу «с глаз долой из сердца вон». А затем вдруг все изменилось.

ГЛАВА VI.

СТЕНЫ С ГРОХОТОМ РУШАТСЯ

«Ну, как дела с книгой?» — спросила Тиб. Она перетаскивала тарелки с кухонных полок в упаковочные ящики, которые предоставило трансагенство. «Даже не знаю» — я взглянул на ясный июньский полдень за окном кухни. — «Я устал от церковных склок. Последние три книги, полученные мной из библиотеки, не сказали мне ничего нового, кроме того, как неправы все остальные».

Дело было в том, что сейчас, когда игроки в гольф толпились на зеленой площадке, которую я наблюдал из моего окна, сам предмет религии, и действенное, реальное ощущение Бога, и мои таинственные видения в больнице казались мне немыслимо далекими. Еще совсем недавно я надеялся, что мои изыскания в истории пятидесятничества могут помочь мне разрешить и некоторые личные проблемы, возможно, проблему сухости духовной жизни, которую ощущал я, и которую явно не ощущали пятидесятники.

Но становилось очевидным, что у пятидесятников нет решений, есть только новые проблемы, и книга становится скорее скучной, чем занимательной. Пятидесятники были всего лишь человеческие существа, притом запутавшиеся в своих проблемах — как впрочем, и я.

Грузовик трансагентства лязгнул возле дома, и словно по согласованию с ним из-за створок двери появилось три детских личика. «А можно?..» — начал Дон. «Нет», — отозвалась Тиб из глубины буфета. — «У нас сегодня ужин — ужин мороженое». Головы исчезли.

Мы переезжали с той перспективой, что каждый член семьи будет иметь свою спальню. Тиб тоже писатель, и общим нашим рабочим кабинетом была мансарда маленького дома, который мы теперь оставили. Внизу были две спальни. Скотт и Дон спали в одной, Элизабет и стиральная машина в другой, а мы с Тиб спали на диван-кровати в гостиной.

И вот я должен был сообщить, что пригласил к ужину человека для одного из ключевых интервью моей книги. «Кстати об ужине» — начал я, но Тиб вынырнула из буфета, и оказалось, что она все еще думает о моем исследовании.

«Я, кажется, знаю, в чем состоят твои трудности,» — сказала она. — «Я думаю, что ты слишком много времени проводишь в библиотеке и слишком мало — с людьми». Это было чудесное открытие. «Ты права!» — с воодушевлением сказал я. — «Я полностью согласен. И я действительно кое-кого пригласил на сегодняшний вечер». Шорох бумаги внезапно прекратился: «Кого?!» «Проповедника».

Взгляд Тиб переходил с древесных опилок на кухонном полу на ящики, сваленные в гостиной. «Его зовут», — быстро продолжал я, — «Дэвид дю Плесси. Он из Южной Америки. Он один из наиболее влиятельных пятидесятников в современном мире, и он только собирался переночевать у нас в городе, и я...» (теперь она уже смотрела на меня — так, словно подбирала для меня ящик моего размера.) «...И я заказал для него номер в гостинице «Кихтли-Хаус». Я воспользовался ее вздохом облегчения, чтобы добавить: «Он знает, что мы переезжаем, и он говорит, что вполне способен есть холодную фасоль прямо из банки».

«Примерно так и будет», — сказала Тиб. Но как умело я ухитрился сообщить мою новость, если, говоря это, она улыбнулась мне прощающей улыбкой!

Отовсюду я слышал о Дэвиде дю Плесси. Это явно был тот случай, когда человек, воспитанный в обстановке замкнутости и постоянной готовности обороняться, вдруг, в зрелом возрасте, превратился в открытую и общительную личность, с любовью, а не с осуждением говорящую о людях, имеющих другие традиции. «Среди пятидесятников происходят перемены», — говорили мне. — «Если хотите узнать, что это значит, вам просто необходимо встретиться с Дэвидом дю Плесси». Когда же я услышал, что он собирается быть в Нью-Йорке, я пригласил его, будь то неделя переезда или нет.

Дэвид дю Плесси оказался человеком, которого с самого начала можно называть просто «Дэвид», по имени. Когда он только еще подходил к дому, в его глазах уже видны были искорки. Через десять минут, после того как он вошел в наш дом, он был уже без пиджака и упаковывал китайский фарфор. «Вам помогает опытный специалист», — сказал он с мягким южноафриканским акцентом. — «Мы с женой так часто переезжали, что я упаковываю тарелки так же легко, как некоторые мужчины насаживают мух для ловли форели...»

И именно так мы провели остаток дня — склонившись над упаковочными ящиками и беседуя. Тиб была права: я недостаточно времени проводил с людьми. В Дэвиде дю Плесси я увидел отблеск пятидесятнического мира, очень отличного от тог пятидесятничества ранних своих дней, о которых я читал. Перемена произошла в пределах жизни одного поколения, и история жизни самого Дэвида была тому примером. Дэвид дю Плесси играл видную роль в пятидесятническом движении почти с самого его начала. В 1908 году — всего через два года после Азуза-стрит — двое американцев, бывшие очевидцами пробуждения, прибыли в Иоганнесбург, арендовали давно заброшенную пресвитерианскую церковь и начали проповедовать. Их проповедь крещения Святым Духом с говорением на языках была новой для Южной Африки, и с самого начала слушать их собирались большие толпы.

Отец Дэвида был одним из тех людей, кто заглянул в церковь из чистого любопытства. В то время Дэвиду было всего 9 лет, но он все же помнит действие, которое оказала на его отца эта проповедь. «Он вел себя как человек, охваченный огнем», — вспоминает Дэвид. — «Он хотел оставить свое занятие, которым он жил, и делать что-то для Господа».

Отец Дэвида по ремеслу был плотник. Его семья еще не успела все толком осознать, как уже оказалась в африканском буше, где отец строил миссионерские станции для пятидесятников, распространявших свою весть на территориях туземцев.

Семья Дэвида (а впоследствии и сам Дэвид) пришел в пятидесятническое движение в то время, когда более старые церкви сурово его отвергли. Он вырос в атмосфере, наэлектролизованной обидами и неприязнью. Когда, будучи уже взрослым молодым человеком, он решил посвятить себя пятидесятническому служению, он твердо знал, кто были его враги: грех, Диавол и «либеральные» церковники.

Дэвид постоянно рос как фигура в пятидесятническом движении. В течение двадцати лет, прошедших со дня его рукоположения, он оставался в Африке, проповедуя в собственной церкви и работая издателем пятидесятнической газеты, затем являясь ответственным секретарем братства пятидесятников Южной Африки. Со временем представилась возможность работать в Интернациональном Пятидесятническом движении, и он оказывался в Женеве, Париже, Лондоне, Стокгольме. К 1949 году он был уже генеральным секретарем Всемирной Конференции Пятидесятнических Братств. И на каждом посту он вместе с остальными вкладывал камень за камнем в стену непонимания, отделяющую пятидесятников от церквей старого образца.

Потом Дэвид попал в автомобильную катастрофу. Это глубоко повлияло на него, на его служение, и в конечном итоге на все пятидесятническое движение. Когда произошла авария, Дэвид находился в США, подготавливая Вторую Всемирную Конференцию Пятидесятников, которая должна была состояться в Париже летом 1949 года. Дэвид, как ответственный секретарь, отвечал за разработку плана Конференции, начиная от наиболее общих ее моментов и до мельчайших деталей. «И я не особенно хорошо управлялся с этим делом», — вспоминает он. — «Я раздражался, если мысли других людей отличались от моих собственных. Я стремился видеть все только черным или белым, а людей был склонен видеть либо как негодяев, либо как героев. К своим убеждениям и мнениям я пришел тяжким путем — путем собственного опыта — и отказывался даже слушать всякого, чей опыт свидетельствовал о другом. Короче говоря, я был — только в малом масштабе — отражением всего пятидесятнического движения, повторявшего то же самое в больших масштабах... Затем, в одно мгновение, все это переменилось».

Был поздний вечер, и Дэвид спешил с одной встречи на другую в холмистой теннессийской местности. Его друг Пол Уолкер предложил ему, что сам поведет машину ради экономии времени. Вечер был темным и дождливым, дорогу застилали облака тумана. Из-за позднего часа и трудной дороги почти не разговаривали. Внезапно Уолкер стал напряженно вглядываться сквозь запотевшее ветровое стекло. Дэвид помнит, как он сказал: «Здесь должен где-то быть белый мост» — но фразы Уолкер так и не закончил. Из тумана внезапно вырисовался корпус локомотива, без огней остановленного прямо поперек шоссе. Уолкер пытался затормозить, но дорога была скользкой, и автомобиль врезался в поезд.

Пол Уолкер был лишь легко ранен. Но голова Дэвида из всей силы ударилась о ветровое стекло, так что оно разбилось. От толчка он отлетел назад, по разбитому стеклу, и порезался об это стекло. Его левая нога была сломана выше колена. Спина была искривлена, плечо порезано.

Двенадцать часов спустя Дэвид пришел в сознание. Его нога была в гипсе. Его лицо, скрепленное 37 швами, было так туго забинтовано, что он не мог ничего видеть. И все же происходило что-то очень странное,

«Когда я очнулся,» — вспоминает Дэвид, — «я чувствовал себя так, словно проснулся после хорошего сна. Доктор спросил меня: «Как вы себя чувствуете, проповедник?» «Просто чудесно», — сказал я ему. Доктор засмеялся, но я говорил правду».

После того Дэвид пробыл в больнице неделю, осведомиться о его состоянии пришли другие врачи. Они ничего не могли понять. У Дэвида не было температуры. Он нормально ел. Он нормально спал без снотворных препаратов. «У вас сейчас должна бы быть реакция», — сказал один из врачей. — «Как минимум у вас должен быть жар. Вы очень больны». «О нет, доктор», — отвечал Дэвид. — «Как раз в этом вы ошибаетесь. Я не болен, я только сокрушен».

Но, хотя и по другим причинам, Дэвид был поражен своим состоянием не меньше, чем медики. Он начал задаваться вопросом, не могла ли стоять за аварией определенная Богом цель. Последствия были как-то необычно безвредны. Пол Уолкер не получил серьезных повреждений; страховка полностью возместила ущерб разбитой машины; даже больничные счета оплачивала железная дорога. И кроме того, он не чувствовал ни малейшего признака боли. Единственным реальным последствием аварии,» — говорит Дэвид, — «была задержка моей пустоголовой и стремительной подготовки к Парижской конференции. Внезапно я вынужден был отказаться от части моих замыслов, связанных с ней. Я вынужден был просить помощи у других людей и у Бога». В течение следующих нескольких недель, лежа на своей койке в больнице, Дэвид отправил буквально тысячи писем, диктуя их машинистке. Он заметил, что без каких-либо сознательных усилий в тоне его писем появились изменения, очень тонкие: прежде это был тон человека, упрямо отстаивающего свои позиции, теперь — человека, прислушивающегося к мнению другого ради утверждения Божиих позиций — даже если это означало прислушиваться к человеку, выступающему против него лично.

«Я полагаю, что состоявшаяся затем конференция была настоящим успехом», — говорит Дэвид. — «Но я не думаю, что это было основным результатом аварии. Я обнаружил, что прошел через испытание. Я просто уже был другим человеком. Теперь я был терпеливым, более добрым, стал мягче в речах, тогда как на Первой Всемирной Конференции я был тороплив, шумен и решителен. Авария словно переплавила меня, сделала таким, какой я был нужен Богу для данной ситуации».

Дэвид сначала думал, что Бог его сделал таким именно для самой конференции. И действительно, на конференции царил совершенно иной дух. Но тем более загадочным для Дэвида было то, что произошло после нее. С течением лет он начал все чаще и чаще думать о группе людей, которых он некогда раз и навсегда огульно отверг: о тех «либеральных церковниках», которые, по его мнению, отнимали у Евангелия его основную суть. Почему же они не покидали его мыслей? Уж, конечно же, Бог не собирается связать его с «либералами»?! «Да ведь я же не смогу даже пробиться сквозь штат их секретарей!» — возражал он. — «Я ничего не добьюсь, кроме холодного приема, а я не хочу получать холодного приема!»

Дэвид обычно говорит таким образом вслух, когда молится. В этом он достигает своего рода диалога с Богом, когда указание приходит к нему как нечто вроде внутреннего голоса. За многие годы Дэвид научился внимательно прислушиваться к этому голосу. На этот раз он услышал его отчетливо, это были слова старого гимна: «Уповай и повинуйся.» Таково было, невидимому, данное ему указание. Странно было, что это «уповай» каким-то образом могло касаться области тех стен, которые он и его друзья-пятидесятники построили в борьбе за чистоту Евангелия, «Верь мне», — казалось, говорил Бог. — «Пусть стены рухнут, Протяни руку дружбы любому, кто примет ее». Ощущение было настолько ясным, что Дэвид не мог пренебречь им. Хорошо, он по крайней мере проделает опыт. Он попытается пройти в главный центр самых либеральных, самых интеллектуальных, самых экуменически настроенных модернистов. Для Дэвида не составляло труда назвать этот центр: это должен быть Всемирный Совет Церквей.

«Хорошо, Господи, если Ты так говоришь», — сказал Дэвид, поднимая трубку телефона, чтобы заказать билеты в Нью-Йорк. Он сам был в Далласе, центр Совета Церквей находился в Нью-Йорке — «Я поеду в Совет Церквей в следующий понедельник утром, и вот увидишь, что будет». Немедленно он вновь услышал внутренний голос: «Нет, не ходи в понедельник. Закажи билет на четверг, чтобы быть в Управлении Всемирного Совета в пятницу». Дэвид немного подумал, затем положил трубку. «Подожди минутку; здесь что-то непонятно». Он подумал над этим еще немного. «Почему я должен ехать туда в конце недели, а не в понедельник, когда все отдохнувшие и на своих местах?» «В понедельник в Управлении никого не будет».

Дэвид все еще был смущен, но отважился и заказал билет на вечерний рейс в четверг, В пятницу утром он вошел в Управление Совета в Нью-Йорке. У него не было никаких конкретных намерений. Он едва знал несколько имен работавших здесь людей. Он не знал, что ему нужно им сказать, если всё- таки удастся увидеть их. Но все же он вошел.

В приемной на него подняла взгляд молодая женщина. Дэвид объяснил ей, кто он такой и затем отважился спросит! «Скажите доктор Карпентер свободен?» — вызвав в памяти одно из немногих имен, которые он вообще знал.

«К сожалению, его нет».

«Ну, а тогда — д-р Бэрнс?» — сказал Дэвид.

«К сожалению...»

«Есть в Управлении кто-нибудь, кого я мог бы повидать?»

«Нет, сэр, совсем никого нет...»

Вот, пожалуйста! Вот тот холодный прием, которого все время ожидал. Какое наваждение овладело им, заставило думать, что может быть иначе? Слово «пятидесятник» всегда захлопывало двери в некоторые круги, и, кроме того... «Они все сейчас как раз на конференции», — продолжала секретарша, — «Но они должны очень скоро закончить, и я думаю, вы сможете увидеть любого, кого вам угодно» взглянула на свой настольный календарь и засмеялась: «Это первый день за всю неделю, когда здесь хоть кто-то есть. Я отсылала людей толпами. Но сегодня утром все пришли на совещание, так что вам повезло».

Дэвид сел, уже более благодарный за полученное им указание свыше. В эту пятницу он встретился во Всемирном Совете с несколькими людьми, и они не только выслушали его, они делали у себя отметки, когда он говорил, они звонили по телефону и зачитывали записанное другим, они были заинтересованы!

Это было начало. В конечном итоге переплавка, произведенная автокатастрофой, толкнула Дэвида ко многим другим неожиданным для него дверям. Он обнаружил, что его представляют людям, которых он всю жизнь до сих пор избегал. Один богослов звонил другому и представлял его! Он переходил из колледжа в университет, из университета в семинарию. «В какие же?» — спросил я его. «Сейчас посмотрим». Он достал из кармана истрепанную записную книжку. «Здесь где-то были несколько записей прошлой осени. 27 октября я был в семинарии конгрегационалистов в Майерстауне, штат Пенсильвания. На следующий день, 28 октября, меня пригласили на богословском факультете Йельского университета. А 30 и 31 октября я был в узком кругу в Гринвиче, штат Коннектикут, с профессорами. Гарвард, Йель, Объединенная семинария, и Чикаго. После этого, 2 ноября; я был в Богословском колледже в Престоне. 5 ноября я отправился в Объединенную семинарию в Нью-Йорке...»

Дэвид убрал записную книжку назад в карман. «И вы знаете» — продолжал он, — «Происходило что-то совершенно необычное. Я буквально получал удовольствие, я наслаждался встречами с этими профессорами, учеными и церковниками. Я, который так и не докончил даже второй год обучения в колледже. Я думал, что, будучи окружен подобного рода людьми, я стану держаться натянуто, боясь показать свое невежество. Но, к моему удивлению оказалось, что я чувствую себя среди них легко и свободно. Я никогда не записывал своих лекций, не разрабатывал их. Я не пользовался даже краткими записями. Я просто сделался орудием, которое Дух мог использовать по Своему назначению. Интересно, что мне было дано выражать свои мысли, — сам я этой способностью не обладаю».

В Главном управлении Епископальной церкви Дэвиду задали самый трудный вопрос из всех вопросов, который в прошлом более всех других был причиной недоброжелательства по отношению к пятидесятникам. Он уже около получаса беседовал с группой священнослужителей об опыте пятидесятников, когда один из священников вдруг встал и сказал с некоторой резкостью: «М-р дю Плесси, хотите ли вы сказать, что у вас пятидесятников, истина, а у нас, других церквей, ее нет?» Прежде чем ответить, Дэвид не мог не помолиться. «Нет», — сказал он. — «Я имею в виду совсем не это». Он пытался найти способ выразить разницу, которая — пятидесятники чувствуют — есть между ними и другими церквами; это чувство так часто бывает понято наверно... И вдруг он поймал себя на мысли об электроприборе, который они с женой купили, когда переехали в свой дом в Далласе.

«Истина и у вас, и у нас», — сказал он. — «Вы знаете, когда мы с женой переехали в Америку, мы приобрели чудесный прибор под названием морозильник, и мы храним в нем великолепную техасскую говядину. Так вот моя жена может взять один из кусков этой говядины и положить его в замороженном состоянии прямо на стол. Это говядина, несомненно, не может быть и речи, что это не так. Вы и я можем сесть вокруг стола и исследовать этот кусок: мы можем обсуждать его происхождение, возраст, из какой части он вырезан. Мы можем взвесить его и перечислить содержащиеся в нем питательные вещества. Но вот если моя жена поставит этот кусок говядины на огонь, все будет совершенно иначе. Мой малыш почувствует его запах, еще находясь во дворе, и прибежит с криком:

«Мам, как здорово пахнет! Дай кусочек!» Так вот, джентльмены» — продолжал Дэвид. — «В этом разница между нашим и вашим обращением с одной и той же истиной. Ваша подается во льду; наша — на огне».

Дэвид пробыл у нас сутки и оставил после себя на полгода черновой работы: я исписал в блокноте страницу за страницей именами и адресами людей, не принадлежавших к церквам пятидесятников, — методистов, баптистов, лютеран, пресвитериан — получивших крещение Духом. Я уже мог видеть, что связаться со всеми этими людьми потребует громадного труда. Одно только писание и отправка писем каждому из них, например, отняли у меня три недели. Потом, по мере того как начали приходить ответы, встали задача организации интервью, К некоторым мне пришлось поехать, другие сами собирались быть в Нью-Йорке в течение года. С некоторыми я беседовал по телефону, с некоторыми познакомился ближе в ходе дополнительной переписки. С несколькими людьми я опробовал новую технику интервьюирования. Беседа, записанная на магнитофон, где на одной стороне ленты я объяснял цель моей книги и задавал вопросы, а на другой они отвечали мне.

По телефону я познакомился с Чарльзом и Элен Морисами из Ричмонда, штат Виржиния. Получив мое письмо, Чарльз сразу же заказал междугородние переговоры, и, пока я виновато подсчитывал, во сколько это ему обойдется, ответил полностью на посланный ему список вопросов. Знакомство с этими людьми было очень полезно, может быть потому, что эта живущая в пригороде семья с проблемами, в основном сходными с нашими, по совпадению, оказалась горячим сторонником крещения Святым Духом. «У низ есть проблемы с газоном», — сказал я Тиб. И Чарльз, и его жена часто звонили нам с очаровательным пренебрежением к ежемесячным счетам за телефонные разговоры — исключительно для того, чтобы осведомиться, как продвигается книга или предложить мне дополнительные пути, ведущие к людям, говорящим языками, чьи имена, как они полагали, у меня в списке могли не быть.

Чарльз сказал мне, что у него в Ричмонде юридическая контора, и что он помощник городского адвоката. Он и Элен были настолько полны спокойного доброго юмора и радости жизни, что мне захотелось встретиться с ним лично, и я сказал об этом Чарльзу. Чарльз на миг задумался. «Слышали ли вы когда-нибудь об Интернациональном Общении Коммерсантов Полного Евангелия?» — спросил он.

«Повторите, пожалуйста, медленнее».

«Сокращенно ИОКПЕ. Это группа коммерсантов и людей различных профессий из всех деноминации, которые получили или ищут крещения Святым Духом... собираются вместе несколько раз в год, чтобы обменяться опытом».

Очередное собрание ИОКПЕ должно было состояться в Атлантик-Сити в конце ноября, сообщил Чарльз, и они с Элен собирались быть там. Если бы мы с Тиб могли приехать, то это дало бы нам возможность увидеться.

«Это довольно сильное впечатление», — предупредил он меня. — «Но если вы приедете с открытым сердцем и без предубежденности, то вы станете другим человеком».

«Хорошо», — сказал я, не подозревая, на что я соглашаюсь. — «Запишите нас, и мы там увидимся». Так была назначена эта дата. 30 ноября I960 года.

Мое исследование говорения на языках среди членов традиционных церквей затруднял элемент «секретности», которой окружалось у них это явление. Были и исключения, подобные Морисам, но большей частью, говорящие на языках не пятидесятники хранили этот факт в тайне, как будто секрет атомной бомбы. Типичным для ответов на мои письма, посланные в начале I960 года, был ответ одного служителя из маленького городка на среднем Западе: «Я был бы весьма счастлив, поделиться с Вами какими-нибудь моими переживаниями, которые способствовали бы дальнейшему распространению Царства Божия, как указывает Святой Дух. Однако в настоящее время, поскольку в моем приходе имеется, кроме меня, лишь только одна семья, с которой я нахожусь в контакте во всем, что касается Святого Духа и Его проявлений, я вынужден попросить Вас, чтобы Вы не использовали мое имя».

Вновь и вновь в течение первых месяцев года я должен был оканчивать интервью с пресвитерианами, баптистами или методистами, получившими крещение Духом, услышав их слова:

«Вы, конечно, понимаете, что все это не для печати».

То тут, то там появлялась статья на эту тему, но всегда обезличенная, всегда не указывающая имен. Журнал епископальной церкви «Живая Церковь» опубликовал, например, передовицу, в которой говорилось, в частности:

«Говорение языками больше не представляет собой явление, которое встречается лишь где-то далеко от нас, в необычайно религиозных сектах. Оно упражняется в нашей среде, как священнослужителями, так и мирянами, имеющими хорошее положение и репутацию в церкви. Его проникновение и широкое распространение коробит наше эстетическое чувство и некоторые из наших наиболее крепко укоренившихся предубеждений. Но мы знаем, что мы являемся членами Церкви, которая определенно нуждается во встряске — и если Господь избрал именно это время для того, чтобы взорвать то, что епископ Стерлинг из Монтаны назвал «епископальной респектабельностью», то мы не знаем более ужасающе-эффективного взрывчатого вещества».

И вот взрыв произошел. Произошло событие, которое внезапно вырвалось в заголовки газетных статей и сорвало завесу «секретности». Это случилось в большой епископальной церкви в городе Ван-Найз, штат Калифорния.

Отей Деннис Беннетт был преуспевающим человеком. Он родился в Лондоне, получил образование в Чикагском университете и Чикагской богословской семинарии и в 1953 году возглавил едва начавшую свое существование церковь св.Марка в Ван-Найзе. Под его руководством церковь неуклонно возрастала, пока, наконец, не стала насчитывать 2 600 членов и штат из четырех священников.

Но отец Беннетт чувствовал, что в его личной духовной жизни чего-то недостает. Когда ему было 11 лет, он пережил обращение к Господу, которое оставило у него воспоминание тепла и любви, достичь которых вновь он редко когда был в состоянии.

Однажды летом 1959 года отцу Беннетту позвонил его друг священник, Фрэнк Мэгайр из Монтери-парк, Калифорния. Отец Мэгайр был весьма озадачен событиями, происходившими в его церкви: двое из его прихожан — недавно вычеркнутые из церковных списков как неактивные — вновь появились в церкви и проявляли заметные признаки крайне сильной веры.

Отец Мэгайр был поражен. Тем не менее, он чувствовал какое-то смутное беспокойство из-за некоторых выражений, которые постоянно слышались в их речи: «крещение Святым Духом» и «говорение языками». «Я думаю, что эти люди переживают какие-то побочные явления, значение которых преувеличивают» — сказал Фрэнк Мэгайр Деннису Беннетту. — «Но я бы хотел, чтобы вы приехали посетить их вместе со мной и могли мне дать оценку происходящему». Так началось трехмесячное исследование этого переживания двумя священниками. К середине ноября 1959 года оба они сами пережили крещение. «Меня смущает только одно», — сказал отец Беннетт. — «Я бы хотел получить крещение без языков». «Ничего не поделаешь, отец», — сказал ему. — «Языки не могут быть отделены от остального. Так это было с нами, и мы не знаем какого-то другого пути...»

За Денниса Беннетта молились, и он получил крещение 14 ноября; Фрэнк Мэгайр — 17 ноября.

Когда люди в церкви Беннетта спрашивали его о перемене, которую заметили в нем, он рассказал им, что произошло. На протяжении нескольких месяцев около 70 человек из его прихода взыскали и получили крещение. Это были верующие члены церкви: младший староста, президент женского кружка, помощник приходского священника. И получившие таким образом крещение были в восторге от этого переживания. Однако другие испытывали иные чувства. Из четырех священников двое уже получили крещение, двое нет. Двое не получивших были глубоко против самой идеи крещения, и скоро за ними последовали другие, чувствовавшие то же самое. В церкви образовался серьезный пролом, и отец Беннетт произнес проповедь о своем переживании с тем, чтобы в церкви не осталось людей, несведущих в этом вопросе, он рассказал все от начала до конца, включая тот факт, что он говорил на языке, которого не мог понять. Для многих это было уже слишком. Один из коллег Беннетта посреди служения снял свое облачение и заявил, что при подобных обстоятельствах у него нет иного выбора, как только подать в отставку. После служения казначей подсказал о.Беннету что, может быть, ему лучше отказаться от должности. Так он и сделал.

На следующий день эта история была уже достоянием газет. Её подхватила служба телеграфа. Еще через день она облетела всю страну: в обычной, хорошей церкви появилось говорение языками и вызвало отчуждение, разделение и распри. Эту историю опубликовали «Тайм» и «Ньюсик».

Моей первой реакцией было, что в I960 году это подтверждало то, что история пятидесятничества уже заставляет меня предположить: «языки» вовлекают людей в борьбу. Епископ Фрэнсис Эрик Блой из Лос-Анджелеса опубликовал пасторское послание, запрещающее говорить языками в церкви. Отец Беннетт был переведен в Сиэтл, где возглавил маленькую церковь-миссию. Это показалось мне совершенно явной попыткой устранить с дороги зачинщика беспорядков. Я написал о. Беннетту по его новому адресу, рассказал ему о книге, которую пишу, и попросил изложить его собственную точку зрения на то, что произошло в Ван-Найз. Пришел ответ, без помощи секретаря. «Пожалуйста, извините за ошибки при печатании на машинке», — начал он свое письмо. — «Я делаю это сам, а печатаю я плохо, с ошибками!» Я быстро прочел письмо, ожидая найти в нем разгадку личности, которая вызвала «отчуждение, разделение и распри» в Ван-Найзе. Но не нашел. Отец Беннетт лишь мельком упомянул о Ван-Найзе: все его внимание было обращено на работу, которая предстояла ему в Сиэтле.

«Здесь отклик епископальной церкви на мое свидетельство о Святом Духе и языки был потрясающим, и я занят день и ночь. Не менее радостным для меня было возвращением к жизни маленькой церкви С. Луки, которую я принял в июле. В этой маленькой миссии теперь уже пятьдесят человек крещены Святым Духом. Около 14 священников этой епархии сегодня имеют дар языков. Так слава Господу!»

За все время долгой переписки, которая у нас была с о. Беннеттом, он никогда — ни разу! — не пожаловался на плохое отношению которое он встретил, никогда не сказал недоброго слова по отношению к людям, с ним не согласным. Значительно позже я встретился с ним в Нью-Йорке и обнаружил, что таков же он и в личном общении. Он был спокоен и собран, хотя и полон необычайной энергии, — человек, настолько исполненный сознанием важности сегодняшнего дня, что у него не было времени пересказывать события дня вчерашнего. Единственный раз, когда он упомянул о прошедших событиях, он сказал: «Я, конечно, пытался просто понять, почему мы в Ван-Найзе подверглись всей этой сенсационной шумихе, тогда как сотни других церквей по стране, среди которых проявляется крещение Святым Духом, вообще не имеют никаких неприятностей. Единственный вывод, к которому я пришел, — это то, что Бог хотел, чтобы люди заговорили о своем переживание со Святым Духом. До событий в Ван-Найзе мы все предпочитали помалкивать. А теперь, я думаю, люди готовы начать делиться своими переживаниями».

Это было верно. Я вдруг стал едва справляться с потоком корреспонденции от людей, которые хотели мне рассказать о своих переживаниях и без страха подписывались под ними. Писали отовсюду. Весь штат священников в степенной, здравомыслящей пресвитерианской церкви в пригороде Нью-Джерси принял крещение Духом! 85% членов баптистской церкви того же штата приняли крещение! В Витоне (штат Иллинойс) члены епископальной церкви Троицы получили крещение Студенты в Принстоне, Йеле, Гарварде, Стэнфорде, Уитоне, начали проводить молитвенные собрания, на которых просили о крещении и получали его. В Йельском университете, к примеру, двадцать человек, включая члена совета факультета, пятерых дьяконов университетской часовни и аспирантов получили крещение и начали молиться, исполненные Духом.

Мои исследования выявили, что в своем начале пятидесятническое движение привлекало в основном и больше всего полуобразованных и простых людей. Теперь же, посмотрев лишь часть моей переписки, я составил следующий интересный список профессий моих корреспондентов: математик, психиатр, дипломированная медсестра, врач, капитан полиции, владелец автомобильного агентства, зубной врач, психолог, агент по страхованию недвижимого имущества, оператор Голливуда, домохозяйка, актер, священник, молочник, жена владельца авиационных заводов, фабрикант инструментов и красок, инженер, адвокат, коммивояжер, швейцар, сотрудник Госдепартамента, нефтяной магнат, еврейский раввин, владелец ресторана, таможенный чиновник, биолог, профессор, директор школы.

Все большее число церковных лидеров выступало с констатацией пятидесятнического движения в их деноминациях:

Преподобный Сэмюэль М. Шуэмейкер: «Что бы ни означало старо новое явление «говорения языками», удивительно то, что оно имеет место, и не только в группах пятидесятников, но среди приверженцев епископальной церкви, лютеран, пресвитериан. Сам я лично не имел этого переживания. Но я видел переживавших его людей, и оно благословило их и дало им силу, которой они не имели прежде. Я не утверждаю, что понимаю это явление. Но я почти уверен, что это — показатель присутствия в жизни Святого Духа, как дым над трубой, указывающий на то, что внизу есть огонь. Я знаю, это значит, что Бог хочет войти в Церковь, упрямую, неподатливую и эгоцентричную, какой она часто является, — войти и дать ей такую силу, которая сделала бы ее излучающей свет, радостной и способной к самопожертвованию. Мы должны постараться понять это явление и уважать его, а не игнорировать его или презирать».

Д-р Джеймс И.Мак-Корд, президент Принстонской богословской семинарии: «Наше время становиться Эпохой Духа, эпохой Бога, действующего в мире, потрясающего и разрушающего все наши традиционные формы и вызывающего отклик, созвучный Евангелию и нуждам мира».

Д-р Эрнест Райт, Гарвард: «... установление Царства Божия должно сопровождаться великим пробуждением и возрождением харизматческих проявлений. Как лидеры, так и рядовые верующие будут тогда исполнены Духом и силой Его в невиданных доселе масштабах».

Билли Грэм: «Мы, члены основных деноминации, смотрели несколько исков на наших братьев из пятидесятнических церквей из-за того, что они делали акцент на учении о Святом Духе, но я считаю, что приходит время дать Святому Духу надлежащее Ему место в наших церквах. Нам нужно еще раз уяснить себе, что это означает — быть крещенными Святым Духом».

За океаном Церковь Великобритании также отмечала важность пятидесятнического движения.

Епископ Лесли Ньюбигин в своей книге «Дом Божий» назвал три основных потока жизни внутри христианской церкви. Первый — католичество. Второй — протестантство. И третий — пятидесятничество.

Д-р Филипп Эджкамб Хьюэс, издатель англиканского ежеквартального органа «Служитель церкви», посетил Калифорнию, где услышал, как члены епископальной церкви говорят языками. Прежде чем отправиться в эту поездку, он приписывал это «заигрыванию с пятидесятническим сумасбродством под горячим солнцем Калифорнии». Но вернулся он оттуда с прямо противоположным мнением: «Дыхание Живого Бога», — писал он, — «проникает в иссохшие кости верующих, респектабельных, давно существующих деноминации, и в особенности в епископальной церкви».

С избранием на папство папы Иоанна в римско-католической церкви стали делать особый акцент на Пятидесятнице. Папа Иоанн постоянно говорил о Совете Ватикана как о «Новой Пятидесятнице». Под термином «Пятидесятница», он подразумевал Пятидесятницу с теми, же харизматическими проявлениями Духа, что давно уже имеют место в пятидесятнических церквях, включая говорение на языках. «Католический вестник», обсуждая дела Совета Ватикана, дал определение слову «харизма», которое употреблялось в католических кругах с такой возрастающей частотой:

«Итак, похоже, что нам необходимо будет включить слово «харизма» в наш словарь, поскольку последние новости из Рима таковы, что это слово стало одним из наиболее важных для совета. «Харизма» происходит от греческого слова, означающего — буквально — «дар любви». У богословов это понятие означает особую способность, дарованную кому-либо Святым Духом не столько ради его личной выгоды, сколько ради пользы других. Исходя из этого, кардинал Суэнес сказал своим коллегам — служителям, что мы сегодня должны признать существование харизмы, ради единства Церкви. Причем рассматривая ее (харизму) не как случайное добавление, но как необходимую часть самой сущности Церкви».

Отец Даниель Дж.О'Хенлон, профессор теологии в колледже Альма, в Лос-Гатосе, Калифорния, писал в статье для журнала «Америка» (национальный католический еженедельник) ;

«Мало кто из католиков рассматривает пятидесятников как нечто большее, чем просто забавное явление, если вообще замечают их существование. Даже большинство протестантов держатся на расстоянии от этих нешаблонных христиан и находят для себя затруднительным сказать о них что-нибудь доброе. Тем не менее, быстрый рост пятидесятнического движения во всем мире и его необычайная притягательность для того рода людей, к которым Господь особенно обращался, — бедных и обездоленных, — должны заставить нас отбросить наши привередливые буржуазные предрассудки и серьезно, тщательно рассмотреть это движение»

Как же католики собираются его рассматривать? Отец О’Хенлон вносит предложение, необычное в его церкви: «Самый лучший, если не единственный, способ узнать, что же представляют собой пятидесятники, состоит в посещении их служений, несмотря на то, что для большинства католиков это означает шаг в странный, новый мир. Те, которые действительно сами познакомятся с ними, найдут очень многое, достойное восхищения, и, возможно, кое-что достойное подражания».

Материалы на моем письменном столе все растут. Приходит известие, что епископ епископальной церкви преподобный Чендлер У.Стерлиг получил крещение. Студенты в Орегонском государственном университете проводят молитвенные собрания исполнения Духом. А также члены церкви Непорочности, город Корте-Мадера, штат Калифорния. Айзен С. Гэлебл, пастор первой пресвитерианской церкви Принца Руперта в Канаде, рассказывает своей пастве, что он принял крещение Святого Духа, и что его жизнь изменилась. Дэвид дю Плесси принимает приглашение проповедовать с кафедры кафедрального собора епископальной церкви в Детройте. Д-р Джон Питере, методистский служитель и президент Мирового Содружества, получает крещение при молитве баптистских служителей. Каждую субботу исполненная Духом молитвенная группа собирается в номере отеля «Бенджамин Франклин» в Филадельфии. Пятидесятницу переживают лютеранские церкви — церковь Сиона в Бэндиве (Монтана) и церковь Троицы в Сан-Педро, (Калифорния). Редактор журнала «Граница» (Орган Американского Совета Баптистов) крещен Духом. Официальные издания лютеранской и методистской церквей — «Знамя лютеранства» и «Сторонник Христианства» дают обзор пятидесятнического движения в своих деноминациях; тон статей осторожный, но не враждебный. Переживание это приходит и в методистскую церковь Каса Линда в большом городе Далласе (Техас), и в епископальную церковь Пришествия в маленьком Элис в том же штате. Приходит оно и в пресвитерианской церкви в городах угольных районов, например в Элпин, штат Теннеси, и в общины больших городов, как, например, в Хилл-Сайдскую пресвитерианскую церковь Ямайки на Лонг-Айленде, Нью-Йорка. И так далее. Все больше и больше. Движение набирает размах. Еще каких-нибудь 25 лет, и мы окажемся перед лицом пятидесятнической революции.

ГЛАВА VII

ПОСЕЩЕНИЕ ЛИДИИ

Но если мы и жили во время революции, трудно было заметить, каким образом она затрагивает нашу повседневную жизнь. Наш новый газон перед домом был вскопан; я отправился на распродажу хозяйственного инвентаря по случаю окончания сезона и назначил цены за электрические машинки для стрижки травы. Тиб вытащила из шкафов зимнюю одежду малышей, и ей пришлось пережить травму, которая повторялась каждый год; оказалось, что все стало мало.

При разборе почты я нашел письмо Интернационального общения Коммерсантов Полного Евангелия (ИОКПЕ). На наше имя было предоставлено два места на предстоящей через 2 месяца встрече ИОКПЕ; нас просили оплатить расходы. Чарльз Морис сдержал обещание. Его энтузиазм при междугородних переговорах весной заставили меня заинтересоваться встречей; но сейчас все это казалось мне страшно скучным, а я сожалел, что мы ввязались в эту затею. Я отложил это письмо в мою папку с надписью «Рассмотреть в будущем», вместе с другим письмом, предлагавшим за пониженную стоимость подписку на журнал, который мне был не особенно интересен. И то, и другое — предложения, которыми я мог бы воспользоваться... когда-нибудь.

Теперь я почти ежедневно ездил на пригородном поезде в город. Я решил собрать несколько магнитофонных лент с записями людей, говорящих на языках, у меня была идея дать их прослушать некоторым специалистам-лингвитсам и посмотреть, что они из всего этого извлекут. Наш дом в Чаппакуа находился слишком далеко, чтобы просить людей приехать к нам, и поэтому я проводил сеансы записи в редакции «Гайдпост» в Нью-Йорке.

Сотрудники «Гайдпост» постепенно привыкли к энергичным личностям пятидесятников, которые приходили записываться на магнитофон. Первый раз, когда секретаршу приветствовали воодушевляющим «Доброе утро, сестра! Брат Шерил у себя?» — ее ответ имел довольно холодный оттенок. Но уже вскоре она сама обращалась «брат» и «сестра» к большинству из них и буквально ждала этих маленьких ярких вспышек в рутине рабочего дня.

Для записи я приглашал посетителя в свой личный кабинет, где находился магнитофон, и закрывал дверь. Если я надеялся этим изолировать остальных сотрудников редакции от отвлекающих звуков, то это был напрасный труд. Пятидесятники исключительно лишены самоконтроля при говорении на языках.

Громкость звука возрастала, необычайные сочетания звуков и интонации выходили за пределы маленькой комнаты, где сидел я и мой гость, и, судя по молчанию в общем, помещении редакции я мог сказать, что вся работа прекращалась, и каждое ухо было повернуто к закрытой двери.

Языки стали излюбленной темой разговоров во время перерывов за чашкой кофе, заменив по оживленности даже «Мировые серии». Отношение машинисток и редакторов было различным и варьировалось в диапазоне от удивления до веселой забавы. Подошел день моего рождения, и помимо традиционного торта, которым редакция отмечает подобные события, я обнаружил небольшой сверток. В нем была миниатюрная греческая ваза с росписью в древнегреческом стиле, обрамляющей ее края. «Для нас, Джон, это греческая тарабарщина,» — гласила прикрепленная к горлышку записка. — «Но продолжайте записывать. С днем рождения!»

Пожелание, конечно, было шуточным. Но я полагаю, что оно помимо шутки выражало серьезное сомнение, которые многие в редакции испытывали по отношению к этому явлению, и которые я безусловно разделял. Дина Донохью — одна из наших редакторов — однажды в дождливый полдень, когда сидела за бутербродами, присланными из буфета, подвела итог этим нашим общим сомнениям. Мы сидели вокруг стола в большой комнате, и Дина вдруг заявила: «Я тоже могу говорить языками. Слушайте». И она начала: странные похрюкивания, щелканье и бессмысленные сочетания звуков, издаваемые с большим выражением и удивительно похожие на настоящий язык. Дина была вознаграждена аплодисментами за свое искусство, но посреди последовавшего за этим молчания моя секретарша сказала: «И вы хотите сказать, что есть какая-то разница между тем, что только что изобразила Дина, и теми «языками», на которых эти люди будто бы говорят?» И я должен был признать, что я лично увидеть этой разницы не мог.

Не это ли — иллюстрация всей проблемы «языков»? Не то чтобы говорящие языками пытались обмануть кого-либо, скорее они крайним образом обманывали себя. Под воздействием религиозных эмоций и по давней традиции, заставляющей их ожидать определенных проявлений, не принимают ли они ошибочно за действия Самого Бога простую тарабарщину, какую каждый мог произвести?

Как раз в тот период, когда эти мысли в моем сознании были преобладающими, и нанесла мне визит Лидия.

Я слышал о Лидии Мэксэм от нескольких разных людей. Для ее характеристики чаще всего использовалось слово «аристократка». Она была членом епископальной церкви и одной из немногих не пятидесятников, согласившихся наговорить речь языками для моего магнитофона. Лидия понравилась мне с того

самого момента, как вошла в помещение редакции: высокая, полная достоинства, улыбающаяся. «Я соглашаюсь записываться с одним условием», — сказала она, когда мы остались одни в маленьком кабинете, и я объяснил ей принцип действия магнитофона. — «Для меня языки — это всегда молитва, причем особый вид молитвы. Я пользуюсь ими, когда молюсь о проблемах, для которых мой собственный разум не знает решения — обычно это молитва за кого-то другого, когда я, возможно, не могу знать всех обстоятельств и осложнений. Поэтому, если вы хотите, чтобы я говорила языками, вам придется дать мне возможность помолиться о какой-нибудь реальной проблеме, предпочтительно о проблеме, касающейся вас или кого-то близкого вам».

Я задумался на мгновение, В данный момент не было какой-либо серьезной проблемы ... и вдруг я вспомнил о рукописи Тиб. Это была статья для журнала, над которой она работала уже несколько недель.

Вариант за вариантом находил свой конец в мусорной корзине, и в это утро она сказала мне, готовая расплакаться (чего я никогда прежде не видел у нее из-за работы), что последний срок уже завтра, а она сейчас не ближе к завершению, чем в день, когда подписала обязательство написать статью. Я описал эту ситуацию Лидии: «Вы имеете в виду нечто подобное?»

«Совершенно верно», — сказала она. — «Если бы ваша жена была здесь, я бы попросила ее сесть вот в это кресло. Потом я бы просто возложила руки ей на голову и попросила бы Святого Духа использовать меня как канал, через который Он мог бы войти в эту нужду. Я бы попросила Его удалить любые отвлекающие факторы или личные проблемы, какие бы ни препятствовали совершенному пониманию, являющемуся одним из Его даров. Я бы попросила Его использовать ее статью Для Своей собственной славы Языки же просто были бы выражением подчинения моей воли и понимания Ему».

За отсутствием человека, за которого возносится молитва, Лидия сказала, что вместо Тиб мог бы сесть кто-то другой. Не сяду ли я вместо нее в кресло, чтобы за меня помолились, как за представляющего её? Я согласился и сразу же начал сожалеть об этом. Не ужасно ли будет для меня сознавать, что все эти уши за дверью будут все это слышать? Как я смогу лично соприкоснуться с тем, по отношению к чему у меня такие противоречивые чувства?

Но отступать было уже слишком поздно. Я включил магнитофон, отодвинул кресло к окну как можно дальше от двери и сел. И сразу же обнаружил нечто еще худшее, чем слушатели. Прямо напротив моего окна находился верхний этаж дамского ателье, где около пятнадцати девушек сидели за швейными машинками, и, как мне вдруг показалось, совершенно не интересовались своей работой. Наши окна смотрели друг на друга уже много лет, и впервые за все это время это мне помешало. Лидия же была, казалось, безразлична к тому, что делалось вокруг. Она встала за моим креслом, легонько положила руки на мою голову и начала молиться — по-английски — об исцелении оттого, что препятствует творчеству Тиб. Одна из девушек в ателье бросила взгляд в нашу сторону. Она что-то сказала своей соседке, и теперь они уже обе смотрели на нас. Я закрыл глаза, чтобы удалить отвлекающие помехи, но стало еще хуже, так как теперь перед моим мысленным взором все девушки ателье собрались у окна и уставились на элегантную леди, молящуюся над субъектом с лысеющей головой,

Ситуация была слишком комичной для меня. Я начал было смеяться, но проглотил смех, потому что Лидия молилась с такой несомненной искренностью. И именно в этот момент, когда я еще боролся со смехом, случилось необычайное.

Не меняя интонации голоса, Лидия начала молиться на языках. И в это же мгновение я почувствовал — действительно почувствовал — волну тепла, исходящего из ее рук к моей голове и затем быстро растекающегося по моей груди и рукам. Было ощущение тепла, но без неприятных воздействий тепла: я не чувствовал, чтобы я покраснел или чтобы мне было жарко. Я словно приблизился к какому-то мощному источнику тепла, к очагу или солнцу, который грел, но каким-то образом не обжигал. Это продолжалось все время, пока Лидия молилась языками, хотя ощущение было уже не столь сильным, как в первое мгновение. И вдруг я обнаружил, что плачу. Крупные слезы катились по моему лицу и капали на воротник. Эти слезы были не больше связаны с моими переживаниями, чем тепло, которое я чувствовал — с радиатором в стене. Я явно ощущал взгляды девушек в доме напротив; я не смел открыть глаза из страха встретить эти взгляды. По мере того как Лидия молилась, я все больше и больше обретал самоконтроль. Когда она кончила, наконец, и сняла руки с моей головы, я резко отвернул вращающееся кресло от окна и надолго занялся магнитофоном. В большой комнате сразу начали стучать пишущие машинки.

Вскоре после того Лидия ушла, такая спокойная и собранная, как бы мы с ней обсуждали открытие балетного сезона, но я оставался один в моем маленьком кабинете большую часть дня. Мне нужно было многое обдумать, взвесить, многое «разложить по полочкам». Я чувствовал себя как человек, который наклонился приласкать котенка, а обнаружил свою руку на голове тигра. Что представляет собой та явно ощутимая сила, которая наполнила эту комнату, когда Лидия молилась языками? Возможно ли, что я ошибаюсь, рассматривая это явление как просто вторичное, вызванное чем-нибудь другим? Имеет ли оно в себе и само по себе какую-то таинственную силу?

Вечером того дня Тиб встретила меня на станции с весьма удовлетворительным выражением лица. «Как статья?» — спросил я, спрыгивая с подножки. «Уже отослала!» — ответила она, подходя ко мне. — «Опустила ее в ящик, когда выходила из дому. Не знаю, почему же, в конце концов, я так мучилась с этой статьей. Она оказалась такой простой, когда я, наконец, её написала! А я все пыталась её усложнить. Я села за неё сегодня днем, и вот она налицо. Почти сама написалась!»

Я не сказал ей о молитве Лидии. Я даже не знал, как подойти к этому. Было очевидно, что прежде чем что-то еще говорить об этом, мне придется еще многое осмыслить, еще больше копнуть, еще дальше исследовать. В этот вечер я записал три вопроса, на которые хотел получить ответ.

1. Говорит ли Библия что-нибудь о том, что языки имеют странную силу?

2. Если они действительно имеют силу, почему же они были вне употребления на протяжении столь многих веков?

3. Признают ли наличие этой силы люди, говорящие на языках в наши дни?

Я начал с Библии. На следующее утро я достал мою «Симфонию» (алфавитный указатель) и обнаружил: в Новом Завете языки упоминаются около 30 раз. Но даже самый беглый просмотр перечня этих упоминаний показал мне, что Библия говорит о двух весьма различных аспектах применения языков.

Первый аспект был мне уже знаком: когда языки рассматривались в качестве знака, знамения того, что Святой Дух вошел в данного верующего. В том случае язык сам по себе, по-видимому, имеет небольшое значение, он ценен лишь как доказательство, или проявление, другого факта. Этот аспект языков упоминается впервые (если, во всяком случае, судить по последовательности появления таких упоминаний в Библии) в Евангелии от Марка. Иисус был распят, воскрес из мертвых и теперь является Своим ученикам с повелением проповедовать Евангелие по всему миру. «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения,» — сказал Он им. «... будут говорить новыми языками.» (Марк 16:17). Как слова Самого Христа, это место Писания несомненно высоко авторитетно, и пятидесятники придают ему большое значение. Однако я скоро обнаружил, что не все в равной степени принимали эти слова за подлинные. Перевод Библии короля Иакова был сделан с манускрипта, называемого «Кодекс Александиус», который датируется V веком н.э. В нем содержится этот стих. Однако более ранние рукописи, датируемые четвертым столетием, этого стиха не имеют. Конечно, в IV веке слова Христа могли быть частью устной традиции, еще не закрепленной письменно. Не исключено, что последовательный, неизменно повторяющийся опыт большого количества христиан убедил их, что эта традиция является неотъемлемой частью письменного наследия Церкви.

Книга Деяний, написанная к концу I столетия, которую никто не может заподозрить в наличии в ней позднейших вставок и добавлений, несколько раз сообщает о языках как знамении пребывания Святого Духа. Я пришел к выводу, что в связи с данными Деяний следует отметить три вещи.

1. Языки принимались как неоспоримое доказательство того, что Святой Дух сошёл на данное лицо или группу лиц. «И верующие из обрезанных, пришедшие с Петром, изумились, что дар Святого Духа излился и на язычников; ибо слышали их говорящими языками...» (Деян. 10:45—46).

2. Равно неоспоримо было то, что языки являются результатом того, что Сам Дух говорит через людей. «И исполнились все Духа Святого и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать». (Деян. 2:4).

3. Языки сами по себе не возбуждали особенно большого внимания. Когда Петр описал свое пребывание в Кесарии Иерусалимской церкви, он не подумал даже упомянуть о языках вообще, хотя они были существенной частью Кесарийских событий (Деян. 11:15).

Таким образом, к языкам относились как к знамению прихода Святого Духа. Но когда я обратился к посланиям Павла, для меня стало очевидным, что он смотрит на них совершенно иначе. Павел рассматривал языки не как однократное излияние, но как постоянное переживание. Они важны не только как доказательство Божьего пребывания, но еще и постольку, поскольку представляют определенную пользу для Церкви. Это дар Духа на пользу верующим, который надлежит использовать наряду с другими восемью дарами к созиданию народа Божьего. С точки зрения Павла существует, очевидно, три принципиально важных стороны практического значения языков.

1. В личной молитве языки помогают молящемуся славить Бога.

2. Они дают ему возможность молиться даже в тех случаях, когда он не знает, о чем просить.

3. Наконец, в общем, служении, будучи сопровождаемы другим из девяти даров, «истолкованием», языки являются средством непосредственной связи между Богом и человеком.

Первое послание к Коринфянам было написано около 54 года н.э. Павел жил в Эфесе, когда до него дошло известие о том, что в Коринфской церкви возникли затруднения. Среди прочих проявлений беспорядка и злоупотребления, которые прокрались в христианскую практику, был своего рода беспорядок, вносящий неустройство в общее служение, — результат неправильного употребления некоторых даров Духа, особенно языков. 12-, 13-и 14-я главы его послания посвящены рассуждению об этих дарах, причем значительный акцент делается на языки. Но, предостерегая христиан от неправильного употребления духовных даров, Павел вместе с тем оставил нам совершенно четкую картину того, как они должны использоваться. Я проштудировал эти три главы и отметил следующее.

Прежде всего, я отметил отношение Павла к происходящему в Коринфе. Нет ни тени удивления, ни возгласов «Что там происходит!» Он, очевидно, был хорошо осведомлен о явлениях, о которых идет речь. Он принимает их без обсуждения, как неотъемлемую часть христианской практики, и озабочен только тем, чтобы они получили должную направленность.

Далее, Павел считает, что Источник языков — это Святой Дух. «Каждому дается проявление Духа на пользу: одному дается Духом слово мудрости... иному разные языки, иному истолкование языков» (IKop. 12:7-8, 10).

Третье: Павел верит: что их использование определяется назначением от Бога. «И иных Бог поставил в Церкви…, дал разные языки» В английском варианте: «Поставил говорящими на разных языках» (IKop. 12:28).

Но он смотрит на языки только как на один из многих даров, в которых проявляется Дух. Он перечисляет девять даров;

слово мудрости, слово знания, вера, дары исцелений, чудотворение, пророчество, различение духов, разные языки, истолкование языков (IKop. 12:8-10).

Павел считает, что все эти дары, включая языки, даны с определенной целью: «...каждому дается проявление Духа на пользу» или (в другом варианте перевода): «В каждом из нас Дух проявляется с какой-то полезной целью» (IKop. 12:7).

Что касается языков, то здесь целью является укрепление того, кто использует их. «Кто говорит на незнакомом языке, тот назидает себя» (IKop. 14:4). Будучи же сопровождаемые даром истолкования, языки также действенны в деле созидания Церкви в целом. «Когда вы сходитесь, и у каждого из вас... есть языки... есть истолкование..., — все сие да будет к назиданию».

Однако языки не принадлежат к числу наиболее высоких и наиболее важных даров. Павел упоминает их в конце перечисления: «Иных Бог поставил в Церкви, во-первых. Апостолами, во-вторых, пророками, в-третьих, учителями; далее, иным дал силы чудодейственные... также разные языки». (IKop. 12:28).

Павел считает языки формой молитвы: «Ибо, когда я молюсь на незнакомом языке...» (1-е Кор.14:15)

Он связывает эту форму молитвы главным образом с хвалой и благодарением. «Ибо, если ты будешь благословлять Духом ... ты хорошо благодаришь...» (1-е Кор.14:16-17).

Он также смотрит на языки как на возможность молитвы в том случае, если разум в смущении. Послание к Римлянам, 8:6: «Также и Дух подкрепляет (нас) в немощах наших; ибо

мы не знаем, о чем молиться, как должно, но Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными. Испытующий же сердца знает, какая мысль у Духа, потому что Он ходатайствует за святых по воле Божией».

Павел рассуждает не теоретически, но на основании своего личного опыта. Он сам широко применяет языки. «Благодарю Бога моего: я более вас всех говорю языками» (14:18).

Он не только молится, но также и поет языками: «Буду петь Духом, буду петь умом» (14:15).

Он вовсе не ждет, что язык, на котором говорят, будет узнан слушающими (в отличие от дня Пятидесятницы, где каждый слышавший узнавал свой родной диалект). «Ибо кто говорит на незнакомом языке, тот говорит не людям, а Богу, потому что никто не понимает его...» (14:2).

Павел не считает, что служение языков (т.е. говорящего языками) дается каждому верующему. «Все ли говорят языками?» (12:31). В контексте здесь подразумевается отрицательный ответ: нет, не все говорят языками. Пятидесятники указывают, что в этих трех главах Павел говорил о языках только как о даре, а не о языках как изначальном знамении крещения Святым Духом. Они считают, что каждый говорит языками, хотя бы и недолго, в момент своего крещения, независимо от того, будет ли ему в последствии дан дар языков для использования в его повседневной христианской жизни.

Несмотря на звучащие в послании предупреждения относительно злоупотреблений языками, Павел, тем не менее, велит коринфянам говорить на них: «Желаю, чтобы вы все говорили языками» (14:5) и «не запрещайте говорить языками» (14:39).

Но тогда, если два проявления языков — как знамение и как дар — были известны авторам Нового Завета, и если их сопровождала столь несомненная польза и преимущества, то почему вообще языки исчезли из Церкви? На этот второй из моих вопросов я нашел немедленный ответ: они не исчезали! Языки продолжали играть свою роль в христианской жизни на протяжении многих столетий. Их лишили того значения, которое придавали им вначале, вероятно, в результате таких предостережений, которые приводил Павел. Люди, имеющие это переживание, предпочитали настолько мало говорить о нем, что легко было вообще пропустить всякое упоминание о языках. Но как только я начал искать их, я их нашел.

Если обратиться ко второй половине второго столетия нашей эры, то для некоторых христиан того времени характерны были жалобы на то, что Церковь потеряла свой воодушевляющий огонь. Пробуждение, возглавляемое Монтаном, заставило христиан взыскать новой Пятидесятницы и ожидать тех же самых проявлений, которыми сопровождалась первая. Сначала монтанизм принимался хорошо. Двое из наиболее уважаемых и влиятельных отцов раннехристианской Церкви — Тертуллиан и Ириней — нашли в этом движении многое, о чем следовало говорить, и поддерживали это. Но затем, когда начали распространяться языки и другие харизматические явления, Рим испугался крайностей. Монтанизм заклеймили как еретическое течение, и даже влияние Тертуллиана и Иринея не смогло смягчить этого приговора.

Имелись однако и другие случаи харизматических проявлений, которые не были заклеймены столь сурово. Имеются сведения, что в четвертом веке св. Пахомий, который основал первый христианский монастырь, мог говорить по-гречески и по-латыни, хотя не учил и не знал обоих этих языков. Эта таинственная способность говорить на незнакомом языке вновь обнаруживается в XIV веке в практике св. Винсента Фаррара. А в XVI веке этот дар получил Франсис Ксавье. Франсис Ксавье был одним из первых иезуитов-миссионеров, проповедовавших среди индусов и японцев. Имеются сведения, что он мог проповедовать на языках, которых никогда не изучал.

Языки появляются в начале многих великих пробуждений. Вальденсы* на ранних этапах говорили на незнакомых языках. То же самое можно сказать о янсенистах, квакерах, шэкерах**** и методистах. «Когда мы предстояли пред Господом», — писал У. С. Брейсвейт, описывая раннее собрание квакеров. — «Мы часто получали Духа, изливающегося на нас... и... говорили новыми языками».

Начиная с XIX столетия, я нашел в библиотеке не только значительно больше первоисточников, но и гораздо больше упоминаний о языках.

Шотландия, 1830 г. Мэри Кэмпбелл, молодая девушка из Ферникэрри, собирается стать миссионером. Однажды вечером, молясь с группой друзей, мисс Кэмпбелл начинает говорить на незнакомом ей языке. Она предполагает сначала, что это тот язык, который поможет ей в ее миссионерской работе, но так и не может определить, какой именно это язык.

Англия, 1834 г. Молодой и респектабельный лондонский служитель пресвитерианской церкви, Эдвард Ирвинг, обнаруживает в своей церкви глоссолалию (т.е. говорение языками) и одобряет ее.

Соединенные Штаты, 1854 г. Некий В. П. Симмонс сообщает о глоссолалии в Новой Англии: «В 1854 году от Рождества

* Вальденсы — религиозное средневековое движение протестантского типа (XII в.), объявленное ересью.

** Янсенизм—религиозное течение в католичестве (XVII в.), воспринявшее некоторые черты кальвинизма.

*** Квакеры (Общество Друзей) — члены религиозной христианской общины, основанной в середине XVII в.

**** Шэкеры (букв. трясуны) — одно из религиозных течений (Ред.)

Христова церковный старейшина Ф. Г. Мэтьюсон говорил языками, а старейшина Эдвард Бернхэм истолковывал его речь». Соединенные Штаты, около 1855 г. В своей колонии Нову, штат Иллинойс, языками говорят мормоны. ( Мормоны (Святые последнего дня) — религиозная секта, основанная в США в 1-ой половине XIV века Дж Смитом (Ред.))

Седьмой пункт Символа Веры «Святых последнего дня» гласит, что они «верят в дары языков, пророчества, откровения, видений, исцелений и истолкования языков».

Россия, около 1855 г. Сообщается о пятидесятнических проявлениях в греческой православной церкви в глубине царской России.

Англия, 1873 г. Языки возникают по следам проповеднических поездок Дуайта Л. Муди. «Когда я добрался до места,» — пишет Роберт Бойд после посещения Муди Санклерленда (Англия) . — «собрание было в возбуждении. Молодые люди говорили языками и пророчествовали. Что бы это значило?! Только то, что в этот день им проповедовал Муди.»

Соединенные Штаты, 1875 г. Р. Б. Свен, пастор в г.Провидено, пишет: «В 1875 году наш Господь начал изливать на нас Своего Духа: мы с женой, а также некоторые другие, начали произносить некоторые слова на незнакомом языке».

Соединение Штаты, 1879 г. В Арканзасе на языках говорит В. Джетро Уолтелл. «Я ничего не знал о Библейском учении, о крещении Духом или говорении на языках», — пишет он.

Армения, 1880 г. Среди армянских пресвитериан в Каракала идет сильное пятидесятническое пробуждение с говорением на языках.

Швейцария, 1880 г. Мария Герберт отмечает, что в момент особой радости, которую она характеризует как «подчинение моего беспокойного сердца Духу», она пела духовные песнопения на языке, которого никогда не знала. Впоследствии Мария приезжает в Америку, совершенно не умея говорить по-английски. Однажды, во время молитвы за больного друга, ее слова, к бесконечному изумлению их обоих, оказались безупречно произнесенными английскими словами.

Разница между этими эпизодическими проявлениями языков и пятидесятническим движением, которое началось в двадцатом веке, вероятно, в том, что до Чарльза Пэрхэма и его библейской школы в «Причуде Стоуна» никто не придавал языкам никакого значения. Не было и попыток убедить других следовать этому примеру, не было и огня евангелизации, который бы шел по пятам этого явления. Говорение языками оставалось изолированным, случайным, незамеченным. Но все-таки оно оставалось.