АНАТОЛИЙ ГРИСЮК

Священномученик Анатолий митрополит Одесский

Из кн.: Николай Доненко. Наследники Царства. Симферополь, 2000. http://www.zaistinu.ru/ukraine/church/anatoly.shtml См. также мой краткий текст с библиографией.

Его - слово о Болотове.

Митрополит Анатолий (в миру Андрей Григорьевич Грисюк) родился 20 августа 1880 года в городе Ковеле Волынской губернии в семье украинских мещан. Отец был чиновником, уездным казначеем Волынского казачества. Жили бедно, собственности не было никакой. У Андрея было две сестры — Раиса и Мария. Отец умер в 1905 году, мать — в 1917-м.

К 1900 году Андрей Грисюк окончил Кременецкое духовное училище и Волынскую семинарию и поступил в Киевскую Духовную Академию. В 1903 году митрополитом Киевским и Галицким Флавианом (Городецким) он был пострижен в мантию с именем Анатолий, 15 августа того же года рукоположен во иеродиакона, а 30 мая 1904 года — во иеромонаха. 

Нам мало что известно о студенческих годах иеромонаха Анатолия и о времени, когда он преподавал в Академии. Но его проповеди тех лет в некоторой мере раскрывают его внутренний мир. Читая их, мы можем отчасти увидеть его мысли об Академии, об архиерейском служении, понять его отношение к страданиям, так обильно присутствующим в этом мире, и Божественной любви, с удивительной полнотой проявившейся в образе апостола и евангелиста Иоанна Богослова. Примечательно — все, о чем он говорил, в той или иной степени коснулось самого проповедующего в последующей его жизни.

Вот слово, сказанное в день годичного поминовения основателей и благотворителей Киевской Духовной Академии и всех в ней учивших и учившихся 31 декабря 1904 года в Великой церкви Братского монастыря.

«Аз живу, и вы живи будете» (Ин. ХIV, 19). Этими словами Божественного Спасителя нашего, сказанными Им в то время, когда Он готовился претерпеть крестные страдания и вольную смерть, завершившие искупительный подвиг всей Его земной жизни, мы решаемся, возлюбленные братие, начать свое слово в нынешний день годичного поминовения всех прошедших поколений нашей Академии, ее основателей и покровителей, ее учителей и учеников, день, по-видимому, торжества смерти и близкого с ней забвения, а на самом деле — лучшего свидетельства об истинной жизни и одушевленного воспоминания о ее носителях. «Аз живу», — говорит Спаситель наш с безусловностью, не оставляющею никакого сомнения, — и это тогда, когда к Нему приближался уже час смерти, когда наступал конец Его служения роду человеческому. Та грань, которая отделяет для каждого из нас наше земное поприще от последующего бытия сим властным словом: «Аз живу», как бы совершенно уничтожается. Из этого слова ясно видно, что смерть не имеет власти над Господом нашим, что Он живет подлинною истинною жизнью, жизнью не прекращающейся, возвышающейся и торжествующей над смертью. Но не о себе только Господь дает торжественное уверение в том, что Он живет. Ему как Единородному Сыну Божию, имеющему живот в Себе (Ин. V, 26), по самой природе свойственна вечная жизнь, и надо удивляться не этой Его жизни, а тому, как, при обладании такою жизнью, Он стал причастен и  человеческой смерти. Но с тою же непоколебимою верностью, с какою Господь свидетельствует о Своей жизни, Он изрекает подобное же обещание жизни и ученикам Своим. «И вы живи будете», — говорит Он им. И вот это-то слово Господа может возбудить у нас недоумение, так как мы знаем, что и ученики Христовы пострадали за дело своего Божественного Учителя и их земная жизнь закончилась давно уже и притом, большею частью, мученическою насильственною смертью. Даже и тот ученик, «егоже любляше Иисус» и о котором «изыде слово в братию, яко ученик той не умрет» (Ин. ХХI, 23), и он, хотя позже других апостолов, скончал дни свои на земле. Но неложно слово Спасителя нашего и подтверждается оно многими другими его изречениями:   «веруяй в Мя, — говорит Он, — имать живот вечный» (Ин. VI, 47), «аще кто слово Мое соблюдет, смерти не  имать видети во веки» (VIII, 51), «всяк живый и веруяй в Мя не умрет во веки» (ХI, 26). Итак, нужно признать, что св. ученики возлюбленного Господа нашего живы, хотя и скончали дни свои на земле. Они живы у Бога, Который говорит о Себе: «Аз есмь Бог Авраамов, и Бог Исааков, и Бог Иаковль; несть Бог, Бог мертвых, но Бог живых» (Мф. ХХII, 32), у Которого все «живы суть» (Лк. ХХ, 38). Живы они в св. соборной и апостольской Церкви, насажденной их проповедническими трудами и назданной на основании апостол и пророк (Еф. II, 20), постоянно их прославляющей и питающейся, как духовною пищею, их богодухновенными писаниями. Оживут они, конечно, вместе со всеми усопшими, и тогда, когда «Сам Господь в повелении, во гласе Архангелов и в трубе Божии снидет с небесе, и мертвии о Христе воскреснут первее» (1 Сол. IV, 16). Будут жить св. апостолы и в будущем блаженном веке, составляя основание небесного града, святого Иерусалима (Апок. ХХI, 14). Словом, несомненно живы те, которым явилась сама вечная Жизнь, бывшая у Отца, которые своими очами видели и своими руками осязали самое Слово жизни (1 Ин. I, 1—2).

Но это неложное слово Спасителя нашего: «и вы живи будете», сказанное Им Своим первым ученикам и на них исполнившееся, имеет приложение и ко всем Его ученикам, ко всем тем, кто старается быть верным Его словам и заповедям. Дерзаем верить, что оно приложимо и к тем умершим отцам и братиям нашим, всем непостыдным деятелям и самоотверженным благотворителям нашей старой духовной школы, для церковного поминовения которых мы собрались сюда, в сей святый храм, следуя завету апостола — не оставаться должными никому ничем, кроме взаимной любви (Рим. ХIII, 8). Длинным рядом имен проходит теперь пред нами вся славная история нашей Академии, составляющая наше высшее утешение и поселяющая в нас крепкую надежду на будущее. Мысленным взором мы окидываем и все то неисчислимое множество не вошедших в наш академический синодик по безвестности имен тружеников, вышедших из нашей школы и добросовестно работавших во славу Божию на разнообразных поприщах, — и мы еще более радуемся за нашу школу. Но вместе с этим отрадным, возвышающим нас чувством утешения в славной и плодотворной деятельности наших предшественников всем нам присуще в настоящий час и другое чувство. Нас невольно объемлет и чувство скорби о том, что безжалостная смерть положила конец этой деятельности наших предшественников, что она похитила у нас многих славных мужей, блиставших многими и великими талантами, приумноженными ими по заповеди Евангелия. Ведь теперь между нами, по милости Божией еще живыми, и теми, взятыми из среды живых в разное время до самого последнего года включительно, предшественниками нашими существует как бы резкая грань, и мы готовы считать себя обладающими преимуществом жизни пред поминаемыми ныне умершими деятелями. Правда, мы хорошо сознаем всю непрочность и мимолетность этого своего преимущества, ибо пройдут годы, а может быть, даже один будущий год, и можем приложиться к отцам своим. Но эта мысль о конце и нашей жизни и деятельности может только больше усилить печальное чувство, возбужденное настоящим поминовением.

Однако, братие, истинно слово Господа нашего: «Аминь, аминь глаголю вам: аще зерно пшенично пад на земли не умрет, то едино пребывает: аще же умрет, мног плод сотворит» (Ин. ХII, 24). Если мы глубже вдумаемся и лучше прочувствуем смысл и значение настоящего нашего, по-видимому, печального, ибо связанного с мыслью о смерти, поминовения, то убедимся в том, что слово Спасителя нашего о жизни Его учеников исполняется и должно исполняться и на поминаемых ныне нами наставниках наших, воспитанниках нашей школы и всех ее ревнителях. Из-за разрушенных смертью телесных храмин и ставшей уже достоянием истории деятельности наших духовных предков и отцов в духовном бытии нашем пред нами обнаружится тогда их подлинная, не прекращающаяся и поныне, жизнь. В самом деле, прошел год с той поры, когда мы так же торжественно, как и сейчас, вспоминали умерших членов и покровителей нашей академической семьи. И вот, в то время как для нас эта исчезнувшая в вечности година напомнила, быть может, лишь только о том, что мы приблизились на известную степень к могиле и безвозвратно потеряли целое сокровище, заключавшееся в указанной частице времени, ибо за последнее приобретается вечность, для поминаемых ныне наших усопших истекший год был новым приобретением ими славы  и усугубленной за них молитвы. Именно в лице тех юношей, которые влились новой волной в этом году в состав нашей академической дружины и приобщились бесценным сокровищам знания, накопленным воспоминаемыми преж-ними деятелями, число благодарных молитвенников за этих последних увеличилось. Истекший год, далее, подвинул вперед труд разработки истории нашей матери- школы, истории, которая должна нам представить величественный образ этой стародавней школы во весь ее трехвековой рост, причем многие забытые или недостаточно оцененные деятели старой Академии были выведены из мрака забвения. Наконец, прошедший год просто увеличил протяжение истории, и с его минованием удлинилась историческая перспектива. Многое при этом переменилось или позабылось. Но для наших дорогих усопших настал новый час их чествования, и, как на темнеющем все больше и больше с наступлением ночи небосклоне ярче сияют звезды, так и в отодвинувшейся еще на одно деление времени прежней истории нашей Академии сильнее выступает все значение и великих и малых в ней деятелей. Словом, если мы, быть может, просто потеряли прошедший год для вечности, то наши дорогие академические покойники, без всякого сомнения, приобрели этот год в постоянной памяти о них. В таком значении для них нового, прибавившегося к посмертной памяти их года можно видеть как бы отражение той вечности, в какую они перешли, стяжав ее благоразумно и неленостно употребленным временем своей земной жизни.

Но прошел не один только год, а прошли почти три века существования в сем богоспасаемом граде и под сенью сей святой обители нашей школы, и этот длинный путь, пройденный ею, на котором она, переживая самые разнообразные — и благоприятные, и неблагоприятные — обстоятельства, постепенно возрастала в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова (Еф. IV, 13), есть лучшее свидетельство бессмертия усопших деятелей нашей Академии. Живо доселе и жизненно то великое дело, над которым они трудились всю свою жизнь и которое отстаивали с великими жертвами. Это дело — защищение, сохранение в чистоте и выяснение нашей драгоценной православной евангельской веры посредством столь сильного и надежного пособия ее, каким является богословская наука. Всякий должен согласиться, что большею животворностью и жизнеспособностью обладают те начала, во имя которых выступили на свое трудное поприще и с честью подвизались на нем воспоминаемые ныне прежние деятели нашей Академии, если, несмотря на все беды и напасти, которыми полны начальные страницы нашей академической истории, мы являемся свидетелями продолжающегося роста нашей родной школы. Эти начала — правая вера и истинное знание, одушевленное духом благочестия и братолюбия. И в этом живом и неумирающем деле веры и знания и обрели себе истинную жизнь и бессмертную славу воспоминаемые ныне наши духовные предки и отцы.

Однако кто-нибудь скажет, что все это говорит только об историческом бессмертии наших умерших, о продолжающейся жизни не их самих, а того дела, которому они служили, между тем как нас печалит именно лишение возможности личного общения с ними, отсутствие их среди нас как живых определенных и дорогих для нас лиц.

Но какое, скажем мы, есть основание разделять в бывших академических деятелях их личность от их дела? Ведь они сами так не делали, а, наоборот, они отождествляли себя и свое дело, не мыслили себя вне его. Они влагали в него всю свою душу, все свои дарования, полагали на него всю свою жизнь. Да и самое их дело, которое является теперь и нашим, такого свойства, что его нельзя делать с раздвоенною душою, не полюбив его всеми силами своего духа. А если так, то не правы ли были мы, утверждая, что в великом деле — жизни нашей школы, созданной преж-ними поколениями академических деятелей, несомненно, живы самые эти деятели, и живы они не только по своим именам, но и по самым своим личным особенностям и дарованиям? Печать их личного творчества лежит на всем оставшемся после них: на их произведениях слова и мысли, на лучших обычаях и преданиях, сохраняющихся в нашей среде, на строе и духе нашей школы, даже на самих внешних сооружениях этой школы. И вот, приобщаясь с любовию их делу, достойному самому по себе любви, мы тем самым входим в живое общение с этими прежними академическими деятелями, а последние как бы снова оживают в самой лучшей части их личной жизни.

Но если кого-либо не удовлетворит такое частичное, так сказать, общение наше с самыми лицами почивших наставников и предшественников наших, то станет ли он отрицать, что в настоящий час одушевленного молитвенного воспоминания нашего о них, когда принесена за них страшная бескровная жертва, не происходит живого личного общения двух половин нашего академического братства: небесной, загробной, воспоминаемой нами, и земной, составляемой нами, участвующими в этом воспоминании? Верим, что умершие отцы и предки наши в настоящий час с великою любовию, которая, по слову апостола, «николиже отпадает» (1 Кор. ХIII, 8), взирают на молитвенное собрание их позднейших преемников, движимое также единодушным чувством любви к ним.

Самое же главное, что свидетельствует о жизни наших усопших отцов и братьев, несмотря на видимую смерть их, это — слово Божие, которое учит, что «иже аще напоит единаго от малых сих чашею студены воды токмо, во имя ученика... не погубит мзды своея» (Мф. Х, 42). Если и такое ничтожное, по-видимому, дело, как подача чашки холодной воды, будет вознаграждено, то какая, спрашивается, назначена мзда по суду Божественной правды тем, которые утоляли не телесную жажду и не случайно, а всю жизнь свою посвящали на то, чтобы насытить алчущих духовного хлеба — слова Божия и напоить жаждущих духовной воды — Божественного учения Спасителя нашего? Об этом последнем Он Сам сказал: «иже пиет от воды, юже Аз дам ему, не вжаждется во веки; но вода, юже Аз дам ему, будет в нем источник воды текущия в живот вечный» (Ин. IV, 14). Если в воспринимающем только это учение плодом его принятия является жизнь вечная, то тем более в тех, чрез посредство которых это совершается, а таковыми должны были быть и были почившие наставники наши, «иже глаголаша нам слово Божие» (Евр. ХIII, 7). Поистине плод их во святыню, а кончина — живот вечный. И это наше убеждение в том, что с благою совестью потрудившиеся отцы и предки наши стали подлежать исполнению на них слова Господня ученикам: «и вы живы будете», становится еще очевиднее, если мы обратим внимание на то, что и самая вечная жизнь — это высшее благо для разумных духовных существ, по учению слова Божия, не есть что-либо совершенно потустороннее, а она состоит в живом Богопознании, которое начинается еще здесь. «Се же есть живот вечный, — сказал Спаситель в первосвященнической молитве, — да знают Тебе единаго истиннаго Бога, и Егоже послал еси Иисус Христа» (Ин. ХVII, 3). Чему же другому, как не истинному Богопознанию и истинной веры в Господа нашего Иисуса Христа научали своих учеников почившие наставники наши, стараясь и сами для себя уяснить возможно лучше такое познание и такую веру? Не начали ли они поэтому еще здесь, на земле, жить истинною вечною жизнью, над которой не имела особой власти постигшая всех их видимая смерть? Последняя была только разрешением их от немало препятствовавших на пути к истинному Богопознанию условий земной жизни, где мы только «яко зерцалом в гадании» постигаем тайны веры и переходим в лучшую для этой цели форму бытия, в которой возможно познание Бога так, как мы сами Им познаны, «лицем к лицу».

Но наша вера в истинную жизнь наших предшественников, для стяжания которой они трудились неустанно здесь, переходит в видение, а простое убеждение — в несомненную истину, когда мы обратим свои взоры к дражайшей троице угодников Божиих, вышедших из нашей школы, и прославляемой теперь всею нашею Церковью, — святителям Феодосию Черниговскому, Димитрию Ростовскому и Иннокентию Иркутскому. Воистину жив Господь, живы души их, но животворны и самые святые телеса их, источающие многие благодатные знамения!

Возлюбленные братие, дети общей всем нам нашей матери-школы! Воспоминая всех бывших и умерших тружеников нашей школы, мы возвышаемся до понимания истинной жизни, жизни, отрешенной от всего условного, случайного, призрачного. Мы, живые, учимся таким образом жизни у наших дорогих умерших и должны учиться ей у них, ибо то преимущество жизни, которым мы склонны, быть может, превозноситься перед ними, оказывается не только временным и непрочным, но иногда и совершенно мнимым. Божественный тайнозритель в откровении слышал: «И ангелу Сардийския церкве напиши: тако глаголет имеяй седмь духов Божиих и седмь звезд: вем твоя дела, яко имя имаши яко жив, а мертв еси» (Апок. III, 1). Можно, следовательно, числиться в среде живых, а быть в сущности мертвым, как и наоборот: наши воспоминаемые ныне усопшие, хотя и мертвы, продолжают жить. И вот, одушевленные воспоминанием о них, вознеся горячие молитвы о тех из них, прегрешения и немощи которых, быть может, воспрепятствовали им в полной мере приобщиться вечной жизни, усердно, «тщанием не лениви, духом горяще», будем продолжать унаследованное от них великое и святое их дело. И тогда и на нас, несомненно, исполнятся высокорадостные и утешительные слова Господа, обращенные Им к верным ученикам Своим: «и вы живы будете». Аминь».

Проповедь, сказанная в день памяти святителя Иоанна Златоустого в церкви Киево-Братского монастыря 13 ноября 1907 года.

«В память вечную будет праведник» (Пс. СХI, 6).

Сегодня по всей православной церкви от края ее и до края прославляется одно имя — имя великого учителя и святителя Христова св. Иоанна Златоуста. Все полно им. Все стремятся так или иначе выразить свою любовь и благоговение к славному пастырю Христова стада. Радуется ныне церковь Константинопольская, на престоле которой некогда сиял сей великий светильник, торжествует и церковь Антиохийская, ибо в недрах ее он возрос и укрепился, празднует и церковь Российская, столь усердно во все века своего бытия назидавшаяся его творениями. Что же случилось, что дает повод к такому торжественному празднованию памяти св. Иоанна Златоуста? А то, что ежегодное воспоминание блаженной кончины его и переселения из земной юдоли в вечную бессмертную славу на небесах ныне усугубляется тем обстоятельством, что в текущем году, в праздник Воздвижения Креста Господня, исполнилось 1500 лет со времени кончины великого святителя.

Пятнадцать веков непрекращающегося и неумаляющегося, но возрастающего в своей силе и объеме влияния на  весь христианский мир — это торжество великого духа над смертью и временем, которым подвластно все человеческое, это своего рода историческое чудо — вот что заставляет нас на рубеже новых веков и тысячелетий того же неизменного влияния великого святителя обратиться к нему всею душою, излить пред ним всю благодарность любящих чад и восхвалить его всеми похвалами, на какие мы только способны. Это и происходит ныне по всему пространству православной церкви: всюду воспевается великий во иерархах Иоанн, и тысячи похвальных слов произносятся в честь и память его. Но кто может по достоинству восхвалить св. Иоанна Златоустого? Еще св. Прокл Константинопольский, один из ближайших преемников его по кафедре, говорил, что этого никто не может сделать, разве другой бы такой же Иоанн ныне явился. Но Церковь имела только одного Иоанна Златоустого, и нет поэтому слова достойному служителю Слова. Однако так как память его, слагающаяся, по выражению того же св. Прокла, из воспоминания его бесчисленных трудов, подвигов и наставлений, подобно переполненной водами реке напаяет души верных, то и мы с вами, братие, должны прильнуть к этой реке и, хотя мало, испить от ее живительных вод.

Кто из сколько-нибудь внимательных верных не знает имени св. Иоанна Златоустого? Почти каждый день в течение целого года дивное творение его — Божественная литургия — освящает верных, они молятся составленными им молитвами, а в светлую ночь Христова Воскресения кто не переживал минуты великого духовного восторга, слушая его пасхальное огласительное слово? Кто из верных, вкусивши хоть раз от сладости бесконечно назидательных и в высшей степени художественных его творений, не влекся бы к ним снова с непреодолимою силою? Перед кем не стоит проникший хоть раз в сознание чудный образ его святой жизни и его скорбной, но блаженной кончины? И что более дивным представляется нам в Иоанне: его жизнь или его творения? Этот вопрос так и нельзя было бы разрешить, если бы жизнь и творения Златоуста не представляли бы одного целого, не образовывали бы единой целостной личности, в которой творения неотделимы от жизни и жизнь от творений. Св. Иоанн Златоуст продолжает жить в своих творениях, а не только на небе, равно как его творения обязаны своим происхождением его святой жизни и ее исключительному делу — спасению ближних. Итак, поистине дивны и его жизнь, и его творения.

Благоговейное изумление возбуждает в нас жизнь св. Иоанна Златоуста. От первого сознательного движения и до последнего вздоха она вся посвящена Богу. Нет в ней пробелов и пропусков, нет отступлений назад и уклонений в сторону. Как стрела, выпущенная из лука и прямо несущаяся к своей цели, так и некраткая жизнь св. Иоанна есть один стремительный бег к почести вышнего звания. Крепко держал кормило своего жизненного корабля св. Иоанн, всегда направляя его в тихую пристань Небесного Царствия, и никакие обманчивые миражи не за-ставили его усомниться в достоинстве своей цели, ее исключительной ценности и превосходству перед всеми другими жизненными целями и соблазниться трудностью пути к ней, исполненного многих скорбей и лишений. Даже тогда, когда наставленный по заботам своей редкой и удивительной матери Анфусы, имя которой никогда не может быть умолчено, когда речь идет о св. Иоанне Злато-усте, не в одних только христианских правилах и христианской мудрости, но и в светских науках, и притом у лучших наставников того времени, еще не потерявшего преж-ней славы в этом отношении, и того города, где жил св. Иоанн, — а это была Антиохия Сирийская — столица всего Востока и центр его просвещения, св. Иоанн мог бы смело и быстро завоевать себе блестящее положение в жизни, стать знаменитостью, а быть может, и великим сановником, — он не был обольщен такими раскрывавшимися перед ним видами, перед которыми не устоят тысячи юношей, менее даровитых и менее образованных. И тот краткий период, когда он прилагает к делу свои светские познания, был для него лишь способом и средством того знакомства с миром нищеты, горя и различных бедствий, которое ему потом так пригодилось в чисто пастырском служении и которое его, между прочим, и направило на этот путь высшего и совершеннейшего служения своим ближним. И по собственному идеальному побуждению, и чудесно руководимый Провидением, готовившим в его лице великого светильника Церкви, св. Иоанн, подобно столь любимому им апостолу Павлу, вменяет все свои внешние преимущества в сор ради Христа и избирает самый лучший и надежный путь приготовления к тому делу всей своей жизни, которое придает ей такое исключительное значение, то есть пастырству. Путь этот — аскетизм, личное духовное усовершенствование, которое, отвечая прежде всего пламенному желанию самого св. Иоанна, было самою лучшею подготовительною школою для его великого пастырского служения. Ибо вообще нужно признать, что там нет и не может быть плодотворного служения спасению ближних, где отсутствует сознание необходимости прежде всего в себе самом побороть страсти, прежде всего самому неуклонно стремиться к исполнению заповедей. Эта связь личной праведности и личного аскетического подвига с пастырским служением прекрасно раскрыта самим Златоустом в его поистине классическом труде по пастырскому богословию «Шесть слов о священстве». Итак, если кому-либо покажется, что между тем шестилетним периодом жизни св. Иоанна Златоуста, когда он в сирийских горах ведет строгую подвижническую жизнь, и последующим его служением пастырским нет связи, что один период является противоположностью другого и что только несчастная для самого подвижника и счастливая для Церкви случайность (именно болезнь и расстройство здоровья) вызвала Златоуста из пустыни в Антиохию, из уединения на кафедру, то это — недоразумение. Между тем и другим периодами жизни св. Иоанна Златоуста самая глубокая внутренняя связь, самое строгое единство цели и направления жизни. Именно в пустыне закладывались основы глубокого пастырского воздействия св. Иоанна, именно здесь очищалась и разгоралась в бурный пламень та его любовь к ближним, ревность об их спасении, красноречивейшими свидетельствами которых являются многие страницы его творений и все его последующие труды. Здесь же он еще больше расширил и углубил и еще раньше приобретенное в христианской школе знакомство с словом Божиим, богодухновенными писаниями, умудряющими нас во спасение (2 Тим. III, 15), и здесь же, без сомнения, он приучался к пламенной молитве, без которой пастырский подвиг немыслим. Как нужно поэтому восхвалять то уединение, которое является затем спасением многого множества! О блаженна пустыня, дающая миру великого пастыря!

Итак, св. Иоанн Златоуст выступил на дело спасения ближних и, конечно, служа этому великому делу, источником и образцом которого является сама искупительная любовь Божия, спасая других, он, по непреложному закону истинно духовной жизни, спасался и сам, восходя по степеням духовного совершенства, пока не достиг безмерной славы на небесах в вечности и на земле в истории. Церковное служение св. Иоанна Златоуста, падающее на последние двадцать лет IV и первые годы V столетия, не сопровождалось какою-нибудь борьбою за догматы, чем полно предшествующее и последующее время в истории Церкви и чем славны старшие и младшие современники св. Иоанна Златоуста, другие великие отцы и учители Вселенской Церкви. Время служения св. Иоанна — это, как справедливо отмечают, время «догматического перемирия», и деятельность его есть деятельность великого преобразователя нравов, великого борца за чистоту христианской жизни, за полное, а следовательно, и единственно истинное осуществление безусловных евангельских заповедей и идеалов. Плоды этой неутомимой деятельно-сти и этой самой сильной борьбы по самому свойству их остаются для нас, отдаленных веками от того времени, невидимыми, незримыми, но мы можем судить о них по тому действию, какое производят на нас одни оставшиеся после св. Иоанна творения, и они откроются во всей славе в тот день, когда обнаружится не только внешняя, но и вся внутренняя, так сказать, история Церкви, сокровенная жизнь всех ее членов. Тогда, когда будет подведен итог и сделано заключение ко всей исторической жизни Церкви Христовой на земле, тогда-то и обнаружится все то необъятное и многоценное добро, которое при благодатной помощи Божией посеял в душах верных великий святитель, и определится в истории Церкви его исключительное, можно сказать — единственное в своем роде значение. Ведь поддержать бедного путника в небесное отечество, то есть человека в его роковой борьбе с постоянно обольстительным грехом, борьбе, решающей его вечную участь, — отрясти леность, прогнать уныние, спасти от отчаяния, этой духовной смерти, — какая это благородная, подлинно христианская задача. Но ее, и только ее, и преследовал св. Иоанн, и притом столь успешно и победоносно, и какие неисчислимые залоги неотразимого нравственного воздействия хранятся невидимо в сердцах целых сотен поколений христианского народа, начиная от его непосредственных слушателей и членов его паствы. Но и то, что занесено на страницы церковно-исторических летописей, ясно говорит о размерах пастырской ревности св. Иоанна Златоуста и о ее успехах. Именно эти летописи говорят и о помощи, оказанной св. Иоанном своей пастве в одно тяжелое для нее время, когда над нею разразился царский гнев, и об исправлении нравов антиохийцев, происшедшем под влиянием проповеди их пастыря, и о великих миссионерских заботах св. Иоанна Златоустого, — особенно в последний период его жизни, и о том, как относился к нему константинопольский народ, и как сама императрица Евдоксия, так много зла причинившая святителю Христову, потом смиренно просила прощения за содеянный грех в лице своего царственного сына, императора Феодосия. Сколько душ спасено от вечной погибели св. Иоанном, и о каком великом множестве он с дерзновением может сказать: «Се аз, и дети, яже ми даде Бог» (Ис. VIII, 18; Евр. II, 13). О, поистине блажен Иоанн, если он послужил спасению такого множества людей!

Чем же св. Иоанн Златоуст действовал так могущественно на сердца людские, какими путями шло его неотразимое нравственное влияние? Самый простой, хотя и неполный, ответ на этот вопрос будет тот, что сила влияния Златоуста заключалась в его слове. Да, служение примирения, то есть пастырское служение для св. Иоанна Златоуста было, по преимуществу, служением слова. Все единогласно признают в Иоанне Златоусте величайшего проповедника  Восточной Церкви. За ним утвердилось имя Златоуста, ставшее его собственным. Знатоки искусства церковного красноречия утверждают, что для желающего стать хорошим проповедником самая лучшая школа — это изучение творений св. Иоанна Златоуста. Так красноречиво и вместе с тем так просто, так назидательно и вместе с тем так увлекательно проповедовать, как проповедовал св. Иоанн Златоуст, мог только он один, и даже до настоящего времени, несмотря на преполовившуюся вторую тысячу лет с той поры, как смолкли златые уста вселенского святителя, он остается в этом отношении непревзойденным. Блестящие по внешности его проповеди, представляющие в большинстве случаев истолкование Священного Писания, замечательны по тому чистому евангельскому духу, который проникает их насквозь. Св. Иоанн Златоуст — проповедник чистого, беспримесного христианства, подлинного Евангелия: недаром сказано, что уста Златоустовы суть уста Христовы. Вместе с тем проповеди Златоуста обнаруживают такое изумительное знание души человеческой, всех тайных изгибов человеческого сердца, что они оставляют слушателя или читателя их безответным, прямо покоряют и пленяют его. В чем же заключается тайна этого неподражаемого красноречия, где ключ к разгадке столь удивительного проповеднического таланта? Не в одних, конечно, природных дарованиях, которыми щедро наградил Бог св. Иоанна Златоуста еще от юности и которые он как раб благий и верный приумножил своим рачением и трудом, и не в школе и ее упражнениях, которые он проходил до своего возраста. Мы знаем и других одаренных от природы и прошедших ту же риторскую школу отцов и учителей Церкви, но в их проповедях больше искусства, а меньше простоты, задушевности и глубокой назидательности, чем в проповедях св. Иоанна Златоуста. А тайна единственного и несравнимого красноречия Златоуста заключается в его любви к своим слушателям, в той глубокой нравственной связи, в какой он находился со своею паствою. «Вы всё для меня, — исповедовался он однажды перед народом, — если бы сердце мое, разорвавшись, могло открыться перед вами, вы бы увидели, что вы все там пространно помещены: жены, дети и мужчины» (Беседа на кн. Деяния Апостолов). Он принял всем сердцем заповедь Спасителя об отношении доброго пастыря к своим овцам, то есть не о внешней только принадлежности пастыря к овцам, но о такой внутренней связи с ними, чтобы она приближалась, если не прямо переходила, в существенную. А любовь делает человека и без природных дарований красноречивым, особенно если она видит того, кого любит, в опасности, какой, с христианской точки зрения, является единственно потеря спасения. Она же заставляет любящего делиться с любимым содержанием своей духовной жизни. Подобно тому, как «Отец любит Сына и показывает Ему все, что творит Сам» (Ин. V, 20), так и просветленный и расширенный любовью дух человече-ский естественно изливает свою полноту далеко за пределы своего личного бытия. Но нелегко стяжать дар любви. Это «превосходнейший путь» (1 Кор. ХII, 31), и нужно пройти всю скалу добродетелей, действительно сделаться святым, чтобы стяжать эту жемчужину. И прежде всего нужно иметь ту непоколебимую веру, которой обладал св. Иоанн Златоуст и которая граничит у него с видением. Св. Иоанн Златоуст не догматист вообще; он тайны веры не исследует, но под всеми его писаниями, как непоколебимое основание и глубочайший родник, из которого текут реки его наставлений, кроется его глубокая вера в основные догматы христианского учения. Можно с несомненностью сказать, что для него мир невидимый, духовный был несравненно реальнее, чем мир видимый, чувственный, и весь порядок созерцания был у него обратный, чем у нас,  находящихся во власти внешних чувств и конкретных понятий. Затем нужно стяжать его безграничное милосердие и любовь к меньшим братьям Христовым, то есть нищим и всякого рода нуждающимся, для которых так много сделал Иоанн Златоуст своими проповедями и которым он отдавал буквально все, что имел.

Велик Иоанн Златоуст в своей жизни, но велик он и в самой своей смерти, последовавшей, как известно, в изгнании после того, как он занимал важнейший престол Восточной Церкви, столичную кафедру. О Иоанн! — воскликнем мы вместе со св. Проклом. Жизнь твоя поистине была исполнена скорби, но смерть твоя почетна, гроб твой славен, награда твоя велика! Трогательна кончина св. Иоанна Златоуста, которую мы ныне вспоминаем, и глубоко назидательно то предсмертное наставление, которое он преподает всем нам в своих последних словах: «Слава Богу за всё». Несомненно, и мы благодарим Бога за то, что Он даровал Своей Церкви такого святителя, ибо справедливо сказал один церковный писатель, что нет такого бесчувственного человека, который бы не возблагодарил Провидение, даровавшее миру столь блистательное светило. Будем же назидаться его бессмертными творениями, ибо не знать столь прекрасных творений, по выражению того же писателя церковного, то же значит, что не видеть солнца в самый полдень. Близко примем к сердцу его главнейшие заветы: изучение слова Божия, упражнение в молитве и милостыню — эту «царицу добродетелей». А о нем самом пребудем в той уверенности, что его небесной славе всегда будет отвечать его вечная слава на земле, согласно псаломскому слову: «В память вечную будет праведник» (Пс. СХI, 6). Аминь».

Проповедь «О суде над миром сим», сказанная на пассию четвертой недели Великого Поста 6 марта 1909 года.

«Ныне суд есть миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон. И аще Аз вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе» (Ин. ХII, 31—32).

С благоговейным вниманием и сердечным трепетом выслушали мы, братие, сейчас прочитанное евангель-ское повествование о крестных страданиях и смерти Господа нашего Иисуса Христа. Не только мысль о невинности этих страданий трогает нашу душу, но еще более нас поражает мысль о том, что это были страдания Самого воплотившегося Сына Божия. Много всякого рода проявлений зла и неправды знает мировая история, но то, что «совершилось» (Ин. ХIХ, 30) на Голгофе, является исключительным и беспримерным событием во всей этой истории. Ни до, ни после Голгофы наша земля не орошалась Божественною кровию. И мы знаем, что сама бездушная природа, та природа, о которой иногда говорят, что она безразлично относится к добру и злу, и она не выдержала тяжести совершившегося, и солнце, всегда сияющее по воле Отца Небесного на злые и благие (Мф. V, 45), теперь скрыло свои лучи, как бы не желая освещать величайшего беззакония, и косная масса земли пришла в движение и отдала из своих недр от века усопших мертвецов (Мф. ХХVII, 45, 51—52). Все это так страшно, что ветхозаветные и новозаветные проповедники этого исключительного события вполне имели основание обращаться к Богу с недоуменным вопросом: «Господи, кто верова слуху нашему, и мышца Господня кому открыся» (Ис. LIII, 1; Рим. Х, 16), и их проповедь о кресте являлась для иудеев соблазном, для эллинов же безумием (1 Кор. I, 23). Но мы с вами, братие, твердо веруем, как и научены, что на Голгофе был распят нас ради человек и нашего ради спасения воплотившийся Единородный Сын Божий.

Да, неверующий мир в безумной злобе и ослеплении, побуждаемый князем своим, этим исконным врагом Божиим, действительно вознес на крест не кого другого, как Самого Сына Божия, о Божественном достоинстве Которого он знал как из Его дел, так и из Его слов (Ин. ХVI, 22, 24). Этому миру мало было крови пророков и других праведных людей, пролитой от начала истории (Мф. ХХIII, 35). И вот, доведши до креста и смерти Сына Божия, он думал нанести этим решительный удар столь ненавистному ему добру и устранить все препятствия, которые стояли на пути развития его злой воли. Он готов был праздновать свою победу. Но вместо этого он потерпел самое решительное поражение, и видимое торжество мира сего обратилось в величайшую победу добра и послужило началом и основанием к освобождению верующего человечества из-под власти диавола (Евр. II, 14—15). В предании на смерть Самого Сына Божия неверующий мир нашел свое полное осуждение. На Голгофе подверглось великому суду и все содержание жизни этого мира, и те начала, которые ею руководят, а верующие именно в Голгофе и последовавшем затем воскресении и прославлении Господа обрели неисчерпаемый источник своей любви к добру и его высочайшее оправдание. Это засвидетельствовал Сам Господь, когда незадолго до Своих страданий, имея их в виду, Он произнес сии слова: «Ныне суд есть миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон; и аще Аз вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе» (Ин. ХII, 31—32).

Итак, на Голгофе произошел суд «миру сему». Чем, в самом деле, характеризуется жизнь неверующего мира, или «мира сего», как называет его Господь, из чего она слагается, какими началами управляется? Для внешнего и постороннего наблюдателя жизнь мира сего может представиться исполненною блеска и шума. Здесь постоянно стремятся ко всякого рода внешним успехам и,  по-видимому, достигают их. Вот почему жизнь этого мира с первого взгляда поражает богатством и разнообразием своих форм, их беспрерывным умножением и усложнением. И гордый своими успехами мир шумно несется вперед, и его победные клики могут порой смутить простое верующее сердце. Но какое, спросим мы, содержание укладывается в разнообразные и многочисленные формы жизни мира сего и что скрывается на самом деле за видимым блеском этой жизни? Содержание жизни этого мира — самое мелкое и ничтожное, недостойное человека, этого сына Отца Небесного, а за видимым торжеством мы слышим иногда голос самого великого отчаяния и страшной скорби. Шум мирской жизни есть шум битвы, и торжествующие клики принадлежат только немногим победителям в ней. Вся жизнь мира сего есть одна сплошная картина игры страстей и самолюбий, интриг и вожделений, бешеной погони за наслаждениями и удовольствиями. Гордость и чувственность, вообще голое себялюбие и, как оборотная сторона его, страшная ненависть к другим, а порой и к самому себе — вот что характеризует последователей этого мира, и все блестящие формы жизни, которые он создает, суть только жалкие рубища, прикрывающие проявления указанных страстей. Даже самые добродетели, на совершение которых иногда силятся представители этого мира, являются не больше как блестящими пороками (блаженный Августин). «Все, еже в мире, — говорит апостол Иоанн Богослов, — похоть плотская, и похоть очес, и гордость житейская» (1 Ин. II, 16). А где же, спросим мы, великая нравственная задача жизни, где различение добра и зла, где вера в Бога? Всего этого здесь нет. Вместо нравственной задачи здесь ставятся вопросы простого житейского благополучия, и самая граница между добром и злом здесь снимается и уничтожается, а вместо веры в Бога водворяется простой расчет и самонадеянность. Но не может душа человеческая, по самой природе своей знающая различие добра и зла и всегда стремящаяся к Богу, вынести такого искажения ее, а потому последним основанием всему этому направлению жизни мира сего является ложь. Люди сознательно начинают обманывать других и не могут быть искренними даже в отношении к себе самим. Вот почему мир, по слову Господа, и не может принять Духа истины (Ин. ХIV, 17). И сколько бы ни хвалился этот мир своею мудростью и своими знаниями, истина далека от него, ибо неправда никогда не может быть правдою. И князем мира сего является поэтому тот, кто ложь есть и отец лжи (Ин. VIII, 44). Понятно, что при таком направлении жизни мира сего он страшно враждует против Бога. «Ныне же, — говорит Спаситель наш о представителях царства мира сего, — и видеша и возненавидеша Мене и Отца Моего» (Ин. ХV, 24). И дружба с миром сим, по слову святых апостолов, есть вражда против Бога (Иак. IV, 4; Рим. VIII, 7). Если мы теперь пожелаем кратко определить, что лежит в основе жизни мира сего, то должны сказать, что такою основою является зло. «Мир весь лежит во зле» (1 Ин. V, 19), он «смешан во единомыслии зла» (Прем. Х, 5), он всем существом своим покоится в диаволе. И вот на Голгофе мы видим крайнее выражение всего этого зла мира: «На кресте бо висит Праведный, хвалимый отцев Бог и препрославлен» (Кан.1-го гл., 7-я песнь). Но там же и «суд миру сему есть», и «князь мира сего осужден бысть» (Ин. ХVI, 11).

Прежде всего неверующий мир на Голгофе нашел осуждение по самой своей основе. Крестная смерть Сына Божия не только со всею очевидностью показала, но и навеки утвердила, что между добром и злом никогда не может быть согласия, что граница между тем и другим не есть что-либо произвольное и условное, но что она так же неизменна и ненарушима, как неизменно самое существо Божие. Этим самым у мира сего отнимается и то последнее оправдание его греховности, что она не затрагивает, если можно так выразиться, самого существа Божия, что она имеет отношение только к нему самому. Бездна страданий Бога плотию разделяет теперь грех от правды, добро от зла, и никто не может перейти этой черты, чтобы не оказаться виновным в тягчайшем преступлении, в попрании Сына Божия и непочитании за святыню Крови завета и оскорблении Духа благодати (Евр. Х, 29). Отныне не может быть сомнения в том, что есть только или добро или зло, или правда или грех, рай Божий или ад диавола, не может быть сомнения и в том, что грех вообще, всякий грех достоин величайшего осуждения, следовательно, и мир сей как исполненный греха уже осужден, уже стоит в преддверии ада. Мир не может теперь превращать правду Божию: «Открывается бо гнев Божий с небесе на всякое нечестие и неправду человеков, содержащих истину в неправде» (Рим. I, 18).

Но на Голгофе мир сей осужден не только по основе своей, которая есть грех и зло, но и по самому содержанию жизни его. Мир стоит на гордости и охраняет самым тщательным образом свое достоинство, свою честь. Но вот на Голгофе мы видим Самого Царя славы, и «вид Его бесчестен, умален паче всех сынов человеческих» (Ис. LIII, 3). Он «вместо предлежащия Ему радости претерпе крест, о срамоте нерадив» (Евр. ХII, 2). Мир дорожит своею земною жизнью и стремится наполнить ее всякими утешениями плоти, но на Голгофе добровольно пригвождается своею безгрешною плотию Сам Начальник жизни и с великою покорностью Отцу Небесному полагает душу Свою, попирая тем всякую мирскую похоть. Мир заботится всегда о своем внешнем торжестве, о своей памяти в истории, но распятый на Голгофе Господь не сходит с креста, не поражает Своих врагов, хуливших Его, и умирает, оставленный почти всеми Своими учениками и последователями.

Но исполнилось слово ветхозаветного евангелиста: «Когда душа Его принесет жертву умилостивления, Он узрит потомство долговечное» (Ис. LIII, 10) и слово Самого Господа: «когда Я вознесен буду от земли, всех привлеку к Себе» (Ин. ХII, 32). Здесь, у подножия креста Господня, зарождается новая благодатная жизнь и ведет свое начало то новое бытие в человечестве, которое называется Церковью Христовою. Она, назданная Его честною кровию, раскинула свои спасительные сети по всему миру и может сказать: «Возведи окрест очи твои, Сионе, и виждь: се бо приидоша к тебе, яко богосветлая светила, от запада, и севера, и моря, и востока чада твоя, в тебе благословящая Христа во веки» (канон на Святую Пасху). Чего достиг мир своим богоубийственным делом распятия Сына Божия? Только того, что Его оплевали и Ему поругались своею святою жизнью бесчисленные полки мучеников и подвижников, которые, будучи охвачены мыслью о великой Голгофской жертве, обнаружили изумительное терпение и величайшую любовь к Распятому. Для них мир сей перестал существовать, по слову апостола Павла, который говорит, что Крестом Господа нашего Иисуса Христа ему мир распялся и он миру (Гал. VI, 14). С изумлением мир видел, как среди него появляются люди, которые решительно отвергают все, чем он живет, которые не считают несчастьем внешнего позора и унижения, бедности, болезни и смерти, а единственно только грех, которые остаются совершенно равнодушны ко всем благам мира сего. И в великой злобе он вооружался против этих людей, предавая их пыткам и казням, но тем самым приготовлял себе еще большее поражение. И когда он от внешней силы перешел к средствам внутреннего порабощения, то с удивлением увидал, что люди бегут в пустыни и подвергают себя тягчайшим добровольным страданиям, чтобы только сохранить себя «неоскверненными от мира» (Иак. I, 27).

Братие! Мы с вами, по слову Спасителя, «не от мира сего» (Ин. ХVII, 16), мы принадлежим к Его святой Церкви. Но следует ли отсюда, что грозное слово Спасителя нашего о суде над миром сим нас совершенно не касается? Нет, оно относится и к нам. Мы, хотя не от мира, но мы живем в мире, и можем ли мы сказать, что он уже не имеет никакой власти над нами? Мир осужден, он побежден Тем, Кто сказал о Себе: «Аз победих мир» (Ин. ХVI, 33), но не уничтожен. Пораженный в самом своем существе, раздавленный, он все-таки продолжает пока существовать и вооружается против Церкви Христовой всеми средствами, находящимися в его распоряжении: соблазном, укорами, осмеянием, презрением, клеветою, жестокостью. Он пытается проникнуть в самую ограду Церкви и подменить содержимое Церковью небесное христианство христианством мирским. И мы знаем из истории Церкви, что эти его попытки иногда удавались. Мы знаем, например, какие печальные следствия имело вторжение духа мира сего в сферу жизни церковной, как самые славные церкви отпадали от союза с Церковью Вселен-скою и ее Главою через то, что заимствовали много в своей жизни от начал мирских. Мы видим, как проникает дух мира сего иногда даже в наши храмы в виде нарушений правил церковного благочиния и вообще церковных порядков. Мы чувствуем, наконец, в своей повседневной жизни непрестанное действие мира сего и на самую внутреннюю храмину нашей души, ибо и туда он стремится проникнуть путем разных, иногда очень тонких, влияний, чтобы поколебать нашу веру, лишить нас нашей надежды и обратить нашу любовь на предметы, ее недостойные.

Что же мы должны делать, будучи членами воинствующей с миром Церкви? Неужели же выйти из мира? «Не молю, да возмеши их от мира, но да соблюдеши их от неприязни» (Ин. ХVII, 15), — так молился Господь в Своей первосвященнической молитве о Своих апостолах. Нет, не уходить нам из этого мира нужно, как не нужно на самом деле отсекать руку или ногу и вырывать глаз, которые нас соблазняют (Мф. ХVIII, 8—9), а нужно только всегда резко разграничивать себя от мира сего, не любить его и того, что в нем (1 Ин. II, 15). Мы — «чада светообразная церковная» и должны всегда ходить, яко чада света (Еф. V, 8). «Что общего у света с тьмою? — спрашивает апостол Павел. — Какое согласие между Христом и Велиаром?.. Какая совместность храма Божия с идолами? Ибо вы храм Бога живаго, как сказал Бог: вселюсь в них и буду ходить в них; и буду их Богом, и они будут Моим народом. И потому выйдите из среды их и отделитесь, говорит Господь, и не прикасайтесь к нечистому; и Я прииму вас» (2 Кор. VI, 14—17). «Не прикасаться к нечистому» — вот что мы должны наблюдать, обращаясь среди мира. Удаляясь от всех развращающих влияний мира, мы должны беречься и от всякого греха, не только большого, но и малого, ибо и тот и другой уже осуждены самым тяжким судом вместе с миром сим в крестной смерти Господа нашего. Мы всегда должны пом-нить Голгофу и Распятого на ней Сына Божия и не допускать, чтобы наше легкомыслие или слабость воли делали нас повинными в презрении Его святейшей крови. Мы должны тщательно пересмотреть все находящееся в храмине нашей души и очистить ее от всякой мирской нечистоты. Древние евреи при праздновании своей пасхи дол-жны были тщательно очищать свои дома от всякого квасного хлеба, и у них существовал целый обряд «искания» этого хлеба. Наша Пасха, братие, — Христос, закланный за нас. «Посему, — как говорит апостол далее, — станем праздновать не со старою закваскою, не с закваскою порока и лукавства, но с опресноками чистоты и истины» (1 Кор. V, 7—8). Поищем и мы в душах наших — не осталось ли в них чего-нибудь от старой закваски, от закваски порока и лукавства, и если найдем, то постараемся уничтожить все это.

Будем же, братие, оберегать себя от мира, «да не с миром осудимся» (1 Кор. ХI, 32). Аминь».

Проповедь, сказанная в день святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова 26 сентября 1909 года.

«Пишу вам, чадца, яко оставляются вам греси имене Его ради. Пишу вам, отцы, яко познасте Безначальнаго. Пишу вам, юноши, яко победисте лукаваго.

Пишу вам, дети, яко познасте Отца. Писах вам, отцы, яко познасте Исконнаго. Писах вам, юноши, яко крепцы есте, и слово Божие в вас пребывает, и победисте лукаваго» (1 Ин. II, 12—14).

Сегодня у нас, братие, двойной праздник и сугубое торжество. Вместе со всею Церковью мы празднуем день священной памяти апостола и евангелиста Христова Иоанна Богослова, и к этому общецерковному празднику присоединяем и собственное годичное торжество нашей школы. И не только у нас, но и во многих других местах, служащих рассадниками духовного просвещения, нынешний день имеет такое значение. День святого апостола Иоанна Богослова есть, по преимуществу, праздник богословской науки и праздник учащегося в духовно-учебных заведениях юношества. Представители богословской науки в лице апостола Иоанна видят своего небесного Покровителя, так как ему Церковь усвоила отличительное наименование Богослова, и он, действительно, является таковым в самом точном смысле этого слова, а духовные учащиеся юноши имеют в апостоле Иоанне самого юного из лика апостолов Христовых, бывшего в момент своего призвания Спасителем их сверстником и сохранившего до глубокой старости особенную любовь к этому возрасту, как это видно из приведенных в начале слов его послания и из церковного предания о юноше, спасенном апостолом от духовной гибели. Но и вся вообще церковь, все христиане всех времен и народов, хотя одинаково ублажают всех апостолов за их благовестнические подвиги и труды, с особенною торжественностью празднуют память святого апостола Иоанна Богослова и выказывают особенные знаки своей любви и благоговения к нему. И Церковь не может иначе поступать, ибо Сам Глава ее  Богочеловек Господь Иисус Христос во время Своей земной жизни, хотя всем Своим апостолам, «которых дал Ему Отец» (Ин. ХVII, 9), одинаково сказал: «Якоже возлюби Мя Отец, и Аз возлюбих вас» (Ин. ХV, 9), но особенной и преимущественной Своей любви удостоил именно апостола Иоанна, который поэтому и называет себя учеником, «егоже любляше Иисус» (Ин. ХIII, 23; ХХI, 7, 20). Церковь в лице апостола Иоанна имеет возлюбленного ученика Христова, великого апостола любви, столпа церковного, который руководил ее жизнью дольше других апостолов, новозаветного пророка, предсказавшего ее будущую судьбу, печать апостольского века. Если воспользоваться образом, виденным самим апостолом Иоанном, когда он был в Духе и когда ему была показана Церковь в виде великого города, небесного Иерусалима, основание стены которого украшено 12-ю драгоценными камнями, символизирующими 12 апостолов, то надо сказать, что св. Иоанн Богослов является одним из драгоценнейших из этих камней со своим особенным, своеобразным блеском. На тверди церковной это будет звезда не только одна из крупнейших, но и одна из замечательнейших по издаваемым ею лучам, лучам особенной красоты и силы.

Всмотримся же ближе в свет этой звезды на небосклоне Христовой Церкви, попытаемся точнее и полнее определить те особенности духовного склада, те стороны духовной природы святого апостола Иоанна, которые делают его образ столь дорогим и священным для всех христиан вообще и для нашего духовно-просветительного братства в частности.

Особенности личности святого апостола Иоанна ускользают от точного определения, но они чувствуются всяким внимательным читателем его писаний и сказываются во всех известных из предания подробностях его жизни. О чем больше всего говорят писания воспоминаемого ныне апостола? Ответ ясен: о любви. Любовь — вот слово, которое чаще всего встречается у апостола Иоанна; любовь — вот основной предмет его посланий; «Возлюбленнии, возлюбим друг друга» — вот постоянное наставление в этих посланиях. Но и церковное предание характеризует нам апостола Иоанна все с той же стороны. Сохранился трогательный рассказ о том,  что, когда святой апостол сделался весьма старым и не был в состоянии вести пространных бесед с учениками, он всегда и неизменно повторял лишь одно сие краткое изречение: «Детки, любите друг друга». О любви говорят и другие апостолы, например, апостол Иаков говорит о ней как о законе царском (Иак. II, 8), апостол Петр — как о покрывающей множество грехов (1 Пет. IV, 8), апостол Павел — как о превосходнейшем пути и высочайшем даре, без которого другие духовные дарования немного значат           (1 Кор. ХIII), но так постоянно и настойчиво, но в такой системе, в какой говорится о любви у апостола Иоанна, о ней никто из апостолов не говорил. Если любовь к Богу и ближним, по слову Самого Спасителя, есть то, на чем утверждается весь закон и пророки (Мф. ХХII, 40), если, по слову апостола Павла, любовь есть совокупность совершенства (Кол. III, 14), а по слову святых отцов Церкви она есть начало и конец всей добродетельной жизни (свт. Иоанн Златоуст), причина всех благ (св. Ефрем Сирин), то теперь станет понятным, что святой апостол Иоанн, уча всегда о любви, постоянно пребывал, значит, в самом святое святых христианского нравоучения и христианской жизни. Но не одну только психологию любви и ее нравственную ценность раскрывает в своих писаниях святой апостол Иоанн; он предлагает нам в них, если можно так выразиться, и метафизику любви, и ее эсхатологию. Он указывает первопричину и высочайший источник нашей любви в недомыслимой и премирной любви Божией, проявленной в творении, промышлении и искуплении нас. «Любы от Бога есть, — поучает он нас, — и всяк любяй — от Бога рожден есть и знает Бога, а не любяй не позна Бога», и дальше он изрекает слово, которое является величайшим во всем Новом Завете: «яко Бог любы есть» (1 Ин. IV, 7, 8). Особенно сказалась любовь Божия к нам в таинстве искупления и возрождения нашего. «Пишу вам, чадца, яко оставляются вам греси имене Его ради... Пишу вам, дети, яко познасте Отца» (1 Ин. II, 12, 14). Оставление грехов, право обращаться к Богу как к своему Отцу Небесному — все эти величайшие блага, распространяющиеся на всех христиан, даются ради имени Иисуса Христа, ради Его бесконечного снисхождения. «О сем есть любы, не яко мы возлюбихом Бога, но яко Той возлюби нас, и посла Сына Своего очищение о гресех наших» (1 Ин. IV, 10). Являющаяся в ответ на бесконечную любовь Божию к нам наша собственная любовь к Богу и Спасителю нашему, если она достигнет надлежащей степени и силы, послужит основанием и нашего дерз-новения пред престолом Судии. «О сем совершается любы с нами, да дерзновение имамы в день судный» (1 Ин. IV, 17).

Откуда, спросим мы теперь, такая особенность в писаниях и в духовном складе апостола Иоанна, являющегося поистине апостолом Любви? Почему для него любовь — родная стихия, и все христианское учение излагается у него с точки зрения любви Божией и любви человеческой? Ответ на этот вопрос подсказывается уже самым воззрением апостола Иоанна на любовь. Ведь она, по нему, имеет единственный и неисчерпаемый источник — это Любовь Божественную. С лона этой премирной и в последние дни воплотившейся Любви он черпал и свою собственную любовь. Он был возлюбленнейшим учеником Господа, особенно сильно чувствовавшим на себе влияние Его небесной любви. В этом можно видеть причину того, почему все существо апостола Иоанна было проникнуто любовью. Но здесь же надо предположить, что святой Иоанн и со своей стороны отвечал на любовь Божественную Своего Учителя самою крепкою и нежною любовью верного ученика. Иначе мы в любви Господа признали бы некоторое пристрастие, то есть уподобили бы ее обыкновенной любви человеческой. Но Господь любил святого Иоанна за то, что и тот любил своего Учителя. И действительно, в часы испытаний любви апостолов ко Христу, именно с момента взятия Его под стражу, апостол Иоанн, один из апостолов, не отстал и в это время от своего Божественного Учителя и молчаливо присутствовал при крестных страданиях и смерти Его, вы-слушав из уст Умирающего последнюю волю Его как Сына человеческого. Любовь апостола Иоанна скорее помогла ему поверить воскресению Господа и затем узнать Его на Тивериадском озере. «Это Господь», — тихо говорит он апостолу Петру при явлении Воскресшего. Любовь к Господу Иисусу Христу сказывается и во всех писаниях апостола Иоанна. С какою подробностью он излагает важнейшие Его беседы, не приведенные у других апостолов, как постоянно Божественное Лицо воплотившегося Сына Божия стоит в центре всех его богословских построений. И последние слова последней, по крайней мере, в нашей Библии книги апостола Иоанна также выражают эту горячую любовь апостола к Господу: «Ей, гряди, Господи Иисусе!» (Апок. ХХII, 20).

О, если бы нам, братие, хоть в малой мере усвоить дар любви, столь отличавший апостола Иоанна! Но где — спросите — его найти? Очевидно, там, где нашел его апос-тол Иоанн: на лоне Любви Божественной, у сердца нашего Спасителя и Господа. Возлюбим же любовь, в деле строения нашей жизни и нашего спасения отведем ей самое главное место, ибо любовь есть сама жизнь, как говорит апостол Иоанн: «мы вемы, яко преидохом от смерти в живот, яко любим братию» (1 Ин. III, 14), а отсутствие ее, вражда есть смерть: «не любяй бо брата, пребывает в смерти». В любви существо и самой божественной жизни, внутренняя жизнь самого Божества. Откровением этой божественной жизни, посредником ее для нас является Сын Божий, это Слово жизни, сама Ипостасная Жизнь. «В том живот бе» (Ин. I, 4).

Но эта явившаяся Жизнь есть вместе с тем и свет для людей: «и Живот бе свет человеком» (Ин. I, 4), «Свет истинный, иже просвещает всякаго человека» (Ин. I, 9). Таким Она была и для апостола Иоанна Богослова. По обилию своей любви к воплотившемуся Сыну Божию и по Его любви к апостолу, при природной склонности своей к созерцательности апостол Иоанн восшел на недосягаемую высоту богословия и духовного прозрения. Он поистине есть орел, парящий над миром и землею. В этой удивительной высоте богословствования апостола Иоанна, при которой ему оказались доступными самые неизреченные тайны Божественной жизни и Божественных  путей, заключается другая выдающаяся и исключительная черта личности воспоминаемого ныне апостола, черта весьма важная и многозначительная для тех, кто занимается богословскою наукою. Этим последним, конечно, хорошо известно, что писания святого апостола Иоанна являются опорою самых важнейших частей нашей догматики, что тайна Божественного Лица нашего Искупителя, его предвечное бытие, рождение от Отца, Божеское достоинство, соединение с человечеством в лице Иисуса Христа, действительность присутствия тела и крови Богочеловека под видом хлеба и вина никем не описаны с такою ясностью, как святым апостолом Иоанном. Справедливо говорят, что святому апостолу Иоанну было определено выразить последнее слово Божественного Откровения, вводящего в сокровеннейшие тайны внутренней Божественной жизни, и утвердить против еретиков основной догмат христианства — воплощение Сына Божия для дарования миру вечной жизни. Он поэтому имел основание обращаться к своим ученикам с такими словами: «Пишу вам, отцы, яко познасте Безначальнаго». Под его руководством они, действительно, постигли премирные тайны Божества, ибо апостол Иоанн есть, действительно, «зритель неизреченных откровений и сказатель вышних Божиих таин», как поет ныне в честь него святая Церковь. Он поистине есть «сын Громов», как назвал его Сам Господь. Как некий небесный гром, раздаются его слова: «В начале бе Слово, и Слово бе к Богу, и Бог бе Слово» (Ин. I, 1). Идея Слова, или Логоса, есть величайшее достояние христианской мысли, и она обязана ею апостолу Иоанну Богослову. Но не одно положительное богословие апостола Иоанна является высшею и совершеннейшею формою всего богословия христианского, но и те пути, которые он указывает к изучению и познанию этого богословия, отличаются глубиною и истинностью, то есть верностью предмету. Богопознание, духовное просвещение, по апостолу, не есть одно интеллектуальное познание, исходящее из одного разума и замыкающееся в пределах этого разума. Нет, это познание, предполагающее жизненное общение с познанным и влияющее на жизнь. Это, собственно, есть «хождение во свете» с соответствующими жизненными плодами его. Религиозная истина не есть только предмет теоретического усвоения, а она есть вместе с тем обязательно и практическая норма. «Глаголяй, яко познах Его (Бога), и заповеди Его не соблюдает, ложь есть и в сем истины несть» (1 Ин. II, 4). Это руководящее правило при изучении христианского богословия должны близко принять к сердцу все занимающиеся этим богословием. Христианство без жизненного усвоения его есть закрытая книга, которая никогда не может быть прочитана. Без живой и одушевленной религиозности, без благодати христианское богословие немыслимо. Примем же, братие, этот завет апостола любви и великого Богослова, и пусть потеряют силу все упреки, что мы забыли путь опытного Богопознания, что мы не владеем правильным методом в области изучаемого нами богословия.

С духом любви и высотою созерцания у апостола Иоанна соединялись удивительная целостность и правильное, спокойное развитие его духовной природы. В его жизни нет резких переходов, в ней не было каких-либо глубоких падений и внутреннего разлада, сопровождающегося душевными страданиями. Хотя он убежденно говорит, что «аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем, и истины несть в нас» (1 Ин. I, 8), и хотя благодать Святого Духа, преобразившая всех апостолов, освободила и апостола Иоанна от некоторых резкостей в его характере и взглядах (Лк. IХ, 54), но ничто из прошлой жизни не доставляло душевных страданий обновленному сердцу апостола Иоанна, как это было, например, с апостолом Павлом при воспоминании им его дохристианского образа жизни или с апостолом Петром при воспоминании им своего отречения. В этой целостности и гармоническом развитии духовной природы апостола Иоанна заключается третья отличительная особенность его. И мы дерзаем думать, что она коренится в том обстоятельстве, что апостол Иоанн был призван к апостольству во дни его юности, в те дни, когда его чистая девственная душа вся была объята пламенем веры в явившегося Мессию и любви к этому небесному Посланнику. А юность имеет удивительное свойство. Правильно проведенная, она делает человека на всю жизнь юным душой, глубоким идеалистом. Свойства этого возраста — его отзывчивость на все великое, святое, его потребность в сочувствии, симпатии — эти естественные духовные дары юности, если ими правильно воспользоваться, делают то, что вся последующая жизнь юноши-идеалиста течет ровно, спокойно, без переломов, скорбей и надрыва. Даже для праведников, бывших в начале грешниками, хотя они потом покаянием загладили свой грех, жизнь есть постоянная борьба, понуждение, покаяние и слезы. Даже в будущей жизни сохранившие от юности свои души нерастленными будут иметь какой-то особый дар, какого не удостоятся и величайшие подвижники, если они не сохранили себя от крещения. Святой апостол Иоанн в откровении видел, как сонм девственных, нерастленных душ пел пред престолом Божиим песнь, которой не мог научиться никто, кроме них, и как они были ближе всех к Агнцу и всюду следовали за Ним (Апок. ХIV, 3—5). Духовная жизнь, возженная во дни юности, отличается особенною целостностью и силою. Это свидетельствует сам апостол Иоанн, когда он, выделяя среди своих читателей юношей, говорит им: «Писах вам, юноши, яко крепцы есте, и слово Божие в вас пребывает, и победисте лукаваго» (1 Ин. II, 14). Да, великий дар Божий — юность, и велико значение этого дара для духовной жизни, можем мы воскликнуть, стоя пред духовным образом возлюбленного ученика Христова. И блажен тот, в ком этот дар принесет такой плод, какой принесла святому Иоанну его юность, отданная Христу.

Дорогие юноши, младшие члены нашей академической семьи! Не я, а сам апостол любви, воспоминаемый нами, обращается к вам: «Пишу вам, юноши, яко победисте лукаваго». По слову апостола, вы уже победили лукавого. Вы крепки своим природным юношеским идеализмом. Не теряйте же его, а, наоборот, по примеру апостола Иоанна, все больше и больше укрепляйте его, сообщая ему христианский оттенок. Вы сильны своею молодою пробуждающеюся мыслью, стремящеюся к цельному и разумному миросозерцанию. Приступайте же с одушевленною ревностью к исследованию истины. Только «храните себе от треб идольских» (1 Ин. V, 21). Не ослабляйте себя каким-нибудь умственным или научным сектантством. Исследуйте истину во всей ее широте и глубине — и вы свободно и радостно убедитесь, что она находится там, где нашел ее и ваш небесный Покровитель, святой апостол Иоанн — в Предвечном Логосе, Вечной Жизни, бывшей у Отца и явившейся нам. Богословская наука с ее возвышенными построениями доставит вам тогда глубокое удовлетворение, богословские вопросы станут для вас любимыми, и работа в области их будет представляться вам несомненно производительной и плодотворной.

А теперь все мы, присутствующие здесь, и ученые и неученые, и старцы и юноши, едиными устами воскликнем к воспоминаемому ныне апостолу Христову: «Богослове, девствениче, учениче возлюбленне Спасов, молитвами твоими нас спасай, молимся, от всякаго вреда: яко твое есмы стадо» (стих на стиховне на малой веч. 26 сентября). Аминь».

В 1904 году иеромонах Анатолий окончил Киевскую Духовную Академию в числе первых студентов и был оставлен профессорским стипендиатом для приготовления к занятию вакантной кафедры Общей Церковной Истории, на которую и был избран 3 июня 1905 года в звании исполняющего должность доцента Киевской Духовной Академии.

Для научных занятий в 1905—1906 годах он был командирован в Константинополь, в Русский Археологиче-ский Институт. К наукам у иеромонаха Анатолия способности были поистине замечательные. Он владел языками — французским, немецким, английским, читал на греческом, латыни и сирийском. Его научные интересы сосредоточивались на изучении сирийского монашества до арабского нашествия. Митрополит Мануил (Лемешевский) характеризует о. Анатолия следующим образом: «От природы одарен большими способностями, прекрасно изучивший классические и некоторые восточные языки, всегда усердный и ревностный в исполнении всех своих обязанностей и на редкость трудолюбивый, иеромонах Анатолий вскоре овладел предметом своей специальности и, благодаря своим лингвистическим познаниям, получил возможность работать в таких областях своего предмета, в каких редко приходится работать исследователям церковно-исторической науки, по крайней мере у нас в России (изучение древнехристианского Востока). По любви к этой науке и ее первоисточникам на древних классических и восточных языках, по неутомимому, даже страстному стремлению докопаться до самой мудреной хронологической даты, а также и по другим свойствам своих ученых исследований иеромонах Анатолий, по отзыву о нем Высокопреосвященнейшего Антония (Храповицкого) напоминал покойного знаменитого историка Санкт-Петербургской Духовной Академии В.В.Болотова, воспроизводя в ученых трудах почти все научно-исследовательские приемы почившего профессора.

В 1908 году иеромонах Анатолий представил в Совет Академии сочинение под заглавием «Исторический очерк Сирийского монашества до половины 6-го века», за которое был удостоен степени магистра богословия. По отзывам рецензировавших это сочинение лиц, труд иеромонаха Анатолия, касаясь темной и мало разработанной в церковно-исторической науке области, отличается высокими научными достоинствами. Чтобы собрать исторические сведения о разных подвижниках и киновиях Сирии на протяжении почти четырех веков, автор должен был употребить огромные усилия на изучение источников и литературы своего предмета. Осведомленность его была настолько широка, что всякий, кто захотел бы поработать после него по истории Сирийского монашества, мог бы довериться ему совершенно и сделать книгу его отправным для себя пунктом. В числе отзывов был и такой: «Тема полностью исчерпана».

4 августа 1911 года о. Анатолий утвержден в степени магистра богословия и звании доцента Академии, а 29 августа возведен в сан архимандрита. 11 января 1912 года архимандрит Анатолий назначен экстраординарным профессором Киевской Духовной Академии. 8 июля того же года он был переведен в Московскую Духовную Академию инспектором и экстраординарным профессором кафедры Истории Древней Церкви.

30 мая 1913 года о. Анатолий назначен ректором Казанской Духовной Академии и преподавателем истории Древней Церкви. Вскоре состоялось наречение архимандрита Анатолия во епископа Чистопольского, викария Казанской епархии.

«Когда впервые до меня, убогого, дошла весть о том, что я призываюсь к высшему служению в Церкви Христовой — епископству, — сказал архимандрит Анатолий в своей речи при наречении во епископа, — вся моя душа была потрясена до основания от неожиданности и страха. Я почувствовал самым ощутительным образом, всем сердцем и всею душою, что со мною совершается и имеет совершиться нечто столь великое и столь священное, что, если бы мне надо было объяснить — хотя приблизительно — силу и исключительность этого момента в жизни инока, я должен бы был пройти мимо всех важнейших событий обыкновенной человеческой жизни и остановиться едва ли не на самом завершительном моменте ее — смерти. Только эта священная и таинственная минута перехода из времени в вечность и отрешения от всего земного, которую предстоит пережить каждой человеческой личности, только она одна, показалось мне, и может идти в некоторое сравнение с тем, что называется архиерей-ской хиротонией. И я вспомнил слова, сказанные мне давно одним архипастырем нашей церкви по поводу одной ранней смерти: «Смерти, как и посвящения во епископа, бывают в разное время». Тогда эта неожиданная аналогия поразила меня своим высоким и утешительным взглядом на смерть, а теперь она представилась мне наиболее пригодной для того, чтобы при помощи ее пересказать вам, богомудрый архипастыре и все собравшиеся здесь, те чувствования и то настроение, которыми полна моя бедная душа в эти священные для меня дни при взгляде на предстоящий мне великий дар Божий и высокое служение Церкви.

Дарование епископства, конечно, немногим из массы верующих есть как бы очевидное избрание этих именно лиц Самим Богом, есть указание Перста Божия на них, внятное в слух всего церковного общества провозглашение их имен. То, что испытывали пророки и апостолы, избираемые из народа Божия к своему исключительному служению, нечто подобное должен испытывать — и испытывает — призываемый к апостольскому служению и после них. Подобно Савлу, получающему пред Дамаском апостольский жребий, он, «трепеща и ужасаяся», невольно говорит: «Господи, что мя хощеши творити» (Деян. IХ, 6). Эта непосредственность действия Божия, это исхищение из среды верующих и поставление на свещнице, это неожиданное приближение к святому святых новозаветной духовной скинии и вхождение за внутреннейшую ее завесу, словом, это избрание, падающее именно на тебя, худородного, отражается в твоем сознании таким священным трепетом, какой испытывает человек, разве когда приходит «час его» и он обретается уже пред вратами вечности. Слишком очевидно действие Божие, чрезвычайно велик дар, который переводит обладателя его в надземные сферы, к самому святому и пренебесному жертвеннику Божию. Душа не вмещает этого великого дара. Теперь начинаешь яснее постигать то ветхозаветное воззрение, по которому человек не может видеть лице Бога или слышать глас Его и оставаться в живых (Исх. ХХХIII, 20; Втор. V, 26).

Но когда Господь говорит, то кто противовещает Ему (Рим. IХ, 20)? «Яже бо Бог святый совеща, кто разорит, и руку Его высокую кто отвратит» (Ис. ХIV, 27). Та высшая покорность воле Божией, которая для всякого доброго христианина совпадает с концом его земной жизни, она, насколько я могу судить по теперешнему своему состоянию, проявляется еще и в течение этой жизни и она-то составляет смысл тех слов, которые я произнес сейчас в совершенном чине.

Но наш Бог есть Бог «еже миловати и спасати», и самая смерть в царстве Бога Живаго может означать иногда лишь начало вечной блаженной жизни. Укрепленная молитвою, своею и братскою, этою единственною силою, с которою только и можно встретить все великие дела Божии, — потрясенная и смятенная душа моя стала воспринимать и «глас хлада тонка» — веяние тихой, умиленной радости. Это совсем не та мирская радость, какая возникает при виде служебного или иного подобного успеха. Это радость о том, что и тебя Господь по Своей неизреченной милости благоволил воспринять в число Своих — трудно это сказать, хотя это слово апостольское, — соработников на ниве Его (1 Кор. III, 9), что ты теперь приобщаешься сонму апостольскому и святительскому, этой золотой цепи посланников Божиих, что ты отселе будешь находиться в средоточии церковной жизни и совершать все великие священнодействия, испытывая тысячи радостей, которые дает полнота этой благодатной жизни, словом, что ты еще прежде вкушения смерти узришь Царствие Божие, пришедшее в силе (Мк. IХ, 1). От полноты растворенного этою тихою радостью сердца вместе с апостолом невольно восклицаешь: «Благодарение же Богови о неисповедимом Его даре» (2 Кор. IХ, 15). Попадаешь как в иную область бытия или, выражаясь языком святоотеческим, переселяешься на небо и освобождаешься от страстей (Златоуст), ясно чувствуя таким образом прикосновение благодати. И спрашиваешь себя: если одно предначертание в мысли всех духовных благ епископства дает такую благодатную радость, то как представить себе всю полноту этой радости Господа своего при конце твоего епископского служения, если только оно будет совершено тобою достойно?

Но как сподобиться такого блаженного удела, такой чести в Царствии Божием? Здесь мне припоминается одно из событий Евангельской истории. Когда двое из апостолов вместе со своею матерью просили у своего Господа и Учителя высокой чести сесть по правую и по левую руку Его во Царствии Его, Он ответил им вопросом: «Можета ли пити чашу, юже Аз пию, и крещением, имже Аз крещаюся, креститися?» (Мк. Х, 38). Думается, что этот вопрос Спасителя, обращенный к сынам Громовым, является ответом и на мой дерзновенный вопрос. Из этих священных слов я уразумеваю, что не о радостях и чести своего епископского служения я должен думать теперь, в эти знаменательные для меня дни, а я должен позаботиться о том, чтобы возможно глубже и сильнее напечатлеть в своем сознании всю необходимость для епископа как преемника апостолов испить от чаши страданий Господних и креститься крещением сострадательной любви Господней. И я теперь понял, что страх и трепет, которыми отозвалась душа моя на призвание к епископству, имеют основание не только в потрясающем величии самого дара, но и в связанных с великими трудностями условиях его приложения, что аналогия смерти и посвящения, о которой я говорил вначале, имеет и свое продолжение.

Да, посвящение во епископа — это смерть всяких личных желаний, это конец и предел всяких сомнений и колебаний. Епископ должен жить исключительно напряженною внутреннею религиозною жизнью и жизнью своей паствы. Его вера должна быть тверда, как алмаз, и чиста, как кристалл, должна быть верой апостола Петра, «камня веры». Он должен далее постоянно пребывать в тех, яже к Богу, во еже очистити грехи людския, то есть его смиренная и пламенная молитва должна его переводить в область потустороннюю, делая его больше гражданином неба, чем земли. И в то же время при всей такой отрешенности епископ должен быть чрезвычайно близок к своим пасомым, к их высшим духовным запросам и потребностям, так, чтобы быть в состоянии дать ответ за каждую врученную ему душу — это наследие Единородного, приобретенное Его драгоценною кровью. Теперь-то постигаешь во всей силе слова апостола Павла Ефесским пастырям, останавливавшие твое внимание и прежде, хотя больше выраженным в них учением о Церкви: внимайте убо себе и всему стаду, в немже вас Дух Святый постави епископы пасти Церковь Господа и Бога, юже стяжа кровию Своею (Деян. ХХ, 28).

Нелегко внимать себе. Десятилетний опыт монаше-ской жизни, не говоря уже о предшествующих ей годах, достаточно показал мне, как трудно поддерживать чистоту своей духовной сферы, какая буря помыслов — иногда нелепых и суетных — возмущает ее. Нередко вспоминал я  при этом наставление первоначальника этого образа жизни — преподобного Антония Великого: «Живите, как бы ежедневно умирая», и только поставляя себя в своей совести как бы перед конечным судом Божиим, «как бы умирая», я находил в себе силы врачевать свои душевные немощи и недуги покаянием и усердною молитвою. Сколь же труднее будет мне внимать теперь уже не только себе, но и всему вверяемому мне стаду, невеликому, правда, числом, но имеющему особенно важное значение в экономии церковной жизни. Здесь я слышу глас блаженного Павла, который говорит о своих пастырских трудах: «По вся дни умираю» (1 Кор. ХV, 31) и о котором его великий почитатель св. Златоуст красноречиво заметил, что сей апостол претерпел столько смертей, сколько по верованию жил дней. Это уже не умирание как способ проверки своей совести, это уже подлинное «истощание». И если как монах я должен был подвизаться даже до крове, то как пастырь и епископ вверяемых мне душ я, подобно ангелу Церкви Смирнской, должен быть верен даже до смерти (Апок. II, 10). Если, принимая монашество по своей личной духовной потребности, я дал обет умереть для мира, то, получая теперь епископство, я даю вместе с тем обет сугубо умереть для мира, но уже не для личного своего спасения, или, вернее, не для него одного, а для того же мира как творения Божия, для людей Божиих, для Церкви. Ведь на пастыре-епископе с особенною силою сказывается тот закон пастырской жизни, который выражен в словах Спасителя: аще зерно пшенично пад на земли не умрет, то едино пребывает, аще же умрет, мног плод сотворит (Ин. ХII, 24). Церковная история, изучение которой составляло мое послушание, на ряде одушевляющих примеров показало мне действие этого закона во все эпохи церковной жизни. В период гонений епископ обыкновенно — первая жертва поместной Церкви. В эпоху мира внешнего, но внутренних догматических споров епископ есть страж веры, полагающий душу свою за чистоту этой веры. Наконец, в эпоху после вселенских соборов, которая продолжается и ныне, епископ есть созидатель и охранитель той несокрушимой силы, которая называется церковным бытом и церковным преданием. Очами веры я созерцаю эту лучшую диадиму Церкви воинствующей на земле — «всякое епископство православных». Я вижу «пшеницу Божию» — св. Игнатия, непреклонного старца св. Поликарпа, бесстрашного пред лицом смерти св. Киприана, многократного изгнанника св. Афанасия, возвращающегося из ссылки после смерти св. Златоуста, ссылаемого и умирающего в изгнании обладателя первой по чести кафедры св. Мартина и целый ряд святителей русских, столь близких мне по местам моей службы: киевских — св. миссионера Михаила и священномученика Макария, московских — свв. Петра, Алексия, Иону и Филиппа и новопрославленного священномученика Ермогена и казанских просветителей Гурия, Варсонофия, Германа и Ефрема. В их-то труд должен войти теперь и я, недостойный. Я вновь потрясен, и уже не величием дара, а его тяжестью, и только уповаю, что мудрый Дароподатель соразмеряет первое с последнею, лишь бы приемлющий памятовал присно основное начало святительского делания — полное самоотречение даже до смерти.

Одному Богу теперь ведомо — будет ли мое епископское служение благоплодно или оно составит терпение в винограднике Божием. Но что касается меня, то в сей священный час я преисполнен горячего желания и полной решимости отдать все свои силы на это высшее служение Церкви. Да дарует мне Господь всегдашнее памятование этого великого часа моей жизни! Помолитесь, — усердно прошу вас, богомудрые архипастыри, — чтобы, с преклонением моей главы под ваши освящающие десницы и книгу спасения, во мне умерли всякие личные и суетные желания и в водворившейся таким образом сердечной тишине мощно возглаголала благодатная сила Божия, чтобы я исшел на свое архипастырское делание с готовностью все свое принести в жертву и чтобы я мог вместе с апостолом дерзновенно сказать вручаемым мне пасомым: «смерть действует в нас, а жизнь в вас» (2 Кор. IV, 12). Аминь».

В 1913 году в Москве, в день Первоверховных апостолов Петра и Павла, в храме Христа Спасителя состоялась хиротония архимандрита Анатолия во епископа Чистопольского, второго викария Казанской епархии, которую совершили митрополит Московский и Коломенский Макарий (Невский), архиепископ бывший Тверской и Кашинский Алексий (Опоцкий), епископ бывший Олонецкий и Петрозаводский Михаил (Соколовский), епископ бывший Екатеринбургский и Ирбитский Владимир, епископ Волоколамский Федор (Поздеевский). На следующий день епископ Анатолий совершил свое первое архиерейское богослужение в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре.

О проблемах, возникших в Казанской Духовной Академии, владыка Анатолий 29 февраля 1919 года писал своему другу профессору Н.Н.Глубоковскому:

«Печальная участь Петроградской Академии возбуждает в нас всех чувство глубокой скорби о старшей сестре нашей Академии и тяжелое предчувствие о судьбе ее самой.

  Но пока, слава Богу, библиотека в наших руках и взята под свою защиту Архивной Комиссией. Половина наличных студентов (человек 20) и Ваш покорный слуга, а равно и канцелярия, помещаются в здании академическом. В главном здании заразный госпиталь, почему пришлось отказаться даже от академической церкви и перейти в приходскую. Треть корпорации находится по ту сторону фронта, а трое в Москве. Остальные профессора почти все служат на советской службе и сравнительно немногие на епархиальной или совмещают должности в Академии. Денег, по-видимому, хватит до конца текущего года. На следующей неделе начинаются переходные экзамены.

 Искренне желаю Вам сносных условий существования в Петрограде и возможных успехов в научной области.

С глубоким почтением

Епископ Анатолий».

После того как советская власть декретом отделила Церковь от государства и издала указ о закрытии всех Духовных Академий, епископу Анатолию удалось сохранить Казанскую Духовную Академию еще на полтора года. Формально подчинившись закону, владыка Анатолий нашел юридическую уловку, благодаря которой жизнь Академии продолжалась. Дело в том, что, запретив официально духовное образование, советская власть еще разрешала получение частного религиозного образования. И вот вся Академия полным профессорским составом и со всеми студентами, сохраняя программу и прежнюю структуру, стала заниматься как бы частным порядком. На частных квартирах собирались студенты, слушали лекции, писали рефераты, получали оценки. Преподаватели так же, как и раньше, ходили на работу. Только теперь на частные квартиры, а не в Академию. Все исправно получали жалованье и отчитывались за проделанную работу.

При закрытии Академии удалось сохранить некоторую сумму денег, которая и являлась основным фондом заработной платы. Группы были небольшими, по 20—30 человек. Никому подобные собрания не бросались в глаза. Каждый семестр владыка Анатолий докладывал Святейшему Патриарху Тихону о результатах учебного процесса, получал материальную помощь от патриархии. Только через полтора года чекисты, случайно вскрыв присланный Патриарху пакет с отчетом епископа Анатолия, пришли в негодование и изумление: как это может быть?! Все Академии и семинарии закрыты, а в Казани все как ни в чем не бывало. Срочно последовала бумага из столичных органов — разобраться на месте, что происходит, почему Казанская Духовная Академия, вопреки имеющимся декретам власти, не была академическим советом ликвидирована. 

«Абсолютно секретно

В Наркомат по 8-му отделу тов. Краснову

Из переписки епископа Анатолия на имя Патриарха Тихона усматривается, что в Казани до сих пор существует Духовная Академия, подчиняющаяся идейным и служебным директивам Патриарха и содержащаяся за счет каких-то «местных епархиальных средств», подлежащих отправке в Высшее Церковное Управление. Не касаясь вопросов о нелегальности источников существования Академии, мы полагаем, что наличность в Казани подобного очага мракобесия, руководимого духовно-административным центром, в настоящее время по общеполитическим соображениям нежелательна.

Просим Вас принять меры к пресечению дальнейшей деятельности указанного учреждения. О Ваших действиях поставьте нас в известность.

1.IV.1921 г.».

И прилагалось задержанное письмо епископа Анатолия:

«Его Святейшеству,

Святейшему Тихону, Патриарху Московскому

и всея России

Ректора Казанской Духовной Академии

Епископа Анатолия

Представление

Совет Казанской Духовной Академии, заслушав в заседании 24 января (6 февр.) 1921 г. предложение Преосвященного Ректора, Епископа Анатолия избрать на освободившуюся за смертью экстраординарного профессора протоиерея Н.Н.Писарева штатную экстраординатуру одного из сверхштатных экстраординарных профессоров и единогласно избрав на эту вакансию сверхштатного экстраординарного профессора по кафедре Древней Церковной Истории А.П.Касторского, ходатайствует пред Вашим Святейшеством, Священным Синодом и Высшим Церковным Советом об утверждении сверхштатного экстраординарного профессора А.П.Касторского в должности штатного экстраординарного профессора Казанской Духовной Академии по кафедре Древней Церковной Истории.

Вашего Святейшества

нижайший послушник

Епископ Анатолий

23 февр. (8 марта) 1921 г.». 

Приведенный ниже «Заключительный акт» дает нам возможность представить обстоятельства этого дела: 

«1921 года апреля 24 дня Уполномоченный 11-го отделения Всетатчека рассмотрел дело за № 765 о Казанской Духовной Академии.

По агентурным сведениям Всетатчека стало известно, что Казанская Духовная Академия продолжает, вопреки всем декретам и распоряжениям Советской власти о прекращении существования всех духовных ученых заведений, существовать на прежних началах с прежним составом профессоров. Сведения эти получили подтверждение в сообщении 8-го ликвидационного отдела Наркомюста Российской Республики от 8-го сего апреля за № 246/6752 на имя Наркомюста Татреспублики.

Произведенным по этому поводу расследованием установлено следующее.

Казанская Духовная Академия, возглавляемая ректором епископом Анатолием (Грисюком), не была в свое время ликвидирована Губотнаробом (ныне Наркомпрос), и это обстоятельство ректор Академии истолковал как право на дальнейшее существование Духовной Академии на прежних основаниях, будто бы в порядке ликвидационном. Хотя все кредиты на Академию были закрыты и хотя смысл распоряжений Советской власти не оставлял сомнений в том, что Академия подлежит закрытию, о чем епископ Анатолий знал, тем не менее Академия продолжала существовать. По словам ректора Анатолия, Высшее Церковное Управление осенью 1918 года предложило ректору использовать дозволение Правительства на существование частного обучения религии, и это предложение в связи с высказанным будто бы заведующим Губотнаробом тов. Максимовым взглядом на возможность существования Академии послужило основанием для ректора епископа Анатолия к тому, чтобы Академия до настоящего момента сохранила прежнее название, состав профессоров и даже имела официальный штамп и советскую печать.

Данными дела выяснено, что, помимо ректора Анатолия, проректором состоял протоиерей Виноградов Николай Петрович, секретарем Академии — Валентин Суханов, профессорами и доцентами Пономарев Павел Петрович, Несмелов Виктор Иванович, Парвеков Василий Андреевич, Покровский Иван Михайлович, Катанов Николай Феодорович, Машанов Михаил Александрович, Григорьев Иван Феодорович, Лузин — архимандрит Варсонофий, Васильевский Михаил Николаевич, Малинин — епископ Афанасий, Васильев Яков Васильевич, Керен-ский Владимир Александрович, Полянский Евлампий Яковлевич, Касторский Александр Петрович, Протопопов Василий Иванович, Лебедев Александр Васильевич, Петров Николай Васильевич, Лапин П., Петров Н., Иванов М.; Несмелов, Парвеков и Пономарев были, кроме того, членами Правления. Казначеем Академии был Веселовский Иван Петрович, письмоводителем — гр. Петрова В.Я.

Все означенные профессора и доценты (исключая Лапина, Петрова, Иванова) были допрошены и указали, что они действительно продолжали читать лекции по своему курсу, числились профессорами и доцентами Академии, а равно получали вознаграждение.

Из отобранных у секретаря Суханова журналов совета Академии видно, что собрания советов за период времени с августа 1920 года по апрель 1921 года созывались 7 раз и на этих собраниях обсуждались вопросы о назначении профессоров, об отпуске и увольнении их, о приеме и увольнении студентов, о порядке и системе занятий, о денежных поступлениях и прочее. Как видно из тех протоколов, живая связь между Академией и церковным цент-ром все время поддерживалась, и, конечно, церковному центру не только было известно о существовании Академии, но и многое другое в Академии делалось по утверждению центром, а часть средств поступала на содержание Академии по распоряжению центра.

Если состав профессоров установлен точно, то в отношении состава студентов этого сделать вполне определенно не удалось: по розыскам списки студентов не были найдены, а ректор, его помощник, секретарь и все профессора заявили, что списков студентов не велось; число их, по словам опрошенных, не менее 15, но и не более 30 человек.

Академия после закрытия кредитов в 1918 году содержалась сначала на остатки, а затем на всякие церковные суммы и пожертвования. Месячный расход до сентября месяца 1920 года по старым ставкам выражался в сумме 8634 р. 20 к., а после сентября 1920 года по настоящий месяц — в сумме 89 150 р.

Лекции читались на дому у профессоров, так как здание Академии еще в 1918 году было, согласно декрету, отобрано у Академии; собрания совета созывались в квартире ректора Академии.

На вопрос о том, предпринимались ли меры к легализации Академии, ректор епископ Анатолий, помимо приведенных объяснений, заявил, что считал существование Академии дозволенным, раз она не была ликвидирована, что поэтому он даже не исполнил предписание церковного центра о получении разрешения на богословский Институт; часть профессоров и доцентов держались такого же мнения, а другие поднимали этот вопрос в совете, но он так и не получил почему-то разрешения. Большинство профессоров и доцентов, по их словам, считали, что Академия без средств и помещений в настоящем виде существовать не может и что она мало-помалу сама по себе прекратит свое существование; поэтому отчасти вопрос о легализации и не был разрешен в положительном смысле.

Принимая во внимание все вышеизложенное, основанное на агентурных сведениях и на показаниях самих обвиняемых, из чего ясно, что, несмотря на все оговорки, все-таки существование Академии было нелегальным, что и признано большинством опрошенных, на основании всего вышеизложенного полагаю: епископа Анатолия (Грисюка) как возглавляющего Академию за неисполнение распоряжений Советской власти, за нарушение общественного спокойствия и за будирование массы выслать из пределов Татреспублики на Соловецкие острова сроком на 5 лет. Проректора Виноградова Николая Петровича, 2) Суханова Валентина Васильевича (секретарь Академии), членов правления Духовной Академии: 3) Пономарева Павла Петровича, 4) Несмелова Виктора Ивановича и 5) Парвекова Василия Андреевича за неисполнение распоряжений Советской власти заключить в концентрационный лагерь сроком на один год — условно.

Профессорам и доцентам Академии: 1) Покровскому Ивану Михайловичу, 2) Катанову Николаю Феодоровичу, 3) Машанову Михаилу Александровичу, 4) Григорьеву Ивану Феодоровичу, 5) Лузину — архимандриту Варсонофию, 6) Васильевскому Михаилу Николаевичу, 7) Малинину — епископу Афанасию, 8) Васильеву Якову Васильевичу, 9) Керенскому Владимиру Александровичу, 10) Полянскому Евлампию Яковлевичу, 11) Кастор-скому Александру Петровичу, 12) Протопопову Василию Ивановичу, 13) Лебедеву Александру Васильевичу тоже за неисполнение распоряжений Советской власти объявить в местной газете строгий выговор.

В отношении же казначея Веселовского Ивана Петровича и письмоводителя Петровой В.Я., которые исполняли обязанности по найму, — дело прекратить.

Кроме того, просить Совет Народных Комиссаров Татреспублики о создании ликвидационной комиссии для полной ликвидации дел бывшей Казанской Духовной Академии.

Уполномоченный 11-го отделения Всетатчека  Клочков

Зав. ликвид. отделом  Борисенко».

26 марта 1921 года владыку Анатолия Грисюка впервые арестовали. Власти пытались обвинить его в неподчинении советским постановлениям, но формально ректор Академии оказался неуязвим. Закон не был нарушен. Все же его осудили на год принудительных работ с учетом срока предварительного заключения. Через девять месяцев владыка вышел на свободу и был назначен епископом Самарским и Ставропольским.

Но вскоре последовал очередной арест, о котором в подробностях сообщил Святейшему Патриарху Тихону епископ Алексий (Орлов).

«Его Святейшеству,

Патриарху Московскому и всея России Тихону

             Алексия, епископа Бугурусланского,   

викария Самарской епархии              

Доклад

Долгом почитаю доложить Вашему Святейшеству, что 18 сентября задержаны в Самарском ГПУ Преосвященный епископ Самарский Анатолий, а 19 числа — Павел, епископ Бузулукский. Кроме того, 22 сентября арестованы: кафедральный протоиерей Ксенофонт Архангельский, протоиереи города Самары Иоанн Колесников, Александр Бечин и Аркадий Ключарев, священники Иоанн Голубев и Ильинский и псаломщик Василий Клименко. 25-го числа все поименованные лица были переведены из арестного дома в городскую тюрьму. Причины ареста всех этих лиц не выяснены.

Владыка Анатолий пред отправлением своим в ГПУ оставил распоряжение и благословение пригласить меня немедленно прибыть в Самару для управления епархией. Уведомленный о сем, я прибыл из Бугуруслана в Самару и 24 сентября вступил в отправление возложенных на меня обязанностей по управлению епархией.

Вашего Святейшества, Милостивого Архипастыря и   

Отца

нижайший послушник Алексий,

Епископ Бугурусланский, викарий Самарской епархии.

1923 года 26 сентября».

 Самарское отделение ОГПУ по чьей-то наводке совершило обыск у епископа Анатолия в епархии. Было обнаружено антисоветское воззвание, написанное от его имени, но ему не принадлежащее. Полгода владыка провел в заключении, прежде чем удалось доказать, что он не имел никакого отношения к этому воззванию. 4 августа 1923 года его освободили. Владыка Анатолий был возведен в сан архиепископа, но уже 18 сентября того же года его опять арестовало то же Самарское ОГПУ. Обвинение предъявили по тому времени традиционное — распрос-транение антисоветских слухов. Архиерей был осужден и административно сослан в Туркмению, в Красноводск на три года.

Несмотря на все потрясения и невзгоды, так обильно посетившие архипастыря, он не утратил ни бодрости духа, ни научных интересов. Письмо, отправленное из Полторацка профессору А.И.Бриллиантову, ярко свидетельствует об этом. Поводом послужило 25-летие со дня смерти профессора В.В.Болотова, которого владыка весьма чтил за его огромный вклад в историческую науку. Письмо датировано 4 марта 1925 года:

«Глубокоуважаемый профессор Александр Иванович!

Не зная Вашего теперешнего адреса, пишу Вам с оказией. Постоянно вспоминая Вас как авторитетного представителя науки древней церковной истории, к которой и я был прикосновен, я непрестанно памятую и о Вашем славном учителе и предшественнике, незабвенном Василии Васильевиче Болотове. В нынешнем 1925 году, в В[еликую] Субботу, исполняется четверть века со дня сравнительно ранней смерти, столь прискорбной для русской ц[ерковно]-ист[орической] науки. И если бы была цела П[етербургская] Дух[овная] Академия, то, несомненно, эта дата была бы почтена подобающим образом. Но теперь пережившие и ее смерть будут разрозненно вспоминать утрату великого ученого, объединяясь только в чувстве признательности к нему. В этом духовном объединении позвольте считать и пишущего эти строки.

Как хорошо, что Вы успели до рокового конца Академии издать лекции покойного В.В., в частности, едва ли не самый лучший том их — 4-й. Когда перечитываешь страницы этого тома по истории христианских споров на востоке в эпоху вселенских соборов, поражаешься вдохновенному проникновению и отчетливому, до мельчайших деталей, изложению критически проработанного материала. Можно пожалеть, что не удалось выпустить в свет дополнительный том, где бы нашла место история пелагианства, потом история монашества и др. Но премного благодарен и за основной том + ряд посмертных статей и заметок. Не отыскалось ли в течение последних 7—8 лет и еще кое-что из рукописного наследства В.В.? Вечная ему память и покой в Церкви торжествующей!

А что до нас, то мы теперь не столько изучаем древнюю церковную историю, сколько являемся жертвами трагизма новейшей русской церковной истории. Служебная и неслужебная Одиссея поставила нас далеко от библиотек и даже от собственного небольшого собрания книг по специальности. Очень любопытно было бы узнать, — каково состояние науки древней ц[ерковной] истории в Европе после войны и какие открытия, капитальные издания и крупные исследования можно там отметить. Сколько томов издано Эд. Шварца — актов древних соборов вышло за это время? Чем подарил науку старый знакомый (по книгам) Ад. Гарнак? Каково состояние вопроса о несторианстве Нестория в связи с его «Книгой Ираклида»? Кстати скажу, что Ваша собственная брошюрка Юнгласа о лжеучении Нестория сейчас и у меня. Я ее перечитал не раз, и у меня есть охота сопоставить ее тезисы и соображения с соответствующими страницами лекций В.В. А что некий гражданин Алявдин, собиравшийся открывать новооткрытого Нестория под руководством И.Д.Андреева, продолжает заниматься этим вопросом или бросил эту тему при новых условиях жизни? Другой вопрос, который меня интересует, — это о противопоставлении монофизитской литературы второй половины V и первой VI в. (до Леонтия В[еликого]). Хотелось бы отыскать следы и остатки этой литературы. Кстати, позволю себе спросить, есть ли у вас собственная книга Лебона о северианском монофизитстве. Я пользовался московским экземпляром, да и пришлось его отдать. Как писавшему по истории сирийского монашества (до арабского нашествия), мне интересно было бы знать о параллельных или последующих работах в этой области, напр., о 2-м томе Шивица, где часть страниц б[ыла] отведена монашеству в Сирии. Не видел я и брошюры Ал. П. Дьяконова <...>. Если она у Вас имеется, то я был бы благодарен, если бы Вы мне ее прислали хотя бы для просмотра. У нас за это время, кроме гностического памятника Abraxas, кажется, ничего не издано, что и понятно. Мы делаем историю, а не пишем ее: 1923 год в нашей церковной истории напомнил нам 449-й. А теперь говорят даже о 8-м вселен-ском соборе! Все теории акривии и крайней икономии представлены у нас в лицах. Иной раз думаешь — не грозит ли русскому православию печальная участь древней североафриканской или древнесирийской церкви, притом от причин не столько внешних, сколько внутренних, унаследованных от прежнего периода нашей церковной истории. Будущий поместный собор, если он состоится в ближайшее время, будет очень бурным. Когда утихомирится взволнованное море, когда выйдет из испытания истории наша родная церковь, — ведомо самому Богу, Которому и будет молиться Ваш покорный слуга <...>.

                                           Епископ Анатолий Грисюк».

В августе 1925 года владыка подвергся новым испытаниям: тяжелая болезнь — ущемление грыжи; после не совсем удачной операции пришлось медленно и тяжело ликвидировать ее последствия. А впереди еще оставались два года ссылки — вдали от церковной и научной жизни, да и от квалифицированной медицинской помощи.

Из ссылки архиепископ Анатолий вернулся в 1927 году. Временно жил в Москве.

Авторитет владыки был во всех отношениях неизменно большим. Его мнение по текущим церковным вопросам ценилось высоко. 29 июля 1927 года архиепископ Анатолий (Грисюк) совместно с другими выдающимися архиереями Русской Православной Церкви подписал декларацию митрополита Сергия (Страгородского) о лояльности к советской власти. Декларация ставила своей целью сохранение церковной организации и литургической жизни, которая должна осуществляться, невзирая ни на гонения, ни на нестроения. Подписи поставили и будущие мученики-исповедники — Патриарший Экзарх Украины митрополит Михаил (Ермаков), архиепископ Харьковский Константин (Дьяков), будущий Патриарх Алексий (Симанский) и другие.

В 1928 году, когда Ленинградский митрополит Иосиф (Петровых) отказался ехать на новую кафедру в Одессу, куда Синод хотел его перевести в связи со смутой в Ленинградской епархии, Анатолий Грисюк был назначен на Одесскую кафедру. В том же году, 12 января, по поручению митрополита Сергия (Страгородского) и Священного Синода владыку Анатолия отправили вместе с другими членами Синода — архиепископом Вологодским Сильвестром (Братановским), архиепископом Костромским Севастьяном (Вести) — в Ростов для увещевания митрополита Иосифа, чтобы в личной беседе спросить и запротоколировать: «а) с его ли ведома, согласия и благословения Преосвященный бывший Гдовский Димитрий и бывший Копорский Сергий распространяют обращения и воззвания к пастырям и пасомым с призывом порвать молитвенно-каноническое общение с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя и единомыслящими с ним епископами, обвиняя последних в утрате чистоты православия и церковной свободы и призывая верующих объединиться около одного, якобы православного, митрополита Иосифа (Петровых); б) признает ли митрополит Иосиф приведенную выше резолюцию от 25 декабря 1927 года и отмежевывается от епископов-раздорников и всего их «самочинного сборища» и от всей происходящей церковной смуты. От митрополита Иосифа члены Синода должны получить подтверждение о его молитвенно-каноническом общении с Высшей Церковной Властью в лице Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и Патриаршего Священного Синода и о неизменном им послушании. По докладу владыки Анатолия, архиепископа Сильвестра и Севастиана иметь о нем суждение». Увы, ни уговоры, ни братские увещевания не возымели должного действия. Митрополит Иосиф (Петровых) остался непреклонен.

Владыка Анатолий принимал активное участие в разборе церковных смут и расколов, которых в то время было много. Он всегда занимал каноническую позицию, искал примирения и церковного согласия. Цель — во что бы то ни стало избежать раскола. Ведь даже мученическая кровь не омывает столь тяжкий грех, когда под воздействием человеческих страстей, политических и других соблазнов разрывается хитон Христов, рассекается тело Христово.

«В последнее критичеcкое время церковная жизнь вы-двинула ряд вопросов, — писал владыка профессору А.И.Бриллиантову, — настолько требующих разрешения, как, например, относительно принятия клириков раскольнического рукоположения, относительно богослужебного поминовения неконфессиональной, гражданской власти, новых автокефалий, вроде польской, белорусской, широкой практики перемещения епископов и т. п. Разрешая эти вопросы, порой оперируют цитатами из славян-ских кормчих относительно мелитиан, новациан (мне, например, пришлось слышать ссылку на 37-ю гл. Славян-ской Кормчей, видеть которой я не имел возможности), из житий святых (например, под 24 ноября о молитве св. Василия В. перед иконою св. великомученика Меркурия об Юлиане Аностате — слова св. Иоанна Дам[аскина] в защиту икон), ссылками на церковную историю Кипра и т.п. Словом, без детальных экскурсий в глубь церковной истории теперь никак не обойтись, а кто их дал в таком количестве и столь высокого качества, как не [покойный] В.В.Болотов. Вечная память и вечная благодарность самоотверженному профессору церковной истории».

17 мая 1928 года владыке Анатолию пришлось разбирать ярославское дело митрополита Агафангела (Преображенского). Во многом смуты сеялись врагами Церкви, такими, как Е.Тучков. И везде требовался большой опыт и мудрость, чтобы отличить, где действуют враги Церкви, а где просто недоразумение, порожденное смутным временем.

С 1928 года владыка Анатолий — член Временного Синода при Заместителе Патриаршего Местоблюстителя митрополите Сергии (Страгородском).

В Одессу владыка попал в очень тяжелые годы. Инспектора по религиозным культам НКВД Вышегородский, а затем Баранович издевались над святителем вволю, не имея ни в чем препятствий. Часто владыку вызывали позд-ней ночью в НКВД на Малоразмеевскую улицу. Иногда в большие праздники во время богослужения являлись работники НКВД с требованием немедленно прибыть по уже хорошо знакомому адресу. Кроткий и смиренный в обычное время владыка умел ответить строго и со властью, так, что посыльные, чувствуя силу и величие духа святителя, до времени отступали. По окончании продолжительной службы владыка, приехав по вызову в НКВД, просиживал до глубокой ночи в приемной и, наконец, когда его принимали, разыгрывался бесовский концерт. Баранович истово орал на святителя, топал ногами, оскорблял. Подобные «встречи» не были редкостью.

Но тяжелее всего было владыке видеть, как арестовывали лучших священников города, уничтожали святыни. На его глазах были взорваны величественный кафедральный Преображенский собор и храм Архистратига Михаила при Девичьем монастыре, военный Свято-Сергиевый собор и храм Святителя Николая.

Обладая редкими душевными качествами, владыка Анатолий в те годы был для паствы щитом и ограждением. По отзывам современников он, невзирая на обстоятельства, оставался неизменно добрым, мягким и сердечным человеком. Порой его смирение и абсолютная скромность в личной жизни  удивляли окружающих. К службе, когда еще можно было, он ездил на дрожках, часто без сопровождения, а в последнее время перед арестом ходил пешком, опустив глаза и сосредоточенно молясь. Казалось, ничто не могло нарушить его душевного мира и спокойствия. Когда он совершал божественную литургию, все было у него просто, проникновенно и возвышенно. Его присутствие в алтаре  благоприятно влияло на настроение верующих.

21 октября 1932 года владыка Анатолий был возведен в сан митрополита и выдвинут кандидатом на освободившийся пост Экзарха Украины, но по скромности уклонился.

В Одессе владыка Анатолий с первых дней стал оказывать особое внимание религиозно настроенной молодежи, и вскоре вокруг него образовалась группа, которой он отдавал много любви и трудов, готовя достойных к принятию священного сана. Но события развивались трагически, и  впоследствии многих его духовных чад арестовал НКВД.

В 1934 году, будучи проездом в Киеве, владыка зашел к схиархиепископу Антонию (Абашидзе), где застал епископа Парфения (Брянских). Святители в последний раз встретились в этой жизни.

В 1934—1935 годах владыка Анатолий исполнял долж- ность временно управляющего Харьковской епархией. В 1936 году он снова в Одессе. В эти страшные для Православия годы, благодаря мудрому водительству митрополита Анатолия, церковная жизнь в епархии протекала относительно ровно, в установленном порядке. Злоба гонителей достигла крайней степени, и они стали готовить арест митрополита. Последним местом его служения стала Свято-Димитриевская церковь. Все остальные храмы города к этому времени были закрыты. Затем последовал запрет облачать митрополита Анатолия посреди церкви. Перед самым арестом власти запретили ему совершать богослужения.

Арестовали митрополита 8 августа 1936 года. Через несколько дней, 13 августа, в теплушке его перевезли в Киев, где в очень тяжелых условиях протомили четыре месяца. Там он снова заболел язвой желудка, давшей осложнение на ноги. Еще во время первых арестов владыке повредили челюсть, после чего на всю жизнь остался дефект речи. Когда по особому ходатайству Экзарха Украины митрополита Константина перед высылкой владыке Анатолию разрешили свидание с сестрой Марией Григорьевной, его к ней вели под руки: он почти не владел ногами.

16 декабря 1936 года его перевели в Москву. Владыку обвинили в преступлениях, предусмотренных статьей 54-10, «выражающихся в том, что он систематически проводил контрреволюционную работу, используя в этих целях религиозные предрассудки отсталой части населения».

21 января 1937 года, заслушав дело, Особое Совещание при НКВД постановило: митрополита Анатолия (Грисюка) «за контрреволюционную деятельность заключить в исправтрудлагерь сроком на пять лет».

Несмотря на очень тяжелое состояние и ходатайство сестры, владыку отправили этапом. Нередко святитель оказывался рядом с уголовниками, которые его регулярно обкрадывали. Больного архиерея буквально прикладами гнали пешком от стоянки к стоянке, не давая даже краткого отдыха. Когда он падал замертво, его поднимали на грузовик, но лишь он приходил в себя, снова силой заставляли идти пешком.

В июле 1937 года владыка заболел крупозным воспалением легких. О нем непрестанно беспокоилась сестра Раиса Григорьевна Громадская. 11 июля 1937 года она написала письмо в ГУЛ НКВД:

«Мой брат, 57 лет, арестованный 8 августа 1936 года, в настоящее время находится в Кылтовской сельхозколонии (АССР Коми), давно уже болен язвой желудка, миокардитом, затяжным бронхитом. В настоящее время, кроме этих хронических заболеваний, он заболел крупозным воспалением легких. Ввиду того, что моя сестра, сама страдающая миокардитом и базедовой болезнью, не может ни жить, ни путешествовать самостоятельно, прошу разрешить сопровождать и допустить на территорию сельхозколонии гр. Варвару Яковлевну Петрову. Гр. Петрова, хотя и не является нашей родственницей, в течение 9 лет по трудовому договору обслуживала мою сестру и брата.

Если разрешение гр. Петровой сопровождать мою сест-ру не может быть дано, прошу разрешить мне сопровождать мою сестру в Кылтово, а равно разрешить и мне свидание с братом».

Разрешение не дали. Сестра не оставила хлопоты и вымаливала возможность передавать митрополиту Анатолию горячую пищу, так как у него обострилась язва желудка. Между тем «строители светлого будущего» исправно принуждали митрополита Анатолия к общественно полезному труду. В карте № 77237/П Ухт-Печорского исправительного лагеря НКВД, где отмечались зачтенные рабочие дни отбывающих срок, есть такие записи о заключенном Грисюке: «Работает добросовестно. К инструментам относится бережно. Дисциплинирован. Качество работы удовлетворительно». Это запись в апреле — июне. Но уже с октября по декабрь другая: «Работу выполняет на 62 %. По старости работает слабо, но старается». Чуть позже читаем о том, что «заключенный Грисюк к инструменту относится небрежно, норму выполняет на одну треть, к физической работе не пригоден». В конце 1937 года владыка Анатолий почти потерял зрение. Чувствуя приближение конца, он попросил допустить на предсмертное свидание сестру. 8 сентября 1937 года начальник Ухтпечлага Черномский разрешил трехчасовое свидание. Но уже 10 сентября последовал отказ в свидании того же Черномского. Это было похоже на издевательство. Всегда сдержанный и кроткий, владыка написал сестре: «Умоляю тебя, прими все меры, даже сверхвозможные, добейся, умоли, упроси, устрой наше свидание. Жажду перед смертью увидеть родное лицо и благословить тебя».

Свидание так и не состоялось. Перед самой смертью к владыке, уже агонизирующему, пришли с требованием отдать Евангелие и нательный крестик. Евангелие забрали, а крестик владыка чудом отстоял, перевернувшись на живот и держа его обеими руками.

Митрополит Анатолий преставился 57 лет отроду 23 января 1938 года от отека легких и декомпенсации миокардита в 17.10, как это записано в лагерном акте.

Не зная о смерти брата, Раиса Григорьевна продолжала писать.

«Начальнику УРЧ Ухтпечлага НКВД СССР

Убедительно прошу сообщить, жив или нет мой брат Анатолий Григорьевич Грисюк (бывший митрополит Одесский). В последнее время он находился на 88 команд. при сельхоз. Кылтово, а в начале января 1938 года тяжело заболел и был положен в тамошнюю больницу. В начале февраля я получила короткое сообщение из Серегово от неизвестного мне лица, что брат мой скончался 23/I. С тех пор я не имею никаких сведений от брата. Меня очень мучит вопрос, что я его оставила в крайне болезненном состоянии без дополнительной помощи. О последних 5 посылках, посланных ему, не имею сведения. Об одной неполученной им из более ранних (от 14/Х—37 г.) я имею сообщение от начальника п/о Серегово, что она находится в его отделении и ждет справки УРЧ о месте нахождения адресата (хотя 2 последние посылки были доставлены брату). Находясь в очень болезненном нервном состоянии, очень прошу ответа, могущего внести ясность в этот мучительный для меня вопрос.

                        Раиса Громадская, урожденная Грисюк

Мой адрес: Москва, 1-я Останкинская улица, д. 35, кв. 17.

24 /II—38 г.».

Но ответ не пришел.

Так, незаметно для всего мира, в переполненном человеческими страданиями Зырянском крае закончилась жизнь митрополита Анатолия, замечательного иерарха Русской Православной Церкви, ученого и богослова, в  личности которого все было особенно и неотмирно.

Когда совершалась архиерейская хиротония, на владыку Анатолия откуда-то сверху упал свет, образуя дивное сияние вокруг его головы. Присутствовавшие на богослужении были поражены чудным явлением, видя в нем милость Божию и призыв к особому служению, которое он совершил, до конца претерпев все скорби и гонения и сохранив в себе свет Христов.

По свидетельству архимандрита Одесского Свято-Успенского монастыря Пимена (Тишкевича, умер в 1984 году), во время кончины святителя Анатолия над лагерным бараком появилось сияние.

Другое не менее авторитетное свидетельство о величии святителя Анатолия принадлежит его бывшему иподиакону Георгию, человеку трезвенному и достойному во всех отношениях.

С момента прибытия митрополита в Одессу до самого ареста Георгий прислуживал ему во время богослужения. В преддверии ареста, когда над владыкой сгустились тучи скорой и неминуемой расправы, он, по-отечески жалея молодого человека, говорил: «Георгий, меня могут арестовать. Не приходи больше ко мне». Но верный своему архиерею иподиакон неизменно отвечал: «Владыко, я ничего не боюсь. Я буду Вам служить до последней минуты».

И он, не поддаваясь животному страху, сковавшему многих в те лютые годы, остался до конца верен своему владыке.

Прошло время. В 1959 году Георгий, будучи уже в летах, тяжело заболел. В этом состоянии с ним случился инфаркт. Усилия врачей не увенчались успехом. Он умер. «В этот момент, — свидетельствовал впоследствии сам Георгий, — к нему явилась его покойная сестра Анна, которая отличалась особым благочестием, и он был восхищен вместе с нею на небеса. Там он увидел прекрасные палаты, а в них — сидящего священномученика Анатолия с золотым венцом на голове, окруженного множеством стоящих вокруг архиереев и иереев. Георгий удостоился благословения и беседы святителя Анатолия и наслаждался небесным покоем. Ему предложено было остаться в райских обителях, но, вспомнив о своих еще юных детях, он стал проситься назад. После этого, на удивление всем присутствующим, Георгий стал оживать и впоследствии прожил еще около пяти лет. Всякий раз, вспоминая о своем опыте умирания, он со слезами благодарности и умиления говорил: «Я служил архипастырю до последней минуты, и владыка не забыл меня. В мою последнюю минуту он вымолил мне у Господа жизнь».

Николай Доненко, "Наследники Царства"

Источники

Труды Киевской Духовной Академии. — 1905. Т. 1. С.169—178.

Труды Киевской Духовной Академии. — 1907. Т. 3. С. 1—10.

Труды Киевской Духовной Академии. — 1909. Т. 1. С.12—20.

Труды Киевской Духовной Академии. — 1909. Т. 3. С. 1—10.

Православный собеседник. Казань. — 1913. С. 1—8.

Сосуд избранный: История Российских духовных школ /Сост. М.Склярова. — СПб., 1994. С. 259—260, 330—333, 361—362.    

ЦА ФСБ РФ. — Арх. № 17501-П. Д.  № 252609, л. 8, 16—25, 37—38, 52—53.    

Митрополит Мануил (Лемешевский). Русские православные иерархи периода с 1893 по 1965 годы (включительно): В 6 т. — Erlangen, 1979—1989. Т. 1. С. 222—226.

За Христа пострадавшие: Гонения на Русскую Православную Церковь. 1917—1956: В 2 кн. — М., 1997. Кн. 1. С. 78.

Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти. 1917—1943: Сб. в 2 ч. / Сост. М.Е.Губонин. — М.,1994. С. 838, 962.

Протопресвитер Михаил Польский. Новые мученики Российские: В 2 ч. — Джорданвилль, 1949—1957. Ч. 1. С. 153—156.