Мф 2, 16: Тогда Ирод, увидев себя осмеянным волхвами, весьма разгневался, и послал избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже, по времени, которое выведал от волхвов.

№17 по согласованию. Фразы предыдущая - следующая. Иллюстрации. Комментарии: Златоуста; Фотия;

Избиение младенцев Иродом - классический пример наказания по принципу коллективной ответственности. Бог противопоставляет этому принцип коллективной безответственности: человечество в целом Он спасает. Парадокс в том, что с тех пор особенно опасно положение тех людей, которые пытаются раствориться в человечестве, отождествиться целиком со своей должностью, возрастом, эпохой. Я, мол, младенец вифлеемский, пустите меня вне очереди в царство! Коллективной ответственности противостоит личная ответственность - включая ответственность за то, чтобы никогда и никого не судить как часть целого, не судить по национальности, возрасту, даже не судить о человеке по тому, что он делал вчера, не спрося его сегодня о важном.

*

См. смех.

Евангелист, кажется, не оспаривает того, что волхвы - точнее, руководивший волхвами Бог - поставили Ирода в смешное положение. Обманули дурака на четыре кулака. Он им доверился, что они придут и расскажут всё, а они устроили издевательство.

Однако, точно ли Бог опозорил Ирода? Бог спас от смерти, кого мог. Мог - Иисуса, мог - волхвов. Спасти младенцев - а как мы себе это представляем? Послать по ангелу в каждую семью? Разве Мария и Иосиф верили ангелу, потому что - ангел? Верили, потому что Мария, потому что Иосиф. Как позднее грустно пошутит Иисус в притче о Лазаре, к обычному человеку хоть Моисея посылай, не послушают.

Да, любой из нас Ирод уже потому, что над нами смеются, над обманывают, наше доверие предают - и правильно делают. Ложь во спасение от меня, любимого - простительна. Не убили ведь Ирода? Нет. Не свергли? Тоже нет. Всего лишь спаслись от Ирода. Если считать, что нас оскорбляют, когда не следуют нашей воли, то это и будет иродство.

Означает ли это, что мы живём в безопасном мире? Нет, конечно. Инфантильная надежда ведёт к инфантильной же злобности, и Ирод, возможно, чувствовал себя больше доверчивым наивным ребёнком, чем все вифлеемские дети вместе взятые. Голубиная детская  кротость и змеиная взрослая трезвость – вот полюса личности. Даже по биологии ясно, что сколь мерзки бы мы ни были, а всё же никто не станет тратить свою жизнь на то, чтобы испортить нашу. От нас отвернутся, нас забудут, - печально, но не смертельно. Да и не такие мы гнусные, и не такие злопамятные окружающие. Отвернутся и забудут, как мы забываем своих врагов – не мир, но и не меч, вот она, биология и гомеостаз.

Если же не по материи, а по духу, то бояться надо не того, что нас высмеют, а что мы не высмеем себя прежде всех. Спаситель смеялся над Собой, когда замечал, что Ему негде выспаться. Спаситель смеялся над Собой, когда сравнивал себя с наседкой, кудахтающей и пытающейся собрать цыплят – безуспешно. Спаситель над Собой смеялся и солдаты над Спасителем смеялись – победил Его смех.

Мы победим – все победим – и потому не нужно бояться, не нужно сердиться, не нужно нападать и защищаться, а главное – не нужно срывать свой гнев на невинных. Между тем, именно такое срывание гнева на невинных – главная причина зла и страданий в мире. Демагогия все рассуждения про то, что нас обманули, на нас напали. Кто обманул, напал, ограбил, тот уже далеко, может, умер. А дети – и вообще невинные, слабые – вот они, под рукой.

1475

Избиение младенцев

Рождество - праздник, что парадокс не только потому, что Христос родился, чтобы умереть (в конце концов, это общечеловеческий парадокс, и глупо следовать за античными философами, которые предлагали отмечать день рождения трауром как первый шаг к смерти). Рождество было причиной гибели "всех младенцев в Вифлееме". Вот своего рода ответ на всевозможные этические загадки: поддаваться ли шантажу, можно ли рисковать гибелью детей для спасения кого-то. Если бы Христос не родился, может быть (хотя вряд ли) эти младенцы не погибли. Однако, Евангелие не посвящает отдельную главу оплакиванию этих младенцев и размышлениям а ля Карамазов о том, что нехорошо невинным младенцам погибать. Дух Святой слишком хорошо знает, что невинных младенцев не существует — потому что нельзя младенцев отрезать от взрослых, и кто называет младенцев невинными, тот пытается перерезать невидимую пуповину, по которой взрослый грех перекачивается в новорожденных, а во-вторых, что нельзя убивать никого. Ирод мерзавец не потому, что убил младенцев, а потому что убивал и взрослых, порочных, злобных людей, убивал просто в порядке самосохранения и сохранения своего престола. Христос же пришёл спасти всех, и это спасение сопряжено со смертью миллионов верующих во Христа, да и неверующих также.

Гнев Ирода

Ирод увидел "себя осмеянным волхвами". Кстати, вполне возможно, что волхвы смеялись -- все-таки Рождество. Но между смеялись и осмеивали -- пропасть, и тоже благодаря Рождеству. Если уж кто виноват, что волхвы к нему не возвратились, так это Бог, их предупредивший, во-вторых, и Бог не собирался осмеивать Ирода, Он лишь хотел спасти Иисуса. Ирод проявляет здесь самое яркое свойство гордости: обидчивость, мнительность — из которых рождается и кровавая агрессивность.

Златоуст, объясняя избиение младенцев (Мф. 2, 16), предлагает усложнить вопрос, чтобы его решить: спрашивать не только о причине гибели невинных детей, но и о причине гибели грешников, взрослых людей. (Златоуст предлагает быть честгным -- именно честности большинство думающих о Боге не хватает; а честным быть сложнее, но --честным быть честнее).

Ближайшая причина ясна -- греховность того, кто убил. Бог пытался его вылечить -- а не вышло, но "разве небрежность больного падает на премудрого Врача душ"? В пределах этой метафоры (врач-больной) окончательного ответа, однако, не может быть. В больнице не позволяют больным резать друг друга.

На что Златоуст отвечает парадоксом: "Обижающих много, а обижаемого нет ни одного". Он не говорит, что нет обижающихся. Обида -- реакция естественная, это часть страдания, и было бы неразумно требовать, чтобы всякий мучимый вел себя как мученики в средневековых легендах: улыбался, сиял, не чувствовал боли. Но обиду можно терпеть, пусть и обижаясь, а можно не терпеть -- например, отвечая обидой на обиду. Что ж, тогда человек оказывается в убытке. Златоуст рассказывает притчу совершенно талмудическую: раба ограбили -- и господин раба либо возмещает рабу ущерб, может быть даже с лихвой, или хотя бы прощает часть того, что ему должен раб. Конечно, тут проглядывает не римское, а византийское рабство, где у раба может быть какая-то собственность, какие-то денежные отношения с хозяином.

Это не рациональный ответ на вопрос о смысле страданий, это ответ мистический: необходимо увидеть Бога, сосредоточиться на Боге, а не на причиняющих страдание. Страдания опасны не только болью -- боль проходит; страдания опасны соблазном отвлечения от Бога. Удовольствие, конечно, тоже может отвлечь, но тут человек знает, что он неправ, что он должен и может в счастье благодарить Бога -- от этого счастье станет полнее. Благодарить Бога в страданиях кажется извращением. Но нет, это страдание - извращение, а благодарность Богу -- норма, которую можно сохранять в любых обстоятельствах. Разумеется, если нет веры, то все это болтовня, противная сердцу и уму, поэтому христианский ответ о смысле страданиях понятен лишь там, где вера, и страдающему неверующему преступно говорит: "Благодари!" Его нужно утешать: "Я верю, друг...".

БЕЖИМ В БОГОУБЕЖИЩЕ!

По проповеди 11 января 2015 г., в связи с трагедией Шарли.

Эти слова читаются за православным богослужением в воскресенье после Рождества Христова – и особенно зловеще прозвучали они в 2015 году, когда именно на Рождество пришлось убийство нескольких французских журналистов религиозными фанатиками. Как после этого идти к Богу Библии? Ведь у нас и убийц одни заповеди перед глазами. Так и тогда, когда неумеренный Павел соучаствовал в убийстве первомученика Стефана, один Бог был перед глазами убийц и убиваемого. Разница точно – в мере.

Мера эта определяется Христом. До появления электронных весов измерение веса обычно основывалось на противовесе – передвижении грузила по металлической мерке с делениями. Груз либо подвешивался к одному концу мерки, как у безменов, либо соединялся с ней передаточным механизмом. Так вот, вся история спасения – это передвижение Бога по человеческой истории, подобное передвижению грузила по шкале весов. А «человеческая история» - это не какие-то абстрактные тенденции, это человеческие души. Удавы меряются в попугаях, а души – в Боге, и фанатик это человек, который закрывает свою душу для Бога и меряет Богом других, а не себя.

Когда совершилось то убийство, неверующие начинают обсуждать свободу слова. Но свобода слова – юридический принцип, а мы призваны к большему. Защищать закон – как поднять коробок спичок с пола. Верующий же призван доставать звезду с неба, и эта звезда – звезда Рождества.

Убийцы в Париже вдохновлялись тем же, чем вдохновлялся Ирод, приказывая убить детей. Сколько этих детей было – неважно, Евангелие не отчёт киллера о проделанной работе. Важно откровение Божие – не о Боге, об Ироде. Он в ярости, потому что решил, что волхвы над ним «посмеялись». Перехитрили. Обманули. Как гордыне вынести, что над нею смеются?! Она потому и заведена, чтобы никто выглядеть смешным, чтобы выглядеть великим. А есть два противоположных пути к величию – путь жизни и путь смерти, путь самоутверждения и путь утверждения Другого, Бога и других – людей. Ирод, как и все фанатики всех времён и народов, выбрал первый путь, путь крови. И Бог – только предлог для фанатика.

Если сердце больно, кажется, что весь мир над тобой издевается. И тут неважно – издевается мир над тобой или нет, а важно – ты больше мира или меньше. Верующий – больше мира. Надо мной издеваются на земле, но моя голова и моё сердце – в «вышних», слава Богу, и я несу земле мир, благоволение и звезду прощения. Я должен нашить эту звезду себе на одежду – бейте меня, убиваться, я не отомщу, хотя убежать – постараюсь, это уж как мой Отец решит.

На самом деле, люди настолько эгоистичны, что никто над не издевается даже тогда, когда плюет нам в лицо. Любая агрессия – против чего-то в себе, против невозможности спастись, против каких-то своих страхов, не имеющий отношениях к реальному миру. Конечно, страх фиктивный, а опасность для нас реальная – что ж, отступим, как отступил Иосиф с семьёй. А потом – приступил к Святой Земле. Святому Семейству ничего уже более не угрожало. Святому Семейству – не угрожало, а Иисусу – угрожало. Угрожало и, в конце концов, убило Его. Наша вера не в безопасную бритву, а в Крест Христов. Можно все опасности изничтожить, но останется опасность, исходящая от другого человека как свободного существа. Это нельзя истребить, не истребив Бога, чьей свободе подобна человеческая свобода.

Что же, нет спасения? Есть, конечно. Бог – спасение. Именно это отрицает фанатик, утверждающий, что он защищает Бога. Не нуждается в защите Тот, Кто и есть защита. Неважно, мнимые угрозы или подлинные, важно отвечать подлинной верой – а подлинная вера бежит к Богу, а не в оружейный магазин. Бог не посылает Иосифа в каирскую полицию просить защиты и прописки, потому что его сыну в Израиле угрожает смерть. Бог посылает Иосифа в Израиль – навстречу опасности, но и навстречу спасению. Не ищет Ирод жизни Младенца, говорит Евангелие, но жизнь выросшего Иисуса – ищут и будут искать, чтобы убить, всевозможные ироды, верующие и неверующие. И наше, верующих в Иисуса, дело – не прятать Иисуса в Египте своего бессердечия, а выходить вместе с Ним, живым, навстречу опасности. Не мы – убежище Богу, а Бог – наше убежище, убежище живое и стремительное, убежище, в котором наконец-то можно без страха быть свободными, творить и любить.