Уильям Миллер о Кинге

В самом центре Атланты, там, где Оберн-авеню, отделяясь от знаменитой Пичтри-стрит, начинает идти под уклон, расположена колыбель, в которой выросла самая влиятельная чернокожая община в истории всего афро-американского Юга. Решив пройти пешком все семнадцать кварталов Оберн-авеню, вы сможете увидеть здание издательства «Дейли уорлд», офисы Гражданской страховой компании и других процветающих негритянских предприятий. Затем проспект снова поднимается вверх, и по обеим его сторонам, засаженным деревьями, тянутся ряды опрятных больших домов, построенных в викторианском стиле. В них и обитают те экономные, но зажиточные и честолюбивые темнокожие пуритане, которые владеют и управляют уже пройденными вами процветающими предприятиями. Здесь же расположены и главные их храмы — собор Бетель, принадлежащий Методистской епископальной церкви, а также баптистские церкви на Уит-стрит и Эбенезер. На самой вершине проспекта вы увидите серый дом, украшенный белой отделкой и крытый серой же черепицей. К нему пристроена широкая веранда, на которой в первые годы двадцатого столетия прохожие часто могли видеть высокую черную фигуру преподобного Адама Дэниела Уильямса, отдыхавшего здесь, на свежем воздухе, по вечерам, в конце рабочего дня.

Родившись в тот самый год, когда Линкольн издал Декрет об отмене рабства, преподобный мистер Уильямс был в буквальном смысле избавлен от участи провести всю свою жизнь в цепях. Как баптистский священник, он естественным образом стал лидером одной из первых свободных общественных организаций негров — в церкви, которая во времена рабства была единственным учреждением, разрешенным пребывавшему в рабстве чернокожему населению. В жизни этих людей церковь играла несравненно большую роль, чем в жизни белых американцев. Она стала единственной хранительницей их собственной, афро-американской, культурной традиции, прежде всего музыкальной. В ней, как ростки в теплице, произрастали идеи социального самоосознания черного населения — все то, что было связано для них с верой, с грамотностью, с образованием. Негры, которые собирались на службу в церкви Эбенезер, где проповедовал Уильямс, и в других подобных церквях, видели в этих собраниях не только исполнение религиозного долга, но и важнейшее событие общественной жизни.

Примерно то же можно было бы сказать о белых баптистских и методистских конгрегациях, процветавших на Юге с начала 1800-х годов, однако со временем они превратились в опоры, поддерживавшие жесткую структуру белого господства. Именно они дали религиозную санкцию тем силам реакции, которые нанесли поражение сторонникам Реконструкции и развеяли в прах надежды популистов на создание системы расового равенства на Юге. Протестантизм врос в сознание южан как религия, требующая от каждого верующего глубокой набожности и нетерпимости к пороку. Это побуждало их с подозрением относиться к сексу, танцам и виски. В результате идея христианского братства всех людей сузилась до конформистских представлений о том, каким образом должны сосуществовать члены одной общины, внутренне принимая существующие в ней законы и, следовательно, подчиняясь господствовавшей тогда этике белого превосходства.

У темнокожих пуритан, живших на Оберн-авеню, были, возможно, не менее строгие воззрения на мораль и нравственность, но их вера в загробное спасение души подразумевала еще и земное освобождение от порочной социальной системы. Надежда, что рано или поздно им удастся «перейти за Иордан» и «обрести землю Ханаанскую», означала для них также веру в то, что улучшений следует ожидать здесь и сейчас. Не обладая ни политической властью, ни гражданскими правами, они нуждались в духовной силе, которая могла бы поддерживать их в повседневной жизни, полной унижений и оскорблений. Такой уникальной силой для них и стала церковь. Она не только обусловила неповторимый образ жизни негритянской общины, но и придала ее верованиям весьма специфическую форму. В лучшие дни карьеры Уильямса и многие годы спустя воскресная служба в негритянской церкви представляла собой целое развернутое действо, раскрепощавшее сердца и души верующих. Верующие на молитвенных собраниях не сидели молча и безучастно, слушая проповеди. Они сами становились активными участниками происходящего, то дружно подхватывая «Аминь!», то возгласами выражая свое одобрение тем пассажам в речи проповедника, которые понравились им больше всего. Проповедники, в свою очередь, всеми доступными им средствами пытались воздействовать на умы и души слушателей, используя модуляции голоса, интонационный рисунок речи, цветистую образность и ритмы риторических повторов, как бы в подражание исполнителям блюза. Впрочем, для верующих таких общин, как баптисты Эбенезера, сама музыка, будь то псалмы, гимны или спиричуелс, была отнюдь не просто словами и нотами из сборников. Это были песнопения, выражавшие живые, подлинные чувства, большую часть которых черной пастве приходилось сдерживать и таить в себе все шесть долгих рабочих дней, проведенных в мире белого человека. И лишь по воскресеньям эти люди могли дать выход своим страстям.

Путь к свободе, избранный такими деятелями, как А. Д. Уильямс, не был ни легким, ни постепенным. Чтобы вырваться из той клетки унизительной второсортности, в которую негры Юга были загнаны предательским и жестоким образом, им приходилось бороться за каждый свой шаг. Разумеется, Акт реконструкции не гарантировал негритянскому населению всей полноты гражданских прав, да и действовал он в течение всего лишь одного десятилетия, а затем власти — и региональные, и федеральные — стали систематически покушаться на обретенные неграми права. Белые американцы оказались в массе своей либо враждебно настроенными, либо совершенно равнодушными к негритянской проблеме, к человеческому достоинству цветных американцев. В начале XX века негры понимали, что их жизнь становится все хуже и хуже, что их могут лишить вообще всяких прав, даже тех немногих, что у них еще оставались. Атланта — один из самых развитых и прогрессивных городов Юга — стала ареной большого погрома в 1906 году. Уильямс до конца своих дней не забыл тех ужасов, свидетелем которых он стал тогда. Он видел, как разъяренная белая толпа и полиция ловили попадавшихся им чернокожих граждан и избивали их, причем многих — насмерть. Именно эта трагедия привела к созданию антирасистской черно-белой по составу Гражданской лиги Атланты, предшественницы Южного регионального совета. И тем не менее шесть лет спустя официально был принят закон о сегрегации — об обязательном раздельном проживании белых и цветных. В течение нескольких ночей подряд преподобный мистер Уильямс, с трудом сдерживая ярость, наблюдал из-за прикрытых штор победные факельные шествия ку-клукс-клана, члены которого безнаказанно и демонстративно маршировали по мостовым Оберн-авеню. В числе маршировавших были и белые священники. «Милый Оберн», как в те времена называли обычно проспект, превратился в гетто, поскольку даже самые влиятельные и уважаемые из его обитателей отныне имели меньше прав, чем малограмотные белые пастухи и землепашцы из самых глухих уголков Джорджии. И именно эти невежественные массы, ведомые такими одиозными деятелями, как Юджин Толмэдж, сделали идею белого превосходства символом политической власти и критерием того, что в их среде принималось за нравственный авторитет.

Таковы были условия общественного договора, заключенного в одностороннем порядке. Однако, подобно обитателям гетто в средневековой Европе, лишенным и представительских, и гражданских прав, такие люди, как А. Д. Уильямс, встречали тяготы и унижения с мужеством и несгибаемой решимостью мучеников. Они молились Богу, не признающему расовых различий, стремясь во имя Его истины, но также и ради самих себя отстоять свои человеческие права. Так, Уильямс был не только вдохновенным проповедником, но и очень дельным, трезвомыслящим человеком. Он являл собой образец особой церковной предприимчивости: именно под его руководством и благодаря его решимости баптистскую церковь Эбенезер удалось спасти от финансовых неурядиц, которые грозили ей в 1894 году, то есть за год до знаменитого выступления Букера Т. Вашингтона, предложившего «Атлантский компромисс». А ведь именно тогда получившие печальную известность суды Линча стали весьма частым явлением. Уильямсу удалось превратить свою церковь в один из самых неприступных бастионов веры, но также и в центр социального общения и гражданского протеста для всей своей паствы.

Сам Уильямс не мог похвастаться особой образованностью и изяществом манер. Он прослушал курс богословия в Морхаусском колледже, но сохранил при этом нетронутой библейскую простоту веры своих предков и никогда не претендовал на ученость. Однажды некий предприниматель, проживавший на Оберн-авеню, громко выразил свое неудовольствие по поводу простонародной, житейской речи проповедника. Несколько дней спустя, сообщая финансовому комитету Эбенезера о личных взносах членов церковной общины, Уильямс с усмешкой заметил: «Я-то положил сто долларов, а тот джентльмен, который поправлял меня, ничего не положил». Многие прихожане оказывали моральную и финансовую поддержку начинаниям Уильямса просто потому, что им нравились его деловая хватка и умение убеждать, хотя он далеко не всегда бывал в ладах с грамматикой.

Точно таким же по характеру, как и Уильямс, был его более младший современник Майк Кинг. Он родился буквально в преддверии XX века, в 1899 году, в семье арендатора-издольщика смешанных афро-ирландских кровей. Майк был вторым из пяти сыновей Джеймса и Делии Кинг (у них было еще пять дочерей). Семья жила на ферме близ Стокбриджа, в двадцати милях от Атланты. Быть темнокожим в белой стране, где всякого негра называют «малым», унизительно и порой опасно. Белые владельцы земли вели учет таким образом, что чернокожие издольщики вечно оказывались у них в долгах и попадали в кабальную зависимость. Джеймс Кинг не был исключением, и, видимо, этим в немалой степени объясняется, почему он часто напивался в субботу вечером, после чего вымещал на Делии все свое огорчение и раздражение.

Джеймс все же любил Делию. Но Майк тоже любил мать, и ему нестерпимо было наблюдать, как отец оскорбляет ее. Вообще-то его звали не Майком. Так хотела назвать его Делия, но при крещении он получил имя Мартин. Под влиянием матери Майк всегда стремился к лучшей жизни, не желая смиряться с той долей, которая ожидала батрацкого сына. Когда мальчику исполнилось 15 лет, он поднял руку на своего отца. К этому времени он был уже достаточно мускулистым и достаточно смелым, чтобы заступиться за мать во время очередной пьяной ссоры субботним вечером.

— Ты оставишь маму в покое! — крикнул он и, схватив отца, швырнул его на пол. Джеймс, грозно ворча, сумел подняться на ноги, а затем нанес парню неожиданный удар. Однако Майк вновь свалил отца на пол и в слепой ярости вцепился ему в шею обеими руками. Делия с помощью остальных детей с трудом оттащила его от отца.

— Сейчас же вернись! — взревел отец, пытаясь остановить его. Майк не послушался, и Джеймс пошел за своим охотничьим ружьем...

Этой ночью Майк домой не пришел. В воскресенье вечером абсолютно трезвый, явно раскаивающийся отец сказал ему, что просит у него прощения.

— Я знаю, что ты переживаешь за свою мать, Майк. Тебе хотелось бы, чтобы никто не смел с ней плохо обращаться. Что ж, я никогда больше ее не обижу.

Однако вскоре после этого случая Майк покинул дом в поисках лучшей жизни. В 16 лет он уже трудился учеником механика в одном из гаражей Атланты, а некоторое время спустя, скрыв свой возраст, устроился работать пожарным на железную дорогу. Более престижной и прибыльной работы для неквалифицированного негра просто не существовало. Он хорошо справлялся со своими обязанностями и был всем доволен, но, когда он рассказал матери о своих занятиях, та сразу же обратилась к его начальству и сообщила настоящий возраст сына — она чувствовала, что такая работа для подростка слишком опасна. А потом Америка вступила в Первую мировую войну, и найти работу стало проще. Майк времени зря не терял. Но при этом он ясно понимал, что четыре класса Стокбриджской школы едва ли позволят ему рассчитывать на ту карьеру, которая его прельщала. Опыт церковного общения лишь подтверждал это мнение. Те проповедники, которые нравились ему больше других, отличались красноречием, явно недоступным без правильного образования. Майк записался в вечернюю школу. Он энергично пополнял свой интеллектуальный багаж и вскоре сумел найти дело всей своей жизни. В 1925 году, еще не получив аттестата зрелости, он уже служил в двух маленьких баптистских приходах, читая проповеди в каждом из них через воскресенье.

После смерти матери в 1924 году Майк начал пользоваться своим официальным полным именем: Мартин Лютер Кинг. Именно под этим именем знали его сокурсники в Морхаусском колледже, где он начал учиться осенью 1925 года. Однако родственники и близкие друзья продолжали звать его Майком. В числе этих друзей была и подруга его сестры Альберта Уильямс, дочь знаменитого священника. Мартин и Альберта знали друг друга уже несколько лет, но их отношения стали серьезными именно в 1925 году, когда Альберта вернулась домой с двухгодичных педагогических курсов при Хэмптонском институте в Виргинии. В первый же день своего возвращения она сидела с отцом на веранде их серого дома на Оберн-авеню, когда Мартин, поднявшись по ступенькам, присоединился к их компании.

Вышло так, что примерно через год он сам переехал жить в этот дом. После грандиозной свадебной церемонии, состоявшейся в День благодарения 1926 года, молодожены решили поселиться в доме Уильямсов. Дом был достаточно просторным для двух семей, и они решили в нем остаться на время, пока не найдется чего-то другого. Однако совместное их проживание оказалось столь удачным, что молодые не стали никуда переселяться. А пять лет спустя, в 1931 году, преподобный А. Д. Уильямс скончался.

В этом доме в холодный вторник середины января 1929 года в молодой семье родился первенец. Мальчика по ошибке зарегистрировали как «Майкл Лютер Кинг-младший, сын Майкла Лютера Кинга-старшего». Эта ошибка была исправлена только 28 лет спустя, когда Мартин Лютер Кинг-младший решил обзавестись паспортом, а его отец, пользуясь случаем, вознамерился доказать свою причастность к факту его рождения.

Появление Мартина на этой земле было непростым. Его мать с трудом переносила беременность, а роды оказались долгими и тяжелыми. Когда после многочасовых схваток ребенок Альберты вышел, наконец, на свет Божий, он не подавал никаких признаков жизни. Все присутствовавшие решили, что он родился мертвым, и врачу пришлось изрядно потрудиться, прежде чем раздался первый вопль.

Как сын священника Мартин провел детские годы вполне комфортно. Темнокожие буржуа, проживавшие на Оберн-авеню, были мало задеты эпидемией безработицы, которая охватила негритянское население в годы Великой депрессии, начавшейся сразу после рождения Мартина. Примерно 65 процентов трудоспособного цветного населения Атланты оказалось в списках граждан, получавших пособие по безработице. Тысячи арендаторов-издольщиков были вынуждены бросить землю. Однако семейства Уильямсов и Кингов не пострадали. У них имелся собственный дом, а вскоре после рождения Мартина дедушка Уильямс настоял, чтобы старший Мартин оставил службу в двух маленьких приходах и перешел в Эбенезер в качестве его помощника. Майк колебался, опасаясь сплетен насчет того, будто он женился ради престижного и процветавшего в те времена прихода, расположенного к тому же в трех кварталах от его дома. В конце концов он принял предложение, и, как оказалось, вовремя: в марте крепкий еще патриарх внезапно скончался от сердечного приступа, и зять смог тотчас же принять на себя его служебные обязанности.

Юный Мартин, которого дома звали «М. Л.», был вторым ребенком у своих родителей. Уилли Кристин, или «Кристи», была годом старше, а Альфред Дэниел, он же «А. Д.», был на год моложе его, хотя по росту он довольно быстро обогнал Мартина. Это было очень крепкое, глубоко религиозное патриархальное семейство. Церковь играла в их жизни огромную роль не только потому, что глава семьи был священником. Просто она находилась неподалеку от дома, ближе, чем школа. Альберта и ее мать очень активно вели в церкви общественную работу, дети тоже пропадали там, и не только каждое воскресенье, но нередко и по вечерам в будни. С четырехлетнего возраста Мартин пел псалмы в церкви на собраниях, а мать аккомпанировала ему на фортепьяно. Его любимой песней был спиричуел «Я хочу быть похожим на Иисуса»; исполняя его, он импровизировал со страстностью настоящих певцов блюза. Мартин обрел такую популярность, что его стали специально приглашать на религиозные собрания.

Мартин рос крепким, нескладным и твердолобым, вернее сказать, целеустремленным и упорным парнишкой. Подобно многим своим сверстникам из среднего класса, он уже в семь лет начал зарабатывать, торгуя летом на улице прохладительными напитками, в чем ему помогали Кристи и А. Д. С восьми лет он стал регулярно продавать еженедельные негритянские газеты, а в тринадцать трудился уже и днем, после школы. С должности курьера в «Атланта джорнел» он быстро перебрался выше и стал заместителем менеджера отдела доставки и распространения. В штате издательства он оказался самым младшим из тех, кто занимал подобную должность. Будь он белым, он мог бы подняться и выше по служебной лестнице, но в те годы и речи не могло идти о том, чтобы темнокожий стал заведовать отделом.

Мартин был твердолобым и в буквальном смысле этого слова. Однажды, когда мальчишки играли в бейсбол на площадке за домом, из рук А. Д. случайно вырвалась бита. Она угодила прямиком в голову Мартина, стоявшего в позиции защитника. Бита сбила Мартина с ног, но сознания он не потерял и, поднявшись, заявил:

В характере Мартина сочетались темперамент вспыльчивого, неуравновешенного отца и спокойствие всегда невозмутимой матери: ее очень трудно было вывести из себя. При этом его отличали две специфические черты — выраженная погруженность в себя и совестливость, граничившая с необъяснимым комплексом вины. Однажды, когда

Мартину было двенадцать лет, А. Д. съехал по перилам лестницы в их доме и нечаянно сбил свою бабушку. От столкновения она упала и потеряла сознание. Полагая, видимо, что он должен был предотвратить этот несчастный случай, и решив, что бабушка умерла, Мартин в приступе отчаяния выпрыгнул в окно со второго этажа. Несколько месяцев спустя бабушка действительно серьезно заболела, и ее положили в больницу. Именно в это время был парад, который Мартину хотелось посмотреть, и он незаметно выбрался из дома. Когда же он узнал, что бабушка умерла, то, вернувшись домой, не справился с чувством раскаяния и вновь выпрыгнул в то же окно. Оба раза при падении он не получил ни единой царапины, однако чувство вины несколько притуплялось.

В обществе, насквозь пронизанном расизмом, самые крепкие стены домов самых влиятельных чернокожих граждан не могли защитить ребенка от той отвратительной реальности, которая ежедневно опустошала души и угрожала жизни многих миллионов людей. Ребенок, даже если он подрастает в состоятельной семье, рано или поздно осознает, что Джек Армстронг — белый. Все кинозвезды, все владельцы крупных магазинов в центре города, все государственные служащие, полицейские, законодатели, спортивные обозреватели и рекламные манекенщицы — все они были белыми. Мартин Кинг за всю жизнь повстречал очень мало исключений из этого правила, а уж в детстве, проведенном на Оберн-авеню, можно сказать, ни одного.

Однако даже Оберн — островок негритянского благополучия — не обладал иммунитетом против этой заразы. Первый урок «расовых взаимоотношений» Мартин получил в шестилетнем возрасте. Среди его приятелей, с которыми он подружился буквально с младенчества, были два белых мальчугана, сыновья бакалейщика, жившего неподалеку. Когда Мартин пошел в школу, их не оказалось среди его однокашников, так как они ходили в другую школу, только для белых. Мартин поначалу не обратил на это особого внимания. Однако всякий раз, когда он перебегал улицу, чтобы повидаться с приятелями, их мать под каким-либо предлогом отсылала его обратно. В конце концов она сказала Мартину напрямик то, что уже объяснила своим сыновьям: «Мы белые, а ты цветной, поэтому вам не надо больше играть вместе».

Сбитый с толку, оскорбленный в своих лучших чувствах, Мартин побежал домой к матери. Она постаралась, как могла, объяснить ему происходящее. Она рассказала мальчику, как похищали и превращали в рабов их предков, как много поколений тому назад их привезли в Америку и использовали здесь как рабочую скотину. С ними часто обращались по-зверски, но даже если хозяева оказывались добрыми, жизнь негров все равно целиком и полностью принадлежала белому человеку. Негры, безусловно, заслужили свободу. Считается, что они уже семьдесят лет как освободились. Но белые боятся их и потому разработали целую систему положений, законов и правил, чтобы удерживать чернокожий народ в подчинении.

Но сколь бы полными и исчерпывающими ни были ответы миссис Кинг, у ребенка возникали новые и новые вопросы; многие из них будут преследовать его всю жизнь. «Итак, я — цветной, — рассуждал мальчик. — Но что это значит на самом деле? Отчего так устроена жизнь?» На такие вопросы мать уже не могла дать удовлетворительные ответы, и поэтому она вновь вернулась к словам жены бакалейщика.

— Не позволяй таким людям себя огорчать. Не верь, что ты хоть чем-то хуже белых. Ты точно такой же, как и все остальные, и никогда этого не забывай.

Два года спустя Мартин с отцом пошли в центр города, чтобы купить Мартину туфли. Они зашли в большой обувной магазин и сели у окна.

— Я буду счастлив обслужить вас, — очень вежливо обратился к отцу приказчик, — только будьте добры пересесть в глубину зала.

— Но нам и здесь удобно, — с неудовольствием возразил священник.

— Простите, — сказал продавец, и в его голосе появился металл, — но вам следует пересесть туда.

— Мы либо остаемся здесь и покупаем ботинки, либо вообще ничего не покупаем.

Служащий промолчал. Он глядел на собеседника слегка раздраженно, но в целом достаточно безучастно — как человек, хорошо знающий свои права, а также законы и обычаи Джорджии. Рассерженный отец продолжал сидеть некоторое время, затем встал, взял за руку юного Мартина и, не говоря ни слова, с гордым видом вышел из магазина. Уже на тротуаре он сказал Мартину сквозь стиснутые зубы:

— Меня мало волнует, сколько времени еще продержится эта система, но я никогда ее не признаю. Я буду противостоять ей до конца моих дней!

Тем не менее они оба — и отец, и сын — были вынуждены принимать систему ценностей белого человека. Сколько бы они ею ни возмущались, они могли либо жить с ней и в ней, либо вообще не жить. Эта постоянная внутренняя неудовлетворенность, невозможность уцелеть, не приняв условий белого человека, заставляли черных мужчин остро чувствовать свою беспомощность. Сколь бы изящно и вежливо ни были сформулированы эти условия, они подрывали те основания, на которых покоятся самоуважение и чувство человеческого достоинства. Отец вспоминал своего отца, чей гнев рикошетом бил по его собственной семье. Самодельные цепи, состояние внутреннего рабства — вот цена выживания. Многие, подобно Джеймсу Кингу, искали забвения в виски и роме. Но всех остальных такое положение ставило перед необходимостью выбора: либо ты смиренно принимаешь эти условия, либо пренебрегаешь ими, по мере сил стараясь их не исполнять, а то и вовсе восстаешь против них. Душа всякого черного мужчины или даже мальчишки была травмирована этой дилеммой. Юный Мартин знал, что такое боль, он страдал сам и переживал за отца.

Система доставала семейство Кингов самыми разными способами, и Мартин-старший старался, как мог, показывать пример сопротивления ей при любой возможности. Если полицейский обращался к нему с привычным «малый», он отвечал, показывая на сына:

— Малый — это он, а я — преподобный отец Кинг. Такие возражения могли быть опасными. Они могли оказаться даже самоубийственными для тех, кто не обладал таким общественным весом.

Дисциплина царит в любом пуританском доме — как у белых, так и у черных. Семейство Кингов не было исключением. Плохое поведение наказывалось предписанными ударами ремнем или прутом по рукам или по ягодицам, причем отец мог заставить самих детей наказать провинившегося. Юный Мартин со стоическим терпением выносил свою порцию порки, но всегда уклонялся, когда его звали отшлепать А. Д., и ни разу не смог заставить себя ударить сестру. Однако к единоборствам при решении споров — к борьбе, драке, поединкам «на траве» — он отвращения не испытывал и, случалось, воевал с соседскими мальчишками, швыряя в них камни и ловко уворачиваясь от ответного града камней. Несмотря на невысокий рост, он превосходно играл в американский футбол, потому что мог свалить с ног любого противника, оказавшегося на его пути.

Но если удары судьбы сыпались лично на него, он переносил их со смирением. Однажды, когда ему было одиннадцать лет, мать попросила его подождать ее в одном из универсальных магазинов города — ей надо было зайти в другой магазин, через квартал отсюда. Он спокойно стоял и ждал, когда вдруг к нему подошла совершенно незнакомая белая женщина.

— Это ты тот маленький черномазый ублюдок, который наступил мне на ногу, — сказала она и отвесила ему такую оплеуху, что у него потемнело в глазах. Придя в себя, Мартин просто продолжал стоять. Когда мать вернулась, он рассказал ей, что произошло.

Мартин был не по годам развитым ребенком, и в школе он учился хорошо. Сначала он ходил в районную школу, а потом перешел в экспериментальный лицей, открывшийся при университете Атланты. Аттестат он получил в школе имени Букера Т. Вашингтона, причем экзамены за 9-й и 12-й классы сдал экстерном, во время вступительных экзаменов в высшую школу, что и дало ему право быть зачисленным на первый курс Морхаусского колледжа в возрасте пятнадцати лет. Несмотря на то что среди его предков были священники, он еще в школе пришел к выводу, что не станет изучать богословие. Он чувствовал, что церковь — не совсем то, что ему надо. Его отец к тому времени был не просто очень влиятельным в своей округе священником; он был также членом совета Гражданской страховой компании, членом попечительского совета Мор-хаусского колледжа, а также одним из руководителей Национального конвента баптистов. Кроме того, возглавлял атлантские отделения Лиги негритянских избирателей и Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения (НАСПЦН). Однако молодому Мартину роль пастора негритянской общины не казалась столь уж значительной, да и его собственное отношение к жизни все меньше и меньше зависело от отцовского примера. Еще на школьной скамье он решил стать врачом, чтобы приносить пользу людям, хотя медицина его не очень интересовала, в отличие от ораторского искусства: он был прирожденным оратором и однажды стал победителем конкурса, произнеся речь о неграх и Конституции.

На втором курсе Морхаусского колледжа он занял второе место по красноречию. Его ораторская манера несла на себе неизгладимый отпечаток тех сотен проповедей, которые он выслушал в церкви своего отца. Однако ему была чужда цветистость языка, присущая риторам старой школы, а также их узколобая набожность, с которой они ополчались на грех и на дьявола. Мартин выглядел типичным представителем городской, светской, по-своему весьма изысканной культуры. Он увлекся социологией и решил поступать на юридический факультет.

Годы, проведенные Мартином в колледже, совпали с очень важным периодом в мировой истории. Он был еще юным студентом, когда Соединенные Штаты вступили во Вторую мировую войну. С безработицей было покончено. Начался период относительного экономического процветания, это позволило Кингам переехать в кирпичный дом на Бульвар-стрит. С наступлением процветания вновь зазвучали голоса, громко требовавшие расового равенства. В январе 1941 года А. Филип Рэндолф, президент Братства железнодорожных носильщиков, обратился к ста тысячам негров, призвав их двинуться маршем на Вашингтон, чтобы продемонстрировать их массовое несогласие с расовой дискриминацией в промышленности. Несмотря на выгодные военные заказы, негров по-прежнему не принимали на наиболее высокооплачиваемые работы и должности. Марш так и не состоялся, однако сама идея его проведения получила столь широкую поддержку, что президент Рузвельт буквально за неделю до планировавшегося начала демонстрации издал указ о создании специального Комитета по контролю за справедливым наймом на работу.

По мере того как война продолжалась, негры обнаружили, что им, пусть медленно и непоследовательно, стал открываться доступ к таким должностям и профессиям, которые прежде были для них закрыты. К тому времени, как Мартин Кинг поступил в Морхаусский колледж (это было в 1944 году), тысячи чернокожих мужчин и женщин трудились бок о бок с белыми на предприятиях, выпускавших военную продукцию. Миллион негров служил в армии, причем более половины — в войсках, отправленных в Европу и в Юго-Восточную Азию. Весной 1945 года были предприняты первые шаги по расовой интеграции вооруженных сил США, а когда Мартин перешел на второй курс колледжа, темнокожие ветераны войны, вернувшиеся к мирной жизни, стали требовать и здесь, у себя дома, гарантию так называемых «четырех свобод». Процессы, будоражившие общество, не приводили к легким и быстрым завоеваниям. Так, в июне 1943 года 26 негров и 9 белых были убиты во время расовых столкновений в Детройте, продолжавшихся два дня. И во время войны, и после нее повсюду возникали расовые конфликты и стычки меньших масштабов, в них принимали участие и гражданские лица, и военнослужащие, расквартированные на территории США и за ее пределами. Однако в целом в расовых отношениях наметился такой прорыв, какого не было со времен Реконструкции.

Студенты Морхауса не испытывали на себе этих веяний непосредственно. Студенческий городок, населенный сплошь чернокожими мужчинами, был своеобразным островком, отделенным от внешнего мира. Но это был островок свободы, где Мартин Кинг впервые в жизни получил возможность исследовать расовые проблемы честно и во всей их полноте. Это частное учебное заведение поддерживалось Конвентом (северо)американских баптистов и никак не зависело от белых властей Джорджии и их системы.

Студенты и преподаватели могли безнаказанно критиковать «режим» и излагать собственные взгляды насчет того, что с ним необходимо делать. Взгляды эти ни в коей мере не ограничивались предложениями, которые устроили бы чернокожую элиту с Оберн-авеню. Обсуждались и гораздо более радикальные воззрения, в том числе таких деятелей, как Рэндолф и У. И. Б. Дюбуа.

Радикализм, однако, Мартина не привлекал. Он продолжал жить дома и почти не принимал участия в деятельности Христианского союза молодежи (ИМКА) или НАСПЦН, ячейки которых были и в Морхаусском колледже. Только одна организация, к которой он принадлежал — Совет по связям между колледжами, состоявший из представителей как белых, так и негритянских учебных заведений, — оказала глубокое влияние на его взгляды. «Нормальные деловые отношения, которые сложились в этой группе, — позднее вспоминал он, — убедили меня в том, что среди белых у нас много союзников, особенно среди молодежи. Я был почти готов возненавидеть всю белую расу, но, пообщавшись с большим числом белых, я почувствовал, что мое негодование теряет остроту и что оно вытесняется духом сотрудничества».

Он установил связи и с другим социальным слоем белых, когда на летних каникулах устроился на работу помощником кладовщика в «Южную компанию по производству пружинных матрацев». Работая среди негров и белых, он не заметил особой разницы в их взглядах и интересах. Что их действительно разделяло, так это разница в оплате за один и тот же труд. Это убедительно доказывало верность одной из аксиом, которую выдвинул его учитель социологии: «Деньги — не только корень зла; они также корень особой разновидности зла — расизма». В течение многих лет предприниматели-южане могли платить своим белым рабочим меньше, чем платили на Севере, потому что неграм они платили еще меньше. Именно они называли профсоюзных организаторов «чертовыми ублюдками», которые осмеливаются посягать на эту лестную (для белых) разницу в оплате труда.

Следующим летом Мартин вместе с другими студентами из Морхауса работал на табачных плантациях в Коннектикуте. Выходные дни они проводили в Хартфорде, наслаждаясь свободным доступом в кинотеатры, рестораны и другие общественные места, доступ в которые дома, на Юге, был для них строго ограничен или вовсе закрыт. Вернувшись в Атланту, Мартин специально один раз зашел в кинотеатр для белых. Контраст с Хартфордом был поучителен. Почему темнокожие граждане согласны на что-то меньшее, чем полное равноправие? Почему в Атланте им живется хуже, чем в Хартфорде? Следовало ли ему прекратить работать в железнодорожном агентстве, когда белый начальник обозвал его «ниггером»?

Он тогда ушел с работы. Он вообще не был обязан устраиваться на любую из этих работ. Если бы ему нужны были только карманные деньги, он всегда мог их с легкостью заработать на Оберн-авеню. Но он хотел независимости, хотел найти свою дорогу, не пользуясь отцовскими связями. И он хотел на собственной шкуре почувствовать все прелести жизни простого рабочего. Это было отчасти исследованием того мира, который лежал за пределами прихода Эбенезер и «милого Оберна», отчасти — поисками самого себя.

Мартин, однако, не был угрюмым аскетом. Он любил модно одеваться, за что и получил прозвище «Твид». Он всегда выглядел щеголевато, был подтянутым, представительным и уравновешенным, что, естественно, нравилось девушкам, в том числе самым красивым из них. Кроме того, он превосходно танцевал. Однако он не ухаживал ни за одной из красавиц слишком долго, дабы избежать ненужных осложнений.

Мартин был не только завидным женихом, но и весьма перспективным кандидатом в священники для любой влиятельной церковной общины. Он уже чувствовал профессиональное призвание и желание проповедовать, осознавая при этом, что ему едва ли удастся уйти с хорошо накатанной колеи. Отец Мартина хотел, чтобы сын тоже стал священником, и был готов быстро подыскать ему местечко в какой-нибудь заметной церкви. Но, помимо всего прочего, такой путь самому Мартину представлялся слишком уж легким.

Внутренне он еще сопротивлялся этой перспективе, но ощущение неотвратимости такого пути росло в нем и крепло. А когда он поближе познакомился с преподавателями, которые в свое время учились в семинарии, а именно с Джорджем Д. Келси и с выдающимся ученым, ректором колледжа Морхаус, профессором Бенджамином И. Мей-сом, представления Мартина о том, каким должен быть настоящий христианский проповедник, стали меняться. Проповеди этих теологов давали богатую пищу уму, поднимали реальные общественные проблемы. После таких проповедей Мартин подолгу приставал с вопросами к Мейсу, который позже говорил о Кинге, что тот «был не по годам выдержанным и зрелым молодым человеком, которому свойственно было поразительно глубокое понимание жизни и ее сложности». В своем любимом преподавателе профессоре Келси (он возглавлял богословское отделение колледжа) Мартин нашел «огромные запасы знаний, глубину мышления и обаятельную личность». Среди студентов Мартину особо приглянулись Уолтер Макколл и Чарлз Ивенс Мортон, которые так же, как он, решили стать священниками.

Мортон учился курсом старше. Он поделился с Мартином своими мыслями о том, каким должен быть современный священнослужитель, и эти рассуждения прочно осели в сознании его младшего коллеги. Священник должен быть современным, образованным, интеллектуальным, открытым миру человеком, которого больше захватывает сегодняшняя борьба добра со злом на земле, нежели желание найти в вере некое потустороннее, грядущее после жизни убежище, в котором можно спастись от всех мирских бед и горестей. Мартина никогда не раздражали по-настоящему возгласы или крики, сопровождавшие службу в негритянских церквях. Но он понимал, что подлинная задача церкви — развивать ум и закалять характер, а отнюдь не служить средством эмоциональной разрядки.

Под влиянием коллег-единомышленников Мартин уже на первом курсе колледжа осознал свое настоящее призвание. В 1947 году он был рукоположен в духовный сан и теперь уже не мог отклонить предложение отца стать помощником пастора в Баптистской церкви Эбенезер. Однако решение Мартина не было бесповоротным. При желании он мог бы позже избрать для себя академическую стезю. А сейчас, не теряя времени, он стал активно пользоваться предоставленной ему возможностью и, помогая отцу, приобретал ценный жизненный опыт. В июне следующего года, в возрасте девятнадцати лет, преподобный Мартин Лютер Кинг-младший закончил Морхаусский колледж и получил диплом бакалавра свободных искусств. И, хотя он был уже священником, мысль о необходимости высшего богословского образования все чаще приходила ему в голову.

Теплым сентябрьским днем 1948 года Мартин Кинг стоял перед окном своей комнаты в студенческом общежитии. Внизу, с ветки дерева, росшего во дворе, вспорхнула сойка. Мартин проводил ее взглядом, пока птица, поднявшись ввысь, не растворилась в ярком сиянии полуденного солнца. Он улыбнулся и перевел взгляд на тихий, ухоженный городок. Внизу, у подножия холма, располагался Честер, еще дальше — Филадельфия. Он оказался в шестистах милях от дома, отчего дома. Теперь на три года его домом станет этот уютный, похожий на монастырь студенческий городок.

В тот год вместе с его судьбой круто менялся и окружающий мир. Всего год назад, впервые за всю историю страны, самые крупные отели столичного Вашингтона стали принимать чернокожих гостей. Один из федеральных судей вынес специальное постановление, которое запрещало Демократической партии США проводить первичные выборы в штате Южная Каролина только среди белого населения. За минувшее десятилетие Верховный суд предпринял целый ряд шагов, которые позволили меньшинствам вздохнуть свободнее. Он объявил незаконными все акты, предписывавшие сегрегацию цветного населения. Однако, когда президент Г. Трумэн издал указ о соблюдении принципа равноправия при найме на службу в правительственные учреждения, многие политики-южане пришли в такое негодование, что создали свою собственную партию во главе с сенатором Дж. Стромом Термондом. В Филадельфии Мартин повсюду видел плакаты, призывавшие голосовать за Трумэна, Дьюи и Уоллеса. Это было волнующее время.

Мартина, однако, гораздо больше волновали его личные дела. Все, что происходило за стенами студенческого городка, не имело, казалось, непосредственного отношения к его собственному существованию. Он наблюдал за этими событиями, но они не захватывали его и не очень-то влияли на его частную жизнь.

Он был принят в Кроуцеровскую теологическую семинарию, в которой на сотню студентов приходилось полдюжины негров. Ты должен помнить, внушал он себе, что здешние белые юноши будут очень пристально рассматривать тебя. Они сразу заметят, что ты опоздал на занятия, пусть всего на минуту, что твои ботинки не начищены, а брюки не отглажены. Он взглянул в зеркало и улыбнулся: нет, он выглядел безупречно, даже щеголевато. «Как обычно», — подумал он, но тотчас же спохватился и изобразил напускную серьезность. С улыбками тоже не следовало перебарщивать. Иначе они решат, что он — беззаботный повеса, только не белый, а черный. В семинарии ему предстояло проявить свои лучшие качества и показать, на что он способен.

Мартин стал первым учеником на курсе. Три года спустя его избрали для выступления с прощальной речью от имени всего выпуска. К тому времени он уже научился спокойно общаться со своими белыми однокурсниками и ясно понял, что умеет легко сходиться с людьми. Двое его сокурсников тоже были из Джорджии — Дюпри Джордан и Френсис Стюард. Для них опыт совместного проживания представителей разных рас был столь же новым, как и для самого Мартина. Стюард был женат, он жил с женой в одной из квартир, предназначенных для семейных пар, и Мартин был у них желанным гостем. Не обошлось, впрочем, и без отвратительной сцены. Один студент из Северной Каролины однажды наставил на Мартина пистолет, обвиняя его в том, что тот якобы рылся в его комнате. Мартин сохранил присутствие духа и убедительно отверг все обвинения в свой адрес. Через некоторое время белый юноша извинился перед ним, и к окончанию учебы между ними установились вполне приятельские отношения.

Опыт совместного существования оказался очень полезным, но, разумеется, не только ради него Кинг оказался в семинарии. Кроуцер имел отличную репутацию ереди семинарий, и Мартину импонировала мысль, что он получит диплом именно здесь. Он также воспользовался случаем, чтобы несколько ослабить узы, привязывавшие его к родному дому. Всякий раз, возвращаясь на лето к родителям, он казался немного повзрослевшим и возмужавшим. Отец гордился им и был рад, что Мартин на глазах становился мужчиной. И когда Мартин окончательно вернулся домой, отец не стал оказывать на него давления как старший коллега, а просто дал ему возможность почувствовать вкус настоящей пасторской работы. Надо сказать, что труд этот был нелегким и весьма ответственным, так как конгрегация к тому времени разрослась и насчитывала почти четыре тысячи постоянных членов. Мало кто из однокашников Мартина мог бы похвастаться такой аудиторией. Мартин же получил возможность на практике проверить свои обретенные в семинарии профессиональные навыки.

Проповедническая деятельность для него означала прежде всего духовные искания и открытия. Так его учили в Кроуцеровской семинарии. На первом курсе особое внимание там уделяли библейской критике. Поскольку сам он с детства рос в атмосфере немудреного, буквалистского понимания текстов Священного Писания (от чего ему не вполне удалось избавиться даже на скамье Морхаусского колледжа), Мартин был буквально зачарован той вольной интерпретацией Нового Завета, которая открылась ему в лекциях профессора Мортона Скотта Энслина. По мысли Энслина, апостол Павел был создателем глубочайшего этического учения, Иисус представал перед слушателями как живой образ пророка нового типа, а жизнь ранних христиан преподносилась в контексте их времени и бытовых реалий. Содержание Библии стало казаться иным, гораздо более осмысленным, чем прежде. В течение первого же семестра Мартин нашел и теологическое обоснование тех взглядов на жизнь и общество, которые сложились у него под влиянием собственного жизненного опыта, — они, кстати, удачно сочетались с библейскими воззрениями профессора Энслина.

Ключевую роль в этом сыграла монография «Христианство и общественный кризис» Уолтера Раушенбаха. Впервые опубликованная в 1907 году, в «прогрессивную эру» Теодора Рузвельта, связанную со стремительным ростом трастового капитала, книга Раушенбаха буквально излучала безграничный оптимизм относительно построения в скором будущем Царства Божия на земле. Этот просчет Мартин Кинг уловил мгновенно, но книга все равно оставила в его сознании неизгладимый след. Более всего он оценил, по его собственным словам, ту настойчивость, с которой Раушенбах отстаивает идею о том, что «Евангелие обращено к человеку в целом, не только к его душе, но и к его телу; не только к его духовному самочувствию, но и к физическому, материальному благополучию. Прочитав Раушенбаха, я пришел к убеждению, что любая религия, интересующаяся только душами людей и закрывающая глаза на социальные и экономические условия их существования, которые так сильно ранят эти души, интеллектуально и духовно мертва. Она обречена и лишь ждет дня своих похорон».

На втором курсе семинарии студенты изучали историю Христианской церкви, а также учения пророков Ветхого Завета. Труды другого, гораздо более позднего пророка — Карла Маркса в программе не значились. Перипетии президентской кампании 1948 года и студенческие дискуссии по поводу начавшейся «холодной войны» обострили интерес Мартина к коммунизму. Большую часть рождественских каникул 1949 года он посвятил изучению «Капитала» и «Коммунистического манифеста», а также целого ряда исследовательских работ о марксизме и его советском отпрыске — ленинизме. У Маркса, как прежде у Раушенбаха, он нашел открытый протест против экономического неравенства в обществе и, следовательно, неприятие той социальной индифферентности, которая была свойственна христианскому духовенству в целом. Однако в учении Маркса он мог принять далеко не все. Возражая ему и споря с ним, он начал оттачивать свои собственные представления о ценностях. В историческом материализме для Бога вообще не было места. Проповедуемый Марксом этический релятивизм одобрял любые, самые дурные средства, если только они приводили к поставленной цели, и создавал такую политическую систему, в которой, писал Кинг, «человек едва ли становится чем-то большим, чем лишенный всякой индивидуальности винтик в государственной машине». Молодой семинарист, напротив, очень остро осознавал необходимость существования Бога, причем не просто какого-то божества, а именно «творческой личной силы, управляющей Вселенной, составляющей основу и сущность любой реальности... История в конечном счете подчиняется духу, а не материи». Более того, Вселенная, поскольку эта божественная сила находится в ее центре, должна обладать нравственной упорядоченностью. Иными словами, ей присущи определенные моральные принципы, которые сами по себе справедливы и добры. Один из этих принципов гласит, что человек есть «сын Божий», а не средство достижения какой-либо цели. Он «сам по себе и средство, и цель». Всякий нормальный человек, каждый христианин, равно как и любая попытка изменить общество ради его улучшения, должны воплощать в себе эти принципы и заветы.

Именно в этот период Мартин пришел к убеждению, что общество должно меняться и что перемены возможны. Оставалось только найти путь, ведущий к ним. Со временем он начал вырисовываться в его воображении, пока еще в общих, неясных очертаниях. По убеждению Мартина, это должен быть путь, одобряемый Господом, путь обретения духовной и нравственной силы, подобный тому, который был избран Иисусом и апостолом Павлом.

В то время, когда Мартин Кинг размышлял над этими проблемами, на противоположной стороне земного шара некий американский мужчина, принадлежавший по возрасту к поколению его отца, принимал участие в очень важной конференции. Это был Мордесайя У. Джонсон, доктор наук, ректор Университета им. Говарда, а конференция называлась «Всемирным форумом движения за мир». Она планировалась на январь 1949 года, но была отложена в связи с тем, что лидер этого движения Махатма Ганди погиб, сраженный пулей убийцы. Почти всю свою жизнь М. У. Джонсон боролся за мир во всем мире. В 1945 году, когда формировалась Организация Объединенных Наций, он присутствовал на ее заседаниях в качестве аккредитованного обозревателя. С подобной же целью он приехал и в Бенгалию. Доктор Джонсон был одним из 93 делегатов, представлявших на форуме 34 страны. Эти люди принадлежали к разным исповеданиям и конфессиям, но тем не менее в 1949 году они собрались на Рождество в Сиваграме, бывшей уединенной обители Ганди, которая стала учебным центром его имени, а затем в течение недели вели дискуссии в Шантиникитане, в доме Рабиндраната Тагора — великого писателя Индии, которого на родине почитают святым.

Помимо задач, связанных с борьбой за мир, Джонсон живо интересовался идеями Махатмы Ганди. Как и Ганди, он был глубоко религиозным человеком и, подобно А. Филипу Рэндолфу, Говарду Терману и Байарду Растину, находился под сильным впечатлением от личности и идей этого сухонького, темнокожего индийца, который разработал системную стратегию движения ненасилия и сумел добиться освобождения Индии из-под власти белых колонизаторов. Еще в 1932 году Рейнголд Нибур высказал предположение, что методы борьбы, применяемые Ганди, могут оказаться эффективными и в Америке для достижения расового равноправия. И сам Махатма, поддерживавший связи с негритянскими лидерами США, неоднократно говорил о том же. Джонсону и его единомышленникам казалось, что Ганди предлагает обоснованную альтернативу тактике призывов к братским чувствам у белых — призывам, которые остаются неуслышанными. Вместо благочестивой и смиренной надежды на постепенное улучшение жизни, которое неизбежно придет, Ганди предлагал иной путь — активную борьбу за преобразование жизни, но такую борьбу, которая была бы совместимой с учением Христа о любви к ближнему. Вот почему после завершения работы форума доктор Джонсон остался в Индии и беспрестанно разъезжал по стране, встречаясь с множеством людей.

Вернувшись из полуторамесячного путешествия по Индии, доктор Джонсон начал выступать с лекциями во многих городах Соединенных Штатов. Когда он приехал в Филадельфию, Мартин Кинг не мог пропустить его выступления. Его привлекла не только тема лекции, но и тот факт, что доктор в свое время тоже учился в Морхаусе. О деятельности Махатмы Ганди семинарист Кинг знал немного, полагая, что он — один из типичных представителей идеалистов, далеких от жизни. Он уже имел возможность послушать по меньшей мере одного из ведущих представителей американского пацифизма — преподобного А. Дж. Маста, доводы которого показались ему замечательными, но совершенно неубедительными. Мартин, основываясь на собственных чувствах, непоколебимо верил в спасительную силу любви между людьми, той любви, которой были посвящены учение и жизнь Иисуса Христа. Но в ситуациях, когда сталкивались общественные интересы и силы, его оценка возможностей любви становилась крайне скептической.

С таким настроением он пришел на выступление Мордесайи Джонсона. И мало-помалу его скептицизм начал подтаивать под воздействием пламенного красноречия опытного оратора.

Почему Ганди — великий человек? Такой вопрос, явно риторический, задал Джонсон и сам же принялся на него отвечать. Его величие обусловлено пятью неоспоримыми фактами. Во-первых, он освободил Индию. Во-вторых, он добился этого без единого выстрела. В-третьих, он по-братски вернул в семью индийских народов касту неприкасаемых, прежде отторгавшихся и отвергаемых обществом. В-четвертых, его личная жизнь была столь чиста и свята, что уже только по этой причине его можно было бы считать великим человеком. Но его высшее достижение — и это в-пятых — заключается в том, что он показал, каким образом спасительную силу любви можно использовать при решении социальных вопросов, добиваясь с ее помощью реальных преобразований. Даже его гибель, подобно смерти Иисуса, стала своего рода искупительной жертвой, поскольку из-за нее пошла на спад та ужасная вражда, которая вспыхнула вдруг между индусами и мусульманами в первые годы после обретения независимости.

Мартин весь превратился в слух. Он услышал нечто действительно новое. Именно этот вопрос мучил его в течение многих лет. «Понятно, отчего Мордесайя Джонсон с таким энтузиазмом относится к Ганди», — подумал Мартин.

Под впечатлением от рассказанного проповедником Кинг тотчас отправился в магазин и купил с полдюжины книг, посвященных жизни и деятельности Ганди, а также основам его философии. Он проглотил их с неослабевающим интересом. Нет, он не был тотчас же обращен в новую веру: оставалось слишком много вопросов, которые по-прежнему требовали объяснения. Ненасилие принесло свои плоды в Индии, но там огромному большинству населения противостояло относительно немногочисленное белое меньшинство, которое к тому же было чужеземным. Сможет ли идея ненасилия сработать в Америке, где белые, во всяком случае подавляющее их большинство, ощутили себя хозяевами страны задолго до того, как черное меньшинство обрело хотя бы зачатки гражданских прав?

Вопрос этот носил скорее теоретический характер. Имеет ли практическое значение, каким окажется ответ на него — правильным или, напротив, ошибочным? В конце концов, размышлял Кинг, я не веду за собой массы; я пока всего лишь студент второго курса Кроуцеровской семинарии, и мне еще многому предстоит научиться. Перспектива когда-нибудь воспользоваться на практике философией Ганди представлялась ему маловероятной. Ведь он знал, что ему предстоит быть пастором в каком-нибудь большом приходе, если только он не займется преподавательской деятельностью. Он не был активистом какого-то политического движения и не помышлял о роли лидера. Но отчего же проблема, которая рассматривалась в сугубо научном плане, столь сильно взволновала его?

Кинг учился на последнем курсе семинарии, когда вышло постановление Верховного суда США, запрещавшее сегрегацию в вагонах-ресторанах поездов дальнего следования. Этот указ затронул очень близкую Мартину тему. Когда он впервые ехал на Север, в Хартфорд, штат Коннектикут, ему пришлось обедать за занавеской, отделявшей белых клиентов ресторана от черных. В Хартфорде он попал в атмосферу расового равноправия, но во время обратного путешествия в Атланту его вновь отгораживали занавеской. «Ощущение было такое, словно меня уничтожили как личность». В эти дни, вспоминал Кинг позднее, он подумывал о том, чтобы стать юристом. Ганди начинал как адвокат и лишь затем включился в общественно-политическую деятельность с религиозным уклоном. Мартин тогда еще не знал, что и в Америке небольшая группа на севере страны — так называемый Конгресс расового равенства (КРР) — с 1942 года пользуется методами Ганди. Значительно лучше он был знаком с подходами Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения (НАСПЦН), юридический отдел которой, возглавляемый Тергудом Маршаллом, так много сделал для того, чтобы равноправие было признано судебными инстанциями США.

Уолтер Макколл, соученик Кинга по Морхаусу, также поступил в Кроуцеровскую семинарию. Во время учебы они часто собирались, двумя парами, со своими подругами. Однажды вечером они вчетвером поехали на машине в соседний штат Нью-Джерси. Когда они пересекли мост через реку Делавэр и подъехали к поселку Мейпл-Шейд, расположенному чуть восточнее Камдена, Макколл вдруг воскликнул:

— По-моему, впереди приличный ресторанчик, если, конечно, судить по внешнему виду, — сказала одна из девушек.

— Мне подходит, — ответил Кинг и свернул к ресторану.

Они вышли, уселись за столик и стали ждать, когда к ним подойдут. Некоторое время спустя Макколл сказал:

— Похоже на то, — ответил Кинг. — И по-видимому, мы тут единственные черные.

— Нет, давай досидим до конца. Девушки тоже согласились посидеть.

Владелец заведения сначала общими фразами, а потом вполне определенно дал им понять, что он не намерен их обслуживать.

— Я думаю, вам лучше уйти, — заявил он и, пожав плечами, отошел прочь.

Обе негритянские пары упрямо продолжали сидеть. Хозяин вернулся.

— Я хочу, чтобы вы убрались отсюда, — сказал он, краснея от гнева.

Они не двинулись с места. Хозяин пришел в сильнейшее возбуждение и начал кричать. В руке у него появился пистолет. Он кинулся к двери, распахнул ее, выстрелил в воздух и заорал:

Молодые люди проводили своих подруг до машины, и те уехали. Затем приятели вернулись в ресторан в сопровождении полицейского, который арестовал хозяина. Пострадавшие обошли людей, сидевших в зале.

— Вы видели, что произошло? — спросил Мартин у мужчины и женщины, чьи лица показались ему наиболее симпатичными.

—Э-э-э... нет, мы ничего не видели, простите, — ответил мужчина.

В конце концов им удалось найти трех белых студентов из Пенсильванского университета, которые согласились дать показания.

Камденское отделение НАСПЦН обратилось в суд с иском к хозяину ресторана, который нарушил одну из статей Гражданского кодекса штата Нью-Джерси. Адвокат ассоциации уверил Кинга и его друзей в том, что их дело очень легко выиграть. Однако свидетели позже отказались от своих показаний, и дело повисло в воздухе. Стало ясно, что судебный процесс — не самый простой и эффективный способ лечения расовой ненависти. Работу органов правосудия надо, как минимум, подкреплять другими действиями. Может быть, следует применять методы Ганди? И хотя сам инцидент ничем не закончился, он серьезно повлиял на Мартина Кинга.

Он упорно занимался, чтобы и в последний год учебы удержаться в отличниках. Учебная программа включала в себя психологию религии, социологию и обществоведение, а также христианскую этику. Это побудило Кинга изучить труды Рейнгодда Нибура, американского теолога, который начинал как последователь социального евангелизма Раушенбаха, но в 30-е годы отказался от идей пацифизма в пользу взглядов, которые он и его соратники назвали «христианским реализмом». Когда Мартин принялся размышлять над критическими замечаниями Нибура в адрес пацифизма, до него вдруг дошло, сколь близкими ему стали идеи ненасилия. Поначалу Нибур привел его в состояние замешательства. Он увидел в его сочинениях «необычайную способность постигать человеческую природу и в особенности поведение наций и социальных групп». Кроме того, Нибур не позволял ему забывать, что мотивы человеческого поведения чрезвычайно сложны, что люди могут совершать ужасные поступки, сохраняя при этом способность делать добро. В конце концов Мартин понял, что Нибур слишком зациклен на греховности человеческой природы, и потому счел его отказ от пацифизма не обоснованным.

В июне 1951 года Кинг добился поставленной цели: он стал бакалавром богословия. Помимо того что он удостоился чести произнести прощальную речь от имени всего курса, он стал победителем двух академических конкурсов и получил премию Перла Плафкнера за выдающиеся успехи в учебе, а также стипендию имени Льюиса Кроуцера в размере 1200 долларов. Эту стипендию он мог использовать для завершения учебы в любом университете страны по собственному усмотрению. По случаю окончания семинарии отец подарил ему новенький зеленый «шевроле».

Когда тем летом он вернулся в Атланту, знакомые пытались уговорить его остаться в городе. Доводы были примерно такие: «Ты и так уже долго учился. Твоего образования с лихвой хватит на то, чтобы быть проповедником. Смотри, как бы не переучиться, а то совсем оторвешься от тех людей, которые ходят в церковь». Мартин, однако, с улыбкой отвечал: «У меня в кармане стипендия в тысячу двести долларов. Вы что, хотите, чтобы я ее выбросил?»

Разумеется, отец тоже хотел, чтобы он остался в Атланте. Еще год назад он своей властью перевел Мартина из помощников пастора в заместители. Старшему Мартину шел всего пятьдесят второй год, но он уже думал о том, чтобы уйти на покой. Его церковь была своеобразным семейным предприятием, а в А. Д., младшем сыне, он не видел преемника. А. Д., по мнению отца, слегка сбился с пути, когда вопреки родительской воле бросил колледж и женился на Наоми Барбер, которую любил с детства. И хотя А. Д. также стал баптистским священником, ни он сам, ни тем более отец не рассматривали его кандидатуру в качестве продолжателя династии. Для этой роли куда больше подходил молодой Мартин, уже проявивший свои способности и в Эбенезере, и в Морхаусе, и в Кроуцере. Оставалось дождаться, пока он добьется докторской степени. С наступлением осени Мартин, получив отцовское благословение, загрузил в машину свои нехитрые пожитки и снова поехал учиться.

Для завершения учебы он выбрал Бостонский университет, известный как бастион либеральной теологии и философии персонализма, к которой Мартин испытывал тягу. Одним из ведущих представителей персонализма в Америке был Эдгар Шеффилд Брайтмен. Для него Господь Бог не был абсолютной силой, которая управляет Вселенной из своего невидимого далека. В монографии «Проблема Бога» он писал, что Господь является непосредственным участником бытия, «выступая как сила, которая достигает свои цели вопреки противодействию». Таким образом, личность проявляется не как некая заданная ценность или неизменяемая сущность; напротив, она достигает самораскрытия и идентификации только в процессе борьбы и роста.

Мартину не суждено было долго учиться у Брайтмена: в 1953 году профессор скончался. Однако и Брайтмен, и его коллега Л. Гаролд Деволф оставили глубокий след в сознании Мартина. Всю свою жизнь он верил в такого Бога, который уважает личность и ценит душу каждого человеческого существа. Под влиянием Брайтмена Кинг взялся за изучение гегелевской концепции всемирно-исторической личности, способной воплотить волю Мирового Духа и двигать таким образом историю человечества к предначертанной ему судьбе. Он не сомневался, что Ганди явил собою образец подобной личности. В любом случае гегелевское понимание истории как диалектического процесса импонировало ему больше, чем исторический материализм Маркса. В отличие от последнего, в учении Гегеля нашлось место и Богу, и человеческой личности.

Здесь же, в Бостоне, Кинг познакомился с творчеством философов-экзистенциалистов Жан-Поля Сартра, Карла Ясперса и Мартина Хайдеггера, а также уточнил свое отношение к Ницше. До встречи с Мордесайей Джонсоном та беспощадная критика, с которой Ницше обрушивался на то, что он сам называл «христианским раболепием», на время поколебала веру Мартина в силу любви. Читая экзистенциалистов, он нашел в них кое-какие детали, которых ему так недоставало в грандиозных и абстрактных видениях Гегеля. Благодаря экзистенциалистам он также заинтересовался теологией Пауля Тиллиха. Из всех достижений философии экзистенциализма Мартин позднее выделил «ее внимание к тому ощущению тревоги и враждебности, которое человек постоянно испытывает в своей личной и общественной жизни, если ему выпало существовать в беспокойное, непредсказуемое время». Под научным руководством профессора Девольфа Кинг в качестве темы для кандидатской диссертации выбрал сопоставительный анализ концепции Бога в теологии Пауля Тиллиха и в работах Генри Нилсона Уимена, сторонника эмпирической, естественнонаучной теологии.

Приехав в Бостон, Мартин сначала снял комнату довольно далеко от университета. Однако во время второго семестра он решил снимать квартиру на двоих с Филипом Линадом — выпускником Морхаусского колледжа, который теперь учился в Тафтсе на богословском факультете. Они вселились в апартаменты весьма приличных размеров на Массачусетс-авеню, прямо напротив танцевального зала «Савойя». Линад очень вкусно готовил, а Мартин без особых возражений мыл посуду. Иногда по вечерам они вместе со своими подругами ходили куда-нибудь развлекаться, например в «Тотем Поул». Филип Линад и Мартин Кинг прекрасно уживались друг с другом. Они выявили целый ряд общих интересов. Круг их общения состоял из дюжины негритянских студентов из разных учебных заведений, которые учились в Бостоне и в его окрестностях. Пятничными или субботними вечерами эта компания собиралась в «Философском клубе». Слухи о ней постепенно распространились, и она начала разрастаться, превращаясь в своеобразный клуб, который вскоре перестал быть и чисто негритянским, и сугубо мужским.

Хотя к этому времени Кинг уже провел на Севере три с половиной года, в душе он так и остался южанином. Вкусы его оставались вполне космополитическими: он мог получать удовольствие от блюд разных национальных кухонь, но все же любимыми у него были ветчинные рульки и овощные рулеты, приготовленные так, как это делается на Юге. Больше всего в Бостоне ему нравилось обедать в «Западной закусочной», где мулатка из Кентукки по имени миссис Джексон отлично готовила «чисто негритянскую еду», которую он так любил. Здесь он чувствовал себя как дома. В феврале 1952 года, например, он был здесь с Мери Пауэлл.

— Мери, — сказал он, — мне хотелось бы познакомиться с девушкой с Юга. Ты ведь знаешь, бостонские девочки совсем не похожи на наших. Те, что мне попадались, были ужасно чопорными.

Через два дня Мери Пауэлл сказала Мартину, что может познакомить его с двумя девушками. Одну из них он уже знал. Другую, приехавшую из Алабамы, звали Коретта Скотт. Она недавно закончила учебу в Антиохском колледже и теперь учится пению в консерватории Новой Англии.

— Я спрошу ее, можно ли дать тебе номер ее телефона, — пообещала Пауэлл.

— Когда будешь с ней разговаривать, не забудь замолвить за меня словечко, — со смехом напомнил ей Мартин.

Коретта оказалась не просто симпатичной девушкой с красивым голосом. Подобно Мартину, она была вторым ребенком в семье с тремя детьми. Ее отец был преуспевающим фермером и владельцем магазина. Но в отличие от Кингов ему пришлось в начале тридцатых годов нелегко. В округе Перри, расположенном в 60 милях к западу от Монтгомери и всего в нескольких милях к северу от Селмы, около 7000 белых хорошо обеспеченных граждан наслаждались всеми преимуществами демократии по-алабамски, тогда как 20 000 чернокожих жителей перебивались случайными заработками. Для того чтобы преуспевать здесь, цветному землевладельцу надо было обладать не только незаурядной предприимчивостью, но и мужеством. Скотты демонстрировали оба этих качества. Они выдержали контрнаступление белых в 1880-е годы и сумели удержать свои позиции в течение всего того долгого периода, когда ночные вылазки ку-клукс-клана сеяли ужас в душах освобожденных рабов. Когда Коретта была маленькой, ее отец Обадия Скотт, приходя с работы домой, часто рассказывал об угрозах, которые ему пришлось выслушать минувшим днем. Время от времени белые останавливали его на дороге и пугали оружием. Дети постоянно испытывали беспокойство и страх, не зная, вернется ли он домой живым и здоровым сегодня после работы.

В отличие от Мартина, Коретта обладала буйным нравом. Она росла сорвиголовой и, не раздумывая, бросалась на своих сверстников с кулаками, а то и с палкой или даже с мотыгой, если чувствовала себя обиженной. С юных лет она много читала. Поучившись недолго в маленькой деревенской школе, она поступила в школу имени Линкольна — миссионерское учебное заведением в Мэрионе, где работали как белые, так и цветные учителя. Здесь она впервые увлеклась музыкой. Закончив школу в 1945 году, Коретта, которой исполнилось восемнадцать лет, сразу отправилась в Йеллоу-Спрингс, штат Огайо, на учебу в Антиохский колледж; как и Мартин Кинг, она получала стипендию.

В Бостоне она чувствовала себя весьма одиноко. Разочаровавшись в баптистской церкви, которую она знала с детства, она обдумывала возможность перехода к квакерам. Когда Мери Пауэлл сообщила ей, что с ней хотел бы встретиться молодой священник из Атланты, она представила себе набожного, ограниченного провинциала, который только и делает, что цитирует Библию, и сразу же ответила:

Мери, однако, без боя не сдалась и продолжала нахваливать Мартина до тех пор, пока Коретта в конце концов не согласилась.

Вскоре после этого у нее раздался телефонный звонок и приятный баритон с ходу заявил ей:

— Перед могуществом ваших чар я чувствую себя, как Наполеон под Ватерлоо.

— Это глупо, — сказала она. — Ведь вы меня даже не видели.

— Ваша репутация намного опережает вас, — ответил Мартин.

Их разговор длился двадцать минут, и она согласилась встретиться с ним на следующий день.

Мартин встретил ее в полдень у консерватории. Она почему-то думала, что он выше ростом; впрочем, ей понравился аристократизм его манер. За обедом они сначала поговорили о музыке, затем разговор перешел на тему капитализма и коммунизма. Коретта свободно ориентировалась в предмете. Мартин буквально лучился от радости, глядя на нее: «О-о-о! Мало того что вы привлекательны, вы еще и умны!» Он хотел бы вскоре снова увидеть ее. Она предложила пойти завтра вместе на вечеринку, на которую была приглашена.

Мартин подвез Коретту домой. Машина остановилась, и он повернулся к ней:

— В вас есть все, что я хотел бы видеть в своей будущей жене.

От изумления она промолчала. Однако и сам Мартин был поражен своими словами едва ли меньше, поскольку прежде о женитьбе никогда не думал.

За последовавшие несколько месяцев они стали неразлучны. Они повсюду ходили вместе: на концерты, в кинотеатры, в «Западную закусочную». Иногда они просто вместе сидели, каждый над своей книгой. Так они привыкали к жизни вдвоем, узнавали друг друга. Они выяснили, что близки по религиозным взглядам, и не только потому, что выросли в лоне одной — баптистской — конфессии. В Коретте Мартин нашел очень близкого себе человека, родную душу, способную прислушиваться к нему и понимать ход его мысли. А Коретту впечатлила та решительность, с которой он шел навстречу своей судьбе, рассчитывая не только помочь «своей расе», но и сослужить службу всему человечеству. Она стала видеть в нем воплощение своих устремлений и идеалов. Они полюбили друг друга.

Коретта в течение многих лет мечтала о жизни на сцене. Когда она познакомилась с Мартином, ей и в голову не приходило думать о замужестве. Но Мартин уверил ее, что она сможет продолжить занятия в консерватории и что замужество не помешает ее концертной деятельности, если она захочет выступать. Друзья из консерватории, напротив, предостерегали ее, призывая не принимать всерьез его обещания. Обязанности пасторской жены, говорили они, не оставят ей времени для занятий пением. В мрачных красках описывалось, как она увязнет в домашних делах.

Но она знала только то, что очень сильно любит Мартина. Коретта обдумывала все долго и мучительно, молясь Богу, чтобы он помог ей сделать правильный выбор. «Люблю ли я его настолько, чтобы пойти на серьезную жертву?» — спрашивала она себя. Да, она любила его и была готова жертвовать многим. «Могу ли я расстаться с ним и жить без него, не тоскуя?» Нет, жить без Мартина она уже не могла. Поэтому Коретта решила совместить карьеру и замужество, а если жизнь заставит выбирать, то отказаться от карьеры.

Когда закончился весенний семестр, Мартин и Коретта отправились домой. Их свадьба для округа Перри стала важным событием. Ничего похожего здесь давно уже не происходило. Церемония бракосочетания состоялась 18 июня 1953 года. Обряд был совершен преподобным Мартином Лютером Кингом-старшим на лужайке пред домом семейства Скотт. Брат жениха А. Д. исполнил роль шафера. После медового месяца новобрачные обосновались в четырехкомнатной квартире в Бостоне неподалеку от консерватории. Коретта возобновила занятия пением. Она решила учиться по сокращенной, трехлетней программе. Мартин большую часть времени проводил дома, работая над диссертацией. По четвергам, когда Коретта училась допоздна, Мартин готовил ужин.

Следующим летом им предстояло покинуть Бостон. Мартин получил много предложений, им было из чего выбирать. Мартин мог, если бы захотел, стать деканом в одном колледже и преподавателем — в другом. Еще один колледж предложил ему административную должность. Ему нравилась преподавательская деятельность, но после обсуждения этого вопроса с Кореттой он решил стать проповедником, как Бенджамин Мейс. Но в каком приходе? Коретта уговаривала его ехать на Север. Югом она уже была сыта по горло. Но Мартин решил иначе, и они отправились на Юг — так велел ему долг. Из двух предложенных приходов он выбрал баптистскую церковь на Декстер-авеню в Монтгомери, столице штата Алабама. Во-первых, отсюда можно было доехать на машине менее чем за два часа до родителей Коретты. Во-вторых, среди прихожан Декстера было немало преподавателей Алабамского университета и высококвалифицированных специалистов. Интеллектуальный уровень здешней общины был выше среднего, а поведение паствы во время богослужений не столь эмоциональным. В январе 1954 года Мартин прочитал в Монтгомери свою первую проповедь, названную «Совершенная жизнь в трех измерениях».

Взяв за основу Апокалипсис, Мартин Кинг начал: «Иоанн был заточен на маленьком, Богом и людьми забытом острове Патмос, где из всех свобод его не лишили только свободы мысли. Но при этом Иоанн не сосредоточился ни на жалости к себе, ни на воспоминаниях о своей прожитой жизни. Он грезил о новом Иерусалиме, о подлинно святом Граде Божьем на Холме. Описывая его внешний вид, Иоанн замечает, что его длина, ширина и высота равны между собой». Эту триаду Кинг и сделал основным мотивом своей проповеди. «Продолжительность жизни измеряется стремлением человека достичь своих собственных, личных целей... Широта жизни обусловлена подлинной заботой человека о благосостоянии других людей. А высота жизни определяется желанием постичь самого Бога. Жизнь человека в принципе представляет собой треугольник, состоящий из этих трех сторон. Одна вершина — это его собственная личность. Другая вершина — окружающие его люди. А угол вверху — всегда бесконечная личность Творца. Без должного развития каждой из сторон никакая жизнь не может быть полной и совершенной».

После общей характеристики этих измерений Кинг перешел к дидактического плана сентенциям: «Любите себя, если это означает разумное, здравое желание блюсти собственные интересы. Это заповедано вам Господом. Любите своего ближнего, как вы любите самих себя. Эта любовь тоже заповедана вам. Однако при этом никогда не забывайте, что имеется еще одна, еще более важная заповедь: «Любите Господа всем сердцем, всеми силами своей души и ума». Только усердно, кропотливо выполняя эти заповеди, мы можем надеяться на приближение к полноте и совершенству жизни».

В мае 1954 года Верховный суд Соединенных Штатов вынес эпохальное решение, запрещающее сегрегацию в государственных и муниципальных школах. В том же месяце преподобный Мартин Лютер Кинг-младший стал пастором. При этом ни Верховный суд, ни двадцатипятилетний пастор не могли знать, что эти два события станут искорками, из которых разгорится пламя негритянской революции.

Преподобный Мартин Лютер Кинг-младший с супругой переехали в Монтгомери на постоянное место жительства 1 сентября 1954 года. Пока пасторский дом на Саут Джексон-стрит, 309, перестраивался, они остановились в доме одного из членов церковной общины. Коретта с детства была знакома с этим городом, тогда как Мартин здесь прежде не бывал — только проездом.

На главной площади, в самом центре Монтгомери было расположено белое здание, впечатляющее своими формами и увенчанное высоким куполом в георгианском стиле, — местный Капитолий. Через десять лет после постройки в 1851 году это белокаменное здание стало цитаделью белого превосходства: здесь 7 января 1861 года законодательное собрание штата Алабама проголосовало за отделение от США. И здесь же, на ступенях Капитолия, 18 февраля состоялась инаугурация Джефферсона Дейвиса в качестве Президента Конфедерации Штатов Америки, а затем было поднято на флагшток знамя Конфедерации. В этих стенах была составлена в высшей степени прогрессивная Конституция Алабамы периода Реконструкции. И в течение семи лет как белые, так и черные жители штата продолжали обсуждать и утверждать все новые и новые ее статьи. Именно в этот краткий, полный надежд, бурный период было построено прочное кирпичное здание церкви на Декстер-авеню прямо напротив Капитолия. Однако к 1954 году, когда сюда прибыл Мартин Кинг, в законодательном собрании штата уже в течение 79 лет не было ни одного негра. От периода Реконструкции и от Конституции того времени не осталось и следа. Власти штата и столичного муниципалитета были бастионами белых — правительством белых, работающим только во благо белых граждан.

В течение нескольких лет, предшествующих появлению Кинга в городе, лишь один из четырнадцати работающих жителей Монтгомери (а именно: вольнонаемные гражданские лица, трудившиеся на авиационных базах Гантер и Максвелл) ежедневно и вполне безнаказанно находился в ситуации расовой интеграции. Но базы были исключением — военным государством в государстве. Во всех остальных местах сегрегация не просто преобладала, но и чувствительно угнетала цветное население, омрачая его существование. Хотя негры составляли более 40 процентов от 120 000 зарегистрированных в нем жителей, их средний доход — 970 долларов в год составлял половину среднего дохода белых горожан. Две трети работавших негритянских женщин трудились в качестве прислуги в домах белых хозяев. Около половины трудоустроенных негров-мужчин также были слугами или же неквалифицированными рабочими. Большинство белых имели автомобили, тогда как среди цветных машинами владели единицы. 70 процентов пассажиров автобусов составляли чернокожие. Однако логика белой власти диктовала такие законы, что только белое меньшинство могло рассчитывать на нормальное пользование городским транспортом. Первые четыре места в каждом автобусном салоне были предназначены исключительно для белых. Только белые могли входить в автобус через переднюю дверь. Белые имели право требовать, чтобы цветные освобождали любые занятые ими места вне зависимости от их возраста, пола или состояния здоровья. Причем — по первому требованию. Цветные должны были оплачивать проезд через переднюю дверь, а затем заходить в салон через заднюю дверь, если, конечно, они успевали добраться до нее прежде, чем автобус отъезжал. Все эти правила свидетельствовали о том, как мало изменилась здесь жизнь с того времени, как завершился период Реконструкции. Такова была ситуация, когда Мартин Лютер Кинг стал пастором в церкви на Декстер-авеню.

Прихожане церкви на Декстер-авеню принадлежали к высшим слоям черной общины Монтгомери. Негритянская элита, однако, была малочисленной. Особенно если сравнить ситуацию с Атлантой, где цветная интеллигенция находилась в самом центре экономической и культурной жизни. Конгрегация Мартина Кинга насчитывала 300 прихожан, что было в десять раз меньше, чем в приходе его отца. Однако среди прихожан Кинга-младшего было много преподавателей и студентов — в основном из Университета Алабамы. Став пастором этого прихода, Кинг автоматически стал лидером черной элиты города и сконцентрировал в своих руках весьма серьезную силу.

Прежде эта сила применялась не очень эффективно. Элита опасалась за свой статус и не претендовала на руководство всем этническим движением. Церковь на Декстер-авеню называли «церковью для крупных шишек». Главной своей обязанностью прежний ее священник считал традиционное религиозное воспитание. Союз баптистов приучал рядовых верующих к активному участию в общественной жизни, но участие это ограничивалось внутренними делами самого прихода, например организацией библейских чтений и т. п. Контакты Миссионерского общества ограничивались общением с прилично одетыми людьми. В числе своих первых шагов Мартин Лютер Кинг организовал в своем приходе целый ряд комитетов, а именно: комитет социального обеспечения для помощи больным и нуждающимся, комитет религиозного воспитания, комитет по культуре, комитет по распределению стипендий и грантов среди выпускников средней школы, а также социально-политический комитет, главными задачами которого стали организация встреч, посвященных текущим событиям, привлечение членов прихода к деятельности Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, ведение учета и контроля за регистрацией избирателей, а также «информирование прихожан об обществено-политической и экономической ситуации».

Молодой священник сам стал членом местного отделения НАСПЦН, принимал активное участие в его работе, организовывал сбор средств для ассоциации среди своих прихожан, выступал в речами на ее собраниях в Монтгомери и в других городах штата. Одновременно он вошел в состав Совета Алабамы — организации, занимавшейся гуманитарными вопросами. В штате это была одна из немногих организаций, в которую входили и белые, и черные. Совет имел прямые связи с Южным региональным советом. Немногочисленный по составу, совет напоминал островок либерализма, окруженный со всех сторон врагами. В него входили в основном либералы, посвятившие свою жизнь созданию равных условий для негров. Сторонники сегрегации относились к совету с нескрываемой враждебностью. Его председателем был белый южанин — преподобный Рой Уэддли. Члены прихода, недовольные его «предательством», добились его отстранения от обязанностей пастора методистской церкви Св. Марка, а церковные власти перевели его в один из самых захолустных приходов. Но пока он еще находился в Монтгомери, Мартин Кинг был избран вице-председателем совета, в состав которого входили еще двое белых — Томас П. Трэшер и Роберт Гретц. Оба они проповедовали в негритянских приходах.

В первый год пребывания в Алабаме Кинга избрали в члены совета Монтгомерского отделения НАСПЦН. Его выдвигали на должность руководителя этого отделения, но Коретта уговорила мужа не брать на себя лишней ответственности. Он и так уже был загружен работой. По утрам, до начала служб в церкви, он писал диссертацию, которая в окончательном виде разрослась до 343 страниц. Защитив ее 5 июня 1955 года, Кинг получил степень кандидата богословия.

Освоившись с новой для себя ролью пасторской жены, Коретта сумела найти время для пения. В ноябре 1954 года она выступила с концертом в церкви Брунсвика, а 6 марта следующего года состоялся ее дебют в Монтгомери — в помещении Первой баптистской церкви, с проповедником которой Ралфом Д. Эйбернети семейство Кингов подружилось. Но вскоре беременность заставила ее прекратить концертную деятельность. Коретта с удивлением обнаружила, что ей все больше и больше нравится хозяйничать по дому.

Семейная жизнь Кингов понемногу обустраивалась, но вокруг сгущались тучи. История готовила сцену для постановки очередной своей драмы. Во всех штатах «глубокого Юга» началось формирование Советов белых граждан, члены которых намеревались противодействовать решению Верховного суда о совместном школьном обучении детей, принадлежащих к разным расам. В ответ региональные отделения НАСПЦН готовились добиться исполнения решений Верховного суда через местные суды. Обстановка накалилась, когда 28 августа 1955 года в Миссисипи линчевали четырнадцатилетнего негритянского подростка из Чикаго. Это происшествие придало новый импульс негритянскому движению, которое приняло общенациональный характер. Негры стали повсеместно требовать, чтобы соблюдение их гражданских прав гарантировалось федеральным правительством.

В 1954 году Верховный суд США пересмотрел свое собственное отношение к доктрине «отдельных, но равных» рас, бывшей в ходу с 1896 года. Это решение подрывало законодательную основу белого превосходства. В 1896 году лишь немногие белые люди в Соединенных Штатах осмеливались открыто выступать даже против судов Линча, а общенациональные журналы типа «Харперс» выражали сочувствие не жертвам насилия, а их мучителям. К 1955 году этические представления американцев настолько изменились, что ни один политик национального масштаба не посмел бы публично одобрить расизм. Даже расисты-южане утверждали, что их тоже заботит проблема установления расовой справедливости.

С предшественником Кинга — преподобным Верноном Джонсом однажды произошел характерный инцидент. Он занял в автобусе место, предназначенное для белых. Водитель остановил автобус и приказал Джонсу пересесть назад. Услышав отказ, водитель потребовал, чтобы он покинул автобус, и отказался возвратить ему стоимость проезда. Разгневанный священник обратился к пассажирам-неграм, чтобы они в знак протеста вышли из автобуса вместе с ним. Никто не шелохнулся. Позднее его знакомая, которая также ехала в этом автобусе, сказала ему, что негры решили, что «он уж слишком много на себя берет».

Но постепенно негры стали набираться смелости. Почувствовав, что привычное положение вещей оказалось под угрозой, кое-кто из белых принялся отстаивать его со все возраставшей демонстративностью. Несомненно, далеко не все белые проявляли жестокость, но, когда, например, пятнадцатилетняя школьница Клодетт Колвин была закована в наручники и посажена за решетку за то, что отказалась уступить место белокожему пассажиру, белые граждане не предприняли никакой попытки уладить это дело. Черная община Монтгомери была возмущена. Мартин Кинг согласился участвовать в работе комитета, который потребовал официально разобраться как с этим, так и с другими подобными правонарушениями. В марте членов комитета приняли комиссар полиции Дейв Бирмингем и управляющий городским общественным транспортом Дж. И. Бэтли. Бэтли пообещал вынести выговор водителю, спровоцировавшему арест Клодетты, а Бирмингем согласился, что городская прокуратура должна вынести специальное постановление, в котором уточнялись бы правила поведения в муниципальном транспорте. Оба не сдержали своих слов. Ясно, что они хотели просто успокоить негритянских лидеров. Власти не издали никаких новых постановлений насчет городского транспорта. Девочка была осуждена, а водители автобусов продолжали вслух обзывать чернокожих пассажиров «ниггерами», «черными обезьянами» или «черными коровами». В течение 1955 года пять женщин и двое подростков были арестованы, а один мужчина был застрелен из-за того, что они отказались подчиниться требованиям водителей автобусов.

Любое из этих происшествий способно было вызвать волну негодования, но этого не случилось. Роль последней капли сыграл заурядный конфликт. В четверг, 1 декабря 1955 года Роза Парке, которая работала швеей в одном из универсальных магазинов, возвращалась домой. Она была в числе четырех негров, сидевших сразу за местами, зарезервированными для белых. Вскоре в автобус вошла группа белых пассажиров, и водитель велел неграм перейти в заднюю часть салона, то есть встать и ехать дальше стоя. Ноги миссис Парке болели от усталости, и она не испытывала сильного желания уступать место кому-либо из мужчин. Другие три негра встали, но миссис Парке отказалась, сохраняя спокойствие и достоинство. Шофер вызвал полицейского, который забрал швею в участок, составил протокол, в котором она обвинялась в нарушении муниципального закона о сегрегации, и отпустил ее под залог, обязав явиться в суд в ближайший понедельник, 5 декабря.

Парке в городе знали многие. Когда И. Д. Никсон был председателем комитета НАСПЦН в штате Алабама, она работала у него секретарем и прекрасно умела общаться с людьми. По словам доктора Кинга: «Она была очаровательной жизнерадостной женщиной с мягким голосом и способностью оставаться невозмутимой в любой ситуации. Ее характер и поведение были безупречными, а преданность делу — очень глубокой».

Миссис Парке обратилась к И. Д. Никсону с просьбой помочь ей с залогом. Никсон — ветеран Братства носильщиков на пассажирских железнодорожных линиях дальнего следования был известен своей непримиримостью к сегрегации. Он вырос в боевой обстановке первой половины 40-х годов и вместе с А. Филипом Рэндолфом мечтал об организации марша на Вашингтон. Как деятель профсоюза он обладал опытом забастовок и бойкота, а как последователь Рэндолфа знал немного о Ганди и о его движении ненасильственного сопротивления. Сидя той ночью на краю кровати, он сказал жене:

— Знаешь, я думаю, что каждый негр в городе в течение одного дня должен воздержаться от поездок в автобусе в знак протеста против задержания миссис Парке. Что ты об этом думаешь?

— Я думаю, что тебе надо перестать фантазировать, — ответила жена. — Выключай свет и спи.

Но Никсон не был единственным «фантазером» в городе. Члены Политического совета женщин, обзвонив друг друга, обсудили идею по телефону, а затем сообщили Никсону, что они поддерживают его инициативу. На следующее утро, в пятницу, Никсон первым делом позвонил Ралфу Дэвиду Эйбернети, пастору Первой баптистской церкви. Эйбернети родился и вырос в округе Маренго, в той же части сельского «черного пояса», что и Коретта Кинг. Во время Второй мировой войны он дослужился до сержанта, а затем завершил свое образование в университетах штата Алабамы и города Атланты. Он был человеком сугубо практическим и посему с готовностью принял предложение Никсона насчет бойкота автобусов.

Затем Никсон позвонил доктору Кингу и пересказал ему содержание своего разговора с Эйбернети. Для Мартина момент представлялся не самым подходящим: всего две недели назад Коретта родила их первого ребенка — девочку по имени Иоланда Дениз. Тем не менее он, не раздумывая, согласился присоединиться к Никсону и Эйбернети, и более получаса они перезванивались друг с другом, обсуждая план действий. К этому времени известие об аресте миссис Парке достигло бильярдных и баров. Наиболее горячие головы принялись затачивать ножи, смазывать пистолеты и собирать целые арсеналы бейсбольных бит и дубин с шипами. Крутые парни чувствовали, что пришло время действовать. «Необходимо прочистить мозги кое-кому из водителей автобусов», — говорили они. Возникла угроза расового бунта, что заставило священнослужителей как можно скорее выработать тактику цивилизованных действий. Общее собрание в церкви на Декстер-авеню было назначено на 19. 30 того же вечера.

Никсон с несколькими помощниками тем временем распечатал и распространил листовки следующего содержания:

«5 декабря не пользуйтесь автобусами, отправляясь на работу, в центр города, в школы или в какое-либо иное место Монтгомери.

Еще одна негритянка была арестована и отправлена за решетку за то, что отказалась уступить свое место в автобусе... Приходите на общее собрание в понедельник в 19 часов в Первую баптистскую церковь на Холт-стрит для получения дальнейших инструкций».

Никсон не мог прогулять свою смену на железной дороге. Поэтому вместо него председательствовал на собрании преподобный Л. Рой Беннетт, президент Межконфессионального союза священников. После короткой молитвы Беннетт взял слово и предложил поддержать выдвинутую в листовке идею проведения однодневного бойкота автобусов. Среди сорока с лишним человек, принявших участие в собрании, были лидеры всех социальных слоев негритянской общины. Они одобрили этот план. На следующее утро на ротаторе в церкви доктора Кинга было отпечатано еще 7000 листовок, и к полудню их распространили в черных кварталах. Между тем одна из листовок Никсона оказалась в редакции местной белой газеты «Монтгомери эдветизер». Было решено перепечатать ее на первой странице, что невольно поспособствовало ее широкому распространению.

Подготовка к бойкоту началась незамедлительно. Подкомитет связался с неграми, владевшими таксопарками, и они согласились предоставить в распоряжение организаторов бойкота 210 машин, чтобы перевозить людей за 10 центов с человека, то есть по средней цене автобусного проезда. Во время утренней воскресной службы призыв присоединиться к бойкоту прозвучал во всех негритянских церквях. Ко второй половине воскресного дня практически каждый негр в Монтгомери тем или иным образом узнал о бойкоте, назначенном на следующий день.

Первый автобус проезжал мимо пасторского дома Кингов в 6 часов утра. Мартин находился на кухне, когда Коретта крикнула ему:

Он прибежал в гостиную и увидел жену, стоявшую с вытянутой рукой. Она показывала на проезжавший пустой автобус.

— Это здорово! — улыбнулся он, но тотчас же погасил улыбку. — Надо дождаться следующего.

Ни во втором, ни в третьем автобусах негров не оказалось. Почувствовав возбуждение, Мартин запрыгнул в свою машину и прокатился по городу, рассматривая автобусы. За час он насчитал восемь темнокожих пассажиров, и это в то время суток, когда автобусы обычно бывали набиты ими битком. В 9. 30 Мартин подъехал к зданию полицейского суда. Дело миссис Парке было уже рассмотрено. Ее признали виновной и приговорили к штрафу в 10 долларов плюс 4 доллара на судебные издержки. Она подала апелляцию. Впервые за многие годы при рассмотрении подобного дела суд обратился к закону о сегрегации. Обычно подсудимые обвинялись в нарушении общественного порядка. Однако такую женщину, как миссис Парке, было бы трудно обвинить в антиобщественном поведении. В этой связи дело миссис Парке должно было стать идеальным показательным процессом.

Никсон и Эйбернети прибыли на совещание руководства в понедельник во второй половине дня с предложением создать новую городскую негритянскую организацию, чтобы она направляла и координировала все последующие действия темнокожей общины. Будучи вдохновленными успехом однодневного бойкота, все с готовностью согласились. После непродолжительного обсуждения Ралф Эйбер-нети предложил назвать эту организацию «Монтгомерской ассоциацией усовершенствования» (МАУ). Председательствовавший Беннетт объявил выборы руководителя. С задних рядов кто-то крикнул:

— Мистер председатель, я хотел бы предложить кандидатуру преподобного Кинга на должность президента ассоциации.

Мартин был удивлен. Будь у него время на размышление, он взял бы самоотвод. Всего за три недели до этого совещания он отказался баллотироваться на пост руководителя местного отделения НАСПЦН. Но сейчас он не смог отклонить предложение. Его избрали единогласно. Кинг не был ни самым радикальным, ни наиболее известным из всех возможных кандидатов. Но он умел понравиться аудитории и не принадлежал ни к какой фракции, что и делало его кандидатуру идеальной, устраивавшей всех.

Мартин Кинг вернулся домой в 18 часов. Если учесть, что ему нужно было около десяти минут на дорогу до церкви на Холт-стрит, в его распоряжении оставались двадцать минут на подготовку речи, которая «смогла бы придать смысл ощущениям и действиям людей, лишь недавно воспылавших страстью к справедливости». Обычно он готовился к проповеди в течение пятнадцати часов. Чувствуя трудность стоящей перед ним задачи, он пять минут молился Господу, прося Его содействия, а в оставшиеся пятнадцать минут набросал основные положения своей речи.

Церковь была забита людьми с 17 часов, и еще почти четыре тысячи темнокожих граждан толпились снаружи. Около 20.30 Мартина Лютера Кинга пригласили на кафедру. Он рассказал о том, что случилось с Розой Парке, а затем упомянул о множестве предшествовавших этому инциденту аналогичных случаев. «Приходит время, — сказал он, — когда люди устают. Мы собрались здесь сегодня вечером, чтобы сказать тем, кто столь долго и так плохо обращались с нами, что наше терпение лопнуло. Мы устали от сегрегации и унижений, мы устали от железных кулаков угнетателей».

Аудитория аплодровала ему, раздавались одобрительные возгласы. «У нас нет выбора, — продолжал он, — мы должны протестовать. В течение многих лет мы проявляли удивительное терпение. Иногда мы даже давали понять нашим белым братьям, что нам нравится их обращение с нами. Но сегодня мы пришли сюда, чтобы избавиться от примирения с действительностью, которая не дает нам ни свободы, ни справедливости». Эти слова встретил очередной взрыв продолжительных аплодисментов.

«Одно из величайших достоинств демократии заключается в том, что она предоставляет право бороться за правое дело. Советы белых граждан и ку-клукс-клан сражаются за увековечение несправедливости в обществе. Мы боремся за то, чтобы в обществе зародилась справедливость. Их методы борьбы — насилие и беззаконие. Наш протест не завершится сожжением креста. Ни один белый не будет вытащен из дома негритянской толпой, облаченной в капюшоны, чтобы быть зверски растерзанным. Мы не станем никому угрожать и никого не будем запугивать. Мы всегда будем руководствоваться высшими принципами законности и порядка... Наш метод требует убеждения людей, а не их принуждения. Мы хотим, чтобы люди прислушивались к голосу своей совести. В наших деяниях мы должны следовать высочайшим принципам нашей христианской веры. Мы должны научиться руководствоваться любовью к ближнему. Мы вновь должны прислушаться к словам Иисуса, дошедшим до нас сквозь столетия: «Любите врагов своих, благословляйте проклинающих вас и молитесь за тех, кто с презрением отвергает вас». Если мы забудем это, наша борьба превратится в бессмысленную драму, разыгрываемую на подмостках истории, и память о жертвах будет омрачена отвратительным чувством стыда. Несмотря на плохое к нам отношение, мы не должны ожесточаться и испытывать ненависть к нашим белым братьям. Как сказал Букер Т. Вашингтон: «Пусть никто не доведет вас до такой низости, чтобы вы его ненавидели».

Присутствовавшие вновь принялись громко аплодировать. (Слова на бумаге бессильны передать энергию их непосредственного звучания, когда они произносятся хорошо поставленным баритоном, наделяются сложным внутренним ритмом и отделяются выверенными паузами. )

Доктор Кинг завершил свою речь следующим образом: «Если вы будете протестовать мужественно, но сохраняя чувство достоинства и христианскую любовь, историки, которые начнут писать книги для последующих поколений, будут обязаны остановиться и заявить: «В то время жил великий народ темнокожих людей, которые сумели влить новое содержание и собственное понимание человеческого достоинства в вены старой цивилизации». Такова наша задача!»

Боевитость и сдержанность, негодование и любовь — вот полюса диалектики Кинга. Обе крайности вызывали бурное одобрение. Это была хорошо сказанная речь, адресованная не только тем массам, что собрались в баптистской церкви на Холт-стрит и вокруг нее, но и белым людям, которые могли наблюдать кинохронику событий по телевизору. Она потрясала слушателей остротой, но сулила надежду. В ней осуждались белые, но в ней не было ни злобы, ни враждебности. Она призывала и черных и белых измениться к лучшему. В ней был представлен образ темнокожего мужчины как человека, обладающего чувством достоинства и ответственности. Всем своим поведением Кинг бросал вызов расизму, вдохновляя своих сторонников. Как и Роза Парке, появление которой публика приняла стоя.

В заключение Ралф Эйбернети зачитал требования, предъявляемые городским властям Монтгомерской ассоциацией усовершенствования. Они были весьма умеренными. В них речь шла о необходимости вежливого обращения водителей ко всем пассажирам автобусов, о более гибкой системе распределения сидячих мест и о найме шоферов-негров на те маршруты, где подавляющее большинство пассажиров — темнокожие. Затем Эйбернети предложил продолжать бойкот до тех пор, пока эти требования не будут выполнены.

— Кто за эти предложения, встаньте, — попросил он.

Встали все. Многие подняли вверх руки, приветствуя его многочисленными возгласами.

Во время дневного совещания руководства один осторожный докладчик предложил ограничиться однодневным бойкотом, чтобы не затянуть противостояние, не растратить энергии и не смазать того эффекта, который уже был достигнут. Комитет с этим предложением был склонен согласиться, хотя в конце концов решил оставить вопрос на усмотрение общего собрания. Массы единодушно поддержали идею продолжения бойкота.

Карл Роуэн, в то время работавший репортером в газете «Миннеаполис стар», был одним из первых иногородних журналистов, который прибыл в Монтгомери, узнав о бойкоте. Он подсчитал, что эффективность бойкота в первый его день была равна примерно 80 процентам. Однако затем бойкот не просто продолжался, он становился все более массовым. В течение года его эффективность поддерживалась в целом на уровне 95 процентов. Но еще более удивительным, писал позднее Роуэн, оказался тот факт, что «негритянские священники... сумели совершить невероятное: они оторвали темнокожих хулиганов от азартных игр и прочих сомнительных увеселений и затащили их в церкви. Здесь они принялись распевать псалмы, жертвовали деньги, кричали «Аминь!» и роняли скупые слезы, расчувствовавшись под влиянием особо эмоциональных речей». Чернокожая община сплотилась в единое целое, обрела общность интересов и целей. Совершенно заурядными стали случаи, когда жена какого-нибудь негритянского врача, остановив лакированный «кадиллак», предлагала группе темнокожих служанок воспользоваться услугами ее транспортного средства. В первые недели бойкота некоторые белые тоже, случалось, подвозили негров. Другие белые, наоборот, пытались всячески воздействовать на своих черных слуг, чтобы они отказались от бойкота. Иногда это им удавалось, но в целом негры держались стойко. Многие ходили пешком. Таких были тысячи, и некоторые из них проходили по десять миль в день. И хотя режим белой власти не сдавался, письма в местные газеты свидетельствовали о том, что большинство читателей — пять к одному — поддерживают бойкот. В одном из писем пожилая библиотекарь Джулиетт Морган сравнила тактику негров с той, что использовалась Махатмой Ганди в Индии. Это письмо, опубликованное в «Монтгомери эдветизер» — газете местных сторонников сегрегации, вызвало особый интерес участников бойкота. Это было первое упоминание о Ганди с начала акции.

Переговоры делегации МАУ, возглавлявшейся Мартином Лютером Кингом, с официальными лицами, которые представляли как муниципальные власти, так и автобусную компанию, начались 8 декабря и продолжались две недели. Затем они прекратились вообще, поскольку оказались совершенно бесполезными. Сначала поведение и высказывания белых представлялись вполне разумными, что и дало доктору Кингу основания полагать, будто с помощью переговоров можно что-то решить. Однако вскоре стало ясно, что власти используют переговоры для оттяжки времени. Джек Креншоу, юрисконсульт автобусной компании, принадлежавшей, кстати, северянам, казался самым непримиримым в составе делегации властей. Возможно, он просто был самым откровенным. Во время бесед без протокола, последовавших после начальной серии переговоров, городской уполномоченный Фрэнк А. Парке заявил: «Я не вижу причин, мешающих нам принять предложение насчет сидячих мест. Мы могли бы согласовать его с нашими законами о сегрегации». Креншоу возразил ему, что в этом случае нельзя будет обойтись без изменения самих законов, и добавил: «Если мы примем это требование негров, они начнут похвалятся своей победой, а вот этого допустить нельзя».

На последней встрече, организованной мэром и его комитетом 19 декабря, доктор Кинг заявил энергичный протест против присутствия на переговорах Лютера Инголлса, секретаря Совета белых граждан Монтгомери. Но через месяц сам мэр города У. А. Гейл объявил о своем вступлении в Совет белых граждан, а 22 января он возглавил силовое подавление движения протеста.

Белые стали распускать слухи, что Кинг, Эйбернети и другие руководители чернокожих прикарманивают деньги, собранные МАУ, что Кинг уже купил себе новый «кадиллак» и многоместный «бьюик». Представители белых распространяли эти россказни среди негритянских священников. Они попытались внушить каждому из своих собеседников мысль, что если бы он сам, лично возглавил бойкот, то все проблемы можно было бы решить за одну ночь; что переговоры были заведены в тупик «молодыми выскочками», решившими убрать со сцены старших коллег. Мартин Кинг, опасаясь, что белым удастся расколоть движение протеста, созвал совещание правления МАУ. Он заявил, что не желает быть помехой на пути решения проблем и что готов уйти в отставку. Он даже предложил кандидатуры двух человек на свое место. Но в ответ получил единогласную поддержку правления МАУ.

Правление проголосовало за то, чтобы идти до самого конца. Это решение оказалось весьма кстати, поскольку в субботу, 21 января, агентство Ассошиэйтед Пресс опубликовало информацию о материале, который должен был выйти в воскресном выпуске «Монтгомери эдветизер». Находясь в Миннеаполисе, Карл Роуэн с удивлением прочитал, что негры Монтгомери пошли на соглашение, удовлетворившись уверениями в том, что отныне с ними в городском транспорте будут обращаться вежливее. Он тут же позвонил Кингу. Правда же состояла в том, что официальные лица Монтгомери «договорились» с тремя негритянскими священниками, которые не были членами МАУ. Телефонный разговор Кинга с Роуэном состоялся в 20 часов. Кинг тотчас же поставил в известность о провокации правление МАУ, а сам допоздна объезжал негритянские клубы. На следующее утро все негритянские священники, включая даже тех трех, которых белым удалось сбить с толку, опровергли сообщение о мнимом соглашении с кафедры церкви Кинга. Интрига, затеянная отцами города, провалилась. Бойкот продолжился.

Мэр был взбешен тем, что его переиграли. В понедельник он выступил по телевидению, осудив бойкот и предупредив белых хозяев, чтобы они не подвозили своих слуг. Началась кампания запугивания. Полиция стала задерживать водителей-негров. Людям, ожидавшим на обочинах свободных машин, угрожали арестами за бродяжничество или же за создание препятствий, мешающих свободному проезду транспорта. Под таким давлением многие водители отказались от дальнейшего участия в акции, боясь потерять права или страховку. Бойкот все больше и больше превращался в «поход за свободой» в буквальном смысле этих слов. Однажды сам Кинг был арестован и доставлен в тюрьму. Его обвинили в превышении скорости. Он якобы пересек зону с ограничением по скорости до 25 миль в час на 5 миль в час быстрее. Ралф Эйбернети внес за него залог и добился его освобождения из-под стражи.

Одной из примет «ужесточения» политики стали беспрестанные телефонные звонки с угрозами и непристойной бранью. Сначала Кинг не обращал на них внимания, но однажды один из белых друзей по секрету сообщил ему, что это — не пустые угрозы. Мартин ощутил страх. Вскоре после этого разговора он заявил на массовом митинге: «Если вы в один прекрасный день вдруг обнаружите, что я мертв, я хочу, чтобы вы не совершали в ответ никаких актов насилия. Я умоляю вас продолжать протест, сохраняя уже проявленные вами достоинство и дисциплинированность». По дороге домой после митинга Кинг признался в машине Ралфу Эйбернети, что боится. В последние дни ему часто угрожали по телефону, постоянно поддерживая в нем ощущение опасности. Попытки Эйбернети успокоить его успехом не увенчались.

В ночь после ареста Мартин с женой лежали в постели. Коретта уже спала, а Мартин только начал засыпать, как вдруг его разбудил телефонный звонок. Незнакомый голос прорычал в трубку:

— Послушай, ниггер, с тобой нам все ясно. Не пройдет и недели, как ты пожалеешь, что вообще приехал в Монтгомери.

Угроза подействовала. Потеряв сон, Мартин долго просидел на кухне. Он был на грани нервного срыва. Он чувствовал себя опустошенным и никак не мог собраться с мыслями. «Как я могу дать сигнал к отступлению, не потеряв лица? — спрашивал он самого себя. — Как я могу из всего этого выбраться, не обнаружив собственной трусости?» Измученный и запуганный, он начал вслух молиться. «Я здесь отстаиваю взгляды, в правоту которых верю. Но теперь я боюсь. Люди ждут, что я поведу их за собой. Но если они увидят, что я сам лишился сил и мужества, они тоже станут колебаться. Мои силы на исходе. У меня ничего не осталось. Я дошел до состояния, преобороть которое в одиночку я не смогу». И в этот момент он вдруг почувствовал прилив новых сил. Им овладело состояние внутреннего покоя. Голос, исходивший из самых глубин его сознания, казалось, сказал ему: «Отстаивай справедливость, стой за правду, и Бог вовеки будет рядом с тобой».

В понедельник вечером, 30 января, плановый митинг в церкви Эйбернети подходил к концу. Мартин занимался сбором пожертвований, когда заметил, что Ралф начал беспокойно озираться вокруг. Почувствовав, что он ищет глазами именно его, Кинг крикнул:

— В чем дело? Что стряслось? Ралф повернулся к нему и сказал:

— О, Боже! — воскликнул Мартин. — Что с Кореттой и с Йоки?

— Это мы сейчас и выясняем, — ответил священник, стоящий рядом с Ралфом.

За несколько минут до взрыва Коретта сидела в своей гостиной вместе с гостьей. Она услышала, как что-то упало на крыльцо. «Наверное, бросили кирпич», — подумала она и предложила своей собеседнице перейти в спальню. Они не успели пройти через холл, как раздался взрыв и град осколков оконных стекол засыпал гостиную. Несколько мгновений спустя раздался звонок в дверь и голос участливо спросил:

Затем в клубах дыма, заполнивших дом, раздался телефонный звонок. В трубке послышался женский голос:

— Да, это сделала я. И мне жаль, что я не убила вас всех, ублюдки!.

Новость распространилась быстро. К 21. 30 тысячи черных мужчин и женщин заполнили Саут-Джексон-стрит — они были вооружены ножами, пистолетами, палками, камнями и бутылками. В доме орудовали пожарные и полицейские. Помимо комиссара полиции и других должностных лиц прибыли мэр города и начальник городской пожарной службы. Вскоре приехал Мартин Кинг и стал быстро пробираться сквозь толпу.

— Спасибо Господу, что вы живы и здоровы! — сказал он и прижал к себе Коретту. Он обнял Йоки, которая тоже не пострадала. Затем он спешно направился к крыльцу, где оказался в окружении побледневших офицальных лиц Монтгомери. Кинг остановился и поднял руки, прося тишины. Отовсюду слышались угрозы и проклятия властям.

— Не поддавайтесь панике! — сказал Кинг. — Никогда ничего не делайте в состоянии паники! Если у вас есть оружие, отнесите его домой; если у вас нет оружия, пожалуйста, не стремитесь вооружиться. Мы не сможем решить этой проблемы, отвечая насилием на насилие... Мы должны любить наших белых братьев вне зависимости от того, что они делают с нами. Они должны узнать, что мы их любим. Иисус по-прежнему взывает к нам словами, звучащими сквозь столетия: «Любите врагов ваших; благословляйте проклинающих вас; молитесь за тех, кто с презрением отвергает вас». Мы должны жить согласно этому завету. Мы должны платить за ненависть любовью.

— Не я начал этот бойкот, — продолжал он. — Но я хочу, чтобы все в этой стране знали, что, убив меня, они не смогут остановить этим движения за равные права. Мы боремся за правое дело, и с нами Бог.

— Благослови тебя Господь, сынок, — крикнула какая-то женщина.

Это был решающий момент. С возгласами «Аминь!» толпа начала медленно расходиться.

Если до сих пор фигура Кинга как лидера чернокожих и могла вызывать какие-то сомнения, то отныне они все рассеялись. Его слова, сказанные на ступеньках искореженного взрывом дома, стали повторять миллионы темнокожих людей по всей Америке.

Но акции белого террора на этом не прекратились. Через двое суток шашка динамита взорвалась на лужайке перед домом И. Д. Никсона. Снова собралась большая толпа, но насильственных действий вновь не последовало. Третий взрыв сотряс стены дома Роберта Гретца. Это был белый священник, работавший в негритянском приходе лютеранской церкви Св. Троицы. Он исполнял обязанности секретаря МАУ. Чудом от этих взрывов никто не пострадал.

Еще в самом начале бойкота Мартину Лютеру Кингу предложили свои услуги в качестве советников два человека, обладавшие знанием теории и практическими навыками ведения ненасильственных действий. Одним из них был Гленн И. Смайли — белый священник из Техаса, бывший одно время выездным секретарем пацифистской организации Товарищество по расовому примирению (ТПРП). С начала 1930-х годов ТПРП активно действовало среди белых протестантов; в 1942 году оно создало независимый Конгресс за расовое равенство (КЗРР). Другим — Байард Растин, чернокожий квакер. В 1947 году он возглавил автомобильный пробег по южным штатам в поддержку движения, выступавшего за расовое примирение. Коретта Скотт слышала его выступления в Мэрионе (штат Алабама) и в Антиохе и поэтому радовалась его приезду в Монтгомери. Через Смайли ТПРП почти сразу начало снабжать МАУ учебными материалами по проведению ненасильственных акций протеста. Оно также сняло документальный фильм «Поход за свободой» о событиях, связанных с автобусным бойкотом в Монтгомери, и обеспечивало ассоциацию разного рода листовками и печатными материалами, которые широко использовались негритянским освободительным движением вплоть до середины 1960-х годов. Растин вышел из правления ТПРП незадолго до своего приезда в Монтгомери. Сюда он прибыл как доброволец и вскоре стал секретарем Кинга.

1 февраля четыре негритянки подали в федеральный суд иск против расовой дискриминации в автобусах. Одна из них — Джанетт Риис впоследствии от иска отказалась, заявив полиции, что она не вполне осознавала, что делала. Это дало повод властям арестовать ее темнокожего адвоката. Когда это случилось, Растин встретился с этой женщиной, несмотря на то что полиция этому всячески препятствовала. Ее дом был окружен полицейскими — якобы для ее же защиты.

— Я должна была так поступить, или я бы не дожила до сегодняшнего дня, — сказала она, и это было все, что она могла сообщить в свое оправдание.

Кинг полагал, что ее стоит не столько винить, сколько жалеть, поскольку ему самому был очень хорошо знаком тот страх, жертвой которого она стала. Полиции незачем было толпиться вокруг ее дома: никто из черных не собирался ее карать за отступничество. Наличие полиции демонстрировало прежде всего образ мыслей самих белых лидеров — ведь руководителям МАУ, дома которых забрасывались бомбами, никакой защиты не предлагалось.

10 февраля около 12 тысяч белых жителей собрались на митинг, проводившийся Советом белых граждан у здания законодательного собрания штата. На нем выступил сенатор от штата Миссисипи Джеймс О. Истленд. Среди митинговавших раздавались листовки следующего содержания:

«Когда в процессе исторического развития становится необходимым истребить негритянскую расу, следует использовать соответствующие методы и инструменты. К последним относятся пистолеты и ружья, луки и стрелы, рогатки и ножи.

Мы считаем самоочевидной истиной равенство всех белых людей, их обладание правом на жизнь, правом на свободу и правом убивать ниггеров.

На каждой стадии бойкота нас угнетали и унижали эти черные, гнусные, грязные, потливые, эти невыносимо вонючие ниггеры. С ними нельзя обращаться как с людьми, потому что они произошли от пигмеев, от охотников за головами.

Друзья! Пришло время по-умному разобраться с черными. Если мы сами не перестанем помогать этим африканским людоедам, мы вскоре проснемся и увидим, что их преподобный Кинг сидит в Белом доме.

По мнению одного из обозревателей (по крайней мере, одного), членство мэра города в Совете белых граждан, то, что он очень быстро приехал к дому Кинга после взрыва, а также появление подобных листовок не было случайным набором фактов. «Имеются определенные доказательства, — заявил Байард Растин, — что даже использованный террористами динамит прошел через руки официальных лиц, ответственных за поддержание порядка в обществе».

Взрывы и омерзительная листовка лишь усилили решимость негров. «Каждая попытка покончить с сопротивлением путем запугивания, заставить негров силой или страхом доносить на своих товарищей лишь цементировала черную общину, вызывала симпатию к нашему движению у людей доброй воли во всем мире», — позже писал Мартин Лютер Кинг. Когда 22 февраля более чем девяти десяткам негров были предъявлены обвинения в нарушении почти забытого закона о бойкотах от 1921 года, ни один из них не стал избегать ареста. Ведь в течение более чем двух месяцев лидеры МАУ на массовых митингах каждый понедельник и четверг внушали людям, что «оказаться в тюрьме за правое дело — это великая честь». Теперь они сами столкнулись с такой возможностью. Они приветствовали полицейских и судейских чиновников с добродушной уверенностью в собственной правоте. Из числа обвиняемых две дюжины были священниками. «Наша церковь, — отметил Кинг, — становится боевитой... Каждый из арестованных священников публично заявил, что готов вновь оказаться в тюрьме. Даже преуспевающих негров, не признающих евангельской проповеди «братства во Христе», события убедили, что у церкви нет альтернативы: она просто обязана участвовать в конфликте».

Вся черная община должна была настраиваться на борьбу. Кинг и сам готовился к предстоявшим битвам, хотя свое главное сражение он уже выиграл — на ступеньках его пасторского дома, развороченного взрывом. Самое важное сражение в жизни человека — в этом Мартин все больше и больше убеждался — всегда происходит в душе, когда в ней сталкиваются ненависть и любовь, страх и мужество. Всю первую часть жизни Кинг искал Бога, который соответствовал бы его собственным теологическим представлениям, и ощутил Его в виде живой реальности в своей душе. Духовный рост Кинга не был ни быстрым, ни прямолинейно последовательным.

Вскоре после того, как его дом взорвали, Кинг обратился за официальным разрешением на ношение револьвера. Позднее он был рад, что ему отказали, ибо он понял, что оружием себе безопасности не обеспечить. Смерть всегда будет поблизости. И самое главное — достойно жить то время, пока она до тебя еще не добралась. В последующие годы он часто вспоминал ту неделю, которую он пережил в январе 1956 года, когда ощутил, что любовь очищает его душу от страха. Вера придала ему новые силы и помогла преодолеть страх смерти.

Мужество молодого священника, его личный пример вдохновили многих людей, и в первую очередь тех граждан, которые продолжали ежедневно совершать пеший «поход за свободой». Со всех концов страны им приходили письма — их авторы поддерживали участников бойкота и выражали им свою солидарность. А бойкот стал приносить ощутимые результаты. К концу третьего месяца магазины в центре города понесли убытки порядка миллиона долларов. Но мэр Гейл по-прежнему заявлял, что его нисколько не волнует, станут ли негры опять ездить в автобусах. Он хотел во что бы то ни стало покончить с бойкотом.

Лидеры МАУ были привлечены к суду 25 февраля 1956 года. Слушание дела назначили на 19 марта. В этот день зал заседаний оказался забит темнокожими людьми с тряпичными крестами на груди. На этих крестах было начертано: «Отче, прости их». После вынесения приговора 22 марта доктор Кинг сразу написал апелляцию и вместе с Кореттой покинул зал. На выходе из здания суда, у основания лестницы, улыбавшуюся пару ожидала большая толпа. «Да здравствует Кинг! — кричали собравшиеся. — Мы не намерены больше ездить на автобусах!»

Жернова правосудия вращаются медленно, дело затянулось на долгие восемь месяцев. Все это время Мартин Кинг безостановочно трудился. Он выступил более двухсот раз во многих городах страны — от побережья до побережья. В мае он участвовал в конференции в Атланте, а во вторую годовщину принятия Верховным судом США постановления о десегрегации школьного образования выступил с проповедью перед огромной толпой в соборе Св. Иоанна в Нью-Йорке. Это событие вошло в историю черного движения по двум причинам. Во-первых, полиция Нью-Йорка разогнала на ступенях собора людей, продававших газету «Либерейшн» со статьей Кинга «Наша борьба». Во-вторых, сама проповедь, прочитанная Кингом в тот день, обрела очень широкую известность. Взяв 14-ю главу Исхода в качестве основы, Кинг сравнил борьбу современных темнокожих людей за свободу с переходом древних евреев через Красное море. Текст Библии дополнялся цитатами из Шекспира, Джефферсона и Фредерика Дугласа. «Сегодня мы все являемся свидетелями значительных перемен, — заявил Кинг. — Судьбоносное решение, принятое девятью членами Верховного суда Соединенных Штатов, разверзло перед нами воды Красного моря, и праведники перешли на другой берег... Оглянувшись, мы видим, как силы, выступающие за сегрегацию, постепенно гибнут». Возгласы «Аминь!» вновь и вновь заполняли паузы, выдерживаемые оратором. Они раздавались из глоток чернокожих баптистов и методистов из Гарлема и других негритянских гетто Нью-Йорка, заполнивших битком огромный готический собор. Своды собора, давно уже не слышавшего столь мощных криков, отвечали гулким эхом, на фоне которого реверберации голоса Кинга казались еще более впечатляющими. Он закончил речь строками из 138-го псалма, в которых говорится о божественном всеведении Творца. «Господь с нами, — подытожил Кинг, — не только при полуденном блеске наших свершений, но и в полуночном мраке нашего отчаяния... Без веры в это самые великие мечты человека обратятся в прах».

В июне доктор Кинг выступил на национальном съезде НАСПЦН в Сан-Франциско. Делегаты внимательно выслушали его отчет о бойкоте. Однако вожди НАСПЦН посчитали нецелесообразным поддерживать такие методы. Ведущий юрисконсульт ассоциации Тергуд Маршалл выступил с резкой критикой заявления Кинга, сделанного им для печати, в котором тот утверждал, что «бойкоты могли бы стать эффективным средством борьбы во многих районах Юга» и что их можно использовать против сегрегации в государственных и муниципальных школах.

Кинг же немало времени уделил беседам с людьми, обсуждая акции, подобные бойкоту, и участвуя в семинарах, на которых народ обучался теории и тактике движения ненасилия. Не жалел он времени и сил и на обеспечение своему движению поддержки со стороны негритянских организаций на севере США. Ему удалось выступить на предвыборном съезде Демократической партии, где он говорил о гражданских правах как «об одной из важнейших проблем современности» и убеждал внести в предвыборную программу партии требование «сильной федеральной политики».

В октябре этого же года около восьмисот человек собрались в баптистской церкви на Хатчинсон-стрит на просмотр семнадцати минутного документального фильма «Поход за свободой», созданного сотрудниками ТПРП. Позже фильм показывали в основном в негритянских церквях и учебных заведениях, а также на антирасистских митингах в северных штатах. После первой его демонстрации выступил доктор Кинг. Он пояснил, что этим фильмом следует пользоваться как пособием в борьбе ненасильственными способами.

4 ноября доктор Кинг впервые произнес проповедь, озаглавленную «Послание св. Павла американским христианам», с которой он в последующие годы выступал во многих церквях. Он написал ее в хорошем расположении духа. «Если содержание этого письма, — говорится в начале, — по странному стечению обстоятельств покажется вам в большей степени принадлежащим Кингу, чем Павлу, считайте это следствием отсутствия у меня полной объективности, нежели недостатком ясности у Павла». Основная часть воображаемого послания апостола адресована христианским церквам. В нем задается вопрос: «Каким образом в том, что считается истинным воплощением Христа, может существовать сегрегация? Мне говорят, что даже в мире шоу-бизнеса интеграции больше, чем в церкви». Затем Кинг советует своим чернокожим братьям во Христе: «В вашей борьбе за справедливость дайте вашему угнетателю понять, что у вас нет желания разгромить его или даже намерения сравняться с ним во всем. Пусть он поймет, что гноящаяся язва сегрегации истощает как негров, так и белых». Далее Кинг говорит: «Ты можешь позволить им сжечь твое тело и умереть смертью мученика, а кровь, пролитая тобой, может стать символом чести для еще не родившихся поколений, и тысячи могут хвалить тебя как одного из величайших героев истории; но и в этом случае, если нет любви, кровь твоя была пролита напрасно».

Через девять дней после произнесения этой проповеди доктор Кинг находился в здании городского суда, участвуя в заседании, на котором рассматривался вопрос об аренде автомобилей для обслуживания бойкота. Администрация города усматривала в этом «нарушение общественного порядка» и «незаконное предпринимательство». Во время слушаний один из репортеров передал Кингу сообщение своего телеграфного агентства: «Верховный суд Соединенных Штатов сегодня подтвердил правомерность решения Специального окружного суда, объявившего, что законы штата Алабамы, предписывающие сегрегацию в общественном городском транспорте, противоречат Конституции». Кинг незамедлительно показал бумагу уполномоченным МАУ Фреду Грею и Питеру Холлу, а затем торжествующе прошествовал к задним рядам, где вместе сидели Коретта, Ралф Эйбернети и И. Д. Никсон.

После того как доктор Кинг со своими коллегами покинули здание суда, по радио передали сообщение, что ку-клукс-клан планирует ночные погромы. По городу распространилось письмо с угрозой: «Если вы позволите ниггерам вернуться в автобусы и занимать передние сиденья, мы сожжем за ночь пятьдесят домов». С наступлением темноты около сорока грузовиков с погромщиками, одетыми в белые балахоны и колпаки, прибыли в самый центр черного гетто. Но негры знали, что надо делать. Они не выключали света на крыльце и на веранде и не проявляли никаких признаков страха. Некоторые неторопливо прогуливались, не обращая внимания на маневры столь грозных сил. Другие молча наблюдали, а кое-кто даже махал им руками, словно приветствовал участников циркового представления. Поведение предполагаемых жертв настолько смутило куклуксклановцев, что, промаршировав несколько кварталов, они свернули на боковую улицу и скрылись из вида.

23 апреля Верховный суд Соединенных Штатов вынес положительное решение по делу миссис Сейры Мэйи Флеминг, которая обратилась в суд с иском к автобусной компании в городе Коламбия, штат Южная Каролина. 4 июня Федеральный окружной суд также вынес положительное решение по аналогичному иску в Монтгомери. И всякий раз Мартин Лютер Кинг ждал, что городские власти изменят свою позицию. Но ничто не менялось, и тогда он настаивал на продолжении бойкота. 14 ноября он вышел к собравшимся на митинг людям и заявил во всеуслышание, что «самая сложная стадия конфликта только начинается».

В своей первой речи в качестве председателя МАУ Мартин Кинг подчеркивал необходимость сочетать смелость с осторожностью. Он сам твердо придерживался обоих этих качеств. Теперь, когда получены судебные решения властей, он напомнил на очередном массовом митинге, что черные люди не должны возвращаться в автобусы с торжествующе самодовольным видом победителей. «В определенном смысле мы победили, — сказал он, — но это была победа правды и справедливости, победа, достигнутая во имя единства всех людей. Вместо того чтобы делить человечество на высших и низших, наша обязанность вести себя так, чтобы на деле утверждать это единство. Если мы вернемся в подобном расположении духа, то умственно и духовно мы начнем работать на ситуацию, при которой расовое примирение в конечном счете всенепременно станет реальностью». В статье для газеты «Либерейшн», написанной через несколько дней, он заявил: «Мы стремимся убрать все барьеры, разделяющие человечество». В соответствии с этим положением руководство МАУ приняло долгосрочную программу действий, состоявшую из шести основных пунктов: 1) создать негритянский банк; 2) создать кредитный союз; 3) расширить систему курсов по ликвидации безграмотности среди избирателей-негров; 4) создать центры подготовки людей к участию в движении ненасилия; 5) принять на себя ряд функций НАСПЦН; 6) обеспечить материальную поддержку людям, уволенным с работы из-за участия в бойкоте.

Социальная составляющая конфликта стала главной темой на всех массовых митингах. Лидеры МАУ вновь и вновь подчеркивали необходимость не отвечать насилием на насилие. Гленн Смайли и другие активисты организовали курсы, посвященные ненасильственному сопротивлению. Они открылись в первую годовщину со дня начала бойкота. Среди приглашенных преподавателей были такие известные люди, как доктор Дж. Г. Джексон, президент Национального конвента баптистов США, обозреватель Карл Т. Рауэн, писательница Лиллиан Смит и ректор Гэммонской богословской семинарии доктор Г. В. Ричардсон. В своей приветственной речи М. Л. Кинг предсказал наступление «новой эры», когда «плохой мир» сегрегированного общества уступит место «истинному миру», основанному на человеческом достоинстве и братстве людей. «Нам суждено, — заявил он, — подняться над узкими рамками наших личных забот... Наш мир географически един. Теперь мы обязаны сделать его единым в духовном отношении. Мы не можем стремиться к тому, чтобы быть просто хорошими учителями-неграми, хорошими врачами-неграми, хорошими священниками-неграми, высококвалифицированными неграми рабочих профессий. Мы должны делать работу так, чтобы ничего не зависело от расовой принадлежности». Затем, перейдя к вопросу о ненасилии, он сказал: «Любовь вполне может стать спасением для нашей цивилизации... Это правда, что, сражаясь за свободу в Америке, мы должны будем иногда прибегать к бойкоту. Но мы обязаны при этом помнить, что бойкот сам по себе — не цель... Цель — примирение; цель — спасение и избавление; цель — создание общества, где правит любовь. Только так можно сделать противников друзьями. Только так можно превратить глубокое отчаяние нашего века в радостную реальность новой эры. Только любовь сотворит чудеса в сердцах людей». Это не значит, уточнил он, что законы вообще не нужны. «Закон не может заставить человека относиться ко мне по-человечески. Этим должны заниматься религия и воспитание. Но закон может помочь ему сдерживать свое желание линчевать меня».

Последняя часть его речи заслуживает внимания по двум причинам. Во-первых, он почти слово в слово повторил пассажи из своей проповеди от 4 ноября, в которых говорилось о физической и психологической смерти. Во-вторых, заключительные фразы содержали основные тезисы его знаменитой речи, с которой он выступит через шесть с половиной лет. Таким образом, уже в 1956 году Кинг вынашивал свою мечту о новой эре: «Мы ускорим наступление нового мира — мира, в котором люди будут жить вместе, как братья; мира, в котором люди перекуют мечи на орала, а из пик сделают секаторы для обрезки деревьев; мира, в котором не будут больше отнимать необходимое у людей, чтобы правящие классы могли обладать роскошью; мира, в котором люди будут уважать достоинство и значимость каждой человеческой личности...

Песня свободы должна звучать у нас повсюду. Пусть она звучит в Скалистых горах Колорадо, покрытых снежными шапками, на восхитительных холмах Нью-Гемпшира, в Пенсильвании и Калифорнии. Но не только там. Пусть песня свободы звучит с каждой возвышенности — со всякого бугорка в Миссисипи, с Каменной горы в Джорджии, со Смотровой горы в Теннесси, с каждого холма и пригорка в Алабаме. Пусть с каждого склона звучит песнь свободы. И когда этот день окончательно наступит, "при общем ликовании утренних звезд... все сыны Божий воскликнут от радости"».

Утром 21 декабря Мартин Кинг и Гленн Смайли зашли в Монтгомери в автобус и сели бок о бок. И ничего не случилось. До города уже дошли известия о решении, которое принял Верховный суд. Но еще раньше администрация автобусной компании проинструктировала водителей насчет вежливого обращения с чернокожими пассажирами. Мэр Гейл опубликовал заявление, что лично он будет придерживаться «местных законов» и поддерживать порядок.

Вскоре после принятия закона о десегрегации в автобусах трое белых мужчин избили негритянскую девушку-подростка, вышедшую из автобуса. Затем кто-то выстрелил из дробовика в дверь дома Кинга. Затем начались выстрелы по автобусам, и одна пассажирка-негритянка была ранена в ногу. Несколько позже, 10 января 1957 года, четыре негритянских церкви, а также дома Эйбернети и Гретца была забросаны динамитными шашками. Но после этого количество нападений стало уменьшаться, и жизнь постепенно вошла в нормальное русло.

После завершения бойкота чернокожие испытывали не столько торжество триумфаторов, сколько чувство удовлетворения оттого, что они сумели выстоять. Кончался 1956 год — время больших ожиданий, беспримерной солидарности и напряжения всех сил. Многое обнадеживало. Так, например, в одном из автобусов двое белых пассажиров заметили, что какой-то негр сидит впереди них. «Вижу, что предстоящее Рождество уже не будет чисто белым праздником», — сказал один из них. Сидевший впереди негр повернулся и с добродушной улыбкой, но твердо произнес: «Да, сэр, это верно». Окружавшие заулыбались, и даже тот, кто пытался сострить, скривил лицо в усмешке. В течение всей недели жителями города владела рождественская атмосфера. Упала посещаемость митингов, проводившихся МАУ. Мартин болезненно переживал спад активности.

После Рождества участились случаи нарушений общественного порядка на расовой почве. Появились непристойные листовки, в которых писались гадости о Кинге. Ситуация в целом неожиданно стала ухудшаться. Кинг подолгу обдумывал происходящее. На общем собрании преподавателей и слушателей курсов МАУ он предложил созвать съезд всех руководителей движения негритянского протеста на Юге. Заседания съезда он предложил проводить в Атланте, в церкви его отца. Мартин Кинг и Ралф Эйбернети прибыли в Атланту вечером 9 января. В 2 часа ночи раздался телефонный звонок. Звонила миссис Эйбернети. Она рассказала мужу о взрывах. Сильно пострадал их собственный дом, а дом Гретца был практически уничтожен. Были полностью разрушены две церкви, а две другие — повреждены. Эйбернети и Кинг были потрясены.

Вспомнив события 30 января прошлого года, Мартин представил себе, как разгневанные толпы собираются в местах взрывов. Он пришел в сильное волнение и сделал несколько телефонных звонков с целью удостовериться, что бунты не начались. Он постарался убедить своих коллег в необходимости принять любые меры для обеспечения порядка. После четырех или пяти часов телефонных переговоров оба священника, условившись, что Коретта на конференции займет место мужа, вылетели в Монтгомери. Они должны были собственными глазами увидеть разрушения. Прибыв на место, Мартин был удивлен тем, что толпы не прибегли к насилию. Он знал на собственном опыте, как трудно бывает сдерживать гнев. Утренняя газета сурово осудила организаторов взрывов. В передовице утверждалось, что теперь на первый план вышли не проблемы сегрегации, а соображения общественной безопасности. Другие влиятельные органы печати также высказались против терроризма.

Несмотря на страшную усталость, Мартин посчитал своим долгом появиться на конференции в Атланте. Там царила атмосфера всеобщего энтузиазма. Среди шестидесяти участников присутствовали и столь известные священники, как К. К. Стал из Таллахаси, Фред Шаттлсворт из Бирмингема, Мэтью Макколлем из Оранджберга и Уильям Холмс Бордерс — пастор баптистской церкви на Уит-стрит в Атланте. Это были ведущие деятели негритянского движения крайнего Юга. Пока Кинг отсутствовал, на конференции было обсуждено много вопросов, связанных со структурой первичных организаций движения протеста, с подготовкой руководящих кадров, со средствами массовой информации. На последующих конференциях было решено обсудить стратегию координирования действий. Для этого был создан постоянно действующий орган, который получил название Конференции южного христианского руководства (КЮХР). Мартин Лютер Кинг стал ее первым председателем.

Когда Кинг вновь вернулся в Монтгомери, настроение здесь было мрачное. По требованию городских властей автобусная компания полностью приостановила пассажирское сообщение. Выходило, что Совет белых граждан и ку-клукс-клан отняли у негров плоды их трудной победы. Борьба за равные права вступала в новый этап, причем вести ее предстояло не ради расширения уже захваченного плацдарма, а ради возвращения завоеваний, потерянных в самый последний миг. Мартин чувствовал себя опустошенным. Он не находил в себе мужества продолжить борьбу. Его охватила апатия. В лабиринтах своей души он вновь переживал драму совести и чувство вины. Как и четырнадцать лет тому назад, он вновь оказался во власти темного подсознания. Тогда он винил себя за смерть бабушки лишь потому, что не сумел предотвратить ее кончины. Никакая логика не помогала — как и четырнадцать лет назад, он чувствовал свою беспомощность. Груз неудачи давил на него — Кинг вступил в глубокий личный кризис.

В таком состоянии он появился на массовом собрании 15 января. В этот день ему исполнилось двадцать восемь лет. Он молился вместе с паствой, когда вдруг из самых глубин его души вырвался громкий крик: «Господи! Я верю, что никто не умрет из-за нашей борьбы за свободу в Монтгомери. Но если кто-то должен умереть, пусть это буду я!»

«Нет! Нет!» — взревела толпа. Мартин попытался продолжить проповедь, но не смог. Он молча стоял на кафедре, у него сильно кружилась голова. Через минуту рядом с ним оказались два священника. «Пойдем, Мартин, — сказал один из них, — тебе надо присесть». Но он еще несколько минут простоял, как парализованный. Наконец к нему вернулась способность двигаться, и с чужой помощью он дошел до скамьи. И вдруг ему стало легко-легко. Так же, как и тогда, когда он в двенадцать лет выпрыгнул из окна. Он спокойно выслушал слова сочувствия и утешения, с которыми присутствовавшие подходили к нему. Дома он крепко заснул.

Продолжавшийся целый год автобусный бойкот окончательно закончился только 28 января. И тут не обошлось без инцидента, на сей раз уже последнего. Ночью 27 января на порог жилища Кинга был подложен сверток с динамитом, но он не взорвался. На следующий день было арестовано пятеро белых мужчин. Ни один из них впоследствии не был осужден, но теракты тотчас прекратились.

Совсем недавно Мартин Кинг был всего молодым священником из негритянской церкви в Монтгомери. А к середине 1956 года Кинг уже стал знаменитостью. Столь внезапная слава и ответственность оказались для него слишком тяжелым бременем. Он чуть было не сломался. Варианты, из которых в 1954 году он выбирал себе жизненный путь, теперь казались ему невероятными. Теперь он был завален по горло совсем другими делами.

Он вполне мог бы зарабатывать 75 000 долларов в год, разъезжая по стране с публичными выступлениями или приняв должность проповедника в большой, преимущественно белой церковной общине на Севере, и его голос продолжали бы слушать миллионы людей. Однако судьба выбрала для него совершенно иной путь. На какое-то время он решил остаться в Монтгомери. Церковь на Декстер-авеню должна была послужить приемлемой базой для его все более расширяющейся деятельности, поскольку именно Юг оставался в центре его внимания. Он здесь родился, здесь и надо было продолжать сражение. КЮХР, созданная во времена суровых испытаний, вполне соответствовала этому предназначению. Среди первых же ее начинаний было послание президенту Эйзенхауэру с просьбой «незамедлительно приехать на Юг и выступить в каком-либо из крупных городов с призывом подчиниться решениям Верховного суда США как законам, обязательным для всей страны». Это обращение, как и аналогичные обращения к вице-президенту Никсону и к генеральному прокурору Браунеллу, были вежливо отклонены либо оставлены без внимания. Во время второго съезда КЮХР 14 февраля в Новом Орлеане эта инициатива была повторена, причем в более решительных выражениях. Президенту предлагалось созвать в Белом доме конференцию, посвященную правам человека и гражданина. Далее его ставили в известность, что в случае, «если с его стороны не будут предприняты решительные меры, мы будем вынуждены организовать массовый поход на Вашингтон».

Между тем в воскресенье, 10 февраля, со многих церковных кафедр страны было зачитано написанное Кингом специальное обращение Национального Совета Церквей по проблеме расовых отношений. Оно называлось «Общество без сегрегации для всех» и призывало «изгнать сегрегацию из всех сфер американской жизни».

Тем временем совет общины баптистской церкви на Декстер-авеню решил, что Кингу необходим отдых, и проголосовал за выделение пастору и его семейству 2500 долларов на поездку за границу. Правление МАУ добавило еще 1000 долларов. Мартин и Коретта решили потратить эти деньги на визит в Золотой Берег, который вскоре должен был объявить свою независимость. 3 марта Кинги прилетели в Нью-Йорк, где присоединились к составу американской делегации, включавшей Ралфа Банчи, А. Филипа Рэндолфа и Эдема Клейтона Пауэлла. Официальным представителем правительства США являлся вице-президент Никсон, однако премьер-министр молодого государства Кваме Нкрума пригласил также лидеров негритянского движения Америки. Путешествие, занявшее двое суток из-за остановок в Лиссабоне и в Монровии, оказалось очень приятным. Доктору Кингу разрешили посидеть в кресле пилота, и он с улыбкой заявил своим спутникам: «Еще бы несколько тренировок, и я смог бы сам довезти нас всех до Аккры».

Мартин и Коретта до этого никогда не выезжали за пределы Соединенных Штатов. Им очень понравилось очарование старинного Лиссабона, по которому в качестве добровольного гида их провел Эдем Пауэлл. В аэропорту Монровии их встречал Ромео Хортон — выпускник Морхаусского колледжа, который в тот момент был президентом Банка Либерии. Однако самое важное и интересное началось тогда, когда они прилетели в Аккру. Их определили в гостевой дом колледжа Агимота вместе с одним английским семейством и сразу же повезли на церемонию провозглашения независимости. Вечером 5 марта пятидесятитысячная толпа собралась на стадионе для игры в поло. Ровно в полночь, с последним ударом часов Нкрума, облаченный в яркий африканский наряд, встал со своего места и произнес: «Битва закончена. Гана — наша любимая страна, навеки свободна». Британский колониальный флаг был медленно спущен, и вместо него взвился вверх национальный стяг Ганы. Толпа разразилась громкими криками: «Свобода! Свобода! Гана свободна! Гана свободна!» Для Мартина и Коретты эти мгновения имели особое значение. Они переживали торжественный момент освобождения той земли, откуда их предки были похищены и вывезены в качестве рабов. И в течение всех дней торжеств и отдыха они были счастливы постоянно находиться среди свободных чернокожих людей, которые взяли бразды правления своей жизнью в собственные руки. Кинги были в курсе той ненасильственной политики «позитивного действия», с помощью которой Нкрума привел свою страну к независимости. Во время неофициального завтрака премьер-министр рассказал им о том, с какой радостью он узнал новости о борьбе негров в Монтгомери. Мартина, в свою очередь, вдохновила эта встреча с Нкрумой; она укрепила его веру в то, что именно ему предназначено стать вождем собственного народа.

Однако полностью восстановить свои физические силы Мартину не удалось. Еще в Гане он и Коретта заболели тропической лихорадкой. Приступы у обоих продолжались несколько дней. Призрак смерти, преследовавший Мартина в последнее время, теперь вернулся к нему в новом обличье. Его болезнь оказалась значительно серьезнее, чем у Коретты, но оба все-таки справились с нею. По дороге домой они проехали через всю Нигерию, затем посетили Рим, Женеву, Париж и Лондон. В Нью-Йорк они прилетели 25 марта. Мартин задержался здесь, чтобы переговорить с председателем НАСПЦН Роем Уилкинсом и А. Филипом Рэндолфом.

Три негритянских лидера договорились вновь встретиться 5 апреля. Встреча состоялась в здании Столичной баптистской церкви в Вашингтоне, округ Колумбия. В ней приняли участие свыше семидесяти человек. В течение последующих шести недель все эти люди работали не покладая рук. Рой Уилкинс, самый консервативный из трех лидеров, разработал программу действий, а правление НАСПЦН одобрило выделение большей части необходимых финансовых средств. Таким образом, началась подготовка «Похода за свободу».

Под руководством преподобного Томаса Килгора в качестве национального директора проекта и Ралфа Эйбернети в качестве его заместителя на Юге специальные организаторы Байард Растин и Элла Бейкер немедленно приступили к работе. Утром 17 мая около 37 тыс. демонстрантов со всех концов страны собрались у Мемориала Линкольна. В большинстве своем это были простые негры — члены церковных общин. Но среди них можно было встретить и настоящих звезд, таких, как Джеки Робинсон, Сидни Пуатье, Гарри Белафонте, Сэмми Дейвис-младший, а также около трех тысяч белых граждан.

Митинг начался в полдень. С речами выступили А. Филип Рэндолф, Мордесайя Джонсон, Рой Уилкинс и Эдем Пауэлл. Затем пели хор Университета им. Говарда, хор Филадельфийского общества дружбы рас и Махалиа Джексон. Было уже 3 часа пополудни, когда Рэндолф объявил выступление Мартина Лютера Кинга. Толпа приветствовала его громкими криками, но как только зазвучал его густой баритон, наступила мертвая тишина. «Дайте нам право баллотироваться, и мы не будем больше умолять федеральное правительство в законодательном порядке запретить суды Линча... Дайте нам право баллотироваться, и мы превратим бесчинствующие, кровожадные толпы обездоленных людей в союзы законопослушных граждан, работающих на благо общества. Дайте нам право баллотироваться, и мы заполним залы наших законодательных собраний людьми доброй воли! Дайте нам право баллотироваться, и вы получите народных судей, любящих милосердие. Дайте нам право баллотироваться, и мы спокойно, в соответствии с законами проведем в жизнь постановление Верховного суда от 17 мая 1954 года». Слушая его речь, похожую на проповедь, люди, воспитанные в молитвенных залах негритянских церквей, быстро уловили ритм и всякий раз хором подхватывали рефрен «Дайте нам право баллотироваться!» Затем, когда эта часть выступления завершилась, они хором прокричали: «Аминь!» В следующей части речи Кинг изменил слог и стилистику и выступил с резкой критикой в адрес администрации Эйзенхауэра за то, что она «слишком уж молчалива и безучастна» Конгрессу США досталось за его «чрезмерную косность и лицемерие». Он обвинил умеренных белых политиков, которые исповедуют принципы «квазилиберализма, позволяющего им с равной симпатией относиться к обеим противоборствующим сторонам расового конфликта». Он призвал четче организовать руководство деятельностью как белых либералов-южан, так и самого негритянского движения на Юге. Он рассказал о кампании протеста в Монтгомери и о том, как удалось противостоять белому террору. «Мы не должны ожесточаться, — сказал он. — Если мы позволим себе упиваться ненавистью, новый порядок ничем не будет отличаться от старого образа жизни... Мы должны бороться против ненависти силой любви, против физического насилия — крепостью духа». Он призвал участников марша сохранять силу духа, столь необходимую в борьбе за гражданские права.

По всем статьям это была взвешенная речь умеренного политика о законных целях и методах борьбы. Право голосовать и избираться — что может быть менее спорным? Но идея крестового похода за гражданскими правами, которую Кинг выдвинул от имени КЮХР, означала, что он отнюдь не намерен ограничиваться, подобно руководству НАСПЦН, исключительно областью избирательных прав. Это свидетельствовало о его зрелом отношении к реальной власти, о том, что он понимал ее специфику. Мартин Лютер Кинг никогда не выдвигал требования «власти черных». Но именно такова была его конечная цель. Он мечтал дать темнокожим людям политический контроль над их собственной судьбой. Лозунг «Власть черным!» появился на свет еще через семь лет.

Организация первого марша стала важной вехой в американской истории. Во время его проведения Мартин Лютер Кинг впервые выступил с речью в качестве деятеля национального масштаба. Вполне логично, что тогда же он был награжден специальной наградой НАСПЦН — медалью Спрингарна за вклад в дело улучшения межрасовых отношений. Кинг мог сильно расходиться с Роем Уилкинсом и всей НАСПЦН во взглядах на стратегию и тактику борьбы, но он взял за правило никогда не доводить дело до раскола сил, работающих на достижение расового равноправия. Он считался с мнением Уилкинса и других консервативных деятелей и всегда стремился заручиться их поддержкой.

Среди множества наград, которые посыпались на Кинга в этот период, были ежегодная премия Фонда религии и труда, которую он разделил с сенатором Гербертом Леманном и преподобным Джоном Лафаргом, докторская степень и почетные звания Чикагской семинарии, Университета им. Говарда и колледжа Морхаус.

Вскоре после марша Мартин Кинг и Ралф Эйбернети получили двухчасовую аудиенцию у вице-президента Никсона. Они настойчиво просили его рассмотреть предложения, выдвинутые ранее от имени руководства КЮХР. Главным результатом этой беседы стало состоявшееся 23 июня следующего года обсуждение расовой проблемы в Белом доме, в котором приняли участие Кинг, Рэндолф, Уилкинс и Лестер Б. Грейнджер из Национальной городской лиги. Однако документ из девяти пунктов, подготовленный этой группой, никакого заметного влияния на политику президентской администрации не оказал.

Год, прошедший между этими двумя официальными встречами на высшем уровне, оказался беден на события, связанные с движением за равные права. За это время Мартин Кинг выступил публично свыше двухсот раз; кроме того, он продолжал выполнять обязанности пастора церкви на Декстер-авеню, главы МАУ и председателя КЮХР. В сентябре Мартин Кинг второй раз стал отцом.

В этот же период при содействии своего друга Лоренса Реддика Кингу удалось выкроить время для книги об автобусном бойкоте в Монтгомери. Параллельно Реддик работал над биографией Кинга. К февралю рукопись книги о бойкоте, названной «Шаг к свободе», оказалась у издателя. Работа же над биографией «Крестоносец без насилия» продолжалась в течение всего 1958 года с небольшими перерывами.

Обе книги наглядно показывают, что приверженность Мартина Кинга ненасилию, несмотря ни на что, только усиливалась. В 1958 году Кинг вошел в Товарищество по расовому примирению, которое проповедовало ненасильственные методы борьбы. В феврале 1958 года ТПРП открыло в Нэшвилле свое Южное региональное отделение.

Его секретарь Джеймс Лоусон — молодой чернокожий священник-методист, учившийся в Университете Вандербил-та, совместно с Пленном Смайли и Ралфом Эйбернети создал свою «группу примирения». В течение двух месяцев они объехали общины восьми южных и нескольких северных штатов, где организовывали встречи в негритянских церквях и колледжах, на которых распространяли только что изданную товариществом «книгу комиксов» — «Мартин Лютер Кинг и монтгомерское дело». Издание было подготовлено сотрудниками ТПРП при участии Кинга. В течение последующих двух-трех лет было распространено около 200 000 экземпляров этой книги. В этот же период широкой популярностью пользовалась малоформатная брошюрка ТПРП «Практика ненасилия». Готовило ТПРП и новое издание книги Ричарда Б. Грегга «Сила ненасилия». В нее была включена новая глава, посвященная событиям в Монтгомери; открывало это издание предисловие, написанное Мартином Лютером Кингом.

Основной идеей, которую Кинг не уставал пропагандировать, оставалась для него в это время организация силами КЮХР «Крестового похода за гражданские права». 12 февраля 1958 года, в годовщину со дня рождения Линкольна, одновременно прошли митинги в двадцать одном городе Юга. Ответственным за организацию «похода» был назначен Ралф Эйбернети, который из-за этого был вынужден оставить работу в команде ТПРП. Основной целью крестового похода провозглашалось удвоение числа негров-избирателей.

Эта тема легла в основу одной из самых знаменитых речей Кинга. Он говорил: «Америка должна начинать борьбу за демократию у себя дома. Пропаганда свободных выборов в Европе, осуществляемая американскими официальными лицами, лицемерна, поскольку свободные выборы недоступны значительной части населения самой Америки. От американских негров требуется, чтобы они подчинялись законам, платили налоги и выполняли приказы властей в стране, в правительстве которой они не имеют собственного представительства. И разве не смешно, что именно такая нация выступает защитницей свободных выборов за границей...

Пусть наши намерения будут совершенно ясными. Мы должны быть свободными, и мы обязательно будем свободными. Мы хотим свободы прямо сейчас. Мы хотим иметь право голосовать и избираться. И тоже уже сегодня. Мы не хотим той свободы, которой нас будут кормить в час по чайной ложке в течение еще ста пятидесяти лет...

Кровью обагрены руки тех, кто сдерживает развитие нашей страны и препятствует прогрессу наших народов с помощью насилия и жестокости. Несмотря на это, наш долг молиться за тех, кто плохо к нам относится...

Такая ужасная политика заставляет страдать не только негров. Существование белой бедноты — мужчин, женщин и детей, лишенных как образования, так и всего самого необходимого, убедительно свидетельствует, что общество едино, что зло, наносимое им одному человеку, отражается на всех... Сегодня, поскольку негры не могут свободно голосовать и избираться, конгресс заполнен сенаторами и депутатами с Юга, которые не были избраны честным и законным образом...

Мы, черные и белые южане, не должны более позволять, чтобы нашу родину позорили в глазах всего мира... Наш долг лишить политической власти ничтожное меньшинство, которое уродует экономические и социальные институты нашей страны и таким образом ухудшает и обедняет жизнь каждого из нас».

Время от времени в Алабаме вновь стали происходить вспышки расового насилия. В Вербное воскресенье 1958 года Кинг и Эйбернети возглавили процессию, состоявшую из пятнадцати священнослужителей, облаченных в черное. Они прошли от Декстер-авеню до ступеней Капитолия Алабамы, чтобы провести здесь «покаянный молебен» по поводу казни шестнадцатилетнего негритянского подростка, обвиненного в изнасиловании белой женщины. Вокруг священников собралась негритянская толпа численностью около 2,5 тыс. человек, сохранявшая полный порядок. Ку-клукс-клан и Совет граждан не вмешивались. Городская полиция по приказу мэра и губернатора объединилась с конным полицейским подразделением штата, надеясь, что на этот раз обойдется без стычек. Полицейское начальство учитывало тот общественный вес, который приобрел Кинг.

В августе Кингу сообщили, что в Оклахоме и в Уичите (штат Канзас) состоялись сидячие демонстрации, организованные молодежными подразделениями НАСПЦН, в которых также принимали участие как белые, так и чернокожие граждане из ТПРП и КЗРР. Эти демонстрации стали откликами на общеамериканский марш молодежи за совместное школьное обучение, организованный вездесущим Байардом Растином.

В это же время Кинга попросили выступить в Университете Пардью перед тремя тысячами делегатов первой национальной конференции по христианскому воспитанию и образованию, созванной только что объединившейся Церковью Христа. Одной из тем этой речи Кинг выбрал вопрос, которым царь Давид задается в Псалме 8: «Что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?» Человек, — заявил Кинг, — это прежде всего «биологическое существо, наделенное физической телесностью... Любая религия, которая говорит, что ее интересуют только души людей и не интересуют материальные условия жизни, совращающие души, как и социальные условия, портящие нравы, или правительства, уродующие души, есть не что иное, как сухая оболочка мертвой религии... Такая религия нуждается в притоке новой, свежей крови». Но человек также — «чудесное создание», подобие самого Бога, обладающее духовностью и интеллектом, которым подвластны пространство и время. Это существо, которое «обладает уникальной способностью дружить с Богом». Но человек также и великий грешник. «Мы должны признать, что человек злоупотребил своей свободой. Он утратил часть своего богоподобия... По большому счету реальная сущность нашей природы не соответствует вечному идеалу, и мы постоянно сталкиваемся с этим противоречием. Мы знаем, что надо любить, но все же предпочитаем ненавидеть...

Посмотрите, как мы относимся друг к другу. Одни расы топчут другие, народы подавляют друг друга. Мы воюем, уничтожая ценности и жизни, дарованные нам самим Господом. Мы заливаем кровью поля сражений, а войны кончаются тем, что появляются вдовы и сироты и домой возвращаются мужчины, покалеченные и физически, и нравственно».

Таково трагическое положение человека. Оно трагично потому, что у него был шанс не сбиться с пути истинного, потому, что ему было уготовано нечто лучшее. И до тех пор, пока человек живет на этом дне бытия, он будет разочаровываться и теряться в догадках, как блудный сын из притчи, рассказанной Иисусом. Западная цивилизация, подобно блудному сыну, заблудилась в дебрях колониализма и империализма. Америка сбилась с пути, и Кинг выносит ей суровый приговор как бы от имени самого Господа: «Вы ушли из отчего дома, где вам было уготовано великое наследие, и заблудились в дальних краях сегрегации и дискриминации. Вы подавляете шестнадцать миллионов своих братьев... Среди вашего материального благосостояния вы оказались духовно нищими». Размышления доктора Кинга завершились благодарственной молитвой за тот вдохновляющий пример, который Иисус преподал людям всей своей жизнью: «И пусть мы увидим в этой жизни доказательство того, что мы рождены для высоких, благородных и добрых дел. И да поможет нам Бог жить в соответствии с нашим высоким призванием, с нашей великой судьбой!»

3 сентября та низкая, ужасная реальность, о которой Кинг говорил в своей речи, напомнила ему о своем существовании самым шокирующим образом. Он был еще ребенком, когда однажды его ударили и обозвали «ниггером». Когда он был простым священником, ему угрожали расправой и в его дом бросали бомбы. Сейчас, когда он стал обладателем множества наград, премий, медалей и почетных званий, когда его портрет печатался на обложке журнала «Тайм» и когда он, как равный с равными, беседовал с Нкрумой и Эйзенхауэром, он уже не испытывал на себе, как это происходило с бесчисленным множеством чернокожих американцев, что значат такие понятия, как «сегрегация» и «дискриминация». В тот день Мартин и Коретта пошли вместе с Ралфом и Джуанитой Эйбернети в суд, где Ралф должен был дать показания мировому судье. Угрюмый охранник отказался пропустить в здание сопровождавших. Доктор Кинг, будучи уверенным, что Фред Грей, юрист МАУ, сумеет объяснить полицейскому ситуацию, попросил его связаться с адвокатом.

«Малый, — медленно процедил сотрудник полиции, — если ты не уберешься отсюда, адвокат потребуется тебе самому». И не успел Кинг что-либо ответить, как позади него прозвучал другой голос: «Малый, ты уже попал, ну-ка пошли». Двое охранников крепко схватили его с двух сторон и потащили по лестнице дворца правосудия. Затем они повернули за угол и направились в сторону полицейского управления. Коретта с глазами, полными слез, побежала вслед за ними. Но один из охранников, отмахиваясь от нее, сердито бросил через плечо: «Ты тоже хочешь прогуляться с нами, барышня? Просто кивни головой». Муж быстро сказал ей: «Ничего не говори, дорогая», и она замедлила шаг.

Но затем к Коретте присоединились другие люди, и они вместе пошли в управление, куда стражи порядка только что затащили доктора Кинга. Они подтащили его к клетке, и один из них пролаял: «Всем очистить помещение!» Затем полицейские затолкали его за решетку. Здесь они обыскали его; потом один из них ударил его коленом в пах, а другой схватил его за горло. Вдвоем они нанесли ему несколько ударов. Можно предположить, что после доклада комиссару полиции Клайду Селлерсу об этой маленькой победе в битве за белое превосходство они получили нагоняй за свою глупую выходку. Во всяком случае, не прошло и десяти минут, как оба полицейских вернулись, пригласили Кинга к столу и разрешили ему освободиться под залог.

В течение многих месяцев сторонники активной ненасильственной деятельности, включая Байарда Растина, убеждали Кинга в том, что тюремное заключение поможет делу значительно больше, чем все легальные маневрирования в судах. Перед Кингом был пример Ганди, о котором он не мог не вспомнить в середине августа, когда его посетил Ранджанат Дивакар. Дивакар был одним из главных помощников Ганди во время кампании «Оставьте Индию» в 1942 году. Он был также автором книги о тактике ненасильственных действий «Сатьяграха». После трехдневного пребывания Дивакара с коллегами в доме Кингов Коретта сказала: «Мы стали глубже понимать философию ненасилия. Наши прежние познания в этой области были слишком поверхностными».

В пятницу, 5 сентября, судья признал Кинга виновным в отказе подчиниться представителю власти и приговорил к уплате штрафа в размере десять долларов плюс судебные издержки. То есть приговор был почти таким же, как и тот, что выносился по делу миссис Розы Парке. «Ваша честь, — сказал Кинг, — я не могу, не покривив душой, оплатить штраф за действие, которого я не совершал, и уж тем более за жестокое со мной обращение, которого я не заслуживал». Адвокат Фред Грей заявил суду, что его клиент хотел бы отсидеть срок за решеткой. Кинга отвели в помещение для задержанных, где он должен был дожидаться тюремного транспорта. Но он был освобожден еще до того, как прибыл очередной полицейский фургон. Кто-то заплатил штраф вместо него. Этим «неизвестным лицом» оказался комиссар Клайд Селлерс, который заявил, что он «предпочел избавить налогоплательщиков Монтгомери от расходов на питание и содержание Кинга в течение последующих четырнадцати дней»; кроме того, он не хотел, чтобы негритянский лидер использовал городскую тюрьму «в своих собственных корыстных интересах» как своего рода «публичную трибуну».

Тем временем около двухсот негров, присоединившихся к Ралфу Эйбернети, прошли импровизированным, стихийным маршем от дворца правосудия до церкви на Декстер-авеню, где и устроили митинг. Тут внезапно появился доктор Кинг и быстро взял управление митингом в свои руки. «Когда меня сажают в тюрьму, — сказал он, — об этом знают во всем мире. На мое имя уже пришли сотни телеграмм, мне звонили почти изо всех штатов нашей страны. Но когда в тюрьме оказывается кто-то из вас и вам приходится терпеть жестокое с собой обращение, никто об этом не знает. Я счастлив, что мне довелось немного пострадать... Я чувствую, что становлюсь к вам ближе. У нас имеется мандат от Бога на противостояние злу... Мы должны разойтись с этого митинга, охваченные решимостью твердо и мужественно противостоять полицейской жестокости. Мы должны разойтись, с тем чтобы никогда больше нас не пугала бы опасность тюремного заключения». И он дал торжественное обещание никогда впредь не платить штраф за приговоры, связанные «с нашей борьбой за свободу».

Две недели спустя, в субботу 20 сентября, во второй половине дня, Мартин Лютер Кинг сидел за некоторым подобием стола в обувном отделе магазина Блюменстайна в нью-йоркском Гарлеме и подписывал экземпляры своей только что отпечатанной книги «Шаг к свободе», презентация которой только что прошла. Вокруг него собрались люди. Подняв голову, он увидел грузную чернокожую женщину, которая устремилась к нему, протискиваясь сквозь толпу. «Вы — мистер Кинг?» — спросила она. «Да, это я», — кивнул он. «Мистер Кинг, — она выругалась, — я охотилась за тобой целых пять лет!» С этими словами она достала из кармана какой-то блестящий предмет и быстро взмахнула им сверху вниз. Кинг вскрикнул от боли. Через несколько мгновений женщина была арестована полицейскими. При обыске в ее сумке был обнаружен заряженный пистолет. Мартин в состоянии шока продолжал неподвижно сидеть в кресле. Из его груди торчала рукоятка ножа для разрезания бумаги с лезвием длиной двадцать сантиметров. Магазин заполнился истеричными криками женщин. Одна из них попыталась вытащить длинный нож, но вмешался незнакомый мужчина: «Не трогайте, этим займутся врачи!»

Это был мудрый совет, так как кончик ножа находился неподалеку от аорты. В Гарлемском госпитале трое хирургов сумели удалить лезвие из раны. Процедура заняла около трех часов. Причем она была очень опасной: любой резкий вздох мог привести к летальному исходу.

Коретта тотчас вылетела из Монтгомери в Нью-Йорк. Страх сжимал ее сердце, но, когда самолет приземлился, она узнала, что опасности для жизни Кинга нет. В течение почти двух недель Коретта стойко сдерживала напор людей, желавших навестить раненого. Их буквально засыпали корреспонденцией со всех сторон света — люди выражали свое беспокойство и сочувствовали Кингу. Только самым близким друзьям и нескольким официальным лицам, в частности губернатору Э. Гарримену, было позволено увидеться с Кингом. Через десять дней, сидя в коляске, Кинг дал свою первую после покушения пресс-конференцию. Он не чувствовал «никакого зла по отношению к миссис Изоле Карри, ударившей его ножом, и надеялся, что люди окажут ей помощь, в которой она, несомненно, нуждается...».

3 октября Мартин Лютер Кинг выписался из больницы. Пробыв в Нью-Йорке еще несколько дней, они с Кореттой вернулись в Монтгомери. Изола Карри была обследована психиатрами больницы Белвью и направлена на излечение в государственную лечебницу Маттеван, где содержались опасные для общества душевнобольные.

Процесс полного выздоровления Мартина Кинга занял еще четыре месяца. Он приостановил почти всю свою деятельность, отменил все выступления и встречи. Борьба за свободу между тем не прекращалась. 12 октября в синагоге Атланты раздался взрыв. Он потряс всю нацию. Билли Грэм, чья идея о крестовом походе христиан в значительной мере предвосхитила концепцию крестового похода за гражданские права, заявил: «Каждый христианин должен выступить против насилия и произвола». К нему присоединились Пол Тиллих и другие авторитетные священники. Даже президент Эйзенхауэр нарушил привычное для него молчание и осудил этот варварский акт.

Взгляды белых на сегрегацию стали понемногу меняться. Согласно опросу, проведенному «Палпит дайджест» в 17 южных штатах, более половины священников были согласны с решением Верховного суда Соединенных Штатов от 1954 года и только три процента из 765 опрошенных выступали за открытое ему неповиновение. Почти все священники, поддержавшие совместное школьное обучение, были готовы отменить расовые барьеры в своих собственных церковных приходах. Правда, к этому были готовы далеко не все прихожане.

В Бирмингеме преподобный Фред Л. Шаттлсворт, член правления КЮХР, был арестован 20 октября в числе еще двадцати бирмингемских негров, которые сели в двух автобусах на места, предназначенные для белых. Это привело к испытанному способу борьбы — бойкоту автобусов. В более умеренной Атланте преподобный Уильям Холмс Бордере также организовал бойкот, к концу января 1959 года приведший к отмене сегрегации в городских автобусах.

Прошло уже больше года с того времени, как Кинг получил официальное приглашение премьер-министра Индии Джавахарлала Неру посетить его страну. Теперь, когда он временно был вынужден отказаться от многих своих обязанностей, Кинг решил принять это приглашение. 2 февраля он выступил на открытии ежегодной конференции Лиги противников войны в Нью-Йорке, а через неделю вместе с Кореттой и Лоренсом Реддиком поднялся на борт самолета, вылетавшего в Дели.

Самолет должен был прибыть на место в воскресенье, 8 февраля, но он приземлился с двухдневным опозданием. По этой причине на аэродроме Пэлем Кингов приветствовала лишь немногочисленная группа встречавших. Тем не менее, как подчеркивали репортеры, среди тех, кто встречал гостей вместе с Джеймсом И. Бристолом, заведовавшим в то время Квакерским центром в Дели, были руководители Национального фонда им. Ганди Дж. Рамачандран и Сачета Крипалани. Гостей увешали гирляндами живых цветов и быстро увезли в отель «Джанпет». Здесь Мартина засыпали вопросами журналисты. «В другие страны, — сказал он, — я могу ездить как турист, но в Индию я приехал как паломник. Потому что Индия для меня — это Махатма Ганди, истинно великий человек нашего времени. Индия для меня также — страна Джавахарлала Неру, этого высокоинтеллектуального, мудрого государственного деятеля, признанного во всем мире. И кроме того, Индия — это страна, где была разработана методика бескровной борьбы за социальный прогресс. Мой народ пользуется этой методикой... Мы считаем эти приемы эффективными и полезными — они работают». На вопрос одного из репортеров насчет ощутимых результатов бойкота автобусов в Монтгомери он ответил: «Подлинное значение нашей победы заключается не столько в отмене сегрегации в городском общественном транспорте, сколько в новом понимании человеческого достоинства и предназначения». В тридцати пяти городах Юга, добавил Кинг, власти добровольно отменили сегрегацию в автобусах после нашего бойкота.

Индийские коммунисты недавно одержали победу на выборах в штате Керала — в одной из наиболее христианизированных провинций Индии. «Почему, — спросил один из корреспондентов, — американские негры не действуют подобным же образом на Юге?» — «Основная причина, — ответил Кинг, — заключается в том, что негры Америки верят в возможность обретения равенства и справедливости в рамках американской демократической системы».

График визита Кингов был очень плотным. В первый же день они завтракали с Раджкумари Амритом Кауром, пили чай у Сарвепалли Радхакришнана — известного философа, вице-президента Индии, посетили приемы, данные в их честь Квакерским центром и Фондом им. Ганди, обедали с премьер-министром Неру, любезно изменившим график своего рабочего дня по причине задержки рейса, на котором прибыли Кинги. На следующее утро, еще до завтрака, они возложили венок на место кремации Ганди и долго молились, опустившись на колени. В четверг они все утро обсуждали с председателем Фонда им. Ганди Рамачандраном проблемы движения ненасилия. Во второй половине дня Мартин выступил с речью в Делийском университете перед активом Студенческого союза и призвал положить конец всем видам предрассудков и тирании. Затем супруги нанесли визит президенту Индии Раджендре Прасаду. Вместе они прогулялись по роскошным садам Великого Могола. Парк потряс их своим многоцветьем. Коретту часто просили что-нибудь исполнить, и в тот вечер, пока Мартин встречался с активистами «ненасильственного социализма», она пела в Квакерском центре.

Главным идеологом ненасильственного социализма был Джейапракаш Нарайян — соратник Ганди во время борьбы за освобождение Индии. Кинги сначала летели на самолете, потом ехали на поезде, а затем — на джипе, добираясь до его аскетически строгой обители в Сокходеоре. Здесь они познакомились с сельской Индией. Жизнь крестьян и населения маленьких поселков очень мало изменилась за последние столетия. Кинги с удивлением встретили здесь японских ученых, которые прибыли в убежище Джейапракаша с целью изучить его опыт по созданию системы децентрализованной, самоорганизующейся демократии.

Мартин всегда пользовался популярностью у детей. Здесь он тоже никуда не мог пойти без того, чтобы один-два ребенка не шли бы рядом, держа его за руку.

Из Сокходеоры Кинги перебрались в Шантиникетан — обитель великого индийского поэта Рабиндраната Тагора. Именно сюда приезжал на Всемирный конгресс пацифистов Мордесайя Джонсон. Это обстоятельство в глазах Мартина подчеркнуло значение его собственного пребывания здесь. Он вспомнил 1950 год, приезд Джонсона в Филадельфию и его выступление. Их с Кореттой глубоко тронуло приветствие жителей Шантиникетана. Было удивительно увидеть здесь население, столь разнообразное по этническому составу.

В Калькутту Кинги прибыли 15 февраля. Она поразила их своими контрастами. Один вечер они ужинают в их роскошном номере в отеле «Гранд», а на следующий — обсуждают проблемы бедности с лидерами рабочих. Мартин впоследствии никогда не забывал тысячи изможденных лиц беженцев из Пакистана, заполнявших улицы Калькутты.

Среди тех, с кем он виделся в Калькутте, были личный секретарь Ганди Нирмал Кумар Боуз и другие деятели, тесно связанные с движением за независимость. Коретта была в восторге от посещения студий Всеиндийского радио, где она впервые в жизни услышала такие музыкальные инструменты, как ситару, сарод, тамбурин и мридангам, о которых в те годы в Америке мало что знали. Она едва ли могла вообразить, что в один прекрасный день никому не известные чернокожие музыканты, как Ричи Хейвенс, тоже начнут играть на этих инструментах. Она была очарована необычным звучанием и сложной ритмикой этой незнакомой ей музыки.

В Калькутте Кинги пробыли три дня, а затем перелетели за тысячу миль в Мадрас — третий по численности город Индии. Здесь в течение всей следующей недели они жили среди темнокожих людей — потомков дравидов, которые владели этими землями задолго до того, как арии, выходцы с севера, принесли сюда индуизм. Южная Индия изобилует древними индуистскими храмами, рядом с ними стоят старинные христианские церкви, возведение которых связывают с миссионерской деятельностью св. Фомы. Кинги посетили храм в Махабалипураме, искусно вырубленный в монолитной скале. В Мадрасе они также нанесли краткий, но очень важный для них визит К. Раджагопалачари — государственному деятелю весьма преклонных лет, которого Ганди называл «хранитель моей совести».

Повсюду Мартин обсуждал идеи Ганди с людьми, знавшими Ганди. И, что было еще важнее, он общался с людьми, которые, подобно Раджагопалачари, сами реализовывали идеи Ганди. Ветераны борьбы за независимость Индии приветствовали его как равного себе, как апостола движения ненасилия. Обобщая впечатления от этих встреч, Мартин заметил, что это было очень похоже на то, как если бы, позавтракав с Джорджем Вашингтоном, он затем выпил чай с Джоном Адамсом, пообедал с Джефферсоном, а вечером побеседовал с Томом Пейном.

Одной из идей Ганди, осуществленной уже после его смерти, было создание «Мирной армии», состоящей из маленьких групп добровольцев, для осуществления миротворческих миссий в регионах, раздираемых конфликтами. В Гандиграме Мартина и Коретту приветствовали пять сотен членов «Мирной армии». Кингам повезло: была как раз пятница и они смогли присутствовать на еженедельной религиозной службе, во время которой читались индуистские, мусульманские, христианские и буддистские тексты. Как и Сокходеора, Гандиграм был своего рода экспериментальным сообществом, где испытывались на практике идеи Ганди. Здесь можно было увидеть реальные результаты осуществления программы Ганди, который основное внимание уделял ручному ремесленному и сельскохозяйственному производству с равным распределением между людьми объемов работ и доходов. Это был единственный пункт на всем их маршруте, где речь Кинга пришлось переводить на местный — тамильский — язык. Жена председателя Фонда им. Ганди миссис Сандарам Рамачандран, которая организовала эту поездку, сопровождала Кингов как гид и переводчик.

Из Гандиграма они отправились на юг, в Мадурай, время от времени останавливаясь по дороге. Первой была деревня, где жили люди из касты неприкасаемых. Это были бедные, но очень гостеприимные люди. В одной из хижин Мартина и Коретту угостили свежим кокосом. Затем на их пути оказались две деревни, во главе которых стоял Виноба Бхаве, один из самых близких учеников Ганди. Винобу называли «странствующим святым», потому что он, распространяя свет истины, пешком прошел по сельским дорогам сотни километров. Виноба говорил о необходимости изъять землю и урожай у крупных землевладельцев и передать их бедному крестьянству. Жители руководимых им деревень пользовались правом самоуправления и справедливо распределяли плоды своего труда. Кинги приехали как раз во время обеда и сели есть вместе со всеми — как миллионы бедных индийцев, расположившись прямо на земле с банановым листом в качестве тарелки.

В Мадурай они приехали к концу дня. Сначала осмотрели величественный и очень древний индуистский храм, а вечером Мартин выступил перед аудиторией, собравшейся в новом музее Ганди. У себя дома Кинга, скорее всего, никто не считал пророком, но в Индии к нему относились именно так. Фонд им. Ганди был, по сути, объединением людей, прошедших школу борьбы за независимость Индии. Его попечительский совет включал Неру, Раджагопа-лачари, Бирла, Морарджи Десаи и многих других знаменитых людей. Председателем Фонда до своего избрания был президент Индии. Как гостям фонда Кингам повсюду был гарантирован теплый и радушный прием. И где бы они ни появлялись, люди повсюду засыпали Мартина вопросами.

В Тривандруме, столице штата Керала, в аэропорту гостей встречала толпа, увешанная гирляндами живых цветов. Первый министр штата Намбудирипад, недавно вернувшийся из Москвы, дал завтрак в честь Мартина Кинга. Сам он приехал за полчаса до начала, чтобы наедине побеседовать с гостем. А вечером того же дня Кингов свозили в Канньякумари — самую южную оконечность Индии. Они больше часа просидели в размышлениях на скалах, созерцая бесконечную даль Индийского океана, освещаемого роскошным закатом. На следующий день с утра пораньше, еще до завтрака Кинг, Редцик и Бристол купались на тропическом пляже, а вечером Мартин выступил перед огромной толпой. Ганди, сказал он, проложил путь всему человечеству и только этот путь ведет к прочному миру и справедливости. В век термоядерного оружия, заявил Кинг, «выбор более не лежит между ненасилием и насилием, но между ненасилием и несуществованием».

Вновь направившись на север, Кинги три дня провели в Бангалоре, посетив здесь как деревенские мастерские, так и крупные фабрики. Губернатор штата Майсор сопровождал их во время посещения Всеиндийской выставки крупного рогатого скота, где в числе прочих экспонатов им показали быка стоимостью в восемь тысяч долларов, у которого была знатная родословная. Встречу с общественностью назначили на восемь часов 26 февраля в здании Института мировой культуры. Собрался полный зал. Еще две недели тому назад Мартин никогда бы не поверил, что хоть кто-нибудь придет для встречи с ним в столь раннее время.

В поддень 26 февраля Кинги отправились в Бомбей, где встретились с Р. Р. Дивакаром. Мартин долго беседовал с ним о том, как Ганди понимал ненасилие. Дивакар, председатель правления Фонда им. Ганди, провел чету Кингов по дому, в котором жил Ганди. Затем Мартин и Коретта посмотрели часовой документальный фильм «Голос Индии» — о жизни Ганди. Со многими героями этого фильма Кинги встречались во время своей поездки.

Рано утром 1 марта Клнги вылетели в Ахмедабад и оттуда на машине добрались до обители Ганди, расположенной на берегу реки Сабармати. Здесь Ганди жил и работал в течение восемнадцати лет, отсюда он начал свой знаменитый Соляной марш 1930 года. Уходя, Ганди дал клятву, что он не вернется в Сабарматскую обитель прежде, чем Индия завоюет свою независимость. Мартин и Коретта присоединились к молитве шестисот местных обитателей.

После молитвы они продолжили путь на север и в маленькой деревушке неподалеку от Кишингара вновь встретились с Джейапракашем Нарайяной и Винобом Бхавом, которые приехали сюда на всеиндийскую конференцию. К сожалению, Мартин приболел и не смог выступить перед участниками конференции, но затем ему стало легче, и он присоединился к Винобу во время пешего марша.

На обратном пути в Дели Кинги на целый день останавились в Агре, бывшей когда-то резиденцией Великих Моголов. Утро они провели в Тадж-Махале — в сказочно красивой усыпальнице императрицы Мумтаз Махал, возведенной в XVII веке. Сколько иронии, подумали они, в том, что результатом двадцатидвухлетнего труда многих людей стало создание внушительного ансамбля, предназначенного для одного-единственного покойника. Во второй половине дня Кинги прогулялись по крепости Агры, построенной в XVI веке из местного песчаника. Они осмотрели стены крепости, достигающие двадцати метров в высоту, и многочисленные покои дворца, защищенного этими стенами.

На следующий день Кинги приехали в Дели, где провели несколько часов с Пиарелалем Найяром, автором нескольких книг о жизни Ганди. Пиарелал представил их своим гостям, лично знавшим Ганди; эти люди специально собрались у него, чтобы пообщаться с Кингом.

В Дели Кинги поселились в Квакерском центре и большую часть последней недели своего пребывания в Индии посвятили обсуждению всего того, что им довелось здесь увидеть. В головокружительном турне их провезли вдоль всего побережья Индии. До этого они только однажды покидали пределы США, когда ездили в Гану. Четыре недели, проведенные в Индии, представлялись им подлинным паломничеством по святым местам. Впечатления, вынесенные из этой поездки, они сохранили на всю жизнь. Приглашение президента Нкрумы и краткая с ним встреча в Аккре свидетельствовали о том, что Кинга воспринимают как деятеля международного значения. Недели, проведенные в Индии, наполнили этот статус реальным содержанием. Кинг осознал свою роль на мировой сцене, ощутил себя частью всемирной истории, частью всего человечества. Это оказало серьезное влияние на всю последующую деятельность Кинга.

Чета Кингов и доктор Реддик покинули Дели ранним утром 10 марта. За день до отлета состоялась их пресс-конференция в Фонде им. Ганди. «Мы очень многое узнали, — сказал Мартин Лютер Кинг, — но было бы крайне опрометчиво полагать, что мы узнали Индию — эту обширную часть континента со всем ее многонациональным населением, с ее проблемами, контрастами и достижениями. И тем не менее мы осмеливаемся предложить вашему вниманию... одно-два обобщения.

Во-первых, мы думаем, что дух Ганди сегодня ощущается здесь гораздо сильнее, чем многие предполагают. Он поддерживается не только его товарищами и единомышленниками, но также деятельностью Фонда им. Ганди и движением, во главе которого находится канонизированный при жизни Виноба Бхаве...

Во-вторых, я хотел бы обратиться с просьбой к народу и правительству Индии. Тема мира во всем мире столь важна, что я чувствую себя вынужденным обратиться к вам с предложением, которое пришло мне в голову во время одной из наших бесед с Винобаджи. (Суффикс «джи» часто добавляется к индийским фамилиям как знак особого уважения: Ганди — Гандиджи, Виноба — Винобаджи и т. д. ).

Миролюбивым народам пока еще не удалось убедить мою собственную страну Америку и Советскую Россию избавиться от страха и разоружиться. К несчастью, ни Америка, ни Советский Союз пока не верят в такую возможность и не обладают необходимым для этого мужеством. Винобаджи сказал, что Индия или любая другая страна, которая обладает этой верой и моральным мужеством, могла бы разоружиться хоть завтра, даже в одностороннем порядке. Продемонстрировав всему миру, что нация способна мирным путем добиться своей независимости, — сказал Кинг, — Индия могла бы возглавить это движение, призвав ко всеобщему разоружению. И если никакая другая страна не присоединится к ней незамедлительно, Индии следовало бы объявить о своем одностроннем разоружении.

Такой мужественный поступок был бы грандиозной демонстрацией силы духа Махатмы Ганди и стал бы величайшим призывом остальному миру последовать этому примеру. Любая страна, сделавшая такой шаг, сразу привлечет к себе симпатии большей части жителей планеты. Так что потенциальный агрессор будет вынужден отступиться от планов напасть на нее, рискуя в противном случае вызвать на себя гнев всего человечества».

На следующее утро Кинги уже смотрели из иллюминатора на летное поле: было странно видеть Джима Бристола и Свами Вишвананду в числе провожавших — настолько они привыкли к их присутствию рядом с собой. Как позднее написал Свами: «Некоторые из нас вели себя сдержанно и молчаливо — слишком уж благоговейными оказались установившиеся отношения. Когда говорит сердце, язык должен молчать. Наши глаза всматривались в небеса до тех пор, пока самолет, уносивший Кингов, не скрылся за горизонтом».

Когда Кинги вернулись из Индии, чернокожая Америка находилась в состоянии беспокойного брожения. Прошло почти пять лет со дня отмены Верховным судом сегрегации в школах. Были приняты и другие постановления, призванные сделать негров равноправными гражданами. Прогресс был очевиден. Тем более что во многих местах цветным не пришлось отвоевывать в борьбе свои гражданские права. В большинстве городов расовые перегородки были убраны без всякого шума. Но десегрегация еще не означала объединения людей разных рас. Грубый экстремизм ку-клукс-клана остался в прошлом, но внимательное изучение американской жизни и нравов выявляло очень мало следов реальной интеграции. В списках ведущих организаций, отстаивавших принципы равенства, в офисах движений «Американцы за демократическое действие» или «Союз борьбы за американские гражданские свободы» можно было увидеть очень мало темнокожих людей. В любой «интегрированной» школе училась в лучшем случае небольшая показательная группа негритянских детишек, часто отвергаемых их белыми однокашниками. Белая Америка еще только изучала свое заболевание, которое подчинило себе души многих белых людей.

Революции порождаются не безнадежным отчаянием, а искрой отчаянной надежды. Надежда порождает потребность в переменах. Во время Второй мировой войны положение негров, хотя они на равных с белыми участвовали в боевых действиях, почти не улучшилось. Не принес решительных успехов и бойкот в Монтгомери. Акт о гражданских правах от 1957 года также в очень малой степени способствовал обеспечению равенства. Однако каждое из этих событий представляло собой шаг вперед; в совокупности они служили гарантией будущих улучшений.

Стремление негров добиться всей полноты гражданских прав не встречало понимания у белых. Чернокожие казались им ненасытными. Белые ссылались на улучшения в положении черных и заявляли, что у негров «дела никогда не обстояли столь хорошо». Но стоит ли удивляться, что негры, понимая, сколь многого они еще лишены, готовы были требовать себе равных прав, не обращая особого внимания на неудобства, которые их требования причиняют белым.

Такова была ситуация в 1959 году. Не прошло и недели со дня проведения 18 апреля второго Марша молодежи за совместное школьное обучение, как в Попларвилле, штат Миссисипи, линчевали Мэка Паркера. Негритянская общественность потребовала от властей, чтобы убийцы были наказаны. Однако в этом хоре уже слышались новые нотки, свидетельствующие о воинствующем радикализме черных. Лидер негритянской организации Народ Ислама Илийя Мухаммед и его блестяще одаренный, темпераментный помощник Малколм Литтл, который под псевдонимом «Малколм Икс» отвергал призывы воздействовать на «совесть белой Америки», яростно клеймили Мартина Лютера Кинга за его пропаганду ненасилия перед лицом вероломных «голубоглазых дьяволов». Речи Малколма Икса находили понимание и отклик у тысяч негров, которые собирались послушать его на улицах гетто северных городов. Малколм Икс наносил серьезные удары по учению Мартина Кинга, подрывал его авторитет лидера общенационального движения негров за свободу.

Еще один оппонент Кинга объявился на Юге — в округе Монро, штат Северная Каролина. Здесь руководитель местного отделения НАСПЦН Роберт Ф. Уильямс создал вооруженный негритянский отряд, который вступил в перестрелку с куклукскланновцами и полицией. Уильямс, ветеран войны, морской пехотинец, заявил, что негры округа Монро пытались действовать ненасильственными методами, что они множество раз обращались к властям штата и к федеральному правительству, но ничего этим не добились. «Бойкот автобусов в Монтгомери, — писал он, — был крупной победой американской демократии, но он не может служить руководством к действию во всякой ситуации. Будь у Паркера револьвер, он сумел бы постоять за себя».

«Борьба негров за гражданские права, — признал в это время Мартин Лютер Кинг, — достигла стадии глубокого кризиса... Полная общественная интеграция может стать очень далекой или вообще нереальной целью... Нации может быть жестко навязан такой вариант, при котором интеграция сведется к сплошной показухе на долгие годы вперед. Такой компромисс однажды уже был реализован в 1878 году, но негры больше не примут его. Сегодня они, скорее, возьмутся за оружие, как это сделал Роберт Уильямс. Когда негр использует силу в целях самозащиты, он не лишается общественной поддержки. Возможно, она даже усиливается в связи с проявленными им мужеством и чувством самоуважения... Как бы негр ни вел себя, его борьба не будет свободна от насилия, инициируемого его врагами. Но если он сам начнет искать силовые решения, он не может победить...

Организованные массы, выходящие на демонстрацию, обладают большей силой воздействия, чем пистолеты в руках кучки отчаянных людей. Наши враги предпочли бы иметь дело с маленькой вооруженной группой, а не с огромной безоружной, но решительно настроенной массой людей. Ганди советовал своим соратникам в борьбе против британцев «никогда не давать им передышки». Мы обладаем мощным оружием. Это — голоса, ноги и тела сплоченного, убежденного народа, который без остановки движется к справедливой цели. Куда более великие тираны, чем южане-расисты, были подавлены и разгромлены таким образом. Мы еще толком ею не воспользовались, этой формой борьбы, и было бы трагедией отвергнуть ее с презрением только потому, что мы не смогли разглядеть ее силы».

Идеологи движения ненасилия продолжали бороться за умы людей. Трехдневный семинар по проблемам ненасилия, проводившийся в июле в аудитории Колледжа Спил-мена, город Атланта, спонсировался совместно тремя организациями — КЮХР, КЗРР и ТПРП. На нем выступали Рэндолф, Реддик, Растин, Лоусон, Ричард Грегг и Уильям Стюарт Нелсон. В августе МАУ привела в боевую готовность свои силы для сентябрьских выступлений за совместное школьное обучение в Монтгомери. 5 сентября в Майами КЗРР организовал двухнедельный семинар по стратегии и тактике ненасильственного действия, особо рекомендуя методику сидячих забастовок, которые широко использовались этой организацией на Севере начиная с 1942 года.

Еще летом коллеги Мартина Лютера Кинга высказали мысль, что ему следует перебираться в Атланту. В 1958 году исполнительный секретарь КЮХР Элла Бейкер обустроила постоянный офис организации в Атланте, которым доктор Кинг время от времени пользовался. Через год стало ясно: КЮХР необходимо иметь штаб-квартиру в Атланте, а лидер должен быть готов к тому, что ему придется проводить в тамошней штаб-квартире все больше и больше времени.

Брат Мартина — А. Д. давно уже помирился с отцом. Он оставил работу в страховой компании и вернулся в Морхаусский колледж. Когда Мартин обосновался в Монтгомери, А. Д. принял приглашение отца и занял должность его помощника в церкви Эбенезер. Теперь он собирался стать пастором Первой баптистской церкви в Бирмингеме. Тем с большим нетерпением Мартин Лютер-старший ожидал возвращения в Атланту своего другого сына и полного тезки в качестве своего помощника.

Мартину и Коретте перезжать не хотелось. Они успели привязаться к Монтгомери. Но интересы дела требовали переезда. В воскресенье, 29 ноября, перед сбором пожертвований доктор Кинг объявил своей пастве, что хочет изменить свою жизнь. Он сказал: «Я востребован историей, и мне этой судьбы не избежать... Я хотел бы сложить с себя обязанности пастора баптистской церкви на Декстер-авеню в четвертое воскресенье января». Когда с формальностями было покончено, все присутствовавшие взялись за руки и спели «Пусть будет благославен связующий нас узел». Мартин почувствовал, как сжалось его сердце, а на глаза навернулись слезы.

На следующий день он подготовил заявление для печати, указав, что оно должно быть опубликовано во вторник утром. «Пришло время, — говорилось в заявлении, — на всем южном направлении перейти в решительное, широкомасштабное наступление в битве за равенство. Я долго размышлял и молился, пока не пришел к глубокому убеждению, что наступил решающий в психологическом отношении момент, когда массированная атака на несправедливость может принести ощутимые, значительные результаты. Мы не должны упустить наше нынешнее стратегическое преимущество. Очень скоро мы познакомим вас с нашей новой программой. В ней мы не только усилим деятельность по регистрации избирателей, но и осуществим широкое наступление на все формы дискриминации и сегрегации. Мы должны обучать как нашу молодежь, так и взрослых лидеров достигать перемен посредством ненасильственного сопротивления. Мы должны использовать новые методы борьбы, предполагающие участие огромных масс людей».

Официально срок полномочий доктора Кинга в монтгомерской церкви закончился 24 января I960 года. Вскоре начались хлопоты, связанные с переездом Мартина, Коретты и двух их детей в Атланту. Здесь их ожидал новый просторный дом из красного кирпича, в котором над любимым креслом Мартин собирался повесить большой портрет Ганди — копию привезенного им из Индии портрета, который украшал его кабинет в офисе КЮХР.

Кинги думали, что пройдет несколько недель, прежде чем Мартин сможет приступить к реализации своего декабрьского призыва перейти к массированному наступлению. Между тем его обращение встречало многочисленные отклики по всему Югу. Особенно горячо их встретили учащиеся негритянских колледжей. Одним из таких молодых людей был Эзелл Блэр-младший, первокурсник из Сельскохозяйственного колледжа штата Северная Каролина в Гринсборо. Он внимательно прочитал и хорошо усвоил книгу комиксов «Мартин Лютер и монтгомерское дело», изданную ТПРП.

31 января сосед Блэра по комнате в общежитии Джозеф Макнилл попытался перекусить в буфете автобусного вокзала. Ему сказали, что негров здесь не обслуживают. Вечером Джозеф рассказал об этом инциденте Блэру, и они решили не оставлять его без ответа. После некоторого размышления Блэру пришло в голову вновь посмотреть «книгу комиксов». Он показал ее Макниллу, и тот, полистав ее, предложил: «А давай устроим бойкот!» На следующий день с двумя другими первокурсниками они отправились в местный универмаг Вулворта и уселись за буфетной стойкой. Как и на автобусных станциях фирмы «Грейхаунд», осуществлявшей междугородние перевозки, здесь обслуживали только белых покупателей. Ребят отказались обслуживать, и они просидели за стойкой с 10 часов утра до 12. 30 пополудни. Тем не менее они возвращались сюда каждый день, а 4 февраля к ним присоединились белые студентки из женского колледжа. Сообщение об этой акции было передано по радио и телевидению. 8 февраля студенты Колледжа Северной Каролины и белые студенты Университета Дьюк начали сидячую демонстрацию в буфете автовокзала в Дёрхеме, в 50 милях к востоку от Гринсборо, и в Уинстон-Салеме, в 22 милях к западу. Их примеру последовали негритянские студенты Педагогического колледжа и белые учащиеся из Уэйк-Форреста. С каждым днем все больше и больше студентов присоединялось к участникам сидячих демонстраций. За десять дней в них приняли участие студенческие группы из десяти городов штата Северная Каролина, а через две недели к акции примкнули учащиеся учебных заведений Южной Каролины, Теннесси и Виргинии.

В ряде мест произошли столновения. В Портсмуте, штат Вирджиния, например, школьники ответили на провокации белых расистов дракой. В таких случаях представители ТПРП и КЗРР быстро выезжали на места, чтобы погасить страсти.

В действиях студентов не было единства, они не использовали накопленный опыт и действовали в основном методом проб и ошибок. В особенности это относится к первым двум месяцам акции, когда между протестующими из разных колледжей не было постоянных контактов. Каждая группа имела свою собственную, автономную структуру. В некоторых студенческих городках акциями руководили избранные председатели, тогда как в других местах верховодили те, кто первыми проявили инициативу.

Вскоре начались первые аресты: 12 февраля, в день рождения Линкольна, были задержаны студенты из Университета Шоу и Колледжа Св. Августина. Это не только не остановило демонстрантов, но, наоборот, лишь усилило общее чувство солидарности и вызвало расширение участия в акции. На следующий день учащиеся Флоридского университета в Таллахасси толпой промаршировали к буфетным стойкам автовокзалов, а оттуда — прямиком в тюрьму.

К концу марта сидячими демонстрациями было охвачено свыше пятидесяти южных городов. В ряде городов демонстраций дожидаться не стали. Например, в Хьюстоне и Сан-Антонио владельцы универсальных магазинов в спокойной обстановке обсудили ситуацию с местными правозащитными группами и без шума открыли для негров свои буфетные стойки. Студенческие организации северных городов активно поддерживали чернокожее студенчество Юга и их борьбу за равенство. Они писали петиции в их защиту, собирали для них деньги и пикетировали местные представительства тех торговых компаний, которые в своих буфетах на Юге продолжали вести политику сегрегации. В Нью-Хейвене 200 учащихся Йельской теологической школы провели марш молчания в поддержку сидячих демонстраций. Ими также был составлен «черный список» наиболее непримиримых в расовом отношении хозяев гостиниц. В Нью-Йорке члены профсоюзов, либеральных организаций и КЗРР пикетировали сотни магазинов компании «Вулворт». Координатор бойкота от КЗРР Гордон Кэри 4 апреля докладывал: «В некоторых из этих магазинов за всю вторую половину дня не было и дюжины покупателей».

Учащиеся Колледжа Монтгомери обратились к новому председателю МАУ Ралфу Эйбернети с просьбой помочь им организовать сидячую демонстрацию в здании суда. За эту акцию из колледжа отчислили семь студентов. Среди них был и Бернард Ли — председатель Студенческого комитета протеста Алабамы. Некоторое время спустя Ли вместе с Джеймсом Бивелом и несколькими другими активистами сидячих демонстраций были приняты в штат КЮХР. Новые члены привнесли с собой в движение совершенно новый настрой, они изменили всю конфигурацию сил, выступавших за расовое равенство.

В Нэшвилле, где располагалась штаб-квартира представителя ТПРП Джеймса Лоусона, местное отделение КЮХР сумело установить очень крепкие связи с местным Советом христианского руководства, который возглавлял Келли Миллер Смит. В течение многих месяцев сотрудники этих организаций совместно занимались проведением семинаров по организации ненасильственных действий. При их содействии было организовано пикетирование местных буфетов. В первый же день этой акции, 13 февраля, было арестовано в общей сложности 79 студентов. Их обвинили в нарушении общественного порядка. Джеймсон Джонс, издатель общеамериканского методистского студенческого журнала «Мотив», работавший в Нэшвилле, дал в своей статье описание происшедшего: «Их всячески обзывали, но они хранили спокойствие. Они не отвечали ударом на удар. И даже тогда, когда белые подростки таскали за волосы и тушили окурки о спины негритянских девушек, они не сопротивлялись. Они молились и были готовы с достоинством вынести все, что им предстояло».

Сидячие забастовки продолжались в Нэшвилле в течение двух месяцев, пока массовый марш протеста, проведенный 12 апреля, чуть было не закончился вооруженным противостоянием. Только тогда местные коммерсанты согласились на переговоры. Они пошли на это, чтобы избежать серьезной вспышки насилия. Однако нельзя сбрасывать со счетов и экономический бойкот. Эти два фактора в равной мере влияли на урегулирование ситуации в различных населенных пунктах. Через месяц буфеты шести универсальных и специализированных крупных магазинов Нэшвилла были открыты для чернокожих клиентов. Однако даже три года спустя сидячие забастовки здесь продолжались. Полная десегрегация мест общественного питания была достигнута только после столкновений, приведших к человеческим жертвам.

Белые участники сидячих демонстраций — расисты называли их «любителями черномазых» — подвергались особо жестокому преследованию. Малколм Карнахэм — белый однокашник Джеймса Лоусона по богословскому факультету — был однажды избит молодыми расистами, а затем арестован полицией вместе с ними за драку, несмотря на то что сознательно не оказывал никакого сопротивления. В Новом Орлеане, где сидячие демонстрации встретили яростное сопротивление, власти арестовали белого студента Тьюлейна Сидни Голдфинча, обвинив его в «преступном анархизме». С 28 марта I960 года по февраль 1962 года в Новом Орлеане было арестовано свыше трехсот участников демонстраций. Но выступления протеста здесь продолжались, и 12 сентября 1962 года для негров были открыты буфеты в пятнадцати крупных магазинах. В Джексонвилле, штат Флорида, белый американец Ричард Паркер был приговорен к трехмесячному тюремному заключению. Однако по всей стране прокатились протесты, через шестьдесят дней его освободили. В Далласе 58 белых студентов из Южного методистского университета присоединились к двум своим негритянским однокашникам, устроившим сидячую забастовку за буфетной стойкой в местной аптеке. Их пытались выгнать, даже опрыскали ядохимикатами, но они просидели до закрытия аптеки.

Преподобный Мэттью Макколам, один из основателей КЮХР, начал работать в Оранджберге, где господствовали расистские настроения, еще до автобусного бойкота в Монтгомери. Сидячие демонстрации в этом городке отличались превосходной организацией. Учащиеся Колледжа Клофлин и Южно-Каролине кого государственного колледжа были разбиты на группы по сорок человек. Планы действий разрабатывались самым тщательным образом, учитывалась любая мелочь, включая точный хронометраж: устанавливалось, к примеру, сколько минут занимает дорога из колледжа до каждого магазина. К участию в демонстрациях допускались только те, кто был уверен, что он не ответит, «даже если его лягнут, ударят или плюнут на него». Поэтому, выйдя в тот день, 25 февраля, из студенческого городка группами по 3—4 человека, каждый из черных студентов знал, в какую именно дверь магазина он должен войти и на какой именно стул за буфетной стойкой он должен был сесть. Для каждой группы разрабатывался самостоятельный маршрут, чтобы они подошли одновременно к универмагу, избежав при этом ареста за несанкционированное массовое шествие. Это было начало кампании, которая достигла своего апогея 15 марта. Было холодно, температура упала ниже 0° по Цельсию. Полиция встретила демонстрантов слезоточивым газом и водой из брандспойтов. Все участники марша промокли до нитки, а некоторые оказались на асфальте — их сбило с ног струями воды. В их числе оказались слепая девушка и еще несколько инвалидов. Свыше 500 учащихся было арестовано. Из них 150 отвезли в городскую и окружную тюрьмы. Остальных, порядка 350 человек, дрожавших от холода и сырости, загнали на открытую площадку, где они начали громко молиться и распевать псалмы. Участь тех, кого развезли по тюрьмам, была немногим лучше. Некоторых заперли в подвале, рядом с бойлерной, где стояла страшная жара. Один из учащихся оказался в камере, пол которой был залит трехдюймовым слоем воды.

Повсюду на Юге демонстранты носили с собой отпечатанную в типографии памятку: «Помни учения Иисуса Христа, Махатмы Ганди и Мартина Лютера Кинга. Помни, что ты должен любить людей и избегать насилия». Многие изучали книгу Кинга «Поход за свободой». Участники протеста видели в Мартине Лютере Кинге прежде всего своего символического лидера. Они читали листовки и брошюры, выпущенные КЗРР, например «Как действовать без насилия»; популярна была книга Ричарда Грегга «Сила без насилия», но имя Мартина Лютера Кинга имело для них совершенно особое значение. Темнокожие студенты часто спрашивали друг друга; «Как ты думаешь, что бы в такой ситуации сделал Мартин Лютер Кинг?» Даже те, кто считал, что их собственные взгляды отличаются от воззрений Кинга, постоянно упоминали его. Они говорили: «Никуда не деться от того факта, что Кинг уникален. Быть может, он не самый лучший из всех возможных вариантов лидера, но он — настоящий вождь». Каким бы ни был Кинг, он сделался символом, и это стало главным. Он был повсеместно признан вождем.

Так сложилось, еще когда КЮХР только зарождалась. Всегда следует иметь в виду, что Кинг как глава КЮХР и Кинг как апостол ненасилия — не всегда один и тот же человек. Его нравственный авторитет играл более значительную роль, нежели все стратегии, разработанные КЮХР. Организаторы сидячих забастовок часто спорили с ним и даже ссорились. Однако в их отношении к нему всегда было почти сыновье чувство. В период сидячих демонстраций Кинг одним своим неоспоримым авторитетом влиял на происходившее. В потоке быстро и хаотично развивавшихся событий он возвышался над ними, как могучая скала.

Семейство Кингов еще продолжало обустраиваться на новом месте, когда Элла Бейкер предложила организовать конференцию активистов сидячих демонстраций. Мартин с готовостью принял эту идею; для этого КЮХР выделил 800 долларов. Элла Бейкер сумела убедить руководство университета Шоу, который сама закончила, предоставить аудиторию и общежитие участникам конференции. К началу трехдневной конференции, которая открылась 15 апреля, Движение охватило шестьдесят населенных пунктов в двенадцати штатах Юга. Оттуда прибыло 126 делегатов и еще 19 — из учебных заведений Севера. Вместе с представителями КЮХР и других правозащитных организаций всего присутствовало 212 участников. Когда конференцию объявили открытой, все встали и пропели гимн «Мы победим!».

Двумя основными докладчиками были Мартин Лютер Кинг и Джеймс Лоусон. В своем обращении Кинг привел пять пунктов, без реализации которых, по его мнению, невозможно добиться победы. Во-первых, нужно создать какую-либо постоянную организацию; во-вторых, необходимо развернуть «в масштабах всей страны кампанию финансового давления на расистов, бойкотируя их торговые предприятия»; в-третьих, нужны «добровольцы, которые охотнее будут сидеть в тюрьме, нежели станут вносить залог или оплачивать штраф»; в-четвертых, борьба за свободу должна развернуться в каждом населенном пункте Юга без исключения. Такое расширение фронта борьбы докажет решимость ее участников и непременно вызовет энергичную их поддержку со стороны всей прогрессивной общественности, которая станет оказывать давление на федеральное правительство и требовать его вмешательства. И наконец, в-пятых, Кинг убеждал студентов в необходимости «глубже постигать философию ненасилия... Существует важный элемент, который придает нашему сопротивлению и ненасилию подлинный смысл. Это стремление к расовому примирению. Нашей конечной целью должно стать создание гуманного, человеколюбивого общества. Надо помнить: приемы ненасилия, лишенные духа ненасилия, могут превратиться в новый тип насилия».

Затем на трибуну поднялся Лоусон. Он выступил с резкой критикой системы белого господства; особенно же он обрушился на негритянский средний класс, который стремился к сохранению расового неравенства, поскольку оно обеспечивало его имущественные интересы. Кинг и Лоусон были ровесниками. Лоусон три года провел в Индии в качестве миссионера, а во время конференции был студентом теологического факультата в Вандербилте (вскоре его отчислили за участие в сидячих демонстрациях). Он помог установить тесный контакт между Кингом и учащейся молодежью. Более резкий, нежели Кинг, он был близок юной аудитории и многим казался наиболее вероятным кандидатом в руководители негритянской организации. Однако личная жизнь Лоусона сложилась так, что он не только не стал одним из руководителей, но и вообще вышел из движения протеста. После исключения из Университета Вандербилта он учился в Бостонском университете, а затем стал пастором методистской церкви в Шелбивилле, штат Теннесси. Другим потенциальным лидером был Чарлз Джоунс — весьма незаурядный и очень мужественный студенческий вожак из маленького Колледжа Шарлотт. Он смело противостоял полицейскому насилию в Рок-Хилле, штат Южная Каролина, потом некоторое время работал секретарем молодежного отдела ТПРП, принимал участие в автомобильных демонстрациях и, в конце концов, предпочел стать уполномоченным федерального правительства в Вашингтоне. Сидячие студенческие демонстрации выдвинули немало таких личностей, которые впоследствии проявили себя совершенно непредсказуемым образом.

Впрочем, это относится не только к чернокожим лидерам. Первым временным исполнительным секретарем зарождавшегося студенческого комитета был Эд Кинг — белый священник-методист, уроженец штата Миссисипи. Он был приговорен в Алабаме к исправительным работам за то, что попытался пообедать вместе с чернокожим священником Элроем Эмбри в одной из гостиниц Монтгомери. Его преемницей стала Джейн Стембридж, белая американка из Вирджинии, ученица Нибура и Тиллиха в

Союзной богословской семинарии. В июне она переехала в Атланту, где Элла Бейкер уступила ей половину своего кабинета.

На конференции были избраны пятнадцать членов правления, призванных создать «постоянную организацию», о которой упоминал Мартин Лютер Кинг. Одновременно дискутировался вопрос, станет ли эта организация филиалом КЮХР? Делегаты решили, что это будет независимая группа, поддерживающая дружеские связи с КЮХР. Комитет пятнадцати в мае собрался в Университете Атланты вместе с Кингом, Лоусоном, Эллой Бейкер и Леном Холтом — юристом КЗРР из Норфолка, штат Вирджиния. Здесь и было решено называться Координационным комитетом студенческого сопротивления (ККСС). Было принято заявление: «Мы подтверждаем, что философско-религиозный идеал ненасилия является первоосновой, определяющей наши цели, наше кредо и наш образ действий. Ненасилие, вырастающее из иудейско-христианской традиции, требует установления справедливого социального порядка, проникнутого человеколюбием. Объединение усилий людей доброй воли представляет собой первый шаг на пути создания такого общества...» Эта декларация полностью отвечала идеям Кинга, пусть даже он собственной рукой не вписал в нее ни одной буквы. Но прошло немного времени, и руководство комитета было очищено от белых, и основным мотивом его действий стала не проповедь ненасилия, а, скорее, пропаганда силы черных.

Между тем за три месяца, в течение которых разрасталось и крепло движение сидячих демонстраций, защитники белого господства приложили немало усилий для того, чтобы дискредитировать человека, которого они считали главным виновником и организатором общественных беспорядков. 17 февраля два помощника шерифа появились в баптистской церкви Эбенезер. Они вручили Кингу постановление об его аресте, выписанное в Алабаме. Большое жюри окружного суда Монтгомери обвинило его в фальсификации налоговых деклараций за 1956 и 1958 годы. Лучшего способа опорочить апостола жертвенной любви, чем выставить его мошенником, набивающим свои карманы деньгами, собираемыми на благие цели, нельзя было и придумать. Возрождение злостных домыслов, распускавшихся против него в 1956 году, привело Мартина в состояние ужаса и оцепенения. Обвинение, безусловно, было ложным.

Он с большей охотой принял бы смерть по обвинению чисто политическому, связанному с его моральными принципами, чем лишился бы доброго имени. Обладая чувствительной душой чернокожего пуританина, постоянно помня об учениях Иисуса и Ганди, он не мог испытывать в связи с этим обвинением ни гнева, ни ярости. Его охватило ощущение отвратительного беспокойства.

Он должен был выступать в Чикаго, но сначала отменил поездку. Затем, собрав в конце концов воедино всю свою волю, мужество и веру, все-таки решил, что в Чикаго поедет. Так в течение многих недель он колебался в своих действиях — его, кажется, выбили из колеи. Он испытывал адские муки, неся свой необычный, невидимый миру тяжкий крест. Только Коретта и горстка самых близких людей видели и понимали, чего это ему стоило, 11 мая он появился в Нью-Йорке на завтраке, устроенном профсоюзными лидерами, которые уже внесли 1000 долларов и дали слово собрать еще 2000 на его судебные расходы и продолжение борьбы за свободу. Он сказал им, что сидячие демонстрации наверняка поспособствуют либерализации избирательных прав в связи с предстоявшими в ноябре президентскими выборами. Тем не менее он не мог избавиться от горечи при мысли, что должен отстаивать свою честь в зале суда. Более всего его расстраивало то обстоятельство, что он будет тратить общественные деньги на себя с целью доказать, что он не использовал общественные фонды в своих личных целях. У него не было выбора, и это уязвляло его. Он должен был выиграть это дело, не дав упрятать себя в тюрьму. Во время нью-йоркского визита Кинга губернатор штата Нелсон Рокфеллер, убежденный баптист, предоставил ему личный самолет для полета в Университет Олбани, а перед очередным благотворительным званым обедом в Нью-Йорке они долго беседовали наедине. «Он произвел на меня глубокое впечатление силой своих убеждений», — позднее сообщил Кинг. Он был счастлив получить щедрое пожертвование в фонд КЮХР, но при этом отказался поддержать Рокфеллера в качестве кандидата в президенты США.

После тяжелых юридических баталий дело Кинга о налогах и доходах было наконец рассмотрено судом присяжных. Жюри состояло сплошь из белых мужчин, жителей Алабамы. Здание суда во время этих заседаний окружалось кольцом полицейских, помахивавших дубинками, и конными помощниками шерифа, готовыми разогнать любую демонстрацию. Атмосфера в зале была напряженной, даже накаленной настолько, что Коретта не выдержала и разрыдалась, когда, ко всеобщему удивлению, жюри присяжных вынесло оправдательный приговор. Это произошло 28 мая, в субботу. На следующий день, вернувшись в Атланту, Мартин Лютер Кинг произнес проповедь, названную им «Автобиография страданий». В ней он поделился со своей аудиторией всеми теми душевными муками, которые испытал с момента предъявления ему обвинения. А затем он с чувством сострадания стал говорить о своих преследователях, о двигавших ими мотивах. Не ненависть, а страх побудили их пойти на столь низкий поступок, как предумышленное ложное обвинение. Конечно, это — явное зло, но и на него нужно ответить любовью. Что же касается жюри, то «никакого чудесного превращения оно не испытало, хотя с присяжными что-то случилось». После этого случая Мартин Лютер Кинг глубоко уверовал, что дух примирения все же снизошел на этих белых граждан Алабамы.

Многие заметили, что помощник Кинга — Байард Растин не принимал никакого участия в событиях 1960 года. Его уход из Движения стал для Кинга источником еще более острых терзаний, чем даже дело о налогах. Эдем Клейтон Пауэлл, подобно Рокфеллеру и многим другим деятелям, стремился расположить к себе Кинга и заставить его авторитет работать на себя. Растина и Рэндолфа Пауэлл рассматривал как барьер между собой и Кингом. Оба они были активными членами Социалистической партии, а Пауэлл был, возможно, самым влиятельным негром в Демократической партии. Он хотел, чтобы Кинг порвал всякие отношения с Растином. Чего конкретно надеялся добиться Пауэлл, осталось неясным, но он требовал от Кинга, чтобы тот отказался от Растина. В противном случае, заявил Пауэлл, он готов сделать публичное заявление, которое повредит Движению.

Кинг рассказал Растину о своей стычке с Пауэллом и сказал, что он готов во что бы то ни стало защищать своего помощника. «Не следует этого сделать, Мартин, — ответил Растин. — Я этого не допущу. Судьба Движения должна быть важнее всех личных соображений. У тебя и без этого забот полон рот. Выбора нет: я подаю в отставку». Кинг попытался его отговорить, но в конце концов сам принял его доводы. В определенном смысле это было самое мудрое из всех возможных решений. Однако и здесь не обошлось без недоброжелателей, попытавшихся использовать эту историю в корыстных целях. Несколько месяцев спустя Джеймс Болдуин написал в «Харперс»: «То, что Кинг позволил Эдему Клейтону Пауэллу добиться отставки Растина, очень сильно повредило его моральному авторитету, и особенно в глазах молодежи... Методы, использованные Пауэллом — вопрос о его мотивах мы обсуждать не будем, — были далеко не безупречными. Кинг должен был либо защищать своего соратника, который к тому же был его другом, либо принять требование Пауэлла. Он выбрал последнее». Болдуин, как и другие, остался в неведении, что Растин сам отказался от защиты. В последующие годы судьба развела Кинга и Растина в разные стороны. Но это не мешало им, встречаясь время от времени, стоять на публике рядом, плечом к плечу, как это было, в частности, во время Похода на Вашингтон.

Этот случай, как и совпавшее с ним по времени дело о налогах, заставил Мартина Кинга прочно усвоить, сколь беззащитен общественный деятель перед коварными интриганами. Вторым усвоенным им уроком стало понимание, что от таких людей, как Эдем Пауэлл, надо держаться подальше.

Кинг старался изо всех сил прояснять свою позицию, но не ввязывался во фракционные свары. Он эффективно использовал такой подход и в церковных делах — например, когда спокойно, но твердо поддержал Гарднера Тейлора и его фракцию в их претензиях к консервативной политике президента Национального конвента баптистов США Дж. Г. Джексона. В 1961 году Кинг встал на сторону Тейлора, Джорджа Лоренса и еще 800 других священников, которые вышли из вышеназванной организации, чтобы создать собственный — Прогрессивный баптистский конвент.

В июле начались стычки между белой и негритянской молодежью после того, как в Гринвилле, штат Южная Каролина, были арестованы участники сидячей демонстрации в публичной билиотеке. В это же время в Спартанберге во время сидячей демонстрации в буфете магазина Вулворт были арестованы два негра. Их заковали в наручники и принялись избивать, хотя они и не оказывали сопротивления. Эти инциденты происходили на фоне крупных международных событий. Летом Патрис Лумумба провозгласил независимость Конго от Бельгии. Начались кровопролитные бои между его войсками и бельгийскими наемниками в провинции Катанга. 21 марта, когда в США движение сидячих демонстраций достигло своего апогея, в Шарпвилле, Южная Африка, было убито и ранено 67 участников мирной демонстрации африканцев, а вскоре после этого в ЮАР были запрещены все основные негритянские организации. Многие чернокожие американцы стали рассматривать свою собственную борьбу за свободу как часть всемирного освободительного движения.

Мартин Лютер Кинг не питал никаких иллюзий насчет бесконечной терпимости негров. Тактикой ненасилия он вовсе не хотел замедлить движение к свободе, но лишь хотел сделать его управляемым. Одновременно он предупреждал белых о необходимости ускорить темпы перемен или же в противном случае быть готовыми принять нелегкие последствия своей медлительности. Он считал, использование вооруженной силы ради установления справедливости возможно, но только тогда, когда нельзя достичь ее ненасильственными методами. Его идеализм был замешан на нибурианском прагматизме, не свойственном ни Толстому, ни Ганди. Мало кто лучше него осознавал готовность угнетенных прибегать к насилию, но он также понимал, что эту готовность лучше всего сохранять на самый крайний, трагический случай, ибо массовое насилие, черное или белое, непременно порождает хаос.

В начале августа Южный региональный совет опубликовал отчет, в котором указывалось, что благодаря сидячим демонстрациям с сегрегацией в буфетах покончено уже в двадцати семи южных городах. 10 августа в Вашингтоне генеральный прокурор США Уильям П. Роджерс сообщил прессе, что дискриминация отменена в региональных филиалах крупных торговых фирм в шестидесяти девяти населенных пунктах Юга. В это же время КЮХР организовала в Атланте очередные курсы по теории ненасилия. В своих лекциях на курсах преподобный Уйат Ти Уокер, баптистский священник из Питерсберга, штат Вирджиния, недавно назначенный исполнительным директором КЮХР, обратил внимание слушателей на отчет совета и отметил, что результатов, достигнутых сидячими демонстрациями за шесть месяцев, через суд пришлось бы добиваться многие годы. «Бойкот магазинов, — добавил он, — не преследует их финансового разорения, он лишь подталкивает их к необходимости перемен». Мартин Кинг в своих лекциях вновь подчеркивал необходимость «целиком и полностью принимать философию ненасилия, а не прикрывать показным человеколюбием элементарное желание причинять зло. Ненасилие прежде всего и более всего означает готовность служить правде; поэтому в нашей борьбе нет никаких тайн».

Почему преданность идеологии ненасилия должна быть «абсолютной»? Как объяснить все возраставшую требовательность Кинга к бескомпромиссной самодисциплине? Разгадка, возможно, кроется не столько в реальных требованиях, предъявляемых практикой борьбы, сколько в опыте личных переживаний самого Кинга. Дело о налогах и уход Растина почти лишили его гибкости. Надо еще вспомнить угрозы, которым он постоянно подвергался и к которым был по складу своего характера и воспитания совершенно не готов. Все это, вместе взятое, усилило его буквальное восприятие жизни настоящего христианина как непрекращающегося страдания. Само бремя существования представлялось ему мучительным как в физическом, так и в психологическом отношениях. В небольшой статье «Страдание и вера», написанной в апреле, как раз во время первого заседания ККСС, он фактически повторил слово в слово свою же проповедь от 4 ноября 1956 года: «Человек может быть самовлюбленным даже в своем самоотречении, когда готовность жертвовать собой способна принять форму самооправдания». В статье I960 года эта максима соседствует рядом с утверждением: «Человек, который постоянно привлекает внимание к своим трудностям и страданиям, рискует развить в себе комплекс мученика, заставив окружающих почувствовать, что он сознательно добивается их сочувствия... Поэтому мне никогда не хочется говорить о моих личных жертвах и потерях. И если поначалу я пытался рассматривать свои личные хождения по мукам как шанс изменить себя, как лекарство, предназначенное для людей, хорошо знакомых с трагической стороной существования, то теперь они стали для меня высшей истиной. Последние несколько лет я прожил с убеждением, что незаслуженное страдание обладает спасительной силой». Чувство горечи было не единственной его проблемой. Психологи могли бы сказать, что постоянно подавлявшийся гнев оказался направлен против него самого. Отсюда постоянная готовность Кинга обвинять самого себя в отсутствии святости, в том, что он сам далек от совершенства. Когда во время учебных занятий он уделял столь значительное внимание «абсолютному» ненасилию, он как бы совершал обряд личного самоочищения. Он был мужественным человеком, но он не был лишен чувства страха. Каждый великий человек наделен своим собственным трагическим недостатком. Неспособность принять собственное человеческое несовершенство и неумение вполне освобождаться от страха, свойственного ему как и всякому другому человеку, воспринимались им как роковая слабость. И он не мог ничего с этим поделать. Ему оставалось лишь с удвоенной силой обращаться к вере, по-своему подражая Иисусу Христу.

Не мудрствуя лукаво, можно сказать, что внутренний конфликт в душе Кинга был, вероятно, обусловлен тем, что, ступив на путь мученичества, он никоим образом не был предрасположен к этой роли. Более того, психологически он был прямым антиподом идеала мученика. В нем не было ни капли аскетизма. Напротив, он любил жизнь во всех ее проявлениях и любил пожить хорошо. Ганди, например, принял обет безбрачия и держал себя в строгости: он одевался исключительно в домотканую одежду, его привлекала суровая простота. Иное дело — Мартин Кинг. Он всегда остро переживал неудобства и лишения. Только в последний год жизни, с приближением «к самым вершинам», это бремя перестало казаться ему столь уж тяжким. Духовные борения Кинга в значительной мере напоминали процесс восхождения на гору. Они требовали постоянного напряжения сил, без которого он не смог бы приблизиться к им самим созданному христоподобному идеалу достойного существования. Он редко беседовал с кем-либо о своей личной жизни или о своих чувствах. Он говорил, что ощущает в себе призвание стать мучеником, страдающим слугой, учеником Христа, но признавал, что для него это очень трудно, так же трудно, как и признать, что он не соответствует уготованной ему свыше судьбе.

В течение всей весны, лета и ранней осени 1960 года Мартин Лютер Кинг находился в постоянных разъездах — он выступал на митингах, собраниях, съездах, читал лекции, собирал пожертвования в различные фонды. Сотни студентов уже были арестованы во время акций протеста, и Кинг мучился мыслью, что он должен быть за решеткой вместе с ними. Он всерьез думал о том, чтобы пойти на рожон и сесть в тюрьму. Его соратники советовали ему воздержаться от этого шага, а пока, заявляли они, куда важнее его общее руководство Движением, его лекции и участие в митингах.

12 октября на ежегодной конференции КЮХР, состоявшейся в Шривпорте, штат Луизиана, делегаты от тринадцати штатов приняли программную резолюцию, призывавшую «усилить массовость и интенсивность ненасильственных действий, направленных против сегрегации в транспорте, в залах ожиданий, в школах, на избирательных участках, а также добиться организации экономического бойкота на территории всего Юга». В качестве сигнала к началу осеннего наступления Мартин Лютер Кинг в сопровождении 75 студентов негритянских колледжей вошли 19 октября в универмаг Рич в Атланте и попросили обслужить их в кафе при магазине. Кинг и 36 студентов были арестованы. Им предъявили обвинение в нарушении общественного порядка и незаконном вторжении на территорию, являющуюся чужой собственностью. Когда они отказались переслать по почте залоговые суммы, их взяли под стражу, и Кинг твердо заявил, что он «останется в тюрьме год или десять лет», сколько потребуется, чтобы покончить с сегрегацией в сети универмагов Рич. Его заявление вызвало незамедлительную реакцию властей: мэр города Уильям Б. Хартсфилд вмешался и добился установления двухмесячного перемирия, в течение которого должны были состояться переговоры. С Кинга и со студентов были сняты все обвинения.

Студенты были тотчас же освобождены. Что касается Кинга, то судья соседнего округа воспользовался представившейся возможностью и отменил условность наказания, которому был подвергнут Мартин за месяц до того в связи с незначительным административным правонарушением. Переселившись в Атланту, Кинг не успел получить водительские права штата Джорджия в установленный законом срок. Выяснив это, дорожные патрули специально начали за ним охотиться. Это стало ясно тогда, когда судья сельского округа объявил, что участие Кинга в «незаконных» сидячих демонстрациях отменяет условный характер его предыдущего приговора. Поэтому 25 октября он был закован в наручники и перевезен из одного суда в другой. На следующий день он уже томился в одиночной камере тюрьмы штата в Рейдсвилле, приговоренный к четырем месяцам заключения.

До президентских выборов 1960 года оставалось всего восемь дней. При равенстве сил голоса негритянских избирателей могли сыграть решающую роль. В течение последних нескольких лет Никсон напрямую контактировал с темнокожим лидером, оказавшимся за решеткой. Теперь республиканцы подготовили заявление, в котором президент Эйзенхауэр обещал вмешательство генерального прокурора. Заявление, однако, так и осталось неопубликованным, а Никсон отказался давать по этому поводу хоть какие-то объяснения.

Демократы действовали совершенно иначе. Харрис Вуффорд-младший, помощник Кеннеди, был юристом, членом ТПРП и поклонником Ганди. В результате его энергичных действий в доме Кингов 26 октября раздался телефонный звонок. Трубку сняла Коретта. «Одну минутку, миссис Кинг, — сказала оператор, — с вами хотел бы поговорить сенатор Джон Ф. Кеннеди».

— Как поживаете, миссис Кинг? — по-дружески тепло приветствовал ее сенатор. — Я знаю, что вы ждете ребенка. И вы, должно быть, очень тяжело переживаете ситуацию, в которой оказался ваш муж.

— Да, я сильно переживаю, — ответила удивленная Коретта.

— Так вот я хочу, чтобы вы знали — я лично заинтересован в судьбе вашего мужа, и мы собираемся сделать все возможное, чтобы вам помочь.

Сказанное оказалось не пустыми словами. Брат Джона Кеннеди и руководитель штаба его предвыборной кампании Роберт Ф. Кеннеди вскоре убедил судью отпустить Кинга под залог в 2000 долларов. Адвокат Кинга зафрахтовал самолет, на котором они прилетели в Атланту, где 800 прихожан собрались в церкви Эбенезер на благодарственный молебен. «Мы должны быть готовы к страданиям, к жертвам и даже к смерти, — сказал им Кинг. — Мы должны сохранять мужество, чтобы повсеместно противостоять системе сегрегации в школах, в городских парках, в церквях, в буфетах или в публичных библиотеках».

Мартин Лютер Кинг-старший был настолько воодушевлен освобождением сына из тюрьмы, что с церковной кафедры объявил о своей поддержке кандидатуры Кеннеди. «Кеннеди, — сказал он, — обладает нравственным мужеством защищать то, что он считает правильным». Его сын обладал большей предусмотрительностью. Он испытывал чувство личной благодарности, но не стал делать никаких политических заявлений.

Перемирие, объявленное после арестов в универмаге Рич, ни к чему не привело; вновь начались сидячие демонстрации. К чернокожим активистам Студенческого движения Атланты примкнули белые студенты из Университетов Эмори и Джорджии. Борьба оказалась упорной и долгой. Она затянулась на два с половиной года. Личное участие в ней Мартина Лютера Кинга было кратковременным. Он не ввязывался в кампании локального характера, если только они не имели значения для Движения в целом. Студенты Атланты в его непосредственной помощи нуждались значительно меньше, чем вся КЮХР и все Движение. Его участие в демонстрации в универмаге Рич стало своего рода символическим жестом. Многие месяцы, последовавшие за этим, Мартин Кинг большую часть времени посвятил публичным выступлениям, написанию статей и участию в конференциях. Он, не переставая, бомбардировал федеральное правительство, требуя его содействия в деле защиты гражданских прав и свобод, а также предлагая администрации Кеннеди целую серию мер по улучшению условий жизни чернокожих американцев.

Настроение американских негров в 1961 году вполне наглядно проявилось во время демонстрации, состоявшейся 18 января в Нью-Йорке у здания ООН. Это была отнюдь не миролюбиво настроенная толпа темнокожих ньюйоркцев, протестовавших против предательского убийства премьер-министра Конго Патриса Лумумбы. Для них, как и для многих других, Лумумба был гордым символом негритянской независимости, а его убийцы, вне зависимости от конкретных обстоятельств дела, были агентами колониализма, империализма, белого превосходства.

Одновременно с усилением освободительного движения происходило возрождение негритянской музыки с ее блюзами и спиричуелсами; чернокожие гордились ею так же, как и своим происхождением. Значение сидячих демонстраций было весьма широко, они свидетельствовали об общем неприятии чернокожими американцами образа «негра», который создан белой Америкой. Учась отстаивать свои гражданские права, предпочитая страдать, а не прятаться, негры учились также отстаивать права на свою собственную историю. А когда мир узнал о таких людях, как Нкрума, Кеньятта, Каунда и другие лидеры африканского освободительного движения, американские негры убедились, что находятся на правильном пути. Они пели «Черные и белые вместе», но рассматривали борьбу за равенство как свое дело. Они предпочитали утверждать собственные ценности и образы, не приспосабливаясь ни к чему из того, что хотя бы отдаленно походило на белое покровительство. Белые союзники или попутчики могли приходить к ним и уходить от них, но негритянская революция как таковая принадлежала самим черным, была их собственностью.

Сидячие демонстрации продолжались. В этой связи КЗРР выступил с новой инициативой, предложив «посадить сидячие демонстрации на колеса». Заявление Конгресса было опубликовано 13 марта после консультаций с руководством КЮХР и ККСС. КЮХР дала согласие на организацию массовой поддержки этой акции в городах, расположенных по маршруту: Вашингтон—Новый Орлеан. Мартин Кинг принял предложение возглавить Координационный комитет «Автопробега за свободу». Таким образом, хотя КЗРР и выступил организатором акции, кампания стала делом всего Движения в целом. Это была генеральная проба сил, прямая и повсеместная атака на сегрегацию на Юге. Это был вызов, брошенный администрации Кеннеди, которая на смелые предложения Кинга отвечала с характерной для нее уклончивостью. 28 апреля в письме президенту Кеннеди генеральный директор КЗРР Джеймс Фармер поставил правительство в известность относительно маршрута «Автопробега за свободу», а 4 мая шесть пар белых и темнокожих добровольцев-участников и белый журналист-обозреватель, член КЗРР, заняли места в автобусах компаний «Грейхаунд» и «Трейлвейс», осуществлявших междугородние пассажирские перевозки. Демонстранты должны были объехать Вирджинию, обе Каролины, Джорджию, Алабаму и Миссисипи. На каждой остановке они намеревались посещать места общего пользования, заходить в залы ожиданий с табличками «Только для белых», добиваться обслуживания в станционных буфетах. В некоторых случаях черно-белые пары должны были ходить вместе, в других — неграм следовало появляться в местах общего пользования, предназначенных для белых, а белым — в рассчитанных на «цветных».

Первый арест был произведен в Шарлотте, штат Северная Каролина. Члена КЗРР Джо Паркинса задержали за то, что он сел в кресло чистильщика обуви, зарезервированное для белых. Он был оправдан местным судьей на основании постановления Верховного суда о незаконности сегрегации на территории междугородних автовокзалов, принятого в декабре 1960 года. Однако неподалеку, всего в нескольких милях от Шарлотты, по другую сторону границы с Южной Каролиной, участникам мобильной демонстрации пришлось впервые столкнуться с насилием. Это случилось в Рок-Хилле. Здешние жители были знакомы с сидячими демонстрациями, которые более года уже регулярно проводились в местных буфетах. Причем в Рок-Хилле демонстранты часто встречали сильное противодействие. Как местные учащиеся, так и активисты ККСС избивались хулиганьем и подвергались арестам. Автобус, на котором ехали участники рейда, встретила толпа молодчиков. Двое из них кинулись избивать чернокожего семинариста Джона Льюиса, как только он приблизился к залу ожидания для белых. Трое других принялись охаживать Алберта Биг-лоу — крупного белого мужчину, одно время служившего в ВМФ. Ни Льюис, ни Биглоу не оказывали сопротивления. Полиция стояла, наблюдая за происходящим, и вмешалась только тогда, когда Женевьев Хьюз, белая активистка КЗРР, была сбита с ног.

В Винсборо, штат Южная Каролина, участники демонстрации Генри Томас и Джеймс Пек были арестованы и оказались за решеткой за то, что сидели вместе за буфетной стойкой, предназначенной для белых. Они просидели в камере в течение восьми часов, затем, однако, были отпущены без предъявления каких- либо обвинений. Больше никаких инцидентов вплоть до самой Атланты не произошло. В столице Джорджии демонстранты встретили теплый прием со стороны руководства КЮХР. Совсем иным оказался прием в Эннистоне, штат Алабама. Автобус компании «Грейхаунд» с демонстрантами прибыл сюда 14 мая. Рассерженная толпа белых, вооруженных железными прутьями, перебила в автобусе окна, проколола шины и швырнула в салон зажигательную бомбу, от которой автобус загорелся. Некоторых демонстрантов избили, когда они выбрались из дымящегося автобуса. Генри Томас получил сильный удар по голове, нанесенный твердым предметом. Затем приехала полиция и после некоторой заминки разогнала толпу.

Один из руководителей КЮХР Фред Шаттлсворт отправил в Эннистон машины, на которых пострадавшие были перевезены из местных больниц в Бирмингем. Некоторое время спустя ФБР арестовало девять белых мужчин, участвовавших в этом нападении. Часть из них затем была оправдана, дела других были закрыты. Никто не понес наказания. Таким образом, победу праздновало правосудие в стиле «белого превосходства».

Час спустя в Эннистон прибыл автобус компании «Трейлвейс». Восемь хулиганов забрались внутрь него. Они заставили всех членов КЗРР отойти в заднюю часть салона. Джеймс Пек и Уолтер Бергмен, бывший преподаватель колледжа, попытались убедить нападавших, но были повалены на пол ударами. Через два часа автобус прибыл на вокзал Бирмингема. Первыми из него вышли Чарлз Персон и Джеймс Пек. Их окружила толпа белых мужчин. Едва они вошли в зал ожидания для белых, как были схвачены крепкими деревенскими парнями, которые быстро вытолкали их в аллею. «Теперь ты, ниггер, заплатишь за все!» — прорычал один из них, внезапно набросившись на Персона. Четверо его дружков присоединились к нему. Они били чернокожего студента руками и ногами, тогда как остальные шестеро принялись яростно молотить Пека, выкрикивая: «Любитель черножопых» и прочие ругательства. Полиция знала о происходящем, но не вмешалась. Персон отделался распухшим лицом и рваной раной на затылке. Пеку досталось больше. В больнице на его истерзанную голову пришлось наложить 53 шва.

По плану следующая остановка должна была быть в Монтгомери, но шоферы автобусов отказались ехать дальше. Участникам демонстрации по графику следовало прибыть в Новый Орлеан к 17 мая, чтобы принять здесь участие в массовом митинге. Демонстранты решили вылететь туда на самолете. Фотографии, на которых изображалось избиение Пека и его покрытое ранами лицо, обошли новостные программы на телевидении и были опубликованы газетами всего мира. В передовицах подчеркивался мирный характер рейда, о чем часто забывали писать в сообщениях по поводу «стычек» между участниками ненасильственных сидячих демонстраций и нападавшими на них белыми. Несомненно, потому, что Пек был белым, а возможно, еще и по причине высокого социального положения его семьи, владеющей компанией «Пек и Пек», нападение белой толпы обсуждалось очень широко. Сидни У. Смайер, президент Торговой палаты Бирмингема позднее заявил, что нападение на участников рейда существенно подорвало престиж города. «Пройдет немало времени, прежде чем мы сумеем это загладить», — сказал он.

Рейд за свободу, организованный КЗРР, был только началом. 18 мая полный автобус студентов из Нэшвилла отправился в Бирмингем. Чуть ранее Мартин Лютер Кинг планировал приехать в Монтгомери, чтобы возглавить там массовый митинг в поддержку участников первого рейда, но, когда они решили не заезжать в этот город, он предпочел продолжить свое собственное турне. Однако когда студенты из Нэшвилла, проведя всю ночь на автовокзале Бирмингема, нашли водителя, который согласился отвезти их в столицу Алабамы, Кинг прервал свои выступления и тоже направился в Монтгомери. Участники рейда за свободу прибыли сюда утром 20 мая. Ку-клукс-клан оповестил своих членов об этом, и местные расисты собрались в полном составе. Угрюмая их толпа насчитывала около 300 человек. Демонстрантов, едва они выходили из автобуса, начинали жестоко избивать. Полиции не было видно. За несколько дней до того губернатор штата Джон Пэттерсон фактически выдал белой толпе карт-бланш. «Народ Алабамы настолько возмущен, — сказал он, — что я не могу гарантировать защиты этой горстке возбудителей черни».

Первым из десяти демонстрантов, покинувших автобус, был Джеймс Цверг — красивый, гладко выбритый, строго одетый белый студент из Висконсина. Несколько женщин закричали: «Убейте этого сукиного сына, любителя черномазых!» Его окружили шестнадцать белых юнцов, вооруженных палками. Женщины продолжали их натравливать. Юнцы сбили Цверга с ног. Он поднялся. Они снова сбили его, затем еще раз, еще и еще. Цверг не предпринял никакой попытки ударить в ответ, он даже не пытался защищаться. Он был ошеломлен; вскоре он упал без сознания. Нападавшие ногами выбили ему передние зубы. Цверг пролежал на земле более часа уже после прибытия полиции. Журналист попросил комиссара полиции Л. Б. Салли-вена вызвать «скорую помощь». Комиссар ответил: «Все белые станции «скорой помощи» в городе заявляют, что у них нет исправных машин». Журналист продолжал настаивать: «Но человек нуждается в медицинской помощи». Салливен ответил жестко: «Он ее не просил».

Несколько участников рейда спаслись чудом: их вывезли в безопасное место члены МАУ, поставившие неподалеку свои автомобили. Однако большинство серьезно пострадали. Негритянский студент Уильям Барби подвергся нападению нескольких куклуксклановцев, вооруженных бейсбольными битами. Он получил травмы, с которыми провалялся в больнице несколько недель. Был жестоко избит Джон Льюис, прилетевший из Нового Орлеана для участия во втором рейде. Досталось на орехи и посторонним лицам, не участвовавшим в рейде. Так, в числе пострадавших оказались уполномоченный Департамента юстиции Джон Сигенхалтер и руководитель отдела новостей в журналах «Тайм» и «Лайф» Норман Риттер.

Акты насилия против черных продолжались весь день. Сообщалось, что одного несчастного негра, не имевшего никакого отношения к рейду, облили керосином и подожгли. К вечеру федеральное правительство направило в штат 400 судебных приставов. Еще 266 приставов прибыли на следующее утро. Федеральный судья Фрэнк М. Джонсон вынес постановление, запрещавшее три организации ку-клукс-клана.

Губернатор Пэттерсон продолжал настаивать, что федеральные судебные исполнители ему не нужны, и грозился их арестовать. Прямо во время его выступления местные радиостанции сообщили, что Мартин Лютер Кинг проводит в церкви Ралфа Эйбернети массовый митинг, посвященный участникам рейда свободы. В баптистскую церковь битком набилось более 1200 чернокожих; были там и белые граждане. Кипя от гнева, но внешне сохраняя невозмутимость, Кинг заявил: «Вся полнота ответственности за ужасные события, происходившие в Алабаме в течение минувшей недели, ложится на губернатора штата». Он говорил о беззаконном насилии, творившемся в Эннистоне и Бирмингеме, а также об избиении, происходившем за день до того в самом Монтгомери. Разговор об этих событиях он завершил своей любимой аксиомой: «Закон не может заставить человека полюбить меня, но он может удержать его от желания меня линчевать».

В то самое время, когда Кинг произносил свою речь, грузовики с белыми мужчинами из сельской местности съезжались в Монтгомери и направлялись к церкви. Вскоре она оказалась в кольце многотысячной толпы. В церковь полетели бутылки и булыжники. Посыпались стекла. Один человек был ранен осколками. «Давайте возьмемся за руки и будем петь», — предложил доктор Кинг. Участники рейда, стоявшие на алтарном подиуме, затянули «Мы победим». Прихожане подхватили гимн. А снаружи федеральные судебные исполнители принялись метать в озверевшую толпу гранаты со слезоточивым газом. Однако прошло еще несколько часов, прежде чем губернатор Пэттерсон под сильным нажимом из Вашингтона отдал приказ применить для разгона толпы национальную гвардию. Таким образом, люди, собравшиеся в церкви, находились в осаде в течение всей этой ночи. Внутри было тесно, душно и жарко, но никто не жаловался. Кинг, Эйбернети и члены ККСС ходили по церкви и подбадривали уставших людей.

Полная история рейдов за свободу займет не один массивный том. Генеральный прокурор США Роберт Кеннеди призвал обе стороны «на время остыть», но те, кто сражался за свободу, не намеревались гасить пламя борьбы. Собравшийся в Атланте исполком КЮХР принял решение продолжить акции протеста. Группа участников рейда из Нэшвилла, покинув Монтгомери, направилась в Джексон, штат Миссисипи, где вскоре многие из них были арестованы. Помня призыв Мартина Лютера Кинга наполнить тюрьмы, они предпочли провести в заключении два месяца, но не платить штрафы в 200 долларов. Тюрьма в Миссисипи была не самым лучшим местом для отдыха. Преподобному К. Т. Вивиану, активисту КЮХР из Чаттануги, здесь до крови разбили голову только за то, что он забыл сказать охраннику «сэр».

Рейды продолжались в течение всего лета. Список арестованных их участников пополнялся известными, уважаемыми именами: среди них были Стоукли Кармайкл, Ралф Эйбернети, Уйатт Ти Уокер, А. Д. Кинг, Уильям Слоун Коффин — капеллан Йельского университета, теолог Роберт Макафи Браун, Джеймс М. Лоусон, Джеймс Фармер, священник епископальной церкви Малколм Бойд.

Их усилия не были тщетными. Они сумели изменить общественное мнение. С 1 ноября междугородние автобусы, пересекающие границы штатов, были обязаны иметь на бортах надпись: «Места в этом транспортном средстве занимаются вне зависимости от расовой принадлежности, цвета кожи, вероисповедания или страны происхождения». Вокзалы, обслуживавшие эти автобусы, также развесили аналогичные объявления, а на следующий год эта надпись была напечатана на билетах для автобусов дальнего следования.

Для деятельности КЮХР рейды свободы сыграли роль катализатора. Ее кадры теперь набирались в основном из числа участников этих демонстраций на колесах, и Мартин Кинг получил возможность окружить себя помощниками, прошедшими боевое крещение, — такими людьми, как К. Т. Вивиан, Бернард Ли и Джеймс Бивел. Их появление стало убедительным, конкретным ответом на многие вопросы, в том числе и на те, что были подняты писателем Джеймсом Болдуином. Болдуин, встревоженный делом Растина, опасался, как бы Кинг не начал тяготеть к умеренным действиям, характерным для богатых чернокожих. Его опасения не были совершенно безосновательными. Мартин и в самом деле был склонен к умеренности. Но вот участники рейдов свободы были крайними радикалами. Они и стали теми людьми, которые предопределили преобразования в КЮХР.

Теперь события развивались быстро. Движение выделило грант в 100 000 долларов под программу обучения избирателей. Программа должна была осуществляться под руководством Объединенных христианских церквей, возглавить ее поручили темнокожему священнику Эндрю Дж. Янгу. В начале сентября он вместе с Уайтом Уокером приступил к созданию Дорчестерского центра. Дорчестер, расположенный в округе Либерти, первоначально был академическим заведением; его основала Американская миссионерская ассоциация сразу после Гражданской войны. В период Великой депрессии он осуществлял кредитование фермеров и их обучение научным методам ведения сельского хозяйства. Вместе с другими членами КЮХР и добровольцами Янг и Уокер организовали курсы подготовки работников районного звена. Они должны были овладеть грамотой и азами гражданского права.

Позже Дорчестерский центр стал составной частью наступления на расизм, которое велось по двум основным направлениям. На одном из них главным средством давления использовались выборы. На втором направлении использовались ненасильственные действия во всем их разнообразии. Тот факт, что Кинг стал главой освободительного движения негров, в определенном смысле был результатом парадоксальным, поскольку те, кого он вдохновлял, в массе своей предпочитали идти на открытую борьбу. Как бы то ни было, Кинг в это время решил выходить на акции вместе со своими людьми. Он хотел, чтобы его голос звучал на улицах. Вскоре ему должно было исполниться тридцать три года. Он был значительно старше тех юношей и девушек, которые на волне событий выдвинулись на передний край борьбы. Это было время его выбора: он мог стать заслуженным стареющим политическим деятелем или же непосредственно возглавить армию бойцов ненасильственного фронта. И он с радостью выбрал второе. В статье, опубликованной 10 сентября 1961 года в «Нью-Йорк тайме мэгэзин», он писал: «Молодые негры сознательно и обдуманно борются за осуществление тех революционных задач, которые возложены на плечи целого народа. Отсюда их поразительная готовность идти в тюрьмы; отсюда их понимание, что с ними могут расправляться по-зверски, могут даже убить. Но они полны решимости не отвечать насилием...

Из этого котла всенепременно выйдут зрелые люди, которые будут обладать огромным жизненным опытом и социальным самосознанием. Они будут обладать духом общественного служения и преданностью великому идеалу...

Они целиком и полностью преданы борьбе за равенство людей, за достоинство человеческой личности. Для достижения этой цели они готовы заплатить любую цену».

«Поскольку за последние семь лет только семь процентов общественных учебных заведений реально допустили в свои стены негров, то получается, что все школы будут очищены от сегрегации не ранее чем еще через девяносто три года, если против расизма бороться только в залах судов», — сказал Кинг. Молодое негритянское студенчество заявило: «Мы не будем ждать!» Под этим заявлением готов был подписаться и сам Кинг. Причем если энтузиазм молодежи мог объясняться нетерпеливостью и горячностью молодости, то его настрой с этими качествами никак не был связан. Революционная судьба чернокожей Америки не была иллюзией юности. Кинг принял ее как свою собственную судьбу.

«Когда знаешь, что стал символом, — сказал Мартин Лютер Кинг во время одного из телевизионных интервью в 1961 году, — то это заставляет тебя постоянно копаться в своей душе, чтобы выяснить, насколько ты дорсс до тех высоких и благородных качеств, которыми наделяют тебя люди». Кинг понимал, что он стал живым воплощением расовой революции в той же мере, в какой Линкольн и Джефферсон олицетворяли собой демократию. Рейды за свободу, по его убеждению, стали «поворотным пунктом во всей истории борьбы за равные права...».

Мартин Кинг не выбирал для себя театра военных действий, на котором ему пришлось провести его первое крупное после Монтгомери сражение. Олбани с населением в 56 000 человек был тогда пятым по численности городом штата Джорджия. Почти треть его жителей составляли темнокожие граждане. До Гражданской войны Олбани был центром хлопководства и работорговли. Когда на рубеже XIX и XX веков Уильям И. Б. Дюбуа посетил Олбани, количество негров в его сельских округах превосходило белых в соотношении шесть к одному. К середине XX века хлопок перестал быть королем полей. В значительной мере благодаря трудам чернокожего ученого Джорджа Вашингтона Карвера Юго-Запад стал в США крупнейшим производителем арахиса. Часть урожая арахиса, как и часть урожая кукурузы, шла на откорм крупного рогатого скота и свиней. Почва здесь была богатая, черная, и люди, которые ее обрабатывали, тоже в основном были черными. Но сам Олбани считался городом белых людей. Об этом постоянно напоминал своим читателям Джеймс Грей — главный редактор ежедневной газеты «Олбани геролд», который любые новости из жизни негритянской общины подавал в негативном, уничижительном ракурсе и публиковал только те письма, которые служили укреплению белого превосходства.

Вдохновленная новыми веяниями, порожденными сидячими демонстрациями, в январе 1961 года группа негритянских священников написала Грею открытое письмо с просьбой прекратить публикацию материалов, дискредитирующих негров. «Геролд» ответил передовицей, в которой священникам рекомендовалось «заботиться о своей пастве» и не влезать в дела газеты. В качестве конкретного подкрепления данной рекомендации в ночь на 20 января в дом преподобного Бенджамина Гея были брошены камни из проезжавшей мимо машины. Подпись Гея стояла под письмом первой. В последующие ночи камнями забросали дома еще двоих негритянских священнослужителей. Полиция и пальцем не пошевелила, чтобы установить и задержать хулиганов.

Бенджамин Гей с радостью приветствовал активистов ККСС, прибывших в Олбани. Это были Чарлз Шеррод и Корделл Рейган. Двадцатидвухлетний Шеррод, выпускник негритянской семинарии из Вирджинии, считался уже ветераном освободительного движения. Впрочем, и восемнадцатилетний Рейган тоже не был новобранцем. Оба они прошли курс обучения в Дорчестере и активно участвовали в сидячих демонстрациях и в рейдах за свободу. В Олбани они без особого шума занялись организацией подготовительного центра для темнокожих избирателей Олбани.

17 ноября, находясь под сильным впечатлением от работы активистов ККСС, преподобный Уильям Дж. Эндерсон, чья подпись также стояла под письмом мэру, созвал представителей различных местных организаций с целью создать в Олбани центр Движения, который мог бы координировать кампанию борьбы за улучшение положения негритянского населения в городе. Среди его спонсоров оказались такие организации, как Клерикальный альянс, Федерация женских клубов, Лига негритянских избирателей, ККСС, местное отделение НАСПЦН, Совет молодежи, а также Клуб Крайтерион — ассоциация негров — специалистов высокого класса. Сама структура организации, названной Движением, свидетельствовала, что моделью для нее послужила МАУ, а руководством при написании его программы стали последние высказывания Мартина Лютера Кинга.

25 ноября пятеро темнокожих попытались заказать обед в столовой городского автовокзала и были за это арестованы. Движение стало готовить ответные акции. 10 декабря в Олбани из Атланты прибыла новая группа участников рейдов, чтобы выступить совместно с теми, кто уже находился здесь. Среди десяти тотчас арестованных демонстрантов оказался заведующий молодежным отделом КЮХР Бернард Ли. Движение организовало марш протеста, который состоялся в день судебного заседания по делу Ли. Во время марша было арестовано почти 400 учащихся и студентов колледжей. На следующий день аресты продолжились. Всего было арестовано 560 негров, и 300 из них предпочли не выплачивать штрафы и остаться в тюрьме. Мартин Лютер Кинг пристально следил за развитием этих событий из своего офиса в Атланте.

Наступило 14 декабря. В этот день полиция освободила 118 чернокожих заключенных, и под патронажем мэра Келли начались переговоры представителей белых и черных представителей. Но вскоре переговоры прервались, поскольку негритянские лидеры узнали, что отряд Национальной гвардии штата Джорджия, мобилизованный по указанию мэра, был приведен в состояние боевой готовности.

Эндерсон позвонил в Атланту Кингу и Эйбернети. Они прибыли в Олбани вечером следующего дня. Отправляясь на общее собрание, они не имели никакого готового плана действий, но вскоре заразились энтузиазмом местных ораторов. Преподобный Эндерсон говорил резким от напряжения голосом, и вдруг Мартин услышал его слова: «Поведет нас преподобный Кинг. Не так ли, преподобный Кинг?» Кинг был изумлен, он стоял перед толпой, которая гремела аплодисментами. И он сказал: «Наденьте удобные туфли, мы пройдем вместе, дети мои!»

16 декабря Кинг, Эйбернети и Эндерсон прошли до здания муниципалитета во главе демонстрации. После этого переговоры возобновились. В результате городская комиссия согласилась прекратить дискриминацию на автобусном и железнодорожном вокзалах. Была также достигнута договоренность о перемирии. Но, дав согласие на перемирие, Движение не собиралось сидеть сложа руки. Негры Олбани стали практиковаться в овладении новыми приемами организованной борьбы. На общем собрании они решили не покупать больше «Гералд», а многие чернокожие распространители отказались продавать эту газету. По инициативе Кинга началась также кампания покупательского бойкота. Исполнительный секретарь Движения М. Пейдж специально ездил в Коламбус за рождественскими подарками для своей семьи. Его примеру последовали и другие. Таким образом, руководство Движения оказывало давление на городские власти, с тем чтобы они отменили законы, которые охраняли расовую сегрегацию. Но этот шаг, как и многие последующие, оказался плохо продуман. Чернокожие клиенты не оказывали на потребительский рынок Олбани серьезного влияния.

Другой акцией стал бойкот городских автобусов с требованием прекратить в них раздельное размещение пассажиров, а также предоставить рабочие места чернокожим водителям. К концу декабря автобусная компания начала сдаваться, но руководство Движения не остановило бойкота и стало добиваться от городских властей письменных гарантий, что они не будут препятствовать нововведениям на транспорте. Это решение соответствовало желанию Мартина Кинга «сломать хребет» политике дискриминации негров на Юге, однако оно противоречило реальной оценке местных обстоятельств. Ошибка привела к тому, что городская комиссия отвергла требования Движения, а Движение ничего не смогло этому противопоставить.

Одновременно со всем этим сотрудники КЮХР в Атланте в течение нескольких недель занимались сбором юридических и иных документов, на основе которых было составлено обращение к президенту Кеннеди. В нем администрации предлагалось «вернуться к принципам некогда провозглашенной национальной политики эмансипации негров, создав систему такой исполнительной власти, которая бы запрещала сегрегацию». Этот объемный документ, врученный Мартином Лютером Кингом президенту 17 мая, содержал обзор актов, принятых законодательными собраниями южных штатов. Этими актами утверждалась дискриминация в системе образования, в жилищно-коммунальном хозяйстве и в сфере транспортного обслуживания. В обращении содержался также краткий анализ конкретных несоответствий южного законодательства нормам федеральных законов и специальным судебным постановлениям против сегрегации. В документе, кроме того, шла речь о полномочиях и обязанностях президента страны, связанных с защитой прав граждан Соединенных Штатов, и анализировались легальные средства, которыми располагает президент для достижения всеобщего подчинения существующим законам, а в особенности Акту о гражданских правах от 1957 года.

Это обращение было результатом коллективного творчества, в первую очередь плодом усилий юрисконсульта Уильяма Канстлера и всего юридического отдела КЮХР, однако в его заключительных разделах безошибочно угадывается рука Мартина Кинга: «Хорошо известно, господин президент, что мы морально, духовно и практически привержены принципам и заповедям ненасилия. Мы уверены, что наше мирное сопротивление сегрегации и дискриминации, которые существуют абсолютно незаконно, пробудит совесть и нравственное чувство в тех, кто во мраке невежества, не испытывая ни любви, ни уважения к понятию человеческого достоинства, стремится представить нас гражданами второго сорта.

Мы убеждены, что нам нет необходимости бороться в одиночку, не рассчитывая на помощь со стороны. Ведь наши усилия добиться человеческого к себе отношения путем отмены всех незаконных ограничений наших гражданских и конституционных прав с неизбежностью способствуют духовному подъему и культурному обогащению всех граждан нашей страны...

Господин Президент, мы твердо убеждены, что в Вашем распоряжении имеется достаточный объем конституционных, установленных законом полномочий, с помощью которых, а также творчески используя высокий авторитет и моральный престиж Вашей должности, Вы имеете возможность решительно улучшить положение дел с правами человека в Америке. По мере того как приближается столетняя годовщина со дня провозглашения Прокламации об эмансипации негров, мы вместе с миллионами наших сограждан и с народами всего мира с нетерпением ждем, когда же Америка приступит наконец к реализации тех надежд и мечтаний, которые были пробуждены отменой рабства. Мы обращаемся к Вам потому, что наше терпение на исходе и мы не хотим больше ждать. Мы обращаемся к Вам потому, что мы страстно любим нашу великую страну. Мы обращаемся к Вам потому, что с нетерпением жаждем наступления того момента, когда мы тоже сможем полностью испытать на себе сияние человеческого благородства и, взявшись за руки с белыми нашими братьями повсюду — на Севере, на Юге, на Востоке и на Западе, с радостью возвысить наши голоса во славу Господа Всемогущего:

Пусть громко звучат слова

Над темными водами Красного моря,

Яхве сокрушил мощь Египта,

Дав свободу своему народу!»

В течение многих лет, еще со студенческой скамьи в Морхаусе и Кроуцере Кинг поддерживал добрые отношения с Конвентом американских баптистов. 22 мая 1962 года конвент подтвердил пасторские полномочия Кингов — отца и сына. Таким образом, они приобрели своеобразное двойное подданство, поскольку не вышли из организации Прогрессивные баптисты. Кинг-младший также вел еженедельные колонки в целом ряде негритянских газет и раздел пасторских советов в ежемесячном журнале «Эбени», своеобразном негритянском аналоге журнала «Лайф».

27 февраля он принял участие в трехчасовом заседании, которое проводилось под председательством мирового судьи с юрисдикцией по уголовным и гражданским делам в Олбани, Кинг вместе с Ралфом Эйбернети и двумя другими гражданами был обвинен в участии в незаконной демонстрации и нарушении общественного порядка. Это свидетельствовало, что городские власти намерены преследовать в судебном порядке всех участников предрождественских демонстраций. Кинг и Эйбернети со товарищи были признаны виновными, но приговор объявили только 10 июля. Каждый был приговорен к штрафу в 178 долларов или к 45 дням общественных работ. Кинг и Эйбернети решили отработать незаслуженный срок.

На следующий день один из руководителей отделения КЮХР в Таллахасси К. К. Стил прибыл в Олбани, привезя с собой группу, в которую входили двадцать один взрослый и одиннадцать подростков. Они промаршировали к зданию тюрьмы с песней «Мы победим!». События в Олбани не остались незамеченными и на официальном уровне. В Вашингтоне сенатор от штата Пенсильвания Джозеф Кларк заявил: «В нашей стране все еще встречаются районы, где Конституция... не имеет силы». Берк Маршалл, возглавлявший отдел гражданского права в Департаменте юстиции, позвонил в Атланту Коретте Кинг. Он заверил, что министерство «сделает все возможное для освобождения» ее супруга. Вмешались, однако, какие-то неустановленные личности. Кто-то из представителей власти, возможно сам мэр, читал книгу «Поход за свободой». В ней рассказывалось, как в Монтгомери Клайд Селлерс однажды оплатил штраф, предъявленный Кингу. Версия шефа полиции в Олбани Лаури Причетта звучала следующим образом: «Хорошо одетый неизвестный чернокожий мужчина оплатил штраф в городскую казну». Кинга и Эйбернети вытолкали из тюрьмы.

После этого, в течение нескольких дней, состоялись массовые митинги, в которых приняли участие тысячи чернокожих. Ежедневно негры поодиночке или маленькими группами пытались проникнуть в городские места общего пользования и общественного питания, предназначенные исключительно для белых. 17 июля Джеймс Грей выступил по телевидению, обвинив в беспорядках «приезжих, действующих в своих корыстных интересах. Но это не пройдет. Олбани никогда не уступит». Преподобный Эндерсон попросил разрешения выступить с ответом и получил эту возможность 19 июля. Впервые представитель чернокожей общины Олбани смог через СМИ обратиться к белым гражданам города. В тот же день представитель федерального правительства в регионе издал постановление, в котором запрещалась организация бойкотов, пикетов и публичных выступлений, призывавших к участию в антирасовых демонстрациях. Однако вместо того, чтобы остановить борьбу, постановление лишь усилило ее накал: 21 июля в городе состоялись сразу три массовые демонстрации, в ходе которых был арестован 161 человек.

Тюрьма в Олбани оказалась переполненной, и поэтому многих задержанных отправили в тюрьмы соседних округов. 23 июля жена Слейтера Кинга, агента по недвижимости, вице-президента Движения, попыталась передать посылку с продуктами одному из заключенных в тюрьме округа Митчелл. Она была на пятом месяце беременности, а на руках держала трехлетнюю дочь, когда ее принялся избивать заместитель местного шерифа. От ударов она потеряла сознание и упала, но полицейский продолжал пинать ее ногами. В результате у нее случился выкидыш. В тот же вечер после собрания в баптистской церкви чернокожий священник Винсент Гардинг привел с собой шесть человек к зданию городской управы, где они устроили пикет-молебен, протестуя против избиения миссис Кинг. Их всех арестовали. На следующий день было арестовано еще сорок человек. Возмущенная этими арестами чернокожая молодежь собралась толпой в две тысячи человек. На их разгон было направлено 170 полицейских. Когда полицейские пошли в наступление, их встретили градом камней и бутылок. Двое полицейских получили ранения. Куклуксклановцы публично обещали за это отомстить.

В этот момент Мартин Лютер Кинг призвал временно приостановить демонстрации и объявить 25 июля «Днем покаяния» за устроенные беспорядки. Активисты Движения прошлись по игровым залам, барам и ресторанам, склоняя чернокожих сограждан к ненасильственным формам борьбы. По настоянию Кинга активная деятельность в оставшуюся часть недели была ограничена только пикетами маленьких групп молящихся. Первый из таких пикетов днем в пятницу, 27 июля, возглавили Эндерсон, Кинг и Эйбернети. Они были арестованы и посажены за решетку. Суд над Кингом назначили на 10 августа; ему предстояло провести в тюрьме до суда две недели.

Арест Кинга и случаи проявления жестокости со стороны полиции задели за живое общественное сознание нации. Группа христианских священников и раввинов начала планировать автопробег с целью повлиять на Белый дом, чтобы заставить его вмешаться в события. Группа из десяти сенаторов обратилась в Департамент юстиции с просьбой предпринять «все возможные шаги» по защите арестованных. 1 августа президент Кеннеди публично заявил, что не может понять нежелание властей Олбани сесть за стол переговоров. Мэр Олбани Келли ответил: «Мы никогда не будем вести переговоры с теми, кто с очевидностью не уважает местные законы, законы штата и предписания федеральных инстанций». В организации беспорядков он обвинил «пришлых агитаторов» и конкретно Мартина Кинга.

«Олбани стал символом, последним оплотом сегрегации, — писал Кинг из тюремной камеры в газетную колонку «Народ в действии». — Это произошло почти случайно. Здесь наружу выбилось возмущение, которое копилось в течение целого столетия. В социологическом отношении Олбани имел все необходимое для того, чтобы стать городом решающего сражения. Однако таким же бастионом с легкостью мог стать любой из сотни городов Крайнего и Среднего Юга...

Негритянки здесь получают в среднем по 15 долларов в неделю, работая служанками в чужих домах. Если не считать военные объекты федерального подчинения, расположенные в регионе, здесь имеется очень мало рабочих мест, где негры-мужчины могли бы зарабатывать установленный федеральным законодательством минимум в 1,15 доллара в час. Экономическое порабощение также является не чем иным, как одной из разновидностей сегрегации...

Олбани способен сыграть роль указательного столба для всех других негритянских общин, столкнувшихся с трудной дилеммой ускорения мучительно медленного процесса десегрегации, когда дискриминация по-прежнему все еще мешает множеству людей и уродует их души.

Почему именно Олбани? Потому что Олбани напоминает собой крепость сторонников сегрегации, бастионы которой штурмуются силами нравственного очищения вкупе с силами справедливости».

5 августа Уйатт Уокер привез Коретту с тремя детьми на свидание с Мартином. Когда они подъехали к тюрьме, какие-то белые молодые люди стали громко кричать:

«Ниптер!» Семилетняя Иоланда спросила: «Мама, почему белые ненавидят цветных?» Коретта напомнила ей о Хэнке — белом семинаристе, который провел в их доме часть лета: «Не все белые ненавидят нас, Йоки».

Дети не видели отца целый месяц. И они никогда прежде не видели его в тюрьме. Готовясь к такой ситуации, Коретта объясняла им, «что папе надо сесть в тюрьму, чтобы помочь бедным». Эта тема впервые возникла в их беседах во время задержания Мартина в Атланте. Иоланде тогда только что исполнилось шесть, и, узнав по телевизору, что ее отца посадили в тюрьму, она расплакалась. Коретта сказала ей: «Йоки, папа собирается помогать людям. Кое-кому он уже помог, но надо помочь еще другим. Он вернется». Йоки перестала плакать. Марти теперь было четыре года, а Декстеру — всего восемнадцать месяцев. Они еще ничего не понимали, а просто скучали без отца.

Мартин тоже скучал по детям. Он не хотел, чтобы они видели его за прутьями ограды, и попросил охранников разрешить ему встретить их в коридоре. В их распоряжении было пятнадцать минут. Коретта чувствовала сильное напряжение. «Ма-ам, можно коки?» — пристал к ней маленький Мартин. «Нет, нельзя», — ответила она, и тогда малыш направился к фонтанчику с питьевой водой. Дети находились в шаловливом настроении. Они совершенно не осознавали того факта, что они — темнокожие детишки, которые находятся в тюрьме, построенной белыми, тогда как сами взрослые никак не могли избавиться от этого ощущения. «Мартин, — сказала Коретта, заставив себя улыбнуться, — если ты задержишься здесь надолго, младший совсем забудет тебя».

Мартин улыбнулся в ответ. По крайней мере, он был рад видеть их сейчас. «Да, дорогая, я знаю», — сказал он.

Затем на выходе Коретта попала в толпу репортеров. «Как вы думаете, — спросил один из них, — сколько лет все это будет еще продолжаться?» — «Я думаю, пять лет, — ответила она с грустной улыбкой. — Потом все будет по-другому».

Кинг, Эйбернети и другие обвиняемые были признаны виновными, но получили условные приговоры. На следующий день Движение возобновило акции, направив группы смешанного расового состава в места общественного питания в трех городских парках и в двух библиотеках. На этот раз власти просто закрыли парки. Они также на время прикрыли и библиотеки. Несколько месяцев спустя один из муниципальных бассейнов был продан Джеймсу Грею, который объявил его «частным заведением», предназначенным исключительно для белых.

По мере приближения выборов активисты ККСС и КЮХР все интенсивнее занимались просвещением и обучением избирателей в церквях негритянских сельских приходов. На их собрания часто врывались представители белых властей. Активистов не оставляли в покое: им угрожали, их избивали. На рассвете 15 августа была взорвана негритянская баптистская церковь в Лисберге.

Ранним утром работники ККСС позвонили Уолкеру и Кингу, и они тотчас же помчались в Лисберг. «Я рассматривал руины со слезами на глазах, — писал Кинг в газетной статье. — Стоя там, ощущая сильный жар от дымящихся развалин, я стал вспоминать все то, что мне доводилось выслушивать от сторонников сегрегации, от белых консерваторов и либералов, от очень многих негров, все еще не осознавших значение ненасильственного прямого действия... Здесь речь не шла о каких-либо буфетных стойках... здесь всего-навсего горстка обычных, простых людей, обрабатывающих землю, пыталась освоить элементарный минимум знаний, чтобы голосовать, исполняя свой гражданский долг... И тем не менее здание, в котором они проводили свои практические занятия и предвыборные собрания, теперь лежит в руинах. Почему? Почему? Почему?

Неприкрытая истина заключается в том, что негритянская община всегда и повсюду встречает непримиримого врага в лице белого расиста вне зависимости от конкретного содержания своих действий: стремится ли она к отмене сегрегации за буфетными стойками или в общественном транспорте, добивается ли она реализации первой поправки к Конституции или же устраивает крестный ход, стремится ли она покончить с дискриминацией в школах или же требует избирательных прав. Совершенно не важно, что именно мы хотим, если эти наши желания как-то связаны с расширением наших гражданских прав, с самоуважением, с человеческим достоинством и подразумевают перемены в «южном образе жизни». В этом случае у негра почти нет никаких шансов получить одобрение, согласие или же просто терпимое отношение со стороны белого Юга, поддерживающего сегрегацию.

Вещественное доказательство: обугленные руины баптистской церкви Тенистая Роща. Такова ужасная цена, которую приходится платить на Крайнем Юге за право голоса».

27 августа более 80 раввинов, священников-протестантов, а также множество прихожан — как протестантов, так и католиков, прибыли в Олбани. На следующее утро 75 священников собрались у здания Городской управы. Когда раввин Ричард Израил из Фонда Хиллеля в Йеле начал декламировать 114 псалом, шеф полиции Лаури Причетт потребовал от собравшихся разойтись. А затем он приказал «отправить их в тюрьму». Полиция оттеснила демонстрантов к боковому проходу под одобрительные выкрики белых зевак. Один из полицейских снял с раввина Израиля ермолку, надел ее на себя, напялил накладную бороду. Священников разделили на три группы. Двадцать белых, которых поместили в тюрьму для военнослужащих в округе Ли, решили объявить голодовку; восемнадцать из них отказывались от приема пищи в течение 36 часов, а двое — в течение суток. Из семидесяти пяти человек только несколько остались в тюрьме на неделю. Большинство по окончании голодовки предпочли выйти под залог и разъехаться по домам. Их акция не оказала сколь-либо заметного влияния на белое население Юга, но она воодушевила негров.

Впрочем, не успели священники закончить голодовку, как ночью были обстреляны из винтовок дома тех четырех негритянских семейств, которые приходили на встречу с «чужаками» в их самый первый приезд. 3 сентября уехал последний из восемнадцати голодавших священников. В тот же вечер около 3000 белых собрались по призыву ку-клукс-клана, но городские власти не дали им разрешения пройти маршем через Олбани.

Одновременно состоялся массовый митинг негров. На нем преподобный Эндерсон заявил о необходимости немедленно приступить к совместному школьному обучению. На следующее утро он лично провожал свою четырнадцатилетнюю дочь Лауриту и еще тринадцать других школьников мимо полицейских заслонов и коряво написанных плакатов: «Никаких ниггеров, пожалуйста!» Они направлялись в среднюю школу города Олбани, в которой обучались старшеклассники. Одновременно четыре негритянских малыша пришли с родителями в две начальные школы города.

Нападения на сельские церкви между тем продолжались. В воскресенье 9 сентября в 10 часов вечера была подожжена баптистская церковь Оливковый Холм в Сэссере. Затем поджигатели проехали пять миль до Чикасохэтчи, где предали огню церковь Холм Марии. ФБР прислало сюда из Атланты одного из своих агентов. Когда он прибыл в Чикасохэтчи, какой-то белый фермер набросился на него с кулаками и был за это арестован.

Восемь дней спустя сгорела еще одна — четвертая — молельня: баптистская церковь Первая Надежда в Доусоне, и ФБР перешло в наступление, арестовав троих взрослых мужчин и одного шестнадцатилетнего подростка. Они признали свою вину, и 22 сентября мужчины были приговорены к семи годам тюремного заключения каждый.

Помимо поджигателей и прочих исполнителей, были еще и любители подстрекать. Такие, как бывший губернатор Джорджии Марвин Гриффин. В своей колонке в газете «Атланта конститьюшн» Ралф Макгилл открыто обвинил Гриффина в «поджигательских призывах». «Когда люди, занимающие высокие уважаемые должности, а также известные общественные деятели прямо или косвенно одобряют неприятие закона и судебных решений, беда не заставляет себя ждать. Хулиганье, агрессивные антиобщественные элементы чувствуют, что это развязывает им руки». На первичных выборах среди демократов Гриффин потерпел сокрушительное поражение, уступив политику с умеренными взглядами Карлу И. Сэндерсу.

В начале сентября агенты ФБР арестовали двух белых мужчин, которых обвинили в поджоге церкви Тенистая Роща. Тем временем Мартин Лютер Кинг попросил Джеки Робинсона — бывшую звезду бейсбола, возглавить кампанию КЮХР по сбору средств на восстановление разрушенных церковных зданий. Читатели «Атланта конститьюшн» собрали 10 000 долларов. Столько же пожертвовал мультимиллионер губернатор штата Нью-Йорк Нельсон Рокфеллер. Объединенная Церковь Христа собрала 5000 долларов; Протестантская епископальная церковь — 4000 долларов, как и Движение Олбани; Национальный совет церквей выделил 1000 долларов. За восемь месяцев было собрано свыше 80 000 долларов, причем больше половины из них собрал Робинсон. Монахи из монастыря Св. Духа в Коньерсе, неподалеку от Атланты, добровольно взялись сделать для новых церквей 24 цветных окна. После продолжительных задержек (сотрудники КЮХР были обременены многими другими обязанностями) три из четырех церквей были восстановлены. Пока они строились, службы и собрания проводились в больших палатках. Церковь, сожженная последней, по иронии судьбы, оказалась восстановлена раньше других. Мэр Доусона Карл Раунтри объявил: «Поскольку эта церковь сожжена кем-то из жителей Доусона и округа Террелл, мы понимаем, что должны сами восстановить ее».

Не следует полагать, что священников, которые ответили на зов Кинга, повсюду встречали с одобрением. Доктор Джозеф Х. Джексон из Чикаго, председательствовавший на ежегодном (обычно рассчитанном на неделю работы) съезде Национального баптистского конвента (НБК), не сказал ни одного доброго слова в адрес священников, выступавших в Олбани с протестами. Джексон, как и многие из его белых единомышленников, с неодобрением относился к сидячим демонстрациям и к рейдам за свободу. Он в общих словах рассуждал о том, что негры должны стать самодостаточными в экономическом отношении людьми, но не выдвигал никакой конкретной программы, которую можно было бы противопоставить программе доктора Кинга. При этом Джексон являлся главой самой крупной организации негров-баптистов и от него не так-то просто было отмахнуться. От имени Движения преподобный Эндерсон отправил в Чикаго делегатам съезда от Олбани телеграмму, в которой в резких словах отозвался о позиции Джексона: «Философия бесконечной подготовки — без протеста — не может стать решением расовой проблемы. Она должна быть осуждена как полумера».

Одновременно со съездом НБК, предположительно насчитывавшим пять миллионов сторонников, в Филадельфии проходил съезд недавно созданного Прогрессивного баптистского конвента (ПБК), который уже насчитывал почти миллион членов. ПБК энергично подтвердил свою поддержку позиции Мартина Лютера Кинга. Имея в виду комментарии Джексона, председатель ПБК доктор Т. М. Чэмберс сказал: «Иные утратили веру и стали вопрошать: «А какая польза? Почему бы Кингу, Эйбернети, Шаттлсворту и другим не сдаться — жертвы слишком велики?» Я хочу спросить, почему Ганди не сдался до того, как проложил путь освобождению Индии? Почему Америка не сдалась прежде, чем добилась своей независимости? Мы стоим на пороге нового дня, новой эры, нового мира, в котором новые негры призывают по-новому взглянуть на проблему перехода от рабства к свободе, от ненависти к любви, от мрака к свету, от сегрегации к интеграции, от унижения к чувству собственного достоинства».

Организация прогрессивных баптистов, сторонники которой в основном были сконцентрированы в Нью-Йорке, Филадельфии, Лос-Анджелесе и Чикаго, была создана в январе 1962 года при поддержке Мартина Лютера Кинга после неудачных попыток сместить Джексона с председательского кресла в НБК в i960 и 1961 годах. После съезда в Канзас-Сити в 1961 году Джексон обвинил Кинга в раздувании вражды, которая едва не переросла в потасовку между делегатами противостоящих фракций.

Сам Мартин Кинг не имел большого опыта общения с сельским Югом, но он был окружен теми, кто таким опытом обладал. Он постоянно находился в эпицентре событий, из которых и формировалась принципиально новая расовая ситуация 1960-х годов, связанная с появлением образованного «нового негра» и выходом на политическую арену чернокожей бедноты; на все это накладывала отпечаток борьба религиозных течений внутри негритянских церквей, претензии на национальное лидерство, сращивание религиозных движений со светскими. Кинг любил цитировать слова Виктора Гюго о силе идеи, время которой пришло. Он также осознавал собственную ответственность в качестве живого воплощения одной из таких идей — «идеи ненасилия». Подобно Ганди, Ленину, Кастро, де Голлю, Линкольну и многим другим вождям, обладавшим харизмой, Кинг мог ошибаться и как стратег, и как теоретик. Как любой из этих вождей, он не был бесподобен в каждом своем качестве, но подбор этих качеств был уникален. Он был человеком, необычайно созвучным своему времени.

Кампания в Олбани одновременно может быть оценена как полный провал и как большая победа. И в этой оценке нет ни противоречия, ни демагогии. Подобно акции гражданского неповиновения, проводившейся Ганди в 1930—1931 годах, эта кампания породила великий энтузиазм. Она потребовала массу времени, сил и средств, почти не принеся ощутимых результатов. Как сказала миссис Руби Хёрли, директор юго-восточного регионального отделения НАСПЦН: «Кампанию в Олбани можно считать успешной только в том случае, если ее участники ставили перед собой цель угодить в тюрьму». Белое господство осталось незыблемым, все акции Движения — и крестный ход-молебен, и решимость лидеров найти «всеобъемлющее решение» расовой проблемы, выглядели наивным донкихотством.

В мае 1963 года преподобный Эндерсон объявил, что Мартин Лютер Кинг приглашен в город, чтобы снова возглавить демонстрации. «Тогда полыхнет, и вокруг полетят искры», — пообещал он. Но Кинг в то время отправился в Бирмингем. Искры в Олбани все равно полетели и без него, но демонстрации так и не переросли в массовые акции протеста. Участники их, как обычно, арестовывались. Время от времени возникали локальные стычки. Только в 1964 году благодаря постановлениям федеральных судебных инстанций негры Олбани получили право на проведение мирных маршей протеста, а сегрегация была запрещена Гражданским правовым актом.

По окончании кампании 1962 года в Олбани ее неудачи были рассмотрены весьма скрупулезно. Одним из самых глубоких критиков кампании стал Говард Зинн: «Движение в Олбани не имело никаких шансов. Оно поддерживается исключительно общей решительностью и воинственностью, столь характерными для радикальных негритянских элементов.

Подобная бесформенность имеет как свои преимущества, так и недостатки. Подчас в ней проявляется тенденция действовать по-старому в совершенно изменившейся обстановке. В частности, Движение неохотно пользуется юридическим инструментарием, имеющимся в его распоряжении, и продолжает зависеть в основном от демонстраций... Кроме того, оно не пользуется тактикой концентрации всех сил на какой-нибудь одной, заранее выделенной цели. А такой подход не только разумен, но и создает весьма благоприятные условия для ведения переговоров с противоборствующей стороной. Общество как бы сталкивается с весьма определенным, конкретным требованием, а не с лоскутным одеялом различных претензий и пожеланий. Подобная неопределенность лишь усиливает извечную неспособность любого человеческого общества рационально относиться к своим собственным недостаткам».

Отвечая на эту критику, Уйатт Ти Уокер дал собственный комментарий: «Конечно, мы совершали ошибки... Затрачивая невероятные усилия, мы шли на жертвы, которые не дали никаких непосредственных результатов. Но наше Движение еще очень молодо. В Олбани мы боролись вдохновенно, честно и дружно. Это было настоящее ненасильственное восстание негров, хотя мы и не обладали практическими навыками и тактикой борьбы». Эта кампания, заявил Уокер, «стала началом больших перемен в самом сердце Юга». Но даже если эту кампанию оценивать как проигрыш движения ненасилия, как личную неудачу Мартина Лютера Кинга, то нет никаких сомнений, что его дело было правым. А это не только не умаляет, но и, пожалуй, даже подчеркивает нравственный масштаб его личности и возглавлявшегося им движения. Это было поражение, поражение болезненное. Но проигравшие все же сумели вкусить глоток свободы, их ряды пополнились новыми бойцами, которые, присоединившись к многотысячному хору, дружно запели «Мы победим!».

Уильям Миллер

МАРТИН ЛЮТЕР КИНГ