Александр Витальевич Репников

В защиту фильма Шевкунова о Византии, 2008. Милитаризм у русских консерваторов конца 19 - нач. 20 вв., 2000.

Родился 6.03.1973 в Москве. В 1995 г. окончил Московский педагогический университет. 28.11.1997 защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата исторических наук. 25.10.2006 защитил диссертацию на соискание ученой степени доктора исторических наук на тему "Консервативные концепции переустройства России в контексте исторического процесса кон. XIX – нач. XX вв.". С августа 2000 по сентябрь 2001 с.н.с. Центра политической и экономической истории России Российского независимого института социальных и национальных проблем. В наст. вр. является ведущим специалистом Российского государственного архива социально-политической истории. Доцент Российской академии театрального искусства (ГИТИС). С 1994 г. участвует в конференциях, симпозиумах, семинарах, "круглых столах". Автор и соавтор более 200 научных работ, в т.ч. монографии "Консервативные представления о переустройстве России (конец XIX – начало ХХ веков)" (М., 2006), ряда учебников и учебно-методических пособий, в т.ч. программы для студентов творческих вузов "Новейшая история России (февраль 1917 – август 1991)" (М.: ГИТИС, 2006). Составитель и автор комментариев к книгам П.Н. Милюкова "История второй русской революции" (М., 2001) и С.П. Мельгунова "На путях к дворцовому перевороту. Заговоры перед революцией 1917 г.". (М., 2003). Публиковался в журналах: "Отечественная история", "Новая и новейшая история", "Общественные науки и современность", "Россия и современный мир", "Свободная мысль — ХХI", "Вестник архивиста", "Муниципальная власть", "Russian Studies in History" и др. Научные работы и выступления на конференциях получили отклики в изданиях: "Вопросы истории", "Отечественная история", "Социально-гуманитарные знания", "Свободная мысль — ХХI", "Kritika", "Zeitschrift fuer Weltgeschichte", "Slavic Review", "Russian Review" и др.

*

Византийский набат

К дискуссии о фильме архимандрита Тихона (Шевкунова)

В номере "НГ-религий" от 20 февраля с.г. была опубликована статья Владимира Можегова "Роковая симфония". Автор делился критическими размышлениями по поводу фильма настоятеля Сретенского монастыря архимандрита Тихона (Шевкунова) "Гибель империи. Византийский урок". Этот фильм по-прежнему остается предметом дискуссии. В редакцию газеты поступило письмо пяти историков, чье мнение расходится с точкой зрения Владимира Можегова. Это письмо мы предлагаем читателям.

* * * Смрится в трепете и срахе, Кто мог завет любви забыть… И Третий Рим лежит во прахе, А уж четвертому не быть. Вл.С.Соловьев

Состояние исторической науки характеризуется в последнее время тенденцией к описательности, мелкотемью, снижению уровня концептуальных обобщений. На этом общем фоне отрадным историографическим фактом может быть оценен выход на канале "Россия" фильма "Гибель империи. Византийский урок". Его создатель – наместник Сретенского монастыря Тихон (Шевкунов) – напоминает профессиональным историкам, в чем заключаются функции исторической науки.

Еще со времен Цицерона было достигнуто понимание истории как наставницы жизни. Императив исторического познания определялся формулой: опираясь на опыт прошлого, объяснять настоящее, прогнозировать и выстраивать в соответствии с достигнутым пониманием будущее. Основная задача виделась, таким образом, в формировании исторической теории.

Очевидность подхода классической историографии была подвергнута сомнению первоначально в рамках позитивизма, а затем и постмодернизма. Сменилась парадигма исторического познания. Раскрытие истории как концепции сменилось ее подачей в качестве информации. Оба берега – исходный (прошлого) и итоговый (будущего) – покрылись пеленой фактологической близорукости. Происходит обессмысливание истории.

В этом отношении фильм отца Тихона ценен прежде всего самой попыткой восстановления смыслов исторического процесса. Именно это и вызвало в методологическом плане наибольшее отторжение со стороны оппонентов. Как можно, возмущаются они, экстраполировать матрицу византийской истории применительно к современной России? Но не в этой ли экстраполяции как раз и заключается основная задача истории как науки?

Оппоненты удивительным образом прошли мимо названия фильма. А между тем в нем был сформулирован исследовательский замысел: анализ феномена гибели империй. Фильм именно об этом. Византийский сюжет здесь вторичен. Он взят в качестве исторического урока, восстанавливающего общую сценарную парадигму имперского краха. Будет ли прослеживаться византийский сценарий имперской дезинтеграции применительно к феномену гибели цивилизаций в целом? Пока, на уровне рабочей гипотезы, ответ представляется утвердительным.

Фильм восстанавливает оси исторических координат. Человеку предоставляется возможность посмотреть на свое бытие не только в узкоиндивидуальном ракурсе, но и в разверстке мировой истории. С падения Константинополя минуло уже 555 лет. Казалось бы, седая древность… Однако забвение истории оборачивается, как известно, катастрофой.

Удивительно, сколь эмоциональную реакцию вызвали в общественном сознании сюжеты средневековой истории. Забурлило либеральное болото: "политический заказ", "железный занавес", "самоизоляция", "новая автаркия" и даже – "воссоздание Третьего рейха".

Фильм предельно точно расставил акценты по ключевым вопросам размежевания общественности на национально-державную и космополитическую партии. Исторический образ Византии издавна составлял один из базовых архетипов генезиса общественного сознания в России. И это не случайно – идея византийского преемства составила дискурсивную основу становления российской цивилизации. Устрани эти родовые корни, и русское цивилизационное древо иссохнет (уже иссыхает).

Ключевой российский вопрос – это вопрос о государственности. Еще с Н.М.Карамзина установилось понимание, что история России прежде всего есть "история государства Российского". А государственность в России имеет, по признанию многих историков и философов, византийскую по своим истокам природу. За превратившейся в бренд полемикой славянофилов и западников оказался нивелирован другой, возможно, более принципиальный спор "византинистов" и "антивизантинистов". Победили в итоге противники византийского государственного наследия. Византия приобрела в историографическом дискурсе исключительно отрицательную маркировку.

Научное значение фильма отца Тихона видится в этой связи в реабилитации византийского опыта. Именно реабилитации, а не апологетики Византии. О какой апологетике может идти речь, если решается задача анализа объективных факторов и предпосылок гибели империи? Другое дело – определиться с истоками византийских деструкций. Антивизантинисты относят их к разовым, имманентно присущим империи свойствам. В фильме же они определяются в качестве деформаций исходной модели развития.

Рефлексия на византийскую историю относилась не только к генезису русского национального сознания, но и цивилизационной самоидентификации народов Западной Европы. Можно даже говорить о латентном византийском комплексе западноевропейцев. Запад, констатируется в фильме, являлся по отношению к Византии культурной периферией. Для современного западноцентристского миропонимания это звучит как приговор. В основе западного экспансионизма обнаруживается тривиальный комплекс неполноценности.

Разрушение Константинополя крестоносцами в 1204 году явилось финальным аккордом произведенной Западом политической узурпации. Последующая глобализационная экспансия Запада реализовывала, по сути, прежнюю парадигму построения мировой Римской империи. Современный глобализм иллюстрирует в полной мере деформированное понимание сущности византийского наследия. Человек Запада приступил к конструированию исключительно материализованной системы мироздания.

Традиционное, идущее через века западное неприятие России также восходит к родовой травме Запада, комплексу неполноценности бывших варваров. Россия, как прямой восприемник Византии (восприемник прежде всего в отношении византийского православия), самим фактом своего существования служит указанием западному миру на произведенную им узурпацию, на нелегитимность западнической неоимперской экспансии.

Наиболее эпатирующим в своей безосновательности из всех предъявленных авторам фильма обвинений явилось обвинение в пропаганде фашизма. Удивительна сама логика наклеивания данного ярлыка. Иначе как патологией мышления стереотипами антагонистического видения мира классифицировать ее невозможно: если ты отрицаешь парадигму западноцентризма и связанный с ней набор ценностей, следовательно, можешь быть отнесен к националистам. В действительности же фильм предостерегает от этнократических увлечений.

Этнонациональные принципы государственного строительства относятся к специфическим чертам истории западноевропейских народов. Именно в особых условиях Западной Европы, при рассредоточении народов по своим локальным национальным квартирам, оказалась возможна реализация доктрины государства-нации. Но моноэтнизм противоречит природе любой имперской организации, в том числе и византийской. Грецизация империи стала одним из наиболее весомых факторов ее дезинтеграции. Цивилизационная миссия снизилась до уровня этнических интересов. Турки не могли бы одержать победу над консолидированными православными народами. Поражение 1453 года было поражением греков, но не ромеев. Парадоксальным образом усилия "западников" и "националистов" пришлись в унисон. Национализм для России, подразумевается в фильме, столь же гибелен, как и западническое реформирование.

* * *

"Гибель империи" есть фильм-набат. Его звучание адресовано России. Воспримут ли византийский урок российские государственные власти? Услышит ли звук набата русский народ? Рост ВВП, поток нефтедолларов, сверхвысокие электоральные рейтинги национального политического лидера – казалось бы, ничто не предвещает беды. Однако за внешней успешностью скрываются внутренний надлом, исчерпанность жизненных потенциалов. Количественный рост не соотносится с качественным развитием.

Иллюзия благоденствия погубила не одну империю. Способна ли Россия осознать вызов надвигающейся катастрофы? Ответ на вопрос остается за кадром. Византия погибла, когда от начала вступления на престол Константина Великого минуло 1147 лет. История России от образования древнерусского государства насчитывает уже 1146 лет. Время задуматься о византийских уроках… n

Багдасарян В.Э., д.и.н., профессор; Орлов И.Б., д.и.н., профессор; Репников А.В., д.и.н.; Реснянский С.И., д.и.н., профессор; Федулин А.Я., д.и.н., профессор.

http://religion.ng.ru/history/2008-04-02/10_nabat.html

Классики : Иссследования В начало О сайте Новости | ФР Наука Публицистика Классики Современники Дайджест Дезинфекция Патранойя Aziопа Форум БрК Русские дневники Ресурсы Редакция Поиск

Русская армия глазами консерваторов

Эхо: Сборник статей по новой и новейшей истории Отечества. Вып. 4. М., 2000. С. 9-16

Традиционалистское мировоззрение склонно к сакрализации определённых символов и институтов власти. С точки зрения русских консерваторов конца XIX - начала XX вв. армия представляла собой не просто военную организацию или же одну из опор монархического режима. Судьба армии напрямую связывалась ими с судьбой России, её независимостью и могуществом на внешнеполитической арене. Армия также являлась носительницей идей ранга и дисциплины, а армейская иерархия, по мнению консерваторов, была связана с православной духовной иерархией.

Либеральное общество XIX века зачастую относилось к военным с определённым предубеждением. Их часто обвиняли в реакционности, осмеивали строгую дисциплину и порядок. Но когда приходится не на словах, а на деле защищать отечество то, как писал К. Н. Леонтьев “не юристам и не педагогам, не людям, мечтающим, вероятно, о всеславянской “говорильне”, спешит Россия доверить судьбу свою, а славным военным вождям, привыкшим уже смолоду смотреть не содрогаясь в лицо самой смерти и, не стесняясь пустыми фразами прогресса, налагать на непокорных узду спасительного насилия. Без насилия нельзя. Неправда, что можно жить без насилия. Насилие не только побеждает, оно и убеждает многих, когда за ним, за этим насилием, есть идея”.

Сам Леонтьев совершенно по-особому относился к армии. Значительное влияние на формирование его эстетических взглядов оказало участие в Крымской войне. В 1854 г. он, после окончания медицинского факультета, добровольно отправился в Крым, где в течение двух лет служил военным лекарем. Приведём отрывок из воспоминаний Леонтьева, в котором он объяснял этот необычный поступок: “Я в Крым поехал уже учёным и до болезненности размышляющим юношей... Я в Москве имел уже сам связи с людьми известными, влиятельными, богатыми, с учеными, с литераторами. Я по охоте бросил всё это, оставил не комнату, а хорошие комнаты в доме богатых родных… общество молодых девушек, которые говорили по-английски... и танцевали на лучших московских вечерах. Я бросил всё это именно для того, чтобы кинуться головой вниз в жизнь более грубую, более страшную, более тяжкую для тела, но более здоровую и легкую для души и ума. Игра моего воображения внушала мне, что стыдно мне, поэту, когда другие воюют и лечат воюющих, просто жить всё этаким вялым... студентом, который сидит с книжками. Что надо немного зверства в жизни порядочного человека. Какая-нибудь, слишком честная профессура меня вовсе не пленяла. Я хотел на казацкую лошадь, хотел видеть раненых, убитых людей, сам, может быть, согласился бы быть почти убитым... Я сам искал походных тягостей и... благословлял и дождь, который поливал меня в Крыму, и жар, который томил, и сотни мышей, которые съели у меня шинель, и степных жаб, которые ходили по мне, когда я спал в лагере... и лазаретные ужасы, и укрепляющие душу встречи с чужими смелыми людьми... Слишком тяжёлый рефлекс сидячей жизни изгнал меня из Москвы; и его же остатки ободряли и восторгали меня в Крыму, среди внешних житейских невзгод”. Этот обширный отрывок как нельзя лучше показывает восторженно-романтическое отношение Леонтьева к войне и военным. Высшее общество, где он, опекаемый И. С. Тургеневым, часто бывал перед тем, как решил принять участие в войне, казалось ему неискренним. Некогда рыдавший над “Записками лишнего человека” студент жадно впитывал в себя грубую специфику новой реальности. “Скука и проза - вот что пугало меня в то время в жизни людской, а не ядра, не раны, не кровь... однажды, во время ампутации голени... горячая кровь брызнула фонтаном мне прямо в лицо и попала в рот... Я выплюнул только и продолжал операцию...”.

Романтическое отношение Леонтьева к войне хорошо выражено в “Варшавском дневнике” от 21 февраля 1880 г. Автор считает, что умения и навыки, присущие военным могут пригодиться не только на поле брани. “Военный может легко и скоро стать всем: дипломатом, администратором, министром, хозяином сельским, хорошим мировым судьёй, художником, ученым. Он может быть всем этим, не переставая быть военным! Генерала можно прямо сделать начальником губернии или поручить ему дипломатический пост. Но можно ли дать прямо полк камергеру и послать его в огонь?”.

Простим Леонтьеву некоторую восторженность. Такова была одна из черт его увлекающейся натуры. Характерно, что даже те бедствия и страдания, которые он наблюдал, будучи врачом, Леонтьев стремился оценить с точки зрения эстетики, считая, что война несёт с собой не только горе и разрушение, но также способствует раскрытию подлинных качеств человека и именно на полях сражений люди проходят подлинную проверку “на прочность”. Современный исследователь К. М. Долгов, говоря о Леонтьеве, отметил, что “война имела для него не только и, может быть, не столько бедственное и гибельное значение, сколько значение возвышающее, героическое, очищающее, несмотря на все горе и бедствия, которые она несла с собой”. Вместе с тем, К. М. Долгов делает вполне разумное замечание, что “поэтизация войны, эстетическое понимание и толкование военных событий возможны, пожалуй, только тогда, когда человек не принимает непосредственного и прямого участия в военных действиях. Ведь Леонтьев участвовал в Крымской войне как лекарь, а не как строевой солдат или офицер, он не принимал непосредственного участия в боевых действиях и наблюдал войну несколько со стороны. А боевым солдатам и офицерам было, конечно же, не до поэтизации и эстетизации войны”. Взглядам Леонтьева на войну и военных присуща сильная героико-романтическая окраска, наличие которой в немалой степени было связано со стремлением противопоставить героизм армейской жизни скуке литературных салонов. “Любовь к войне и идеализация войны остались у Константина Леонтьева навсегда. В войне он видел противоположность современной буржуазной цивилизации” - отмечал Н. А. Бердяев. Леонтьев неоднократно противопоставлял военную и гражданскую жизнь, считая, что “в трудные и опасные минуты исторической жизни общество всегда простирает руки не к ораторам или журналистам... а к людям, повелевать умеющим, принуждать дерзающим!”.

В письме публицисту И. И. Колышко Леонтьев доказывал, что общество “людей “книжных”” “оно всех неестественнее и в нём менее чем где-либо, живой, непосредственной поэзии. Я это чувствовал еще смолоду; и, несмотря на то, что, будучи студентом в Москве (в 50-х годах), пользовался покровительством Тургенева и благосклонностью гр. Салиаса, Грановского, Каткова, Кудрявцева и других, с восторгом убежал от них в Крым, в военные больницы и в общество донских казаков, с которыми долго служил в степи на аванпостах. И до сих пор всё московское (того времени) и всё студенческое представляется мне болезненным и скучным, тяжелым для души, а все крымское, военное - здоровым, веселым и развивающим душевные силы”.

Эту же мысль он проводил в статье “Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой”, когда писал: “...я думаю, я верю, что благо тому государству, где преобладают эти “жрецы и воины” (епископы, духовные старцы и генералы меча) и горе тому обществу, в котором первенствуют “софист и ритор”... Первые придают форму жизни; они способствуют ее охранению; они не допускают до расторжения во все стороны общественный материал; вторые, по существу своего призвания, наклонны способствовать этой гибели, этому плачевному всерасторжению”. Он воспевал “то блаженное для жизненной поэзии время”, когда “идеалом мужчины был воин, а не сельский учитель и не кабинетный труженик”.

Иосиф Колышко, отмечал, что “люди пера, по мнению К. Н. Леонтьева, при всех их личных достоинствах, при всем подъеме их нравственных сил, не могут проявлять в жизни столько поэзии и не могут быть столь натуральными, как, например, армейский офицер на военном бивуаке, потому уже, что вся их внутренняя работа сосредоточена, концентрирована в себе и уходит на изображение образов, ими задуманных; образы же живые, рядом стоящие, для них только - модели, типы, равно как и единичные, будничные факты; к ним они подходят не непосредственно, а сквозь призму своего я, в котором, может быть, много искренности и поэзии, но много и скептицизма, тщеславия, самоуверенности и литературой черствости...”. Леонтьев уловил главное, интеллигенция живет отвлеченными схемами и мифами, а военные живут реальностью. Это, конечно не значит, что интеллигент обязательно “витает в облаках”, а военные должны быть начисто лишены воображения.

Размышления о роли армии К. Н. Леонтьева схожи с мыслями Антуана Анри Жомини (1779-1869 гг.), военного теоретика и историка. Он, как и Леонтьев, предсказывал бедствия тем странам, в которых “роскошь откупщика и кошелек биржевого дельца” предпочитают мундиру воина, посвятившего жизнь обороне отечества от врагов. Таким образом, армия не воспринималась консерваторами, как бездушная машина. Ее служба отечеству сравнивалась с религиозным служением, считалась духовным и физическим подвигом.

Отводя армии значительную роль в деле сохранения российской государственности, консерваторы были далеки от слепой идеализации военных структур. В своём труде “Монархическая государственность”, изданном в сложном для страны и армии 1905 г. Лев Тихомиров затронул и армейскую проблематику. Одной из причин военных неудач он считал излишнюю бюрократизацию в войсках, подавление творчества и самостоятельности. Л. А. Тихомиров отмечал, что лучшие из отечественных полководцев всегда заботились о развитии в войсках личной инициативы. Этот “дух инициативы”, заложенный ещё при Петре I, в то же время не исключал и строгой дисциплины. Бюрократизация отнюдь, не тождественная дисциплине. Проникнув в армейскую жизнь, она оплетает собой всю иерархическую военную структуру. Каждый становится простым винтиком в огромной машине и это приводит к фатальным последствиям. “Войсковая канцелярщина развивается едва ли не сильнее гражданской... В этой канцелярской всепредписанности, в привычке обо всем спроситься и ничего не сметь сделать по своему соображению, воспитывается офицер. Неспособные выдержать столь механическое существование или уходят, или затираются на низших местах. Наверх выходят только люди, успешно проведшие горнило обезличенности...”. Тихомиров предупреждал, что в критическую минуту внешней или внутренней опасности бюрократизированное государство почти фатально обречено на крушение. “Привыкшие к повиновению военные структуры ждут приказаний, а начальство далеко”. Засилье бюрократии отмечалось и самими военными, сетовавшими на то, что получившие отличную подготовку офицеры Генерального штаба занимаются чисто канцелярской работой.

Помимо бюрократизации консерваторов так же тревожило растущее в обществе негативное отношение к армии. В период развития капиталистических отношений многие молодые и предприимчивые люди предпочитали военной профессии гражданскую службу, сулившую к тому же я определенные материальные выгоды. Это было отмечено А. Н. Куропаткиным в докладе Николаю II. Ещё в 1900 году он предупреждал, что в армию помимо людей, имеющих интерес и призвание к военной службе, идет большое количество случайных людей не сумевших найти себе место в гражданской жизни.

Падение престижа военной службы во многом было связано и с тем, что просвещенное общество, увлеченное идеями либерализма и свободы, видело в военных заведомых “ретроградов” и подвергало их остракизму. Критика в адрес армии особенно усилилась в трагический период русско-японской войны. Консерваторы всячески подчеркивали, что просчеты и ошибки русского военного командования, не в какой мере ни умаляют подвига простых русских солдат и офицеров. Проблема негативного отношения к армии, а так же связь между воинским и религиозным служением неоднократно рассматривалась в речах протоиерея Иоанна Восторгова. Наиболее показательными в атом отношении являются его речи “Тайна обаяния великого полководца” (посвященная столетию со дня смерти А. В. Суворова), “Воинское дело и звание”, “Вечной памяти русских воинов-мучеников, в Порт-Артуре убиенных”, “Памяти русских воинов “отдавших жизнь за отечество в войну о Японией”, “Воинское звание” и другие. Иоанн Восторгов объединял церковь и армию в их борьбе со злом, как делали это и другие консервативные мыслители. Он заострял внимание на том, что в воинском служении христианством подразумевались элементы жертвенности во благо своей страны.

Иоанн Восторгов также выступал против отношения к военным как к наёмникам и резко критиковал пораженчество периода русско-японской войны. “Никогда со времен начала Руси не обнаружилось в такой степени в людях, считавших и считающих себя представителями русской мысли, отсутствие самого посредственного государственного разума, патриотизма и простой порядочности. Этот момент скорби и потрясений отечества они сочли удобным, чтобы... свести счеты с правительством...”. Он считал, что пропаганда пораженчества затрагивает не только правительство, но и в большей степени оскорбляет самих участников войны. Известия о настроениях в тылу проникают на фронт в действующую армию. “Каково было ей, при неимоверных трудностях, при отдаленности от внутренней России, при медленности пополнения войск, при виде всех преимуществ на стороне противника, - каково было ей при таком отношении печати делать свое дело? Каково было воину идти и умирать, и в то же время быть уверенным, что позади раздастся не похвала и благодарность, а насмешка и осуждение?”.

Вопросы, касающиеся положения русской армии, занимали особое место и в публицистике М. О. Меньшикова, публикуемой “Новым временем”. Представляется, что некоторые из его наблюдений актуальны и сегодня. 7 мая 1906 г. в разделе “Письма к ближним” М. О. Меньшиков писал по поводу политизации армии: “Если не будет принято быстрых и нравственно-достойных мер, революционное движение охватит в два-три года всю нашу “униженную и оскорбленную” армию сверху до низу. Долго накоплявшееся недовольство прорвется в гибельных проявлениях. Но теперешние революционеры жестоко ошибутся в своих расчетах. Расстроенная армия может им дать власть, но с тою же легкостью и сокрушит их. Пока армия в руках Государя, она безопасна для той свободы, какую Он дал народу. Но вышедшая из повиновения армия может разгромить страну - и правых, и левых одинаково... Но тогда конец России. Армия станет одинаковой опасностью и для монарха, и для парламента. Она поминутно будет врываться в верховное управление... Игрушка партий, она перестанет служить стране - и станет ее вечной угрозой”. Заботило Меньшикова и укрепление воинского духа в среде подрастающего поколения. В статье “Молодежь и армия” от 13 октября 1909 г. он писал: “Быть России или не быть - это главным образом зависит от ее армии. Укреплять армию следует с героической поспешностью, - вот как черноморские моряки когда-то укрепляли Севастополь. Армия - крепость нации, единственная твердыня, которою держится наша государственность”.

В статье “Маниловщина в армии” от 23 февраля 1910 г. он выступал против использования армии для выполнения не свойственных ей функций. Меньшиков писал: “Для меня кажется громадной опасностью, когда на армию начинают смотреть не как на армию, а как на источник еще каких-то задач и прибылей. Нельзя, господа реформаторы, с одного вола драть семь шкур. Сегодня вы требуете, чтобы войска несли полицейскую службу: опыт опасный, очень вредный для армии, так как отвлекает ее от военного обучения”, однако тут же оговаривался - “война с внутренними врагами есть трагическая необходимость”. Подводя итог статьи, Меньшиков призывал власти: “Не троньте армию. Не мешайте ей заниматься своим огромным, бесконечно важным для государства делом”.

Первая мировая война и последовавшие вызвала к жизни попытки философского и религиозного осмысления происходивших перемен. Многие видные философы, в том числе принадлежащие к либеральному лагерю, пытались осмыслить происходившие события с глобальной точки зрения противостояния сил добра и зла.

В религиозной трактовке война рассматривалась как очищение “от грехов”. В 1915 г. священник Алексей Спасский так ответил на вопрос о сущности войны: “Много бедствий причиняет гроза: разрушает дома и постройки; молния уничтожает даже самые крепкие деревья. Еще больше бедствий причиняет война; но вместе с тем кровию, слезами, стенаниями... она смывает наши язвы”.

На начавшуюся первую мировую войну Меньшиков откликнулся циклом статей, которые с 26 июля (8 августа) 1914 г. стали выходить под общим девизом “Должны победить”. В статье этого цикла от 11 сентября 1914 г. он писал: “В случае победы... нами и впредь будет руководить... не жадность и злоба, а лишь желание обезоружить буйного соседа... Борьба наша против преступных возбудителей международной вражды никогда не перейдет на мирную часть немецкого народа... Если нынешнее могущество Германии покоится на кошмарных по размеру вооружениях, то в будущем ей придется подыскать иной источник своей гордости...”. За год войны М. О. Меньшиков опубликовал 163 материала под девизом “Должны победить”. Как и Леонтьев, Меньшиков считал войну естественным явлением. “Войною строились все царства, войною они крепли и достигали величия, и только неспособностью к войне - разрушались”.

Напряжение всех сил в период войны заставило забыть вчерашние политические и национальные разногласия. В статье “Пророки и держиморды” от 7 мая 1916 г. Меньшиков упрекал националистов: “В период войны не время сводить счеты с маленькими народцами, переживающими в одинаковой мере неслыханную катастрофу и в одинаковой мере проливающими кровь за общее великое отечество”. Обращаясь к истории России в статье “Служба героев” от 2 июля 1916 г. Меньшиков искал в прошлом подтверждения своим взглядам, своей вере в победу России: “Не добротой славянского характера и не только здравым народным смыслом, но по преимуществу беззаветной храбростью своих героев Россия давала отпор и западным завоевателям, из которых иные были великими полководцами... Не раз великая Империя наша приближалась к краю гибели, но спасало ее не богатство, которого не было, не вооружение, которым мы всегда хромали, а железное мужество ее сынов, не щадивших ни сил, ни жизни, лишь бы жила Россия”.

Война - это всегда кровь и разрушение, но война лишенная высшей идеи превращается в бойню. В то время, как лучшие представители русской либеральной мысли искали духовный смысл в первой мировой войне, общество все больше погружалось в состояние недовольства и усталости. Все призывы к патриотизму оказались тщетны.

Крушение монархической государственности в России в 1917 г. шло параллельно с разложением армии. Осмысливая произошедшие впоследствии события, генерал А. И. Деникин заметил: “Армия в 1917 году сыграла решающую роль в судьбах России. Ее участие в ходе революции, её жизнь, растление и гибель - должны послужить большим и предостерегающим уроком для новых строителей русской жизни”.

Впоследствии в эмиграции русские консервативные мыслители неоднократно обращались к героическим и трагическим страницам истории русской армии. Выступавшие за сильную и дисциплинированную армию они вовсе не считали, что принципы единоначалия и дисциплины тождественны показушному бюрократическому “порядку”. Так И. А. Ильин отмечал важность соединения воинской дисциплины и широкой творческой инициативы. При этом инициатива не отождествлялась с все дозволенностью, а дисциплина с палочным обхождением. По мнению мыслителя “...воинская дисциплина... оказывается наиболее могучей и успешной именно тогда, когда она несома свободным человеком, совестно, честно, предметно и инициативно”. Как и Л. А. Тихомиров, И. А. Ильин ставил в пример Петра I и А. В. Суворова, отмечая, что военная доктрина последнего являла “гениальный синтез монархической дисциплины и республиканской инициативности”. Армия, по Ильину, представляет собой единый организм, где каждый человек, вне зависимости от его звания и положения подчиняется не только согласно распоряжению командира, но и по собственной инициативе. Он отмечал, что в армии идеально осуществляется один из главных принципов монархии: человек приобретает умение подчинять и подчиняться “не только за страх, но и за совесть”. В качестве возможных опасностей для республиканской армии Ильин выделял слепую переоценку принципов “свободы”, “контроля снизу” и “избрания”, а в качестве опасностей для армии монархической такую же переоценку принципов “несвободы”, “бесконтрольности” и “назначения”. По его мнению, и анархия и излишняя формализация одинаково пагубны для армии.

И. А. Ильин, как и К. Н. Леонтьев, стремился объединить воинское и религиозное служение. Он считал, что армия должна чувствовать, что она сражается за правое дело. Правое не только в сиюминутном политическом смысле, но и в смысле духовно-нравственном. В этом случае сражение получает значение духовного подвига, не случайно многие великие полководцы прославились не только как воины, но и как глубоко верующие православные христиане.

Думается, что многие из тех негативных моментов, которые отмечали русские консерваторы конца XIX - начала XX в. во взаимоотношениях армии и общества сохранились, и впоследствии сыграли свою пагубную роль в последние годы существования СССР. Эта проблема жива и сегодня, когда значительно пошатнулось чувство патриотизма, а у определенной части молодого поколения бытует мнение: “Где хорошо, там и родина”. Подобная позиция порой объясняется тем, что “это государство мне ничего не дало”. И действительно, может ли государство, не заботящееся о подрастающем поколении, рассчитывать вырастить людей способных встать на защиту этого государства, а если надо, то и пожертвовать жизнью. Принцип “своя рубашка ближе к телу”, долгие годы проповедуемый системой, оборачивается против самой этой системы. Происходит массовое отчуждение общества от власти. Пропаганда тотального индивидуализма, пренебрежительного отношения к государству, которое “ничего не дает” выразился, в частности, в падении престижа военной службы, негативных оценках армии и других силовых структур в СМИ. Армия является неотъемлемой частью социального организма, и изменение её статуса неизбежно отразится на всей социальной системе в целом.