Есть два способа жить: совершенно законно и почтенно ходить по суше – мерить, взвешивать, предвидеть. Но можно ходить по водам. Тогда нельзя мерить и предвидеть, а надо только все время верить. Мгновение безверия – и начинаешь тонуть. Мать Мария (Скобцова) О епископе Михаиле В библиотеке Кротова с любезного разрешения М.Рощина. - 2008 г. Старообрядческий епископ Михаил (в миру Павел Васильевич Семенов) родился в 1873 г. в семье крестьянина-кантониста Симбирской губернии. В 1899 г. священноинок Михаил закончил Казанскую духовную академию, а в 1902 г. после блестящей защиты диссертации он переводится в Санкт-Петербургскую духовную академию приват-доцентом по кафедре церковного права. Всего через год отец Михаил возводится в сан архимандрита и получает звание экстраординарного профессора. Многое не нравилось молодому профессору в синодальном православии. Своих взглядов он не скрывал и высказывался всегда открыто. За эти свои несогласия и критические высказывания архимандрит Михаил в 1906 г. был удален из академии и сослан в Задонский монастырь. Там он переосмыслил свой жизненный путь и решил перейти в старообрядчество. 23 октября 1907 г. архимандрит Михаил присоединился к древнеправославной Церкви (Белокриницкая иерархия). Чиноприем совершил епископ Нижегородский Иннокентий. «Когда я был еще студентом, я уже любил вас, как братьев. Мне были дороги и близки ваши страдания. Душа моя стремилась обнять вас. И вот я пришел к вам. Примите же меня, как брата», – говорил отец Михаил в одной из своих проповедей в 1907 г. 22 ноября 1908 г. архимандрит Михаил был рукоположен в сан епископа Канадского. Епархии он не имел и жил литературным трудом. Он сотрудничал в различных старообрядческих периодических изданиях и написал за неполные 10 лет десятки духовных статей. Епископу Михаилу был дан благодатный дар церковной проповеди, дар не философа и мыслителя, но проповедника Милостью Божьей. Осенью 1982 г., когда мне довелось работать в личной библиотеке Ивана Никифоровича Заволоко и много беседовать с этим замечательным и проникновенным собирателем старообрядческих редкостей, я слышал от него такие слова: «Епископ Михаил был изумительным духовным писателем. Никто в современном старообрядчестве не умел писать так, как он». Столь высокая оценка духовного подвига старообрядческого просветителя дорогого стоит! Статьи епископа Михаила разбросаны по страницам старообрядческой периодики начала ХХ века. Предлагаемое вниманию читателей «Чудо Воскресения» впервые было опубликовано в старообрядческом журнале «Церковь» (1908, №15). Это – небольшая духовная поэма в прозе, светлый и радостный гимн Истине, пропетый чистой душою. В начале 1900-х гг. епископ Михаил был активным участником заседаний Религиозно-философского общества в Петербурге, инициированного Дмитрием Мережковским и Зинаидой Гиппиус. Дискурс русского религиозного ренессанса начала ХХ века отчетливо просматривается в «Чуде Воскресения». В этой, как и в других его духовных статьях, епископу Михаилу удалось удачно синтезировать прозрения религиозных мыслителей своего времени с глубоким чувством живой веры, присущей старообрядчеству. В «Чуде Воскресения», безусловно, видна патина эпохи, но тем ценнее для нас сегодня внутренний смысл статьи, горячая вера, одушевлявшая автора, и убедительная логика его не вполне очевидных умозаключений. Епископ Михаил жил православием. Он ощущал догматы православия, как ту духовную ось, на которой все в мире держится. Особенно важным он считал догмат троичности, метафизическую основу христианства как религии любви. В статье «Нужны ли догмы?» епископ Михаил писал: «Да, если бы истина троичности вошла клином в нашу жизнь, в наше разумение жизни, мир переменил бы лицо свое, царство Христово настало бы на земле. Любовь стала бы законом жизни… Если человек живет душой в воздухе сфер небесных, то тем самым он научается истинно веровать, то есть не только мыслью, но и волей подходить к истине откровений, входить внутрь ее. Тогда догмы открываются ему во внутреннем его чувстве, в глубинах его нравственного сознания. И только тогда Святая Троица не будет казаться ему геометрическим треугольником, а покажется в свете своего духовного содержания, и как откровение о внутренней жизни Бога, и как заповедь, освещающая весь путь христианина». Земной путь епископа Михаила завершился трагически. 18 октября 1916 г. он был жестоко избит в Москве неизвестными и был доставлен в больницу в бессознательном состоянии. Только через несколько дней он пришел в себя и назвал свое имя. 24 октября в больнице он исповедался и причастился Св. Таин. Когда священник приложил к устам страдальца Св. Крест, он взял его правой рукой и долго прижимал к устам. 27 октября 1916 г. благородное сердце епископа Михаила перестало биться. ************* «Чудо Воскресения» епископа Михаила с моим небольшим предисловием впервые было опубликовано по-русски в 1991 году шотландским издателем Джоном Куцем в его издательстве «Роберт Грин», искреннюю признательность к которому я бережно храню в своем сердце. Кандидат исторических наук Михаил Юрьевич Рощин Епископ Михаил (Семенов) ЧУДО ВОСКРЕСЕНИЯ I Воскресение Христа есть факт исторический. В данном случае мы имеем налицо все доказательства действительности факта: Господь Исус Христос умер. Вот несомненная первая половина. Были попытки утверждать, что Господь был только в обмороке, что Его сняли с креста обессилевшего от мук и кровотечения, но еще живого. Будто бы уже в гробу Он пришел в себя от запаха «ароматов», от холода могилы и вышел из гроба. Но, не говоря уже о веском возражении Штрауса (врага христианства), что слабый и бессильный страдалец не мог произвести на апостолов впечатление победителя смерти, – стоя на точке зрения верующих, можно привести в удостоверение один факт. Евангелия говорят, что из прободенного ребра Господа вытекли кровь и вода. Если неверующие не желают рассматривать этот факт, как чудо, то есть как мы, то они должны видеть здесь яснейшее доказательство. Явление такого рода с точки зрения естественного знания указывало бы на паралич сердца, то есть на бесспорную смерть. Итак, Христос умер. И для неверующих это доказано даже сильнее, чем для верующих. Далее, второй факт, не менее бесспорный, что его тело не оказалось в гробе. Что этот факт несомненен, служит доказательством еврейский Талмуд, который повторяет старую сказку, что тело Христа унесли ученики. Следовательно, тело исчезло. Что же случилось? Может быть, в самом деле, украли его ученики. Мысль совершенно недопустимая, как бы ни смелы были отрицатели. Нужно представить себе восторженный экстаз, который овладел апостолами после воскресения, тот переворот, который их вдруг сделал из малодушных сильными. Если бы воскресение было их выдумкой, в их душе мог бы произойти этот чудесный переворот? Итак, тело исчезло как-то необычайно. Что же случилось? Я приглашаю свидетелей: они скажут, что именно случилось здесь около гроба в саду Иосифа Аримафейского. Эти свидетели воскресения – апостолы. Они говорят, что в пещере на месте умершего они увидели только вестников воскресения. Они говорят о явлении Господа пятистам на озере Галилейском, о явлении одиннадцати апостолам, о явлении двенадцати и т.д. Что можно сказать против этих показаний? Свидетелей пытались отводить. О них говорили, будто они галлюцинировали, видели Господа только в видениях, благодаря тому, что ждали чуда и желали чуда. Однако прочитайте Евангелия. Правда ли, что ждали? Были ли основания видеть небывшее, галлюцинировать? Для того, чтобы обмануться, увидеть того, чего нет, нужно именно ждать Воскресшего, верить, что воскресение Его близко и будет. А у кого из апостолов была эта вера? Когда Магдалина и другие женщины идут к гробу, они думают: «Кто отвалит им камень?» Когда Мария увидела, что гроб пуст, у нее не явилось и мысли о воскресении. Даже когда она видит Господа, она не узнает его, почему? Она уверена, что мертвые не воскресают. А апостолы? Когда им приносят известие: «Он жив, Он воскрес», – они «не яша веры». Фома не верует, даже когда видит. Могли ли галлюцинировать и создать воображением воскресение эти люди, когда у них нет и мысли о возможности воскресения, когда они вовсе не ждали чуда, и считали «Пророка» навсегда похороненным? Итак, они видели действительно Воскресшего. Исторический факт воскресения несомненен. На Западе многие ученые книжники посвятили труд своей жизни опровержению чудес Исуса и Его воскресения. Они называются рационалистами. Но при всем своем уме и начитанности они не смогли поколебать евангельского рассказа и в течение трех веков лишь опровергают друг друга, а иногда и сами открыто признают свое бессилие бороться против Христа. Так, немецкий ученый Де-Ветте, в течение десятилетий бывший во главе рационалистов, на смертном одре сознался, что «событие воскресения, хотя способ его совершения покрыт непроницаемым мраком, представляется однако столь же несомненным, как и смерть Цесаря». Когда полурационалист Неандер прочел это признание Де-Ветте, то слезы хлынули у него из глаз. После этого Неандер подверг новому основательному исследованию исторические доказательства дела и тоже принял его. В заключение главы – два слова. Мы сказали, что высшее заверение факта воскресения – тот грандиозный переворот, который он произвел в апостолах. Этот переворот не могли произвести мечты. Но на том же факте, как его отзвуке, держатся перелом и движение культуры за две тысячи лет. Могла ли ее поддерживать мечта двенадцати фантазеров? Вот хорошие слова одного ученого по этому поводу: «”Он воскрес, Он жив?” – Эти слова, – пишет Пфефенгофер, – образуют исходный пункт для новой жизни в сердцах учеников. Они превращают их печаль в необычайную радость, павшим духом внушают мужественную решимость и из бедных рыбарей делают мировых учителей и проповедников. Но далее они изменили всю историю. Ни один факт не оставил столь глубоких следов своих в истории, как этот. Без него мы не имели бы никакого христианства и никакой христианской культуры. История мира приняла бы совершенно другое направление. Без живых сил христианской веры древний мир разложился бы, не было бы новой богатой культуры христианского мира. Мы не можем верить, чтобы голое воображение могло принести с собою столь великое и доброе. Вера в Божественное управление миром требует того, чтобы Воскресение Христа не было чем-либо кажущимся только, но было истиной». II Рядом с историческим обоснованием факта приводим другое обоснование его. Его можно назвать психологическим. Мы считаем необходимым его не потому, что он подтверждает воскресение, этот факт и без того стоит твердо, а потому, что раскрывает глубокий смысл события. Как известно, Кант, величайший из мыслителей за все века, считал лучшим доказательством бытия Бога и бессмертия души то, что наше нравственное сознание необходимо требует признания этих двух истин. Но совершенно так же, как признания бессмертия души, требует наша мысль веры в бессмертие. «Я представляю себе – говорит Версилов в «Подростке», – что бой уже кончился, и борьба улеглась. После проклятий, комьев грязи и свистков настало затишье, и люди остались одни, как желали: великая прежняя идея (Бога) оставила их; великий источник сил, до сих пор питавший и гревший их, отходил, как то величавое зовущее солнце в картине Клода Лоррена, но это был уже как бы последний день человечества. И люди вдруг поняли, что они остались совсем одни, и разом почувствовали великое сиротство… Я никогда не мог вообразить себе людей неблагодарными и оглупевшими. Осиротевшие люди тотчас же стали бы прижиматься друг к другу теснее и любовнее; они схватились бы за руки, понимая, что теперь лишь они одни составляют всё друг для друга. Исчезла бы великая идея бессмертия, и приходилось бы заменить её; и весь великий избыток прежней любви к Тому, Который и был Бессмертие, обратился бы у всех на природу, на мир, на людей, на всякую былинку. Они возлюбили бы землю и жизнь неудержимо и в той мере, в какой постепенно сознавали бы свою преходимость и конечность… Они стали бы замечать и открыли бы в природе такие явления и тайны, каких и не предполагали прежде, ибо смотрели бы на природу новыми глазами, взглядом любовника на возлюбленную. Они просыпались бы и спешили бы целовать друг друга, торопясь любить, сознавая, что дни коротки, что это – всё, что у них остается. Они работали бы друг на друга, и каждый отдавал бы всем всё свое и тем одним был бы счастлив… Вера моя невелика, я – деист, философский деист (т.е. отвергаю участие Бога в делах мира – еп. Михаил)… но замечательно, что я всегда кончал картинку мою видением, как у Гейне, «Христа на Балтийском море». Я не мог обойтись без Него, не мог не вообразить Его, наконец, посреди осиротевших людей. Он приходил к ним, простирал к ним руки и говорил: «Как могли вы забыть Его?» И тут как бы пелена упадала со всех глаз, и раздавался бы великий восторженный гимн нового и последнего воскресения…» (Достоевский). Вот замечательное свидетельство: неверующий приходит к идее воскресения Христа, к мысли о необходимости верить в это воскресение. Почему? Да очень просто: он чувствует в глубине души, что жизнь сразу погасает, если только он отвергнет воскресение, всё потемнеет. Чувствует неправду, говорит он, что тогда возможна будет любовь – не будет тогда ничего, кроме смерти. Жизнь слишком часто смотрит на людей глазами мертвеца, глазами вышедшего из гроба андреевского Елеазара (рассказ «Елеазар» Леонида Андреева – М.Р.) – страшными глазами, от которых вяла всякая жизнь, новобрачные становились стариками, гас румянец на молодых щеках, гасло само солнце, и темным становилось голубое небо. И нет для человека выхода между дилеммой – признать жизнь истлевшим трупом, от которого «уже смердит», и умереть, или же отвергнуть, отпугнуть страшную тень «Ничто» с неподвижными глазами другой – светлой идеей Человека Воскресшего, идеей непобедимости человека. И неправду говорит Версилов, думая, что люди могут жить, когда решат, что завтра солнца не будет, что человек имеет скучное и тупое рабье сегодня, и не имеет лучезарного божественного завтра, яркого солнечного дня в новом царстве. Люди тогда смотрели бы на жизнь не как на возлюбленную, а как на труп зачумленного, хотя может быть, и пировали бы, предавшись отчаянию среди пира смерти. Август в рассказе «Елеазар» приказал выколоть глаза воскресшему Лазарю, потому что, пока они смотрят, тухнет солнце, и вянет жизнь. Но как погасить мертвые глаза «нашего» сомнения и отчаяния в мире и жизни? Только поставив рядом с Елеазаром другого Воскресшего – образ, который своей безграничной верой в победу жизни, в победительность человека сотрет убивающую тень Елеазара. Отсюда моральное неизбежное чувство заставляет верить в воскресение, требует и неотступно желает этой веры. Отвержение этой веры вызвало настоящий крах всей моральной жизни человека. В самом деле: взвесим вполне те следствия, к которым необходимо приводит это неверие. Если Христос не воскрес, то вынуждаемся принять нечто ненатуральное, именно, что фарисеи и саддукеи были правы, Сын же Человеческий был неправ. Ибо право на Божеское достоинство Он основывал пред ними на том, что Он в третий день воскреснет. Если Он воскрес, то Его свидетельство истинно, если же нет, то Он – обманщик. Еще более! Мы принуждаемся верить, что мучительное чувство богооставленности, которое на мгновение имело место в висящем на кресте, было несправедливо, а следующий за сим светлый, радостный взор кверху был глупостью. На Его молитвенное воззвание: «Отче, в руце Твои предаю дух Мой!» Бог должен был бы ответить: «Погибни»! Ему, посвятившему всю свою жизнь на исполнение воли Божией, на служение Богу, в качестве воздаяния был бы ниспослан тот же жребий, как и хулившему злодею. Возвышенное упование должно было бы быть с жестокостью отвергнуто. Фарисеи победили, и Бог был при сем и скрепил эту победу!... Стоит только отвергнуть воскресение, нужно будет отвергнуть и Праведного, Святого Бога, нельзя более верить в победу добра в этом мире, если Исус так же погиб, как и Иуда. С отвержением одного этого факта неудержимо ниспровергается вера в нравственный миропорядок – это предварительное условие всякой нравственной работы по отношению к себе и другим. «Если Христос не воскрес, то тщетна вера наша. И не только вера, но и надежда, и любовь. Если Христос не воскрес, то он достойно распят, ибо он обманул человечество величайшим из всех обманов, утверждая, что Бог есть Отец Небесный, Бог, допустивший уничтожение в смерти такой Личности, Которой весь мир не стоит, – не Отец, не Бог, и весь мир тогда – насмешка дьявола над человеком, вся природа – безумие, проклятие и хаос» (Д.С. Мережковский). Возможна ли нравственная жизнь, борьба со злом, если Христос не воскрес, если Он побежден, а не победил зло? Если Христос не воскрес, то вера в Его слово, Его Евангелие невозможна. Тогда, как говорит Достоевский, – антропофагия, людоедство. Тогда должно принять за единственный закон жизни борьбу за существование. В самом деле, жизнь уверяет, что закон жизни – борьба, что самоотвержение даже безнравственно (слова Спенсера). Господь Христос уверяет, что закон жизни – борьба, но не за свое, а за чужое существование. За кем же идти? Если Христос не воскрес, если он не Бог, то, конечно, где же правда? Если Христос – человек, то, конечно, мы должны признать правдой то, что говорят эти жрецы знания и, следовательно, вместе с верою, что за крестом следует воскресение, падает и подвиг, любовь, духовная жизнь. Говорят, что любовь к ближнему сама по себе дает наслаждение. Да, но если опять верить в победу этой любви. Иначе любовь – великая мука. Ведь Христова любовь не та любовь серенькая, серединная, какую проповедует, например, Л.Н. Толстой, для которого (по его словам) любовь к врагам даже бессмысленна, невозможна. Это – отдача всего тела и всей души, всей совести, как мы видели, полное Голгофское слияние с людьми в их страданиях. Как же можно понести эту любовь, если нет помощи Победителя Воскресшего? Любовь, чтобы быть осмысленной, должна дать определенный результат, привести к определенной цели, должна увеличить хоть на йоту сумму счастья на земле. Что же найдет в любви не верующий в победоносную силу креста? Ничего. Цель служения другому – достигнуть своего счастья и счастья ближнего – недостижима вне веры в победу креста, в воскресение. Положим, что я люблю, хочу служить другому, могу ли я быть счастливым и сделать счастливым его. Но подумайте, куда же я дену страдания тех миллионов, которые страдают около меня, напрасно взывая: «Доколе, Господи?», те слезы, которые видим кругом, какие пролиты, и льются, и оросили землю до самого центра. Они помешают, не дозволят быть счастливым ни мне, ни другому. Ведь нельзя спрятаться от этих страданий, не видеть их. Нельзя себя утешать тем, что хотя миллионы страдают, но одного я делаю счастливее. Это было бы абсурдом и намеренной сентиментальной ложью самому себе. Положим, отрёшь слёзы одного человека, но ведь тогда будешь счастлив радостью одного и несчастен горем всего мира. На маленький плюс слишком большой минус. Да можно ли сделать счастливым и одного человека, если нет надежды победить страдание вообще? Пусть я отру чужие слезы. Зачем эта жестокость? Я спасу его от огня, в котором он горит, от огня его личных страданий. Но ведь его сердце изойдет кровью, когда он свободный от своих страданий, увидит чужие «язвы и скорбь». Пусть я даже забуду об этих далеких страданиях, но надеяться на то, что служение другому закроет от моих глаз страдания мира, не есть ли трусливое бегство от этих страданий? Чтобы человек мог жить и работать, он должен быть уверен, что зло вообще победимо, что и для этих невинных детских слез есть конец и примиряющий исход, что страдание каждого не есть что-то окончательное, неискупимое. Если же нет, то слез одного, всего одного ребенка достаточно, чтобы прожечь, убить сердце, сделать бессильным всех, кто не перестал быть человеком. Поэтому прав Иван Карамазов, говоря, что если всё кончается этой жизнью, то нельзя любить и служить человеку, это служение будет бессмысленным, и человеку остается одно – оргиями отдалять от себя чувство сострадания, опьянять себя, а когда погоня за наслаждениями перестанет давать наслаждение, разбить кубок об пол. Но прогресс?.. Люди могут жить и работать для будущего, когда не будет на земле страдания, когда наступит царство Божие? Конечно, на земле никогда не наступит это толстовское царство Божие, но если бы оно и наступило, то всякий человек с истинно человеческим сердцем возвратил бы билет на вход в это царство. Всякий должен был бы сказать, как Иван Карамазов: «Зачем эта гармония, когда в ней не примут участия те, кто ее создает, когда им никогда не дадут белых одежд и веток пальмовых. Говорят, – беседует он с Алешей, – что все должны страдать, чтобы купить вечную гармонию, но зачем тут дети и их страдания? Отказываюсь я от всякой гармонии, если она стоит так дорого. Не стоит она слезинки, хотя бы одной только той девочки с Гай-Маркета. Не стоит, потому что слезки остались и останутся неискупленными, невознагражденными. Не хочу гармонии, из любви к человечеству не хочу. Слишком дорого оценили гармонию, не по карману, я не могу столько платить за вход. И потому я свой билет на вход спешу возвратить Ему обратно. Не Бога я не принимаю, Алеша, я только билет почтительнейше Ему возвращаю». «Это бунт, – возражает ему Алеша. – Да, это бунт, но не дойти до этого бунта может только или бедная, скудная нехристианская душа, довольная маленькой, серой полулюбовью, или душа, верующая в то, что детские слезы не только не остаются неискупленными, но сами являются искуплением и в будущем обратятся в венок из алмазов, что на свой крик «Доколе, Господи», страдальцы получат ответ». Несомненно, только в признании истины, что за крестом следует воскресение, что Христос, пострадавший, вместе и воскресший Бог, – решение всех мучительных и неразрешимых вопросов. Христос победил страдание, если так, то мое служение ближним не работа Сизифа или Данаид, наполняющих бездонную бочку без всякой надежды сделать действительно счастливым человека, а соучастие в работе Христовой, которая должна окончиться в Царстве Любви и Славы Божией, с этой точки зрения страдать с ближними и для ближних, сострадая отдавать им жизнь, – значит залагать камни действительного и вечного счастья человека. И только эта мысль, что нами созидается благо наше и всего человечества вместе и под руководством Великого Строителя Христа-Бога, Который побеждает мир, может сделать действительно радостью страдания этой жизни. Вместе с тем только эта уверенность, что страдания земли готовят нас и наших ближних к радости жизни с Богом, что будущее не только заставит страдальцев забыть прошедшее, но и заставит их благословлять это прошедшее, как путь к радости и счастью, – может примирить нашу мысль с видом страданий и в частности – со страданиями детей. III «Но таким образом, – скажут нам, – вы доказываете истину воскресения тем, что хотите ей верить. Мало того, что вы желаете, – желание воскресения не есть еще доказательство. Конечно, но здесь дело вовсе не в одном желании. Здесь суть в том, что допустить смерть Того, Кто проповедовал в Галилее и умер на Голгофе, не позволяет не просто желание верить в Его воскресение, а чисто рассудочная мысль: такой человек не может умереть, его смерть противоразумна, не допускается разумом. Нужно помнить, что всякая смерть в сущности противоестественна, насильственна. Подумайте. Растет дерево, достигает известного возраста и начинает дряхлеть, наконец, умирает. Тоже и животное. Разве это вполне естественно? Отчего с известного момента начинается поворот к смерти? Непонятно… И объяснение находим в том, что в мир вошел грех, гниль – дерево точат черви, оскудели соки, в животный мир вошло тление. Даже если считать смерть дерева и животного естественной, то все-таки останется возможность мыслить о возможном бессмертии организма. Установлено, что клеточки, из которых состоит организм, могут быть бессмертны, постоянно обновляться и восстанавливать свою силу (Арман Саббатье). Значит, не пораженный гнилью организм должен бы быть бессмертным. Клеточки организма, вечно сильные и живые, должны поддерживать его жизнь. Но с этой точки зрения возможна ли смерть Господа Исуса? Нет. Он должен был жить и воскреснуть, как осуществление истинной человеческой жизни, как человек, в котором не было элементов греха, и, следовательно, не было начал разложения, умирания, смерти. Хорошо говорит об этом Владимир Соловьев. Смерть, по его мысли, есть распад тела в результате того, что дух слабый и мертвый не может поддержать распадающуюся связь элементов организма. Но если взять сильный дух, управляющий всецело телом, то распад будет невозможен, живая сила духа, который, в сущности, и творит самое тело, будет вечно обновлять жизненные ткани. Потому и смерть Исуса Христа невозможна: Он не мог не воскреснуть. «Если сила физическая неизбежно побеждается смертью, если сила умственная недостаточна, чтобы победить смерть, то беспредельность нравственной силы дает жизни абсолютную полноту, исключает всякое раздвоение и, следовательно, не допускает окончательного раздвоения живого человека на две отдельные части: бесплотный дух и разлагающееся вещество. Распятый Сын Человеческий не имел пределов для своей духовной силы, и никакая часть Его существа не могла остаться добычей смерти. Будучи решительною победою жизни над смертью, Воскресение Христово есть не отрицание разума: оно именно торжество разума в мире. Это даже не чудо, не сверхъестественное. Истина Христова Воскресения есть истина всецелая, полная, не истина веры только, но истина разума. Дело шло не о прекращении чьей-то жизни, а о том, прекратится ли истинная жизнь, жизнь совершенного Праведника, единая, подлинная, совершенная жизнь» (В. Соловьев). Такая жизнь не могла умереть, потому что в ней не было того «тленного» придатка, который влечет за собой смерть и дерева, и животного, и грешного человека. Я знаю, все-таки будут говорить: «Но наша мысль не может принять чуда воскресения, оно противоречит законам мысли». Не может принять? – Это понятно. Для того, чтобы принять истину веры, нужно открыть сердце для нравственного единения с Богом. Только «чистые сердцем», только жаждущие оправдания могут вполне принять не одним разумом, но всем существом принять откровение. Однако снова спросим: «Но каким законам мысли противоречит чудо воскресения?» – Никаким. Оно противоречит опыту нашему, который удостоверяет, что все люди умирают; но разве этот опыт – закон? Опыт ручается за прошлое, но не за будущее. Возьмите показания науки… Не было органической материи, была только неорганическая, не живая, и вот из нее родилась органическая жизнь. Из мертвого – живое. Пройдена великая пропасть, которую не может перешагнуть наука, она считает рождение живой материи совершенно непонятным и непостижимым. Затем не было мысли, человеческого сознания, и вот оно родилось. Опять это рождение сознания есть чудо, потому что из материального родилось духовное. Мы знаем, что мысль, сознание, как и живая материя, родилась особым творческим актом. Ученые говорят, что живое родилось из мертвого, а мысль из материи. Пусть их. Мы с ними на время соглашаемся, потому что хотим против них пользоваться их же оружием. Но ведь дело в том, что уже 50 лет, как они отказались понять эти два великих перехода и признали их непостижимым чудом. Так как же их разум может отрицать еще третье чудо: возможность победы человека силою его духа над настоящей формой бытия, возможность перехода человека в новый тип существования? По нашему мнению, этот переход совершен в Богочеловеке Христе, и отрицать его, как антиразумный, нельзя. Здесь то же, что и рождение живой клетки из мертвой, духовного сознания из материи. Такое же чудо, совершенное Духом Божиим. «Во всяком случае с точки зрения опытных данных, почерпнутых из познания неорганического состояния материи, ее переход к состоянию органическому и образование тех нервно-мозговых узлов и центров, которые ведут к возникновению сознания и к жизни, то есть к временному торжеству личности над безграничной материею, – все эти естественные, реальные явления могут казаться не в меньшей степени чудом и тайною, чем окончательное торжество жизни над смертью, органического над неорганическим, личного над безличным, которое имело бы совершиться в дальнейшей стадии мировой экономики, в дальнейшем сверх-органическом состоянии материи, то есть именно в том, что религия и называет воскресением плоти. С точки зрения опытного разума то, что человек мог родиться, отнюдь не более понятно и закономерно, чем то, что он может воскреснуть, и переход из небытия довременного во временное бытие жизни отнюдь не менее «сверхъестественен», чем переход из временного бытия жизни в вечное бытие Воскресения. Явление Плоти Воскресшей и есть первая точка этого нового мирового порядка, новой ступени мировой эволюции, перехода материи из состояния органического к сверхорганическому, от равновесия неустойчивого к победе живого над мертвым, личного над безличным – к равновесию устойчивому» (Мережковский). |
