Эдуард Давыдович Фролов

См. Греция.

Фролов Э. Возникновение христианства. 1988.

Его: Факел Прометея (1981 г.): 1 часть - с Гомера до 2 половины V в. до р.Х. - 2 часть - 3 часть: древнегреческие утопии.

http://journal.spbu.ru/2003/03/2.shtml:

Журнал «Санкт-Петербургский университет»

№3 (3625), 4 февраля 2003 года

От Ромула до Болонского процесса

Наше досье Эдуард Давыдович Фролов Родился и всю жизнь, за исключением трех лет эвакуации, провел в Ленинграде. Более того, вся его сознательная жизнь связана с Ленинградским (Петербургским) университетом и более тесно – с историческим факультетом. На него Э. Д.Фролов поступил в 1950 году, а окончил через пять лет, после чего был оставлен в аспирантуре. Петербургскую историческую школу всегда отличала преемственность. Так, в эти годы в Ленинградском университете преподавали такие крупные антиковеды, как С.И.Ковалев, К.М.Колобова, А.И.Доватур, ставшие учителями начинающего специалиста. С последнего курса аспирантуры Э.Д.Фролов начал работать преподавателем и в том же 1958 году защитил кандидатскую диссертацию, посвященную биографии и политическим взглядам Ксенофонта, одного из крупнейших греческих историков. Дальше была обычная в таких случаях карьера. Ассистент, доцент, защита докторской диссертации, посвященной греческой тирании в позднеклассический период (1972 год), после чего Э.Д.Фролов стал профессором. Незадолго до этого, в 1971 году, он возглавил кафедру истории Древней Греции и Рима, руководителем которой является и по сей день.

Наш первый гость – доктор исторических наук, заведующий кафедрой истории Древней Греции и Рима Эдуард Давыдович Фролов. В былые времена необходимость для общества исторического факультета никому доказывать было не нужно. Там воспитывались ценные кадры политических аппаратчиков. Однако с крушением советского государства рухнула и отлаженная система общественных связей. Истфак перестал выдавать столь востребованные дипломы строителей партии со знанием ее истории. Возник вопрос: а для чего нужна наука, знания которой в практической жизни не применимы? И если изучение новейшего прошлого России или зарубежных стран еще можно чем-то оправдать, то что делать с какой-нибудь древней, античной историей? Да и нужно ли специально учиться, чтобы стать таким специалистом: не проще ли самому проштудировать стопку книг и ориентироваться в предмете ничуть не хуже? Сегодня Эдуард Давыдович рассказывает об истории как науке и искусстве, ее задачах и незадачах, вековых традициях и новациях в связи с присоединением к Болонскому процессу. Впрочем, слово самому лектору. Кафедра античной истории

Кафедра истории Древней Греции и Рима, как и весь факультет, в нынешнем ее виде существует с 1934 года, когда было восстановлено изучение истории в средней школе и университете. Однако корни, научные традиции ее восходят еще к дореволюционному времени. Кафедру возглавляли оригинальные люди и крупнейшие специалисты в римской и греческой истории. Первым ее заведующим стал в 1934 году Сергей Иванович Ковалев, в 1956 году его сменила Ксения Михайловна Колобова. На протяжении почти половины века кафедра была невелика по численному составу: всего 4–5 человек (причем чаще четыре, чем пять). Рост ее начался в последние годы, когда стало более дифференцированным знание, появилась необходимость в специалистах разного рода, и когда явились новые возможности для университета. Для расширения кафедры много сделало руководство исторического факультета, а в последние годы и ректорат. Благодаря их усилиям кафедра античной истории давно перестала быть малой, в старом, расхожем на истфаке смысле слова, кафедрой. Сейчас на ней работает значительная группа эллинистов и романистов, что позволяет в определенной степени дифференцировать сферы научных интересов и интенсифицировать исследовательский процесс.

В 1994 году по инициативе Людмилы Алексеевны Вербицкой при кафедре был создан Центр антиковедения. За прошедшие годы он приобрел современную технику, получил доступ к Интернету и создал огромный сайт, который сегодня является крупнейшим в России. На этом сайте выложен ряд больших монографий, десятки и сотни статей и тезисов, на нем непрерывно публикуются материалы конференций и выходящих сборников. К данному информационному ресурсу обращаются специалисты не только из Петербурга и других городов России, но и антиковеды из самых разных уголков мира. Среди его пользователей – ученые Германии, Израиля и даже Южной Африки и Новой Зеландии. Сейчас сайт наполнен почти исключительно русскими текстами, но на очереди стоит переход к английским резюме, а иногда и рефератам. Первый подобный опыт был получен при издании последнего сборника Mnemon (“Памятливый”). Такой переход через черту, отделяющую пока исключительно русскую версию от западной, вместе с открытостью и свободным доступом к сайту для всех желающих, мог бы помочь и западным корреспондентам пользоваться ресурсами отечественного антиковедения и таким образом вступить с ним в более тесный контакт. Почему сегодня непопулярна история?

История в системе университетского образования всегда занимала важное место. Достаточно в этой связи напомнить, что до революции историко-филологический факультет (то есть, конечно, не одна история, а история вместе с филологией) был наиболее значимым среди гуманитарных факультетов. Но вот в XX веке, после Октябрьской революции, ситуация стала меняться… не к выгоде истории. Против прежнего престижа исторической науки здесь действовали в особенности два момента.

Один – влияние модной в конце XIX века философии неокантианства, которая, возобновив изучение глубинных гносеологических проблем в духе Канта, поставив очень важные вопросы о степени и масштабах нашего познания, разделила науки на два класса: номотетические (устанавливающие законы) и идиографические (описывающие частные явления). В первый разряд попали естественнонаучные дисциплины, которые будто бы только одни, наблюдая повторяющиеся явления в природе, могут устанавливать общие законы. Ко второй же категории были отнесены науки исторического плана, которые якобы имеют дело всегда с частными, особенными явлениями и потому обречены только на описание. Влияние этой философии было чрезвычайно глубоким и продолжительным, причем те, кто к истории относились с некоторым высокомерием или снисхождением, не всегда отдавали себе отчет в том, что они повторяют устойчивые положения именно неокантианства. То, до какой степени вот это отношение проникало в сознание старой профессуры, подчас даже самих представителей гуманитарного знания, может быть продемонстрировано примером с моим собственным учителем, известным профессором классической филологии Аристидом Ивановичем Доватуром. Он много лет преподавал у нас на историческом факультете древние языки, но позволял себе иногда иронию по поводу и нашего факультета, и нашей науки. Помню, как однажды мы шли с ним по коридору истфака и увидели надпись, приглашающую на диспут в лекторий. Тема диспута была определена так: “Что такое история?” “Вот видите, – сказал Доватур, – такое можно увидеть только на вашем факультете. Ни у химиков, ни у математиков, ни даже у филологов не возникает подобного вопроса: “что есть предмет их науки?” Вам же самим не ясно, чем вы занимаетесь”.

Второй фактор действовал уже в советское время. Это постепенное порабощение истории марксистской философией, которая из исторического процесса сделала полигон для политэкономических упражнений. В результате из истории было выхолощено все наиболее интересное: события, действующие лица, субъективный момент. Все свелось к изучению социально-экономических отношений, которые, однако, являются предметом политэкономии. Сама история оказалась в этой связи либо лишней, либо обескровленной до предела. Но главное – она стала скучной. Поэтому и относиться к ней стали с оттенком предубеждения.

Наконец, есть еще один очень важный момент, который не связан ни с неокантианством, ни с влиянием марксистской социологии. Это само качество истории как науки. История ведь, в самом деле, наука очень своеобразная. Помимо фактов, она включает элемент фантазии. Однако сам факт, которым оперирует историк, мистифицирован. Ведь речь идет о событиях прошлого: они давно исчезли, их нельзя восстановить, тем более нельзя лабораторным образом проверить. Эти факты реконструируются с помощью так называемых источников, но реконструкция каждый раз индивидуальна. Она зависит от логических способностей, еще больше от яркости фантазии, от художественного чутья самого историка. И вот в историческом исследовании, когда историк обращается к фактам прошлого, причудливо переплетаются данные, почерпнутые из ушедшей уже эпохи, сохранившиеся благодаря так называемой традиции литературной или документальной; далее – способность оперировать логическими фактами, умение выстраивать их в определенную структуру и, наконец, умение видеть это прошлое с тем, чтобы такую структуру создать. Причем здесь никогда нельзя определить в точности, что превалирует: логика или фантазия. Можно сказать, что иногда фантазия даже опережает логику. Сошлюсь на пример знаменитого немецкого историка Бартольда Георга Нибура, который считается отцом науки всеобщей истории в новое время. Он сам признавался, что до того, как стал читать курс римской истории, у него в голове роились картины древнеримской, античной жизни. Эти картины позднее он подпитывал фактами, источниками, логическими конструкциями, но исходным-то моментом была фантазия! Вот это родство истории с литературой и искусством компрометирует ее в глазах педантов, особенно из лагеря ученых естественнонаучного цикла.

Но в самом ли деле нужно смущаться такого рода качеством? Наоборот. В этом-то и есть прелесть истории, отсюда ее вечная жизнестойкость. Сколько бы ни упрекали историю в неточности и субъективизме, но сама эта наука продолжает существовать и радовать нас время от времени новыми замечательными полотнами, как если бы мы имели дело все с новыми и новыми школами художников, обрабатывающими поистине вечные библейские или античные сюжеты. Есть ведь даже такое понятие – презентизм. Мы сталкиваемся здесь с природой интереса общества к истории. Конечно, он питается любознательностью: люди хотят знать, что было в прошлом. Также этот интерес определяется влиянием культуры: ведь в культуре – в архитектуре, в искусстве, художественной литературе – огромное количество элементов прошлого. Но помимо этого, есть еще один побудительный момент, который относится к сфере высокой науки. Каждое новое поколение обращается к прошлому с тем, чтобы на его примере познать проблемы, которые волнуют современность. “История есть учительница жизни”, – как определяли ее древние. И вот это учение со времен Фукидида и Цицерона ценится людьми. На примере прошлого мы как бы проигрываем ситуации, которые не всегда понятны в более сложном современном мире. И именно эти современные чувства в огромной степени питают исторический интерес. Так что отметить и учитывать это очень важно. Зачем мы изучаем античную историю?

Говоря об интересе к античности, конечно, можно было бы повторить то, что мы говорили вообще об истории. Но все-таки здесь нужно отметить особые вещи.

Особенностью обращения к античности является понимание ее нормативности. Античность, благодаря особым социальным условиям, большому досугу, которым располагали граждане в Древней Греции и Риме, освобожденные – за чужой, разумеется, счет – от тяжкой физической работы, создала богатую гуманитарную культуру. До такой степени отшлифованную, разработанную, изысканную, что она остается затем на протяжении полутора тысячелетий (если считать от V века н.э.) нормой для последующего европейского культурного развития. В периоды особой напряженности творческих сил Новой Европы, в периоды переломные, мы всегда видим так называемое возрождение античности. Вот в начале IX века – Каролингское Возрождение во франкской империи Карла Великого; в XIV–XVI столетиях – итальянское, а затем французское, немецкое, английское возрождение, с новым невероятным интересом к античности, ради, однако, создания собственной богатой новой культуры. В XVII–XVIII веках это культура Просвещения, которая снова опирается на античный опыт. Достаточно в этой связи назвать хотя бы два примера – замечательный французский театр и развитие новой философии. Так же, как английский театр Шекспира, театр Корнеля, Расина и Мольера во Франции отталкивается от античных образцов. С другой стороны, новая европейская философия и социология, начиная с Монтескье, изучает историко-философские идеи античности, от темы государства вообще до сюжетов, которые так волнуют наше современное общество: о разделении властей, взаимном балансе исполнительной, законодательной и судебной властей. Ведь это все в значительной степени было взято французами из античного философского наследия. Дальше, если мы обратимся к более новому времени, то на рубеже XVIII–XIX веков мы наблюдаем явление неоклассицизма, отличного от академического французского классицизма. Это время Французской Революции, в России – декабристов, Пушкина, переводчиков Гомера Гнедича и Жуковского. Это опять полоса очень богатого интегрирования элементов античной культуры во вполне современную европейскую культуру.

Конечно, здесь можно сказать: “Ну, а сейчас?” Да, сейчас не так. К сожалению, Первая мировая война и последовавшие социальные потрясения, в особенности революция в России, подвели черту под старым гуманизмом в Европе. Сейчас, конечно, такого влияния античности и античных традиций нет. Но здесь надо иметь в виду все-таки масштаб. Да, в плане цельного влияния на общество – нет. Но если речь идет о запросах и традициях интеллектуальной элиты, культурных верхов, то в России и в Западной Европе, а также в Америке эти верхи продолжают ценить античное наследие. Трудно говорить о возможности нового Возрождения, но то, что элементы античной культуры продолжают цениться, это остается фактом. Итак, мы говорим об особой стойкости интереса общества к античности. К этому добавляется еще один очень важный элемент – непрерывные археологические открытия. Археология питает нашу науку самым продуктивным образом. В конце XIX века раскопки Шлимана, открывшего Трою и Микены, в начале XX века – раскопки Эванса на Крите, обнаружившего древнейшую эгейскую культуру, Минойский Крит. После Второй мировой войны – замечательное открытие в Иудейской пустыне рукописей Мертвого моря, которые пролили совершенно новый свет на предысторию христианства. А ведь христианство – это важнейшее духовное основание европейской культуры нового времени. Наконец, даже в самое последнее время можно было бы назвать отдельные яркие находки, которые взрывным образом определяют повышенный интерес к античности. Я имею в виду, например, находку в Северной Греции, у местечка Вергина, гробницы царя Филиппа, отца Александра Македонского. Находка была сделана в 1977 году, и она, конечно, оживила интерес к античности. Вообще, мы впервые благодаря этой гробнице обладаем вещными остатками от живших когда-то людей. Ведь найден саркофаг, в нем – драгоценный ларец с прахом и черепом царя Филиппа. Это уникальная находка, и она, конечно, возбуждает и просто любопытство, и ученую любознательность. Итак, я бы сказал, что тем, кто занимается историей, и в том числе историей античности, не стоит опасаться за судьбу своей науки. Она обладает хорошими перспективами. И если были периоды относительного снижения интереса к истории, то факторы, которые когда-то действовали, сейчас сглажены или совсем исчезли, и мы можем вполне надеяться на то, что история, и история классической древности в частности, может рассчитывать – в плане, по крайней мере, чисто научном, не отвлекаясь на более широкие влияния на культуру нового времени, – на успешное развитие. Что собой являет наука об античности в образовательном плане?

Отвечая на этот вопрос, важно было бы обратиться к примеру двух университетских кафедр – истории Древней Греции и Рима на историческом факультете и классической филологии на филологическом факультете. При обращении к греко-римской классической древности приходится оперировать разными данными и отталкиваться от разного интереса. Невозможно отделить сплошь и рядом историю от филологии, археологии, философии. Если вы занимаетесь, допустим, временем Перикла в Афинах, то вас равно будет интересовать и политическая судьба Афин, и действие лидера демократической группировки Перикла (то есть социологический момент), и архитектурный комплекс Акрополя (это уже художественный интерес), и, наконец, произведения высокой поэзии и философии, которые так или иначе отражают век Перикла и притягивают интерес историка. Антиковедение – это комплексная гуманитарная дисциплина, и отсюда ее своеобразие. Я буду говорить о кафедре античной истории, поскольку ее и представляю. Но при этом мне еще раз хочется заметить, что наша братская кафедра классической филологии является как бы нашим alter ego.

Наша кафедра сильно отличается от других кафедр исторического факультета. Отличается именно необходимостью комплексной образовательной программы. Студенты изучают последовательно различные исторические пласты античности: историю Древней Греции, Древнего Рима, такие особенные периоды, как историю эллинизма, период поздней римской империи и ее крушение, историю античных городов Северного Причерноморья, коль скоро они сильно влияли на культуру народов степей, ранних славян, Киевскую Русь и т.д. Но этого мало. Студенты нашей кафедры изучают большой цикл культурологических дисциплин: быт античного общества (как особый элемент повседневной культуры), античное искусство (с непрерывными выходами в Эрмитаж), греческую и римскую литературу (эти курсы традиционно читают преподаватели с филологического факультета, так же как греческую и римскую историю у филологов читают представители нашей кафедры), а также античную философию и раннее христианство. Весь этот блок культурологических дисциплин, а я перечислил далеко не все, составляет вторую очень важную область занятий студента-античника. И третья особенность, которая уже совершенно отличает наших студентов от других историков, – это очень трудоемкий блок вспомогательных дисциплин. Прежде всего, это древние языки – греческий и латинский; последний наши студенты изучают на протяжении 7–8 семестров, а в ходе спецсеминаров – и на пятом курсе (для сравнения: другие студенты тоже изучают латинский язык, но только на первом курсе – это всего лишь элементарное знакомство). К этому добавляются другие дисциплины, занимающие много времени: например, эпиграфика. Это особая отрасль филологии, изучение текстов, которые записывались на камне. Они обладают особой структурой, формулами, ведь все наиболее важные документы, начиная от государственных постановлений и заканчивая надгробными надписями, в древности высекались на камне. Этот огромный каменный архив дошел до нас, количество надписей исчисляется уже сотнями тысяч, если не миллионами, и изучение этих надписей в специальной дисциплине – эпиграфике – составляет очень важное дополнение к собственно языковой подготовке студента-античника. Ну и конечно, мы обращаем внимание на другую сторону специальной подготовки, хотя это уже не так сильно отличает наших студентов от студентов других кафедр. Я имею в виду археологическую подготовку. Кроме опоры на слово, тексты, мы должны опираться на вещные остатки античности. Поэтому мы студентов знакомим с основами археологической науки, а в былые годы – к сожалению, эта традиция прервалась – студенты нашей кафедры в обязательном порядке проходили археологическую подготовку в Крыму, в Херсонесе. Но есть основания думать, что эта археологическая практика, которая прекратилась несколько лет назад, будет восстановлена в ближайшее время. Правда, с опорой уже не только на Крым, но и на российскую Кубань. Там есть целая группа античных городов, раскопки ведут не только москвичи, но и петербуржцы, эрмитажники, и возможно, нам удастся студентов туда определить.

Но даже на этом не останавливается подготовка молодого специалиста-антиковеда. Те, кто поступают в аспирантуру, еще три года совершенствуют свою историко-филологическую подготовку в рамках специального аспирантского семинара (кстати, такой семинар существует только на нашей кафедре), где, по четыре часа в неделю, идет чтение греческих и латинских авторов. Конечно, учиться на антиковеда трудно. Но зато какие великолепные знания получают студенты нашей кафедры! Не обязательно потом они станут заниматься античностью как таковой. Хотя, безусловно, некоторые идут в аспирантуру или работать в античный отдел Эрмитажа, или их приглашают в Публичную библиотеку (теперь Российскую Национальную библиотеку) или Библиотеку Академии наук, потому что нужны специалисты, знающие греческий, латынь и книжную культуру. Но даже те, кто порывают с античностью, пользуются потом прекрасной своей подготовкой для работы в качестве философа, культуролога, политолога. Античность – это все-таки огромный запас знаний, прекрасная выучка, великолепная школа. И неудивительно, что среди тех, кто занимался классической историей и филологией, оказываются люди высокой культуры, но реализовавшие себя в других областях. Примеров сколько угодно. Ну, например, Иван Сергеевич Тургенев, который изучал классическую филологию и античную историю и в России, и в Берлине. Кстати, несомненно, прозрачность, чистота, классичность русской речи Тургенева в значительной степени объясняется тем, что он великолепно владел греческим и латынью, и в старости любил перечитывать латинских авторов – римских историков. Или другой пример – Евгений Викторович Тарле, знаменитый новист, известный всем как автор прекрасных монографий о Наполеоне и Талейране. Но ведь он начинал как античник и первую часть своей жизни занимался проблемами античной философии, Платоном, и только случай один привел его к тому, что он обратился от античности к новой истории. Конечно, можно было бы заметить, что и творцы классической философии

XIX века все были по своему образованию антиковедами. Я имею в виду здесь и создателя системной философии Гегеля, и противника его, одного из предтеч иррационализма Артура Шопенгауэра, а затем, кстати, и последователя Шопенгауэра Ницше, который был в течение некоторого времени профессором классической филологии в Базеле. Наконец, Карл Маркс, создатель марксистской философии, окончил университет с диссертацией, которая была посвящена философии Демокрита и Эпикура. Кроме того, он прекрасно владел античным литературным наследием, а в своих исследованиях по поводу стоимости в “Капитале” прямо отталкивался от того, на чем остановился Аристотель. Примеры можно было бы умножить.

Надо заметить, что такую подготовку дают только два университета – Санкт-Петербургский и Московский. Мы горды этим, но, конечно, наша гордость не должна быть себялюбива. Мы отдаем отчет, что существование таких кафедр возможно только при очень большом субсидировании, затратах. Во всей стране это трудно сделать, поэтому существуют только два центра, дающие столь фундаментальную антиковедную подготовку. В других университетах есть отечественная история и всеобщая, то есть западная древняя, средневековая и новая история. Античность представлена в лучшем случае одним-двумя спецкурсами, не более того. На нашей кафедре антиковедных дисциплин насчитывается, если перевести это в семестровое исчисление, до пятидесяти. Двадцать пять только спецдисциплин, которые читаются из года в год – по истории и культуре, пять вариативных спецкурсов, два годовых спецсеминара, что дает нам еще почти десяток семестровых занятий, и, наконец, полтора десятка языковых занятий. Но такого рода подготовку могут дать, конечно, только Петербургский и Московский университеты. И, вне всякого сомнения, надо дорожить вот этой замечательной традицией, наличием таких очагов классического образования и культуры. Традиционная наука в начале нового тысячелетия: Болонский процесс и грядущие перемены

Вместе с тем, мне кажется, нельзя закрывать глаза и на необходимость некоторого рода новаций. Мы живем в определенном времени, и как раньше классическое образование подвергалось переменам, так и сейчас, конечно, грядут какие-то изменения. В этой связи невозможно обойти молчанием проблему перехода на двухступенчатую систему высшего образования, бакалавриат и магистратуру, и возможное вхождение в Болонский процесс, о котором в последнее время так много говорят. Однако здесь очень важно соблюсти разумную норму. Нам необходимо модернизировать нашу систему подготовки антиковедов, не теряя вместе с тем драгоценных традиций. В этой связи важно заметить существование необходимости в продлении срока обучения антиковедов. У нас сейчас действует пятилетний срок подготовки так называемого специалиста. Но очень может быть, что добавление еще одного года обучения и создание двух ступеней дало бы возможность студентам-античникам – я еще раз подчеркну, что это очень особая, трудоемкая форма образования – более прочно завершить свое образование как антиковеда. Раньше, кстати, такой один год добавлялся под титулом “стажер-исследователь”. В промежутке между студенческим пятилетним сроком обучения и аспирантурой был временами один год стажера-исследователя. Это делалось в основном для студентов из провинциальных вузов, которые приезжали к нам и поступали в аспирантуру. Но я убежден, что и для наших студентов такой год был бы очень полезен, тогда человек поступал бы в аспирантуру более подготовленным.

Но есть, конечно, другая сторона дела, которая вызывает большую тревогу. Как известно, согласно грядущим системным нововведениям, бакалавриат предполагает акцент на общую подготовку, между тем специализация относится к следующим двум годам – магистратуре. Для антиковеда здесь кроется большая опасность. Занятия древними языками ведутся только в университете; студенты, поступающие к нам, не являются выпускниками старых, классических гимназий. Это факт. То, что у нас существуют гимназии, не должно очаровывать нас этикетками. Эти гимназии имеют в лучшем случае факультативы латыни, иногда греческого. Но мальчики, которые до десятого класса были романтически увлечены античностью, в старших классах поголовно уходят в физико-математический цикл. Те, кто поступает на гуманитарные факультеты, как правило, не имеют языковой классической подготовки. Значит, они учат эти языки заново. В лучшем случае, этим учащимся уже 18 лет. Между тем проходит время. Давно замечено, что языки иностранные вообще, а в особенности древние, легче даются в детском возрасте. Однако детства не вернуть. И если наши студенты будут изучать древние языки не в промежутке между 18 и 22 годами, а спустя еще четыре года, когда им будет 22–25, возникнет чисто физиологический барьер. Известно, что восприятие, легкость запоминания, гибкость языкового мышления в этом возрасте падает. И это роковым образом может сказаться на подготовке наших студентов. Вот это та проблема, о которой мы невольно должны думать.

Вообще, на мой взгляд, разделение бакалавриата и магистратуры по принципу “сначала общая подготовка, а только затем специальная” неоправданно. Мне кажется, что правильным является искусное соединение общего с частным. Этот принцип, кстати, на историческом факультете всегда реализовывался посредством соединения системы общих курсов и частных кафедральных специализаций. Все студенты истфака изучают, во-первых, группы дисциплин гуманитарных и социально-экономических: это философия, экономика, социология; во-вторых, проходят систему общих исторических курсов, начиная с древности (с первобытнообщинного периода, с античности) и до нашего времени. Однако мы исходим из того, что нельзя быть историком вообще. Историком человек становится, изучая вообще историю и привыкая изучать ее более глубоко, исследовательски, на частном примере. Таким примером оказывается избранная область занятий: это может быть отечественная история в разных ее вариантах или античность, средние века, новое время или история искусства. Все они уже более детально изучаются студентом на базе избранной еще на первом курсе кафедры. И я еще раз подчеркиваю, что без такого подразделения историк оказывается фигурой легковесной. Дутой фигурой.

Вместе с тем, какого-то рода модификации нужны и в нашей сравнительно консервативной дисциплине. И я не думаю отрицать необходимость серьезного размышления на эти темы. Однако при этом мы обязательно должны учитывать необходимость как гибкого сохранения того, что было выработано по крайней мере двумя веками существования гимназического и университетского гуманитарного образования, так и отклика на те новые веяния, которые сегодня идут с Запада.

Законспектировал Игорь Макаров