Карен Хорни

НЕВРОТИЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТЬ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

К оглавлению

Глава 13

НЕВРОТИЧЕСКОЕ ЧУВСТВО ВИНЫ

В картине проявлений неврозов чувство вины, по всей видимости, играет первостепенную роль. При некоторых неврозах это чувство выражается открыто и сильно: при других оно является более скрытым, но на его наличие указывают поведение, взаимоотношения и образ мышления и реагирования. Вначале я буду кратко обсуждать различные проявления, указывающие на наличие чувства вины.

Как я упоминала в предыдущей главе, человек, страдающий неврозом, часто склонен объяснять свои страдания как заслуженные. Это чувство может быть крайне смутным и неопределенным, или оно связано с мыслями или действиями, на которые общество накладывает табу, такими, как мастурбация, инцестуозные побуждения, желание смерти своим родственникам. У такого человека обычно имеется тенденция по малейшему поводу чувствовать себя виновным. Если кто-то хочет увидеться с ним, его первая реакция – ожидание услышать упрек за что-либо им сделанное ранее. Если друзья не заходят или не пишут какое-то время, он задается вопросом, не обидел ли он их чем-то? Он берет на себя вину, даже если не виноват. Виновников своих обид он оправдывает, обвиняя во всем случившемся только себя. Он всегда признает авторитет и мнение других, не позволяя себе иметь собственное мнение или по крайней мере высказывать его.

Имеется лишь неустойчивое различие между этим латентным чувством вины, готовым проявиться по любому поводу, и тем, что истолковывалось как бессознательное чувство вины, явное в состояниях депрессии. Последнее принимает форму самообвинений, которые часто являются фантастическими или по крайней мере сильно преувеличенными. Кроме того, вечные старания невротика выглядеть оправданным в собственных глазах и в глазах других, в особенности когда ясно не осознается громадная стратегическая важность таких усилий, предполагают наличие свободно перемещающегося чувства вины, которое приходится держать в латентном состоянии.

На наличие смутного чувства вины указывает преследующий невротика страх разоблачения или неодобрения. Беседуя с аналитиком, он может вести себя так, как если бы между ними были взаимоотношения преступника и судьи, делая таким образом очень трудным для себя сотрудничество в процессе анализа. Любое предлагаемое ему истолкование он будет воспринимать как укор. Например, если аналитик покажет ему, что за его определенным защитным отношением скрывается тревожность, он ответит: "Я знаю, что я трус". Если аналитик объяснит ему, что он сторонится людей из-за страха быть отвергнутым, он примет вину на себя, интерпретируя данное объяснение тем, что пытался таким образом облегчить себе жизнь. Навязчивое стремление к совершенству в большой степени развивается из этой потребности избегать какого-либо неодобрения.

Наконец, если случается неблагоприятное событие, такое, как потеря состояния или несчастный случай, невротичный человек может явно почувствовать себя более уверенно и даже утратить при этом некоторые невротические симптомы. Наблюдение этой реакции, а также тот факт, что иногда, по-видимому, сам невротичный человек устраивает или провоцирует неприятности, может вести к предположению, что он испытывает столь сильное чувство вины, что у него развивается потребность в наказании как средстве избавления от этого чувства.

Таким образом, имеется очень много свидетельств, говорящих не только о существовании особо острого чувства вины у человека, страдающего неврозом, но также и о том властном влиянии, которое оно оказывает на его личность. Но, несмотря на эти очевидные свидетельства, необходимо задаться вопросом, является ли сознательное чувство вины невротика подлинным и не позволяют ли симптоматичные отношения, наводящие на мысль о бессознательном чувстве вины, интерпретировать их иначе. Имеются различные факторы, дающие основание для таких сомнений. Чувство вины, подобно чувству собственной неполноценности, вовсе не является крайне нежелательным; невротичный человек далек от желания избавиться от него. В действительности он настаивает на своей вине и яростно сопротивляется любой попытке снять с него это бремя. Одного лишь этого отношения было бы достаточно, чтобы указать на то, что за его настойчивым утверждением его вины должна скрываться тенденция, как в случае чувства собственной неполноценности, которая несет важную функцию.

И еще один фактор следует иметь в виду. Подлинное раскаяние или стыд – болезненные чувства, а обнаруживать эти чувства перед кем-либо – еще более болезненно. На самом деле невротичный человек более других людей будет воздерживаться от этого из-за страха неодобрения. Однако то, что мы назвали чувством вины, он выражает очень охотно.

Более того, обвинениям в свой адрес, которые столь часто интерпретируются как признаки скрывающегося под ними чувства вины у невротика, свойственны отчетливые иррациональные элементы. Не только в своих своеобразных самообвинениях, но также в смутном ощущении, что он не заслуживает никакого доброго отношения, он склонен доходить до крайних пределов иррациональности – от явных преувеличений до чистой фантазии.

Еще одним признаком, наводящим на мысль, что упреки в свой адрес не обязательно выражают подлинное чувство вины, является тот факт, что бессознательно сам невротик отнюдь не убежден, что является недостойным или ничтожным человеком. Даже когда он выглядит подавленным чувством вины, он может прийти в крайнее негодование, если другие станут всерьез принимать его самообвинения.

Последнее наблюдение приводит к фактору, отмеченному Фрейдом при обсуждении им вопроса о самообвинении при меланхолии: несообразность, которая заключается в том, что присутствует явно выраженное чувство вины и отсутствует чувство унижения, которое должно ему сопутствовать. Одновременно с заявлениями о том, что он недостойный человек, невротик будет предъявлять огромные претензии на внимание и восхищение и обнаружит весьма явное нежелание соглашаться с малейшей критикой. Эта несообразность может сильно бросаться в глаза, как, например, в случае с женщиной, которая ощущала смутную вину по поводу любого преступления, о котором сообщалось в газетах, и даже винила себя каждый раз, когда умирал кто-то из родственников, но отреагировала приступом безудержной ярости и потерей сознания на довольно мягкий упрек сестры за постоянное требование внимания к себе. Но это противоречие не всегда выражается столь наглядно. Оно присутствует намного чаще, чем выходит наружу. Невротик может ошибочно принимать свою склонность к самообвинениям за здоровое критическое отношение к себе. Его чувствительность к критике может прикрываться мыслью, что переносима лишь дружеская критика или носящая конструктивный характер. Но эта мысль является только ширмой и противоречит фактам. Даже дружеский совет может вызвать гневную реакцию, ибо совет любого рода предполагает критику в связи с некоторым несовершенством.

Таким образом, если тщательно исследовать чувство вины н испытать его на подлинность, становится очевидным, что многое из того, что кажется чувством вины, является выражением либо тревожности, либо защиты от нее. Частично это также справедливо и для нормального человека, В нашей культуре считается более благородным бояться Бога, чем бояться людей, или, на нерелигиозном языке, воздерживаться от чего-либо по велению совести, а не из страха быть пойманным. Многие мужчины, которые говорят о сохранении верности на основе велений совести, в действительности просто боятся своих жен. Вследствие высочайшей тревожности при неврозах невротик чаще, чем здоровый человек, склонен прикрывать свою тревожность чувством вины. В отличие от здорового человека он не только страшится тех последствий, которые вполне могут иметь место, но заранее предвидит последствия, абсолютно несоразмерные с действительностью. Природа этих предчувствий зависит от ситуации. У него может быть преувеличенное представление о грозящем ему наказании, возмездии, покинутости всеми, или же его страхи могут быть совершенно неопределенными. Но какой бы ни была их природа, все его страхи зарождаются в одной и той же точке, которую можно грубо определить как страх неодобрения или, если страх неодобрения равносилен сознанию греховности, как страх разоблачения. Страх неодобрения очень часто встречается при неврозах. Почти каждый невротик, даже если на первый взгляд он кажется абсолютно уверенным в себе и безразличным к мнению других, испытывает чрезвычайный страх или сверхчувствителен к неодобрению, критике, обвинениям, разоблачению. Как я уже упоминала, этот страх неодобрения обычно понимается как указание на скрывающееся под ним подспудное чувство вины. Другими словами, он рассматривается как результат такого чувства. Критическое наблюдение ставит под сомнение это заключение. В ходе анализа пациент часто крайне затрудняется говорить об определенных переживаниях или мыслях – например, о тех, которые имеют отношение к желанию чьей-то смерти, мастурбации, инцестуозным желаниям, – из-за того, что испытывает по их поводу столь большую вину или, точнее, потому, что думает, что испытывает вину. Когда он обретает достаточную уверенность для их обсуждения и осознает, что они не встречают неодобрения, его чувство вины исчезает. Он чувствует себя виновным, потому что в результате своей тревожности он даже более, нежели другие, зависит от общественного мнения и вследствие этого ошибается, наивно принимая его за собственное осуждение. Кроме того, его общая чувствительность к неодобрению остается в основе своей неизменной, даже если его чувство вины по конкретным поводам исчезает после того, как он заставляет себя говорить о тех переживаниях, которые их вызвали. Это наблюдение наводит на мысль, что чувство вины является не причиной, а результатом страха неодобрения.

Поскольку страх неодобрения столь важен как для развития, так и для понимания чувства вины, я здесь затрону некоторые из его внутренних смыслов.

Неадекватный страх неодобрения может слепо распространяться на всех людей или простираться лишь на друзей, хотя обычно невротик неспособен четко различать друзей и врагов. Вначале он относится лишь к внешнему миру и в большей или меньшей степени всегда остается связанным с неодобрением других, ко может стать также внутренним (интериоризованным). Чем в большей степени это происходит, тем в большей мере неодобрение извне теряет свое значение по сравнению с неодобрением его собственного "Я".

Страх осуждения может проявляться в различных формах. Иногда – в постоянной боязни вызвать у людей раздражение. Например, невротик может бояться отказаться от приглашения, высказать несогласие с чьим-либо мнением, выразить свои желания, не подойти под заданные стандарты, быть в каком-либо отношении заметным. Страх осуждения может проявляться в постоянной боязни, что люди про него что-то узнают. Даже когда он чувствует, что ему симпатизируют, он склонен избегать людей, чтобы не допустить своего разоблачения н падения. Страх также может проявляться в крайнем нежелании позволять другим что-либо знать о его личных делах или в несоразмерном гневе в ответ на невинные вопросы о себе.

Страх осуждения является одним из наиболее заметных факторов, делающих аналитический процесс трудным для аналитика и болезненным для пациента. Какими бы разными ни были процессы анализа отдельных людей, все они имеют общую черту; борьбу пациента с аналитиком как с опасным человеком, вторгающимся в его мир. Именно этот страх побуждает пациента вести себя так, как если бы он был преступником, стоящим перед судьей, и, подобно преступнику, он полон тайной непреклонной решимости все отрицать и вводить в заблуждение.

Такая позиция может проявиться в сновидениях о том, что его подталкивают к признанию, а он реагирует на это сильнейшим душевным страданием...

Если страх осуждения не порождается чувством вины, может возникнуть вопрос, почему же невротик столь озабочен по поводу своего разоблачения и неодобрения в свой адрес.

Основным фактором, который объясняет страх неодобрения, является огромное несоответствие, существующее между фасадом, который невротик показывает как миру, так и себе, и всеми теми вытесненными тенденциями, которые сохраняются спрятанными за этим фасадом. Хотя он страдает даже в большей степени, чем сам это сознает, находясь в разладе с самим собой по поводу всего того притворства, которым он должен заниматься, он вынужден тем не менее изо всех сил защищать это притворство, потому что оно служит оплотом, который защищает его от скрытой тревожности. Если мы осознаем, что то, что ему приходится скрывать, образует основу его страха неодобрения, мы сможем лучше понять, почему исчезновение определенного "чувства вины" не может освободить его от этого страха. Нужны более глубокие изменения. Короче говоря, именно неискренность в его личности, или, точнее, в невротической части его личности, ответственна за его страх неодобрения, и он страшится обнаружения именно этой неискренности.

Что касается более конкретного содержания его тайн, то он хочет, во-первых, скрыть общую величину того, что обычно понимают под термином "агрессия". Этот термин используется для обозначения не только его реактивной враждебности – гнева, мести, зависти, желания унижать и т.п., – но также всех его тайных претензий к другим людям. Так как я уже всё это детально обсуждала, здесь достаточно будет кратко сказать, что он не хочет предпринимать собственные усилия для достижения желаемого; вместо этого он скрыто настоятельно добивается того, чтобы питаться за счет энергии других людей – либо посредством власти над ними и эксплуатации, либо посредством привязанности, "любви" или покорности им. Как только затрагиваются его враждебные реакции или его претензии, развивается тревожность, не потому, что он чувствует себя виноватым, а потому, что он видит, что его шансы получить ту помощь, в которой он нуждается, находятся под угрозой.

Во-вторых, он хочет скрыть от других, каким слабым, беззащитным и беспомощным он себя чувствует, в сколь малой степени он может отстаивать свои права, сколь сильна его тревожность. По этой причине он создает видимость силы. Но чем более его отдельные стремления к безопасности сосредоточиваются на доминировании и, таким образом, чем в большей степени его гордость также связывается с понятием силы, тем в большей мере он в глубине души презирает себя. Он не только чувствует, что слабость опасна, но также считает ее достойной презрения, как в себе, так и в других. Он считает слабостью любое несоответствие требованиям, будь то вопрос о его месте в собственном доме или о его неспособности преодолеть внутренние трудности и т.д. Поскольку он, таким образом, презирает в себе любую "слабость" и поскольку не может не верить в то, что другие точно так же будут презирать его, если обнаружат его слабость, он предпринимает отчаянные усилия скрыть ее, но делает это всегда со страхом, что раньше или позже все раскроется; поэтому его тревожность сохраняется.

Таким образом, чувство вины и сопровождающие его самообвинения не только являются результатом (а не причиной) страха неодобрения, но также являются защитой от этого страха. Они преследуют двойную цель – достичь успокоения и уйти от реального положения дел. Последней цели они достигают либо путем отвлечения внимания от того, что должно быть скрыто, либо посредством столь громадного преувеличения, что представляются ложными.

Я приведу два примера, которые могут служить иллюстрацией данного поведения. Однажды один из моих пациентов горько укорял себя за то, что является тяжелой ношей для аналитика, который лечит его за низкую плату. Но в конце беседы он вспомнил, что забыл принести деньги за сеанс. Это было лишь одно из многих свидетельств его желания получать все даром. Его самообвинения были не чем иным, как уходом от конкретного вопроса.

Взрослая и умная женщина чувствовала вину за имевшие место в детстве вспышки гнева и раздражения. Несмотря на то что она понимала, что они были вызваны неблагоразумным поведением родителей, она тем не менее не могла освободиться от своего чувства вины. Это чувство вины со временем столь усилилось, что она стала склонна воспринимать свои неудачи в сфере эротических контактов с мужчинами как наказание за ее враждебные отношения с родителями. Ее отношение к мужчинам стало носить враждебный характер. Страшась отвержения, она разорвала все половые связи.

Самообвинения не только завещают от страха неодобрения, но также способствуют определенному успокоению. Даже когда к этому не причастен ни один человек извне, самообвинения через увеличение самоуважения приводят невротика к успокоению, ибо они подразумевают укор себя за те недостатки, на которые другие смотрят сквозь пальцы, и таким образом заставляют считать себя действительно замечательным человеком. Кроме того, они дают невротику облегчение, потому что редко затрагивают реальную причину его недовольства собой и поэтому фактически оставляют потайную дверь открытой для его веры в то, что он не так уж и плох.

Перед тем как мы продолжим дальнейшее обсуждение функций самообвинительных тенденций, мы должны рассмотреть другие способы ухода от одобрения. Защитой, которая прямо противоположна самообвинению и тем не менее служит той же самой цели, является предупреждение любой критики путем стараний быть всегда правым или безупречным и, таким образом, не оставлять никаких уязвимых мест для критики. Там, где преобладает этот тип защиты, любое поведение, даже если оно является вызывающе порочным, будет оправдываться интеллектуальной софистикой, достойной умного и ловкого адвоката. Такое отношение может зайти столь далеко, что человеку будет необходимо ощущать свою правоту в самых малозначительных и пустяковых деталях – например, чувствовать себя всегда правым в отношении прогноза погоды, – потому что для такого человека быть неправым в какой-либо одной детали означает подвергнуться опасности оказаться неправым во всем. Обычно человек такого типа неспособен выносить малейшее расхождение во мнении или даже разницу в эмоциональных акцентах, потому что, с его точки зрения, даже минутное несогласие равнозначно критике. Тенденции этого типа в очень большой степени объясняют то, что называется псевдоадаптацией. Она обнаруживается у лиц, которым, несмотря на тяжелый невроз, удается сохранять в собственных глазах, а иногда и в глазах окружающих людей, видимость своей "нормальности" и хорошей адаптации. Едва ли когда-либо ошибешься, предсказывая у невротиков этого типа огромный страх разоблачения или осуждения.

Третий путь, которым невротик может защищать себя от неодобрения, – это поиск спасения в неведении, болезни или беспомощности. В Германии я столкнулась с выразительным примером этого в лице молодой француженки. Она была одной из тех девушек, о которых я уже упоминала, направленных ко мне по подозрению в слабоумии. В течение нескольких первых недель анализа я сама испытывала сомнения по поводу ее умственных способностей. Она, казалось, не понимала ничего из того, что я ей говорила, даже несмотря на то, что превосходно владела немецким. Я пыталась говорить то же самое более простым языком, но безрезультатно. Наконец два фактора прояснили ситуацию, У нее были сновидения, в которых мой кабинет представлялся в виде тюрьмы или кабинета врача, который проводил ее обследование. Обе эти идеи выдавали ее тревогу по поводу возможности разоблачения, причем последнее сновидение – потому, что она очень боялась любого медицинского обследования. Другим проясняющим фактором стал случай из ее сознательной жизни. Она вовремя не уладила формальности по поводу документов с немецкими властями. Когда наконец она предстала перед официальным лицом, то притворилась, что не понимает по-немецки, надеясь таким образом избежать наказания. Она со смехом рассказала мне об этом инциденте. Затем призналась, что использовала ту же самую тактику по отношению ко мне – и по тем же самым мотивам. Начиная с этого момента она "превратилась" в умную девушку. Она пряталась за таким поведением и тупостью, чтобы избежать опасности обвинения и наказания.

В принципе эту же стратегию использует каждый, кто ощущает себя и действует подобно безответственному, шаловливому ребенку, которого нельзя принимать всерьез. Некоторые невротичные люди постоянно практикуют такие отношения. Или, даже если они не ведут себя по-детски, они могут отказываться принимать себя всерьез в собственных чувствах. Функцию такого отношения можно увидеть в процессе анализа. На пороге осознания собственных агрессивных наклонностей пациенты могут внезапно ощутить беспомощность, внезапно начать вести себя как дети, не желая ничего, кроме защиты и любви. Или у них могут быть сновидения, в которых они видят себя маленькими и беспомощными, носимыми во чреве матери или у нее на руках.

Если беспомощность неэффективна или неуместна в данной ситуации, той же самой цели может служить болезнь. То, что болезнь может служить уходу от трудностей, хорошо известно. Однако в то же самое время она служит для невротика заслоном от осознания того, что страх уводит его от разрешения ситуации должным образом. Например, невротик, у которого возникли осложнения с вышестоящим лицом, может найти спасение в остром приступе желудочного расстройства. Апелляция к физической неспособности в такой момент объясняется тем, что она создает явную невозможность действия, так сказать, алиби, и поэтому освобождает его от осознания своей трусости.

Последней и очень важной формой защиты от неодобрения любого рода является представление о себе как о жертве. Чувствуя себя оскорбленным, невротик отбрасывает какие-либо упреки за собственные тенденции использовать других людей в своих интересах. С помощью чувства, что им пренебрегают, он освобождается от упреков за свойственные ему собственнические склонности. Своей уверенностью в том, что другие не приносят пользы, он мешает им понять, что стремится взять над ними верх. Эта стратегия "ощущать себя жертвой" столь часто используется и прочно укореняется именно потому, что в действительности является наиболее эффективным методом защиты. Она позволяет невротику не только отводить от себя обвинения, но и одновременно обвинять других.

Вернемся теперь к позиции самообвинения. Ока выполняет еще одну функцию: самообвинения не позволяют невротику увидеть необходимость изменений и в действительности служат заместителем таких изменений. Произвести какие-либо изменения сложившейся личности крайне трудно для любого человека. Но для невротика эта задача трудна вдвойне – не только потому, что ему гораздо сложнее осознать необходимость изменения, но также потому, что очень многие из его отношений порождены тревожностью. Вследствие этого он смертельно напуган перспективой изменения и прячется от осознания необходимости этого. Один из способов увиливания от такого знания связан с тайной верой в то, что посредством самообвинения он сможет "вернуться". Этот процесс можно часто наблюдать в повседневной жизни. Если человек сожалеет о том, что сделал или не смог чего-то сделать, и поэтому хочет восполнить это или изменить свое отношение, из-за которого так получилось, он не будет погружаться в чувство вины. Если все-таки это происходит, то указывает на его уход от трудной задачи изменения себя. В самом деле, много проще заниматься раскаянием, чем самоизменением.

В связи с этим упомянем, что еще одним способом, посредством которого невротик может препятствовать осознанию необходимости изменения, является интеллектуализация существующих у него проблем. Пациенты, которые склонны так поступать, находят огромное интеллектуальное удовлетворение в приобретении психологических знаний, включая знания, относящиеся к ним самим, но оставляют их без использования. Позиция интеллектуализации применяется тогда в качестве защиты, которая освобождает их от эмоциональных переживаний и, таким образом, препятствует осознанию ими необходимости изменения. Это как если бы они смотрели на себя со стороны и говорили: как интересно!

Самообвинения могут также служить для устранения опасности обвинять других, ибо принять вину на себя представляется более безопасным. Внутренние запреты на критику и обвинения других людей, усиливающие тем самым тенденции к обвинению собственного "Я", играют в неврозах столь огромную роль, что требуют более подробного обсуждения.

Как правило, такие внутренние запреты имеют свою историю. Ребенок, растущий в атмосфере, которая порождает страх, ненависть и лишает его естественного самоуважения, приобретает глубоко укоренившиеся чувства обиды и обвинения в адрес своего окружения. Однако он не только не способен их выразить, но, если он достаточно сильно запуган, даже не осмеливается допускать их в сферу осознаваемых чувств. Частично это происходит из-за простого страха наказания, а частично вследствие его страха потери любви и расположения, в которых он нуждается. Эти инфантильные реакции имеют прочную основу в реальной действительности, поскольку те родители, которые создают такую атмосферу, вообще вряд ли способны воспринимать критику из-за собственной невротической чувствительности. Однако повсеместное представление о непогрешимости родителей обусловлено культурным фактором. Позиция родителей в нашей культуре основана на авторитарной власти, на которую всегда можно опереться, чтобы добиться послушания. Во многих случаях в семейных взаимоотношениях царит благожелательность и родителям нет необходимости подчеркивать свою авторитарную власть. Тем не менее, пока данная позиция существует в культуре, она в определенной степени накладывает отпечаток на взаимоотношения, даже оставаясь на заднем плане.

Когда взаимоотношения основаны на авторитарности, имеет место тенденция к запрещению критики, потому что обычно она подрывает авторитет. Она может быть запрещена, и данный запрет будет усиливаться наказанием, или, что намного более эффективно, данный запрет может, скорее, молчаливо подразумеваться и навязываться на моральных основаниях. Тогда критическое отношение со стороны ребенка сдерживается не только индивидуальной чувствительностью родителей, но также тем, что родители, впитавшие в себя принятое в культуре правило – грешно критиковать родителей, – пытаются явно или неявно заставить ребенка чувствовать то же самое. При таких условиях менее запуганный ребёнок может выражать некоторое противодействие, но и его в свою очередь заставят ощущать свою вину. Более робкий, запуганный ребенок не осмеливается показывать никакого недовольства и даже не решается думать о том, что родители могут быть не правы. Однако он чувствует, что кто-то, должно быть, не прав, и, таким образом, приходит к заключению, что раз родители всегда правы, то вина лежит именно на нем. Нет надобности говорить о том, что обычно это не интеллектуальный, а эмоциональный процесс. Он побуждается не мышлением, а страхом.

Таким образом, ребенок начинает ощущать себя виноватым, или, точнее, у него развивается тенденция искать и находить вину в себе, вместо того чтобы спокойно взвесить обе стороны и объективно оценить всю ситуацию. Осуждение, скорее, может заставить почувствовать себя скверным, а не виноватым. Имеются лишь тонкие различия между двумя этими чувствами, зависящие целиком от явного или неявного акцента на моральной стороне дела, принятой в его окружении. Девочка, которая всегда подчиняется своей сестре и из страха покоряется несправедливому обращению, подавляя в себе те обвинения, которые она в действительности ощущает, может внушить себе, что несправедливое обращение оправдано тем, что она хуже своей сестры (менее красива, менее интересна), или же она может считать, что такое обращение с ней оправдано тем, что она плохая девочка. Однако в обоих случаях она принимает вину на себя вместо осознания того, что с ней обходятся несправедливо.

Этот тип реакции необязательно сохранится; если он не укоренился слишком глубоко, он может измениться, если меняется окружающая ребенка среда или если в его жизнь входят люди, которые ценят его и оказывают эмоциональную поддержку. Если такое изменение не происходит, то склонность трансформировать обвинения в самообвинения с течением времени становится сильнее, а не слабее. В то же самое время постепенно накапливается чувство обиды на весь мир, а также растет страх выразить свою обиду вследствие растущего страха разоблачения и допущения такой же чувствительности у других.

Но выяснить источник возникновения данного отношения недостаточно для его объяснения. И в практическом плане, и в плане динамики важнее вопрос о том, какие факторы поддерживают это отношение в данное время. Крайние трудности невротика при высказывании критики или каких-либо обвинений определяются несколькими факторами его взрослой личности.

Во-первых, такая его неспособность является одним из проявлений отсутствия у него спонтанной уверенности в своих силах. Для того чтобы понять такое отсутствие, необходимо лишь сравнить отношение невротика с тем, как реагирует здоровый человек в нашей культуре на обвинения в свой адрес и как он себя ведет, обвиняя других. Или, более обобщенно, его поведение при нападении и защите. Нормальный человек способен защищать свое мнение в споре, опровергать необоснованное обвинение, порочащее измышление или обман, протестовать внутренне или внешне против пренебрежительного отношения к себе или жульничества, отказываться от выполнения просьбы или предложения, если они ему не подходят и если ситуация позволяет ему так поступать. Если необходимо, он способен воспринимать критику и сам высказываться критически, выслушивать и выносить обвинения, или умышленно уходить от них, или, если он считает нужным, прекращать отношения с каким-либо человеком. Кроме того, он способен защищаться или нападать без непропорционально сильного эмоционального накала и придерживаться середины между преувеличенными самообвинениями и чрезмерной агрессивностью, которая привела бы его к необоснованным, гневным обвинениям против всего мира. Но эта "золотая середина" может быть достигнута лишь при наличии условий, которых в большей или меньшей степени недостает при неврозах, – при относительной свободе от смутной бессознательной враждебности и сравнительно прочном самоуважении.

Когда такое спонтанное самоутверждение отсутствует, неизбежным последствием этого является чувство слабости и беззащитности. Человек, который знает (хотя, возможно, вообще никогда не задумывался над этим), что, если потребует ситуация, он сможет пойти в наступление или защитить себя, является сильным и ощущает себя таковым. Человек, который констатирует, что он, вероятно, не сможет этого сделать, – слаб и чувствует себя слабым. Мы очень точно можем определить, подавили ли мы свое возражение из страха или из мудрости, согласились ли с обвинением из слабости или из чувства справедливости, даже если приходится обманывать свое сознательное "Я". Для невротичного человека такая регистрация слабости является постоянным тайным источником раздражения. Множество депрессий начинается после того, как человек оказался неспособен отстоять свои доводы или выразить критическое мнение.

Еще одно важное препятствие, стоящее на пути критики и обвинения, прямо связано с тревожностью. Если внешний мир воспринимается как враждебный, если человек ощущает перед ним беспомощность, тогда любой риск вызвать раздражение окружающих представляется чистым безрассудством. Для невротика опасность кажется тем большей и тем в большей степени его ощущение безопасности основано на любви или расположении других, чем сильнее он боится потерять это расположение. Для него вызвать раздражение у другого лица имеет совершенно иное дополнительное значение, чем для нормального человека. Так как его собственные отношения с другими являются непростыми и хрупкими, он не может поверить в то, что отношение к нему других людей может быть в какой-то мере лучшим. Поэтому он чувствует, что вызвать раздражение означает подвергнуть себя опасности окончательного разрыва; он ждет, что его с презрением отвергнут или возненавидят. Кроме того, он сознательно или бессознательно полагает, что другие в столь же большой степени, как и он сам, опасаются разоблачения и критики, и поэтому склонен относиться к ним с такой же повышенной деликатностью, какую он ждет от других. Его чрезмерный страх высказать свои обвинения или даже помыслить о них ставит его перед определенной дилеммой, потому что, как мы видели, он полон сдерживаемого негодования и обиды. В действительности, как известно каждому, кто знаком с невротическим поведением, многие из его обвинений на самом деле находят выражение, иногда в скрытой, иногда в открытой и наиболее агрессивной форме. Поскольку я тем не менее утверждаю, что он непременно чувствует смирение перед критикой и обвинением, имеет смысл кратко обсудить те условия, при которых такие обвинения будут находить выражение.

Они могут быть выражены под влиянием отчаяния, особенно когда невротик чувствует, что ничего от этого не теряет, что в любом случае он будет отвергнут, независимо от своего поведения. Такой случай возникает, например, если на его особые старания быть добрым и заботливым немедленно не отвечают тем же или же его старания вообще отвергаются. Выплескиваются ли его обвинения сразу в виде взрыва или занимают некоторое время – это зависит от того, как долго копилось его отчаяние. В критический момент он может выплеснуть человеку в лицо все обвинения, которые долгое время вынашивал, или выказывать свою неприязнь в течение длительного времени. Он действительно имеет в виду то, что говорит, и ожидает, что другие воспримут это серьезно, – однако с тайной надеждой, что они осознают глубину его отчаяния и поэтому простят его. Сходное условие имеет место и без какого-либо отчаяния, если обвинения относятся к тем людям, которых невротик сознательно ненавидит и от которых не ждет ничего хорошего. Что касается другого условия, к обсуждению которого мы сейчас приступим, то там отсутствует даже крупица искренности.

Невротик также может с большей или меньшей горячностью высказывать обвинения, если видит, что его разоблачают и обвиняют, или чувствует такую опасность. Опасность расстроить других людей может представляться тогда меньшим злом по сравнению с опасностью получить неодобрение. Он чувствует, что находится в критической ситуации, и переходит в контратаку, подобно трусливому животному, которое само не нападает, однако переходит в наступление, когда ему грозит опасность. Пациенты могут бросать в лицо аналитику гневные обвинения в тот момент, когда больше всего опасаются обнаружения какой-то тайны или когда заранее знают, что совершенное ими не будет одобрено.

В отличие от обвинений, выносимых под влиянием отчаяния, нападки такого рода делаются безрассудно. Они высказываются без какой-либо убежденности в их справедливости, поскольку возникают из острого чувства необходимости отвести от себя непосредственную угрозу, независимо от использованных средств. Иногда среди них могут быть и упреки, которые ощущаются как искренние, однако в основном являются преувеличенными и фантастичными. По всей вероятности, невротик и сам в них не верит и не ждет, что они будут восприняты всерьез. И, очевидно, сильно удивится, если произойдет обратное, например подвергаемый нападкам человек начнет всерьез рассматривать его аргументацию или обнаружит признаки обиды.

Когда мы осознаем наличие страха обвинения, который неотъемлемо присутствует в структуре невроза, и когда мы к тому же осознаём, каким образом пытаются преодолеть этот страх, тогда мы можем понять, почему внешняя картина в этом отношении часто противоречива. Невротик часто неспособен высказывать обоснованную критику, даже если его переполняют сильнейшие обвинения. Например, потеряв что-то, он будет "грешить" на ближнего, но не сможет предъявить ему обвинения. Те обвинения, которые он все-таки высказывает, часто имеют свойство некоторой оторванности от реальности. Они, как правило, высказываются не по делу, имеют оттенок фальши, являются необоснованными или совершенно фантастическими. Будучи пациентом, невротик может бросать в лицо аналитику обвинение в том, что тот разоряет его, но не может высказать искреннее замечание по поводу сигарет, предпочитаемых аналитиком.

Эти попытки открыто выразить свои обвинения обычно недостаточны, чтобы разрядить все сдерживаемое негодование. Для этого необходимы косвенные пути, дающие невротику возможность выражать свое негодование без осознания этого. Некоторые из них он находит случайно, в некоторых из этих путей происходит сдвиг с тех лиц, которых он действительно намеревается обвинить, на сравнительно индифферентных лиц. Например, женщина может "сорваться" на горничной из-за скандала с мужем или просто из-за плохого настроения. Это предохранительные клапаны, которые сами по себе не характерны для неврозов. Специфически невротический способ косвенно, не осознавая этого, высказать свои обвинения опирается на механизм страдания. Путем страдания невротик может предстать в виде живого укора. Жена, которая заболевает, потому что ее муж приходит домой поздно, выражает таким образом свое недовольство более эффективно, чем с помощью сцен, а также получает дополнительное преимущество, представая в собственных глазах невинной жертвой.

Эффективность выражения обвинений посредством страдания зависит от внутренних запретов на высказывание обвинений. Там, где страх не слишком силен, страдание может демонстрироваться в драматической форме, с открыто высказываемыми упреками общего типа: "Смотри, как ты заставил меня страдать". Это на самом деле и есть третье условие, при котором могут высказываться обвинения, потому что страдание придает обвинениям оправданный вид. Здесь также имеет место тесная связь с методами, используемыми для достижения любви и расположения, которые мы уже обсуждали; обвиняющее страдание служит в то же самое время мольбой о жалости и вымогательством благ в качестве возмещения за причиненное зло. Чем труднее высказывать обвинения, тем менее демонстративно страдание. Это может зайти столь далеко, что невротик перестанет привлекать внимание других к тому, что он страдает. В общем, мы находим крайнюю вариабельность форм демонстрации им своего страдания.

Вследствие страха, который обступает его со всех сторон, невротик постоянно мечется между обвинениями и самообвинениями. Единственным результатом этого будет постоянная и безнадежная неуверенность, прав он или не прав, критикуя или считая себя обиженным. Он отмечает или по опыту знает, что очень часто ого обвинения вызваны не реальным положением дел, а собственными иррациональными реакциями. Это знание делает для него затруднительным осознание истинности причиненного ему зла и не дает возможности занять твердую позицию.

Наблюдатель склонен принимать или интерпретировать все эти манифестации как проявления особо острого чувства вины. Это не означает, что наблюдатель является невротиком, однако это означает, что его мысли и чувства, так же как и мысли и чувства невротика, подвержены влияниям культуры. Чтобы понять влияния культуры, которые определяют наше отношение к чувству вины, нам пришлось бы затронуть исторические, культурные и философские вопросы, которые намного превзошли бы объем данной книги. Но даже полностью обходя данную проблему, необходимо по крайней мере упомянуть о влиянии христианского учения на вопросы морали.

Подобное рассмотрение чувства вины может быть очень кратко изложено следующим образом. Когда невротик обвиняет себя или указывает на наличие чувства вины того или иного рода, первым вопросом должен быть не вопрос о том, в чем он на самом деле чувствует свою вину, а вопрос о том, каковы могут быть функции такого самообвинения. Основные функции, которые мы обнаружили, таковы: проявление страха неодобрения; защита от этого страха; защита от высказывания обвинений.

Когда Фрейд, а вместе с ним и большинство аналитиков рассматривали чувство вины в качестве первичной мотивации, они отражали мышление своего времени. Фрейд признавал, что чувство вины вырастает из страха, ибо он считал, что страх участвует в образовании Супер-Эго, которое обусловливает чувство вины. Но он склонен был считать, что требования совести и чувства вины, однажды установившиеся, действуют в качестве первичной силы. Дальнейший анализ показывает, что даже после того, как мы научились реагировать ощущением вины на угрызения совести и приняли моральные нормы, мотивом, стоящим за всеми этими чувствами – хотя это может быть показано лишь тонкими и косвенными путями, – является прямой страх последствий. Если допустить, что чувства вины не являются сами по себе первичной мотивационной системой, становится необходимым пересмотреть некоторые аналитические теории, которые были основаны на предположении, что чувства вины – в особенности чувства вины смутного характера, которые Фрейд в предварительном плане назвал бессознательными чувствами вины, – имеют первостепенное значение в порождении невроза. Я упомяну лишь о трех наиболее важных теориях: о теории "негативной терапевтической реакции", которая утверждает, что пациент предпочитает оставаться больным вследствие его бессознательного чувства вины; о теории Супер-Эго как внутренней инстанции, которая налагает наказания на "Эго"; и о теории морального мазохизма, которая объясняет причиняемые себе человеком страдания как результат потребности в наказании.

Глава 14

СМЫСЛ НЕВРОТИЧЕСКОГО СТРАДАНИЯ

(проблема мазохизма)

Мы видели, что в борьбе со своими конфликтами невротик переносит много страданий, что, кроме того, он часто использует страдание в качестве средства достижения определенных целей, которых вследствие существующих внутренних противоречий нелегко достичь другим способом. Хотя мы способны осознавать в каждой отдельной ситуации те причины, по которым используется страдание, и те результаты, которые должны быть достигнуты с его помощью, все же возникает вопрос, почему люди готовы платить столь непомерную цену. Это выглядит так, будто чрезмерное использование страдания и готовность уходить от активного преодоления жизненных трудностей вырастают из лежащего в их основе побуждения, которое в первом приближении может быть описано как тенденция делать себя слабее, а не сильнее, несчастнее, а не счастливее. Так как эта тенденция вступает в противоречие с общими представлениями о человеческой природе, она была и остается великой загадкой, по сути дела, камнем преткновения для психологии и психиатрии. В действительности она является базисной проблемой мазохизма. Термин "мазохизм" первоначально имел отношение к половым извращениям и фантазиям, в которых половое удовлетворение достигается посредством страдания, с помощью избиений, пыток, изнасилования, порабощения, унижения. Фрейд пришел к мысли о том, что эти половые извращения и фантазии родственны общим тенденциям к страданию, то есть таким тенденциям, которые не имеют явной сексуальной основы; эти последние тенденции были отнесены к разделу "моральный мазохизм". Так как в половых извращениях и фантазиях страдание стремится к определенному удовлетворению, то отсюда было выведено заключение, что невротическое страдание обусловлено стремлением к удовлетворению, или, проще говоря, добровольным желанием невротика страдать. Считается, что различие между половым извращением и так называемым "моральным мазохизмом" связано с различием в осознании. При извращениях и стремление к удовлетворению, и само удовлетворение осознаются; при мазохизме оба они бессознательны.

Проблема получения удовлетворения посредством страдания является сложной даже в извращениях, но она становится еще более озадачивающей при общих тенденциях к страданию.

Предпринимались многочисленные попытки объяснить явление мазохизма. Наиболее яркой из них является гипотеза Фрейда об инстинкте смерти. В ней, кратко говоря, утверждается, что внутри человека действуют две основные биологические силы: инстинкт жизни и инстинкт смерти. Когда сила инстинкта смерти, который направлен на саморазрушение, соединяется с либидиозными влечениями, результатом будет феномен мазохизма.

Я хочу здесь поднять вопрос, вызывающий огромный интерес, – это вопрос о том, можно ли понять стремление к страданию психологически, не прибегая к помощи биологической гипотезы.

Для начала нам придется разобраться с ошибочным пониманием, суть которого заключается в смешении действительного страдания со стремлением к нему. Нет никакого основания делать поспешное заключение о том, что если налицо факт страданий, то должна иметь место и тенденция подвергать себя им или даже извлекать из них удовольствие. Например, мы не можем, как это делает Е.Дейч, интерпретировать тот факт, что в нашей культуре женщины рожают детей в муках, как доказательство того, что женщины тайно мазохистски наслаждаются этими болями, даже если это в исключительных случаях может быть вполне справедливо. Колоссальные страдания при неврозах не имеют ничего общего с желанием страдать, но представляют собой лишь неизбежное следствие существующих конфликтов. Страдание возникает таким же точно образом, как возникает боль при переломе ноги. В обоих случаях боль появляется независимо от того, желает ли ее человек или нет, и он не получает никакой выгоды от испытываемого им страдания. Выраженная тревожность, порожденная существующими конфликтами, является заметным, но не единственным примером такого рода страдания при неврозах. Аналогично следует понимать другие виды невротического страдания, такие, как страдание, сопровождающее осознание нарастающего расхождения между потенциальными возможностями и фактическими достижениями, ощущение того, что ты беспомощно запутался в некоторых затруднительных ситуациях, сверхчувствительность к малейшим претензиям и презрение к себе за свой невроз. Этой частью невротического страдания, поскольку она абсолютно не бросается в глаза, часто полностью пренебрегают, когда данная проблема обсуждается на основе гипотезы, что невротик желает страдать. После этого не приходится удивляться, до какой степени неспециалисты и даже некоторые психиатры бессознательно разделяют то презрительное отношение, которое питает сам невротик к своему неврозу.

Исключив те невротические страдания, которые не связаны с потребностями в страдании, мы переходим теперь к рассмотрению тех невротических страданий, которые вызываются такими потребностями и которые, следовательно, попадают в категорию мазохистских влечений. Во всех них на первый взгляд невротик страдает больше, чем это оправдано реальностью. Точнее, он производит впечатление, что нечто внутри него жадно хватается за каждую возможность страдать, что он может умудряться обращать в нечто болезненное даже благоприятные обстоятельства, что он абсолютно не желает отказываться от страдания. Но поведение, создающее такое впечатление, в значительной степени можно объяснить теми функциями, которые выполняет невротическое страдание для данного человека.

Что касается функций невротического страдания, я могу кратко изложить то, что мы рассмотрели в предыдущих главах. Для невротика страдание может иметь ценность прямой защиты и часто может быть единственным способом, которым он способен защитить себя от грозящей опасности. Посредством самобичевания он избегает обвинений и в свою очередь обвиняет других; представая больным или несведущим, он избегает упреков; принижая себя, он избегает опасности соперничества. Но то страдание, которое он таким образом навлекает на себя, является в то же самое время формой защиты.

Страдание служит для него также способом достижения желаемого, эффективной реализации требований и придания этим требованиям законной основы. Относительно своих жизненных стремлений невротик стоит перед дилеммой. Его желания имеют (или уже приобрели) властный и безусловный характер отчасти потому, что они обусловлены тревожностью, отчасти потому, что они не ограничены каким-либо реальным принятием в расчет других людей. Но, с другой стороны, сама его способность отстаивать свои требования крайне ослаблена вследствие отсутствия у него естественного самоутверждения, или, проще говоря, вследствие основного ощущения им своей беспомощности. Результатом этой дилеммы является ожидание им того, чтобы другие позаботились об осуществлении его желаний. Он убежден, что другие ответственны не только за его жизнь, но и за все, что в этой жизни происходит. В то же время это убеждение сталкивается с его уверенностью, что никто добровольно ничего для него не сделает, поэтому он должен принудить других выполнять его желания. Именно здесь ему на помощь приходит страдание. Страдание и беспомощность становятся для него мощными средствами получения любви и расположения, помощи, контроля и в то же самое время дают ему возможность избегать требований, предъявляемых к нему другими людьми.

Наконец, страдание выполняет функцию выражения обвинений в адрес других людей замаскированным, действенным образом. Именно эту функцию мы довольно подробно обсуждали в предыдущей главе.

Когда осознаются функции невротического страдания, данная проблема отчасти лишается своего загадочного характера, но все еще остается не полностью разрешенной. Несмотря на ценность страдания в стратегическом плане, имеется один фактор, который говорит в пользу мнения о том, что невротик хочет страдать: часто он страдает больше, чем это обусловлено его стратегической целью, склонен преувеличивать свое несчастье, погружается в чувства беспомощности, горя и собственной никчемности. Даже если мы уверены в том, что он преувеличивает свои эмоции и что их нельзя принимать всерьез, нас поражает тот факт, что разочарования, которые возникают в результате его противоположно направленных тенденций, бросают его в пучину несчастья, непропорционального тому значению, которое имеет для него данная ситуация. При достижении небольшого успеха он драматизирует положение, низводя себя до неудачника. Если ему не удается отстоять свою правоту, его самоуважение резко падает. Если во время анализа ему приходится сталкиваться с неприятной перспективой тщательной проработки новой проблемы, он впадает в абсолютную безнадежность. Нам необходимо разобраться, почему он добровольно распространяет свое страдание за пределы стратегической целесообразности.

В таком страдании нет каких-либо явных преимуществ, которых можно достичь, нет аудитории, на которую можно произвести впечатление, с его помощью нельзя завоевать сочувствие или достичь тайного торжества, навязывая свою волю другим. Тем не менее оно дает выгоду невротику, хотя и иного типа. Потерпеть неудачу в любви, поражение в соперничестве, быть вынужденным признать свою явную слабость или свой недостаток непереносимо для человека, имеющего столь высокое представление о своей уникальности. Таким образом, когда в собственных глазах он падает до предела, категории успеха и неудачи, превосходства и неполноценности перестают существовать; посредством преувеличения боли, через растворение во всепоглощающем чувстве несчастья и никчемности обостренное переживание отчасти утрачивает свою реальность, его рана временно успокаивается, наркотизируется. Когда такой наркотический эффект преувеличенной боли осознан, мы получаем дополнительную помощь в нахождении понятных мотивов в мазохистских побуждениях. Но все же остается вопрос о том, почему такое страдание может давать удовлетворение, как это явно имеет место в мазохистских извращениях и фантазиях и, как мы предполагаем, также имеет место при общих невротических склонностях к страданию.

Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вначале выделить общие для всех мазохистских наклонностей элементы, или, точнее, то фундаментальное отношение к жизни, которое лежит в основе таких тенденций. Когда они исследуются с этой точки зрения, их общим знаменателем определенно является ощущение внутренней слабости. Это чувство проявляется в отношении к себе, к другим людям, к судьбе в целом. Кратко оно может быть описано как глубинное ощущение собственной незначительности, или, скорее, ничтожности. Например, ощущение себя тростинкой, открытой всем ветрам; ощущение того, что ты находишься во власти других, будучи всецело в их распоряжении, что проявляется в тенденции к сверхугодничеству и в защитном чрезмерном упоре на самообладании и желании не сдаваться; ощущение своей зависимости от любви, расположения и суждения других людей, причем первое проявляется в чрезмерной любви и привязанности, второе – в чрезмерном страхе неодобрения; ощущение того, что не в силах изменить что-либо в собственной жизни, предоставляя другим нести за нее всю ответственность; чувство полной беспомощности перед судьбой, проявляемое в негативном плане в ощущении неминуемого рока, а в позитивном – в ожидании чуда; ощущение невозможности существования без побудительных стимулов, средств и целей, задаваемых другими людьми; ощущение себя воском в руках ваятеля. Как еще должны мы понимать это ощущение внутренней слабости? Является ли оно в конечном счете выражением отсутствия жизненной силы? В некоторых случаях это, может быть, и так, но в целом различия в жизнеспособности среди невротиков ничуть не больше, чем среди здоровых людей. Является ли оно простым следствием тревожности? Определенно тревожность некоторым образом связана с этим ощущением, но одна лишь тревожность могла бы вызвать противоположный эффект, побуждая человека стремиться и достигать все большей силы и могущества ради собственной безопасности.

Ответ заключается в том, что на самом деле такого ощущения внутренней слабости вовсе нет. То, что ощущается как слабость, является лишь результатом склонности к слабости. Этот факт можно понять из тех характерных черт, которые мы уже обсудили: в собственных чувствах невротик бессознательно преувеличивает свою слабость и упорно настаивает на ней. Однако склонность невротика к слабости может быть обнаружена не только при помощи логической дедукции; очень часто она видна в действии. Нередко пациенты убеждают себя в том, что у них органическое заболевание. Один из моих пациентов каждый раз при столкновении с трудностями сознательно хотел заболеть туберкулезом, лечь в санаторий, где бы о нем целиком и полностью заботились. Если высказывается какое-либо требование, первым импульсом, возникающим у такого человека, является желание уступить, а затем возникает противоположное желание во что бы то ни стало отказаться от уступки. В ходе анализа самообвинения пациента часто возникают в результате принятия им в качестве собственного мнения критики, которую он предчувствует. Таким образом пациент показывает свою готовность к заведомой уступке еще до всякого суждения. Эта тенденция слепо принимать руководящие указания, полагаться на кого-либо, убегать от трудностей с беспомощным призванием: "Я не могу", – вместо того чтобы воспринять их как вызов, является дополнительным свидетельством слабости.

Обычно страдания, обусловленные этими склонностями к слабости, не приносят какого-либо сознательного удовлетворения, а, напротив, безотносительно к той цели, которой они служат, определенно составляют часть общего осознания невротиком своего несчастья. Тем не менее эти склонности направлены на удовлетворение, даже когда они не достигают его, по крайней мере, внешне. Иногда можно наблюдать эту цель, а подчас может показаться, что цель достигнута. Одна пациентка отправилась за город навестить своих подруг, но была разочарована приемом: подруги не только не встретили ее, но некоторых из них не оказалось дома. Ее охватили мучительные, тягостные чувства. Но вскоре она ощутила, что погружается в чувство предельной безысходности и одиночества, в ощущение, которое короткое время спустя она осознала как совершенно несоразмерное вызвавшему его событию. Такое погружение в ощущение горя не только успокаивало боль, но воспринималось как определенно приятное.

Достижение удовлетворения встречается гораздо чаще и гораздо очевиднее в таких сексуальных фантазиях и извращениях мазохистского характера, как воображаемые изнасилования, избиения, уничтожения, порабощения или их действительное воплощение. На самом деле они представляют собой лишь еще одно проявление той же самой общей склонности к слабости.

Достижение удовлетворения посредством погружения в горе является выражением общего принципа нахождения удовлетворения через потерю собственного "Я" посредством растворения своей индивидуальности в чем-то большем, путем избавления "Я" от сомнений, конфликтов, болей, ограничений и изоляции. Это то, что Ницше называл освобождением от principium individuationis. Это то, что он имел в виду под "дионисийским" началом, которое считал одним из основных стремлений, свойственных человеческим существам, в противоположность тому, что он называл "аполлоновскнм" началом, которое работает в направлении активного преобразования и подчинения жизни. Рут Бенедикт говорит о "дионисийских" тенденциях в связи с попытками вызвать экстатическое переживание и указывает, сколь широко распространены эти тенденции среди различных культур и сколь разнообразны формы их выражения.

Сам термин "дионисийский" взят из культов Дионисия в Греции. Они, так же как и более ранние фракийские культы, преследовали ту же цель максимальной стимуляции всех чувств – вплоть до стадии перехода в галлюцинаторные состояния. Средствами вызывания экстатических состояний были музыка, однообразный ритм флейт, неистовые ночные пляски, одурманивающие напитки, половая несдержанность – все, способствующее возникновению возбуждения и экстаза. По всему миру распространены обычаи и культы, следующие тому же самому принципу: в групповой форме – в виде разгула в период праздников и в религиозном экстазе, и среди отдельных людей, ищущих забвения в наркотиках. Боль также играет некоторую роль а порождении "дионисийского" состояния. В некоторых равнинных индейских племенах видения вызываются посредством поста, отсечения части телесной плоти, связывания человека в болезненной позе. В "солнечных плясках" – одной из наиболее важных церемоний равнинных индейцев – физические пытки были весьма распространенным способом вызывания исступленных экстатических переживаний. Флагеллянты в средние века применяли избиение для вхождения в экстаз, кающиеся грешники в Нью-Мехико использовали для этой цели колючки, битье, ношение тяжестей. Сам термин "экстаз" буквально означает "быть вовне" или "вне себя".

Хотя в этих культах выражение "дионисийских" начал далеко от переживаний, принятых в нашей культуре, они не полностью чужды нам. До некоторой степени все мы знаем об удовлетворении, получаемом от состояния "забытья". Мы ощущаем его в процессе засыпания после физического или умственного напряжения или входя в наркоз. Тот же самый эффект может быть вызван алкоголем. Одним из факторов, обусловливающих использование алкоголя, определенно является снятие внутренних запретов, другим – ослабление печали и тревожности, но и в этом случае также первичное удовлетворение, к которому стремятся, – это удовлетворение от забытья и утраты сдерживающих начал. Не много найдется людей, не знающих удовлетворения от своей полной поглощенности каким-либо сильным чувством, например любовью, музыкой, наслаждением природой, энтузиазмом по поводу общего дела или сексуальным разгулом. Как можем мы объяснить явную универсальность этих стремлений?

Несмотря на счастье, которое может подарить жизнь, она в то же самое время полна неизбежных трагедий. Даже если нет какого-либо особого страдания, все же остаются старость, болезни и смерть. Говоря еще более общим языком, человеческой жизни неотъемлемо присуще то, что человек ограничен и изолирован: ограничен в том, что он может понять, достичь или чем может насладиться, изолирован – потому что является единственным в своем роде существом, отделенным от своих ближних и от окружающей природы. В действительности большая часть принятых в культуре способов достижения забвения направлена на преодоление этой индивидуальной ограниченности и изолированности. Наиболее проницательное и прекрасное выражение это стремление получило в Упанишадах, в образе рек, которые текут и, растворяясь в океане, теряют свои названия и очертания. Растворяя себя в чем-то большем, становясь частью большей сущности, человек до определенной степени преодолевает свои границы, как это выражено в Упанишадах: "Полностью растворяясь, мы становимся частью творческого принципа Вселенной". В этом, по-видимому, и состоит великое утешение и удовлетворение, которое религия может предложить людям; теряя себя, они могут войти в единство с Богом или природой. Такого же удовлетворения можно достичь преданностью великому делу: полностью отдавая себя ему, мы ощущаем единство с более великим целым.

В нашей культуре мы более знакомы с противоположным отношением к собственной личности, с отношением, которое подчеркивает и высоко оценивает своеобразие и уникальность индивидуальности. Человек в нашей культуре слишком сильно чувствует, что его собственное "Я" – это отдельная сущность, отличная от внешнего мира или противоположная ему. Он не только отстаивает свою индивидуальность, но и получает в этом громадное удовлетворение; он находит счастье в развитии присущих ему потенциальных возможностей, овладевая собой и миром в процессе его активного покорения, занимаясь продуктивной деятельностью и выполняя творческую работу. Об этом идеале личного совершенствования Гете сказал: "Высшее счастье для человека – стать личностью".

Но противоположная тенденция, которую мы обсуждали, – тенденция пробиваться сквозь скорлупу индивидуальности и освобождаться от ее ограничений и изоляции – в равной степени выражает глубочайшее и коренное стремление человека и также обладает потенциальной способностью приносить удовлетворение. Ни одна из этих тенденций сама по себе не является патологической; как сохранение и развитие индивидуальности, так и принесение индивидуальности в жертву оправданы при решении человеческих проблем.

Едва ли существует такой невроз, в котором тенденция к избавлению от собственного "Я" не проявляется в прямой форме. Она может проявляться в виде воображаемого человеком ухода из собственного дома и превращения в изгоя или в потере собственной личности; в отождествлении себя с литературным героем; в чувстве, как это выразил один из пациентов, затерянности среди темноты и волн, в ощущении единения с темнотой и волнами. Эта тенденция представлена в желаниях быть загипнотизированным, в наклонности к мистицизму, в чувстве нереальности, в чрезмерной потребности во сне, в соблазне заболеть, сойти с ума, умереть. И как я упоминала ранее, общим знаменателем в мазохистских фантазиях является чувство, что ты воск в руке мастера, лишенный всякой воли, всякой силы, предоставленный в полное распоряжение другого. Конечно, любое иное ее проявление имеет свои причины и собственный смысл. Например, чувство собственной порабощенности может быть частью общей тенденции ощущать себя жертвой и как таковое является защитой от побуждений порабощать других, а также обвинением против других за то, что они не позволяют над собой властвовать. Но одновременно с этим значением – быть формой выражения защиты и враждебности – оно имеет также и тайное позитивное значение – признание собственной капитуляции.

Подчиняет ли невротик себя другому лицу или судьбе и каково бы ни было то страдание, которому он позволяет захватить себя, – независимо от этого удовлетворение, которого он ищет, состоит, по-видимому, в ослаблении или стирании собственного индивидуального "Я". Тогда он прекращает быть активным действующим лицом и превращается в объект, лишенный собственной воли.

Когда мазохистские стремления интегрируются таким образом в общий феномен стремления к освобождению от индивидуального "Я", тогда удовлетворение, которого ищут или достигают, вследствие слабости и страдания, перестает быть странным, оно укладывается в парадигму, которая вполне знакома. Тогда живучесть мазохистских стремлений у невротиков объясняется тем фактором, что они служат одновременно защитой от тревожности и дают потенциальное или реальное удовлетворение. Как мы видели, это удовлетворение редко является реальным, за исключением сексуальных фантазий или извращений, даже если стремление к нему составляет важный элемент в общих склонностях к слабости и пассивности. Таким образом, встает последний вопрос: почему невротик столь редко достигает забвения и раскрепощенности, а следовательно, и удовлетворения, которого ищет?

Важное обстоятельство, препятствующее достижению положительного удовлетворения, состоит в том, что мазохистским тенденциям противостоит крайнее подчеркивание невротиком уникальности своей индивидуальности. Большинство мазохистских явлений имеют общий с невротическими симптомами характер компромиссного соединения несовместимых стремлений. Невротик склонен ощущать себя жертвой посторонней воли, но в то же самое время он настаивает на том, чтобы мир приспосабливался к нему. Он склонен ощущать себя порабощенным, но в то же самое время настаивает на безусловности своей власти над другими. Он хочет быть беспомощным, быть объектом внимания и заботы, но в то же самое время настаивает не только на своей самодостаточности, но и на своем всемогуществе. Он склонен ощущать себя ничтожеством, но раздражается, когда его не принимают за гения. Нет абсолютно никакого удовлетворительного решения, которое могло бы примирить такие крайности, в особенности потому, что оба эти стремления столь сильны.

Стремление к забвению является намного более властным у невротика по сравнению с нормальным человеком, потому что первый хочет избавиться не только от своих страхов, ограничений и чувства изоляции, которые универсальны для человеческого существования, но также от чувства того, что он пойман в капкан неразрешимых конфликтов, и от возникающих вследствие них страданий. И его противоречивое стремление к власти и возвеличиванию собственного "Я" по своей силе является гораздо большим, чем у нормального человека. Безусловно, он пытается достичь невозможного, быть одновременно всем и ничем; он может, например, жить в беспомощной зависимости и в то же самое время тиранить других, сетуя на свою слабость. Такие компромиссы им самим могут ошибочно приниматься за способность к уступкам. В действительности даже психологи иногда склонны смешивать их и утверждать, что капитуляция сама по себе является мазохистским отношением. В реальности человек с мазохистскими склонностями, наоборот, совершенно неспособен принести себя в жертву чему-либо или кому-либо; например, он неспособен посвятить все свои силы служению какому-то делу или полностью отдаться чувству любви. Он может подчинять себя страданию, но в этом подчинении быть полностью пассивным. Он использует чувство, интерес или человека, который является причиной его страдания, лишь как средство забвения. Нет никакого активного взаимодействия между ним и другим, налицо лишь его эгоцентричная поглощенность собственными целями. Подлинное подчинение какому-либо человеку или делу – это признак внутренней силы; мазохистская капитуляция составляет в конечном счете проявление слабости.

Еще одна причина того, почему редко достигается удовлетворение, которого ищут, заключается в разрушительных элементах, неотъемлемо присутствующих в невротической структуре, которую я описала. Они отсутствуют в культурных "дионисийских" началах. В последних нет ничего общего с невротической деструктивностью всего, что составляет личность, всех ее потенциальных возможностей в плане достижений и счастья. Давайте сравним греческий "дионисийский" культ, например, с невротическими фантазиями о собственном сумасшествии. В первом случае желание состоит в достижении временного экстатического переживания, служащего увеличению радости жизни; во втором – то же самое стремление к забвению и раскрепощению не ведет ни к временному растворению с последующим обновлением, ни к обогащению и полнокровной жизни. Его целью является избавление от всего, мучающего "Я", невзирая на всю его ценность, и поэтому неповрежденная сфера личности реагирует на это страхом. В действительности страх перед катастрофическими возможностями, к которым часть личности побуждает всю личность, обычно является единственным фактором в этом процессе, который препятствует осознанию. Невротик знает лишь то, что он страшится сойти с ума. Только при разложении данного процесса на его составные части – на побуждение к отказу от себя и реактивный страх – становится понятным, что невротик стремится к определенному удовлетворению, но его страхи препятствуют этому.

Один фактор, присущий нашей культуре, служит усилению тревожности, связанной со стремлением к забвению. В западной цивилизации найдется мало, если вообще найдется, культурных форм и образований, в которых эти стремления, даже безотносительно к их невротическому характеру, можно было бы удовлетворить. Религия, которая предлагала такую возможность, потеряла свое влияние и привлекательность для большинства людей. Не только нет каких-либо эффективных культурных способов такого удовлетворения, но их развитие активно тормозится, ибо в индивидуалистической культуре человеку предписывается прочно стоять на собственных ногах, утверждать себя и, если необходимо, уметь прокладывать себе дорогу. В нашей культуре действительное следование склонности к отказу от себя влечет за собой опасность остракизма.

В свете тех страхов, которые обычно не дают невротику возможности получить специфическое удовлетворение, к которому он стремится, становится возможным понять важное значение для него мазохистских фантазий и извращений. Если его стремления к отказу от себя изживаются в фантазиях или в сексуальных действиях, он, возможно, сможет избежать опасности полного самоуничтожения. Подобно "дионисийским" культам, эти мазохистские привычки дают временное забвение и раскрепощение со сравнительно небольшим риском нанести себе вред. Обычно они затрагивают всю структуру личности; иногда они сосредоточиваются на сексуальных действиях, тогда как другие сферы личности остаются от них сравнительно свободными. Существуют мужчины, способные быть активными, напористыми и удачливыми в своей работе, но вынужденные время от времени предаваться таким мазохистским извращениям, как переодевание в женскую одежду или игра в непослушного мальчика с выпарыванием самого себя. С другой стороны, те страхи, которые не дают невротику возможности найти удовлетворительного разрешения своих затруднений, могут также пронизывать его мазохистские побуждения. Если эти побуждения имеют сексуальную природу, тогда, несмотря на интенсивные мазохистские фантазии по поводу половых отношений, он будет полностью воздерживаться от секса, показывая отвращение к противоположному полу или по крайней мере подчиняясь строгим сексуальным запретам.

Фрейд считает мазохистские побуждения по существу сексуальным явлением. Для их объяснения он выдвинул следующие теории. Первоначально он считал мазохизм одной из сторон определенной, биологически заданной стадии полового развития, так называемой анально-садистической стадии; позднее он добавил гипотезу, согласно которой мазохистские побуждения имеют внутреннее родство с женской природой и означают что-то подобное изживанию желания быть женщиной. Его последнее предположение, как упоминалось ранее, заключалось я том, что мазохистские побуждения состоят из сочетания саморазрушительных и половых влечений и что их функция – сделать саморазрушительные влечения безвредными для человека.

С другой стороны, моя точка зрения коротко может быть суммирована следующим образом. Мазохистские побуждения не являются, в сущности, ни сексуальным феноменом, ни результатом биологически заданных процессов, а берут свое начало в личностных конфликтах. Их цель не в страдании; невротик так же мало хочет страдать, как и любой другой человек. Невротическое страдание, в той мере, в какой оно выполняет данные функции, – это не то, чего индивид хочет, а то, чем он платит. Что же касается удовлетворения, к которому он стремится, то это не страдание в собственном смысле слова, а отказ от своего "Я".

Глава 15

КУЛЬТУРА И НЕВРОЗ

Анализ любого человека ставит новые проблемы даже перед самым опытным аналитиком. Работая с каждым новым пациентом, аналитик сталкивается с индивидуальными трудностями, с отношениями, которые трудно выявить и осознать и еще труднее объяснить, с реакциями, которые весьма далеки от тех, что можно понять с первого взгляда. Если принять во внимание всю сложность структуры невротического характера, как она была описана в предыдущих главах, и множество привходящих факторов, такое разнообразие неудивительно. Различия в наследственности и тех переживаниях, которые испытал человек за свою жизнь, особенно в детстве, вызывают кажущееся бесконечным разнообразие в конструкции вовлеченных факторов.

Но, как указывалось вначале, несмотря на все эти индивидуальные вариации, конфликты, играющие решающую роль в возникновении невроза, практически всегда одни и те же. В целом это те же самые конфликты, которым также подвержен здоровый человек в нашей культуре. Стало уже до некоторой степени трюизмом говорить о том, что невозможно провести четкое различие между неврозом и нормой, но может оказаться полезным повторить его еще раз. Многие читатели, столкнувшись с конфликтами и отношениями, о которых они знают из собственного опыта, могут спросить себя: невротик я или нет? Наиболее достоверный критерий состоит в том, ощущает или нет человек препятствия, создаваемые его конфликтами, может ли он правильно воспринимать и преодолевать их.

Когда мы осознаем, что в нашей культуре невротики движимы теми же самыми основными конфликтами, которым также подвержен нормальный человек, хотя и в меньшей степени, мы снова сталкиваемся с вопросом, поднятым вначале: какие условия в нашей культуре ответственны за то, что неврозы сосредоточиваются вокруг тех специфических конфликтов, которые я описала, а не вокруг других?

Фрейд лишь вскользь коснулся данной проблемы: обратной стороной его биологической ориентации является отсутствие социологической ориентации, и, таким образом, он склонен объяснять социальные явления в основном биологическими факторами (теория либидо). Эта тенденция привела психоаналитических исследователей к убеждению в том, например, что войны вызываются действием инстинкта смерти, что корни нашей нынешней экономической системы лежат в анально-эротических влечениях, что причину того, почему машинный век не начался две тысячи лет тому назад, следует искать в нарциссизме этого периода.

Фрейд рассматривает культуру не как результат сложного социального процесса, а главным образом как продукт биологических влечений, которые вытесняются или сублимируются, и в результате против них выстраиваются реактивные образования. Чем полнее вытеснение этих влечений, тем выше культурное развитие. Так как способность к сублимации ограниченна и так как интенсивное вытеснение примитивных влечений без сублимации может вести к неврозу, развитие цивилизации неизбежно должно вызывать усиление неврозов. Неврозы являются той ценой, которую приходится платить человечеству за культурное развитие.

Подразумеваемой теоретической предпосылкой, лежащей в основании этого хода мыслей, является вера в существование биологически детерминированной человеческой природы, или, точнее, вера в то, что оральные, анальные, генитальные и агрессивные влечения имеют место у всех людей и примерно одинаковы в количественном отношении. Вариации в строении характера от индивида к индивиду, как и от культуры к культуре, обусловливаются тогда различной интенсивностью необходимого вытеснения, с дополнительной оговоркой, что такое вытеснение воздействует на различные виды влечений в разной степени.

Исторические и антропологические данные не подтверждают такой пряной связи между уровнем развития культуры и вытеснением половых или агрессивных влечений. Ошибка заключается главным образом в допущении количественной вместо качественной связи. Связь существует не между долей вытеснения и объемом культуры, а между характером (качеством) индивидуальных конфликтов и характером (качеством) трудностей, порождаемых культурой. Нельзя игнорировать количественный фактор, но его можно оценить лишь в контексте всей структуры.

Существуют определенные характерные трудности, неотъемлемо присущие нашей культуре, которые отражаются в виде конфликтов в жизни каждого человека и которые, накапливаясь, могут приводить к образованию неврозов. Так как я не являюсь социологом, то лишь кратко выделю основные тенденции, которые имеют отношение к проблеме невроза и культуры.

Современная культура экономически основывается на принципе индивидуального соперничества. Отдельному человеку приходится бороться с другими представителями той же группы, приходится брать верх над ними и нередко "отталкивать" в сторону. Превосходство одного нередко означает неудачу для другого. Психологическим результатом такой ситуации является смутная враждебная напряженность между людьми. Каждый представляет собой реального или потенциального соперника для любого другого. Эта ситуация вполне очевидна для членов одной профессиональной группы, независимо от стремлений быть справедливым или от попыток замаскировать соперничество вежливым обращением. Однако следует подчеркнуть, что соперничеством и потенциальной враждебностью, которая ей сопутствует, проникнуты все человеческие отношения. Соревновательность является одним из господствующих факторов в социальных отношениях. Соперничество присутствует в отношениях мужчин с мужчинами, женщин с женщинами, и безотносительно к тому, что является поводом для него – популярность, компетентность, привлекательность или любое другое социально значимое качество, – оно крайне ухудшает возможности прочной дружбы. Оно также, как уже указывалось, нарушает отношения между мужчинами н женщинами не только в выборе партнера, но в плане борьбы с ним за превосходство. Оно пронизывает школьную жизнь, И, возможно, самое главное, оно пронизывает семейную ситуацию, так что, как правило, ребенку прививают зародыш соперничества с первых лет жизни. Соперничество между отцом и сыном, матерью и дочерью, одним и другим ребенком не является общим человеческим феноменом, это лишь реакция на культурно обусловленные воздействия. Одним из великих достижений Фрейда остается то, что он открыл роль соперничества в семье, что нашло свое выражение в понятии Эдипова комплекса и в других гипотезах. Однако следует добавить, что соперничество само по себе не является биологически обусловленным, а является результатом данных культурных условий и, более того, не только семейная ситуация порождает соперничество, но оно стимулируется начиная с колыбели вплоть до могилы.

Потенциальное враждебное напряжение между людьми приводит в результате к постоянному порождению страха – страха потенциальной враждебности со стороны других, усиленного страхом мести за собственную враждебность. Другим важным источником страха у нормального человека является перспектива неудачи. Страх неудачи вполне реален и потому, что в общем шансы потерпеть неудачу намного больше шансов достичь успеха, и потому, что неудачи в обществе, основанном на соперничестве, влекут за собой реальную фрустрацию потребностей. Они означают не только экономическую небезопасность, но также потерю престижа и все виды эмоциональных переживаний неудачи.

Еще одной причиной того, почему успех становится такой манящей мечтой, является его воздействие на наше чувство самоуважения. Другие нас оценивают не только по степени нашего успеха; волей-неволей наша собственная самооценка следует по тому же пути. Согласно существующим идеологиям, успех отражает неотъемлемо присущие нам заслуги, или, на религиозном языке, является видимым воплощением Божьей милости; в действительности он зависит от многих факторов, не поддающихся нашему управлению, – случайных обстоятельств, чьей-то недобросовестности и т.п. Тем не менее под давлением существующей идеологии даже абсолютно нормальный человек считает, что его значимость напрямую связана с успехом, сопутствующим ему. Нет надобности говорить о том, что это создает шаткую основу для самоуважения.

Все эти факторы вместе – соперничество и сопутствующие ему потенциальные враждебные отношения между людьми, страхи, сниженное самоуважение – в психологическом плане приводят к тому, что человек чувствует себя изолированным. Даже когда у него много друзей и он счастлив в браке, эмоционально он все же изолирован. Эмоциональную изоляцию выносить трудно любому человеку, однако она становится бедствием, если совпадает с мрачными предчувствиями и опасениями на свой счет.

Именно такая ситуация вызывает у нормального современного человека ярко выраженную потребность в любви и привязанности как своего рода лекарстве. Получение любви и расположения способствует тому, что у него ослабевает чувство изолированности, угрозы враждебного отношения и растет уверенность в себе. Так как это соответствует жизненно важной потребности, роль любви переоценивается в нашей культуре. Она становится призрачной мечтой – подобно успеху, – несущей с собой иллюзию того, что является решением всех проблем. Любовь сама по себе не иллюзия, несмотря на то что в нашей культуре она чаще всего служит ширмой для удовлетворения желаний, не имеющих с ней ничего общего; но она превращается в иллюзию, так как мы ждем от нее намного больше того, что она в состоянии дать. И идеологический упор, который мы делаем на любовь, служит сокрытию тех факторов, которые порождают нашу чрезмерную в ней потребность. Отсюда человек – а я все еще имею в виду обычного человека – стоит перед дилеммой, суть которой в огромной потребности в любви и привязанности, с одной стороны, и трудности ее достижения – с другой.

Такая ситуация дает обильную почву для развития неврозов. Те же самые культурные факторы, которые влияют на нормального человека и которые приводят к колеблющемуся самоуважению, потенциальной враждебной напряженности, тяжелым предчувствиям, соперничеству, порождающему страх и враждебность, усиливают потребность в приносящих удовлетворение личных отношениях, – те же факторы воздействуют на невротика в большей степени. Те же самые результаты оказываются гораздо более глубокими, приводя к краху чувства собственного достоинства, разрушительным стремлениям, тревожности, усилению соперничества, порождающему тревожность и деструктивные импульсы, и к обостренной потребности в любви и привязанности.

Когда мы вспоминаем, что в каждом неврозе имеют место противоречивые тенденции, которые невротик не способен примирить, возникает вопрос о том, нет ли определенных сходных противоречий в нашей культуре, которые лежат в основе типичных невротических конфликтов. Задачей социологов будет исследование и описание этих культурных противоречий. Мне же здесь достаточно кратко и схематично указать на некоторые главные противоречивые тенденции.

Первое противоречие, о котором следует упомянуть, – это противоречие между соперничеством и успехом, с одной стороны, и братской любовью и человечностью – с другой. С одной стороны, все делается для достижения успеха, а это означает, что мы должны быть не только напористыми, но и агрессивными, способными оттолкнуть других с дороги. С другой стороны, мы глубоко впитали христианские идеалы, утверждающие, что эгоистично хотеть чего-либо для себя, а должно быть смиренными, подставлять другую щеку, быть уступчивыми. Для этого противоречия есть лишь два решения в рамках нормы; всерьез следовать одному из этих стремлений и отказаться от другого или серьезно воспринимать оба этих стремления и в результате испытывать серьезные внутренние запреты в отношении того и другого.

Вторым является противоречие между стимуляцией наших потребностей и фактическими препятствиями на пути их удовлетворения. По экономическим причинам в нашей культуре потребности постоянно стимулируются такими средствами, как реклама, "демонстрация образцов потребительства", идеал "быть на одном уровне с Джонсами". Однако для огромного большинства реальное осуществление этих потребностей жестко ограничено. Психологическое следствие для человека состоит в постоянном разрыве между желаниями и их осуществлением.

Существует еще одно противоречие между утверждаемой свободой человека и всеми его фактическими ограничениями. Общество говорит его члену, что он свободен, независим, может строить свою жизнь в соответствии со своей свободной волей; "великая игра жизни" открыта для него, и он может получить то, что хочет, если он деятелен и энергичен. В действительности для большинства людей все эти возможности ограничены. Шутливое выражение о том, что родителей не выбирают, можно распространить на жизнь в целом – на выбор работы, форм отдыха, друга. В итоге человек колеблется между ощущением безграничной власти в определении собственной судьбы и ощущением полнейшей беспомощности.

Эти противоречия, заложенные в нашей культуре, представляют собой в точности те конфликты, которые невротик отчаянно пытается примирить: склонность к агрессивности и тенденцию уступать; чрезмерные притязания и страх никогда ничего не получить; стремление к самовозвеличиванию и ощущение личной беспомощности. Отличие от нормы имеет чисто количественный характер. В то время как нормальный человек способен преодолевать трудности без ущерба для своей личности, у невротика все конфликты усиливаются до такой степени, что делают какое-либо удовлетворительное решение невозможным.

Представляется, что невротиком может стать такой человек, который пережил обусловленные культурой трудности в обостренной форме, преломив их главным образом через сферу детских переживаний, и вследствие этого оказался неспособен их разрешить или разрешил их ценой большого ущерба для своей личности. Мы могли бы назвать его пасынком нашей культуры.