Эти слова В.И. Ленина, которыми он озаглавил свою статью, полностью определяют смысл политики царизма и III Думы в отношении Финляндии. Целью «похода», указывал он, было «полное разрушение финляндской свободы»[1]. Царь и Столыпин вместе с правооктябристским большинством Думы твердо решили покончить с финляндской конституцией, не останавливаясь даже перед применением военной силы. Уже 22 декабря 1907 г. Столыпин писал царю:

«Я счел нелишним громко заявить (финляндским генерал-губернатору и статс-секретарю. — А.А.), что Ваше величество твердо решили в случае нарушения финляндцами закона и неподчинения законным требованиям действовать силою «manu militari». По-видимому, в Гельсингфорсе начинают понимать, что это не пустые угрозы, и мне кажется, что дело принимает удовлетворительный оборот»[2].

В сентябре 1910 г. царь в письме Столыпину предложил издать рескрипт на имя финляндского /136/ генерал-губернатора, в котором должна быть выражена мысль «о сомнительной пользе самого существования или созыва сейма»[3].

Ненависть царизма к Финляндии была обусловлена тремя причинами: 1) провал политики генерала Н.И. Бобрикова и восстановление финляндской конституции в результате первой русской революции; 2) Финляндия являлась ближайшей базой и убежищем для русских революционеров и 3) автономная Финляндия с ее всеобщим избирательным правом, большими экономическими успехами, достигнутыми в трудных условиях, была живым отрицанием Российской империи, примером для других окраин и «инородцев».

О том, что дело было задумано всерьез, свидетельствует создание при Совете министров на основании всеподданнейшего доклада Столыпина, утвержденного царем 18 октября 1907 г., Особого совещания по делам Великого княжества Финляндского[4]. Председателем Совещания стал Столыпин, в качестве членов в него вошли государственный контролер П.А. Харитонов и члены Государственного совета Дейтрих и профессор Сергиевский, сенатор Н.П. Гарин, генерал-лейтенант Бородкин[5]. В 1908 г. в него были введены еще три человека: Коковцов, министр юстиции И.Г. Щегловитов, по прозвищу Ванька-Каин, и финляндский генерал-губернатор (сперва генерал В.А. Бекман, а затем сменивший его генерал Ф.А. Зейн)[6]. Совещание просуществовало вплоть до Февральской революции, и всегда его возглавлял председатель Совета министров. Кроме того, в качестве рабочего органа при Совещании была создана высочайше утвержденная подготовительная комиссия, которую возглавил Н.Н. Корево. Он являлся также председателем комиссии по систематизации финляндских законов.

Более зловещих для Финляндии фигур, чем Дейтрих, Гарин, Бородкин, невозможно было отыскать. Все они были «бобриковцами» в прямом смысле слова, т. е. свою карьеру делали именно в Финляндии в качестве его сотрудников. Разница между Бобриковым и, например, его помощником Дейтрихом состояла лишь в том, что первого в Финляндии убили, а второго ранили. Их обуревала жажда мести и реванша. На ежегодно устраиваемых начиная с 1906 г. так называемых «бобриковских обедах» они неизменно выступали в качестве главных ораторов с одним тезисом: осуществить заветы Бобрикова. Вся /137/ антифинляндская политика разрабатывалась и направлялась этим Совещанием.

Первым совместным шагом Столыпина и Думы в отношении Финляндии были внесенные еще в первую сессию три запроса правительству — октябристов, националистов и крайних правых. В первом запросе выражалось беспокойство по поводу того, что якобы генерал-губернатор и министр статс-секретарь Финляндии не выполняют высочайшего указа от 19 октября 1905 г. о порядке представления всеподданнейших докладов, обязывавшего всех главных начальников ведомств, если доклады имеют общеимперское значение, сообщать о них предварительно председателю Совета министров. Запрос националистов требовал объяснений о принятых мерах по ограждению государства от подготовлявшихся якобы в Финляндии посягательств на государственный порядок и безопасность. Крайние правые запрашивали о предпринимаемых мерах по пресечению деятельности общества «Войма»[7]. Октябристский запрос резюмировал:

«Руководящие финляндские власти вопреки российским основным законам дают тенденциозное направление законодательной деятельности в целях обособления Финляндии в ущерб Российскому государству».

Запрос националистов перечислял ряд политических убийств и экспроприации, подготовленных, по их мнению, в Финляндии (убийства петербургского градоначальник В.Ф. фон дер Лауница и начальника главного тюремного управления А.М. Максимовского, экспроприация в Фонарном переулке и др.). В запросе правых утверждалось, что «целью этих сообществ («Красной гвардии» и «Воймы». — А.А.) была подготовка вооруженного восстания для полного отделения Финского края от России»[8]. Комиссия по запросам приняла все три запроса, заявив, что факты, приведенные в них, не вызывают сомнений.

По закону правительству давался месячный срок для ответа, чем оно обычно и пользовалось. В данном случае все было иначе. Глава правительства взошел на думскую кафедру для дачи объяснений еще до начала обсуждения запросов, сразу же после выступления докладчика комиссии по запросам октябриста Я.Г. Гололобова. Это был беспрецедентный случай, причем совершенно намеренный, что признал и сам оратор.

Финляндский вопрос — серьезный вопрос, с пафосом заявил Столыпин, «вот почему, может быть, в нарушение /138/ установившихся обычаев я решил поделиться с вами моими мыслями о Финляндии в первой стадии развития этого вопроса». Более того, он не только не собирается опровергать предъявленные правительству запросы, но намерен еще более подкрепить их. «Я должен признаться, что счел бы весьма трудной и неблагодарной задачу опровергать все факты, которые лежат в основе поданного в Государственную думу запроса». И далее шел обстоятельный рассказ, имевший целью подтвердить и дополнить запросы. Все это понадобилось премьеру для его главного вывода: «Корень зла совершенного не в незакономерных действиях или бездействиях властей, а лежит гораздо глубже», а именно в финляндском сепаратизме, начало которого восходит к моменту присоединения Финляндии к России, а апогей достигнут в 1905 — 1907 гг.

На основании этого Столыпин и сформулировал главную задачу правительства и Думы в отношении Финляндии: остановить наконец процесс, который при дальнейшем попустительстве приведет «к почти полному обособлению этой страны». Остановить же его можно только изъятием из сферы финляндского законодательства вопросов общеимперского значения. В числе этих вопросов он назвал наблюдение за постоянными учреждениями Финляндии, управление телеграфом, железными дорогами, таможенное управление, упорядочение прав русских граждан, проживающих в Финляндии, и т. д. Эти вопросы «не могут быть предметом решения одних только финляндцев, в порядке одного только финляндского законодательства». Этот курс решен твердо:

«Я получил совершенно определенные указания государя императора, которые и будут приведены в действие».

Цель задуманной инсценировки с запросами Столыпин раскрыл в конце своей речи.

«В прежние времена, — пояснил он, — одно только правительство имело заботу и обязанность отстаивать исторические и державные приобретения и права России. Теперь не то. Теперь государь пытается собрать рассыпанную храмину русского народного чувства, и выразителем этого чувства являетесь вы, господа, и вы не можете отклонить от себя ответственности за удержание этих державных прав России... Правительство просит от вас лишь вашей нравственной поддержки... Я уверен, господа, что вы отвергнете запрос: но вами... будут найдены выражения, которые заставят, побудят правительство представить на ваш же суд /139/ законопроект, устанавливающий способ разрешения наших общих с Финляндией дел»[9].

Речь Столыпина вызвала бурный восторг на правых и октябристских скамьях. Просимая поддержка была оказана.

«Внесенный правыми и умеренно-правыми запрос, — начал свою речь Марков 2-й, — дал повод председателю Совета министров нарисовать обширную картину будущей правительственной деятельности по части приведения законодательства Финляндии и России в общую планомерную систему».

Это хорошо, но попытки юридически оправдать эту цель ему представляются недостойной игрой и пустой тратой времени. Допустим, что финны даже правы, «значит, — гневно восклицал Марков, — Россия должна примириться с тем, что в 26 верстах от нашей столицы... возникло совершенно новое самостоятельное государство, и притом государство, нам весьма враждебное». В такой ситуации «ничего не остается делать, как объявить этому врагу немедленную войну и завоевать его... Финляндцы думают, что за ними юридическое право, что они могут кому-то жаловаться на Россию, апеллировать на решение России (к Европе. — А.А.). Если целый народ нельзя заключить в сумасшедший дом... то все же придется надеть на него смирительную рубашку».

В то же время Марков пытался уверить думских крестьян, ибо это была болевая точка всей русской реакции, что причина хозяйственных и культурных успехов Финляндии кроется не в ее относительной свободе, а в том, что она живет за счет метрополии.

«Я утверждаю, что Финляндия за эти 100 лет разжирела и отъелась на русских деньгах... что культура финляндская — это тепличный цветок, возросший в российских парниках».

В заключение Марков заявил о «полном одобрении» крайними правыми планов правительства. «Если конституция, данная Финляндии, почему-либо в данное время становится неудобной для русских интересов, то... она должна быть отменена без всяких разговоров», как в свое время было сделано с Царством Польским[10]. Марков 2-й, как видим, презирал дипломатию и считал нужным говорить о целях своих компатриотов прямо и открыто.

Не отставал от него и Пуришкевич. Кадеты пугают, что если действовать так, как хотят правительство и правые, то Финляндия восстанет. Тем лучше, этого надо желать. При этом он сослался на слова Муравьева, /140/ сказанные им в 1863 г.:

«Наше счастье, что поляки взбунтовались; если бы они сидели смирно, то мы продолжали бы спать, а года через три они выкинули бы нас отсюда». То же самое можно отнести и к Финляндии, и, «чем скорее, тем лучше». «Пора это зазнавшееся Великое княжество Финляндское, — кликушествовал Пуришкевич, — сделать таким же украшением русской короны, как Царство Казанское, Царство Астраханское, Царство Польское и Новгородская пятина, и мне кажется, что дело до этого и дойдет»[11].

Октябристы также полностью поддержали Столыпина. «С чувством глубокого удовлетворения выслушали мы, октябристы... ту речь, которую здесь только что произнес председатель Совета министров», — начал свое выступление официальный оратор «центра» граф Э.П. Бенигсен, в прошлом тоже один из подручных Бобрикова. Правительство стоит, «к счастью для России», на той же точке зрения, что и октябристы[12].

Позиция кадетов и прогрессистов сводилась к идее так называемого «параллельного законодательства», смысл которой состоял в том, что законы в отношении Финляндии, но имеющие также общеимперское значение, должны приниматься не только российским «парламентом», но и финляндским сеймом, без санкции которого законопроект не мог стать законом. Эту позицию разделял и финляндский сейм. Раздавить Финляндию, предупреждал Милюков третьеиюньских законодателей, — дело нескольких корпусов, но удержать плоды такой победы, как показывает опыт с Польшей, очень трудно. Если будет осуществлено параллельное законодательство, обращался кадетский лидер к своим партнерам справа, «тогда финлянды успокоятся»[13]. В противном случае произойдет то, что случилось при Бобрикове и позже.

История с запросами кончилась тем, что по предложению Бенигсена они были отвергнуты в знак полного удовлетворения объяснениями Столыпина. Оценивая совместное шоу Столыпина и Думы, Меньшиков писал:

«В истории парламентов речь г. Столыпина представит едва ли не единственный пример, где правительство не только соглашается с данными запроса, но просит поддержать его выполнить то, что требует запрос»[14].

Значительно позже, 3 февраля 1912 г., Дейтрих на очередном бобриковском обеде произнесет речь под названием «Н.И. Бобриков и П.А. Столыпин», в которой вспомнит: /141/

«Гос. дума предъявила свои знаменитые запросы. Запросы эти были предъявлены с ведома и согласия П.А. Столыпина. Они дали ему возможность ясно и отчетливо изложить взгляд правительства на финляндский вопрос. Взгляд его на этот вопрос совпадал со взглядами Н.И. Бобрикова»[15]. Ранее он констатировал: «Результатом запросов было: перемена личного состава высшей финляндской администрации, издание правил 20 мая 1908 г., в силу которых все финляндское управление... ставилось под контроль Совета министров, и, наконец, закон 17 нюня 1910 г. об общегосударственном законодательстве»[16].

О последнем законе речь впереди.

Следующим шагом по уничтожению конституции в Финляндии было создание по решению Особого совещания по Финляндии смешанной русско-финляндской комиссии для выработки законопроекта об общеимперском законодательстве. Каждая сторона делегировала в нее по пять членов. Но это был липовый паритет, потому что одиннадцатый — председатель — назначался высочайшим повелением. Им и стал государственный котролер П.А. Харитонов. Программа работ комиссии также была разработана в одностороннем порядке Совещанием. Первым и главным ее пунктом была выработка перечня вопросов, подлежавших общеимперскому законодательству. Согласно второму пункту, «законопроекты, касающиеся Финляндии», могли быть вносимы в законодательные учреждения только русскими министрами или комиссиями обеих палат. «В осуществлении этой функции финляндские установления и власти участвовать не могут». Им было оставлено лишь право давать свои заключения по уже готовым законопроектам и посылать своих представителей для участия в комиссии, где эти законопроекты разрабатывались и где мнение этих представителей просто игнорировалось бы.

Предвидя при таком порядке возможность обструкции, Совещание считало, что заранее «необходимо предусмотреть возможность со стороны сената (Финляндии, — А.А.) или сейма уклонения от дачи заключений на сообщаемые им законопроекты». Если эти заключения не последуют в обусловленный срок, «то они считаются согласными с подлежащим законопроектом».

Следующим существенным пунктом был вопрос о том, в какой форме Финляндия будет принимать участие /142/ в общеимперском законодательстве. Особое совещание предложило два варианта: 1) Финляндия посылает, согласно количеству населения, четырех своих представителей в Думу и двух в Государственный совет в качестве их постоянных членов; 2) она посылает туда временные делегации только для обсуждения общеимперских законопроектов. В первом случае выборы депутатов будут производиться не по тамошнему всеобщему избирательному праву, а по имперскому:

«На Финляндию должны быть по возможности распространены цензовые условия, установленные надлежащими выборными законами империи».

Но важность дела, как признало само Совещание, заключалось не в выборе одной из двух схем, а в том, какими правами будут обладать представители Финляндии. Главный вопрос состоял в следующем:

«Должно ли участие финляндских представителей почитаться непременным условием для законности постановления Государственного совета и Государственной думы по делам, касающимся Финляндии, или же в случае отсутствия этих лиц означенные дела могут решаться Советом и Думой без их участия».

Ответ, конечно, давался в пользу второго случая: обязательное участие представителей Финляндии, «помимо умаления прав и достоинства Совета и Думы, поставило бы общее законодательство в недопустимую зависимость от представителей финляндской окраины».

Следующий пункт касался порядка обнародования общеимперских законов. В России каждый принятый закон входил в силу лишь после обнародования его правительствующим Сенатом, а в Финляндии — соответственно своим сенатом. Сохранение такого положения, сочло Совещание, грозит возможностью обструкции.

«Очевидно нельзя, — говорилось в журнале Совещания, — ставить применение в Финляндии общегосударственных актов... в зависимость от согласия финляндского сената на их обнародование. Сказанное приводит к убеждению в необходимости распространить в отношении обнародования общегосударственных законов власть правительствующего Сената на Финляндию».

В том же духе разрешался вопрос о соотношении общеимперского и финляндского законодательства:

«Изданные в порядке общего законодательства законы, действие коих распространяется на Финляндию, должны сами собою (ipso jure) отменять все несогласные с ними местные финляндские /143/ законы, в том числе и так называемые местные основные законы».

Совет министров под председательством Столыпина, «рассмотрев предложения Особого совещания на заседании 17 марта 1909 г., со своей стороны всецело к ним присоединился и представил без каких-либо изменении на высочайшее благовоззрение» в виде «Положения Совета министров об учреждении русско-финляндской комиссии для выработки проекта правил о порядке издания касающихся Финляндии законов общегосударственного значения». 28 марта это Положение было утверждено царем, а вслед за этим была «высочайше утверждена» и сама комиссия. От русской стороны в нее вошли Харитонов, Дейтрих, Мясоедов, Бородкин, Якунчиков и Корево; от Финляндии — архиепископ Густав Иогансон, бывший сенатор Август Нюберт, заслуженный профессор Роберт-Фредерик Германсон, профессора Александровского университета барон Эрнст-Густав Пальмен и Эмиль-Нестор Сегеля; заведующим делопроизводством комиссии был назначен «бобриковец» Липский[17]. Все финские представители были людьми весьма умеренными — они представляли три основные партии Финляндии из четырех (без социал-демократов) — старофинскую, младофинскую и так называемую шведоманскую.

Первое заседание комиссии открылось 6 июня 1909 г. в Мариинском дворце. После вступительного слова председателя с заявлением выступил архиепископ Иогансон. Он выразил надежду, что «признаваемые с точки зрения интересов империи нужные изменения в законах Финляндии будут проведены в установленном Основными законами Финляндии порядке». Финны избрали тактику величайшей умеренности.

«Мы глубоко признательны за те блага, которыми наш народ пользовался в царствование августейших монархов наших и благодаря которым всестороннее представление нашего народа стало возможным», — говорил Иогансон. «Августейший монарх наш, — продолжал он, — по высочайшему повелению коего созвана настоящая комиссия, сделал многое для осуществления великой идеи общего среди всех народов мира. Его императорское величество поэтому не может желать, чтобы неприязнь и несогласие царили между народами, живущими под скипетром его... Да благословит господь бог труды комиссии!»

Подобная тактика хороша тем, что ее сторонники сразу же получают по векселям.

«Задачи комиссии, — заявил /144/ в ответ Дейтрих, — в точности определяются высочайше утвержденной 28 марта сего года программой подлежащих ее обсуждению вопросов. Из этой программы явствует, что эти задачи исчерпываются установлением материального содержания проекта правил о порядке издания касающихся Финляндии законов общегосударственного значения... Из приведенной 2-й статьи Основных законов с непреложной очевидностью вытекает, что Финляндия не государство, а часть единой и нераздельной России, что финляндское самоуправление не государственного, а провинциального характера. Это самоуправление может и должно найти свои пределы только в русском общегосударственном законе. В Финляндии раздаются голоса о передаче этого дела на решение местного сейма. Но такая постановка немыслима и недопустима с русской точки зрения».

После обмена подобными речами было решено впредь «придерживаться преимущественно письменной формы». финским членам предоставлялся «достаточный срок» для присылки своих «соображений» по всем вопросам программы, и прежде всего по определению «предметов общегосударственного законодательства». Этим сроком был назначен сентябрь[18].

На втором заседании комиссии 30 октября обсуждалось «мнение и предположение финляндских членов... русско-финляндской комиссии», изложенное в специальной записке. В первой ее части финская сторона перечисляла вопросы, которые она относила к сфере общеимперского законодательства. Это были законы, которые «с самого начала соединения Финляндии с Россией рассматривались как законы империи»: о престолонаследии, совершеннолетии наследника престола, назначении правительства в случаях несовершеннолетия, вопросы войны и мира, союзов и договоров с иностранными государствами, учреждения консульств, управления православной церковью на территории Финляндии, расположения там русских войск и т. п. Весь этот перечень предлагалось включить в первый отдел будущего законопроекта.

Во второй части записки давался перечень вопросов, который финны целиком относили только к своему внутреннему законодательству: отбывание общей воинской повинности в Финляндии, приобретение прав финляндского гражданства, подсудность дел, касающихся преступлений, совершенных гражданами Финляндии на территории империи, и русских граждан в Финляндии, /145/ взаимные торговые сношения и др., всего 14 пунктов. Записка требовала полной автономии для финских военных частей, в случае если они будут созданы, в отношении места службы, офицерского состава, интендантского снабжения и т. д.

В третьей части предусматривался порядок общеимперского законодательства. Законодательные собрания Финляндии и империи назначают делегации, которые собираются в Петербурге, каждая в отдельности. Сносятся делегации между собой только письменно. Если в результате такого двукратного сношения стороны не придут к тождественному решению, то назначается согласительная комиссия с равным числом членов от каждой делегации. Если и она не достигнет согласия, «дело считается на этот раз оставленным без последствий», и в отношении поднятого вопроса «могут быть изданы законоположения для Финляндии в порядке финляндского законодательства». Все остальные пункты этого и следующих разделов формулировали гарантии сохранения конституции Финляндии.

Записка привела в бешенство русских членов комиссии.

«Проект исходит из того предположения, — говорил Дейтрих, — что Финляндия... составляет самодовлеющий государственный организм, соединенный с империей не внутренней органической связью, а лишь тем, что во главе обеих стран стоит один и тот же монарх, совмещающий в себе права как русского императора, так и великого князя финляндского. При этом в проекте ярко проводится мысль, что император управляет Финляндией не властью российского самодержца, а исключительно одной властью великого князя».

Для опровержения этой позиции Дейтрих подверг соответствующей трактовке законодательные акты Александра I в отношении Финляндии. Но дело было, конечно, не в них, что он сам и признал:

«Допустим, однако, на время, что наши финляндские члены правы, что они бесспорными государственными актами... могут обосновать свои права на особую финскую государственность... Что же, однако, из этого вытекает? Думаю, что совершенно другое, чем то, что изображено в рассматриваемом проекте. 100 лет тому назад польза и безопасность государства могли не требовать законодательного подчинения Великого княжества имперским учреждениям, а теперь требуют».

В конце речи Дейтрих перешел к угрозам.

«Вдумались ли авторы этого проекта в сущность предлагаемого? /146/ Неужели, составляя свой проект, гг. финляндские члены не останавливались на мысли, что проект их не только неприемлем, но и носит явно вызывающий характер чтобы не выразиться сильнее. Проект этот покушается на целость и единство государства Российского... Финляндское предложение есть предложение изменить государственный строй империи и отменить наши основные законы. Я не допускаю и мысли, чтобы авторы этого необычайного по своей... смелости проекта хотя бы одну минуту думали, что их предложение может быть нами принято... А если они этого не думали, то для чего же, спрашивается, он предложен нашему рассмотрению?»[19]

Такой же характер носили выступления и остальных русских членов комиссии.

Дальнейшая работа русско-финляндской комиссии протекала уже в одностороннем порядке. Она выработала законопроект, суть которого состояла в перечне вопросов, подлежащих, по ее мнению, общеимперскому законодательству. Он был изложен во 2-й статье законопроекта и состоял из следующих 19 пунктов[20].

1. участие Финляндии в государственных расходах, включая сборы, взносы и налоги;
2. отбывание воинской повинности;
3. права русских подданных, проживающих в Финляндии;
4. употребление государственного языка;
5. исполнение в Финляндии приговоров и решений судов и требований властей других частей империи;
6. основные начала и пределы управления Финляндии особыми установлениями на основании особого законодательства;
7. охрана государственного порядка и организация такой охраны;
8. уголовное законодательство и судебная ответственность должностных лиц Финляндии;
9. основные начала судоустройства и судопроизводства в Финляндии;
10. основные начала школьного дела в Финляндии и устройство за ними надзора;
11. устройство, права и условия деятельности в Финляндии компаний, обществ и союзов, а также публичных собраний;
12. законодательство о печати и привоз в Финляндию литературы из-за границы;
13. таможенная часть и таможенные тарифы; /147/
14. охрана торговых и промышленных привилегий, а также авторских прав;
15. монетная система и денежное обращение в Финляндии;
16. почта, телефон, воздухоплавание и другие способы связи;
17. железнодорожное дело в Финляндии в связи с обороной государства и сообщением с другими частями империи и международным;
18. мореплавание и лоцманская и маячная части в Финляндии;
19. права в Финляндии иностранцев.

Одного взгляда на этот перечень достаточно, чтобы понять, что законопроект Дейтриха и К^о полностью ликвидировал конституцию Финляндии. Сейм низводился до уровня губернского земского собрания. В отзыве финских членов комиссии на него говорилось:

«Этот проект сводится к тому, что Финляндия по многим важнейшим вопросам, имеющим первенствующее значение для жизни народа, лишается принадлежащего ей в настоящее время права на собственное законодательство... Проект... предоставляет русским учреждениям издавать какие угодно законы для финского народа»[21].

Этот ответ рассматривался на третьем заседании комиссии. Ее собственный ответ дан на четвертом и последнем заседании.

«Ответ гг. финляндских членов комиссии, — заявил Корево, — доказывает, что русская и финляндская точки зрения в вопросе об общегосударственном законодательстве принципиально различны и абсолютно непримиримы. Ввиду этого излишне входить в подробную критику возражений гг. финляндских членов».

Столь категорично высказался и Дейтрих:

«Пора кончать этот бесконечный спор. Угроз мы не боимся». Тем не менее финны сделали последнюю попытку договориться. «Принципиальная точка зрения финляндских членов, правда, иная, чем русских, — признал Германсон, — но различие во взглядах по принципиальным вопросам само по себе не исключает возможности сойтись в выработке позитивных законоположений, которые привели бы к согласию и спокойствию, и я считаю по-прежнему возможным найти решение, удовлетворяющее интересы обеих сторон».

Ему вторил архиепископ Иогансон:

«Оратор говорит, что мы угрожаем. Весь дух и склад нашего мнения, однако, доказывает, что это утверждение лишено всякого основания». /148/

Но все это, конечно, было абсолютно безнадежно. Последняя фраза журнала комиссии гласила:

«После этого за исполнением комиссией высочайше возложенного на нее поручения таковая была председателем закрыта»[22].

20 января 1910 г. в «Русском окраинном обществе» Липский выступил с докладом о работе русско-финляндской комиссии. Собрание громкими аплодисментами приветствовало присутствовавших членов комиссии. От их имени Дейтрих поблагодарил собрание, скромно прибавив, что они, русские члены комиссии, сделали все, что могли. В ответ собрание попросило его передать Харитонову благодарность. Спустя месяц, 20 февраля, на заседание Совета объединенного дворянства были приглашены все пять членов русской части комиссии. Дейтрих заявил, что моральная поддержка, оказанная Советом комиссии, была исключительно ценной. 17 марта на очередном съезде объединенных дворян был заслушан доклад Корево. В прениях выступили Дейтрих, Куплевасский и др.

«Речи по финляндскому вопросу на съезде объединенных дворян, — констатировала газета «Окраины России», — имели громадное значение... Член Г. совета А.Н. Нейдгардт от имени съезда... указал, что труды членов харитоновской комиссии имеют общегосударственное значение, которое, а равно и патриотизм участников комиссии, оценит история. Слова А.Н. Нейдгардта вызвали восторженное чествование присутствовавших членов русско-финляндской комиссии»[23].

Законопроект о порядке издания касающихся Финляндии законов общеимперского значения проходил в обеих палатах буквально в пожарном порядке. 14 марта 1910 г. он был внесен в Думу и уже спустя три дня оглашен с думской трибуны. 22 марта он был передан в специальную комиссию и 10 мая поставлен на повестку дня Думы и признан спешным. Именно из-за него обсуждение страховых законопроектов перенесли на 5-ю сессию. «Зеленая улица» была обеспечена законопроекту не только в Думе, но и в Государственном совете. Обсуждение в Думе заняло семь заседаний, проведенных за шесть дней. — темп поистине небывалый. 31 мая законопроект уже был передан в Государственный совет, которому понадобилось меньше трех недель, чтобы принять его. 17 июня законопроект был утвержден царем и стал законом.

Докладчик думской комиссии граф Бенигсен о самом /149/ себе при обсуждении другого антифинляндского законопроекта счел нужным сказать:

«Я был в числе тех русских чиновников, которые служили в Финляндии при генерале Бобрикове. Моей службой при генерале Бобрикове я гордился и горжусь (голос справа: «Молодец», рукоплескания справа)»[24].

В своем выступлении Столыпин повторил все нападки, которые он выдвинул против Финляндии при обсуждении антифинляндских запросов Снова доказывалось, что Финляндия наносит прямой материальный ущерб России, отказываясь от расходов на армию и Министерство императорского двора, имея таможенные и тарифные льготы, не платя процентов по иностранным займам, которые идут главным образом на военные нужды, и т. д. В основном это говорилось для депутатов-крестьян. Зная, что часть октябристов не согласна с отдельными пунктами перечня, Столыпин сказал: некоторые смущены тем, что в перечень включен вопрос о школе, имеющий чисто внутреннее значение, а не общеимперское. Но надо учесть, что именно в школе прививается в Финляндии неприязнь и недружелюбие к России. Так же обстоит дело с союзами, печатью и т. п. Именно поэтому «союзы, печать, общества — это все предметы, которые даже в сложных (т. е. многонациональных или союзных. — А.А.) государствах составляют предмет общеимперского законодательства». Конец речи стал образчиком заигрывания и бонапартистской демагогии: «Государь доверил дело вам, а не бюрократии... Помимо вас не пройдет ни один имперский закон»[25].

Выступления крайних правых явились наглядными примерами политической паранойи. Нельзя, говорил Замысловский, терпеть существование области, расположенной в нескольких десятках верст от столицы, открыто стремящейся к сепаратизму, «которая во время государственного кризиса подготовляла вооруженное восстание, области, где систематически... прививают населению чувство ненависти к России, области, где дают широкий приют русским революционерам... Это состояние должно быть прекращено законодательным путем или силою оружия, если понадобится, — это все равно»[26]. Ему вторил Пуришкевич:

«Сильному да повинуется слабый, а если он не желает добровольно повиноваться, то силой будет к этому принужден. Кому доказывать? Зачем вступать на путь доказательств?.. Гг! Мы должны быть сильны, и это один из главных поводов, это одна из главных причин /150/ того что самые серьезные, самые беспощадные репрессии должны быть приняты в отношении взбунтовавшейся окраины».[27]

Но даже Пуришкевичу было трудно угнаться за Марковым 2-м, в речи которого фигурировали и «монгольский народец», под властью которого находится Выборг, и «незабвенный доблестный герой, павший при исполнении своего долга, покойный Н.И. Бобриков», и новый генерал-губернатор Финляндии «доблестный генерал Зейн», которого «действтельно вы (финны. — А.А.) еще не знаете и который покажет вам, что значит настоящий русский генерал-губернатор». Что же касается заграничных протестов, то, «конечно, кроме сорной корзины, этим парламентским обращениям, этим гнусным бумажонкам другого места нет... Надо, чтобы страх вернулся, а любви чухонской нам не нужно... За последнее время вся Финляндия стала одним сплошным революционным корпусом... Этих финляндских социалистов придется усмирять, усмирять старым русским способом, который, к сожалению, давно уже не применяется». Заключительные слова били на сценический эффект:

«Россия, тебе грозят азиаты, грозят подвластные тебе инородцы... Опомнись, Россия... наша инородчина вконец обнаглела... Говорим вам: прочь, мелкота. Русь идет»[28].

Такой же характер носили речи А.А. Бобринского и националиста П.Н. Крупенского.

Октябристы стремились ни в чем не отстать от правых и националистов.

«Я предлагаю Государственной думе, — заявил фон Анреп, — возможно крупным большинством голосовать за спешность... Я нахожу, что у нас в составе Российской империи никогда не было финляндского государства, что его нет и не будет»[29].

В другой речи он подчеркивал, что законопроект запоздал по крайней мере на 50 лет:

«Разве могут быть какие-нибудь уступки там, где задеты действительные государственные интересы?» Наша окраинная политика «должна всячески избегать заискивания и искания любви у своих окраин... Нужно прямо и открыто сказать... не стесняясь общечеловеческими тенденциями... любви нам не надо».

Анреп даже упрекнул Столыпина за его излишний либерализм в отношении Финляндии, за то, что «он как будто оправдывается, он как будто ищет этой юридической неоспоримой нормы для того, чтобы сказать, что Россия имеет право себя оберегать»[30].

Кадеты выступили против законопроекта. Главной /151/ целью выступления Милюкова было «доказать... что по своему характеру законопроект этот составляет не только политическую ошибку, но что он просто невыполним». Лидер кадетов решил просветить своих коллег справа, какой должна быть империалистическая политика в начале XX в. Ошибка правительства состоит в том, что оно действует «ассирийскими средствами».

«Но есть империалистская политика и политика. Та империалистская политика, которую ведет империалистская Англия, разве похожа на нашу?.. Ведь завидно становится... Вот, гг., плод просвещенной империалистической политики, умеющей добиваться сцепления частей цивилизованными, современными средствами»[31].

В том же духе говорил и Маклаков. «Трагизм» положения, по его мнению, состоял в том, что правительство не хочет никакого соглашения с Финляндией, тогда как оно возможно. Законопроект носит провокационный характер, его цель — вызвать репрессии по отношению к Финляндии. Ведь после того как этот законопроект станет законом, ей уже терять нечего.

«За этим законом последуют ненависть, злоба, отчаяние и борьба; за борьбой последует необходимость репрессии, за репрессией последует разгром». Правительство «провоцирует страну на поступки, которые оправдывают жестокие меры управления, а иначе оно управлять не умеет»[32].

По тем же соображениям требовали отклонения законопроекта и прогрессисты.

Трудовики, особенно трудовики-крестьяне, резко осудили законопроект, прежде всего протестуя против утверждения правых, что он предлагается в интересах страны и народа. С этой трибуны, говорил Г.Е. Рожков, всякий раз «употребляют слова о процветании России, о мощи России, о патриотизме России... И вот я думаю: о какой России он (Марков 2-й. — А.А.) говорил? Я думаю, что не о российском народе говорил, а ждет (военной прогулки в Финляндию. — А.А.) «Россия», газета. Того ждут, может быть, и «Русское знамя», и «Земщина», и «Свет» и др.; может быть, ждут и воспитанники этих газет, но российский народ, гг., крови не ждет». Левые крестьяне не подадут свои голоса за законопроект, «ни один из нас не подаст. Мы шлем наш дружеский и горячий привет финляндскому народу (шум справа) и протестуем против данного законопроекта»[33]. Другой крестьянин-трудовик, А.Е. Кропотов, заявил:

«Мы, левые крестьяне, голосуем против законопроекта и твердо верим, что /152/ большинство крестьян Российской империи вполне поймут наше поведение... Большинство крестьян Российской империи на своей шкуре переживают гнет правительства, и, следовательно, крестьяне не могут желать какому бы то ни было народу гнета, а тем более свободному народу финляндскому»[34].

В отличие от левых крестьян все правые крестьяне высказались за принятие законопроекта. Выступая «от имени крестьян-националистов и правых», И.А. Фомкин повторил то, что им внушали марковы и пуришкевичи:

«Финляндия живет за счет русского народа, что мы считаем крайне несправедливым. Этому должен быть положен конец, и мы будем голосовать за законопроект»[35].

Социал-демократ Г.С. Кузнецов особо подчеркивал, что Столыпин выполняет волю Совета объединенного дворянства.

«Камертон... принадлежит объединенному дворянству, а исполнителем его непосредственным, так сказать, его вольнонаемным слугой является Столыпин — тот сторож, который охраняет дворянские интересы».

Посягательство на конституцию Финляндии, говорил другой социал-демократический оратор, И.П. Покровский, — это «плод вековой культуры крепостничества, холопства, хамства (рукоплескание слева; голоса справа: «Ложь, ложь!»). И после этого эти господа смеют еще разводить демагогию, обращаться к русскому народу и говорить, что Финляндия ложится тяжелым бременем на плечи русского народа... Нет, гг., не будите русский народ! Если он пробудится, разомнет свои плечи, то для того, чтобы скинуть с себя всю эту пирамиду». Указав на то, что именно русский народ принес свободу народу Финляндии в октябре 1905 г., Покровский в заключение сказал:

«Теперь вы снова беретесь за финляндцев. И русский народ, и его боевой авангард, рабочий класс, еще раз подает братскую руку финляндскому народу для общего дела освобождения от политического гнета. Не здесь решится финляндский вопрос, он решится народной борьбой».

Последний акт позорного фарса начался в Думе в час ночи 25 мая на 120-м заседании, когда была принята формула перехода к постатейному чтению. «Историческая ночь!» — в восторге воскликнул Пуришкевич[36]. Шабаш, устроенный им и его соратниками при постатейном обсуждении, был такой, что даже кадеты, как-то пытавшиеся смягчить законопроект или хотя бы затянуть его принятие в ожидании компромиссных предложений со стороны Финляндии, вынуждены были покинуть зал /153/ заседания. Даже самые умеренные поправки октябристов отвергались. Когда председательствующий объявил, что законопроект принят 164 голосами против 23, Пуришкевич в неописуемом восторге воскликнул: «Finis Finlandiae!» («Конец Финляндии!»)[37]. Но он ошибся. Судьбу Финляндии решил не Столыпин и черносотенная Дума, а русский народ, рабочий класс прежде всего.

Сам по себе закон 17 июня 1910 г. практического значения не имел, а служил лишь юридическим основанием для издания последующих конкретных законов на основании пресловутого перечня, зафиксированного в его 2-й статье. Царь и Столыпин считали, что самым срочным и неотложным делом является осуществление двух мер в отношении Финляндии: 1) «уравнение русских уроженцев в Финляндии с правами местных граждан» и 2) «вопрос об отбывании населением Великого княжества Финляндского воинской повинности»[38]. Уже в сентябре два соответствующих законопроекта были внесены в Думу.

Обосновывая необходимость обоих законов, Совет министров во главе со Столыпиным в своем заключении, озаглавленном «О некоторых мерах, связанных с изданием закона 17 июня 1910 г. об общегосударственном законодательстве» (на котором царь 18 июня 1910 г. наложил резолюцию «Согласен»), «не скрывал от себя, чго вновь изданный закон... встретит, вероятно, противодействие со стороны местного населения и финляндских властей, которые приложат усилия к тому, чтобы по возможности затруднить и отсрочить его применение на практике». Этого нельзя допустить. Правительство должно «внушить финляндскому населению», что закон «не останется мертвой буквой»[39]. Совет министров считал, что промедление в реализации закона 17 июня 1910 г. будет воспринято в Финляндии как слабость правительства. Именно этим и обусловливается срочность двух указанных законопроектов.

Объяснительная записка к первому законопроекту, перечислив все ограничения, которым подвергались в Финляндии лица, не являвшиеся ее гражданами, констатировала, что «в сфере деятельности политической, общественной, экономической и частной права их значительно умалены но сравнению с правами финляндских граждан». Сам по себе этот вывод был совершенно справедлив. Действительно, русские уроженцы были лишены самых насущных прав. Они не имели избирательных прав, им запрещалось занимать государственные и /154/ общественные должности, в торгово-промышленной деятельности их подвергали целому ряду стеснений и т. д. Записка только умалчивала, что финны эти ограничения считали актом самозащиты, мерой самообороны слабого от сильного. Казалось, что главная и единственная цель законопроекта была выражена в его первой статье:

«Русским подданным, не принадлежащим к числу финляндских граждан, предоставить в Финляндии равные с местными гражданами права»[40].

Но в действительности гвоздем законопроекта, раскрывавшим его подлинную сущность, была статья 2, которая гласила:

«Лицам, получившим образование в имперских учебных заведениях или выдержавшим установленные в империи испытания, предоставить в Финляндии равные права с лицами, получившими образование в соответствующих финляндских учебных заведениях или выдержавшими на основании местных правил соответствующие испытания; разрешение же могущих возникать в сем отношении сомнений возложить на финляндского генерал-губернатора по соглашению с подлежащими министрами и главноуправляющими отдельными частями».

Царское правительство отдавало себе отчет в том, что, пока Финляндия управляется финскими чиновниками, реализация закона 17 июня практически неосуществима. Согласно тамошним законам, стать чиновником можно было, окончив то или иное финское учебное заведение или сдав специальный экзамен при Александровском университете в Гельсингфорсе. Статья 2 разрушала этот порядок и широко открывала дверь русским чиновникам. Что делали бы эти чиновники в Финляндии, будь они туда посланы, догадаться нетрудно.

Статья 3 предоставляла право преподавать историю во всех учебных заведениях Финляндии «всем исповедующим христианскую религию русским подданным», тогда как по финским законам на это имели право только лица лютеранско-евангелического вероисповедания. Но совершенно исключительной была статья 4. Она устанавливала, что должностные лица Финляндии, виновные «в умышленном воспрепятствовании» применению статей 1 — 3, будут судиться русским судом в судебных местах Петербургского судебного округа. Было предусмотрено наказание, начиная от штрафа в 100 — 500 руб. до заключения в тюрьму сроком от восьми месяцев до двух лет. Кроме того, суду предоставлялось право «удалить виновного с должности, а также лишить его права состоять на /155/ государственной службе и занимать должность по выборам или по вольному найму... на срок от одного года до десяти лет или навсегда»[41]

Таков первый законопроект. Второй был очень прост, и его содержание раскрывалось уже в заголовке: «О производстве финляндской казной платежей государственному казначейству взамен отбывания финляндскими гражданами личной воинской повинности». На 1911 г. размер взноса определялся в 12 млн марок. Ежегодно взнос должен был увеличиваться на 1 млн марок, пока общая сумма не достигнет 20 млн марок[42].

Объяснительная записка к законопроекту излагала историю вопроса следующим образом. Личная воинская повинность была введена в Финляндии в 1878 г. против воли тогдашнего военного министра Д.А. Милютина, опасавшегося обособления финских войск от остальной армии. Эти опасения оправдались, и в 1901 г. правительство предприняло «коренную реформу». Согласно этой «реформе», в 1902 г. контингент новобранцев в Финляндии был определен в 280 человек. В 1902 и 1904 гг. это число сократили до 190, что фактически означало отмену воинской повинности. Авторы записки выражали недоумение по поводу того, что столь якобы выгодный для финнов новый воинский устав вызвал такое резкое к себе отрицательное отношение «со стороны некоторых политических кругов Финляндии», сперва «искусно внушенное, а затем и почти навязанное широким массам местного населения». Недоумение являлось сплошным лицемерием. На самом деле это была составная часть политики Бобрикова, направленная на уничтожение финляндской конституции. Было очевидно, что лишение одной из важнейших гражданских обязанностей должно повлечь за собой и лишение прав. Именно этим и объясняется всеобщий протест населения Финляндии против бобриковской акции «Насильственная кончина... Бобрикова, война на Дальнем Востоке и вспыхнувшая вслед за нею внутренняя смута», говорилось в записке, заставили издать царский манифест от 16 марта 1905 г., приостановивший применение устава 1901 г. Взамен финляндская казна должна была уплачивать с 1905 по 1907 г. ежегодное пособие на военные нужды в размере 10 млн марок. Сейм уплатил требуемую сумму за 1905 г., а с 22 октября 1905 г. устав 1901 г. был отменен. «Обстоятельство это, — говорилось в записке, — дало финляндцам повод утверждать будто бы с отменою упомянутого устава обязательство /156/ Финляндии уплачивать государственному казначейству дальнейшие взносы на военные нужды прекращается... Указанное толкование... было... решительно отвергнуто правительством»[43], и, несмотря на все протесты сейма, Финляндию вынудили заплатить за 1906 и 1907 гг. 20 млн марок.

4 июля 1908 г. царь отклонил ходатайство сейма о восстановлении финских войск. 24 сентября 1909 г. высочайшим манифестом устанавливалось, что вопрос о воинской повинности в Финляндии подлежит окончательному разрешению в порядке общегосударственного законодательства, а до этого за 1908 и 1909 гг. Финляндия должна внести в государственное казначейство по 10 млн марок, за последующие годы увеличивая каждый следующий ежегодный взнос на 1 млн марок, пока сумма не достигнет 20 млн марок. Таким образом, законопроект просто воспроизводил то, что уже было Финляндии предписано раньше. Сейм 1909 г. признал манифест 24 сентября 1909 г. незаконным, за что был распущен. Сейм 1910 г. также отказался признать законность манифеста. Теперь было решено с этим покончить раз и навсегда.

Царизм был против несения воинской повинности финнами не только на территории Финляндии, в особых финских частях, но и за ее пределами в составе русских частей. В цитированном заключении Совета министров по этому поводу говорилось:

«Иное разрешение этого вопроса, а именно восстановление в Финляндии личной воинской повинности, хотя бы путем привлечения финляндцев в ряды имперской армии и флота, представлялось бы, по убеждению Совета, пока нецелесообразным. Как было указано военным министром, процент инородцев в нашей армии является в настоящее время чрезвычайно высоким (до 25% общего состава), и усиливать его включением в состав наших войск нескольких десятков тысяч финляндцев, неприязненно настроенных к России, было бы неблагоразумно, тем более что создание в Финляндии кадра обученных воинскому делу запасных могло бы при известных условиях представить для нас даже некоторую опасность»[44].

Законопроекты были поставлены на повестку дня Думы в октябре 1911 г., т. е. уже после смерти Столыпина. Но изменения в характер обсуждения это не внесло. Повторился тот же черносотенно-октябристский антифинляндский шабаш, что и при принятии закона об /157/ обшеимперском законодательстве. В течение четырех заседаний оба законопроекта были приняты.

Казалось, это только начало похода царизма и Думы на Финляндию. Но на деле это стало концом. Вплоть до 1917 г. ничего сколько-нибудь значительного против Финляндии предпринято не было, В конце 1910 г. генерал-губернатор Финляндии Зейн представил записку, в которой требовал энергичного осуществления антифинляндского законодательства на базе закона 17 июня 1910 г. Генерал предлагал осуществить программу из шести пунктов: 1) должностные лица Финляндии судятся имперским судом по имперским законам; 2) таким же образом судятся все финские граждане, обвиненные в «государственных преступлениях»; 3) «упорядочение печати»: а) введение предварительной цензуры, б) разрешение (вместо явочного порядка) повременных изданий, в) наложение на нарушителей административных взысканий; 4) издание новых законов о собраниях, обществах и союзах по имперскому образцу; 5) увеличение числа чинов отдельного корпуса жандармов и расширение их полномочий; 6) расширение употребления русского языка в административном делопроизводстве.

Казалось, записка должна встретить полное сочувствие у правительства. Но фактически она была отвергнута Особым совещанием по Финляндии со ссылкой на отрывочность и неполноту предложенной программы. Было решено выработать стройную и цельную программу комиссии во главе с Корево по систематизации финляндских законов, дополненную представителями заинтересованных ведомств и управления финляндского генерал-губернатора. Однако созданной в начале 1912 г. комиссии понадобился год для выработки проекта программы. В свою очередь, Особому совещанию по Финляндии понадобился еще год, чтобы одобрить его[45].

Эта неторопливость, сменившая лихорадочную спешку, свидетельствовала о том, что царизм уже не верил, что сможет реализовать свою программу по удушению Финляндии, по крайней мере в ближайшие годы. Ситуация в стране и мире стала резко меняться. Разразившаяся вскоре мировая война еще более ее обострила. Окончательно судьбу Финляндии и финского народа определила Октябрьская революция. /158/

---