Фернан Бродель

ЧТО ТАКОЕ ФРАНЦИЯ?

КНИГА ВТОРАЯ. Люди и вещи.

Часть 1. Численность народонаселения и ее колебания на протяжении веков

К оглавлению

ГЛАВА ПЕРВАЯ

НАСЕЛЕНИЕ ФРАНЦИИ ОТ ДОИСТОРИЧЕСКОГО ПЕРИОДА ДО 1000 ГОДА

По различным смелым и, что ни говори, впечатляющим подсчетам, со времени возникновения Homo sapiens sapiens, с тех пор как человек действительно стал человеком, на земле жило до нас от 70 до 100 миллиардов человек. Фантастическая цифра! "Где поместятся все эти миллиарды человеческих существ в день Страшного суда?" - пишет мне в шутку Альфред Сови³. Если исходить из этого подсчета, то во "французском" пространстве прежде нас жили, работали, совершали поступки приблизительно миллиард человек, каждый из которых оставил пусть самое малое, но все же наследие, входящее в наше громадное национальное достояние. Сегодня нас, живых, более 50 миллионов; покойников же наших в общей сложности в двадцать раз больше. И не будем забывать, что они по-прежнему здесь, "под ногами живых". Земля в любом краю, например, под виноградником в Шампани, или Медоке, или Бургундии - "земля искусственно созданная, возделывавшаяся на протяжении двух тысячелетий" или около того⁴.

Короче говоря, нет ничего удивительного в том, что уже тысячи лет назад пространство Франции было обработано, покрыто дорогами, проселками, хижинами, домами, селениями, деревнями, городами или, как смело выразился кто-то, "засажено" крестьянами... С самых ранних пор численность населения играет роль в истории, влияет на ее ход, освящает успехи как исторической, так и доисторической эпохи - в равной мере как нашу гордость, пещеру Ласко, и бурный расцвет дольменов и менгиров, так и романское или готическое искусство. Численность населения, этот всеобщий множитель, несет свою долю ответственности и за расцвет религии, и за становление государств, и за капиталистическое развитие итальянских городов, начиная с XII века, и за многое другое. Иногда и наоборот - за те сломы и возвращения вспять, зловещим пророком которых выступил Мальтус.

Ни для кого не секрет, что сегодня численность народонаселения весьма тяжким бременем ложится на судьбы мира: в 1980 году человечество насчитывало 4,4 миллиарда. "К 2000 году эта цифра возрастет по крайней мере до 6 миллиардов, и было бы нереалистичным ожидать стабилизации на уровне ниже 10-11 миллиардов" в будущем столетии, утверждают специалисты, которые, к сожалению, ошибаются не всегда и не во всем⁵. В XVII веке говорили: вся сила - от людей. В следующем столетии французский экономист Гудар отмечал: "Первая из общепризнанных в политике максим гласит, что лишь великое население способно образовать великое Государство⁶. Каковы, вопрошал он, "подлинные интересы наших королей?.. Могущество их заключено в количестве подданных". Но численность населения имеет и оборотную сторону: кто бы осмелился применить формулировки Гудара к нынешнему времени, имея перед глазами пример Индии и Китая, вынужденных применять сильнодействующие средства для ограничения рождаемости?

Конечно, в прошлом ничего подобного не было. Не потому, что относительная перенаселенность не могла при случае оказать свое пагубное воздействие,- просто заботу о том, чтобы исправить дело, брали на себя голод и эпидемии. Население земного шара стало последовательно расти - если не равномерно, то по крайней мере в целом безостановочно,- лишь в новое время.

I

К ВОПРОСУ О НАСЕЛЕНИИ В ДОИСТОРИЧЕСКИЙ ПЕРИОД

Точка зрения, признающая первичность Истории по отнлшению ко всему, чта ей предшествовало, нечестна и, более того, не является строго научной.
Жан Маркаль⁷

Кто сказал, что доисторическая эпоха - не история? Кто сказал, что Галлии не существует до собственно Галлии или что Франции не существует до Франции, что ряд особенностей и Галлии и Франции не объясняется тысячелетиями, предшествовавшими римскому завоеванию? Лучше представьте себе "всю ту работу, что проделал род человеческий на протяжении самого долгого периода в своем существовании, периода доисторического": эта мысль принадлежит Ницше⁸. Невообразимые массы прожитого времени, громоздясь друг на друга, наползают и на нас, пусть даже мы этого не замечаем. Так как же не быть преемственности между доисторической эпохой и историей, как им не смыкаться друг с другом? Вчера историки ставили на кон свою репутацию, пытаясь, каждый со своей стороны, отыскать, где проходит искусственная граница: между античностью и средневековьем или между средневековьем и новым временем. Сегодня, похоже, предметом очень крупной игры может стать граница между доисторическим периодом и историей.

К несчастью, сам доисторический период возник всего лишь менее чем полтора века назад, после того как в 1837 году Буше де Перт обнаружил на наносных террасах вдоль Соммы каменные орудия доисторического человека, признанные таковыми,- признанные по край- ней мере их первооткрывателем, ибо Буше де Перт лишь к 1860 году ценой больших усилий добился, чтобы его выводы были приняты. Первые тома его труда "Кельтские и допотопные древности", выходи- вшего с 1847 года, были встречены скептически либо с насмешкой - точно так же, как в 1859 году "Происхождение видов" Дарвина. Но в том же 1859 году несколько английских ученых пересекли Ла-Манш, чтобы изучить орудия, открытые Буше де Пертом, и подтвердили его правоту⁹. Это подтверждение стало поистине революционным, ибо обнаружить следы жизнедеятельности человека, современника вымерших гигантских животных, в теологических пластах, известных специалистам своей глубокой древностью, неизбежно означало отнести исторические корни человека в самое отдаленное прошлое, произвести переворот, революцию в умах, какую сегодня нам очень нелегко себе представить. Ведь до тех пор даже ученые, следуя традиционному толкованию Библии, признавали, что сотворение человека произошло за четыре тысячи лет до Рождества Христова. Исаак Ньютон, занимавшийся не только математикой и астрономией, потешался над хронологическими таблицами, которые были составлены египетскими писцами,- до того тщеславными, что, по их уверениям, их древние цари были якобы "some thousand of years older than the world", на несколько тысячелетий древнее самого мира!¹¹

Благодаря Буше де Перту и в еще большей степени его современнику Дарвину (оба они, каждый по-своему, приобрели скандальную славу) за несколько десятилетий вся история фантастически сдвинется назад во времени - как история происхождения человека, так и история возникновения земледелия, первых деревень, первых городов. И, возвращаясь к нашей проблеме,- сразу сдвинется назад история Франции.

Что касается историков, то их, как водится,- и в этом есть своя логика, ибо речь шла о переходе из одной сферы познания в другую,- горизонты этого едва родившегося доисторического периода взволновали не сразу: для них эти горизонты оставались чем-то неинтересным, почти чуждым, затерянным во тьме веков,- просто неким предварительным периодом, о котором стоит, быть может, упомянуть где-нибудь в сноске или сообщить на нескольких страничках. А дальше снова, как будто ничего и не случилось, разворачивала свою привычную повесть история.

Но доказательства, выводы, гипотезы, относящиеся к доисторической эпохе, накапливались, и вот у начала истории разверзлась бездонная пропасть. Вообразите себе: история, какой она предстает по нашим меркам, не составляет и тысячной доли человеческой эволюции, взятой во всей ее протяженности. И для того чтобы стало возможно представить себе эту эволюцию, потребовалось сотрудничество, взаимодействие разных наук, методами которых сумели или вынуждены были воспользоваться историки: палинологии (изучение частиц древней цветочной пыльцы), палеонтологии, сравнительной анатомии, ретроспективной гематологии, геологии, зоологии, ботаники, а в последнее время в неменьшей степени и изучения современных первобытных народов, наконец, этнологии, поскольку человек, растворенный в природе и рассчитывающий только на собственные невеликие силы, был на протяжении тысячелетий таким же животным, как и любое другое, и, подобно животным, мог выжить лишь благодаря своим общественным связям, аналогичным тем, какие существуют в животных сообществах.

Все эти научные достижения нисколько не упрощают проблемы - ведь их еще нужно истолковать. Как замечает Колин Ренфрю, вам не приходится ждать, что дисциплины, смежные с вашей собственной, дадут "готовый ответ" на ваши вопросы¹². К тому же совсем недавно использование новых научных методов датировки (по содержанию углерода-14, калийно-аргоновых соединений, по данным дендрохронологии - изучению годичных колец деревьев, или с помощью других, еще более изощренных способов) привело к грандиозному и весьма шумному пересмотру хронологических границ и культурных филиаций в том их виде, как они были установлены двумя или тремя поколениями выдающихся исследователей доисторической эпохи. В частности, потребовали нового истолкования все данные, относящиеся к Европе¹³.

Все эти обстоятельства делают изучение доисторического периода динамичной, захватывающей наукой, имеющей, однако, весьма зыбкую почву для исследований; к истине здесь можно приблизиться лишь ценой ошибок, последовательных корректировок, предварительных гипотез. Наука эта постоянно находится в процессе обновления.

Чрезмерная временная протяженность.

Все недостоверно в вопросе вопросов - о происхождении человека. Новые открытия чередуются то на одном, то на другом континенте, всякий раз слегка подправляя складывающуюся из всей их совокупности общую картину.

На том предварительном этапе, на каком находятся наши познания в этой области, мы, прослеживая человеческую ветвь на стволах обезьяноподобных и гоминидов, по эту сторону от восточноафриканских австралопитеков (и в зависимости от того, какое мы попутно примем определение для первых человекообразных¹⁴), рискуем оказаться за 5, 15 или 40 миллионов лет до Рождества Христова. Как смиренно замечает Габриель Кан, от открытия к открытию "происхождение наше неуклонно убегает все дальше и дальше в прошлое"¹⁵.

Впрочем, область наших интересов ограничивается собственно Homo, а моментом его возникновения считается сегодня время, когда он принял вертикальное положение, то есть около двух миллионов лет назад, а возможно, даже и раньше. Это было первое двуногое существо, Homo habilis, но он не был первым, кто обрабатывал камни и использовал их как орудия: так поступали уже некоторые австралопитеки. Однако благодаря вертикальному положению у него освободились руки, а, с другой стороны, объем его головного мозга, поначалу составлявший всего 600-700 см", стал с тех пор вполне последовательно увеличиваться. Именно сочетание такого сверхкрупного мозга, органа управления, и исполнителя его команд, руки, привело к тому, что "человек смог развить во всех направлениях свои удивительные способности" - сознание, память, речь¹⁶. Вслед за Homo habilis, обитавшим скорее всего в Африке, появился Homo erectus, заселивший умеренные климатические зоны, а за ним, наконец, Homo sapiens и Homo sapiens sapiens. Последний - это вполне законченный человек, такой же, как мы с вами.

Опять-таки на современном уровне наших познаний появление Homo erectus на "французской" территории предположительно датируется 1 800 000 г. до н. э. За последние годы в департаменте Верхняя Луара, в Шилаке, в Центральном Массиве были обнаружены "кварцы, несомненно обработанные [рукой человека], в соседстве с фауной нижнего четвертичного (виллафранкского) периода"¹⁷. На сегодня это, повидимому, самый древний человеческий след, обнаруженный в Европе. Однако на более твердой хронологической почве мы оказываемся благодаря находкам в Солилаке, в том же районе¹⁸. Еще одна веха - около 950 000 г. до н. э.- появилась в ходе раскопок 1958, 1962 и 1968 годов в пещере под названием Лисья Нора, которая идет вдоль Баллоне, небольшой горной речки в коммуне Рокбрюн (Приморские Альпы). Останки древней фауны - макак, Elephas meridionalis, лошади, кошачьих - соседствуют в ней с грубо обработанными костями и галькой. Человеческих останков там, увы, нет (камни сохраняются лучше, чем ископаемые скелеты), однако то, что в пещере обитали люди, не подлежит сомнению. Это самая древняя стоянка человека из всех известных в Европе¹⁹.

Принимая во внимание, что доисторический период на нашей территории продолжается по крайней мере до второго металлического века, примерно до 500 г. до н. э., мы тем самым получаем фантастическую временную протяженность: почти два миллиона лет, то есть 2 000 тысячелетий, 20 000 веков! Первые вехи, позволяющие ориентироваться в периодах подобной длительности, превосходящей человеческое понимание и воображение, предоставляют геологи. Они измерили сменяющие друг друга эры в существовании земли и отвели истории человека, гоминизации, весь четвертичный период (или, как его еще называют, плейстоцен), добавив к нему виллафранкский ярус, который принадлежит к концу третичного периода, и отняв конец четвертичного, эпоху, в которую мы живем до сих пор (она именуется голоценом).

На всем этом огромном отрезке времени геологи выделяют четыре сменяющих друг друга и весьма продолжительных ледниковых периода; Альбрехт Пенк дал им имена водных потоков в баварских Альпах, где им были обнаружены доказательства немыслимых древнейших похолоданий - это, в хронологическом порядке, Гюнц, Миндель, Рисе, Вюрм. Гюнц начинается за два миллиона лет до нашей эры, Вюрм завершается около 10 000 г. до н. э. Между этими оледенениями, каждое из которых устанавливалось очень медленно, естественно, располагаются межледниковые интервалы, периоды потепления, в свою очередь очень длительные и нерегулярные. Отсюда выделение подпериодов (Рисе 1, II, III, Вюрм 1, II, III, IV, V и т. д.), которые соответствуют чередованию медленных климатических изменений; в каждый конкретный момент эти изменения почти неуловимы, но, накапливаясь на протяжении многих веков, приводят в конечном итоге к колоссальным потрясениям²¹. В зависимости от того, одерживает ли верх холод или жара, люди, животные, растения изгоняются то к северу, то к югу: холод отбрасывает на юг живые существа, привыкшие к относительно жарким температурам, тепло же влечет на север охотников, чья жизнь обычно связана со стадами северных оленей или диких лошадей. При этом окружающая среда всякий раз полностью меняется.

Для того чтобы получить обо всем этом некоторое представление (и еще потому, что события, случившиеся некогда, во тьме времен, теоретически могут повториться в чрезвычайно далеком и темном будущем), вообразите себе, что произойдет с землей через несколько тысяч или миллионов грядущих лет, при новом оледенении - если расположение континентов на ней останется таким же, как сегодня²². В Европе мощный слой льда покроет целиком весь Скандинавский полуостров, Нидерланды, Германию, Польшу, северную часть России, Британские острова вплоть до окрестностей Лондона. Во Франции, как и в давние времена, не будет громадных ледников, за исключением возвышенных точек на ее территории, главным образом Альп. Однако весь Парижский бассейн, включая Париж, равно как и большая часть Франции, покроются тундрой, как в Сибири, степью или лесами. То есть случится настоящий потоп из льда, трав и деревьев, последствия которого для людей, животных и природы в целом поистине неисчислимы. Оттого, что вода застынет в фантастически разросшихся ледниках, понизится уровень морей, необъятные морские глубины вновь станут сушей и немалое число островов, в частности Великобритания, соединятся с континентом. Впереди ледников воздвигнутся морены, мощные валы из обломков, раскрошенных из-за эрозии этих громадных твердых тел, а мельчайшие их частицы, подхваченные ветром, разлетятся на далекие расстояния и образуют лессовые покровы, как в свое время в Китае или по всей Европе. Лессы в бассейне Дуная или на Эльзасской равнине, илистые почвы на плато вокруг Парижа - именно такого происхождения; этимто рыхлым, легко поддающимся вспашке землям и отдали предпочтение первые французские и европейские землепашцы.

Итак, чтобы расположить во времени поле любых разысканий в доисторической области, нужно прежде всего определить, к какому ледниковому периоду или какому промежутку потепления между ними оно относится,- определить по животным и растительным останкам, по питанию, на которое указывают остатки пищи. Обитатели пещеры на берегу Баллоне, о которой шла речь выше, самой древней из известных нам европейских стоянок человека, жили около миллиона лет назад, в виллафранкский период, на юге Средиземноморья, где в то время царил суровый климат тюнцского оледенения. В пещере были обнаружены камни, разорвавшиеся от мороза,- наряду с кремневыми орудиями и всем набором фауны, характерной для холодного климата²³.

Около 10 000 г. до н.э. когда последний ледниковый период, вюрмский, завершается и устанавливается умеренный климат, в целом такой же, как сейчас, северные олени уходят на север; мамонты, не сумев приспособиться к теплу, исчезают. Еще совсем недавно научные экспедиции находили некоторых из этих мастодонтов, сохранившихся невредимыми в толстых льдах Сибири. Мамонты на протяжении столетий прочно занимали свое место в легендах племен северной Сибири. Якуты и тунгусы, которые иногда наталкивались на их стоящие во весь рост - так, будто они только что расстались с жизнью,- туши (собаки кидались на них и рвали зубами), принимали их за громадных кротов, живущих под землей, или водяных животных, которые погибают, едва попав на воздух и на свет²⁴.

Впрочем, умеренный климат, в свою очередь, также будет подвержен колебаниям. Отсюда - целый ряд сменяющих друг друга типов климата: пребореальный, бореальный, атлантический, суббореальный, субатлантический... С наступлением каждого из них преимущество получает то или иное дерево, то или иное животное - бык, лошадь, вяз, дуб, бук, каштан, орех,- и это автоматически влечет за собой изменение привычного поведения и питания человека.

Тела и орудия.

На протяжении тысячелетий человек ничем не выделяется среди диких животных, обитателей обледенелой тундры или лесов, утопавших в воде, ибо всякий раз, как земля согревалась, почва повсюду оказывалась залита водой. Сохранились, однако, признаки его существования - части скелета, почти целые скелеты, следы очагов и стоянок, несметное множество (они исчисляются миллионами) орудий, хоть и по большей части разбитых, утерянных при земляных работах или землечерпании, либо не попавших в наши музеи по вине коллекционеров - любителей доисторической старины.

Главные свидетельства для исследователя - человеческие тела, вернее, то, что от них осталось. Однако очень древние скелеты исчезли, растворились в почвенной кислоте. Вереница орудий, найденных на территории Франции, восходит к эпохе, на миллион с лишним лет более древней, чем первые известные на сегодня окаменелые останки человека - нижняя челюсть, обнаруженная в 1949 году в пещере близ Монморена (Восточные Пиренеи). Она почти аналогична знаменитой челюсти Мауэра (600 000 лет до н. э.), но безусловно уступает ей в древности (около 450 000-400 000 лет до н. э.)²⁶, хоть и плохо поддается датировке. По-видимому, она на 100 000-150 000 лет старше человека из Тотавеля (деревня в Восточных Пиренеях) - нашумевшей находки, сделанной в два приема: сначала, в 1971 году, была обнаружена левая теменная кость, принадлежащая взрослому молодому человеку лет двадцати, затем, в 1979 году, в трех метрах от нее - правая теменная кость, совмещающаяся с первой, что позволило восстановить череп целиком - череп Homo erectus с объемом головного мозга почти 1 100 см³ и с шишкой Брока на внутренней части лобной кости; шишка развита так же, как у современного человека, а значит, можно констатировать поразительную вещь: он разговаривал, хотя мы и не знаем, каков был его язык²⁷.

Зато свою охотничью добычу он поедал сырой. В расположенной на краю узкой долины Вердубля (притока Агли) пещере Кон де л'Араго, где он был обнаружен, нет никаких следов очага, тогда как применение огня было известно примерно с 500 000 г. до н.э., ив хижинах Терра Амата, под Пиццей²⁸ (около 400 000 лет до н. э.), найдено множество оборудованных очагов. Долина Вердубля, тесно зажатая между двух скал, служила естественным укрытием, особенно ценным, видимо, для тотавельского человека, современника миндельского оледенения; там находили убежище и представители весьма изобильной фауны, идентифицированной по грудам костей, скопившимся на разных уровнях пещеры благодаря усилиям поколений охотников,- лошади, слоны, туры, муфлоны, мускусные быки, олени, северные олени, пещерные львы, песцы, медведи, рыси, пантеры, пищухи... Человеческие останки, лежащие вперемешку с костями животных и расколотые, чтобы извлечь костный или головной мозг, свидетельствуют о существовании каннибализма²⁹; то же самое обнаруживается и в большинстве других человеческих поселений на протяжении всего доисторического периода, вплоть до VI тысячелетия. Впрочем, каннибализм этот зачастую был, по-видимому, ритуальным - что не подлежит никакому сомнению, когда он встречается в связи с погребальным обрядом³⁰.

Около 100 000 лет до н. э. Homo erectus уступает место Homo sapiens, так называемому неандертальскому человеку³¹, который был распространен по всему Среднему Востоку и Европе, включая Францию; это бесспорно. Присутствие его вне этих обширных границ - по крайней мере в его европейской форме, ярко выраженной и легко опознаваемой,- до сих пор окончательно не установлено. Так или иначе, но если долгое время в неандертальце видели лишь неповоротливое животное, то за последнее время он был реабилитирован: оказалось, что у него "крупный" мозг, объемом даже больше нашего (в среднем 1600 см³ против 1 400), что он был искусным работником, владел членораздельной речью³² и, деталь сама по себе решающая, первым из людей стал сооружать усыпальницы для своих покойников. С этой точки зрения он уже "законченный" - Пьер Шоню сказал бы "полный" - человек. Множество экземпляров неандертальца, обнаруженных по всей Европе (на территории одной только Франции сохранилась целая сотня), отличаются устойчивыми характерными признаками; это касается как его каменных орудий и образа жизни, так и черт сугубо морфологических. Речь, таким образом, идет о виде с выраженными характеристиками и сохраняющем самотождественность на обширной территории в течение, шутка сказать, шестидесяти тысячелетий, шестисот веков!

Однако раса эта внезапно и без всякой видимой причины менее чем за пять тысячелетий (очень короткий срок в понятиях эволюции) исчезнет без следа, вытесненная Homo saplens sapiens, совершенно иным с морфологической точки зрения, уже в самом деле современным человеком. Как состоялся подобный переход? У специалистов по доисторическому периоду нет на сей счет однозначного объяснения, климатического или какого-либо иного, тем более что ни одной существенной человеческой окаменелости, относящейся к переломной эпохе этого перехода, до сих пор не найдено. Общая эволюция человека как вида здесь исключается: такое многочисленное и стабильное, свободно обменивающееся генами население может эволюционировать лишь очень медленно. Так что в принципе следует предположить, что неандертальцы вошли в столкновение - мирное или нет - с некоей новой популяцией, причем обстоятельства настолько благоприятствовали этой популяции (хотя причины ее превосходства от нас скрыты), что она довольно быстро вытеснила их без остатка. Отсюда и возникла гипотеза, сугубо теоретическая, о "нашествии" неких чужеземцев, происхождение которых, впрочем, невозможно себе представить, ибо еще до появления "современных" людей в Европе их находят в самых разных точках земного шара, от Австралии до Ирака, Сахары и Норвегии. Возможно, в Европу они проникли из Палестины, где обитали уже за 50 000 лет до н. э. или около того, наряду с самыми настоящими неандертальцами, которые там исчезли лишь гораздо позднее³³.

Так или иначе, но начиная примерно с 35 000 лет до н. э. Homo sapiens sapiens, распространившийся почти по всему земному шару, занимает целиком и всю Францию. Это уже сегодняшний человек, с теми же анатомическими особенностями, какие известны нашим медикам, с некоторыми региональными различиями - но такими, которые лишь предвещают основные расовые типы в современной Франции: средиземноморский, альпийский, нордический³⁴. Его очевидная религиозность предполагает, по-видимому, близкий к нашему психический склад. Наконец - божественная неожиданность! - ему уже присуще представление об искусстве и чувство формы. Именно к концу древнего каменного века (верхнему палеолиту) относятся поразительные статуэтки, изображающие, по-видимому, богинь плодородия - и, главное, бесчисленные живописные, резные и скульптурные изображения, которыми украшены стены пещер, и тысячи бытовых предметов, выточенных из камня, простой и слоновой кости, рога оленя и северного оленя. Великолепные наскальные фрески, открытые очень поздно, вызвали не только всеобщее восхищение, но и настоящее потрясение.

Медленно эволюционируя, это искусство с его разнообразием форм двигалось от обобщенных контурных очертаний к фантастическому реализму пещеры Ласко и в конечном счете свелось к нескольким геометрическим фигурам, скорее всего символического характера³⁵. Но эволюция эта совершалась на протяжении 200 столетий, с 30 000 по 10 000 гг. до н.э.- что для историка представляется вечностью... Вспомним, как короток был век романского искусства или готики, не говоря уже о таких школах в живописи, как импрессионизм или кубизм, которые оставались злободневными самое большее для одного поколения.

Франции и северной части Испании досталась лучшая часть этого первобытного искусства. В Перигоре, в глубокой долине извилистого Везера, "возле поселения Эзи и выше него по течению теснятся древние стоянки человека: Кро-Маньон, Ла-Мут, Ле-Комбарель, Фон-де-Гом, Кап-Блан, Лоссель, Ла-Ложри, Ле-Марсей, Ла-Мадлен, Ле-Мутье, Ласко...", и каждая из них - это "святыня человечества, не уступающая Египту, Ниневии, Афинам и Риму",- пишет Пьер Гаксот³⁶.

Множество вопросов возникло относительно того, что означал этот первый расцвет художественного творчества: никто не согласен рассматривать его как бескорыстное искусство для искусства. Хотели ли неистовые охотники, нарисовавшие и вырезавшие в пещерах целые стада диких животных, вместе с которыми и за счет которых они жили,- зубров, мамонтов, бизонов, лошадей, каменных баранов, медведей,- своими рисунками заколдовать добычу? Кто те люди в масках, которые танцуют перед животными в пещере Трех Братьев в Ма-д'Азиле и в других местах,- колдуны-шаманы, или даже боги - либо главные действующие лица обрядов, которые навсегда останутся для нас закрытыми? Какие символы несет в себе это чарующее и ослепляющее нас "письмо"? Во всяком случае, выразительность его сильна настолько, что внушает нечто большее, чем просто уважение. Франк Бурдье даже усматривает в нем свидетельство культурного превосходства этих долин на юго-западе Франции и Испании над всем остальным миром,- превосходства, утраченного Европой и вновь обретенного ею на несколько веков лишь в XII-XIII столетиях после Рождества Христова.

С материальной точки зрения Homo sapiens sapiens на протяжении последних тысячелетий вюрмского оледенения, которые иногда называют "веком северного оленя", станет жить со всеми удобствами, почти на широкую ногу. Стада оленей, легкая добыча давали ему одновременно мясо, шкуры,-лость и рога, то есть пищу, одежду, покрытия для шатров и материал для изготовления множества мелких орудий. К тому же в так называемый мадленский период, начиная с 15 000 лет до н. э., произошел очевидный демографический подъем, в ходе которого были обжиты горы и заселена Северная Европа³⁷. Еще один признак процветания и технического прогресса - общее усовершенствование орудий труда. Обработка камня достигла весьма высокого уровня.

Несмотря на местные различия в приемах изготовления орудий и на явные перерывы, нарушения последовательного развития, повсюду проявляется тенденция к творческой изобретательности. Неандертальцы усовершенствовали характерные для них двусторонние орудия - скребки, наконечники. Теперь же у нас на глазах возникает целый ряд очень мелких и непременно специализированных орудий, иногда с рукояткой; одни еще каменные, для других использованы новые приемы обработки кости,- так, становятся тоньше кремневые скребки различной формы, гладкие и зубчатые, резцы, каменные ножи, наконечники, иглы с ушком, рыболовные крючки, гарпуны с тщательно вырезанными зазубринами... Любопытная солютрейская культура³⁸, чье развитие длилось всего 3 000 лет и завершилось, не найдя продолжения, дает даже образцы великолепных каменных лезвий, тщательно выделанных с обеих сторон, толщиной менее сантиметра, а длиной иногда 30-35 сантиметров. Усовершенствовались также и приемы рыбной ловли (особенно ловли лосося) и охоты. Появляются приспособления, с помощью которых дротики с наконечниками поражают добычу на большом расстоянии. Однако подлинная революция в области оружия - изобретение лука - совершится очень поздно, на исходе палеолита, около 10 000 лет до н. э., когда вместе с потеплением, сменившим последний ледниковый период и предвещавшим наступление умеренного климата, знакомого нам и поныне, вся жизнь человека готова была перемениться.

От каменного века к земледелию: великие перемены. Вопреки тому, что кажется на первый взгляд, потепление климата не повлекло за собой никакого непосредственного улучшения в положении человека. Больше того, оно, по-видимому, нанесло серьезный урон сложившимся к тому времени цивилизациям великих охотников. Повсюду быстро разросся густой лес; в то же время повсюду струились (или стояли) воды, вырвавшиеся на волю из-за таяния ледников, уровень морей поднимался, и они затапливали прибрежные зоны. Не стало больше северных оленей и лошадей, за которыми охотники гнались по заиндевелой траве. Теперь приходится охотиться, устраивая в непроходимом лесу засады на оленя или кабана, и к тому же приспосабливаться к новой флоре, отчего весь прежний опыт оказывается частично непригодным. Пища человека меняется: гораздо меньше становится крупной дичи, больше мелких животных, которых легко поймать в западню, возрастает роль растительной пищи - злаков, трав, орехов, желудей, каштанов, фиг и т. п.; наконец, в изобилии употребляется рыба, морская, озерная, речная, и еще охотнее - моллюски и улитки, чьи бесчисленные раковины грудами, иной раз огромными, встречаются среди других пищевых отходов.

Констатируя все это, историки слишком часто приходили к выводу о регрессе, даже некоем "упадке", который переживали потомки Homo sapiens sapiens в ходе этой трудной переходной эпохи, получившей название мезолита³⁹. Ныне мы склонны скорее рассматривать ее как период адаптации, требующей изобретательности и воображения. Произведения искусства, действительно, исчезли уже с конца последнего ледникового периода, зато набор орудий не только не оскудел, но, наоборот, пополнился: возрастает специализация мельчайших инструментов, тщательно выделанных и хитроумно вмонтированных в различные составные орудия, с деревянными рукоятками или черенками⁴⁰. Охотиться становится труднее - однако человек уже владеет искусством стрельбы из лука, он умеет целиться в добычу и поражать ее издалека. Правда, с тем же успехом стрелы будут убивать не только животных, но и людей: "Изобретение лука и стрел имело такое же значение для доисторического человека, как изобретение ядерного оружия для человека современного",- даже утверждает Робер Ардре⁴¹, полагая, видимо, что преподавателю без преувеличения не обойтись.

Наконец, начиная с VII тысячелетия до н. э. во Франции возникают предпосылки аграрной революции, в результате которой два-три тысячелетия спустя доисторические охотники превратятся в крестьян. Первый, предварительный признак ее - возрастающий сбор злаковых растений, в частности вики (например, в Варе), к которым добавляются даже (как в Эро) бобовые - чечевица, горох... Пусть собственно земледелия пока еще нет, но, во всяком случае, идет систематическое собирание растений и их заготовка⁴².

Другой, более отчетливый признак аграрной революции - возникновение овцеводства, которое, по всей видимости, было привнесено с далекого Среднего Востока, где одомашнивание баранов началось уже в Х или IX тысячелетии до н.э. Поскольку к этой же эпохе относятся первые опыты навигации на Эгейском море, то нет ничего удивительного в том, что баран (никаких предков которого в европейской фауне обнаружить не удалось) в VII тысячелетии появляется в Восточной Европе, а затем, около 6 000 лет до н.э. на средиземноморском побережье Запада (в том числе на побережье Южной Франции). Тысячелетие спустя барана уже разводят в Аквитании, а побережья Бретани он достигает около 4 500 г. до н.э.⁴³.

Таким образом, в ареале западного Средиземноморья животноводство предшествовало тому великому перелому, каким было становление неолита; он означал появление первых, революционных опытов земледелия, а на самом деле - зарождение Галлии и Франции, или, вернее, Европы в целом, с ее пашнями, пастбищами, домами, деревнями и оседлыми крестьянскими народами.

Эта аграрная революция - значение ее не меньше, чем то, какое имела свершившаяся много позже, в XVIII веке нашей эры, промышленная революция в Англии,- началась на Ближнем Востоке, родине дикорастущих злаков. Основное ее новшество, искусство земледелия, сопровождается многими другими (или возникает вслед за ними): оседлостью, разведением домашних животных, изготовлением сельскохозяйственных орудий, таких как серп и жернова, шлифовкой (а не только обтесыванием) камня, наконец, изобретением новой области творчества - керамики. Эта череда культурных благ распространялась вширь на протяжении многих тысячелетий; в Европу все они проникли по двум различным путям: по длинной долине Дуная, с востока на запад, и по Средиземному морю. Этапы этого процесса и его поступательное развитие во времени четко прослеживаются с помощью замеров радиоактивного углерода. И уже тут нам представляется возможность различить очертания двух Франции - Южной и Северной.

Гетерогенность, разнообразие.

Территория нашей страны, обреченной на роль европейского перекрестка, в конечном счете подверглась, видимо, воздействию двух самостоятельных волн неолитизации: Южная Франция оказалась затронута первой из них, пришедшей около 5 000 лет до н. э. по средиземноморским путям; Северная и Восточная Франции - той, что пришла пятью столетиями позже, по Дунаю. Таким образом, здесь перед нами два отличных друг от друга культурных контекста, каждый из которых охватывал собственные, особые регионы (см. карту "Первые крестьянские сообщества на территории Франции").

Что касается юга, то там перенос культурных ценностей совершился раньше, зато был гораздо менее явным. Происхождение его было безусловно морским, поскольку распространение вширь шло начиная с побережья. Однако речь не идет о колонизации, несущей просвещение на новые земли. Антропологические анализы скелетов - правда, не слишком многочисленных,- которые удалось проделать на сегодняшний день, позволяют Рэмону Рике сделать вывод, что перенос культуры не сопровождался "никакой миграцией населения"⁴⁴. К тому же здесь не произошло никакого резкого перелома: были лишь "скрещения идей или приемов мастерства, дающие начало оригинальным творениям, которые рождаются в самом сердце коренных человеческих сообществ"⁴⁵. Тем более что, как полагает Жан Гилен, изначальная модель - земледелие, как оно развивалось в средиземноморском Леванте,- передавалась дальше спорадически и в деформированном виде, постоянно застывая в неподвижности то в одном, то в другом средиземноморском бассейне, которые играли роль "последовательных фильтров". У нас результатом этого процесса стала медленная аккультурация локальных групп населения, которые постепенно интегрировали - отнюдь не во всем поступаясь собственными традициями,- скотоводство, оседлость, земледелие и ту разновидность керамики, которая была в то время распространена по всему западному Средиземноморью: изделия эти часто украшены вдавленными в них ракушками (в частности, раковинами cardlum, откуда пошло название "кардиальная керамика", которым обозначается эпоха раннего неолита в этом южном регионе). Разведение баранов и коз, известное уже давно, получает столь бурное развитие, что приводит к истреблению лесов и эрозии почв. На протяжении V тысячелетия до н. э. возникают первые очертания деревень: они еще расплывчаты, но, например, на склонах Корбьеров уже можно обнаружить следы того, как мало-помалу стада начинают перегонять с равнины, где расположены зимние деревни, на вершины гор, где возникают летние укрытия⁴⁸.

Эта средиземноморская культурная группа была поначалу сосредоточена лишь на прибрежной полосе, но постепенно заняла собой целую половину Центрального Массива, окрестности Альп, а затем стала захватывать все более и более высокие широты.

В северной же половине Франции складывается совсем иная ситуация: здесь, безусловно, происходит культурный перелом. Земледелие сюда привнесли сразу и в полном объеме завоеватели, уроженцы долины Дуная (в то время - центра крестьянских сообществ), владевшие опытом и навыками сельскохозяйственных работ. К тому же с антропологической точки зрения они отличаются от своих предшественников, местного населения. Начиная с V тысячелетия до н. э. дунайцы продвигались на запад в поисках новых илистых земель, похожих на те, какие они привыкли обрабатывать. К середине этого тысячелетия они уже переправились через Рейн, но подступов к Парижскому бассейну достигли только пять веков спустя. Перед ними предстали небольшие группки людей, пока еще охотников и собирателей. Но поскольку сами пришельцы возделывали только хорошие наносные земли в долинах, им нетрудно было принудить коренных жителей, еще не вышедших из мезолита, удалиться на неблагоприятные почвы или приспособиться к новым обычаям. Пришельцы возводят просторные, в дунайском стиле дома из дерева и самана, в каждом из которых может поселиться большое (до десятка человек) семейство, а деревни их насчитывают временами до 200 жителей. Это настоящие крестьяне - в большей степени, чем средиземноморцы,- носители издавна опробованных и привычных у себя на родине приемов труда. Они усердно корчуют лес, выращивают на выжженных участках пшеницу и ячмень, разводят быков и свиней (но не баранов) и хоть и продолжают охотиться, но дичь в их мясном рационе занимает уже вторичное место. Характерная для них керамика получила название ленточной, из-за узора в виде завитков.

Таким образом, неолит приживался в нашей стране отнюдь не под знаком цельности и единства: кардиальная культура на юге и ленточная - на севере развивались независимо друг от друга. И это еще не все. На атлантическом западе неолитическая культура, каково бы ни было ее происхождение (возможно, морское), вписывается в свой особый контекст - со своей неповторимой керамикой, не кардиальной и не ленточной, а главное, со своей необычайной каменной архитектурой металитического типа⁴⁹, памятники которой сохранились до наших дней. Исследователи доисторической эпохи долго не соглашались признать творцами этих величественных сооружений автохтонных "варваров"; они связывали возникновение этих построек непременно с "настоящими", иначе говоря, восточными цивилизациями. Уверовав в некоторое сходство этих памятников с погребальными ротондами на минойском Крите, они вообразили, что существовал некий народ опытных мореплавателей, выходцев с побережья Эгейского моря,- носитель какой-то "мегалитической религии", которую он якобы распространял вдоль побережья Атлантики, начиная с Испании (где также есть мегалитические памятники), около середины III тысячелетия до н. э. Так вот, именно в эту позднюю эпоху наши отсталые предки с атлантических берегов якобы и усвоили наконец уроки неолита.

Датировки с помощью радиоактивного углерода развеяли в прах эти гипотезы. Древнейшие из известных мегалитических памятников находятся в Бретани и в Португалии -а не в Испании - и появились гораздо раньше, чем вся каменная архитектура восточного Средиземноморья, включая Египет. На самом деле эта новая, в основном автохтонная культура родилась сразу и при загадочных обстоятельствах именно в V тысячелетии до н. э., когда были воздвигнуты первые крупные дольмены - например, дольмен в Барнене, под Морлексом, чьи одиннадцать коллективных гробниц с красивыми арками и выступами, а также зал, по-видимому, нечто вроде святилища, простираются на 70 метров⁵⁰. В состав погребальной утвари входят гладкие, без украшений керамические изделия. Эти первые мегалитические сообщества - возможно, уже крестьянские,- и впредь сохранят приверженность своей архитектуре, которую мы обнаружим (естественно, со значительными вариациями) вдоль всего атлантического фасада Европы. На западе Франции возведение мегалитических сооружений шло на протяжении двух тысячелетий, а затем было продолжено в южной части страны, которая в III тысячелетии до н. э. покрылась дольменами.

Таким образом, к началу IV тысячелетия Франция оказалась поделена на три культурные зоны, границей между которыми служил Центральный Массив, где скорее всего ощущалось влияние каждой из них. Однако во второй половине тысячелетия между ними установились настолько тесные связи, что вся территория, за исключением восточных областей, в принципе оказывается покрыта единой культурой, или, вернее, отдельными элементами одной и той же культуры. Эта своеобразная культура, Шоссе, сформировалась на юте нашей страны около 3 600 лет до н. э" "на основе культурного фонда предшествующего населения и ассимилируя импульсы средиземноморского происхождения"⁵¹. Красивая, тщательно отшлифованная и в совершенстве обожженная керамика с геометрическими узорами, усовершенствованные орудия - среди которых большое место занимают режущие лезвия,- ножи или серпы, множество стрел различной формы, полированные топоры нескольких образцов и всевозможные приспособления для обработки употребляемых в пищу зерновых - пест, дробилки, мельничные жернова и т. д.,- все эти ее атрибуты создают впечатление определенного изобилия.

Культура Шассе, приведенная в движение, по-видимому, мощным демографическим взрывом, быстро одержала победу над остальными, распространяясь одновременно и к северу, по долине Роны, и в сторону Аквитании, через Косские плато и Норузский проход, в результате чего возникло нечто вроде "национальной неолитической цивилизации", как заключает Жан Гилен⁵². Это означало вовсе не стирание любых местных культурных различии, но то, что характерной печатью культурыШассе оказалась отмечена вся совокупность региональных культур. Тепод воздействием ее животворного импульса претерпели эволюцию, икаждая из них в конечном счете выработала свой собственный, резкоотличающийся от других, вариант культуры-основы.

Сам я склоняюсь к мысли, что расцвет Шассе соответствует запоздалому процессу аккультурации той части населения, которая осталась в стороне от первых аграрных нововведений неолита. В контекстезначительного демографического подъема охотники и пастухи решаютсянаконец стать крестьянами. Они выходят из лесов - или даже раскорчевывают их. На эту мысль наводят рассуждения Рэмона Рике⁵³, касающиеся той цивилизации, которая к концу IV тысячелетия до н. э. бурно утверждается в Парижском бассейне. Ученый-антрополог обнаруживает здесь человеческие типы, которые резко отличаются от земледельцев-соседей, принадлежащих к ленточной культуре, зато имеют тесное сходство с древним населением периода мезолита. Если учесть к тому же, что Парижский бассейн хоть и подвергся воздействию взрывного распространения культуры Шассе по всей территории страны, но выработал свои неповторимые орудия труда - особо прочные, словно специально созданные для работы дровосека, то образ народа-корчевателя, завоевывающего для себя новые территории, предстанет во всей полноте. Не в том ли и состоит сила, способствовавшая широкому распространению культуры Шассе, что культура эта позволила завершить неолитическую революцию на всей территории страны и соответственно увеличить запасы пропитания для выросшего населения?⁵⁴

Одновременно жизнь людей станет характеризоваться усиленным торговым обменом. Так, среди утвари в западных дольменах попадается новая керамика, керамика Шассе. И наоборот: "топоры с круглой ручкой", которые изготовлялись в мастерских Плюссюльена (департамент Кот-дю-Нор) из красивого твердого камня, долерита, имеют хождение не только по всей Бретани, в Манше, Майенне и Атлантической Луаре, но и на Рейне, в Альпах и в Пиренеях. То же относится и к шлифованным топорам из горнблендита, производившимся в Финистере⁵⁵.

Все это происходит вместе с общей экспансией культуры: повсюду во Франции множатся и разрастаются деревни. Земледелие постепенно занимает господствующее положение. Отныне новое значение получает культ богини-матери, богини плодородия, общий для всех человеческих сообществ эпохи неолита: свидетельством тому - появление маленьких фигурок богини, как правило, вылепленных из глины; по правде сказать, их не так много и они довольно посредственны - по сравнению с бесчисленными и зачастую драгоценными статуэтками богини-матери, созданными на Востоке или в Центральной Европе. Однако существует и одно исключение: впечатляющая каменная статуя из Каденак-ле-О (департамент Ло), которая была обнаружена на стоянке, относящейся к культуре Шассе и заселенной около 3 000 лет до н. э. Она, впрочем, ставит перед специалистами немало проблем, ибо непохожа ни на одно ранее известное изображение, кроме, быть может, некоторых югославских галечных скульптур, относящихся вдобавок к V тысячелетию до н. э.! Как бы то ни было, если не считать нескольких "венер" и прелестной "дамы из Брассанпуи"⁵⁶, которую датируют концом палеолита, странная "богиня из Каденака" может претендовать на титул самой древней французской доисторической статуи⁵⁷.

Металлический век.

Доисторическая эпоха заканчивается вместе с возникновением техники обработки металла; ее родина - Восток либо балканская Европа, древнейший европейский очаг металлургии. Вначале, ближе к концу V тысячелетия до н. э., там работали по меди, затем по бронзовым сплавам, наконец по железу. Отсюда традиционное деление на периоды: медный век, бронзовый век, железный век. На нашу территорию металлы и способы их обработки будут проникать поочередно, со значительным сдвигом во времени: медь между 2500 и 1800 гг. до н. э., бронза между 1800 и 700 гг., наконец, железо - начиная с 700 г. до н.э. И всякий раз это явление было связано с вторжением чужеземцев.

Медная цивилизация была еще до такой степени двойственной - в самом деле, господствующее положение в ней по-прежнему занимали каменные орудия,- что ее нередко называют халколитом^1*, эпохой, связанной одновременно и с медью, и с камнем. На территорию Франции эта цивилизация проникла через посредство Северной Италии и с Иберийского полуострова, где обработка меди получила распространение с 3000 г. до н.э. К середине III тысячелетия на юге нашей страны возникает множество очагов металлургии, тесно связанных с рудными месторождениями,- в Севеннах, Авероне, Керси, Лозере, Лангедоке...⁵⁸

Однако продукция этих очагов носит локальный характер примерно до 2200 г. до н. э" когда она приумножается и вписывается в контекст так называемой колоколообразной культуры⁵⁹. Культура эта, откуда-то заимствованная, распространилась по всей Европе, свидетельство чему характерная ("колоколообразная", т. е. в форме перевернутого колокола) керамика и входящие вслед за ней в обиход медные изделия. Дело здесь, по-видимому, не обошлось без чужеземной иммиграции, исходную точку которой до сих пор, однако, обнаружить не удалось - ее с равным успехом усматривали и на берегах Тахо, и в Центральной Европе! Кто были эти люди? Воины, устрашающие лучники, которые сумели покорить наши края,- говорят одни; деятельные торговцы, разносчики,- говорят другие; они продавали свою великолепную керамику и одновременно медные предметы, привлекавшие прелестью новизны: кинжалы, кузнечные щипцы, шила, иглы и т. п. Так или иначе, но это были великие путешественники - присутствие их прослеживается и на Иберийском полуострове, и в долине По, на Сардинии, Сицилии, в долине Роны до самых ее истоков, в Нидерландах, Шотландии, Англии, Богемии, Моравии и почти по всей Франции (за исключением, что любопытно, Парижского бассейна, который, похоже, стал островком сопротивления). Эти вездесущие пришельцы впервые вызывают в сознании "представление об известном единстве Европы". Они ли первыми принесли на Запад индоевропейские языки? Такое предположение тоже выдвигалось, и "с немалой долей правдоподобия"⁶⁰.

И тем нс менее племена, принадлежащие к колоколообразной культуре, нигде не смогли образовать на нашей территории компактных, однородных групп, способных избежать влияния аборигенов или поглотить их. Подтверждается скорее обратное: останки пришельцев можно обнаружить вперемешку с останками местных жителей в традиционных коллективных могильниках (тогда как живя отдельной компактной группой, пришельцы хоронили покойников поодиночке). Очевидно, что происходило слияние, взаимопроникновение двух народов.

Но если во Франции обработка меди около 2000 т. до н. э. достигла расцвета, то на Среднем Востоке и в Центральной Европе от нее отказались еще тысячелетием раньше, отдав предпочтение бронзе - сплаву меди и олова, менее ломкому и более прочному, чем чистая медь. На Запад это великое техническое достижение попадет лишь с 1800 г. до н. э.

Оно будет иметь множество последствий: прежде всего, благодаря поиску необходимого олова, оживятся торговые потоки; кроме того, более качественные орудия быстро вытеснят орудия каменные; но, что еще важнее, станет еще более явным разделение труда (между земледельцами, рудокопами, ремесленниками, кузнецами, торговцами, воинами), а значит, появятся классовые различия и иерархия. Так что народы, которые привили на нашей территории приемы обработки бронзы, принесли с собой и новую модель общественного устройства, где власть принадлежала аристократии воинов и, возможно, кузнецов⁶¹. Обряд индивидуального погребения указывает на наличие социальной иерархии: высокопоставленные персоны похоронены в могилах, увенчанных высоким курганом, со своими личными вещами - дорогим оружием, драгоценностями, украшениями⁶² и т.п. По новым богам, мужского пола и вооруженным, которые оттесняют на задний план дорогую для земледельцев эпохи неолита богиню-мать, богиню плодородия, а также по новым культам - культу огня, культу солнца - можно судить о почете, которым была окружена фигура героя.

Культура эта имела широкое распространение и множество ответвлений. Между 1800 и 1200 гг. до н. э. более или менее повсюду вышла из обихода практика коллективных погребений. Старинные бретонские дольмены если и сооружаются, то для одного-единственного покойника. За одним исключением: средиземноморский юг и юго-запад, от Пиренеев до Аквитании, хранят верность своим погребальным традициям⁶³. Однако нигде нельзя обнаружить следов физического уничтожения коренных жителей. Скорее их можно представить себе землепашцами, слугами у новых господ.

Начиная с 1800 г. до н. э. во Франции блестяще налаживается бронзовая металлургия. Сначала она концентрируется в зоне Роны, в широком смысле (в швейцарском кантоне Вале, долине Роны, Юре, Альпах), однако продукция ее - великолепные кинжалы, крепкие топоры, бисер, браслеты, декоративные булавки, шила, иглы - энергично продается вразнос в Бургундии, Центральном Массиве, Аквитании и вплоть до самого Лангедока-Руссийона. Путь вверх и вниз по Роне сразу начинает играть роль связующего звена между Средиземноморьем и германскими землями.

Спустя три столетия по всему атлантическому побережью разгорается целый ряд новых очагов металлургии. В это время возникает главное новшество: поточное производство бронзовых инструментов (которые вскоре окончательно вытеснят каменные орудия). Каждый центр такого производства специализировался на своем типе топора, кинжала, копейного наконечника или меча. Все эти изделия, изготовленные и в долине Медока, и в Бретани, и в Нормандии, и между Луарой и Гаронной, экспортируются в другие области и продаются вместе, на одних и тех же рынках⁶⁴.

Помимо этих двух зон бронзового производства, атлантической и ронско-альпийской, можно выделить и третью, независимую зону, вписывающуюся в контекст несколько иной культуры: ее принесли с собой зарейнские народы, которые, укоренившись в Эльзасе, достигли впоследствии Парижского бассейна и запада Центральной Франции. Их орудия - тяжелые топоры, ножи - также найдут потребителей в южной части страны - вниз по Соне, в Юре и даже в Центральном Массиве. А их характерная керамика встречается вплоть до самой Шаранты⁶⁵.

Около 1200-1100 гг. до н. э. происходит важный культурный перелом. Вследствие тех потрясений, которые в то время выпадают на долю всего бассейна Эгейского моря, в Центральной Европе обосновались новые народы; в один прекрасный день, как часто случалось, они пересекут Рейн. Их культура не имеет решительно никакого сходства с предшествующими: вновь прибывшие кремировали своих покойников, а мы знаем, какого смысла исполнены погребальные обряды. Урны, куда собирался прах, хоронились рядом на чем-то вроде кладбищ, получивших название "урновых полей". Эта "культура урновых полей", развиваясь в благоприятном экономическом контексте, затронет три четверти территории Франции. Все указывает на повсеместный подъем уровня жизни в этот период: бурное развитие деревень на равнинах, использование сохи, заселение высокогорных земель, раскорчевка лесов, введение в обиход повозки и домашней лошади⁶⁶ как тяглового животного. Сдвиг этот обходит стороной только атлантический фасад Франции, до подступов к Парижскому бассейну, который был тогда центром активно развивающихся рынков, где сталкивались атлантическое и "континентальное" влияния.

Однако даже в тех зонах, где укоренились пришельцы, удельный вес местных культурных традиций остается вполне осязаемым. В Бургундии и других местах на протяжении двух веков предание земле и кремация были в ходу одновременно, иногда на одних и тех же кладбищах. Локальные различия остаются настолько сильными, что некоторые археологи, отождествляющие характерные черты культуры с существованием определенных "народов", говорят иногда о пяти последовательных волнах завоевателей. Жан Гилен полагает, что речь здесь идет о результатах различных, в зависимости от местности, типов переработки одной культуры, и даже задается вопросом, "было ли в действительности нашествие" чужеземцев. Что мешает, пишет он, считать этот процесс просто аккультурацией, которая происходила последовательно в разных местах при соприкосновении с "бродячими торговцами или динамичными небольшими сообществами"?⁶⁷

Так или иначе, ясно одно: бронзовый век в ходе своей эволюции все больше и больше превращался в эпоху активных торговых обменов (медные и оловянные слитки зачастую совершают путешествия на весьма значительные расстояния, не меньшие, чем от Бретани до Альп или Испании), эпоху многообразия и взаимопроникновения культур.

Железный век (от 700 г. до н. э. до римского завоевания) - это также богатый на потрясения период. Начинается он с трудностей, вызванных очередным ухудшением климата, который стал более холодным и влажным: озера выходят из беретов, торные склоны тусто покрываются деревьями - буком, ольхой, елью, пихтой. Развитие лесов явно будет благоприятствовать возникновению новой, железной металлургии, гораздо более трудоемкой, чем бронзовая - действительно, для нее требуются высокие температуры и широкое использование дров. Техника обработки железа у себя на родине, в Хеттском царстве, долгое время хранилась в тайне, распространение ее шло медленно и нерегулярно, и мы не можем сказать, когда и каким путем она попадет на Запад: то ли ее занесут финикийцы по Средиземному морю, то ли новые иммигранты, многочисленные волны которых в очередной раз пересекут Рейн,- по дорогам континентальной Европы⁶⁸.

Внутри железного века различают два обширных периода: Галыптатскую культуру (начиная с VIII-VII веков до н. э.) и Латенскую культуру (начиная с V века). Эти периоды известны нам несколько лучше, чем предшествующие,- отсюда обилие проблем, которые зачастую остаются для нас неразрешимыми, и в этом нет ничего удивительного.

Именно так обстоит дело с Галыптатским периодом⁶⁹. Нам мало что известно о новых пришельцах: разве только что это были первые появившиеся на Западе всадники (лошадь на нашей территории использовали уже несколько столетий, но исключительно как тягловое животное). Кроме того, они первыми приносят с собой технику обработки железа, то есть целый ряд новых орудий труда и видов оружия, в частности тяжелый меч, который дает им неоспоримое преимущество перед любым противником, по-прежнему вооруженным старинным бронзовым кинжалом. Именно так дорийцы, которые тоже были всадниками и пришли с севера Балкан, за целые века до Галыптатской культуры, около 1110 г. до н.э., уничтожили в Греции блистательную микенскую цивилизацию.

В "Галлии" обошлось без подобных разрушений; здесь было скорее взаимопроникновение, наложение, подавление одной культуры другой. Все пространство, "ограниченное с юга линией, соединяющей Лотарингию и Шампань с устьем Луары", оказалось так или иначе затронуто или занято завоевателями. Опознать их можно по захоронениям с курганами⁷⁰, где умершие - их либо кремируют, как во времена цивилизации "урновых полей", либо предают земле - всегда покоятся вместе с оружием, со своим мечом, а иногда и с колесницей и конской упряжью. Определяющее значение, безусловно, имеет тот факт, что среди этих индивидуализированных захоронений всегда выделяются пышные могилы вождей. Очевидно, что в обществе всадников иерархия была очень сильна - и эта черта станет одним из главных элементов галльского общества, сохранившимся в неизменности до самого римского завоевания н даже позже.

Но кто эти народы, предвестники возникновения Галлии? Протокельты - говорят одни. Индоевропейцы, но отнюдь не кельты,- говорят другие и приводят в качестве аргумента то, что "настоящие", так называемые латенские кельты, завоевав своих предшественников, разрушат их укрепленные поселения. Аргумент этот не вполне убедителен: разве редко случались войны между кельтскими племенами? Скорее всего единственным достоверным критерием, позволяющим идентифицировать различные группы кельтов, мог бы выступать их язык. Но о языке народов, принадлежащих к Гальштатской культуре, нам ничего не известно. Так или иначе, но они, как и будущие кельты, пришли из Центральной Европы, и влияние их сказалось на обширном пространстве от Одера до Испании.

Однако, одновременно с их вторжением, в процесс преобразования пространства и общества будущей Галлии вмешались и иные, особые влияния. В самом деле, в VII, VI, V веках до н. э. наблюдается расцвет средиземноморских цивилизаций и их "роение", при этом греческие города, финикийцы и этруски соперничают в захвате новых земель. На территории Галлии фокейцы в 600 г. до н. э. основали Марсель, Массалию,- город, расположенный весьма удачно, на удивление активный полюс притяжения для ресурсов галльского "рынка", которые стекались к нему по коридору Рона - Сона (в частности, британского олова); благодаря ему поддерживалось и торговое сообщение с Внутренним морем, несмотря на бесконечные набеги на Галлию карфагенян и этрусков. Первые, обосновавшись в Южной Италии, добираются до Галлии через альпийские перевалы, в то время уже доступные для прохода; вторые соприкасаются с нею через Испанию, а вскоре проложат путь через Атлантику⁷¹.

В том, что Галлия оказалась открыта для торговли с югом, быть может, и состоит главная особенность завершающегося Гальштатского периода. В это время появляются города-крепости, или по крайней мере укрепленные деревни, расположенные на холмах, а в княжеских захоронениях, где под большим курганом погребены вместе со своей колесницей и личными вещами знатные люди, при раскопках обнаруживаются драгоценные предметы, которые ввезены из Этрурии или Греции. У подножья одного из таких "высотных городов", бургундской крепости Вике, в 1953 году была найдена богатейшая усыпальница молодой женщины⁷², лежащей на колеснице во всех своих украшениях. Рядом с нею находились три бронзовых таза этрусского происхождения, один серебряный таз, два аттических кубка, один бронзовый aenochoe^2*, наконец, ставший с тех пор знаменитым кратер из Викса - бронзовый, очень высокий (1,65 м) и украшенный фризом с изображением колесниц и воинов⁷³. Поразительно в нем не только его великолепие, но и то, какой нужно было совершить подвит, чтобы доставить его в Вике с далекой родины - Коринфа или одной из мастерских Большой Греции, может быть, из Фокеи в Малой Азии...

Захоронение в Виксе было датировано самым концом VI века до н. э. В эту эпоху так называемые латенские завоеватели - которые уже бесспорно носят имя кельтов⁷⁴,- как раз стали понемногу просачиваться в восточную часть Галлии: в самые первые годы V века Вике будет полностью разрушен. Та же участь постигнет крепость Пег в Дроме. Чуть позднее будет в свой черед оставлена и крепость Кан-де-Шато (Юра)⁷⁵. Гальштатское общество распадается - и одновременно на шестиугольник нашей территории быстро и бурно, как взрыв, вторгаются новые чужеземцы-завоеватели, которые понемногу заселят большую ее часть. Это, бесспорно, неустрашимые воины, прирожденные всадники, опытные кузнецы, на редкость искусные ремесленники и, что еще важнее, носители блистательных мифов, самобытной религии, культуры и индоевропейского языка. Это - наши "предки", галлы.

Кельты, или галлы: очерк не столько истории, сколько цивилизации.

С появлением кельтов Латенского периода доисторическая эпоха остается, в целом, у нас позади; мы вступаем в сумерки нашей протоистории. Это, однако, еще не свет собственно истории, который зажжется, да и то не вполне, только начиная с римского завоевания Галлии (58-51 гг. до н. э.). Так что точных сведений об этом долгом предисловии к "французской" истории нам по-прежнему недостает.

Галлы - это кельты. Но кто такие кельты? Индоевропейцы. Уточнение это весьма обманчиво, ибо к индоевропейцам, чьи корни восходят к III тысячелетию до н.э. и более раннему времени, принадлежит множество народов, населяющих Старый свет - от Атлантики до Ганга. Объединяет их только одна особенность: они говорят на родственных языках, близких настолько, что, с точки зрения лингвистов, их почти можно вывести друг из друга. Еще вчера для этого существовало самое простое объяснение: индоевропейцы изначально представляли собой единый народ, обосновавшийся на юге Ютландии, по кромке Балтийского и Северного морей; впоследствии народ этот рассеялся по всему свету и каждая из отделившихся его составных частей выработала свой собственный язык. К несчастью, от столь удобного объяснения в наши дни пришлось отказаться, а другого взамен не появилось.

Таким образом, историческое место кельтов и их неясное, уходящее во тьму веков происхождение нуждаются в новом определении. Кельты принадлежат к западной ветви индоевропейцев (как до них - народы гальштатской культуры, культуры "урновых полей" и даже, не исключено, "колоколообразной" культуры конца III тысячелетия); начиная с VII века до н. э. они, судя по всему, населяли четырехугольное пространство Богемии, в Центральной Европе, зоне неизбежных слияний и взаимных переходов разных культур. Тем самым о кельтах как об особой расе говорить не приходится: антропологи без конца распознают среди них то брахицефалов, то долихоцефалов. Уже с V века они "почти настолько же гетерогенны, как и нынешнее население", и гетерогенность эта будет возрастать по мере захвата ими новых территорий⁷⁶. Тем более нельзя говорить тут о народе (это расплывчатое слово имело бы в данном случае слишком много дополнительных значений) и, вне всякого сомнения, о государстве. Быть может, кельты произошли от одного рода, возвысившегося над другими, от одного племени, подчинившего себе остальные; а после их культура растеклась, как масляное пятно, в результате чего и образовалось нечто "целое".

Самое удивительное здесь - безусловно, то, что подобное "целое" сложилось: ведь оно предполагает совместное действие множества сил, случайностей, эволюционных моментов и исторических успехов. Объяснение, которое дает совершившемуся процессу Барри Канлифф⁷⁷, звучит соблазнительно, ибо только оно придает ему некоторый смысл. Все, по его мнению, случилось в результате давнего происшествия: в XII веке до н. э. набеги дорийцев и таинственные злодеяния "морских народов" привели к внезапному краху лучезарной Эгейской цивилизации, которая превратила пространство от Средиземного моря до Леванта, от Египта до Греции и хеттской Малой Азии в удивительный центр культурных и торговых обменов, простирающий свои ответвления очень далеко⁷⁸. Вообразите себе потайной фонарь, каким браконьеры ночью улавлива- ют вдали шевеление дичи. Потайной фонарь гаснет. Центральной Европе, лишенной его света, пришлось жить самой, за счет собственного освещения, используя свои достижения - примерно так же, как после великих вторжений варваров два тысячелетия спустя, в V веке н.э. Северная Европа - Европа Нидерландов - вынуждена будет строить себя, опираясь на собственные силы, и в итоге станет одним из жизненно важных полюсов средневековой Европы. Процесс этот обернулся во благо для центральных территорий, ибо новейшие приемы железной металлургии, державшиеся долгое время в секрете хеттами и попавшие сюда через Иллирию и Балканы, во многом облегчили жизнь местного населения и способствовали зарождению народа кузнецов и воинов, наводящих страх на врага. Наследниками этото народа и станут через несколько веков кельты - наследниками достаточно многочисленными и зажиточными, чтобы позволить себе предпринять долгую череду завоевательных походов.

Экспансия кельтов происходила внезапными бросками, быстрыми бурными набегами, длилась три или четыре столетия и захватила весьма обширные области. На схеме, заимствованной мной у Жака Армана⁷⁹, бросается в глаза необъятность просторов, о которых идет речь. На протяжении веков буйная сила кельтов будет единственной альтернативой захватнической деятельности городских цивилизаций Средиземноморья - греков, римлян, этрусков,- единственной силой, способной долгое время противостоять им и их терроризировать.

Начав перемещаться из баварского пространства, кельты двинулись в западном направлении. Захватывая территории в среднем и нижнем течении Рейна, они с VI века до н. э. обосновались между Рейном и Марной.

Именно из этой зоны, где они укоренились прочно, они впоследствии стали совершать новые победоносные вылазки - через всю Галлию, затем по ту сторону Пиренеев, в западную часть Иберийского полуострова (кельтиберы). Вероятно, в III столетии они добрались до Великобритании и через нее - до Ирландии.

Но уже с V века они предпринимали из Баварии рейды в другом направлении - через Бреннер и Сен-Готард. Отсюда кельты достигли Италии, захватили в 386 г. до н. э. Рим и обосновались в долине По Щизальпинская Галлия), среди венетов, этрусков и лигурийцев. Однако их продвижение к югу Италии будет остановлено римлянами и этрусками⁸¹, и захваченная ими территория ограничится узкой полоской между Альпами и Адриатикой.

Наконец, по долине Дуная кельты проникли далеко на восток, в сторону Балкан и Малой Азии. В 279 г. до н. э. они разграбили Дельфы, в 278 году пересекли Босфор и в том же году основали Галатское государство, просуществовавшее до 230 г. до н. э. Но, удалившись на такое расстояние от территории своего изначального проживания, кельты здесь - равно как в Испании - столкнулись с силой, заложенной в численности коренных жителей. Им пришлось заключить соглашение с оккупированными народами, и влияние их, хоть и было очевидным, привело в конечном счете к возникновению "смешанного, в различной степени кельтизированного населения"⁸².

Такая хронология событий, реконструированная - со всеми необходимыми оговорками (античные тексты, пригодные для использования, всегда можно истолковать иначе) - Жаком Арманом, представляется мне правдоподобной. Победоносные вылазки кельтов можно вообразить себе по аналогии с нашествиями кимвров или тевтонов (102-101 гг. до н. э.) - германцев, чья культура, однако, скрестилась с кельтской,- или, что ближе, с миграцией гельветов, которую остановит Цезарь в 58 г. до н.э. в самом начале завоевания Галлии: длинные караваны мужчин, женщин, детей, повозок, всадников... Целый народ пускается в путь, перемещается в разные стороны суматошно, беспорядочно, но перемещения эти, продолжаясь целые столетия, ставят под вопрос судьбу всей Европы и Средиземноморья. Они сталкивают Европу "глубинную" с Европой средиземноморской, племена - с городами⁸², варваров - с цивилизованными народами, примитивную экономику - с деньгами и т. д. Кельтам, долгое время остававшимся непобедимыми, неведомы ни города в полном смысле слова, ни государство с его структурированностью, ни a fortiori^3* империя. Они не знают ни - долговременных политических целей, ни умело рассчитанных побед. За пределы родных земель их влечет дух приключений, жажда добычи, а иногда, по-видимому, и переизбыток ртов, которые нужно прокормить. Они могут оторваться друг от друга, пойти в наемники к грекам на Сицилии или в Малой Азии, служить Египту, Карфагену: "Тот, кто нуждается в слепой храбрости и реках крови, покупает галлов",- пишет Мишле⁸³.

Галлы, или кельты,- это один и тот же народ. Греки называли их Keltol, а после того как они обосновались в Галлии, римляне нарекли их Gain, галлы. Из соображений удобства мы будем говорить о кельтах, имея в виду их как нечто целое, и о галлах, когда речь пойдет о территории нашей страны. Но Цезарь, приступая к своим "Запискам..." и показывая, на какие части делится Галлия, называет кельтской самую сердцевину страны, которую готовится покорить (от Гаронны до Сены): она расположена между Аквитанией с одной, южной стороны (от Пиренеев до Гаронны), и Бельгией - с другой, северной (от Сены до Рейна).

Нахлынув в Галлию с востока, кельты прочно обосновались в Эльзасе, Лотарингии, Шампани и Бургундии⁸⁴, здесь они занимаются лесозаготовкой и обрабатывают железную руду. В других местах они расселятся не так плотно. Их присутствие будет едва заметно в Морване и Центральном Массиве, а продвижение к югу натолкнется на сопротивление иберов с западной стороны и лигурийцев - с восточной: и справа и слева от глубокой долины Роны перед галлами вырастет барьер. Но в любом случае местное население хоть и было в той или иной мере покорено завоевателями либо согнано ими со своих земель, но нигде не было уничтожено. Анри Юбер⁸⁵, чьи труды, посвященные кельтам, и поныне остаются классическими, настаивает на том, что число завоевателей было очень большим. Это означает, что существенному обновлению этноса способствовала лингвистическая, культурная, социальная распыленность кельтской Галлии. В самом деле, эти кельты, которые смешались с другими расами уже в отправной точке своего похода, в Центральной Европе, а по пути, как все народы-мигранты, подхватили своим потоком множество встречных чужеземцев,- эти кельты имели достаточно времени, чтобы смешаться с покоренным населением в Галлии, где они вели себя как хозяева: процесс колоризации и аккультурации здесь шел на протяжении многих веков.

Торжество кельтов в Галлии заключалось в том, что они повсюду, кроме юга, сумели распространить и насадить свой язык и образ жизни. Отчасти торжеству их культуры способствовала оживленная экономика, благоприятствовавшая смешению разных народов. Хотя нельзя не отметить, что кельты в Галлии не основали ни деревень, выращивающих зерновые культуры, ни центров ремесленничества. Еще задолго до их появления деревни возникали повсюду, где позволяли леса, болота, блуждающие русла больших и малых рек (правда, протяженность лесов в то время была больше, чем сейчас, особенно к северу от Луары: ими были покрыты Бос, Орлеанэ, Гатинэ, Блэзуа, Перш...)⁸⁶ В течение многих веков здесь возделывали ячмень, пшеницу, а также просо; поначалу не знали хмеля, овса, каштанов, а главное, винограда, однако этот последний обосновался в Провансе как раз перед его покорением Римом, около 121 г. до н. э., и быстро стал распространяться на кельтские владения. Точно так же галлы, разводя, чаще всего в лесах, стада баранов, коз, быков, свиней (достаточно многочисленные, чтобы экспортировать солонину и шерсть в Рим еще со времен, предшествующих завоеванию), лишь следуют традиции, гораздо более древней, чем они сами. Зато именно кельтам, по-видимому, обязана своим широким распространением лошадь, предмет их пылкой страсти⁸⁷, и они же, бесспорно, выступали зачинателями обработки железа в целом ряде наших провинций, где еще в начале Латенского периода этот металл был неизвестен. Больше того, они разработали широкий набор железных сельскохозяйственных орудий, сравнительно редких в галылтатскую эпоху.

Во всяком случае, когда Цезарь в ходе Галльской войны продвигается по сельской местности, он сталкивается с умелыми крестьянами, которые в своем деле безусловно опережают римлян. Некоторые энтузиасты утверждают, что кельты изобрели плуг, но это сомнительно: множество обнаруженных лемехов с железными наконечниками могли присоединяться только к сохе, а не к настоящему колесному плугу, который ведет борозду и одновременно переворачивает пласт земли. Но галлы по крайней мере сумели усовершенствовать технику земледелия: накануне завоевания они были способны возделывать плотные, тяжелые почвы, для которых недостаточно простой сохи⁸⁸, а эдуи, жившие подле Бибракта, применяли известкование почвы. С другой стороны, в распоряжении галлов находились отменные орудия труда: большая железная коса, чтобы срезать траву, садовые ножи, топоры и даже такая достопримечательность (вряд ли распространенная широко), как жнейка, "приспособление, которое состоит из кузова с выступающим вперед зазубренным краем; он поставлен на два колеса, и его тянет упряжка лошадей, так что срезанные колосья падают в кузов",- поясняет Плиний Старший. Галлия не знала недостатка в зерне: в этом состояло и преимущество ее, и слабость, ибо захватчики, продвигаясь по ее территории, могли прокормиться без малейшего труда.

Еще римляне обнаружили в Галлии необычайно искусных ремесленников. Их мастерство в обработке железа, которое они умеют ковать и лудить (Плиний приписывает изобретение лужения битуригам), неоспоримо; они также работают по свинцу, серебру, золоту. Дабы удовлетворить страстную любовь галлов к украшениям, они изготавливают красивые драгоценности, замечательные эмали (это одна из их специализаций), великолепное оружие, дорогие конские удила с отделкой. Они разрабатывают шахты, добывают железо и золото - например, в Севеннах, в Брассанпуи, на берегах Люз-де-Франс: в 1850 году некий мельник, геолог-любитель, обследовав эти шахты, "обнаружил там галльские монеты эпохи, предшествующей завоеванию"⁹¹. О все возрастающем мастерстве ковки железа и его обогащении углеродом свидетельствуют также кельтские мечи IV-1 вв. до н. э.; одновременно разрабатываются на удивление разнообразные специальные орудия для обработки кожи, дерева и для гравировки металла - за некоторыми исключениями, этот набор инструментов вполне соответствует современному⁹².

Галльские ремесленники ткали лен и шерсть, окрашивая ткани в яркие цвета, к которым были неравнодушны. Они умели отлично выделывать кожу и дерево с помощью неизвестных римлянам технических приемов (бочка, весьма удачно заменившая амфору,- это кельтское изобретение). Первыми в Европе они стали изготовлять мыло. Они были также хорошими сапожниками (gallicae - это большие башмаки на деревянной подошве и с толстыми шнурками), искусными гончарами и горшечниками.

Наконец, именно в эпоху независимости в Галлии возникают города, а вместе с ними - слой чисто городских ремесленников. Конечно, сравнение - не доказательство, однако в XII веке нашей эры именно развитие ремесел во французских городах ознаменовало собой, судя по всему, поворотный момент в экономической жизни вообще и в жизни городов, в частности; к этому я еще вернусь. Что касается подобного явления в Галлии, то его, по-видимому, следует рассматривать как признак все возрастающего разделения труда (в Бибракте, в нижней части города, ремесленникам был отведен целый квартал), которое всегда сопутствует прогрессу в экономической жизни.

Оживление в развитие земледелия и ремесел внесли довольно масштабные по своему размаху перевозки. В самом деле, независимая Галлия - страна открытая. В ней существуют дороги (не то чтобы столбовые, но тем не менее), морское и речное судоходство. Все это унаследует Рим. По суше катятся различные повозки, так что дороги находятся вовсе не в таком зачаточном состоянии, как обычно считается: лошадей запрягают не только в роскошные колесницы, essedum, carpentum, легкие и быстрые, изготовленные по образцу боевых колесниц, но и в тяжелые четырехколесные возы - carraca, reda, petorritum (все они кельтского происхождения, и римляне лишь скопировали их в III-II веках до н. э.)⁹³. К тому же с севера на юг Галлию пересекают значительные потоки товаров - амбры и особенно олова из Бретани и Англии: от Руана олово перемещалось по Сене, Соне и Роне и так попадало в Марсель. Этот путь на Марсель можно назвать путем арвернов: они установили над ним контроль поперек Роны.

Существовал и морской путь. Конечно, кельты - не мореплаватели, и в этом нет ничего удивительного. Но в Арморике, прежде всего в маленьком внутреннем море, Морбиане, усеянном островами всех размеров, они столкнулись с корабелами и моряками. То была славная родина венетов, мореходов по призванию; как полагает Ален Гиллерм⁹⁴, призвание это открылось - или нашло подтверждение - в V веке, когда финикийский корабль достиг берега Бретани (плавание Гимилькона). С этого, по его мнению, началась история средних и тяжелых кораблей венетов, изготовленных в Галлии: они осуществляют связь между берегами Атлантики и Ла-Манша, ходят в Англию и на острова Силли, богатые оловом. По договору с Карфагеном они перевозят оловянную руду из Корнуэлла на широкий рейд Виго, и до тех пор, пока Карфаген будет сохранять под своей властью Испанию, сфера морбианской торговли, равно как и торговли края осисмов (нынешний Финистер), будет постоянно расширяться и к северу, и к югу. Ибо флот венетов - хоть и самый мощный, но не единственный. Они, например, используют корабли, что спешат из Финистера к Шельде. А корабли пиктонов и сантонов, обитающих между Луарой и Жирондой, станут добычей Цезаря, когда он поведет кампанию против Арморики⁹⁵

В своих "Записках..." Цезарь определяет галльский город то как oppidum, город-крепость, то как urbs. Что такое это последнее слово, обозначающее в принципе город как таковой? Только ли дублет, чтобы избежать повтора? Например, Алесия под пером Цезаря - то urbs, то oppidum. На самом деле система "город -деревня" в независимой Галлии - это система "городок-деревня-деревушка", где деревушка представляет собой горстку саманных домиков с соломенной крышей без отверстия (дым выходит прямо через крышу). Возможно, городки выполняли какие-то функции собственно города, но функции зачаточные. Opplda являлись единственными достойными упоминания городами, а значит, всякий город - это крепость, а всякая крепость - город, как мы привыкли говорить. За исключением нескольких укрепленных пунктов, расположенных под защитой водных преград,- таков, например, Бурж (Аварик), столица битуригов,- opplda возведены на возвышенных точках, как Бибракт или Герговия. Чаще всего их окружают глубокий ров и стена толщиной около четырех метров, mums galllcus (из камней и земли, с толстыми деревянными балками внутри), которой обнесены обширные пустые пространства (135 гектаров в Бибракте, 97- в Алесии⁹⁶). Это убежища для населения долин и его стад. Однако же пространство в них частично занято домами, иногда аристократическими кварталами, храмами, мастерскими ремесленников - как я уже говорил, это немаловажная деталь. Вопрос в том, были ли эти города-крепости еще и городами в обычном смысле слова, иначе говоря, политическими, религиозными, экономическими (какова бы ни была их мощь или эффективность в этой сфере) центрами. Один из лучших знатоков кельтской истории, Венцеслав Крута, решительно отвечает "да". Но число историков, говорящих "нет", очень велико.

Мне, однако, представляется, что об этой их роли свидетельствуют те наглядные изменения, какие происходят во II-1 веках до христианской эры. На протяжении именно этих двух столетий и появляются oppida. Прежде кельты не возводили крепостей: их сила обеспечивала им безопасность, своего рода pax celtica. То же явление предстанет перед нами с началом римского мира в Галлии. Следует ли в таком случае связывать рост высоко расположенных городов, городов-убежищ, только с ослаблением мощи кельтских народов, с нарастающими трудностями и угрозами? На память приходит завоевание римлянами "Провинции" (121 г. до н. э.) или драматические перемещения кимбров и тевтонов (102-101 гг. до н. э.). Народы эти занимают двойственное положение: они, конечно, германцы, но, обосновавшись на северной границе изначальной Кельтии, по побережью Балтики и Северного моря, на юге Ютландии, оказались затронуты излучением кельтской цивилизации (их вожди даже носят кельтские имена). Но, кельтизированные или нет, они в любом случае остаются захватчиками, грабящими города и деревни. И пусть даже Венцеслав Крута склонен считать опасность, которую они представляли, минимальной (якобы римляне из страха преувеличивали ее)⁹⁷, в любом случае война между галльскими племенами была настоящей эпидемией. А значит, oppida играли безусловно оборонительную роль и брали под защиту местное население. К тому же, как выяснится, эти города на высоких местах будут единственным способом оказывать сопротивление римлянам: их возьмут лишь после осады, как Нумансию в Испании (134-133 гг. до н. э.) или Алесию в Галлии (52 г. до н. э.).

Пусть так, но если город играет оборонительную роль - ее играли все наши средневековые города, непременно обнесенные крепостной стеной,- то почему это должно исключать роль экономическую? Венцеслав Крута, напротив, связывает возникновение oppida с теми переменами в обществе, которые были вызваны прекращением кельтской экспансии - с 225 г. до и. э. она стала необратимой. До тех пор городов не существовало: в деревушках из нескольких домиков жили как свободные люди "вооруженные крестьяне", нечто вроде "сельской милиции", всегда готовые превратиться в наемников и пуститься вслед за своим предводителем на поиски приключений или на новые завоевания. С окончательной остановкой экспансии население сосредоточивается на собственной территории, самые бедные и убогие попадают в зависимость, возникает более выраженное расслоение общества, а общий экономический прогресс как раз и приводит к расцвету oppida⁹⁸. Можно ли не согласиться в этом с Крутой? Помимо того, что активная сельская жизнь спонтанно порождает уже вполне городские функции, характерные для маленьких городков,- наличие регулярных грузовых потоков, пересекающих всю Галлию, само по себе предполагает организацию перевалочных пунктов, обмен услугами и товарами, который способствует концентрации людей в одних и тех мсе местах. Ведь Цезарь в ходе своих кампаний сталкивается с римскими торговцами, которые обосновались на жительство в Кенабе (Орлеан), Новиодуне (Невер) и Кабиллоне (Шалон-сюр-Сон)⁹⁹. Когда Верцингеториг избирает тактику сожжения городов на пути римлян, обычно находивших там себе пропитание, битуриги отказываются подвергнуть той же участи Аварик, свою столицу,- из-за ее "великолепия". Не стоит, конечно, воображать, будто речь идет о великолепии памятников: от галльских городов не сохранилось ни одного каменного здания, и дома в них зачастую были саманные. "Что может быть уродливее галльских oppida!" - восклицал Цицерон¹⁰⁰. Так что "великолепие" имелось в виду скорее экономическое. При этом битуриги защищали свой город до последнего. Когда он пал. Цезарь обнаружил там обильные запасы зерна¹⁰¹. Больше того: разве не о той же тенденции свидетельствует существование ремесленного квартала в городе Бибракте? Именно так полагал Альбер Гренье - об этом он пишет в своей старой статье, касающейся как раз раскопок в Бибракте¹⁰². В таком случае прав ли Ален Гиллерм, приписывая Полю-Мари Дювалю сомнения на сей счет - сомнения осторожные, но толкует их Гиллерм в том смысле, в каком удобнее ему самому?¹⁰³ Ведь он отрицал существование и галльских городов, и галльского государства. Ближе к истине Пьер Бонно, писавший, что если "галлы и не знали настоящих городов, то все жизнеспособные зародыши таковых у них имелись... Отсюда и произошло множество городов Западной - и Центральной - Европы; некоторые из них невелики, но большинство - весьма крупные"¹⁰⁴.

В своем более чем беглом обзоре того, как кельты обосновались во Франции, я сознательно обошел главную проблему, которая встает перед нами в этой связи, а именно - вопрос об их цивилизации, цивилизации однородной, несмотря на раздробленность кельтов на разные народы либо даже автономные государства, питающие смертельную ревность друг к другу. Решающее значение для объяснения этой цельности имеет вопрос общественного устройства и религиозных верований, ибо роль друидов далека от анекдотической. К этой проблеме я вернусь в другой главе.

Численность народонаселения возрастает. Каковы основные выводы, которые можно сделать из всего сказанного на предыдущих страницах - одновременно и слишком длинных и слишком кратких для того, чтобы изложить в общих чертах доисторический период нашего развития: кратких, если представить себе всю массу знаний, правда, неполных и обрывочных, которыми мы располагаем, длинных, если читатель впервые знакомился с этим материалом и стремился запомнить схему, которую мы нарисовали достаточно подробно?

Первый вывод, конечно, состоит в том, что на пространстве нынешней Франции весьма рано возникла ненормальная плотность населения. Отчасти этот людской избыток объясняется географическим положением нашей страны, в котором заложена идея слияния, встречи, перекрестка. Эмманюэль де Мартон¹⁰⁵ утверждал, что Европа, если двигаться с востока на запад, представляет собой как бы воронку: по мере приближения к Атлантике ее пространство неуклонно сужается. Франция и есть то самое узкое горлышко, куда все вливается и, больше того, где всякое движение останавливается, упираясь в кромку океана. Франция также - невод, ловушка, где разным народам волей-неволей приходится смешиваться друг с другом. По мнению Колина Ренфрю, именно скоплением людей на прибрежной полосе вдоль океана, которое вырисовывается уже с мезолита, можно объяснить самый невероятный для нашей доисторической эпохи факт - появление мегалитов в Бретани. Когда новые иммигранты занесли туда земледелие, считает он, то из-за быстрого демографического роста количество земли сократилось. Поэтому всякое человеческое сообщество было озабочено укреплением своих связей, центром которых становился этот памятник - коллективная гробница и одновременно знак, отмечающий территорию сообщества¹⁰⁶.

Благодаря скоплению разных народов и их смешению метизация во Франции принимает такие размеры, что, по утверждению одного антрополога, Рэмона Рике¹⁰⁷, ее население со времен неолита "становится без натяжки современным" и "общий его облик делается явно более французским в теперешнем смысле слова", иначе говоря, возникают уже все расовые разновидности, которые характерны для сегодняшнего населения: альпийские французы, нордические, средиземноморские, норико-лотарингские... Все это заставляет более серьезно взглянуть на шутку Фердинанда Лота: "На самом деле если современному французу хочется представить себе, как выглядели его предки, ему достаточно оглянуться вокруг или полюбоваться на себя в зеркало"¹⁰⁸.

Но самое главное при подведении итогов - это, несомненно, произвести подсчет. Сколько их было, наших предков? Неважно, что мы не можем с полной уверенностью ответить на этот вопрос. Вот уже по крайней мере двадцать лет исследователи доисторической эпохи проявляют все возрастающий интерес к местам обитания древних народов, к плотности населения, его количеству и росту. В этих областях нам нужно иметь представление о порядке соответствующих чисел. В самом деле, с увеличением плотности населения очевидным образом меняется все (недавно это еще раз повторил Колин Ренфрю¹⁰⁹): степень оседлости, интенсивность обработки земли, социальное расслоение, территориальное устройство и т. д. После неисчислимых тысячелетий кочевничества, собирательства и охоты "человек-хищник" превращается в "человека-производителя"¹¹⁰. Постепенно, наряду с неуклонным ростом доисторического населения, увеличившегося, быть может, в 10 или даже в 100 раз, земледелие пускает прочные корни на "французском" пространстве, и оно, особенно в III тысячелетии, примерно до 1800 т. до н.э., мало-помалу заполняется деревнями и деревушками, раскорчеванными лесами, возделанными пространствами и людьми. Если верить расчетам Луи-Рене Нужье¹¹¹, проливающим свет на данную проблему, то в непосредственной близости от этой временной отметки пространство будущей Галлии вмещало до 5 миллионов человек, самое меньшее - 2,5 миллиона. Небесполезно сопоставить карты, тде обозначены сельскохозяйственные угодья эпохи неолита в том или ином регионе, с картами современными. Есть регионы, тде населенность во времена распространения культуры Шассе даже выше, чем сегодня. Конечно, специалисты по доисторическому периоду справедливо напоминают, что эти поселения не обязательно появлялись в одно и то же время, и, складывая число их жителей, мы рискуем ошибиться. Но есть и другие признаки перенаселенности: деревни, окружающие себя защитными стенами и рвами и озабоченные созданием значительных продовольственных запасов, первые войны. В коллективных захоронениях мы обнаруживаем груды изрешеченных стрелами скелетов¹¹².

И не является ли еще одним признаком избытка населения тот длительный, глубокий регресс, который наступает во II тысячелетии? Этот очевидный упадок отмечают все ученые, но каковы причины такого мощного отката назад, достоверно неизвестно¹¹³. Быть может, дело было в эпидемиях, в чем-то аналогичном Черной чуме, которая открывает (или почти открывает) собой на Западе нескончаемую Столетнюю войну? Эпидемии, которыми за неимением лучшего объясняют упадок, могли быть связаны с ухудшением климата. Но возможны и иные гипотезы: голод, вызванный как раз слишком быстрым ростом населения (так было перед Черной чумой), смертельная вражда, порожденная недостатком новых земель, либо, как, по-видимому, случилось в конце раннего железного века, в 1 тысячелетии, новым нашествием захватчиков. Так или иначе, во втором железном веке намечается явный подъем, и период успешного развития будет продолжаться до времени, предшествующего римскому завоеванию.

В то время в Галлии, конечно, не насчитывалось тех 20 миллионов (и более) жителей, которыми в приливе энтузиазма одаряют ее Анри Юбер, Александр Моро де Жоннес, Фердинанд Лот, Альбер Гренье, Камилл Жюллиан. Однако здесь, как и повсюду в Европе, с кельтским завоеванием безусловно соотносится интенсификация земледелия и процветание страны - густонаселенной и даже перенаселенной, судя по латинским источникам, авторы которых видят в этом причину неоднократных исходов галлов в другие страны. Возможно, население Галлии достигает тех 10 миллионов человек, которые насчитывал там сам Юлий Цезарь. Карл Юлиус Белох предлагает цифру лишь в 5,7 миллиона¹¹⁴, Гюстав Блох - 5 миллионов¹¹⁵, Эжен Кавеньяк¹¹⁶ - от 8 до 9 миллионов; последний основывается на тех учетных данных, которые доносит до нас Цезарь в "De bello gallico", в частности, о потерях галльских войск поддержки во время осады Алесии (52 г. до н. э.), однако подходит к ним критически.

Могу ли я сказать, что цифры эти представляются мне заниженными? Ведь в Нарбоннской Галлии, которая в то время уже почти 70 лет была римской провинцией, плотность населения была такой же, как и в самой Италии. Карл Фердинанд Вернер, соглашаясь с цифрой "более 7 миллионов" применительно к Галлии, насчитывает "от 10 до 12 миллионов жителей" в стране в целом, включая римскую провинцию¹¹⁷. Но какое все это имеет значение! Числа подобного порядка в любом случае позволяют заключить, что доталльская Галлия, начиная с III тысячелетия и до наступления христианской эры (или около того), была ареной весьма длительных количественных подвижек населения, сначала по нарастающей, затем по убывающей, потом снова по нарастающей. Здесь в дело вступают многовековые циклы, о которых я говорил вначале, аналогичные - хоть н гораздо сильнее растянутые во времени,- тому, можно сказать, классическому циклу, который возвестит о себе с наступлением XI столетия нашей эры, достигнет кульминации около 1350 года и быстро, за один век, свернется - одновременно со Столетней войной, с 1350 по 1450 годы. Доисторический период на пространстве будущей Галлии не ведает подобных "скоростей", однако чередование циклических подвижек такого рода по сути своей аналогично тому, которое без лишней спешки будет оказывать воздействие на средневековую Францию.

Но циклы эти, пусть очень долгие, пусть даже бесконечные, по необходимости подразумевают известную однородность населения - не полную его разобщенность, но определенный уровень обмена материальными благами, достижениями культуры, приемами ремесла, людьми, то есть подразумевает нечто, что отчасти уже напоминает историю и не может быть ничем иным, кроме как плодом и следствием известной плотности и известного объема населения.

Таким образом, некая Галлия существовала еще до возникновения Галлии; иначе говоря, существовал некоторый реальный стык между Галлией и тем, что ей предшествовало. Я склоняюсь к мысли (невзирая на все оговорки, выдвинутые в связи с главным аргументом Нужье: числом деревень и населенных пунктов), что доисторическое население страны в период около 1800 г. до н. э. составляло 5 миллионов человек. Это означает, что к концу неолита биологические процессы в основном уже завершены и им на смену приходят те смешения разных этносов, которые сохранят свою роль и впредь. Каким бы многолюдным и бурным ни представлялись нам последующие завоевания, особенно кельтское, и какое бы мощное культурное воздействие они ни оказали,- мало-помалу завоеватели растворятся в массе уже обосновавшегося здесь населения; порабощенное, изгнанное подчас со своих земель, оно будет воскресать снова, распространяться вширь и достигать процветания. Пропасть ему, конечно, не дает его численность. Разве не то же самое произойдет и при столкновении с римлянами? И в неменьшей степени - перед лицом варварских вторжений V века или излишнего числа иммигрантов, вызывающего беспокойство в сегодняшней Франции? Главное - это масса, большинство постоянного населения. В конечном счете в нем растворяется все.

Но довольно об этих проблемах - всему свое время. На данный момент основная задача состоит в том, чтобы вернуть на подобающее ему место громадное и живое наследие доисторической эпохи. Франция и французы - ее наследники н продолжатели, пусть и неосознанные. Гематологические исследования в этом направлении сейчас только начинаются¹¹⁸. Однако нет ничего удивительного в том, что в нашей крови (крови современных французов) благодаря им высвечивается, опознается кровь доисторическая. И это заставляет нас пристально всматриваться в историю, дошедшую из самых глубин веков.

1* Халколит - название медного века. От греч. chalkos - медь и lithos - камень (примеч. ред.).

2* Ойнохоя - кувшин для вина (примеч. перев.).

3* тем более (лат.).