Фернан Бродель

ЧТО ТАКОЕ ФРАНЦИЯ?

КНИГА ВТОРАЯ. Люди и вещи.

Часть 1. Численность народонаселения и ее колебания на протяжении веков

К оглавлению

ГЛАВА ВТОРАЯ

НАСЕЛЕНИЕ С X ВЕКА ДО НАШИХ ДНЕЙ

Есть вещи, которые мы знаем, и вещи, которые мы можем предположить.
Ян Дондт²⁵⁷

Цель настоящей главы - охватить, объяснить по мере возможности историю нашей страны, которая разворачивалась на протяжении доброго десятка веков и продолжает разворачиваться поныне. Но хотя рассматривать период такой большой протяженности исключительно удобно, предприятие это невероятно трудное, и я отнюдь не уверен в успехе. И все-таки игра стоит свеч.

В этом нескончаемом развертывании сразу заметен крутой обрыв, а за ним - бездонная пропасть, которую Ги Буа называет "Хиросимой" ': катастрофа, происшедшая с французским и европейским населением в 1350-1450 годах под влиянием трех факторов: голода, чумы и Столетней войны. Франции, как и всему Западу, потребовалось не меньше столетия (1450-1550), а то и все двести лет (1450-1650), чтобы зарубцевалась эта глубокая, зияющая рана: четверть, треть, половина, местами до семидесяти процентов населения было сметено с лица земли²⁵⁸.

С тех пор много воды утекло, и тем не менее с 1450 года до наших дней не было ни одного бедствия, соизмеримого с этим небывалым опустошением. Все более поздние несчастья не идут с ним ни в какое сравнение; чтобы обрисовать ситуацию в общих чертах, скажем: 1450 год - разлом, равного которому, насколько нам известно, не было и нет во всей нашей истории.

Итак, рассматриваемое тысячелетие делится, резко и четко, на две приблизительно равные части. С 950 по 1450 год - долгий многовековой автономный "биологический" цикл, по нашему мнению, наиболее яркий цикл такого типа во всей нашей истории, с характерной асимметрией, которая в какой-то степени подтверждает его подлинность и в которой нет ничего удивительного: медленный подъем, с учетом различных благоприятных обстоятельств, с 950 до 1350 года и стремительный (во всяком случае, сравнительно) спад, спуск вниз через две ступеньки²⁵⁹, с 1350 под 1450 год: падение происходило примерно в четыре раза быстрее, чем подъем. Подобные асимметрии в порядке вещей: теряют всегда быстрее, чем приобретают.

И все же нескончаемая вторая часть, начавшаяся в 1450 году и продолжающаяся в наши дни, проходит под знаком неуклонного подъема, то более, то менее быстрого, то более, то менее равномерного, со своими рывками вперед и даже временными спадами, но при этом непрерывного и не знающего подлинных катастроф. Так что если многовековой цикл начался в 1450 году и продолжается, как я считаю, поныне, то мы живем в эпоху подъема, прогнозы же современных ученых-демографов (а они обещают, что к середине XXI века на земном шаре будет более десяти миллиардов людей) говорят о том, что этот подъем будет долгим: не похоже, чтобы надвигался демографический спад, который придал бы этому нескончаемому жизненному подъему характер цикличности, которым он пока не обладает,- о чем мы, разумеется, нимало не сожалеем, ибо в этом спаде не нуждаются ни ученые - творцы теоретических схем, ни простые люди. Теория обобщает события, но не диктует их.

Итак, на первый план выдвигается разительный контраст между пятью первыми и пятью последними веками обширного периода, который мы рассматриваем. Конечно, этот контраст не единственный, есть и другие. Мы можем извлечь из них уроки, исследовать их многочисленные грани, после чего нам останется объяснить - насколько возможно,- как действуют эти подспудные и в конечном счете решающие механизмы, которые нарушают ход истории и придают ей определенный смысл.

I

МНОГОВЕКОВОЙ ПОЧТИ ЗАМКНУТЫЙ ЦИКЛ, ИЛИ ПЕРВЫЙ ЭТАП НОВОГО ВРЕМЕНИ ВО ФРАНЦИИ И В ЕВРОПЕ (950-1450)

С Х века до конца Столетней войны историки различают раннее Средневековье (германцы) и позднее Средневековье (французы). Я предпочитаю решительно говорить о первом этапе нового времени, которое ознаменовалось невиданным преображением Запада. Именно в эту эпоху появляется некая Франция, некая Европа. Этот первый этап нового времени отличается и от того, что ему предшествовало, и от того, что за ним последовало. Его истоки надо искать в Европе времен Каролингов, по сути дела еще не порвавшей с Римом, а результатом его явилось собственно новое время с его урбанизмом, капитализмом, укреплением королевской власти - которое наступило только после Столетней войны. Ибо первый этап нового времени, о котором мы ведем речь, оказался недолговечным: достигнутые успехи привели к резкому упадку.

Х век, или Конец Рима.

Итак, перед нами многовековой цикл, который мы рассматриваем во всей полноте и непрерывности. Во всей полноте, поскольку мы наблюдаем и его подъем, и его спад. Во всей непрерывности, потому что мы прослеживаем его эволюцию целиком, с середины Х века до середины XV века. Время окончания этого периода не вызывает сомнений - он завершился около 1450 года. Зато о начале его можно говорить с меньшей уверенностью.

Конечно, очень заманчиво взять за точку отсчета круглую цифру и считать, что новый расцвет Европы начался с 1000 года; этот период часто описывали как полное ужаса ожидание конца света, он словно нарочно создан, чтобы обозначить самую нимснюю, самую трагическую точку. Но, с одной стороны, нельзя с достоверностью утверждать, что в 1000 году страхи, против которых вдобавок активно выступала Церковь, проникли глубоко в массы. Нынешние историки²⁶⁰ полагают, что историки прежних времен преувеличивали значение этих страхов, они были заворожены действием драмы, которая превращает их ремесло в ремесло режиссера. С другой стороны, Х век не был "мрачным веком железа и свинца"²⁶¹ каким его изображают некоторые летописцы.

И действительно, его характеризуют признаки, которые сами по себе указывают на благоприятные условия: стабильное положение, новые рынки сбыта, укрепление здоровья людей, взлет экономики или по крайней мере его предпосылки... Так, норманны, венгры, сарацины перестают вторгаться на территорию Франции. Это не такое уж маленькое преимущество. В то же самое время возрождаются города, они растут, ширятся, окружающие их крепостные валы отодвигаются, вокруг них появляются предместья. Строится множество церквей. Воздвигаются величественные соборы в Шалоне-на-Марне, в Сансе, в Бове, в Санлисе, в Труа - в XII-XIII веках эти памятники зодчества захлестывает волна готики²⁶². Активизируются центры чеканки монет. Появляются новые рынки сбыта. Возрождаются старые и возникают новые ярмарки²⁶³. Устанавливается и расширяется торговля с дальними странами. Фризские сукна * развозят по всему христианскому миру. Все это дает основания считать, что взлет европейских народов начался около 950 года - несколькими годами раньше или несколькими годами позже: не стоит забывать о том, насколько, в общем-то, приблизительны даты, когда речь идет о таких долгих процессах.

Отодвинув начало подъема на пятьдесят лет назад, мы тем самым показываем, что очевидный взлет, происшедший в XI веке, произошел не вдруг, он долго зрел в недрах общества, гораздо дольше, чем можно предположить. Прекращение вторжений варваров, несомненно, многое объясняет: норманнов остановили в низовьях Сены в 911 году, германцы победили венгров в Мерзебурге (933 г.) и в Аугсбурге (955 г.) и остановили их продвижение на Запад; благодаря общему спаду активности Средиземноморья стали реже набеги сарацинов. Начало казаться, что все это может изменить судьбы Европы и Франции, что Бог послал им такое счастье. Во всяком случае, такое создавалось впечатление: ведь на протяжении веков Запад был открыт для нападок чужеземцев прежде всего потому, что был мало населен, плохо защищен. Но население Западной Европы постепенно росло, города укреплялись. Народы, живущие на территории Западной Европы, постепенно учились бороться с венгерскими всадниками и ладьями норманнов, снующими вверх и вниз по рекам. Короче говоря, то, что нам часто - и с полным основанием - выдавали за причину, можно с неменьшим основанием считать следствием. Прекращение вторжений варваров отчасти объясняется усилением могущества Запада.

Впрочем, не будем воображать себе, будто с возвращением мира во Франции воцарился покой. Междоусобица никогда не затихала; враждовали между собой сеньоры, проявляли непокорность и занимались разбоем вассалы, пытался завоевать новые владения король; в 1109 году на французской земле уже завязывается долгая война между Францией и Англией - это начало того, что иногда называли "первой Столетней войной"²⁶⁴. Грабежи, резня, разбой, опасности были самым обычным делом. Поэтому Церковь, а иногда и государство неоднократно вмешивались и призывали заключить "мир Божий", "перемирие Божье", они организовывали общества, члены которых давали клятву столько-то лет или месяцев и жить в мире с ближними. "Да не захватывает никто отныне в епархиях и графствах церквей; да не крадет никто лошадей, жеребят, быков, коров, ослов, ослиц, ниже их поклажу, да не крадет никто баранов, коз, свиней. Да не приводит никто строить или осаждать замок иных людей, кроме тех, которые живут на его земле, в его аллоде²⁶⁷, в его бенефиции²⁶⁸, ...да не нападает никто на монахов и их спутников, странствующих без оружия; ...да не берет никто в плен крестьянина или крестьянку, чтобы получить за них выкуп"²⁶⁹. Таков был текст первого подобного пакта, составленного около 990 года Ги д'Анжу, епископом из Пюи. Надо добавить, что рыцари и крестьяне согласились заключить это первое "божеское перемирие" только после того, как их принудили к этому вооруженные воины под предводительством племянников епископа! Так что не будем делать скоропалительных выводов о том, что после 1000 года во Франции воцарился мир. Мир, которому действительно не было равных, установился позже - в 1250 году²⁷⁰. В самом деле, война такой же промысел, как другие; общий взлет для нее так же благоприятен, как и для других видов человеческой деятельности.

Так что взлет Х и последующих веков сосуществует с процессами, которые зачастую мешают ему. Тем не менее этот взлет - порыв, поднимающийся из глубин, жизненная сила, способная залечить если не все раны и царапины, то по крайней мере изрядное их число.

Существенным, хотя и редко упоминаемым фактором этого глубокого преобразования, несомненно, является постепенное исчезновение римского окружения и материальных структур Рима. В результате всех завоеваний Римская империя стала могучим миром-экономикой, живущим в первую очередь за счет Средиземного моря, ибо основные перевозки осуществлялись морским путем. Побережье Средиземного моря, приморские области были завоеваны римлянами и вовлечены в экономическую жизнь, центром которой был Рим - Рим и Италия. Когда в 324 году столицу перенесли из Рима в Константинополь, центр мира-экономики переместился на Восток, в интересах этой Pars Orientis, этой Восточной Римской империи, которая появляется вследствие раздела, произведенного при Феодосии (395 г.) Но ни этот раскол, ни падение в 476 году Западной Римской империи не разрушили экономическое окружение римского мира: мир-экономика, который обеспечивал его материальную основу, сохраняет силу, хотя и уменьшается в размерах. Византия со своей золотой монетой, своими великолепными шелками, своим флотом, своей экономической активностью, своим множеством свободных крестьян продолжает подчинять себе варварский Запад и даже, хотя и с меньшим успехом, исламские страны. Для Запада: Галлии времен Хлодвига, Франции времен Гуго Капета - Средиземное море еще не утратило своей важности. Но это государства со слаборазвитой экономикой. Для них Средиземное море по-прежнему символ связи, традиции, господства.

Другим наследием Рима было рабство. Надо запомнить недавнее утверждение Франсуа Сиго²⁷¹: во времена республики римское и итальянское крестьянство завоевало земли, на которых раскинулась Римская империя. Но именно в эпоху рабства и во многом благодаря ему Италия достигла могущества, в ней появились большие владения, латифундии, и излишки продукции. Когда рабов становится трудно прокормить (ведь чем больше завоеваний, тем больше пленников), система латифундий приходит в Италии в упадок, но зато латифундии появляются в Северной Африке, Испании, Галлии. Если это не новый подъем экономики, то по меньшей мере преемственность. В Римской Галлии постепенно - не везде, но во многих местах - устанавливается рабовладельческий строй галло-римской виллы. Однако впоследствии здесь тоже произошли перемены к худшему. Чтобы рабовладельческий строй был прочным, нужны сильная власть и войны, которые поставляют рабов. Но ведь в Галлии не затихает междоусобица, войны продолжаются на ее границах, а сильная власть исчезает. Является ли сильная власть опорой феодального строя или, наоборот, разрушает его? Как бы там ни было, результат тот же.

С другой стороны, свободное крестьянство, которое существовало при рабовладельческом строе, продолжает существовать и в новых условиях. Не на него ли опираются каролингские завоеватели, которые нещадно его эксплуатируют?²⁷²

Следовательно, если на земле кое-где еще существует рабство, как во времена Восточной Римской империи²⁷³, общая ситуация к началу Х века меняется. Постепенно устанавливается и укрепляется крепостная зависимость. Конечно, иногда это происходит в ущерб мелким собственникам из числа свободных людей. Но, поскольку крепостная зависимость пришла на смену рабству, она становится орудием прогресса, некоторого освобождения крестьянства. Крепостной в широком смысле слова владеет землей, коль скоро он к ней прикреплен. Это владение стимулирует его работу, создает излишки продукции, без которых немыслимы суперструктуры общества, экономики, политики и культуры. Не пора ли высказать в пользу крепостной зависимости, которая привела к развитию производства, утверждение, аналогичное утверждению Франсуа Сиго относительно рабства в древности?

Но важное новшество Х и последующих веков заключается в том, что место римского мира-экономики занимает новый мир-экономика. Средиземное море утрачивает свою роль, теперь на первом месте Запад, земля Европы. Два противоположных полюса этого нового мира - Италия и Нидерланды, переживающие явный подъем, а центр - ярмарки в Шампани и в Бри²⁷⁴, куда съезжаются торговцы со всего света. Начинается Возрождение, "подлинное", если верить таким крупным медиевистам, как Армандо Сапори и Джино Луццато²⁷⁵. Но пригодно ли само слово "Возрождение" - ведь оно предполагает возврат к старому, повторение того, что уже было? На мой взгляд, речь идет о ранее не существовавшем, о неоспоримом новшестве. О рождении Европы.

Взлет новосозданней Европы.

1. Население.

Первый фактор взлета Европы - рост населения. Увеличивающееся число людей - своего рода цемент: деревушки, деревни, города растут, обмен увеличивается; устанавливаются экономические связи. Но изучая этот демографический подъем, мы чаще всего сталкиваемся либо со сведениями об отдельных местностях, либо с общими оценками, то есть вступаем в область приблизительного. Дж. К. Рассел считает, что население Франции к 1100 году составляло 6 200 000 человек, то есть почти в пять раз превышало население Англии (численность последнего известна благодаря "книге Страшного суда" (Domesday Book) и составляла в 1086 году 1 300 000 человек²⁷⁶). А в 1328 году в Своде записей в приходских книгах население Франции исчисляется примерно 20 миллионами человек²⁷⁷. Если считать, что исходная цифра 6 200 000 жителей в 1100 году точна (правда, лично мне кажется, что она занижена), это значит, что население нашей страны увеличилось больше чем в три раза. Население Англии, насчитывавшее в 1086 году 1300 000 человек, к 1346 году выросло до 3 700 000 человек, то есть также увеличилось примерно втрое²⁷⁸. Основываясь на этих и некоторых других данных относительно населения Италии, Дании и других стран, Вильгельм Абель делает вывод, что население всей Европы выросло почти в три раза²⁷⁹.

Во всяком случае, произошел значительный сдвиг. Средняя продолжительность жизни в Англии в 1300 году была "тридцать - тридцать пять лет. Это гораздо выше, чем в Древнем Риме (примерно двадцать пять лет), почти равно средней продолжительности жизни в Китае в 1946 году и чуть ниже, чем в Англии в 1838-1854 годах²⁸⁰. На самом деле, население росло постепенно, в течение трех веков, и прирост составлял 0,4% в год. Такое медленное поступательное движение незаметно для людей, которые в нем участвуют. Так что не будем делать скоропалительных выводов о приливе, о скачке. Имело место накопление, изменение формы, преображение. Все произошло не вдруг. И движение совершалось не равномерно - бывали рывки, ускорение в богатых областях, сбои, застой и даже обратный ход в областях бедных.

Главное - повсюду эти процессы затрагивали крестьянство. Крестьяне покидают деревни, растекаются по всей стране. Франция неоднородна, феодальный строй - это раздробленность, совокупность отдельных хозяйств, живущих каждое по своим законам. Но всюду есть крестьяне, и они заселяют и перезаселяют города. Они являются причиной демографического взрыва. Феодализм ставит перед историками-марксистами множество проблем, начиная с определения самого этого понятия. Главное свойство, которого часто не принимают в расчет,- это роль базиса, бурная стихийная деятельность крестьян, которые закаба- лены, которые окончательно прикрепляются к земле, которые упорно трудятся на себя и своих хозяев. Выражение "крепостная зависимость", без которого никак не обойтись, подчеркивает статус крестьянина, но статус менее важен, чем ремесло крестьянина, его достаток, площадь и плодородие земельного надела, который он обрабатывает. "Юридический статус не соответствовал уровню жизни: свободные крестьяне (а Такие еще остались) были бедными, крепостные крестьяне - богатыми"²⁸¹. Крестьянское движение, которое стоит у колыбели Европы,- порыв к вольности и свободе, к самостоятельности, пусть неполной, но безусловной.

2. Земля и распашка нови.

Итак, Европа, которая очерчивает свои границы, которая обретает свое лицо,- плод распашки новых земель, полеводства и скотоводства. Она выходит из лона матери-земли, которую пашут, мотыжат, боронят, вырывают у враждебной природы, выходит из лона земли-кормилицы, которую отвоевывают - благодаря ли крепостной зависимости и упорному крестьянскому труду или каким-либо иным фактором - у ланд, лесов, берегов рек, болот, даже у моря, а также из лона земель, которые обрабатывались в прежние времена. В общем, налицо невиданная внутренняя колонизация, ее выполняют старые деревни, которые разрастаются и занимают полузаброшенные земли - те самые, какие занимали некогда, а порой даже выходят за прежние границы и, как говорит Марк Блок, "размножаются почкованием"; бывает и так, что внутренняя колонизация происходит за счет преобразований, быть может, запоздалых, осуществляемых отдельными сеньорами, или группами сеньоров, или аббатствами, или самим королем.

Для освоения обширных новых пространств постоянно требуются "рабочие руки", орудующие киркой и мотыгой. Часто за неимением лучшего этих "колонов" вербуют, трубя в рог на всех перекрестках и раздавая щедрые посулы: в 1065 году аббатство Сен-Дени обещало принять и защитить всякого, кто придет на его земли и примет участие в постройке Одской капеллы в Бурбоннэ, "будь то вор или беглый крепостной". Миграции людей сразу резко возросли²⁸².

Обычно начинают с того, что, потеснив пустыню, распахивают землю там, где раньше "не ступала нога человека", на "девственных просторах, заросших бурьяном. Хроника [монахов из] Мориньи... показывает нам, как крестьяне плутом и мотыгой сражаются с кустами, колючками, папоротниками и всеми этими заполонившими все и вся растениями, вцепившимися в лоно земли"²⁸³.

Самое главное, самое важное дело - борьба против лесов, борьба великая, героическая. Только в отдельных местах, например в Солони, леса остались в целости и сохранности, всюду или почти всюду они отступают, а то и вовсе исчезают, как в Понтье или Вимё. К югу от Парижа лесные массивы на берегах Бьевры, Ивлины, Лэ, Крюи, Ложи без конца подвергались атакам пахарей-завоевателей. Например, в плотном массиве Крюи, от Рюэя до Севрской долины, вдоль центрального коридора, который разделял его надвое и назывался Валь Кризон, настоятель аббатства Сен-Дени Сутерий поселил шестьдесят семей: так образовалась деревня Вокрессон²⁸⁴. В Дофинэ, завоевав долины, пахари двинулись дальше и в очередной раз за неимением лучшего пошли "на штурм альпийских лесов"²⁸⁵.

Сводить леса - essarter, как говорили на севере Франции, artiguer, как говорили на юге,- рубить деревья, корчевать - тяжелый труд; он придал сельской местности вид, который она сохранит на века, многие области и по сей день выглядят так же, как в те далекие времена. Уничтожение лесов обусловлено необходимостью увеличить пахотные площади, чтобы кормить растущее население. В конечном счете это расширение пахотных земель привело к тому, что было вырублено не меньше половины лесов: по самому скромному подсчету получается, что из 26 миллионов гектаров, занятых лесом в 1000 году, уцелело только 13 миллионов гектаров²⁸⁶.

Такое массовое уничтожение небезопасно, ибо между лесом и обрабатываемой землей - этими двумя источниками жизни для крестьян - нужно поддерживать равновесие. Тут важно не переусердствовать, ведь лес - это и пастбища, и древесина для строительства, и дрова. Разве средневековая цивилизация - как, впрочем, в большой степени и цивилизация нового времени - не является цивилизацией леса? Разве не сохранилась она вплоть до наших дней в Шампани, отличающейся влажным климатом, во всяком случае в маленьком крае Дер, на севере департамента Верхняя Марна: все дома и даже церкви здесь деревянные, дубовые²⁸⁷. Не стоит также забывать, что лес порождал целый мир, давал работу дровосекам, угольщикам, плотникам, кораблестроителям, бочарам, бондарям, мастерам, делающим сабо, кузнецам и гончарам, и, наконец, не будем забывать о городах, полиостью построенных из дерева (Труа вновь отстроен из дерева после большого пожара в 1524 году) и отапливаемых дровами²⁸⁸.

Эта широкая колонизация произошла не вдруг. Чрезвычайно разнообразны типы расселения, виды использования свежерасчищенных участков. Например, в прекрасной книге Пьера Брюне²⁸⁹ перечислены донельзя разнообразные формы размещения деревень на плодородных плато третичного периода, которые отделяют Уазу от Сены в краях Валуа, Суассоннэ, Мюльсьен²⁹⁰, Орксуа²⁹¹, Бри: деревни, расположенные в виде рыбьего хребта, деревни, расползшиеся как паутина; линейные деревни, чересполосные участки, разросшиеся за счет "кварталов", отторгнутых у старых исчезнувших деревень; хутора, возникшие на месте древних галло-римских вилл, которые они в конце концов поглотили и переварили, подобно тому как фагоциты переваривают микробов²⁹², а также деревушки, жмущиеся к большой ферме и поставляющие ей рабочую силу; не говоря уже о многочисленных "новостройках", совершенно не похожих друг на друга и имеющих каждая свое лицо. В Бри, относительно возвышенном, хорошо орошаемом лесистом крае, сохранилось больше документов, чем в других местах, вероятно, потому, что эту область оценили позднее. Из бумаг мы узнаем, кому принадлежали земли: сеньорам, духовенству, парижским буржуа (прежде всего), буржуа из Куломье или Мо (ставшего вскоре крупным центром торговли зерном)²⁹³. А сколько интересного могли бы поведать соответствующие изыскания относительно обработанных террас Прованса и Пиренеев!

Сеньоры, духовенство и крестьяне по-разному осуществляют колонизацию. Крестьянскую колонизацию распознать особенно трудно. Однако историки выдвигают на первый план деятельность сельских общин. Я не говорю, что между Сеной и Уазой сеньоры не распахивали новь, а цистерцианцы, премонтранцы и - позже - тамплиеры и странноприимцы не сводили леса. Но если святой Норберт основывает в 1120 году аббатство Премонтре "в ужасной глуши Сен-Гобенского леса, среди зловонных болот, окруженных бесплодными невозделанными ландами, в царстве малярии и диких зверей", новый орден обосновывается также на плодородных землях Суассоннэ, уже обработанных, которые ему достаточно прибрать к рукам, расширить, привести в порядок: здесь располагаются не менее пяти "гумен", имеющих впечатляющую площадь,- 275 гектаров, 195, 235, 180, 143...²⁹⁴ Вообще монашеские ордена части получают в дар или покупают земли уже освоенные. Правда, они, в особенности те, кто пришли последними,- тамплиеры и странноприимцы - принесли с собой организацию, то есть уловили, направили по нужному руслу взлет крестьянства, наметившийся, наверно, еще в каролингскую эпоху.

То же самое, судя по обстоятельному труду Франсуа Жюльен-Лабрюйера, происходило в старинных провинциях Онис и Сентонж²⁹⁵, где в IX-XII веках набожные люди отказывали свое имущество Церкви, благодаря чему образовались поселения лиц духовного звания и возникла "вторая иерархия, параллельная иерархии ленных владений, приЦадлежавших сеньорам".

То же самое пишет Ги Буа о монахах из Клюни. "Верная оценка их роли,- пишет он,- должна исходить из следующего: большая часть этой аграрной системы сложилась раньше, чем появился монастырь. Земли Клюнизуа и прежде использовались под пашни. Это заслуга свободных крестьянских общин - документы конца Х века подтверждают, как они были сильны"²⁹⁶. Если это утверждение справедливо и в других случаях, а я думаю, что это так, то обретает куда большее правдоподобие одно частное замечание Ги Буа: не оттого ли брожение в деревнях началось так рано, что исчезли города? Это означало бы, что закат эпохи Каролингов ознаменовался еще большим упадком, чем принято считать.

Однако suum cuique^1*, надо признать, что монахи выполняли очень важную функцию: они руководили земельными хозяйствами, укрупняли их, вводили более эффективные методы обработки земель, заботились об улучшении коммуникаций, строили дороги и мосты и расширяли тортовую деятельность.

Проследив за развитием сельского хозяйства, осваивающего все новые и новые пространства, скажем в заключение об усовершенствовании орудий труда: железо не заменяет дерево, но дополняет его: на Севере Франции распространяется плут с подвижным передком, потом с металлическим лемехом и отвалом (но когда это происходит? Во времена Каролингов или позже? Ученые до сих пор спорят об этом²⁹⁷; растет поголовье тяглового скота: быков и лошадей; более удачно выбираются земли под распашку и увеличиваются пахотные площади; почву начинают удобрять мергелем...

3. Города.

Взлет деревень сопровождается явным подъемом городов. Ни в какую другую эпоху не возникло столько новых городов, сколько тогда. Причем они всегда вырастают рядом с древними городами, которые, впрочем, не исчезают и зачастую играют ведущую роль - так обстоит дело в епископских городах: Реймсе, Шалоне, Суассоне, Нуайоне, Type, Лионе, Вьенне, Нарбонне, Бордо, Бурже... " В зависимости от того, что вас больше интересует: возрождение старых городов или появление новых, вызванное взлетом окружающих их деревень,- вы либо отдадите предпочтение мнению о том, что городской уклад жизни предшествовал взлету деревень, либо, наоборот, сочтете, что городской уклад жизни отставал от взлета деревень. В первом случае вы присоединитесь к точке зрения Анри Пиренна и Мориса Ломбара, полагающих, что сначала развивались города, во втором - разделите взгляды Ги Фуркена, Жоржа Дюби и Линна Уайта, полагающих, что в первую очередь развивались деревенские хозяйства, и согласитесь с Жаном Фавье²⁹⁸, который решительно утверждает: "Развитие городов [во Франции] невозможно наряду с сельскохозяйственной экспансией и тем более - в конкуренции с ней. Развитие городов - следствие этой сельскохозяйственной экспансии".

Несомненно, город начинает жить, развиваться только благодаря излишкам продукции деревень, получаемым в виде оброка, который платят сеньорам, или десятины, взимаемой Церковью,- это значит, что прав или почти прав Вернер Зомбарт, настаивающий, что рождение города происходит тогда, когда в нем появляются привилегированные особы, дворяне, духовенство, королевские чиновники, потом буржуа, владельцы разного рода собственности, получающие оброк. Быть может, в этом приоритете сельского над городским следует видеть характерную особенность "первоначальной" Европы по сравнению со второй Европой, Европой истинного Возрождения XV и XVI веков, которая также была возвратом к доброму экономическому здравию со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но во время этого второго Возрождения главная роль, вне всякого сомнения, принадлежала городам, ибо они - высшая форма цивилизации, они лучше, чем деревни, перенесли тяготы Столетней войны, их набирающий силу капитализм со сложной системой хозяйствования возвышал их над окружающей сельской местностью; на сей раз движение шло сверху вниз, не то что во времена Капетингов, когда движение начиналось снизу и шло вверх. Ги Буа, изучая опыт Нормандии, отметил, как "резко увеличился вес промышленной и торговой деятельности и как это сильно повлияло на аграрный сектор"²⁹⁹.

Впрочем, следует избегать чрезмерных упрощений. Нетрудно предположить, что даже в XI и XII веках крупные торговые центры, большие города, куда люди съезжались на ярмарки, порты развиваются в основном не за счет кормящих их деревень, но за счет торговли, в том числе с дальними странами. Торговля с дальними странами, контролируемая королевской властью, со времен Каролингов становится оживленной. Франция торгует с Англией, Испанией, через Страсбург - с Востоком...³⁰⁰

Во всяком случае, городу "первого" Возрождения - как бы он ни развивался - суждено сыграть важную роль; он набирает жителей из окрестностей, ведет торговлю с ближайшими соседями или с далекими землями. Происходит явный взлет некоторых населенных пунктов, оказавшихся в более выгодном положении благодаря дорогам, рекам, морю, броду, крупному порту. Вокруг этих привилегированных центров появляются предместья, где селятся преимущественно торговцы. Они растут, раздуваются, потом некоторые из них лопаются, разлетаясь на несколько городских ядер, выполняющих каждое свою особую роль. "Тулуза насчитывает три агломерации: центр города принадлежит епископу, поселок Сен-Сернен - аббату, замок Нарбоннэ - графу". Пуатье, в свою очередь, распадается - не рекордная ли это цифра - на шесть городских ядер³⁰¹.

Короче говоря, похоже, что города росли в центре, под сенью городских установлений, часто соперничающих и даже враждующих между собой. Если им и удавалось ценой долгой, иногда мирной, а иногда весьма ожесточенной, борьбы добиться самостоятельности, то лишь за счет борьбы между этими различными властями. Приобрести гарантии, "свободы", добиться уменьшения налогов, которые их гнетут, обеспечить себе право на самоуправление, или, как говорили тогда, "превратиться в сеньорию",- вот цели, которые ставит перед собой движение, названное движением коммун (первый заговор такого рода имел место в Ле-Мане в 1070 году)³⁰². Но я не собираюсь приступать сейчас к этой обширной классической проблеме - я буду рассматривать ее в части третьей настоящего исследования, в главе, посвященной государству.

Главное в настоящий момент - отметить, что, независимо от того, являются ли города плодом сельскохозяйственной революции или нет, цель их развития неизменно состоит в том, чтобы возвыситься, стать суперструктурой. Существовать для них значит властвовать. Итак, в какой-то момент они в большей или меньшей степени, с большим или меньшим успехом противопоставляют себя деревням, служат им "образцом", подчиняют их себе, и чем больше они разрастаются, тем больше давят на окрестные поселки и деревни. Три важных преимущества, которыми сопровождается процесс урбанизации,- поглощение городом большей части ремесленников из помещичьих мастерских; появление городских ремесленников, которые открывают лавки и вскоре, по мере развития городского рынка, специализируются, разделяют поле деятельности (становятся, так сказать, микрокапиталистами каждый в своей области, настоящими монополистами); наконец, наличие купцов, которые вскоре начнут торговлю с дальними странами.

Таким образом, город в ответе за распространение нового стиля жизни, за появление экономики более высокого уровня, распространяющейся и на окрестности. Орудие этой набирающей силу экономики - монета. Я расскажу, что я об этом думаю, в другой главе. Читатель может, если хочет, заглянуть туда. На данный момент мне достаточно отметить этот серьезный сдвиг.

4.Революция в промышленности.

Общий сдвиг в экономике сопровождается появлением все новых и новых технических изобретений: появляются корабль с рулем на ахтерштевне и многочисленными мачтами³⁰³, "повозки с колесами... защищенными железными ободьями, которые везут подкованные лошади", металлические орудия труда и инструменты... Самым важным ремеслом становится кузнечное, и кузнец долго остается важной фигурой: "Лошадь и - шире - тягловый скот, которому периодически меняют подковы, регулярно приводит крестьянина в кузницу, там же чинят и металлические орудия труда"³⁰¹.

Но не эти детали определяют своеобразие того, что принято называть "первой промышленной революцией"; ее главный источник - появление невероятного множества водяных мельниц, изобретенных еще римлянами, а затем ветряных мельниц. Долгое время мельницы эти строились из дерева, а под деревянным покровом "укрывался дорогостоящий механизм (жернов, металлические рычаги), который... в случае войны приходилось демонтировать и прятать"³¹⁰. Не меньшей ценно- стью и важностью, чем эти орудия труда, обладал тот, кто пускал их в ход,- сам мельник, мастер своего дела: "Источник дохода, который он... извлекает [мельница], порой пожалован в ленное владение, случается даже, что он получен в знак почтения от сеньора"³¹¹.

Итак, рабы, роботы, приходят на службу человеку: на заре XII века во Франции было не менее 20 000 водяных мельниц. Произведя ряд подсчетов, можно приблизительно определить, что страна получила таким образом эквивалент 600 000 рабочих рук³¹⁴. Большое подспорье!

В конце XIII века во Франции крутится уже 40 000 гидравлических мельниц, в конце XV века - 70 000 водяных и 20 000 ветряных, которые появились позднее; как сказал один мой коллега, водяная мельница - "феодальная", а ветряная - уже "капиталистическая"³¹¹. Многие из этих мельниц работали вплоть до начала нашего столетия³¹². К главе, где мы противопоставляем север и юг, добавим следующую деталь: Франции "известны два способа постройки ветряных мельниц: вертлюжный на северо-востоке и башенный на юго-востоке, граница между этими областями примерно совпадает с границей между областями, где применялась круглая черепица, и теми, где употреблялась черепица плоская.

Определить относительный вес этих механических рабов в общей деятельности страны нелегко. Но можно утверждать с уверенностью, что эти в конечном счете элементарные изобретения имели успех. В качестве косвенного, но убедительного доказательства приведу воспоминания одного итальянца, приехавшего в 1936 году, после захвата Эфиопии, в Гондар. Он поразился, что зерно там до сих пор размельчают пестиком, приспособил старый мотор и стал крутить жернова. Из подручных средств он быстро соорудил одну "мельницу", потом другую, третью - и так двадцать мельниц, разумно разместив их в разных областях. Плата за помол резко снизилась, примерно раз в десять. Но предприимчивый итальянец не остался внакладе и быстро разбогател: крестьяне выстраивались в очередь у дверей его "мельниц"...³¹⁵ Не так ли происходило дело и встарь?

Тем более что почти с самого начала - с XI, XII, XIII веков - мельницы выполняли разную работу: мололи зерно, приводили в действие молоты, участвовали в изготовлении бумаги, измельчали дубильную кору, валяли войлок, сбивали масло, трепали коноплю... "Полагаясь на честное слово" X. К. Дерби, выдающегося специалиста по английской исторической географии, Робер Филипп утверждает, что "для нас XIX век наступил еще в XII веке"³¹⁶. Таково же mutatis mutandis^2* мнение Вильгельма Абеля³¹⁷. Он видит чудо в том, что заработки в это время растут так же быстро, как и цены. Пьер Шоню заимствует у В. В. Ростова его формулу take off³¹⁸,- "отрыва от земли, взлета", и в самом деле, благодаря цепи "множителей" западное христианство, в том числе и Франция, отрывается от земли, взлетает... В Нормандии в конце XI столетия даже морской прилив и отлив были поставлены на службу человеку³¹⁹.

Остается выяснить, являются ли мельницы причиной или следствием - вероятнее всего, они были и тем и другим - трансформации первоначальной Европы. Трансформации такой мощной, что она приводит на память революцию, которую произвел паровой двигатель в XIX веке. С той лишь разницей, что паровой двигатель ставят где хотят, меж тем как мельница неподвижна, она приросла к берегу реки. Итак, будь то в городах или в деревнях, невозможно разлучить реки, эти источники энергии, и промышленность, которая от них зависит. Эта неподвижность, которой суждено было длиться веками, характеризует первый этап европейского нового времени и ограничивает его рамки.

Другое ограничение, уже более серьезное, в том, что эта революция - за редким исключением - остается замкнута в себе, она кружится на месте, бесконечно повторяется. Подлинная промышленная революция, та, которая начнется в Англии в XVIII веке, напротив, открывает цепь взаимосвязанных революций, каждая из которых прямо или косвенно порождает следующую. В создании и успехах первого этапа нового времени мельницы играли важную роль. Но если все кончилось крахом, тому есть множество причин - среди них та, что вышеупомянутая революция не имела качественно новых последствий, не породила новых изобретений в области энергетики.

Удача Франции: ярмарки в Шампани и Бри.

Европа XII века и новый мир-экономика, который образуется в ней, имеет своими центрами Труа, Провен, Бар-сюр-Об, Ланьи. Пространство Европы очень рано приобретает вид, свойственный всякому миру-экономике: в его состав входят центральная область, средние области и периферия. Отсюда различие уровней и смещения, несмотря на то, что благодаря своей целостности этот мир реагирует на спады и подъемы экономики как единое целое. Вот множество причин, по которым первый мир-экономика, образовавшийся в Европе, привлек наше внимание³²⁰.

У этого первоначального единства, сплотившего Европу, имелись три решающие предпосылки: раннее развитие транспортной экономики в Италии, где давно были построены порты на Средиземном море (Амальфи, Венеция, Пиза, Генуя); появление в устьях трех рек: Рейна, Майна и Шельды - активной экономической зоны с развитыми ремеслами и торговлей (эта зона расходится лучами и постепенно распространяется до Сены); наконец, появление места встречи этих двух экономических районов в среднем течении Сены, Оба и Марны, на ярмарках в Труа, Провене, Бар-сюр-Об и Ланьи.

По мнению Феликса Буркело и его последователя Робера-Анри Ботье³²¹, ярмарки в Шампани и в Бри приобретают международное значение в 1130-1160 годах - обратите внимание, что это все же происходит гораздо позже знаменательной даты - начала первого крестового похода (1095 г.). Быть может, причиной для сплочения послужило нечто вроде сильной отдачи после крестовых походов? Как бы там ни было, отставание одного процесса от другого очевидно.

Именно в эти годы (1130-1160) между двумя полюсами - Нидерландами и Северной Италией - установилась настоящая связь, их соединили дороги "французского перешейка", которые идут через всю Европу с юга на север. Либеральные и конструктивные меры графов Шампанских, начиная с Тибальда II в 1125 году, способствовали расцвету знаменитых ярмарок. Завезенные из Леванта пряности, шелка, вкупе с кредитами итальянских купцов, менялись там на суровое сукно, производившееся в обширной промышленной зоне, протянувшейся от Зёйдер-Зе до Сены и Марны.

Мелкая деталь: как объяснить, почему стали отдавать предпочтение Труа, Провену, Бар-сюр-Об и Ланьи, новым дорогам, которые, в отличие от римских торговых путей, ведущих с севера на юг, не проходили через Реймс, Шалон и Лангр?³²² Происходил ли этот "захват" дорог от враждебности графов Шампанских по отношению к епископским городам Реймсу и Шалону, которые не подчинялись их власти? Или оттого, что южные купцы желали приблизиться к покупателям восточных товаров, а следовательно, к сердцу Парижского бассейна и столице королевства - Парижу, и не могли побороть этого искушения?

Во всяком случае, именно эти ярмарки в Труа, Провене, Бар-сюр-Об и Ланьи, сменяющие друг друга и таким образом не прекращающиеся круглый год, больше чем на столетие становятся центром нового мираэкономики, который, охватывая всю Европу, контролирует первые шаги ее жизни как единого целого.

Невозможно переоценить важность для Франции этого положения в центре событий. И правда, разве не важно, что сердце нового мира-экономики находится близ Парижа, другого громадного сердца? Если этот город становится урбанистической громадой, насчитывающей к 1300 году не меньше 200 000 жителей³²³, а это больше, чем в любом другом европейском городе; если "город, причем вполне просторный, трещит по швам и не умещается в тех пределах, в которых он существовал со времен Филиппа-Августа"³²⁴; если его Университет самый блестящий во всей Европе; если королевская власть Франции растет как дуб правосудия^3*, укореняя главные свои установления; если готическое искусство, родившееся во Франции, простирается за ее границы, то происходит это во многом благодаря шампанским ярмаркам, процветавшим до конца XIII века. В Париже и вокруг Парижа вырастают соборы: в 1130 году в Сансе, в 1131 году в Нуайоне, около 1150 года в Санлисе и Лане, в 1163 году собор Парижской Богоматери, в 1194 году в Шартре, в 1221 году в Амьене, в 1247 году в Бове. "Менее, чем за столетие, наши предки построили... эти чудеса в камне. Они вздымались все выше и выше. Высота свода собора в Санлисе восемнадцать метров, собора в Бове - сорок восемь метров. Никто и никогда не поднимется выше"³²⁵. (И правда, собор Парижской Богоматери имеет всего тридцать пять метров в высоту.) Поскольку соборы строятся медленно, они становятся свидетелями смены эпох. Начатый в 1163 году, собор Парижской Богоматери был закончен только в 1320 году.

Если принять все это в расчет, то неудивительно, что Париж становится с XI века "культурным центром Запада"³²⁶, что позже Парижский университет, в лихорадочных поисках нового, совершает переворот в системе образования и вводит изучение формальной логики Аристотеля, считавшейся в ту пору истинной наукой. Философия и схоластика неожиданно заслонили считавшиеся прежде самыми главными предметами поэзию и литературу. В весьма язвительном сочинении философ - Мишель де Корнуби - нападает на поэта - Анри д'Авранша: "Я посвятил себя знанию... меж тем как ты предпочитаешь вещи ребяческие, всякие там прозы, ритмы, метры. К чему все это? Вполне можно сказать, что ни к чему... Ты знаешь грамматику, но совсем не разбираешься в логике. Напрасно ты раздуваешься от важности, ведь ты невежда"³⁸².

Но не весь блеск сосредоточен в "Латинском квартале", по соседству с Сорбонной, в Париже и его окрестностях. Я повторяю: французское готическое искусство плодится и размножается. Оно зарождается в Иль-де-Франсе, затем распространяется в Германии, на севере Испании, на юге Англии и доходит до Кракова... Его образцы встречаются даже на севере Италии, в Милане, в Сьене (хотя в целом на Апеннинском полуострове эта французская мода не очень привилась). Мелкий, но красноречивый пример: несколько дворцов, стоящих на главной площади Сьены, украшены готическими окнами; отчего? не оттого ли, что богатым купцам, их владельцам, случалось бывать в Провене или в Труа? Замечательно, что в 1297 году коммуна постановляет: если кто-либо перестраивает или чинит дом на Кампо, то для того, чтобы не нарушать общую гармонию, окна на фасаде должны обязательно следовать установленному образцу - a colonnelli е senza alcuno ballatoio ("с маленькими колонками и без всякого балкона"³²⁹).

Географическая экспансия: крестовые походы.

Быть может, взлет Европы сводится к самому обычному росту, быть может, все дело в расширении географического пространства, завоеванного европейской экономикой, которая в то время распространяется во все стороны. Англия захватывает Шотландию, Уэльс, Ирландию; на востоке Европы германцы и скандинавы проникают в славянские и прибалтийские страны; поляки и венгры принимают христианство до 1000 года; южнее идет христианская Реконкиста в Испании (в 1212 году одержана крупная, решающая победа при Лас-Навас-де-Толоса); на Средиземном море удалось отвоевать Балеарские острова, Сардинию, Корсику; норманны обосновываются на Сицилии и в Южной Италии. Более того, благодаря крестовым походам Запад прибрал к рукам само Средиземное море со всеми его многочисленными торговыми путями.

Крестовые походы, как известно,- громадное испытание, выпавшее на долю Европы и в первую очередь - Gesta Dei per Francos^4* - на долю нашей страны. Запад очень рано (1094 г.) становится агрессивным. Теперь его черед завоевывать, теперь его черед вторгаться, как раньше вторгались варвары, в страны, которые встают на его пути,- страны ислама и Византию. Теперь его черед покорять, причинять страдания, эксплуатировать; роли переменились. Религиозный фанатизм кипит и остынет еще не скоро - через несколько столетий. Появляются империализм, колониализм - не столько в результате свободного выбора, сколько в результате необходимости. Фердинанд Лот любил подчеркивать темные, черные стороны этих многократных нашествий. Он не без основания уподоблял их грубому завоеванию Нового Света, сопровождавшемуся сходными жестокостями. Единственная - но существенная - разница заключается в том, что в Америке натиску европейцев подвергались первобытные цивилизации, не имевшие надежных орудий защиты и не способные оказать серьезное сопротивление. Европа могла пускать корни на всем пространстве в Новом Свете. Но не в Северной Африке, не на мусульманском Востоке и не на территории Византии, которая все же не исчезла с лица земли после захвата Константинополя в 1204 году. Впрочем, эти суждения общего характера отвлекают нас от нашей темы - первой экспансии Европы, испытания тяжелого, но проливающего свет на экономику и цивилизацию, которые сложились в Европе и во Франции, находящейся в сердце Европы.

Нисходящая кривая (1350-1450).

Удачно ли выбрано это непритязательное название для главы, повествующей о начале бурного столетия, которое, по мнению Робера Фосье, "разделяет с Х и XX веком сомнительную славу одного из самых жестоких столетий в истории Европы" и истории Франции?³³⁰ Не лучше ли было бы дать этим годам, прошедшим между несчастьями Филиппа VI де Валуа и победами Карла VII громкое название: великая депрессия, роковое стечение обстоятельств? После удивительного, тяжелого, но долгого подъема в Европе наступил мощный, всеобщий, резкий упадок - как сказали бы мы теперь, экономический спад.

По мнению Робера Фосье, если ученики Симиана (к которым вольно или невольно принадлежит он сам и к которым тем паче принадлежу и я) "с ученым видом качая головой, видят в этом проявление всеобщей экономической закономерности, "фазу В или фазу депрессии, [это] является лишь несущественным уточнением"³³¹. Что до меня, я ни в коей мере не считаю объяснение в духе Симиана простым "уточнением". На самом деле оно включает в себя другие объяснения, вторит им, связывает их в единое целое. Оно не ограничивается констатацией "экономической закономерности". Ибо если наступает ситуация, когда экономика затронута до самых глубин и на долгое время лишена возможности восстановить равновесие и найти для этого подходящие средства, значит, дело здесь не в одной экономике, значит, развал произошел по многим причинам.

Еще совсем недавно принято было все сваливать на чуму, которая обрушилась на Францию в 1347 году и начала свирепствовать, нанеся "такой удар по человеческому муравейнику", что он положил конец демографическому подъему³³². Но экономический спад начался раньше, чем эпидемии. Уже суровые зимы 1315-1320 годов принесли с собой голод. Лиха беда начало - вскоре последовали новые вспышки голода - в 1340 году в Провансе, в 1348 году в Лионнэ... В это время и начинается эпидемия - она "подхватывает и усугубляет давно назрева- вший и потому неизбежный [демографический] спад"³³³.

На самом деле производительность труда в сельском хозяйстве давно достигла потолка, сельскохозяйственная продукция уже не росла так же быстро, как население. В своей чудесной книге Андре Шедевиль³³⁵ утверждает, что в окрестностях Шартра "между 1220 и 1320 годами уже наступил застой". Освоение новых земель сельским хозяйством закончилось, и "последняя крупная распашка нови произошла около 1230 года. Доброе время Святого Людовика, о котором позже будут вздыхать с сожалением, конечно, не является эпохой серьезных трудностей, но... все успехи современников благочестивого короля (по крайней мере в окрестностях Шартра) уже позади³³⁶. Окрестности Шартра, вероятно, пали жертвой своего географического положения: для виноградарства этот район слишком северный и потому не вполне подходящий, для текстильной промышленности - слишком западный, вся текстильная промышленность сосредоточена восточнее: таким образом, Шартрский край не обретает на склоне XIII века второго дыхания, способного предотвратить ее упадок. Но и в других местах наступление на леса замедляется задолго до чумы: "Около 1230 года вокруг Парижа, около 1250 года в Пуату, Пикардии, Нормандии, Провансе, в 1270 году в Солони... в 1290 году в Лимузене, Борделэ, Пиренеях; в 1320 году в Форезе... в Дофинэ"³³⁷, между 1284 и 1350 годами вокруг Барсюр-Сен...

Раннее прекращение расчистки лесов под пашню уже само по себе знаменательно. Так же как и остановка роста населения, который произошел на рубеже XII-XIV веков. "Между 1310и 1320 годами, а иногда даже раньше, в 1280-1290 годах, демографический подъем в христианской Европе достигает апогея",- считает Фосье³³⁸. Такого же мнения придерживается Робер Филипп, который на основании книги церковных доходов Шартрской епархии утверждает, что своей вершины огромная демографическая волна достигает около 1280 года. То есть задолго до чумы. Демографический спад, "насколько мы можем судить... начинается в 1280 году, а [затем] все ускоряется при каждом катаклизме, потрясающем страну"³³⁹. Ги Буа полагает, что в Нормандии "вершина демографической кривой" находится "на стыке двух столетий"³⁴⁰. Я не утверждаю, что изменение численности населения, первичный "индикатор", определяет все, но он вернее всего обозначает фазы долгого процесса, который оборачивается драмой. Правда, мы знаем только одну более или менее достоверную цифру, позволяющую судить об изменении численности населения Франции, и все же: в 1328 году, когда на престол взошел Филипп VI де Валуа, население Франции достигло общей численности (по нашему мнению, неслыханной) около 20 миллионов человек. Падение с этих высот было стремительным: судя по всему, к 1450 году осталось около 10 миллионов. То есть население Франции уменьшилось наполовину. Быть может, даже больше, если судить по подсчетам, произведенным в Нормандии на ограниченном количестве примеров: "Приведем минимальную цифру... там, где прежде жили десять человек, теперь живут от силы три"³⁴².

Но население в эти полвека абсолютного спада уменьшалось неравномерно, оно убавлялось толчками, редело то резко, то постепенно. Между этими шагами вспять население вновь росло, но каждый новый толчок уносил не только прирост, но и часть основного населения. В Верхней Нормандии - после "первого восстановительного периода", который начался сразу вслед за бедствиями, принесенными чумой в середине XIV века, и продолжался сорок лет,- наступает резкий упадок с 1415 по 1422 год, потом опять начинается довольно долгий подъем с 1422 по 1435 год, а за ним следует страшный кризис с 1436 по 1450 год, который Ги Буа, подыскивая выражение, передающее размеры катастрофы, назвал "нормандской Хиросимой"³⁴⁴ Смерть ожесточилась, она нещадно косила людей. Якоб ван Клаверен считает, что производить себе подобных - единственное занятие людей, которое само по себе не знает спадов. Но на пути этой жизненной силы, этой способности встают обстоятельства, которые либо препятствуют, либо благоприятствуют ей.

Враждебные обстоятельства: чума. Столетняя война.

Но кроме того, еще и безжалостный закон, по которому за экономическим подъемом следует экономический спад. Еще остались невозделанные земли, но они такие тощие, что, обрабатывая их, прокормиться невозможно. Возникает перенаселение, и, страдая от собственной многочисленности, население восстанавливает против себя всех и вся: королевская налоговая администрация, чтобы пополнить казну, взимает с крестьянства "сверхналоги", что приводит к расшатыванию сельского хозяйства; после 1337 года денежные манипуляции граничат с чистым безумием: "с октября 1358 года по март 1360 года курс серебряных монет менялся не меньше двадцати двух раз". Все новые и новые удары обрушиваются на общество, и оно стремительно катится вниз: крестьянство вырождается, сеньоры видят, как их доходы неотвратимо падают, и поддаются искушению вступить в войну и заняться разбоем. Историки говорят о кризисе, о "конце феодального строя", меж тем один общественный порядок рушится только для того, чтобы уступить место другому, новому порядку...

Чума и Столетняя война.

В 1347 году чума - двойное, тройное бедствие обрушилось на Европу, которая успела начисто забыть об этом биче после ужасных, но очень давних эпидемий VI, VII и VIII веков. "Черная Смерть" приходит в 1347 году как совершенно новое зло. Ги де Шолиак, знаменитый хирург папы Климента VI в Авиньоне, писал, что такой эпидемии еще не видел свет. Ибо те, которые были известны до сих пор, "охватывали только одну область, а эта - весь мир, от тех можно было хоть как-то уберечься, от этой - никак". И правда, в 1347-1350 годах чумы удалось до некоторой степени избежать только нескольким областям Восточной и Западной Европы - таким, как Беарн, Руэрг, Ломбардия, Нидерланды: иные из них вели обособленный образ жизни и находились в стороне от больших дорог, которыми шла эпидемия, а другие, богатые области процветали, население их лучше питалось и, следовательно, было более здоровым и крепким.

Опустошения были несравнимы с теми, которые производят обычные болезни, вдобавок в последние несколько десятилетий их усугубляли экономические трудности. Для Франции первый удар (1348-1349), который потряс всю страну в целом, двигаясь с юга на север, был сокрушителен: в разных местах четверть, треть, половина, иногда 80-90 процентов населения было стерто с лица земли. Ужас охватил Францию, охватил Европу. Чума надолго обосновалась на Западе; она будет приходить и уходить, сновать туда-сюда, отступать, менять место, потом возвращаться назад. Начался новый цикл моровой язвы, почти такой же, как тот, который имел место тысячелетием раньше.

Если исходить из тщательных вычислений доктора Бирабена, то покажется, будто эпидемия продолжалась почти без перерыва до 1670 года - года, который ознаменует полное ее прекращение (жестокая марсельская эпидемия 1720-1722 годов, пятьюдесятью годами позже, заденет только юг Европы, куда заразу в очередной раз завезут по морю)³⁴⁵. На самом же деле вспышки эпидемии, то более сильные, то более слабые, происходят каждые пять, восемь или десять лет, причем в разных местах. Правда, эпидемия никогда не охватывает всю нашу территорию разом - исключение составляет только вспышка 1629-1636 годов. Но чума без конца мечется по стране, крутясь как белка в колесе. Впрочем, свирепость ее постепенно смягчается: в течение XVII века смертность от чумы составила только 5-6 процентов от общей смертности³⁴⁶. Наконец, по не известной нам причине чума полностью исчезла из Европы³⁴⁷ в XVIII веке, как она исчезла шестьсот лет назад, после многовекового господства над европейскими странами. Иными словами, как ни странно, в точности повторился один и тот же процесс.

Это побуждает не преувеличивать роль - впрочем, по нашему мнению, вполне эффективную - строгой изоляции зараженных городов и областей. Похоже, история чумы подчиняется долгому биологическому циклу.

Эти замечания позволяют понять, каковы были последствия и роль "Черной Смерти", которая стала ужасным началом трагической фазы, продлившейся три столетия. Но все-таки при всей своей силе и упорстве чума подчиняется тем же правилам, что и все эпидемии: конечно, население резко редеет, но когда вспышка гаснет, жизнь вновь вступает в свои права, раны затягиваются, вдовцы и вдовы спешно женятся снова ("уцелевшие мужчины и женщины вновь сочетались браком",- рассказывает Жан де Венетт³⁴⁸), и рождаемость непременно повышается. В Живри (Бургундия) обычно заключалось в среднем пятнадцать браков в год, а в 1349 году было заключено восемьдесят шесть³⁴⁹.

Кроме того, к бедствиям чумы прибавляются разрушения, причиняемые изнурительной войной. Так называемая Столетняя война совершенно не похожа на современные конфликты. Правильнее было бы называть ее "столетняя вражда", а не "столетняя война"³⁵⁰. Конфликты, имеющие природу не только политическую, но также общественную и анархическую, не продолжаются беспрерывно. Заключаются перемирия, ведется торговля. В среднем воюют один год из пяти. Однако деревни опустошены - войска либо грабят их, живя за счет крестьян, либо разрушают с тактической целью: лишить противника пропитания. Крестьяне укрываются в городах, но при первой возможности покидают стены города и возвращаются на свою землю. Либо, как рассказывает Тома Базен, летописец царствования Карла VII, довольствуются тем, что обрабатывают, "словно украдкой", несколько клочков земли "вокруг и внутри городов", готовые укрыться в их стенах при первых признаках опасности³⁵¹. Таким образом, многие поля не обрабатываются, и страх войны, соединяясь с резким уменьшением населения, ведет к тому, что большие площади приходят в запустение. Говоря о предшествующей эпохе, Филипп де ла Буассьер, настоятель странноприимного командорства в Брей-дю-Па, в 1441 году пишет: "Оный край Сентонж, за исключением городов и крепостей, был пуст и безлюден... Там, где прежде высились прекрасные замки, где некогда простирались усадьбы и поместья, все заросло бурьяном". В 1472 году мы снова встречаем упоминание об этих краях как о "пустошах, бывших некогда виноградниками"³⁵².

Можно привести тысячу свидетельств подобного рода, касающихся всех без исключения краев Франции. Конечно, в стране "немного найдется областей, которые война поразила глубоко и надолго, кроме "тех, где борьба затягивается,- например, Парижский регион [или] регионы, где обосновываются ландскнехты, такие, как Прованс"³⁵³. Однако ни одна область не избежала войны. Даже в надежно укрытый Центральный Массив, который благодаря своему местоположению станет прекрасным помощником Карла VII в борьбе против бургиньонов, проник в 1356 году Черный Принц; англичане нашли, что "Овернский край, куда до той поры не ступала их нога,- пишет Фруассар,- так плодороден и в нем столько всякого добра, что душа радуется"³⁵⁴.

В Париже арманьяки и бургиньоны состязались друг с другом в кровожадности: убийства, резня не прекращались. В мае 1418 года после вступления в столицу бургиньонов ее улицы несколько дней остаются усеяны трупами арманьяков, которые "валяются, как свиньи в грязи"³⁵⁵. Парижане переживают кошмарное "время немощи проклятой" "мира... чей край уж недалек", как говорит поэт Эсташ Дешан³⁵⁶, родившийся около 1346 года. Петрарка, который посещает Францию в конце царствования Иоанна Доброго, около 1346 года, поражен: "С величайшим трудом узнавал я немногое из прежнего, видя богатейшее некогда королевство лежащим во прахе и почти ни одного дома вне стен, крепостных или городских, не найдя. Где прежний Париж, что был столь великим градом?"³⁵⁷

Однако Париж выстоял в этих испытаниях и остается до конца XIV века и дальше "очагом, где рождаются моды, где изобретаются общественные установления, где вырабатывается стиль жизни и где формируется вкус всех тех европейцев, которые притязают на благородный образ жизни"³⁵⁸. Одним словом, столица; но испорченная, разложившаяся, погрязшая в войне и весьма к ней приспособившаяся, отдаленно похожая на Антверпен, ставший в 1567 году, после прихода герцога Альбы, столицей Нидерландской войны, или на Сайгон во время "нашей" недавней войны во Вьетнаме.

К концу своего крестного пути население Франции сильно поредело. Если в 1328 году наше королевство насчитывало от 20 до 22 миллионов жителей, то к 1450 году эта цифра уменьшилась по крайней мере на 10 миллионов. Вероятно, численность населения Франции была все же большей, чем во времена Карла Великого. Но какой шаг назад!

Возвращение к миру-экономике.

Этот отлив с 1350 по 1450 год - обе даты приблизительные, как говорят, "грубые",- происходил не только во Франции. Вы, несомненно, заметили, проглядывая замечательные труды по общей истории, имеющиеся в нашем распоряжении, или читая предшествующие строки, что рассуждения о взлете и о спаде затрагивают Европу во всей ее целокупности. История Франции широко вовлечена в этот процесс. Столетняя война, которая разворачивается по преимуществу на нашей территории, принадлежит - как бы это сказать? - не нам одним. Это эпидемия, которая охватила весь континент, пустила на нем корни, расцвела пышным цветом, набрала силу и свирепствовала всюду одинаково или почти одинаково. Всюду вооруженные отряды беззастенчиво грабят, подчиняясь только своему командиру, своему condottiere: "Имярек может поступить на службу к тому или иному правителю, и кого он выберет своим господином, зависит единственно от жалованья. Джон Чандос, Роберт Нолис, Джон Фальстаф воюют на стороне англичан, Дю Геклен, Грессар и Серволь служат династии Валуа, Хоуквуд обнажает оружие ради папы римского, Коллеони ради Венеции, Кампобассо и Вилландрандо ради любого, Франческо Сфорца ради одного себя"³⁵⁹.

Итак, не преувеличиваем ли мы, французские историки, значение событий нашей Столетней войны, не заблуждаемся ли, считая, что тяготы ее обрушились только на нас? Словно задета была одна Франция, а не Франция плюс вся Европа. Словно не проявляются повсюду одни и те же признаки кризиса: трагическая нехватка монеты³⁶⁰; неожиданные и частые изменения курса золота по отношению к серебру; падение цен на пшеницу и вообще падение доходов от сельского хозяйства у сеньоров и крестьян по сравнению с заработками и ценами в "промышленности", которые везде остаются сравнительно высокими. И всюду этот разброд, который дает городам постоянно укрепляющееся преимущество: они легче переносят тяготы. От Польши до Атлантического океана, от Северного моря до Испании утверждается единая история.

Но общий спад в масштабе всей Европы может объясняться лишь сбоем, перекосом, смещением центра европейского мира-экономики. Ведь центр действительно переместился.

Пока продолжалось благоденствие, центр доброе столетие располагался посреди подвижного четырехугольника шампанских ярмарок. По обе стороны этого центра колебалось гигантское коромысло: на одной чаше весов Нидерланды, на другой - Северная Италия со своими подлинно многонациональными городами: Венецией, Миланом, Генуей, Флоренцией. Север - это суконные фабрики, юг - коммерция и банки; последняя чаша заметно перевешивает. Затем шампанские ярмарки утрачивают былую роль: к концу XIII века они оскудевают товарами; отсрочки платежей от одной ярмарки до другой, то есть механизм кредита, просуществует самое позднее до 1320 года; все это приводит к коренным переменам. С 1296 года флорентийские купцы перебираются в Лион³⁶¹. "Доход от ярмарок [в государственную казну] увеличился с 6000 ливров до 8000 ливров в XIII веке, упал до 1700 в начале XIV века и с трудом вырос до 2630 ливров к 1340 году"³⁶².

В общем и целом это крутой поворот для Европы, и в том числе для Франции. В 1297 году Италии впервые удалось установить прямое и регулярное сообщение с Саутгемптоном, Лондоном и Брюгге через Гибралтар из Генуи, посредством больших карак^5*, за которыми более или менее быстро последовали другие средиземноморские суда (венецианские галеры откроют прямое сообщение только в 1317 году)³⁶³. Одновременно перемещаются самые оживленные торговые пути по суше через Альпы, теперь они проходят восточнее, не через Мон-Сени и Гран-Сен-Бернар, а через Симплон, Сен-Готард, Бреннер. "Французский перешеек" еще существует, но у него появляются соперники, и он теряет свое значение. Одной из причин смещения торговых путей, вероятно, было серебро, добываемое в германских копях³⁶⁴.

В конце концов Франция, через которую благодаря шампанским ярмаркам проходили оживленные торговые пути - во всяком случае, это касается долины Роны, востока и центра Парижского бассейна - оказалась оторванной, очутилась, можно сказать, в стороне от основных путей европейского капитализма. И это отлучение будет долгим. Страны, к которым грядущий капитализм благосклонен, расположены любопытным образом: они разместились вокруг Франции на почтительном расстоянии: сухопутные дороги пересекают Германию, средиземноморские корабли, правда, иной раз пристают к берегу в Марселе или Эг-Морте, но чаще всего заходят в Барселону, в Валенсию, в Севилью, в Лиссабон, а оттуда плывут через Гасконский залив прямо на север - в Саутгемптон, Лондон и Брюгге, минуя по возможности французские порты (кроме, быть может, Ла Рошели, где несут караул и торгуют все время, что длится Столетняя война, флорентийские купцы³⁶⁵). Так замыкается кольцо, которое нас окружает.

Эти новые связи устанавливались медленно и постепенно, как всякие процессы такого рода. Однако в конце концов перевешивает та чаша весов, на которой находится Италия. Так что в наступающую суровую и более чем мрачную эпоху она оказывается относительно "защищенной", как говорят экономисты.

Тогда начинает разворачиваться ожесточенная, драматическая борьба за первенство между крупными городами Апеннинского полуострова, каждый из которых к этому времени уже сделался крупным центром международной экономики. Флоренция, которая со своим Arte di Calimala^6* прежде довольствовалась тем, что красила сукна, купленные на Севере, принимается сама производить сукно, и происходит стремительный взлет ее Arte della Lana^7*; она побеждает и в области промышленности, и в области деятельности более рискованной, которой она занимается уже давно,- деятельности банковской, финансовой. Она встанет на сторону англичан против Франции. Генуя, которая, как всегда, первая чувствует, куда ветер дует, открывает новый Северный путь через Гибралтар и сразу же устанавливает регулярное сообщение. Милан в расцвете своей деятельности предвосхищает свершившуюся через несколько веков промышленную революцию³⁶⁶. Что помешало этой революции победить? Был ли то кризис (ведь он коснулся даже тех, кто был в выгодном положении)? Победа почти мгновенно обернулась поражением, и все же это поразительный, сенсационный успех в глазах историков.

В конце концов победу над всеми соперниками одерживает Венеция, причем благодаря не банковскому, а рыночному, товарному капитализму, который я назвал бы устаревшим, традиционным. Все это так, но если взглянуть на экономику всего мира в период до монгольского нашествия в 1340 году, не вернее ли будет сказать, что движущей силой этой экономики и источником ее успеха являются восток Европы, Черное море и шелковый путь? А также Левант, в особенности Египет (куда поступают перец и пряности Индийского океана плюс золотая пыль Нигера), куда венецианцы снова устремляются около 1340 года? Впрочем, Генуя и Венеция вступят в ожесточенную борьбу на море и на рынках Среднего Востока и Черного моря. Исход этой борьбы долгое время будет неясен, потому что только в конце XIV века, после драматической борьбы за Кьоджу (1383 г.), Венеция избавится наконец от соперничества Генуи и утвердит свое превосходство, которое отныне никто не будет оспаривать³⁶⁷.

Могущество Венеции отодвигает Францию на второй план, она выбывает из игры и остается в стороне до тех пор, пока в Европе не воцарится мир.

Европа и судьба Франции.

Удалось ли мне выполнить свое намерение и показать, что именно эпоха, начавшаяся в Х-XI веках и окончившаяся в середине XV века, определила дальнейшую судьбу Франции и Европы? Что эта эпоха находится в сердце нашей истории? Тому есть несколько причин.

Причина первая: эта эпоха - время образования и утверждения Европы. Ведь и правда, без Европы не может быть Франции. Европа - наша семья, условие нашего существования. Мы живем в ней лучше, чем жили бы в составе Римской империи. Европа укрепилась, сплотилась вокруг нас. Мы плотно окружены соседями, которые смотрят на нас и присматривают за нами.

Причина вторая: Европа едина только потому, что ее населяют христианские народы; но христианские народы и вместе с ними Европа могут утвердить свою личность не иначе как перед лицом другого. Всякая группа, какова бы она ни была, сплачивается крепче всего перед лицом общего противника. Ислам на свой лад способствовал образованию Европы. Отсюда важность крестовых походов.

Причина третья: экономический, политический, демографический и культурный взлет дал Европе базу, фундамент, сплоченность, военную мощь, здоровье, которые понадобились ей, чтобы перенести все испытания.

Причина четвертая, самая важная: я показал, что первыми своими успехами Европа обязана Франции. Для нее ярмарки в Шампани были веком относительного процветания, но когда к концу века морские торговые пути одержали верх над сухопутными, Франция утратила свою ведущую роль в Европе. Франция очутилась в кольце других стран - это кольцо начинается в Северной Италии, идет через Гибралтар, доходит до Нидерландов, а оттуда через Германию и Альпы возвращается в Северную Италию. Отныне Франция станет зрительницей чужих успехов, хотя по меньшей мере дважды попытается вернуть себе былое величие. В сентябре 1494 года Карл VIII перейдет через Альпы, чтобы завоевать Италию, но это ему не удастся. В 1672 году Людовик XIV и Кольбер двинут французские войска против Голландии, но и эта кампания потерпит неудачу. Европейское окружение Франции предрешило ее судьбу, поставило ей пределы. Уж лучше было в 1494 году или даже раньше пересечь Атлантический океан! Уж лучше было и в 1672 году обращать свои взоры исключительно в сторону Америки... Впрочем, все это мечты! Но разве мысленно переписывая историю, воображая ее иной, не начинаешь лучше понимать историю как она есть, во всей ее необратимости?

1* Каждому свое (лат.).

2* С соответствующими изменениями (лат.).

3* Имеется в виду привычка Людовика IX Святого вершить суд, сидя под дубом (примеч. ред.).

4* Деяния Бога для франков (лат.).

5* Карака - глубокое широкое трехмачтовое парусное судно XV-XVI вв. (примеч. ред.).

6* Цех Калимала - красильное ремесло (ит.).

7** Шерстяное производство (ит.).