Фернан Бродель

ЧТО ТАКОЕ ФРАНЦИЯ?

КНИГА ВТОРАЯ. Люди и вещи.

Часть 2. "Крестьянская экономика" до начала XX века

К оглавлению

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. СЕЛЬСКИЕ ИНФРАСТРУКТУРЫ

V

ПРИ ВСЕМ ТОМ - СЕРЬЕЗНЫЙ ПРОГРЕСС

Волнения, бунты, кризисы, дефициты и нехватки терзали живое тело Франции - правда, никогда не проникая в его глубину. Тем не менее подобные беды постоянно были упреком всему строю ее жизни на протяжении первых столетий ее новой истории, по крайней мере до 1850 г. Но, страдая, аграрная Франция одновременно и развивалась, пусть даже этого внутреннего прогресса не хватало для ее избавления. Избавление - а вместе с ним и новые принципиальные деформации и нарушения - пришло к ней главным образом извне.

Поддаются ли перемены датировке? Я уже писал, что старинный уклад жизни существует до тех пор, пока зима остается, как в незапамятные времена, тяжким ежегодным испытанием. С помощью этого критерия датировать наступление новой эры нелегко, так как в прошлом зима означала одновременно и холод, и отрезанность деревень, утопающих в снегу или в грязи, и непроходимость дорог, и скудную пору ожидания нового урожая, когда и люди, и скот недоедают.

Я также писал, что старинный жизненный уклад существует до тех пор, пока основным видом продовольствия остается хлеб, являющийся вследствие этого главным двигателем в динамике цен: так было по крайней мере примерно до 1856 г.- года, когда (по чистому совпадению) завершилась победными фанфарами далекая и славная Крымская война (1854-1856).

Другими поворотными моментами можно считать очень медленный упадок ремесленничества (особенно в деревне) или победу каменного угля над древесным, одержанную - также постепенно - начиная примерно с 1840 г.⁵²⁶

Но старинный жизненный уклад, основанный на так и не устраненной до конца автаркии, существует и до тех пор, пока в городе и в деревне орудием и символом труда и сообщения - на наш нынешний взгляд, безнадежно медлительным - остается лошадь. И на севере и на востоке страны вспашка земли, механические молотилки, косилки, сноповязалки - все требовало конной тяги. На первых "железных дорогах" вагоны тянули опять-таки лошади. В Париже еще в 1914 г. сохранялись фиакры, а такси, прославившиеся тем летом в битве на Марне, еще только-только появились. В деревне же (в частности, в северных и восточных областях Франции) лошадь, долгое время символизировавшая собой передовое хозяйство, оставалась вездесущей. А французская армия еще в 1939 г. с грехом пополам пользовалась гужевым транспортом: батареи 75-миллиметровых орудий, как и в 1914 г., всюду перемещались на конной тяге, коноводы ехали верхом, а орудийная прислуга - сидя на лафетах.

Так на протяжении исторического пути перед нами проходит целый ряд границ и вех. Если судить по ним, то получается, что на территории Франции поразительно долго продержалась крестьянская экономика, Уход этого древнего хозяйственного уклада, целой традиции бытового устройства, становится, таким образом, болезненной проблемой лишь в период самой новейшей истории нашей страны.

По своему отношению к этим проблемам недавнего прошлого историки делятся на две группы. С одной стороны - те, кто подходят к прошлому с точки зрения настоящего, проходя в обратном направлении недалекую историческую дистанцию между ними; в прошлом они усматривают по преимуществу признаки прогресса, предвещающие те перемены, что свершаются на глазах у нас. С другой же стороны - те, кто, подобно мне (по своей исходной специальности я - историк XVI века), подходят к недавнему прошлому с точки зрения предшествующих столетий; такие исследователи склонны отмечать сходства между вчерашним и сегодняшним днем, и от этого спокойного упорства их ничто не заставит отступиться.

Выход один: следовать как за первыми, так и за вторыми, мысленно признавать, что в настоящем продолжается прошлое и вместе с тем намечаются зачатки будущего. Вести такую двойную игру, имея дело с историей Франции XIX и начала XX в - задача нелегкая. Постараемся же не проводить в ней никаких рубежей бесповоротно и любой ценой.

Общий прогресс и его теневые стороны.

Статистика утверждает: с начала XX в. и до наших дней имел место постоянный и всеобщий прогресс. Стремительное движение вперед, происшедшее за тридцать или сорок последних лет - Славное тридцати- и сорокалетие,- привело к полному преобразованию так называемой крестьянской экономики, которая в определенный момент перестала быть всецело крестьянской. В дальнейшем все случавшиеся помехи, катастрофы, трудности и нехватки регулярно компенсировались или преодолевались. Об этом писал уже около 1870 г. Леонс де Лавернь. "С 1815 года общественное благосостояние возрастало если и не без перебоев, то все же без длительных перерывов, а порой и стремительными, впечатляющими рывками. Объем внешней торговли вырос впятеро, объем промышленного производства - вчетверо, тогда как в сельском хозяйстве, которое вообще менее динамично, этот объем почти удвоился". Постоянно происходил процесс накопления капитала, дававший толчок всему остальному. Судя по величине наследств, средний размер состояния французов за период 1825-1914 гг. вырос в 4,5 раза". В то же время для населения отдельно взятого Парижа - не для всей Франции в целом - данный показатель оказывается равным 9,5⁵²⁷.

Это громадное преимущество столицы напоминает нам, что экономический прогресс охватывает общество неравномерно. Доходы некоторых классов взметнулись в XIX в. на невообразимую прежде высоту. Так происходило в кругах, связанных с передовыми отраслями промышленности: прибыли химической компании Кюльмана выросли за сорок пять лет (1827-1872) в 57 раз, прибыли угольной компании Не - за двадцать лет в 23 раза...⁵²⁸ Можно представить себе, какие доходы получал Эжен Шнейдер (по прозвищу Евгений I), основатель династии, которой принадлежали сталелитейные заводы в Ле-Крезо, а кроме того еще и член генерального совета Французского банка и политический деятель; с 1837 г. и до смерти в 1875-м он увеличивал размеры своего состояния в среднем на 11% в год (то есть каждые шесть лет в двое)!⁵²⁹ А между тем на протяжении первых трех четвертей XIX в. доход pro capite^1* вырос в стране едва ли в два раза. Земельная рента удвоилась или даже утроилась, но за счет мелких землевладельцев и фермеров, на которых примерно до 1840 г. отрицательно сказывалось падение цен на сельскохозяйственную продукцию. В дальнейшем все резко перевернулось: земельная рента стала снижаться, а прибыльность сельского хозяйства - "резко возросла". Тем не менее и этот рост оказался всего лишь двукратным за тридцать лет, в конце концов привел к кризису и коснулся в общем-то только меньшинства производителей - тех, кто вел преимущественно товарное хозяйство. Остальные же участвовали в общем движении лишь косвенно⁵³⁰.

По сути дела, в условиях экономического роста наиболее обездоленные страдают более тяжко, чем это может показаться. Сколько таких было, особенно в деревнях? На мой взгляд, все они являлись жертвами стойкого социального неравенства, относительной пауперизации.

Во Франции во все времена на задворках сельского или городского общества существовали массы безработных бедняков, бродяг и нищих. Наличие такого рода сверхбедных отмечается уже в средневековье. По-видимому, они существовали испокон веков. Во всяком случае, в XVI-XVII вв. их число непрерывно умножалось. В эпоху Людовика XIV, вопреки Феликсу Гэффу и его знаменитой книге⁵³¹ изнанку Великого столетия образовывали не хитрые и лживые финансисты, а толпы этих несчастных, которые зимой осаждали города, а летом разбредались по деревням, нередко наводя на них ужас. Положение еще более осложняется в XVIII в. Достаточно вспомнить о том, как свирепствовали тогда разбойники, носившие зловещее имя "поджаривателей"; их ликвидировали лишь к 1803 году брошенные против них конные отряды и безжалостно осуждавшие их военные трибуналы⁵³².

Бродяги, нищие, разбойники продолжают наводнять Францию и в XIX в. В каждом департаменте префект ведет борьбу с нищенством, подобным массовой болезни: на какое-то время ему удается изгнать ее из своего департамента, и он возвещает о своем успехе и о своих заслугах; нищие же уходят в другие департаменты, а потом в один прекрасный день возвращаются назад. При соответствующем стечении обстоятельств они появляются вновь и вновь практически всюду. Так, во время волнений, вызванных голодом 1816-1817 гг., власти на местах были обеспокоены разбойными делами, которыми занимались шайки нищих. Официальным лозунгом стало - искоренить бродяжничество⁵³³. Как заявил министр внутренних дел: "Толпы нищих составляют ныне предмет главных наших забот; меры, согласованные министрами военным, полиции и мною, дают надежду, что эти шайки в самом скором времени будут рассеяны"⁵³⁴.

Существование подобной антиобщественной силы с очевидностью указывает на нездоровье общества, где люди постоянно жили на грани нужды и нищеты и до самого конца XIX в.-а в бедных, слаборазвитых регионах и еще позднее - с трудом "выбивались" из них.

В конечном счете в XX в. эта масса неприкаянных мало-помалу переместилась из деревень в города. Еще в 1907 г. генеральный совет департамента Ньевр отмечал "непрерывный исход по общественным дорогам" бродяг, "которые живут воровством, наводят страх на сельских жителей и нередко становятся причиной всевозможных безобразий в городах", а также служат переносчиками заразных болезней⁵³⁵. Сходным образом в такой бедной области, как Жеводан (департамент Лозер), материалы судебных процессов со множеством деталей повествуют о кражах и насилиях, совершавшихся бродягами, "до тех пор пока в 1910-е годы они не ушли окончательно из департамента, поселившись в городе"⁵³⁶. Итак, старая Франция - в некоторых своих аспектах - сохранялась еще и на небольшом историческом удалении от нас.

Конечно, в XIX в. социальная значимость подобной проблемы была - впервые - осознана. Ги Тюйе приводит показательный пример дискуссии, развернувшейся около 1850 г. в Нивернэ: в ней участвовали, с одной стороны, власти, которые всерьез занялись исследованием условий труда, профессиональных заболеваний, физического истощения крестьян, страдавших от лихорадки, недоедания, нехватки врачей и больниц, от повальной нищеты,- и которые предлагали принять разного рода административные меры; с другой же стороны выступали памфлетисты, которые возмущались обществом, оставляющим на произвол судьбы "тех, кто не сумел найти себе места на пиру промышленности", обществом, где "двадцать три миллиона человек... являют собой живой укор против бесчеловечности французских законов и общественных нравов"⁵³⁷. В 1855 г. один предприимчивый префект решил организовать "общественный фонд помощи бедным", прося именитых людей департамента вместо частной благотворительности устроить добровольную подписку деньгами и натурой сроком на пять лет с последующим погашением администрацией - наподобие налога, которым администрация бы и распоряжалась. Поначалу размеры подписки были значительными, но затем число ее участников стало уменьшаться, и благотворительное начинание заглохло, поскольку обнаружились его "неспособность искоренить нищенство", а достигнутые результаты оказались, в целом, ничтожными по сравнению с гигантскими масштабами проблемы⁵³⁸.

Прогресс на уровне целого: прежде всего - в технике.

При всем том в собственно сельскохозяйственном секторе шел своим чередом прогресс - не всегда видный и слышный, порой не сразу проявлявшийся, но в конечном счете обновлявший весь производственный уклад.

Прежде всего это был прогресс в техническом оснащении. В истории плуга особое значение имеет 1824 год, когда Матье де Домбаль основал свой завод земледельческих орудий в Ровиле (департамент Мерт)⁵³⁹. На выставке 1855 г. была представлена американская косилка-сноповязалка Мак-Кормика; ее распространение во Франции шло медленно, но неуклонно. Еще раньше, в 1851 г., появилась паровая молотилка, работавшая со страшным шумом и грохотом; она быстро получила широкое распространение, хотя и не вытеснила окончательно молотилки на конской тяге, проработавшие еще по крайней мере до 1914 г.

Подобные машины не сразу получали повсеместное распространение. Стоили они дорого. Еще в 1852 г. в Центре, на Юго-Западе и даже в Воклюзе преобладает соха. По данным на тот же самый год, "в Авиньонском округе, обладающем наиболее благоприятными пахотными землями, имеется 3972 бесколесных плуга (сохи) и лишь 737 - оснащенных колесом или башмаком, а 385 - передком". В гористой же части департамента "пашут только сохой"⁵⁴⁰. Да и в 1921 г. в Черном Арманьяке все еще "срезали колосья либо серпом, либо косой, либо косилкой"⁵⁴¹. При уборке пшеницы косилкой вдоль пройденного ряда оставались сноповые ручни, которые затем уже вручную вязали в снопы.

И все же мало-помалу машины завоевывали деревню. В Восточной Франции к 1914 г. уже повсеместно применялась жатка-сноповязалка. Перед началом жатвы много сил уходило на проверку ее узлов и ее подготовку к работе; деревенские кузнецы оказывались не всегда идеальными ремонтниками - у них плохо получалась сварка, а сломанные детали они упорно пытались спаивать заново... К счастью, машина отличалась прочностью. У этого мастодонта (каким он казался в то время) не было двигателя: в движение его приводила тройка или четверка лошадей. При работе на смежных участках трехпольной системы требовалось сначала отделить поле, где предстояла жатва, от примыкающих к нему полей, обкосить его крутом по всему периметру, а уж затем машина начинала двигаться кругами по этому прокосу. В департаменте Мёз это называли "разметкой". Размечали поле обыкновенной косой, выкашивая проход на ширину упряжки жатки-сноповязалки, так что жатва начиналась как бы предварительной жатвой, на манер жатвы прежних времен: идя вслед за косцом, мужчины и женщины подбирали скошенную пшеницу, вязали ее в снопы и временно складывали их в стороне. Потом, когда поле обкосят вокруг, их собирали в "копешки" - такой прием в департаменте Мёз практиковался всего лишь с начала XIX в.⁵⁴²

Новые машины производили сильное впечатление, и все же не преувеличивалось ли зачастую современниками их значение? Во всяком случае, в 1913 г. профессор Высшей национальной школы сельского хозяйства в Гриньоне Даниель Золя, хорошо разбиравшийся в реальном состоянии французского земледелия, писал: "Применение машин составляет [...] повсеместно весьма полезный противовес росту зарплаты сельскохозяйственных рабочих. Это бесспорная истина. Но даже здесь роль, которую призваны играть механизмы, не следует преувеличивать. Во множестве случаев ручной труд остается необходимым. И, чтобы сократить расходы на оплату рабочей силы, гораздо эффективнее оказывается не применение даже наисовершеннейших приспособлений, а изменение земледельческой системы [то есть борьба с "неправильным" севооборотом], посадка леса на бедных почвах или же преобразование пахотных земель в луга [разумеется, искусственные]"⁵⁴³. Техническая революция произошла у нас значительно позже, с появлением бензинового мотора.

Более тонкой оценки требуют, возможно, и преимущества, связанные с применением удобрений. На мой взгляд, наибольшее значение имел здесь, наряду со все более широким использованием навоза, постоянный рост применения мергеля и извести. В XIX в. во много раз увеличилось число известковых печей - например, в области Мен, но и в других местах тоже. Что же касается мергеля, то довольно лишь располагать в достатке рабочей силой, и его можно добывать, доставлять и вносить в почву как навоз. Работа это утомительная, но в деревне всегда имелся избыток населения, так что в рабочих руках недостатка не было. Около 1857 г. хозяин крупной фермы в 250 гектаров в Руврэ (департамент Сена и Марна) "удобрил мергелем половину своих земель из расчета 50 кубических метров на гектар"⁵⁴⁴. В области Монморийоннэ около 1830 г. по крайней мере половина земель была покрыта бесплодными ландами; в течение следующих двадцати пяти лет они отступили благодаря применению извести и мергеля⁵⁴⁵ - пример тем более примечательный, что дело происходило в несомненно бедном, отсталом краю.

Играли свою роль и чилийское гуано, впервые ввезенное около 1850 г., и суперфосфаты (1867), и нитрат натрия, и шерстяной выпот (1882), и сернокислый аммиак (1900)⁵⁴⁶. Эти привозные удобрения, при всей своей важности, появились сравнительно поздно, и прогресс сельского хозяйства, совершавшийся в первой половине XIX в., предшествовал их распространению, которое было к тому же медленным. Итак, не подлежит сомнению, что с 1785 по 1850, а то и по 1870 г. успехи сельского хозяйства достигались чаще всего старыми методами и инструментами. Решающее значение имели не столько новые удобрения, сколько все шире распространявшиеся искусственные луга. Лавернь, комментируя рост сельскохозяйственного производства в 1789-1859 гг., отмечает, что освоение залежных земель продвинулось всего на 4%- "очень ненамного для такого длительного периода", тогда как эксплуатация окультуренных земель переменилась совершенно. В частности, площадь, занятая корнеплодами (свеклой и картофелем), выросла со 100 000 до 1 500 000 гектаров, увеличилось распространение пшеницы за счет ржи, а главное, площадь земель под паром сократилась почти на 50% - с 10 миллионов до 5 500 000 гектаров,- в то время как площадь искусственных лугов возросла с 1 миллиона до 2,5 миллиона гектаров⁵⁴⁷. Сокращение паров еще более ускорилось в период 1860-1880 гг.⁵⁴⁸

В итоге прогресс сопровождался торможением, движение вперед - действием замедляющих факторов. Урожайность была весьма неравномерна и, в сравнении с нынешней, весьма невысока. Но все же в 1815-1880 гг. ее рост происходил хоть и медленно, но непрерывно и повсеместно, пусть да1ке при этом и сохранялись различия между регионами (см. карты). Среднегодовая урожайность за десять лет увеличилась для пшеницы с 10,5 до 15 гектолитров с гектара, то есть рост составил около 40%⁵⁴⁹. При этом она отставала и еще будет отставать позднее от урожайности в других странах Европы: в 1886-1889 гг., несмотря на показатель в 20 центнеров, достигнутый в департаменте Нор, "средняя урожайность во Франции не превышает 11,8 центнера с гектара, тогда как в Германии она достигает 15 центнеров, в Бельгии - 18, а в Дании - 25"⁵⁵⁰.

Такое отставание, умеренность прогресса как раз и способствовали сохранению во Франции старинной крестьянской экономики, которая в результате оказывается отделенной от нас не столь уж большим расстоянием. Как пишет с полным основанием Андре Горой: "Вплоть до середины XX в. французское общество оставалось по существу крестьянским и сельским"⁵⁵¹ Решительные перемены в жизнь крестьянской Франции внесли лишь бури Славного тридцатилетия (1945-1975).

Действительно, медлительность развития сельского хозяйства во Франции зависела от ряда причин. Одна из них, очевидно, заключалась в разнородности страны: исторические перемены и сдвиги в разных ее регионах и областях никогда не совпадали ни по сути, ни по времени. Страна двигалась вперед, но не сплошным строем, не в едином ритме. Впереди шли застрельщики прогресса - о них можно говорить еще долго,- но позади них плелись отстающие, составляя большинство и отягощая своим весом ход сельскохозяйственного развития в целом. И все же не только само сельское хозяйство в ответе за свою судьбу, за свое отставание. "Крестьянскую экономику" составляла не только сельская Франция, но и Франция промышленная, и Франция торговая, так что общий экономический прогресс страны зависел от сложения этих разных Франций. Это и станет предметом следующей нашей главы.

1* На душу населения (лат.).