Величина обратная желанию

Элвин Тоффлер. Метаморфозы власти: Знание, богатство и сила на пороге XXI века / Пер. с англ. Науч. ред., предисл. П.С.Гуревича. — М.: ООО «Издательство АСТ», 2002. — 670 с. (Серия «Philosophy»)

См. библиографию.

Книга «Power Shift» (1990) является, по замыслу автора, последней, третью частью трилогии, начатой «Шоком будущего» (Future Shock, 1971) и продолженной «Третьей волной» (The Third Wave, 1981). Центральный тезис книги состоит в том, что на рубеже XXI века «…вся структура власти, скреплявшая мир, дезинтегрируется» (с. 22), власть обретает принципиально новые формы на всех уровнях общества, массовое реструктурирование властных взаимоотношений приводит к трансмутации самой природы власти.

Так, если в 1970 году американские врачи были «богами в белых халатах», изрекавшими истину в последней инстанции и обладавшими огромным политическим весом, то двадцать лет спустя их положение стало крайне шатким: пациенты им не доверяют, возбуждаются дела о преступной халатности, власть в области здравоохранения перешла к страховым компаниям, «группам регулируемой помощи» и правительству. Дело в том, что за эти годы была полностью разрушена монополия на медицинское знание, и это лишь один пример «…общего процесса, меняющего все отношение знания к власти в странах с высокими технологиями» (с. 29). Меняются и трудовые отношения, поскольку труд из производства «вещей» превращается в производство «символов». Власть, определяемая Тоффлером как «…величина обратная желанию» (с. 34), проистекает из насилия, богатства и знания. Сегодня «…знание перестало быть приложением к власти денег и власти силы, знание стало их сущностью. Оно, по сути, их предельный усилитель» (с. 40). Знание может бесконечно расширяться, его нельзя израсходовать, оно может принадлежать всем (что делает проблему контроля за знаниями центральной для установления будущей конфигурации власти).

Новая «экономика суперсимволов» взамен педантичных и мелочных бюрократов требует новых героев — склонных к риску «…индивидуалистов, радикалов, людей, не знающих пощады, даже эксцентриков — своего рода коммандос делового мира» (с. 48—49). Эти люди умеют добывать знания и управлять их распространением, как раньше первопроходцы капиталистической экономики, флибустьеры, работорговцы, купцы и ростовщики, умели добывать деньги и направлять их потоки. Сегодня деньги дематериализуются и превращаются в электронные импульсы, биты информации, записанные на магнитном носителе. Дематериализуется сама экономика: «…миф, что Америка утрачивает свой промышленный потенциал, порождает [истерию, в основе которой] лежит представление, что сдвиг в занятости от физического труда к умственному и к работе в сфере услуг отрицательно сказывается на экономике. Кроме того, считается, что сокращение занятости в промышленности приведет к “краху экономики”. Такие аргументы соответствуют взглядам французских физиократов XVIII в., которые были неспособны представить себе индустриальную экономику и считали сельскохозяйственное производство единственно “продуктивным” занятием» (с. 97—98). Индустриальная экономика требует легко заменимых рабочих. Суперсимволическая экономика нуждается в разносторонних, творческих и высококвалифицированных работниках, то есть гораздо менее заменимых. Это означает, что кейнсианские методы устранения безработицы уже не применимы, поскольку недостаточно создать спрос на рабочую силу вообще, надо еще и вложить знания в головы будущих работников. С ростом разнообразия профессий и сфер деятельности прежние массовые, тред-юнионистские формы урегулирования отношений между «трудом» и «капиталом» уступают место более индивидуализированным и гибким формам организации труда. Устаревает прежнее деление экономики на «сельское хозяйство», «промышленность» и «сферу услуг». Названия профессий уже ничего не обозначают. В одной компании «кладовщик» вручную грузит бочки с сельдью, в другой — контролирует работу автоматической конвейерной линии и занимается компьютерной оптимизацией складского пространства. Это означает, что нужно классифицировать не профессии, а компании — по доле использования знаний в их совокупной деятельности. «Фирмы умников требуют использовать в работе не только интеллект, но и эмоции, интуицию и воображение. Поэтому маркузианские критики видят в этом даже более зловещую “эксплуатацию” работников» (с. 107). Фантазия, эмоция, неявная аналогия, инсайт не дополняют «логическую машину знания», но образуют каркас новой эпистемологической архитектуры.

Тоффлер противопоставляет картезианский, аналитический подход к экономике (производство как серия не связанных между собой шагов) и системный, синтетический подход. Антикартезианское производство начинается задолго до прихода работника в контору, с обучения, отдыха, творческого и эмоционального развития. И заканчивается гарантийным обслуживанием и экологически чистой утилизацией продукта после его использования. Все эти вещи включаются в экономический расчет производительности, так что «…добавленная стоимость возникает во все большей степени из знаний, а не из дешевого труда, из символов, а не из сырья <…> В новой экономике все создают добавочную стоимость: и получатель, и инвестор капитала, и оператор, нажимающий на кнопки, и продавец, и разработчик систем, и специалист по телекоммуникациям. И, что особенно важно, ее создает потребитель» (с. 111—112). Обходя витрины супермаркета по определенному маршруту, задерживая взгляд на тех или иных товарах и тем более снимая их с полок, регулярно покупая определенный тип и сорт продукта в определенном количестве, в определенное время и в определенном наборе с другими товарами, покупатель предоставляет бесценную информацию и фактически участвует в производстве собственных покупок.

Новой экономике соответствует и новый тип корпоративной организации, в корне отличный от бюрократических вертикалей индустриальной эпохи. Бюрократия особым образом группировала «факты»: специализированная информация и личный опыт концентрировались в «теплых местечках», между которыми была налажена система «каналов», пригодная для работы исключительно в стандартных ситуациях. Кризис бюрократии связан с ее глубинным эпистемологическим допущением, что «…возможно заранее определить, кому в компании что нужно знать. Это допущение основывается на идее, что организации по сути являются механизмами и действуют они в упорядоченной среде» (с. 213). Организация — не машина, но и не организм, обладающий какой-то законченной формой. Новая форма организации людей и знаний должна быть свободной и гибкой: «Концепция гибкой фирмы не подразумевает отсутствия структуры; она как раз предполагает, что, возродившись, компания может перестать быть мулом, превратиться в команду, состоящую из тигра, стаи пираний, одного или двух мини-мулов и, кто знает, может быть, даже роя собирающих информацию пчел <…> Мы действительно располагаем огромным репертуаром организационных форм, которые можем принять — от джазовых квартетов до шпионских сетей, от племен, кланов и советов старейшин до монастырей и футбольных команд» (с. 227—228). Главное то, что в рамках одной компании могут быть организованы подразделения самых разных видов, а их взаимодействие может быть поставлено не обязательно по сценарию «сети». «Сеть», т.о., — не новая догма, а один из многочисленных вариантов гибкой формы.

Тезисно обозначим еще несколько важных мотивов тоффлеровской эпопеи: 1) Появляется новый тип автономного работника, хранящего в голове главное средство производства — знание. 2) Политика все сильнее зависит от компьютерной обработки огромных массивов информации. Политический конфликт все чаще выступает в форме «конфликта метасомнений» относительно стоящих за теми или иными политическими аргументами компьютерных расчетов и моделей. 3) Общество все настойчивее требует эффективной реализации права на знание (например, на заблаговременное знание о предстоящем увольнении, или на знание того, что именно происходит на соседней атомной станции). 4) Средства информации перестают быть массовыми и становятся все более гетерогенными. 5) «Религиозное возрождение» и «экотеология» решительно осуждаются. 6) Мир отныне будет разделен на быстрых и медленных. 7) Социализм исчерпал себя, поскольку новая форма собственности — знание — не нуждается в героической деприватизации. 8) «Соединенные Штаты — это единственный из всех трех великих капиталистических центров мира, кто располагает наиболее сбалансированным могуществом, <…> они по-прежнему сохраняют за собой лидерство именно в той составной части силовой триады, которая становится наиважнейшей, — в знании» (с. 551).

Наконец, хотелось бы отметить неряшливость и неотредактированность перевода, что, впрочем, не всегда плохо, ибо смех способствует здоровью. Так, на с. 165 повествуется о Роберте Боше из германской фирмы GmbH. Помниться, героине Амели Нотомб из романа «Страх и трепет» за точно такую ошибку порядком досталось от ее красивой японской начальницы.