Александр Гильфердинг

ИСТОРИЯ БАЛТИЙСКИХ СЛАВЯН

К оглавлению

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

История балтийских славян до Карла Великого, их быт и верования. Их общие отношения к средневековой Германии

I

Географический обзор

В VIII и IX вв. на Балтийском поморье между Вислой и Эльбой (Лабой) обитали славянские племена. Их было очень много, больших и малых. Основными были: поморяне, ране, лютичи или велеты, гаволяне или стодоряне и бодричи.

Поморяне жили от Вислы до Одры по берегу моря. На востоке они граничили с пруссами, народом литовского поколения, на юге с польскими славянами, своими ближайшими родичами, отделяясь от первых Вислой, от вторых Вартой и Нотецью1. Река Персанта2 делила Поморскую землю на две половины, западную (или переднее Поморье) и восточную (или заднее Поморье). Это деление важно, потому что обе половины Поморья имели в истории различную судьбу3. К западным поморянам принадлежали также волынцы, на знаменитом острове Волыне4. На северо-запад от поморян, на большом острове Ране (иначе Руне, Руе, теперь Рюген), обитала славная ветвь славянская, ране или руяне5. Между всеми балтийскими славянами они почитались старшим, главным племенем.

На западе от Одры, по берегу моря, против ран, жило храброе и славное племя, по прозванию велеты или лютичи. Восточную их ветвь, занимавшую прибрежье р. Укры, составляли укряне. Западная ветвь, по преимуществу величавшаяся именем велетов и лютичей, делилась на четыре союзных колена: ратарей, доленчан, черезпенян и кичан. Они обитали по берегам р. Пены6.

К юго-западу от лютичей располагалась земля Стодорская, по р. Гаволе и Спреве (Шпрее). Она разделена была между несколькими мелкими племенами, из коих только два замечательны в истории: брежане, близ впадения Гаволы в Эльбу (по-славянски Лабу), и стодоряне, по среднему течению Гаволы, где вливается в нее Спрева. Брежан и стодорян называли также общим именем гаволян7. На западе Лаба отделяла гаволян от немцев; на юг ветви их простирались до р. Эльстры: их соседями в этой стороне были славянские племена, лабские сербы и лужичане.

На северо-западе от гаволян и лютичей поселилось большое племя бодричей (или аботритов)8. Они занимали весь берег Балтийского моря от Рекеницы до Свентины и соприкасались на западе с немцами и датчанами: границей были реки Лаба (Эльба), Бела, верхняя Травна и Свентина. Бодричи также делились на разные ветви: собственно бодричи в тесном смысле, называвшиеся иначе рарогами, занимали только середину этого пространства; на западной границе, между Свентиной, Травной и морем, жили вагры, на юг от них, в углу между Белой и Лабой - полабцы, южнее, между Эльбой и Степеницей - глиняне, на востоке, по р. Варнове - варны. Ваграм принадлежал и остров Фембра.

II

Положение балтийских славян между соседними народами.-Родство с поляками.-Ляшское племя

Соприкасаясь по всей западной границе с народами германского происхождения, датчанами и немцами, балтийские славяне с юга и юго-востока примыкали непосредственно к единокровным славянским племенам, простиравшимся сплошной массой на огромные пространства, за Дунай и Днепр: на юге примыкали они к ветвям сербо-лужицким, за которыми находились чехи; на юго-востоке к полякам. Но ни с теми, ни с другими не было у них прямого и легкого сообщения: сербы и лужичане отрезаны были от славян балтийских непроходимыми песками и болотами и составили племя совершенно от них отдельное, как по языку, так и по историческому развитию. Поляков также разобщали естественные преграды от соседних гаволян и поморян. И теперь еще, между западной частью Польской земли9 и бывшей землей Стодорской10 лежат страшные пески, через которые порядочная дорога невозможна; конечно, в старину было еще хуже, и, действительно, по древним памятникам, между этими странами не видно никакого сообщения. Точно так же и переднее Поморье отделялось от Польши непроходимыми лесами и болотами, простиравшимися, на южной стороне Нотеци, на несколько дней пути, и по которым еще в начале XII века не было дороги. Только в восточное (заднее) Поморье лежал открытый путь из Польши, и оно-то всегда, более или менее, от нее зависело.

Но, несмотря на такое совершенное разобщение балтийских славян от польских (кроме той, до XIII века почти незаметной в истории, части Поморья, которая простиралась за Персантой), между ними было самое близкое, кровное родство. Ветви балтийские и те, которые образовали польский народ, т. е. собственно поляне, мазуры и слензане (силезны), составляли вместе одно обширное племя ляхов, что подтверждает свидетельство древнейшего русского летописца: "Словени же ови пришедше седоша на Висле и прозвашася Ляхове, а от тех Ляхов прозвашася Поляне, Ляхове друзии Лутичи, ини Мазовшане, ини Поморяне". Значит, название ляхов было племенное и включало как польских славян, так и ветви балтийские, поморян и лютичей. В другом месте Нестор говорит еще: "Ляхове же, и Пруси, Чюдь приседять к морю Варяжьскому" (т. е. Балтийскому). Собственно поляки, насколько известно, не жили на берегу Балтийского моря; стало быть, под именем ляхов разумеются здесь ближайшие их соплеменники, приморские жители лютичи и поморяне. К последним, действительно, примыкали пруссы, как и говорит Нестор.

Русская летопись упоминает только, из балтийских славян, о поморянах и лютичах; бодричи и стодоряне, более отдаленные, ей неизвестны. Но язык их восполняет недосказанное Нестором. Остатки его, дошедшие до нас (а их довольно много, если порыться тщательно в древних источниках), показывают очевидно, что все эти народы имели один язык, который являет все признаки польской речи.

Итак, одно племя славянского корня занимало всю пространную равнину на полуденной стороне Балтийского моря, от Западного Буга через Вислу по самую Лабу (Эльбу), доходя на юге до Карпатских гор и истоков Одры. Подобно ляхам, и восточные ветви славянские составляли другое, еще обширнейшее племя, которое населяло всю страну от Новгорода до днепровских порогов, и потом получило название русского народа. В начале истории являются, таким образом, две великих, почти равных, ветви славян, одна на востоке, другая на северо-западе. Но потом одна из них сплотилась крепко в цельный народ и возрастала постоянно; другая же, никогда не достигнув единства и внутренней крепости, постоянно уменьшалась.

III

Имя ляхов и славян

Северо-западные славяне, составлявшие ляшское племя, т. е. ветви польские и балтийские, сами себя никогда не называли ляхами. Видно, они не ощущали себя единым племенем. Ляхами звали их восточные соседи, литва и русские славяне, выражая этим словом местность, в какой они жили. Лях, без сомнения, значило житель низменности, луговой земли. Так, по-литовски Lenkas - лях, а lenke - луг, низменное место; польское (lag, lеka) луг, русское (в Архангельской губернии) ляга - лужа и др. относятся к этому же корню.

Не имея племенного названия, ляхи обозначали себя лишь одним самым общим именем всего поколения, славянами, и затем знали только частные прозвища отдельных ветвей, взятые, как и у других славян, большей частью от местности: "прозваша имены своими, где седше на котором месте", говорит Нестор. Таковы имена: поморяне, волынцы, черезпеняне, ране, укране, полабцы, гаволяне, спреване, морачане и мн. др. Только немногие прозвища выражали не место жительства, а свойство ветви.

У одних славянских племен местное прозвище со временем исчезло (например, у русских); у других стало употребляться исключительно. Весьма рано оно стало господствующим у восточной половины ляхов: они составили народ, который, по месту жительства, получил название полян или поляков. Уже с Х века начинают реже относить к ним общее имя славяне. Зато ляхи балтийские по преимуществу называли себя славянами, землю свою Славянской: поморяне даже в XIII и XIV в.11 В XVII столетии еще жило, а может быть, и теперь еще нашлось бы, в Люнебургском крае, несколько крестьян, жалких остатков древан, ветви знаменитых бодричей, и те называли свой исковерканный язык не иначе, как речью славянской.

IV

Имя вендов.-Первые известия о прибалтийских вендах.-Распространение свевов на Поморье

Западные и северные соседи балтийских славян, народы германские, обозначали их тем же именем, каким и всех вообще славян, т. е. вендами или виндами.

Под этим именем балтийские славяне являются в первых исторических известиях, какие сохранились о них, у греческих и римских писателей: сами греки и римляне, конечно, не имели с балтийскими славянами прямых сношений, и получали о них сведения лишь от соседних народов, преимущественно же от германцев: понятно, что они и прилагали к ним то имя, каким их обозначали германцы. Янтарь, искони добываемый на берегах Балтийского моря и дорого ценившийся древними, направил торговлю на дальний север и обратил на него внимание греков. Уже за несколько веков до Р. X. имелось у них смутное сказание, что янтарь отыскивается в стране венетов (т. е. без сомнения, венедов или славян). Однако сведения их об этом так темны и перепутаны, что ничего из них нельзя заключить.

Известие о балтийских виндах возобновляется в половине I-го в. до Р. X., но в странном, можно сказать, диком виде: Квинт Метелл Целер, бывший (около 58 г. до Р. X.) проконсулом Галлии, получил - как рассказывает Корнелий Непот, - в подарок от одного германского князя нескольких индов, расспросил об их происхождении и узнал, что они, путешествуя по торговым делам, загнаны были бурей из индийских вод на берег Германии. Очевидно, эти инды были просто винды (славяне), которых занесло из Балтийского моря (оно действительно называлось в древности Венедским) в Немецкое. Видно, что проконсул Целер никогда не слыхал о виндах и принял их за индийцев, о которых, без сомнения, читал; ошибка понятная, ибо тогда географы не знали, что из Индии нельзя с востока приплыть в Германию.

Стало быть, в то время были винды на Балтийском поморье. Сто лет спустя, Плиний говорит определеннее, что венеды жили, вместе с другими народами, на восток от Вислы, а на запад от сарматов. У Тацита венеды обитают на огромном пространстве между певками (жившими, сколько известно, близ Черного моря, около Днепра) и финнами, значит, там же, где помещает их Плиний, в землях, лежащих от Вислы на восток.

Однако и тогда славяне, вероятно, простирались гораздо далее на запад, но там, подпавши власти немецких дружин, которые в это время постоянно выходили на чужбину искать добычи и земель, скрылись за своими покорителями от внимания иностранных историков.

Уже в I в. до Р. X. между немцами резко обозначалось раздвоение, которое всегда сопровождало их в истории: уже тогда они делились на собственно германцев (нижних немцев) и свевов (верхних немцев): первые жили ближе к Северному морю, вторые к Дунаю. Собственно германцы имели постоянные жилища и личную поземельную собственность; они отличались большим миролюбием и склонностью к земледельческой жизни; свевы, предпочитавшие пастушеский быт хлебопашеству, во время Цезаря признавали землю общинным владением; ежегодно, на сходке, старшины отводили землю для каждой семьи, и владение ежегодно менялось; не все сидели дома, а ежегодно отправлялось на чужую сторону несколько тысяч вооруженных свевов, за которых остальные работали; и так они чередовались, то работая, то воюя. Они считали похвальным искать себе военной добычи: часто на сходке кто-нибудь из князей говорил, что хочет вести дружину, пусть объявят, кто с ним пойдет, и тотчас находились охотники, и народ хвалил их; а того, кто бы, раз вызвавшись, потом отказался, навсегда корили как беглеца и бесчестного труса. Долго хранили свевы этот быт: 150 лет спустя после Цезаря, Тацит находил у них ту же мену земель, и при нем еще был там во всей силе обычай молодым людям идти за князьями на чужбину, искать счастья.

Не может быть, чтобы постоянный, более полутора века продолжавшийся, выход вооруженных дружин, которые шли воевать вне родины и, конечно, не все возвращались домой, а оставались, где им было выгоднее, не произвел важного переворота в соседних странах. И действительно, свевское племя, первоначальные жилища которого были в южной Германии, у верхнего Рейна и Дуная, распространилось непомерно на восток и север. На рубеже Р. X. свевская ветвь, мардоманны (что значит пограничные люди) покорили Богемию. Во время Страбона (в начале первого века) и другие ветви свевов, гермундуры и ланкосарги12, находились уже на восточном берегу Эльбы, а в конце этого столетия, при Таците, владения свевов от Богемии простирались до Балтийского моря и до самой Вислы. Что эти земли не принадлежали свевам искони, а были завоеваны, и то не целым, выселившимся народом, а бродячими дружинами, которые покорили тамошних славян, на это есть много указаний. Не без основания добросовестный Плиний, при исчислении немецких народов, соединяя в один особенный разряд племена германские, которые занимали Балтийское поморье (сургундов, варнов, каринов и гутонов), обозначает их всех именем виндилов (иначе вандилов, вандиликов). Этим именем германцы на Балтийском поморье были прозваны, очевидно, потому, что жили на Виндской земле, между виндским населением. Потом имя виндилов или вандалов присвоено было по преимуществу одной из прибалтийских ветвей свевов, родственной бургундам и готам, которая прославила его в истории. Но во все продолжение средних веков хранилось предание о каком-то родстве вандалов со славянами, и это название принималось часто в смысле вендов или славян.

На север от гор, окаймляющих Богемию, древние писатели помещают обширный народ лугиев, делившийся на разные колена. И лугии были, без сомнения, немцы, поселившиеся на Славянской земле; это имя объясняется не иначе, как из славянского языка (жители лугов, то же, что ляхи), да к тому же на древней римской карте прямо поставлены друг подле друга лугии-сарматы и венды-сарматы: сарматами же римляне называли все вообще негерманские народы в восточной Европе. То же, что о лугиях, можно сказать и о варнах или варинах, которых древние писатели, Тацит и др., помещают между прибалтийскими германцами: и это имя находит объяснение только в славянском языке, именно по говору славян балтийских, где варн произносилось вместо вран, ворон. Одна из ветвей балтийских славян называлась также варнами, и река Варнова сохраняет до сих пор о них память. Не может быть, кажется, сомнения, что варны Тацита была германская дружина, которая, овладев землей настоящих, славянских варнов, прозвалась по имени покоренного ею народа.

Подле лугиев, на севере от Богемии, Страбон перечисляет следующие племена: колдуев, зумов, бутонов, мугилонов, сибинов и семнонов. Из них семноны составляли знаменитую ветвь свевов, первоначальные жилища которой были близ верхнего Рейна: вот как далеко заходили в то время свевские дружины; бутоны, кажется, описка вместо гутоны13, которые, действительно, славились между прибалтийскими немцами; имена колдуев и мугилонов явно славянские, и сохранились до позднейших времен в названии коледичей (ветви лабских сербов), и Могильна (города лужичан); наконец, и название зумов не соответствует ли прилабской ветви стодорян, земчицам, и сибины не искажение ли слова сирбины, т. е. сербы?

V

Образ жизни германских дружин на Балтийском поморье

Но яснее и убедительнее запутанных и искаженных названий, сам образ жизни и быт прибалтийских германцев показывает, что они не были постоянными жителями тех мест, а завладели ими силой. Совершенно отличались они образом жизни от тех германцев, которые обитали на коренной Немецкой земле, между Рейном, Эльбой и Дунаем. Здесь, на своих землях, немцы были оседлы и никогда не передвигались всем народом с места на место, несмотря ни на какие перевороты14: где Тацит находил фризов, хаттов (ныне хессы), свевов (ныне швабы), там они жили при Карле Великом и живут еще теперь; иногда только менялось название, но народ оставался один и тот же: так, восточная часть свевов стала именоваться баварцами, а западная долго была известна под именем алеманнов; так хавки, хамавы, ангриварии и другие северные немцы уже в III в. соединились под общим именем саксов, получившим в следующие века громкую славу.

Таким образом, вся собственно Германия, принадлежавшая немцам искони, была населена народами оседлыми, которые дорожили землей, ими вспаханной, и не оставляли ее никогда. Совершенно противоположна оседлому быту коренных германцев жизнь тех племен немецких, которые поселились на восток от Лабы; то были народы бродячие. Вечно находились они в походе и передвижении. В I веке лугии жили на Балтийском поморье, в начале II века часть их была уже на нижнем Дунае; во II веке вандалы там же сражались с римлянами, а в III веке толпы вандалов и лугиев воевали на Рейне. Потом вандалы ходили, как известно, по Галлии, Испании, Африке; эта свирепая дружина с Балтийского поморья оставила свое имя прекрасной области в южной Испании. И говорить нечего о знаменитых переселениях готов, гепидов, ругов, бургундов и др. Такая бродячая жизнь, такие быстрые передвижения в дальние походы невозможны для целого народа; они возможны только для кочевников, или для военной дружины. Кочевниками, какими являются в древности сарматы, а теперь еще киргизы, германцы никогда не были, сколько знает их история. Потому все эти прибалтийские немцы, лугии, вандалы, готы, бургунды, руги и т. д., составляли, без сомнения, военные дружины. Образуясь, как описывают Цезарь и Тацит, в коренных немецких землях, иные, вероятно, и в Скандинавии, из молодых людей, которым не нравилась домашняя жизнь и полевая работа, они выходили, видно, мало-помалу в соседние области вендов (славян), подчиняли себе туземцев и жили между ними пришельцами и господами; не дорожа землей, они охотно ее покидали и шли налегке всюду, где можно было поживиться.

VI

Дружина готская

Между этими прибалтийскими германцами знатнейшие и славнейшие были готы. О готах мы знаем подробнее, нежели о других, подобных им, немецких ветвях, потому что собственные их предания об их старинных подвигах сохранились, и здесь-то с особенной ясностью проявляются в готах все свойства дружины. Хорошо помнили они, что не жили первоначально на Балтийском поморье, а прибыли туда из-за моря, из Скандинавии; готское предание именно рассказывало, что они из древней своей родины выселились на трех кораблях. Замечательно такое сказание о малом числе их, при появлении на Поморье: народ бывает многочислен, а дружина состоит из малого числа удальцов, и только дружина могла пуститься в далекое переселение на трех кораблях.

Переплывши море, так говорит далее готское предание, они пристали к земле улмеругов, победили их и прогнали, а потом покорили и соседей их, вандалов. Нельзя по этому преданию догадаться, жили ли улмеруги на острове Ругии (Рюген), или на материке, и покоренные готами вандалы настоящие ли (немецкие) вандалы, или венды т. е. славяне; как бы то ни было, все же готы помнили, что прибыв на Балтийское поморье, заняли там свои жилища силой.

VII

Гражданское устройство германских дружин на Балтийском поморье

Такое же различие, какое заметно в образе жизни, было и в гражданском устройстве коренных, оседлых германских племен и тех пришельцев, которые водворялись на Балтийском поморье.

Во времена Цезаря и Тацита, первые еще не имели настоящей государственной власти, и жили по преимуществу общинами, связанными семейным союзом. У них, правда, и тогда уже проглядывал аристократический дух, отличительное свойство германского племени: и тогда уже, среди народа, не имевшего ни городов, ни даже деревень, а жившего в дрянных избушках, выстроенных врозь, где попало, не раз выбирался в старшины и предводители войска неопытный юноша по заслугам отца или по знатности рода, и лишь потомкам знатных родов был доступен почетный сан королевский. Но еще не образовалось ни настоящей аристократии, ни постоянной власти. Только маловажные дела предоставлялись суду старшин, назначавшихся народом; важные решались на общей сходке; вообще, власть старшин (князей) и королей была самая незначительная.

Но когда какой-нибудь знатный юноша, удалой и богатый, вызывал охотников быть ему товарищами и идти воевать на чужбину, и составлялась дружина, то отношения переменялись: между князем и дружиной тотчас возникал неразрывный союз, на жизнь и на смерть; священным долгом дружинника было защитить князя и стоять с ним заодно; он терял личную самостоятельность и сражался уже не за себя, а за своего князя, а князь тем самым принимал на себя обязанность вести дружину к победе: он должен был подавать пример храбрости, дружина - не отставать. Пережить князя, павшего в битве, было для дружинника посрамлением на весь век. Разумеется, этот обоюдный союз, это подчинение дружины князю и нравственная ответственность князя за дружину, увеличивались еще более, когда они воевали далеко от родины, подвергаясь беспрерывно опасности. Тут еще необходимее становилось единство крепкой власти, и оно непременно являлось. И действительно, тот самый Тацит, который рассказывает о незначительности княжеской власти в Германии, говорит совершенно противное о тех германских племенах, которые жили на Балтийском поморье; именно, он свидетельствует, что "готы строже, нежели другие германцы, подчинены были власти", и что "ругии и лемовии и все вообще тамошние германские народы отличались своей покорностью королям".

Такое преобладание крепкой власти у прибалтийских германцев в то время, когда вся Германия еще жила независимыми семьями, указывает, кажется, прямо на господство у них дружинного устройства.

При всех этих свидетельствах имен, образа жизни и быта, мы можем с почти полной уверенностью признать, что германские племена на Балтийском поморье были пришлые дружины, покорившие там древних жителей, вендов, т. е. славян.

Таким образом, движение беспокойных сил в коренной Германии, особенно между свевами, а также в Скандинавии, впервые перенесло историческую деятельность на Балтийское поморье и в незапамятное время привело тамошних вендов (славян) в зависимость от военных германских дружин.

VIII

Движение славян в Придунайских землях

Но пока эти дружины, лугии, вандалы, руги, готы, бургунды и проч., господствовали на Вендском поморье, южные соплеменники подвластных им славян со своей стороны зашевелились, и их движение отдалось и здесь. Вот что об этом говорит древняя русская летопись: "По мнозех же времянех сели суть Словени по Дунаеви, где есть ныне Угорьска земля и Болгарьска.... Волхом (иначе "Волохом")... нашедшем на Словени на Дунайския, седшем в них и насилящем им, Словени же ови пришедше седоша на Висле и прозвашася Ляхове, а от тех Ляхов прозвашася Поляне, Ляхове друзии Лутичи, ини Мазовшане, ини Поморяне". Кто такие были волхи или волохи, прогнавшие славян из Дунайской страны, объясняет та же летопись. Рассказывая о покорении этой страны венграми (в конце IX века), она говорит, что венгры, пришедши с востока, устремились "через горы великия" (в нынешней Седмиградии) и начали воевать с волхами и славянами, которые тут жили; "седяху бо ту преже Словени, а Волъхве (иначе "Волохове") прияша землю Словеньску; по сем же Угри прогнаша Волъхи и наследиша землю и седоша с Словени...". Следовательно, Нестор под именем волхов разумеет валахов, которые именно, вместе со славянами, обитали в Дунайской стране при нашествии венгров, были ими частью изгнаны, частью покорены, и удержались в тех местах и поныне. А эти валахи - потомки римлян, которые при Траяне завоевали Дакию и поселились в ней военными колониями. В самом деле, волохи, валахи, и т. п. есть общее название, которым многие славянские народы и немцы обозначают и теперь еще итальянцев.

Нельзя, однако же, принимать Несторова известия в буквальном смысле, будто славяне, уходя из Дакии от Траяновых войск, пришли и заселили Балтийское поморье: неверность сказания тем яснее, что Нестор оттуда выводит не одних ляхов, но и всех русских славян. Даже если бы целая Дакия принадлежала славянам (а в ней были народы и не славянские), то и тогда из нее не могли бы выйти все славянские племена, расселившиеся от Карпатских гор и Эльбы до Финского залива и Волги. К тому же переход целого народа из нынешней Венгрии на Балтийское поморье, прямо через Карпатские горы, весьма маловероятен.

Но и совершенно отвергать этого сказания также нельзя: оно все проникнуто каким-то правдивым духом старины; к тому же значение Траяна в судьбе славян доказывается преданием, которое столько веков о нем хранила народная память южной Руси.

Слова Киевской летописи, вероятно, заключают в себе воспоминание о том, что славяне, теснимые на Дунае римлянами, пришли в движение и стали повсюду распространяться и усиливаться, и в земле Ляшской, на Балтийском поморье, и в восточных странах, где потом возникла Русь.

IX

Усиление славян на Балтийском поморье во II в.

Действительно, во II веке по Р. X., вскоре после Траяна, германцы начинают уходить с Балтийского поморья, и на их место выступают племена славянские. В начале царствования Траяна, когда писал Тацит о Германии, готы жили на Поморье; во II веке они отправились на восток и потом, повернув на юго-восток, в конце этого века находились уже на Черном море. О странствии их по Скифии подробно говорит Иордан, но, рассказывая по их народным песням и преданиям, разумеется, не подозревает, чтобы усиление враждебных народов, а не добрая воля, побудило их покинуть Балтийскую страну.

Вслед за готами удалились и другие немецкие дружины, лугии, вандалы, бургунды, руги и пр., кто на юго-восток, к Черному морю, кто через Богемию к Дунаю, некоторые даже в собственно Германию, к Рейну.

Вместе с тем все более и более усиливались славяне на Балтийском поморье. В последней половине II века, когда Птолемей составлял свою знаменитую географию, балтийские венеды совсем уже не то, что при Таците. Тацит помещает их за Вислой, как-то совершенно в тени за германскими народами. У Птолемея Балтийское море, или, по крайней мере, южная часть его, называется Венедским заливом; венеды являются у него в числе великих народов Сарматии и живут по всему Венедскому заливу; о готах, которые при Таците находились в соседстве лугиев, значит, далеко на западе от Вислы, Птолемей говорит вот что: "Меньшие народы, населяющие Сарматию, суть: готы, близ реки Вислы, под венедами, а за ними финны и т. д.". Стало быть, со времени Тацита их отодвинули уже далеко на восток. Варины, при Таците жившие в самой западной части Балтийского поморья, в соседстве с лангобардами и англами, помещаются Птолемеем близ истоков Вислы. Наконец, у него являются на Балтийском поморье уже и племена с чисто славянскими названиями: поляне, пеняне, вельты. Наиболее определенно говорит он о вельтах и отводит им жилища на южном берегу Балтийского моря, на запад от племен литовских (осиев, т. е. литвы, и карвонов и кареотов, т. е. куронов или корси, жителей нын. Курляндии). Таким образом, уже во II в. славянское племя велетов (которые иначе прозывались лютичами) обитало на Балтийском поморье, там же почти, где оно потом славно подвизалось и храбро погибло 1000 лет спустя: может быть только, оно с течением времени несколько подвинулось на запад.

X

Указание Иордана на прибалтийских славян во II веке

Есть другое, восходящее до этого же времени, хотя записанное позже, известие о пребывании во II в. славянских народов на Балтийском поморье. Иордан, писавший древнюю историю готов по их песням и сказаниям, исчисляет в одном месте народы, которые жили в соседстве с готами. Только он, вероятно, не поняв в точности готского предания, заключавшего такое исчисление, а может быть, имея и предание, уже искаженное от времени, перенес все эти народы в ту страну, откуда готы первоначально вышли, в Скандинавию. Таким образом, Скандинавия, в которой, сколько известно, никогда не было много разных народов, у него наполнилась бесчисленным их множеством. Но он приводит между ними такие названия, по которым тотчас можно заключить, что это исчисление обнимает не одну Скандинавию, но и все земли около Балтийского моря. Так, упоминаются, между соседями готов, будто бы населявшими Скандинавию, датчане, жители Борнгольма, Голландии, Ютландии, благородные руги, финны. Вместе с этими прибалтийскими народами Иордан перенес туда и прибалтийских славян: вагров, виндо-велетов и лютичей. "Эвагеры, он говорит, смешанные с отингами" (т. е. ютами): славянские вагры действительно жили с ютами в соседстве и беспрерывном столкновении. О лютичах Иордан также выражается весьма справедливо, что они обитали в местах равнинных и плодородных, и поэтому подвергались вторжениям других племен: картина не совсем верная в отношении к Скандинавии, но соответствующая именно Балтийскому поморью. Притом нельзя не заметить, что исчисление Иордана почерпнуто из двух сказаний, соединенных в одно, так что два раза приводятся названия одних и тех же народов: шведов и финнов. Этим объясняется, что он упоминает два раза также об одном и том же славянском народе под двумя разными названиями: велетов и лютичей.

Так как в конце II в. по Р. X. готы жили уже далеко от прежних своих мест на Балтийском поморье, и в начале III в. были на Черном море, то не может быть сомнения, что их сказания о прибалтийских народах изображали положение того края не позже II в., и готское предание о ваграх, виндо-велетах и лютичах подтверждает и дополняет слова Птолемея о венедах и велетах.

XI

Дальнейшее движение славян.-Готское царство Эрманарика

В III в. славяне все напирали на немецкие дружины и гнали их с Балтийского моря во все стороны, и на восток, и к Римской границе. Страшно потрясали угасавшую в то время Римскую империю все эти немцы, которые, как говорит Юлий Капитолин, бежали от верхних варваров, т. е. от народов, давивших на них с севера и востока. Между тем, готы, бродя по Скифии, покорили себе племена, которые позже составили Русское государство. Замечательно, что тогда на Днепре произошло то же самое, что прежде было на Балтийском поморье. Как там лугии и вандалы были немецкие дружины, которые получили свои названия от подвластных славян, так и на Днепре готы, поселившись между полянами и древлянами, прозвались, по своим подданным, грютунгами, от griot песок, песчаное место, и тервингами, от triu дерево. Вот как легко дробились немецкие дружины на чужой земле и, подчиняясь влиянию покоренных славян, даже отступали от коренного германского обычая, не допускавшего народных названий по месту жительства.

Власть готов на востоке быстро росла. Король Эрманарик покорил себе огромное пространство земель, властвовал над чудью, Новгородом, мерей, мордвой и др., воевал со славянами и покорил их. Иордан говорит об этом следующее: "Разбив эрулов, Эрманарик поднял оружие на венетов, которые, неопытные в военном деле, но сильные числом, сначала было сопротивлялись. Но ни к чему не служит на войне многочисленность, особенно против Божьей помощи и хорошо вооруженного войска. Эти Венеты.... происходя от одного корня, теперь разделены на три ветви, именно на Венетов, Антов и Славян, и хотя они теперь, за грехи наши, везде свирепствуют, однако тогда все повиновались власти Эрманарика".

Таково сказание Иордана о великом готском короле. Трудно только по нему судить, покорены ли были Эрманариком и ляшские славяне в Балтийской стране, или одни только русские, и с какими именно славянами он вел войну.

XII

Освобождение Балтийского поморья от немецких дружин Аттилой

Но гунны разрушили царство Эрманариково, и явился на земле бич небесный, в кару германским дружинам, попиравшим другие народы. Какое бы ни было происхождение гуннов и откуда бы они ни вышли, но во всяком случае очевидно, что они действовали в союзе со славянами и имели в виду истребить дружины, которые так долго угнетали славян и на Балтийском поморье, и дальше на восток. Аттила, когда вел свое страшное войско в Галлию, говорил, что идет только для того, чтобы настигнуть и погубить одну из этих дружин, вестготов, которые убежали от гуннов к римлянам и поселились за Луарой. Добровольно подчинились ему славянские племена, между прочими, вероятно, и балтийские, силой покорил он германцев. Великие у него были замыслы: соединить в одно государство всю независимую от римлян Европу и ею сломить силу Римской империи. Когда он умер, государство его распалось в прах; но одно дело исполнил он до конца, и оно пережило его век: он окончательно изгнал немецкие дружины, которые властвовали в восточной Европе, и освободил от чужих народов славянские земли. После его смерти не было ни одного немецкого племени на всем Балтийском поморье до самых Карпатских гор, и во всей стране, которая потом назвалась Русью. Готы, гепиды, вандалы, бургунды, лангобарды, руги, все эти храбрые дружинники, скрылись перед грозой в далекие страны, или сосредоточены были под властью гуннов в опустевшей Дакии и Паннонии. Балтийское поморье было очищено для деятельности славян.

XIII

Остатки германских пришельцев на Балтийском поморье.-Известие о видивариях

Но многовековое подчинение Поморья и тамошних славян германцам, постоянное пребывание в этой земле, в продолжение длительного времени, чужих дружин, приходивших туда отовсюду, и, наконец, самая борьба с ними и их истребление, все это не могло не иметь сильного воздействия на балтийских славян, на их нравы, устройство и быт: они должны были непременно, ранее и более всех других славянских народов, подвергнуться чужому влиянию. В самом деле, Иордан рассказывает, что видиварии, занявшие, близ устьев Вислы, места, покинутые гепидами, были смесью разных племен, из которых составился один народ. Видиварии есть древняя германская, в особенности скандинавская, форма имени виндов или славян: Vindvarii значит житель Виндской земли, точно так же как Bojovarii - жители Бойской земли, Cantvarii жители Кента и т. п.; производное отсюда слово Vindverskr часто употребляется в древних скандинавских памятниках и значит: виндский, славянский.

Стало быть, видиварии, заступившие место гепидов, когда те удалились (в III в.) с Балтийского моря к Черному (а вернее, заставившие их удалиться) были славяне. Говоря, что видиварии живут близ устьев Вислы, Иордан тут же рассказывает, что восточными соседями их были эсты, а эстами германцы называли в древности народы литовского племени, по преимуществу прусов: из всего этого можно заключить, что под именем видивариев разумелись собственно поморяне.

Конечно, известие, что эти видиварии составились из сброда разных племен, преувеличено; но оно имеет, бесспорно, некоторое основание. Прожив несколько столетий под властью разнородных дружинников, немцев и скандинавов, балтийские славяне не могли с ними не смешаться; притом же нельзя предполагать, чтобы при освобождении славян, начавшемся во II в. и оконченном только Аттилой, все эти пришельцы были до последнего изгнаны или истреблены; естественно, многие из них, обосновавшись в Славянской земле, остались там навсегда и слились с преобладающим народом. Наконец, вероятно и то, что в восточной части Поморья, ближе к Висле, славяне приняли также немалую примесь литовского племени.

Вот почему Иордан и мог назвать поморских славян-видивариев смесью разных народов, и вот в каком смысле понятно его сказание.

Слова Иордана о видивариях имеют особенно важное значение: в них слышно ясное и достоверное свидетельство современника, что славяне на Балтийском поморье были проникнуты чужими влияниями и примесью чужих народов уже с той самой поры, как они, избавившись от германских дружин, начали жить жизнью независимой.

XIV

Известие о прибалтийских славянах в VI в.

Об этих поморских славянах конца VI в. сохранилось любопытное известие. Византийские летописцы рассказывают, что в 590 г. привели к императору Маврикию, собиравшемуся выступить из Фракии в поход против аваров, трех пленников, безоружных, с одними лишь гуслями; они были родом славяне, обитали у предела западного Океана (очевидно, Балтийского моря); к их князьям аварский хан прислал посольство с дарами и просил помощи против греков; князья отправили их к нему послами, извиниться, что по дальности и трудности пути не могут оказать ему этой помощи; в дороге они провели 15 месяцев, были задержаны ханом, который не хотел отпустить их на родину, и, наконец, бежали к грекам; ходят же они с гуслями, потому что не владеют оружием, так как их земля не производит железа.

Это свидетельство чрезвычайно важно (в истине его сомневаться нельзя, потому что славянские послы имели с греками прямые сношения и даже отправлены были на житье в греческий город Ираклию, а их показания были внесены в летопись современником). Из него мы видим, что славянское поморье в VI в. было независимо, находилось под управлением своих князей, и что оно еще хранило связь с отдаленной Дакией, где жили авары: не была ли эта связь остатком того древнего общения между Дунайской страной и Балтийской, которое должно было существовать, когда Аттила из дунайской своей столичной деревни повелевал северными германцами и славянами? Во всяком случае, приведенный рассказ византийских историков свидетельствует, что поморские славяне, несмотря на безоружность их послов и отсутствие в их земле железных руд, уже в VI в. были народом сильным и воинственным: иначе с какой стати было бы аварскому хану звать их в такую даль на помощь против греков? Послы же, вероятно, были люди вещие, какие-нибудь жрецы или кудесники, и потому шли не с оружием в руках, а с гуслями.

XV

Утверждение славян на правом берегу Лабы.-Поход герулов.-Власть германцев на нижней Лабе

Власть Аттилы дала славянам решительный перевес в восточной Европе. После грозы, которую он поднял на германцев, их притеснителей, славяне распространились далеко на запад. Чехи заняли Богемию, сербы заселили страну за Лабой (Эльбой) до Салы. Балтийские славяне, ветви бодричей и стодорян, тогда же, без сомнения, окончательно утвердились по правому берегу Лабы, которая с тех пор стала их постоянной, твердой границей. Те из прежних германских дружин, которые не ушли с Балтийского поморья на восток или в Римскую империю, были отодвинуты далеко на запад. Так, варны, которых Тацит помещал на восток от лонгобардов и англов, где-нибудь между Лабой и Одрой, а Птолемей еще далее, на Висле, в VI в. жили не у Балтийского моря, а у Немецкого, гранича с англами на востоке, а на запад простираясь до франков (значит, в нынешней западной Голштинии и далее, по берегу моря). Варны были тогда непосредственными соседями славян, передовым отрядом германцев в этой стороне. Между обоими племенами легла границей широкая полоса пустынной земли. Так бывало в старину даже между отдельными немецкими народами; они гордились и хвастались пространством окружавшей их пустыни: чем она была шире, тем более, значит, боялись их соседи. Мало-помалу, однако, немецкие народы сблизились между собой общением и возраставшей потребностью в землях, и пустынные границы, их разделявшие, заселились. У славян же, людей нрава более общительного, никогда, сколько известно, не было подобного обычая. И только между двумя великими соперничавшими племенами, германским и славянским, лежала широкая пустыня; как будто они, после нашествия гуннов, приведшего современную Европу к равновесию и указавшего германцам свои жилища и славянам свою землю, боялись соседства и столкновения.

Рассказ историка Прокопия указывает приблизительно на место, где находился этот безлюдный край, разделявший германцев от славян. "Герулы, говорит он, разбитые лонгобардами (в нынешней северо-западной Венгрии), частью поселились в Иллирии, частью же, не захотев переходить Дуная, удалились к крайним пределам вселенной. Под предводительством многих начальников из царского рода, они прошли через все по очереди славянские народы (встававшие у них на пути), а за ними через обширную пустыню, и достигли до так называемых варнов. За варнами прошли они народы данов (датчан), не терпя никакой обиды от тамошних варваров. Затем, достигнув Океана, они сели в корабли, приплыли на остров Туле (Норвегию или Скандинавию, которую древние считали островом) и там остались".

Стало быть, славяне в VI в. не овладели всем течением Лабы до ее устья, потому что по дороге от них к датчанам (идя с юго-востока, как шли герулы), надобно было встретить немецкое племя варнов. Действительно, на нижней Лабе немцы стояли крепко: они жили здесь не бродячей дружиной, а оседлым народом. Эта Немецкая земля за Лабой, граничившая со славянами и датчанами15 (западная половина нынешней Голштинии с Гамбургом), называлась Нордалбингией; жители ее принадлежали к великой германской ветви саксов.

XVI

Причины борьбы в Нордалбингии.-Запустение на границе славян и саксов

Даже во время христианства и большего просвещения и кротости между людьми, народы редко бывали дружественно расположены к своим соседям; а в те века, когда язычник, поклонявшийся богам воинственным, считал войну им угодной и грабеж делом правым, не могло не быть нескончаемой вражды между разноплеменными соседями. Но там горела эта вражда еще сильнее и упорнее, где народы не разделялись друг от друга резкими, естественными преградами, где был открытый доступ в жилища соседа. Так было в Нордалбингии, этом узком пространстве земли между устьем Лабы и Балтийским морем. Какая-то роковая сила не допускала, чтобы балтийским славянам достался весь берег Лабы до ее впадения в море: видно, так угодно было судьбе, чтобы их история прошла не в мирном развитии, а в борьбе и насилии. Где Лаба отделяла их от немцев, там был мир, и только когда Германия, сделавшись государством, стала стремиться к распространению своих границ, эта широкая река была перейдена и мир нарушен. Но в Нордалбингии, где между жилищами немцев, датчан и славян, которые тут сходились, не было другой границы, как лес или речка, славяне не знали и часа спокойного. Война была для обеих сторон необходима. Славян естественно стремило все далее на запад, занять весь берег Лабы, течение которой было для них как бы указанной гранью. Для саксов, тут обитавших, дело шло о сохранении своих домов и полей. Притом же с самого начало точно такое же сознание политической необходимости побуждало немцев отстаивать всеми силами этот угол земли за Лабой, владея которым славяне основались бы на Немецком море и окончательно бы отрезали их от Балтийской страны и сообщения с Данией.

Зато какое было разорение по всей пограничной черте, где соприкасались вагры, передовое славянское племя на западе, с немцами и датчанами! Мы видели в рассказе Прокопия о бегстве герулов, что и тогда уже (в VI в.) тут лежала пустыня между германцами и славянами; и так этот край оставался в запустении до исхода XII столетия, т. е. до того времени, когда борьба славян с германцами в Нордалбингии пришла к концу совершенным истреблением славян. В ХI в. Адам Бременский описывает дремучий лес, ограничивавший с севера и запада землю вагров, "глубокий лес язычников", как он его называет: лес этот шел от истоков Эгдоры (на запад от Плунского озера) вдоль берега моря до Шлеи, а на юг простирался до Травны. В старину же здесь, на месте лесной чащи, были жилища людей. "Во время Оттона I, рассказывает Гельмольд, Шлезвиг с прилегающей страной, которая идет от Шлейского лимана до р. Эгдоры, принадлежал Римской империи: земля эта, обширная и плодородная, была вся почти пустынна, потому что, находясь между Океаном и Балтийским морем, разорялась частыми набегами разбойников. Когда же, милостью Божиею и доблестью великого Оттона, был здесь водворен всеобщий мир, то начали заселяться пустынные места Вагрии и Шлезвигской страны, и не оставалось уже ни единого угла земли, в котором бы не было городов, сел, и даже монастырей. До сих пор, продолжает он, есть многие следы этого заселения, особенно в лесу, который от города Лютиленбурга тянется на огромные пространства до Шлезвига, и где, в глуши глубочайшего запустения, в местах едва проходимых, между огромными деревьями, замечаются рвы, некогда разделявшие пашни, видны бывают очертания городов, по устройству оставшихся валов; а плотины в речках, служившие для остановки вод при мельницах, показывают, что этот лес был некогда заселен саксами". Свидетельство весьма замечательное; но очевидно, что древнее заселение этого края не могло принадлежать, как думает Гельмольд, ко времени Оттона; сам он говорит, что до Оттона I земля Шлезвигская и предел Вагрский были пустыней, вследствие беспрестанного разорения, и что после Оттона II они опять совершенно запустели: невозможно, чтобы такая обширная полоса земли вдруг заселилась и наполнилась городами и селами в течение 28-летнего в ней владычества саксонских императоров (955-983), не говоря уже о том, что с тех пор она не могла бы опять вся зарасти тем дремучим лесом, какой покрывал ее при Адаме Бременском (во второй половине XI в.). Ясно, что следы давнего заселения этой страны, какие видел Гельмольд, относятся к поре гораздо древнейшей. Такое заселение могло быть только тогда, когда германцы властвовали над поморскими славянами, и когда, следовательно, Нордалбингия не была их спорным пределом, постоянным поприщем их борьбы; действительно, там, где потом лежала пустыня, древние писатели помещают англов, варнов и др. германцев; но в V в. англы и варны удалились, славяне освободились от германских дружин, и, верно, уже тогда начался в Нордалбингии бой между славянами и немцами; с этого-то времени, без сомнения, - еще до прохода герулов, - и запустел пограничный их край, и на семь веков водворилась в нем безлюдная глушь, где в древности процветали села, возделывались поля, работали мельницы.

"Война питает войну", эта истина, искони справедливая на земле, оправдалась и на балтийских славянах. Были, мы знаем, многие естественные причины, которые вели к войне славян и саксов в Нордалбингии; но эта война, вынужденная обстоятельствами, наконец так сроднилась с их нравом и бытом, что по необходимости стала для них склонностью и забавой. Вот слова немецкого летописца, всегда более или менее пристрастного к своим соотечественникам. "Нордалбингцы (т. е. немцы в Нордалбингии) делятся на три племени: стурмаров, голзатов (голштинцев) и дитмарсов; они мало разнятся между собой образом жизни и языком, держат законы саксов и именуются христианами, но по соседству с варварами (т. е. славянами), привыкли предаваться грабежу и разбою. Они гостеприимны. Грабежом и щедростью - вот чем хвастают голзаты; кто не умеет ходить на разбой, тот считается у них человеком глупым и бесславным". Не иначе подействовала война и на смежных с нордалбингцами славянских вагров. Послушаем того же рассказчика: "Город Альденбург, тот самый, который по-славянски называется Старыгард, т. е. старый город, лежит в стране Вагров, на западном берегу Балтийского моря, и составляет крайний предел Славии (т. е. Славянской земли). Этот город и вся страна Вагрская в старину населены были самыми храбрыми людьми, потому что, стоя впереди всех Славянских народов и гранича с Датчанами и Саксами, Вагры всегда первые и направляли военное движение на соседей, и принимали на себя их удары". Вот какое влияние имели местные обстоятельства на славян и саксов, живших друг подле друга в Нордалбингии, и как они приобрели наследственную склонность к войне.

XVII

Столкновения балтийских славян с датчанами

С другой стороны, беспрестанно сталкивались славяне в Нордалбингии с датчанами. Не только соприкасались они непосредственно жилищами, но непрерывно встречались на море в бесчисленных заливах, проливах и гаванях Балтийского моря. Владея огромным протяжением берега и разными островами, большими и малыми, те и другие самим положением своим были предназначены к мореходству. Свыкшись по необходимости с волнами и бурями, они получили к морю и отважному плаванию какую-то особенную охоту. Уже с древнейшего времени Датский материк и острова беспрерывно высылали на море удальцов-викингов (морских витязей, т. е. пиратов) или королей морских. То были дружины, составлявшиеся, как и сухопутные дружины древней Германии, из буйной молодежи, которой не сиделось дома и которая собиралась около витязя познатнее и побогаче, способного снарядить корабль, и шла за ним всюду на бой и добычу. Эти морские разбойники (понятие разбойника в те века не имело в себе ничего позорного), ходили по всему Балтийскому морю, приставали врасплох к прибрежным жилищам и грабили, что попадалось им под руку, в случае нужды храбро защищая оружием захваченное добро. Мало значения имела у датчан торговля, как вообще в древнее время у всех германских народов. Славяне же балтийские ходили по морю и торговцами, и разбойниками. Их морская торговля славилась повсюду и достигла огромного развития. Но и они не отставали от датчан подвигами морского удальства, и только не доставало их витязям сказаний, подобных скандинавским, чтобы стать знаменитыми в потомстве. Главными убежищами этих славянских витязей были два острова, - Фембра, принадлежавшая ваграм, и Рана; но, кроме того, они гнездились и по всему юго-западному берегу Балтийского моря, датскому и славянскому. В Х в. у них были убежища даже на берегу Скании (южной оконечности Швеции); в XII в. они имели приют у вагров, в стране Сусельской; "послали туда священника, говорит Гельмольд, и он пришел в вертеп разбойничий, к Славянам, которые обитают у реки Кремпины; тут был привычный притон морских разбойников", - но не известно, с какого времени.

Таким образом, не только как соседи на твердой земле, но и как мореплаватели, торговцы и разбойники, балтийские славяне должны были беспрестанно сталкиваться с датчанами: как торговцы - потому что те их грабили, как морские разбойники - потому что люди из двух разных, часто враждебных, народов, ходившие на одинаковый промысел и в одних и тех же местах, встречаясь, едва ли спускали друг другу.

XVIII

Морские разбои балтийских славян

Изо всех балтийских племен, вагры, передовые бойцы на суше против немцев, были первыми удальцами и на море. Имея землю, вдававшуюся углом в море и остров Фембру, они сами собой приучились к морской жизни, так что современники называли их страну морской областью славян. С другой стороны, их положение впереди всех славянских народов, среди врагов, саксов и датчан, развивая в них любовь к бранной жизни, отнимало возможность мирного, торгового судоходства, которое у других балтийских славян имело великое значение. Таким образом, главными занятием вагров стала война на море с датчанами, как на суше с немцами, главным их промыслом - морские разбои.

Вот как описывает вечную эту войну историк Гельмольд (картина нарисована в XII в., но идет и к древнейшему времени): "Дания, состоя по большей части из островов и окруженная водами, не легко может уберечься от нападений морских разбойников, потому что в изгибах ее берегов необыкновенно удобно скрываться Славянам; выходя тайком из засады, они наносят ей внезапные удары. Вообще же, Славяне на войне преуспевают наиболее своими засадами. И оттого даже в недавнее время разбойническая жизнь между ними так усилилась, что, пренебрегая всеми выгодами хлебопашества, они вечно были готовы к морским походам и наездам, надеясь на свои корабли, как на единственное средство к обогащению. Они не заботятся о постройке своих домов, а обыкновенно сплетают свои избушки из хвороста, лишь бы укрыться от дождя и непогоды. Едва раздастся клик военной тревоги, они поскорее заберут весь хлеб, спрячут его с золотом, серебром и всеми дорогими вещами в ямы, уведут жен и детей в надежные убежища, в укрепления, а не то в леса, и не останется на расхищение неприятелю ничего, кроме одних изб, о которых они не жалеют нимало. На нападения Датчан они не обращают внимания, и даже считают особенным наслаждением с ними биться".

Таковы были вагры. Но и другие племена балтийских славян немного уступали им отвагой на море, хотя, имея больше простора и менее теснимые враждебными соседями, не предавались морскому разбою как главному промыслу. После вагров, ране были, между славянами, первые морские витязи. Адам Бременский ставит их, по жестокости, наравне с фемборскими ваграми: "оба эти острова (Фембра и Рана), пишет он, наполнены пиратами и кровавыми разбойниками, не дающими никому ни проезда, ни пощады. Пленных, которых другие продают, они убивают". Бодричи и лютичи также были славные мореходцы; в особенности лютичи любили дальние плавания; не раз ходили они в Англию, уже в самое древнее время, в VIII столетии, и еще в ХI они однажды снарядили корабли и поплыли туда воевать. Они, подобно ранам, славились морскими разбоями; но вообще можно сказать, что все эти славянские витязи, более или менее, щадили своих и грабили по преимуществу немцев и датчан: однажды (в Х в.) бодричи стали опустошать церковные имения в своей земле и на жалобы епископа отвечали: "Это, должно быть, делается разбойниками, которые приходят от ран и велетов (лютичей) и, может быть, даже своих не щадят". Последние слова показывают, что обыкновенно они щадили их. Но зато Дании сильно доставалось от лютичей: им легко было, спустившись по р. Пене в море, бросаться на датские берега, так что, при договорах с поморянами, датчане именно требовали от жителей Волегоща, крепости, закрывавшей устье Пены, чтобы они не пропускали к ним разбойников. Наконец, и сами поморяне, из всех балтийских славян наиболее отдаленные от германцев и миролюбивые, постоянно высылали корабли и смелых людей грабить окрестные берега, в особенности датские, и между ними и датчанами не прекращалась, даже в XII в., малая морская война: поморские жители беспрестанно нападали на Данию, датские - на Поморье. И, стало быть, оправдывается общий приговор Гельмольда, который, исчислив все племена и ветви балтийских славян, заключает о них так: "все это народ, преданный служению идолам, всегда буйный и беспокойный, ищущий добычи в морском разбое, вечный враг датчанам и саксам".

XIX

Влияние постоянной борьбы с соседями на характер балтийских славян.-Их воинственность и храбрость

Этот бесконечный бой с немцами и датчанами, который выпал на долю балтийским славянам, не мог с самого начала не подействовать глубоко на их нравы и не придать их славянской природе особенного оттенка; преимущественно же это влияние запечатлелось на тех ветвях, которые, по соседству, более других терпели: на суше от немцев, на море от датчан, а именно на ваграх, бодричах, лютичах и ранах; менее, кажется, подверглись ему стодоряне, которых Лаба отделяла от Германской земли, и поморяне, которые жили далее на восток.

Всегда бывает особенно трудно обрисовать общими чертами характер того бесчисленного множества лиц, имеющих свою особенность, из которой составляется народ; но еще труднее становится определить характер народа угасшего, когда он себя не высказал в памятниках мысли и слова, и когда все, что о нем известно, хранится в скудных показаниях его же врагов и губителей. А по таким только показаниям мы и судим о балтийских славянах. По ним с трудом только и отрывочно, можно составить себе кое-какую картину их народного характера, и то более его наружных свойств, нежели внутренней сущности.

После всего того, что было сказано о враждебном положении балтийских славян между соседними народами, не может быть сомнения, что главной чертой в их характере была воинственность. Действительно, все писавшие о них иностранцы представляют их народом самым воинственным и храбрым, нередко изображая их свирепыми и лютыми. В этом отношении все, и свои, и чужие, отдавали первенство и преимущество лютичам (велетам). Все балтийские славяне признавали их между собой сильнейшим племенем; своим мужеством они были известны чехам и полякам. В IX в. Эйнгард пишет: "На южном берегу Балтийского моря живут Славяне и Эсты (т. е. пруссы, литва) и разные другие народы, и между ними первое место принадлежит Велетам". Постоянно называют их немецкие летописцы храбрыми, жестокими, лютыми; слава о них достигала дальних стран. В XI в. англичанин упоминает о них, как о народе самом воинственном на суше и на море, а итальянец говорит, что они изо всех народов в Германии самый жестокий, "свирепее всякой свирепости". И долго после их истребления, предание о лютичах, как о злых людоедах и народе свирепейшем, жило в немецких сказках и пугало воображение людей.

Другие балтийские славяне, впрочем, немного, кажется, уступали лютичам в воинской доблести, как и в жестокости. Земля Вагрская, по приведенному уже свидетельству Гельмольда, была в старину населена народом храбрейшим, воспитанным в борьбе с саксами и датчанами. Бодричи в своем четырехвековом споре с Германией и Данией показали себя не хуже вагров. Ран называют народом жестоким и кровожадным. Наконец, поморяне, по словам немецкого писателя, были люди "опытные в войне на суше и на море, привыкшие жить грабежом и добычею, неукротимые по врожденной свирепости". Почти теми же словами описывал Гельмольд всех вообще балтийских славян, но в особенности, разумеется, вагров и бодричей, с которыми он был наиболее знаком. "Славянам, говорит он, была врождена свирепость, ненасытная, неукротимая, которая наносила гибель окрестным народам, на суше и на море".

Вот какое действие могут иметь на народ обстоятельства! Славянское племя, вообще такое миролюбивое и кроткое, занесенное на Балтийское поморье, между враждебных ему, воинственных немцев и датчан, стало само чуть ли не воинственнее и свирепее своих противников.

XX

Выносливость и упорство в характере балтийских славян.-Их честность

Привившись к славянскому характеру, который терпелив и вынослив, этот воинственный образ жизни балтийских славян придал им, кажется, нечто из тех свойств, которые и на наших глазах получают старые воины, ходившие с оружием по разным землям, повидавшие всяких бед и опасностей. То были люди крепкие, упорные, честные. В отношении к телу, славянская выносливость усилилась в них до высшей степени. Саксы, которые между всеми германскими племенами признавались самыми крепкими и храбрыми, и те дивились балтийским славянам. Вот слова саксонского монаха Х в., который писал историю своей родины: "Эти Славяне народ крепкий и выносливый на труд, привыкший к самому скудному образу жизни, и что нашим приходится в тягость, то Славянам кажется еще роскошью". Простота славянского быта у немцев даже вошла в поговорку, хотя жизнь, которую вели в средние века сами немцы, была как нельзя более проста.

Как люди, натерпевшиеся на своем веку всяких лишений и бед и закалившиеся в борьбе, делаются склонны к упорству, так и балтийские славяне; едва ли был на свете народ упорнее. Изо всех народов Европы они одни положили свою жизнь за старину свою, за свой старый языческий быт: упорная защита старины, вот первое свойство всех этих передовых племен славянских, вагров, бодричей, лютичей, возросших в бою с германцами. Правда, в непреклонном упорстве балтийских славян, которое их и погубило, много виновна, даже виновнее их самих, была, как покажет явно эта история, корыстолюбивая исключительность враждебных им соседей; но и природный их характер был ему не последней причиной, и не раз случалось, что просвещенная ревность их брата-славянина предлагала им отказаться от языческой старины свободной волей и вступить в семью европейских народов, а они упорствовали в старине и убивали своего благодетеля.

Крепкие, закаленные бойцы, балтийские славяне отличались честностью и верностью. Немецкие летописцы часто, правда, жалуются на то, что, принужденные неудачей на войне обещать покорность немцам, они при первом удобном случае переступали свою клятву, и за это называют их вероломными и непостоянными; но, по тогдашним понятиям, возобновить войну с неприятелем, которому поддались на время после какого-нибудь поражения, не считалось бесчестным, и сами немцы не раз, собравшись с силами, нарушали мир, который прежде должны были просить у славян, и не видели в том позора. Но те же самые немцы, которые укоряют балтийских славян в несоблюдении политических договоров, громко свидетельствуют, несмотря на взаимную вражду, о превосходной их честности, даже во время крайнего их упадка. Особенно замечателен рассказ одного монаха, жившего в конце XII в. (когда вагры начинали уже совершенно исчезать) о каком-то славянине из племени вагров, Трибуте Бакаровиче с пятью сыновьями, который, провинившись в разбое и боясь смертной казни, скрылся и стал грабить страну, и даже ограбил монастырь, где жил повествователь (так называемый Новый Монастырь в земле Вагрской): тамошний поселянин Годескалк, сын Дазонов, уже прежде, чтобы оградить себя, заключил с ним дружеское условие, и те славяне-разбойники, так говорит пострадавший от них монах, все время хранили это условие верно, как обычно славянам. Не менее выразителен рассказ другого писателя о честности славян поморских: "Честность и общительность между ними такова, что они, почти не зная, что такое кража и обман, не запирают своих сундуков и ящиков. Не видать у них нигде замка или ключа, и они весьма удивились, что вьючные ящики и сундуки епископа (Оттона Бамбергского, который к ним приехал, см. Приложение) запирались на замок. Платье, деньги и всякие драгоценности они прячут в короба и сундуки, просто прикрывая их крышкою, и не боятся воровства, потому что его не испытывали".

Замечательно, что при этой честности и верности, балтийские славяне не любили произносить клятвы; только договоры с другими народами они утверждали (впрочем, всегда напрасно) под присягой, следуя в этих случаях, без сомнения, иностранному обычаю. Вообще же они допускали клятву чрезвычайно редко и неохотно, считая ее для богов не менее оскорбительной, чем самое клятвопреступление. В особенности, кажется, боялись они клясться своими главными божествами, и если клялись, то не богами, а священными источниками, камнями и деревьями.

XXI

Крепость семейного союза

С верностью данному слову и честностью соединялась крепость супружеского союза и семейного быта. Вот свидетельство древнее (VIII в.) и непреложное знаменитого Бонифация, великого крестителя Германии; слышен в нем голос, преданный немцам, но и этот голос должен был отдать справедливость славянской верности: "Винеды (т. е. славяне), так пишет Бонифаций, народ мерзейший и самый дурной, хранят, однако же, с такою верностью в супружеском союзе взаимную любовь, что жена, по смерти мужа, сама отрекается от жизни, и та считается между ними славною, которая своею рукою убьет себя, чтобы сгореть с мужем на одном костре".

Правда, в позднейшее время этот обычай исчез, по крайней мере, не упоминается, и у славян допускалось даже многоженство, но они всегда признавали только одну жену законной и, по всему видно, более допускали многоженство de jure, нежели пользовались им de facto. Достоверные примеры многоженства у них чрезвычайно редки, и то встречаются только между поморянами: поморский князь Вратислав (в начале XII в.) держал несколько жен, и при этом случае повествователь говорит, что многие другие поморяне делали так же: но почти всегда в доме у балтийского славянина, не только бедного, но и самого знатного и богатого, даже у первых людей на Поморье во время Вратиславова княжения, является одна жена, с высоким значением в семье и в обществе. Она ведет хозяйство, принимает гостей, воспитывает детей, вдовой по смерти мужа управляет всем домом, имением и челядью, вообще супруга балтийского славянина была не раба, а равноправная мужу госпожа в доме. В противоположность многоженству Вратислава можно привести в пример сильного князя бодричей Крука, родом из Раны (в XI в.): у него, первого между славянами ревнителя их старины и языческого быта, могущественного государя всех почти балтийских племен, была одна жена, которую немецкий летописец, как бы из уважения, называет госпожой Славиной.

Совершенно непохожие в этом отношении на большую часть языческих народов, балтийские славяне считали целомудрие угодным богам, и кто его нарушал в месте, посвященном божеству, тот, они твердо верили, подвергался мгновенной и ужаснейшей каре.

Отношения родителей к детям были суровы, даже жестоки; родители у балтийских славян полновластно располагали жизнью своих детей и могли, если не захотят воспитывать, убить младенца, особенно дочь, что и случалось весьма часто. Обязанности детей к родителям заканчивались только с жизнью; балтийский славянин считал первым и главным долгом человека заботиться о своих родителях, кормить и покоить их на старости. Семейный союз был для него важнейшим; тот и пользовался наибольшим уважением, кто имел наибольшую семью и родню.

XXII

Суровость в отношении к невольникам

С рабами было обращение жестокое; природных рабов у балтийских славян не было, как вообще у всех древних славян, но рабами становились военнопленные, и таких было множество. При всяком удачном походе, при всяком ловко исполненном набеге, балтийские славяне приводили к себе в рабство большее или меньшее число захваченных в плен неприятелей: они их делили между ратниками или продавали на рынке. Кроме того, были еще по всему славянскому Поморью, у вагров, у бодричей, у лютичей, у ран и поморян, удальцы-разбойники, для которых увод невольников составлял настоящий промысел. От них страдала Нордалбингия, но еще более Дания, куда был всем, даже отдаленнейшим поморянам, открытый доступ с моря. Оттого-то и было у балтийских славян всего более рабов из датчан: часто удавалось христианам, при взятии какого-нибудь славянского города, освобождать целые толпы их. Покоренные в конце XII в., вагры и бодричи уже не могли грабить Данию; но однажды случилось их повелителю, саксонскому герцогу Генриху Льву, рассориться с датским королем, и он дал им волю: в словах летописца слышится, с какой свирепой жадностью эти славяне бросились на прежнюю свою жертву.

"Кликнули князей Славянских, и те сказали: "мы здесь, готовы", и с радостью послушались. Пустил он их (т. е. Генрих), и пали плотины, сдерживавшие море, и прорвалась волна, подымаясь и разливаясь и нанося гибель многим датским островам и прибрежным землям. Исправлены были вновь корабли разбойников, и они заняли у датчан богатые острова; пресытились Славяне, после долгого лишения, богатствами Датчан, упитались ими, говорю, утучнились, разжирели. Я слышал по рассказам, что в Мекленбурге, в день торга, считалось до 700 душ пленных Датчан, выставленных на продажу, только бы нашлись покупатели".

Но не одних чужеземных пленников обращали славяне в рабство; в беспрестанных междоусобных войнах своих лютичи уводили в неволю бодричей, поморяне - лютичей, и т. д.; забирали целые семьи и располагали ими, как добычей, разлучая немилосердно жену от мужа, дитя от родителей, не внимая никаким жалобам и воплям. Вообще, тут бывали случаи ужасной жестокости; когда бодричи, которых немцы систематически истребляли и выживали из их земли, доведенные до отчаянья всем этим гонением и посетившим страну их голодом, бежали толпами к поморянам и датчанам, но и свои братья, поморяне, без пощады стали их продавать полякам, лужицким сербам и чехам, как невольников.

Одинаковая с военнопленными была участь неоплатных должников: они становились рабами заимодавца. Иногда у богатого человека было множество таких рабов. Замечательно, что, судя по рассказу жизнеописателя св. Оттона (см. Приложение) существовало в этом отношении нечто вроде международного права между Поморьем и Данией: у одного знатного поморянина, Моислава, было в рабстве несколько датчан, должников его, и в том числе знатный юноша, сын датского вельможи, которого отец, будучи должен Моиславу 500 фунтов (серебра), дал в заложники; его держали в погребе, в колодках и цепях, чтобы принудить отца к уплате.

Уже из этого видно, что обращение с невольницами было не мягкое. Одних употребляли в работу; других держали для выкупа, и этих страшно мучили. "Священники Христовы в (вагрском городе) Любице (в нач. XII в.) были, говорит Гельмольд, в ужасном бедствии: кроме нищеты и ежедневной опасности смерти, им приходилось еще смотреть на цепи и разного рода муки, которые были уделом Христиан, приводимых в плен разбойниками". Вот что рассказывает в другом месте тот же писатель, как очевидец: "Мы (с епископом) остановились в гостях у Тешимира (знатного славянина-вагра), который принял нас с большою пышностью. Но не показались нам сладкими и приятными Славянские пиры, потому что мы видели кандалы и разнообразные мучения, которым подвергались привозимые из Дании Христиане. Мы нашли там священников Господних, изнеможденных долгим заключением, и епископ ничем не мог им помочь, ни силою, ни просьбами".

У передовых племен балтийских славян, особенно в последний век их существования, когда они со всех сторон только и видели беду и погибель, жестокость с неприятелями, которые попадались им в руки, доходила до исступления: неистово вымещали они на христианах гнет, который сами так долго от них терпели, насильственное обращение в христианство, истребление, и мы поймем возможность и правдивость следующей картины, нарисованной тем же Гельмольдом: "Народу Славянскому врождена была ненасытная свирепость... Какими многоразличными родами смерти Славяне губили Христиан, рассказать трудно: одним они вытягивали кишки, наматывая их на кол, других распинали на кресте, ругаясь над знамением нашего искупления... а кого они сажают под стражу ради денежного выкупа, тех мучат столькими пытками и сковывают столькими цепями, что незнающему и не поверить".

XXIII

Добродушие, гостеприимство и человеколюбие балтийских славян

Все это показывает балтийских славян народом, воспитанным в воинственной жизни, суровым с чужими, строгим у себя, в своей семье. Но у них сохранились и черты мягкого нрава, остатки быта кроткого и мирного. Только иностранные писатели меньше говорят об этой стороне их характера, потому что она не так бросалась им в глаза, как их военная доблесть и жестокость их к несчастным невольникам. Можно, однако, по немногим их указаниям угадать, что и в груди балтийского славянина, упорного воителя, билось сердце доброе, и что все же в основании его нрава, хоть и ожесточенного, оставалась славянская общительность, славянское добродушие. Доброта души ставила его, конечно, выше, в нравственном отношении, средневекового немца или датчанина; разумеется, мы говорим о природном характере балтийских славян и их соперников, независимо от влияния религии, и не сравниваем, например, язычника, князя поморского, который считал позволительным иметь кроме жены 24 наложницы, с германцем, которому христианская заповедь повелевала хранить верность своей законной супруге: но вне этих влияний мы найдем, в тогдашних немцах и датчанах, менее общительности и добродушия и, бесспорно, столько же, если не больше, свирепости и бесчеловечности, как в балтийских славянах. В особенности их поведение со славянами превосходило в жестокости все то, чем славяне старались им отплатить. Что значит захват немецких и датских невольников славянами, что значат все их грабежи, правда, ужасные, против многовекового порабощения целых племен, так что для немцев и датчан "славянин" стало синонимом раба, и несчастная участь славян, подпадавших их власти, у самих немцев сделалась поговоркой ("все, что прежде принадлежало нашей Мерзебургской церкви, говорит Титмар, было тогда распродано, подобно Славянской семье, которая, подвергшись обвинению, распродается и рассеивается"16)? Что значит ненависть славян к своим германским соседям, против многовековой кровавой обиды, которую они от этих соседей терпели, ибо саксы называли, по словам немецкого историка, славян собаками, и не признавали их, даже когда они исповедовали христианскую веру, равноправными с собой людьми? Что значат те страшные мучения, которым славяне подвергали некоторых пленных (особенно немецких священников, которые их насильно обращали), против систематического истребления всего народа славянского на Балтийском поморье? А с другой стороны, в балтийских славянах выказываются черты такого высокого добродушия и человеколюбия, каких напрасно стали бы искать в средневековых немцах и датчанах; и черты эти тем драгоценнее и достовернее, что их сохранило свидетельство враждебных писателей.

Адам Бременский громко восхваляет приветливую кротость и общительность волынцев (жителей славного на славянском Поморье острова и города Волына, против устьев Одры): они принимали к себе всякого приезжего иностранца и без ограничения давали ему все права туземных жителей: "Доныне, говорит он, Волынцы преданы заблуждению языческих обрядов, но, впрочем, не найдется, относительно нравов и гостеприимства, народа честнее и добродушнее".

Как хорошо подтверждается это свидетельство рассказом другого немецкого писателя о поступке волынцев с католическим монахом, который пришел склонить их к принятию христианства. Испанец родом, долго живший в Риме и назначенный епископом какой-то епархии на место другого епископа, отставленного, Бернард, выжитый происками своего совместника, решился идти обращать язычников и, не зная ни слова по-славянски, отправился на Поморье. В нищенском рубище явился он в Волын и через переводчика начал проповедовать народу. Жрецы и старшины волынские, долго толковав об этом странном для них человеке и о неслыханных словах его, решили, что он сумасшедший и определили дать ему корабль и выслать его из своей земли. Но Бернард и слушать не хотел, и в пылу восторженной ревности, с топором в руке принялся рубить священный столб, принадлежавший божеству волынцев и с которым сопряжено было, по их верованию, благосостояние города и победа над врагами. Народ бросился на него, повалил наземь и, сильно избив, отошел; жрецы выручили несчастного из толпы, посадили на корабль и отправили обратно, по Одре, в Польшу, провожая насмешливыми словами: "Если такая у тебя охота проповедовать, то ступай, проповедуй рыбам и птицам, а нас оставь в покое". Может ли быть больше добродушия? Человек, которого никто не понимает, приходит к язычникам, оскорбляет их величайшую святыню, и его берут и выпроваживают миром.

Говоря о свирепых морских разбойниках, закоренелых язычниках, ранах, летописец Гельмольд сознается, что им были врождены многие добрые качества, в особенности почитание родителей и гостеприимство. В этом последнем качестве самым видным образом проявлялась для иностранца славянская общительность, и действительно, немецкие писатели не надивятся гостеприимству балтийских славян. Послушаем рассказы двух свидетелей, как они изображают, на противоположных концах Балтийского поморья, один у вагров, другой у поморян, гостеприимство славянского народа. Гельмольд, повествуя о своем путешествии с одним немецким епископом по земле Вагрской (около 1155 г.) говорит следующее: "Прибыслав (князь бодричей и вагров, которого немцы ужасно притесняли) попросил нас завернуть к себе в дом, несколько в сторону от дороги, по которой мы ехали; он принял нас с великой заботливостью и радушием и приготовил богатое угощение. Перед нами поместили стол, уставленный двадцатью кушаньями. Тут-то я узнал на опыте, о чем прежде слышал по рассказам, что нет народа приветливее Славян своим гостеприимством. В приглашении гостя они все как бы нарочно соревнуют друг другу, так что никогда не приходится страннику самому просить у них приема. Что ни приобретет Славянин своим трудом, хлеб ли, рыбу ли, дичь ли, он все израсходует на угощение и считает того лучшим человеком, кто щедрее. Случается даже, что эта страсть показаться пышным и расточительным ведет к воровству и грабежам. На эти проступки смотрят снисходительно, извиняя их долгом гостеприимства; у Славян законом является поговорка: "Что ночью украдешь, на утро раздавай гостям". Если же случится (впрочем, это бывает чрезвычайно редко), чтобы кто-нибудь отверг странника и не принял его, то считают делом правым сжечь его дом и имущество, и все единогласно называют такого человека бесчестным, подлым и стоящим всякого поругания, который бы отказался уделить гостю часть своего достатка".

А вот что говорится о поморянах.

"Удивительное дело, у Поморян не снимается никогда со стола кушанье; у каждого хозяина есть отдельная изба, чистая и нарядная, которая служит только для стола и угощения: в ней стоит стол со всякою едою и питьем, всегда накрытый, и когда одно блюдо опорожнится, несут другое; от мышей покрывают блюда скатертью самою чистою, и так кушанье всегда готово и ждет гостей, и во всякий час, когда захотят поесть, гости ли придут, или одни домашние, то вошедши в столовую избу, найдут все готовым".

С такой общительностью и таким гостеприимством соединялась у балтийских славян большая сострадательность к ближнему. Они не допускали, чтобы кто-нибудь у них впал в нищету или просил милостыни; если кто от болезни или старости становился немощен, то отдавали его на руки родным, и те ухаживали за ним весьма заботливо. Таким образом, не было у ран и поморцев, о которых немецкие писатели рассказывают эти подробности, людей бедных и нищих, и если приходил к ним нищий из чужой земли, то они его гнали с презрением, как бродягу, который за что-то недоброе оставил свою родину.

Были ли балтийские славяне, подобно своим соплеменникам, склонны к песням и веселью, об этом нет известия; но оно вероятно, при всей их воинственной суровости. По крайней мере, когда было где-нибудь празднество в честь богов, то собиралось изо всех окрестных мест множество народа, часто несколько тысяч, и тут пели песни, играли в игры, плясали, кричали.

XXIV

Общее заключение о характере балтийских славян.-Их характер в истории.-Значение у них некоторых племенных названий

Таков был характер этих людей: основание доброе, общительность и любовь к ближнему; но на этом основании, вызванная обстоятельствами, воинственность, породившая быт строгий и суровый, воинственность, часто переходившая в склонность к разбою, в жестокость и свирепство; одним словом, народ, в сущности, добрый и не жестокий, но ожесточенный.

В истории же балтийские славяне выступают и действуют не в полноте своей природы, вместе добродушной и суровой: о кротости, об общительности нет и помина, и является только война за войной, жестокость за жестокостью. Так их поставила судьба: окруженные постоянной опасностью, теснимые отовсюду врагами, разъединенные между собой, они не могли не жить односторонней жизнью народа, который только и думал о войне и защите, который вечно был в бою.

Балтийские славяне как бы чувствовали сами, что военная доблесть была их первым долгом, их существенной необходимостью, особенно те, положение которых на западном краю Поморья было наиболее тревожно, и это чувство долга и необходимости даже выразилось в их племенных названиях. Обыкновенно славяне (это было уже замечено), принимали свои племенные названия по месту жительства, как бы выражая тем свою привязанность к родине. Между балтийскими славянами этот обычай сохранили ветви восточные и южная, которые менее соприкасались с чужими народами. Несколько названий такого рода уже приведены в другом месте, и их огромное количество. Напротив, западные ветви, вагры, бодричи или рароги, велеты или лютичи, ратаре, себя назвали не по месту жительства, а по тому племенному свойству, которым, видно, наиболее дорожили, и это свойство, выраженное во всех этих различных именах, все одно и то же: храбрость. Слово вагор объясняется санскритским вагара храбрый, удалой, немецким wacker мужественный, и сохранилось, с небольшим изменением начальных звуков, в русском областном (костромском) выражении угар удалец; бодричи, очевидно, значит люди бодрые, лютичи люди лютые, ратаре происходит от слова рать, ратники, что велеты, другое название лютичей, также означало храбрость, о том свидетельствует даже древний историк: "четыре племени, Кичане, Черезпеняне, Доленчане и Ратаре, говорит Гельмольд, прозываются по храбрости Вильцами (немецкая форма слова велеты) или Лютичами": и действительно, велет то же, что русское областное и белорусское слово волот, т. е. богатырь, и сравнивается с санскритским валита сильный. Замечательно это обилие воинственных прозвищ у передовых балтийских славян, так что одно и то же племя имело два таких прозвища, а ветвь ратарей даже три, одно частное (ратаре), и два общих, племенных (велеты и лютичи). Наконец, и другое имя бодричей, рароги, объясняется польским и чешским словом рарог (сокол)17 и быть может даже, по аналогии с рарогами, что имя варнов взято не от реки, на которой они жили, а значит вороны (балтийские славяне вместо вран произносили варн): по крайней мере, название их реки, Варнова, своим окончанием, кажется, намекает на то, что она прослыла по варнам, а не варны по ней.

XXV

Первые известия о борьбе балтийских славян и саксов.-Возвышение и падение вагров между V и VIII в.

Первые войны балтийских славян с саксами и датчанами известны только в самых общих чертах. Они древнее всех исторических сказаний северной Европы. Саксы, у которых не было тех полуисторических, полумифических преданий или саг, которыми так богато скандинавское племя, сохранили одно лишь воспоминание, что им искони были враждебны балтийские славяне и воевали они с ними с древнейших времен.

Поначалу война между саксами и славянами в Нордалбингии, без сомнения, велась мелкая, пограничная, какая естественно происходить между враждебными народами, когда они еще живут в своей племенной независимости, без единства и государственной власти. Такая война (пример ее представлял в новое время Кавказ, до прибытия русских), не порождает великих, общих предприятий, но ведется беспрерывно, и, делая из каждого человека самостоятельного воина, необыкновенно способствует развитию личной доблести. Какое-то темное, можно бы даже сказать символическое, известие об этой древней борьбе славян с саксами сохранил Адам Бременский. Описывая восточную черту, разграничивающую Нордалбингию от Славянской земли, он, между прочим, указывает на маленькое озеро Агримесвидиль (теперь Штокзее, на запад от Плунского озера): "Агримесвидиль, говорит он, где и сражался Бурвидо в единоборстве с бойцом Славянским, и убил его, и камень на том месте положен на память". Эти слова как бы намекают на какое-то давнишнее предание о бое Славянина с Саксом; но ничего верного, разумеется, предположить нельзя18.

На славянской стороне всю тяжесть борьбы в Нордалбингии приходилось тогда, по необходимости, нести племени пограничному, ваграм. Прочие ветви балтийских славян, не соприкасаясь непосредственно с саксами, могли, с тех пор как немцы были прогнаны с Балтийского поморья, оставаться более или менее в покое, и подвергались разве нападениями морских витязей из Дании. Было время, и о нем смутно помнит летописец, когда первым, самым воинственным народом на Балтийском поморье были вагры. Свое значение и свою силу они получили от беспрерывной войны с соседями: война их воспитала и укрепила; война породила у них, вместо племенной раздробленности, народное единство, какого требует постоянная оборона от неприятелей, и выдвинула между ними сильных князей. Тогда они возобладали и над всеми соседними славянскими племенами: князья вагров подчинили себе бодричей, кичан (ветвь лютичей), и даже распространили свою власть на ветви гораздо отдаленнейшие.

Когда это было и чем кончилось? Оно было очень давно, конечно после совершенного освобождения балтийских славян от немецких дружин, т. е. после V в., но и не позже VIII в.; ибо в VIII в. вагры уже не имели того значения, и соседние бодричи не только от них не зависели, но даже сами господствовали над ними. Когда произошел этот переворот, сломивший силу вагров и возвысивший бодричей? Было ли против вагров восстание и междоусобная война, в которой их низложили? Этого уже история не помнит. Едва ли обошлось без насилия: это тем вероятнее, что в VIII и IX вв. вагры совершенно исчезают, так что бодричи даже распоряжаются их землей, одни ведут войну в Нордалбингии и берут для себя страну покоренных на время саксов; о ваграх же нет и упоминания, и только в следующее время, мало-помалу, опять выступают они и получают между балтийскими племенами некоторое значение. Но никогда уже не могли вагры вернуть своей прежней власти и все примыкали к бодричам, как второстепенная ветвь, действуя с ними заодно и разделяя их судьбу.

Во всяком случае, возвышение вагров, их господство и падение важно в истории балтийских славян. Это было первое событие в их жизни с тех пор, как они сбросили с себя власть немцев и стали вполне независимы. Это была первая их попытка установить у себя единство и государственное устройство. Как у других славян, у чехов, у руси, так и у них, внешняя причина, война и нужда в обороне, породила стремление к государственной жизни. Подвергаясь наибольшей опасности от чужих народов, балтийские славяне ощутили такое стремление в самую раннюю пору; первая попытка их не удалась, и такова была вся их история, с самого начала до последнего времени: разрушение и неудачи.

XXVI

Датские саги о столкновениях датчан с балтийскими славянами

О беспрерывных столкновениях балтийских славян с датчанами, какие бывали с древнейших времен, сохранилось много известий в сказаниях или сагах, которыми скандинавские народы увековечивали своих героев и их великие подвиги. Разумеется, эти поэтические предания не могут быть приняты за чистую историческую быль. К тому же еще, древние датские саги дошли до нас не в своем первоначальном, простом виде, а в латинском сочинении знаменитого стилиста XII в., Саксона Грамматика, переделанные на исторический лад, соединенные в одно целое и испещренные риторическими прикрасами. Рассказы саг тем более ненадежны, что не только искажают в происшествиях подробности, смешивают имена и местности, путают порядок и последовательность, но не дают даже верного общего очертания событий. Нет ничего одностороннее и пристрастнее народной памяти и народной поэзии: она рада помнить только то, что для народа приятно и лестно, и даже готова переделать жестокое поражение в блистательную победу; и из таких-то односторонних сказаний соткана вся древняя часть датской истории Саксона.

Но все же, очевидно, эти сказания не были чистой выдумкой народных поэтов или Саксона Грамматика: без сомнения, в них хранились какие-нибудь смутные воспоминания о действительных событиях самых отдаленных веков. Так, например, доказано, что даже приход Одина и Асов в Скандинавию, принявший в сагах совершенно образ мифа, имеет некоторое историческое основание и случился около II в. по Р. X.

Почти современником Одину выходит у Саксона князь славянский Скалк (так он его называет); когда еще жив был Балдер, знаменитый в скандинавской мифологии сын Одина, этот Скалк, по рассказу Саксона, воевал с морским королем, датчанином Гельгоном, который будто бы победил его на море и наложил дань на Славянскую землю.

О другой войне славян с датчанами, также в мифическое время, говорится у Саксона обстоятельнее: "Когда после смерти Датского Короля Готера, сильного властителя, Шведы и Корсь, платившие ему дань, освободились, то и Славяне решились отпасть от Датчан. Новый король Рорик собрал ратников своего государства, и, восхваляя перед ними дела предков, подстрекал их к соревнованию и мужеству. Славяне, зная, что не следует вести войну без предводителя, поставили себе короля, который дал бы единство их действиям. Выстроив на видном месте часть войска, они скрыли в засаде два отряда вооруженных людей. Но им не удалось обмануть противника, а, напротив, они попались сами. Сидевшие в засаде люди были окружены Датчанами и побиты. Товарищи их ничего не знали об их смерти. Они долго ждали сражения, и, наконец, один из них, соскучившись, вышел вперед, и, чтобы, покончить дело, предложил Датчанам поединок. То был жрец (или гадатель); он отличался ростом и стройностью тела. Условие поединка было (вот тут-то явно, что об этом деле пел народный датский певец: условие очевидно не равное): за победу - свобода от дани, которая прежде платилась Датчанам, за поражение - прежняя дань. Славянину навстречу выскочил юноша, храбрый, но не такой крепкий; с первого удара Славянин убил его. Велико было ликование на Славянской стороне, но условия, видно, не исполнили, и на другой день победитель опять явился с вызовом. Он был полон надежды, а Рорик - страха и смущения: он замечал, что Славяне смотрели уже с презрением на тех, кому прежде повиновались, и что между Датчанами не находилось равного Славянскому бойцу. Наконец, выступил Уббо, сильный и мышцами, и знанием чар. На берегу, в виду Короля, который сидел на корабле, отмерили поприще; стена зрителей его окружила; при глухом гуле голосов, при страстном внимании толпы, двинулись бойцы в рукопашный бой, сильные оба, нанесли друг другу смертельные удары и тут же оба пали мертвые. Это побудило Славян, - так оканчивается предание, - примириться с Рориком и согласиться на прежнюю дань".

Спустя много времени, один из храбрейших королей, о котором говорят древние датские саги, Фрото III, собрался на славян войной. Никогда еще датчане не снаряжали такого флота, никогда не собирали такого войска: флоту не было места в гаванях, а войско было так велико, что для сокращения пути срывало горы, засыпало болота, строило исполинские мосты. Князь славянский Струнико (имя звучит как-то по-славянски, но сильно искажено) испугался и просил перемирия. Ему отказали. Началось великое сражение, и в нем Струнико пал с храбрейшими воинами. Славяне были побеждены и признали верховную власть датчан. Тогда Фрото велел вестнику собрать славян на сходку и провозгласил, что всякий, кто грабил и разбойничал, получит от него награду. Множество народа выступило вперед. Тогда король сказал славянам, что следует им от этой чумы очистить свою землю, и велел им самим тут же при нем казнить своих соплеменников. Таким образом Фрото, - заключает датское сказание, - истребил большую часть славянского народа. Остальные же помогали ему в войнах его.

О славянах упоминается и в преданиях о Старкатере, знаменитом у скандинавов витязе, который совершал подвиги не хуже Геракла или русского Ильи Муромца. Замечательно, между прочим, одно предание, указывающее на междоусобные войны балтийских славян, какие действительно часто у них бывали, особенно между бодричами и лютичами; это предание запечатлено тем древнейшим мифическим характером, который олицетворяет целый народ в общем имени одного исполина: Вин (т. е., очевидно, винд, славянин) помогал Старкатеру в войне с разными племенами; сражаясь вместе против корси, сембов (т. е. пруссов) и других восточных народов, они одерживали знаменитые победы. Потом Старкатер, возвратясь из дальних стран к Балтийскому морю и прибыв в землю Польскую (т. е., вероятно, вообще к ляхам), победил в единоборстве бойца, которого (так говорит Саксон) датчане называют Валце, а немцы, с небольшим изменением звука, Вильце. Такое сказание о различном у датчан и немцев произношении этого имени свидетельствует, что противник Старкатера был не один человек, а скорее олицетворенный народ, и, действительно, велеты назывались у немцев вильтами или вильцами, а у скандинавов вальцами. Предание это ходило по всему северу: оно приводится не только Саксоном Грамматиком, но и старинными руническими исчислениями древних датских королей.

Таким образом, уже в самой глубокой древности являются у балтийских славян признаки внутренних несогласий между отдельными племенами: одни стоят за датчан, другие с ними воюют.

XXVII

Саги о Гаральде Гильдетанде.-Королевство Рейдготское

Более историческим лицом представляется Гаральд Гильдетанд, датский король, который, ориентировочно, жил в конце VII века. Рассказывают, что он ходил на славян, победил их и такое оказал уважение к храбрости князей славянских, Дука и Даля, что не захотел их убивать, а велел увести в плен и потом принял в свою дружину. Во все последующее время славяне являются союзниками датчан в разных войнах.

Главной опорой Датского государства в эту древнейшую пору, как и после, были Датские острова. Ютландия была более или менее независима и только впоследствии стала постепенно сливаться с Данией. О Гаральде можно сказать с некоторой достоверностью, что он первый распространил свою власть с Датских островов на ближайшую часть материка. Здесь он основал загадочное государство Рейдготию, о котором только в сагах и говорится. Впрочем, саги не определяют положительно, что за страна была Рейдготия: одни утверждают, что это Ютландия, и что там обитала ветвь готов, другие относят Рейдготию далее на восток и заставляют граничить с землей гуннов, которая помещается в юго-восточной Германии, да и Рейдготию причисляют к Германии. Имя Германии скандинавы распространяют на всю среднюю Европу, но отнюдь не на Ютландию, которая была им хорошо известна. Тут же говорится, что подле Рейдготии лежала Виндландия, т. е. земля балтийских славян, по преимуществу Поморье, и что Виндландия как-то от нее зависела. По таким указаниям нет возможности определить точного значения Рейдготского королевства. Только общепринятое мнение, что Рейдготия есть Ютландия и прозвана по готам, кажется невероятным, потому что, насколько известно, готы сюда никогда не заходили, и притом Ютландия была так хорошо знакома скандинавским народам, что едва ли бы могла на время двух-трех поколений получить, а потом без следа утратить имя, для самих скандинавов непонятное. Позволим себе другую догадку. Главный, древний город лютичей, уважавшийся на всем Балтийском поморье, назывался Радигощем. Не подпал ли он с окрестной страной как-нибудь власти датских удальцов, как, например, позже Новгород варягам, и не основалось ли здесь кратковременное скандинавское государство, которое, с небольшим изменением звуков, в духе скандинавской речи, по Радигощу прозвалось Рейдготией? Этим объяснилось бы и подчинение Виндландии (Славянской земли) Рейдготскому государству, его помещение в соседство гуннов и причисление его к Германии. Впоследствии же, когда забылось настоящее значение Рейдготии, а между тем знали, что так называлась часть материка, принадлежавшая одному из датских королей, легко могли подумать, что дело шло о Ютландии, а из самого слова Рейдготия заключить, что эта земля была готская. Если бы это предположение оказалось верным, то можно было бы из саг о Рейдготии вывести несколько любопытных известий о древнейшей истории балтийских славян. Но как оно, при неопределенности скандинавских преданий, только гадательное, то нельзя основывать на нем никаких исторических заключений. Надо ограничиться простым изложением саг.

Есть целый круг сказаний, в которых Гаральд потерял свое значение могущественного датского государя, властвовавшего над соседними славянскими племенами, и является только королем рейдготским. Весь этот круг сосредоточен около чудного меча Тирвинга, выкованного карлами-волшебниками для Сваврлама, Одинова внука, меча, клинок которого сиял лучами, как светило, и который, вынутый, не входил в ножны иначе, как смоченный свежей человеческой кровью. Две целых саги рассказывают о его происхождении, о гибели каждого его владельца, о том, как он был зарыт в могилу с Ангантиром, третьим владельцем, и страшными заклятиями вызван из земли дивной девой Герварой, как она им сражалась и потом, выйдя замуж, дала его Гейдреку, любимому сыну, как Гейдрек, прибыв в Рейдготию к королю Гаральду, уже старому и слабому, помощью чудного меча доставил ему победу над врагами, а там убил его и стал сам королем рейдготским. Далее рассказывается о победах Гейдрека над гуннами, поездка его в Русь, где ему дана была в супружество дочь королевская, получившая в приданое Виндландию, и смерть его от меча губителя. Гейдрек объезжал однажды свое государство и собирал дани, как вдруг, ночью, рабы ворвались в его палатку, схватили Тирвинг и убили великого воителя.

XXVIII

Битва при Бравалле.-Торжество славян над датчанами

Более похожи на историческую быль те сказания, в которых Гаральд является сильным властителем, подчинившим Дании некоторые из славянских племен. Особенно прославилась на всем севере и много воспевалась последняя его битва при Бравалле19, где впервые счастье изменило ему, уже престарелому и слепому. Битва была ужасная. На одной стороне сражались датчане и славяне, их союзники, на другой шведы и норвежцы. Между славянами первая была Висна (у исландцев Висма), дева суровая и привычная к войне. У древних скандинавов было много таких женщин и дев, которые брались за оружие и ходили, морскими царицами, на отважные разбои; может быть, предание перенесло на славян черту скандинавских нравов, но может быть также, что и у балтийских славян, столь же отважных и не менее чтивших женщину, являлись охотницы до смелых подвигов. Висна вела в бой целый полк славянский. Славяне эти отличались от прочего войска своим вооружением. У всех были маленькие щиты медного цвета и чрезвычайно длинные мечи: в рукопашном бою славянин перебрасывал щит за спину или передавал слуге, несшему вьюк, и с открытой грудью с мечом в руке бросался на врага. Было много славян в этой битве при Бравалле, и они сражались упорно; Висна несла знамя датского войска. Но неприятель победил, и Гаральд был убит.

Сила датчан была надолго сломлена. Тогда, вероятно, славяне захотели воспользоваться их слабостью, и началась многолетняя война. По рассказу Саксона Грамматика, славяне, после многих незначительных действий, решились, наконец, на великое предприятие и с огромными силами проникли в Ютландию. Но и на чужой земле они не догадались поставить себе начальника и, действуя вразброд, были разбиты. Поражение, видно, вразумило их, и они избрали себе вождя. Затем успехи их были огромны. Через Малый Бельт они переплыли в Фионию и победили там датчан. В Ютландии было также несколько сражений, и славяне одолевали везде; за несчастным королем датским Сивардом осталась одна Зеландия; все прочие части его королевства, Ютландия, Фиония, и, разумеется, нынешний Шлезвиг, были в руках славян. Сын Сиварда, Ярмерик, и две дочери попали к ним в плен; дочери были проданы, одна в Норвегию, другая в Германию, где они нашли супругов, которые их купили, а Ярмерик достался королю славянскому Исмару (Весмиру?). На датчан была наложена славянами дань в отплату за ту, которую те некогда брали со славян. Потом, однако, Ярмерик, убив Исмара и убежав из плена, освободил свое отечество, а через некоторое время знаменитый витязь и король датский Рангар Лодброк (в середине VIII в.) опять подчинил себе, по словам саг, славян и властвовал над Рейдготией и Виндландией, которые, после его смерти, будто бы достались в удел одному из его сыновей. Впрочем, саги говорят об этом так коротко и отрывочно, что весь их рассказ о Рагнаровой Рейдготии более похож на повторение истории Гаральда Гильдетанда, нежели на настоящее народное предание20.

XXIX

Славянское сказание о великом походе против датчан

О великом походе балтийских славян на Ютландию после Бравалльской битвы, которое у Саксона Грамматика представлено с таким редким беспристрастием, долго помнили, должно быть, все ляшские ветви, как об общем торжестве. К нему, вероятно, относится предание, о котором рассказывает польский летописец Кадлубек, приписывая этот подвиг полякам, или ляхам в тесном смысле. "Заморские страны, говорит он, были также свидетельницами их побед. Они покорили не только все народы по эту сторону моря, но и Даномалхийские (т. е. Даномаркские, Датские) острова: одолев сильные их войска в морском сражении, они проникли до крайних пределов этих островов и подчинили себе весь тамошний народ. Короля Канута21 они сковали, а Датчанам дали на выбор, или платить дань, или одеться в женское платье и зачесывать волосы по-женски, в знак "бабьего" бессилия. Но пока те спорили о выборе, их заставили принять и то, и другое". В этом замечательном предании, несмотря на сказочный его вид, очевидно, сохранилась народная память о великом поражении датчан, и о временном покорении славянами Ютландии и близлежащих островов. Только оно, разумеется, должно быть отнесено не к полякам, которые не могли иметь столкновений с датчанами и никогда не ходили по морю, а к ближайшим их родичам, ляхам прибалтийским.

XXX

Следы славянских поселений на Ютландском полуострове

Таковы свидетельства народных преданий о давнишних столкновениях балтийских славян с их соседями, немцами и скандинавами. Трудно решить, до какой степени достоверны рассказы Саксона Грамматика и скандинавских саг о завоеваниях датских королей на славянском Поморье, но несомненно свидетельство датчан и поляков о бывшем когда-то необыкновенном распространении балтийских славян на западе: оно подтверждается многочисленными их поселениями в самых отдаленных краях, в западной Германии, в Голландии и даже в Англии.

После того как балтийские славяне одолели пришлые дружины, которые их так долго угнетали, и приобрели себе на Поморье полную свободу, не могло не быть для них поры сильнейшей предприимчивости и расширения. Может быть, она и настала вскоре после Аттилы, когда везде еще продолжалось наступательное движение славянских племен, сообщенное им гуннским завоеванием; может быть, и позже, в VII в., когда южные соседи балтийских славян, чехи, уже образовав могущественную державу под властью Само, первого государя славянского, сломили силу аварскую и отбились от франков, и когда напор славянского племени на юг и запад возобновился сильнее прежнего. Как бы то ни было, главные поселения балтийских славян в западных землях уже достоверно существовали в VIII в.

Значительнейшие из этих поселений шли, очевидно, с моря. Их основали велеты (лютичи), первые мореходы в славянской семье. Близ восточной оконечности нынешней Голштинии, в земле Вагрской, первая их стоянка, в морских походах на запад, обозначается именем города Лютикенбурга22 (теперь Lutjenborg). Когда-то, видно, лютичи заняли это место у вагров, своих соплеменников.

Далее мы встречаем весьма древние поселения славян на северо-западной оконечности Ютландии, на берегу Скагеррака; но нельзя сказать утвердительно, какому племени они принадлежали, велетам или бодричам с ваграми, были ли они заняты с моря или сухопутным нашествием, и находились ли в связи с мимоходным покорением Ютландии, о котором только что было сказано. Мы знаем об этом славянском поселении только по названиям местностей: северо-западная часть Ютландии называлась в старину Woendlesysoel, теперь Wendsysel, т. е. селение вендов, и заключала в себе волости Woendlefolkhoeret и Winoebioerghoeret; жители назывались Woendelboer, у латинских писателей Vandali; до сих пор там существуют города Wester-Wandel, Oster-Wandel, Winabiorg, (т. е. Виндский город).

XXXI

Славянские поселения в Нидерландах и Англии

Гораздо определеннее известия о колониях велетов в Голландии. Важно свидетельство знаменитого англо-саксонского писателя (начала VIII в.) Беды Преподобного, который говорит, что (около 700 года) мажордом Пипин назначил св. Виллиброрду местом для епископского престола новообращенной им страны фризов, "свою славную крепость, которая называется у тех народов древним именем Вильтабург, т. е. городом вильтов, а на языке галлов Trajectum (Утрехт)". Кроме того, есть Голландская летопись, которая очень часто упоминает о поселениях славян вильтов (т. е. велетов) между фризами и нижними саксами в северной Голландии и Гельдрии, и о постройке около Утрехта (Ultrajectum, Trajectum) славянской крепости Вильтенбург. Эта летопись, правда, составлена в XV в. и исполнена всяких баснословных рассказов; но без сомнения, основанием для нее послужили народные предания и поверья, и отчасти древние памятники; к тому же в XV в. велетов давно не существовало, и далеко уже было то время, когда славянские ветви жили в западных краях Европы; значит, Утрехтский летописец не мог прийти к мысли о поселениях велетов близ устьев Рейна, если бы не знал о них по народным преданиям Голландии. Замечательно в его рассказе, что голландские славяне обитают там с самых древних времен и, хоть воинственны, но живут в ладу с окружающими фризами и саксами: эти три народа избирают себе общих вождей, и славянский город Вильтенбург является у них как бы столицей. К несчастью, из невнятного повествования Утрехтского летописца нельзя вывести никаких заключений о делах и судьбе местных славян. Он сообщает нам определенно только два-три события, и то самых бесцветных, именно, что король франкский Дагоберт (в начале VII в.) покорил фризов и славян-вильтов, разрушил Вильтенбург и укрепил город Trajectum (Утрехт); что Пипин Геристальский, полностью подчинив своей власти Славонию (т. е. фризскую) и Голландию, превратил их в область, которая получила название восточной Франции; что св. Виллиброрд (тот самый, о котором приведено выше свидетельство преподобного Беды), освятил церковь "у древнего Славенбурга, что теперь Vloerdingen"; наконец, он уверяет, будто бы св. Бонифаций, знаменитый проповедник христианства в западной Германии, послал (в 702 г.) 30 священников и дьяконов в Славию (т. е. землю славян во Фризии) обращать язычников, и потом сам пришел туда, убедил некоторых, но вскоре погиб с товарищами мученической смертью от тамошнего народа. Другие сказания приписывают его убиение собственно фризам; мы не беремся решать, ошибся ли Утрехтский летописец, или прочие источники смешали славян, обитавших во Фризии, с настоящими германскими фризами.

Какое бы, впрочем, суждение не было произнесено над отдельными сказаниями Утрехтского летописца, все же остается несомненным, что в VII и VIII в. в нынешней Голландии между фризами и другими тамошними германцами были славянские поселения, принадлежавшие именно к храброй ветви велетов. Очевидно, эти славяне, маленький островок, со всех сторон окруженный сплошной массой германцев, должны были совершенно с ними слиться; но доныне еще названия местностей гласят об этой ветви славянского племени, занесенной в такую даль и заглохшей среди чуждых народов запада. Таковы: местечко Вильтенбург, близ Утрехта, Вильта, Видениц (т. е. Воденец), Камен, Свята и другие.

Несомненную связь с поселениями велетов в Голландии имели велеты (вильты) английские. Может быть даже, часть славян, приехавших в Голландию, по какому-либо случаю переселилась потом в Англию. Утрехтский летописец повествует, что в века глубокой древности славяне-вильты, изгнанные из Англии, прибыли в Голландию и там основались. Этот рассказ, кажется, намекает на связь велетов голландских с английскими, хотя, очевидно, велеты перешли не из Англии в Голландию, а наоборот. Тот же писатель говорит, что с англами и саксами, которых Генгист и Горса привели в Британию, были также славяне. Это известие довольно вероятно, по соседству западных славянских ветвей с англами и саксами, но нельзя сказать, до какой степени оно достоверно. Во всяком случае, о значительном поселении славян велетского племени на юго-запад от Бристольского канала, свидетельствуют имена, как-то: страна Вильтс, в старину Wiltsoeten, т. е. селение вильтов, город Вильтон, графство Вильтшир и т. д. Впрочем, эти вильты, как и голландские, не имели своей собственной истории: рано утратив славянскую народность, они во всем разделяли судьбу англо-саксонского племени.

XXXII

Поселения балтийских славян в западной и южной Германии

Таковы важнейшие поселения балтийских славян за морем. С другой стороны, они переправлялись через Лабу и выбирали себе жилища в Германии, не только поблизости своих коренных земель, но даже в самых отдаленных местах. Трудно только определить, какие именно племена образовывали эти колонии. Северные, вероятно, происходили от балтийских ветвей; но те, которые основались южнее, не знаем, кому приписать, стодорянам, лабским сербам, чехам, или даже хорутанам. Переселения славян в Германию восходят к весьма древнему времени и производились, насколько известно, мирным образом: славяне двигались большими толпами по торговым дорогам и занимали в пустынных краях Германии свободные места. Часто даже сами немцы приглашали их селиться на необработанных полях с условием известной платы и находили в том выгоду, потому что славяне были отличные земледельцы. По достоверному известию, уже в 736 году было значительное число славян (вероятно, стодорян или сербов) на берегах реки Фульды, одного из источников Везера. Тут же и южнее, около Вирцбурга, в половине VIII в., селил их св. Бонифаций, раздавая им пустынные земли, отведенные церквям в новообращенной Германии. Таким образом, в северо-западной части нынешнего Баварского королевства, между Вирцбургом, Нюрнбергом и Бамбергом, около Майна и по всему течению реки Раданицы, в VIII и IX в. образовались целые славянские края. В грамоте 846 г. страна эта называется землей "Славян, которые живут между Майном и Раданицей и именуются Майнскими и Раданицкими Винидами". Эти славянские поселения были так значительны, что еще в XII в. не успели совсем онемечиться. Для нас весьма любопытно то, что славяне, проникшие так далеко на юго-запад Германии, принадлежали отчасти к ветвям балтийским: и в этой стране являются опять велеты (вильты); на юг от истоков Раданицы, между Нюрнбергом и Донаувёртом, был город Вильтенбург (теперь Вильцбург). Какова была предприимчивость маленького племени, которое, обитая вблизи Рюгена, основывало поселения и строило города в Англии, в Голландии, в Баварии!

XXXIII

Торговая деятельность балтийских славян.-Торговля вагров и бодричей

Мы рассмотрели одну сторону тех отношений, в которые судьба поставила балтийских славян. Естественные условия положения и характера вели их к нескончаемой вражде и борьбе с соседними народами; возбужденная в них до высшей степени удаль вызвала отважные их переселения на дальний запад. Но те же самые обстоятельства, которые были причиной враждебных столкновений балтийских славян с германскими племенами, искони также заставляли их входить со своими соседями в мирные связи путем торговли. Приморский народ, ставший мореходным по необходимости и охоте, соприкасавшийся так близко и сообщавшийся так легко с другими народами, балтийские славяне не могли не полюбить торговой жизни. Действительно, мы знаем, что еще задолго до Р. X. венеты на Балтийском поморье вели торговлю янтарем. На время, может быть, поморская торговля пострадала от немецких дружин, которые, наверное, предпочитали войну и добычу мирной и трудовой деятельности. Но с независимостью торговля вновь возникла у балтийских славян и вскоре достигла такого развития, что удивляла современников своей обширностью.

Географический вид юго-западного, славянского берега Балтийского моря указывает на четыре места, самые выгодные для торговли: у крайнего на юго-западе изгиба, в земле вагров; у нынешнего Висмарского залива, в земле бодричей; у обширного лимана, где сходятся три устья Одры с устьем Пены в земле поморян, и у впадения Вислы в море, на границе поморян и пруссов. В этих-то местах и сосредоточилась торговля балтийских славян, и основались лучшие их города. Только ваграм, непрестанно теснимым соседними народами, некогда было торговать, разве, может быть, во времена самой отдаленной древности. Однако и при всех невыгодах пограничного положения, древний город их Старыгард был весьма внушителен; гавань его находилась в сообщении с Гамбургом и с Волыном, главным торговым городом приодерским. Но в XII в., когда вагры совершенно изнемогли, когда их страна перешла в руки немцев и закончилась многовековая война, местные преимущества взяли свое, и новый вагрский город Любица (Lubeck), лежавший несколько южнее покинутого Старого града, слишком близкого к Дании, сделался одним из знатнейших торговых мест Германии.

В начале IХ в., а вероятно и гораздо раньше, у Висмарского залива процветала торговля в Рароге, главном городе бодричей, которые сами назывались рарогами. Она имела в это время такое значение, что пошлины, которые взимались с купцов, торговавших в Рароге, были одним из важных доходов датских королей. Однако уже в IX в. война коснулась Рарога и пресекла его деятельность. Разрушенный датчанами, он опять отстроился, но никогда уже не получал прежнего торгового значения. Даже славянское имя его вскоре исчезло, по крайней мере, в летописях более не встречается, и заменилось немецким названием Микилинбурга (т. е. Большой город). Хотя нет на то прямых свидетельств, но можно, кажется, принять за верное, что Рарог и Микилинбург один и тот же город: ибо, во-первых, и тот, и другой именуются главным городом бодричей; во-вторых, бодричи носят прозвище рарогов в то самое время, когда летописцы называют главный город их Микилинбургом: поэтому, если мы предположим, что Микилинбург имел свое славянское название (а это, кажется, несомненно), то едва ли найдем другое, как Рарог, которое именно совпадало бы с общим названием бодрицкого народа; по крайней мере, в современных свидетельствах нет решительно следа другого славянского имени для Микилинбурга. Как бы то ни было, впрочем, торговое значение разрушенного Рарога не воскресло в обновленном Микилинбурге: война не позволяла. Но опять и здесь, когда бодричи были истреблены и земля их обращена в немецкое поселение, вместе с миром снова водворилась торговля. Однако и Микилинбург, который, как и многие города того времени, лежал на некотором удалении от морского берега, чтобы безопасность от разбойничьих кораблей соединялась с выгодой приморской пристани, был покинут, подобно Старому граду, и стал деревушкой, а в нескольких верстах от него, в новом городе, по-славянски Весмир, по-немецки Висмар, закипела торговая жизнь.

XXXIV

Торговля поморян.-Город Волын или Юлин

Только вдали от поприща войны с немцами и датчанами процвела славянская торговля на Балтийском поморье после IX в. Она сосредоточилась близ устьев Одры и тут достигла наивысшего своего развития. Здесь было несколько славянских торговых городов: Щетин (Stettin, теп. Штеттин. - Ред.), при разделении Одры на рукава, другие же по правому рукаву ее, так наз. Dievenow: на южном крае острова Волына - Волын; напротив этого острова, на материке, Камен и Клодно.

В самое блистательное время Поморья, когда ничто еще не тревожило там славянского народа, важнейшим из этих городов был Волын (у немцев Воллин или Юлин, у датчан Юмне, - вероятно, - искажение вместо Юлне, у исландцев также Иом, вместо Юм).

"У впадения Одры в море, говорит в XI в. Адам Бременский, находится великолепный город Юлин (по другим спискам, Юмне), знаменитая пристань, где съезжаются окрестные народы, варвары (т. е. славянские и другие язычники) и Греки (т. е. православные, русские). О величии этого города, про который ходят чрезвычайные и дивные рассказы, надобно сообщить несколько известий, заслуживающих внимания. Юлин самый большой из всех городов Европы23; в нем обитают Славяне вместе с другими народами, Греками и варварами. Даже и Саксы, приезжающие туда, получают равные права с тамошними жителями, лишь бы, во время своего пребывания в Юлине, не исповедовали явно христианства. Весь народ там еще предан заблуждению языческих обрядов, но, впрочем, относительно нравов и гостеприимства, не найти людей честнее и добродушнее. В этом городе, богатом товарами всех северных народов, есть все, чего ни спросишь дорогого и редкого... Из него кратковременным плаванием (на гребном судне) сообщаются с одной стороны с Дымином (теперь Деммин), городом, лежащим недалеко от устья реки Пены, где живут и Руяне; с другой, с областью Семландиею, принадлежащею Пруссам. Расстояние такое, что от Гамбурга или от реки Эльбы на седьмой день достигнешь до Юмне, путешествуя сухим путем; чтобы ехать морем, надобно сесть в корабль в Шлезвиге или Альдинбурге (Старом граде вагров), и также можно прибыть в Юмне. Из Юмне же, пустившись на парусах, на четырнадцатый день выйдешь на берег в Острогарде, в Русской земле24, где столица Киев, соперница Константинопольского скипетра, краса и слава Греции". Последние слова показывают, что Адам Бременский имел особенно в виду связь Руси с Грецией (и действительно, для западного человека того времени христианская земля вне Римского единства была явлением удивительным), и греки, которые, по его словам, торговали в Волыни, были, очевидно, просто православные, т. е. русские. Все известие Адама о Волыне чрезвычайно важно. Вот какое развитие имела торговая деятельность на славянском Поморье и как обширен был круг ее сообщений. Невозможно, чтобы такой город и такая деятельность возникли в короткое время. Волын стал процветать, без сомнения, гораздо раньше XI столетия, к которому относится свидетельство Адама Бременского, может быть, с той поры, как удары немцев и датчан обрушились на западные города славянского Поморья и убили их торговлю. Как ярко выставляется также в словах летописца характер волынской торговли и волынского народа! Естественно купцам богатого торговлей города составить касту и добиваться монополии: вспомним Финикию и Карфаген, Венецию и города ганзейские. Но нет: славянская общительность одолела торговую жадность, и не только волынские славяне не стремились к монополии, но даже всякому приезжему давали (употребим выражение, которое для них самих было бы, верно, непонятно) полные права гражданства: запрещение саксам в Волыне исповедовать явно христианскую веру, очевидно, было установлено, уже когда они насильно внедряли свое исповедание среди балтийских славян и тем сделали его для них ненавистным. Но слова Адама показывают, что для этих саксов, при всей их вражде к славянам, не было в Волыне другого ограничения, что прочим народам позволялось там свободно исполнять обряды своей веры, и что даже христианство, как его исповедовали народы православные, могло оглашать языческий Волын своей кроткой молитвой.

XXXV

Торговля Щетина и прочих поморских городов

Напротив Волына на материке лежал, на берегу Одры, большой и старинный город Щетин (Stettin)25. Он также процветал торговлей и, бесспорно, находился в постоянном сообщении с Волыном. Но, по-видимому, Щетин имел другое значение, чем Волын. Волын был чисто торговым городом, а Щетин имел также значение племенное и государственное. Щетин был старейшим городом на Поморье, мать и глава всех городов поморских. Ему оказывали почет и те города, которые могли бы с ним соперничать торговлей и могуществом. Даже волынцы говорили, что у них старинный закон предков - ничего не постановлять важного без совета и согласия щетинцев: "Щетинцы глава всего Поморского народа, многочисленнее и сильнее прочих городов; Волын всегда будет следовать их примеру и решению". Новая черта общительности славянского быта. В начале XII в. Щетин получил перевес даже в торговом отношении, после нападения датчан на Волын около 1115 года. Он находился в постоянных и правильных сношениях с ранами. Ежегодно плыло за море великое множество щетинцев, и можно было в Щетине найти много таких бывалых людей, которые, по выражению немецкого писателя, знали в точности положение, все местности и нравы всякого народа. Самый город был тогда больше Волына, он казался современникам отличным и огромным, заключал в своей окружности три холма, и около 1120 года имел, по исчислению, девятьсот отцов семейств; женщины, дети, челядь и люди без хозяйства не считались. Но и Волын в то время, хотя был уже не тот, что пятьдесят лет назад, оставался, однако, большим и сильным городом, вел обширную торговлю и высылал за море не менее купцов, нежели Щетин. Волынцы все еще крепко стояли за свою независимость и казались немцам народом упорным и неукротимым. Выгодное положение Волына его отчасти поддерживало: Одрой он легко сообщался с материком, а с другой стороны властвовал над островами, которые прикрывают устье этой реки, и которые, как видно из старинных сказаний, имели в то время, сравнительно с твердой землей Поморской, большее значение, нежели теперь. Поэтому, когда дело шло об избрании места для епархии на Поморье, князь и знатные люди страны назначили епископскому престолу быть в Волыне.

Кроме Волына и Щетина, около устьев Одры было еще много других торговых городов, более или менее значительных. На реке Пене находился Дымин, важный и как пограничная крепость поморская, и как перевалочное место в торговле с Германией. Из Германии товары везлись сухим путем до Дымина, где грузились на суда и сплавлялись по Пене до крепости Узноима (теперь Usedom, Узедом. - Ред.), до Волына, Щетина и т. д. Также вдоль по берегу Пены от Дымина до ее устья шла проезжая дорога. Впрочем, неизвестно, велась ли дыминцами также самостоятельная торговля.

На восточной стороне треугольника, образуемого устьем Одры, было два торговых города: Камен и Клодно. Камен (теперь Cammin) лежал у самой Дивеновы, недалеко от ее устья: то был город весьма значительный уже в начале XII века, а в конце этого столетия он стал наследником Волынской торговли и стал первым городом Поморья. Положение Клодна (русская форма была бы Колодно) в точности неизвестно: но из повествований о путешествии Оттона Бамбергского по Поморью видно, что город этот находился недалеко от Волына и Камена, на восток, по дороге к Колобрегу: "Клодно очень большой город, говорят эти повествования, и лежит в глубине леса; ежегодно отправляется оттуда в чужие страны множество народа для торговли. За рекою же, которая течет мимо Клодна (вероятно, Рега), Оттон нашел безлюдную окружность обширного города, недавно разрушенного и выжженного Поляками".

XXXVI

Остальные торговые места на славянском Поморье: Рана, Колобрег, Гданск

Такова была торговля на Поморье, что на этом маленьком пространстве земли около устьев Одры могло существовать четыре больших торговых центра (даже пять или шесть, если считать Дымин и тот древний город по соседству с Клодно, который уже в XII в. лежал в развалинах). Здесь был центр славянской торговли, но она основалась и в других местах. Остров Рана, несмотря на недостаток удобных пристаней и на воинственность жителей, также вел значительную торговлю. О постоянных сношениях ран с Щетином было уже упомянуто. По словам Саксона Грамматика, многие из ран ездили на чужую сторону по разным торговым делам, а у главного, священного их города, Арконы, в особенном, кажется, торговом предместье26, жило много иностранных купцов. Ране, впрочем, не были к ним так благосклонны, как волынцы. Рассказывают, что когда им пришлось отречься от язычества и нужно было вытащить из капища уважаемый идол Святовита и разбить его, то они, не вполне еще разуверившись в его силе и боясь его гнева, сами не покусились на это дело, а заставили подвергнуться мщению Святовитову рабов и иностранных торговцев, проживавших в Арконе. Но монополии не искали и ране. Около их острова в ноябре месяце, когда поднимались сильные ветры, производилась обильная ловля сельдей, и они позволяли всякому приезжать и ловить эту рыбу, источник богатства; и действительно, ежегодно она привлекала множество промышленников, немцев и др.

При торговой деятельности, было как у ран, так и у поморцев весьма много кораблей; кораблям своим балтийские славяне умели придавать большие для того времени размеры. Балтийские славяне прежде датчан выучились строить военные суда, поднимавшие лошадей. О ранском флоте, перевезшем конницу, упоминается уже в 1112 г., но только в 1136 г. датчане в первый раз попытались придать своим судам нужный для этого объем: они поставили тогда на каждый корабль по четыре лошади27.

На восток от Одерского лимана был также богатый торговлей город, Колобрег (теперь Colberg, нем. Кольберг, польск. Колобжег. - Ред.), один из значительнейших городов поморских, лежавший близ устья Персанты, но, по старинному обычаю, на небольшом расстоянии от моря. Он процветал особенно благодаря своим солеварням, которые уже славились в Германии, когда земля Поморская была там почти совершенно неизвестна. Кроме соляного промысла, Колобрег обогащался также сплавом леса по Персанте и обширной морской торговлей. Случалось, в удобное для плавания время года, что большая часть колобрежцев находилась в отлучке в разных землях и островах Балтийских, так что остававшиеся дома не решались в эту пору ни на какие нововведения.

Далее на восток от Колобрега не было уже ни той деятельности, ни того благосостояния. С Х в. поляки беспрестанно опустошали и воевали за эту часть Поморья. Что там было прежде, об этом нет никаких известий. Однако на устье Вислы возник город Гданьск (Danzig), упоминаемый уже в Х столетии: в XII в. говорится о кораблях, плативших в Гданьске известную пошлину; но нельзя сказать, шли ли они из Польши и здесь только останавливались, или занимались в Гданьске постоянной торговлей.

XXXVII

Направление торговли балтийских славян.-Сношения с северными и восточными прибалтийскими народами

О направлении торговли славянского Поморья мы знаем мало. По древнейшим свидетельствам известно о значительных сношениях со Швецией. В VI в. Иордан рассказывает, что ценные черные меха, которые он называет pelles saphirinoe (вероятно, собольи), вывозились от шведов, и, проходя через руки многих народов, наконец, доставлялись в Италию. Без сомнения, одним из участвующих в этой торговле народов были балтийские славяне. Уже в IX в. славилась в Швеции, и процветала еще в XI в., большая гавань Бирка, недалеко от Упсалы, куда приезжали корабли всех балтийских народов: датские, норвежские, прусские и, вероятно, русские, а также корабли балтийских славян, о которых именно упоминает Адам Бременский.

На торговлю балтийских славян с Русью намекает приведенное уже повествование этого же летописца о том, что из Волына было 14 дней пути к Русскому берегу, и что в Волыне жили приезжие люди греческие, т. е. православные. Других свидетельств нет. Были также, наверное, сношения с соседними пруссами. Уже в IX в. пруссы имели значительную гавань, Трусо (близ озера Drausen, где теперь Elbing), куда ходили корабли даже из Норвегии, и не может быть, чтобы славяне, которых отделяло от пруссов лишь низовое течение Вислы, ее не посещали.

XXXVIII

Сношения с западными странами - Данией, Германией и проч.

Известнее для нас сношения балтийских славян с западными землями, датской и германской. В торговле с Данией главным посредником был город Шлезвиг (иначе Гедеби), упоминаемый уже в IX в. и находившийся, кажется, в сношениях с Рарогом. После разрушения Рарога, Шлезвиг стал важнейшим посредником в сношениях Дании с балтийскими славянами, а также и с другими прибалтийскими землями, Швецией, Пруссией, Русью. Вообще города датские, а в особенности Ютландские, должны были участвовать в торговле славян как посредники с западными странами. Напротив Шлезвига, на берегу Немецкого моря, лежала большая гавань Рипа (теперь Рибе): как в Шлезвиг съезжались корабли из балтийских стран, так Рипа была сборным местом для кораблей западных народов, саксов, фризов и англичан. Нет сомнения, что при своей обширной торговле и склонности ездить за море, балтийские славяне пользовались этим удобным путем через Шлезвиг и Рипу для сношений с западными краями Европы.

В торговле с Германией товары отчасти шли через Гамбург на Шлезвиг и оттуда морем к славянам, но большей частью сношения производились сухим путем, в пограничных местах. В конце VIII века она была уже довольно значительна, так что Карл Великий счел за нужное подчинить ее особенным законам. Он старался, вероятно из политических целей, ее ограничить, запретил немецким купцам ездить в славянскую землю и назначил только три пограничных города, куда могли приходить славянские купцы для сделок с немцами. По-видимому, торговля с Германией велась преимущественно у полабцев и вообще у бодричей, так что из трех городов, избранных Карлом для сношений немцев с балтийскими славянами, два лежали на границе этих племен, на весьма близком один от другого расстоянии, именно - Бардевик и Шезель (у нынешнего Люнебурга). Третий был Магдебург, гораздо южнее, напротив земли стодорян. Из этих городов Бардевик и Магдебург оставались во все последующее время важными торговыми местами; запрещение ездить к славянам отпало само собой, и магдебургские купцы, в особенности, получили с 975 г. большие преимущества и льготы. В земле вагров был постоянный пограничный торг в городе Плуне: каждое воскресенье сходились здесь для торговых сделок славяне и соседи их, залабские саксы. Об этом говорит писатель XII века: неизвестно, велась ли в Плуне такая торговля и в древнейшее время.

Кроме того, в Гале (нынешний Галле) на р. Сале (по-слав. Соляве) сосредоточилась большая торговля. Есть известия, что в XII в. там бывала ежегодно ярмарка, которую посещали поморские купцы и на которую привозились всякие товары, а в особенности ткани, главный предмет германского сбыта. Из Галы плыли на судах по Соляве и по Лабе мимо Магдебурга до устья Гаволы, потом несколько верст вверх по Гаволе до Гавельберга; здесь товары выгружались и везлись вьюками через землю стодорян, морачан и лютичей до Дымина, пограничной поморской крепости. В Дымине они нагружались снова и сплавлялись по реке Пене и взморью до Волына, Щетина и т. д.

XXXIX

Торговля с Польшей и Востоком

Сношения балтийских славян с Польшей были самые незначительные, особенно с западной или Великой Польшей. Мы сказали, что эта страна не имела никаких сообщений со стодорянами и лютичами: из городов великопольских Гнезна и Познани были дороги только на приодерские города в Силезии, принадлежавшие Польше, как-то: Кросно, Глогов и др., и оттуда в землю лужичан и лабских сербов28, а на север от этих дорог, между Польшей и Стодоранией, тянулись края глухие и непроходимые. Мы знаем также, что не было сообщения между Великой Польшей и прилежащей к ней западной частью Поморья, и что их разделял еще в XII в. дремучий лес. Восточные сообщения Польши с Поморьем были легче, и между Наклом на Нотеци, пограничной польской крепостью, и Белградом на Персанте, серединным поморским городом, не встречалось, кажется, больших естественных преград, а по Висле удобно ходили из Польши в Поморье всякие суда. Но при всем том, между Польшей и Поморьем не было торговли сколько-нибудь значительной. Древнейший польский летописец (Мартин Галл) в самом начале своей "Истории" говорит, что "Польша стоит вне торговых путей и разве только посещается проездом теми немногими купцами, которые отправляются в Русь".

Из этих слов можно заключить с некоторой вероятностью, что между торговцами, посещавшими Русскую землю, бывали и балтийские славяне. Действительно, они издревле сообщались даже с азиатскими народами и, значит, также с Русью. Об их торговле с отдаленным Востоком свидетельствуют монеты арабских халифов, Омейядов и Аббасидов, в большом количестве находимые на Балтийском поморье. Они преимущественно относятся к VIII и IX ст., и прекращаются в ХI: последняя из восточных монет, там найденная, принадлежит к 1012 г. Видно, что борьба с немцами, которая все усиливалась, а может быть, и упадок Арабского халифата в это время, прекратили эти отдаленные сношения.

XL

Последствие борьбы и торговых связей балтийских славян с соседними народами: влияние чужих стихий

Таким образом, у балтийских славян существовала издревле обширная торговая деятельность, достигая, где благоприятствовали обстоятельства, необыкновенных по времени размеров и служа основанием и жизненным средством для многих цветущих городов. Она, конечно, была плодом той склонности к торговому промыслу и к странствованиям, которая, кажется, врождена славянскому племени, а также особенной предприимчивости и отваги, лежавшей, - мы знаем отчего, - в характере балтийских славян; и все эти побуждения соединились здесь, как мы видели, с необыкновенными выгодами местности. Здесь славяне имели прекрасный морской берег, богатый хорошими пристанями, их окружало много деятельных народов, были все удобства к сообщениям и к размену товаров: понятно, что они могли полюбить торговую жизнь и предпочесть ее всякому другому промыслу.

Известно нам, как те же самые условия местности и те же обстоятельства породили бесконечную борьбу балтийских славян с их соседями, немцами и скандинавами. Такова была их судьба, что они вечно и всеми путями, миром и войной, сталкивались с чужими народами, подвергались чужим влияниям. Первым событием в их истории было покорение германскими дружинами, и когда они впоследствии освободились, то все-таки германское влияние не прекращалось. Мы знаем о смешении балтийских славян с остатками этих дружин, которые так долго владели Поморьем (вспомним, что говорит Иордан про видивариев); мы видели глубокое действие борьбы с немцами и датчанами на нравы и характер балтийских славян. А с другой стороны, могли ли быть менее значительны для них последствия беспрерывных и столь обширных сношений с окрестными народами через торговлю и мореходство, когда славянские города на Балтийском поморье только и существовали этой торговлей и мореходством, когда многие, а нередко даже почти все жители оных большую часть года проводили за морем, в чужих землях, и когда в первом между этими городами, в Волыне, всякие иностранцы жили наравне с местным населением? Не мудрено при таких условиях, что чужие влияния, а в особенности германское, привились искони ко всему существу балтийских славян, что оно было поражено ими до глубины. В гражданском устройстве этого народа совершенно преобразовались коренные славянские стихии: уже с древнейшего времени выработался и вполне определился у него быт полу-славянский, полу-чужой, тот неестественный быт, который, своими противоречиями, и помешал историческому развитию балтийских славян, и так много способствовал их падению.

XLI

Древний семейный быт германцев и славян и его противоположные начала

История еще застает и германцев, и славян в семейном быте, без народного единства и государственной власти, в одной лишь родовой связи, а уже тогда какое было между ними глубокое различие в началах! Славянская семья жила обособленно, каждая на своем месте29, разрастаясь в деревню, и владела сообща землей, которая ей принадлежала. Когда умирал отец, то дети также сообща владели его имуществом или делились поровну. Для общего дела собирался сход; все в нем участвовали на равных правах и принимали решение единогласно. Потом необходимость защиты от врагов или другая какая-либо причина заставляла народ искать себе некоторого единства и средоточия, и подчиняться власти князя; князь мог окружить себя боярами (кметами), людьми опытными, которые были ему советниками и исполнителями его воли, и дружиной (гридями или лехами), которая всюду его сопровождала как военная сила; но самый народ не изменял своего устройства, оставаясь по-прежнему при общем сходе и общем владении землей, и только когда область князя становилась обширной и нельзя было собираться на сход всему народу, то посылался к князю на сейм выборный (владыка). Аристократии у славян не было.

В древних германцах, как их описывает Тацит, видно много сходного с этим славянским бытом, по той причине, что и они жили тогда семьями, чуждые государственного строя; но в своих основаниях семейный быт германский был совсем не тот, что славянский. Славянская деревня, разрастаясь большей частью из одной семьи, стояла вместе30; германские избы строились вразброс, далеко друг от друга. Славянин пахал землю сам, а жене поручал домашние работы; германец презирал хлебопашество, любил лишь войну и охоту, а в свободное время лежал в бездействии дома, предоставляя земледелие женщинам и челяди. У славян земля принадлежала общине, и наследство отца было общее детям и это устройство осталось до позднейших времен; у германцев оно первоначально существовало также, но со временем отмерло: при Цезаре, у свевов землей владели общины, при Таците она еще не вполне была в личном владении, а в последующее время крепко установилась личная поземельная собственность, при Таците отцу наследовали все дети, а потому мало-помалу стал возникать майорат, т. е. неделимость имения, переходящего к старшему сыну, и сделался законом у германских племен. В общественных делах славяне довольствовались сходом, на котором все имели равный голос; германцы предоставляли сходу только важнейшие дела, и кроме него имели другую власть, выборных князей, которые решали дела второстепенные, были судьями и даже на сходе имели особенное значение: дело предлагалось сходу не иначе, как по обсуждении князьями, и один из них (или король) должен был докладывать о нем народу. Кроме схода и князей была у германцев (впрочем, по-видимому, не у всех племен), еще третья власть, король, но он, кажется, имел первоначально, в собственных германских землях, самое ограниченное значение и был не более как глава существовавшего у германцев искони сословия знатных людей. Славянин не признавал различия знатных и незнатных родов и даже, уводя пленного в рабство, по истечении известного времени не только предоставлял ему свободу, но открывал ему доступ в свою общину без всякого унижения или ограничения в правах; германец искони отдавал у себя почет и преимущество некоторым знатным родам, нередко чтил их как потомков божества, только из их среды избирал королей, и часто даже при выборе князя или военачальника останавливался на юноше, представителе знатного рода; преклоняясь перед знатностью рода, он, с другой стороны, никогда не ставил наравне со свободным человеком раба, отпущенного на волю, и ни за что не принимал его в свою общину31.

Таким образом, аристократическая стихия коренилась искони в духе германцев и еще в первоначальном семейном быте образовала у них определенную власть. Но зато у славян, которые на ступени простого семейного быта не имели другой власти, кроме общины, легко и добровольно устанавливалась власть, когда наступала потребность в большем единстве: у каждого из мелких поколений, на которые в старину делилось все славянское племя, являлся князь сначала еще с малым и неопределенным значением, а затем какое-нибудь из этих поколений избирало такого князя, который владел бы как государь, как верховный глава и судья, и разрозненные славяне соединялись в народ и возникало государство. Между тем, над германцами тяготела их старая аристократическая власть и неодолимо противилась единству: оно могло образоваться у них только на чужой, покоренной земле, среди дружины, а на коренной германской почве устанавливалось не иначе, как насилием и завоеванием. Итак, общинный быт славянский был доступен единству государственной власти, а германский, аристократический - ей противен.

XLII

Образ жизни балтийских славян.-Их племенные князья.-Древнейший образ жизни велетов (лютичей)

Эти противоположные начала, германские и славянские, смешались в быте балтийских славян. В основании его лежала славянская община; но к ней в сильной степени привились германские влияния. Эти ли влияния, или что-нибудь другое задержало у них естественный ход славянской жизни, но вышедши еще в доисторическое время за пределы первоначального семейного быта (их положение среди враждебных народов и непрестанные заботы о защите служат тому полным объяснением), они до позднейших времен чуждались настоящего единства народного и государственного, пребывая в каком-то шатком и неопределенном состоянии, через которое прочие славяне только прошли, и которое можно назвать племенным бытом. Каждое племя имело свою власть, своего князя, но, мелкое и завистливое, не сознавало себя членом единого народа (разве что перед неприятелем, в случае крайней опасности), и, напротив, враждовало и дралось с соседним племенем. Власть князя была непрочна, слаба, и возникала, можно сказать, сама собою, без особенного гласного признания или переворота в старинном быту. Князем становился, сколько видно, кто-нибудь посильнее, поумнее и побогаче, кому удавалось приобрести чем-либо в народе особенное уважение и влияние; и по естественному, врожденному славянам чувству, вовсе не аристократическому, но чисто семейному, примеры которого постоянно у них являются, это уважение и влияние переходило, опять-таки само собой, без гласного утверждения, от отца к детям: славянин говорит себе - кому быть ближе по достоинствам к отцу, как не детям? - и готов перенести на детей общественное значение отца; между детьми он часто, по тому же естественному чувству, предпочтет старшего прочим братьям, нимало не признавая, однако же, как германец, в знатности крови или в первородстве существенной стихии человеческого общества.

Весьма выразительно изображено появление князей у древних славян в рассказе первого чешского летописца, почерпнутом, очевидно, из народного предания: "Мало-помалу усиливалось в народе зло, - говорит Косма Пражский, описав водворение чехов в Богемии, - всяк должен был терпеть от других обиды все хуже и хуже, и не было ни судьи, ни князя, к кому бы обращаться с жалобами; потом, без чьего-либо требования или распоряжения, по собственному произволу стали стекаться к тому, кто в своем племени (можно перевести также: в своей общине) или роде считался лучшим нравственными свойствами и почетнейшим по богатству, и при нем, однако же без ущерба своей свободе, разбирали спорные дела и нанесенные друг другу обиды. Между ними (т. е. чехами) был некий муж, Крок, по имени которого и назван, как известно, город (castrum, т. е. укрепление), теперь заросший лесом, в Стибенском округе (Краков близ Ракониц в Чехии); был он муж между своими современниками совершеннейший, мудрый в суждении тяжб, и к нему, точно пчелы к улью, сбирался народ для суда, как от племен (или общин) в его собственной родине, так и со всей страны. Он оставил после себя трех дочерей, одаренных мудростью...". И к этим дочерям, далее рассказывается Космою, перешло значение отца. Как мы видим, пражский летописец ясно познавал это почти незаметное и негласное образование княжеской власти у мелких племен чешских, и два главные источника ее, мудрость и богатство; замечательно и то, что самого Крока, сделавшегося как бы общим главой чехов, он князем еще не называет; титул княжеский выступает лишь при его дочерях: старшую, Каси, Косма именует госпожой чехов, меньшая, знаменитая Любуша, является княжной, правительницей своего народа и у летописца, и в народной песне; она уже передает княжение своему супругу. Иногда, кажется, образованию княжеской власти способствовало основание города, т. е. огороженного, укрепленного места, каким-нибудь богатым, предприимчивым человеком: понятно, какое значение во всей окрестности "город" мог придать своему владельцу; Косма Пражский, мы могли заметить, связывает с Кроком древний "город" (castrum) Краков; Нестор говорит, что когда поляне еще жили особо, родами, Кий с братьями построили у них город, и род их стал княжить. Также и древние князья польские, предшественники Пястов, соединены в предании с именем города; первые же слова летописца Мартина Галла, кажется, выражают это: "был в городе Гнезне князь именем Попел".

Между тем как настоящие, призванные народом, государи, которым подчинялись племена славянские, уже осознав свое народное единство, каковы были Рюрик на Руси, Семовит, сын Пястов, у поляков, Сам и Премысл у чехов, своей новой властью быстро создавали государства, эти старинные князья, которых было бесчисленное множество, никак не могли стать основателями прочного государственного строя; если и бывали попытки, то все неудачные: оттого, очевидно, что именно они представляли и сосредоточивали в себе племенную особность, которая противилась государственному единству и которую это единство должно было уничтожить.

Таковы были князья у славян балтийских.

Когда велеты (иначе лютичи) выступают на поприще исторической деятельности, мы встречаем у них множество князей и знатных людей, независимых и из разных родов. Трудно только решить, были ли то предводители отдельных племен, на которые велеты действительно делились, или владетели тех многочисленных городов (т. е. укреплений), которыми славянское Поморье было усеяно. Во всяком случае, у некоторых из них с княжеским саном связывалось и владение городом, а также какая-то дружина.

Все это еще не представляет в велетах ничего несообразного со старым славянским племенным бытом; только существование знати подле князей что-то ему не свойственно. Но затем появляются в рассказах летописцев известия, которые прямо указывают на влияние германских начал. Между князьями и знатными людьми у велетов, по словам Эйнгарда, один был главный по знатности рода и старости; он был князь над князьями велетов; когда он преклонился перед властью Карла Великого, то все прочие князья ему последовали, и франки признали его правителем всей страны Велетской. Это уж очень похоже на быт германский: один старший князь из знатнейшего рода, под ним много мелких князей и знатных людей, в зависимости, но не в подданстве.

Лет тридцать спустя после похода Карла Великого на велетов, рассказывается следующее событие, которое бросает свет на другую сторону их быта. У велетов (по-видимому, только у западной их части) княжил Любый с братьями: страна была между ними разделена, но, будучи старшим, Любый имел верховную власть. Он погиб, и осталось от него два сына, Милогость и Целодраг. Народ поставил князем Милогостя, потому что он был старший брат, но потом, найдя его недостойным, сверг и вручил власть второму сыну. Мы видим здесь с одной стороны господство общины и деление княжеской власти между Любым и братьями, с другой - предпочтение старшего брата младшему, предпочтение естественное и свойственное, как было замечено, славянскому быту, но из которого у балтийских славян, под влиянием аристократических стихий, легко образовалось потом начало майората.

XLIII

Древнейший образ жизни бодричей и стодорян

Таким образом, у велетов в древнейшее историческое время община властвует и ставит князей; князья многочисленны и мелки, по-видимому, владеют городами (т. е. укреплениями), есть знать, или, по крайней мере, знатные роды, братья делятся областями, но признается старшинство, а иногда даже наследство переходит в целости к старшему брату. Устройство это было общее всем балтийским славянам при их появлении в истории. У поморян оно сохранилось до позднейших времен, как будет ниже подробно показано. У бодричей и стодорян мы его вначале также находим. Подобно велетам, бодричи имели нескольких князей, один из них был главный, но когда он думал о единовластии, то встречал неодолимое препятствие в других князьях и в народе. Между князем и народом стояла знать, о которой летописцы говорят еще яснее, чем о той, которая была у велетов: часто упоминают они о знатных людях бодрицких. Особенно важно следующее известие: к императору Людовику Благочестивому пришли некоторые знатные бодричи (по другому списку - князья), и стали возводить разные упреки на своего князя Чедрага, отец которого постоянно служил Карлу Великому и который сам стал князем через франкское влияние; Людовик вытребовал его к своему двору, и, удержав у себя, отправил послов к бодричам узнать, хочет ли народ, чтобы Чедраг продолжал княжить; послы, воротясь, доложили, что мнения бодрицкого народа на этот счет различны, но что все лучшие и знатнейшие люди единодушно желают Чедрага, и Чедраг был утвержден в княжении. Значит, у бодричей также княжеская власть зависела от общины (иначе к чему бы служило посольство Людовика?), но была и знать, единодушная в своих мнениях, в противоположность остальному народу, и благоприятная князю, которого поставили немцы.

Наконец, при всей недостаточности сведений об их быте, мы знаем, что и у стодорян власть была раздроблена между многими князьями (в 939 г. было их тридцать, по словам летописца), и что княжение было наследственное, но зависело от народного согласия. Случилось так, что эти тридцать князей были все вместе вероломно убиты, и остался один бранденбургский князь, который, однако, властвовал только потому, что законный наследник, его дядя, находился в плену у немцев: когда тот вернулся, то был тотчас признан народом за князя, а племянник отставлен.

XLIV

Позднейший образ жизни велетов (лютичей)

По всему видно, что у разных ветвей балтийских славян вначале племенной быт был более или менее одинаковый. Но потом, от того ли, что смешение стихий славянской и германской произошло не в равной мере и породило несходные отношения, или по иным причинам, развилась между велетами (лютичами) и бодричами резкая противоположность, которая и совпадала, замечательным образом, с их исконной, непримиримой враждой, известной западным народам еще при Карле Великом.

Княжеская власть у лютичей была, как мы видели, самая раздробленная и слабая. Со временем она исчезла совершенно; когда именно и каким образом, неизвестно. В X в. у них уже не было князей, и властвовала одна община, как в старом славянском семейном быте: всем распоряжался сход, и не было другой общественной власти, кроме единогласного решения схода. Никогда ни у одного славянского племени, сход и закон единогласия не имели такого значения, и никогда, может быть, во всей истории, начало семейного быта не было с такой исключительностью приложено к общественному устройству. Единогласие, которое требовалось на славянском сходе для решения, очевидно проистекало из быта семейного, будучи основано на любви, начале семейного союза: ибо оно предполагало, что все собравшиеся на сходе любят друг друга и любят истину, что истина, будучи всегда одна, как только появится, найдет согласное признание, и что ни в ком не будет ни страсти, ни ненависти, способных возбудить противоречие. Взгляд на человеческое общество простодушный и высокий, но какая возможность принимать его в обширном круге народа, вышедшего за пределы семейного быта и подверженного бесчисленным страстям самолюбия и корысти! А между тем у лютичей до позднейших времен все общественное устройство сосредоточивалось в сходе, и одно только единогласие собравшегося народа решало и постановляло во всяком деле: но зато какие злоупотребления, какие несообразности, чтобы восполнить начало добродушия и любви, которого не стало, как скоро исчезла первобытная простота!

Вот какими словами описывается в начале XI в. это гражданское устройство лютичей:

"У всех тех (славянских племен), говорит Титмар, которые обыкновенно называются Лютичами, нет никакого особенного властителя. Общим советом рассуждая на сходе о своих нуждах, они решают дела единогласием. Если же кто из них на сходе противоречит решению, то бывает бит батогами, а если и впоследствии станет явно противиться, то либо от поджогов и беспрестанного разграбления лишится всего своего имущества, либо должен будет перед народом заплатить определенное количество денег, сообразно своему значению (или состоянию). Сами будучи вероломны и изменчивы, от других они требуют постоянства и большой верности... К нарушению мира их склонить легко даже и деньгами".

Такова была буйная и нестройная община лютицкая в начале XI в. и еще прежде, и такова она осталась до самого уничтожения этого народа, на исходе XII в. Она управляла у лютичей даже военными предприятиями. С отсутствием князя не могло быть у них и дружины, т. е. людей, совершенно посвящавших себя войне, и все их войско было не что иное, как народ, вооружившийся на время: как в продолжение мира, так и на войне, народ лютицкий решал все дела на общем сходе. Замечательно, что во множестве исторических известий, даже довольно подробных, начиная с XI в., ни разу не приводится имя предводителя или военного начальника у лютичей, словом сказать, не упоминается с этого времени ни о какой у них личности, тогда как средневековые летописи повторяют беспрестанно: "толпа вооруженных Лютичей бросилась на такой-то город; Лютичи пошли туда-то войною; Лютичи сделали то-то", и т. п.: как будто у лютичей в самом деле и на войне не было другой власти, кроме общины.

XLV

Общий сейм лютичей

Титмарово описание лютицкой общины относится, очевидно, к сходкам отдельных племен лютицких, которые, действительно, по своей дробности, могли собираться и решать дела всем народом. Когда и где собирались эти мелкие сходки, об этом не сохранилось никакого сведения; но по известиям о других балтийских славянах, можно заключить, что они происходили в положенные торговые дни и на местах, назначенных для рынка, под открытым небом. Кроме того, однако, было у лютичей, без сомнения, особенное собрание, на котором обсуждались дела всего лютицкого союза; ибо, как уже было сказано, четыре мелких племени, кичане, черезпеняне, доленчане и ратаре составляли союз лютичей или велетов; впоследствии к нему примкнули и другие ветви, укряне на северо-западе, стодоряне на юго-востоке. Для всего этого народа общая сходка была уже невозможна, и образовался сейм, состоявший, вероятно, из выборных или владык, как их называли древние чехи. Он собирался в городе Радигоще, общей святыне лютецкой, и, без сомнения, поставлен был под покровительство божества, которому поклонялось здесь все славянское Поморье. Когда нужно было о каком-нибудь общественном деле доложить лютицкому народу, то шли в Радигощ, созывали сейм, и сейм выслушивал и решал.

Свое общинное устройство лютичи старались распространять и на своих соседей славян. У бодричей и вагров они помогали той стороне, которая противилась княжеской власти и которая, по выражению летописца, "с известным своим вероломством добивалась свободы по Лютицкому обычаю". Стодорян им действительно удалось привлечь к себе: в конце Х в. они помогли им освободить Сгорелец (Бранденбург) и свою землю от немецкой власти, и с тех пор стодоряне уже не имели, как прежде, князей, управлялись общиной и совершенно слились с лютичами.

XLVI

Искаженный характер общинного правления у лютичей и причины его господства

Что могло быть в лютицком общинном правлении источником его невероятного упорства, его удивительной власти над народом? Как могло оно, при всем своем губительном действии, при страшных кровопролитиях, которые оно так часто порождало, при разъединении, через которое предавало народ славянский в руки завоевателей, удержаться у лютичей целые столетия и укорениться так сильно, что это племя погибло, а со своим правлением не рассталось?

Хотя и основанная на древних славянских началах, лютицкая община не была, однако, чистым и беспримесным их порождением: мы знаем, что она произошла не прямо из того быта, в котором все славяне жили в доисторическую эпоху, а напротив, образовалась только в позднейшее время, заменив собою власть старых племенных князей. Власть эта, промежуточная ступень между простым господством общины и государством, в правильном развитии, - так было и в других славянских землях, - уступала место более обширной и сознательной власти государей, представителей народного единства; а вместо того лютичи возвратились от нее опять к простой общине. Явно, что в образовании общинного правления лютичей было что-то неестественное: оно имело в полном смысле характер противодействия прежнему порядку вещей и явилось несомненно вследствие какого-то глубокого преобразования, которым, если не вдруг, то мало-помалу, уничтожена была власть княжеская и возвышено другое начало, и начало это, видно, было крепкое, что оно столько времени властвовало над лютицким народом, и упорное до неподвижности, что оно противилось у него всякому развитию, всякому нововведению.

Каково же было это начало, под влиянием которого совершился такой переход в лютицком быту и кому этот переход принес пользу? Современные писатели не говорят о том ни слова, но дело объяснится нам, если мы перенесемся мыслью во времена гораздо более поздние, к народу, имевшему с лютичами ближайшее родство. В Польше властвовала в последние века ее существования, также упорно и кроваво, община со своим славянским единогласием, со своим знаменитым liberum veto<$FПраво вето. На польском сейме для непринятия любого решения было достаточно одного голоса против. Прим. ред.>. Начала ее были также древние славянские; но по своему смыслу община там оказалась учреждением чисто аристократическим, орудием своекорыстной шляхты, которая из-за того, чтобы властвовать, а не повиноваться правильной власти, погубила великое и славное государство. Так и у лютичей, нет сомнения, что исключительное господство общины было делом знати, уничтожившей прежних князей из опасения единовластия и боявшейся всего, что угрожало ее значению. В одном замечательном событии это выказывается весьма ясно. Было уже сказано о вражде балтийских славян с немцами; вражда эта в лютичах как бы воплотилась и достигла невероятного озлобления; но однажды лютичи ее оставили и стали ревностно помогать немецкой политике и немецким войскам, именно тогда, когда начало приближаться к ним владычество польских князей. Разумеется, для лютичей единственным спасением от Германии было объединение с поляками в одно государство; но для этого нужно было отказаться от племенной обособленности и всяких личных интересов, с нею связанных, и, рассчитав все это, лютичи решили помогать немцам против польского князя Болеслава. Но тут случились разные знамения, которые, по языческим суевериям, пророчили беду; многие стали говорить, что не следует служить немцам, и лютичи собрались было совсем отказаться от союза, но "потом на общем сходе были, так выражается летописец, уговорены первенствующими между ними людьми не отставать от немцев": явно влияние знати, которая именно противилась польскому влиянию, потому что от него могла прийти к лютичам государственная власть и единство, и которая из страха и зависти готова была предать свой народ врагам.

Часто случается, что какое-нибудь учреждение, подвергаясь чужим влияниям, до того изменяется в своем существе и искажается, что получает смысл, совершенно противоположный первоначальному. Такова стала община в племени ляшском: у поляков на их сеймах, у лютичей на их сходах. Ненавидя немцев, они от немцев переняли и внесли в славянскую общину сущность их быта, аристократию: и аристократия, которая на германской почве породила много величия и добра, пересаженная на славянскую, повлекла за собой застой и падение.

XLVII

Позднейший образ жизни бодричей

Итак, у лютичей князья исчезли, и правила община, а в ней властвовала знать. Напротив, у бодричей с течением времени исчезла община, и правление сосредоточилось в руках князей, но при князьях этих опять-таки господствовала аристократия.

Мы расскажем впоследствии, как бодричи в VIII в. вступили в союз с немцами, и как они постоянно вращались в кругу немецкой политики. Князья их еще при Карле Великом стали опираться на Германию для усиления своей власти, и такой образ действия, к которому, кажется, вело отчасти и соперничество с лютичами, заклятыми врагами немцев, продолжался до конечной погибели бодрицкого племени. Под влиянием этим, без сомнения, и прекратился обычай созывать народ для общественных дел; по крайней мере, с 828 года, когда император Людовик спрашивал у бодричей, кого они хотят князем, ни разу уже не проявляется у них община, (а необходимо сказать, что о бодричах в летописях остались известия самые многочисленные и подробные). Зато государь получил у них гораздо большее значение, чем в других краях славянского Поморья, и хотя народ называл его просто князем, что значило только "господин", однако власть этого князя сравнивалась немцами с властью королевской. Ему кланялись в ноги, у него была дружина, которая служила ему лично: так, рассказывается (около 1010 г.), что князь бодрицкий Местивой, чтобы заслужить руку одной знатной немки, с 1000 вооруженных всадников отправился в Италию на помощь германскому императору. Но, принимая за образец немецкие учреждения и опираясь на покровительство Германии, бодрицкие князья никогда не могли достичь полной государственной власти, которой, впрочем, и в самой Германии тогда не было. С уничтожением общины и усилением дружинного начала, немецкое влияние соединяло непременно развитие аристократии: ибо аристократия была в то время в Германии сильнее самих королей и императоров. У бодричей также были свои знатные рода, которые даже у немцев признавались благородными, при всем презрении немцев к славянам: "Саксы называют Славян собаками", сказано у Гельмольда; но вот что мы читаем в Титмаровой летописи: "в 954 г. назначен архиепископом Магдебургским Вильгельм, рожденный хотя от пленницы и Славянки, но благородной, и короля Оттона".

Знать бодрицкая окружала князя и сопровождала его, когда он ездил на свидание с епископом для обсуждения общественных дел. При подобном свидании однажды было совершенно преобразовано все устройство церковных сборов у бодричей; взнос податей духовенству был отменен, а вместо того князь дал епископу в каждом округе земли Бодрицкой деревни с обширными поместьями, предоставив ему и выбор их. В таком важном деле, как передача немецкому духовенству множества деревень бодрицких, не видно никакого участия общины; но нет сомнения, что князь постановил эту передачу с непременного совета и согласия знатных людей, о которых именно говорится что они тогда сопровождали его на совещание с епископом.

Знать эта, разумеется, была по своему существу враждебна государственной власти. Всякая попытка основать у бодричей крепкое государственное единство кончалась неудачей, и хотя летописцы не приводят тому причины, но причина была очевидно та же, что и везде на славянском Поморье: упорство народа, которого чужие начала сделали неспособным к внутреннему развитию, и влияние знати, которая поддерживала это упорство для своей выгоды. Явился однажды у бодричей человек с великим умом, с крепкой волей, с глубоким пониманием христианства и своего народа и с твердым решением создать государство самостоятельное и сильное, и он его создал. Но приверженцы старины сговорились, убили Годескалка Прибыславича, и, убив его, взбунтовали народ; князем не был поставлен законный наследник, и не было также сделано выбора общим советом, а заговорщики просто провозгласили тотчас же князем иностранца, который им полюбился (Ранина Крука), и народ его признал беспрекословно. По этому видно, в какой мере развились у бодричей, под непрерывным, вековым влиянием германской жизни, стихии враждебные государственному единству и строю, и до какой степени в них изгладилась память о древней славянской общине.