Ж.-Ф. Жаккар

МЕЖДУ "ДО" И "ПОСЛЕ"

Эротический элемент в поэме А. С. Пушкина "Руслан и Людмила"

Перев. с англ. В.В.Львова. В сб.: "А се грехи злые, смертные...": Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (Х - первая половина XIX в.). М.: Ладомир, 1999. С. 712-736.

Статья является письменным вариантом доклада, прочитанного в Будапеште в сентябре 1993 г.; впервые опубликована в журнале: Russian Studies, 1994. Т. I. No 1.С. 156-181.

Среди вопросов, которые вызывает анализ поэмы Пушкина "Руслан и Людмила", один из самых сложных - это вопрос об организующем принципе. Проблема в первую очередь связана с определением жанра, к которому принадлежит поэма. Сразу после ее публикации в 1820 году этот вопрос стал главным предметом споров, хотя, как мне кажется, эти споры не дали никакого результата. Со своей стороны, я не собираюсь разрешить эту задачу, но кажется небесполезным напомнить, что в поэме представлена удивительная смесь разных жанров и что эта смесь как раз и является главным ее своеобразием. Основным материалом являются, конечно, мотивы русского фольклора - старинных сказок и былин. В русской литературе тем же материалом пользовался В. А. Жуковский в балладе "Двенадцать спящих дев". Из общеевропейских источников необходимо упомянуть прежде всего "Неистового Роланда" Л. Ариосто, "Орлеанскую девственницу" Вольтера и "Оберон" К. М. Виланда. К этому надо прибавить еще влияние эротической поэзии, в частности, Эвариста Парни, некоторые тексты которого переложены почти буквально в "Руслане и Людмиле". Каждый из этих возможных источников заслуживает отдельного разговора, но, повторяю, интереснее задуматься над тем, как Пушкин их синтезировал, преобразуя в свою оригинальную тему. По-моему, подход Пушкина к проблеме жанра в "Руслане и Людмиле" показывает, что он играет в некую литературную игру: блестящее чередование сказочного и эпического, волшебного и лирического, средневекового и современного является самым большим достоинством поэмы. Всякая попытка свести ее только к одной из этих характерных черт обречена на неудачу.

Интрига также требует некоторых предварительных замечаний, поскольку она связывает "Руслана и Людмилу" с целой традицией европейского литературного наследия, а именно со средневековым рыцарским романом. Мотив похищения жены, невесты или любимой женщины очень распространен в ирландском и бретонском циклах. Стоит упомянуть роман ХII века Кретьена де Труа "Рыцарь телеги", в котором герой Ланселот разыскивает свою любовницу, королеву Джиневру. Еще ближе поэма Пушкина оказывается к некоторым старинным ирландским сказкам (Briggs 1976; Gross, Slover 1969). Можно упомянуть довольно известную "Любовь к Этайн", но еще больше "Руслан и Людмила" походит на другую ирландскую сказку - "Этна новобрачная": героиня со своим супругом, так же как и пушкинская пара, только что поженились, и во время праздника в замке она вдруг глубоко засыпает; немного спустя ее похищает король-волшебник Финварра. Как и в поэме Пушкина, она спит очень долго и просыпается благодаря чудесному предмету. Следует упомянуть также ле "Сэр Орфео", где королева Юродис, также после долгого летаргического сна, в котором она видит предшествующие события, похищена магической силой (Brouland 1990: 19)¹ и насильственно водворена в очень богато обставленный дворец.

Можно еще упомянуть сказку "Супруга Бальмачизского Владельца", в которой у героя похищают жену и подменяют ее двойником, или "Мэри Нельсон", где волшебная сила уносит главную героиню в ту ночь, когда она должна рожать, и т. д. Мотив восходит к греческой мифологии: вспомним исчезновение жены Орфея Эвридики, которое, кстати говоря, является источником вышеупомянутого ле "Сэр Орфео". Однако у Пушкина движение фабулы подчиняется известным правилам построения, восходящим к средневековым рыцарским романам (вызов, блуждания, поиск, препятствия, сражения, куртуазная любовь и т. п.), хотя, конечно, очевидно, что здесь присутствует пародийный момент: на самом деле эти правила постоянно нарушаются и составляют в конце концов лишь условную псевдосредневековую рамку.

Фабула неизменна: королеву или княжну похищает какая-то сверхъестественная сила (бог или нечистая сила), и доблестный герой должен освободить эту женщину, но на его пути возникают препятствия (волшебства, обольщения, соперники, боги и т. д.), которые ему нужно мужественно преодолеть. "Руслан и Людмила", по-видимому, вписывается в старинную традицию. Однако нельзя не заметить, что Пушкин уходит от героического аспекта, сосредоточиваясь почти целиком на последствиях похищения - на неудовлетворенности сексуального желания и дальнейшем вынужденном воздержании героя. Этот параметр присутствует, конечно, и в рыцарском романе, но на периферии сюжета. Известны в "Рыцаре телеги" томления Ланселота, который забывает все, вплоть до собственного имени, ибо мысль о королеве Джиневре наполняет его существо полностью. После того как он расстался с Говеном, он впадает в такое же бессознательное состояние, что и Руслан после расставания с соперниками - Фарлафом, Ратмиром и Рогдаем. Оба - во власти неотвязной мысли, "бросают узду" и предоставляют лошади выбирать дорогу самой:

"[Рыцарь] телеги замечтался, как человек без сил и без защиты перед Любовью, владеющей им. И в своих мечтах он достиг такой степени самозабвения, что уж и не знал, есть он или нет его. Своего имени не помнит и не знает, вооружен он или нет. Не знает ни откуда приехал, ни куда едет, ничего не помнит, кроме одной вещи, только одной, ради которой все остальные канули для него в забвение. Только о ней он думает, и так много, что ничего не видит и не слышит. Однако его быстро уносит конь, не отклоняясь от прямого пути" (Chretien de Troyes 1992: 710 - 72б)².

Руслан томился молчаливо,

И смысл и память потеряв (Пушкин 1963: 17)³.

Что делаешь, Руслан несчастный,

Один в пустынной тишине?

Людмилу, свадьбы день ужасный

Все, мнится, видел ты во сне.

На брови медный шлем надвинув,

Из мощных рук узду покинув,

Ты шагом едешь меж полей,

И медленно в душе твоей

Надежда гибнет, гаснет вера (19).

Этот мотив у Пушкина занимает тем больше места, что, в противоположность рыцарям Средневековья, которые почти беспрестанно сражаются с врагами, Руслан проводит намного больше времени, вздыхая и мечтая об удовлетворении своего желания, чем совершая отважные поступки. Такие поступки немногочисленны и вдобавок поданы гротескно (сражение с головой, с Черномором, с печенегами). Становится очевидным, что в поэме главное - игра эротической тематикой. На эту особенность, впрочем, обратил внимание еще в 1821 году "благонамеренный" критик* пожалев, что "перо Пушкина, юного питомца муз, одушевлено не чувствами, а чувствительностью" (Кутузов 1821). Как бы то ни было, если прочесть "Руслан и Людмилу" с этой точки зрения, поэма становится особенно забавной. Такое прочтение я и хочу предложить в этой статье, исходя из трех постулатов. Во-первых, мне кажется, что основной замысел Пушкина состоит в игре. Эта игра столько же стилистическая (жанровая смесь), сколько тематическая. Во-вторых, тот факт, что герой проводит больше времени в бездействии, вздыхая, ожидая, словом, претерпевая события, вместо того чтобы подчинить их себе, показывает, что произведение выходит за рамки жанра, к форме которого восходит поэма Пушкина (рыцарский роман). Тут драматическая динамика зависит почти исключительно от любви в крайнем выражении ее куртуазного варианта, т. е. от секса. Как мы увидим, самое главное для Руслана, у которого похитили жену в брачную ночь, в самый разгар его желания, в самом начале полового акта и даже, по всей видимости, во время его, цель поиска очень проста и даже прозаична: он хочет закончить то, что начал, т. е. удовлетворить свое желание. Есть, видимо, некое наслаждение в задержке сексуального удовлетворения, но есть также наслаждение, связанное с выражением этой затяжки, и это третий важный момент: существует прямая связь между желанием и процессом писания. Последний зависит от первого и, можно сказать, что вся поэма развивается в крайнем напряжении, которое представляет собой такое обострение желания. Мы увидим, что Пушкин тут утрирует другой старинный прием рыцарского романа.

Начиная с "Посвящения", поэма поставлена под знак эротизма, поскольку рассказчик утверждает, что он сочиняет стихи для красивых женщин, и для них исключительно:

Для вас, души моей царицы,

Красавицы, для вас одних

Времен минувших небылицы,

В часы досугов золотых,

Под шепот старины болтливой,

Рукою верной я писал (9).

Как мы увидим в дальнейшем, цель рассказчика - не изложить отважные поступки храброго рыцаря, а возбудить в душе слушательниц любовное волнение. Причем с самого начала установлено динамическое отношение желания (писания). В первых же строках признается далекий от добродетели характер этого "труда игривого":

Ничьих не требуя похвал,

Счастлив уж я надеждой сладкой,

Что дева с трепетом любви

Посмотрит, может быть, украдкой

На песни грешные мои (9).

Проследим теперь за ходом приключений Руслана и Людмилы.

Песнь I

Рассказ начинается совершенно традиционным в рыцарских романах образом - с пира во дворе царствующего короля, в данном случае Владимира-Солнца, в честь своей дочери, которая выходит замуж за Руслана. Однако последний отнюдь не веселится: "храбрый Руслан" (13) томится в ожидании того момента, когда он останется один на один со своей красивой супругой:

Но, страстью пылкой утомленный,

Не ест, не пьет Руслан влюбленный;

На друга милого глядит,

Вздыхает, сердится, горит

И, щипля ус от нетерпенья,

Считает каждые мгновенья (14).

Первое появление героя не очень героическое: на самом деле он собой не владеет. Неудовлетворенность усиливается еще тем, что присутствуют все три его соперника и особенно хан Ратмир, "полный страстной думы" (14) и уже обнимающий Людмилу в своих мечтах (18 ). Следует отметить, что исключительно сексуальное желание ведет одного лишь Ратмира, без всякого духа соперничества, который воодушевляет остальных. Отметим также, что желание Ратмира направлено на эротическое наслаждение вообще, а не на Людмилу как таковую; при первой возможности он этому наслаждению и предастся, усугубляя "фрустрацию" Руслана. К этому мы еще вернемся.

Пир наконец окончен, и Руслан оживляется:

И все глядят на молодых:

Невеста очи опустила,

Как будто сердцем приуныла,

И светел радостный жених (14).

Все уходят, и Руслан воспламеняется. Однако все остается воображаемым (как это будет, впрочем, в течение всей поэмы):

Жених в восторге, в упоенье:

Ласкает он в воображенье

Стыдливой девы красоту (15).

В конце концов наступает самый момент, когда ведут "невесту молодую" на "брачную постель" и начинаются первые любовные ласки, изображаемые через клише из эротической поэзии Парни:

Свершились милые надежды,

Любви готовятся дары;

Падут ревнивые одежды

На цареградские ковры (15).

Поэт настаивает на этих предварительных ласках, подчеркивая мотив ожидания (см. слова "готовятся" в этой цитате, "заране" в следующей), чтобы потеря вышла еще болезненнее. Следует отметить, что похищение происходит после "последней робости", т. е. уже после начала акта (см. слово "настали"):

Вы слышите ль влюбленный шепот

И поцелуев сладкий звук

И прерывающийся ропот

Последней робости?.. Супруг

Восторги чувствует заране;

И вот они настали... Вдруг (15).

Что потом - известно, Людмила пропала, "похищена безвестной силой", а бедный Руслан, который уже в этой цитате получил звание "супруга", становится опять только "женихом", к тому же - женихом "испуганным", так же как Людмила, называвшаяся до сих пор "невестой", становится в следующей строфе "минутной супругой". На самом деле термин "супруг" оказался предвосхищением несостоявшегося акта. Это лексическое колебание вполне вписывается в логику напряжения между "до" и "после", на которой строится вся поэма. В этих строках следует еще отметить мастерское употребление Пушкиным переноса, передающего нетерпение Руслана. Герой должен еще потерпеть, и это состояние воздержания будет его долей в течение всей поэмы. Поэтому переносов немало, когда речь идет о Руслане - и в основном о его действиях или перемещениях. Например:

В нее ты вступишь, и злодей

Погибнет от руки твоей (20).

Выходит вон. Ногами стиснул

Руслан заржавшего коня (28 ).

Привычной думою стремится

К Людмиле, радости своей (33).

Померкла степь. Тропою темной

Задумчив едет наш Руслан И видит (51).

И мщенье бурное падет

В душе, моленьем усмиренной (55).

Зима приближилась - Руслан

Свой путь отважно продолжает (66).

Князь карлу ждет. Внезапно он

По шлему крепкому стальному

Рукой незримой поражен (72).

...................Ходит он

Один средь храмин горделивых,

Супругу милую зовет (74).

"Быть может, горесть... плен угрюмый...

Минута... волны..."

В сих мечтах Он погружен (75).

Накинув тихо покрывало

На деву спящую, Руслан

Идет и на коня садится (83).

И очутился в два мгновенья

В долине, где Руслан лежал

В крови, безгласный, без движенья (93).

Сказал, исчезнул. Упоенный

Восторгом пылким и немым,

Руслан, для жизни пробужденный,

Подъемлет руки вслед за ним... (94).

Ликует Киев... Но по граду

Могучий богатырь летит (97).

Но вернемся к первой песне. До сих пор у Руслана нет ничего, кроме неудачи. Далее, гротескным образом махнув руками ("Хватает воздух он пустой" 16), он - "испуганный" (16), "несчастный" (16, 19), "уныньем как убит" (17), и т. п. Но сразу становится понятно, что неудача Руслана - это только оставшееся неудовлетворенным сексуальное вожделение. Это констатируется в первом из примерно двадцати лирических отступлений, которые следуют за похищением, и показывает, что именно волнует рассказчика, который предпочел бы умереть, чем быть лишенным в решительную минуту предмета своего желания:

Но после долгих, долгих лет

Обнять влюбленную подругу,

Желаний, слез, тоски предмет,

И вдруг минутную супругу

Навек утратить... о друзья,

Конечно, лучше б умер я! (16).

К счастью, Руслан остался жив, благодаря чему поэма может продолжаться: "Однако жив Руслан несчастный" (16). Он слишком приземлен, чтобы от этого умереть, так же как Людмила (как мы увидим) слишком приземлена, чтобы покончить жизнь самоубийством. Итак, Руслан жив, но в течение всей первой песни герой совершил только одно: неудачно провел брачную ночь и вздыхал. Это далеко от привычных принципов построения рыцарского романа.

То же самое происходит дальше, когда Руслан встречается с финном. С одной стороны, этот персонаж играет в структуре повествования ту же роль, что "прюдоны" в средневековых романах: этой встречей герою сообщается необходимая информация (у Пушкина - место заключения Людмилы), подготавливающая дальнейшие эпизоды, но с другой стороны, здесь подчеркивается исключительно эротический характер страданий Руслана. Тот с радостью узнает, где находится его жена и что украл ее "красавиц давний похититель" (20) Черномор, но у нашего героя сразу же возникает мрачное подозрение, что волшебник, возможно, обесчестил ее. Однако финн успокаивает его, сообщая, что старый карлик - импотент:

Вновь ожил он; вдруг опять

На вспыхнувшем лице кручина...

"Ясна тоски твоей причина;

Но грусть не трудно разогнать, -

Сказал старик, - тебе ужасна

Любовь седого колдуна;

Спокойся, знай: она напрасна

И юной деве не страшна.

Он звезды сводит с небосклона,

Он свистнет - задрожит луна;

Но против времени закона

Его наука не сильна.

Он только немощный мучитель

Прелестной пленницы своей.

Вокруг нее он молча бродит.

Клянет жестокий жребий свой..." (20 - 21).

Вторая часть первой песни целиком состоит из рассказа финна о своей любви к Наине в молодости. Руслан здесь опять-таки остается вне действия, но надо отметить, что эта история, которая занимает огромное (по сравнению с главной фабулой) место в поэме, - это опять-таки история о неудовлетворенном желании, рассказанная знакомой лексикой ("мучительная тоска", "горесть", "тайная кручина" и т. п.). Тема как бы раздваивается с появлением новых персонажей и приобретает дополнительный оттенок: борьба молодости и старости и, соответственно, силы и бессилия. Оба злых и состарившихся, одряхлевших - Черномор и Наина - не удовлетворены, именно поэтому они и гротескны.

Поэтому же оба ненавидят Руслана: у него есть "сила", которой у них больше нет:

Колдунья старая, конечно,

Возненавидит и тебя; (28 ).

Слово "конечно" объясняет как раз причину этой ненависти - конфликт между старостью и молодостью: в самом деле, на первый взгляд у Наины нет никакой причины ненавидеть Руслана.

В конце первой песни герой уезжает, "душа надеждою полна" (28 ), как обычно, когда ему кажется, что цель недалека.

Итак, если подвести итоги этой песни, надо отметить, что герой поэмы вял и пассивен, большую часть времени он только вздыхает и томится отсутствием желанной женщины. Его энергия будет обнаруживаться только по мере приближения момента удовлетворения желания: самый отважный (и чуть ли не единственный) подвиг его - это битва с печенегами, т. е. когда цель уже практически достигнута.

Песнь II

Эротический элемент разлит по всей поэме. Мотивировка поступков соперников Руслана отнюдь не состоит в желании блистать рыцарскими доблестями. "Фарлаф, / Все утро сладко продремав" (30), моментально выходит из игры, ужасно испуганный Рогдаем, и вступает в соглашение с ведьмой (переходя тем самым в лагерь старых импотентов, где останется, когда, подло похитив Людмилу, уже не будет в состоянии разбудить ее). Чувственный хан Ратмир тоже выходит из игры, как только его привлекает "красавиц рой" (62), и решает скорее предаться наслаждениям жизни, чем опасному разыскиванию Людмилы. Что касается Рогдая, самого решительного из всех, то он скончается после боя с Русланом в объятиях русалки (44).

Между тем герой продолжает поиски, подталкиваемый в основном "дремлющим желанием" и боязнью, что Людмила останется девственницей, если он ее не найдет:

...............Найду ли друга?

Иль суждено, чтоб чародея

Ты вечной пленницей была,

И, скорбной девою старея,

В темнице мрачной отцвела? (33).

Дальше рассказчик возвращается к Людмиле, которую он называет "нашей девой". Интересно отметить, что он говорит о похищении не как о горестной разлуке супругов, но как о внезапно прерванном половом акте:

Я рассказал, как ночью темной

Людмилы нежной красоты

От воспаленного Руслана

Сокрылись вдруг среди тумана (34).

Физиологический (сниженный) характер разлуки усиливается еще и последующим, находящимся на грани вульгарности, сравнением с бедным петухом, который "сладострастными кры-лами / Уже подругу обнимал" (35) и у которого коршун крадет курицу прямо во время соития. Отметим, что на эту "пошлость" обратил внимание еще Абрам Терц в "Прогулках с Пушкиным" (Терц 1993)⁴.

Людмилу тоже мучает желание, и, когда она просыпается у Черномора, несмотря на "смутный ужас", она "Душой летит за наслажденьем, / Кого-то ищет с упоеньем" (35). Как и Руслан, она живет своим желанием - естественной потребностью молодости. Я уже цитировал строки, где рассказчик утверждает, что предпочел бы смерть похищению "минутной супруги", - в противоположность Руслану, который, несмотря ни на что, остается в живых ("Однако жив Руслан несчастный"). С Людмилой происходит то же самое. Сначала она весьма картинно решает покончить жизнь самоубийством, но без объяснений отказывается от этого намерения:

В унынье тяжком и глубоком

Она подходит - и в слезах

На воды шумные взглянула,

Ударила, рыдая, в грудь,

В волнах решилась утонуть -

Однако в воды не прыгнула

И дале продолжала путь (39 - 40).

"Дале" она оказывается вдруг перед роскошным обедом и произносит страстный внутренний монолог о бесполезности в отсутствие друга земных благ, - но жизнь побеждает еще раз:

"Мне не страшна злодея власть:

Людмила умереть умеет!

Не нужно мне твоих шатров,

Ни скучных песен, ни пиров -

Не стану есть, не буду слушать

Умру среди твоих садов!"

Подумала - и стала кушать (40).

Жизнь сильнее всех превратностей, и жизнь - это плотские наслаждения (если не любовь, то хотя бы еда).

Дальше Людмила возвращается в свой "чертог", где ее раздевают три девушки:

Но поспешим: рукой их нежной

Раздета сонная княжна;

Прелестна прелестью небрежной,

В одной сорочке белоснежной

Ложится почивать она (41).

И в этой эротической атмосфере впервые выходит на сцену Черномор. Появление его одновременно торжественно и гротескно, поскольку прежде него входит в комнату борода Черномора, в которой он запутывается самым смешным образом. К этому мы еще вернемся.

Песнь III

До сих пор супруги в основном занимались тем, что вздыхали и беспрестанно мечтали закончить начатое. Фабула развивается под влиянием напряженной паузы между пробуждением желания и его удовлетворением. В начале третьей песни рассказчик поддерживает это напряжение упоминанием, что колебался, называть ли Людмилу "княжной" (социальная функция) или "девой" (природное качество), и завистливый критик упрекнул его:

Зачем Русланову подругу,

Как бы на смех ее супругу,

Зову и девой и княжной? (45).

Как и в посвящении, рассказчик утверждает стихами в манере Парни, что обращается к девушке, можно сказать, ко всем девушкам, которые одни могут его понять, т. е. понять причину томления любовников:

Но ты поймешь меня, Климена,

Потупишь томные глаза,

Ты, жертва скучного Гимена...

Я вижу: тайная слеза

Падет на стих мой, сердцу внятный;

Ты покраснела, взор погас;

Вздохнула молча... вздох понятный! (45).

Эта третья песнь, где Людмила издевается над Черномором, играя с ним в прятки в шапке, которую она у него украла и благодаря которой становится невидимой, и центральным эпизодом которой является борьба Руслана с головой, не добавляет ничего нового к эротическому плану поэмы.

Песнь IV

В четвертой песни большое место занимает история Ратмира, которого окружает "красавиц рой" (62), или же "девицы красные толпою" (63), и чувственность которого заставляет его сразу забыть о Людмиле и отдаться эротическим наслаждениям. Удовлетворенность его выявляет еще ярче неудовлетворенность Руслана, который вскоре становится даже невольным зрителем сладкой жизни молодого хана. Историю последнего следует прочесть параллельно с историей Руслана, поскольку Ратмир проходит через те же самые страдания от ожидания:

Томится сладостным желаньем,

Бродящий взор его блестит,

И, полный страстным ожиданьем,

Он тает сердцем, он горит (64).

В его случае ожидание будет довольно коротким, но испытания одинаковы. Желание мучает его, но он должен сначала поесть ("Садится за богатый пир": 64). Затем, в описании, которое рассказчик сам ставит под знак поэзии Парни (в противоположность Гомеру), Ратмир ложится в постель и, "воспаленный", "вкушает одинокий сон". Он видит эротический сон:

Его чело, его ланиты

Мгновенным пламенем горят,

Его уста полуоткрыты

Лобзанье тайное манят;

Он страстно, медленно вздыхает,

Он видит их - и в пылком сне

Покровы к сердцу прижимает (64 - 65).

Красивая девушка приближается к его постели и ложится рядом с ним. Он хочет проснуться (отметим тут намек на Руслана: "Проснися - дорог миг утраты"), что и случается: сон его прерывается "лобзаньем страстным и немым" (65) уже реальной женщины. Итак, в противоположность тому, что происходит с главным героем поэмы, сон Ратмира продолжается в действительности. Все это, конечно, очень нравится рассказчику, но героем поэмы является не молодой хан, и "Руслан должен нас занимать". Оказывается, в тот момент, когда его соперник "одинокий вкушает сон", Руслан "сладостный вкушает сон", но, проснувшись, видит всего лишь, как "сияет тихий небосклон" (66). Для него поиск продолжается. Отметим, что традиционные и детально описываемые в рьщарских романах бои здесь лишь упоминаются ("То бьется он с богатырем, / То с ведьмою, то с великаном...": 66): очевидным образом, не они составляют сюжет поэмы. Главная деятельность героя - погружение в собственные неотвязные мысли. Сказано, что "в его душе желанье дремлет" (66), и это спасает его от несущих гибель русалок.

Эпизод с Ратмиром заканчивается интересным отступлением:

Но, друга, девственная лира

Умолкла под моей рукой;

Слабее робкий голос мой -

Оставим юного Ратмира (65).

Рассказчик объясняет свое решение сдержанностью или скромностью и в то же время обязанностью рассказать о главном герое, но можно толковать его и как невозможность продолжать после того, как желание удовлетворено: вдохновение существует только во время "страстного ожидания". Это касается и Руслана, который как бы спасает повествование тем, что не поддался обольщениям русалок.

Затем мы возвращаемся к Людмиле, названной уже "моей княжной", "моей прекрасной Людмилой" (67), что показывает растущее вмешательство повествователя в рассказываемую им историю. Так же, как и супруг, она в основном "о друге мыслит и вздыхает" (67). Ее до сих пор спасает черноморская шапка, которую она, впрочем, употребляет с известным кокетством, являясь иногда взорам тех, кто ее разыскивает, и крича им "сюда, сюда!". Как и Руслан, она думает только об одном:

На ветвях кедра иль березы

Скрываясь по ночам, она

Минутного искала сна -

Но только проливала слезы,

Звала супруга и покой(68 ).

Если бы Руслан стал супругом в полном смысле этого слова, она бы нашла покой. Но, обреченная на муки ожидания, она в том состоянии, которое выражают очень сильные переносы такого же типа, с какими мы встречаемся в рассказе о Руслане, например в этом отрывке ("...она/Минутного искала сна"), или немного дальше, когда, вследствие волшебства Черномора, ей кажется, что она видит мужа: "И стрелой / К супругу пленница летит" (69).

Со своей стороны, Черномор тоже жертва этого ожидания, несмотря на то, что он импотент. В страшной ярости, "жестокой страстью уязвленный" (68 ), он решает поймать Людмилу любой ценой. Его желание тоже носит сексуальный характер: последний эпизод этой песни может внушить сомнение, в самом ли деле карла ни на что не способен:

Что будет с бедною княжной!

О страшный вид: волшебник хилый

Ласкает дерзостной рукой

Младые прелести Людмилы!

Ужели счастлив будет он? (70).

Как в рыцарских романах, в которых попытка изнасилования молодой девушки является сквозным мотивом, Руслан приезжает в последний момент, чтобы отстоять то, что хочет сделать сам, а Черномор, в свою очередь остановленный, должен покинуть предмет желания и выйти на бой, как сказано в последнем стихе этой песни, "закинув бороду за плечи".

Песнь V

В пятой песни встречаются все упомянутые до сих пор мотивы и даны ключи к пониманию всей поэмы. Сначала идет отступление, показывающее, что рассказчик все больше и больше усваивает сексуальный аппетит своего героя, отождествляя себя с ним:

Ах, как мила моя княжна!

Мне нрав ее всего дороже:

Она чувствительна, скромна,

Любви супружеской верна,

Немножко ветрена... так что же?

Еще милее тем она.

Ее улыбка, разговоры

Во мне любви рождают жар(71).

Людмила - его княжна, поскольку она является его литературным созданием, и это позволяет еще раз установить связь между желанием и процессом писания. Пока рассказчик горит этим "жаром любви", т. е. пока он испытывает такие же чувства, какие испытывает Руслан, читатель может быть уверен, что ему предоставится возможность следить дальше за приключениями героев. Зато, как только Руслан закончит свое дело, рассказчик, покинутый вдохновением, оставит перо. "Да, впрочем, дело не о том", - говорит он и начинает рассказывать о бое Руслана с Черномором. Бой комичен: герой "за бороду хватает" старого карлу и улетает, держа ее в руках. Он не отпускает его, "щиплет волосы порой" до тех пор, пока волшебник не сломится. Сила юноши, удесятеренная желанием, побеждает силу старика, который просит пощады и говорит: "нет мочи боле". Мы уже видели, что у Черномора вся сила в бороде:

В его чудесной бороде

Таится сила роковая (56).

На самом деле, поскольку сексуальная тематика занимает большое место в поэме, можно истолковать бороду как метафору полового члена. С этой точки зрения стоит перечитать первое появление Черномора во второй песни:

Безмолвно, гордо выступая,

Нагими саблями сверкая,

Арапов длинный ряд идет

Попарно, чинно, сколь возможно,

И на подушках осторожно

Седую бороду несет (42).

Сцена становится бурлескной, когда Черномор, получив от Людмилы удар по голове и оглушенный ее пронзительным криком, "Хотел бежать, но в бороде / Запутался, упал и бьется" (42), или же когда в начале следующей песни он сидит "сердито на кровати" и "Вокруг брады его седой / Рабы толпились": они "нежно" расчесывают ее и льют на его "бесконечные усы" восточные ароматы (46). Предлагаемая интерпретация функции бороды Черномора становится, по-моему, бесспорной в пятой песни, когда в конце полета Руслан, отсекши у Черномора роковую бороду, обессиливает его окончательно:

Тогда Руслан одной рукою

Взял меч сраженной головы

И, бороду схватив другою,

Отсек ее, как горсть травы (74).

Затем он спрашивает его: "...где твоя краса / Где сила?" Без бороды Черномор лишь бессильный карла, и его способность обольщать сводится на нет после этой сцены, походящей на бурлескную кастрацию.

Но Руслан еще не добился своего (как показывает перенос: "...Ходит он / Один средь храмин горделивых" (74): Людмилу не найти. Тогда он теряет контроль над собой и, став "неистовым" (furioso, как Орландо), разрушает все вокруг. В конце концов, случайно найдя ее, Руслан опять должен отложить исполнение желания, потому что Людмила глубоко спит:

Нежданным счастьем упоенный,

Наш витязь падает к ногам

Подруги верной, незабвенной,

Целует руки, сети рвет,

Любви, восторга слезы льет,

Зовет ее - но дева дремлет,

Сомкнуты очи и уста,

И сладострастная мечта

Младую грудь ее подъемлет.

Руслан с нее не сводит глаз,

Его терзает вновь кручина... (76).

Таким образом, бедный Руслан в очередной раз лишен того, ради чего боролся. Предсказание финна о том, что колдовство закончится при приезде в Киев, его немножко утешает, но желание Руслана тем не менее опять подвергнуто тяжелому испытанию. Любовники снова физически достаточно близки, но оба предаются сладким мечтам врозь:

Любовь и тайная мечта

Русланов образ ей приносят,

И с томным шепотом уста

Супруга имя произносят...

В забвенье сладком ловит он

Ее волшебное дыханье,

Улыбку, слезы, нежный стон

И сонных персей волнованье... (77).

Еще раз удовлетворение желания отложено до неопределенного момента. В новом авторском замечании рассказчик даже сомневается в том, что герой выдержал очередное испытание и удовольствовался целомудренным созерцанием своей возлюбленной:

Еще далек предел желанный,

И дева спит. Но юный князь,

Бесплодным пламенем томясь,

Ужель, страдалец постоянный,

Супругу только сторожил

И в целомудренном мечтанье,

Смирив нескромное желанье,

Свое блаженство находил? (77).

Во всяком случае, монах, сохранивший это предание, утверждает, что между ними ничего тогда не произошло. Рассказчик решает, что этому можно поверить, поскольку "без разделенья / Унылы, грубы наслажденья". Он вспоминает при этом собственный житейский опыт - "первый поцелуй любви", который дал женщине, вкушавшей "лукавый сон", и который оказался недостаточным, чтобы разогнать ее "дремоту терпеливую" (78 ).

Однако, несмотря на всю самоотверженную способность сдерживаться, Руслан мучится и опять вздыхает. И все же есть в этих муках некое наслаждение:

Руслан на луг жену слагает,

Садится близ нее, вздыхает

С уныньем сладким и немым(80).

В этот момент он видит, как Ратмир, ставший рыбаком, обнимает обольстительную "младую деву". В описании ощутимо вожделение, но непонятно, чье это вожделение - Руслана или рассказчика:

...стройный стан,

Власы, небрежно распущенны,

Улыбка, тихий взор очей,

И грудь, и плечи обнажены.

Все мило, все пленяет в ней (81).

После этой встречи герой продолжает свой путь. Ночью, сидя у кургана "с обычною тоскою / Пред усыпленною княжною" (84), он засыпает и видит вещий сон, как Людмила исчезает в "бездну глубинную" и опять появляется во дворе Владимира-Солнца в сопровождении Фарлафа (85). В действительности предатель в этот момент подкрадывается к уснувшему Руслану, вонзает меч в его грудь и убегает со спящей Людмилой. Героиня вторично похищена.

Песнь VI

Шестая, и последняя, песнь начинается отступлением, которое еще раз устанавливает связь между процессом писания и страстями любви. В этом отступлении рассказчик, обращаясь к женщине, которая дарит его своей благосклонностью, говорит сначала, что больше не может петь "старинны были" и отдаваться поэзии, потому что он - жертва своей чувственности:

Твой друг, блаженством упоенный,

Забыл и труд уединенный,

И звуки лиры дорогой.

От гармонической забавы

Я, негой упоен, отвык... (88 ).

Как видно, у рассказчика та же навязчивая идея, что у Руслана:

Меня покинул тайный гений

И вымыслов, и сладких дум;

Любовь и жажда наслаждений

Одни преследуют мой ум (88 ).

И то, что Руслан совершит мечом, рассказчик совершит своим пером. Только любовь к своей слушательнице заставляет его продолжать рассказ:

Ты, слушая мой легкий вздор,

С улыбкой иногда дремала;

Но иногда свой нежный взор

Нежнее на певца бросала...

Решусь; влюбленный говорун,

Касаюсь вновь ленивых струн (88 - 89).

Что потом - известно: Фарлаф приезжает в Киев со спящей Людмилой, весь город говорит, что "Младой супруг свою супругу/В светлице скромной забьтал", а Руслан чудесным образом оживает, поднимается "бодрый, полный новых сил / Трепеща жизнью молодою" (94). Но и эта молодость, и эти силы бесполезны - нет у них "получателя":

Но где Людмила? Он один!

В нем сердце, вспыхнув, замирает (94).

Финн - носитель благой вести - объявляет Руслану, что его "ожидает блаженство", то есть удовлетворение желания. Как в начале поэмы, ободренный этой новостью, "упоенный/Восторгом пылким и немым" (94; отметим перенос), Руслан бросается в путь в Киев - к предмету своего желания. Теперь темп резко ускоряется.

Если прочитать конец поэмы с предложенной точки зрения, то он оказывается очень забавным: Руслан будит Людмилу "заветным кольцом", и кажется, что "какой-то сон / Ее томил мечтой неясной / И вдруг узнала - это он" (98 ). Наконец наступил долгожданный момент, и поэтому безусловно производит комический эффект риторический вопрос рассказчика: "Чем кончу длинный мой рассказ?" Причем он хитро добавляет: "Ты угадаешь, друг мой милый!" (99). Однако сказано очень мало: читатель узнаёт, что Владимир-Солнце успокоился, что Фарлафу простили предательство, что "лишенного сил" Черномора приняли во дворце, а относительно влюбленной пары сказано только, что их пригласили на... пир:

И, бедствий празднуя конец,

Владимир в гриднице высокой

Запировал в семье своей (99).

Все возвращается к исходной ситуации поэмы, и бедный Руслан, который столько времени воздерживался, должен, прежде чем утолить свое желание, пройти еще через испытание пиром, которое было ему так невыносимо еще в начале поэмы.

Можно сказать, что тема любви Руслана и Людмилы разработана так же, как тема Святого Грааля в артуровских легендах. В этих преданиях герой никогда не достигает цели, и тайна никогда не открывается для читателя: повествование иссякает без того, чтобы стало известно содержимое чаши; также и поэма Пушкина заканчивается прежде, чем осуществляется то, за что боролся герой. В этом обнаруживается не только желание авторов придать повествованию таинственность (в случае Грааля) или накинуть на него покров скромности (в случае Руслана). Предмет желания должен оставаться вдали, чтобы гарантировать продолжительность процесса писания. Мы видели, что желание Руслана является не только фабульной мотивировкой, но и источником вдохновения рассказчика. Руслан не должен встретить каких-либо новых препятствий к завершению того, что он так неудачно начал в первой песни, - и поэтому вдохновение покидает рассказчика. Тот, совпадая с фигурой самого изгнанного Пушкина, объявляет в конце эпилога:

Но огнь поэзии погас.

Ищу напрасно впечатлений:

Она прошла, пора стихов,

Пора любви, веселых снов,

Пора сердечных вдохновений!

Восторгов краткий день протек -

И скрылась от меня навек

Богиня тихих песнопений... (101).

Интересно, что подобные случаи известны и в западной средневековой литературе. В качестве примера приведем роман Артурова цикла "Прекрасный незнакомец" (ХIII в.) (Beaujeu de Renauld 1967). Молодой рыцарь Генглен получает от короля Артура поручение спасти королеву Уэльскую. Его приключения все более невероятны, он проходит различные стадии всевозможных посвящений, в том числе - посвящения в куртуазную эротику, которая означает, как и для Руслана, обострение желания. Он встречает фею, и та открывает ему жестокость желания, страдание в воздержании и сублимацию (т. е. все стадии, через которые проходит герой поэмы Пушкина): она играет рыцарем, то, возбуждая его, то отталкивая. Но если прекрасный незнакомец узнает в конце концов радости любви, то для рассказчика дело обстоит иначе. Так же, как и рассказчик в "Русла не и Людмиле", он пишет, чтобы добиться любви женщины, и его первые слова таковы:

"Для той, которая держит меня в своей власти, которая уже вдохновила меня на одну песнь о верной любви, собираюсь я написать рассказ о прекрасных приключениях. Для той, которую я люблю чрезмерно, начинаю я эту повесть" (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 15) ⁵.

"По Вашей прихоти он (рассказчик. -Ж.-Ф. Ж.) продолжит свой рассказ или же замолчит навсегда. Если Вы согласитесь удостоить его благосклонным приемом, он сделает для Вас так, чтобы Генглен нашел свою потерянную подругу и сжал ее, нагую, в своих объятиях, но если Вы заставите его ждать, Генглен будет страдать и никогда не обретет вновь свою подругу. Другого средства отомстить нет, и, к самому большому несчастью Генглена, эта месть падет на него: я ни за что не заговорю о нем впредь, пока не буду удостоен благосклонного приема" (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 6253 - 6266).

Как видно, проблематика та же: писательская работа тесно связана с желанием любить. К тому же тема ожидания занимает центральное место в повествовании: на нее опирается вся фабула. Прекрасный незнакомец доведен до высшей степени желания, а затем половой акт резко обрывается, что, хотя и в совершенно других обстоятельствах, оставляет его в таком же состоянии, как Руслана:

"Миловидная и красивая молодая женщина направилась к нему быстрым шагом и, откинув плащ, чтобы высвободить руки, склонилась над ним. Их взоры встретились с удовольствием. Ее шея и грудь были белы, как боярышник; она прижалась к нему, шепча: "Милый друг, если бы вы знали - спаси меня Господи! - как мне хочется быть с Вами". Она прижимала свою грудь к груди молодого человека, оба были почти нагие, их разделяла одна лишь рубашка. Она щедро одаряла его ласками. <...> Незнакомец посмотрел на нее с нежностью и попытался украсть у нее нежный поцелуй. Тогда дама откинулась назад: "Ни в коем случае! Какое неприличие! Я не отдамся Вам, будьте уверены, но как только Вы женитесь на мне, я буду Вашей"" (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 2424 - 2454).

Жертва нестерпимого желания, молодой человек, как и Руслан, видит эротические сны:

"Любовь терзает и мучит его, но он устал настолько, что засыпает. Во сне ему грезится та, ради которой бьется его сердце до смерти: он держит красавицу в объятиях. Всю ночь он видел во сне, как обнимает ее, и это продолжалось до самого утра" (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 2464 - 2471).

Затем будут многочисленные вариации этого мотива, до того момента, когда молодой человек сможет удовлетворить свое желание:

"И дама лежала в кровати - в самой красивой и богатой кровати, которую видел свет. Ох! я бы с удовольствием описал ее без прикрас и без ошибки, но, для того чтобы ускорить счастье, которого Генглен жаждет, я не хочу изображать эту кровать: то была бы слишком долгая работа" (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 4769 - 4776).

На сей раз Генглену повезет больше, хотя рассказчик и объявляет странным и забавным образом: "Мне не ведомо, сделал ли он ее своей любовницей - меня там не было, я ничего не видел, но вблизи своего друга она потеряла имя "девушки"" (вспомним лексические колебания в поэме Пушкина). Мы узнаем, что "в эту ночь они утешились после долгого ожидания" (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 4815 - 4820). Но теперь, когда Генглен "получил все, что хотел, и обладает тем, что раньше было для него причиной беспрестанных страданий", читателю дается понять, что рассказчик поведал всю эту историю, чтобы выразить свою собственную боль ожидания - боль, которая, однако, сопровождается неким наслаждением:

"И поэтому я не жалею, что люблю и что я верен своей подруге: в один день она может вознаградить меня больше, чем когда-нибудь я мог бы заслужить. И надо любить страстно ту, которая может так неожиданно дать столько счастья. Тот, кто хочет служить женщине, даже если он страдает долгое время, пусть не отступает: власть дам такова, что, когда они хотят вознаградить, они заставляют забыть все испытанные страдания" (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 4828 - 4841).

Конечно, на уровне фабулы случай с Русланом совершенно иной, поскольку речь идет не об отказе со стороны возлюбленной. Зато, на уровне повествовательной динамики оба текста функционируют одинаково, и в обоих случаях обнаруживается желание писателя поиграть, показывая, каким образом можно манипулировать повествованием. Именно в этом, по-моему, своеобразие обоих произведений.

Итак, анализ эротического элемента в поэме "Руслан и Людмила" позволяет выявить некоторые особенности, которые определяют не только оригинальность этого произведения, но и его организующий принцип. Оказывается возможным несколько иначе посмотреть на проблему вероятных источников поэмы. Конечно, не будь "Неистового Роланда", "Двенадцати спящих дев" или же "Орлеанской девственницы", не было бы и "Руслана и Людмилы". Конечно, желание Пушкина пародировать неоспоримо: это даже самый главный источник комического. Но еще сильнее, мне кажется, желание поэта выбрать определенные черты рыцарского романа и утрировать их, довести до семантического предела, чтобы показать их настоящее значение. Так обстоит дело с мотивом похищения любимой женщины. Конечно, Пушкин придал ему довольно резкий сексуальный оттенок, но надо отметить, что и в средневековой литературе эта черта была тоже подчеркнута. Пушкин только выдвинул на первый план именно этот мотив в ущерб всем остальным (например, отважные поступки, которые описываются редко и совсем неубедительно): это его интерпретация, игривая обработка. Так же обстоит дело с соотношением между поиском предмета желания и процессом писания - другой характерной чертой средневековых произведений: Пушкин развивает ее, подчиняя движение повествования, одновременно, сексуальной неудовлетворенности героя и вожделению рассказчика к его слушательнице.

Игра с повествовательной техникой существовала уже в Средние века, но только в XX веке она стала сознательной игрой, иначе говоря, размышление о самом себе стало постоянной величиной в литературе (см., например, французский "новый роман"). В своей поэме Пушкин, как никто другой, играет с традицией и, тем самым, преодолевает понятие "жанра". В этом качестве, часто отмечавшемся критикой, "Руслан и Людмила" представляет собой произведение совсем новое. Но игрой с эротическим элементом поэт пошел еще дальше: он обнажил те приемы повествовательной техники, которые лишь в наши дни станут привычным явлением в художественной литературе.

Примечания

1. La reine fut subtilisee / Et par magie emportee (sir Orfeo). Перевод Marie-Therese Brouland (Brouland 1990: ст. 192 - 193). В этой работе очень много ценных сведений по интересующей нас теме, см., в частности, главу "Les motifs lies a Penleve - ment de la reine Heurodis" (часть 1, ? 2).

2. Перевод мой.

3. Далее все цитаты из "Руслана и Людмилы" приводятся только с указанием страницы; во всех цитатах курсив мой.

4. "Здесь-то, в радушном и гостеприимном бесстыдстве, берут начало или находят конец экивоки, двойная игра эротических образов Пушкина, уподобившего Людмилу, нежную, надышенную Жуковским Людмилу, пошлой курице, за которой по двору гоняется петух-Руслан, пока появление соперника-коршуна не прерывает эти глупости в самый интересный момент" (Терц 1993: 18 ). См. также: Золотоносов 1992: 108, где основательно обсуждается проблема взаимоотношений писания/секса.

5. Переводы мои по изданию на современном французском яз. в пер. Michele Pernet & Isabelle Weill (Pernet, Well 1991).

Список сокращений

Золотоносов 1992 - Золотоносов М. А. Слово и Тело, или Сексагональные проекции русской культуры: Неформальное введение в антологию фаллистики. II Петербургские чтения. 1992. Вып. 1. С. 182 - 215.

Кутузов 1821 - Кутузов Н. Аполлон с семейством // Сын Отечества. 1821. No 5. С. 193 - 210.

Пушкин 1963 - Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 4. М., 1963. С. 7 - 101.

Терц 1993 - Терц А. Прогулки с Пушкиным. СПб., 1993.

Beaujeu de Renauld 1967 - Beaujeu de Renauld. Le Bel Inconnu. Paris: Honore, 1967. Briggs 1976 - Briggs K. An Encyclopedia of Fairies. New York, 1976.

Brouland 1990 - Brouland M.-Th. Le subsntut celtique du lai breton: Sir Orfeo. Paris, 1990.

Chretien de Troyes 1992 - Chretien de Troyes. Le chevalier de la charrette ou le Roman de Lancelot / Ed. Charles Mela. Paris, 1992.

Gross, Slover 1969 - Gross T. P., Slover С. Н., eds. Ancient Irish Tales. Dublin, 1969.

Pernet, Weill 1991 - Pernet M., Weill U., eds. Le Bel Inconnu. Paris, 1991.