Рецензия на книгу:А. С. Пушкин и православие: Сборник статей о творчестве А. С. Пушкина. М.: ЗАО «Издательский Дом “К единству”», 2007. 543 с. В храме Христа Спасителя проводилось торжественное мероприятие, увенчанное концертом. Публике, допущенной в храм по билетам, выдавались подарки: пакет с книгами, среди которых весомый том «Пушкин и православие». На обложке тропининский портрет в мареве золотых куполов. Этот сборник статей ранее издавался дважды десятитысячными тиражами, но в уменьшенном составе авторов. Во вновь переизданном, костяк остался тот же, а вместе с ним сохранился и еще более усилился религиозный пафос, по существу идеологический. Добавились и всякого рода неточности. Перекочевало из предыдущих изданий стихотворение, Пушкину не принадлежащее. Составитель В. Алексеев — доктор философских наук, профессор — оповещает в предисловии, что читателю предстоит участвовать в битве за Пушкина, которая «ведётся, наверное, ещё со времён жизни поэта» (стр.3). В сборнике битва ведётся фронтально: клирики, писатели, филологи утверждают в Пушкине столп православия, оплот монархии и народности. Последняя чаще понимается в узко-национальном духе. «Пушкин даёт нам наслаждение и утешение, что мы русские» (стр.4), — цитирует составитель митрополита Антония Храповицкого, и далее многообещающе предупреждает, что битва не завершена: «Тема Пушкин и патриотизм, как и православность (неологизм? — А.З.) поэта также ждет своих исследователей, и их ожидает на этом пути множество приятных открытий» (стр.8). Мало кто сомневается сегодня в христианстве Пушкина, как основе его жизни и мировоззрения. Об этом догадывался и советский читатель, без предубеждения знакомый с его творчеством. Однако ревнители этнической религиозности всегда стремились, а сегодня с небывалой воинственностью, застолбить в христианстве свою территорию и перетащить туда всё русское культурное наследие. Каждая эпоха примеряет Пушкина на себя. В тридцатых годах минувшего столетия он был объявлен провозвестником коммунистических идеалов. В. Кирпотин неопровержимо «доказал» это в своей книжке «Наследие Пушкина и коммунизм». Как ни странно, его доказательства по стилю и фразеологии схожи с большинством аргументаций этого сборника. Постсоветская пропаганда в поисках национальной идеи ухватилась за православие, подменяя подлинные ценности идеологическим суррогатом. Адепты православной идеологии препарируют Пушкина на свой вкус и лад. На поле битвы выставлена тяжёлая артиллерия — статьи давно умерших первоиерархов Зарубежной церкви, отличавшейся крайне националистической позицией. Митрополит Анастасий Грибановский (1873-1965) писал о Пушкине: «В нём сквозило сияние нашей православной культуры. … Наш поэт излучал из себя ее аромат, как цветок, посылающий свое благоухание к небу» (стр.156) Обладая подобным вкусовым восприятием, немудрено увидеть в беспомощных виршах («Отец людей, Отец Небесный» стр.129) пушкинскую руку. Странно, что и составитель не усомнился. Этот же автор утверждает, что «нравственный урок, данный (Пушкиным — А.З.) на краю могилы, быть может, превосходит все, что оставлено им в назидание потомству в его бессмертных творениях» (стр.166). Подобная точка зрения отводит искусству второстепенную роль «внешнего делания» снижает абсолютную ценность творчества, завещанного человеку Творцом. Другой митрополит — Антоний Храповицкий (1863-1936) стихотворению «В начале жизни школу помню я» навязывает фантастическую аллегорию. Поэт якобы изобразил противостояние Святой Руси и Западной Европы, два идола которой — гордость и сладострастие — соблазняют «общество подростков-школьников» (стр.13) то есть «русское интеллигентное юношество» (стр.13). Свое толкование он считает бесспорным, ссылаясь на то, что «искренние профессоры и некоторые молодые писатели» (стр.11) приравнивают его открытие к открытию Америки. Пушкин Храповицкого «горько и беспощадно» кается «в грехах против 7-ой заповеди — и в этом отношении его совесть оказывается более чуткой даже сравнительно с совестью Блаженного Августина» (стр.17). Невозможно, как видите, латинянину, будь он хоть трижды прославлен своей церковью, равняться с нашим кающимся грешником! «Жизнь и деятельность поэта — пишет священник Лобачевский — как известно, обусловливались … отеческой опекой над ним любящего Государя Императора. Поэт был ограничиваем в своих словах и делах зорким и любящим оком своего Монарха. Попытка сделать важный жизненный шаг без ведома своего Покровителя окончилась для поэта, как известно, печально: он был убит» (стр.493). Легенду о сакральном отношении поэта к царю основательно упрочил Гоголь, фрагменты статей которого из «Выбранных мест» приведены в сборнике. Известно, как умилился Гоголь, прочитав пушкинское стихотворение «С Гомером долго ты беседовал один…», посвященное, как он считал, Николаю. Однако, как выяснилось позже, пушкинским адресатом был вовсе не царь, а переводчик «Илиады» Гнедич. В.Воропаев в своей статье утверждает, что Гоголь не так уж не прав, то есть ставит под сомнение давно открытые и доказанные факты. В действительности отношения Пушкина и Николая были далеко не безоблачными. Царь, как ищейка, вынюхивал каждый след поэта. Не поверил в его предсмертное покаяние, сказал Жуковскому: «Мы насилу довели его до смерти христианской». Позорно распорядился похоронами, приказав псковскому губернатору закопать тело без лишних церемоний, без панихиды… Гроб и не закопали, а забросали снегом до весны. А отпусти он Пушкина в деревню, в чаемую обитель «трудов и чистых нег»… Впрочем, современным трубадурам монархии важно доказать, что Пушкина не пустила в деревню… жена. Видимо, традиционно-настроенное православное сознание не мыслит иной государственности. Монархи на российском троне до сих пор не перевелись. Правда, они сейчас величаются по-другому. Неувядаема и уваровская формула правления «Самодержавие. Православие. Народность», в которой тот же Воропаев находит евангельскую истину. Пушкин с Гоголем, считает он, понимали «необходимость и жизненность» (стр.64) этих начал для русской государственности. Идиллическую картину «соборного единения» (стр.530) русского общества находит в «Капитанской дочке» И. Есаулов. Противоборствующие стороны лишь по видимости враждебны, а «субстанционально» (стр.530) соборны… Он полемизирует с Лотманом, который видит картину обратную — антагонистичность миров, изображаемых Пушкиным, их коренные различия. Но антагонистичность не исключает общности. Так в природе, в замкнутом биологическом пространстве уживаются взаимопожирающие миры.В пользу своих доказательств автор цитирует текст, отсекая ненужные ему подробности. К примеру, Иван Игнатьич, отговаривая Гринева от дуэли, выражает «христианское неприятие смертоубийства» (стр.536): «Доброе ли дело заколоть ближнего?» (стр.536). Но у Пушкина прямая речь продолжается: «И добро б уж закололи вы его: Бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и сам до него не охотник» (ППСС,1938г. 8т.(1), стр.302) Этого оправдания смертоубийства Есаулов не замечает, не хочет видеть относительности христианской морали у добродушного Ивана Игнатьича. В осмыслении «нашего соборного православного начала» (стр.539) преобладают рассудочные мотивации. Если бы Пушкин убил Дантеса, то «начало», считает И.Есаулов, пострадало бы, умалилось. Хорошо, что этого не произошло, благодаря чему наша соборная душа стала «более чистой и свободной» (стр.540). Но мы не можем судить, что было бы с Пушкиным, если б жертвой пал не он. Это превышает «человеческое ведение» (стр.393) — справедливо замечает отец Сергий Булгаков. И в этом смысле пушкинская смерть, как «спасительный катарсис» (стр.393), не может быть народным достоянием. «Пушкин — наше все» (А.Григорьев—А.З). Но осмелюсь сказать: потенциально заложенное в русской душе и далеко не развившееся. Гоголь предрекал, что разовьется лет через двести. Двадцатый век заронил сомнение: разовьётся ли вообще? Ко многим стихам и спорным смыслам отсутствуют примечания. Гоголь, например, цитирует строки стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», искаженные редактурой Жуковского. К статье Гоголя вообще нет никаких примечаний. К тому же, это и не статья вовсе, а выбранные места из “ Выбранных мест”. Опечатки, неточные цитаты бросаются в глаза: «Доколь не требует поэта» (стр.383), «Дар мгновенный, дар случайный» (стр.384), «Творец, тебя послал, моя Мадонна» (стр.391). Дважды приводится стихотворение «Два чувства дивно близки нам» (стр.153;514). И никакой сноски на то, что это устаревшая реконструкция незавершенного стихотворения. А что значат две строки, слепленные в книге, как двустишие: «Отцы пустынники и жёны непорочны… // Фиваида, молчальничество, постничество!..» (стр.419)? Что это — пушкинский вариант или недосмотр редактора? Впрочем, редактора у книги нет. Есть корректор. Редактор, возможно, просто вычеркнул бы полуграмотные фразы, вроде: «Так, как непристойные насмешки (в адрес религии — А.З.) часто облекали в остроумные и соблазнительно привлекательные формы, то ребёнок Пушкин, имея живой и насмешливый ум, быстро и прочно усвоил себе эту манеру, которая мутной струёй прошла через его жизнь и творчество в течение многих лет» (стр.189). Или: «Суммируя всё сказанное выше, можно сделать заключение словами митрополита Анастасия (Грановского), что “все это характеризует Пушкина как нашего подлинно великого национального православного поэта, неотделимого от русской народной стихии, которого надо воспринимать всего, не дробя на периоды творчество и произведения, во всей его уникальной цельности, как великое явление русской жизни и мировой литературы, как купину неопалимую”«(стр.90). И многие другие шаблонные и громогласные сентенции относительно пушкинского вероисповедания. Христианство Пушкина не вписывается в конфессиональные рамки. В одной из своих статей (в сборнике приведена другая), С. Франк пишет, что «Пушкин бесконечно далёк от славянофильской точки зрения. <…> Несмотря на свою высокую оценку русского православия и свою личную сердечную преданность ему, Пушкин <…> сознавал, что в судьбе и фактическом состоянии православной церкви в России не всё благополучно, и что России в этом отношении есть чему поучиться у западного христианства» (С.Л.Франк «Этюды о ПушкинеСПБ.1998.стр.103). Если уж говорить о православии Пушкина, желательно быть «трезвым и объективным», как он во взглядах, касающихся нашей церкви. “Смирнова, продолжает С.Франк, передаёт следующие слова Пушкина: «Если мы ограничимся своим русским колоколом, мы ничего не сделаем для человеческой мысли и создадим только приходскую литературу» (Там же, стр.104). |
