Ксения Касьянова

ОСОБЕННОСТИ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА

К оглавлению

ГЛАВА 6

Гипотеза исследования

Будем исходить из предположения, что в современном своем состоянии общество наше, по-видимому, не представляет сложившейся нации.

Государство заимствованной формы,— границы которого к тому же не совпадают с границами этнической общности и включают в себя много других, в том числе и совершенно неродственных этнических образований,— извне скрепляет это общество и как-то справляется с теми функциями, которые вытекают из его природы (организация производства, защита границ, борьба с асоциальными отклонениями внутри общества и др.). Впрочем, справляется оно с ними не так уж хорошо и совсем плохо выполняет взятые на себя несвойственные государству функции — формировать идеологию и воспитывать население, делая даже попытки (с негодными, правда, средствами) вторгаться в сферу морали с директивными циркулярами.

Вся сфера неформальных отношений, по-видимому, весьма слабо связана с предложенным и пропагандируемым через государственные каналы коммуникаций комплексом идей и существует на «социальных архетипах», представляющих собой остатки общинной культуры. Архетипы существуют на уровне поведения и чувств и не оформлены никаким определенным комплексом вербально сформулированных идей.

Общественное сознание почти целиком вытеснено из предназначенных для него организационных структур формального типа и функционирует в неформальной сфере. Подавляющую часть материала, которым оно манипулирует, составляют элементы идеологий, заимствованных из стран Запада. Чрезвычайно малое количество идей, возникших в результате рефлексии этнических структур, имеет сильную тенденцию к порождению крайне примитивных и при этом крайне агрессивных идеологических систем черносотенного толка.

ГЛАВА 6

«Западнические» идеологические комплексы обладают весьма небольшой притягательной силой для масс, поскольку не имеют опоры в этнических архетипах, которые несут в себе сильный эмоциональный заряд и представляют собой как бы энергетический потенциал народа. Агрессивно-националистические идеологии способны овладеть массами, так как очень легко «подключаются» к эмоциональному потенциалу бессознательных структур, но они, по-видимому, совершенно не способны решать какие бы то ни было конструктивные задачи из-за весьма слабой разработанности их.

А между тем государство, лишенное притока свежих конструктивных идей от общественного сознания (которое оно само же всеми силами утесняет), «ветшает», становится все менее гибким, все слабее адаптированным и все с меньшим успехом организует все сферы жизни, в том числе и столь кардинально важные, как производство. «Социальные архетипы», также лишенные поддержки в виде каких-то идей, на которые они могли бы ориентироваться, все с большим трудом воспроизводятся, становятся все разрозненное, связи внутри систем коллективных представлений этого типа ослабевают, они «расплываются», теряют определенность. Но одновременно «стираются», теряют свою силу и моральные императивы, питающиеся именно от этих структур, живущие их энергией. И это, может быть, более страшно, чем даже «ветшание» государства. Ибо, как хорошо выразила это Элиза Ожешко: «Производство, создающее благосостояние и возможность пользоваться материальным комфортом и благами жизни, может осуществляться систематически и эффективно только в таких обществах, где есть моральные элементы и движущие силы, такие как взаимопонимание и порядочность, уважение справедливости и признание взаимных обязательств, забота об общественном всеобщем благе. Там, где не хватает таких элементов и стимулов, там человеческий труд начинает количественно уменьшаться и качественно ухудшаться, всякому взаимодействию препятствует взаимное недоверие; под влиянием эгоизма отдельных индивидов распадаются социальные связи и нарушаются те пружины, которые поддерживают социальные стремления; там уменьшается и само материальное богатство, пересыхают глубиннейшие источники средств к существованию... Народ, который остался сегодня без чести, завтра останется без хлеба»107.

Всем очевидно, что дела наши движутся именно в этом направлении. Народ ворчит, что нет порядка, избаловались — при Сталине все работали и никто не смел воровать. Интеллигенты

Гипотеза исследования

строят проекты поправления положения в отдельных сферах, думают над усовершенствованием законодательства, но по-прежнему нет такого комплекса идей, на который все мы могли бы без всякого сомнения сориентироваться как на свой, лично близкий каждому.

Отдельные идеи и предложения, которые выдвигает современная интеллигенция и за которые она борется также бестрепетно и бескорыстно, как и сто, и двести лет назад, приводят в ярость правительство, но, что гораздо хуже, оставляют народ совершенно равнодушным. Почему безмолвствует народ? Мы склонны объяснять этот факт тем, что народ «не дорос», «не понимает», «не информирован». Это утешительные объяснения, они оставляют надежду на то, что когда народ поймет, дорастет, то поддержит нас. А что если он безмолвствует совсем не по этой причине?

Если рассмотреть идеи, выдвинутые нашими интеллигентами, то, за исключением очень немногих, все они направлены на улучшение государственной системы и адресованы исключительно правительству: это оно должно что-то наладить, реформировать, изменить, улучшить. Народ должен заставить правительство действовать в этом направлении. А что конструктивного должен делать сам народ, каждый человек на своем месте? Ответ, казалось бы, очевиден: добросовестно трудиться, растить детей, разводить цветы, писать стихи, если получается, и вообще стремиться сделать жизнь лучше. А что значит — «лучше»? Сытнее есть, больше отдыхать, читать книги, потреблять искусство...— все это необходимо, без этого трудно, даже просто невозможно, но ведь это же не может быть идеалом, не для этого же рождается на свет человек, и не ради этого он живет. Ведь это все — условия, а где же цель, где смысл жизни?

На это можно возразить: задача общества — создать эти условия, а что касается смысла, здесь человек — суверенное существо, это интимное дело каждой личности. Иными словами: свой смысл каждый должен искать сам. Этот замысел, по-видимому, очень гуманистический и свободолюбивый, с моей точки зрения, страдает сугубым утопизмом. И не только потому, что сам, один, без культуры, без работы общественного сознания человек вряд ли способен осуществить такой духовный подвиг, а еще и потому, что часто такое предоставление в этой сфере человека самому себе может привести к созданию разнонаправ-ленных идеалов. И как же мы их будем тогда осуществлять, работая на одних и тех же предприятиях, занимаясь спортом в одних и тех же кружках, короче — живя общей жизнью? А вне

ГЛАВА 6

этой жизни нельзя реализовать никаких идеалов, потому что другой у нас просто нет. А если идеалы не осуществлять, то незачем их и создавать.

Этот простой и очевидный факт, что человек не может быть самим собой без помощи других, есть только следствие другого более глобального, что он не может существовать один, сам по себе, не сотрудничая, не обмениваясь услугами с другими. Сказав про человека, что он — общественное существо, уже нельзя сказать, что он «участвует в жизни общества», потому что это и есть его жизнь, он ею живет и другого способа не имеет. А потому и к смыслу своей жизни он не может прийти сам, один, помимо культуры.

Георг Зиммель когда-то дал очень неординарное определение культуры: «В основе ее,— писал он в статье "Понятие и трагедия культуры",— лежит внутренний факт, который в его целом может быть выражен лишь символически и несколько расплывчато: как путь души к самой себе. Ибо в сущности всякая душа есть всегда нечто большее, чем то, что она представляет собою в настоящее мгновение...» «Все душевные движения типа воли, долга, призвания, надежды — не что иное, как духовные продолжения основного определения жизни: включение своего будущего в свое настоящее...» «Но вот тут-то и кроется парадоксальность культуры, заключающаяся в том, что субъективная жизнь, ощущаемая нами непрерывным потоком и ищущая своего внутреннего совершенства, сама по себе, как таковая, оказывается с точки зрения культуры совершенно бессильной достичь его намеченным путем: с самого начала она оказывается уже направленной, в целях своего завершения, на те образования духа, которые успели стать формально чуждыми ей, окристаллизовавшись в самодовлеющей замкнутости. Культура возникает — это решающий момент для ее понимания — при слиянии двух элементов, из которых ни один не имеет на нее большего права, чем другой: субъективной души и объективного продукта духа»108.

Зиммель говорит о культуре личности. Для того чтобы оформить свою субъективную жизнь, чтобы двигаться от себя настоящего к себе такому, каким он хочет и считает должным быть, человек присваивает себе объективные продукты духа, которые существуют вне его в виде больших систем представлений — искусства, науки, религии, права, обычаев и так далее. Он присваивает себе, следовательно, результаты работы предшествующих поколений людей. Он на них ориентируется. И только

Гипотеза исследования

благодаря такой обусловленности культура становится «решением уравнения между субъектом и объектом»109.

Пронизанность личностного сознания коллективными представлениями чрезвычайно велика. Альфред Стерн, например, так выразил эту мысль: «...с тех пор, как французская школа социологов, возглавляемая Дюркгеймом, выяснила социальное происхождение большинства категорий нашего мышления и даже социальную природу наших эмоций, стало довольно трудно разграничивать res publica и res privata. He только "супер-эго" Фрейда представляется нам ныне общественным продуктом. Обоснование Карлом Маннгеймом категории коллективного бессознательного, удавшееся ему значительно больше, чем Юнгу, позволяет предположить, что даже фрейдистское "оно" не является чисто личностным».

Что же может создать человек «своего» при такой сильнейшей обусловленности своего сознания общественным? Как мы видели выше, Георг Зиммель отмечает этот факт с некоторым трагическим ощущением: субъективное сознание никак не может без этого, хотя это и ограничивает его. Напротив, другой яркий мыслитель — Чарлз Кули — смотрит на это же самое обстоятельство как на благоприятствующее личности. Хотя, согласно его определению, институты, как и у Зиммеля, «это просто четко определенные и устойчивые фазы общественного сознания», он подчеркивает их огромную ценность:

«Великие институты — это результат той организации, которая естественно вырабатывается человеческой мыслью, направленной век за веком (разрядка моя. — К. К.) на определенный объект и кристаллизующей его в четко различимые формы, снабжая его чувствами, убеждениями, обычаями и символами»"'.

«Механическая работа традиции и конвенции накапливает в сознании испытанную мудрость народа, систему идей, каждая часть которой жизнеспособна, так как в высшей степени приспособлена и одобрена человеческим духом. Именно таким путем индивид получает язык, чувства, моральные эталоны и все виды знания: они достаются ему гораздо меньшим напряжением, чем они достаются человечеству вообще... Побывав когда-то в центре внимания и усилий, они теперь отодвинуты в тень, высвобождая энергию для новых свершений (разрядка моя. — К. К.), и на этом-то готовом основании мы возводим свои конструкции»112.

Освоение человеком того, что уже накоплено культурой, делает человека участником общего дела по освоению и устроению

ГЛАВА 6

мира. И это не просто помощь ему, не только дополнительный материал для работы над собой и организации собственной жизни. Это — выход личности в общечеловеческую сферу, где вклад ее в решение вечных проблем, как бы мал он ни был, продвигает вперед все общество и фиксируется в культуре. И только в этой сфере, а не в личных своих делах, как бы близки ему ни были последние, человек находит себе, если можно так выразиться, «доброкачественный», прочный и значимый смысл жизни.

Раз уж все равно человек — существо частичное и вписан в контекст своего общества и своей культуры, единственный способ не быть «винтиком», «кирпичиком» и т. д.— это преодолеть свою «частичность» посредством распространения себя на это целое. Наиболее крупные личности, оставившие самый яркий след в истории и самый сильный отпечаток на том обществе, в котором они жили, именно тем и отличались, что с гораздо большей, чем обычные люди, силой ощущали это общество «своим», как бы продолжением себя самих. Они в него «вложились» с огромной щедростью и, что называется, «без остатка». И оно — это целое — сохранило их: не память о них, но дело их. Впрочем, и память тоже. До сих пор мы можем (и часто делаем это) обращаться мыслью не только к Толстому и Пушкину, но и к Сергию Радонежскому и даже к Нестору-летописцу: мы с ними спорим и советуемся, мы работаем с их идеями, они оказывают на нас влияние. И в той мере, в какой мы сохраняем представление о них, как утверждает Кули, они являются для нас реальными лицами и членами нашего общества.

Распространив же себя на общество, человек получает свободу. «Свобода,— по определению Карла Ясперса,— это преодоление того внешнего, которое все-таки подчиняет меня себе. Свобода возникает там, где это другое уже не является мне чуждым, где, напротив, я узнаю себя в другом или где это внешнее необходимое становится моментом моего существования, где оно познано и получило определенную форму»"3. И это преодоление внешнего происходит через категорию «истинного». Истинное — это то, что имеет силу не только для меня, но и для другой стороны, с которой я вступаю во взаимодействие. Я при этом как бы конструирую общую систему для нас, а не для себя лично. Вот для этой-то системы, в которой я составляю часть, я определяю истинность различных своих действий, мыслей, намерений и прочего. И это побуждает меня поступать не так, как моя левая нога желает, а правильно, или, что более точно — справедливо. Потому что только при соблюдении этого критерия свободными могут быть все

Гипотеза исследования

элементы данного целого: «Я могу быть свободным в той степени, в какой свободны другие»*.

Построенное таким способом целое не является уже ни машиной, в которой все винтики взаимозаменимы, ни даже организмом, в котором каждый орган выполняет свою отдельную функцию. Возникшее в результате коммуникации людей между собой, каждый из которых имеет о целом какие-то свои представления и стремится сформировать это целое в соответствии с ними, социальное образование более всего соответствует тому, что русские мыслители называли соборной личностью. Оно способно не только развиваться и изменяться, но и осуществлять поведение и даже принимать решения, оно способно к тому, что Кант называл «произволом».

Естественно, что такое целое легче вырабатывается в небольших по размеру группах, уже хотя бы потому, что в них меньше элементов, требующих согласования, слабее дифференциация мнений. Соборные личности представляют собой удачные семьи, дружеские круги, общины, небольшие населенные пункты. И пока основная сфера жизни людей ограничивалась этими локальными уровнями, проблема интеграции их в личность была вполне разрешима местными средствами, отработанными веками и тысячелетиями.

В большом обществе, соответствующем развитой технической цивилизации, эта проблема невероятно усложнилась. Ч. Кули в начале XX в. писал: «Организация в определенном смысле теперь без сомнения более широка и развита, чем когда-либо в прошлом, а организация предполагает взаимозависимость, единство ее частей. Но существует ли в ней сознание и моральное единство? В организациях высокого типа так и должно быть; но быстрый рост может привести нас к системе, которая будет механической, а не социальной в полном смысле. Когда организация резко расширяется, существует тенденция к 'понижению ее типа... отношения становятся менее человечными и отношение индивида к целому деградирует вместо того, чтобы улучшиться. Грандиозные структуры промышленности и торговли большей частью остаются негуманными, и от нашего успеха или неудачи в попытках сделать их живыми, сознательными, моральными зависит — окажутся ли они реальным благом или нет»115. И далее: «Истина, которую мало кто замечает в наши дни, заключается в том, что всякий труд

«Свобода совпадает с внутренне наличествующей необходимостью истинного»114.

ГЛАВА 6

должен выполняться так, как он выполняется художником, и то общество, в котором это — не главный принцип, нельзя называть гуманно организованным»116.

Действительно, если отдельный человек «едва ли чувствует себя членом какого-либо более широкого братства, чем семья» и «вместе со своей женой и детьми находится в довольно холодном, толкающемся со всех сторон мире», он начинает стремиться к тому, чтобы «насколько возможно держаться на своих ногах и обеспечивать себе уверенность в завтрашнем дне механическим способом — в виде банковских счетов и договоров о страховании жизни»"7. «В той мере, в какой верно утверждение, что более широкие общественные интересы не представлены в индивиде таким образом, чтобы его собственные импульсы кооперировались с общественным благом, наше время — время моральной дезинтеграции»"8.

По-видимому, ни про одно из существующих больших и сложных обществ невозможно сказать, что оно представляет собою в целом соборную личность. Однако общественное сознание не может примириться с этим фактом. Оно упорно трудится, постепенно наращивая культурные слои, долженствующие расширять моральный порядок на вновь возникающие системы отношений, делая их все более гуманными, человечными, близкими каждому отдельному человеку, оно действует медленно, последовательно, «подобно кораллу, всегда работающему на основании, составленном из кристаллизовавшихся останков его погибших предшественников".

В наше время очень много говорится о личности. Ее определяют самым различным образом, но самое общее во всех этих определениях, по-видимому, то, что личность — это индивидуальность, это своеобразие, это отличность... Отличность от чего? От другого человека? — От всего, что не является личностью. Отличность, отстраненность, осознание себя чем-то вне стоящим и сравнивающим, оценивающим... Но оценивать и сравнивать можно только по отношению к чему-то, к какой-то системе критериев. Собственно, эта система критериев, система принципов и дает личности ее своеобразие, ее автономию, ее позицию в жизни и в мире.

Мир сопоставляется с этой системой принципов, которая выражает должное, или справедливость, и оценивается. И в зависимости от того, насколько мир соответствует должному, личность занимает относительно него определенную позицию. Надо сказать, что мир никогда не соответствует должному в

Гипотеза исследования

достаточной степени, потому что мир — образование текучее, хаотическое, склонное к «разваливанию», распадению, требует постоянных усилий по поддержанию его в приемлемом состоянии. И вот пододвинуть, подтолкнуть мир к должному, реализовать в мире (в какой то части мира, в каком-то элементе мира) справедливость — и есть настоящее поле самоактуализации для личности. Вынесение своего «я» в мир, овеществление его в нем, сотворение мира по своему подобию.

«Блажени миротворцы, яко тии сынове Божий нарекутся»! Создавать мир, устраивать в нем согласие, гармонию — это действительно божественное дело.

И в этом деле человек может найти смысл своей жизни. Но только если при этом он творит мир «по своему подобию», т. е. в соответствии с внутренним чувством справедливости, ценности. Если этого нет, любой «созидательный» и даже «творческий» труд будет для человека работой, и никакого смысла жизни с этой деятельностью он связывать не будет.

А теперь попытаемся дать краткое резюме всего того, что достаточно подробно излагалось выше.

I. В большом и сложном обществе, возникающем в эпоху ускоренного развития техники и разделения труда, существует два вида процессов: одни из них работают на дезинтеграцию общества, другие — на его консолидацию. К первым относится разрастание производственных и контрольно-управленческих систем, систем связи, распределения и др.; ко вторым — активизация общественного сознания, подкрепляемая развитием искусства, общественных наук, созданием средств массовой коммуникации. Промежуточную интегрирующую роль выполняет государство, налаживая формальные отношения, контроль и систему принудительных санкций. Общественное сознание «осваивает» возникшие системы отношений, вводя их в «моральный порядок» обществ, т. е. в системы коллективных представлений, и через них — в мотива-ционные системы индивидов.

По мере освоения общественным сознанием вновь возникающих комплексов социальных отношений они все больше ставятся под контроль общественного мнения, регулирующие же функции государства сокращаются. Процессы частичной «расформализа-ции» производственных, политических и прочих отношений и их «морализации» двигают общество в направлении идеала «соборной личности». Противоположные процессы — толкают его к идеалу тоталитарных диктатур. Отсутствие того и другого означает ано-мию, распад.

ГЛАВА 6

II. Практика, по-видимому, показывает, что общественное сознание справляется со своими задачами, возникающими в период становления наций, более или менее успешно, когда ему удается разрешить проблему объединения однотипных локальных культур в одну общую культуру. Ядром консолидации является при этом комплекс идей, достаточно общих, чтобы соответствовать всем объединяемым культурам, и в то же время достаточно конкретных, чтобы учитывать специфику именно данного ареала культур.

Для Европы процесс этот характеризуется распадом прежних многонациональных империй и формированием новых государств на основе этнически однородных или этнически близкородственных малых социумов (общин, княжеств, городов-государств и др.), При этом городское население, состоявшее из людей, выпавших из прежних общинных и сословных структур, само было носителем этнических начал, и потому выдвинутой им интеллигенции удалось сформировать нацию, ставшую постоянным коррелятом государства.

III. В России процесс этот был затруднен тем, что ее образованные слои постоянно находились в сфере сильного влияния западноевропейской культуры, видели в деятелях ее своих естественных лидеров и были склонны перенимать готовые идеи и способы мышления, недооценивая особенностей своего ареала культур, развивавшихся на базе другого этноса.

Это обстоятельство привело к тому, что попытка русской интеллигенции выработать приемлемый для всего общества комплекс идей, на основании которого могла бы сложиться нация, окончилась неудачей. По мере возникновения все новых сфер, требующих регулирования (производство, транспорт, связь, система образования, система медицинского обслуживания, социального страхования), государство расширяло свой контроль, создавая всеобъемлющий бюрократический аппарат.

Аппарат этот был унаследован «пролетарской диктатурой» и подведен как фундамент под обновленную, заимствованную с Запада форму государства. Вся сфера неформальных отношений продолжает существовать на коллективных представлениях, оставшихся от локальных культур. И скрытые в этих представлениях ценности продолжают еще обеспечивать работу мотивационных механизмов в личности. Однако по мере стирания этих старых коллективных представлений источники этого типа мотивации иссякают. Формальные отношения, налаживаемые государством, этими «социальными архетипами» не осваиваются.

Гипотеза исследования

IV. Избавившись от интеллигенции как слоя в периоды гражданской войны и культа личности, государство попыталось объявить себя единственным представителем общественного сознания, предложив вместо «круговращения идей» усиленную пропаганду избранной идеологии посредством рассылки циркуляров, лекций и кружков политучебы.

Эффект всех этих мероприятий, проводимых с грандиозным размахом, никогда не был велик, по мере же роста образованных слоев (с введением всеобщего среднего образования) он постепенно падает. В сознании личности сфера «социальных архетипов» противостоит усвоенным положениям «государственной идеологии», являясь хранителем ценностей прошлых этнических культур.

Вновь возникшее после «обморока», вызванного сталинскими расправами, общественное сознание, неосознанно отталкиваясь от этих ценностей, направляет основные усилия на критику существующего положения вещей. И эта критика ослабляет «государственную идеологию», подводя под нее мины с разных сторон, что вызывает приступы репрессий со стороны государства. Оттесненная на последнюю линию обороны, интеллигенция отчаянно и героически воюет, защищая самые элементарные свои права, без которых она просто не может существовать,— права, обеспечивающие ей возможность думать.

Основное же население — народ (включая сюда и образованные слои, чуждые политики и не входящие в состав интеллигенции) — безмолвствует, взирая на эту схватку.

V. Эту расстановку сил можно интерпретировать как неприятие народом и государственной идеологии, и концепций, вырабатываемых интеллигенцией, поскольку и первая, и последние игнорируют обстоятельство первостепенной важности, обусловливающее восприятие народом любой идеологии или учения,— они не затрагивают иерархии ценностей, скрытой в коллективных представлениях, связанных с «социальными архетипами», а потому на них и не отзываются нравственные чувства носителей этих архетипов. Народ не умеет рассуждать и строить сложные рациональные конструкции, но идеи, адресующиеся к его ценностям, он будет переживать, они будут волновать его и «задевать за живое». От идей же, к этим ценностям равнодушных, он защищается незнанием. Он охраняет свои архетипы, потому что без них поведение его вообще превратилось бы в бессмысленную цепь никак не связанных друг с другом поступков, вызываемых внешними обстоятельствами. Он нем, потому что «социальные архетипы», как мы стремились подчеркнуть выше, находятся на

ГЛАВА 6

невербальном уровне,— в противном случае он сказал бы обеим, оспаривающим его внимание сторонам: идеология должна базироваться на ценностях, а единственная система ценностей, которую я признаю, заключена в моих «социальных архетипах», она у меня внутри, и ничего, идущего извне и противоречащего ей, я туда не допущу. Проявите, наконец, ко мне внимание не только как к объекту пропаганды созданных вами где-то вдали от меня идей, но как к носителю определенной этнической культуры, и разберитесь, пожалуйста, с этой, моей, культурой.

Из этой гипотезы и последовало решение: начать изучение «социальных архетипов», свойственных нашей этнической культуре.

И действительно, пришло время. И даже, следовало бы сказать, давно уже пришло. Мы живем в обществе, в котором далеко не все благополучно, в котором идет процесс распадения мотива-ционныл систем, тех систем, что культурой монтируются в человеческую личность. А это означает: привитые человеку в детстве ценностные структуры начинают работать вхолостую. А они-то и представляют собой «камень, его же небрегоша зижду-щие,— сей бысть во главу угла»: общество должно не просто учитывать их, оно должно из них исходить, только тогда человеку будет в нем удобно, легко и естественно.

Флориан Знанецкий пишет: «Существуют две основные практические проблемы, стоящие в центре внимания рефлективной социальной практики во все времена. Это (1) проблема зависимости индивида от социальной организации и культуры, (2) проблема зависимости социальной организации и культуры от индивида... Вторая проблема на практике означает: как при помощи существующих психологических и моральных характеристик индивидов — членов данной социальной группы — сформировать социальную организацию и культуру желательного типа?

Если социальная теория кладется в основу социальной техники и приступает к решению этих проблем практически, то совершенно очевидно, что она должна располагать двумя видами данных, включенными в нее, а именно: данными об объективных культурных элементах социальной жизни и о субъективных характеристиках членов данной социальной группы,— и оба эти вида данных должны быть получены корректно» .

Посмотрим, что можно получить относительно наших «сентиментов» корректно.