Ксения Касьянова

ОСОБЕННОСТИ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА

К оглавлению

ГЛАВА 9

Эпилептоидный тип личности

Если мы обратимся к словарю за разъяснением, что же такое представляет из себя «эпилептоид», то найдем там совершенно «восхитительное» определение А. Розанова (A. J. Rosanoff), которое, по-видимому, и сами составители цитируют не без некоторой улыбки: «Эпилептоидная личность — человек раздражительный, эгоистичный, некооперабельный, апатичный, упрямый и отличающийся необузданным нравом»165. В общем — совокупность всех пороков, потенциальный преступник и человек в высшей степени подозрительный.

По-видимому, определение это — пережиток той давней поры, когда психиатры еще были уверены в том, что существует «норма» — здоровые люди, полностью нормальные,— и всякую «акцентуацию», т. е. всякое заострение каких-то черт личности, воспринимали как отклонение от нормы, которое обязательно нужно лечить. Притом, что лечить эпилептоида — задача чрезвычайно трудная и неблагодарная. А. Кемпиньский советует психиатрам: «Приступая к лечению эпилептоида, необходимо запастись большим терпением, нужно заранее примириться с тем, что часто наши аргументы падают в совершенную пустоту: мы им свое, а они нам свое... часто эпилептоид, по-видимому, соглашается с врачом, признает его правоту, а впоследствии оказывается, что поступать он продолжает по-своему»166. Отсюда у психиатров возникают к эпилептоидам определенные претензии.

В целом же современная психиатрия все больше становится на ту точку зрения, что сама «норма» весьма многообразна, что различные типы личности разными способами адаптируются к окружению и что акцентуированная личность может иметь какие-то затруднения в общении со своей средой, а может и не иметь их.

126

Эпилептоидный тип личности

Но даже если мы оставим в стороне ценностные моменты определения, нас все равно поражает в нем противоречивость: как «упрямство» сочетается с «апатией», ведь упрямство требует определенной внутренней активности, и совсем не понятно, как «апатия» сочетается с «необузданным нравом». Однако все становится на свои места, как только мы поместим эпилептоида в кречмеровскую дихотомическую типологию: эпилептоид относится к циклоидам, а циклоид — человек подверженный сильным колебаниям состояния, настроения и активности.

«Циклотимия,— поясняет словарь,— это модель личности, которая характеризуется сменяющимися периодами душевного подъема и уныния, активности и пассивности, возбуждения и депрессии. Эта смена не всегда протекает регулярными циклами;

между ними могут вторгаться периоды умеренной активности. За исключением того времени, когда депрессия слишком велика, такой человек имеет тенденцию быть уступчивым, доброжелательным, великодушным, чувствительным к конкуренции и эмоционально отзывчивым к своему окружению. Уныние и депрессия в одни периоды, душевный подъем и сверхактивность в другие — по-видимому, проявление внутренних факторов, а не реакция на внешние события»167.

Интересные пояснения относительно внутренней причины этих циклических колебаний дает доктор Кемпиньский, сам специально занимавшийся проблемой биоритмов в психиатрии. Он считает, что «нервные клетки, когда на них не действует информация, вторгающаяся извне, пульсируют в собственном ритме. По-видимому, то же самое можно сказать и о прочих клетках. Ритм их постоянно нарушается стимулами, идущими извне. Поскольку ни одна система не может жить изолированно, она по необходимости должна выработать какой-то компромисс между собственным ритмом и ритмом окружающей среды. Цикличность есть сдвиг равновесия в пользу собственного ритма»168. И еще более подчеркнуто: «Цикличность — это естественный ритм нервной системы»169.

Такой сдвиг в сторону собственного ритма делает человека несколько независимым от его окружения, как бы изолированным от него в определенной степени. Его реакции на внешнюю ситуацию ослаблены, а потому легко могут задерживаться и вообще не проявляться. И, напротив, импульс, возникший изнутри, может проявляться вне зависимости от ситуативных обстоятельств.

Эпилептоид, будучи циклоидом в сильной степени, в периоды своей пониженной активности бывает чрезвычайно неотзывчив на

727

ГЛАВА 9

стимулы социального (и всякого прочего) окружения. Кроме того, для него очень характерно строить сложные системы целей и тщательно разработанные планы их осуществления и затем реализовывать их, крайне мало учитывая при этом, что делает или что думает его социальное окружение. При этом он реализует эти свои планы очень настойчиво, за что окружение считает его «упрямым» и «раздражительным», поскольку он не умеет подстраиваться, а довольно прямолинейно требует, чтобы ему дали делать то, что он начал,— раз уж он начал что-то делать — и пресекает всякие попытки помешать ему в этом.

Таким образом, для «спокойного периода» эпилептоида характерно то, что окружение называет «апатичностью» и «упрямством». В этот период эпилептоид уравновешен, и его из этого равновесия крайне трудно вывести.

Когда же постепенно начинается эмоциональное возбуждение, то процесс этот долго остается скрытым. Эпилептоид задерживает, блокирует эмоциональную реакцию, он как бы накапливает в себе заряд. И когда он уже как следует «зарядился эмоцией», любой мелкий повод как бы срывает клапан: эпилептоид взрывается чрезвычайно бурно и сокрушительно. И тут оказывается, что все те обиды и мелкие царапины, на которые он в свое время вроде бы совершенно не реагировал, до сих пор живы в его памяти, и он рассчитывается за них со своим окружением полной мерой. Он шумит и буянит долго, и утихомирить его очень трудно: он должен разрядиться. Когда весь накопившийся эмоциональный балласт сброшен, эпилептоид успокаивается сам. «Этот ритм,— говорит доктор Кемпиньский,— в значительной мере спонтанен и независим ни от внутренней, ни от внешней ситуации»170, т. е. ни от событий и отношений со средой, ни от состояния организма. В периоды взрывов эпилептоид очень плохо контролирует себя.

Кемпиньский выделяет в характере эпилептоида одну доминирующую черту — основательность. Эпилептоид любит все делать с самого начала и даже еще ранее — с предварительных этапов. Прежде, чем он приступит к делу, он должен все приготовить, часто подготовительный этап затягивается невероятно. Далее, начав что-то делать, эпилептоид любит основательно проработать каждую деталь, и очень долго возится и «копается» с мелочами. Поэтому говорят о «вязкости сознания» у эпилептоидов:

они как бы «застревают» на каждой части того дела, которое делают, и забывают о том, что его нужно когда-нибудь завершить. Они добиваются завершенности, но на каждой отдельной детали, на каждом элементе.

128

Эпилептоидный тип личности.

Тем не менее, как оказывается, эпилептоид, делая свое дело очень долго, очень подробно и основательно, никогда не забывает о цели. Кемпиньский выделяет это качество как еще одну важную черту в эпилептоидной личности: умение добиваться результата, невзирая ни на какие трудности. Очень сильно помогает в этом эпилептоиду его упрямство и нечувствительность к различным мелким препятствиям, чинимым средой, ситуацией и вообще всем внешним миром.

Вот таков он — эпилептоид. В общем человек как человек: упрям, не очень покладист, так как любит делать все своим способом и в свои сроки, однако, делает работу тщательно, если его не подгоняют и не мешают ему; взрывоопасен, но большей частью — спокоен и терпелив, раздражается по определенным поводам, которые можно предусмотреть; окружение еще обвиняет его в «нудности» (поскольку он «застревает» на деталях) и в «злопамятности» (поскольку в периоды его взрывов обнаруживается, что он все мелочи отношений помнит и учитывает), но это уже не столь важно. Он, действительно, «некооперабелен» — с ним трудно согласоваться, поскольку у него свой план и темп,— но не асоциален. Напротив. Как утверждает Кемпиньский, эпилептоиды придают той группе, в которую они входят, устойчивость, солидность. Они часто бывают организаторами и лидируют в деле достижения общей цели, так как ничто не мешает эпилептоиду воспринять общую, групповую цель как свою собственную, и тогда он стремится к ее достижению с тем же упорством и последовательностью, увлекая за собою и других. При этом другие могут на пути к этой цели несколько раз терять надежду, считать дело проигранным, однако эпилептоид твердо верит в победу и мешает другим бросить все и заняться прочими делами.

Уже неоднократно упоминавшийся нами Кемпиньский в своей книге «Психопатии» высказывает одно любопытное положение. Он утверждает, что в целом нацию можно описать по распространенному в ней акцентуированному типу личности. В частности, он считает, что для поляков характерны два типа личности: истероиды и психастеники. Они выполняют различные функции в обществе и в культуре, действуя каждый своим, характерным для него способом. При этом система социальных отношений в некоторой степени отражает конкретную необходимость общения и взаимодействия именно этих двух типов.

Бетсон и Мид в своей работе о балийском национальном характере171 описывают балийское общество в терминах шизофрении (работа вышла в свет в 1942 г., поэтому, может быть,

129

ГЛАВА 9

антропологи и не применили более «мягких» формулировок — «шизоидность» или «шизотимность» — описывающих различные ступени выраженности шизотимных черт; по всей видимости, речь идет именно об акцентуированной личности, а не о заболевании шизофренией). Так что способ описания национального характера через распространенный тип акцентуированной личности имеет свою историю.

Можно ли описывать наш этнический характер в терминах акцентуированной личности эпилептоидного типа? В общем, чувствуя свой этнический тип изнутри, мы вынуждены будем сказать, что-то от эпилептоида в нем есть: замедленность и способность задерживать реакцию; стремление работать в своем ритме и по своему плану; некоторая «вязкость» мышления и действия («русский мужик задним умом крепок»); трудная переключаемость с одного вида деятельности на другой; взрывоопасность также, по-видимому, имеет место.

Однако о других качествах, приписываемых эпилептоиду психологами, этого все же не скажешь. Например, как-то не вяжется с носителем нашей этнической культуры способность эффективно достигать своих целей, притом, как выражается Кемпиньский, невзирая на обстоятельства и весьма прямолинейными способами. Некоторая изолированность и некооперабельность также как-то мало подходят в качестве определений к народу, который всегда обвиняют в слишком большом коллективизме . Способность строить сложные и хорошо проработанные в деталях планы — это также черта, которую к носителю нашей этнической культуры можно приложить с очень большой натяжкой. Основательность — да, но чтобы хорошо проработанные планы... Итак, все-таки эпилептоиды мы или не эпилептоиды?

Здесь, по-видимому, приходится сослаться на то, что «эпилеп-тоид», как его описывают справочники и словари по психологии и психиатрии, это отвлечение черт эпилептической личности, т. е. больной, а в болезни с человека спадают культурные наслоения и на свет выходит в более или менее чистом виде генотип, т. е. нечто наследственно-природное. Существует много генотипов. Вот

* Бердяев, например, постоянно с огорчением подчеркивает это стремление русского человека «раствориться в коллективном». Например, в статье «О святости и честности» он пишет: «Русского человека слишком легко "заедает среда". Он привык возлагаться не на себя, не на свою активность, не на внутреннюю дисциплину личности, а на органический коллектив, на что-то внешнее, что должно его подымать и спасать»

130

Эпилептоидный тип личности

есть и такой — эпилептоидный. При слабой выраженности составляющих его черт он пластичен и поддается культурной обработке и регуляции. Только в болезни он становится сильным и жестким, отметая все попытки его как-то смягчить и преобразовать.

Можно выдвинуть осторожную гипотезу, что в какие-то достаточно древние времена, когда оформлялись наши «социальные архетипы», процесс этот происходил на популяции с довольно хорошо выраженными чертами эпилептоидного генотипа,— и так получилось, что наши культурные параметры этим генотипом заданы. В ходе истории, нашествий и миграций, генотип мог смягчаться и понемногу «размываться», но не исключено, что главные его характеристики сохранились. И в этом живучесть наших этнических архетипов, они приспособлены именно к этим характеристикам, они им нужны.

Тот «портрет», который снимается тестом на современной популяции, не есть чистый генотип, а есть продукт длительного взаимодействия между природой и культурой. Культура в этом процессе противостоит генотипу. Ее задача не отражать и не закреплять его, а приспосабливать к среде, к окружению, некоторым образом «обрабатывая», культивируя его. Дело генотипа — создавать затруднения, дело культуры — их преодолевать.

Таким образом мы не есть чистые эпилептоиды. Мы — культурные эпилептоиды. Может быть, (и наверное) в мире есть и другие народы с таким же исходным генотипом, но они создавали другие культурные формы, и в результате наш личностный тип будет отличаться от их личностного типа.

Эпилептоидный генотип как бы «проглядывает» из-за нашей этнической культуры, как бы «прощупывается» под ее покровами. Но если мы возьмем за исходный продукт, что наша этническая культура формировалась как ответ на этот генотип, как способ его обработки и преодоления, то многие вещи увяжутся для нас в некоторое осмысленное целое, и мы поймем значение отдельных моментов, которые до сих пор считались «пережитками», смешными остатками прошлых исторических этапов, когца человек не понимал окружающей его действительности и строил о ней самые фантастические представления.