Ксения КасьяноваОСОБЕННОСТИ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ХАРАКТЕРАК оглавлению ГЛАВА 14Диффузность общенияСреди аналитических переменных, предложенных Т. Парсонсом для анализа культур различных типов , одна относится к типу общения, задаваемого ценностными стандартами той или иной культуры. Это дихотомия: «конкретное общение» — «диффузное общение». «Конкретное общение» характеризуется тем, что человек выбирает себе социальное окружение, полезное, с его точки зрения, для реализации собственных целей. Одни любят туризм, и с ними хорошо путешествовать; другие собирают огромные фонотеки, и с ними можно обмениваться пластинками и пленками; с третьими интересно говорить на философские темы; к четвертым приходится обращаться за определенного рода помощью; наконец, пятые восхищаются нами и любят нас за определенные черты характера или навыки, и с ними приятно побыть время от времени: это вселяет в нас уверенность в своих силах и повышает чувство собственного достоинства. Неважно, что тем друзьям, которые любят путешествовать, скучно с теми, которые умеют поговорить на философские темы, можно ведь устроить так, чтобы они совсем не встречались между собой. Можно и самому встречаться с каждой из указанных категорий друзей только по определенному поводу, и если какой-то философ совсем не понимает и не любит музыки, зачем его тащить слушать ее и объяснять ему, почему это нравится другим. В общем, принцип таков, что каждый человек хорош и нужен только в определенных обстоятельствах и для определенного занятия. Объяснение и обоснование выбора переменных были впервые изложены Т. Парсонсом в работе «Bales and Shils»262. Предложенная модель с пятью двухэкстремальными переменными, образующими четыре обобщенных типа ценностных иерархий, часто используется Т. Парсонсом для анализа конкретных социологических проблем 263 249
ГЛАВА 14 Необходимо все время помнить, конечно, что никто в чистом виде такого принципа не реализует и не может реализовать: это, так сказать, крайняя точка, направление тенденции. Такая направленность в общении определенного человека может быть выражена более или менее ярко, но она всегда присутствует в сочетании с элементами другого принципа, а именно — «диффузного общения». «Диффузное общение» характерно тем, что человек, реализующий данную тенденцию, отбирает себе друзей и знакомых не с точки зрения того, какие цели с ними удобно и интересно осуществлять, а по некоторым глобальным признакам, характеризующим их как личности. Если же те друзья, которых он выбрал себе по указанному принципу, вовсе не хотят реализовывать с ним его целей, то он отказывается в крайнем случае от этих своих целей и ставит себе другие, «подходящие» к избранному кругу общения. Принцип выбора здесь таков: в каждом человеке значение имеют только твердые и неизменные характеристики его «я», все же остальное — сфера его деятельности на данный момент, социальное положение, материальное благополучие и даже его конкретные интересы — не столь важны. Человек, склонный к диффузному общению, тщательно подбирает себе социальное окружение. Завоевать его расположение трудно: он долго и придирчиво «проверяет» нового знакомого, ведь ему нужно установить не просто отдельные поступки и интересы будущего приятеля или друга, но самое главное — тенденцию этих поступков и интересов, чтобы «добраться» до его «я», до неизменных принципов, до ценностей. Зато, если он уже «принял» новичка в «свои», то значит, настроился на долгую и верную дружбу и этого же ожидает от своего партнера. Установившаяся тесная связь затем очень устойчива, и если разрывается, то весьма болезненно и только в крайних обстоятельствах. Круг общения, сложившийся на основании принципа диффузности, обладает определенной замкнутостью, он не любит «чужаков», не доверяет им. Конечно, в общении каждого отдельного человека, входящего в данный круг, присутствуют и элементы принципа конкретности, но друзья, с которыми он общается «конкретно», и те, с которыми он общается «диффузно», имеют для него совершенно несравнимый статус. Повышенные значения, выбираемые по шкале Si (см. рис. 2; она уже немного анализировалась нами), т. е. по «социальной интровертивности», которые обычно определяются медиками как «затрудненность в общении» и воспринимаются ими как болезнен- 250
Диффузность общения ный симптом, могут отчасти объясняться просто принципом диффузного общения, который имеет в нашей культуре большой вес. В самом деле, если внимательно разобрать рис. 8, то выявятся безусловные отклонения наших средних от американских по шкале Si и по шкале (Sec, 293), «стремление к уединенности» (она также уже анализировалась нами на рис. 36), и по шкале (Swth-ac, 241), «отказ от социальной активности». По всем этим шкалам, за исключением мужской средней на последней из них, наши средние — выше 40% шкалы, американские — всюду ниже. Казалось бы, ясно: выраженная склонность к изоляции и одиночеству. Ничего подобного: шкала Ну2, описывающая «потребность в принадлежности к социальной группе», выбирается нашими мужчинами на 46% своей величины, а женщинами — на 49%, т. е. почти наполовину. Другими словами, первые три шкалы описывают те же явления, что и следующая шкала — «социальная адаптивность» (SOC, 7), а именно — трудность в завязывании контактов, медленность «вхождения» в новую социальную среду, не очень большой круг «близких людей». Но такая «суженность» сектора общения вовсе не дает основания заключать о его трудности вообще или о его бедности: в своем узком кругу человек может общаться легко и интенсивно и получать от этого общения массу положительных эмоций. Он — «социальный интроверт», только и всего. Каковы же характеристики такой группы, состоящей из «социальных интровертов»? От здравого смысла можно было бы предположить очень сильную привязанность друг к другу, которая должна выражаться в постоянных эмоциональных проявлениях любви, участия, поддержки. Однако, тест не подтверждает такого предположения и рисует нам несколько иную картину. По шкале «установка на себя» (As, 139), как и по шкале «установка на других» (АО, 269), мы выбираем в среднем одинаковое число баллов, что может означать только тот факт, что ни одна из этих установок не обладает для нас исключительным значением: в одних случаях мы склонны при принятии решения полагаться на себя, в других — учитывать мнение других и спрашивать их совета. Американцы несколько предпочитают шкалу As; впрочем, это касается только мужчин. Так что, по-видимому, было бы неверно предположить слишком уж сильную и однозначную зависимость «интровертивного социально» индивида от избранной им группы. Шкала «теплота» (Wrth, 255) показывает несколько меньшую, чем у американцев, непосредственную эмоциональность, «распа- 251
Диффузность общения шистость» в отношениях. Здесь, как и на всем другом спектре нашей жизнедеятельности, сказывается глобальное влияние шкалы R — «репрессии», сдержанности импульсов, некоторого самоограничения, в том числе и в сфере выражения положительных эмоций. По этой шкале наши мужчины выбирают в среднем 64% всех баллов, женщины — 59%, американцы соответственно — 74% и около 73%. Можно, правда, предположить некоторое завышение по этой шкале для американцев, поскольку эта характеристика личности — непосредственная эмоциональная «отзывчивость» на стимулы, идущие от социального окружения,— на протяжении нескольких десятилетий пользовалась очень большим успехом у молодежи. Дэвид Риссман в своей книге «Одинокая толпа — исследование об изменении американского характера», ссылаясь на исследование Эша, указывает, что «ось: "холодность — теплота" оказалась для его исследуемых важным измерением личности: люди, о которых говорят, что они "теплы", оцениваются положительно вне зависимости от других черт своего характера, людям, которые "холодны", не доверяют, как бы благородны и смелы они ни были»264. Дэвид Риссман описывает конкретные случаи попыток молодых людей развивать в себе сознательно именно эту черту (как, впрочем, и некоторые другие). Как бы то ни было, при интенсивном общении настойчивая демонстрация «теплоты» и различных сопровождающих ее эмоций должна бы быть утомительна. Ценность «теплоты» должна повышаться с ростом «конкретности» общения: когда люди видятся достаточно редко и взаимодействие их в определенной степени поверхностно, всякая демонстрация эмоций и «отзывчивости» становится необходимой хотя бы для того, чтобы партнеры могли ориентироваться, в каком состоянии находятся их отношения. Шкала «терпимость» или «толерантность» (То, 252) свидетельствует о том, что «социальные интроверты» весьма терпеливо относятся к различным отклонениям во взглядах и поведении своих партнеров. Здесь наши мужчины выбирают почти 2/3 шкалы (65,8%), а женщины — даже больше (68,3%), американцы — чуть больше половины (соответственно 53,5 и 52,8%). Таким образом, все перечисленные характеристики не противоречат друг другу. Они описывают группу, рассчитанную на длительное, спокойное и размеренное существование, где люди не развлекают и не притесняют друг друга, а движутся по своим, хорошо рассчитанным и соотнесенным друг с другом орбитам, пересекаясь в четко определенных точках. Когда такой «космос» 253
ГЛАВА 14 в группе налажен и каждый человек знает его законы, тогда события, реакции и установки других становятся вполне предвидимы и ожидаемы, что дает каждому ощущение свободы. В. Вейдле очень точно сумел передать свое видение этой свободы: «В России,— пишет он,— по крайней мере в старой России, было нечто, чего может быть уже нигде на свете нет: ощущение очень большой с в о б о д ы, не политической, конечно, не охраняемой законом, государством, а совсем иной, происходящей от тайной уверенности в том, что каждый твой поступок твои ближние будут судить "по человечеству", исходя из общего ощущения тебя как человека, а не из соответствия или несоответствия твоего поступка закону, приличию, категорическому императиву, тому или иному формально установленному правилу»265. Может быть, Вейдле прав, и уже нигде в мире такой группы больше нет, но принцип ее, но тяготение к ней осталось в нас, в наших архетипах. Мы плохо переносим отношения, в которых большое место занимает принцип конкретного общения. И напротив, хорошо чувствуем себя в такой группе, которая «лезет» в наши личные дела, копается в наших взглядах и мотивах, пытается формировать нашу личность. Мы позволяем ей это, мы даем ей такое право. За какие же такие преимущества? Хотя бы даже за один простой факт уверенности в том, что, если я запутаюсь в каких-то несчастливо сложившихся обстоятельствах, если все будет против меня, то моя группа — ближние мои — отвергнут все очевидные факты и вещественные доказательства, если таковые будут им предъявлены, и с олимпийским спокойствием заявят на все обвинения: «Что вы нам говорите? Мы этого человека знаем. Он не мог этого сделать. Это — недоразумение». И будут совершенно правы, потому что действительно знают. Они не дадут мне «пропасть», они не могут этого сделать, не имеют права. Никакой соцстрах нигде и никогда не обеспечит человеку той уверенности и свободы, какую дает ему поддержка группы диффузного типа. А толерантность указанной группы проявляется в том, что в ней человек может быть самим собой, таким, каков он есть: играть роль и показывать себя кем-то, заранее придуманным, здесь просто невозможно, а следовательно, остается один вариант — чтобы тебя приняли в том виде, в каком ты сложился на данный момент,— со всеми недостатками, огрехами, слабостями. И если уж примут, то все остальное определено. Можно вести себя естественно, говорить то, что думаешь, совершать ошибки и исправляться по ходу дела, сердиться, поучать других и время от 254
Дифузность общения времени самому получать нагоняи. «Валера? — скажут про вас друзья,— у него характер действительно тяжелый, иногда он бывает очень раздражительным, тогда его лучше не задевать. Но ведь он же — золотой человек, очень добрый и всегда готов помогать. И такой трудяга! А сейчас он сильно расстроен, вы к нему лучше не подходите пока...» — и далее будет выдана полная инструкция, касающаяся того, как следует поступать с Валерой, чтобы его золотое сердце проявилось во всем своем блеске. Это означает, что каждый человек в такой группе занимает совершенно своеобразное, индивидуальное, специально для него созданное «место», или «положение», тщательно учитывающее особенности его характера, структуру его способностей и все его установки. Но из этого, в свою очередь, должно следовать, что и вся система отношений в группе также индивидуальна, неповторима, поскольку она должна интегрировать все эти особые, для каждого данного человека «по заказу изготовленные» положения. Это такая группа, которую невозможно стандартизировать, поставить на конвейер и штамповать в поточном порядке. Она изготовляется каждый раз вручную, и изготовление ее — это сложная задача, требующая умений и навыков, которые получает человек в процессе воспитания в качестве глобальных установок. Две последние шкалы на рис. 8 как раз и показывают некоторые из этих навыков. Это «умение считаться с тем, что люди думают» (Wthpth, 271), по которой наши мужчины превосходят американцев на 12,3% всей длины шкалы, а женщины — на 15,5% (что в первом случае составляет 56,0% всей шкалы, или 13,5, баллов, а во втором — 63,6%, или 15,26 балла; американцы соответственно выбирают 39%, или 9,4 балла, и 43%, или 10,3 балла). Вот тебе и «социальные интроверты»! Ведь по самому смыслу слова «интровертивность» интроверт должен быть обращен на себя самого, вовнутрь. В данном же случае интровертивность означает обращенность внутрь своей малой, первичной группы. Но в этой группе человек оказывается очень чувствителен к мнению окружающих. Он, если можно так сказать, «избирательно» чувствителен. Он сам выбирает себе тех людей, относительно которых ему глубоко небезразлично, что они думают. К остальным он проявляет сильную «социальную невозмутимость» (как свидетельствует шкала Раз на рис. 7). Чарлз Кули в своей работе «Человеческая природа и социальный порядок» сформулировал такое соотношение: «Для человека хорошо, если он будет открыт настолько, и будет брать из жизни столько, сколько он способен организовать в кон- 255
ГЛАВА 14 систентное целое, а что сверх того, то уже нежелательно... Симпатия должна быть избирательной»266. Если применить этот принцип к общению и к происходящему в этом общении обмену идеями и формированию личности, то, по-видимому, наш соотечественник, будучи истинным эпилепто-идом, явно предпочитает обилию и разнообразию впечатлений-элементов законченные системы. Поэтому он склонен брать много от немногих. В идеале наше общение тяготеет к модели, которая некогда имела в нашей культуре большой вес и довольно широкое распространение, а именно — к отношениям «старец—послушник» (или «послушники»). Человек выбирал себе идеального учителя, приходил к нему, брал обет безусловного послушания, старался уподобиться ему и формировал себя как личность. При этом упор делался на послушании, но большое значение имел также выбор, в котором послушник (будущий послушник) был совершенно свободен. Иоанн Лествичник поучает по этому поводу: «Когда мы в намерении смиренномудрия желаем покорить себя ради Господа, и без сомнения вверить спасение наше иному: то еще прежде вступления нашего на сей путь, если мы имеем сколько-нибудь проницательности и рассуждения, должны рассматривать, испытывать и, так сказать, искусить сего кормчего, чтобы не попасть нам вместо кормчего на простого гребца, вместо врача на больного, вместо бесстрастного на человека, обладаемого страстьми, вместо пристани в пучину и, таким образом, не найти готовой погибели»267. И далее: «Если ты пришел к неизвестному врачу и в неведомую лечебницу, то будь в ней как бы мимоходом, а между тем тайно рассматривай жизнь и духовную опытность там живущих. Когда же от сих духовных художников и служителей почувствуешь пользу в твоих недугах, а наиболее, если найдешь между ними то, чего и должно искать, т. е. врачевство против душевной надменности, тогда уж и приступи к ним, и продайся на злате смирения, на хартии послушания, на рукописи служения, и при свидетелях-Ангелах раздери перед ними, раздери хартию своей воли. Ибо если будешь только скитаться туда и сюда, то потеряешь искупление, которым Христос тебя искупил... Если ты дал обещание жить в какой-нибудь обители или вместе с некоторыми братьями, и видишь, что в этой жизни не получаешь духовной пользы, то не отрекайся разлучиться. Впрочем искусный везде искусен, и наоборот»268. Удивительно для нас, детей века, который в ранг кумира и высшей ценности возвел понятие «личность», насколько люди, 256
Диффузность общения по-видимому, никогда не употреблявшие этого понятия, не произносившие красивых слов об уникальности, неповторимости, микрокосме и т. д., насколько они более уважительно относились к делу выработки этой самой личности. Они отказывались не только от развлечений, но и от насущнейших потребностей, для того чтобы полностью посвятить себя важному делу — стать личностью, принять личность как эстафету от достойнейшего и передать ее дальше — следующим поколениям. Они спасали свою душу, но одновременно они выполняли огромную культурную работу: они вырабатывали и передавали идеалы. Идеал, по Кули, это «гармоничная и созвучная нашему духу реконструкция элементов опыта... Его активная функция — символизировать и определять желательное и тем самым делать его объектом намерений»269. Культура представляет собой комплексы идеалов или систему принципов, «которые должны постоянно стимулировать лучшие чувства человека и обеспечивать схему или строительные леса для внушений, помогая ему организовать свое мышление»270. Один человек не может выработать такой системы, никому не под силу такая работа, а потому и Иоанн Лествичник, и далекий от него социолог XX в. Чарлз Кули в один голос утверждают, что «социальный опыт — это проблема контактов представлений, а не физических контактов» и что «представление о том, что "видеть жизнь" это значит передвигаться с места на место и делать множество очевидных вещей — это иллюзия, свойственная вялым умам»271. «Развитие персональных идей посредством взаимодействия предполагает рост силы симпатии и включения в (а также участия в) сознании других людей» . Вот это «участие в сознании» друг друга и есть интимнейшая сторона и глубочайшая суть группы первичного типа, которая всегда предполагает именно диффузное общение. Только при глубоком и безусловном доверии, при хорошем знании всех особенностей и сильных сторон «другого», при уверенности в своей ценности для него — только при всех этих, а также многих других условиях возможно естественное и плодотворное общение не только по линии общих дел, не только в сфере чувств и эмоций, не только по поводу тех или иных конкретных идей, но на уровне самой сердцевины сознания, на уровне «я», так что в конечном счете мы так проникаемся «представлениями о мыслях и чувствах других членов данной группы и о группе как целом, что, можно сказать, мы фактически делаем их частью своего "я" и идентифицируемся с ними в своем самоощущении»273. 257
ГЛАВА 14 И разве не то же самое утверждает отец Павел Флоренский, цитируя высказывание Иоанна Златоуста: «имеющий друга имеет другого себя»? Вот более развернутая трактовка этого положения (названного у Кули «идентификацией» с «другим»): «Всякий внешний ищет моего, а не меня. Друг же хочет не моего , но меня. И апостол пишет: "Ищу не вашего, но вас" (2 Кор. 12,14). Внешний домогается "дела", а друг — "самого" меня. Внешний желает твоего, получает из тебя, от полноты, т. е. часть, и часть эта тает в руках как пена. Только друг, желая тебя, каков бы ты ни был, получает в тебе все, полноту и богатеет ею. Получать от полноты — легко: это значит жить на чужой счет. И давать от полноты нетрудно. Получать же полноту трудно, ибо нужно сперва принять самого друга и в нем найти полноту, а друга нельзя принять, не отдав себя; давать же себя трудно»2 4. Поэтому христианство так страстно настаивает на любви как способе выйти за пределы самого себя, на любви жертвенной, отдающей и не ищущей «своего»: «любимый всегда избранник, избранный, единственный. В этом-то и заключается личная природа любви, без которой мы имели бы дело с вещным вожделением и с безразличием в замещении вожделенной вещи вещью, ей равной»275. И если прав отец Павел Флоренский276, что в природу любого духовного порыва «непременно входит требование выйти из субъективности, воплотиться во внешнем мире и продлиться возможно дольше» и если на пути к этой цели «от желания воздвигнуть молитвенную мельницу не отличается таковое же — построить храм, позолотить купол и т. д. включительно до мирских запечат-лений в веществе — духа: написания картины, напечатания и размножения поэмы и опубликования научного открытия», если во всем этом, «в самой глубине чистейшего духовного движения содержится импульс к переходу во вне и к возможно прочному закреплению себя в мире», то носитель нашей культуры больше всего склонен закреплять себя в своеобразном материале, а именно — в других людях. Действительно, обратимся к текстам Священного писания, которые формировали личность в нашей культуре на протяжении тысячелетия, и обнаружим, что по существу единственная ступень на пути восхождения от человека к Богу — это ближний наш: «возлюби Господа» и «возлюби ближнего своего» — в этом «весь закон и все пророки». «Взаимным трением и приспособлением друзья воспитывают друг друга,— пишет отец Павел Флоренский и ссылается на 258
Диффузность общения Писание,— "железо острит железо и человек острит взгляд ближнего своего" (Притчи Соломоновы, 27,17)»,— и еще,— «верный друг — врачевство для жизни и боящиеся Господа найдут его. Боящийся Господа направляет дружбу свою так, что каков он сам, таким делается и друг его» (Сир. 6,17). И, наконец, Иоанн Златоуст говорит: «Имеющий друга имеет другого себя»277. Удвоить, утроить себя — вот задача, достойная решения. Приобретая друга, человек передает другому свою личность со всеми ее качествами, на которых, как мы видели выше, сосредоточено основное внимание при описании идеалов, которыми следует руководствоваться на пути к праведности. Качества передаются от человека к человеку, личность формирует личность — так создается и существует наша культура. А потому «прежде, нежели умрешь, делай добро другу, и по силе твоей простирай твою руку и давай ему. Не лишай себя доброго дня, и часть доброго желания да не пройдет мимо тебя» (Сир. 14,13-14). «Ведь с другом срастаешься, друга вместе с его качествами принимаешь в себя...»273 Этот древний и могучий механизм поддержания культуры до сих пор спасает нас. Лидия Чуковская в своей' книге «Процесс исключения» с удивлением констатирует факт: «В нашей стране противостоит лжи и фальсификации стойкая память, неизвестно кем хранимая, неизвестно на чем держащаяся (разрядка моя. — К. К.), но упорная в своей кротовой работе»279. И хотя государственный аппарат делает необычайно много для того, чтобы «сделать бывшее небывшим», посредством умышленного умолчания «заталкивает прошедшее в небытие», надеясь на то, что «сначала наполовину, потом на четверть, на одну десятую; потом пострадавшие и свидетели вымрут, а если вовремя заткнуть рот прессе (благо у всей нашей прессы рот один!), то новые поколения толком ничего и не узнают, и не осмыслят, и не выведут для себя из истории отцов и дедов никакого урока»280. Однако надежды эти беспочвенны. Не через прессу (точнее — не только через прессу) передается память, принципы, «социальные архетипы». Они передаются от человека к человеку непосредственно, лично и строго доверительно, т. е. через систему неформальных авторитетов. И воспринимаются и хранятся на уровне и в сфере «я». Чтобы изгладить такую память, нужно физически уничтожить человека: эту истину в своем параноическом безумии ясно видел Сталин. Только путем полного тотального физического уничтожения всех, кто может хоть в какой-то мере пользоваться 259
ГЛАВА 14 авторитетом, можно блокировать процесс передачи культуры. И то, как показала история, только временно. Ахматова во второй половине 50-х годов со счастливым изумлением говорила: «Вот что значит великая страна. От них все упрятали, а они все отрыли»281. У каждого самого «маленького» убитого и замученного на каторге были друзья. А «имеющий друга имеет другого себя». И для всех нас необычайно актуальным остается этот библейский завет: «прежде, нежели умрешь, делай добро другу, и по силе твоей простирай твою руку и давай ему». Наши друзья — это наше бессмертие здесь на земле, на нашей земле, где сейчас мы присутствуем в самом начале грандиозной борьбы за нашу культуру. Для того, чтобы эта борьба имела хоть какие-то шансы на победу, она должна быть именно грандиозной. Мы — эпилептоиды — слишком тяжелый на подъем народ. Мы очень долго «настраиваемся» и «включаемся», мы все стремимся, если возможно, обойтись готовыми формами, потерпеть и лучше ничего нового не вносить. Так получилось, что мы слишком долго работали исключительно на сохранение. Сейчас все очевиднее становится, что одного сохранения недостаточно. Нужно отрефлексировать свою культуру и понять те противоречия, которые возникают при внесении в нее тех или иных инородных элементов, нужно сформулировать реальные проблемы, выделить в культуре главное, построить элементы в систему, суметь искусно ввести в нее необходимые инородные куски, чтобы сохранить равновесие системы. Нужна большая работа сознания. И начинаться она должна с того, что уже наработано в первичных группах. Именно там в свернутом виде заключены все будущие институты общества. Чем теснее и длительнее связь, тем больший объем жизненного опыта воспринимается и бценивается, обсуждается совместно, тем больше «нарабатывается» общих критериев и точек зрения, тем сильнее сближаются мировоззрение и мироощущение у всех, входящих в данный круг общения, возникает и накапливается общий «багаж» многократно обсужденных и соотнесенных друг с другом формулировок, относящихся к важным для данных людей ценностям и моральным положениям. И к этим формулировкам вырабатывается приблизительно одинаковое отношение у всех. Этот «багаж», воспринимаемый и оцениваемый одинаково всей группой, представь яет собой сферу согласия или консенсус. Эта сфера весьма широка в группах, основанных на диффузном общении. А следовательно, именно эти группы, которые также 260
Дшрфузность общения называются в социологии первичными, оказываются наиболее ответственными не только за формирование и передачу определенных черт личности, характерных для данной культуры, но и за состояние самой культуры. Именно они передают из поколения в поколение основу культуры данного народа — его архетипы и личностные качества. Кули утверждает, что «именно в них зарождается тот общепризнанный идеализм, который стремится выразиться в институтах»282, т. е. в тех нормативно-культурных общественных системах, которые закрепляются посредством символов, «таких, как законы, конституции, билли и т. д.»283 Эти институты, хотя они кажутся человеку чем-то очень устойчивым, вечным, стоящим как бы вне его и над ним, в конечном счете складываются из «бесчисленных человеческих влияний и под воздействием симпатий»284. Эти вечные институты держатся твердо и нерушимо до тех пор, пока ценности, на которых они основываются, входят в консенсус первичных групп, или диффузных кругов общения, и в них прививаются каждому новому поколению людей в виде этих самых «социальных архетипов». Пока такой консенсус относительно них существует, эти идеи и представления будут «регенерировать», т. е. возобновляться вновь и вновь. «Такая регенерация предполагает существование реального, хотя, быть может, и латентного морального единства в группе, стандарты которой, таким образом, постоянно оживляются и применяются»285. Распадение консенсуса и «выпадение» человека из этой сферы первичных отношений привело бы к дезорганизации поведения и сознания личности, что отчасти и происходит в периоды резких социальных сдвигов, сопровождающихся перемещениями масс населения из одних мест в другие, из одних условий в совершенно иные. Эти периоды переживаются всеми странами во времена бурных процессов индустриализации, урбанизации, во времена войн и революций. Однако первичные группы сопротивляются такому распадению в нормальных условиях. Шкала Cs на рис. 8 как раз и характеризует такое качество. Оно называется «конселорностью» и выражает сохранение и налаживание согласия с другими людьми, стремление к сохранению и поддержанию отношений в группе. Американцы выбирают около половины всех баллов на этой шкале (мужчины — 49,3% или 24,6 балла, женщины — 48,3% или 24,1 балла, мы выбираем около 60% шкалы (соответственно .^>%, или 29,5 балла, и 58,6%, или 29,3 балла). Мы, следовательно, более сильно и активно действуем в направлении согласия. Это связано 267
ГЛАВА 14 в первую очередь с тем, что для нас эта первичная группа диффузного типа имеет более важное значение: мы сильнее в нее «поверили». Для того чтобы государство держалось и законы исполнялись, необходимо, чтобы огромное большинство людей хоть в какой-то степени этого хотело, а человек — хотящий или не хотящий чего бы то ни было — формируется в первичной группе. И там же, в первичной группе, формируются те культурные эталоны, которые впоследствии войдут в общий культурный фонд и станут основанием законов и институтов будущего общества. Каким будет общество, определяет в значительной степени мировоззрение, формируемое в первичных группах. Можно сказать, что те законы и институты, под сенью которых мы живем, это то, что уже сделано, готовый «продукт» работы прежних первичных групп и кругов общения, в определенной степени «отчужденный» от произведших его людей. С ним уже ничего нельзя больше сделать, он есть такой, какой есть, он представляет условие нашего существования и тем самым находится вне нас. Напротив, то мировоззрение, которое вырабатывается в данный момент в наших первичных группах, это то, на что мы имеем прямое и непосредственное влияние. Тот, готовый продукт, определяет нас извне, а этот, создающийся, определяется нами и есть в каком-то смысле продолжение нас самих, он — наше творение и близок нам. В спорах за чайным столом и в туристских палатках мы вырабатываем себя самих, мы формируем друг друга, и тем самым мы формируем будущее своей культуры, флориан Знанецкий в своей работе «Современные люди и цивилизация будущего» так определяет отличие культурной общности от социальной группы (под которой он в данном случае разумеет первичного типа образование, обладающее консенсусом): «В то время как в культурной общности люди объединяются потому, что у них общие системы и эталоны, в социальной группе такое единство вырабатывается в результате объединения»286. "Таким образом, любой круг общения, связанный первичными отношениями диффузного типа,— это активное образование, постоянно работающее на будущее. Это источник культурной и социальной динамики. Выше мы утверждали, что работу по рефлексии и организации нашей культуры необходимо начинать с первичных групп, с того, что уже входит в содержание их консенсуса, т. е. относительно чего уже имеется согласие, хотя бы даже и в очень узком кругу людей. Вопрос о том, как этого 262
Диффузность общения достигнуть, до определенной степени разрешен в данное время «самиздатом» и «тамиздатом». Конечно, не все разнообразные точки зрения, сложившиеся к настоящему моменту, представлены одинаково широко, не все они достаточно четко и вразумительно сформулированы. Здесь сказывается закономерность соотношения осознанных и бессознательных пластов, входящих в содержание тех или иных консенсусных образований. Чем ближе к архетипам, тем больше эмоций и меньше рассуждений. Может быть, поэтому точки зрения наших «почвенников» представлены значительно хуже, во всяком случае гораздо невразумительнее, чем точки зрения «западников». Тем не менее это вполне преодолимо. Гораздо сложнее вопрос о том, как все это объединить, согласовать, соотнести. Мы сказали, что сфера консенсуса в группах, основанных на диффузном общении, очень широка и богата, но именно это богатство и становится препятствием для выработки связи между разными консенсусами. Слишком много элементов, деталей, филигранно отработанных, хорошо «прилаженных» друг к другу, слишком сложны, а потому весьма индивидуальны системы представлений, входящих в консенсус. И каждая мелочь необычайно дорога, почти священна, потому что связана с памятью о прошлых днях, о людях, которых с нами уже нет, и отказ от нее — как бы измена прошлому. Свою роль играет здесь и наш этнический ритуализм: привыкли мы так думать и поступать, так нам удобно, любое внесение нового связано с перестройками, с ломкой чего-то — необычайно неприятное состояние для эпилсптоида. Но попробуем все-таки подумать об изменении. Откуда оно может прийти? Где тот Архимедов рычаг, который при наличии точки опоры может перевернуть землю? И где эта точка опоры? «Архимедов рычаг» — это, конечно, наши идеи о том, как бы все это можно было привести в порядок и наладить, а точка опоры — это... человек. И другой точки нет. Когда все начинает шататься и расползаться, когда хаос начинает наступать на социальный космос, тогда единственной силой, способной преодолеть этот процесс и вернуть космосу его стабильность, является личность со всеми социальными институтами, которые содержатся внутри нее в «снятом» виде (на уровне убеждений и архетипов), и с идеями о том, как эти институты действуют и как бы хорошо было, чтобы они действовали, т. е. с тем новым динамическим моментом, который она может внести в данный космос. Двадцатый век очень эффективно обучил нас тому, что от качества этих идей чрезвычайно многое зависит, что недостаточно 263
ГЛАВА 14 просто иметь какие-то новые идеи, хотя бы и самые привлекательные с виду. Но он обучил нас также и еще кое-чему, а именно: очень важно также и качество того «старого», что в личности-содержится в «снятом» виде, то есть глубина и сила связи ее с той культурой, которую она берется упорядочивать и реформировать. Другими словами, оба момента: глубина постижения «старой культуры» и качество новых идей (проектов) одинаково сильно влияют на успешность и безболезненность «передвижки». А теперь предположим, что где-то уже появился такой человек (или такие люди), которые всеми этими необходимыми качествами обладают: несут в своем сознании и преданность нашей старой этнической культуре, и полноценные идеи обновления и упорядочивания ее. Достаточно ли этого, чтобы преодолеть идущий распад? Конечно, нет. Необходимо еще нечто, а именно: способность указанного человека (или людей) сориентировать нас всех на себя, суметь передать нам эти свои идеи, ввести их в общественное сознание так, чтобы вокруг них Смогли начать кристал-лизироваться какие-то структуры мнений и убеждений, общепринятых, а тем самым имеющих шансы воплотиться в действительность через наше поведение (через поведение всех), Эта проблема непосредственно затрагивает вопрос об очень важных механизмах и структурах взаимных влияний, существующих в нашей культуре (как и в каждой другой, потому что без таких механизмов культура беспомощна). Это не механизмы власти или принуждения, хотя эти последние также есть часть взаимных влияний, но часть, расположенная как бы вовне, на периферии наших ценностных систем (а принуждение — всегда вне указанных систем, потому и ощущается как принуждение, как противоречие с чем-то внутри меня). Гораздо глубже власти и принуждения лежат структуры влияний того типа, которые на русском языке наиболее точно передаются словом «авторитеты» (и которые нельзя определять, как это иногда делается, английским словом «authority» — созвучным, но означающим совершенно иное явление, а именно «власть» легитимного типа). Авторитет — это влияние чисто неформального порядка. В чистом своем виде он основывается исключительно на уважении конкретной личности к другой конкретной личности. В принципе, в идее все системы взаимных влияний, существующие в обществе, должны взаимно переплетаться и друг друга поддерживать: человек, обладающий властью, должен обладать и авторитетом, и наоборот. Но здесь вступает в силу наше исконное, вошедшее в архетипы, глубокое отчуждение сферы неформальных 264
Диффузность общения отношений от государства. Можно предположить, что в основном здесь лежит какой-то, до сих пор слабо осознававшийся нами барьер между обычным и писаным правом, которые, опять-таки в идее, должны друг из друга естественным образом вытекать и друг друга взаимно дополнять, подкреплять и поддерживать. Но эта проблема особая и большая, и мы ею здесь заниматься не будем, хотя в дальнейшем, может быть, нам придется ее еще раз коснуться. Фактом остается, что в нашем конкретном обществе система неформальных авторитетов существует весьма независимо от системы власти и от аппарата принуждения, что сильно вредит системе власти и делает непопулярным аппарат принуждения, но вместе с тем и препятствует постановке этих систем влияния под контроль общества в лице его признанных авторитетов. |
