Клайд КлакхонК началу VIII. Личность в культуре (индивидуум и группа) Антрополог, подобно психологу и психиатру, пытается выяснить, что же делает людей разными. Проблема пластичности «человеческой природы» не сводится к академической игре слов. Ответ на этот вопрос имеет существенное значение для реальных образовательных программ и для практического социального планирования. Нацисты полагали, что личности можно придать почти любую желаемую форму, если взяться за это вовремя и приложить достаточные усилия. Коммунисты некоторым образом тяготели к мысли, что «человеческая природа» всегда и везде одна и та же, — так, например, они полагали, что первичными мотивациями человека неизбежно будут экономические мотивации. Каковы же рамки той формы, по которой «отливается» человек? Единственный способ научного определения хотя бы ее минимальных пределов состоит в обозрении всех известных народов прошлого и настоящего. Каким образом в разных группах протекает воспитание детей, приводящее к тому, что взрослые люди, различаясь между собой, имеют, однако, множество черт, которые менее характерны для других групп? Можно предсказать со статистической надежностью, что у ста американцев обнаружатся некоторые личностные и поведенческие черты с большей частотой, чем у ста англичан сходного возраста, социального класса и профессии. Поскольку можно объяснить, почему это происходит, возможен большой прогресс в улучшении семейного воспитания и системы официального образования посредством поддержки некоторых предпочтительных черт. Будет сделан огромный шаг и на пути понимания интернациональных различий и конфликтов между народами. 228 Культура отчасти определяет, какой из множества типов поведения, доступных в пределах индивидуальных физических и умственных способностей, выбирает каждый человек. Человеческий материал имеет тенденцию оформляться самостоятельно, но он определяется культурной социализацией таким образом, что повседневное поведение индивида в конкретных ситуациях может быть предсказано. Индивид становится социализованным, когда он отказывается от своей физической автономии в пользу контроля со стороны культуры и большую часть времени ведет себя так же, как ведут себя другие, следуя культурным образцам. Те же, кто сохраняет слишком большую степень независимости, в конце концов оказываются в сумасшедшем доме или в тюрьме. В различных обществах детей воспитывают по-разному. Иногда их отлучают от груди резко и рано. Иногда они остаются «грудными» столько времени, сколько им хочется, и постепенно, в три года или позже, сами теряют потребность в материнском молоке. В некоторых культурах ребенок с самого рождения находится под жестким контролем матери или отца, или обоих родителей. В других семейные отношения до такой степени проникнуты любовью и теплотой, что родители отказываются брать на себя ответственность дисциплинировать своих детей самостоятельно. В одних группах ребенок растет в пределах изолированной биологической семьи; до тех пор, пока он не пойдет в школу, он вынужден иметь дело только со своей матерью, отцом, братом и сестрою и т. д., а в некоторых случаях — с одним или двумя слугами. В других группах ребенка нянчат и даже кормят грудью несколько женщин, каждую из которых он вскоре привыкает называть «мама». Он растет в «расширенной» семье, где многие взрослые по отношению к нему выступают в приблизительно одинаковой роли, и где своих двоюродных братьев и сестер он едва ли отличает от родных. Некоторые из потребностей ребенка являются общими потребностями животного вида Homo sapiens. Однако, в каждой культуре имеются собственные схемы наиболее 229 желаемых и приемлемых способов удовлетворения этих потребностей. Каждое отдельное общество еще в раннем возрасте передает представителям нового поколения стандартную картину ценностей и санкционированных средств их обретения, модели поведения, предназначенные для мужчин и женщин, молодых и старых, для священнослужителей и фермеров. В одной культуре высоко ценят искушенную в жизни матрону, в другой — молодого воина, а в третьей — пожилого ученого. В свете того, что рассказывают нам о процессе формирования личности психоаналитики и детские психологи, не является удивительным факт преимущественного распространения одного или нескольких типов личности среди французов, а не китайцев, или, например, в среде высших, а не низших классов Англии. Это, конечно же, не предполагает, что личностные характеристики у членов той или иной группы идентичны. Отклонения возможны в каждом обществе и внутри каждого социального класса. Огромный диапазон вариаций существует даже среди тех людей, которые близки к какой-нибудь одной типической структуре личности. Теоретически этого следует ожидать, поскольку генетическое устройство индивида уникально. Более того, нет двух людей одного и того же возраста, пола, социального положения и одной субкультуры, которые имели бы идентичный жизненный опыт. Культура сама по себе состоит из набора норм, которые самым различным образом применяются и интерпретируются каждой матерью и каждым отцом. И все же из опыта мы знаем, что члены различных обществ будут, как правило, стремиться разрешать проблемы удовлетворения биологических потребностей, приспособления к природным условиям и к другим людям способами, в которых будет много общего. Конечно, нельзя предполагать, что «национальный характер» в ходе истории принимает фиксированные формы. Если ребенок из России окажется в Соединенных Штатах, то, став взрослым, он будет действовать и думать как американец, а не как русский — это факт, подтвержденный 230 опытом. Возможно, что самый трудный вопрос для всей антропологии состоит именно в этом: что же делает итальянца итальянцем, а японца — японцем? Процесс становления личности в качестве характерного представителя какой-либо группы включает в себя оформление необработанной человеческой природы. Вероятно, любой новорожденный гораздо более похож на других младенцев во всем мире, чем на старшего индивида из собственной группы. Однако «конечные произведения» каждой группы обладают известным сходством. Огромным вкладом в развитие антропологии было привлечение внимания к различиям таких стилей поведения, к тому обстоятельству, что те или иные виды умственных расстройств с различной частотой появляются в разных обществах; привлечение внимания к тому, что существует поразительное соответствие между способами воспитания детей и институтами жизни взрослых. Эта схема легко поддается чрезмерному упрощению. Возможно, пруссак будет склонен интерпретировать все человеческие взаимоотношения в терминах авторитаризма потому, что его первый жизненный опыт был приобретен в авторитарной семье. Однако, этот тип семейной структуры поддерживается также стилем поведения, принятым в армии, в политической и экономической жизни, в системе официального образования. Основные направления воспитания детей не вытекают из врожденной человеческой природы; люди следуют мужским и женским ролям и формируются в соответствии со значимыми для всего общества идеалами. Как сказал Петти: «Телесные наказания весьма редки среди примитивных народов не по причине некой врожденной доброты, но потому, что они противоречат развитию идеального для этих народов личностного типа». Нельзя сказать, что институты взрослой жизни прямо определяются способами воспитания детей. Скорее имеет место взаимная связь, обоюдные отношения между теми и другими. Ни одно произвольное изменение в методах воспитания детей, идущее вразрез с общими акцентами культу- 231 ры, не изменит тотчас же взрослых в желаемом направлении. Обратная идея лежала в основе некоторых направлений прогрессивного движения в образовании. В подобных школах детей готовили к жизни в мире, существовавшем лишь в мечтах некоторых преподавателей. Когда же подростки покидали школу, они либо достаточно естественно возвращались к тем взглядам на жизнь, которые они усвоили в семье до поступления в школу, либо расточали свою энергию в бесплодной борьбе с моделями поведения остального общества. «Конкуренция», или, по крайней мере, ее некоторые типы, служащие для достижения определенных целей, может быть «плохой»; но американская традиция все же вплела нить конкуренции в ткань американской жизни. Предпринятая незначительным меньшинством попытка ликвидировать такое отношение путем школьного воспитания кончается для «подопытных» людей либо неудачей, либо конфликтом, либо отказом от борьбы. Совершенно абсурдно было бы использовать воспитание детей как магический ключ ко всему разнообразию культуры. Так, одна вульгаризированная научная теория видит основание агрессивности в характере японцев в раннем и суровом приучении к туалету. Она была заслуженно высмеяна в «Истории по Скотту Тисью». Изучение полного набора приемов детского воспитания настолько же недостаточно для объяснения типичной для культуры личностной структуры, насколько недостаточен любой перечень особенностей культуры без информации об их организации. Необходимо знать систему взаимодействий между всеми поощрениями и наказаниями; где, как и кем применяются последние. Иногда имеет место весьма вероятная связь между отдельными аспектами детского опыта и определенными моделями жизни взрослых. Разводы среди индейцев навахо случаются крайне часто. Возможно, отчасти с этим связано то, что дети навахо не так привязаны к паре родителей и эмоционально зависимы от нее. И хотя из недавней истории нашего общества мы знаем, что высокая частотность разво- 232 дов может быть вызвана и иными причинами, развод у навахо отличается гораздо большей прозаичностью и гораздо меньшим накалом страстей. Это связано с отсутствием у индейцев комплекса романтической любви, что, опять же, предположительно отчасти зависит от детского опыта, в малой степени сфокусированного на отца и мать. Так или иначе, всеобъемлющая модель личности может быть понята только тогда, когда имеется в виду и весь детский опыт, и давление ситуативных обстоятельств взрослой жизни. Вполне возможно, как утверждают психоаналитики, что большая степень снисходительности к ребенку в доречевой период связана с развитием стабильной, хорошо приспособленной личности. Тем не менее, следует иметь в виду, что это — лишь основание, но никак не гарантия такого развития. Ребенку навахо доставляют множество удовольствий в течение первых двух лет его жизни. Однако взрослые навахо проявляют очень высокий уровень тревожности. Это является реакцией на реальную ситуацию: перед лицом повседневных трудностей они естественным образом беспокойны и подозрительны. Как факторы конкретной ситуации, так и культурные модели вместе являются причиной того, что в каждой культуре есть свои «любимые» умственные расстройства. Малайцы страдают от run amok, некоторые индейцы Канады имеют склонность к каннибализму, обитатели Юго-Восточной Азии могут считать себя тиграми-оборотнями, сибирские племена становятся жертвами «арктической истерии», жители Суматры бывают одержимы «свиным помешательством». Отдельные группы в пределах одной культуры в различной степени склонны к подобным расстройствам. В настоящее время шизофрения в Соединенных Штатах гораздо чаще встречается среди низших классов, в то время как представители высших подвержены маниакально-депрессивному психозу. Средний класс американцев страдает психосоматическими расстройствами, связанными с приспособлением и сдержанной агрессией, — такими, как язва. 233 Некоторые виды психологических заболеваний характерны для американских карьеристов. Проблемы с питанием чаще встречаются у детей из еврейских семей в США. Эти факты нельзя объяснить только биологическими причинами, так же, как и то, что в Америке количество женщин, обратившихся к врачу с язвенной болезнью, в какой-то момент превысило количество мужчин. В некоторых обществах, как правило, сходят с ума мужчины, в других ситуация имеет обратный характер. В некоторых культурах заикание преобладает среди женщин, в других оно преследует мужчин. Японцы, живущие на Гавайях, гораздо более склонны к маниакально-депрессивным расстройствам, нежели японцы, живущие в Японии. Высокое кровяное давление является проблемой для американских негров, у африканских же негров оно редко встречается. Антропологи изучают не уникальность каждого индивида, а они исследуют личность как продукт направленной реализации как биологических, так и социальных желаний и нужд членов социальной группы. Действия других народов становятся более понятными и предсказуемыми, менее «аморальными» в той мере, в какой мы осознаем не только их экономические и физические, но также и эмоциональные потребности. За образом жизни людей каждого общества в любой момент его истории стоит объединяющая философия. Основные черты фундаментальных мыслительных положений и постоянных эмоций только в исключительных случаях основываются на уникальном биологическом наследии и особом жизненном опыте; как правило, они являются продуктом культуры. Обычный человек усваивает большую часть личного интеллектуального кругозора из образа жизни своего окружения. Его культура или субкультура кажется ему гомогенным целым; он имеет скудные представления об исторической глубине культуры и ее разнообразии. Поскольку культура обладает и формой, и содержанием, такая интуитивная реакция частично верна. В каждой культуре есть свои стандартные сюжеты, типические конфликты 234 и способы их разрешения. Таким же образом и особенные для каждой культуры приемы ухаживания за младенцем, и обычные способы одевания ребенка, и принятые при приучении к туалету поощрения и наказания равным образом являются частью бессознательной договоренности о передаче подростку конкретного набора базовых ценностей. Каждая культура насыщена своими собственными значениями. Следовательно, подлинная наука о человеческом поведении не может быть основана на канонах радикального бихевиоризма. Поскольку каждая культура значительно богаче, чем это представляется наблюдателю, понятие об основных ее составляющих не может быть выведено даже из большого количества внешних описаний. Хлеб и вино в одной культуре могут означать всего лишь питание для тела. В другой они будут подразумевать эмоциональную причастность божеству. На уровне голых фактов это — одно и то же, но место этих фактов в структуре культуры — и, следовательно, их значимость для понимания человеческого поведения — меняется. Некоторым образцам поведения будут следовать все человеческие существа вне зависимости от того, как они были воспитаны. Каждый отдельный индивид испытывает внутренний органический «толчок» к известного рода действиям. Но каждой биологически заданной особенности этого действия придано и культурное значение. Более того, каждой культуре в большей или меньшей степени удается «направлять» многообразные импульсы в одних и тех же направлениях. Помимо наказаний, преследующих уклонения от нормы, проще и эстетически более приемлемо приводить к норме поведение индивида в соответствии с предсуществующими формами, которые должны казаться такими же естественными и неизбежными, как смена дня и ночи. Такие характеристики человеческого существа, как способность к обучению, общению при помощи системы заученных символов и передаче заученного поведения от поколения к поколению, являются основанием самой возможно- 235 сти культуры. Однако то, что заучивается, широко варьирует в различных обществах и даже в пределах разных секторов одного и того же общества. Способ обучения также принимает характерные и шаблонные формы. Имеются типичные, отобранные культурой эмоциональные оттенки поведения родителей и других агентов культурной трансляции. Ситуации обучения в различных обществах определяются и формулируются по-разному. Поощрения, трудности в обучении, санкции, применяемые в случае неудачи в обучении, имеют множество различных форм и акцентов. И это относится не только к культуре как целому, но и к различным субкультурам внутри нее. На формирование личности американского ребенка воздействуют особые социальные, экономические и региональные подгруппы, к которым принадлежат его родители. У ребят из Кафе Сосайети и из Лоуер Ист Сайд практически одни и те же модели физического роста и взросления, но практики их воспитания, предпочтительные жизненные цели и образ действий, поощрения и наказания принадлежат двум разным мирам. Все животные организмы обладают известными возможностями, ограничениями и потребностями. Это нельзя забывать, говоря о силе культурной детерминации. У многих читателей известной книги Маргарет Мид «Секс и темперамент в трех примитивных обществах» создалось впечатление, что автор доказывает полную культурную обусловленность различий в темпераменте мужчин и женщин. Краткий отзыв одного из коллег-антропологов содержал такое отрезвляющее замечание: «Маргарет, это замечательная книга. Однако, можете ли вы, в конце концов, назвать хоть одну культуру, где детей рожают мужчины?» Воздействие воспитания, полученного в раннем детстве, направлено на самый разный биологический материал. Метаболические потребности принимают самые разные формы. У разных детей переваривание пищи требует различного времени. Первичное культурное воспитание направлено на три основные органические реакции: принятие (accepting), 236 удержание (retaining) и отпускание (releasing). Культуры различаются по степени, в которой они позитивно или негативно акцентируют одну или несколько таких реакций. Потенциальный источник индивидуальных особенностей в пределах общества состоит в том, что реакция на культурное воспитание видоизменяется в зависимости от степени неврологической зрелости ребенка. Даже если не принимать во внимание недоношенных, нервная система новорожденных варьирует по измеримым параметрам. Тем не менее, существует значительный запас органически определенных возможностей. Благодаря данным возможностям выживание и удовлетворение потребностей такого животного, как Homo sapiens, может быть достигнуто многими путями. Поскольку человек — «символическое» животное, большое значение имеют вопросы о том, что заучивается, кто учит и как происходит обучение. Между моделями культуры и личностями ее отдельных представителей происходит постоянное и динамическое взаимодействие. Хотя некоторые потребности и универсальны, в разных культурах они приобретают различное значение. Общество биологически увековечивает само себя при помощи всем известных средств. Однако то, что общество постоянно воспроизводит себя социально, внедряя в каждое новое поколение испытанные временем способы поведения, чувствования, мышления и реагирования, известно гораздо меньше. Подобно крысам, приучающимся к лабиринту, на выходе которого их ждет еда, дети постепенно осваиваются в глубоко проложенных, но часто крайне запутанных путях культуры. Они приучаются искать основания поведения, исходя не только из своих собственных потребностей или конкретной ситуации, но и из тех тонких аспектов последней, которые определены культурой. Согласно одним основаниям культурного поведения, следует быть подозрительным и сдержанным. Другие советуют: расслабься и будь общителен. Несмотря на различия индивидуального характера, индеец кроу приучается быть привычно щедрым, индеец юрок — 237 привычно скупым, вождь индейцев квакиутль — привычно и нарочито высокомерным. Большая часть взрослых, а в некоторой степени и дети, не сетуют на «стены» лабиринта культуры и получают удовольствие от разыгрывания культурных ролей. Человеческие существа обычно считают достойным вести себя подобно другим людям, с которыми они разделяют одну и ту же культуру. Совместное движение в одном и том же лабиринте также способствует общественной солидарности. То, до какой степени личность является продуктом культуры, обусловлено многими факторами. Физическое и культурное наследие ребенка приходит от одних и тех же людей, его физический и социальный рост идут бок о бок. Обучение человека происходит медленно; обучение животного — куда более быстро. Помимо биологических факторов существует по крайней мере два психологических основания обучения, на которые также следует обратить внимание. Процесс обучения необходимым образом включает в себя крупные или мелкие конфликты между учителем и учеником. Родители и учителя несомненно испытывают чувство вины, когда они ведут себя агрессивно по отношению к детям и имеют тенденцию одобрительно встречать концепции, отрицающие значение враждебности в процессе формирования личности. Точка зрения, согласно которой личность является плодом одних лишь биологических тенденций, обеспечивает старшим удобное теоретическое основание. Если ребенок на самом деле становится тем, кем ему предопределено стать на основании его генетического устройства, его следует обеспечить только тем, что необходимо для его физического развития. Если же случается, что ребенок, вопреки ожиданию одного из родителей, не так способен или привлекателен, как он бы должен быть благодаря его «хорошей крови», то другой родитель может быть подвергнут оправданному обвинению. Допуская, что личность по большей части является продуктом обучения и что само обучение определяется и конт- 238 ролируется культурой, следует указать, что существуют два вида культурного обучения: технический и регулятивный. Заучивание таблицы умножения является техническим обучением, в то время как обучение хорошим манерам — регулятивным. Ни в том, ни в другом случае ребенок не может научиться всему самостоятельно; ему предоставляются готовые ответы. Оба типа обучения необходимы для человека и одобряются обществом, хотя индивид до известной степени и сопротивляется им. Первый тип направлен на то, чтобы сделать личность продуктивной, социально полезной, он способствует оздоровлению и усилению общества. Второй тип обучения направлен на снижение уровня неприятия индивидом группы настолько, насколько это возможно; на то, чтобы уберечь его от раздражающего окружения; на то, чтобы сохранить гармонию внутри группы, и т. д. В связи с этим необходимо упомянуть, что обыденный язык делает подобное различение значений для слова добрый (good), когда оно употребляется по отношению к человеку. Человек именуется «добрым», если он морален и социально ответственен; с другой стороны, он «добрый» — то есть профессиональный и искусный — мастер в своем деле. В нашем обществе школа традиционно выполняет роль технического тренера, семья и церковь отвечают за регулятивное воспитание. Однако имеет место и частичное совпадение функций: некоторые навыки прививаются в семье, а в школе в известной степени преподается мораль и хорошие манеры. Скорость и уровень как технического, так и регулятивного обучения также имеют некоторые границы. Эти границы определяются физической организацией и структурой человеческого организма, а физическая зрелость и объем уже усвоенного определяют уровень обучения. Так, например, ребенок не научится ходить до тех пор, пока его нервная система не сложится окончательно. Для каждого периода или возраста существуют свои специальные и характерные задачи. Пределы этих периодов и особенности задач весь- 239 ма различны в разных культурах, но повсюду развитие проходит шаг за шагом определенные стадии, уровни и т. д. Каждая стадия в приспособлении достигается для того, чтобы можно было перейти на следующую, затем — на следующую и т. д. Это явно прослеживается во многих дописьменных обществах; однако нельзя упускать из виду, что различные клубы и ложи взрослых, а также подразделение школы на ступени, выявляют подобную сегментацию и в нашем обществе. В некотором смысле это значит, что любая взрослая личность представляет собой последовательные напластования характерных черт, даже если принципы, организующие личность, достаточно рано достигают относительной зафиксированности, приспособленной к длительному существованию. Только в раннем детстве поведение ребенка определяется случайными обстоятельствами. Вскоре, однако, он обзаводится персональной политикой, которая часто определяет его склонности в течение всей остальной жизни — хотя и в скрытых формах. Другими словами, взрослая личность является архитектурной целостностью. Есть некоторые принципы строения целого, однако также имеются различные сферы и уровни, более или менее центральные по отношению ко всей структуре. Изучая личность с точки зрения ее уровней, мы можем наблюдать, как характерные реакции одной степени сложности отменяют или маскируют любые прямые проявления реакций, типичных для иного уровня сложности. Одна и та же личность в различных ситуациях реагирует различным образом, что, порой, выглядит весьма драматично. Каждая личность способна к разным способам самовыражения. Что до выбора конкретного способа, то он зависит от всего психологического поля и от культурных акцентов в данной ситуации. Когда человек пытается взять предмет, его рука движется в соответствии с восприятием ее позиции и окружающей среды. Таким же образом проявления личности частично регулируются тем, как она воспринимает саму себя и окружающих через призму культуры. 240 При описании личности удобно говорить о ее нуклеарных и периферийных областях. Изменения в нуклеарной области, даже незначительные сами по себе, всегда видоизменяют внутреннюю политику индивида и необходимо принадлежат выбору «или-или». Изменения в периферийных областях могут быть чисто количественными и возникать, не вызывая изменений иных личностных черт. Прохождение основных стадий (оральной, анальной, генитальной) требует изменения в нуклеарной области, однако существуют и такие поверхностные адаптации к статусу и роли, которых ожидает каждая культура от личности данного возраста, пола и рода занятий. Чаще всего периферийными оказываются те области, где существует относительная свобода адаптации. Всегда остается вопрос взаимодействия ядра и периферии, того, как влияет приспосабливающаяся периферия на менее податливое ядро. Культуры имеют в точности такие же архитектурные особенности. Последовательность развития или роста личности не спонтанна и не самообусловлена. Большинство стадий или ступеней не могут быть пройдены до тех пор, пока их влияние не перестанет быть полезным для организма. Их длительность в пределах жизни индивида будет определяться пригодностью в его системе ценностей. Ребенок продолжает быть ребенком до тех пор, пока действует его собственный вариант культурной системы ценностей. Если же для того, чтобы получить одобрение окружающих, ему потребуется измениться, он изменится. Таким образом, рост личности в некотором смысле является результатом постоянного и подчас бурного взаимодействия взрослеющего ребенка и тех, кто старше его, тех менторов, на которых ложится ответственность передачи культурных навыков и которые, исполняя эту функцию, превращают ребенка в определенный тип человеческого существа. Необходимость такого пути развития личности осложняется двумя вещами: во-первых, это значит, что образование должно быть длительным процессом, ценным с точки 241 зрения затраченного времени и усилий; во-вторых, это предполагает, что индивид может регрессировать, то есть вернуться к предыдущей ступени приспособления, если при переходе на следующую количество затруднений возрастет. Поскольку адаптация младенца или подростка на более простом уровне развития означает, что он «фиксируется» на этом уровне, и поскольку последовательность таких «фиксаций» располагает ребенка к регрессу, не разумнее ли будет обойти обе трудности, не содействуя возникновению подобных «фиксаций»? Почему бы нам не обучать ребенка предельно правильному поведению с самого начала, или, если это практически невозможно, не позволить ему вообще ничему не обучаться до тех пор, пока он не будет способен с точностью постичь все то, что ожидается от него как от взрослого члена общества? Никто серьезно не защищает такой свернутый тип процесса обучения в технической сфере. Никто не ожидает, что дети смогут заниматься сложными исчислениями, не освоив предварительно азов арифметики. Однако в сфере регулятивного обучения предпринимались серьезные попытки с самого начала жизни приспособить детей к серьезным ограничениям, которые наложила бы на них взрослая жизнь: в основном в сфере секса, личной гигиены и владения имуществом. Но если дать волю некоторым инфантильным импульсам, то, по причинам еще до конца не выясненным, вырастет очень малое количество неприспособленных индивидов. Потворство и спокойное отношение к ребенку в течение орального периода может стать прекрасной гарантией того, что индивид впоследствии сможет с готовностью и без искажения налагать ограничения на оральные удовольствия. Чтобы обрести безопасность, ребенок нуждается в защите как от физического мира (то есть в поддержке), так и от мира культуры (то есть в прощении). Некоторые формы обучения можно провести, нанеся душе ребенка гораздо меньше травм, после того, как он освоил язык. Еще не владеющий речью ребенок вынужден учиться на ошибках, на наказаниях и пе- 242 ред лицом поставленных условий. Благодаря языку он может воспользоваться инструктированием. Если некоторый тип поведения запрещен, ребенку можно рассказать, как прийти к цели, ведя себя иным способом. Сама речь развивается в медленной и примитивной форме; но как только она освоена, моментально убыстряется любое другое обучение. Обычные обороты речи, используемые при наставлении ребенка, соответствуют типичным формам взрослого характера. Иногда, как, например, в нашем современном обществе, доминирует тенденция, при которой родители берут на себя всю ответственность в глазах ребенка и провопят резкую границу между «правильным» и «неправильным». — «Делай так, потому, что я сказал, что так — правильно». — «Делай так, потому что я так сказал». — «Делай так, потому, что я твой отец, а дети должны слушаться своих родителей». — «Не делай этого, потому что это гадко». — «Делай так, или я не куплю тебе конфет». — «Если ты не будешь хорошим мальчиком, мама расстроится». — Или даже: «Если ты не будешь хорошим мальчиком, мама не будет тебя любить». Хотя угроза стыда («Если ты замочишь свои брюки, люди будут над тобой смеяться»), которая является первичным инструментом социализации во многих примитивных обществах, также используется и американцами, социализация в вербальный период строится вокруг наказания лишением родительской любви и защиты. Это может стать причиной чувства неуверенности, последствия которого будут сказываться на протяжении жизни. Страх не оправдать надежды родителей является движущей силой многих американцев. Родителям, кажется, следует показать, что ребенок, в конце концов, способен ко многим конструктивным достижениям. Эта тенденция поддерживается и другими культурными задачами. Родители пытаются сделать своих детей «лучше», чем они сами; они испытывают «честолюбие» по отношению к своим детям, хотят, чтобы дети завершили то, чего они не смогли сделать. Родители находятся под социальным давлением и перед судом собственных детей. Они соревну- 243 ются друг с другом посредством своих детей, не находясь в достаточной безопасности, чтобы противостоять этому давлению. Ориентируя детей на самоограничение и завершение незаконченного, родители успокаивают самих себя. Раздраженные своим низким положением, многие представители нижних слоев общества горят нетерпением увидеть, как «поднимутся» их дети. Однако, такая позиция предполагает отсрочку исполнения желаний и самоотречение, что может быть усвоено индивидом и стать устойчивой частью его характера, если с самого раннего детства он имеет постоянную возможность чувствовать преимущества работы и ожидания. Но если родители экономически не способны предоставить ребенку возможность компенсировать отказ и обеспечить повышенную награду за ожидание, то их усилия почти всегда обречены на провал. Физическое наказание за лень и потворство своим желаниям, если оно не сопряжено с опытом достижения цели и реализации возможностей, обычно не достигает желаемой цели. По причине неспособности малоимущих родителей оградить своих детей от опыта нужды, у таких детей существует тенденция развития скороспелой самодостаточности и эмоциональной замкнутости. И почему ребенок, в конце концов, должен оставаться покорным таким родителям, которые не поддерживали и не защищали его по-настоящему? Когда же, таким образом, он становится преждевременно независимым, социализация просто-напросто завершается. И если такая эмансипация сопровождается чувством глубокой враждебности и обиды по отношению к родителям, человек оказывается на первой ступени криминальной карьеры. Чтобы быть социально приспособленным, индивиду следует не быть недальновидно эгоистичным, слишком опрометчивым в погоне за комфортом и удовольствиями; однако есть некоторые пределы, в которых личность может выступать «неэгоистичной». Например, ориентация на иной мир требует, чтобы мирское существование состояло только в послушании, жертвенности, милосердии, самоотречении и 244 аскезе. С людьми, которые смогли достичь и выдержать такой образ жизни, всегда приятно иметь дело; некоторые из них предъявляют совсем мало требований к другим и оказывают последним большую помощь и поддержку. Можно сказать, что преступный или слабосоциализованный тип индивида эксплуатирует общество, но верно и то, что общество эксплуатирует множество сверхсоциализованных, слишком сознательных, слишком моральных, слишком самоотреченных людей. Все современные психиатры говорят нам, что люди должны развлекаться для того, чтобы оставаться эмоционально здоровыми. Попытка заставить индивида предпринять чрезмерно долгосрочный обзор своей жизни сама по себе является недальновидной социальной политикой, за которую в результате придется дорого заплатить. Два общих наблюдения по поводу поведения индивидов в нашей культуре становятся понятными в перспективе наказания, страха и совести. Почему должно быть так, чтобы люди принимали наказание за проступок как «должное» без каких бы то ни было протестов? Объяснение этого факта довольно сложно, частично оно опирается на наше христианское прошлое и на систему наших культурных норм и процессов социализации, взаимно подкрепляющих друг друга. Необходимо помнить об особенностях традиций Северной Европы. «Напор на важность морального выбора» не является, и мы слишком охотно это признаем, общечеловеческой чертой, поскольку, как подчеркивает Маргарет Мид: «Сравнительные исследования... показывают, что такой тип характера, при котором индивид воспитан спрашивать вначале не "Хочу ли я этого?" или "Боюсь ли я?" или "Привычно ли это?", а "Хорошо это или плохо?" является особенным образованием, чертой нашей собственной культуры и лишь немногих других обществ. Это связано с тем, что родители сами преподносят культуру в терминах морали, будучи в глазах ребенка ответственными представителями правильного выбора, наказывая или награждая его от имени Справедливости». 245 Американцы также иногда охотно «сознаются» в грехах, которые могли бы никогда и не быть обнаружены, или могут даже совершать определенные запрещенные действия публично, очевидно без всякой иной причины, кроме надежды на наказание. На основе этих и подобных наблюдений клиницисты иногда ссылались на «потребность в наказании» или «инстинкт мазохиста». Более простая альтернативная идея заключается в том, что «виновные» охотно принимают наказание или даже домогаются его, поскольку это единственное средство, с помощью которого можно ослабить муки совести или совсем избавиться от них. Если наказание всегда рассматривается в связи с появлением проступка, то стоит деянию остаться без наказания, как отпадает необходимость в чувстве вины и в самом наказании. В этой сфере существует много увлекательных проблем. В каких, к примеру, отношениях находятся совесть и «принцип реальности», то есть отказ от сиюминутных радостей в пользу более существенного окончательного удовольствия? Некоторые поймут это окончательное удовольствие как посмертное воздаяние. Здесь, как и в случае самоотверженного типа личности, распространившегося благодаря влиянию раннего и средневекового христианства, земные удовольствия откладываются на неограниченный срок. Это — расширение общего навыка, который должным образом прививается и поощряется в течение жизни. Небеса становятся местом, где счастье безопасно. На земле опасно быть счастливым. Проблема заключается в том, возникнет ли такой образ мыслей, если наказания не будут часто откладываться, так что никто не будет знать, когда кто-то спасся (оказался «невинным»), а когда — нет. Существует еще один ставящий в тупик вопрос: каково точное соотношение между виной и агрессией? Депрессию и родственные ей состояния вины часто называют «агрессией, обращенной внутрь себя». Значит ли это только, что агрессия, вызванная фрустрационным импульсом, в свою оче- 246 редь сдерживается страхом, и что человек испытывает страх вместо агрессии? Фенихель, подробно описывая то, что можно было бы назвать психологией извинения, придерживается мнения, что извинение — это общий и во многих случаях социально приемлемый путь редукции вины. Принося извинения, человек в определенном смысле наказывает себя сам и, таким образом, предотвращает наказание со стороны другого человека. Этот динамизм, похоже, дает нам ключ к пониманию чрезмерного уважения и раболепия как привычных стратегий поведения личности. То, что в результате детского и последующего опыта общения люди иногда развивают относительно сложную и устойчивую форму аскетической личности, может составить психологическую дилемму. Эксперименты с низшими животными постоянно указывают на то, что если данный навык или действие не вознаграждается, по крайней мере время от времени, он окончательно вырождается и исчезает. Подобным же образом было продемонстрировано, что для того, чтобы добиться усиления определенной требуемой реакции с помощью вознаграждения, последнее не должно откладываться надолго после появления реакции. Как же, однако, должны мы объяснять постоянный тяжелый труд и упорство тех людей, которые очевидно избегают всех существующих вознаграждений и поощрений? Отбросить эту проблему очень легко, либо сделав допущение ad hoc, либо постулируя безусловное различие между психологическими законами, управляющими людьми и животными. Верно и то, что у людей символические процессы развиты в большей степени, чем у любого из низших животных, и что в некоторых существенных аспектах этот факт отдаляет человека от животных. Однако, есть более простое объяснение. Известно, что для животных, стоящих на достаточно высокой ступени эволюции, уменьшение неприятного чувства страха является существенным вознаграждением, и будет поддерживать даже наиболее сложные поведенческие навыки в течение 247 удивительно длительного срока. Хотя точная связь между человеческим страхом и моральным чувством еще не прояснена, обычно признается, что она существует. Фрейд, например, говорил, что «наша совесть не является тем непреклонным судьей, которым хотят ее представить учителя этики, но ее источник — "боязнь общественного осуждения", и ничто иное». От этих посылок легко перейти к выводу, что индивиды, чья жизнь и работа явно лишены вознаграждения в обычном смысле этого слова, тем не менее поддерживаются и поощряются той радостью, которую доставляет им уменьшение страха совести или вины. Никий, философ-эпикуреец, с особенной четкостью выражает эту концепцию, когда, сравнивая мотивы своего поведения с мотивами постящегося монаха Пафнутия, говорит: «Что ж, дорогой друг, совершая эти поступки, внешне совсем не похожие друг на друга, мы оба подчиняемся одному чувству, единственному мотиву всех человеческих действий; у нас обоих общая цель: счастье, невозможное счастье!» Таким образом разрешается несомненное противоречие и создается натуралистическая концепция вознаграждения, достаточно обширная, чтобы включать как усиливающий, оживляющий эффект чувственных удовольствий, так и облегчение и комфорт при чистой совести. К «моральному мазохизму» напрямую относится то, что Фрейд называл «преступностью из-за чувства вины». Не так уж редко к психоаналитическому лечению прибегают те люди, которые, как обнаруживает анализ, совершили не просто трансгрессию, но и такие преступления, как воровство, мошенничество и поджог. Удивительное наблюдение заключается в том, что большинство преступников не являются обычными невротиками и не становятся пациентами психоаналитика. Общество может желать изменить их, или они могут желать изменить общество, но они редко желают меняться сами. Ответ, данный Фрейдом, гласит, что анализ таких людей «привел к удивительному выводу: подобные поступки совершаются именно потому, что они запрещены и 248 потому, что, совершая их, человек получает удовольствие от чувства умственного освобождения. Он страдал от угнетающего чувства вины, происхождения которого он не знал, а после совершения им проступка чувство угнетения смягчилось. <...> Звучит парадоксально, но я вынужден утверждать, что чувство вины предшествует трансгрессии, что не первое происходит из последней, но наоборот — трансгрессия происходит из чувства вины. Мы можем оправдать этих людей как преступников из-за чувства вины». Такой анализ «преступности из-за чувства вины» приводит к следующему важному предупреждению: никто не может правильно поставить диагноз личности на основе отдельных действий индивида, вырванных из их динамического контекста и отделенных от их средств и целей, которым они служат. Предположим, что трое молодых людей, А, В и С, сели на велосипеды, которые им не принадлежат, и уехали без ведома законных владельцев. В нашем обществе такое действие, объективно идентичное во всех трех случаях, является нарушением права собственности. Но может быть, индивид А совершил его, зная, что, поступив так, он окажет владельцу велосипеда услугу того или иного рода. Поскольку в его «намерения» не входила кража, он не может быть законно признан виновным, и поэтому не может быть назван преступником. У индивида В мотив кражи велосипеда может заключаться не в том, что он хочет его использовать или получить выгоду от его продажи, но в том, что, совершив это действие и допустив его огласку, он унизит своего отца и, возможно, в придачу удовлетворит свою неосознанную «необходимость в наказании». Можно было бы сказать, что здесь задействованы отчетливые невротические механизмы. Только в случае индивида С, который взял велосипед по относительно простой причине, поскольку его сознательное желание иметь велосипед было сильнее страха перед последствиями кражи, мы можем говорить о проявлении действительно преступной личности. Но даже в данном случае вердикт может быть вынесен, лишь если мы 249 уверены, что С был достаточно знаком с культурной традицией, чтобы знать о принятых правилах применительно к данной ситуации. Подобное исследование мотивов, удовольствий и знаний должно, конечно, проводиться до того, как истинное значение действий, явно «нормальных» или явно «невротических», будет надежно определено. Тот факт, что, таким образом, не существует фиксированной связи между явленными нам отдельными действиями и мотивами, лежащими в их основании, неизбежно стал препятствием на пути развития здравого понимания структуры и динамики личности. И из-за феномена репрессии, даже на самосозерцание, как мы теперь знаем, нельзя полностью положиться в создании завершенной картины чьих-либо желаний и склонностей. В основном по этим причинам специальная методика исследования целостной личности, включая бессознательные аспекты наряду с сознательными, разработанная Фрейдом и его последователями, оказалась столь революционной и предоставила нам первую действительно всеобъемлющую систему психологии. Даже если в период детства обнаруживается необходимость в физическом и моральном убежище, оставив ребенка в покое, мы не решим существующие практические проблемы. В течение раннего периода детства ребенок в любом случае разовьет «отношение к жизни»: уверенность, покорность, оптимизм, пессимизм. На это отношение будет серьезно влиять качество и количество проявленной «заботы» о ребенке. Связь между заботой о ребенке и его личностью еще не оценена по достоинству. Но она вдвойне важна: она полезна при помощи в развитии основных навыков ребенка, что сыграет роль впоследствии, когда период снисхождения закончится и ребенок вынужден будет все решать сам; она особенно полезна при выработке положительных отношений с родителями и другими людьми, когда начнутся регулярные занятия. Эмоциональная схема отношений с родителями или братьями и сестрами часто становится прототипом для привыч- 250 ных отношений между друзьями и товарищами, работодателями и рабочими, лидерами и божествами. Общество, где детские переживания связаны с крайне сильной, но неудовлетворяющей зависимостью от отца, является плодородной почвой для демагогов. С другой стороны, такая культура, как у индейцев зуни, где симпатии ребенка распределены между множеством родственников и где он больше зависит от группы в целом, чем от конкретных людей, отчетливо противостоит лидерам типа Гитлера. Когда мать является настоящим центром семейной жизни, люди более склонны изображать своих божеств в вице женщин. Подобные схемы обращения родителей с детьми вырабатывают различные типы личности, в зависимости от диспозиции, присущей конкретному ребенку, и действий, предпочитаемых в той или иной культуре. Если родители наносят множество ударов по самоуважению ребенка, он может возместить его преувеличенно вызывающим поведением, или займет подчиненное, зависимое положение, или станет эгоистом. Различные схемы поведения, как было сказано выше, часто выражают один и тот же внутренний психологический мотив. Агрессивность и застенчивость могут быть лишь различной внешней демонстрацией ущемленного образа Я. Там, где отсутствуют поощрения и адекватные вознаграждения или заменяющие их удовольствия, ребенок сам создает новые способы приспособления к обстоятельствам: ложь, воровство, скрытность, недоверие, чувствительность, сомнение, различные степени потворства своему желанию совершать запрещенные действия. Несмотря на наши схемы социализации, некоторые американцы относительно свободны от страхов и относительно свободны от необходимости конфликтовать. Даже если отлучение от груди происходит достаточно рано, счастливая мать, не подверженная чувству внутренней незащищенности и принуждению внешних обстоятельств, переживает это событие скорее как психологическое отдаление от ребенка, нежели как уменьшение нежности и привязанности к нему. 251 В этом случае отлучение от груди вряд ли станет столь важным событием, как это случилось с мальчиком, поведение которого несколько лет усиленно изучала Маргарет Фрайс: «Прототип реакций Джимми на различные неприятности следует усматривать в его реакции на отлучение от груди в пятимесячном возрасте: он стал пассивным, отстраненным, и воспринимал все отрицательно». Так как преувеличенное чувство вины имеет тенденцию возникать вследствие слишком ранних и слишком радикальных воспитательных мер, важная роль в этом процессе отводится особым обстоятельствам. Если мать имеет ярко выраженную привычку негативно реагировать на запах своих и чужих фекалий, то она сама будет испытывать некоторый страх, приучая ребенка пользоваться туалетом, и, возможно, иногда будет доходить до активной агрессии по отношению к ребенку. В других обществах методы установления запретов на различные социально предосудительные или угрожающие личной безопасности реакции детей, предоставляют родителям более широкие возможности избежать личной ответственности. Большое количество людей: тетки, дядья и другие члены большой семьи, — делят между собой сферы воспитания ребенка так, что эмоциональное влияние родителей на него становится менее интенсивным. Механизмы пристыжения могут привести к некоторым изменениям даже вне семейного круга. Основной упор на подобные методы, похоже, приводит к совершенно иному типу подчинения, более похожему на «стыд» («Мне будет крайне неприятно, если кто-либо застанет меня за этим»), чем на «вину» («Я плохой, потому что не выполняю требования родителей»). В конце концов, наказания могут быть в большей или меньшей степени переложены с плеч людей на плечи других существ. В качестве наказывающих и поощряющих могут выступать различные сверхъестественные создания (включая привиде- 252 ния). Ребенку говорят, что неправильное поведение будет наказано по сверхъестественным законам. С провинившимся ребенком случайно происходит неприятность или несчастье, и его наставники тщательно убеждают его в существовании связи между его проступком и его страданиями. Хотя этот метод имеет определенные очевидные преимущества в воспитании положительного поведения по отношению к другим людям, он также приводит к отчуждению индивида от внешнего мира. Если кто-либо находится во власти более могущественных и, возможно, капризных сил, если он всегда может свалить вину на сверхъестественные существа, то этот человек вряд ли будет предпринимать попытки приспособиться к реальности. Также следует отметить, что в нашем обществе внимание ребенка в основном поглощено его ближайшими родственниками лишь в дошкольном возрасте. Школьный период характеризуется возрастающей социализацией при посредстве учителей, сверстников и старших детей. В нашей культуре часто возникает конфликт между нормами поведения родителей и сверстников ребенка. Как жизненные цели родителей, так и средства их достижения могут частично отвергаться. Необходимость самостоятельного выбора и других способов разрешения конфликта между ожиданиями нескольких людей сильно затрудняют процесс социализации ребенка в культуре сложного типа. Однако в любой культуре процесс обучения требует успеха или поощрения. Если реакция не поощряется, она не запоминается. Таким образом, все реакции, ставшие привычными, «хороши» с точки зрения живого существа; они всегда приводят к удовольствию в той или иной форме. Суждения о «плохих» привычках заимствуется у других людей, то есть привычка «плоха», если она раздражает другого человека или нескольких людей. Серьезной проблемой в приспособлении личности к социальной среде является выбор поведения, приятного для индивида и в то же время приятного для остальных людей или, в крайнем случае, приемлемого для 253 них. Все люди обучаются реакциям, которые удовлетворяют их желания и снижают потребности, но одним из факторов, который определяет, какие именно реакции удовлетворяют желания, являются заданные обычаи общества. Культура, конечно, также оказывает сильное влияние на то, какие действия других людей будут восприниматься как «хорошие», а какие — как раздражающие. В своем отношении к мотивациям обучение сталкивается с необходимостью изменить либо цели, либо средства их достижения. Всеобщее убеждение заключается в том, что привычку можно уничтожить лишь наказанием, то есть тогда, когда страдание, вызываемое ею, будет большим, чем удовольствие. То, что навык может быть «сломлен» таким образом, верно, но существенную роль играет и то обстоятельство, что наказывающий ребенка человек часто впоследствии вызывает у него недоверие. Однако существует и другой механизм, используемый в культуре, а именно — механизм погашения. Насколько поощрение необходимо для усвоения навыка, настолько данный механизм необходим для его устранения. Если удовольствие, которое организм обычно получает от данного поведения, может быть устранено, то навык окончательно исчезнет. В первый раз из-за отсутствия удовольствия может возникнуть агрессия, но если эта агрессия также ни поощряется, ни наказывается, она, в свою очередь, вскоре перейдет в иной исследуемый тип поведения, из которого может развиться новый навык или новая приспособленность к обстоятельствам. Хотя погашение и является ценным способом освобождения от нежелательных навыков, оно также, при условии редкого поощрения индивида, способствует устранению и тех его навыков, которые могут нравиться другим или считаться «хорошими». Таким образом, хорошее поведение, как ребенка, так и подростка, не следует воспринимать как должное, оно должно приносить ему такое же удовольствие, как и всем остальным. Эти соображения показывают неадекватность старого представления о том, что повторение действия 254 обязательно усиливает навык. Теперь мы знаем, что навыки могут быть как усилены, так и ослаблены повторением. Не повторение, а вознаграждение является решающим фактором в определении того, будет ли навык укрепляться или ослабевать при повторении действия. Другая важная особенность процесса обучения состоит в том, что как только правильная реакция становится все более и более тесно связанной с ограничивающей ее силой, она начинает связываться с любым другим стимулом, который воздействует на организм во время совершения правильного действия. Например, во многих обществах физическая близость к матери вскоре становится для ребенка тесно связанной с поощрением. Поэтому, например, при приучении к туалету, ребенок привыкает гораздо проще в присутствии матери. Мы склонны преувеличивать специфику врожденных реакций. Мы склонны, к примеру, рассматривать кормление грудью как совокупность неких автоматических действий. Но это — не просто цепочка рефлексов, и это понимает каждый, кто видел неуклюжее и несуразное поведение новорожденного ребенка. Рефлексы имеют значение, но лишь наряду с другими свойствами организма, а также наряду с обучением. Так, если новорожденный голоден, можно, надавив на его щеку, добиться того, чтобы он быстро повернулся и увидел грудь. Но вызвать подобное действие у ребенка, которого только что покормили, крайне трудно. Культура привлекает внимание к одной стороне стимулируемой ситуации и придает последней ценность. В этом случае реакции, даже вызванные основными органическими позывами, могут настолько же определяться культурными ценностями и запросами, насколько они определяются внутренним давлением. Как говорит Маргарет Мид: «Данные о примитивных обществах позволяют предположить, что присущие каждой культуре выводы о степени разочарования и удовольствия, заложенных в культурных формах, более важны для человека, нежели то, какие биологические мотивы он решает развивать, а какие подавля- 255 ет или оставляет неразвитыми. Мы можем привести в качестве примера положение женщины викторианской эпохи, которая не ожидала удовольствия от сексуального опыта и не получала этого удовольствия. Естественно, она ни в коей мере не была так разочарована, как ее потомки, для которых секс, от которого они ожидали обещанного удовольствия, оказался разочарованием». Чем больше энергии культура переводит в выражение определенных желаний, тем меньше, вероятно, этой энергии остается на удовлетворение других желаний. Тот факт, что способ удовлетворения конкретного желания окончательно влияет на природу самого желания, действительно может быть оспорен. Голод китайца и голод американца не являются абсолютно одинаковыми. Сравнительное исследование воспитания детей в различных культурах, произведенное антропологами, оказало в последние несколько лет сильное влияние на педиатрию. Передовые врачи все больше и больше отдают предпочтение свободному, а не строгому режиму дня. Они также усматривают связь между ребенком, который полностью уверен, что родители крепко любят его, и ответственным, готовым к сотрудничеству взрослым, убежденным, что общество заботится о его благосостоянии. Ребенок, формирующий свой характер на основе веры в крепкую любовь родителей к нему, вряд ли впоследствии станет подозрительным взрослым, ищущим и находящим врагов среди своего окружения и других народов. Его совесть будет скорее спокойной, чем причиняющей ему дискомфорт. Стабильный мировой порядок, который столь важен для построения новых, широких и более сложных взаимоотношений, может быть основан лишь на эмоционально свободных и зрелых личностях. Пока лидеры и массы неспособны принять те концепции правильного поведения, которые отличаются от их собственных концепций, различия между людьми будут восприниматься как повод для агрессии. При минимальном уровне безопасности личности превосходно живется демагогам и диктаторам. 256 У современной матери контакт с ребенком сведен к минимуму, ее отношения с детьми крайне обезличены, и тем самым она лишает себя таких чувств, которые сложно чем-либо заменить. Опыт многих обществ, лишенных письменности, показывает, что если первейшей обязанностью матери является забота о ребенке в течение первых двух лет его жизни, то в итоге это окупится с лихвой преданностью и эмоциональной поддержкой со стороны ребенка, а также благодаря творческому удовлетворению от воспитания счастливых, деятельных детей. Хотя опасности культуры, «замкнутой на детях» (в том смысле, что принимаются во внимание только потребности и интересы младенцев и детей), и должны быть учтены, этот вопрос не должен принимать искаженную форму дилеммы между «всем» и «ничем». Конечно, дети должны постепенно осознать, что в мире существуют другие люди, и что за удовольствия ведется напряженная борьба. Однако, существуют разумные вопросы: когда и насколько скоро или в каком возрасте они должны это осознать? Подчеркнутая состязательность нашей культуры поддерживает схемы, направленные на ускорение процессов, требующих самоограничения в сферах отлучения от груди, приучения к чистоте, сексуальных табу и контроля агрессии. Оправдания, высказываемые по поводу наших современных типов социализации, выглядят крайне рационализированными. К примеру, широко распространено мнение о том, что если ребенка кормить или проявлять о нем какую-либо другую заботу, не придерживаясь режима, то это «повредит его здоровью». Но в примитивных обществах детей нянчат и кормят тогда, когда они плачут, и никаких признаков болезней не наблюдается. Так же поступают и другие млекопитающие, и у их детенышей пищевые расстройства наблюдаются реже, чем у человеческих детей, которых кормят по расписанию, которые находятся то в состоянии голода, то в состоянии переедания. Многие также верят, что свободный режим сна аналогично вредит физическому здоровью ребенка; но если ребе- 257 нок засыпает лишь после периода плача и беспокойства, отход ко сну на всю жизнь приобретет для него связь со страхом. Более того, у детей среднего и старшего возраста наиболее очевидным следствием строго определенного количества часов, выделенных для сна, будет неоднократное пробуждение в одиночестве, без чьей-либо поддержки, что способствует развитию ночных кошмаров. Скольких детей отправляют в постель, чтобы только отделаться от них? Сколько детей интуитивно осознают это? Эти проблемы воспитания детей имеют отношение и к больным вопросам нашего времени. Одной, хотя не единственной, из причин войн является запрет на агрессию, порождаемый процессами социализации. Гнев, открыто выражаемый по отношению к родителям и другим старшим, обычно не достигает желаемого результата. Поэтому он подавляется, порождая язву ненависти и обиды, что может вылиться в битвы между группами, социальными классами или народами. Незащищенность, подозрительность и нетерпимость вполне могут иметь своими корнями опыт, полученный в детстве. Как пишет Кора Дюбуа, «Непоследовательность и ограничительная сила дисциплины, наполняющей жизнь ребенка, вполне могут пробудить в нем чувство незащищенности, подозрительность и недоверие. В его распоряжении есть лишь одно оружие против огорчений, и это оружие — гнев. Ребенку не предлагается альтернатива — быть хорошим, чтобы достичь своих целей. Но то, что гнев — оружие неэффективное, осознается лишь в самом конце первого десятка лет жизни». Когда в результате борьбы двух индивидов за одну и ту же цель один из них нападает на другого, такое действие обычно квалифицируется как преступление. Когда борьба ведется между различными социальными классами, меньшинствами и т. п., подобный антагонизм обычно называется предрассудками или гонениями. А когда борьба происходит между народами, такая агрессия и контрагрессия известны нам, конечно, под именем «война». Пока что не изобретено эффективного пути 258 разрешения международных конфликтов и устранения агрессии; не наблюдается и желания пользоваться стандартными способами снижения внутригрупповой агрессии индивидов или представителей меньшинств, покуда существуют репрессии и месть. Верно, что можно добиться временного успеха в остановке агрессии путем наказаний, но это — вовсе не окончательное решение проблемы. Запугивание и подчинение, хотя и создают временное внешнее согласие, часто усиливает чувство сдерживаемой обиды и враждебности, которое рано или поздно прорвется наружу, либо как прямая контрагрессия по отношению к угнетателю, либо как смещенная агрессия, либо в иной иррациональной форме поведения. Иногда чувство незащищенности возникает из-за непорядка в национальной и мировой экономике и политике. Эти причины, а также причины, вызванные социализацией, более тесно связаны, чем может показаться на первый взгляд. Пока агрессия отдельных детей и подростков в первую очередь встречается с местью, эта схема будет доминирующей при межклассовой, межрасовой и международной агрессии. Подобно этому, пока не существует защиты для народов, будут существовать опасность и разочарование и для индивидов, составляющих эти народы. Причины личных и общественных беспорядков — одни и те же, и различать их нельзя. В нашей американской культуре мы должны неистово состязаться друг с другом, а внешне оставаться лучшими друзьями. Если внутренняя агрессия становится для народа столь серьезной, что может привести к его расколу или войне, то перенос агрессии на другую группу будет уместным действием с точки зрения сохранения национального единства. Идеалы миролюбивого мужчины и миролюбивой женщины нельзя осуществить полностью вне такого мирового порядка, при котором будет обеспечена безопасность и свобода миролюбивых наций. Месть и пассивное принятие агрессии — не единственные альтернативы для народов и, уж конечно, для детей. Народы, как дети, должны пройти процесс социализации. Подобным образом, увеличение зависи- 259 мости народов друг от друга кажется нам тем направлением, в котором следует двигаться. До тех пор, пока нации осознают свою общую взаимозависимость, они будут охотно подчиняться самоограничениям, которых неизбежно требует социализация. Все человеческие характеры представляют собой разновидность замедленного послушания. Поскольку большинство людей ведет себя в соответствии с общественными нормами, крайне малая часть всего населения должна работать в полиции. Если же систематически культивировать международную взаимозависимость, численность международной полиции также снизится. Это предполагает разделение экономических ресурсов и задач. Идеал самодостаточности, в личной или политической сфере, имеет серьезные границы, которые должны быть четко осознаны и оценены. Принцип «коллективной безопасности», с помощью которого группа делается сильнее любого отдельного индивида (человека или народа) и поэтому становится способной обеспечить защиту даже своему слабейшему члену, является первичным условием сокращения потребности в индивидуальной агрессии. Теория личности является лишь набором предположений о «природе человека». Особо следует подчеркнуть — благодаря открытиям психоанализа, антропологии и психологии обучения — проблему человеческих возможностей. Ничто не может быть дальше от истины, чем лозунг: «Природа человека неизменна», если под последней подразумевается специфическая форма и содержание личности. Любая теория личности, опирающаяся на эту идею, неизбежно является слабой, поскольку личность — это, прежде всего, продукт социума, а человеческое общество всегда находится в развитии. Особенно это важно сейчас, когда новые важные изменения в международной организации кажутся неизбежными, а их следствия для каждого человека в отдельности можно увидеть лишь отдаленно. Абсолютный, опирающийся на культуру, взгляд на человеческую природу не только не придерживается ни одной 260 концепции возможного будущего развития человека, но и противостоит попыткам, которые могут быть предприняты в направлении ускорения достижения возможных уровней личного, социального и международного объединения. Правда, что все народы с трудом забывают свои привычки и обычаи. Тысячелетие не проходит сразу. Несмотря на это, люди всех народов стараются приспособиться к международной ситуации и постепенно изменяют свои представления о самих себе и о других людях. Этот процесс медленно, но верно приведет к возникновению нового общественного порядка и личности нового типа. Каждая культура должна основываться на том, что она имеет: на своих особых символах для вызывания эмоциональных реакций; на своих специфических механизмах, компенсирующих потери от культурной стандартизации; на своих собственных ценностях, которые оправдывают в глазах человека подчинение ритма его импульсивной жизни культурному контролю. Об этом хорошо написал Грегори Бэйтсон «Если жители острова Бали бывают озабочены или счастливы из-за безымянного, бесформенного страха, не локализованного в пространстве и времени, то мы могли бы действовать во имя безымянной, бесформенной, не локализованной надежды на огромные достижения. Мы должны быть похожи на тех немногих творцов и ученых, которые работают с настойчивым вдохновением, возникающим из чувства, что великое открытие или творение (скажем, превосходный сонет) вот-вот появится на свет; нам следует походить на мать, которая, благодаря вниманию, постоянно уделяемому ребенку, чувствует реальную надежду, что он может оказаться бесконечно редким явлением, именуемым "великий и счастливый человек"». IX. Соединенные Штаты глазами антрополога Предположим, что через пятьсот лет археологам придется раскапывать остатки поселений различной площади в Европе, Америке, Австралии и других регионах. Они пришли бы к правильному заключению, что американская культура была таким вариантом общемировой культуры, чьим отличительным признаком было высокое развитие технических приспособлений и, особенно, степень их доступности любому человеку. Тщательные исследования дистрибуции и диффузии показали бы, что основы этой цивилизации сформировались в Северной Америке, Западной Азии и Европе. Однако проницательный археолог заключил бы, что американская культура двадцатого века уже не была колониальной. Он увидел бы, что особые условия природного окружения Соединенных Штатов ощутимо проявили себя в основе американской культурной ткани и что масштабная культурная гибридизация и национальные изобретения способствовали появлению новой текстуры и новых узоров этой ткани. К сожалению, социальный антрополог 1948 года не может много добавить к этой картине и пребывает в поле указанных фактов. Антропологическое изучение американских сообществ было начато книгами «Мидлтаун» (1928 г.) и «Мидлтаун в переходный период» (1937 г.). С тех пор у нас появилась серия монографий о «Городе Янки», две книги о «Южном городе», краткие очерки Департамента сельского хозяйства о шести разных сообществах, популярная книга Маргарет Мид «Держите порох сухим» и еще несколько разрозненных публикаций. Совсем недавно Уорнер и Ха- 262 вигхерст опубликовали исследования классовой структуры и образования под названием «Кто должен быть образованным?» Вальтер Гольдшмидт выпустил в свет доклад о сельском хозяйстве в Калифорнии «Как вы сеете»; также в последнее время стали появляться публикации о среднезападном городе: «Джоунсвиль, США». Но это — все же мелочи по сравнению с бесчисленными томами, опубликованными по истории, государственному устройству, географии и экономике Соединенных Штатов. О культуре последних в антропологическом смысле мы знаем меньше, чем о культуре эскимосов. До сих пор эта книга основывалась на тщательно обработанных данных и теории, подтвердившей свою способность предсказывать. При работе с американской культурой приходится прибегать к анализу, не намного отличающемуся от импрессионизма. Учитывая малое количество полевых исследований, мы сталкиваемся с особой опасностью представить американскую культуру такой, какой она была, а не какая она есть. Тем не менее, очерк характерных способов мышления и ценностей может немного помочь нам понять самих себя и, таким образом, лучше понять другие народы. Можно собрать точки соприкосновения различных антропологических исследований, построенных на личных впечатлениях внимательных наблюдателей из Европы и Азии. Эта цивилизация бизнеса — не военная, не церковная, не ученая. Краткость нашей истории привела к господству экономики, так же как и к упору на потенциальное в противоположность действительному. Имея недостаточную традицию глубоко укорененной культурной модели и высокого уровня жизни, американские обычаи быстро изменились под воздействием автомобилей, радио и кинематографа. Существует так много характерных черт этой культуры, которые столь очевидны, что не требуется дополнительных свидетельств: любовь к физическому комфорту, культ чистого тела, финансовый капитализм. Отдельные ценности, такие как принцип честной игры (fair play) и терпимость, будучи общепринятыми, тем не менее скорее представляют 263 собой модификации британского наследия, а не черты, присущие именно американцам. Эта глава, однако, будет посвящена не утомительному перечислению всех таких черт, а мы выберем лишь некоторые из них, связанные между собой и наилучшим образом демонстрирующие лежащую в их основе организацию культуры. Американскую культуру называют культурой парадоксов. Тем не менее, национальная рекламная и кинематографическая индустрия была бы невозможна, если бы отсутствовал определенный язык, на котором можно обратиться к большому числу людей с тем, чтобы привлечь их интерес. Несмотря на то, что региональные, экономические и религиозные различия имеют большое значение в некоторых отношениях, существуют определенные черты, которые превосходят все эти различия. Некоторые жизненные цели, отношения к чему-либо, как правило, разделяются американцами всех регионов и социальных классов. Начнем с банального: даже самые жестокие критики Соединенных Штатов признают за нами материальную щедрость. Несмотря на романтическую «незаинтересованности общественным духом», большинство американцев открыты и искренне великодушны. Порой, правда, американский гуманизм связан с духом миссионерства: стремлением помогать другим, меняя весь мир по американской модели. Наверное, никакое другое огромное общество не имеет таких столь обобщенных обычаев смеха. В более старых цивилизациях, как правило, шутки целиком понимались и ценились только в рамках определенной классовой или региональной группы. Впрочем, правда, что изощренный юмор «Нью-Йоркера» несколько отличается от дешевого фарса популярных радиопрограмм. Но наиболее распространенные шутки понятны всем американцам. Некоторые самые общие характеристики этого связаны с культом среднего человека. Никто не может быть столь великим, что над ним нельзя посмеяться. Юмор — одна из важнейших санкций американской культуры. По всей вероятности, насмешки над 264 Гитлером сделали больше, чем вся рациональная критика нацистской идеологии, для того, чтобы человек с улицы стал презирать нацизм. Все туристы из Европы поражаются американским отношением к женщинам. Обычно они говорят, что «американцы испортили своих женщин», или что «в Америке властвуют юбки». Правда гораздо сложнее. С одной стороны, понятно, что огромное количество женщин в привилегированном экономическом положении освобождены от тяжелой и неинтересной домашней работы при помощи всевозможной бытовой техники, особенно после того, как их дети начинают ходить в школу. Большое количество свободного времени этих женщин уходит на посещение клубов и «культурных организаций», общественную деятельность, нездоровую привязанность к своим детям и другую в большей или меньшей степени невротическую активность. Так же справедливо и то, что многие американские мужчины настолько заняты стремлением к своим целям, что перекладывают воспитание детей на своих жен. Ответственность американских женщин за моральные и культурные вопросы огромна. С другой стороны, слишком часто забывают, что в 1940 году 26 из 100 женщин, находящихся в работоспособном возрасте, работали вне дома, и что почти каждая девушка, окончившая школу, имеет некоторый опыт работы. В культуре, где «престиж» — это все, мы посчитали необходимым установить День Матери как символическое искупление недостатка внимания, как правило, уделяемого домашним обязанностям. Год назад я был в Японии; многие японцы разных классов жаловались мне, что им трудно понять американскую демократию; казалось, что американцам не хватает ясной идеологии, которую они могли бы передать другим. Японцы приводили в пример русских, которые могли сразу дать связный ответ относительно того, во что они верят. Некоторые американцы замечали, что пятицентовая идеология нужна США чуть больше, чем пятицентовая сигара. Та ясная идеология, которую мы сейчас имеем, в значительной степени 265 исходит из политического радикализма конца восемнадцатого века. Мы повторяем старые слова, и некоторые идеи сейчас живы так же, как и тогда. Но многое из этой доктрины устарело, и новая скрытая идеология, врожденная нашему способу восприятия и привычкам, ждет своего популярного выражения. Особенно после того, как прекрасные вильсоновские замечания о первой мировой войне совершенно лишили американцев иллюзий, они стали скромны в выражении своих глубочайших убеждений и циничны в выражениях по поводу разглагольствований о четвертом июля. Но преданность американскому пути все же не стала менее страстной. Достоверно известно, что летчики, принимавшие наркотики в курсе психотерапии во время последней войны, свободно говорили не только о своих личных эмоциональных проблемах, но могли рассказать и о идеологических причинах, побудивших Америку принять участие в войне. Модель скрытого американского кредо, кажется, включает следующие повторяющиеся элементы: веру в рациональное, потребность в моралистической рационализации, оптимистическое убеждение, что разумные усилия «идут в счет», романтический индивидуализм и культ простого человека, высокую оценку перемен, обычно именуемых «прогрессом», сознательное стремление к удовольствиям. Мистические и сверхъестественные темы составляют малую часть американской жизни. Наше восхваление науки и наша вера в то, что может быть постигнуто посредством образования, являются двумя главными аспектами общего убеждения о том, что постоянные гуманистические усилия, реализованные в серии реформ, сделают мир лучше. Мы намереваемся и дальше верить, что разум и мораль должны совпадать. Фатализм в основном отвергается, и даже всеприятие чуждо нашему духу, хотя эти концепции соответствуют христианской доктрине. Доминанта американской политической философии состоит в том, что простой человек должен думать и действо- 266 вать рационально. Те же посылки очевидны в общепринятых суждениях о родительской ответственности. Если человек самостоятелен и «не испорчен дурной компанией», он будет разумным. Если ребенок не вырастает хорошим, мать или оба родителя обычно обвиняют себя или объясняют неудачи «плохой кровью», как будто действие, руководимое разумом, всегда может само по себе приводить к формированию «правильных» детей при адекватном биологическом наследии. Хотя многие американцы в некотором смысле глубоко нерелигиозны, обычно они нуждаются в моральной оценке своих личных и общенациональных действий. Никакие стереотипные выражения так не свойственны американцам, как «давайте попробуем», «делай что-нибудь», «что-то с этим еще можно сделать». Хотя в тридцатые годы было широко распространено обесценивание настоящего и будущего, и хотя апатия и пессимизм в отношении ядерного оружия и других международных проблем занимают важное место в современном сознании нации, главная американская идея — вопреки перспективе других культур, — что в этом мире усилия вознаграждаются. Недавнее изучение общественного мнения показало, что только тридцать два процента американцев обеспокоены своей собственной социальной безопасностью. Бесчисленные европейские наблюдатели поражались «энтузиазму» как типичному американскому качеству. Во время войны армейские аналитики часто замечали, что англичане лучше в удержании позиции, а американцы — в ее захвате. Как отметила Маргарет Мид, англичане справляются с проблемой, а американцы начинают со стартовой черты и строят все заново. Американцы не просто оптимистически верят, что «работа окупается». Их кредо состоит в том, что кто угодно, где угодно в социальной структуре может и должен «стараться». Более того, им нравится думать о мире, контролируемом человеком. Этот взгляд на природу жизни тесно связан 267 с концепцией места человека в обществе, которая может быть названа «романтическим индивидуализмом». В англоязычном мире существуют две принципиальные идеологии индивидуализма. Английская ее разновидность (которая может быть связана с именем Кобдена) исходит из капиталистической точки зрения. Американский индивидуализм имеет аграрные корни и может быть связан с именем Джефферсона. До сих пор американцы очень не любят, когда им «говорят, что нужно делать». Социальные роли, обычно осмеиваемые в комических журнальных заметках, — это роли тех, кто покушается на чужую свободу. Это — ловец собак, ленивый чиновник, женщина-карьерист (миссис Джиггс), которая заставляет мужа и семью отказаться от привычных удовольствий. «Мои права» — одно из наиболее распространенных выражений в языке американцев. Это исторически сложившееся отношение к власти постоянно подкрепляется родителями, воспитывающими детей. Сын должен «пойти дальше», чем его отец; ожидается, что в юности он восстанет против отца. Однако, как показал де Токвиль, американцам скорее присущ интерес к свободе, чем к равенству. Мысль о том, что «я не хуже других», на первый взгляд противоречит стремлению американцев к успеху и личным достижениям в рамках определенной соревновательной системы. Правда, что на верхушке социальной пирамиды в любом случае относительно мало места. Но американская вера в то, что «всегда есть еще один шанс», имеет в своей основе исторические факты социальной мобильности и пластичности (по крайней мере, в прошлом) нашей экономической системы. «Если сначала у тебя ничего не получилось, давай, попробуй еще». Американец также чувствует, что если он не «использует шанс», он может рассчитывать на извиняющие его достижения своих детей. Американский индивидуализм чрезвычайно ревностно относится к личности. Это отражается в тенденции персонализировать любые достижения — хорошие или плохие. 268 Американцы предпочитают нападать на людей, а не на результаты. Корпорации персонифицированы. Общественные проекты часто рекламировались как средство борьбы с Демоном Коммунального Хозяйства и как способ улучшить и удешевить сервис. Чем меньше возможностей, тем больше ценность успеха. «Нельзя окончательно подавить хорошего человека». И, наоборот, неудача — это признание слабости; статус и даже классовые границы определяются на основании утверждений типа «он получил это очень большим трудом» и «он сам виноват, что не получил этого». Такое отношение — так же, как идеализация «крутого парня» и «американца с красной кровью», и страх «оказаться щенком» — вытекает из пуританской этики и американской «эры пионеров». Агрессивные действия и большая мобильность были эффективны в быстро развивающейся стране, и было понятно, что награды — деньги или статус — должны быть высокими. Поклонение успеху зашло у нас дальше, чем в любой известной культуре, исключая, может быть, только довоенную Японию. Это отражается в бесконечных штампах, типа фраз «улучшая себя», «продвигаясь вперед» и «как продвигаются дела?» Противостояние предложенной Рузвельтом новой налоговой программе, которая ограничила бы чистый доход двадцатью пятью тысячами долларов, подтверждается исполненным глубоких чувств лозунгом «предел — только небо». Но жажда денег есть не просто следствие бесцельного материализма. Деньги — это, прежде всего, символ. Более глубокое соревнование идет за власть и престиж. «Агрессивный» — прилагательное, в американской культуре обозначающее большую похвалу, если имеется в виду характер личности. «Чтобы достичь успеха, надо быть агрессивным». Очевидная грубость агрессивности, как говорит Линд, оправдывается ее отождествлением с общим благом. Однако существует и голос в защиту агрессивности, и он также вызывает понимание. Соревновательная агрессивность по отношению к себе подобным — не просто испол- 269 нение роли. Единственный способ достичь безопасности в Америке — быть удачливым. Неудача в «оправдании надежд» воспринимается как глубокая личная неадекватность. Культ среднего человека, как может показаться, подразумевает осуждение любой выдающейся личности. Правда, конечно, что существует враждебность, направленная на тех, кто стоит выше тебя. Однако, вследствие влияния таких аспектов «романтического индивидуализма», как преклонение перед успехом, типичное отношение к лидерам лучше рассматривать как смешанное чувство. С одной стороны, существуют тенденции агрессивного отношения к вышестоящим, при этом последних низводят до уровня среднего человека. С другой стороны, их успехи доказывают и оправдывают американский тип жизни, стимулируя других к самоидентификации и соревнованию. Культ среднего человека означает согласие со стандартами сегодняшнего большинства. Для де Токвиля это было «ослаблением личности». Фромм, более современный исследователь, смотревший на американскую жизнь с европейской точки зрения, также находит, что такое согласие подавляет возможность самовыражения. Однако он не был способен понять, что американец, в отличие от европейских провинциалов, не подчиняется культуре автоматически. Американец добровольно и сознательно ищет пути быть таким, как другие люди его пола и возраста, никоим образом не становясь безымянным атомом в социальной молекуле. Напротив, все механизмы общества готовы возвеличивать оригинальную женщину или любое необычное достижение мужчины или женщины, но все же в пределах, одобренных конформистским большинством. «Мисс Америка» и «простая американская мать» широко рекламируются каждый год, но атеист, не скрывающий своих убеждений, независимо от их изящества и строгости, никогда не будет выбран в президенты. Со всем этим должна быть связана американская преданность подчинившейся стороне. Как указывает Линд, мы превозносим великое и все же идеализируем «маленького 270 человека». «Борьба» — это характерная для американцев черта, но борьбу американских солдат с системой офицерских привилегий можно понять лишь в контексте американских представлений о равенстве и, особенно, в связи с культом среднего человека. Тот факт, что офицеры имеют большие возможности развлечений и передвижений по сравнению с другими военнослужащими, задевают глубокие чувства американцев. До некоторой степени эти аспекты культа среднего человека несомненно представляет собой убежище для тех, кто не смог «возвыситься», и оправдание зависти в отношении тех, кто это сделать смог. Благодаря культу среднего человека американцы с легкостью способны к поверхностной интимности в отношениях. Представители любого класса могут найти общий язык, что тяжело для европейцев, чья жизнь в большей степени основана на выученных наизусть образцах семейного порядка, различающегося в разных классах. Однако американская дружба, как правило, случайна и недолговечна. Благодаря нашей расширяющейся экономике и национальному фольклору, созданному в результате различных исторических происшествий, в Соединенных Штатах как нигде укоренилась вера в «прогресс», присущая девятнадцатому веку. Как показали Лавджой и Боас, «золотой век» для американцев находится скорее в будущем, чем в прошлом. Конечно, в некоторой степени будущее привносится в настоящее планированием покупок, философией «трать, не экономь» и т. д. Но идеи, лежащие в основе этого утверждения, были ясно показаны Карлом Беккером: «Перенося все совершенное в будущее и отождествляя его с успехами человеческого разума, доктрина прогресса превращает любое нововведение в нечто хорошее и склоняет человека приветствовать изменения как достаточные подтверждения ценности его усилий». В Америке и Западной Европе, пожалуй, фундаментально различается отношение к конформизму. Американцы 271 считают, что подчиняться следует только стандартам своей возрастной группы, высоко ценится умение «идти в ногу со временем»; европейцы считают — или считали, — что следует ориентироваться на общество «прошлого», и видят залог безопасности в традиционном поведении, подчинение же современному обществу носит случайный характер и само по себе не ценно. Однако, такое несоответствие в американском радушии должно измениться. Мы гордимся материальными изменениями, но в более общем смысле враждебнее европейцев относимся к изменениям наших социальных институтов (скажем. Конституции или свободы предпринимательской деятельности). В одних ситуациях у англичанина из среднего класса более строгая подчиненность, чем у американского, в других — менее. Американское отношение к переменам делает более серьезным конфликт поколений. Однако последний делает возможными некоторые типы социальных изменений. Как показывает Мид, если дети достигают большего «успеха», чем их родители, то они «лучше». Американцы открыто заявляют, что развлечения составляют важную часть жизни, и позволяют себе требовать «чего-нибудь нового и волнующего». Следуя этой идеологии, мы создали Голливуд, особый способ жизни в колледже, наши национальные парки и памятники. Лидеры нашей индустрии развлечений — самые оплачиваемые мужчины и женщины в Соединенных Штатах. В 1947 году американцы тратили около двадцати миллиардов долларов на алкогольные напитки, билеты в театр и кино, табак, косметику, ювелирные изделия. Мы тратим на кинематограф столько же, сколько на церкви, и на магазины красоты больше, чем на социальные службы. Однако из-за пуританской традиции «работы ради работы» это увлечение отдыхом и материальными удовольствиями часто сопровождается чувством вины; это другой пример биполярности американской культуры. Принцип удовольствия достигает наибольшего размаха в молодежной культуре. Молодой человек — герой американ- 272 ской мечты. Девушка, готовая выйти замуж, — путеводная звезда для американского общества. Мы черпали идеи и ценности из бесчисленных источников. Если взять какую-нибудь одну черту, можно найти подобные ей в десятках других культур, включая примитивные. Например, во время последней войны многие американские солдаты носили магические амулеты, в частности, миниатюрную деревянную свинью, которая якобы нагоняла туманы, успокаивала волнения на море, смягчала наказания или спасала от всевозможных болезней. Но если посмотреть на все предпосылки и отношения в целом, мы увидим особую культурную модель, имеющую свой собственный характер, даже несмотря на то, что это описание слишком кратко, чтобы затронуть все региональные, классовые, этнические и возрастные вариации. Антропологический взгляд на американский образ жизни не может охватить всех деталей, но, постоянно имея в поле зрения другие культуры, он должен подчеркнуть некоторые важные моменты в распределении света и теней. Такая попытка необходима. Никакое знание русской или китайской культуры не принесет нам пользу при решении интернациональных проблем, пока мы не знаем самих себя. Если мы сможем предсказать собственную реакцию на следующий возможный ход в «шахматной партии» с русскими и будем иметь возможность понять, почему мы поведем себя именно так, мы достигнем существенного уровня самоконтроля и сделаем свои действия более рациональными. В связи с традиционной ассимиляцией иммигрантов и высокомерной гордости за свою культуру, американцам особенно сложно понимать другие культуры. В перспективе всех других человеческих институтов американскую культуру отличает комбинация следующих характерных черт: сознания различий биологического и культурного происхождения, склонность к технике и благосостоянию, «духа границы», относительно крепкой веры в науку и 273 образование и относительного безразличия к религии, необычайно незащищенного положения личности, беспокойства из-за несоответствий теории и практики культуры. «Плавильный котел» — одно из наиболее точных определений Соединенных Штатов. Возможно, большая жизнеспособность американцев, высокий рост и другие свидетельства физического превосходства нового поколения американцев должны быть соотнесены со смешением различных культур и биологического наследия не меньше, чем с пищевыми факторами и особенностями окружающей среды. «Американская баллада» триумфально провозглашает все многообразие нашего происхождения. Газеты времен войны с гордостью упоминали, что Эйзенхауэр — немецкая фамилия, но сам он — американец, что другой генерал нашей армии — индеец, что вообще очень много разных фамилий в американских войсках, на могилах американцев, погибших за океаном. Список всех американцев японского происхождения в вооруженных силах был еще одним свидетельством успеха «американского пути». Гетерогенность стала одним из организующих принципов американской культуры. Программы Рипли «Хотите — верьте, хотите — нет», «Умный ребенок», «Информацию, пожалуйста» и другие формальные и неформальные образовательные проекты свидетельствуют о том, что американцы ценят разрозненную информацию по частным вопросам и чувствуют, что человек должен быть готов жить в мире, в котором обобщения трудно использовать. Если посмотреть на культуру как на систему, в которой в основном заимствованные черты составляют схему реакции на ситуационные факторы и органические потребности, мы невольно увидим, что в настоящем положение Америки отчасти сходно с европейской ситуацией, скажем, двенадцатого века. Ведь именно тогда в плавильном котле европейских культур сложилась сверхустойчивая интеграционная тенденция. Языческая и христианская, греко-римская и германская культуры, находясь в оппозиции друг к другу, бур- 274 лили на протяжении долгих веков миграций. Такие массовые переселения у нас прекратились только одно поколение назад, когда были закрыты границы. В течение десятого и одиннадцатого веков в Европе расчищались леса и осушались болота, в большом количестве строились города в северной Европе, отчасти стабилизировалось распределение и плотность населения. Из-за того, что разнообразие является важной темой для американской культуры, не следует переоценивать опасности, вызванные противоречиями в нашей жизни. Те, кто с ностальгией говорит о добрых старых временах предполагаемой однородности американских ценностей, забывают, что тори всегда были столь же многочисленны, сколь и патриоты, не помнят деталей ситуации, вызвавшей принятие федералистских законов, не обращают внимание на то, что различные ценностные установки привели к гражданской войне между Севером и Югом. Мы действительно должны согласиться с Франком Танненбаумом, что демократическому обществу больше всего подходит гармония, «происходящая от различных линий внутреннего напряжения, конфликтов и несогласия». Хотя стабильность культуры зависит от того, насколько конфликты, которые она порождает, могут быть снабжены соответствующими отдушинами, все же сила демократии в том, что она не только терпит, но и приветствует различия. Демократия основана не на единой ценности, а на неуловимом сложном множестве ценностей. Ее сила основывается на равновесии социальных институтов. Несмотря на то, что изображение американца как человека, который постоянно спешит на поезд, карикатурно, фраза Дж. Лоуэса Дикинсона «пренебрегающий идеями, но вооруженный техническими приспособлениями» остается весьма характерной для подавляющего большинства американцев. И хотя мы с негодованием отвергали фашистское обвинение в «плутократии», указывая при этом на наши гуманитарные организации, на наши многочисленные фонды, которые тратят бесчисленные миллионы ради возвышенных це- 275 леи, и на щедрость наших граждан, остается правдой, что мы не только самая состоятельная нация в мире, но и что деньги, в качестве универсального денежного стандарта, важнее для нас, чем для любых других людей. Вот почему интеллектуальный уровень слушателей Гарвардской юридической школы гораздо выше, чем в Гарвардской школе искусств и наук. Самые способные студенты в Гарвардском колледже не всегда получают самые высокие награды. Усилия многих часто — и вполне реалистически — посвящены «установлению связей» посредством «деятельности», посредством старательных попыток получить членство в каком-нибудь «закрытом клубе». Дело не в том, что у них есть врожденное безразличие к каким-либо идеям, но лишь в том, что их поведение обусловлено воздействием семьи и некоторых школ. Они преимущественно обладают интуитивным пониманием нашей культурной структуры. Они знают, что интеллектуальные стремления приведут их к незначительному «признанию» и меньшим заработкам. Они знают, какое большое значение имеет «успех» для безопасности в нашем обществе. Блистательные молодые люди приговаривают самих себя к рабству и конкурентной борьбе не на жизнь, а на смерть. Наша экономика — это экономика престижа до патологической степени. Жена должна покупать шубы и водить дорогой автомобиль, потому что она тоже занимает место в системе престижного потребления. Даже там, где должен царить некоммерческий дух образования, можно услышать благоговейный шепот: «Так ведь этот профессор получает пятнадцать тысяч долларов в год». Такая цифровая иерархия, будучи несомненно американским изобретением, является просто другой проекцией нашего общего убеждения, что любое достижение может быть выражено в числах. Предположим, что интеллигентный австралийский абориген, к тому же опытный антрополог, должен написать монографию о нашей культуре. Он будет недвусмысленно утверждать, что техника и деньги лежат в самом основании 276 нашей системы символической логики. Он также укажет, что они связаны между собой в сложной системе взаимозависимостей. Техника считается первоосновой капиталистической системы. Обладание техническими приспособлениями считается признаком успеха до такой степени, что о человеке судят, не исходя из целостности его личности, его характера или его интеллектуальной оригинальности, а из того, кем он кажется, и что его заработок можно измерить, а разнообразие и стоимость материальных товаров можно увидеть. Мерой успеха являются два автомобиля, а не две любовницы, как в некоторых культурах. Если бы наш абориген-антрополог мог представить в своем исследовании некоторую перспективу, он заметил бы, что эта система ценностей за последние два десятилетия изменилась по некоторым признакам. Но все же, в отличие от всех других известных культур, американская будет настаивать на своей количественной и материалистической ориентации. Американцы любят все большое, когда речь идет о вещах и событиях. Их преувеличения часто кажутся другим хвастовством. Американцы любят говорить цифрами. Им нравится «добираться до сути дела» и «требовать фактов». Европейцы обычно предпочитают оценивать студентов такими категориями, как «отлично», «хорошо», «удовлетворительно». Только американцы думают, что успехи студента может выражаться при помощи шкалы от нуля до ста. Этот количественный акцент нельзя просто использовать в качестве доказательства радикального материализма. Но американцы действительно имеют склонность восторгаться вещами в противоположность идеям, людям, эстетическим произведениям. «Добродетельный материализм» — часть американского кредо. Статус в Соединенных Штатах определяется по количеству и цене автомобилей, кондиционеров, и тому подобного, в большей степени, чем по количеству слуг и научным или эстетическим навыкам членов семьи. На самом деле аме- 277 риканцы обычно боятся быть художниками. Уважение вызывает только тот, кто «делает большие вещи». Многие американцы сейчас верят в легенду об Эйнштейне, но журнал «Тайм» недавно показал, что многие из них не принимали ее всерьез, пока им не сказали, что «теория» Эйнштейна сделала возможной атомную бомбу. Знаменательно, что всем знакомо имя Эдисона, а о Вилларде Гиббсе знают только профессора. Джон Дьюи говорит, что американское мышление характеризуется «вожделением к абсолютам». Под этим он, конечно, не подразумевает стремление к «абсолютам» религии и философии. Он говорит о тенденции думать, что, если можно задать простой вопрос, существует и простой ответ, который классифицирует людей и идеи, как белое и черное. По этой причине слово «компромисс» имеет неблагоприятные коннотации в американском английском. Поклонение всему внешнему и исчисляемому почти не оставляет терпения к бесконечной игре оттенков и вариациям неопосредованного опыта. Несомненно, что многообразие американской жизни и неустойчивость общественного положения создают потребность в обобщениях. Европейцы обычно более чувствительны к сложности ситуаций. Наше выражение «пионер промышленности» — не случайное сочетание слов. Модели «американского пути» сложились в период, когда Соединенные Штаты были на краю цивилизации. Граница имела господствующее влияние на формирование американского характера и культуры, политической жизни и институтов; граница — это музыкальный рефрен в «американской симфонии». Какие бы особые черты мы ни имели, что бы ни отличало нас от других ветвей западноевропейской цивилизации, мы многим обязаны присутствию границы, ее свободному богатству, ее опасностям и вызовам. К сожалению, многие реакции, необходимые для выживания в тогдашних условиях, совершенно не подходят для нашей современной ситуации. В современной Америке пре- 278 имущества границы нередко оборачиваются нестерпимым злом. К несчастью, мы привыкли рассматривать эти качества как абсолютные, а не в перспективе культурной относительности. Агрессивный и похожий на ребенка Микки Руни еще недавно был героем народа, которому пришлось повзрослеть. Реакционная комическая газетная рубрика, которая изображает ликующих Сироту Энни и Папу Варбакса, упрямо цепляется за пионерские отношения и привычки — и все еще вдохновляет миллионы американцев. Тот же пограничный дух, однако, обеспечивает духовные ресурсы для потенциальных реформ. Если мы, американцы, не имеем никаких оснований, идей, которые были бы обычаями, мы можем похвалиться некоторой свободой, гибкостью мышления, энергией и независимостью наших поступков, это в некоторой степени и восходит к постоянному течению американской жизни: всегда на запад, всегда прочь от всего старого и вечного. Американский темп еще не стал изощренно величественным, соразмерным гармонии великолепных древних дворцов, симметрии создающихся веками парков. Мы не развили прекрасной системы обычного права из грубого «народного кодекса» германских лесов благодаря тысячелетнему терпению и медленным переменам. Наши политические институты не выросли в тени, которую всегда отбрасывали на Западную Европу imperium Romanum, pax Romana, instituta Gaii. На своем континенте мы не возводили зданий, вдохновленных к жизни общим экстазом и могущественными стремлениями, зданий, подобных Собору Шартрской Богоматери, или великому Храму Трех Королей в Колоне. Конечно, мы разделяем все достижения Западной Европы, потому что у нас кровь одних и тех же предков и одни и те же идеи, но мы разделяем эти достижения «издалека», все более и более отдаляясь друг от друга. Общая энергия наших прапрадедов была направлена на завоевание обширных и великолепных, а иногда безжалостных и страшных земель. Наши прадеды рождались в крытых повозках на горных перевалах, в прериях и пустынях. «Коми- 279 тет бдительности» (организация линчевателей) устанавливал законы во многих первых поселениях американцев. Если все наше национальное экономическое развитие было обусловлено тем, что на протяжении более чем века на Западе всегда была свободная земля для потерявших работу на Востоке, также верно и то, что страшная борьба за выживание с индейцами и с самой этой землей породила в наших предках не медленные, предписанные и условные реакции на данный стимул, но реакции быстрые и напряженные, подходящие для каждой отдельной потребности: таков характер американской жизни по сей день. Фабрики со сборочными конвейерами и небоскребы должны отчасти пониматься в терминах «границы». Наши достижения в области техники и изобретений, наши гигантские финансовые и промышленные системы — иными словами, то, что мы приспособились к техническому веку хотя и не гармонично, но полно и быстро, следует объяснять отсутствием древнего общественного порядка и наличием границы, где мы вынуждены были адаптироваться к обширным пространствам с непревзойденной решительностью, быстротой и умением. В старой культуре существует вера в установленный порядок, укоренившееся противостояние всяким переменам, органическая непроницаемость по отношению к новым идеям, которые несут в себе радикальные изменения способа жизни. «Пограничное состояние» освободило американский дух. Оно развило щедрость и искрящийся оптимизм наряду с одновременно полезным и пагубным отсутствием прочных основ, но вместе с тем обеспечило гибкость мышления, подвижность идей и общества, стремление к смелым экспериментам. Всеобщее образование, как и всеобщее избирательное право и массовое производство, являются главными чертами нашего общества. В последнее время образование имеет характер «границы» в качестве наилучшего средства социальной подвижности, поскольку мы продолжаем определять успех терминами социальной подвижности в большей сте- 280 пени, чем терминами социальной стабильности. Наша система образования еще недавно основывалась на своеобразном бесцветном интеллектуализме. Зачастую мы слишком наивно полагали, что, если человек «хорошо информирован» и приучен рассуждать в соответствии с принятыми законами логики, он может сам о себе позаботиться и автоматически примет точку зрения, необходимую гражданину великого общества. Между тем, укрепляющее влияние границы становилось все слабее. Дети из экономически доминирующих классов воспитывались в относительной роскоши. Родителям не удавалось привить им жесткие стандарты поведения, поскольку они сами были в смятении. Многие воспитательные функции, ранее прививаемые в семье, фактически были переданы школе. Существующая система образования проявляет безнадежную нерешительность во многих вопросах. Она колеблется, воспитывать ли девочек как будущих домохозяек или как деловых женщин, она разрывается между воспитанием детей для теоретически желаемых задач сотрудничества и их подготовкой к существующим реалиям конкуренции. Несмотря на колоссальные требования к учителям младшей и средней школы, последние получают недостаточную зарплату и не имеют должного социального статуса. Сегодня психологи приходят к согласию, что устранение социальной, равно как и личностной, дезорганизации, может происходить только благодаря более последовательным — и школьным, и домашним — воспитательным практикам, поскольку наиболее стабильно поведение, основанное на тех привычках, которые приобретены в первые годы жизни. Антропологу приходится характеризовать нашу культуру как глубоко нерелигиозную. Более половины нашего населения еще время от времени участвует в обрядах, еще существуют сельские и этнические островки, где религия является жизненной силой. Но в среде наших политиков религиозными, то есть убежденными, что молитвы и соблюдение церковных обрядов может как-то повлиять на ход 281 человеческой истории, можно назвать очень немногих. Общественные деятели участвуют в богослужениях и оказывают церкви финансовую поддержку по соображениям целесообразности или потому, что они знают, что церковь представляет собой один из немногих элементов стабильности и последовательности в нашем обществе. Но вера в божий суд и божие кары являются мотивацией поведения ограниченного и все более сокращающегося меньшинства. Чувство вины распространено, но сознание греха — явление достаточно редкое. Легенда об Иисусе живет в сердцах людей, и христианская этика еще далеко не умерла. Как напоминает нам Бриджес: «Те, кто не понимает, не могут забыть, а те, кто не хранит его заповеди, называют его Властелином и Господом». Но, по замечаниям многих проницательных наблюдателей, американский протестантизм сегодня жив главным образом как орган социального милосердии. Относительно небольшое число протестантов, за исключением нескольких сект и сельских областей, проявляют глубокое религиозное чувство. Римская церковь, конечно же, сохраняет свою строгость, и энциклики недавних пап не так уж незначительны для современного общества. Не только немногим интеллектуалам католическая церковь кажется скалой в море хаоса и разложения. Другим также кажется, что авторитарная церковь — благодаря той социальной мудрости, которую она показала, благодаря всей утонченности ее догматиков — некогда купила душевное спокойствие для всех своих членов, отождествив эфемерные преимущества культуры с неизменной природой человека. Система верований, будучи глубоко укорененной в чувствах, без сомнения, необходима для выживания любого общества, но все большее число американцев обсуждает ту степень, до которой догматы любой христианской церкви совместимы с современным светским знанием. Многие из этих дебатов отражают поверхностность некоторых аспектов американской культуры. Противопоставление «наука или религия» окажется фиктивным, если только 282 допустить, что функции религии прежде всего связаны с символизмом, планом выражения, ориентацией. Каждая культура должна определять свои цели и совершенствовать средства их достижения. Логическое и символическое выражение основных ценностей цивилизации не может прямо следовать из научного исследования, хотя справедливо и то, что оно не должно основываться на посылках, противоречащих известным фактам или доказанной теории. Механистическая и материалистическая наука едва ли обеспечивает ориентацию в более глубоких проблемах, имеющих сущностное значение для счастья человека и здорового социального порядка. Не способствует этому и политическая философия, подобная «демократии». Человеку нужны догматы, не оскорбляющие разум, но имеющие смысл для внутреннего эстетического чувства. Они должны находить символическое выражение в ритуалах, радующих сердце, услаждающих зрение и слух, удовлетворяющих потребность в драматизме. Наблюдатели соглашаются в том, что американская церемониальная жизнь бедна. В американском церемониализме слишком многое связано с обычаями трудовых собраний. Если наши национальные чувства следует поддерживать на достаточном для их сохранения уровне интенсивности, они должны получать коллективное выражение в соответствующих ситуациях. Если поведение индивида должно быть согласовано с потребностями и целями общества, чувства этого общества должны периодически целостно поддерживаться в нем посредством таких социальных событий, когда все классы в символической форме заявляют: «Мы — единый народ»*. * Кажется, что эти утверждения подразумевают возвеличение национализма или, по крайней мере, принятие его как извечной неизбежности. Однако, я не имею в виду ничего подобного. Прежде всего я заинтересован в обращении внимания читателей на существование эмпирической связи средств и целей. Я также надеюсь, что определенные чувства американцев имеют ценность и для них самих, и для всего мира — по крайней мере, до тех пор, пока не наступит судный день. 283 Беспрецедентный экономический рост и следующий за ним общий экономический подъем, недостаток внимания к проблемам человека в индустриальной цивилизации, обезличенность социальной организации городов, «плавильный котел» культуры, постоянная смена мест обитания, социальная подвижность, ослабление религиозности — все эти общие тенденции лишили американцев каких-либо корней, предоставили их стихийной воле течения. Американская семья сейчас преобразуется в другой тип организации, и эта фаза не способствует психическому равновесию. Почему американцы — нация членов многочисленных клубов и ассоциаций? Отчасти это — механизм защиты от чрезмерной подвижности нашей социальной структуры. Устав от напряженной борьбы за место в обществе, люди попытались достичь некоторой степени привычной стабильности, объединясь в произвольные ассоциации. Слаженная работа любых обществ зависит от людей, которым не надо думать о многих своих поступках. Они могут лучше выполнять свои профессиональные функции, если их поведение преимущественно является более или менее автоматической и приемлемой обществом реакцией на стандартные ситуации. Мужчина встречается на улице с женщиной. Он приподнимает шляпу. Такие незначительные действия объединяют общество, делая поведение одного человека понятным другому и обеспечивая чувство безопасности обоим. Поскольку один знает, что ему делать, и знает, что сделает другой, все кажется контролируемым. Такие модели освобождают энергию для действий, в которых человек действительно заинтересован. Проблема нашего общества состоит в том, что пучок значений, от которого зависит ожидаемый, постоянно повторяющийся способ поведения, к сожалению, дезорганизован. Культурные отклонения иммигрантских групп, быстрая и беспорядочная экспансия городов и многие другие факторы привели к утрате связующей социальной матрицы. Специалисты внедряли достижения науки в промышленности, но ни управляющие организации, ни союзы, ни государство 284 не предпринимали никаких серьезных попыток для необходимого компенсаторного приспособления в социальной сфере. Диспропорциональное техническое развитие придало американской жизни темп, но лишило ее ритма. Оно обеспечило постоянную гиперстимуляцию, достаточную для того, чтобы мы постоянно находились в состоянии невротической нерешительности. Несоответствие наших возможностей решать технические и противоположные им человеческие проблемы — это серьезный вопрос. Конечно глупо заявлять: «Долой машины!» Очевидно, зло заключается не в машинах, а в недостатке научного внимания к проблемам, которые они вызывают. Есть все основания надеяться, что машины могут освободить большинство людей от тяжелого труда и, таким образом, позволят спастись от индустриального феодализма. Кроме того, как настаивал Мэмфорд, машины, позволяющие ускорить транспортировку и распределение товаров, обеспечивают интернациональное взаимодействие и взаимозависимость, делая мир и упорядоченность национальных отношений скорее насущным условием, нежели предметом ханжеских деклараций. Прямые и открытые взаимоотношения соседей в сельской местности и небольших городках могут способствовать повышению уровня личной безопасности и укреплению других жизненных ценностей. В больших городах, напротив, экономика так хорошо организована и специализирована, что зависимость людей друг от друга, в действительности более острая, не переживается на эмоциональном уровне личных отношений. Люди испытывают потребность в системе отношений, связывающих работу, семью, церковь и другие институты. Они чувствуют недостаток личной оценки продуктов их труда и неутилитарного творчества. Эдвард Сэпир хорошо показал контраст между психологическим состоянием нашей и примитивной культур: «Пока человек сохраняет чувство контроля в отношении основных жизненных ценностей, он способен занять свое место в культурном наследии народа. Сейчас, когда 285 эти ценности так сильно сместились из области непосредственных целей, культурной необходимостью для всех, кто не хочет быть похожим на человека, лишенного наследства, становится объединение в преследовании этих отдаленных целей. Никакая гармония и глубина жизни... невозможны, когда деятельность почти ограничена сферой непосредственных задач и когда функционирование внутри этой сферы так фрагментарно, что не требует наследственной интеллектуальности или заинтересованности. В этом самая мрачная шутка американской цивилизации. Подавляющее большинство из нас, не участвующих в любой необязательной или культурно бесплодной совместной деятельности, удовлетворяя непосредственные желания разума, еще более не способны ни к стимуляции, ни к участию в творчестве неутилитарных ценностей. Одну часть времени мы — ломовые лошади, остальное время мы — безразличные потребители товаров, получивших не меньший отпечаток нашей личности. Другими словами, наши души ходят голодными большую часть времени, почти все время». Многих думающих американцев заботит безнадежная несовместимость теории и практики нашей культуры. Достоверно установлено, что в то время, как культурное содержание быстро меняется, его формы сохраняют экстраординарное постоянство. Таким образом, в действительности выживает только традиция экономической независимости. Несмотря на все наши разговоры о свободном предпринимательстве, мы создали самые обширные и подавляющие монополии в мире. Хотя басня о том, что любой мальчик может стать президентом, постоянно осмеивается, родители и дети все же ведут себя в соответствии с главенствующей мотивацией, подразумевающей, что упорный труд, тренировка и агрессивность могут преодолеть почти все препятствия. В результате, естественно, появляется бесчисленное множество раздраженных и ожесточенных мужчин и женщин, ибо, как показал Веблен, в капиталистической экономике количество мест «наверху» неутешительно мало. Такие судороги будут ощущать все индивиды, пока нашим идеалом останет- 286 ся провозглашение равных возможностей для всех. «Свобода» стала дочерью разочарованного цинизма, так как все больше соответствуют действительности слова Дюркгейма: «Я могу быть свободен, только пока другим запрещено использовать свое физическое, экономическое или другое превосходство в ущерб моей свободе». И почти все наше восхищение «высокими стандартами жизни», как говорит Норман Томас, «до смешного не относится к делу. Право рабочих на определенные блага технического века не означает, что у них станет больше ванн, чем было в хлопотном домашнем хозяйстве Генриха VIII; они имеют право просить чтобы машины победили бедность, а не понизили безопасность». Действительно, общество может быть рассмотрено как структура упований. Во время экспериментов над подопытными животными у них специально вызывали неврозы, провоцируя нерегулярные и случайные отношения стимула и реакции. Из этого следует, что если ожидания, порожденные культурной идеологией, отчетливо нереалистичны, их неизбежными последствиями будут неврозы и разочарование. Этническая вариативность нашей формирующейся нации обеспечила существенное укрепление доктрины человеческого равенства — завета века Просвещения и движения Романтизма. Если бы вера в это мистическое равенство не стала частью официальной идеологии американской культуры, предусматривающей психологическую безопасность для не-англо-саксов, эти дивергентные группы могли бы оставаться маленькими островками европейских переселенцев. Но контраст между юридической и политической теорией и частными теориями и практиками слишком большого числа американских граждан (его символом стали прозвища «wops» (презрительное прозвище иммигрантов из Италии) и «кочегары», законы Джима Кроу и линчевание) образует жесточайшее напряжение, подрывающее равновесие американской социальной системы. Негры и в чуть меньшей степени испаноговорящие американцы образуют кастовые группы, и это значит, что не существует браков между ними и осталь- 287 ным населением. Сегрегация при выборе места жительства и дискриминация в вооруженных силах выступают как нестерпимые противоречия по отношению к институтам свободного общества. На протяжении последних пятнадцати лет антропологи предоставляли противоречащие официальным заявлениям свидетельства, что классовая структура даже сейчас значительно кристаллизована — по крайней мере, в некоторых частях Соединенных Штатов. Ллойд Уорнер и его коллеги различают систему из шести классов: «верхний высший», «нижний высший», «верхний средний», «нижний средний», «верхний низший» и «нижний низший». Разбиение на эти группы имеет не только экономическое основание. На самом деле, представители самого высшего класса обычно имеют меньше денег, чем представители «нижнего высшего». Также эта стратификация основывается не исключительно на профессиональной принадлежности. Врачи, к примеру, могут находиться в любом из первых четырех классов. По мнению Уорнера, класс состоит из людей, ходящих друг к другу в гости, принадлежащих одним и тем же общественным клубам, обменивающихся подарками, обособляющих себя от других групп и находящихся в подчиненной или начальствующей позиции по отношению к остальным. Без дальнейших исследований нельзя ответить на вопрос о научной ценности такой «шестиклассовой» системы: является ли она универсальной, или положение дел в определенных обществах будет лучше отражено либо менее, либо более дробным делением? Разделение труда в сложных обществах делает некоторые формы классовой стратификации практически неизбежными. Просто так получилось, что для нашей культуры признание подобных фактов несовместимо с американским кредо. Опросы общественного мнения показывают, что девяносто процентов американцев настаивают на том, что они — «средний класс», независимо от различий в доходах, профессиях и социальных привычках. Исследование показывает, что семьдесят процентов людей 288 с низким доходом считают себя средним классом. Уорнер, однако, относит пятьдесят девять процентов населения Новой Англии к двум низшим классам. Под влиянием Депрессии и марксистских теорий дискуссия о классах в Соединенных Штатах сильно обострилась за последние двадцать лет. Когда классовая позиция все же с неохотой признается, она вызывает гнев как нечто не-американское и, следовательно, неправильное. Некоторые исследователи американской классовой структуры терпели неудачу в исследовании значимости ценностей, ведущих к отрицанию и разрушению классового деления и разделяемых практически всеми американцами. Везде в Америке, исключая, возможно, ограниченные регионы на восточном побережье, на юге и в области Сан-Франциско, классовые рамки подвижны, и всякий надеется на возвышение. Утверждение, что американская культура является, по преимуществу, культурой среднего класса, представляет собой нечто большее, чем принятие популярной идеологии, замалчивающей порой уродливые факты дифференциации. Следовательно, американский «класс», будучи реальным явлением, не имеет точно такого же значения, что и в Европе. Безусловно, американцы все чаще обращают внимание на свой статус, но положение отдельных людей, их жен и детей порой не совпадает со статусом их близких родственников. Место всего семейного клана в небольших сообществах зачастую определяется длительностью его проживания в данном месте. В некоторых важных отношениях наше общество остается открытым. Тем не менее, факты показывают, что быстрое социальное возвышение на основании явных талантов и усердия стало гораздо труднее, чем одно или два поколения назад. Социального статуса сложнее достигнуть по собственной инициативе, проще приобрести его благодаря семейным связям. Во время войны в Вашингтоне было замечено, что источники значительной власти и связей, не только находились вне официальных каналов, но и вообще вне политичес- 289 ких и других обычных для Америки слоев общества. Впервые со времен Джексона высший класс действовал, не обращаясь к региональным или политическим структурам. Классовая проблема заявляет о себе и в школах. Учителя, как правило, принадлежащие к среднему классу, дискриминируют детей из низшего класса. Дети понимают, что их наказывают за то, что они следуют культурным образцам поведения своих родителей. Если усилия и талант не вознаграждаются, открывается прямая дорога к правонарушениям или бесстрастному эскапизму. Короче говоря, скорее классовая, чем личностная типизация, стала американским способом восприятия других людей. Социальные изменения, происходящие в современной Америке, настолько огромны, что с трудом поддаются восприятию. Конкретизируя, можно сказать, что социальные изменения коренятся в напряжении и неудовлетворенности, ощущаемых отдельными людьми. Если личностная незащищенность достаточно сильна и распространена, отдельные склонные к творчеству люди вызывают к жизни новые социальные модели; затем появляется желание испытать последние в больших масштабах. Таково в настоящее время состояние американского общества. Если рассматривать общество как уравновешенную систему, можно сказать, что в течение десяти лет после 1918 года был вновь достигнут уровень шаткого предвоенного равновесия. Но Депрессия и вторая мировая война безвозвратно разрушили старое равновесие. Сейчас американцы мучительно пытаются достичь нового равновесия, основанного на иных принципах. Поразительная точность выражения «невротическая личность нашего времени» может рассматриваться и как условие, и как результат этих обстоятельств. Основание общественной жизни — это чувствительность одних человеческих существ к поведению других человеческих существ. В сложном обществе особенно велика необходимость корректной интерпретации требований других людей и реакции на эти требования. Но в американской 290 культуре первые переживания взрослеющего ребенка имеют столь сильную тенденцию к приданию особого значения престижу (особенно экономическому), что требования собственного «я» взрослых часто слишком велики для него, чтобы следовать какому-либо другому шаблону. Как говорит Хорни, «борьба за престиж как средство преодоления страха и внутренней пустоты определенно предписывается нам культурой». Однако, эта затея, как и неумеренная преданность принципу удовольствия, является слабым и недостаточным средством. Популярный девиз «каждый сам за себя» был менее социально опасен, когда крепкая и общепринятая вера в будущую жизнь играла роль некоего препятствия неудержимому индивидуализму. Кодекс крайнего и стойкого индивидуализма нуждается в смягчении и модификации — особенно потому, что в сегодняшней ситуации он применим с трудом. По мнению Сирьямаки, «культура исходит из индивидуализма как основной социальной ценности, но ставит непреодолимые препятствия его осуществлению». В большинстве аспектов общественной жизни Америки наблюдается чрезвычайно высокая потребность в согласованности. В основном индивидуализм выходит за рамки в сфере экономики. Сейчас Соединенные Штаты являются единственной в мире страной, где большое количество граждан придерживаются принципа полной свободы в экономике и управлении. В своих крайних формах он совершенно нереален и опирается лишь на пустые иллюзии нашего прошлого. Понимание ценности планирования и стабильности снизит зависть и конфликты, находящиеся в непрерывном развитии. В обществе, где каждый человек постоянно движется либо вверх, либо вниз по социальной лестнице, существует чрезмерная психологическая необходимость лелеять то, что ему близко. Преувеличенная значимость соответствия стандартам плюс наши внешние деловые традиции создали наиболее часто встречающийся в нашей культуре тип личности, который Фромм недавно обозначил термином «рыночная личность». При данном принуждении к соответствию стан- 291 дартам осуществление себя как личности становится невыполнимым для многих, возможно для большинства, наших граждан. Таким образом, Америка претендует на величие далеко не из-за своих Уитменов и Мелвиллов, не из-за своих Вудов и Бентонов, а также не из-за своих Михельсонов и Комптонов. Еще меньше это величие заключается в ее вкладе в эстетическую и религиозную сокровищницу человечества. Эмерсон, Торо, Джеймс и Дьюи являются выдающимися мыслителями, но то, что они стоят в одном ряду со многими другими философами прошлого и настоящего, сомнительно. Мери Бейкер Эдди, Джозеф Смит и другие лидеры культовых сект или сект «религиозного возрождения» — представители специфически американских особенностей религиозной жизни. Однако американцы оказались изобретательными далеко не в одной единственной сфере деятельности. Такого же уважения и использования, как те материальные изобретения, благодаря которым выражение «американский стандарт жизни» стало международным, достойны и американские изобретения в социальной сфере, являющиеся наиболее весомым вкладом, внесенным Америкой в мировую культуру. Культ среднего человека является изобретением, более характерным для Америки, чем даже сборочный конвейер. Философы многих стран мечтали о государстве, управляемом хорошо обученной, но небольшой группой добрых и мудрых людей. Однако, Соединенные Штаты стали первой страной, где осуществились идеи легкой жизни простых людей, одинаковых возможностей для всех, обогащения и облагораживания жизни всех мужчин и женщин. Это было действительно чем-то новым в подлунном мире. Мы не можем почивать на лаврах прошлых достижений. Е. Г. Карр прямо высказывается об альтернативах: «Удар Советского Союза обрушился на западный мир, где большинство основ индивидуализма уже пошатнулось, где вера индивидуального разума в его самодостаточность была подорвана критикой релятивизма, где демократическое обще- 292 ство остро нуждалось в поддержке своей борьбы против разобщающих сил, заложенных в индивидуализме, и где технические условия производства с одной стороны и социальное давление массовой цивилизации с другой уже стали далеко уводящими мерами коллективной организации... Судьба западного мира будет зависеть от его способности ответить на советский вызов успешным поиском социальных и экономических действий, посредством которых ценность индивидуальных и демократических традиций будет применяться к проблемам массовой цивилизации». Все защитники элитарного правления — от Платона до Гитлера и Сталина — высмеивали способность обычного гражданина к формированию разумных мнений по сложным вопросам. Несомненно, что многие известные концепции девятнадцатого века до абсурда превозносят рациональность. Лучшие доказательства, которые по этому поводу нам может предоставить антропология, состоят в том, что, как показал Франц Боас, в глобальных политических вопросах, когда задействованы чувства и ценности, массовое правосудие более здраво, нежели классовое правосудие. Эта доктрина не должна превращаться в претензию каждого человека на компетентность в области техники или искусства. Современная мысль также не ссылается на суждения отдельных граждан. Она, скорее, отсылает к коллективному решению, которое достигается в групповых взаимоотношениях и имеет дело с «проблемами, являющимся предметом общего внимания, зависящего от оценки своих возможностей». Как продолжает Карл Фридрих: «Идея простого человека спасает от яростной атаки воинствующего иррационализма некоторые элементы более старой доктрины, которые необходимы для политиков-демократов. Она занимает центристскую позицию между крайне рационалистическими идеями старых времен и отрицанием любой рациональности теми, кто разочарован ограничениями, налагаемыми такими идеями... Самого простого человека, столкнувшегося с проблемой, можно заставить рассматривать факты в данной ситуации так, чтобы он обеспечил трудящееся большинство разумным реше- 293 нием; и такое большинство, в свою очередь, в достаточной степени обеспечит долговременную поддержку, чтобы демократическое правительство поддерживало такие общие суждения о вещах, вызывающих всеобщее внимание». Каковы перспективы американской культуры? Допустим, что антрополог, не забывая основные принципы своей науки, будет рассуждать в соответствии со своим специфически американским способом восприятия. Если принимать во внимание наше биологическое и материальное благосостояние, наш талант к адаптации, являющийся конструктивным наследием характерного американского «духа границы», станет ясно, что большая часть наших проблем не решена не по вине Провидения, а по нашей собственной вине. Решающим же фактором будет та степень, с которой каждому американцу присуще чувство личной ответственности. Джеймс Траслоу Адамс в «Эпосе об Америке» утверждает, что значимым вкладом, сделанным Соединенными Штатами в сокровищницу человеческой культуры, стала «американская мечта» — «понятие о таком обществе, в котором участь обыкновенного человека будет облегчена, а его жизнь обогащена и облагорожена». Этот первый свой вклад, остающийся до сих пор самым большим ее участием в мировом процессе, Америка сделала на идеологическом поле. В Новом Свете, заселенном сильными мужчинами и женщинами, имевшими смелость эмигрировать, причем многих из них подтолкнуло к этому реальное понимание «благородного общества», американцы расширили понятие свободы и дали ему множество новых выражений. Мы должны верить именно в такую перспективу для американской культуры, и относиться к ней с заботой. Наука не отрицает влияния человеческих мечтаний, более того, последние подчас определяют поведение людей. Хотя право выбора часто оказывается лишь обманчивой иллюзией, хотя предшествующие и существующие горькие истины часто ограничивают наши надежды, все же в жизни целых наций случаются, совсем как у отдельных людей, моменты, когда 294 противоположные внешние силы уравновешиваются и когда такие неосязаемые вещи, как «воля» и «вера», оказываются на поверхности. Культуры сами по себе не являются самодовлеющими системами, с неизбежностью следующими самообусловленной эволюции. Сорокин и иные проповедники детерминизма упустили из виду то, что одним из факторов, определяющих следующий шаг в эволюции системы, как раз и является доминирующая позиция людей. При этом существующая культура не вполне определяет эту позицию. Джон Дьюи показал нам, что в «практических суждениях «гипотеза сама по себе имеет решающее влияние на ход событий: степень ее использования и применения обусловливает пристрастную оценку событий». Даже такой пессимист, как Олдос Хаксли, видел, что открытия современной психологии искажаются для обоснования ложного детерминизма. Если реакции могут быть чем-либо обусловлены, они с тем же успехом могут быть оторваны от своих условий и переобусловлены, — хотя ни отдельные люди, ни народы не меняются полностью и внезапно. Сейчас мы освобождены от тех требований, в основном внешнего и материального характера, которые предъявляли нашему обществу «условия границы». Разумное планирование может ослабить угрожающие тенденции национальной анархии, обеспечивая как безопасность, так и социализованную свободу индивида. Идеалы цветущей новизны, адаптирующейся к измененным условиям, которые, как отличительная черта «американского пути», оказались настолько яркими и плодотворными, являются единственным противоядием против наших социальных болезней. Только те идеалы, которые соответствуют созданным культурой эмоциональным потребностям людей, распространятся широко и будут приняты. Научный гуманизм относится к числу таких идеалов. Укорененный в традиционно американской тенденции высоко ценить научные достижения, научный гуманизм способен сделать американскую мечту реальностью. Так как наша культура собралась из различных уголков мира, мы долж- 295 ны вернуть миру не технологический материализм, вульгаризирующий и унижающий науку, но такой научный подход, который был бы сплетен с самой повседневной человеческой жизнью. Это — позиция покорности перед лицом сложности обстоятельств, позиция жизнерадостного поиска непредвзятых идей. Эта наука предназначена не для того, чтобы принимать меры против воздействия варварства, а для того, чтобы находить правила в опыте, чтобы обострить чувство нашей опасной зависимости друг от друга, наука, являющаяся самой несомненной и могущественной из всех сил, способствующих интернациональному единению. Научный гуманизм должен стать твердым символом будущего. Несмотря на некритическое поклонение изобретениям и технологиям, массы до сих пор, по выражению Чарлсона, «наивны по отношению к науке, ее духу и методам как части жизни... В этом смысле наука еще едва только коснулась простых людей или их лидеров». Эффективно работающее большинство наших граждан не нуждается более в том, чтобы основывать свою личную безопасность на ожидании будущей жизни или на зависимости от заранее придуманных отеческих образов. Ее научное понимание, схожее с тем, о чем говорит Платон в «Пире», — это деперсонализированная система безопасности, в большей степени гуманизированная, нежели бесчеловечная. Чтобы постараться воплотить такое понимание безопасности, американцам и американкам предлагается такое общее благородство целей, которое составляет жизненную энергию любой значительной культуры. Это предприятие требует храбрости, сравнимой с религиозной верой, храбрости, которую не смутит отдельный неудавшийся эксперимент, храбрости, готовой выносить ограничения, ввиду долгого ожидания, храбрости, которая понимает, что даже негативный результат приближает к цели, храбрости, осознающей, что основные гипотезы, лежащие в основе этого предприятия, будут доказаны только тогда, когда ослабление тревоги и возрастающий вкус к повседневной жизни изменят жизнь всех нас. X. Мир глазами антрополога Смелость этого заголовка страшит антрополога, привыкшего работать на узкой полоске холста, проявляя особое внимание к мелким деталям. Более того, прикладная антропология до сих пор может представить только такое руководство к действию, которое состоит в осторожности и скромном ожидании. Нет недостатка в примерах, когда некоторые антропологи, окрыленные вновь открытыми возможностями и возбужденные тем, что впервые деловые люди ищут их совета по очень широкому кругу проблем, дают такие обещания, для исполнения которых эта наука еще недостаточно созрела. Чтобы удержать антропологов от безответственных заявлений, необходимо выработать в пределах нашей профессии санкции, подобные тем, которые созданы в сфере закона и медицины и призваны держать под контролем шарлатанство и злоупотребления. И все же антропология может принести некоторую практическую пользу. Она обладает методиками, пригодными для сбора информации, необходимой для диагностики и интерпретации человеческого поведения. Антропология включает в себя корпус обобщений, выстроенных в течение долгого времени, не нуждаться в которых государственный деятель, администратор или социальный работник может только по незнанию. Антропология способна обнаружить внутреннюю логику каждой культуры. Она может иногда показать, что экономическая и политическая теория, формы искусства и религиозная доктрина каждого общества выражают собой один-единственный набор элементарных положений. Несколько раз антропологи 297 доказали, что они могут с точностью предсказать, в какую сторону подует ветер. Однако, одно дело быть способным предсказать, что именно может случиться вероятнее всего, и, предвидя такую возможность, заняться соответствующими приготовлениями. И совсем иное дело — вмешаться и преднамеренно внести в и без того извилистый социальный лабиринт новый тупик. По крайней мере, когда дело касается серьезной ситуации, антрополог сделает все возможное, чтобы занять выжидательную позицию, что доказало свою пригодность во многих случаях в сфере медицины. «Сидите тихо. Ждите. Будьте готовы к возможным последствиям, но не вмешивайтесь с предназначенными для регенерации природными силами до тех пор, пока не будете уверены, что все завершится удачно, или что вы, как минимум, не принесете вреда». С одной стороны, как выяснил Уолтер Липпман, «ведущий принцип нашего времени состоит в том, что люди не дадут природе следовать своим путем». Решительное участие в этой сфере тех занимающихся общественными науками ученых, которые не заносчивы и не полны чрезмерных амбиций, добавит недостающую крупицу специального знания. Поскольку общественные науки имеют дело с фактами повседневной жизни, многие государственные деятели и деловые люди чувствуют в себе силы для того, чтобы заниматься социологией, не имея соответствующего опыта. К профессиональным же ученым, занимающимся социальными науками, преобладает следующее безрассудное отношение: их слишком мало спрашивают и от них слишком многого ожидают. Как писал Скроггс: «Когда мы находим шарлатана, торгующего змеиным маслом, мы не виним в этом врачей; но поскольку нами движет воодушевление, мы вместо этого либо сожалеем, либо негодуем по поводу легковерных жертв этого негодяя. Медицина и вспомогательные дисциплины достигли настолько четко определимой и понятной позиции, что мы не восстаем против врача, не совершающего чудес, и против знахаря, подрывающего их статус. В некотором отношении они напоминают тот корабль у Киплинга, который 298 еще не нашел себя. Эти науки зависят от сложного характера материала, с которым они имеют дело, и их развитие не может быть ускорено, а применение необходимым образом ограничено. Те же, кого заботят недуги человеческого общества, требуют слишком многого, ожидая, что социальные науки поставят диагноз расстройству, выпишут рецепт и вскоре покажут нам прямой путь к выздоровлению». Антрополог не может быть одновременно ученым, экспертом-организатором национальной политики и непогрешимым пророком. Однако, поскольку ему следует внести подлинно научный вклад в решение проблем общества, владение на высоком уровне техникой и основаниями науки должно быть подкреплено знаниями более широкого масштаба. Общественность очень смутно представляет себе необходимость проводимых ученым-естественником заумных экспериментов, некоторые из которых заходят в тупик. Она, как правило, питает неуважение и нетерпеливость по отношению к бесконечным деталям, которым антрополог посвящает свой анализ, анализ системы родства, например. Однако, основательная концепция человеческого поведения должна основываться на таком же скрупулезном изучении всех мелочей, какое в химии посвящено органическим соединениям. Современная антропология имеет осознаваемые пределы. Существует глубокая пропасть между программами и их воплощением. Большее количество сил тратится на формулирование правильных вопросов, чем на обеспечение их ответами. Чувствуется необходимость сплава науки антропологии с другими отраслями знания. В частности, при изучении групповых вариаций следует обращать внимание и на индивидуальные. О подобном положении, о том, что современный мир переоценил силу «коллективной воли» и недооценил силу индивидуальной, говорит Райнхольд Нибур в книге «Природа и судьба человека». И все же, несмотря на любые подобные существенные оговорки и ограничения, антрополог как гражданин морально обязан охватывать своим взглядом весь мир. В сущности 299 демократии заложено то, что каждый индивид привносит в группу свое собственное понимание мира, выведенное из особенностей его воспитания и опыта. Современное понимание интернациональных отношений имеет место там, где имеется знание специфики малых обществ, где антропологи уже начали свои полевые исследования бесписьменных культур. Антрополог не столько решает проблемы, сколько делает совершенно необходимый вклад в оценку общемировой ситуации. Он не станет питать никаких иллюзий относительно собственных эмпирических данных. Однако, он будет уверен в применимости своих положений. За последние десять лет антропологи не ограничились созданием нескольких работ об американской и британской культурах. Дэвид Родник написал своих «Послевоенных германцев» с такой беспристрастностью, с который пишут об индейских племенах. Книги Рут Бенедикт и Джона Эмбри о японцах, исследования Китая китайскими и некитайскими антропологами открыли новые перспективы понимания происходящего на Дальнем Востоке. Историки, экономисты и политологи часто говорят, что «методы антропологов хороши в приложении к простым людям; но в работе со сложным, стратифицированным, сегментированным обществом они бесполезны». Хотя между племенными, земледельческими и полностью индустриализованными обществами и существуют яркие различия, упомянутые мнения покоятся на неправильном понимании основ антропологии. Несомненно, проблемы современной цивилизации гораздо более сложны. Количество необходимых для работы данных несравнимо выше. В некоторых случаях следует отдельно рассматривать каждую субкультуру. В иных же случаях региональные или классовые различия окажутся внешними, поверхностными и неважными. Хотя многокультурные страны, такие как Югославия, и имеют свои особенные сложности, поскольку никакая нация не может существовать достаточно долго как нация, если все индивиды не имеет четкого устремления к каким-то основным целям. Такие основные цели могут иметь самые разнообразные 300 формы выражения, но их должно придерживаться абсолютное большинство членов группы или общества. Рут Бенедикт предлагает следующую яркую иллюстрацию: «Состоятельный промышленник и рабочий или крестьянин, принадлежащие к одной нации или народности западной цивилизации, обладают многими сходными взглядами. Взгляд на собственность лишь частично определяется тем, богат собственник или беден. Собственность может выступать, как в Голландии, в виде почти незаменимой части самоуважения человека, которую следует увеличивать, безупречно охранять и никогда не растрачивать бездумно. Это верно, независимо от того, принадлежит ли индивид к придворным кругам или может сказать, как в поговорке: "Копейка рубль бережет". Напротив, взгляд на собственность может быть совершенно другой, как в Румынии. Человек, принадлежащий к высшему сословию, может быть или может стать наемным рабочим состоятельного человека без потери своего статуса или уверенности в себе; он "сам", считает он, это не его собственность. А бедный крестьянин сетует на то, что ему бесполезно пытаться накопить какую-либо сумму денег; "я бы накопил, — говорит он, — если бы был богат". Зажиточные люди увеличивают размеры своих владений не за счет бережливости, а традиционный взгляд связывает богатство с везением или с эксплуатацией других людей в большей степени, нежели с уверенностью в себе, как в Голландии. В каждой из вышеперечисленных, а также во многих других европейских странах существуют особые глубоко укорененные взгляды на собственность, чью специфическую природу можно во многом объяснить с помощью изучения того, что требуется от ребенка, когда он обладает и распоряжается собственностью, и при каких условиях и обстоятельствах человек имеет неограниченные возможности в юности и при переходе к статусу взрослого. Подобным образом распределены и взгляды на власть. У грека, принадлежит ли он к высшему сословию или является деревенским крестьянином, имеется характерное отрицательное отношение к вышестоящим, которое проникает в повседневные разговоры и влияет на его выбор средств к существованию не меньше, чем на политические взгляды». Поскольку антропологи утверждают, что некоторые принципы встречаются в различных сложных культурах, они 301 также настаивают на том, что универсальные законы человеческого поведения известны и могут стать известными. Поэтому упрек в ограниченности сферы применения, предъявляемый антропологии, также неверен. Все человеческие сообщества от «наиболее примитивных» до «наиболее продвинутых» составляют единое целое. Индустриализация ставит множество проблем, но они будут одинаковыми как для индейцев навахо, так и для польских крестьян, или для сиамских фермеров, выращивающих рис, как и для японских рыбаков. Антропология с таким же пониманием относится к различиям в культуре, с каким и психоанализ трактует инцестуальные желания в человеке. Однако, это понимание ни в коем случае не подразумевает одобрения. Варварство концентрационного лагеря ужасно в силу того, что это один из элементов образа жизни, разработанного нацистами. Антрополог и психиатр принимают, что подобные желания наполнены смыслом и не могут игнорироваться. Фантазии об инцесте могут играть некоторую роль в психологической организации отдельной личности. Они являются симптомами мотивов, лежащих в основании личности. Если в качестве симптома выступает предотвращенное выражение желания, то мотивы останутся действенными и выработают иное психическое расстройство. Если обычный выход агрессивной воинственности какого-либо племени заблокирован, можно предсказать возрастание внутриплеменной враждебности (возможно, в форме колдовства) или патологических стадий меланхолии в результате гнева, обращенного внутрь против себя. Культурные шаблоны следует уважать, поскольку они действенны. Если шаблон разрушен, то должна быть обеспечена его общественно приемлемая замена, или высвобожденная энергия должна быть умышленно направлена по другим каналам. Уважение не означает сохранения при любых обстоятельствах. Сицилийские народные обычаи не будут иметь особого смысла в Бостоне, сколько бы колорита они не придавали на севере. Привычки китайцев придутся не к месту в Сан-Фран- 302 циско, даже если они покажутся туристам «причудливыми». Антропологов справедливо обвиняли в желании превратить мир в музей различных культур, в стараниях поместить аборигенов в зоопарки. Некоторые из разговоров о ценностях культуры американских индейцев или испано-американских культур были чрезмерно сентиментальными. Примечательно то, что антропологи изучали эти экзотические культуры, почти забыв об общей американской культуре. Мы иногда путаем право на особость с требованием увековечить эту особость. Наилучшая позиция для антрополога находится посередине между сентиментальностью и мещанским типом «модернизации». Полная потеря любой культуры является для человечества невосполнимой, поскольку нет народа, который ни создал бы что-либо ценное в течение своего существования. Антрополог предпочитает революции эволюцию, поскольку процесс постепенной адаптации предполагает как отсутствие потерянных поколений, так и слияние всех постоянных ценностей старого образа жизни с целостным потоком человеческой культуры. Антропологический взгляд на мир требует терпимости к различным образам жизни — пока они не ставят под угрозу мечту о мировом порядке. Однако никакой мало-мальский мировой порядок не может быть достигнут путем нивелирования различий в культурах и создания всемирного серого однообразия. Богатое разнообразие форм, которое приняли культуры вследствие различий в их истории, физических условиях, современной ситуации — при условии, что они не вступают в конфликт с современной технологией и наукой, — является важнейшим вкладом в улучшение жизни в мире. Как говорит Лоренс Франк: «Вера в то, что англо-говорящие или западноевропейские народы могут навязать другим парламентаризм, собственные экономические навыки ведения дел, эзотерические символы и религиозные ритуалы, а также другие характерные черты своих западноевропейских шаблонов, является следствием ослепления и изначальным заблуждением на фоне современного образа мыслей и планирова- 303 ния... Каждая культура неравномерна, полна предрассудков и несовершенна, каждая культура извлекает преимущества из своих недостатков. Преодолевая сходные проблемы, каждая культура вырабатывает образы действий, речи, веры, человеческих отношений и ценностей, которые выделяют какие-то определенные возможности человека, а какие-то игнорируют или подавляют. Каждая культура ищет способы выразить себя путем своих устремлений, подчеркивая свои высокие этические или моральные цели и свой сущностный характер и, как правило, игнорируя свои ошибки и множество своих разрушительных черт... Ни одну культуру нельзя считать наиболее подходящей для всех народов; мы должны во всех культурах учитывать несчастье, деградацию, бедность, невероятную грубость, жестокость и человеческие потери, которые все пытаются игнорировать, подчеркивая высокие этические цели и моральные устремления... Мы можем рассматривать культуры так же, как мы рассматриваем искусства различных народов, а именно как эстетически значимые и наполненные художественным смыслом, каждую в своем контексте или обстановке». Наше поколение враждебно относится к нюансам. Люди всех континентов все чаще и чаще вынуждены выбирать между крайне правым и крайне левым. Научные исследования изменений, происходящих с людьми, показывают, что переживания представляет собой некую целостность и что любая крайняя позиция искажает реальность. Считать хорошим лишь американское, или английское, или русское ненаучно и неисторично. Американцы, в основном, приняли различия между людьми в качестве жизненного обстоятельства, но лишь некоторые из американцев приветствовали это как ценность. Доминирующей позицией оставалась гордость от разрушения различий путем ассимиляции. Значение антропологического знания состоит в том, что любой особый образ жизни представляет из себя часть большего феномена (целой человеческой культуры), для которого любая отдельная культура является лишь временной фазой. Антрополог настаивает на том, чтобы каждая специфическая мировая проблема рассматривалась на основе принятия всего человеческого рода за единое целое. 304 Цена порядка слишком высока, если она заключается в тирании со стороны любой совокупности жестких принципов, сколь бы благородными они ни казались с точки зрения любой отдельной культуры. Индивиды различаются биологически; существуют различные типы темперамента, вновь и вновь возникающие в различных областях и в различные периоды мировой истории. До тех пор, пока удовлетворение требований темперамента не приводит к нарушению жизнедеятельности окружающих без особой необходимости, до тех пор, пока различия между людьми не являются пагубными для общества, индивиды должны не только иметь право выражать себя различными способами, но и поощряться за это. Необходимость различий основывается на фактах биологических различий, различий ситуаций, различий в индивидуальном и в общекультурном историческом прошлом. Единство мира должно быть отрицательным, лишь пока подавляется насилие. Позитивное объединение будет нуждаться в твердом основании: во всеобщей приверженности к очень общему, очень простому, но также очень ограниченному моральному коду. Оно будет торжественно процветать лишь до той поры, когда будут реализованы совершеннейшие и наиболее различающиеся потребности человеческого духа. Высшая мораль в лучшем обществе позволит удовлетворить все личные нужды, ограничивая лишь способ, место, время и объект их исполнения. Парадокс единства в различии никогда не был так значим, как сегодня. Нацисты пытались избежать «пугающей гетерогенности двадцатого века» путем возвращения к примитивизму, где нет тревожащих конфликтов и беспокоящего выбора, поскольку имеется лишь одно-единственное правило, которое неоспоримо. Коммунисты также обещали «бегство от свободы» путем подчинения автономии индивида государству. Демократическое решение проблемы состоит в том, чтобы оркестрировать эти разнородные компоненты. То есть, это можно сравнить с симфонией. У симфонии есть общая партитура и отдельные партии для каждого инструмента, которых следует придерживаться. Но это не значит, что будет 305 потерян восхитительный контраст тем и темпов. Первая фраза симфонии отлична от четвертой. У нее своя ценность и значение — хотя все же ее полный смысл зависит от упорядоченного и связного отношения к остальным частям. Таким образом, мир должен сохранять различия между людьми. Знание о проблемах других людей и о чуждых вариантах образа жизни должно быть достаточно общепринятым для того, чтобы положительная терпимость стала возможной. Необходимость испытывать уважение к другим также является определенным минимумом для обеспечения собственной безопасности. Известное неравенство человеческих возможностей должно быть нивелировано, даже при условии некоторых несомненных жертв со стороны наций, более преуспевающих в данный момент. Мировая безопасность и счастье могут быть построены лишь на основании безопасности и счастья индивидов. Корни индивидуальной, национальной и международной дезорганизации частично совпадают. Липпит и Хендри хорошо написали по этому поводу: «Цивилизация — это процесс, в котором замешиваются и формируются люди. Если цивилизация, к которой мы принадлежим, находится из-за неудач индивидов в упадке, то мы должны задать вопрос: почему наша цивилизация не создала другой тип индивидов? Мы должны начать с возрождения утерянной оживляющей силы нашей цивилизации. Мы использовали преимущество спокойствия демократии, ее терпимости, ее мягкости. Мы паразитировали на ней. Теперь она значит для нас не больше, чем место, где нам было уютно и безопасно, как пассажиру на корабле. Пассажир использует корабль и ничего не дает взамен. Если участники нашего цивилизационного процесса деградировали, на кого нам подавать жалобу?» Когда Коперник показал, что земля не является центром вселенной, он произвел революцию в образе мышления философов и ученых-естественников. По поводу международных отношений образ мыслей жителей Соединенных Штатов до сих пор опирается на ложную посылку, что западная цивилизация является осью культурной вселенной. Отчет 306 Гарварда о среднем образовании, опубликованный в 1945 году, представляет собой продуманный и во многих отношениях действительно замечательный документ. Но в нем нет ни слова о том, что образованному горожанину нужно знать что-нибудь о истории, философии или искусстве Азии, или о природных ресурсах Африки, или о неевропейских языках. История начинается с древних греков, а значительные достижения человеческой культуры ограничены средиземноморским бассейном, Европой и Америкой. Такая узость мышления должна быть ниспровергнута — но мирным путем. Неудивительно, что мы продолжаем интерпретировать незападный образ мыслей и действий в терминах и категориях Запада. Мы составляем господствующие концепции недавнего прошлого — экономические, политические и биологические — вместо того, чтобы попытаться овладеть более фундаментальными культурными шаблонами, для которых данный тип экономической деятельности является лишь одним из возможных образов действия. Осветить именно эти основные концепции и образы, создающиеся у людей относительно себя и других, особенно поможет антропология. У антрополога есть опыт преодоления языковых, идеологических и национальных барьеров с целью понимания и убеждения. Он осознает, что нетипичное поведение в каждый свой момент является выражением целостного культурного опыта другого народа. Те обстоятельства, при которых американцы рассматривают каждое свидетельство о принятии культурных традиций других наций как пример собственного морального предательства, оказываются фатальными для достижения мира. Альтернатива не состоит в том, чтобы согласиться или отвергнуть; можно принять чужую культуру, признав факт ее существования и поняв ее. Насколько политики и население осознают, что ценности двух любых конфликтующих наций не могут внезапно измениться под влиянием общепризнанных логических доказательств их недействительности, настолько должна уменьшиться и опасность патологи- 307 ческой подозрительности с каждой стороны. Обоюдное непонимание растет под взаимным влиянием до тех пор, пока каждая сторона не заменит вопрос: «Разумно ли это с их точки зрения?» на вопрос: «Разумно ли это?» (имея в виду: совместимо ли это с нашей точкой зрения, которая никогда не была продумана или даже выверена разумом). Подлинные конфликты интересов между двумя или большим количеством сторон всегда могли бы быть разрешены путем компромисса, если бы они не были иррациональными силами, возникшими по причине неправильных интерпретаций культурных мотивов. По отношению к одной группе другая представляется неразумной, неспособной к логическим выводам, глупой и аморальной в своих действиях, и поэтому ее необходимо охарактеризовать как злую силу и атаковать. Конечно, когда две нации осознают, что они исходят из разных предпосылок, это также не обязательно приведет к счастью и процветанию. Это лишь первый полезный шаг, с помощью которого невозможно не уменьшить влияние иррационального. Но посылки могут быть различными и все же согласовываться друг с другом, а могут быть различными и не согласовываться. В случае конфликта идеологий Советского Союза и западных демократий вполне возможно не будет, как предположил Нортроп, никакого стабильного равновесия, пока одна культура не уничтожит другую или, что более вероятно, не разовьется новая совокупность культурных традиций , которая вберет в себя и примирит в себе все вечные ценности как одного, так и другого образа жизни такого животного, как человек. Даже сейчас есть общая почва, способная стать центром острых политических дискуссий. Например, как американцы, так и советские люди выделяются из народов мира своей верой в способность человека манипулировать окружающей средой и контролировать свою судьбу. Сужение мира делает обязательным взаимопонимание и взаимоуважение со стороны разных народов. Неуловимые различия во взглядах на жизнь различных народов, их 308 ожиданиях, образах себя самих и других наций, разнообразные психологические позиции, подчеркивающие контраст их политических институтов, и их, в основном различающиеся, «национальные характеры» — все это вместе еще больше затрудняет для народов понимание друг друга. И именно перед антропологом стоит задача указать на то, что эти «умственные» усилия приводят к столь же осязаемому эффекту, как и усилия физические. Будет ли мировой порядок достигнут путем доминирования одной нации, которая навяжет свой образ жизни всем остальным, или с помощью каких-либо других средств, которые не лишат мир богатства разных культур, — вот первоочередная проблема нашего века. Единообразие мировой культуры будет означать эстетическую и моральную скуку. Антрополог решает эту проблему путем единства в различии: общемировое согласие по совокупности моральных принципов, но уважение и терпимость ко всем действиям, которые не угрожают миру во всем мире. Антрополог рассматривает достижение этого порядка как ужасающе сложную, но выполнимую цель. Антропология может помочь, показав механизм борьбы за мир, настаивая на том, что это затрагивает человеческие чувства, обычаи и нерациональную часть жизни людей в большей степени, чем считали сухие законники. Также антропология может оказать помощь в образовании в самом широком смысле этого слова. Она может предоставить материал для разоблачения потенциально опасных стереотипов у других народов. Она может способствовать выучке таких специалистов по любым странам, которые будут обладать действительно фундаментальными знаниями об этих странах, знаниями, которые за внешними чертами распознают суть и позволяют специалисту корректно интерпретировать для жителей своей страны поведение других народов. Множеством прямых и косвенных способов антропология может влиять на общественное мнение в научно верном и практически здравом направлении. Не последней заслугой будет демонстрация антропологией основ объединения человече- 309 ства, вместо того, чтобы ограничиваться интересом к поверхностным расхождениям. У антропологии, несомненно, нет ответов на все вопросы, но люди, чье мышление будет просветлено антропологическими знаниями, будут некоторым образом лучше приспособлены к постижению правильных направлений национальной политики. Лишь те, у кого есть точная информация и хорошие устремления, обретут понимание, что наведение мостов между различными понятиями об образе жизни необходимо. Объединенное исследование всех культурных аспектов всех народов будет, в свою очередь, влиять на человеческий менталитет вообще. Изучая культуры мира в их сравнительном анализе, антропологи надеются повысить уровень понимания культурных ценностей других наций и эпох и, таким образом, помочь создать нечто вроде духа терпимого понимания, являющегося существенным условием международной гармонии. Если посмотреть с перспективы достаточно большого пространства и достаточно долгого времени на описание событий, происходящих с людьми, то не останется и тени сомнения, что в истории существуют некоторые очевидные и всеобщие тенденции. Одна из этих стойких тенденций состоит в том, что размеры и пространственное протяжение стран постоянно увеличиваются. Вряд ли для антрополога является вопросом появление в будущем, в определенном смысле слова, мирового сообщества. Единственное возражение заключается в вопросах: Как скоро? После скольких страданий и кровопролитий? В обязанности антрополога не входит разработка подробного описания политических и экономических средств достижения мирового порядка. Очевидно, что для изобретения механизма, с помощью которого люди построят новый мир, потребуется плодотворное сотрудничество экономистов, политологов, юристов, инженеров, географов, других специалистов и деловых людей из разных стран. Но индуктивные выводы из данных, собранных антропологами, предполагают 310 некоторые основные принципы, с которыми следует согласовать социальные изобретения, чтобы последние были осуществимы. С помощью своего опыта изучения общества как целостности, опыта общения с крайне разнообразными народами и культурами, антропологи и специалисты в области других общественных наук доказали несколько теорем, пренебрежение которыми со стороны государственных деятелей и правителей приведет к риску для всего мира. Подчиняясь необходимости изучать одновременно экономику, технологию, религию и эстетику, антрополог вынужден распутать клубок всех зависящих друг от друга аспектов человеческой жизни. И хотя, как у мастера на все руки, его работа выглядит «сырой», антрополог в последнюю очередь заботится об академических абстракциях. Он из первых рук знает об обманчивости терминов «человек экономический», «человек политический» и т. д. Поскольку лабораторией антрополога является целый мир, населенный живыми людьми, занятыми своими обычными каждодневными делами, то и результаты его работы формулируются не как точные статистические отчеты психолога, но, возможно, антрополог более ясно осознает трудности, вызываемые неконтролируемым количеством воздействий — в отличие от их ограниченного количества в лабораторных условиях. По всем вышеперечисленным причинам антрополог будет настаивать на признании неразумности любой стратегии, которая выдвигает политические или экономические факторы на уровень факторов культурных или психологических. Он согласится с важностью географического положения, природных ресурсов, текущего уровня индустриализации, уровня неграмотности и других бесчисленных факторов. Но он будет настаивать на том, что чисто географический или экономический подход обречен на то, чтобы породить новую путаницу. Никакой механический план управления миром или схема международных политических сил не спасет мир. Всем общественным организациям для поддержания порядка требуется нечто большее, чем полицейский. 311 Антрополог заподозрит, что не только некоторые из его коллег, но и вся американская публика рассматривает данные проблемы исключительно с помощью разума. Одна из самых живучих традиций этой страны — это вера в разум. Это великолепная традиция — до тех пор, пока люди не будут нелепо переоценивать количество разума, могущее быть использованным в данное время. Если мы будем ежеминутно критически рассматривать чье-либо поведение, то несомненно увидим то, насколько большая часть наших действий определяется логикой наших чувств. Если бы все люди всегда и везде испытывали исключительно одни и те же чувства, то огромная роль внелогических элементов наших действий, возможно, не вызывала бы серьезных затруднений. Но чувства людей определяются не только глобальными проблемами, стоящими перед всем человечеством, но и особым историческим опытом, особыми проблемами, которые ставятся различными условиями физической окружающей среды каждого народа. В результате исторических коллизий у каждого народа существует не только собственная структура чувств, которая в некоторой степени сходна с другими, но и более или менее связный набор характерных предположений об остальном мире. На этот набор претендуют как разум, так и чувства. И проблема состоит в том, что наиболее критические посылки часто остаются несформулированными — даже интеллектуалами из той или иной группы людей. Поэтому в расчет должны приниматься не только лежащие на поверхности факты о какой-либо нации. Чувства людей и бессознательные допущения, которые они выносят, характеризуя мир, также являются данными, которые следует обнаружить и уважать. Конечно, они будут связаны с религией, эстетическими традициями и другими более сознательными аспектами культурных традиций народов. Чтобы понять эти неосязаемые вещи и справиться с ними при планировании будущего, изучающий их должен прибегнуть к помощи истории. Для науки недостаточно объяснить мир 312 природы. Образование должно включать в себя и «неосязаемую» окружающую среду, в которой мы живем. Проблема минимизации и контроля агрессивных импульсов является во многих смыслах центральной проблемой, касающейся мира во всем мире. Эту проблему следует разрешать любыми доступными средствами. Один, хотя только один, способ предотвращения войн состоит в уменьшении раздражителей, приводящих к напряжению в любом обществе. Это означает обеспечение в первую очередь определенного уровня экономического благосостояния и физического здоровья населению всех стран. Однако, задача на этом, несомненно, не заканчивается. Народ может экономически процветать и все же кипеть от враждебности. Норвегия в 1939 году была беднее Германии, и все же в ней не было никаких военизированных группировок. Сейчас известно кое-что об источниках и развитии враждебности. Индивидуальное психологическое основание агрессии создается трудностями, свойственными социализации. В любом обществе ребенку могут надрать уши за какую-либо провинность, хоть эти обычаи и сильно различаются в разных странах по способу исполнения и временным параметрам. Некоторые нормы поведения для детей или слишком строги, или без них вообще можно обойтись. Другие устанавливаются с жестокостью, которой можно избежать. Вновь процитируем Лоренса Франка: «До тех пор, пока мы верим, что человеческая природа определена и неизменна, и продолжаем принимать теологические концепции человека как существа, которого нужно подчинять, принуждать и терроризировать, которому для того, чтобы он был приличным человеком и полноправным членом общества, нужна помощь сверхъестественных сил, мы будем продолжать создавать извращенных, искривленных, искаженных личностей, которые постоянно будут ставить под угрозу, если не уничтожат полностью, все наши усилия достичь общественного порядка». Некоторые расстройства и лишения неизбежны при воспитании ответственных взрослых личностей. Но проистекаю- 313 щее из них напряжение может быть устранено более эффективно, чем это происходило в прошлом в большинстве человеческих обществ: путем общественно полезного соревнования, путем общественно безопасного высвобождения агрессии, например в спорте, и другими, еще не найденными способами. Тот, кто сам не находится в безопасности, проявляет агрессию по отношению к окружающим. Психологические причины войн можно контролировать, уменьшая в мире как реальные, так и воображаемые обстоятельства, способствующие страху. Конечно, война — это лишь одно из направлений, которое может принять насилие. Обычно агрессия внутри общества обратно пропорциональна агрессии, вышедшей наружу. Многие меры лишь увеличат развитие враждебности — вместо того, чтобы уменьшить. Агрессия, явная или замаскированная, не является единственной возможной реакцией на страх. Отдаление, пассивность, сублимация, примирение, порывистость и другие реакции иногда дают эффект устранения напряжения для тех, кто испытал лишения и угрозы. Некоторые культуры в эпоху своего расцвета были способны направить большую часть своей высвобожденной враждебности в социально творческие русла: литературу и искусства, общественные работы, изобретения, географические открытия и тому подобное. В большинстве культур, в основном в культурах, существующих сейчас, большая часть их энергии распределяется по нескольким каналам: небольшие повседневные вспышки гнева, конструктивная деятельность, периодические войны. Разрушительная агрессия, которая, по-видимости, регулярно возникает после большей катастрофы, произошедшей с обществом, проявляется лишь по прошествии некоторого времени. Фашизм не возник немедленно после Капоретто, как и нацизм — немедленно после Версальского договора. В конце концов, следует заметить, что поскольку для войны требуются по крайней мере две нации, психологический климат, в котором царит неуверенность, замешательство и апатия, может подвергнуть мир опасности в той же степени, в какой он способен породить враждебность. 314 Война — это борьба за власть, но не просто за контроль над рынками и процессом производства. Согласно популярной концепции, экономическое и социальное благополучие не всегда зависит от политического превосходства. Уровень жизни населения в Швейцарии и Дании в период между двумя мировыми войнами был выше, чем во многих великих державах. Также нужно видеть причину войны и в особой точке зрения, в особом видении мира, поскольку все глубинные мотивы проявляются косвенным образом, влияя или наполняя собой воззрения индивида. Стремление к власти, избранный в обществе тип характера, экономическая продуктивность этого общества, его идеология, его шаблоны лидерства так тесно переплетены, что изменение в одном из этих факторов будет означать перемены во всех остальных. Кросс-культурная точка зрения — наилучшая, с которой можно рассматривать международные беспорядки. С этого преимущественного пункта наблюдения можно увидеть как характерные заблуждения каждой цивилизации, так и плодотворную ценность культурных различий. Этот «взгляд» из прошлого направлен в будущее. Мораль, индивидуальная ли, национальная или международная, в значительной мере представляет собой структуру ожиданий. Природа ожиданий является почти настолько же решающей при предсказании событий, насколько решающими являются внешние факторы. В военное время патриотически настроенное население переносит сильную нужду, не жалуясь. В мирное время подобные лишения могут привести к народным волнениям и распространению общественного беспорядка. Внешние факторы те же самые, но ожидания изменились. Многое из того, что происходит в Европе и Азии, зависит не от нехватки продовольствия, не от существующей формы устройства политических институтов, не от воссоздания предприятий и не от других подобных условий, но в большей степени от согласованности по всем вопросам этих условий с ожиданиями людей. 315 Когда антрополог ломает голову над прошлым разных культур, он обязательно будет поражен важностью временного фактора. Способность одной и той же биологической группы к культурным изменениям, к поворотам в прошлое, представляется практически неограниченной. Ошибка многих социальных реформаторов, имеющих наилучшие намерения, не всегда ограничивается попыткой создать превосходное законодательство. Иногда принятые меры оказывались достаточно мудрыми по отношению к группе населения, для которой они предназначались, но это преимущество терялось из-за чрезмерной торопливости. «Меньше торопись» — вот хороший девиз для всех, кто хочет начать социальные изменения или придать им новое направление. Из-за огромной устойчивости алогических привычек, поспешные попытки что-либо изменить усиливают сопротивление или даже вызывают обратную реакцию. Проекты нового мира действительно должны быть громадными и дерзкими, но при их осуществлении нужно запастись большим терпением и неустанным стремлением практиковаться. Это — предостережение, но не пессимизм. Поскольку, возможно, величайший урок, который может дать нам антропология, состоит в том, что «человеческая природа» неограниченно пластична. Пышное разнообразие решений, выработанных для одной и той же проблемы (скажем, проблемы «секса» или «собственности»), поистине забавно и вызывает непреходящий скептицизм по поводу любого аргумента, изложенного в форме: «Это никогда не сработает — это противно человеческой природе». Однако, некоторые из энтузиастов культурного детерминизма и образования забывают, сколько поколений и тысячелетий было затрачено на эксперименты над человеческими жизнями, проводившимися в различных обществах. Homo sapiens при соответствующих условиях способен на все что угодно, но время, которое требуется для достижения определенного результата, действительно может длиться очень долго. Возможно ли продолжительное сотрудничество между различными народами? Антропологии неизвестны достовер- 316 ные свидетельства обратного. Конечно, существуют отдельные примеры мирного и иногда продолжительного сотрудничества между группами людей, говорящих на разных языках, и менее часто встречающиеся примеры сотрудничества групп людей с сильно отличающейся внешностью. И не всегда они находились в отношении подчинения. Эта книга — попытка выбрать среднее направление между «экономическим детерминизмом» и «психологическим детерминизмом». Недавно одна группа, изучающая человеческие взаимоотношения, во всеуслышание заявила, что мы всем обязаны ситуативным факторам, в особенности технологии и экономическому давлению. Другая группа, которая недавно стала крайне популярна, в сущности, говорит: «Инструменты и экономическая система являются ничем иным как выражением личности человека. Ключ к мировым проблемам заложен не в новом методе распределения, не в более справедливом порядке доступа к сырью и даже не в стабильной международной организации. Все, что нам нужно — это более умеренный способ воспитания детей, более мудрый подход к образованию». Каждое из этих «объяснений» само по себе односторонне и неплодотворно. Возможно, что в этих двух направлениях тенденция к всеобщему упрощению похожа на две противоположные исторические школы, которые со времен Древней Греции рассматривают историю либо как действие безличных сил, либо как личностную драму. Либо в концепции явно апеллирует к человеческим существам, которые жаждут простых ответов на сложные вопросы, но ни одна из этих концепций не расскажет нам всего; нам нужны обе. Для нас важен как внешний, так и внутренний аспект проблемы. Когда надвигается бедствие, когда наш опыт оказывается еще более угрожающим, люди могут пойти по одному из путей или по обоим сразу. Они могут изменить обстоятельства — внешнюю окружающую среду — или могут измениться сами. Первый способ, честно говоря, — единственный из использовавшихся в сколь-либо заметной степени народами 317 Западной Европы в недавнем прошлом. Второй способ — единственный из использовавшихся азиатскими народами и нашими американскими индейцами. Ни один из путей сам по себе не приводит к равновесию и хорошей жизни для большинства людей. Полагание, в соответствии с несформулированной посылкой, что либо один, либо другой принцип спасут нас, стало трагическим обстоятельством нашего образа жизни по аристотелевской мыслительной модели взаимно исключающих друг друга альтернатив. Обе дороги необходимы и открыты для нас. Для демократии нам необходимы личности, которые способны быть свободными. Однако ни одна схема социализации или формального образования, составленная для формирования свободы личности, не может гарантировать создание организмов, свободных от необходимости бояться и воевать, пока социальная и экономическая структура не создаст реальное вознаграждение за подобные ориентации. Внутреннее изменение должно происходить из развития веры, которая придаст жизни смысл и цель, но веры разумного человека, хорошо знакомого с фактами о нашем мире, полученных научным путем. Наиболее широкий индуктивный вывод, который может предложить антропология, состоит в том, что каждое общество испытывает отчаянную необходимость в морали в смысле общих стандартов, и в религии в смысле ориентации в таких неизбежных проблемах как смерть, индивидуальная ответственность, и в других первичных ценностных позициях. Религия в данном смысле абсолютно необходима для повышения общественной солидарности и индивидуальной безопасности путем утверждения и символического установления общей для всех системы целей. По моему мнению, требуется вера, которая не станет поощрять неискреннее подчинение, или конфликты, или разделение людей. Подобная вера, я убежден, в данный момент не может быть основана на сверхъестественных принципах. Это должна быть светская религия. В науках о человеческом поведении нет ничего, что отрицало бы существование «абсолютного» в человеческих действиях и для них. 318 Однако гуманитарные науки утверждают, что это «абсолютное» может и должно быть подтверждено эмпирическим наблюдением, а не документами, относимыми к сверхъестественным силам. Чарльз Моррис в своей книге «Тропы жизни» стал пионером в поиске светской мировой религии. Другие также стали размышлять в подобном ключе. Количество трудностей велико; но необходимость в подобной религии очевидна. «Светская религия» не обязательно означает «атеизм» в собственном смысле этого слова. Многие ученые, отдающие предпочтение естественной точке зрения перед сверхъестественной, верят в Бога, как описывает философ Уайтхед в своей работе «Процесс и реальность». Они убеждены, что вселенная является упорядоченной и, в некотором смысле, моральной вселенной. Их спор со сторонниками сверхъестественных сил заключается в том, каким образом человек может узнать о божественном порядке и жить по божественным принципам. Человек должен смиренно, но смело принять на себя ответственность за судьбу всего человечества. Все иное будет отступлением, которое приведет к немыслимой пропасти хаоса. Человек может оказаться способным понять и контролировать себя в такой же степени, в какой он, очевидно, понял и контролирует неорганическую природу и домашних животных. В конце концов, стоит попробовать. Великим «эмоциональным озарением» второй половины двадцатого века является то, что «распространенная идея трансцендентного могущества», которая должна создавать все формы эксплуатации, теперь представляется нам банальной или даже вульгарной и неинтересной. К этому «озарению» изучение человека может добавить не только некоторые основные направления, но также и способы хранения большого количества информации, что является существенным. Развитие процветающей науки о человеке послужит людям для более полного осознания необходимости антропологии и родственных ей наук, необходимости их адекватной поддержки. Большое значение материальных вещей в 319 американской культуре и огромный успех физических наук привели к оттоку лучших умов в юриспруденцию, бизнес и естественные науки. Если даже средний антрополог будет столь же умен, сколь и средний физик, для значительного исследования человеческих существ требуется порядочное количество людей, времени и денег. Даже самый лучший телохранитель не заменит целую армию. Пока что американское общество потратило больше на один телескоп в Маунт Вилсон, чем на трехлетние исследования жизни человека (включая медицину). В предвоенные годы американцы тратили за год в десять раз больше денег на сбор зоологических и ботанических образцов, чем на сбор незаменимых данных, касающихся человеческих культур, которые быстро исчезают перед лицом европейской цивилизации. Пока что, как замечает Мортимер Грейвз: «Существенным фактом является то, что основные человеческие проблемы не находятся исключительно в сфере естественных наук, но и в таких сферах, как: расовые взаимоотношения, трудовые взаимоотношения, контроль за организацией властных структур социального назначения, основание философских жизненных принципов, модернизация социальной и политической структуры, координация влиятельных сил и демократии. Все эти проблемы возникают при приспособлении человека к динамичному научному и социальному миру, в котором он живет. Здоровое общество, к примеру, не озабочено проблемой изучения болезней в строго биологическом смысле. Проблема обращения наших уже имеющихся медицинских знаний в эффективное спасение человеческих жизней — это уже пролема, относящаяся к социальным наукам. С точки зрения технологии мы, возможно, уже достигли того уровня, когда каждого человека можно обеспечить работой, дающей ему необходимое пропитание. Нам необходимы не добавочные физические знания, а лучшая общественная организация. Крайне необходимо избавить социальные и политические обычаи от некоторых средневековых предрассудков, и вряд ли это будет сделано в физических и химических лабораториях. Простое увеличение знаний в этой или подобных областях без сопутствующего этому решения более важных социальных, эмоциональных и интеллектуальных проблем может привести лишь к еще бо- 320 лее худшей приспособленности к обстоятельствам, большему непониманию, большим общественным волнениям, и, соответственно, вызовет новые войны и революции». В сфере общественной жизни должны быть проведены смелые эксперименты и поиски новых объединяющих принципов, согласующихся с миром, в котором коммуникация и экономическая независимость уже составили один из таких принципов — впервые за всю человеческую историю. Если мы должны делать больше, чем затыкать плотину пальцем, если мы должны выбраться из потопа, сопротивляться увеличению человеческой нищеты и расстройств, то мы должны ввести в общественный процесс изучение человеческого поведения, а также индивидов и общества. Это изучение должно включать в себя объективное исследование человеческих ценностей. На людей влияет не только общественное давление; они также подвержены влиянию со стороны идеализированных целей, установленных их культурой. Как сказал Ральф Бартон Перри, если идеалы играют какую-либо роль в жизни людей, то должны быть некоторые случаи, в которых они играют главную роль. Контраст в человеческих потребностях, до тех пор, пока они больше относятся к группам людей, нежели к конкретным индивидам, в первую очередь происходит из различий в системах ценностей. Как очень часто говорилось, кризис нашего времени — это кризис ценностей. Остается мало надежды на создание новых социальных институтов, которые будут более стабильны, чем старые, пока новые, более свободные и сложные взаимоотношения не смогут выстроиться на ценностях, которые не только общепризнаны и глубоко прочувствованы, но также обладают некоторой научной гарантией. Никакая фольклорная догма не была для нас столь разрушительной, как клише «наука и ценности несовместимы». Если полагание ценностей является эксклюзивной привилегией религии и гуманитарных наук, то научное понимание человеческого опыта невозможно. Но абсурдно требовать 321 логической необходимости от такого самоотречения. Ценности — это социальные факты определенного рода, которые могут быть обнаружены и описаны так же беспристрастно, как и лингвистическая структура или техника ловли лососей. Те ценности, которые по своему характеру инструментальны, могут быть проверены с помощью своих следствий. На самом ли деле данные средства эффективны в достижении желаемых целей? Когда дело доходит до настоящих или «абсолютных» ценностей, следует учесть, что доступные методы и концепции еще не в состоянии строго определить степень изменения этих ценностей, при которой они, представленные в научном виде, будут согласованы с фактами природы. Однако, такая ситуация сложилась, поскольку до сих пор ученые очень редко некритично воспринимали исключение из этой сферы. В принципе, можно найти научное обоснование ценностей. Некоторые ценности являются столь же «заданными» природой, как и тот факт, что тела тяжелее воздуха. Ни одно общество еще не признало ценностью страдание само по себе — а только как средство для чего-либо; как наказание, как средство общественного повиновения. Мы не должны полагаться на сверхъестественное откровение для понимания того, что получать сексуальное удовольствие путем насилия — это плохо. Это такой же факт обычного наблюдения, как и факт, что у различных объектов различная плотность. Полагание, что истина и красота являются трансцендентальными человеческими ценностями, присутствует в человеческой жизни так же, как рождение и смерть. Огромная заслуга Ф. Нортропа заключается в том, что он сформулировал существенный обобщающий тезис: «Нормы этического поведения должны быть открыты в достоверном знании о природе человека так же, как нормы постройки моста следует находить в физике». Для того, чтобы проработать эту проблему в деталях, понадобится, по крайней мере, поколение исследователей, — конечно, если этому посвятят себя лучшие умы из многих стран мира. Сохраняются бесконечное число трудностей, возможностей 322 искажения, особенно на пути чрезмерного упрощения. Ключевой же является проблема универсальных человеческих ценностей. Оправдание ценностей иного порядка будет зависеть от того, будут ли они приемлемы для конкретных разновидностей индивидуумов или культур. Некоторые ценности (например — что я предпочитаю, капусту или шпинат) зависят только лишь от вкуса и являются социально нейтральными. Определение и выстраивание универсальных ценностей не может основываться только лишь на подсчете и расположении в пределах предполагаемой шкалы культурных достижений. Все имеющиеся факты весьма сложны. Мы же являемся частью одной из многих (не менее двадцати) конкретных культур. Моногамия — один из идеальных шаблонов, поддерживаемых нами, — практикуется представителями только одной четвертой описанных культур; однако, ее принципы разделяют некоторые из самых «отсталых» племен на земле. Тем не менее, несмотря на все трудности, методы научного анализы могут быть с огромной надеждой на успех применены и к человеческим ценностям. Антропология уже давно не является наукой о том, что произошло очень давно и очень далеко. Сама перспектива антропологии обладает уникальной ценностью при изучении природы и причин человеческих конфликтов, и при разработке средств для их сокращения. Ее всеобъемлющий характер дает стратегическую позицию для определения того, какие факторы создадут человеческое сообщество с яркими культурами и удержат их всех от распада. Для того, чтобы определить, до какой степени люди подвержены культурному воздействию, антропология имеет методы обнаружения тех принципов, которые охватывают всякую культуру. Она особым образом освобождена из-под власти того, что принято там или здесь. Когда у Эйнштейна спросили, каким образом ему удалось открыть теорию относительности, тот ответил: «Я бросил вызов аксиомам». Антропологи, вследствие своих кросс-культурных исследований, свободны не верить тому, что кажется необходимо истинным даже ближайшим их коллегам. 323 На данном этапе мировой истории только те люди, которые способны подвергать конструктивному сомнению то, что традиционно считается очевидным, могут перебросить мост через кажущуюся непреодолимой пропасть между несколькими мощными противостоящими образцами жизни. Лаймен Брайсон в книге «Наука и свобода» делает вывод, что «труднейшая проблема человека — это он сам». Атомное оружие и другие новые его виды опасны не сами по себе; опасна воля, которая станет их использовать. Источник такой воли должен быть исследован и понят как множественно обусловленный различными культурами, и поставлен под контроль. Наука должна создать такие условия, в которых она сама будет действовать, не принося широкомасштабных разрушений. Наука о человеке, применив к человеческому поведению те стандартные процедуры, которые уже доказали свою действенность в отношении иных аспектов природы, могла бы выработать некоторые необходимые для создания таких условий составляющие. Однако, она не сможет достичь этого в одиночку, даже если антропология будет пополнена психологией, социологией и географией человека. Полноценный вклад в решение этих проблем наука о человеке не сможет внести до тех пор, пока понимание и поддержка со стороны общества не поддержат ее человеческими ресурсами и капиталом. Те исследования, которые следует провести для того, чтобы прямо поставленные вопросы были бы сопровождены надежными ответами, относятся к уже проведенным исследованиям так же, как атмосферная пленка — ко всей толще нашей планеты. Эдвин Эмбри дал красноречивую отповедь наиболее распространенным возражениям против этой программы: «Многие люди считают фантастикой попытку усовершенствовать нашу жизнь и наши отношения. Они полагают, что тема может быть закрыта заявлением: "Человеческую природу вы не способны изменить". Что ж, мы не внесли изменений в физическую природу вселенной, но, поняв ее, мы мириадами способов направили течение природных процессов в соответствии с тем, 324 что нам нужно и удобно. Научившись летать, мы не преодолели силы притяжения. Мы не должны были исправлять законы давления и натяжения, нам нужно было просто понять их, чтобы строить мосты и небоскребы или разогнать двигатель до ста миль в час. Мы не изменили климат, однако с помощью центрального отопления в самые холодные зимы мы обеспечили себе комфорт, а при помощи освежающих воздух устройств наслаждаемся таким же комфортом в самое жаркое лето. А чтобы вырастить быстроногих лошадей и тучных свиней, кукурузу и пшеницу такого качества, которого не знают их дикие родственники, и даже для того, чтобы вывести такие полезные гибриды, как мулы и грейпфруты, мы не переделывали биологические закон... Что же касается человеческой природы, то дело не в "изменении" фундаментальных мотивов и инстинктов; речь идет просто о понимании этих сил и направлении их в более конструктивные и целебные русла, нежели борьба и фрустрация, столь распространенные даже в окружении нашего материального благосостояния». Может статься, что новая ступень в развитии социальных наук, до сих пор широко не осознанная в большей части общества, будет иметь такие же революционные последствия, какие имела новая стадия в изучении атомной энергии. Тем не менее, было бы фантастикой предвосхищать, что мировая цивилизация немедленно примет новые формы в соответствии с человеческими чаяниями и надеждами. Культуры и верования, склонности и чувства человека изменяются медленно, даже при нашем ускоренном темпе. Будем здравомыслящими и примем во внимание некоторые факты. Лесли Уайт напоминает нам, что только около двух процентов всей человеческой истории прошло с тех пор, как развилось земледелие, тридцать пять сотых процента с тех пор, как был изобретен первый алфавит, девять тысячных процента с тех пор, как было опубликовано «Происхождение видов» Дарвина. Современная социальная наука — всего лишь назойливый ребенок, кричащий громко потому, что остальной мир все еще остается глух. Однако, он воплотит большие надежды, если не будет избалован или не умрет от истощения. 325 Существующее в обществе неведение относительно методов и теорий социальных наук, а также его незрелость не следует замалчивать. Человечество, постепенно оставляющее мечты о царстве небесном, должно выстоять перед соблазнами дешевых мессий, проповедующих легкое достижение царства земного в один день. Культуры, в некоторой степени, сами создают себя. С точки зрения наблюдателя, оперирующего малыми масштабами, человеку все еще остается надеяться на милость необратимых тенденций, в которых он не принимает полновластного участия. Тем не менее, в более широком масштабе, социальные науки предоставляют возможность понимать и предсказывать происходящее, ускорить желаемые процессы, расширить возможности если не к контролю за ситуацией, то к успешной адаптации. Человеческая жизнь не должна покидать свой дом со множеством комнат. Однако, мир во всем своем разнообразии должен быть един и оставаться верен простейшим общим целям, разделяемым всеми людьми. Те границы, которые препятствуют взаимопониманию, будут стерты благодаря активному развитию общих идей и благодаря обмену предметами и услугами. Использование научных методов для изучения человеческих отношений в пределах каждого общества сможет приспособить наши культурные шаблоны к изменениям, приходящим вместе с новыми технологиями и общемировой экономической независимостью. Это может случиться. Это, вероятно, случится. Но когда? Приложение Разделы антропологии и отношение антропологии к другим наукам о человеке Некоторым людям с чисто академическим складом ума представляется, что области науки о человеке располагаются подобно разделенному стенами ряду регулярных садов. Согласно статье, вышедшей недавно в одном специальном журнале, их можно представить следующим образом: социология: соотнесенность человеческих существ; психология: человеческое поведение в контролируемых условиях; социальная психология: человеческое поведение в реальных жизненных условиях; история: уникальные события и их межвременная связь; экономика: поведение, направленное на поддержание существования, его формы и процессы; политические науки: властное поведение, его формы и процессы; антропология: основные анатомические и культурные сходства и различия. Такая классификация социальных наук полезна в описании теоретического ландшафта в его историческом развитии. Некоторые ученые, и вправду представляя, что эти высокие, непроницаемые стены существуют на деле, обороня- 329 ют свои границы от всякого рода браконьеров. Но на практике некоторые стены либо так и остаются невозведенными, либо настолько низки, что ученые поотважнее могут с легкостью перескочить через них; остальные же осыпаются в течение следующих одного или двух десятилетий. Но только потому, что некоторые ученые, занимающиеся наукой о человеке, верят в реальность существования этих стен, некоторым самым драгоценным цветам в этих садах не удается принести плоды. Более того, некоторые сады так и остаются необнесенными стеной, поскольку право собственности на них продолжает оставаться под вопросом. И они до сих пор плохо возделаны, поскольку отважный ученый, рискнувший вынести свои исследования за пределы своей собственной территории, взыскует подозрения и возмущения своих более консервативных коллег. Итак, за пределами нескольких социальных наук, а также между ними, широко раскинулась никому не принадлежащая земля. Не столь давно имело место сомнительное предположение о том, что человеческое поведение развивается в ряде непроницаемых отсеков. Таким образом, экономисту следовало изучать «экономического человека», политологу — «политического человека», социологу — «социального человека» и т. д. Такого рода различения и понятия для антрополога, привычного к работе среди примитивных групп, где часто можно встретить религиозные обряды или «правительства», неотделимые от остальной социальной жизни, казались порождением косности академической организации. Ему представлялось, что такая классификация препятствует последовательному изучению тех вопросов, к которым подводит само исследование. Среди ученых из других областей также возрастала неудовлетворенность тем, что им приходится доводить свои исследования только до условных пределов, или тем, что их оставили посреди интеллектуальной свалки. В том же, чем на деле занимались ученые, посвятившие себя науке о человеке, непроницаемые различия растворяются. Ныне существуют такие ученые, о которых нельзя с 330 большей определенностью сказать: «Он — социальный физиолог», чем: «Он — социолог» или: «Он — антрополог». Кафедра Социальных отношений в Гарварде совмещает исследования в сферах социальной антропологии, социологии, социальной и клинической психологии. Некоторое число психиатров могут быть названы также и антропологами. Ряд исследователей почти на равных являются «географами человека» и антропологами. Часть физических антропологов преподают анатомию человека в медицинских институтах. Однако, до сих пор сохраняются различия как в теории, так и в практике, связанные с разным пониманием роли антропологии в современной жизни. Разделение труда между антропологией и другими науками о человеческой жизни, а также между различными отраслями самой антропологии, определяются, с одной стороны, тем, «что» исследуется, и, с другой стороны, «как» исследуется. Наиболее очевидное разграничение территории заключается в утверждении, что антропологи изучают биологию, историю, язык, психологию, социологию, экономику, способ управления и философию примитивных людей. История примитивных племен известна только в том коротком временном промежутке, который охватывается воспоминаниями и устной традицией, далее еще любыми скудными упоминаниями, находимыми в европейских исторических документах, а также ограниченными, хотя полезными и важными свидетельствами, предоставленными археологией. Антропологу приходится реконструировать историю на скудном основании последовательности артефактов во времени и их распределении в пространстве. Поскольку антрополог, работая с примитивными обществами, может лишь изредка привести живого индивида в лабораторию, он не в состоянии провести те эксперименты, которые являются критерием в психологии и медицинских исследованиях. И так как примитивные общества не имеют письменно зафиксированных конституций или международных соглашений, некоторые области исследования остаются за пределами территории антропологии. 331 При более близком знакомстве обнаруживается, что некоторые группы, доставшиеся антропологии, не являются примитивными. Язык майя в Мезоамерике был частично письменным. Археология Китая, Ближнего Востока и Египта считается почти такой же «территорией» для антропологии, как и для востоковедения, и для египтологии. Более того, антропологи в течение по крайней мере одного столетия принципиально сопротивлялись любым попыткам ограничить их имение границами «высшей варварологии». Хотя не прошло еще и двадцати лет с начала изучения антропологами европейских и американских сообществ, а антропологические исследования современной индустрии еще совсем молоды, английские и немецкие антропологи вторглись на священную территорию ученых-классиков задолго до 1900 года. Их точка зрения пролила свет на проблемы греческой и римской цивилизаций. К 1920 году французский ученый Марсель Гране подверг исследованию с антропологических позиций китайскую цивилизацию. В физической антропологии ограничение исследования только примитивными народами было менее выражено. Антропометрия (стандартная техника измерения человеческих существ) развилась по преимуществу среди европейцев и в приложении к европейцам. Если говорить о предмете исследования, единственная черта, выделяющая каждую отрасль антропологии и не являющаяся характерной ни для какой другой из наук о человеке, — это использование сравнительных данных. Историк занимается, как правило, историей Англии, или Японии, или девятнадцатого века, или эпохи Возрождения. Если же он занимается систематическим сравнением моментов истории различных стран, периодов или направлений, он становится философом истории или антропологом! Ведь именно историк — знаменитый Эдвард Майер — указал антропологии на задачу определить универсальные черты человеческой истории. Социологи, за небольшим исключением, ограничивают свои исследования рамками западной цивилизации. Экономисты знают только те системы производства и 332 обмена, в которых преобладают деньги и рынок. И хотя в последнее время стали модными разработки «сравнительной системы управления», политологи все еще мыслят в понятиях конституции и письменно зафиксированных законов. Традиционный горизонт лингвиста ограничен индоевропейскими и семитскими языками. Психологи и психиатры совсем недавно, под влиянием антропологии поняли, что стандарты нормальной и ненормальной «человеческой натуры» по большей части меняются относительно времени, места и людей. Человеческая анатомия и физиология являются для врачей анатомией и физиологией только современного белокожего евроамериканца. Антропологи же давным-давно впустили на свою территорию все человечество. Физическая антропология изучает волосы негра только в сравнении с волосами китайца или европейца. Археолог никогда не отчитывается о раскопках без включения сравнительных данных; составляя отчет, он сопоставляет свои данные с точками зрения других антропологов и использует эти данные в целях сравнения. Для антропологического лингвиста описание необычной фонемы или грамматической формы не самодостаточно, а является выражением лишь одной точки в ряде разнообразных форм. Этнолога интересует специфический тип клановой организации только как одно звено в цепи очевидностей, показывающих существовавшую некогда в прошлом связь между двумя или более людьми. Социальный антрополог анализирует веру в искусство колдовства и его практику, чтобы показать, как человеческие существа различным путями решали одни и те же фундаментальные проблемы, или то, что некоторые социальные процессы имеют универсальный характер. В настоящее время психология, некоторые области медицины, социология, география человека, и в меньшей степени лингвистика, право, философия и другие дисциплины используют сравнительные данные все больше и больше. Психологи изучают воспитание детей в примитивных обществах 333 и штудируют труды по антропологии в поисках данных о восприятии, обучении и эстетике. Среди психиатров появился огромный интерес к типам умственных расстройств, обнаруженных среди множества неевропейских групп, и к тому, как эти группы обращаются с подобными отклонениями. Медики других отраслей находят полезным разузнать, какие заболевания появляются у племен, которые имели лишь очень небольшой контакт с европейцами, и выяснить, существует ли «расовый» иммунитет. Полевая работа свойственна социологии в гораздо меньшей степени, чем географии человека, однако современные социологи изучают собранные антропологией факты и выработанные ею теории, как будто это — часть их собственного образования. Социологи, психологи и психиатры таскают из кладовой антропологов факты для того, чтобы проверить теорию, проиллюстрировать ту или иную точку зрения или отыскать новую проблему, требующую формулировки или подтверждения. История, в самом широком смысле, — это попытка описать прошедшие события настолько аккуратно, конкретно и полно, насколько это возможно, попытка установить последовательность этих событий, попытка обрисовать некоторые модели в их следовании. Таким образом история является как отдельной наукой, так и методом, и у антропологии есть историческая сторона. Исследования направления развития человека, распыленности его по поверхности земли и эволюции культур являются историческими. Психология и антропология — вот два основных моста между науками о жизни и исследованиями человеческого поведения. Психология и медицина изучают человека как животное. Социология, экономика и политология изучают человеческую деятельность и ее результаты. Только психология, психиатрия и антропология объединяют в себе эти два подхода, равным образом интересуясь и поведением, и его биологическим основанием. Сходным образом антропология и география человека помогают перекинуть мост через зазор между физическими и социальными науками. И 334 антрополога, и географа интересуют приспособляемость человека к климату, природным ресурсам и местоположению. Из тех, кто изучает человека как животное, антрополог выделяется своей настойчивостью в измерениях и работой с соизмеримым числом случаев. Исследователь, изучающий вымерших или ископаемых животных (палеонтолог), имеет подчас совсем малое количество образцов для работы. Медики, за исключением тех, кто занимается общераспространенными заболеваниями, совсем недавно поняли необходимость в статистике лечения. Под влиянием физической антропологии анатомы обратились к графикам и кривым вариаций, хотя до сих пор предпочитают отчитываться на основании вскрытия одного или двух тел. Антропологи отличаются от врачей тем, что изучают по преимуществу здорового человека, а не больного. Различие в кругозоре между психологом и антропологом исходит, в основном, из того, что психолог обращает свой взор на индивида, антрополог же — на группу или на индивида как члена некой группы. Отличие антрополога и географа также состоит в направлении взора и акцентах. Индивид заботит географа лишь по случаю, если заботит вообще. Он обращает внимание на технологию, которую создали люди, и на способы изменения людьми природного ландшафта путем его использования. Географ имеет дело с физиологической и жизненной статистикой только в той степени, в которой она является отражением крайности температур или качеств почвы. К интригующим антрополога ритуалам, искусству и языковым особенностям он имеет весьма слабое отношение. Имея в виду, что антропологов и социологов интересуют, очевидно, одни и те же проблемы, то, что они придерживаются фундаментально различных подходов, кажется одним из самых курьезных фактов в истории западной мысли. Позиция социологов обращена к практике и настоящему, позиция антропологов — к абстрактному пониманию и прошлому. Антропология развивалась среди классов, социоло- 335 гия — среди масс. Богатый человек может позволить себе роскошь эстетической экзальтации по поводу различных очаровывающих и сложных предметов. С точки зрения консерваторов, антрополог также был не столь социально опасен, поскольку он — «джентльмен» и весьма увлечен тем, что произошло очень давно и очень далеко. И даже сегодня на совместных заседаниях сравнительно легко выделить два вида этих ученых. Они говорят по-разному, у них различные точки зрения даже на самих себя. Можно проследить источник такого контраста в происхождении обоих видов ученых, в различии мотивов, которые приводят мужчин и женщин в социологию или антропологию, а также в разных интеллектуальных связях этих групп. Антропология была создана, в основном, личностями, прошедшими жесткую умственную тренировку в таких эмпирических дисциплинах, как медицина, биология и геология. Социология выветвилась из теологии и философии, в которых абстрактные размышления занимают высшие позиции. Социологи имели множество личных связей с социальными работниками, реформаторами и философами. С одной стороны, антропологи склоняются к чистому наблюдению. Они, к сожалению, остаются недоверчивы к частым разговорам о концепциях, методах и теориях. О социологии же один жестокий критик сказал, что это «наука с максимальным количеством методов и минимальным количеством результатов». Антропологи часто не замечают за деревьями леса; с другой стороны, они иногда спрашивают, осознают ли социологи, что существует такая вещь, как дерево. Следует иметь в виду, что это обобщение указывает скорее на общую тенденцию, чем на факт. Хотя эпитет «социолог» часто слетает с уст антрополога, развитие обеих дисциплин в последние годы проходило особенно близко. Труд великого социолога Эмиля Дюркгейма долгое время настолько восхищал антропологов, что они пытались присвоить ему звание антрополога. Обычно науки разделяют на физические (такие как физика, химия, геология и т. д.), биологические (ботаника, зооло- 336 гия, медицина и т. д.) и социальные (экономика, социология и т. д.). Иногда физические и биологические науки вкупе именуют «естественными науками», причем их сопоставляют с «социальными науками», и, как правило, не в пользу последних. Иногда даже говорят, что социальные исследования вообще не являются наукой и никогда не смогут ею стать. Такое мнение является забавным отражением невежества и предрассудков прошедших веков. Когда-то считалось, что человек слишком нечестив, чтобы изучать особенные творения Бога, или, что человеческое поведение в сущности своей непредсказуемо, поскольку все данные в этой области «субъективны». Тем не менее, каждому ученому следует знать, что данные не бывают «субъективными» или «неосязаемыми»: только то, как мы смотрим на них, может быть или не быть «осязаемым» или «объективным». Социальные науки, по общему признанию, еще незрелы; и это можно понять, поскольку они еще молоды. История является первостепенной гуманитарной наукой, однако она в значительной степени является и социальной. Политология или «политическая наука» считается, как правило, социальной наукой, однако ее сходство с историей и правом настолько поразительно, что ее принадлежность остается под вопросом. Конечно, наблюдения из первых рук до сих пор играют очень небольшую роль в области социальных наук. Некоторые психологи относят свою дисциплину к биологическим наукам, другие — к социальным. Антропология не может быть подогнана ни под одну из этих категорий. Археолог в известной степени работает и думает, как геолог и историк. Действия антрополога, изучающего физическое окружение какого-нибудь племени, едва могут быть отличены от действий географа человека. Человек, занимающийся физической антропологией, неизбежно будет заниматься биологией человека. Также необходимо сказать несколько слов о различии между антропологией и гуманитарными науками. Гуманитарии, в общих чертах, обращаются назад, в прошлое, антропо- 337 логи — вперед. Они зондируют одни и те же вопросы, но их методы различны. Искусство и наука в равной степени пытаются превратить опыт в нечто понятное. Для художника Сидящий Бык является драматическим воплощением всей борьбы индейцев против белых людей. Для антрополога же Сидящий Бык растворяется среди всей массы военных вождей индейцев прерий, понятой в терминах всего нашего знания о роли вождя, различных конкретных факторах того времени, а также в терминах его собственной биографии. Гуманитарные науки подходят к общим проблемам через конкретных личностей или происшествия. Антропология имеет дело с частностями в обрамлении общего. Судя по всему, многие авторы недовольны тем, что наука о человеке посягает на те территории, которые давно считались собственностью драматургов, прозаиков, а позже и журналистов. Следует в то же время признать, что великие прозаики и драматурги, придерживаясь старых традиций своего ремесла, в гораздо большей степени, чем антропологи, привержены раскрывать движущие мотивы действий человека. Если мой друг пожелает в короткое время узнать, в чем особенности сельского населения Польши, я, несомненно, отошлю его к роману Владислава Реймонта «Мужики», а не к классической работе Томаса и Знанеского «Польские крестьяне». Лучшая монография Малиновского, посвященная тробрианцам, не идет ни в какое сравнение с «Моей Антонией» Уиллы Катер или «Черным ягненком и серым соколом» Ребекки Вест, по силе, с которой они представляют внутреннюю работу общества и мотивацию поведения индивида в нем. Но даже великий художник не даст нам возможности проверить его выводы, разве только на основании субъективного суждения. То, что прозаик может расшевелить самые глубокие наши чувства, не дает доказательств того, что он говорит истинную правду. Как известно, некоторые прекрасные драматурги ограничивались частным миром, движущимся и интересным, но очень тесным. Художники отводят боль- 338 шую роль интуиции и вдохновению, в то время как антрополог всегда с благодарностью относится к собственным прозрениям, но не принимает их до тех пор, пока не проверит их самыми жесткими методами. Указывая на возможность тщательного изучения своих выводов и сводя к минимуму личные убеждения путем использования стандартных методов исследования, антрополог выдвигает положения, которые имеют некоторые более прочные достоинства, хотя они и более абстрактны и, следовательно, не так быстро могут быть поняты. В чем различие в подходах между хорошим репортерам и хорошим полевым антропологом? У них много общего: препятствия, которые они должны преодолеть, чтобы встретить тех, кого им нужно встретить, аккуратность, с которой им следует выбирать информаторов, а также тщательность записи всего, что говорится и делается. Весьма лестно, когда один антрополог говорит другому: «Это — прекрасные заметки». Различия заключаются в целях, которые они определяют и к которым движутся. Репортер должен быть интересным; антрополог же обязан с энтузиазмом записывать скучные вещи. Репортер должен всегда думать о том, чем бы занять свою аудиторию, и о том, чтобы сделать репортаж понятным в соответствии с тем, чем живет его аудитория. Основная задача антрополога — в том, чтобы фиксировать события так, как их воспринимают люди, которых он изучает. Главное же в том, что и писатель, и ученый различными путями преследуют одну и ту же проблему, но не исключают при этом друг друга. Оба подхода необходимы, так как у каждого есть свои пределы, и каждый особым образом способствует просвещению. Обычным общим разделением антропологии является разделение на физическую и культурную. Физическая антропология включает в себя палеонтологию приматов (описание вымерших разновидностей человека и его ближайших животных родственников), эволюцию человека (процесс развития типов человека, начиная с его нечеловеческих пред- 339 ков), антропометрию (технику измерения человека), соматологию (описание живущих разновидностей человека, половых различий и индивидуальных физических различий), расовую антропологию (расовую классификацию человечества, расовую историю человека, смешения рас), сравнительное изучение роста и еще конституциональную антропологию (изучение предрасположенности людей с разными типами тела к некоторым заболеваниям и типам поведения, например, к преступному). Культурная антропология включает в себя археологию (изучение остатков прошлого), этнографию (чистое описание привычек и обычаев живущих народов), этнологию (сравнительное изучение прошлого и настоящего народов), фольклор (коллекционирование и анализ эпоса, музыки и повествований, сохраняемых устной традицией), социальную антропологию (изучение социальных процессов и социальной структуры), лингвистику (изучение живых и мертвых языков) и изучение культуры и личности (отношение между отличительными типами жизни и характерной психологией). Прикладная антропология — это применяемые как в физической, так в социальной антропологии способы сбора и использования данных для разрешения современных социальных, политических и экономических проблем в таких сферах, как управление колониями, военное руководство и производственные отношения. 340 Указатель А Абиссиния 204 Австралия 7, 262 Австрия 180 Агард, Уолтер 17 Адамс, Генри 79 Адамс, Джеймс Траслоу 294 Адар (город) 94 Адмиралтейство 204 Азия 74,84,113,140,207,263, 307,315 Аквинский, Св.Фома 53 алеманы 141 Альфред Великий 141 Аляска 77 Амазонка 32 Америка 27, 28, 30, 43,58, 74, 90,95,108,140,170,174, 196,212,234,262,266,270, 271,274,278,289,290,291, 292, 294, 307 Американское Философское Общество 18 "Анализ трех сеток для волос из области Пахамак" 30 Англия 28,53,71,93,96,99, 134,142,153,154,162,164, 181,182,189,199,210,230, 332 антропология биологическая 98 "Антропология и современная жизнь" 16 антропология культурная 340 антропология прикладная 340 антропология физическая 28, 29,127,163,333,339 Аренсберг, Конрад 225 Аризона 40, 78 Аристотель 198 Арканзас 105 Арктика 96 Ассоциация по проблемам науки, философии и религии 19 Атлантика 86 Африка 90,98,100,113,140, 146,154,155,202,307 ашанти 202 Б Бавария 141 Бак, Пол X. 18 Бали (острова) 261 Барбаросса 141 баски 68 Бастиан 25 Бауэр, Урсула Грэхэм 204 Беккер, Карл 184,271 Бенгалия 155 Бенедикт, Рут 17,49,92,300,301 Бентон 292 Берлин 182 Берн, Юждин 17 Бетховен 38 Библия 129, 131, 181 Ближний Восток 136,204,332 Блумфилд 179 341 Блэквуд, Беатрис 17 Блюменталь, Эрнст 19 Боас, Франц 16, 108,110, 133, 145,147,158,271,293 Бог 38,65,182,183,319,337 Богоматерь 53 Бойд В. К. 18 Бора-Бора (острова) 205 бораби 178 Бостон 35,51, 302 Бразилия 163 Брайсон, Лаймен 222, 324 Бригитта (Св.) 53 Бриджес 282 Британия 126, 133 Британская Колониальная служба 59 Британская Колумбия 192 Брю Дж. О. 17, 18 Брюнер, Эдвард 18 бугабуга 63 бургундцы 141 бушмены 58,95,98, 125, 130 Бэйн 86 Бэйтсон, Грегори 17, 261 Бюро американской этнологии 27 Бюро сельскохозяйственной экономики 203 В Вавилон 85 Вайденрайх 161 Варрон 184 Вашингтон 206,217, 223,289 Веблен 286 Веймарская конституция 63 Великая Депрессия 58, 289, 290 Вена 182,186 Венгерский парламент 181 Венгрия 141 Венский университет 17 Версальская мирная конференция 77 Версальский договор 70,314 Вест, Ребекка 338 Вестерн Электрик Плант (Западная электростанция) 222 Ветхий Завет 185 Викинг Фонд 18 Вико 65 Виктория (королева) 124 Вилсон, Маунт 320 винту 192, 195 Винчестер 181 Вирджиния 90 Вирхов 86 Висконсина Университет 17 Виттелсей, издательский дом 18 Военно-морская разведка 204 Военное управление по эвакуации 204 Восемнадцатая поправка к Конституции США 63 Восток 36, 79, 280 Восточная Азия 74 Восточная Африка 56,126 Вотертаун 35 Вселенная 52 вторая мировая война 178, 215,290 Вуд 292 Вэшбурн С. Л. 149 Г Гёте 159, 166 Гавайи 108,234 Гавайские острова 109 342 Гамбург 27 Гамильтон 56 Гарвард 17,27,222,307,331 Гарвардская бизнес-школа 222 Гарвардская школа искусств и наук 276 Гарвардская юридическая школа 276 Гарвардский колледж 276 Гарвардский университет 18 Гарвардского университета издательство 19 Генрих VIII 287 Германия 53, 63, 70, 141, 146, 164,180,182,313 Геродот 23, 24 Гиббс, Виллард 278 Гидрографическое ведомство Главнокомандующего флотом 204 Гитлер 29,251,265,293 Гликсман, Гарри 17 Глэдвин, Томас 109 Гобино 164 Гогенштауфены 141 Голландия 199,301 Голливуд 272 Гольдшмидт, Вальтер 263 Гомер 185 "Город Янки" 262 Государственный Департамент 201, 204, 224 готтентоты 38 Гражданская война (США) 164 Гране, Марсель 332 Грант, Мэдисон 165 Грейвз, Мортимер 320 Греция 88,96, 157 Гугенхейма Джона Саймона фонд памяти 18 Гудзонский залив 93 Гюнтер 159 Д Давида звезда 164 Далберг 159 Дальний Восток 84, 300 Дания 315 Дарвин, Чарльз 45, 86, 98, 124, 130,131,141,143,165,325 Департамент сельского хозяйства 262 "Держите порох сухим" 262 Десять Заповедей 69 Джейкобс 136 Джеймс 292 Джексон 290 Джефферсон 56, 268 Джойс Джейн 38 Джонсон А. В. 175 "Джоунсвиль, США" 263 Дикинсон, Дж. Лоуэс 275 Дихон Р. Б. 80,84, 100 Добжанский 107, 151 Доллард, Джон 17 Доллард, Чарльз 18 Дорожный проект 204 Древняя Греция 317 Дьюи, Джон 278,292,295 Дэвис, Джоанн 18 Дэвис, Пол 18 Дэвиса Кубок 182 Дюбуа, Кора 258 Дюркгейм, Эмиль 287, 336 Е Европа 24, 68, 77, 79, 81, 84, 98, 99,127,129,130,140,141, 343 164,221,262,263,265,275, 289,307,315 Египет 68,81,85,96,139,157, 332 египетские пирамиды 81 египтяне 23 Ж Жуковский В. А. 186 3 Запад 36,154,280,307 Западная Азия 262 Западная Африка 56 Западная Европа 53, 271, 279, 318 Зельцер, Карл 115 земи 204 Знанеский 338 "Золотая ветвь" 25 зулусы 44, 97 зуни 43,251 И Иван Грозный 141 "Идея культуры" 19 Израиль (библ.) 131 Иисус 282 "Илиада" 185 Иллинойс 222 Индиана 40, 155 Индия 80,110,154,155,157, 204 Индонезия 125 инки 38 Интендантский корпус 204 инцест 41, 302 Иордан (библ.) 181 Иран 85 Испания 180, 199 Исследовательский Центр Социальных Наук 18 "История по Скотту Тисью" 232 Италия 53,68,141,180,206, 287 Й Йельский университет 41, 108 Йемен 219 Йеркс 120 йоги 122 К Каин (библ.) 116 "Как вы сеете" 263 Калифорния 77, 154, 156, 263 каменный век 75 каменный век поздний 79, 109 каменный век ранний 79 Камерон, Норман 17 Канада 77,83,84,233 Канзас-Сити 173 Каплан, Берт 19 Капоретто 314 Карл Великий 140, 141, 142, 143 Карнеги корпорация 18 Каролинги 141 Карр Е. Г. 292 Касабланка 205 Кастор (гомер.) 185 Катер, Уилла 338 Кафе Сосайети 236 Кафедра Антропологии Гарварда 17 Кафедра Общественных отношений Гарварда 17 Кафедра Социальных отношений Гарварда 331 квакиутль 64, 238 344 Келли В. Г. 19 Кембридж 34, 35 Кения 204 Кентукки 156 "Кеньон Ревью" 19 Киддер А. В. 86 Кизинг, Феликс 202 Киплинг 298 Китай 38,40,87,98,127,157, 213,220, 300, 332 "Китайский человек" (ископ.) 99 Клакхон, Джейн 17,18 Клакхон, Джордж 17 Клакхон, Кэтрин 17 Клакхон, Флоренс 18,19 Кларк, Грэхэм 73 "Клеточная патология" 86 Книга Притчей Соломоновых (библ.) 69 Кобден 268 Коллиер, Джон 18,203 Колон 279 Колумб 73, 74 Колумбийского университета издательство 19 "Комитет бдительности" (линчеватели) 279 Комитет военной экономики 204 Комитет по делам индейцев 59, 203, 223, 227 Комитет по зарубежной экономике 204 Комитет по информации 199, 204 Комитет по эвакуации 199 Комитет федеральной безопасности 204 Комптон 292 Конант, Джеймс 18 конголезцы 97 Константинополь 141 Конституция США 63, 272 Конт, Огюст 26 "Конфигурации культурного роста" 86 "Конфликты власти в современной культуре" 19 Коперник 306 Копперс В. 17 Коржибский 191 Королевский антропологический институт 27 коряки 40 Коулер Р. Дж. 16, 19 Крёбер, Альфред 17,18,86,87, 88 Крёбер, Теодора 18 крестовые походы 87 Крит 96 "Критика политической экономии" 86 "Критические ситуации в пустынях и джунглях" 205 Крогман У. М. 105, 145 кроманьонцы 68, 109 кроу 237 Кроу, Джим 287 "Кто должен быть образованным?" 263 культура боевых топоров 72 Л Лаборатория Социальных Отношений 18 Лавджой 271 Лагуна, Грэйс де 37 "Лайф" 27 Лакедемон 186 лангобарды 141 345 Ласкер, Гэбриэл 119 Левант 136 Лейбниц 80 Лейтон, Александр 17,18,19 Лейтон, Доротея 17,18,19 "Лекции об уме" 86 Линд, Роберт 31,269,270 Линдеман 187 Линкольн, Абрахам 132 Линтон, Ральф 17, 19, 53, 84, 95 Липпит, Рональд 169, 306 Липпман, Уолтер 298 Листер 112, 130 Литрэ 86 Локк, Джон 185 Лоренц 139 Лос-Анджелес 155 Лоуер Ист Сайд 236 Лоуренс Т. Е. 204 Льюис, Джон Л. 167 М Майер, Эдвард 332 майя 332 майя пирамиды 71, 81 Мак-Гро и Хилла компания 18 Малиновский 338 маратуи 155 Маретх 155 Маркс 86 Маррет Р. Р. 17 Мартир, Питер 24 Маршалл, Джон 132 Массачусетс 34, 90, 222 Массачусетса Институт технологии 222 Медицинское отделение Военно-Воздушных сил 204 Мезоамерика 332 Мексика 84, 162, 176, 199, 203 Меланезия 62, 192 Мелвилл 292 Мендель, Грегор 81, 103, 130, 131,143,160 Меровинги 141 Месопотамия 24, 157 Мид, Маргарет 17, 188, 189, 196, 236,245,255,262,267,272 "Мидлтаун" 262 "Мидлтаун в переходный период" 262 Милс 109 Милуоки 173 Мильтона фонд 18 Министерство иностранных дел 204 Министерство сельского хозяйства 203 Миссисипи 83, 156 Михельсон 292 Мо, Генри Аллен 18 Морган 25 мормоны 94 Моррис, Чарльз 319 Моурер О. Г. 17, 19 "Моя Антония" 338 "Мужики" 338 Муссолини 70 "Мы, Европейцы" 162 Мэмфорд 285 Мэн (остров) 141 Мюллер, Макс 135 Мюррей, Генри А. 17 Н "Навахо" 19 навахо 40, 43, 47, 55, 78, 93,84, 192,193,194,232,233,302 346 "Наплыв цветных" 165 натчез 83 науатль 176 "Наука и свобода" 324 "Наука о человеке и мировой кризис" 19 неандертальцы 68,99,100 Невада 90 Нибур, Райнхольд 60, 299 Никий 248 Новая Англия 225, 289 Новый Свет 68,74,79 81 119, 131,294 Ной (библ.) 131 Норвегия 313 норманны 141 Норт Халстед стрит 105 Нортроп Ф. 308, 322 Нью-Йорк 40, 51, 189 "Нью-Йоркер" 27, 264 Нью-Мексико 17,30,43,54,78, 93, 178 Ньютон 80 О Общество прикладной антропологии 227 Огайо 155 Огути болезнь 125 Океания 90 Оклахома 71 Оксфорд 17,27, 182 Оксфордшир 71 "Олд Доминион" фонд 18 Оплер, Морис 124 Организация специальных заданий 204 Орегон 77, 93 Ортега-и-Гассет 69 Отделение военной химии 204 П палеолит 68 Палеологи 140 Палестина 68, 85, 99 Папуа 203 Париж 178, 186, 189 Парсонс, Талкотт 17 Пастер 112, 130 Пеннимэн Т. К. 17 Пенсильвания 105 первая мировая война 266 Перл Харбор 220 Перри, Ральф Бартон 321 Персия 72 Перу 68 Петти 231 Пибоди музей 18, 27 пигмеи 95 Пидмонт 225 Пикассо 38 пикты 141 "Пильтийский человек" (ископ.) 99 "Пир" 296 Пирсон, Карл 103, 142,146 питекантроп 99 Плато 83 Платон 293, 296 плейстоцен 98 Полидевк 185 полинезийцы 98 Полинезия 77 "Польские крестьяне" 338 Португалия 199 "Послевоенные германцы" 300 "Прикладная антропология" 202 примитивные культуры 51 "Примитивный человек как философ" 52 347 "Природа и судьба человека" 60,299 "Проблемы мира во всем мире" 19 Провидение 294 "Происхождение видов" 86, 325 Просвещение (истор.) 287 пуритане 126 пуэбло 78, 79, 93 Пуэрто-Рико 108 Пьемонт 136 Р Рагби 182 Радин, Пол 52 Райтер, Пол 17, 18 Рама 17 Рамах 93 Редфилд, Роберт 17,164,218 Реймонт, Владислав 338 "Религия и наши расовые проблемы" 19 Ренсом, Джон Кроу 19 Реформация (истор.) 87 Римская церковь 282 Рипли 274 Риткари (остров) 157 Род-Айленд 90 Родник, Дэвид 300 Родса фонд 18 Розенцвейг 169 Роквуд Х. Г. 16, 19 Рокфеллера фонд 18 Романтизм (истор.) 73, 287 Россия 87,141, 197,230 Ростен, Лео 210 Ростовцефф, Майкл 17 Рузвельт 29, 269 Румыния 301 Руни, Микки 279 С саамы 130 Савойя 141 Сайсеро (город) 222 Саксония 141 Сальвемини 206 Самнер 56 Самоа 219 Сан-Франциско 112,289,302 Север 156 Север американский 78, 275 Северная Америка 77, 83, 99, 262 Северная Европа 72, 113, 125, 153,245 Северная Месопотамия 85 "Секс и темперамент в трех примитивных обществах" 236 Сибирь 77 синантроп 99 Сирия 85 Сирьямаки 291 сиу 89,90 Сицилия 136 Скарлатти 38 скифы 23, 72 Скотт, Дональд 17,18 Скроггс 298 Служба информации 204 Служба сохранения почвы 203 Служба стратегической бомбардировки 204 Смит, Джозеф 292 Собор Шартрской Богоматери 279 Советская Россия 163 Советский Союз 292, 308 Солас 140 Сомали 93 348 Сомервилль 35 Сорокин 295 Социальная Инспекция военного времени 204 "Способ жизни" 19 Спулер, Джеймс 19 Средневековье (истор.) 109, 129,130 Средний Восток 84 Сталин 29, 293 Стамбул 213 Старый Свет 74,75, 119 Стауфер, Сэмуэль 18 Стегнер, Уоллес 70 Стоддарт, Лотроп 165 Стратегическое Министерство 204 Стрейтберг 194 Стюард 95 Судан 204 Судьба 38 Суматра 233 США 27,29,35,38,69,84,88, 90,93,94,104,108,110,115, 116,140,154,165,170,174, 178,189,199,202,204,207, 213,225,230,233,234,262, 263,264,265,271,272,274, 277,278,288,289,291,292, 294, 306 Сэпир, Эдвард 17,59,176,198, 285 "Сэтэрдей Ивнинг Пост" 27 Т Таиланд 61 "Тайм" 278 Танненбаум, Франк 275 Таос (долина) 54 Тасмания 96,147 Тацит 24 Тексан 94 Теннесси 155 Терок, фон 103 Тибет 47 тибетцы 125 Тимбукту 155 Тихий океан 68, 76, 202, 207, 219 Тихоокеанская Чайная Компания 86 Токвиль 268, 270 Томас, Норман 287, 338 Томпсон, Лаура 18 Торо 292 Точчер, Альфред 17,131 "Трактат о языке" 175 Тробрианские острова 61 Троллоп 86 "Тропы жизни" 319 Троя 23 Туркестан 71 Тэйлор, Джордж 18,25,27,69 Тэкс, Сол 31 У Уаймен Л. К. 17 Уайт, Лесли 17,66,325 Уайтхед 58, 87, 149, 319 Уаллерстайн, Рут 17 Уитмен 292 Уолл Стрит 167 Уорд, Лоуристон 17,19 Уорнер, Ллойд 218,262, 288,289 Уотели 86 "Уход великой расы" 165 Уэльс 131 Ф Фатум 65 ФБК 181 ФБР 105, 204 349 Фенихель Отто 247 Фенс Лэйк 93 Фехос, Паул 18 Фиджи 221 финикийцы 131 Фишер Р. А. 146 Фландрия 141 Флеминг 156 Фогт, Нанин 19 Фогт, Эван 17, 19 "Форчун" 168 Фрайс, Маргарет 252 Франк, Лоренс 18,66,303, 313 франки 141 Франция 53, 162, 164, 180, 199 Фрезер, Джеймс 25 Фрейд 78, 79, 248, 250 Фридрих, Карл 293 Фромм 270, 291 X Хавигхерст 262 хайда 192 Хаксли, Олдос 34, 124, 162, 184,295 Халс, Фредерик 220 Хаммурапи 24, 69 Хамфри В. Дж. 97 Хан (династия) 24 Хантингтон, Элсворт 98, 110, 126, 136 Харрис, Бейла 18 Харроу 182 Хендерсон Л. Дж. 35 Хендри 306 Хилл В. В. 17 Хичман, Эдвард 17 Хогбен, Ланселот 69 Холмс В. X. 73 хопи 73, 80 Хорни 291 Хортон, Дональд 201 Хотрей 185, 186 ХоуэлсВ. В. 126 Храм Трех Королей 279 "Христианская Наука" 184 Христос 69 Хутон, Эрнест 17,105, 111, 115,116,124,139 Хьюберт (Св.) 53 хьюнг-ну 24 Хэддон 162 Хэлдейн 153 Ц Центр занятости 199 Центральная Америка 80 Центральная Европа 113,153 Ч Чайлд, Гордон 76, 85, 89 Чарлсон 296 Чейпл, Элиот 224 "Человек разумный" (ископ.) 99 Чемберлен 164 "Черный ягненок и серый сокол" 338 Чикаго 40, 105, 173 Чикагский университет 173, 222 Чикагского университета Отдел антропологии 173 Ш Шапиро, Гарри 108, 145, 174 Шарп, Берта 17 Шарп, Фрэнк 17 Швейцария 108,315 Швеция 138, 181 Шелдон В. X. 117, 118 Шмидт В. 17 350 шотландцы 141 Шоу, Бернард 221 Штаб армии 204 шумеры 24 Э Эгган, Фред 17 Эдди, Мери Бейкер 292 Эдисон 278 Эдуард III 142 Эзра (библ.) 129 Эйзенхауэр 274 Эйнштейн 31, 78, 80, 187, 273, 323 Эквадор 204 Эмбри, Джон 227,300 Эмбри, Эдвин 324 Эмерсон 292 "Эмоция и воля" 86 "Эпос об Америке" 294 Эритрея 204 эскимосы 125 Эфиопия 84 Эшли-Монтэгю М. Ф. 149 Ю Юг 156 Юг, американский 65, 225, 275 Юго-Восток американский 71, 95 Юго-Восточная Азия 233 Юго-Запад американский 77, 78,93 Югославия 300 Южная Азия 81 Южная Африка 113, 125, 150 "Южный город" 262 юрок 237 Я Ява 98,113,127 "Яванский человек" (ископ.) 100 "Язык позитивной философии" 86 Япония 38,43, 108,109,125, 206,207,209,220,234,265, 332 «112 разочарований во французах» 210 Иностранные термины Homo sapiens 99, 127, 132, 137,229,237,316 Pitekantrop erectus 98 |
