Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы.

Наталья Кочакова

РОЖДЕНИЕ АФРИКАНСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Ифе, Ойо, Бенин, Дагомея

К оглавлению

Введение

Огромно и многозначно слово «цивилизация», вынесенное в заглавие данной работы. Это понятие, прочно вошедшее в ми­ровую научную литературу с конца XVIII в., с течением времени приобретало разные функции и значение в зависимости от исторических условий и при решении различных теоретических и политических проблем [75, с. 53—56; 71, с. 3]. В XIX в. цивили­зацию рассматривали главным образом как ступень обществен­ного развития, пришедшую на смену «варварству» [71, с. 4].

Понятие «цивилизация» было выработано на основе евро­пейского историко-культурного опыта; само это слово происхо­дит от латинского сivis («гражданский», «общественный», «государственный»). Исторически европейская цивилизация на уровне представлений XVIII в. — первой половины XIX в. ста­ла своего рода эталоном развития, с которым сопоставлялся, по мере накопления, азиатский, африканский и американский материал. Упор делался на противопоставления, различия, кото­рые объяснялись особенностями географической среды. Пример такой эколого-географической концепции цивилизации представ­ляет собой книга весьма популярного в свое время английского историка и социолога XIX в. Г. Т. Бокля. «Древние цивилиза­ции тропических стран, — писал он, — должны были бороться с бесчисленными затруднениями, не существующими в умеренном поясе, где издавна процветает европейская цивилизация. Напа­дения враждебных человеку животных, опустошения, произво­димые ураганами, бурями и землетрясениями, и другие опас­ности постоянно тяготели над этими странами и действовали на характер их народностей... главный вред состоял в том, что в уме человеческом возбуждались сближения понятий, которые доставляли воображению преобладание над рассудком, внуша­ли народу дух бессознательного благоговения, вместо духа лю­бознательности, и поощряли в нем расположение пренебрегать исследованием естественных причин представляющихся явле­ний и приписывать их действию причин сверхъестественных» [13, т. 1, ч. 1, с. 140—141]. Имея в виду Африку, Г. Т. Бокль высказывал мнение, что из всех африканских народов «одни египтяне были цивилизованы» благодаря благоприятным при­родным условиям своей страны, но даже и они, «несмотря на все эти преимущества, не сделали ничего особенно важного...» [13, т. 1, ч. 1, с. 92].

Противопоставление Восток — Запад (под Востоком подра­зумевались неевропейские культуры, т. е. культуры Азии и Аф­рики) достигло своего крайнего выражения в чеканных стро­ках Р. Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, не встретиться им никогда». Такое противопоставление было не­удивительным в колониальную эпоху. В XX в. целый комплекс причин — развитие и расширение исторических знаний о мире, такие социально-политические факторы, как победа Великой Октябрьской социалистической революции и образование СССР, «пробуждение» Азии, а позднее и Африки и крушение колони­альной системы — поставил человечество перед необходимостью нового исследовательского подхода, разработки принципиально иной концепции развития исторического процесса, соотношения всеобщей истории человечества и истории отдельных регионов земного шара.

В 60-х годах нашего века выдающийся советский востоко­вед Н. И. Конрад прямо заявил, что такие понятия, как «Евро­па», «Азия», «Африка», «Восток», «Запад», являются не исто­рическими, а географическими и что невозможно, неверно стро­ить концепцию исторического процесса на материале, ограни­ченном рамками Европы или Азии, Запада или Востока. «Ма­териалом может быть только история всего человечества, кото­рое именно в целом и является подлинным субъектом истории» [48, с. 452].

Основоположники марксизма связывали возникновение и ти­пы цивилизаций с определенным уровнем общественно-экономи­ческого и политического развития. В «Происхождении семьи, частной собственности и государства» Ф. Энгельс писал, что ступень товарного производства, с которого начинается цивили­зация, экономически характеризуется: 1) введением металличе­ских денег, а вместе с тем и денежного капитала, процента и ростовщичества; 2) появлением купцов как посреднического класса между производителями; 3) возникновением частной собственности на землю и ипотеки; 4) появлением рабского труда как господствующей формы производства. Цивилизации соответствует моногамия и отдельная семья как хозяйственная единица общества. Связующей силой цивилизованного общест­ва служит государство. Вступление в цивилизацию характери­зуют также закрепление противоположности между городом и деревней как основы всего общественного разделения труда и введение завещаний как признака утверждения института част­ной собственности. Основой цивилизации служит эксплуатация одного класса другим [т. 21, с. 175—176]. Здесь Энгельс пере­числяет признаки цивилизации на материалах древних Греции и Рима, отражающих специфику государствообразования и классообразования в данной части света; отбор этих признаков строго обусловлен генеральной мыслью последней фразы: «Основой цивилизации служит эксплуатация одного класса дру­гим», иными словами, переход к вторичной формации.

Четкое разграничение и выявление соотношения понятий «цивилизация», «культура» и «общественно-экономическая фор­мация» рассматривается советскими философами, этнографами и историками в качестве необходимого условия для дальней­шего изучения формирования и развития цивилизаций земного шара [71; 75; 115].

Не учитывать «стадиального» компонента понятия «цивили­зация» тем более нельзя, потому что конкретный материал, на­копленный исследователями древних азиатских, африканских и американских обществ, показывает, что не существует некоего универсального обязательного набора элементов культуры, зна­менующих вступление того или иного народа на порог цивили­зации. Например, проанализировав комплекс разнообразных источников, В. И. Гуляев показал и доказал, что народы доис-панской Мезоамерики вступили в эпоху цивилизации, не зная плуга, колеса, вьючных и тягловых животных, обработки метал­лов, ирригации и т. д. [30, с. 13]. В другом случае в качестве показателей вступления общества в эпоху цивилизации отме­чаются такие, как наличие в обществе дифференцированных и развитых координирующих управленческо-бюрократических служб; коммуникаций и транспортных средств, способных обес­печить торговлю на длительные расстояния; средств для сохра­нения и передачи информации из поколения в поколение, т. е. письменности; а также наличие сложных архитектурных форм [176, с. 61]. В третьем случае в числе признаков вступления общества в цивилизацию называются изобретение письма и ка­лендаря, пробуждение исторического сознания, развитие специ­фического стиля в искусстве и архитектуре, зарождение антро­поморфных концепций в религии [176, с. 217].

Во всех упомянутых случаях, однако, неизменно присутство­вали такие важнейшие признаки, как наличие городов и пись­менности в качестве элементов общества, где сложились или складываются классы и государства. Это положение, развитое Ф. Энгельсом, не утратило своего значения, получив позднее блестящее подкрепление анализом археологического материала в работах известного английского археолога Г. Чайлда [116 с. 29—32].

Гуманистическая сущность явления цивилизации, выражаю­щаяся, в частности, в возрастающем осознании народами мира их причастности к судьбам мировой цивилизации, выдвигает перед исследователями новый аспект проблемы ее изучения. Дело в том, что в мировую цивилизацию народы Африки как полноправные члены входят только сейчас. Роль и вес афри­канских народов в мировой культуре и политике будет все бо­лее возрастать с течением времени. Приобщение народов Тро­пической Африки к мировой цивилизации сопровождается на­стойчивым требованием признания вклада африканцев в ее формирование с доколониальных времен; в африканистской ли­тературе стало обычным писать о «блестящих цивилизациях» у народов, находившихся на стадии общинно-родового строя. Это создает опасность частичной девальвации научного понятия «ци­вилизация».

И у нас, и за рубежом африканисты обходятся с ним доста­точно вольно, особенно с той поры, как после второй мировой войны в африканистике произошел перелом в отношении к до­колониальным африканским обществам и появилась тенденция выявлять и возвышать африканские культурные ценности. Тер­мин «цивилизация» стал таким же общеупотребительным сло­вом для характеристики самых разнообразных африканских об­ществ, каким в XIX в. он был в смысловой оппозиции к поня­тиям «дикость» и «варварство». Так, известный бельгийсий этнограф Ж. Маке, автор книги «Цивилизации Африки южнее Сахары» понимает под «цивилизацией», по справедливому за­мечанию Д. А. Ольдерогге, то, что в советской литературе на­зывается «хозяйственно-культурный тип» [62, с. 152], и отно­сит к определенному типу «цивилизации» даже народы, стоя­щие на уровне охоты и собирательства (см. главу «Цивилиза­ция лука»). Итальянец А. Гаудио, озаглавив свою книгу «Ци­вилизация Сахары», похоже, вообще не задумывается над этим понятием, подразумевая под «цивилизациями» (как это следует из текста книги) культуры различных народов, населяющих пу­стыню Сахару [21].

Замена термина «цивилизация» термином «культура» встре­чается и у советских авторов, но ввиду многозначности обоих понятий нельзя сказать, что они употребляются советскими ис­следователями как синонимы. Например, когда, отвечая на письмо А. Тойнби, Н. И. Конрад пишет о том значении, кото­рое он придает «вопросам изучения цивилизации или, как мы говорим, культуры», то в действительности он не ставит знака равенства между ними. Культура, подчеркивает Н. И. Конрад, составляет основу цивилизации, оставляя за скобками, но от­нюдь не отбрасывая другие признаки последней [31, с. 178],

Ю. М. Кобищанов, посвятивший изучению цивилизации в Африке несколько исследований, понимает под цивилизацией «суперэтническую общность, характеризующуюся известным социально-экономическим и культурным единством, находящим выражение в самосознании ее членов». Таким образом, циви­лизация, продолжает он, это — система обществ, складывав­шаяся исторически [42, с. 6—7].

В другой своей работе Ю. М. Кобищанов выделил так на­зываемую подлинную, т. е. «городскую, классовую, письменную цивилизацию», возникновение которой связывается с началом бронзового века, и «догородскую цивилизацию» предшествующе­го периода, формирующуюся на базе земледельческого неолита [45, с. 179]. Такой подход позволил ему причислить к цивили­зации (т. е. на деле к «догородской цивилизации») разнообразные археологические находки эпохи раннего железного века на обширной территории к югу и северу от слияния рек Нигера и Бенуэ и назвать их очагом «догородской цивилизации» [44, с. 190] (при этом имелись в виду находки культуры Нок, о ко­торой будет рассказано в первой главе этой книги).

В свете сказанного выше представляется, что сама жизнь, глобальные процессы современности диктуют развитие нового направления — изучения ростков предцивилизаций в Африке, начальных стадий формирования цивилизации и, следователь­но, начальных стадий государствообразования и развития горо­дов.

Данная работа посвящена зарождению и формированию ло­кальной цивилизации в странах побережья Бенинского залива. Термин «локальная цивилизация», неразрывно связанный с име­нем А. Тойнби, сравнительно редко употребляется советскими авторами. Тем не менее он имеет право на существование; по определению Э. С. Маркаряна, «в современном историческом значении данный термин может служить для краткого обозна­чения определенных ограничительных во времени и пространст­ве и специфических по форме своего выражения исторических образований, сложившихся в результате территориальной, эко­номической, духовной общности, общности социального разви­тия», он «является понятием собственно историческим, фикси­рующим закономерные процессы истории в их конкретной дан­ности...» [63, с. 172, 173].

Что же касается названия избранного географического ареа­ла, то оно условно, ибо на деле эта территория охватывает не только прибрежные районы Бенинского залива, но и в гораздо большей степени прилегающие к ним с севера области тропиче­ских лесов и лесистых саванн, населенные родственными наро­дами йоруба, эдо (бини), аджа и более мелкими этническими группами, на протяжении многих веков развивавшимися в тес­ном взаимодействии друг с другом. Историческое ядро ареала составляли йорубские государства и Бенин. Его дальней восточ­ной периферией, возможно, был Игбо-Укву. На западе в него входили государства аджа, в том числе Дагомейское царство. Страны побережья Бенинского залива составляли единый социокультурный регион, т. е. «историко-культурный ареал, со­стоящий из однотипных в формационном отношении социаль­ных организмов» [76, с. 70; 115, с. 1—5].

Важным аспектом проблемы генезиса цивилизаций является вопрос о роли контактов и заимствований: является ли диффу­зия главной причиной культурного прогресса или служит его катализатором? Для региона побережья Бенинского залива эта общая проблема ставится еще более остро, так как она в течение длительного времени была осложнена соображениями колониалистского и расистского характера. Вторым обстоятельством, затрудняющим ее решение, является нехватка доброкаче­ственных источников, в том числе таких важных, как африкан­ские. Лишь с середины 60-х годов можно говорить об ощутимом пополнении источниковой базы комплексными данными многих наук. Эти данные во многих случаях в корне опровергают, от­метают бытовавшие ранее (и бытующие до сих пор) представ­ления о культурно-историческом развитии исследуемого регио­на, о его контактах с другими культурами и о взаимодействи­ях и взаимовлияниях отдельных его частей.

Источниковая база африканиста, занятого исследованиями культуры, истории, социальных отношений у африканских на­родов в доколониальный период, весьма специфична. Недоста­ток, а подчас и полное отсутствие местных письменных источни­ков ранее XIX в. и слабое археологическое обследование кон­тинента частично компенсируются данными этнографов (вклю­чая большой отряд африканских ученых) и непрофессиональ­ных наблюдателей (путешественников, торговцев, миссионеров и т. п.), оставивших живые свидетельства о функционировании местных социальных и политических институтов, модификации и реликты которых продолжают жить в современной Африке. В этом отношении африканист находится в более выгодном по­ложении, чем исследователь цивилизаций далекого прошлого, имеющий дело со следами культур давно исчезнувших народов. Устная традиция и невербальные виды источников также со­ставляют значительную часть источниковой базы современной африканистики.

Страны побережья Бенинского залива — один из наиболее известных очагов доколониальной государственности в субсахарской Африке. Историками разных стран написано сравни­тельно много об Ойо и других государственных образованиях у йоруба, о средневековом Бенине. Однако знаем мы о них до сих пор все же довольно мало. Восстановлены лишь фрагменты политической истории этих государств, неясно их происхожде­ние, слабо изучены и по-разному оцениваются их общественно-политические структуры, характер государственной власти и т.п.

В советской африканистике до недавнего времени наиболь­шее внимание уделялось Бенину. Его общественно-политиче­ский строй определялся как «феодальное государство» [11, т. 1, с. 264], «раннерабовладельческое государство» и «рабовладель­ческая деспотия» [120, с. 176; 121, с. 149], «централизованная деспотия, носившая определенные теократические черты» и воз­вышавшаяся над обществом, где «существовали два социаль­но-экономических уклада: феодальный и рабовладельческий, причем феодальный был преобладающим» [96, с. 120]; йорубские государства в работах 50-х — начала 60-х годов характе­ризовались как «мелкие феодальные княжества» [72, с. 278; 11, т. 1, с. 380]. Эти точки зрения — отражение и следствие общих тенденций советской африканистики 50-х — начала 60-х годов (см. [53, с. 17—67]).

Данная книга является естественным продолжением не­скольких предшествующих работ ее автора, посвященных глав­ным образом социально-экономическим процессам в регионе по­бережья  Бенинского  залива  в  предколониальный  период   [52; 53, с. 17—67;  176, с. 495—510]. Руководствуясь желанием пре­доставить читателю максимально больший объем нового мате­риала, объединенный темой формирования локальной цивили­зации, автор при характеристике социальной структуры иссле­дуемых обществ ограничился ссылками на указанные работы и краткими выдержками из них. Существенно обновлен был толь­ко раздел о рабстве; это сделано в связи с неоднозначным вос­приятием читателями позиции автора в указанных работах от­носительно роли и места рабства в социальной структуре ис­следуемых обществ, а также в связи со спецификой их развития под воздействием такого внешнего фактора, как трансатланти­ческая работорговля (см. [74, с. 125; 262; 263]). Анализ соци­ально-политических и идеологических институтов    стран побе­режья Бенинского залива, прежде всего царской власти и ран­них государств, предлагаемый в данной книге, как считает ее автор, в основном подкрепляет данную им в прежних работах характеристику местных обществ как дуалистичных, предклассовых, в которых развитие эксплуатации основной    массы об­щинников и рабов господствующим слоем носителей титулов, связанных с организаторски-управленческой деятельностью (сло­ем, включающим значительную прослойку рабов), осуществля­лось при сохранении значительного влияния на все стороны жизни общества общинно-родовых институтов. Последние по мере эволюции ранних государств вплоть до конца доколони­ального периода не столько распадались, сколько интегрирова­лись в раннегосударственные структуры в качестве ячеек экс­плуатации. Общественно-экономические уклады в таких общест­вах еще не выявлены настолько, чтобы можно было причислить их к рабовладельческой или феодальной формации. Политиче­ские институты, связанные и генетически и функционально с общинной организацией (насчитывающие в исследуемом регио­не по крайней мере несколько веков    самостоятельного разви­тия), не подходят под классическое марксистское определение государства как аппарата насилия одного класса над другим. Более того, неадекватное использование терминологии способ­но придать описанию такого государства   некие надклассовые черты (потому что в обществе, в котором    констатируется    его аличие, еще отсутствуют антагонистические классы), они еще не сложились.

В советскои исторической литературе о доклассовых обществах в других частях ойкумены справедливо отмечалось, что в качестве условия для изучения процесса возникновения государства и специфики зародышевых государственных форм следует четко расчленять две стадии в развитии общества и политиче­ских институтов: эпоху классообразования и эпоху раннеклассо­вого общества. А. И. Неусыхин, исходя из анализа варварских обществ Западной Европы, для обозначения   длительной пере­ходной стадии от родо-племенного строя к раннеклассовому (в случае германских племен — к раннефеодальному) ввел понятие «дофеодальный период». На этой стадии он выделил два этапа в становлении зачаточных форм государственной власти. Пер­вый этап — государство как прочно осевший в определенной области или стране племенной союз; это «политическое обра­зование», в котором более или менее устойчивая королевская власть отражает — наряду с интересами знати — также и обще­племенные интересы. Для второго этапа характерно так назы­ваемое «варварское государство» с «единоличной королевской властью и начавшимся процесом классообразования», когда ко­ролевская власть все еще носит на себе следы своего происхож­дения из предыдущей стадии развития [73, с. 81].

Развивая это положение А. И. Неусыхина на более широком историческом материале, ряд советских исследователей выде­ляют в эпохе классообразования два этапа. Начальный этап ге­незиса органов государственной власти предполагается связы­вать не столько с появлением новых политических институтов, сколько с трансформацией старых, родовых по своему проис­хождению органов управления для нужд усложнившейся соци­альной структуры. Органы управления на этом этапе выражают интересы всего общества, а не только родо-племенной верхуш­ки. Последний период эпохи классообразования называется предгосударственным, ибо ему присуще появление «предгосу-дарств», соответствующих «варварским государствам» А. И. Не­усыхина. Зародышевые государственные образования этого пе­риода выражают интересы главным образом верхушки общест­ва и служат ускорителями процесса классообразования, спо­собствуя его завершению.

В западноевропейской африканистике начала 60-х годов по­литические институты исследуемого региона не столько анали­зировались, сколько втискивались в рамки умозрительной идеи того или иного автора о ходе (или застойном состоянии) доко­лониальной африканской истории в целом. Например, извест­ный английский африканист Дж. Фэйдж, рассматривая историю Западной Африки в контексте политических сдвигов в этой части континента, особенно выделял конструктивную роль ра­боторговли в формировании, развитии и в специфике государств «лесной зоны» [187]. В другой работе, написанной совместно с Р. Оливером, Дж. Фэйдж, освещая проблему государствообра-зования у ашанти, йоруба, бини и т. п., исходил из существо­вания единого внешнего источника, откуда вырастали общие «политические идеи» государств «суданской цивилизации» [244].

Опубликованная в 1967 г. коллективная работа «Государст­ва Западной Африки в XIX в.» [275] имеет принципиально иные отправные моменты. Каждая глава основана на материалах длительных полевых исследований авторов; полученный ими сравнительно-исторический материал выявил некоторые общие черты доколониальных западноафриканских политических си­стем. Такими общими чертами, по их мнению, являются следу­ющие:

3. Священный царь, стоявший фактически или номинально во главе управления. Система ограничения царской власти как при помощи разнообразных ритуальных запретов, так и посредст­вом структуры управления (государственный совет при царе из представителей знатных родов в качестве помощника и — од­новременно — противовеса царской власти). При такой системе роль царя, обладающего внешне абсолютной властью, может быть сведена к роли марионетки.

2. Очень сложный по происхождению и многообразию обя­занностей состав правящей верхушки, формирование ее почти в каждом государстве из различных источников (по принципу родства с царем или царским домом; по принадлежности к ро­дам, где те или иные должности передаются по наследству; по возрасту и полу; по личным заслугам и т. д.).

3. Большая или меньшая степень иерархизации общества при доступности некоторых должностей широким слоям насе­ления. (В высоко иерархизированных обществах, например в Ойо, только некоторые должности, главным образом низшие, были доступны рядовым общинникам, в то время как в Бенине и Дагомее большинство должностей, включая многие высшие, были теоретически доступны всему населению.) С этим связа­ны нечеткость, расплывчатость граней, разделяющих социаль­ные прослойки, а подчас и отсутствие нижней грани между управляющим слоем и народом — рядовой массой общинников.

4. Структурная связь управления с общинной организацией.

5. Большая роль рабов (в значительной части евнухов) в управлении. Рабы-советники и рабская гвардия как опора цар­ской власти в противовес общинной организации.

6. В области идеологии — тесная связь государственных культов с особой священного царя.

7. В области социальной структуры — значительная соци­альная дифференциация, легко различаемые сословные деления и отсутствие признаков ясно оформившихся классов.

Более конкретно, по крупнейшим государствам исследуемого региона,  делаются  следующие  выводы.  Автор  очерка  об  Ойо Л. Мортон-Уильямс различает в этом государстве четыре соци­альные категории, образующие «статусные группы»: члены царского рода, свободное население Ойо, евнухи и рабы [275, с. 50—51]. Стержнем политической жизни Ойо, оказывающим влияние на положение и позицию всех социальных групп, является, по его мнению, баланс двух основных политических сил «королевства» — священного царя и государственного совета ойо меси. В то же время автор очерка о Бенине Р. Брэдбери основной момент, определивший разные пути эволюции поли­тических систем в Ойо и Бенине (которые он считает родст­венными государствами), видит в различии социальных струк­тур Ойо и Бенина на заре их развития [275, с. 3].

На рубеже 70-х годов стали появляться работы, основанные на анализе комплекса источников — письменных и невербаль­ных, с широким привлечением данных устной традиции, а так­же молодой африканской археологии. Англичанин Р. Смит, ав­тор книги «Королевства йоруба», решительно отмежевался от пресловутой хамитской теории, сторонники которой пытались доказать, что культура и государственность коренного земле­дельческого населения Тропической Африки созданы светлоко­жими хамитами — пришельцами из северной части континента. Хамитская теория, пишет Смит, «стала в течение последних лет объектом сокрушительной критики и не является более при­годной» [266, с. 12]. По его мнению, цикл легенд об Одудуве — мифическом основателе большинства йорубских государств — вовсе не связан с пришельцами с северо-востока — носителями идей государственности и института царской власти и отра­жает не миграции и завоевания, а автохтонный процесс образо­вания государств и расселения родственных этнических групп [266, с. 19].

Англичанин Р. Ло в фундаментальной работе, посвященной истории крупнейшего йорубского государства Ойо, высказывает точку зрения, что институт царской власти в йорубском регионе имеет местное происхождение. Развитие института царской власти, по его мнению, может рассматриваться как следствие урбанизации, необходимости управления гетерогенными город­скими общинами. Те исследователи, которые верят в решаю­щую роль/пришельцев с севера в создании йорубской государст­венности, доказывают, что городские поселения в Йорубе име­ли оборонное происхождение, они создавались якобы для защи­ты иноземных завоевателей от враждебного местного населе­ния. Действительно, йорубские города имели важные военные функции, пишет Р. Ло. Однако их развитие было, по-видимому, прежде всего связано с их ролью рынков для местной и кара­ванной торговли [216, с. 28—30].

Р. Ло считает, что хорошая организация войска, наличие хо­рошо обученной кавалерии и лучников способствовали подъему «империи» Ойо. Однако за военными факторами, по мнению Р. Ло, лежали экономические причины: возвышение и расцвет Ойо были связаны с его участием в торговле на большие рас­стояния, особенно (начиная с XVII в.) в трансатлантической работорговле. Лошадей для кавалерии правители Ойо покупа­ли у своих северных соседей, расплачиваясь европейскими то­варами, приобретаемыми на побережье Бенинского залива в об­мен на рабов. Иными словами, военные успехи правителей Ойо финансировались непосредственно доходами от трансатлантиче­ской работорговли [216, с. 241].

Уже упоминавшийся Дж. Фэйдж в изданной в 1978 г. «Исто­рии Африки» назвал важным государствообразующим факто­ром в восточной Гвинее (т. е. как раз в зоне побережья Бенин­ского залива) торговлю — в отличие от западной части Гвинеи, где, по его мнению, государствообразование происходило в зна­чительной мере под воздействием «инициативы» суданских на­родов манде. «Нет сомнения, — пишет он о восточной части Гвинеи, — что торговля была фактором в аккумуляции богатст­ва и в развитии монархической власти» [188, с. 109].

На протяжении последних полутора десятков лет советские и зарубежные исследователи (и те, и другие широко использо­вали африканский материал) много сделали для того, чтобы попытаться выявить общие и специфические факторы генезиса государства, структурообразующие элементы государствообразования, типы и стадии развития протогосударств, их основные признаки и особенности на каждой стадии.

В западной литературе была сделана попытка выделить предгосударственные формы. Это, во-первых, понятие «сегмент­ное государство», разработанное Э. Саутхоллом, а также «чиф-дом» и «раннее государство», В настоящее время все три терми­на употребляются советскими исследователями, причем термин «чифдом» имеет русский эквивалент «вождество». «Сегментное государство» относится советскими исследователями к потестарным структурам и квалифицируется как «переходный ва­риант к той форме организации, которая в литературе послед­них полутора десятилетий получила название "вождество" и рассматривается как промежуточный этап от общества чисто родового к собственно государственной организации» [59, с. 130].

Термин «чифдом» был введен Э. Сервисом и впоследствии разработан X. Дж_; Клэссеном, который выделяет его в осо­бый предгосударственный политический институт по следующим признакам: 1) наличие центрального руководства, развитого в большей или меньшей степени при отсутствии у политических лидеров постоянной узаконенной власти проводить в жизнь свои решения; 2) отсутствие у руководства чифдома возмож­ностей предотвратить расщепление этого политического образо­вания; 3) население чифдома уже разделяется на управляю­щих и управляемых, однако различия между этими двумя груп­пами не являются непреодолимыми и часто основываются лишь на различиях, определяемых родственными отношениями; обна­руживается тенденция к развитию привилегий, обусловленных брачными связями; 4) институты для отчуждения прибавоч­ного продукта в целях использования их управляющей группой существуют, но они не очень хорошо развиты и нередко при­меняются лишь от случая к случаю. Ни дань, ни так называе­мые даннические подарки не являются единственным источником существования правителей; 5) «племенные общества» (оче­видно, составные части чифдома. — Н. К.) имеют общую для чифдома идеологию, которая, возможно, была даже более широ­ко распространенной, чем в классовых обществах [164, с. 491].

Иными словами, чифдом — это доклассовое политическое образование, где а) господствуют территориально-родственные связи и намечающаяся социальная иерархия типа «правите­ли — управляемые» основывается на иерархии родов (или скры­та под ней); б) правящий слой в экономическом отношении не вполне отделен от массы общинников: ни дань, ни даннические подарки не являются систематическими; нельзя сказать, что этот слой живет целиком за счет отчуждения части прибавоч­ного продукта; в) отсутствуют органы насилия; г) существуют средства интеграции населения чифдома: это наличие цент­рального руководства, которое, однако, не имеет аппарата, и общая идеология, способствующая цементированию чифдома.

Все же с понятием «чифдом» не все ясно, нет единодушия в том, какое место занимает этот институт в цепи потестарно-политических структур доклассовых и раннеклассовых обществ. Выше уже приводилось определение, данное вождеству (т. е. тому же чифдому) Л. Е. Куббелем. Другой советский исследо­ватель, Л. С. Васильев, специалист по истории Китая, в ходе обзора западной литературы о государствообразовании делает вывод об универсальности чифдома как политической структу­ры .[17, с. 175], связывая его появление с «тем уровнем соци­ально-культурной интеграции, который соответствует наиболее раннему и, видимо, ключевому этапу процесса становления го­сударства» [17, с. 158]. В этом он расходится с X. Дж. М. Клэссеном, который считает чифдом догосударственным образовани­ем и четко разделяет два этапа развития общества: догосудар-ственный и государственный, гранью между которыми является эпоха раннего государства.

Под этой первой стадией государственности понимается «централизованная социально-политическая организация для регулирования социальных отношений в сложном стратифици­рованном обществе, разделенном по крайней мере на две основ­ные страты, или возникающие социальные классы, — на пра­вителей и управляемых, отношения между которыми характери­зуются политическим господством первых и данническими обя­зательствами вторых»; законность этих отношений освящается единой для раннего государства идеологией, основной принцип которой составляет взаимный обмен услугами [176, с. 640].

Раннее государство отличается от чифдома, во-первых, на­личием централизованного управления, имеющего возможность поддерживать закон и порядок «как с помощью авторитета, так и силой или угрозой силы» [164, с. 490], т. е. наличием ор­ганов принуждения; во-вторых, тем, что в раннем государстве «существует производство регулярного прибавочного продукта, который используется для поддержания государственной организации». Аппарат раннего государства способен предотвратить его расщепление. В числе других признаков раннего государст­ва отмечается его независимость в качестве политической еди­ницы, основной принцип разделения населения — на правите­лей и управляемых, наличие общей для раннего государства идеологии [164, с. 490].

Раннее государство (этот термин употреблял еще К. Поланьи в качестве синонима «архаического государства») представляет собой особую стадию развития государственности. Оно обла­дает рядом черт, присущих только ему. Понятие раннего госу­дарства пока еще разработано слабо. Оно было впервые широ­ко введено в научный оборот в 1978 г. как результат сравни­тельного анализа двадцати политических систем Азии, Африки, доколумбовой Америки и Европы периода государствообразования. В качестве характерных черт раннего государства, позво­ляющих выделить его в особую стадию, были тогда отмечены следующие его особенности:

1) Положение правителя как главы раннего государства обо­сновывается мифами и генеалогией, которые связывают его со сверхъестественными силами. Он также считается благотворя­щей личностью, источником даров, вознаграждений и подноше­ний.

2) Аристократия состоит из членов царской семьи, клано­вых старейшин и лиц, занимающих высокие должности. Част­ная собственность на землю — явление редкое и, по-видимому, не является важным фактором достижения высокого социаль­ного статуса.

3) Раннему государству присуща идеология обмена услу­гами, согласно которой все категории подданных платят прави­телю дань, торговые и судебные пошлины, услуги, в то время как правитель, со своей стороны, считается ответственным за охрану своих подданных от посягательств врага, за соблюде­ние закона и порядка, обладает благотворящей силой, сверхъ­естественной способностью влиять на благоденствие страны. Го­сударственная идеология поддерживается жречеством.

4) Производством материальных благ заняты определенные социальные группы общества. Доступ к материальным ресур­сам неодинаков. Основным источником дохода высшей страты является дань. Наряду с этим в раннем государстве сущест­вуют подати, которые уплачиваются всеми социальными кате­гориями, хотя и различаются по количеству и качеству. Соци­альное неравенство основывается прежде всего на происхожде­нии, причем огромную роль играет степень родственной бли­зости к линиджу правителя.

5) В раннем государстве существуют многочисленные долж­ностные лица, выполняющие специализированные задачи. Долж­ностные лица «общего характера», или полифункциональные администраторы, характерны главным образом для региональ­ного и местного уровней управления. Что же касается центрального органа управления, то на этом уровне действуют в основном «специалисты». Хотя в идеале только правитель имеет право даровать законы, на деле государственные уста­новления являются плодом деятельности многих людей.

В зависимости от степени развития а) торговли и рынков, б) способа достижения высоких постов (наследованием или на­значением), в) частной собственности на землю, г) судебной системы и системы налогообложения, д) способа вознаграж­дения должностных лиц ранние государства делятся на три группы: зародышевые, типичные, переходные [163, с. 60—61].

Понятие раннего государства было использовано Л. С. Ва­сильевым при изучении генезиса китайского государства. Пер­вая глава его исследования содержит уточненную и дорабо­танную (по сравнению с двумя журнальными обзорами того же автора [15; 16]) дефиницию: «раннее государство — это осно­ванная на клановых и внеплановых связях, знакомая со спе­циализацией производственной и административной деятель­ности многоступенчатая иерархическая политическая структура, главной функцией которой является централизованное управ­ление крупным территориально-административным комплексом и обеспечение престижного потребления привилегированных верхов (управителей) за счет налогов и повинностей с произ­водителей, причем отношения между верхами и низами по-преж­нему основаны на принципах реципрокности (т. е. взаимности, взаимного обмена услугами. — Н. К.) и редистрибуции (т. е. перераспределения. — Н. К.) и легитимированы общепризнан­ной религиозно-идеологической доктриной» [18, с. 49].

Отдавая должное большой аналитической работе, проделан­ной Л. С. Васильевым, взявшим на себя труд проштудировать и довести до советского читателя результаты мировых научных исследований в области генезиса государства, невозможно все же не отметить, что упоминаемые Л. С. Васильевым отношения «реципрокности» в раннем государстве — не что иное, как ис­каженные представления людей той эпохи, а реальным отно­шением было принудительное отчуждение части прибавочно­го продукта в пользу управляющего слоя, и в этой части опре­деление раннего государства, данное X. Дж. М. Клэссеном и П. Скальником, более правильно.

В 80-х годах понятие «раннее государство» вошло также в учебник по истории первобытного общества [85а]. В качестве критериев, отличающих раннее государство от «предгосударственных образований "вождеств"», названы: появление публич­ной власти, располагающей аппаратом принуждения, и разде­ление населения, «на первых порах неполное и непоследова­тельное», по территориальному принципу [85а, с. 195]. Отме­чается также, что выявление четкой грани между предгосударственными образованиями и ранними государствами «по боль­шей части непросто и требует особых углубленных исследова­ний» [85а, с. 196].

Вопрос о том, можно ли выделить специфические общие черты доколониальных африканских государств, или, иначе го­воря, правомерно ли говорить об африканском типе государст­ва, остается открытым в мировой науке. Думается тем не ме­нее, что игнорировать его никак нельзя, хотя бы потому, что институт царской власти, вернее, его модернизированное видо­изменение продолжает существовать в современной Африке, яв­ляясь неотъемлемой частью современных политических струк­тур республиканского типа (например, палаты вождей и «урож­денных правителей» в современной Нигерии). Вопрос о само­бытности африканского государства доколониальной эпохи яв­ляется частью животрепещущей политической проблемы, свя­занной с лозунгом так называемой африканской самобытности, провозглашаемым большинством африканских политических лидеров наших дней.

Насколько известно автору данной работы, она является первой попыткой исследования рождения цивилизации в регио­не побережья Бенинского залива. Более того, пока еще не написана и систематическая история региона, если не считать кратких очерков в сводных исторических изданиях. Существую­щие «Истории» Нигерии и Дагомеи, включая отечественную «Историю Нигерии в новое и новейшее время», уделяют мини­мальное внимание историческим процессам, протекавшим в этой части Западной Африки, до того как ее «открыли» евро­пейские работорговцы. Это обстоятельство, а также желание проследить динамику развития ранних государств предопреде­лило включение в книгу в качестве отдельной главы историче­ского очерка. Стержневыми в работе являются главы и разде­лы, посвященные развитию и особенностям структуры и функ­ций царской власти и государства, т. е. тех общественно-поли­тических институтов, которые определяли целенаправленную деятельность формирующейся цивилизации. Важное значение для раскрытия темы имеет материал поневоле небольшой гла­вы о средствах хранения и передачи информации, т. е. о том, что принято обозначать как кумулятивную функцию цивилиза­ции. Глава о контактах с исламским миром и работорговле представляет собой попытку освещения главных внешних фак­торов формирования данной локальной цивилизации периода образования и развития ранних государств.