Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы.
К оглавлению
Глава 8
РАННЕЕ ГОСУДАРСТВО:
ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ПРАЗДНИКИ.
ОРГАНИЗАЦИЯ ВОИН И ВОЙСКА
Важнейшим механизмом функционирования раннего государства, включавшим в государственную жизнь практически все его население самым непосредственным образом, была организация войн и общегосударственных праздников. Ввиду их ярко выраженного религиозно-магического характера общегосударственные празднества обычно принято рассматривать как выражение религиозных верований и культов народа, вследствие чего остаются в тени их политический, экономический и социальный аспекты. Между тем эти празднества, осуществлявшиеся регулярно в рамках вполне определенной социально-экономической структуры, были важнейшими рычагами государственного регулирования общественной жизни.
Общегосударственные празднества и церемонии — явление, характерное для всех государств исследуемого региона. К сожалению, неодинаковая обеспеченность доброкачественными историческими источниками не позволяет в достаточной мере выявить их специфические черты (в зависимости от особенностей того или иного государства) на фоне бросающихся в глаза общих стадиальных черт.
Число общегосударственных празднеств варьировалось от государства к государству, но повсюду и неизменно среди них фигурировали ежегодные церемонии и празднества, связанные с земледельческим циклом и с царским культом.
Наиболее полные и красочные сведения об общегосударственных празднествах в Дагомее и работорговых портовых городах-государствах содержатся в письменных свидетельствах очевидцев XVIII—XIX вв. В Дагомее было два типа государственных праздников, получивших в западной литературе общее название «Пошлины» (Customs), поскольку непременной составной их частью было подношение европейскими торговцами богатых подарков царю. Первый тип назывался «Большие пошлины» («Главные пошлины») (Grand Customs), второй — «Ежегодные пошлины» (Annual Customs). Относительно «Больших пошлин» в литературе нет единой точки зрения, ибо об этой церемонии сохранилось мало сведений и они противоречивы. Арджил полагает, что это были поминки, справлявшиеся правящим царем по своему предшественнику, которые происходили через несколько лет лосле смерти последнего [139, с. 112]. По мнению Ломбара, «Большие тошлины» совершались каждый год и длились по три месяца [221, с. 85], но из дальнейшего изложения этого автора можно сделать вывод, что он имел в виду все же «Ежегодные пошлины». Так или иначе, но оба вида праздников были связаны с культом царских предков.
Ежегодная церемония отправления культа царских предков в Дагомее имела характерное название «Хождение в Абомей (столицу царства. — Н. К.) в сухое время года». К этому времени обычно возвращалось из похода войско, и поклонение царским предкам естественно сочеталось в этом празднестве с выражением благодарности духам усопших царей за военные удачи дагомейцев.
Празднество состояло из многочисленных обрядов, процессий, массовых жертвоприношений, демонстрации военного могущества дагомейского войска, пиров, подношения и раздачи подарков и т. д. Это был общегосударственный праздник, в котором должны были принимать участие (непосредственно или через своих представителей) все подданные царя.
Празднику предшествовала подготовка, включавшая изучение состояния дорог Дагомейского царства и приведение их в порядок, создание системы учета товаров, поступающих в столицу, подновление реквизита для оформления ритуалов и праздничных шествий. На главной рыночной площади перед дворцом сооружалась платформа — открытая сцена для царя, сановников и подарков.
Сердцевину празднества составляло движение процессий царских чиновников, воинов, амазонок, представителей столичных и провинциальных общин мимо царской платформы с традиционными выражениями покорности и преданности царю, сопровождаемое уплатой ежегодной дани. Все дагомейцы (лично или через глав общин) участвовали в церемонии поднесения подарков царю, европейские работорговцы и гости из соседних африканских государств также принимали в ней участие. В ответ царь делал обильные жертвоприношения всем своим предшественникам на дагомейском троне, а том числе многочисленные человеческие жертвоприношения. Например, по сведениям очевидца, английского работорговца Р. Норриса (конец XVIII в.), царь Дагомеи на поминках по своему отцу приносил в жертву мужчин, женщин, лошадей, крупный рогатый скот, козлов, петухов. Для нужд покойного царя в жертвенную яму опускали также спиртные напитки, ямс и другое продовольствие. Всего на церемонии поминовения, о которой пишет Норрис, было принесено в жертву до 800—900 человек [238, с. 30].
Бенин. Традиционное для бенинской иконографии изображение придворного.
Рис. Б. Б. Пиотровского для каталога выставки «2000 лет искусства Нигерии»
Необходимой ее частью была также раздача царем подарков его придворным и народу — толпам, проходившим мимо царской платформы. Эти празднества длились в Абомее неделями, собирая до 30—40 тысяч народу.
Во время праздника поминовения царских предков проверялась лояльность царю носителей высших титулов. В Дагомее, так же как и в Ойо (даже в большей степени), владение лошадью было привилегией немногих знатных лиц. Во время празднества им предписывалось сдавать своих лошадей царю. Через некоторое время царь возвращал лошадей их владельцам за известную плату, и это повторялось в обязательном порядке из года в год как демонстрация зависимости знати от царя.
К празднику приурочивались решение сложных судебных дел, совещания («палаверы») должностных лиц, введение новых законов, установление цен на рабов, рассмотрение царем прошений подданных и т. п. [139, с. 116].
Тот же Р. Норрис оставил описание заключительного дня государственного праздника, состоявшегося 16 февраля 1772 г. в Виде. На этом празднике, начинает свой рассказ Р. Норрис, царь щедро одаривает подарками своих подданных. Возле дворцовых ворот воздвигается большой помост, украшенный флагами и зонтами; он окружается забором из колючих растений, чтобы отгородить его от толпы. На помост наваливаются груды европейских хлопчатобумажных тканей, других европейских и индийских товаров, множество прекрасных хлопчатобумажных тканей; из Ойо и огромное количество раковин каури. Когда все готово, царь выходит на помост в сопровождении жен, нескольких придворных, губернаторов европейских фортов на территории Виды и капитанов, невольничьих судов. Присутствуют также несколько высших придворных. Каждому из них царь дает, в соответствии с его рангом, ткань из Ойо и нитку коралловых бус. Затем к помосту из толпы вызываются носители менее высоких должностей, и каждый получает от царя по куску ткани и по нескольку раковин каури как знак царской милости. После того как одарены носители титулов, царь начинает бросать в. толпу связки каури, а вслед за ним его жены и высшие придворные также бросают в толпу без разбору товары и связки раковин каури. В конце церемонии с помоста сбрасывают связанного человека, крокодила с завязанной пастью и пару голубей с подрезанными крыльями, и толпа кидается их терзать к великому удовольствию царя. Тот, кто сумеет захватить головы жертв, награждается хорошим подарком [238, с. 126]. В связи с этим небезынтересно вспомнить о «козлах отпущения» аграрных культов античности, инкарнирующих тьму, мрак, бесплодие, старость года, который, свершив свой круговой ход, должен умереть для того, чтобы стало возможным оживление и возрождение природы. «Типологически смерть "козла отпущения", носителя скверны-мрака, — пишет О. М. Фрейденберг, — совершается или путем сбрасывания со скалы, или путем разрывания на части» [108, с. 97].
Швыряние царем прямо в толпу части полученной им дани и подарков была кульминацией, важнейшей частью той стадии государственного праздника, которая была связана с перераспределением царского богатства. То, что швырялось в толпу, было предназначено всем, любому. По-видимому, прав Арджил, связывая эту форму распределения с идеей жертвоприношения; в пользу этого говорит, в частности, последовательность царских даров, которые предназначались толпе: сначала ткани и каури, затем типичные жертвенные животные и под конец люди — высшая форма жертвоприношения [139, с. 107]. Помимо политического значения — публичной демонстрации богатства и щедрости царя — эта форма раздачи подарков была частью общей жертвы царя предкам от имени его народа для поддержания плодородия страны.
В обычае раздачи царем части полученной им дани и даров явно прослеживается также связь этого обычая с архаическими представлениями о магическом, взаимодействии между дарителем и получающим дар, с верой в установление своего рода сакральной зависимости получателя от дарителя. Подобные представления известны в истории многих народов мира на родо-племенной и предклассовой стадиях их развития.
В Ойо важнейшими ежегодными общегосударственными празднествами, сопровождавшимися публичным выходом царя, были июльское празднество в честь бога судьбы и ворожбы Ифа, сентябрьские церемонии, называемые Орун (от слова «небо»), и праздник урожая Бере, отмечавшийся обычно в январе.
Празднества и церемонии Орун, по-видимому, генетически восходят к древнему обычаю умерщвления священного царя, исследованному на материалах многих народов мира Дж. Фрэзером [112]. Центральной частью церемонии было ритуальное общение башоруна с богами, целью которого было узнать, угоден ли высшим силам царствующий правитель. Как уже говорилось в гл. 6, в случае отрицательного ответа богов, получаемого с помощью оракула Ифа, царю надлежало покончить с собой. Празднество включало также демонстрацию народу священного царского гроба, находящегося на попечении специальной жрицы — официальной царской матери, и обряды, связанные с поклонением ори (голове), царя и башоруна. Огромное влияние башоруна на судьбу царя внешне выражалось во время церемоний Орун и том, что в этот период, обращаясь к царю, его называли оба айе — «земной царь», а башоруна — оба орун — «небесный царь».
Многодневным общегосударственным мероприятием был праздник урожая Бере. Он имел всенародный характер и в то же время был главным царским праздником, удобным поводом для демонстрации силы и могущества правителей Ойо. По Бере они вели счет годам своего правления. Во время Бере в Ойо съезжались многочисленные гости и в стране прекращались войны.
Торжественная церемония начиналась о того, что под звуки дворцового' оркестра в сопровождении жен царь появлялся на дворцовой веранде. Навстречу ему выходил главный евнух с бронзовой косой. Танцуя, он изображал косьбу травы бере (этой травой, растущей в саванной части государства Ойо, настилали крыши домов). Одна из придворных жриц «принимала» от евнуха «скошенные» им охапки травы. Их жесты повторяли другие пары. Каждая обращалась к царю с краткой поздравительной речью, желая ему долгой жизни и счастливого правления. После этого под звуки музыки придворные вносили во дворец вязанки травы и исполняли перед царем ритуальный танец. Царь, простирая руки над вязанками, освящал их. Это было сигналом для начала сбора урожая в Ойо, для чего отводилось от девяти до семнадцати дней. Затем наступала вторая часть праздника — церемония сжигания травы перед новыми посадками, завершавшаяся вкушением первинок царем и благодарственными жертвоприношениями богам за ниспосланный урожай, после чего подданные в знак преданности преподносили царю вязанки бере.
По обычаю, каждый житель (точнее, полноправный член общины) должен был послать несколько вязанок этой травы человеку, занимающему более высокое общественное положение: простые люди — своим вождям, те — знатным людям более высокого ранга и т. д. Ойо меси (члены государственного совета) дарили царю по сто-двести вязанок каждый. Так же поступали подвластные Ойо провинциальные правите ш — асейн из Исейина, олу-иво из Иво, бале из Огбомошо и др. Более отдаленные города и окраины государства, где бере не росла, слали гонцов с поздравлениями и подарками: перцем, европейскими товарами, орехами кола, рабами и т. п., в зависимости от того, чем славилась та или иная местность [212, с. 51, 58]. Подношение рассматривалось как выражение вассальной преданности, и уклонение от него было проявлением неповиновения.
В йорубском языке сохранился термин одун бере — им обозначали устаревшую церемонию покрытия царского дворца (Афина) вязанками травы бере. Видимо, ежегодные символические подарки как выражение вассальной преданности — это развитие в масштабе всей страны обычая, который предписывал свободному населению города-государства ежегодно выполнять общественные работы по починке дворцовых зданий, считавшихся всенародным достоянием, вверенным царю.
Во всех описанных случаях общим было личное участие в массовых общегосударственных церемониях священного царя. В Бенине, где религиозная жизнь государства была поставлена под жесткий контроль дворцовой администрации, насчитывалось по меньшей мере семь ежегодных общегосударственных церемоний: 1) поминовение царских предков; 2) поклонение голове царя, приуроченное к началу нового года; 3) военный праздник в честь бога войны и железа Огуна, демонстрация военной мощи Бенина (составной частью этого празднества была пантомима, изображавшая мифическую войну людей против неба); 4) праздник вкушения первинок ямса; 5) серия ритуалов для защиты здоровья беременных женщин Бенинского царства и обеспечения успешных родов; 6) обряды для обеспечения плодородия земли; 7) празднества и церемонии освящения коралловых бус» других царских регалий [155, с. 59].
Среди них было два главных, на которых царь показывался народу. Одним из них был, как и в Дагомее, праздник поминовения царских предков.
Европейцы, оставившие письменные свидетельства об этом празднике в XVII—XIX вв., уделяют преимущественное внимание двум моментам: человеческим жертвоприношениям и личному участию царя в церемониях как поводу для демонстрации народу его богатств и могущества.
Очевидец XVII в. приводит красочные подробности публичного появления царя: он выезжал из дворца верхом, украшенный всеми своими регалиями, «в сопровождении 300—400 человек знати верхом на лошадях и пеших; впереди и сзади царя двигалось огромное количество музыкантов, весело играющих на различного рода музыкальных инструментах. Затем по приказу царя в процессию включали прирученных леопардов, а также множество карликов и прочих уродов, которых он любит держать при своем дворе» [217, с. 75].
Во время церемонии поминовения царских предков в жертву приносили по двенадцать мужчин, быков, козлов, баранов и петухов. Их приводили в специальное помещение и выстраивали в ряд перед алтарем. Царь Бенина, одетый в парадные одежды, выходил вперед, громким голосом произносил имя своего отца и просил, чтобы он даровал благоденствие его народу, умножение скота и рабов и плодородие земле. Затем жертвам отсекали головы и бросали их в жертвенную яму. Кровью убитых окропляли бронзовые головы и слоновьи бивни на алтаре, а мясо жертвенных животных распределялось между участниками церемонии [217, с. 71]. Эта часть празднества происходила во дворце, и число ее участников было ограниченным.
Была еще одна церемония, во время которой царь показывал народу свои богатства, включая драгоценные камни, бусы и другие вещи, и раздаривал рабов, женщин и вещи своим подданным, а также даровал должности правителям городов и деревень [217, с. 75].
Возможно, что имелся в виду праздник освящения, коралловых регалий, который устраивался единожды в год в конце сезона дождей. Главными действующими лицами церемонии были царь и раб. Бусы складывались в кучки, затем приводили раба, ставили его на колени, ударяли его жезлом по голове и его кровью окропляли бусы. Обращаясь к бусам, царь просил у них даровать ему мудрость и отвратить от него злых духов, после чего, обращаясь к рабу, приказывал ему передать его молитвенную просьбу духу бус. Затем раба уводили и обезглавливали, после чего его голову приносили на место церемонии, завершением которой было ритуальное прикосновение ее участников к бусам и к голове [217, с. 72].
Очевидец начала XVIII в., скрывшийся под инициалами Д. Р., отмечал парадно-демонстрационный характер празднества, во время которого царь объезжал город, показывая свою силу и здоровье. Царя в этом параде сопровождали все его жены, которых насчитывалось около 600 [217, с. 75]. Неясно, правда, какой из общегосударственных праздников имелся здесь в виду.
Из всех этих разноплановых, подчас фрагментарных описаний вырисовывается все же достаточно яркая картина, позволяющая рассматривать ежегодные общегосударственные празднества в качестве важнейших механизмов функционирования раннего государства.
Ежегодные общегосударственные праздники имели своей главной целью посредством религиозно-магических обрядов, сопровождаемых жертвоприношениями, укрепить благоденствие и плодородие страны.
Люди, предназначенные для жертвоприношений, были либо преступниками, либо больными неизлечимыми болезнями, либо рабами-иноплеменниками (они входили в категорию «козлов отпущения», о которой упоминалось, выше). Связанные в общественном сознании с бесплодием и умиранием, они выполняли функции гонцов, отправляемых к духам предков или к другим божествам с просьбой о даровании благоденствия общине. Человеческие жертвоприношения, будучи важной составной частью некоторых государственных праздников, отражали уровень общественного сознания народов побережья Бенинского залива. Это было стадиальное явление, известное у многих народов на определенной ступени их развития, а вовсе не специфика региона.
Государственные празднества служили укреплению царской власти. Царь как сакральная фигура, как воплощение здоровья и благополучия народа находился в центре общегосударственных празднеств. Но во всех государствах исследуемо-го региона сквозь религиозную форму и содержание церемоний явственно просматриваются политические цели царя, и всей правящей верхушки: демонстрация перед подданными, вассальными народами и соседними государствами силы и могущества царя, производимая в форме, характерной для уровня культурного развития ранней государственности, — в форме открытого показа народу царских сокровищ, многочисленных жертвоприношений и не менее обильных раздач подарков, публичного хвастовства раритетами царского двора, приурочивания к празднествам раздачи и перераспределения государственных должностей.
Государственные празднества несли важную идеологическую функцию и наглядно выражали религиозное и политическое объединение подданных государства под властью царя. Они являлись важнейшим общественно-политическим и культурным событием года для населения столицы и для всего народа, ибо были демонстрацией военных и политических успехов государства, местом и временем встречи подданных со всей страны и иноземных гостей, поводом и средством проявить свои таланты музыкантам, танцорам, ремесленникам.
В течение всего времени, пока длились государственные праздники, дворцовые сказители, хранители исторической традиции, внедряли в сознание народа официальную историю государства — историю деяний царей, рассказы о ратных подвигах и т. п.
С культурно-психологической точки зрения государственные празднества имели двойственные функции: с. одной стороны, оня включали в себя обряды, которые должны были устрашать народ и вселять в него почтение и ужас перед могуществом царя и духов предков, но, с другой стороны, в гораздо большей степени это было время всенародного веселья, сильных эмоций и сытости, о чем вполне наглядно, хотя и с оттенком наивного превосходства, повествует очевидец-европеец, говоря про бенинцев XVII в., что «они имеют много религиозных праздников, отмечая их танцами, прыганьем, игрой на музыкальных инструментах и убоем окота и людей в честь своих идолов; или фетишей, а также едой, питьем и весельем» [217, с. 51].
И наконец, ежегодные государственные праздники были главным событием экономического цикла раннего государства [250, с. 33]. В экономическом аспекте церемония получения царем подарков и дани и последующая раздача им части этого богатства в качестве подарков придворным и толпе также может рассматриваться как известное историкам явление редистрибуции, т. е. как перераспределение. Празднество было главной возможностью для накопления богатства царской администрацией и распределения раковин каури и» других материальных благ среди народа. Это была награда всем высшим чиновникам, которым раздавались импортные товары: бренди, табак, шелк, платья, ковры и другие предметы роскоши, полученные в обмен на рабов. Празднества предоставляли возможность отчуждения и раздачи прибавочного продукта в больших размерах, ибо в церемонии участвовало все население. Таким путем (без посредства рынка) перераспределялось множество товаров из Европы, Индии и соседних африканских стран [250,. с. 34, 35]. Это было средство отчуждения и частичного перераспределения общественного богатства в условиях, когда еще не были развиты органы принуждения и товарное хозяйство.
Ранние государства постоянно воевали. Война являлась простейшим способом получения прибавочного продукта в форме грабежа, приобретения рабочей силы (или живого товара для перепродажи европейским работбрговцам), обложения данью завоеванных территорий. Но она была и гораздо большим: раннее государство идеологически обосновывало сакральный характер войны; магические обряды, имевшие целью заручиться помощью богов для достижения победы, были усложнены их связью с культом царских предков.
Война была регулярной деятельностью. Дагомейцы совершали свои набеги ежегодно в главный сухой сезон, т. е. между ноябрем и мартом. В ежегодном годовом цикле йоруба и бенинцев сухие сезоны также отводились для ведения наступательных войн. В Ойо был обычай, по которому царь раз в три года должен был планировать завоевательный поход.
Повсюду в государствах побережья Бенинского залива военные действия начинались только в случао благоприятного ответа оракула. Затем главнокомандующий организовывал религиозные церемонии, целью которых было обеспечить успешное ведение войны. В йорубских государствах военачальниками сначала вырабатывался план операции, потом он в общих чертах доводился до сведения городского совета вождей, и тогда же назначался день начала похода. Следующим этапом было публичное объявление главнокомандующим народу решения о войне. Заключительным этапом был торжественный вынос боевых штандартов и их освящение жертвенной кровью. Военные штандарты1 йоруба должны были, происходить из Иле-Ифе и быть посвященными их мифическому первопредку и основателю царских династий Ораньяну; ему приносился в таких случаях в жертву раб, кровью которого должны были быть окроплены мечи участников похода [212, с. 136].
В Дагомее объявление о военном походе делалось во время общегосударственного праздника, после возвращения войска из очередного похода.
В Бенине цари обычно объявляли о начале своей первой войны через три года после восшествия на трон [177, с. 82]. Церемониал подготовки к войне начинался с посещения царем святилища Аруоса, после чего всем правителям зависимых от Бенина территорий посылался кусок мела или белой глины (символ мира в восточной части побережья Бенинского залива). Тот, кто отвергал священную глину, становился объектом нападения.
Во всех государствах социокультурного региона система организации войска имела общую основу: в его структуре легкоразличимы черты «самодействующей вооруженной организации населения» [3, с. 170], однако наряду с этим применялись методы принудительного набора; в крупнейших государствах имелись регулярные и полурегулярные части.
В Бенине у каждого военного вождя была дружина из его родичей, рабов и зависимых людей, но основную часть войска во время похода составляло народное ополчение. Армию в 20—50 тыс. человек можно было собрата за несколько недель [177, с. 83]. О постоянно действующих воинских подразделениях в Бенине известно крайне мало. Часть придворных, объединенных в так называемое общество ибиве, имели функции охранников при царском гареме. Некоторые деревни в окрестностях Бенина были известны военными традициями [155, с. 44]. Может быть, воинское искусство передавалось в них по наследству подобно ремеслам?
Обычным боевым оружием бенинцев были длинные ножи, или мечи, копья, луки с отравленными стрелами и со времен Эсигие (шестнадцатое правление) — огнестрельное оружие; сначала мушкеты, впоследствии ружья и с XVI в. — пушки.
В йорубских государствах «никогда не было ни регулярной армии, ни обученных солдат... но, согласно обычаю страны, от каждого мужчины, способного носить оружие, ожидалось участие в войне» [212, с. 131]. Лишь в XIX в. в таких государствах, как Ибадан, военные вожди стали создавать воинские дружины из обученных рабов. Формой воинского обучения было следование обычаю, по которому военачальники брали с собой на поле брани небольшие отряды юношей; последние не воевали, а лишь наблюдали за сражением и учились преодолевать страх.
Призыв к участию в войне объявлялся от имени правителя и доходил до простых общинников через цепочку подчиненных вождей; в которой последним звеном был вождь квартала. Бале — главы домовых общин агболе были ответственны за выполнение воинской повинности в пределах агболе. Последняя считалась обязательной только в случае оборонительной войны. Однако если боеспособные мужчины отказывались воевать в то время как правителю срочно требовались воинские силы, он мог послать карательный отряд, который уничтожал дома и посевы уклоняющихся, Если же они и, после этого не повиновались приказу, следовали еще более суровые меры [132, с. 20].
Во второй половине XIX в. в южных йорубских государствах, в частности в Абеокуте, вопрос о наступательной войне решался публично, на так называемых ойо, или чрезвычайных собраниях всех мужчин городской общины, демократическим путем: каждый участник собрания, которое могло насчитывать несколько тысяч человек, мог выразить свое мнение через старейшин. Женщинам на период действия ойо — не более трех дней — запрещалось выходить из домов [162, с. 133].
До использования огнестрельного оружия войско йоруба обычйо состояло из конницы, лучников и пеших воинов, вооруженных копьями, мечами или топорами и щитами. Конница была привилегированной частью войска, так как лошадьми владела знать [180, с. 172—173]. Наиболее искусные воины-лучники пользовались помимо обычного лука так называемым акатанпо — самострелом с приспособлением для прицельной стрельбы, предохранителем для пальцев и кожаной перчаткой, которую надевали на левую руку» чтобы не повредить ее тетивой. Стрелы смазывали ядом. В бою за воинами, стрелявшими, из акатанпо, следовали носильщики с мешками стрел. Поверх обычного боевого платья (подобие шотландской юбочки и свободной блузы, прикрывающей грудь и спину) некоторые воины носили кольчуги и нагрудные латы. Боевая одежда знатных людей была украшена раковинами каури и зубами диких животных. Широкое хождение имели амулеты, различного рода обереги для защиты от вражеских ударов и стрел.
В отличие от бенинцев и дагомейцев йоруба стали широко пользоваться огнестрельным оружием лишь в XIX в. Йоруба из Ойо впервые познакомились с ружьями и порохом, по-видимому, в начале XVIII в., во время завоевательных походов на Дагомею (в источниках есть упоминания о том, что вооруженные ружьями дагомейцы не смогли противостоять напору конницы Ойо). После заключения ойо-дагомейского мирного договора 1730 г. порох и мушкеты поступали в Ойо в составе дани, а также как предметы торговли. Однако йоруба не ценили мушкеты как оружие и употребляли их главным образом в церемониальных целях (например, для салютов во время государственных праздников, торжественных выходов важных лиц и т. п.). Впервые по своему прямому назначению огнестрельное оружие было использовано в йорубских государствах в широких, масштабах около 1817 г., во время междоусобной войны между Иджебу и Ову.
Во второй половине XIX в. большинство йорубских воинов, за немногим исключением, были вооружены ружьями. В 1861 г., например, в войске эгба было очень мало копьеносцев, еще меньше — лучников; основной контингент воинов составляли пешие бойцы, вооруженные ружьями, и меченосцы, имевшие при себе в качестве дополнительного оружия пистолеты [162, с. 134]. Большинство военачальников в этот период имели привозные (европейские) полевые бинокли или подзорные трубы, которые они использовали по назначению [162, с. 137].
Военачальники, как правило, не знали точной численности своего войска [162, с. 133]. В Ойо существовал своеобразный способ «подсчета» кавалерии, необходимой для успешного похода: на земле расстилалась буйволиная шкура, по которой должны были проскакать конные воины; число их считалось достаточным тогда, когда шкура превращалась в лохмотья под копытами коней. Поскольку известно, что йоруба прекрасно умели производить сложные и точные вычисления, когда в этом была надобность, подобную «систему подсчета» можно рассматривать скорее как символическую, как часть ритуалов, связанных с морально-психологической подготовкой воинов к наступлению.
Субординация в войске, в общем, соответствовала должностной иерархии в городе-государстве. Командные чины назывались ойо илу («городские титулы»), поскольку их даровали правитель и городской совет, а сами их носители были полноправными членами этих советов..
Высшим военным титулом был балогун («господин войны»). Он и его заместители — Правый и Левый, а также Четвертый, Пятый, Шестой — командовали ветеранами. Серики (от хаусанского сарки — «царь») и его заместители (Правый, Левый, Четвертый, Пятый, Шестой) командовали молодыми воинами. Далее следовал асаджу, командир авангарда, и его заместители. Саруми, командующий кавалерией, действовал самостоятельно; он имел своего балогуна кавалерии и соответственно его Правого, Левого и т. д. заместителей. Каждый из перечисленных военачальников имел в подчинении командиров более низких рангов, соотносившихся друг с другом в соответствии с; той же системой, т. е. сверху вниз и справа налево, вплоть да рядовых общинников.
Бале (некоронованный правитель города), глава городского совета, непосредственно в битвах не участвовал, однако имел в армии своих представителей; из числа старейшин, выполнявших роли советников [212, с. 133]. В Ойо вместо царя на поле брани мог выходить один из его главных евнухов, наряженный в царские одежды.
Иными словами, основополагающими принципами структуры войска, его деления, на отряды были копирование общинной субординации (иерархия общин), геронтократический принцип (молодежь, зрелые воины-ветераны, старейшины) и принцип бинарных оппозиций (правое-левое). Деление войска по профессиональному принципу (выделение конницы) играло» подчиненную роль в его структуре.
Что касается привилегированных частей, своего рода «гвардии», то к ней с известной натяжкой можно, видимо, отнести институт эшо в Ойо. Титулы эшо не всегда были наследственными: они присуждались особенно храбрым и опытным воинам. Эшо разделялись на два ранга: высший (16 человек) и низший (54 человека). Они служили командирами дворцовой охраны, и им предписывалось жить в столице. Их знаками отличия были диадема акоро и «жезл войны». По-видимому, неправильно сводить роль эшо к исполнению обязанностей царских телохранителей. Это прежде всего офицеры на поле битвы. Каждый эшо имел под своей командой обученных солдат (по-видимому, именно они составляли кавалерию и лучников). Многие из таких солдат были рабами с севера [231, с. 189]. Сами эшо в бою не держали в руках оружия, они имели лишь символы своей власти. Характерно, что С. Джонсон, давая описание государственных органов Ойо, поместил эшо под рубрику «Знать», а не в раздел, посвященный войне и войску. Эшо подчинялись ойо меси (совету знати), и каждый из семи ойо меси был патроном десяти эшо. Однако их назначение вступало в силу только после одобрения, царем, так что в отличие от титула балогун эшо — не столько трансформированный общинный институт, сколько институт, порожденный ранним государством. На поле брани эшо появлялись как символы воли к победе: согласно обычаю, эшо не мог отступить, он либо побеждал, либо умирал [212, с. 73].
Каждый знатный человек, каждый носитель титула имел также постоянно в своем распоряжении нескольких лиц, которые являлись его личной охраной в мирное время и использовались исключительно на государственной службе, например, служили гонцами. Они находились на обеспечении своих господ, разделяя с ними трапезы [162, с. 133].
Девятнадцатое столетие внесло изменения; в традиционную структуру йорубского войска: после распада «империи» Ойо, массового перемещения йоруба из саванны в тропический лес, утери традиционных источников покупки лошадей роль конницы упала. Если в XVII—XVIII вв. именно на ней зиждилась военная мощь Ойо, то в XIX в. в войсках бывших окраин прежней «империи» она уже не существовала как отдельная часть войска: на поле боя обычно присутствовало лишь некоторое число конников — представителей знати, военачальников в окружении двух-трех слуг [162, с. 134]. В новом Ойо — государстве, воссозданном на границе леса и саванны по типу старой «империи» Ойо, существовала специальная категория знатных воинов бада, которые образовывали самостоятельные военные части. Каждый бада имел по крайней мере одного-двух боевых коней и нескольких телохранителей, которых содержал на свои собственные средства. Он должен был в совершенстве владеть военным искусством, сражаться только верхом на> лошади и быть готовым в опасный момент броситься в самую гущу битвы. Все высшие командиры имели в своем распоряжении по крайней мере по одному такому воину [212, с. 131].
Другим изменением в XIX в. в организации войска (это касалось прежде всего Нового Ойо) было увеличение роли дворцовых рабов за счет уменьшения представителей знати среди царских телохранителей [231, с. 189].
В йорубских городах рабы-телохранители и солдаты занимали целые кварталы, отделявшие жилище правителя от домов остальных горожан. Рабские дружины знатных людей могли насчитывать несколько тысяч человек [212, с. 354]. В дружины богатых и знатных людей добровольно вступали также обедневшие общинники, кабальные должники. Их обучали и ими командовали доверенные рабы. Подобно рабам-солдатам, дружинники йоруба всецело зависели от своего хозяина.
В Дагомее воинами считались все свободнорожденные мужчины, способные носить оружие, и рабы, захваченные в плен в детстве и выросшие в Дагомее. Главную опору войска составляли так называемые военные вожди, которые на деле были старшинами — руководителями боеспособных мужчин, членов той или иной деревенской общины или линиджа, и домашних рабов. Иными словами, первичные воинские подразделения были производными от первичных социальных ячеек. Но если в йорубских войсках до середины XIX в. преобладали, по-видимому, свободные общинники, руководимые представителями городской администрации, то в Дагомее, молодом военно-рабо-торговом государстве со слабо дифференцированной социальной структурой, первичные воинские подразделения более напоминали дружины,, в их составе численно преобладали челядь и рабы [160, т. 1, с. 222]. Они сами обеспечивали себя оружием и амуницией.
Помимо этого существовала постоянная личная охрана царя, которая формировалась из трех источников: из царской челяди и преступников, изгнанных из своих общин и взятых на царскую службу; из членов царского рода; из амазонок.
Амазонки составляли специфику Дагомеи. Нигде более в Западной Африке женщины не несли военной службы [267, с. 62]. Использование амазонок в качестве солдат ведет свое начало с правления Агаджи (первая половина XVIII в.),; когда после сокрушительного поражения в войне с Ойо Дагомее нечем было пополнить свою воинскую силу. Опыт привлечения женщин к ратному делу оказался весьма успешным. По данным многочисленных источников, амазонки составляли важную часть дагомейского войска, выгодно отличаясь от мужчин выносливостью, свирепостью в бою, меткостью стрельбы из ружей (только амазонки умели метко стрелять с плеча) и преданностью царю. Общая численность амазонок в XVIII в. достигала трех тысяч, из них несколько сот служили воинами; их число еще более возросло во времена Гезо (1818— 1858). Арджил объясняет это тем, что Гезо как узурпатор мог вполне полагаться лишь на дворцовых женщин [139, с. 87].
Амазонки сыграли выдающуюся роль в штурме йорубского города Абеокуты в 1851 г., и йоруба осознали, что их враги — женщины, лишь после того, как попытались, по обычаю, кастрировать одного из пленников.
В фондах МАЭ в Ленинграде можно видеть браслет дагомейской амазонки, колчан для стрел с ядом и ядоносными листьями (659-2; 659-4а). В середине XIX в. они были вывезены из Дагомеи капитаном французского флота и впоследствии куплены музеем.
В XIX в. ряды амазонок пополнялись следующим образом: в определенный день все подданные дагомейского царя должны были представить ко двору своих дочерей, начиная с определенного возраста. Некоторых отбирали как будущих офицеров, других — как солдат, детей рабов — как рабыни амазонок, исполнявших службу во дворце. Часть отобранных девушек отдавали в жены заслуженным воинам-ветеранам в награду за воинские подвиги, и такой отбор повторялся каждые три года.
Структура дагомейского войска строилась по принципу бинарных оппозиций. Этот принцип, прослеживаемый и в других государствах побережья: Бенинского залива, особенно явственно выступал в Дагомее. Во время военных действий дагомейское войско делилось на мужскую и женскую части, каждая из которых, в свою очередь, имела однотипную структуру, в основе которой было разделение на правые и левые отряды. Правое крыло мужского войска находилось в ведении мигана — правого помощника царя, а на поле боя и в походе возглавлялось военным заместителем мигана — гау; ответственным за действия левого крыла мужского войска был мё — левый помощник царя, а во время военных действий — заместитель мё — кпосу. Место амазонок было в центре войска, между его цравым и левым мужским крылом. Во главе отрядов амазонок стояли женские двойники военачальников-мужчин.
Привилегированные части составляли воины, обладавшие большой физической силой, богатыри. Как и амазонок, их вводили в бой в критические моменты битвы [175а, с. 69].
Когда войско стояло в Абомее, каждое его подразделение размещалось в особом помещении и носило платье определенных цветов. Иногда подразделения расформировывались по капризу царя. По-видимому, челядь отдельных «военных вождей^ по мере надобности вливалась в более крупные подразделения! и затем распределялась между правым и левым крылом войска. Деление на правое и левое крыло имело не столько тактическое, сколько церемониальное значение — по правую и по левую руку царя — и было связано с представлениями о его сакральности [139, с. 89].
Особую категорию дагомейского войска составляли агбаджигбето — лазутчики. Обычно под видом торговцев они внедрялись в соседние государства и исполняли функции не только разведчиков, но и распространителей ложной информации о силе и намерениях Дагомеи. Они были также «государственными колдунами»: обманным путем агбаджигбето проникали в святилища вражеских воду (божеств) и притворялись их почитателями. Затем они пытались под видом жертвоприношений испортить воду или по меньшей мере ослабить его силу (на-пример, путем добавления, в пальмовое вино для жертвоприношений разрушительного зелья и т. п.).
В их задачу входило также попытаться спрятать в разных местах вражеского города, разрушительное зелье. Особенной удачей считалось, если объектом вредоносной магии становилось жилище вождя или правителя; вражеского города, ибо повредить правителю значило нанести урон всему городу.
Сохранились предания о том, что агбаджигбето составляли карты вражеских городов, отмечая на них дома правителя и других важных лиц города и городские ворота. Главное назначение такой карты — мистическое, связанное с вредоносной магией [139, с. 83—84]. Карта и все шпионские сведения докладывались царю. Агбаджигбето отвечали за успех военной кампании. После доклада и до начала военных действий; царских шпионов держали взаперти, под: охраной в Абомее (в доме главнокомандующего), а затем заставляли идти впереди войска. Если противник, раньше времени обнаруживал дагомейских воинов, агбаджигбето казнили на месте. Если войско побеждало, разведчика щедро награждали.
И царь и войско очень полагались в бою на помощь сверхъестественных сил; дагомейский воин был обвешан амулетами для защиты от пуль, от холодного оружия, он верил, что при помощи специальных, колдовских составов он может стать невидимым для врагов во время боя [175а, с. 69].
Боеспособность дагомейского войска ощутимо возросла в первой половине XIX в., после того как царь Гезо предпринял энергичные шаги по созданию регулярной армии. В его правление небольшие регулярные: части постоянно находились в столице и в военных лагерях на северных и западных рубежах страны, насчитывая в общей сложности (не считая амазонок) около 800 воинов [221, с. 87].
Ж. Ломбар считает, что, по крайней мере относительно XIX в., можно говорить о формировании в Дагомее регулярной армии [221, с. 87—88]. Однако все материалы, включая те, которые приводит он сам, свидетельствуют в пользу того, что основную массу войска составляли ополченцы и их рабы, а регулярными частями можно назвать лишь царских телохранителей. Однако верно и то, что дагомейцы воевали каждый сухой сезон, так что боеспособные земледельцы волей-неволей значительную часть своей жизни занимались ратным делом. В XIX в. для мобилизации общинников использовалась своего рода ежегодная «перепись населения», о которой говорилось в гл. 5.
После того как объявлялся очередной поход, все боеспособные мужчины должны были идти в Абомей и присоединиться к регулярным частям. Для организации сбора войска страна была разделена на три района: южный с центром в Алладе; приморский, где за созыв ополчения отвечали правители городов Глехве, Годомея и Абомей-Калави; третий — к северу от Аллады и в остальных частях страны, где сбор ополченцев осуществлялся непосредственно из Абомея. Все три группы войска соединялись в столице под командованием своих местных военачальников [175а, с. 68].
Нигде в государствах побережья Бенинского залива не было специальных интендантских служб. Дагомейские амазонки в походе обычно несли на головах постель, порох и недельный-двухнедельный запас еды [267, с. 86]. Йорубское войско на марше обычно сопровождали толпьи жен воинов и рабынь, несших солдатские пожитки и еду. Узаконенным средством снабжения воинов в походе был грабеж окрестного населения. Если же военные действия затягивались, нападающие возделывали поля вокруг осажденного города. По поводу снабжения войска в юго-западной Йорубе во второй половине XIX в. европейские наблюдатели сообщали, что каждый воин кормится сам, и, если у него не хватает продовольствия, он может спокойно прервать ратную деятельность, вернуться домой и ждать, пока поспеет новый урожай [162, с. 135].
Что же касается вооружения, особенно привозного, то обеспечение им, войска частично; брало на себя государство. Вооружение бенинцев приобреталось из трех источников: самими воинами; военные вожди снабжали оружием своих дружинников, телохранителей; часть, оружия, прежде всего пушки, порох, ружья, закупало государство [177, с. 44]. Известно, что в XIX в. воины йорубского города-государства Абеокуты получали порох из городского арсенала [162, с. 134]. Кроме того (или, может быть, вернее будет сказать, прежде всего), государство (царская власть) выступало в роли перераспределителя части импортных товаров, приобретение которых было царской монополией повсюду в государствах побережья Бенинского залива. Это перераспределение, осуществлявшееся в форме даров или наград во время государственных празднеств, было, например, одним из.:источников приобретения знатью лошадей в Дагомее и Ойо. Кроме того, государственная власть наделяла носителей военных титулов и выдающихся воинов знаками отличия и подарками. В Бенине воинские чины получали в подарок от царя ожерелья, подвески из слоновой кости или медных сплавов. В Дагомее царь на ежегодных государственных праздниках дарил воинам-ветеранам в качестве наложниц амазонок и т. п.
Традиционные методы ведения войны вели к малым потерям на поле брани. Так, например, из 17 тыс. воинов, участвовавших 23 мая 1861 г. в битве между Эгбой и Иджайе, с обеих сторон было убито пять человек и ранено около пятидесяти [162, с. 139]. Значительно более тяжелыми были, видимо, потери от ран, тяжелых условий похода, болезней на марше и т. п.; на эту мысль наводят дворцовые хроники Бенина, в которых постоянно встречаются упоминания о смерти героев и полководцев на обратном пути на родину.
С военнопленными обращались по-разному. У йоруба не полагалось убивать побежденного врага, взятого в плен. Если все же считали необходимым предать смерти пленного вражеского военачальника, то в этом случае йорубские командиры обычно отказывались видеть пленника, это означало, что они не будут вмешиваться, если простые солдаты расправятся с ним. Отказ видеть важных пленников обычно рассматривался как окончательный смертный приговор. Если таким пленником был царь, выполнить приговор было особенно трудно, так как особа царя считалась священной во всех государствах исследуемого региона. Если надо было все же покончить с царем, ему обычно говорили, что он отвергнут его народом, и ожидалось, что он, по обычаю, покончит с собой [243, с. 316].
В Бенине, когда бенинское войско захватывало вражеский город, его правителя либо казнили, либо отправляли в г. Бенин, и его судьбу решал царь, который мог «простить» его и сделать вассальным правителем его же родного города либо держать при своем дворе, предоставив возможность сесть на трон в побежденном городе какому-либо другому представителю рода побежденного врага.
В Дагомее победа считалась полной только тогда, когда побежденного вождя привозили в Абомей, где его полагалось принести в жертву царским предкам на ежегодном государственном празднестве их поминовения. На место побежденного вождя дагомейский царь назначал нового либо из завоеванного народа, либо из числа своих придворных. Заменить правителя означало «разрушить» деревню или город [139, с. 82]. Когда в 1886 г. дагомейцы разгромили древний йорубский город-государство Кету, его население и оставшиеся в живых защитники были увезены в полон в г. Абомей, столицу Дагомейского царства. Балогуна и других йорубских военачальников вплоть до дня их казни водили ежедневно по улицам Абомея связанными, подвергая их организованному глумлению, включавшему облачение их в шутовские наряды, пение издевательских песенок, сочиненных специально на этот случай дворцовыми сказителями, и т. п. [247, с. 60]. Победа над Кету была впоследствии запечатлена в барельефах на стенах царского дворца в Абомее [273, табл. XXI].
Военная добыча составляла значительную долю доходов царя и знати во всех государствах социокультурного региона побережья Бенинского залива. У йоруба главным принципом распределения военной добычи был следующий: если воин брал в плен трех человек, то один из пленников предназначался царю, второй — непосредственному начальнику, третьим воин мог распорядиться сам. В такой же пропорции распределялось любое награбленное имущество. В Дагомее существовал обычай, по которому солдаты были обязаны «продавать» захваченных ими пленников царю по номинальной цене, иными словами, в теории ему принадлежали все людские трофеи войны.
Однако войны велись не только ради грабежа и добычи рабов. Так, целью ойо-дагомейских войн был не столько прямой грабеж, сколько устрашение, разорение Дагомеи с целью превращения ее в данника Ойо. И для Дагомеи, и для Ойо, и для Бенина война была постоянным фактором развития, ранние государства росли и усложнялись в ходе экспансии и превращения соседей в реальных или номинальных данников. Поэтому важной особенностью становления ранней государственности была борьба внутри правящей верхушки за руководство войском, которое еще не стало армией и в котором не только не было единого централизованного руководства, но и каждый воин оставался в значительной степени «сам себе голова».
Во всех государствах региона побережья Бенинского залива верховным главнокомандующим считался царь, и все войны провозглашались от его имени. Что же касается действительного распоряжения военной силой государства, то тут дело обстояло сложнее. Прежде всего, не вполне ясен вопрос о степени участия царя в военных действиях, о том, в какой мере он был символом, а в какой — реально действующим лицом, принимающим и осущестлвяющим решения.
В связи с представлениями о сакральности его особы личное присутствие царя на поле битвы имело отрицательные стороны, так как подвергались опасности его жизнь и здоровье, а это могло пагубно отразиться на судьбах государства. В устных традициях зафиксированы события (например, смерть восемнадцатого бенинского царя, утонувшего в море на пути из Бенина в Лагос), которые послужили поводом для введения запрета на участие царя в военных действиях. Но запреты не всегда соблюдались, возникали новые традиции в обход ритуальных запретов.
В ранний период истории Ойо алафин сам водил войско в битву. Традиция рисует первых йорубских царей воинами, завоевателями. Известно, что тринадцатый алафин, Аджибойеде, едва избежал смерти в битве против Нупе [212, с. 162—163], тридцать третий царь, Маку, и тридцать шестой, Олуэву, лично участвовали в боях [212, с. 162—163; 196]. В Дагомейском царстве правитель участвовал в военных походах, но как бы не в качестве царя: существовало много обрядов, выполнением которых царь освобождался от ответственности за исход войны и которые на время как бы лишали его царских прерогатив. Главнокомандующим в походе был не он, а гау, так что именно на него, а не на царя в случае неудачи обрушивалась кара вражеских богов. Во время похода всячески подчеркивалось более высокое положение гау по сравнению с царем: он сидел на более высоком троне, чем царь, получал право курить трубку в присутствии царя, мог приказать последнему подойти к нему, и правитель выполнял его приказ [139, с. 84]. У йоруба (в Ойо) один из трех главных евнухов мог заменять царя на поле брани, в это время он должен был носить царское платье и иметь при себе символы царской власти.
В йорубских государствах царь, потерпевший военное поражение, лишался права на трон. Не то чтобы его низлагали, он сам должен был понимать, что недостоин носить корону и обязан покончить с собой. Если царь оказывался непонятливым, ему настойчиво напоминали о соответствующих нормах традиционной морали. По-видимому, подобный «кодекс царской чести» существовал не только у йоруба. Во всяком случае, дагомейские цари имели обыкновение присоединяться к войску тогда, когда благоприятный исход кампании был уже вполне ясен. Так, например, было в 1886 г. во время войны Дагомеи против Кету: Глеле присоединился к войску лишь тогда, когда его шпионы донесли, что трехмесячная осада Кету дагомейцами подходит к концу и город вот-вот падет.
Реально ходом военных действий руководил не царь, а другие лица. В каждом из трех крупнейших государств региона доля самостоятельности царя была различной и зависела от многих факторов, среди которых ведущим было, по-видимому, соотношение сил между царем и советом родовой по происхождению знати. Наиболее сильными позициями с точки зрения влияния на войско обладал дагомейский царь — глава самого молодого (из трех) и наименее развитого в социально-политическом отношении государства. Военно-организаторская функция была ведущей с момента зарождения и в течение всего времени существования дагомейского царства, с самого начала она была функцией царя. Кроме того, в Дагомее царь был, видимо, меньше скован ритуальными запретами, связанными с сакральностью, чем правители Ойо и Бенина. Это давало ему возможность большего реального руководства событиями, получения реального представления об их ходе, тогда как и в Ойо, и в Бенине в известные периоды истории цари превращались в затворников в собственных дворцах.
В Бенине царям удалось свести к минимуму политическое влияние совета родовой знати узама нихинрон. Это оказалось возможным за счет возвышения совета «городских вождей», т. е. другой группы родовой по происхождению знати, а также старейшин — глав кварталов г. Бенина. История царской власти в Бенине — это в известном смысле история маневрирования царя между узама нихинрон, дворцовыми ассоциациями и «городскими вождями», и на всем протяжении бенинской истории красной нитью выделяется противоборство царя с главой «городских вождей», ийасе, и членом узама нихинрон — эзомо. Влияние обоих — и ийасу, и эзомо — было связано с тем, что именно они реально руководили военными действиями.
Эзомо, третий по рангу член узама нихинрон, был как правило, вторым после царя по богатству, так как имел много рабов, челяди и даннических земель, которые приобретал в качестве лица, ответственного за большинство военных предприятий Бенина. Имена наиболее талантливых эзомо передавались из поколения в поколение в дворцовых хрониках Бенина, в бенинской иконографии его изображения встречаются почти так же часто, как образы царя. Однако, руководя военной кампанией, эзомо не был подлинным главнокомандующим в том смысле, что он не имел полномочий созывать войско в поход. Регулярной, постоянно действующей армии в Бенине не было, поэтому войско созывалось каждый раз заново от имени царя, но через посредство совета городских вождей эгхаэвбо, которые по иерархической цепочке доводили царский приказ до первичных социальных ячеек — большесемейных коллективов. Главнокомандующим был глава эгхаэвбо — ийасу. Находясь на лестнице военной иерархии выше эзомо, ийасу возглавлял поход лишь тогда, когда командиры ниже его рангом не справлялись с задачей. В этом случае после победы над врагом ийасу не разрешалось возвращаться в столицу, он становился пожизненным правителем одного из подчиненных городов [177, с. 83]. Два других высоких военачальника — ологбосе (ологбошере) и имаран — также были членами совета городских вождей, и царь всегда зависел от них, ибо именно они ведали набором воинов, когда царю требовалось войско для посылки карательной экспедиции, и т. п. [156, с. 27].
В Ойо, самом развитом государстве региона, был создан наиболее сложный и сильный аппарат принуждения, и родовая по происхождению знать имела к концу «имперского периода» меньше возможностей для использования остатков народовластия в борьбе за власть с царским двором. В то же время непомерное разрастание «империи», составные части которой были объединены с центром преимущественно посредством внеэкономического принуждения, способствовало усилению роли провинциальных военных вождей и развитию в их среде сепаратистских настроений. В Ойо не было единого военного командования, хотя верховным главнокомандующим считался царь. Картина там была еще более сложной, чем в Бенине.
В отсутствие царя столичным войском командовал башо-рун — глава совета знати ойо меси. В Новом Ойо руководство столичным войском чаще доверяли не башоруну, а одному из трех главных евнухов — оси ивефа [231, с. 191], что, в общем, соответствовало общей тенденции в изменении структуры государственных органов при Атибе и его преемниках.
Кроме того, в «империи» Ойо существовали провинциальные войска; их возглавляли обы и бале — правители подчиненных городов, а внутренняя структура каждого провинциального войска более или менее соответствовала общейорубскому стандарту, о котором говорилось ранее.
В «имперский» период истории Ойо верховным главнокомандующим всеми провинциальными войсками считался каканфо, или аре она каканфо. Относительно этого титула имеются некоторые неясности. С. Джонсон сообщал, что ка-нанфо был главным среди эшо, что этот титул был введен шестнадцатым алафином, Аджагбо, (т. е. в начальный период создания «империи» Ойо) и что он присуждался самому талантливому и умному воину [212, с. 74]. С. О. Биобаку полагал, что каканфо назначали правителем пограничных полунезависимых областей государства в периоды, когда оно подвергалось особенно сильной опасности вражеских нападений [152, с. 12]. Это утверждение, похоже, подкрепляется некоторыми эпизодами из истории Ойо. Комплексное исследование источников заставляет предполагать, что каканфо никогда не стоял во главе эшо и, как правило, данный титул даровался человеку, который ко времени возведения в эту должность уже был правителем провинциального города [231, с. 193]. Титул каканфо не был наследственным. Его назначал сам царь. Так же как и илари, каканфо при вступлении в должность проходил церемонию посвящения: на его выбритой макушке 201 ножом делался 201 надрез, и в ранки втирались снадобья — для того чтобы сделать его бесстрашным. Этот обряд преследовал и иную цель — магические снадобья должны были обеспечить верность главнокомандующего царю. Знаками отличия каканфо были так называемый непобедимый царский жезл, головной убор, украшенный красными перьями попугая, особая прическа, передник из шкуры леопарда. Сиденье каканфо также должно было всегда быть покрытым шкурой леопарда, что символизировало храбрость как необходимую качественную принадлежность его титула и его связь с особой священного царя.
Создание титула аре она каканфо в начальный период военной экспансии Ойо можно рассматривать как одно из важных мероприятий по укреплению царской власти в противовес родовой знати, ибо оно институционализировало контроль царя над провинциальными военными силами. Знаменательно, что, когда в последней четверти XVIII в. алафин Абиодун готовил свержение узурпатора трона башоруна Гахи, главной частью его заговора было обеспечение поддержки со стороны провинциальных войск: Абиодун принудил к самоубийству своего личного врага — каканфо Олонгбина из Джабаты и возвел в должность каканфо лояльного ему Ойаби из Аджасе, который двинул провинциальные войска на столицу и помог Абиодуну свергнуть Гаху.
Вместе со становлением государственности в странах побережья Бенинского залива развивались органы, связанные с регулированием межгосударственных отношений: вопросов войны и мира, заключения межгосударственных договоров, создания альянсов, определения государственных границ, защиты рынков и торговых путей, уплаты дани и т. п. Эта область истории ранней государственности еще очень мало изучена. Высказывалась справедливая мысль, что исследование дипломатии бесписьменных народов, таких, например, как йоруба до XIX в., в идеале должно проводиться совместно различными специалистами: историками, этнографами, психологами, языковедами и политологами [243, с. 294]. Первые исследования, посвященные традиционной дипломатии, носят предварительный характер, по все же они содержат материал, помогающий глубже раскрыть структуру и функции раннего государства. Этот материал говорит прежде всего о том, что в социокультурном регионе побережья Бенинского залива формировалась система государств, отношения между которыми регулировались в течение веков, и что по мере развития этой системы создавались соответствующие внешнеполитические институты.
Р. Смит собрал убедительный материал из свидетельств европейских наблюдателей XVI—XVIII вв. о существовании постоянных дипломатических отношений между государствами социокультурного региона: между Бенином и Ардрой и Лабедде в XVI в., между Бенином и Варри в XVII в., между Ойо и Дагомеей в XVIII в. и т. д. [267, с.13—14]. Ссылки на деятельность африканских послов постоянно встречаются в записках Даппера, Босмана, Норриса, Долзела и других европейцев, посещавших страны Верхнегвинейского побережья в XVII— XVIII вв.
Большинство договоров, заключавшихся между государствами, имело целью покончить с враждой между ними или же оговорить условия торговли. Одной из важных долгосрочных целей африканской дипломатии было обеспечение благоприятных условий для караванной торговли, находившейся, как правило, под контролем царской власти.
Во всех государствах Бенинского побережья представления о том, как достигнуть успеха в переговорах, были примерно одинаковыми: наилучшими средствами для достижения целей дипломатическим путем считались затягивание переговоров, бесконечные оттяжки, а также лесть и раздача подарков.
Так, в XVIII в. Дагомея не раз пыталась предотвратить нападение Ойо посылкой больших подарков царскому двору; то же делала Аллада, нуждавшаяся в военной поддержке Ойо против Дагомеи. У йоруба дары также являлись частью традиционной дипломатии. Подарок мог означать признание своего подчиненного положения, выражать отношения дружбы, подтверждать и подкреплять факт достижения соглашения. Дипломатическими подарками могли быть бусы, орехи кола, ткани, рабы, раковины каури, животные и т. д. Другой формой подарка мог считаться династический брак. В 1730 г. в знак окончания ойо-дагомейской войны мирный договор был скреплен отправкой в Ойо дочери дагомейского царя и подобным же ответным подарком алафина дагомейскому царю. Отказ от подарка рассматривался как недружественный акт и мог служить поводом для военного конфликта [243, с. 315]. Идеологически это было связано с архаическими представлениями о сакральной функции дара.
Договоры после их утверждения считались священными и сопровождались клятвами договаривающихся сторон. Для того чтобы расторгнуть договор, требовалось пройти официальную процедуру освобождения от клятвы [267, с. 31].
Дипломатические поручения могли выполнять самые разные люди — от царского сына до привилегированного раба, а также торговцы, подчас чужеземные. В некоторых государствах развивались службы, специализировавшиеся на дипломатической работе. В Ойо это был институт илари.
У йоруба помимо илари дипломатические функции выполняли также резиденты аджеле. Отзыв аджеле из вассального города мог быть знаком объявления войны [243, с. 312].
Лица, выполнявшие дипломатические поручения, как правило, имели отличительные знаки, свидетельствовавшие об их государственной миссии. Так, царским гонцам илари, эмесе, оди и венсангун во время церемонии возведения в должность выбривали волосы на правой половине головы, за что повсюду в странах побережья Бенинского залива их называли «полголовы». Кроме того, повсеместно послы и гонцы, находясь при исполнении обязанностей, имели при себе своего рода «верительные грамоты», или эмблемы службы: жезлы, трости, дудки, веера или мечи, украшенные определенной символикой. Так, роль «верительных грамот» у илари играли веера, расцвеченные красным и зеленым. Дагомейских царских гонцов выделял царский жезл, на котором было символически изображено имя царя. По-видимому, жезл, как и корону, можно рассматривать как один из «двойников» царя (см. с. 222). Ему отдавались знаки уважения как самому царю, дагомейцы простирались перед ним ниц, а если сообщение предназначалось белым торговцам, гонца с жезлом сопровождал большой почетный эскорт [139, с. 68]. Считалось, что эти предметы, исходившие от особы священного царя, обеспечивают безопасность посла или гонца за пределами его родины. Кроме того, по-видимому, тут действовало и более общее правило, распространявшееся на все общества со слабым общественным разделением труда, в которых лицо, выполнявшее специфические функции, непременно наделялось знаками, внешне выделявшими его из коллектива. В до-государственных обществах региона побережья Бенинского залива лица, уполномоченные вести переговоры с чужими общинами и государствами, могли не иметь позолоченных жезлов, и знаками их отличия могли быть выбеленные лица, пучки пальмовых листьев (пальма у многих народов региона считалась священным деревом), колокольчики, куски белой ткани. В связи с многообразием функций традиционной символики в доколониальных африканских обществах Р. Хортон считает возможным говорить о «политической роли масок» [204, т. 1, с. 103, сн. 36].
Лица, выполнявшие дипломатические поручения, согласно обычному праву пользовались неприкосновенностью, если они не действовали как шпионы или иным враждебным образом в чужой стране [132, с. 21]. Нарушение этого обычая строго наказывалось. Так, убийство посла Ойо в Алладе в 1698 г. повлекло за собой карательную экспедицию Ойо и разгром Аллады.
В целом, в государствах побережья Бенинского залива шел процесс становления служб, связанных с внешними сношениями; существовала специализация придворных, занятых в этой сфере, но вычленение дипломатических и прочих функций было неполным: и илари, и аджеле были полифункциональными специалистами.
