Никита Кривошеин

ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ
МИРЯНИНА-ЭМИГРАНТА

С 1971 г. я снова живу в Париже, городе, где родился и куда вернулся после 25-ти лет проживания в бывшем СССР. После того как пришёл в себя от шока переезда, а на это пошло немало времени, решил найти себе в Париже церковь куда ходить. В парижской эмигрантской газете публиковались расписания служб православных приходов. Критерий выбора у меня был несложным - куда поближе. Оказалось – церковь Введения во храм Пресвятой Богородицы, Константинопольской юрисдикции. Прикатил туда в воскресенье утром на своём мотороллере и сразу понял, что этот храм знаком мне по изданиям и Вестнику РСХД! Церковь стала близка не только топографически, там были отпеты мои родители, там мы были венчаны и крестили сына. Сперва настоятелем был, светлой памяти, отец Игорь Верник, потом, и поныне, отец Николай Ребиндер. Благодаря этому прекрасному пастырю прихожане смогли побывать в нескольких паломнических поездках по России, сам он в дружеских отношениях с духовенством Дивеевской обители и Псково-Печерского монастыря.

Ничего удивительного в том, что для о. Николая Ребиндера обращение Святейшего Патриарха Алексия, с предложением постепенного создания единой православной митрополии в Западной Европе было в радость?

Удивительно другое, что это обращение оказалось в великое озлобление немалой части парижских клира и прихожан! Настолько, что стены предела нашего храма задрожали и запестрели буквально китайского свойства "дадзи бао", самодельными листовками с неожиданно злобной реакцией на обращение Патриарха Алексия! Содержание листовок на двух языках, всяческое, в основном - утверждения, что "православие во Франции не должно иметь ничего общего со страной исхода наших отцов, и ещё меньше с закостеневшей и погрязшей в квази-средневековом ритуализме Русской Православной Церковью и, что остатки русского Православия на Западе и литургически, и языково, и "культурно" есть самостоятельное церковное формирование и ничего общего с Россией и её верующими не имеющее.

Это чтение (да и разговоры) так мне стали противны, что решился попробовать рассказать о своём хождении по юрисдикциям.

* * *

Первое моё воспоминание церковное – больно врезывающийся в колена во время Отче наш ворсяной ковёр, мальчики тогда носили короткие штаны. 1938 г. мне четыре года, это в Соборе Александра Невского, в Париже. Каждое воскресенье мы стоим за обедней, наше место – рядом с замечательным хором Афонского, по соседству со старушкой Шидловской, прямой, строгой, с военной выправкой...

Война была поводом к тому, что посещения храма перестали быть ежевоскресными. В 42 -ом мама ходила со мной молиться в домовую церковь русской детской колонии в Вильмуассоне. Служил там о. Борис Старк, один из будущих послевоенных священников репатриантов. Он скончался в Ярославле. Сорок лет прожитые им в СССР почитаемым протоиереем были более благополучны чем у многих его вернувшихся в страну коллег, были среди них и посаженные, и сосланные. Кульминацией и торжеством моего детского церковного хождения оказалось то воскресенье 1946 г., когда я на Рю Дарю – так русские парижане обозначают свой собор Св. Александра Невского– был допущен прислуживать митрополиту Евлогию. После окончания службы он меня потрепал по щеке и сказал: "Я знаю твоего отца".

В 1948 г., четырнадцати лет, мы "перенеслись" в СССР., в Ульяновск. Первый год ходил в школу, где учился Ленин, а потом стал работать на заводе. В этом городе почти всю войну пребывал Патриарх Сергий. Ему приписывают восклицание "Сидехом на реках ульяновских и плакахом". С нами происходило ровно то же самое. В Ульяновске было две церкви, одна на улице Водников, да часовня на кладбище. Главную, за четыре года там пребывания, я посетил всего несколько раз. Это происходило при жизни тов. Сталина, в дощатом храме было гулко- безлюдно и даже старушек мало. И вокруг, и в моей жизни тех лет, было очень плохо, и сил хоть на минимум молитвенности не находилось... Осенью 1952 г. благодаря репатрианту Н.А. Полторацкому ( он преподавал в Одесской семинарии) нас с матерью в Новодевичьем принял сам митрополит Николай ( Ярушевич) Крутицкий. Мы пришли к нему хлопотать о тогда сидевшем в лагерях отце. Владыка Николай был очень обходителен, обещал мамину челобитную "передать прямо в руки Швернику", а матери – скорую преподавательскую должность в Одессе.

С этим мы вернулись в Ульяновск, ничего для нас не переменилось, жизнь продолжалась своим чередом, и мы этому даже не удивлялись.

Осенью 1952 г. я оказался в Москве студентом, и благодаря покойной Нине Константиновне Бруни (дочери Константина Бальмонта) нашёл дорогу в храм Иоанна Воина на Якиманке. Там были службы и пение – как в парижское отрочество. Там – не помню как вышло – я изумлённо слушал богохульственную панихиду "Со святыми упокой.. Господи, душу раба твоего Иосифа..." Месяц спустя, в Великую Пятницу утром, сообщили о прекращении дела врачей-отравителей. Прихожанин этого храма Иван Бруни с уверенностью сказал: "Наши скоро вернутся!" (из Воркуты и Тайшета). В этой церкви я свыкся с "коллективными исповедями" (так легко отвечать "грешен" на все вопросы батюшки), привык к совмещениям в одном пространстве и времени главных событий жизни: у алтаря шли венчания, в пределах конвейерные крещения и одновременно – серийные отпевания... Освоить надо было и отгороженность, почти недоступность священников. Мучительнее всего – не боюсь слова – было сохранить в себе неосознанную надежду и слушать как настоятель совсем нередко читал Патриаршие послания насчёт Кореи, потом Вьетнама, Мира во всём мире и империализма... Благодарю Господа, что дал стерпеть ложь и пропаганду в перемешку с молитвами и чтением Писания. Те же тексты, и похлеще (!), выходили за ограду церковную и попадали в газеты.

Рассказываемое может показаться никому ненужным вламыванием в открытые двери. Видно было по всему, что молящиеся вокруг меня смирились постепенно и давно. Для меня же всё это было надреальным, как и вся советская действительность.

В Ленинграде, в 1954 г., я посетил отца Андрея Сергеенко, прекрасного священника репатрианта. Он меня обласкал и утешил как мог, хотя бы тем, что признался в том, что сам близок к отчаянию! Вскоре из города на Неве он был удалён на приход в дальнюю провинцию. Позднее мне стало понятно, что в сталинские и пост- сталинские годы у меня собственных сил даже на малую набожность не набралось бы. Службы хоть и в порабощённых и поруганных приходах спасли меня от удобного убежища безверия.

Обстоятельно рассказать о том почему я поныне благодарен Промыслу за то, что в 1957 г. КГБ меня упрятало и направило на три года в мордовские лагеря – слишком долго получилось бы. Но шесть месяцев моей одиночки – это простор задуматься не только о земном. Благодарен Спасителю ещё больше – за встречи с хорошими людьми в лагере. В особенности со священниками посаженными за исповедничество: это, светлой памяти, литовский каноник Станислав Кишкис, он отбывал уже второй срок, и отец Вячеслав Якобс, старше меня лет на десять, вологодский священник. Родился он в Таллинне, в русской тамошней эмиграции, церковное призвание у него было с самого отрочества. По получению диплома ленинградской Духовной Академии он был на приходе в Вологде, проповедовал проникновенно, роздал несколько бердяевских книжек молодым людям, устраивал музыкальные вечера. Было в нём такое сильное "не наше", что долго ждать лагерного срока ему не пришлось. В мордовской зоне меня отец Вячеслав – впервые после Парижа – "индивидуально" исповедывал и причащал. И не меня одного. Ходить к нему за утешением не надо было: одно то, с какой кротость он терпел сосуществование с лагерниками не похожими на ангелов, лишение церковной радости, отрыв от своих, труд по понуждению и было для всех утешением. Всегда ровный, неизменно умный, ласково-улыбчивый... Благодарность моя ему на всю жизнь. Положение в Церкви он знал куда лучше моего (да и Патриархия не обременяла органы и суды ходатайствами о нём). После освобождения он вернулся в Таллинн, получил приход. В середине шестидесятых я его там навестил – проповеди его были не о Ближнем Востоке и не об империализме. После 1991 г. отец Вячеслав (он овдовел ) стал епископом, сейчас он Митрополит Эстонский. После конца Советов среди эстонских православных вышли понятные расхождения: оставаться ли под омофором РПЦ, или вернуться к довоенному статусу – отойти под Патриарха Вселенского?

Митрополит Корнилий (Якобс) , с учётом того, что он пережил в советских лагерях, менее всего был " политическим агентом Москвы", в чём наперебой обвиняли Владыку эстонские газеты того времени. Он мог предпочесть второе решение, для иных это было даже понятнее. Он же мужественно и рискованно добился и сделал всё, чтобы как можно больше эстонских приходов оставались в лоне Матери –Церкви!

И почему бы сегодня, именно с него не брать пример этим православным парижанам, моим сверстникам?! Которые знакомы, кстати, с русским православием разве что по образцово-показательному в советские годы Сергиеву Посаду. Уж не им в своих "дадзи бао", указывать мне, видевшему церковное мученичество, что РПЦ лишена достоинства!

В начале шестидесятых, после выхода из зоны я вернулся в приход Иоанна Воина. Идя туда к Пасхальной заутрене я наблюдал пьяное хулиганье улюлюкающее под гитару, а их друзья из "народной дружины" пропускали в храм одних старушек.

В те же годы Москву стал посещать мой дядя, Владыка Василий (Кривошеин) Архиепископ Бельгийский и Брюссельский. Относился он ко мне хорошо. Как-то (мы были наедине) я его прямо спросил о причинах в силу которых, кстати, при свободе выбора, он, эмигрант и белый офицер, решился пребывать в лоне РПЦ? Ответ его был чётким: " Ради будущего. Внутри Церкви необходима преемственность хоть какой-то части людей свободных, могущих быть опорой для лучшей части иерархии внутри страны, людей хотящих и не боящихся говорить правду". Сам Владыка так и поступал, что в Брюсселе, что в Советском Союзе. С уверенностью он добавил, что "если не он, то я увижу как будут переосвящаться кремлёвские соборы" Это было пророчество, но мне тогда подумалось, что пожилой человек принимает желаемое за действительное!

А сейчас парижане, мои сверстники, которые в советские годы считали за благо издавать и конспиративно посылать в Советский Союз ящики с духовной и запрещённой литературой, говорят мне о косности русского православия и о том, что настало время избавиться от "русского фольклора" и церковно- славянского языка! Бывая часто в русской столице они не стесняются прилюдно обвинять в личной заинтересованности тех московских священников, которые посильно стараются способствовать церковному единению....

Другие русские парижане сетуют о том, что трёхчасовые службы в московских приходах слишком длинны и они "не для нас, людей западных!"

Как Кавторанг в "Иване Денисовиче" я восклицаю – "удивляюсь и проклинаю!" И спрашиваю: "так, что же вам надо?"

Чудом Господнем страна и Церковь избавлены от восьмидесятилетнего наваждения. Процветает православное книгоиздательство, а следовательно и нужда в книго-посылках отпала. Вовсю идёт церковное строительство, возрождается религиозная мысль, к святыням – поезда паломников! Канонизированы Новомученики! Вошла в силу церковная доктрина, запрещающая священству любые контакты с спецслужбами. В приходах стоят и молятся офицеры, люди из милиции. Обильно и щедро работают благотворители. Церковные люди могут свободно думать кто так, а кто по-другому.

А парижские православные, часто с громкими фамилиями, продолжают предпочитать выработавшийся за годы эмиграции литургический самодел, часто с фламандским акцентом!

Да простит меня читатель за неграмотность: не знаю ни канонического права, ни церковной икономии. Достаточно мне виденного, чтобы утверждать, что будущее русских приходов в Западной Европе это братское единение с Матерью- Церковью и обогащение приезжающим православным народом, всё в большем количестве пребывающим во Францию из России.

Никита Кривошеин, Париж, июль 2003 г.

От себя лично замечу, что хороша или плоха Патриархия - к делу ведь совершенно не относится. Плоха сама организация церковной жизни по национальному признаку, когда в Париже русские христиане отдельно, греки отдельно, французы отдельно, причем отдельно не как отдельно у католиков приходы корейцев, испанцев и пр., а отдельно именно принципиально, "церковно" - хотя это абсурд, когда "церковное" становится обозначением "особности". Создание всемирных церковных объединений по национальному признаку - лишь высвечивает национализм и упрочивает его.

Фактическая неточность у Кривошеина одна: "Вошла в силу церковная доктрина, запрещающая священству любые контакты с спецслужбами". Доктрина не запрещает любые контакты, это было бы абсурдом. Да и закон запретил тайное сотрудничество духовенства со спецслужбами намного раньше. А явное сотрудничество - не запрещено, и храм при Лубянке во имя Софии открыт, и священник в нем - офицер Лубянки по совместительству (да-да!). И сегодня уже открыто архиереи защищают право и даже моральную обязанность духовенства помогать государству - в том числе, и его спецслужбам.

Знаю людей, которым это кажется омерзительным, сочувствую им, но сам настроен благодушнее. Во-первых, это не омерзительнее национализма, во-вторых, все-таки грехи политические не так важны, как личные. Отвечать на заигрывания кесаря, когда служишь Христу, все-таки не так пагубно, как заигрывать с девушкой, когда женат. Христос-то за Себя постоит и не сломается...

Скажете, так недолго и до подлости размягчиться? Ну, не знаю... Это все ведь теория... Так-то нас не спрашивают - нас, имею в виду, тутошних, в России. Это с парижанами обхождение вежливое... Пока они в Париже... А что бывает, когда они возвращаются в родные пенаты - это у Кривошеина вполне прописано.

— Я.К.

Мария Медведева

мирянка, музыкант, Париж

КРИК ДУШИ

Никогда не думала, что придётся писать о положении церкви во Франции. Но меня попросили многочисленные друзья, после того как познакомились в интернете со статьями: Н. И. Кривошеина и М.В. Жестковой. Эти люди намного старше меня и пережили больше. Я сама и мои друзья, все мы прихожане из новой "третьей" волны эмиграции. Мы ходим в храмы Вселенской Патриархии.

Мне было трудно прижиться в стране, но самое главное мне удалось найти "свой" приход. За последние 15 лет я, сменив несколько юрисдикций, прижилась в нём, многое узнала об истории русской эмиграции, церкви в изгнании, о людях которые много сделали для сохранения русской церкви и культуры. Но никогда не могла себе представить, что эти же люди будут с такой ненавистью и злобностью отвергать быть повёрнутым "лицом к России" и Матери Церкви.

Я с ужасом наблюдала и слушала, как милые старушки и франко-говорящие молодые православные, набросились на батюшек тех храмов, которые попытались поговорить и обсудить послание Патриарха.

Я не согласна с М.В.Жестковой,(сайт Credo.ru) что обращение Патриарха "пришло не вовремя". Нет такого времени и расчёта. Приход Горбачёва был не кстати, падение СССР, может быть для коммунистов тоже было не во время (а мы уж перестали и надеяться!) и до сих пор вызывает ностальгию, ну и т.д.

На мой взгляд, что обращение Патриарха Алексия пришло как раз кстати! И его нужно обсуждать. Может быть, это совсем нежелательно таким людям как Н.А.Струве, М.Соллогуб (его статью я читала в НГ религия) и многими с "громкими фамилиями" их статьи были в Русской Мысли. Но ведь именно они ездят в Россию бесконечно, а теперь кажется, получили от Президента В.В.Путина настоящую бесплатную многократную визу. Их цель поездок связана не только с культурной программой и прославлением своих фамилий в России, но надеюсь и с молитвой за Россию. Именно они могли бы поделиться с "русскими невежественными" церковными людьми своим интеллектуальным багажом. Откуда же такое презрение и гордыня?

По многим аспектам это напоминает: "Не трогайте нас (может быть нашу секту?) и мы вас не тронем. Хотите молиться по-своему - ну молитесь. Храмов в Париже на всех хватит... идите в соседний!" Таких высказываний с их стороны последние месяцы было много.

И ещё, в своей статье М. Соллогуб говорит, что вернулось в страну, после того как она опять стала Россией – не так уж много русских. Я не совсем согласна с таким заявлением. Ведь вернулся сам А.И.Солженицын! Символ изгнания! А главное, что теперь и М.Соллогуб и Н.Струве и многие с "громкими фамилиями", кто опасались пересечь границу с СССР, теперь катаются в своё удовольствие, пишут в прессе, вещают по радио, высказываются, как хотят, ну и вообще ничего не страшатся. Разве это не есть доказательство, что в стране произошли перемены?

Могу их понять скорее в другом. Сама я, до сих пор приезжая в Россию и посещая храмы, чувствую это расстояние и "недоступность" священства. А ведь как нужно и как хочется быть ближе! И кажется, что на верхах, в Патриархии, ничего не происходит и "Перестройка" здесь ещё не началась. Кривошеин в своем тексте ссылается на недоступность священства в 50-70 годах. Мне трудно судить, я тогда не была церковна и была слишком молода. Но сейчас, на мой взгляд, отпугивает в России почти "обожествление" священнослужителей. Прихожане относятся к батюшкам, как к святым, а они вполне принимают это и даже культивируют этот примитивный подход. Хотя есть замечательные, умные и продвинутые батюшки, с которыми можно и душу излить и ума набраться. Но все они как бы в параллельном мире не соприкасаясь с ОВЦС, а, следовательно остаются незамеченными и видимо не очень желательными Патриархии. Но я уверена, что всё это просто необходимо пережить, пройдёт время и так называемое "митрополитбюро" скончается. Видимо "перестройка" у них ещё не началась.

Но вернусь к проблеме в Париже.

Как я понимаю (простите за простоту) дело ведь не в том в какой я православный русский храм пойду. А вопрос стоит в том, чтобы православие и традиции Богослужения сохранить и вернуться всем православным в лоно Матери Церкви. Многие из здешней эмиграции, хоть и молятся "о воссоединении церквей", но кажется, не понимают о чём идёт речь. Почему-то некоторые поняли, что призыв Патриарха имеет отношение к призыву вернуться в Россию, с которой никаких корней у них нет (так они заявляют)

Это чистая правда, что офранцуженные русские "тайные молитвы читают вслух (М.В.Жесткова), отсутствуют иконостасы и что перешли на григорианский календарь. А требования настойчивые служить по-французски усиливаются с каждым приходским собранием. Это нажим на настоятелей и нажим достаточно агрессивный. При моём искреннем удивлении и замечании о подобном новшестве, в детском лагере АСЕР (русское христианское движение) на меня стали шикать и возмущаться. Здесь, где сохранялись лучшие традиции русскости на протяжении всех десятилетий СССР,- русская речь давно забыта. А моё удивление было встречено как невежественность и отсталость.

Так может быть сменить таблички на парижских храмах и заменить их на "Православная французская интеллектуальная церковь в изгнании"? Хотя это не очень выгодно, потому что основной источник денежных вливаний всем французским вселенским приходам идёт именно от католиков. Они дают щедрой рукой именно под "фольклор и кокошники". Вселенскому Патриарху до нас далеко, и "свобода", которую он нам дал, обернулась во вред всем. Свобода сменилась на анархию, запустение, грязь, разруху храмов и приходов. Священников не хватает, а громкие фамилии и семейные кланы, на которых держаться эти храмы, превратились в своего рода секты.

Более того, нам стало известно, что после выборов архиепископа Гавриила, многих прихожан и священников, которые выступали за обсуждение Обращения – вызывали на ковёр, запугивали и требовали прекратить "агитацию". Нам, которые жили в СССР это напоминает, о печальных годах диктатуры.

Могла бы ещё писать, да должна сдержаться. Интеллектуализм в церкви нужен, но когда отсутствует Дух Божий, и молитвенность - это уж совсем плохо.