А. О. МаковельскийГЛАВА IV Послеаристотелевская логика в Древней Греции и Риме Новая историческая эпоха, наступившая после смерти Александра Македонского, получила название эллинистической. Мировая держава Александра была поделена между его полководцами, и на ее месте образовалось несколько самостоятельных государств. В самой Греции наблюдается упадок рабовладельческого общества. В то же время греческая культура получает широкое распространение за пределами Греции. Большую роль в развитии науки и культуры эпохи эллинизма сыграли такие крупные центры, как Александрия в Египте, Антиохия, Селевкия, Пергам, Родос, Таре и др. Знаменитый музей в Александрии был не только богатейшим собранием разнообразной литературы, но также в некотором роде и академией наук, где развертывалась большая исследовательская работа в различных областях знания, и университетом, где шло преподавание основных отраслей науки. Эллинистическая эпоха отмечена новыми крупными достижениями в технике (машины, изобретенные Архимедом, Героном и др.), в математике и механике («Начала» Евклида, теория конических сечений Аполлония, вычисление Архимедом отношения окружности к диаметру, развитие теории чисел, зачатки логарифмического счисления, создание тригонометрии), в физике (закон Архимеда, законы давления воздуха и пара, развитие оптики), в астрономии (гелиоцентрическая система Аристарха Самосского, система Птолемея, составление первого звездного каталога, вычисление расстояния Земли от Луны и Солнца), в географии (Эратосфен), в ботанике (Теофраст), в медицине (исследование функций нервной системы, основание патологической анатомии), в языкознании (создание первой научной грамматики), в истории (Полибий) и в других науках. Время жизни Евклида, Аполлония и Архимеда можно назвать золо- 170 тым веком древнегреческой математики. У Аполлония уже имеется идея аналитической геометрии (понятие о координатах), а у Архимеда — идея дифференциального исчисления. Под влиянием философского скептицизма, развившегося в эллинистическую эпоху, в III в. до н. э. в медицине возникает эмпирическое направление (основатель Филин), имевшее много последователей. Отвергая теоретические основы медицины, эмпирическая медицинская школа признавала лишь наблюдение и выводы по аналогии при изучении болезней и способов их лечения. Врачи-эмпирики ограничивали задачи медицины диагностикой, хирургией и учением о лекарствах (в особенности они изучали яды и противоядия). В эллинистическую эпоху началось отпочкование отдельных специальных наук от единой нерасчлененной науки — философии. Математика, астрономия и другие области знания становятся самостоятельными науками. Наряду с развитием специальных наук в эллинистическую эпоху наблюдается определенный прогресс и в философии, в частности в логике. Начало эллинистического периода проходит под знаком усиления господства материалистической мысли в Древней Греции. В III в. до н. э. развиваются новые философские школы в Греции — эпикурейская, стоическая и скептическая. Эпикурейская философия была новым замечательным взлетом материалистической мысли, восстановившим атомистику Демокрита и внесшим в последнюю существенные улучшения. Эпикур был крупнейшим просветителем древнего мира. Он горячо боролся против религиозных суеверий, в частности против вымыслов о вмешательстве сверхъестественных сил в ход явлений природы и в жизнь человека. Философия стоиков признавала реальность только тел, но в то же время учила, что единство мира, связь и согласованность его частей осуществляются благодаря мировому разуму (логосу). В мировоззрении стоиков переплетались материалистические и идеалистические тенденции. Философия стоиков в ранний период своего существования характеризовалась преобладанием материалистических тенденций, в позднейшем же стоицизме (так называемой «Новой Стое») возобладали идеалистические моменты. В эллинистическую эпоху значительное распространение получил также скептицизм. Его основоположником был Пиррон. В III—II вв. до н. э. скептицизм господствовал также в школе Платона (так называемая Третья академия). Академический скептицизм отличался от пирроновского более умеренным характером, поскольку он признавал разные степени вероятности в нашем познании. Пирроновский скептицизм учил, что познать истину невозможно. 171 По мере прогрессировавшего разложения рабовладельческого общества идеология его становится все более упадочнической. В философии начинают господствовать поверхностный эклектизм, скептицизм, пессимизм и религиозная мистика. История древнегреческой философии завершается неоплатонизмом, пессимистической религиозно-мистической системой, являющейся идеологией отживающего, обреченного на гибель класса рабовладельцев После Аристотеля логика в Древней Греции развивается в нескольких направлениях. В самой перипатетической школе она развивается на основе философии Аристотеля и характеризуется колебанием между эмпиризмом и рационализмом, в эпикурейской шкоте — на материалистической и эмпирической основах и в школе стоиков — на материалистической и рационалистической основах. Кроме того, вопросы логики трактуются скептиками с точки зрения идеалистического эмпиризма. Две основные ветви логики в Древней Греции — рационалистическая дедуктивная и эмпирическая индуктивная. Первая была тесно связана с развитием математических наук. Главными представителями дедуктивной логики в Древней Греции были Платон, Аристотель и стоики. Индуктивная логика была тесно связана с развитием техники и прикладных наук (медицины, строительного и военного дела, мореплавания, земледелия, а также с развитием эмпирического естествознания). Главными представителями второго течения в логике были Демокрит и эпикурейцы. ЛОГИКА В ПЕРИПАТЕТИЧЕСКОЙ ШКОЛЕ ПОСЛЕ АРИСТОТЕЛЯ В перипатетической школе после Аристотеля изучалось его логическое наследие и были сделаны лишь некоторые добавления и поправки, придавшие логике Аристотеля характер, приближающий ее к последующей формальной логике. В логике Аристотеля не было места для четвертой фигуры силлогизма, равно как и для гипотетических суждений. Игнорирование гипотетических суждений в логике Аристотеля объяснялось его ошибочным мнением, будто условное суждение всегда является не доказанным научно и основанным лишь на субъективной договоренности спорящих. Аристотель признавал научное значение исключительно тех суждений и умозаключений, которые после него получили название категорических. Но уже первые перипатетики стали признавать познавательное значение гипотетических суждений и учение Аристотеля о категорическом силлогизме дополнили учением об условных и разделительных силлогизмах. 172 В первую фигуру категорического силлогизма Теофраст включил те пять модусов, которые позже вошли в формальную логику под названием модусов четвертой фигуры. Теофраст внес изменение и в аристотелевское учение о модальности суждений, придав модальности значение степени субъективной уверенности (в противоположность объективному смыслу модальности у Аристотеля). Теофраст и Евдем посвятили свои исследования в области логики главным образом тем видам дедуктивных умозаключений, о которых Аристотель говорил в «Топике» (условные, разделительные и другие силлогизмы). В александрийскую эпоху стала развертываться широкая комментаторская деятельность в школе перипатетиков. Составлялись многочисленные комментарии к произведениям Аристотеля. Начало этому положил Андроник Родосский (одиннадцатый глава школы, живший в I в. до н. э.). Андронику принадлежит заслуга издания сочинений Аристотеля (70 г. до н. э.), после чего в школе перипатетиков началась систематическая работа по истолкованию сочинений Аристотеля и защите его взглядов. Из перипатетиков, занимавшихся толкованием логических сочинений Аристотеля, следует отметить Боэта Сидон-ского (ученика Андроника) и особенно Александра Афродизий-ского, написавшего комментарии к сочинениям Аристотеля «Топика», «Аналитики», «Метафизика» и др. Следует отметить, что у ближайших преемников Аристотеля, Теофраста и Евдема, усиливается эмпирическая тенденция. На это усиление эмпирической тенденции за счет рационалистической у ближайших преемников Аристотеля обращено внимание у новейших исследователей (Г. Сенна и В. Иегера). Отмечают также, что у самого Аристотеля в его последних сочинениях решительно возобладал эмпиризм. В общем можно сказать, что в эллинистическую эпоху эмпирический метод получил широкое распространение в науках. Высказывается также мнение, что и к изучению общественных явлений надо применять эмпирический метод. Уже в гиппократовском сборнике намечаются три различные точки зрения, которые позже послужили зародышами для развития разных типов эмпиризма в древнегреческой философии и науке. Это, во-первых, скептический эмпиризм, сводящий научное знание к чистому опыту и отрицающей возможность получения наукой каких-либо теоретических принципов; во-вторых, методологический эмпиризм, считавший, что посредством строгого применения научного метода можно получить известные общие положения, которые, однако, будут иметь лишь высокую степень вероятности, но не полную достоверность; и, в-третьих, догматический эмпиризм, который придерживался взгляда, что наука в состоянии, исходя из чувственных данных, путем логи- 173 ческих выводов получить универсальные и необходимые истины '. Эмпирический скептицизм в своем отрицании общих законов природы некоторым образом примыкал к учению Аристотеля о «бывающем по большей части» и к его отрицанию необходимых истин в отношении индивидов. ЛОГИКА СТОЙ Стоики делили философию на три части — логику, физику и этику. Для пояснения взаимного отношения этих частей друг к другу стоики прибегали к сравнению философии с яйцом, садом, городом, человеческим организмом и т. д. Смысл всех этих сравнений в том, что этика для них — самое важное, логика для нее является «охраной», а физика — «пищей». Логика, физика и этика относятся друг к другу так, как в саду ограда, деревья (или почва, на которой они растут) и плоды; как в яйце — скорлупа, белок и желток; как в человеческом организме — кости, мясо с кровью и душа. Иными словами, этика для стоиков является душой философии, физика — основанием, на котором покоится этика; назначение логики—научить правильно судить о вещах, освободить ум от заблуждений. Среди стоиков были разногласия по вопросу, в какой последовательности надо изучать эти три части философии. Одни (как, например, Хрисипп) считали, что логика должна изучаться раньше других частей философии, другие же (Эпиктет) держались мнения, что логика должна служить завершением философского образования, считая, что изучение логики должно утвердить и углубить знания, получаемые при изучении остальных частей философии. Некоторые же стоики считали, что логика, физика и этика неразрывно связаны между собой и должны изучаться одновременно. (Стоики впервые стали употреблять термин «логика» для обозначения отдельной философской науки, но этот термин они употребляли в более широком смысле, чем тот, в котором он стал использоваться позже. Дело в том, что стоики включали в логику и науку о языке (грамматику), в разработке которой им принадлежит большая заслуга. Они ставили в тесную связь мышление и язык. Они учили, что слова и предложения — знаки, а понятия, суждения и умозаключения — суть то, что обозначается этими знаками. Логика, по их учению, должна изучать и словесные знаки, и обозначаемые ими мысли. Стоики делили логику на диалектику и риторику, а диалектика соответственно сказанному делилась на учение о словесных знаках (грамматика) и учение об обозначаемых ими мыслях (теория познания и логика в узком смысле). 1 См : G. S e n n Die Entwicklung der biologischen Forschungsmethode in Antike. Berlin, 1933 174 Деление философии на части у стоиков может быть представлено в виде следующей схемы: философия | | 1 логика физика этика 1 1 1 диалектика риторика учение об обозначающем учение об обозначаемом (учение о понятии, суждении, умозаключении и теория познания) Исходным пунктом системы философии стоиков был сенсуализм, и потому более последовательные из стоиков (представители ранней Стой) не признавали врожденных идей, но считали, что все понятия имеют опытное происхождение. Но сенсуализм у стоиков сменяется рационализмом в понимании сущности познания Вселенной. Эта сущность, по их учению, может быть познана только разумом. Полная достоверность принадлежит истинам, познаваемым разумом и сформулированным в научной системе. Душа, которая вначале является совершенно пустой, постепенно в результате воздействия на нее предметов и явлений внешнего мира наполняется представлениями. А после того как эти предметы и явления были восприняты, о них сохраняется память. Из множества сходных представлений затем образуется опыт. Далее от восприятий совершается переход к общему понятию. Образование понятий происходит у людей отчасти само по себе, стихийно, отчасти сознательно и преднамеренно путем деятельности мышления, которая руководствуется научным методом. В первом случае в качестве естественных продуктов мышления возникают общие для всех людей понятия, которые должны расцениваться как общеобязательные предположения «антиципации». Эти понятия являются естественными не в смысле врожденности их, но в том смысле, что они с естественной необходимостью возникают у всех людей в процессе их умственного развития: постепенно к 14-му году жизни человека они все более и более накапливаются, образуясь из восприятий и представлений. Благодаря этому человеческое мышление от единичного возвышается к общему. Что же касается сознательного преднамеренного образования понятий в науках, то оно совершается по нормам, устанавливаемым диалектикой. Научные понятия стоики называли техническими. В качестве критерия, на основании которого можно отличить истину от заблуждения, стоики вместо аристотелевских материального критерия соответствия мысли самим вещам и формального критерия согласия истины с собой выдвигали новый принцип. Критерием 175 истины они считали ясность, непосредственную очевидность, с какой представление действует на ум. Такое представление стоики называли «каталептическим представлением». Смысл термина «каталептический» остается спорным: одни толкуют его чак «постигаемое», другие —как «постигающее». Вероятно, этот термин имел и то и другое значение одновременно. Свое учение о разных степенях достоверности Зенон из Ки-тиона, основатель Стой, выразил в следующей образной форме. Он сравнивал ощущения с распростертыми пальцами, призна-вание содержания восприятия (обозначаемое термином «синка-татезис», т. е. согласие) — с немного согнутыми пальцами, постижение же самого предмета (обозначаемое термином «ката-лепсис»)—с пальцами, сжатыми в кулак, научное знание—-с кулаком, который к тому же сжат другой рукой. Научное знание, по учению стоиков, представляет собой незыблемый ката-лепсис. Каталепсис (схватывание)—это такая истина, которая настолько очевидна, чго она, так сказать, «схватывает» нас, принуждает к согласию, неотразимо навязывает нам себя. Каталептическое представление, которое является критерием истины, исходит от какого-либо реального предмета, принудительно действует на субъекта, вызывая в нем согласие, и таким образом порождает каталепсис. Не все истинные представления по учению стоиков являются каталептическими. Истинные представления должны соответствовать действительности, должны ее постигать. Но не всякое истинное представление для того или иного субъекта имеет принудительную силу непосредственной очевидности. И в отношении каждого отдельного представления возникает вопрос: обладает ли оно непосредственной ясностью и очевидностью или не обладает таковой? Согласие с содержанием представлений, признание их истинными или несогласие с ним, отказ признать их истинными зависят от свободного решния субъекта. Термин «каталептическое представление» может иметь троякий смысл: 1) представление, которое «улавливает» свой предмет, отражает его верно и точно; 2) истинное представление, которое является правильно постигнутым нами знанием предмета; 3) представление, захватывающее нас, овладевающее нами, вынуждающее нас принять его. Таким образом, этот термин обозначает либо отношение представления к предмету, им постигаемому, либо отношение его к нашему знанию, либо отношение его к познающему субъекту. Историки логики отмечают трудность решения вопроса, какое из этих трех значений термина «каталептический» имели в виду стоики. Вопрос о критерии истины, об условиях истинности наших знаний был основным вопросом теории познания стоиков. В философской системе стоиков он являлся сложной проблемой. 176 Стоики были догматиками, они не только считали возможным познание истины, но и считали свою философскую систему окончательной истиной в последней инстанции. Исходный пункт теории познания стоиков был сенсуалистическим. Стоикам принадлежит знаменитое, повторенное' впоследствии Локком, сравнение первоначального состояния души с чистой навощенной дощечкой, на которой еще ничего не написано. Все свое содержание душа, по учению стоиков, получает от воздействия на нее вещей материального мира в виде ощущений, являющихся отпечатками этих воздействующих на нее вещей. Догматический взгляд стоиков на науку как на систему таких положений, которые являются непоколебимой окончательной истиной, приводит к тому, что они объявляют научное знание конечным критерием истины. Но этим они вступают в противоречие с исходным сенсуалистическим положением своей философской системы. Истину стоики понимали материалистически, как соответствие наших представлений, понятий, суждений, умозаключений самой объективной действительности. Но при формулировке критерия истины, когда стоики ищут его в непосредственной очевидности для нашего сознания тех или иных представлений, они становятся на субъективно-идеалистическую точку зрения. Все дело для них в'сознании несомненности того или иного положения, в непоколебимости убеждения в том, что данное восприятие, представление, суждение совпадает с тем, что находится в самом объективном мире. В стоической школе существовали разные взгляды по вопросу о критерии истины: одни стоики (Зенон) считали таким критерием «каталепсис», другие (Хрисипп) — ощущения и «пролеп-сис» (предвосхищение), третьи (Аристон и Посидоний)—«правильный разум». Стоики более позднего периода обращаются не только к научным истинам, но и к общему мнению людей, к положениям, освященным традицией, языком, практикой. Они ссылаются на общее согласие людей. Этот взгляд связан с поворотом стоической школы вправо, с возобладанием в ней идеалистических тенденций. •Стоики учили, что хотя чувства и являются единственным первоисточником всего нашего знания, но они могут быть ненадежны, и им нельзя слепо доверять. Вследствие этого необходима теория познания, которая разъясняет роль внешних чувств как средства познания. Основатель Стой Зенон учил, что все существующее телесно и душа тоже телесна, ощущение же есть отпечаток, производимый в телесной душе другими вещами материального мира. Таким образом, Зенон мыслил ощущение как телесный процесс. Хрисипп называет этот отпечаток «изменением» души, но отпечаток может быть ясным и отчетливым, а может быть и неясным, смутным, неточным. Субъект поэтому двоя- 177 ко относится к чувственным восприятиям: относительно одних он дает свое согласие (синкататезис), а относительно других он такого согласия «е дает. Для того чтобы было дано такое согласие, необходимо испытание самого чувственного представления со стороны его ясности и отчетливости, исследование разумом его достоверности Таким образом, познавательный материал, даваемый ощущением, должен быть обработан логическим мышлением для того, чтобы получить безусловно истинное знание. Ложные, ошибочные взгляды имеют своей причиной поспешное согласие души по отношению к необоснованным положениям. Стоики подчеркивают активность души в процессе познания. Для познания необходимо активное «схватывание» душой имеющегося в ней чувственного впечатления. Но такое «схваченное» душой впечатление еще не есть истинное знание, оно находится на полпути между истинным знанием и простым мнением. Истинным знанием стоики считают абсолютную истину, которая никогда не может быть поколеблена и изменена. Такую абсолютную достоверность стоики приписывали каталептическим представлениям. Последней инстанцией (высшей нормой и конечным критерием) познания истины стоики признавали разум, рассматривая человеческий разум как истечение мирового разума (Логоса). Однако, по их учению, разум не является единственным и универсальным критерием. Он — лишь последняя инстанция в познавательном процессе. Уже и ощущения выступают у стоиков в качестве одного из критериев истины, поскольку имеются адекватные чувственные данные, отражающие объективную действительность так, как она есть. Но стоики подчеркивают, что ощущениями схватывается не все, что имеется в вещах. В учении стоиков о критериях истины чувствуется влияние Демокрита. Подобно последнему, они решающее значение приписывают «мудрецу»: совершенным знанием обладает мудрейший. Вслед за Демокритом стоики требуют критического отношения к данным чувственного восприятия, считая, что им можно доверять лишь тогда, когда они осуществляются в условиях, гарантирующих достоверность их показаний (если деятельность органов чувств протекала нормально, если ощущаемый предмет находился не на слишком отдаленном расстоянии и самое восприятие не длилось слишком короткое время, если сам процесс восприятия предмета был тщательным, и т. п.). Точно так же вслед за Демокритом стоики утверждают, что только мышление, вооруженное правильными логическими приемами, заслуживает доверия. Хрисипп в качестве твердых истин, могущих служить опорой истинного знания и критериями для проверки истинности или ложности остальных представлений, признавал, с одной стороны, каталептическое представление, с 178 другой, пролепсис, т. е. естественно возникающие одинаково у всех людей общие понятия. Влияние Демокрита особенно сказывается в учении стоика Боэта, который к трем демокритовским критериям (ощущению, разуму и влечению) прибавляет четвертый — науку. В своей теории познания стоики были номиналистами. По их учению, только единичные вещи имеют реальное существование, а общее существует только в человеческом уме в качестве чисто субъективной мысли. Таким образом, они примыкают в этом вопросе к киникам (Антисфену) и выступают против учения Платона и Аристотеля, признававших реальное существование общего. Стоики считали родовые понятия продуктами воображения, которым ничего не соответствует в объективной действительности. Родовые понятия охватывают бесконечное множество однородных предметов и явлений, и на них основываются общие суждения, имеющие огромное познавательное значение, так как из них слагается научное знание. Здесь учение стоиков совершает скачок от эмпиризма к рационализму; этот скачок остается у них необоснованным, поскольку ими не определено и не уяснено, каким образом общие понятия, не отражающие объективной действительности, могут служить основанием науки Основные положения теории познания стоической школы установил ее основатель Зенон. Всесторонняя же разработка теории познания и логики Стой принадлежит Хрисиппу, бывшему главой школы с 230 по 207 г. до н. э.; его называют «вторым основателем Стой». Хрисипп подробно разработал стоическую силлогистику, в которой главное место занимали условные и дизъюнктивные силлогизмы. В разработку логики Хрисипп ввел тот педантический формализм, который позже стал господствующей чертой схоластической логики. По учению стоиков, признаком всякого истинного положения является его логическая доказуемость. Поэтому главным разделом логики в узком значении этого слова является учение о доказательстве (как и у Аристотеля). Всякое доказательство состоит из умозаключений. Составными же частями умозаключения являются суждения. Стоики полагают, что только суждениям принадлежит признак истинности или ложности. Что касается умозаключений, то, по их мнению, можно говорить лишь об их формальной правильности или неправильности. Суждения стоики делили на простые (категорические) и сложные. Простые суждения они, вслед за Аристотелем, классифицировали по качеству, количеству и модальности. Сложные же суждения стоики делили на гипотетические (условные), разделительные, соединительные и на другие виды. Хрисипп считал, что основными и первичными умозаключениями являются не 179 категорические, а те, в которых большей посылкой является сложное суждение (гипотетическое, разделительное, соединительное). Выдвигая на первый план гипотетические (условные) умозаключения, стоики указывали на возможность превращения категорических и разделительных суждений в условные путем придания категорическим и разделительным суждениям формы условных суждений. Так, суждение «А есть В» можно представить в форме: «Если есть А, то есть и В», а суждение «А есть или В, или С» можно облечь в форму: «Если есть А, то оно есть или В, или С». По учению стоиков, для истинности заключения необходимы два условия: во-первых, чтобы посылки в силлогизме были истинными суждениями и, во-вторых, чтобы вывод заключения из посылок был формально правильным. Трактуя об «обозначаемом», стоики все высказывания делят на неполные и полные, т. е. на предикаты и предложения. Из предложений, по их учению, суждениями являются те, в которых что-нибудь утверждается или отрицается и которым присуща или истинность, или ложность. Отрицая объективное существование общего, стоики совершенно по-новому, в сравнении с Аристотелем, строят свое учение о понятии и суждении. Поскольку в своей философской системе стоики стояли на номиналистической позиции, в их логике деление на роды и виды занимает весьма незначительное место, хотя они и «е игнорировали совсем это деление. Различие между стоической и аристотелевской логикой хорошо видно на примере теории дефиниции. В учении стоиков об определении нет вопроса ни о роде, ни о виде, ни о сущности. По их учению, дефиниция есть перечисление признаков, присущих вещи. Так, Хрисипп определял дефиницию как «отчет о собственном», а Антипатр—как «речь, разъясняющую вполне посредством анализа». По учению стоиков, дефиниция не указывает видообразую-щего отличия, она перечисляет различия вообще. То, что имя выражает в целом, дефиниция выражает более подробно, более детально. Так, например, стоики дают следующее определение человека: «Животное разумное, смертное, обладающее умом и способное к науке». Подобно теории дефиниции, и теория логического деления у стоиков носит номиналистический характер. Они не признают деления, основанного на самой природе вещей, и поэтому допускают множество различных способов логического деления. Иначе, чем Аристотель, стоики трактуют и вопрос о категориях. Существенное различие в понимании категорий у стоиков и Аристотеля Прантль и Брошар объясняют тем, что у стоиков категории трактуются номиналистически и не рассматриваются как роды сущего. В отличие от Аристотеля <они строят учение 180 о категориях на принципе субординации, а не на принципе координации. В системе категорий стоиков каждая предыдущая категория входит в последующую, получая в ней новую определенносгь. Из аристотелевских категорий у стоиков остаются только четыре: субстанция, качество, состояние и отношение. Таблица категорий у стоиков принимает следующий вид: 1) субстрат, или субстанция, 2) субстанция, обладающая определенным качеством, 3) субстанция, находящаяся в определенном состоянии, обладающая определенным качеством, и 4) субстанция, находящаяся в определенном отношении, обладающая определенным состоянием и имеющая определенное качество. Таким образом, у стоиков по сравнению с Аристотелем изменяются смысл понятия «категория» и его роль в -процессе познания. Поскольку стоики считали общие (родовые) понятия чисто субъективными образованиями, которым ничто не соответствует в объективной действительности, они подобным же образом рассматривали и категории. Поэтому для них категории не являются наивысшими родами сущего, тем более что, по их учению, все сущее однородно (существуют лишь единичные тела). У стоиков категории являются лишь различными способами мышления. О каждом теле мы можем мыслить как о субстанции, и как об обладающем определенным качеством, и как о находящемся в каком-либо состоянии и в том или ином отношении к другим телам. Этот различный подход к вещам находит свое выражение как в области мышления, так и в области языка, в логических и грамматических категориях. Основанием логического деления категорий у стоиков служит различие мыслительного подхода к изучаемой вещи, различие принимаемой в том или ином случае точки зрения на нее. Ё отличие от Аристотеля стоики признают единую наивысшую универсальную категорию, охватывающую все сущее и все стороны его. Такой категорией является субстанция (тело). Но над этой категорией у стоиков стоит еще другая категория — «нечто», охватывающая не только все существующее, но и воображаемое, не только телесное, но и бестелесное. К предметам, не имеющим субстанционального существования, стоики относят пространство, пустоту, время и умопостигаемые чистые объекты мысли. К чистым объектам мышления относятся такие понятия, как качество, состояние и отношение, потому что они как таковые реально не существуют, поскольку реально существуют только отдельные тела, имеющие определенные качества и состояния и стоящие в определенных отношениях к другим телам. Различие между качеством и состоянием стоики усматривают в том, что первое относится к самой сущности 181 субстанции. Качество есть существенное постоянное свойство тела, а состояние представляет собой временное, изменяющееся пребывание вещи в движении или покое и т. п. Случайным, преходящим свойством вещей является и отношение. Так, один и тот же (предмет то движется, то находится в покое, и отношения предметов к другим предметам постоянно изменяются. Благодаря наличию определенного качества каждая вещь есть именно то, что она из себя представляет, и имеет свои особенности, отличающие ее от других вещей. Однако, хотя понятие качества само по себе и мыслится стоиками как объект чистой мысли, они учат, что всякое качество, присущее какой-либо отдельной единичной вещи (например, красный цвет той или иной вещи, но не красный цвет вообще), реально существует как особое тело природы, проникающее данную единичную вещь. Таким образом, у стоиков качество рассматривается в двояком смысле: как индивидуальное качество каждой отдельной вещи, которое реально существует, и как общее качество, которое реально не существует и есть объект чистой мысли. В отличие от качества, являющегося существенным свойством вещей, состояния и отношения являются случайными, преходящими свойствами их. Природа суждения также понимается стоиками иначе, чем в аристотелевской логике. Особенностью стоического учения о суждении было то, что они исходили не из категорического суждения, как Аристотель, а из сложной «пропозиции» — условного суждения. Пропозицию стоики истолковывают как «совокупное», т. е. как соединение двух предложений, находящихся в определенном логическом отношении друг к другу. Такое понимание природы суждений у стоиков обусловлено номиналистическим характером их логики. Стоики стремятся как можно меньше пользоваться общими понятиями. Для стоической логики были малопригодны такие суждения и умозаключения, в которых речь идет о связи между общим и единичным или между двумя общими понятиями. Более приемлемыми для них были условные суждения, утверждающие, что если дан один факт, то вместе с ним дан и другой факт, или если какая-либо конкретная вещь обладает таким-то качеством, то она обладает и другим определенным качеством. Поэтому стоики стремятся все рассуждения облечь в форму условных суждений: «Если Сократ человек, то он смертен», «Если наступает день, то становится светло» и т. п. Стоики не отрицают пользы категорических суждений в жизненной практике, но их роль в логике стоиков сводится к констатации данных непосредственного чувственного восприятия. Но, поскольку науке для достижения новых истин приходится оперировать выводами, логика есть наука о выводах. По своей природе условные суждения имеют форму вывода, причем наибо- 182 лее естественную и простую форму, поэтому, по мнению стоиков, логика и должна начинать свое исследование с анализа условных суждений. Вследствие этого в логике нет места для количественной характеристики суждений. Стоики не могут принять аристотелевский логический квадрат и ло-иному строят учение о природе контрарных и контрадикторных суждений, вкладывают иной смысл в термины «противоположный» и «противный». Зенон и Хрисипп отвергают учение о том, что суждение есть включение субъекта суждения в некоторый класс. По учению стоиков, в суждениях речь идет не о родах, которые содержат в себе виды, но об индивидах и группах качеств, связанных между собой по определенным законам. Если Сократ имеет качества, выражаемые словом «человек», то он имеет и качество, выражаемое словом «смертный», входящее в исходные качества. Следовательно, не следует заниматься фигурами и модусами категорического силлогизма. Стоики считали аристотелевскую силлогистику пустым занятием. В. Брошар полагает, что Хрисипп в не дошедшем до нас сочинении «О бесполезных силлогизмах» (в трех книгах), о котором упоминает Гален, дал критику аристотелевской силлогистики. Стоики сводят все умозаключения к пяти элементарным типам условной и дизъюнктивной форм. Они подчеркивают, что в умозаключениях речь идет не об отношениях между понятиями, а об отношениях между реальными конкретными вещами. Вся теория силлогизмов у стоиков сводится к весьма простым по сравнению с силлогистикой Аристотеля формам. Сведение сложных силлогизмов к простым у стоиков называлось анализом. Этот процесс сведения иногда был весьма искусствен, при этом стоики прибегали к различным утонченным приемам, которые часто служили предметом насмешек со стороны скептиков. Стоической логике не чужда была и та пустая, бесплодная игра в «глубокие» различия и искусственные построения, которая позже стала характерной чертой схоластической логики. Учение о пяти основных формах силлогизмов было дано Хри- сиппом. i 1 *( У Хрисиппа условное умозаключение выступает в двух модусах: I. Если'есть А, то есть и В А есть Следовательно, есть и В. II. Если есть А, есть и В В нет Следовательно, нет и А. Разделительное умозаключение, по Хрисиппу, тоже имеет два модуса: 183 I. Может быть или А, или В Есть А Следовательно, нет В. II. Может быть или А, или В А нет Следовательно, есть В. Схема соединительного силлогизма, по Хрисиппу, имеет следующую форму: I. Л и В не могут быть вместе А есть Следовательно, В нет. У стоиков ib основе учения об умозаключении лежала теория знаков. Понятие знака, которое в стоической теории познания сперва относится к словам, затем употребляется в более широком смысле, приобретает новое значение. Знаком называется каждое явление (или предмет), которое закономерно связано с другими явлениями и предметами, вследствие чего первые служат средством для познания вторых. Теория знаков возникла и развилась прежде всего в эмпирической школе медицины. Врач-эмпирик пользуется «знаками», т. е. симптомами болезни. Эти знаки дают возможность ставить диагноз, указывают на улучшение или ухудшение состояния больного, позволяют сделать прогноз. Они, таким образом, говорят не только о настоящем, но и о будущем. Уже Аристотель говорил об умозаключениях от знаков, но у него это был лишь особый вид несовершенных умозаключений, не имеющих научного познавательного значения. Стоики делили все предметы на являющиеся и невоспринимаемые. Являющиеся познаются непосредственно ощущением. Для познания их нет надобности в знаках, в то время как для познания невоспринимаемых предметов знаки необходимы: они познаются лишь путем умозаключений от знаков. Невоспринимаемые предметы стоики делили на три класса: 1) предметы совершенно и всегда непознаваемые (вследствие ограниченности человеческого знания, которое не в состоянии охватить все бесконечное множество предметов); так, например, человеку недоступно познать четным или нечетным является число звезд на небе; 2) предметы, временно невоспринимаемые в зависимости от данных обстоятельств (например, город Афины сейчас не воспринимается мною); 3) предметы, которые по самой своей природе непосредственно непознаваемы и могут быть познаны лишь через посредство других предметов (знаков). Обо- 184 значающие последнюю категорию предметов знаки стоики называли индикативными. Индикативные знаки раскрывают нам природу этого класса невоспринимаемых вещей. Так, например, выделение пота есть индикативный знак для пор кожи; движение тела человека есть индикативный знак существования в нем души, причем в этом случае отношение между знаком и вещью мыслится стоиками как причинная связь (душа есть причина движения тела). Стоики (как свидетельствует Филодем) ввели различение двух видов индикативных знаков: они делили их на общие и частные. Общий индикативный знак является знаком для многих различных предметов и потому не может служить основанием для умозаключения. Например, высокая температура является знаком не одной определенной болезни, а ряда различных болезней, и поэтому она не может служить достаточным основанием для диагноза. Только частные знаки признаются стоиками истинными индикативными знаками, так как они относятся только к одному предмету или к одному классу предметов. Свое учение об умозаключениях стоики, как и эпикурейцы, строили на теории знаков, но в понимании выводов «от знаков» между этими двумя школами было существенное различие. В отношении определения логики стоики и эпикурейцы согласны в том, что логика есть «наука о знаках и обозначаемом ими». Это определение логики встречается и у стоика Хрисиппа, и у эпикурейца Филодема. Однако сами понятия «знак» и «обозначаемое знаком» трактуются стоиками и эпикурейцами по-разному. Стоическое учение о знаках Секст Эмпирик излагает следующим образом. Он говорит, что стоики в познавательном акте различали три момента, неразрывно связанные между собой: во-первых, обозначаемое знаком; во-вторых, сам знак; в-третьих, объект мысли. Из них знак есть слово, обозначаемое знаком есть то, на что указывает слово (смысл слова), и, наконец, объект мысли есть предмет, существующий сам по себе (вне нашего сознания), к которому относится наша мысль. Два из этих моментов материальны — слово и объект, а один — нематериален, именно то, что обозначается знаком. Последнее — то содержание мысли, которое может быть истинным и ложным. Этот третий момент (смысловой) надо отличать от слова, так как люди, не владеющие греческим языком, хотя и слышат греческие слова, но не понимают их. Эпикурейцы отрицали существование этого третьего момента. Они учили, что слова относятся только к самим объектам. Таким образом, стоики стояли на позиции умеренного номинализма (концептуализма), а позицией эпикурейцев был радикальный номинализм. Как выше было сказано, стоики в своей логике на первое место ставили гипотетическую пропозицию (условное тфедложе- 185 ние). Знак они определяли как правильное условие, которое является предшествующей частью условного предложения, порождающей заключение в условном силлогизме. В этом определении отношение между знаком и тем, что он обозначает, выражено в форме гипотетической пропозиции: «Если Р, то Q». Если имеется такое отношение, то Р есть знак для Q. По учению стоиков, это отношение знаков к обозначаемым ими предметам является сущностью всякого рассуждения. В основе всякого рассуждения лежит положение «если это, то и то», которое вытекает из более общего положения стоической системы, согласно которому в природе все находится во взаимной связи, все детерминировано, всюду господствует строгая закономерность. По учению стоиков, между всеми вещами существует рациональная необходимая связь, каждая вещь образует необходимое звено в цепи причинных связей, охватывающих все существующее. Именно поэтому в логике стоиков господствует отношение необходимого следования. В гипотетической пропозиции они находят логическое выражение той необходимой связи, которая господствует во Вселенной. В стоической логике впервые была развита теория импликации. Анализируя условия гипотетической пропозиции, стоики устанавливают для нее критерии. Согласно первому критерию, та пропозиция является неправильной, в которой истинен первый термин и ложен второй. Ф. и Э. де Лэси отмечают, что стоики считали необходимым проводить различие между строгой и нестрогой импликациями, как это имеет место в современной символической логике. Приведем таблицу правильных и неправильных пропозиций, установленную стоической логикой: 1. «Если день, то свет» — правильно. Здесь истинны и предпосылка, и заключение. 2. «Если земля летит, то она имеет крылья» — правильно. Здесь ложны и предпосылка, и заключение. 3. «Если земля существует, то она летает» — неправильно Здесь предпосылка истинна, а заключение ложно. 4. «Если земля летает, то она существует» — правильно. Здесь предпосылка ложна, а заключение истинно. Второй критерий для правильности пропозиций имеет в виду не истину или ложь в буквальном смысле, а лишь природу отношения, или связи, между ними. Вывод правилен, когда заключение вытекает как следствие из посылок, как, например, в следующем умозаключении: «Если день, то светло. Сейчас день. Следовательно, сейчас светло». >В пропозиции «если день, то светло» имеются две части: предшествующая часть есть знак (день), последующая часть (следствие) есть обозначаемое этим знаком (светло). Отношение между ними ('между днем и светом) есть отношение необходимого 186 следования. Само умозаключение мыслится как аналитическое, поскольку оно основано на необходимой связи, на отношении необходимого следования, или на контрапозиции. Связь между вещью и знаком, обозначающим ее, мыслится столь неразрывной, что отрицание следствия необходимо влечет за собой отрицание первой части пропозиции, например: «Бели день, то светло. Сейчас не светло. Следовательно, сейчас не день». В истинной пропозиции следствие мыслится заключающимся implicite (потенциально) в первой части пропозиции, и в этом смысле заключение рассматривается как необходимая истина. Точно таким же образом стоики истолковывали и умозаключения от явлений к невоспринимаемым вещам. Такова, например, упоминавшаяся нами пропозиция: «Если на поверхности кожи выступает пот, то в коже имеются невоспринимаемые поры». Здесь вывод сделан из воспринимаемого факта выделения пота к невоспринимаемому факту существования пор в коже, и умозаключения этого рода стоики толкуют как аналитические, а не синтетические. И здесь, по их мнению, существует необходимая связь между выделением пота (знаком) и существованием пор (обозначаемым). Именно на этой необходимой связи, по мнению стоиков, основывается значимость вывода. Причинная связь также истолковывается стоиками как необходимое и аналитическое отношение. День есть и причина света, и знак его. Итак, стоики учили, что выводы должны быть аналитическими. Только при этом условии они имеют доказательную силу. На том основании, что стоики признают наличие необходимой связи между явлениями и приписывают аналитический характер суждениям и умозаключениям, выражающим эту связь, некоторые историки философии характеризуют учение стоиков как априоризм. Но такая характеристика учения стоиков представляет собой модернизацию их взглядов в духе кантианства. Хотя априоризм и не сводится лишь к теории врожденных идей, тем не менее он плохо согласуется со взглядом стоиков «а душу как на tabula rasa и с их номинализмом. Если стоики противопоставляли чисто эмпирическому методу эпикурейцев контрапозицию, как единственно гарантирующую истинность выдвигаемого положения, то все же контрапозиция у них была связана с наблюдением явлений. Так, например, делается контрапозиция «если нет или не было огня, то нет дыма» из суждения «если есть дым, то есть или был огонь». Но для этой контрапозиции требуется знание, что всегда во всех случаях дым наблюдается только при огне. Основным законом мышления стоики признавали закон противоречия. Из высказываний стоиков о том, что каждой вещи присуще определенное качество, отличающее ее от всех остальных вещей, что связь слов с предметами и явлениями есть связь знака с тем, что им обозначается, и что эта связь служит 187 необходимой предпосылкой для любых суждений, умозаключений и доказательств, можно заключить, что они признавали и закон тождества. Под влиянием Прантля и Целлера в истории философии установился ошибочный взгляд на логику стоиков как на систему, не заключающую в себе ничего нового и оригинального. По мнению Прантля и Целлера, логика стоиков лишь повторяет то, что уже было высказано Аристотелем, она придает лишь новую худшую форму учениям Аристотеля, излагая их в виде катехизиса и создавая без нужды новую искусственную терминологию вместо более точной аристотелевской. По оценке Прантля и Целлера, логика скорее потеряла, чем выиграла, от этого ее преобразования. В конечном счете логика стоиков, по мнению Прантля и Целлера, есть пустой и бесплодный формализм. Против этого взгляда известных немецких историков логики впервые выступил французский ученый Виктор Брошар2, который, признавая, что Прантль и Целлер изучили логику стоиков весьма тщательно и изложили ее с замечательной ясностью, вместе с тем коренным образом изменяет данную ими интерпретацию этой логики и ее оценку. Опираясь на исследование логики стоиков, данное Прант-лем и Целлером, Брошар по-иному определяет ее смысл и значение, ее отношение к логике Аристотеля и место в истории логики. Брошар следующим образом обосновывает свою точку зрения. Существенное различие между стоиками и Аристотелем заключалось прежде всего в том, что стоики продолжали номиналистическую традицию Антисфена, согласно учению которого общие идеи, понятия суть лишь имена. По учению стоиков, реально существуют лишь единичные тела, а общее объективно не существует. В вопросе о реальном существовании общего стоики расходились не только с Платоном, признававшим самостоятельное существование и первичность общих идей, но и с Аристотелем, который тоже признавал существование общего, хотя и не самостоятельное, а в самих единичных вещах. Брошар подчеркивает наличие существенного различия между логикой стоиков и Аристотеля, заключавшееся прежде всего в том, что стоики стояли на позиции номинализма, а Аристотель— на позиции реализма. Проводя последовательно принципы своей философской системы, стоики построили логику нового типа — чисто номиналистическую. Общие понятия, по учению стоиков,— нечто бестелесное, они не имеют объективного реального существования, а существуют лишь в сознании субъекта. Но некоторые стоики доводили номинализм до крайних пределов, отрицая существование в нашем уме общих понятий, имеющих «бестелесную природу». 2 V. В г о с h a r d. La logique de stoiciens. «Archiv fur Geschichte d. Philosophic», 1892, Bd. V. 188 По мнению Брошара, различие между номинализмом стоиков и номинализмом Эпикура аналогично различию номинализма Дж. Ст. Милля и Гоббса3. Эпикурейцы были крайними номиналистами, они считали, что понятия — лишь звуки, слова. В отличие от эпикурейцев, стоики признавали нечто посредствующее между реальностью и звуком, нечто чисто мыслимое. Брошар говорил, что сгбики очень просто решили ту огромной трудности проблему, которая заключалась в философской системе Аристотеля. Стагирит утверждал, что есть только наука об общем, а реально существуют только индивиды. Стоики отбросили первое из этих положений, сохранив второе. Они сделали вывод, что если реально существуют только индивиды, то наука, и в частности логика, должна иметь дело только с единичными предметами, с индивидами4. Логика стоиков на самом деле не была ни повторением логики Аристотеля, ни ее упрощением. Она была построена на совершенно иной основе. Брошар отмечает, что в стоической логике принцип, на котором покоится учение о силлогизме, иной, чем в силлогистике Аристотеля. Этим принципом является не общепринятая в формальной логике аксиома силлогизма (dictum de omni et nullo) и не объемное отношение терминов силлогизма. Принцип стоической силлогистики гласит: если вещь представляет всегда определенное качество или определенную совокупность качеств, то она будет также представлять качество или качества, которые сосуществуют всегда с первым качеством или совокупностью качеств. Иначе говоря, в основе стоической силлогистики лежит принцип, сформулированный в средние века так: «Признак признака есть признак самой вещи» («Nota notae est nota ipsius rei») 5. Отношение субъекта суждения и его атрибута в стоической логике понимается не как существование атрибута в субъекте суждения, не как его присутствие в нем, а как отношение постоянного сосуществования или достоянной последовательности. Реформу логики, произведенную стоиками, Брошар резюмирует следующим образом: идея закона заменяет идею вечных, неизменных сущностей. Из тех неизменных сущностей, которыми Аристотель, примыкая к сократо-платоновской традиции, объяснял действительность, стоики сохранили только идею неизменного порядка, в котором следуют друг за другом явления. В логике стоиков господствует идея единообразия природы. В противоположность аристотелевской логике здесь выступает понятие закона природы, которое стоики взяли у Гераклита. Логос 3 Там же, стр. 450. 4 Там же, стр 452 5 Там же, стр. 455 189 (разум), господствующий во Вселенной, остается всегда в согласии с самим собой и определяет необходимость всего происходящего в природе. Формулу «есть только знание общего» стоики заменяют формулой «есть только знание необходимого». Так В. Брошар характеризует ту реформу в логике, которую совершили стоики. Итак, центральной идеей логики стоиков, как и всей их философии, является идея необходимости. Условные суждения и условные умозаключения именно потому и кладутся стоиками в основу системы логики, что они выражают необходимое отношение между явлениями. В. Брошар ставит вопросы: «Откуда берется эта необходимость? В чем она состоит и как мы лознаем ее?» Эти же вопросы стоики ставили в следующей форме: «Каков критерий «здравого» умозаключения? Каким образом надо отличать истинное рассуждение от ложного? Когда и как в пропозиции имеет место необходимая связь между предшествующей и последующей частями ее?» Среди самих стоиков происходили дискуссии по этим вопросам, и, как свидетельствует Цицерон, имелись расхождения во взглядах между Хрисиппом, Диодором и Филоном. По Филону, необходимое и достаточное условие для истинности пропозиции заключается в том, чтобы первая часть ее не была истинным суждением, когда вторая часть — ложное суждение. Остальные же три случая из возможных четырех будут правильными (т. е. случаи, когда первая и вторая части пропозиции суть обе истинные суждения, когда первая и вторая части суть обе ложные суждения и когда первая часть есть ложное суждение и вторая — истинное). Основной недостаток этой стоической теории заключается в том, что она смешивает истину с формальной логической связью. Доказывая несостоятельность этого критерия Филона, Дио-дор пользуется следующим примером: пропозиция «если день, то я принимаю участие в дискуссии» будет истинной лишь в то время, когда я участвую в дискуссии, но она будет ложной в другое время. Ложная пропозиция «если день, то ночь», по теории Филона, должна быть истинной, если сейчас ночь, потому что в таком случае первая часть ложна, а вторая истинна. Хрисиппа не удовлетворяет та критика, которую дал Диодор, потому что последний не отличал возможности от действительности. По учению Диодора, все то, что не осуществляется в действительности, никогда не было возможным, во Вселенной господствует абсолютная необходимость. Поэтому и необходимость в пропозиции он истолковывал как объективную необходимость. Она, по его мнению, выражает универсальный порядок природы, закон, господствующий во Вселенной. Тут дело не в согласии идей между собой в нашем уме, а в отношении между собой вещей в природе (в наличии или отсутствии той или иной связи между ними). 190 По Диодору, необходимость — в самих вещах, и потому логическая связь, выражающая необходимость, апостериорна. Хри-сипп. полемизировал против этой доктрины Диодора и развил учение о независимости логической связи от опыта. Он склонен понимать истинные суждения как идентичные. Таково, например, суждение «если есть день, то есть день». Пропозиции, по Хрисиппу, бывают истинными не только тогда, когда они представляют собой чисто идентичные суждения, но и когда вторая часть (следствие) содержится в первой части потенциально, implicite, т. е. аналитически. Так, треугольник потенциально содержит в себе равенство суммы его трех углов 2d, а ранение в сердце заключает в себе implicite смерть. По Хрисиппу, в этих случаях связь непосредственная, без посредства опыта; однако он допускает, что в истинных пропозициях, в которых последующее implicite содержится в предшествующем, опыт, особенно накопленный, выраженный в науках, может научить нас, что одно implicite содержится в другом. Так, шрам на теле implicite означает ранение. Хрисипп не распространяет эту роль опыта и науки на все случаи, в которых пропозиция утверждает необходимую связь. По его мнению, необходимая связь может устанавливаться и помимо опыта. Теория знаков, по выражению В. Брошара, есть «сердце» стоической логики, и потому странно, что историки логики, излагая логику Стой, обходят ее. На теории знаков у стоиков построено учение о доказательстве. Со времени Энесидема скептики ополчились против теории знаков, понимая, что с ее падением рушится все здание логики стоиков. По учению стоиков, между знаком и обозначаемой им вещью существует необходимая связь. Эта необходимость не может быть познана единственно через ощущение. Несмотря на сенсуализм своей теории познания, стоики признают, что для познания необходимой связи явлений недостаточны показания органов чувств. В отличие от эпикурейцев, которые более последовательно проводят эмпирическую точку зрения в логике, они учили, что знак является умопостигаемым. Однако эта умопостигаемость основана на наблюдении фактов, как видно из приводимых стоиками примеров: «Если у этой женщины есть молоко, то она беременна», «Шрам свидетельствует о ране», «Дым есть знак огня» и т. п. У стоиков установилось различение между простым знаком, основанным на опыте, и индикативным знаком. Возможно, что этого различия еще не было у первых стоиков, и оно появилось в их школе в силу тех трудностей, с которыми приходилось им сталкиваться'в борьбе с противниками стоицизма. Стоикам не удалось дать удовлетворительное решение вопроса, каким образом объективная необходимость познается путем выводов «от знаков». В конце концов, они опирались на основоположение своей философской системы, заключающееся в том, 191 что во Вселенной господствует Логос и потому законы 'природы как его проявления вечны, неизменны и необходимы. Познавая путем опыта законы природы, мы познаем их такими, какими они суть в действительности. Познание законов природы путем опыта дает познание их как необходимых. Таким образом, по учению стоиков, опытное происхождение познания законов природы отнюдь не может служить возражением против их необходимого характера. Согласно учению стоиков, открывая законы природы, наш разум открывает законы господствующего в природе универсального разума (Логоса), частицей которого является он сам. Таким образом, по их учению, открывая законы природы, наш разум открывает законы самого себя. Отсюда видно, что логика стоиков органически связана с их общефилософскими воззрениями и основывается на них, подобно тому, как принципы логики Аристотеля были неразрывно связаны с его метафизикой. В. Брошар сближает логику стоиков с логикой Дж. Ст. Мил-ля. Он указывает, что в обеих этих системах основа номиналистическая, что Милль признает условные умозаключения подлинными выводами, что, подобно стоикам, по Миллю, наши суждения говорят не об идеях, а о вещах, об индивидуальных и конкретных реальных предметах. Брошар отмечает сходство взглядов стоиков и Милля на дефиницию, на роды и видообразующие отличия, на аксиому силлогизма. Так, в частности, он пишет, что определение человека у Милля вполне в духе стоической логики: «Человек есть то, что обладает такими-то и такими-то признаками» (телесностью, определенными внешними формами, жизнью и разумом — здесь нет указания на род и видовое отличие). Стремясь сблизить логику стоиков и логику Милля, Брошар утверждает, будто первая стреМилась стать индуктивной, но -остановилась на полпути. Ошибочность этого взгляда В. Брошара видна из того факта, что стоики вели ожесточенную борьбу против эпикурейцев, основывавших на индукции всю свою систему. Более правильную позицию, по нашему мнению, занимает П. С. Попов, называя основателя Стой Зенона античным Гоббсом. В. Брошар считает преимуществом Хрисиппа перед Миллем то, что он отбросил роды и классы, различие суждений по количеству и построил свою логику исключительно на идее необходимой последовательности, или идее закона. Давая оценку логике стоиков, Брошар находит, что она в некоторых отношениях стоит выше логики Милля. Он говорит, что стоики излечили логику от яда реализма, а этого-то яда еще много остается у Милля. Что касается влияния теории познания и логики стоиков на философию нового времени, то надо указать прежде всего на Декарта. Влияние стоиков на Декарта можно видеть в том, что 192 последний в качестве критерия истины принимает ясность и отчетливость идей, а также в том, что он понимает суждение как свободное решение, принимаемое субъектом. Подобно стоикам, Декарт заблуждения и ошибки людей относит за счет актов свободной воли, считая самих людей ответственными за них. Сходство же взглядов стоиков и Гоббса в том, что Гоббс также признает ощущения единственным источником познания и в то же время он — рационалист в теории познания. Подобно стоикам, он является материалистом и номиналистом. Влияние теории познания 'Стоиков сказалось и в отрицании врожденных идей у Локка и Кондильяка, в их взгляде, что при рождении человека его душа есть tabula rasa. К стоикам возводит свои истоки символическая логика, ведущая свое начало от Лейбница. ЭПИКУРЕЙСКАЯ ЛОГИКА По сообщению Диогена Лаэрция («Жизнеописания...», X, 30), Эпикур делил философию на три части: канонику, физику и этику, причем каноникой он называл ту часть философии, которая указывает пути научного познания. Впрочем, обычно Эпикур и его последователи, следуя Демокриту, включали канонику в физику как ее первую часть, трактующую о критериях истины и об основных положениях философии. Таким образом, учение о познании (каноника) у Эпикура предпосылается учению о бытии (физике) как введение в него. По свидетельству Диогена Лаэрция, Эпикур написал специальное сочинение, 'посвященное вопросам теории познания и логики, под заглавием «Канон», которое не дошло до нас. Краткое резюме изложенного в «Каноне» учения дано Эпикуром в «Письме к Геродоту» и в «Основных учениях». Эпикур, следуя «Канонам» Демокрита и «Треножнику» Нав-сифана, принимает три критерия истины: 1) ощущение, 2) мышление, поскольку его деятельность проявляется в образовании природных родовых понятий («пролепсис»), и 3) чувство. Последующие эпикурейцы прибавляли к ним еще четвертый критерий •— представления воображения. Так, в первом фрагменте логического трактата эпикурейца Филодема в качестве критериев называются ощущения, пролеп-сисы, умственные восприятия и чувства. Умственные восприятия—'особый род познания, который не имеет сенсорного характера. Это — образы, которые сами по себе столь же истинны, как и ощущения; но, когда они рассматриваются в качестве знаков невоспринимаемого, они иногда могут быть значимы, иногда же — иллюзорны. Таким образом, они не всегда могут быть знаками, но сами по себе 'никогда не бывают ложными. Строя теорию познания на материалистической основе, Эоикур выступает как решительный сенсуалист. Он признает 193 ощущения единственным источником всех знаний и наивысшим критерием истины. Он учит, что сами по себе ощущения никогда не могут обманывать, и противоречивость чувственных данных лишь кажущаяся. По учению Эпикура, показания чувственных данных ничем и никогда не могут быть поколеблены. Различные ощущения потому не могут опровергать друг друга, что они разнородны, т. е. говорят ю разном, их показания касаются не одного и того же, а различного содержания. Но и однородные ощущения не могут опровергать друг друга, ибо их показания равносильны. Не может опровергнуть их и разум, ибо он сам основан на ощущениях. Эпикур утверждает, что если бы хоть одно ощущение было ложным, то были бы ложными все ощущения, так как все они происходят одинаково закономерно, являясь осознанием изменений, производимых в нас предметами, воздействующими на наши органы чувств. Итак, показания ощущений непогрешимы, но ощущения непосредственно относятся не к самим предметам внешнего мира, а к их копиям. Умозаключения же от этих копий к их оригиналам могут быть иногда истинными, иногда ошибочными. Для обнаружения их истинности или ложности необходимо вновь обратиться к показаниям ощущений. В качестве вторичного критерия истины Эпикур признает пролепсис. Это — природные родовые понятия, которые образуются естественным путем у всех людей. Поскольку они представляют собой обобщения многих сходных единичных восприятий, постольку они истинны; в них не может быть ошибки. Природные родовые понятия, по Эпикуру, суть абстракции, которым не соответствует никакая особая реальная сущность, они являются лишь обобщением единичных случаев. Природные родовые понятия образуют смысл слов, благодаря чему каждое слово обозначает определенный предмет. Следовательно, эпикурейский термин «пролепсис» следует отличать от стоического термина «пролепсис», имеющего другой смысл, равным образом пролепсис эпикурейской логики не совпадает с общими понятиями стоиков. Кто у кого (Эпикур у Зенона или Зенон у Эпикура) заимствовал этот термин—'неясно. Э. Целлер полагает, что первоначально этот термин принадлежал Эпикуру, а в стоическую философию он был введен впервые Хрисиппом в смысле «предвосхищения» (естественно образующегося у всех людей общего понятия, предшествующего научному понятию). Противоположного взгляда придерживается Дейссен. Он указывает на ошибку Цицерона, который в своем сочинении «О природе богов» (I, 44)' пишет, что термин «пролепсис» впервые был введен Эпикуром. Целлер же некритически воспринял высказывание Цицерона. Поскольку этот термин стоики употребляли соответственно этимологии данного слова, а у эпикурейцев он означал только хра- 194 нящееся в памяти общее, то отсюда явствует, что термин «про-лепсис» первоначально принадлежал стоической школе и у нее был заимствован в ослабленном значении эпикурейцами. Термин «пролепсис», как уже указывалось, буквально значит «предвосхищение» (или антиципация). По смыслу, который вкладывали в него эпикурейцы, его можно перевести или как общее представление, или как природное родовое понятие (в отличие от научных понятий), или как «предпонятие». У Эпикура пролепсис — общее представление, являющееся воспоминанием о многих однородных восприятиях внешних предметов. Эпикурейцы и стоики ввели в логику свои особые технические термины, отличающиеся от терминов Аристотеля. Этим они хотели подчеркнуть отличие своих логических теорий от аристотелевской. И поскольку действительно эпикурейская и стоическая системы логики существенно отличаются от системы Аристотеля и построены на иной онтологической основе, упреки, обычно делаемые по адресу эпикурейцев и стоиков в том, что они без надобности создают новые логические термины, несостоятельны. В результате воздействия предметов, по учению Эпикура, возникает мнение, или предположение. Оно направлено отчасти на будущее, отчасти же на то, что вообще не может стать объектом нашего восприятия Мнение истинно, если оно подтверждается последующими восприятиями (например, предположение о форме какого-либо предмета, находящегося далеко от нас, подтверждается восприятием при приближении к нему). А если такое непосредственное подтверждение невозможно (как, например, при предположении о существовании атомов), то достаточным подтверждением служит уже и то, что наши восприятия не противоречат этому мнению. Если же окажется, что какие-либо наши мнения находятся в противоречии с ощущениями, то их следует считать ложными. Познавательным процессом, посредством которого мы от явлений приходим к познанию их причин, не доступных нашему восприятию, сам Эпикур, по-видимому, интересовался мало. Этот вопрос был разработан его последователями в их полемике со стоиками, перипатетиками и скептиками. Все вещи эпикурейцы делили на непосредственно воспринимаемые и непосредственно не воспринимаемые. Последний класс вещей они подразделяли на следующие подклассы: 1) вещи, которые никогда не могут быть восприняты и кото рые мы не можем познать в силу ограниченности нашего зна ния (например, четно или нечетно число звезд); 2) вещи, которые никогда не могут быть непосредственно вос приняты, но которые могут быть познаны путем умозаключения по аналогии с опытом (например, атомы); 195 3) вещи, временно невоопринимаемые, но которые могут быть восприняты в другое время и в другом месте. Такая же классификация вещей, как у эпикурейцев, принималась стоиками и эмпирической медицинской школой. Ее приводит в своих сочинениях Секст Эмпирик. Самой важной и самой трудной проблемой в эпикурейской теории познания был вопрос, каким образом может быть доказана истинность выводов, которые мы делаем о вещах, всегда остающихся недоступными восприятию. Самая важная потому, что она касается истинности эпикурейской атомистики, самая трудная — так как здесь исключена возможность когда-либо сделать проверку путем непосредственного восприятия. Эпикур решает ее посредством допущения особого критерия «непостижимости». Он доказывает, что можно построить чисто эмпирическим методом философскую систему, проникающую в природу вещей, которая никогда не может быть воспринята. По учению Эпикура, атомы никогда не могут быть ощущаемы вследствие их малой величины, а абсолютная пустота не может быть ощущаема, потому что она не может воздействовать на наши органы чувств. Тем не менее мы должны признать существование атомов и пустоты, так как без атомов было бы непостижимо существование сложных тел, их возникновение и гибель, а без пустоты было бы непостижимо существование движения. Эпикур включает в свою теорию познания и критерий практики (разумеется, лишь в зачаточной форме). Как сообщает Диоген из Эноанды, Эпикур учил, что если бы люди не доверяли показаниям органов чувств, то они не могли бы уберечься от огня или ранений и вообще от всего угрожающего их жизни и вредного для здоровья. Таким образом, истинность показаний ощущений Эпикур обосновывает практикой. В канонике Эпикура есть основоположение, которое можно рассматривать как формулировку закона тождества. Он говорит, что первым необходимым условием для успешной работы мышления является твердое фиксирование понятий в словах. Прежде всего надо, указывает Эпикур, чтобы значение каждого употребляемого слова было ясным, иначе наши рассуждения будут нуждаться в постоянных объяснениях и могут превратиться в пустые бесконечные словопрения. Строгая определенность и безусловное постоянство значений слов являются идеалом; к 'нему приблизились те отрасли знания, в которых выработана научная терминология, в то время как наша естественная повседневная речь, которой приходится пользоваться там, где нет искусственных научных терминов, отнюдь не обладает таким совершенством. Поэтому Эпикур для своей философской системы создал много новых терминов, иногда путем придания словам, уже бывшим в употреблении, нового, необычного значения. Обилие новых тех- 196 нических терминов сильно затрудняло чтение произведений Эпикура и его школы. И в настоящее время среди ученых идут споры относительно толкования отдельных терминов эпикурейцев. Закон противоречия выступает у Эпикура как закон, запрещающий противоречить фактам чувственного оныта, запрещающий, по выражению Эпикура, «бороться с ощущениями». Излагая учение Эпикура о познании, Диоген Лаэрций («Жизнеописания...», X, 30) пишет: «Сам факт наличия чувственного опыта утверждает истину ощущений. В самом деле, ведь это факт, что мы видим и слышим, равно как и то, что мы чувствуем боль. Поэтому нужно исходить от чувственных явлений и по ним заключать о том, что скрыто от нас. Ведь и все мысли ведут свое начало от ощущений, будучи обусловлены тем или иным чувственным материалом и данным в нем сходством и соотношением ощущений, причем в образовании мыслей оказывает содействие и рассудок. И представления сумасшедших, и образы сновидений тоже истинны. Ибо они оказывают действие, а несуществующее не может действовать (ни на кого)». В основе этого положения Эпикура лежит его взгляд, что ощущения (равно как и образы сновидений, и галлюцинации умалишенных) представляют собой естественный продукт телесного процесса. Следуя Демокриту, Эпикур принимает, что от поверхности всех тел отделяются тонкие слои атомов, которые, действуя на наши органы чувств, порождают ощущения. Когда же эти потоки атомов на своем пути расстраиваются, перепутываются и искажаются, тогда бывают иллюзии и галлюцинации, которые также являются точными копиями потоков атомов, действующих на органы чувств. Ошибки и заблуждения происходят не от чувственных данных, а от того, что к ним привносит рассудок, как он истолковывает эти данные, к чему их относит, в чем усматривает их причину. Об эпикурейском учении о познавательной роли пролепсиса Диоген Лаэрций («Жизнеописания...», X, 33) сообщает: «Всякая вещь становится предметом ясного познания благодаря обозначению ее именем. И вообще мы не могли бы исследовать того, что является предметом наших исканий, если бы мы уже раньше не знали его. Так, например, мы не могли бы ответить на вопрос: „Лошадь или бык тот предмет, который стоит вдали?", так как для ответа на этот вопрос нужно заранее знать внешний вид лошади и быка соответственно пролепсисам о них. Равным образом мы не в состоянии ни одну вещь обозначить именем, если мы раньше не познали родовой образ ее соответственно пролеп-сису. Итак, пролепсисам присуща ясность». Как видно из этого сообщения Диогена Лаэрция, эпикурейская философия глубоко раскрывала неразрывную связь языка с мышлением. 197 Эпикур развил дальше демокритовскую логику, отличную как от аристотелевской, так и от стоической. В логике Эпикура не было места для учения о родах и видах, о дефиниции и логическом делении понятий. И это потому, что для номинализма Эпикура существуют лишь имена, являющиеся обозначением вещей, и вещи с их качествами. В его философской системе, разумеется, имеются и определения, и логические деления, но они иного характера, чем у Аристотеля. Хотя у Эпикура отсутствует учение о категориях в собственном смысле, однако им дано учение о наивысших классах, на которые распадается все существующее. Все существующее Эпикур делит прежде всего на тела и пустоту (ее он называет иногда «бестелесное»). «Телесное», по Эпикуру, делится на самостоятельно существующие субстанции и на присущие им свойства, которые сами по себе не существуют. Свойства всегда существуют лишь как неразрывно связанные с телом, тело же имеет свою собственную постоянную природу. Свойства являются «ближайшими определениями тела», т.е. тем, что определяет тело, высказывается о нем, раскрывает его различные стороны, но что само по себе не существует. Наконец, в качестве совершенно своеобразного объекта, не подходящего ни под одну из указанных выше категорий (тело, свойство и пустое пространство), Эпикур называет время. Он говорит, что время мы мыслим как своеобразный признак движения и делим его на дни, часы и их части. Эпикур учит, что для познания необходимо иметь надежные знаки, которые могли бы служить для нас указанием на ожидающее «ас будущее и на то, что скрыто от нас Подобно стоикам, Эпикур свое учение об умозаключении и доказательстве строил на теории знаков, но при наличии некоторых общих исходных положений имеется и глубокое различие между эпикурейской и стоической теориями умозаключений и доказательств. В логике эпикурейцев, как в логике стоиков, важную роль играло различение разных видов знаков. Прежде всего они делили знаки на общие и частные. Различие между ними определялось следующим образом. Общий знак существует независимо от того, существует или не существует обозначаемый им невоспринимаемый объект, и, следовательно, общий знак не пригоден для того, чтобы служить основанием индукции. В отличие от общего знака, частный знак существует лишь в том случае, если обозначаемый им невоспринимаемый предмет существует. Например, затрудненное дыхание является общим знаком для воспаления легких, так как оно наблюдается и при других заболеваниях. Но дым есть частный знак для огня, так как дыма без огня не бывает. Поэтому отрицание существования обозначаемого частным знаком предмета является отрицанием существования и этого частного знака, 198 По мнению стоиков, частные знаки устанавливаются путем чисто формальной проверки. В противоположность этому эпикурейцы утверждали, что отношение между знаком и обозначаемым им предметом познается только на основе чувственного восприятия путем индукции или аналогии. По эпикурейскому учению, мы умозаключаем о природе невоспринимаемых обьектов путем аналогии с объектами нашего чувственного опыта. Соглашаясь со стоиками, что умозаключения от общих знаков несостоятельны, эпикурейцы расходились со стоиками в понимании частных знаков. Частные знаки, по учению эпикурейцев, не имеют логической связи с обозначаемыми ими предметами (как это принимали стоики). Вместо логической необходимости, которую тут усматривали стоики, эпикурейцы критерием частного знака признают «непостижимость». Эта непостижимость есть эмпирический критерий, основанный на прошлом опыте. Умозаключение от знаков имеет доказательную силу, если непостижимо, чтобы знак существовал, когда обозначаемый им предмет не существует. Умозаключение, основанное на непостижимости, вполне достоверно. В отличие от стоиков, которые связь между частным знаком и обозначаемым им предметом истолковывали как связь логически необходимую и рациональную, эпикурейцы считали ее чисто эмпирической. В этом заключается основной пункт разногласия между эпикурейцами и стоиками в учении об умозаключении. Основным принципом теории познания и логики эпикурейцев является основоположение, что одни явления служат знаками других и равным образом наблюдаемые явления служат знаками невоспринимаемого, скрытого от нас. Эпикурейцы учили, что умозаключения бывают двоякого рода: в одних из них вывод следует от воспринимаемых вещей к временно не воспринимаемым, в других же от воспринимаемых вещей — к вещам по самой^ своей природе не воспринимаемым, созерцаемым лишь умом (как, например, атомы и пустота). Таким образом, проводится различие между выводами о предметах, временно не воспринимаемых, и выводами о предметах, не воспринимаемых по своей природе. Если в центре логики Аристотеля стояло учение о категорическом силлогизме, а в логике стоиков — учение о гипотетическом (условном) умозаключении, то в эпикурейской логике центральное место занимают индукция с аналогией и гипотеза. В этом — своеобразие эпикурейской логики и ее глубокое отличие от аристотелевской и стоической логики. Отстаивая индукцию и аналогию как основу научного знания, эпикурейцы говорили, что не всякая индукция и аналогия достоверны. Чтобы они давали истинные выводы и имели научное познавательное значение, они должны удовлетворять ряду 199 требований. Прежде всего наблюдения, на которых они построены, должны быть тщательными и возможно более широкими. Достоверный общий вывод из эмпирических данных путем индукции может быть получен лишь в том случае, если он сделан на основе существенных сходств, а не случайных. Эпикурейская логика учила, что надо остерегаться поспешных выводов. Эпикурейцы подчеркивали, что всегда нужно стремиться для тех положений, которые получены путем логического вывода, найти подтверждение в самом непосредственном опыте, в данных чувственного восприятия. Где только возможно, должно обращаться к свидетельству непосредственного чувственного опыта. Как видно из сочинения Филодема «О знаках и обозначениях», теория индукции и аналогии предполагает единообразие природы: в различных предметах и явлениях, принадлежащих к одному классу, имеются общие свойства, которые присущи и всем прочим предметам этого класса. Из этой предпосылки исходит эпикурейская теория индукции и аналогии. Индукция и аналогия есть путь, ведущий от данного к познанию неизвестного. Защищая индукцию и аналогию от нападок стоиков, эпикурейцы заявляли, что без них невозможно познать природу. Признавая опыт источником всех знаний, эпикурейцы указывали, что сам опыт учит о наличии во всей природе известного единообразия, и это дает нам право делать определенные заключения и относительно того, что выходит за пределы нашего опыта. Если же мы сделаем неверные выводы, то опыт в дальнейшем вскроет наши ошибки и направит на верный путь. Так, ошибается тот, кто утверждает, что все люди белые, потому что он не ознакомился хорошенько со всеми явлениями этого рода. Но его ошибка может и должна быть исправлена самим опытом. Когда он увидит эфиопов, то осознает свою ошибку. Эпикурейцы учили, что индукция требует, чтобы должным образом учитывалось и то, что является в предметах или явлениях общим, и то, что в них является различным. Так, например, во всех огнях общее — горение, жар, и вместе с тем огни бывают различного рода (более и менее яркие, с большей и меньшей температурой и т. п.). Для правильной индукции необходимо, с одной стороны, пропускать то, что является особенностью каждого отдельного случая, и, с другой стороны, удерживать то общее качество, без которого нельзя понять природу огня. Путем индукции и аналогии, по учению эпикурейцев, могут получаться выводы как вероятные, так и достоверные. Источником и тех, и других служит наблюдение. Различие между достоверными и вероятными выводами эпикурейцы ставили в связь с наличием в предметах постоянных и относительных качеств: в одних случаях 'имеются постоянные сходства (как, например, в отраоденияд, следствием которых является смерть), в других — относительные, временные сходства. Нет ничего удивительного, 200 что существует большое разнообразие в явлениях и бывают значительные вариации. Например, существует большое разнообразие в питании людей, однако это разнообразие ограничено: люди могут питаться только съедобными веществами. Эпикурейцы говорили, что индукция не требует исчерпывающего перечисления всех случаев, достаточно наблюдения многих и отсутствия противоречащих случаев. Не следует считать достоверными выводы, полученные на слишком узкой эмпирической основе. Они могут быть лишь предварительными, подлежащими проверке и исправлению в процессе изучения явлений. В конечном счете индукцию эпикурейцы сводили к умозаключению от частного «частному, т. е. к аналогии, как в XIX в. это делал Дж. Ст. Милль. Так, доказательство смертности всех людей эпикурейцы основывали на аналогии следующим образом. Они говорили, что это доказательство исходит из того факта, что смертны все люди, которые, согласно историческим данным, жили в прошлом, и люди, которых мы в нашем опыте наблюдали, ч притом не было ни одного случая, который бы противоречил утверждению о смертности людей. Из этих фактов мы и делаем по аналогии свой вывод о смертности всех людей. По учению эпикурейцев, вывод по аналогии надо делать в отношении предметов, которые находятся в наиболее тесном родстве между собой и которые наиболее сходны друг с другом. Наиболее достоверны выводы по аналогии между наиболее сходными предметами, принадлежащими к наиболее родственным классам. Так, надежнее выводы от одушевленных тел к одушевленным, нежели от неодушевленных к одушевленным. Эпикур разработал учение о гипотезе. Он говорил, что в тех случаях, когда еще нельзя с достоверностью установить причины явлений, допустимы любые гипотезы, если только они удовлетворяют двум условиям: во-первых, если они не прибегают к сверхъестественным силам и объясняют явления как возникающие естественным способом, и, во-вторых, если нет фактов, противоречащих данной гипотезе. Эпикур говорит и о множественности причин- одни и те же явления в разное время и в разных местах могут возникать по различным причинам. Подобно Демокриту, Эпикур главной задачей наук о природе считает выяснение причин явлений. Что касается общих принципов объяснения природы «последних причин всего происходящего (движений атомов в лустом пространстве), то Эпикур считает, что эти вопросы имеют единственное правильное решение, даваемое его философской системой. Что же касается научного объяснения частных явлений природы (движения светил, затмений, молнии, грома и т. п.), то тут он допускает возможность многих различных взглядов на причины этих явлений. Он учит, что в природе все происходит по неизменным законам, но одинаковые явления могут возникать многими различными способами. 201 Не исключена возможность и одновременного совместного действия нескольких причин. В особенности он подчеркивает, что небесные явления надо объяснять естественнонаучными гипотезами и никак нельзя привлекать для их объяснения божественные существа. Эпикур говорит, что все происходящее на небе нужно объяснять по аналогии с происходящим на земле. Итак, по его мнению, существует единственный путь проникнуть в скрытые от нас причины явлений — путь индукции и аналогии. Эпикур и его школа не останавливаются на том понимании индукции и аналогии, какое было у Аристотеля. Они ищут способы сделать индуктивные выводы и умозаключения по аналогии более надежными, учат различать среди этих выводов достоверные, вероятные и ошибочные. Таким образом, в эпикурейской логике уже имеются зачатки учения о научной индукции. Эпикурейцы учили, что не всегда возможно достигнуть достоверной истины — иногда приходится довольствоваться гипотезой. Истинность же гипотезы устанавливается проверкой следствий, которые вытекают из нее. Таким образом, у эпикурейцев предвосхищается современное учение о роли гипотезы в экспериментальном методе. Отражая взгляды враждебных эпикуреизму философских школ, Цицерон писал, будто Эпикур пренебрежительно относился к логике и под влиянием его точки зрения среди историков философии господствующим стало ошибочное мнение, что эпикурейцы не занимались логикой, а их логические взгляды были наивными и поверхностными На самом же деле Эпикур и его школа большое внимание уделяли вопросам теории познания и логики. Пренебрежительно эпикурейцы относились «е к логике вообще, а к логике Аристотеля и стоиков, с которыми они вели борьбу. Эпикур и его школа продолжали в логике традицию Демокрита. Незаслуженно низкая оценка эпикурейской теории познания и логики у историков философии объясняется их враждебным отношением к материализму эпикурейской школы. Весьма показательно и типично для буржуазной науки отношение к Эпикуру Гегеля, которое метко характеризует В. И. Ленин. В своем конспекте книги Гегеля «Лекции по истории философии» В. И. Ленин пишет: «Говоря об Эпикуре (342—271 до Р. X.), Гегель сразу (до изложения взглядов) становится в боевую позицию лротив материализма»6. Кроме враждебного отношения идеалистов к философии Эпикура вообще, была еще и другая причина недооценки историками философии эпикурейской логики, а именно — отсутствие сохранившихся произведений эпикурейцев по логике, и только когда во время раскопок в Геркулануме был обнаружен логичес-кий трактат Филодема, историки философии узнали о богатом 6 В И Ленин Полное собрание сочинений, т 29, гтр 263 202 содержании эпикурейских логических учений, а также из ссылок Филодема на эпикурейских авторов стало известно, что в древности существовала значительная эпикурейская литература, посвященная разработке вопросов логики. Логический трактат Филодема дошел до нас в отрывках, причем некоторые части настолько фрагментарны, что не поддаются переводу. Греческий текст его был опубликован в 1865 г. Т. Гомперцем, затем Р. Филипсон в двух статьях, напечатанных в журнале «Рейнский музей» в 1909 и 1910 гг., внес поправки в текст. Последнее издание греческого текста с английским переводом принадлежит супругам де Лэси7. В I в. до н. э. в Неаполе существовала эпикурейская школя, во главе которой стоял Филодем из Гадары (город в Сирии*. О времени жизни Филодема известно лишь из упоминания в одном из его сочинений о тирании Антония в Риме. Отсюда можно заключить, что Филодем жил в Неаполе в 40-х годах I в. до н. э. Он изучал эпикурейскую философию в Афинах у Зенона Си-донского и Димитрия Лакедемонянина и затем переселился в Италию, где в то время эпикурейская философия пользовалась большим успехом. Из трактата Филодема мы узнаем о наличии значительного подъема в разработке проблем логики и научной методологии в эпикурейской школе в период от конца II до середины I в. до н. э. Стимулом к этому служили споры по вопросам логики и научной методологии, которые развернулись между эпикурейцами, стоиками (представителями средней Стой), перипатетиками, платониками (представителями Новой академии), скептиками и представителями специальных наук (в особенности медицины). В этой борьбе школ по вопросам логики и методологии со стороны эпикурейцев выступали Зенон Сидонский, Димитрий Лакедемонянин, Бромий и Филодем. Указанным обстоятельством объясняется то, что логический трактат Филодема носил полемический характер. В нем заключалась критика логических учений стоической и перипатетической школ. Эта критика имела своей целью не только опровергнуть учения других школ и доказать, что единственным истинным учением является только эпикурейская философия, но преследовала также цель дальнейшей разработки эпикурейского учения, уяснения и уточнения его. Подлинное греческое заглавие логического трактата Филодема точно не установлено. Т. Гомперц дал ему заглавие «О знаках и обозначениях», и это заглавие действительно соответствует содержанию дошедшей до нас части логического трактата Филодема, которое в основном посвящено спору между эпикурейцами и стоиками о теории зна- 7Philodemus On Methods of Inference English translation by Ph G. de Lacy and E. A. de Lacy. Philadelphia, 1941 203 ков, лежащей в основе их учений об индукции. Но поскольку то, что дошло до нас, представляет собой часть сочинения по теории индукции в целом, Фр. и Э. де Лэси дают логическому трактату Филодема заглавие «О методах индукции». По нашему мнению, было бы точнее этот трактат озаглавить «Об индукции через посредство знаков». Именно этот вопрос является специальной темой логического трактата Филодема, но в его начале давался общий очерк эпикурейской каноники, т. е. излагались основные положения эпикурейской теории познания, являющиеся необходимыми предпосылками для исследования специального вопроса об индукции. Отметим некоторые черты логического трактата Филодема. Подобно Навсифану и Эпикуру, Филодем высказывается против употребления в философии поэтических образов и метафор. Все это он называет софистической риторикой. Он говорит, что они употребляются для того, чтобы очаровать слушателя или читателя и тем самым затемнить слабость приводимых аргументов. Софисты и ораторы подобными средствами прикрывают логическую несостоятельность своих высказываний. Философ и ученый должны избегать этих внешних прикрас. Следуя Эпикуру, Филодем требует, чтобы язык философских и научных произведений был сухим и точным. Логический трактат Филодема в значительной своей части представляет собой простое изложение логических учений современных ему эпикурейцев — его учителей Зенона Сидонского и Димитрия Лакедемонянина и его современника Бромия, причем, излагая их учения, Филодем часто не высказывает своего личного мнения. В своей книге он часто вновь возвращается к ранее обсуждавшимся в ней вопросам, так что его книга страдает отсутствием систематичности изложения и повторениями. ВОПРОСЫ ЛОГИКИ У ДРЕВНЕГРЕЧЕСКИХ СКЕПТИКОВ 'Возникновение школы скептиков относится к концу IV в. до н. э. Основатель этой школы Пиррон был современником Эпикура и Зенона из Китиона. Но скепсис не как система взглядов, а как сомнение в возможности познания истины и как отрицание этой возможности появился очень рано и предшествовал появлению первых исследований по логике. Можно сказать, что он послужил стимулом для возникновения логических учений Демокрита, Сократа, Платона и Аристотеля. Из учения Гераклита о текучести и изменчивости всех вещей Кратил делает скептический вывод об отсутствии устойчивой определенности у вещей, вследствие чего невозможно их познание. Из учения Парменида софист Горгий делает скептический вывод о невозможности познания бытия. К скептицизму ведут и утверждения Протагора об относительности всех суждений («человек есть мера всех 204 вещей»), об отсутствии определенности у вещей («каждая вещь не более такая, чем иная»), о равносильности противоположных суждений (принцип, согласно которому любое положение с одинаковым основанием можно и утверждать, и отрицать). Софистический скепсис был разгромлен Демокритом, Сократом и Платоном. Но в конце IV в. до н. э. скептицизм возрождается в разнообразных формах. Теперь он оформляется как философская школа. Свой скептицизм эта школа противопоставляла догматизму всех прочих философских школ. В течение шести столетий (с конца IV в. до н. э. до III в. н. э. включительно) скептики вели упорную борьбу со всеми остальными философскими школами. Они одинаково нападали и на рационализм стоиков, и на эмпиризм эпикурейцев, и на аристотелевскую аподейктику, и на платоновскую диалектику. Будучи проницательными критиками, скептики умели находить слабые стороны теории познания и логики различных философских школ, нащупывать уязвимые места в их учениях и давать им критику. Но из отдельных частных недостатков, обусловен-ных сложностью проблем теории познания, о«и делали вывод о невозможности достижения истины вообще. Основатель школы скептиков Пиррон во главу своего учения поставил принцип исостении, впервые провозглашенный Про-тагором: «Каждая вещь не более такая, чем иная». Исходя из этого принципа, он учил, что ничто ни прекрасно, ни безобразно, ни справедливо, ни несправедливо. По учению Пиррона, нет блага и нет зла, которые были бы благом или злом для всех. Пиррон развивал учение о непознаваемости вещей, их непо стижимости и на этом основании требовал воздержания от суж дений. По Пиррону, надо пребывать в сомнении относительно всего, не занимать никогда определенной позиции, ничего не утверждать и не отрицать, не высказывать ни о чем решитель ного мнения. Поэтому 'последователи Пиррона называли себя «сомневающимися», «воздерживающимися от решений», «усмат ривающими во всем неразрешимые трудности», «пребывающими в искании». , Сам Пиррон, подобно Сократу, ограничивался лишь устным изложением своего учения и ничего не писал. Его учение в письменной форме было изложено его учеником Тимоном, главное сочинение которого носило заглавие «Силлы» («Сатиры»). Как показывает само заглавие, Тимон избрал своим орудием насмешку. Он осмеивает все философские учения, делая исключение только для Ксенофана и Пиррона. «Силлы» Тимона — сатира на всех философов-догматиков. Главное содержание ее — «логомахия», происходящая в подземном царстве, словесная война всех знаменитых философов, из которых каждый защищает свое учение и нападает на инакомыслящих. Все они страдают «болтливой болезнью», «словесным по- 205 носом». При аплодисментах толпы поклонников философы поражают друг .друга. Философский спор становится все более горячим. Один за другим выбывают из строя потерпевшие поражение. Вот вводится в битву отборное войско стоиков. В конце концов все сражавшиеся падают от взаимных ударов. Остается непобежденным один лишь Пиррон. В «Силлах» Тимона Пиррон изображается как единственный мыслитель, не страдающий слепотой, свободный от иллюзий, от ярма ничтожных мнений, сбрхэсивший с себя цепи убеждений. Спокойный и невозмутимый, он возвышается над возбужденным обществом неистовствующих в споре философов. Их Пиррон бранит, называя «брюхами, набитыми пустыми спорами» и «кишками, начиненными никчемными мнениями». Тимон отрицал существование какого бы то ни было критерия истины. Как ощущение, так и разум являются источником одних лишь заблуждений, и совместное действие их Тимон характеризует словами «сошлись Аттагас и Нумений» (два известных обманщика). Обосновывал скепсис Тимон основоположением, что вещи не имеют твердо установленных различий, они неустойчивы и о них невозможны никакие суждения. Нельзя доверять ни нашим восприятиям, ни нашим представлениям, так как и те и другие вследствие неустойчивости вещей не истинны и не ложны. Осознание этого приводит нас к воздержанию от решений и высказываний, что является свободой от всякой теоретической скованности, а за таким отношением к миру следует, как тень, абсолютная невозмутимость духа. Но сомнение, по Тимону, относится не к явлению, а к бытию. Тимои говорил: «Я не признаю, что существует сладкое, но я согласен, что сладкое кажется», т. е. он не отрицал знания каждым человеком своих субъективных состояний сознания, но отрицал возможность познания действительной природы самих вещей. Признавая вещи не имеющими определенности, Тимон отрицал возможность давать чему-либо определение. Он учил, что существуют одинаково сильные основания для любого положения «для контрадикторной его противоположности (принцип исостении). Противоположные суждения являются равноценными, и всякой мысли противостоит другая, противоположная ей мысль. Эти положения, по Тимону, должны прежде всего быть направлены против догматиков, но затем они должны быть применены и к самому скептицизму, т. е. свои собственные положения скептик не должен рассматривать как твердые утверждения, ибо всякой мысли вполне законно противостоит противоположная ей мысль. Таким образом, скептицизм, последовательно применяя свои принципы, вместе с прочими учениями отменяет и самого себя. В частности, оспаривая значимость логических форм, он сам пользуется этими логическими формами и тем самым приписы- 206 вает им доказательную силу. В этом заключается самопротиворечивость, присущая скептицизму, в этом основной порок всякой попытки логически его обосновать. При последовательном проведении своих принципов скептицизм должен был бы считать всевозможные философские учения в такой же мере имеющими силу, как и овои собственные учения. Выдающуюся роль в развитии древнегреческого скептицизма сыграл Энесидем, деятельность которого падает на I в. до н. э. Его научная деятельность протекала в Александрии. Главное его сочинение — восемь книг «Пирроновских рассуждений». Энесидем, собственно, не был скептиком, поскольку он рассматривал скепсис как путь, ведущий к гераклитовской философии. Он полагал, что необходимо сперва показать противоречия в мире явлений, чтобы проложить путь к учению Гераклита о противоречивости самой природы вещей. По всей вероятности, Энесидему принадлежит формулировка десяти «тропов» — способов опровержения, ставших в школе скептиков традиционными доказательствами для обоснования ее основных положений. Тропы Энесидема имеют своей целью доказать невозможность познания подлинной природы вещей ни путем чувственных восприятий, ни путем мышления. Они указывают на различие: 1) ощущений и чувственных восприятий одних и тех же объектов у различных живых существ вследствие неодинакового устройства их органов чувств; 2) ощущений и чувственных восприятий одних и тех же объектов у отдельных людей; 3) ощущений и чувственных восприятий одних и тех же объектов, доставляемых разными органами чувств у одного и того же человека; 4) ощущений и чувственных восприятий у того же самого человека при различных состояниях (например, в различном возрасте), положениях, расстояниях. Эти первые четыре тропа указывают, что ощущения и чувственные восприятия бывают различными в зависимости от особенностей познающего субъекта и его органов чувств. Следующие четыре тропа указывают на различие ощущений и восприятий одного и того же предмета при разных объективных условиях. Предметы по-разному воспринимаются в зависимости от места их нахождения, их положения и расстояния по отношению к воспринимающему субъекту. Восприятия предметов изменяются и от «примесей», которые они получают от окружающей среды. Указывается и на то, что вещь, взятая в малом количестве, может давать иные ощущения, чем та же вещь, взятая в большом количестве. Указывается также на различие чувств (удивления и т. п.), вызываемых у нас теми же самыми предметами в различных объективных условиях. Наибольшее значение имеет девятый троп, который суммирует все предшествующие и сводит их к принципу относительности 207 всех ощущений и восприятий. Последующие скептики рассматривали этот троп как род, к которому предшествующие восемь тропов относятся как виды. Десятый троп указывает на различие взглядов людей на вещи, обусловленное различием условий жизни и воспитания. Здесь указывалось на различие религиозных верований у разных народов, их моральных воззрений, нравов и законов, на различие принципов различных философских систем. Данная в тропах Энесидема критика ощущений и чувственных восприятий не затрагивает возможности познания самих субъективных состояний субъекта и не отрицает существования вещей вне нашего сознания. Она лишь ставит под сомнение вопрос, правильно ли наши ощущения и восприятия отражают объективную действительность и вообще отражают ли они ее. Призывая воздерживаться от каких бы то ни было утверждений, сами скептики приводили в качестве аргументов сомнительные положения Они проявляли крайнее легковерие и принимали на веру всякого рода предрассудки и вымыслы Так, например, аргументация первого тропа Энесидема была построена на утверждении, что различие ощущений у разных живых существ и различие строения их органов чувств основаны на различии их способов происхождения. Но, наряду с возникновением живых существ половым путем, Энесидем признавал, что они могут возникать из окислившегося вина (например, муравьи), из земли или ила (лягушки), из капусты (гусеницы), из ослов (жучки), из трупов животных (пчелы, слепни). И это приводится без критики, как неоспоримая истина. Скептик Агриппа вместо десяти тропов Энесидема принимал следующие пять: 1) имеется расхождение взглядов на одни и те же предметы; 2) всякое доказательство идет в бесконечность, поскольку одно доказывается другим, а другое — третьим и т. д.; 3) предмет представляется тем или иным в зависимости от личных свойств самого судящего о нем и от отношения данного предмета к другим (принцип относительности); 4) недоказанные предпосылки не могут быть основанием для вывода (Агриппа отмечает, что догматики устанавливают произвольные основные положения и исходят из них, чтобы избежать в своих доказательствах regressus ad infmitum (продолжения до бесконечности) ; 5) то, на чем должно основываться доказательство, нельзя доказывать посредством доказываемого («порочный круг» в доказательстве). Таким образом, в пяти тропах Агриппы центр тяжести перенесен на критику логических форм умозаключения и доказательства, на их дискредитацию, на показ их несостоятельности. Наконец, в неопирронизме все скептические тропы были сведены к двум. 1) ничто не может иметь доказательной силы в самом себе, как об этом свидетельствует расхождение во взглядах 208 на все воспринимаемое и мыслимое, и 2) равным образом ничто не может быть доказываемо через посредство другого, ибо последнее само не имеет в самом себе достоверности, и если мы станем доказывать что-либо через посредство другого, то неизбежно впадем или в regressus ad infinitum или в «порочный круг». Таким образом, в конечном итоге древнегреческий скептицизм резюмирует свое учение в двух основных положениях: 1) нет самоочевидных истин, 2) нет истин, устанавливаемых путем доказательства, поскольку всякое доказательство либо впадает в «порочный круг», либо исходит из сомнительных, недоказанных положений Следовательно, вообще нет никаких истин Однако положение, что вообще нет истины, само себя уничтожает, поскольку из него следует, что и само это положение не может быть истинным. Поэтому более последовательные скептики говорили, что его следует понимать не в смысле отрицания истины, а в смысле сомнения в том, есть истина или ее нет. Виднейшим представителем яеопирронизма был врач Секст Эмпирик (скептицизм в древности был особенно широко распространен среди врачей-эмпириков). Время его жизни точно не установлено. Им завершается развитие древнегреческого скептицизма Уточняя позицию скептиков, Секст Эмпирик отмежевывает ее как от положительного, так и от отрицательного догматизма, который прямо отрицает возможность всякого познания В отличие от тех и других догматиков, истинный скептик ничего не утверждает, не отрицает, он «пребывает в искании». Негативный догматизм приписывается академическим скептикам. Но эта характеристика неприменима по крайней мере к самому крупному представителю академического скепсиса Кар-неаду, поскольку он учил, что безусловно достоверное суждение не может быть высказано ни о чем, даже о самом основоположе-^нии скептицизма — о невозможности достоверного знания. задеча7"которую ставит себе Секст Эмпирик, заключается в том, чтобы предостеречь от пагубных догматических учений Согласно своей позиции абсолютного скептицизма, он не выставляет свои положения как истину, но просто говорит лишь то, что ему кажется. Он не хочет оспаривать возможность познания, так как считает, что необходимо воздерживаться от всех суждений, как положительных, так и отрицательных. Секст Эмпирик сообщает о способах, которыми скептики пользовались, чтобы сохранять свою «афазию», т е полный отказ от высказывания суждений Ко всему, что говорили, они прибавляли: «мне так кажется», «может быть», «возможно», «пожалуй» Скептик постоянно подчеркивал свое сомнение в познаваемости истины, говоря, что «все неопределенно», «все необъяснимо». В сочинении Секста Эмпирика «Против математиков» дается критика всего научного знания той эпохи. Здесь впервые приводится та классификация общеобразовательных специальных 209 наук, которая в средние века стала господствующей,— деление науки на trivium, который состоит из грамматики, риторики и диалектики (т. е. логики), и на quadrivium, куда входят геометрия, арифметика, астрономия и теория музыки., Особого внимания заслуживает данная древнегреческими скептиками критика формальной возможности познания истины. Секст Эмпирик приводит ряд таких скептических аргументов. Из них наиболее достопримечателен аргумент, в котором говорится, что аристотелевский категорический силлогизм представляет собой круг в доказательстве, поскольку большая посылка, посредством которой доказывается заключение, сама может быть установлена только путем полной индукции; индукция должна заключать в себе уже и положение, являющееся заключением силлогизма. Скептики не преминули отметить наличие «порочного круга» и в стоической теории условного силлогизма. Чтобы сделать вывод, что сейчас светло, стоик опирается на большую посылку: «Если день, то светло». Но откуда он знает, что эта посылка истинна, если он не опирается на то, что является заключением? Скептики критиковали и теорию знаков, на основе которой стоики и эпикурейцы строили свои учения об умозаключении. Они делили знаки на гипомнестические и эндейктические, или индикативные. Гипомнестические знаки относятся к содержанию сознания: одно представление ассоциируется с другим, с которым оно раньше вместе переживалось, и при появлении одного возникает в памяти и другое. Скептики признают существование таких знаков, но считают их чисто субъективными, различными у разных индивидов, зависящими от прежнего опыта каждого индивида. Индикативный же знак никогда не воспринимается вместе с тем, что им обозначается, но вследствие своей собственной природы он должен обладать способностью обозначать определенный предмет. Но такой знак, по мнению скептиков, немыслим. Индукцию скептики отвергали на том основании, что исчерпывающее перечисление всех случаев невозможно, а частичное — недостаточно. Определение понятий скептики считали неразрешимой задачей, поскольку требуется дать затем определение тех понятий, посредством которых определяется данное понятие, а это приводит к regressus ad infinitum. Кроме того, они считали определение приемом, бесполезным для науки. Отвергали также скептики и логическое деление родов на виды. О софизмах скептики говорили, что для раскрытия заключающихся в них ошибок нет надобности в логическом анализе: чтобы отвергнуть их, достаточно простого осознания их бессмысленности. В истории логики и философии в целом имеет большое значе- 210 ние данная скептиками критика принципа причинности. Уже Энесидем писал о противоречивости понятия причинности, В скептической школе был составлен ряд доказательств, посвященных критике понятия причинности. Скептики учили, что причина есть понятие относительное, так как она всегда причина чего-либо «относительное само не существует, но лишь «примысливается» нами. Анализируя понятие причинности, скептики говорили, что причина должна или сосуществовать со своим действием, или предшествовать ему, или следовать за ним. Но она не может быть одновременной со своим действием, так как в этом случае и то и другое одинаково могли бы выступать как нечто производящее и производимое. Причина не может и предшествовать действию, так как пока нет действия, нет и причины. И, наконец, причина не может следовать за действием, так как такое предположение бессмысленно. В своей критике принципа каузальности Энесидем указывал на следующие ошибки догматиков: 1) причина не может быть доказана восприятием, так как она не воспринимается; 2) догматики не знают, что одно и то же действие может происходить от разных причин; 3) неизвестное догматики представляют себе по аналогии с известным; 4) догматики объясняют явления, исходя из своих предвзятых предположений; 5) то, что не поддается объяснению на основе этих предположений, они игнорируют. Указывая на эти ошибки в исследовании причинной связи, Энесидем не отвергает самого принципа причинной связи. В III в. до н. э. скептицизм проникает в платоновскую Академию (так называемая Средняя, или Вторая, академия). Главными представителями академического скептицизма были Арке-Ч^илай (глава Второй академии) и Карнеад (глава Новой, или Третьей, академии). Академический скептицизм отличался от пирроновского, во-первых, тем, что он был более умеренным, поскольку признавал' вероятное знание и принимал разные (Степени вероятности и, во-вторых, тем, что он сочетался с учением Платона о том, что познание чувственного мира явлений может быть только правдоподобным. Приводя высказывание Сократа: «Я знаю лишь то, что я ничего не знаю», Аркесилай говорил, что он не обладает даже этим знанием. Он вел резкую полемику со стоиками и эпикурейцами, критикуя их теорию познания. В особенности он нападал на учение стоиков о «каталептическом представлении» и доказывал, что нет представлений, которые сами в себе заключали бы признак своей достоверности. Карнеад тоже критиковал стоиков и эпикурейцев. Он доказывал, что между различными частями философской системы стоиков существует множество неустранимых противоречий. Он высмеивал эпикурейское учение о богах, говоря, что плохо обстоит 211 дело с 'блаженством этих бездельников, целую вечность они не могут думать ни о чем другом, как только «мне хорошо, я счастлив!» Критикуя академический скепсис, пирроновцы упрекали его представителей в догматическом употреблении утверждения и отрицания, а также критиковали их учение о вероятности, которое в основном разработал Карнеад Он различает субъективную и объективную вероятности. Для объективной вероятности он устанавливает три основных ступени. Низшая ступень присуща представлениям, которые вероятны только сами по себе Вторая ступень вероятности бывает в том случае, когда представления вероятны не только сами по себе, но их вероятность подкрепляется всеми другими связанными с ними обстоятельствами, например, когда не только общий силуэт, но и рост, движения, голос, одежда и т. д говорят за то, что стоящая передо мной особа есть Сократ. Этот вид представлений Карнеад называл «вероятным и лишенным противоречивости», так как здесь имеется полная гармония всех частей впечатления. Высшая же ступень вероятности имеется у представлений, которые не только вероятны сами по себе и лишены противоречивости по отношению к другим связанным с ними представлениям, но и всесторонне проверены. Например, лежащий в темном помещении предмет тому, кто его видит, представляется как канат (первая ступень вероятности) То, что этот предмет неподвижен, говорит за то, что это действительно канат (вторая ступень вероятности), хотя возможно, что это окоченевшая от холода змея. Когда же то «то это канат, подтверждается дальнейшим исследованием предмета (например, ударом по нему палкой), тогда мы имеем третью ступень вероятности. Карнеад считал, что его шкала вероятностей приложима и в практической области. Например, если отправляющийся в морское путешествие знает, что море спокойно и корабль прочен и хорошо оснащен, что на нем опытная команда, то он вправе полагать, что его поездка весьма вероятно будет благополучной. Карнеад устанавливал различные степени вероятности для разных положений и выводов. Секст Эмпирик («Против математиков», VII, 175) указывал, что карнеадовская шкала вероятностей весьма сходна со школой, еще ранее разработанной эмпирической школой врачей. Признание различных ступеней вероятности было уклонени-' ем от строго скептического образа мыслей, поскольку являлось признанием существования объективного критерия большей или меньшей истинности тех или иных суждений. В основе скептицизма лежал универсальный релятивизм, признание относительного характера всех ощущений, восприятий, представлений, мнений, философских взглядов и научных теорий. Скептики пытались доказать несостоятельность логики, 212 бессилие логических доказательств. Но этим они опровергали и свое учение. * * * Из данного нами обзора различных направлений в древнегреческой логике видно, что в ней зародились и развились в той или иной мере все основные типы последующих систем логики. Дедуктивная аристотелевская логика и индуктивная демок-рито-эпикурейская логика получили широкое распространение в Европе в новое время. Логика стоиков нашла свое продолжение у Гоббса и затем в символической логике нового времени. Древнегреческий скепсис возрождается в философии Юма и в новейшем алогизме Диалектическая логика имеет своего представителя в древности в лице Гераклита Эфесского. ЛОГИКА В ДРЕВНЕМ РИМЕ В Древнем Риме рабовладельческий строй достигает кульминационной точки своего развития Обостряется классовая борьба, вспыхивают грандиозные восстания рабов (особенно значительными из них были восстания под предводительством Эвна и под предводительством Спартака). Наряду с восстаниями /рабов развертываются массовые движения обезземеленного крестьянства. В начале I в. до н. э. в Риме началась длительная гражданская война между демократией и аристократией (борьба Мария и Суллы). Рабовладельческий строй потрясается до самого основания, и только ценой гибели республики удалось добиться временной стабилизации рабовладельческого строя. С IIКв. н. э. начинается процесс разложения рабовладельческой формацйи^-кот-брый приводит к крушению Римской империи в V в. н. э. и к гибели рабовладельческого строя. Особенностью экономической и политической жизни Рима объясняется характер господствовавшей там идеологии. В Древнем Риме основное внимание уделялось проблемам права и морали. Особенно значительна роль Рима в создании науки о праве. Еще в республиканский период в Рим проникает греческая философия. Она встретила упорное сопротивление ревнителей старины, особенно Катона Старшего. В 156 г. до н. э. в Рим прибыло афинское посольство во главе с философом Карнеадом, главой Новой академии, в которой господствовал скептицизм. Славившийся своим красноречием Карнеад произнес в Риме две речи о справедливости. В первой речи он превозносил справедливость как наивысшую добродетель, основанную на самой природе, и как ту конечную цель, к осуществлению которой каждый человек должен стремиться ради нее самой. Эта речь вызвала всеобщий восторг, и даже сам Катон готов был изменить свое отрицательное отношение к философии. 213 Но на другой день Карнеад произнес вторую речь, в которой сказал: «Вчера вы, римляне, бурно мне аплодировали, бурными возгласами одобряли мою речь. Но если вы действительно так высоко цените справедливость, то вы должны отказаться от мирового господства, вы должны уйти даже из Италии и ограничиться одним своим городом. Вы должны все вами завоеванное вернуть законным владельцам и жить не в роскошных дворцах, а в скромных хижинах. Но вы, конечно, этого не сделаете и будете совершенно правы». Далее Карнеад утверждал, что справедливость — условное человеческое установление, и тем, кто господствует и имеет силу, неразумно соблюдать справедливость, так как она не в их интересах, да и вообще она несовместима с существующим строем. Эта речь вызвала бурное негодование Катона, и он потребовал немедленного отъезда афинских философов из Рима. Тем не менее греческая философия заинтересовала римское общество и в особенности кружок Сципиона Младшего, к которому принадлежали самые выдающиеся государственные деятели Рима. В этом кружке стали изучать греческую философию. Из римских писателей, занимавшихся философией, особой известностью пользовался Цицерон. В мировоззрении Цицерона ярко выражены интересы опти-матов, рабовладельческой знати. Цицерон говорит, что в человеческом обществе самое главное — институт частной собственности, и государство существует для того, чтобы охранять частную собственность, чтобы обеспечить богатым людям возможность спокойно наслаждаться своим богатством, благами жизни и оградить их собственность от посягательств со стороны неимущих. В области философии и, в частности, логики Цицерону принадлежит заслуга создания латинской терминологии. В противоположность Цицерону в эпикурейской философской школе, ярким представителем которой в Древнем Риме был Лукреций, господствует демократический образ мышления. Демократический образ мышления Лукреция особенно заметен при сопоставлении его взглядов с воззрениями Цицерона. Цицерон в своем сочинении «Об обязанностях» считает неприличным, низким, недостойным свободного человека делом занятия тех, кто получает плату за свой физический труд. Наемные рабочие заслуживают в его глазах презрения; ведь они продают самих себя. В противоположность Цицерону Лукреций с уважением относится к физическому и умственному труду и отводит трудовой деятельности первенствующее место в развитии человечества. Высокая оценка производительного труда у Лукреция соединяется с признанием ведущей роли науки в жизни людей. 214 При жизни Цицерона и Лукреция в Италии существовала неаполитанская школа эпикуреизма, возглавлявшаяся Филоде-мом. По всей вероятности, Лукреций обучался в этой школе. Но, будуни учеником Филодема, он не следует слепо его учению, в частности^проявляет самостоятельность и по отношению к филодемовскои логике. В обосновании своей философии Лукреций не придерживается строго эпикурейского эмпиризма, но прибегает, подобно Левкиппу и Демокриту, и к доказательствам неэмпирического характера Это свидетельствует, как отмечают в своей работе Ф. и Э. де Лэси, что «Лукреций не вполне следовал руководящим принципам эпикурейской системы»8. Сравнение поэмы Лукреция «О природе вещей» с логическим трактатом Филодема показывает, что Лукреций стремился избегнуть односторонности эпикурейского метода. В римскую эпоху продолжалась та борьба философских школ эпикурейского, стоического, перипатетического, академического и скептического направлений в фшгософии, которая разгорелась в эллинистическую эпоху. Эта борьба захватывала и проблемы логики. В качестве оригинального теоретика логики римской эпохи можно назвать жившего во II в. н. э. Галена, автора многих трактатов по физиологии, анатомии, медицине и философии. В области медицины Гален был авторитетом на Западе в течение 14 столетий (до XVI в), а на мусульманском Востоке его медицина принимается и до сих пор. Насколько велик был его авторитет, видно из того, что, когда в XVI в. знаменитый анатом Андрей Везалий показал ошибки Галена, ученые того времени, отказываясь поверить, чтобы Гален мог допустить ошибки, объясняли расхождение между учениями Галена и новыми данными анатомии тем, что за истекшие 14 веков изменилось строение человеческого тела. В философии Гален стремился соединить учения Платона и Аристотеля. Он выступил в качестве последователя аристотелевской логики и способствовал ее распространению В частности, Гален выступал против логики стоиков. Он критиковал Хрисип-па за то, что тот никогда не пользовался категорическим силло-1измом и отвергал аристотелевское учение о фигурах и модусах категорического силлогизма. По сообщению Аверроэса, Гален впервые выделил в особую четвертую фигуру категорического силлогизма те пять модусов, которые Теофрастом были добавлены к первой аристотелевской фигуре. Гален специально исследовал сложные силлогизмы (полисиллогизмы) из трех посылок с четырьмя терминами и установил для них четыре фигуры Я- Лукасевич, заслугой которого является изучение и дальнейшая разработка галеновского учения о сложных силлогизмах, высказал мнение, что четвертая фигура категорического Philodemus On Methods of Inference, p. 7 215 силлогизма, приписываемая Галену, на самом деле ему не принадлежит, поскольку Гален учит о четырех фигурах сложного силлогизма. Разумеется, Гален мог утверждать и то и другое, хотя принадлежность четвертой фигуры простого силлогизма Галену засвидетельствована слабо. В отличие от Аристотеля Гален большое значение придавал применению эмпирического метода в науках. Он развивал учение о трех основных принципах эмпирической медицины. Эти принципы — прямое наблюдение, воспоминание о прошлых наблюдениях и индуктивное умозаключение от сходного к сходному. Вместе с тем Гален критиковал эмпириков за их пренебрежительное отношение к логике Аристотеля. Таким образом, высоко оценивая силлогистику Аристотеля, Гален стремился преодолеть ограниченность его аподейктики и расширить рамки логики признанием научной значимости других форм умозаключений (наряду с категорическим силлогизмом). Логика Галена и его современника Секста Эмпирика была связана с развитием медицины. Но в особенности логика в Древнем Риме была связана с развитием теории красноречия и юриспруденции. 8 эпоху Римской империи, наряду с продолжавшейся борь бой философских школ, происходит и противоположное явление: начинается сближение школ, сглаживание разногласий между ними, возникает эклектизм в философии, стремящийся объеди нить в одно целое учения различных школ. Этот процесс начи нается с попыток объединить более родственные учения, в ча стности учения Платона и Аристотеля. Игнорируя существенные различия между их философскими системами, эклектики стали доказывать, будто у Платона и Аристотеля одно и то же учение, но выражено оно разными способами. Далее в этот процесс вовлекаются стоицизм, скептицизм и, наконец, эпикуреизм. В конце концов все сливается воедино в религиозно-мистическом неоплатонизме, который возникает в III в. н. э. Об этом К. Маркс и Ф. Энгельс пишут, что философия неоплатоников «представляет собой не что иное, как фантастическое сочетание стоического, эпикурейского и скептического учения с содержанием философии Платона и Аристотеля»9. Платоник Апулей в своих логических учениях стремился примирить аристотелевскую логику и стоическую и связать их с платонизмом. Он внес некоторые незначительные усовершенствования в логику. Из авторов III в. наиболее значительное место в истории логики принадлежит неоплатонику Порфирию, знатоку логики Аристотеля. Его сочинение «Исагоге» («Введение в „Категории" 9 К Маркс и Ф Энгельс Сочинения, т 3, стр 129 216 Аристотеля») приобрело огромную популярность и пользовалось большим авторитетом на Востоке и Западе не только в древности, но и в эпоху средневековья. В этом сочинении Пор-фирия был поставлен вопрос об универсалиях, ставший центральным вопросом философии в эпоху раннего феодализма. В IV—VI вв. центром античной логики становится платоновская школа в Афинах. Из ее представителей в IV в. можно упомянуть Сириана, который, как и его ученик Прокл, видит в философии Аристотеля подготовительную ступень к усвоению философии Платона. Сириан и Прокл являются предшественниками средневековой схоластики, поскольку они превращают философию в служанку теологии. В афинской неоплатоновской школе в V—VI вв. развернулось изучение и комментирование логических сочинений Аристотеля. Ученик Прокла Аммоний написал комментарии на преди-каменты Аристотеля и на «Исагоге» Порфирия. Комментарии на категории Аристотеля написали также Олимпиодор и Симпли-ций (VI в.). Ценны также комментарии Филопона на «Первую Аналитику» Аристотеля. Филопон первым стал применять в логике обозначение отношений объемом понятий посредством кругов. Во второй половине V в. н. э. Марциан Капелла в своей энциклопедии семи свободных искусств дал очерк аристотелев-ско-стоической логики на латинском языке. Последний представитель античной философии Боэций (480— 524 гг.) по своим философским взглядам был неоплатоником и признавал себя последователем Платона и Аристотеля, считая их учения тождественными. Боэций перевел на латинский язык «Исагоге» Порфирия, что послужило в дальнейшем толчком к возникновению на Западе спора об универсалиях. Он написал также комментарии на сочинение Аристотеля «Об истолковании». Боэций занимает видное место среди античных истолкователей логики Аристотеля наряду с Александром Афро-дизийским, Темистием, Аммонием, Симплицием и Филопоном. Кроме того, Боэцием был написан ряд специальных работ по логике: «Введение в категорический силлогизм», «О категорическом силлогизме», «О гипотетическом силлогизме», «Об определении», «О делениях» и «О различии». Логика в Западной Европе до середины XII в. развивалась на основе сочинений Боэция и Порфирия. В Древнем Риме не было создано ни одного крупного оригинального сочинения по логике. Значение римской логики заключалось в преодолении односторонности логических учений перипатетической, академической, стоической, эпикурейской и скептической школ, в критическом освоении их наследия, в синтезе всего того ценного, что ими было создано, в разработке некоторых частных вопросов и в дидактической обработке материала логики для школьного преподавания. ГЛАВА V Логические учения эпохи раннего и развитого феодализма на Ближнем Востоке Уже в первые века нашей эры в недрах рабовладельческого общества начинает зарождаться и постепенно развиваться феодальный способ производства. Пришедшая на смену рабовладельческой общественно-экономической формации феодальная формация была более прогрессивной по сравнению с предшествовавшей ей эпохой как в отношении развития производительных сил (особенно в области сельского хозяйства), так и в области производственных отношений. В буржуазной исторической науке установился ошибочный взгляд на эпоху феодализма как на время упадка культуры после высокого расцвета ее в античном рабовладельческом обществе. На средневековье стали смотреть как на остановку в развитии человечества, как на регресс и перерыв в развитии. В действительности же феодализм представлял собой прогресс по сравнению с рабовладельческим строем как по способу производства, так и в отношении развития культуры. Но в период феодализма развитие как материальной, так и духовной культуры шло чрезвычайно медленными темпами, особенно на первой стадии его развития. Идеология феодального общества была религиозно-христианской в Европе и мусульманской на Ближнем и Среднем Востоке. Образование в основном стало монополией духовенства. Главной и высшей наукой признавалась теология. Философия и, в частности, логика были поставлены на службу религии. Основной задачей логики в это время являлись обоснование догматов религии, доказательство бытия бога, сотворения мира, бессмертия человеческой души. В эпоху феодализма господствует аристотелевская логика. Она оказалась наиболее пригодной для идеологической борьбы в феодальном обществе. 218 Религиозная идеология феодального общества основывалась на авторитете священного писания (Библии, Корана). Догмы религии признавались абсолютными истинами. На свободную мысль, на искание истины был наложен запрет. Задачи науки были ограничены доказательством уже известных положений и полемикой против инакомыслящих. Для этой цели и была использована логика Аристотеля, но не в подлинном ее виде, а в преобразованном в духе схоластики и формализма. В. И. Ленин подчеркивает, что из логики Аристотеля в средние века выбросили все самое существенное и таким способом из нее «сделали мертвую схоластику» '. Превратив логику Аристотеля в безжизненную, бесплодную формалистическую псевдонауку, средневековые схоластики подвергли ее учения тончайшей обработке, филигранной отделке. Было написано несметное число комментариев на логику Аристотеля и комментариев на эти комментарии. В предшествовавший схоластике патристический период развития христианского учения в нем определились две противоположные установки по отношению к проблемам познания. Одно направление подчеркивало противоположность между человеческим разумом и божественным откровением и учило о непостижимости истин религии для человеческого разума. Это направление нашло своего выразителя в лице Тертуллиана (начало III в. н. э.), который заявлял, что после Евангелия нет нужды ни в каких поисках истины, такие поиски ведут только к заблуждению. «О несчастный Аристотель,— восклицает Тертуллиан,— ты изобрел для еретиков диалектику, искусство строить и разрушать, которое все исследует, ничего не доводя до конца!» Он говорит, что философы суть патриархи еретиков, они лишь искажают истину. Человеческая мудрость и образованность, по его учению, находятся в противоречии с христианской верой, которая учит, что бог был распят на кресте, что он умер и затем воскрес. Это — «достоверно потому, что это невозможно» («De Came Christb, 5). Таким образом, Тертуллиан утверждает, что истина находится в противоречии с человеческим разумом. Другое направление в патристике ставило задачу возвысить христианскую веру до уровня научного знания. На этот путь раньше всего стали гностики, пытавшиеся соединить христианскую теологию с неоплатонизмом и пифагореизмом. Позже к этому пришла и христианская ортодоксия, стремившаяся подкрепить веру философией и наукой. Возник вопрос, в каком отношении философия должна стоять к теологии, на какой основе должно покоиться их единство? Климент Александрийский (конец II— 1 В. И. Л е н и н Полное собрание сочинений, т 29, стр 326 219 начало III в.) сформулировал положение, что между христианской верой и истиной философии должно быть полное соответствие и что для этого мышление должно основываться на вере. Он выступил как первый представитель ортодоксального «гно-сиса». Климент развивает учение, что философия есть божий дар, который был ниспослан эллинам, чтобы подготовиться к появлению христианства. Философия и теперь может и должна служить этой цели, подготавливая людей к принятию христианского вероучения посредством научного обоснования его догматов. В противоположность позиции Тертуллиана, отвергавшей греческую философию, Климент заявлял, что философия нужна христианской церкви. Сам Климент в своих сочинениях заимствует многое у Платона, Аристотеля, Филона, стоиков. Применение философии, учит Климент, поднимает веру на высшую ступень, на ступень знания, и придает христианской вере научную форму Наукообразную форму придал христианскому вероучению впервые Ориген (III в.), построивший первую систему христианской теологии. К школе Оригена принадлежал Григорий Нисский (IV в), который стремился все учения христианской ортодоксии обосновать разумом. При этом Григорий Нисский проводил различие между задачами теологии и философии. С этого времени задачи философии начинают видеть в рациональном обосновании основных догм религии. Логикой занимался и другой видный представитель школы Оригена — Григорий Назианский, составивший конспект «Органона» Аристотеля. В V в. изучение философии и логики Аристотеля процветало в Сирии у несторианских христиан, в особенности в школе в Эдессе. Самым ранним представителем сирийского аристотелиз-ма был Проб, написавший комментарии на сочинения Аристотеля «Об истолковании», «Первая Аналитика» и «Софистические опровержения». Стали появляться и переводы древнегреческих философских сочинений. Но в 489 г. школа в Эдессе была закрыта по приказу императора, стремившегося искоренить нестори-анскую ересь. Позже в Сирии ревностно стали заниматься изучением Аристотеля монофизиты. В первой половине VI в. изучение произведений Аристотеля в Сирии возобновил Сергий из Ресаины, переводчик сочинений Аристотеля на сирийский язык. Епископ Яков из Эдессы перевел с греческого на сирийский «Категории» Аристотеля. Впоследствии сирийские ученые познакомили с греческой философией и логикой мусульманский Восток. Понимание философии как служанки теологии легло в основу схоластики, которая пришла на смену патристике после того, как развитие учений церкви завершилось установлением системы 220 догматов. Но основной тезис схоластики «философия — служанка теологии» следует понимать не в смысле полного поглощения философии теологией или полного подчинения ей, а в смысле ограничения свободы философской мысли, которой была поставлена задача обосновывать и защищать основные догмы религии (бытие бога, бессмертие души и т. п.) и не выступать с критикой всех прочих догматов. Рассмотрим сначала историю схоластической логики в Византии и Сирии. Иоанн Дамаскин (VIII в. н. э.) был первым автором, который использовал аристотелевскую логику и метафизику для систематизации христианского вероучения. В его сочинении «Источник знания» содержится краткое изложение аристотелевской логики и онтологии, затем следуют опровержение ересей и, наконец, подробное систематическое изложение ортодоксального учения церкви Иоанн Дамаскин не ставит своей задачей сказать что-либо новое, он стремится лишь возможно лучше упорядочить имеющийся материал, представив его в стройной систематической форме. Он смотрит на церковное учение как на завершенное целое, не требующее дальнейшего развития. По его мнению, в теологии, логике и философии все уже сказано, остается лишь привести это в систему, причем философия и прежде всего логика должны играть служебную роль по отношению к теологии, являясь орудием ее обоснования и защиты, а также более совершенного расположения материала при изложении богословских учений. Таким образом, у Иоанна Дамаскина отчетливо выступает основной принцип всей схоластики. Как на христианском Востоке, так и на Западе в схоластической литературе его авторитет стоял очень высоко и его влияние было большим и длительным. Логическая часть «Диалектики» Иоанна Дамаскина заключала в себе изложение учений Аристотеля о категориях и Пор-фирия о пяти терминах (первые 48 глав), учений Аристотеля о суждении (49-я глава) и о категорическом силлогизме (50-я глава). Из работ по логике на греческом языке, написанных в эпоху феодализма, кроме сочинения Иоанна Дамаскина, можно отметить прежде всего комментарии Иоанна Филопона на аристотелевские «Категории» и «Аналитики» и комментарии Стефана Александрийского на сочинение Аристотеля «Об истолковании». Следует отметить деятельность во второй половине IX в. патриарха Константинопольского Фотия, автора обширного сочинения «Библиотека», содержавшего в себе многочисленные выдержки из произведений разных философов с оценкой их учений. Фотий выступает здесь как противник Платона, которого он упрекает в том, что тот противоречит самому себе и высказывает научно не обоснованные, фантастические взгляды. 221 Фотий отдает предпочтение Аристотелю. Ученик же Фотия архиепископ Аретас, напротив, ставил Платона выше Аристотеля (до нас дошло его сочинение о категориях Аристотеля). В X—XI вв. в Византии в логике продолжает господствовать линия Иоанна Дамаскина, в связи с чем наблюдается сильное увлечение логикой Аристотеля, причем из нее выхолащивается все живое и ценное. Из византийских работ по логике наиболее значительными являются сочинения Михаила Псёлла (XI в.), который был многосторонним ученым. Псёлл 'преподавал в Академии, которая была открыта Константином Мономахом в середине XI в. в целях изучения философии Платона. Он отдавал предпочтение Платону перед Аристотелем. Псёлл написал комментарии на логический трактат Порфи-рия и на сочинения Аристотеля «Об истолковании» и «Категории». Главным его сочинением по логике был сжатый очерк логики, носивший заглавие «Обзор логики Аристотеля», в пяти книгах (часто этот очерк называют просто «Синопсис»). В этой работе Михаил Псёлл излагал содержание «Исагоге» Порфи-рия и сочинений Аристотеля «Об истолковании», «Категории», «Первая Аналитика», «Топика», причем учения, которые Аристотель развил в «Топике», излагаются в том виде, как они были обработаны Боэцием,— туда включены (в качестве 25-й и 26-й глав пятой книги) разделы о сигнификации и суппозиции, содержание которых восходит не к Аристотелю, а к стоикам. Логика М. Псёлла высоко оценивалась в эпоху феодализма, и почитатели называли ее «искусством искусств и наукой наук». В «Синопсисе» Михаила Псёлла впервые вводятся символические обозначения: для разных видов суждений — гласные буквы, для разных модусов силлогизма — особые слова, в которых гласные обозначают, какие суждения входят в тот или иной модус. А именно: греческая буква «альфа» (а) служит обозначением общеутвердительного суждения, буква «йота» (i) — частно-утвердительного, буква «эпсилон» (е)—общеотрицательного и буква «омикрон» (о) — частноотрицательного суждений. В соответствии с этим составлены и символические наименования модусов. Для аристотелевских модусов первой фигуры категорического силлогизма в «Синопсисе» Псёлла даны слова: уращьала. lypaipe, vpaq)i6i, texvixos. Запоминание символических наименований модусов облегчается тем, что эти четыре слова образуют имеющую смысл фразу (в отличие от появившихся позже латинских названий модусов категорического силлогизма), они означают: «Буквы написал грифелем грамотей». Подобным образом подобрана символика и для других фигур. Принадлежность «Синопсиса» Михаилу Псёллу и вместе с тем его приоритет в вопросе введения в логику символических 222 мнемонических обозначений для разных видов суждений и разных модусов категорического силлогизма доказывает Прантль. Противоположный взгляд представлен В. Розе, Шарлем Тюро и Р. Стаплером. Дело в том, что на мюнхенской рукописи, датируемой XIV в., стоит надпись: «Синопсис мудрейшего Михаила Псёлла», а в московской и оксфордской рукописях сказано: «Из диалектики магистра Петра Испанского. Изложение (ер(at)veto) Схолария». На этом основании было выдвинуто предположение, что греческий текст «Синопсиса» является переводом логики жившего в XIII в. Петра Испанского, выполненным Георгием Схоларием, жившим в XV в. В этом случае дата написания греческого текста «Синопсиса» отодвигается с XI на XV в. При этом отмечается, что и латинский оригинал «Синопсиса» — очерк логики Петра Испанского «Summulae logicales» («Краткое изложение основ логики») — имел предшественников в отношении введения в логику мнемонических обозначений в лице Вильгельма Шервуда и Ламберта. Главным аргументом тех, кто полагает, что сочинение Петра Испанского было переведено с латинского на греческий, является указание на наличие значительных противоречий между содержанием «Синопсиса» и другими логическими сочинениями Михаила Псёлла. Однако этот аргумент 'неубедителен, поскольку вообще изменение взглядов автора в сочинениях, написанных в разное время, есть явление вполне закономерное. Для защиты той точки зрения, что оригиналом является латинский, а не греческий текст, было выдвинуто также предположение, что переводчиком был не Георгий Схоларий, а Максим Плаунд, живший во второй половине XIII — начале XIV в. Но и это предположение неубедительно. Мы полагаем, что слово «epurjveb*» в надписи московской и оксфордской рукописей следует понимать как «пояснительное замечание», а не как «перевод», и в таком случае эта надпись говорит лишь о высказанной Схоларием догадке, будто содержание «Синопсиса» взято из логики Петра Испанского. Итак, в данном вопросе мы становимся на сторону Прантля. В защиту этого мнения я выдвинул бы еще тот аргумент, что мнемонические обозначения модусов категорического силлогизма у Петра Испанского отличаются большим совершенством, чем у М. Псёлла, так как последние не заключают в себе указаний на приемы сведения модусов второй, третьей и четвертой фигур к модусам первой фигуры, тогда как у Петра Испанского в названия модусов входят буквенные обозначения этих приемов. Именно в силу этого достоинства мнемонические обозначения модусов Петра Испанского завоевали себе прочное место в формальной логике и по настоящее время приняты в ней. 223 Заслугой же Псёлла является лишь то, что им был сделан первый шаг в этом направлении. Добавления к «Топике» Аристотеля, сделанные в последней главе «Синопсиса» Псёлла (разделы о сигнификации и суппо-зиции), составили особую часть логики, которая позже в западноевропейской средневековой логике получила название «De ter-minorum proprietatibus» («О свойствах терминов»). Младшим современником Михаила Псёлла был Иоанн Итал, написавший комментарии к сочинению Аристотеля «Об истолковании» и к первым пяти книгам его «Топики». Итал был также автором сочинений по логике: «О диалектике» (это сочинение было опубликовано в Тбилиси в 1924 г.), «О материи силлогизмов и их составе» и др. Сочинение И. Итала «О диалектике» представляет собой краткое изложение науки логики в ясной и общедоступной форме. Здесь И. Итал дает определение диалектики, т. е. логики, и говорит о ее задачах и применении, пересказывая то, что об этом сказано в «Топике» Аристотеля. Он говорит, что диалектика (логика) служит для упражнения разума, она применяется в рассуждениях и полезна для философских наук, поскольку делает ум более острым и предохраняет нас от софизмов. Орудием диалектики Итал считает силлогизм. Далее он говорит, что в суждениях, из которых состоят категорические силлогизмы, высказывается о предмете или его род, или вид, иди собственный его признак, или его случайный признак. Кроме того, имеются силлогизмы, в которых посылки имеют не категорический, а проблематический характер. Доказательство и опровержение могут осуществляться исключительно через посредство силлогизмов и индукции. Необходимо уметь правильно применять силлогизм и индукцию. Итал дает анализ состава силлогизма — его терминов и посылок. Затем он рассматривает классификацию категорических суждений по количеству, качеству и модальности и отношения между суждениями (контрарность, контрадикторность, подчиненность, суб контр арность). Далее следует учение о силлогизме. Итал пишет, что имеются только три (и не больше) фигуры силлогизмов. В изложении учения о категорическом силлогизме он строго придерживается Аристотеля даже в способе выражения мысли. Так, следуя- Аристотелю, он только при характеристике первой фигуры силлогизма употребляет выражения: «первый, средний и последний тер"-мины», а в отношении второй и третьей фигур говорит о большем, среднем и меньшем терминах. Мнемонических обозначений модусов, данных Псёллом, Итал не приводит. Весьма кратко он говорит о гипотетических и дизъюнктивных силлогизмах. При изложении учения о гипотетических и дизъюнктивных суждениях Итал пользуется стоической, а не перипатетической терминологией. Говоря о силлогизмах вообще, он отмечает, что 224 из истинных посылок невозможно получить ложного вывода, но из ложных посылок иногда получается истинное заключение. Далее он по Аристотелю излагает учение о логических ошибках в дедуктивных умозаключениях. В целом сочинение Итала «О диалектике» представляет собой конспективное изложение логики Аристотеля с кое-какими добавлениями из послеаристотелевской логики. Этот трактат Итала содержит мало оригинального, но он является типичным для того времени, когда эрудиция в сочетании с преклонением перед авторитетами заняла место творческой деятельности в области науки. Современник Иоанна Итала Михаил Эфесский тоже пользовался известностью как автор комментариев на отдельные части аристотелевского «Органона». Краткое изложение логики Аристотеля («Эпиктоме») составили Никифор Блеммид (XIII в.) и Георгий Махимер (XIV в). В тесной связи с развитием логики в Византии и Сирии стояло развитие логики в Грузии и Армении. По истории логики в Грузии имеется специальная работа Г. М. Каландаришвили2 В ней устанавливается, что логика в Грузии изучалась уже в IV в. в колхидской риторической школе. Таким образом, в Грузии (как в Древней Греции, Древней Индии и других странах) логика первоначально находилась в тесной связи с наукой о красноречии и служила делу развития ораторского искусства. Колхидская школа пользовалась такой славой, что для обучения в ней приезжали даже из Греции. В этой школе основательно изучалась логика Аристотеля, как можно заключить из того, что питомцем колхидской школы был такой выдающийся знаток Аристотеля, как Темистий. В дальнейшем для периода раннего феодализма в Грузии в V—X вв. характерны те же самые явления, что и для Византии и Сирии того времени,— споры об отношении философии и логики к теологии: с одной стороны, отрицательное отношение к философии и логике, с другой, стремление использовать их в качестве служанки теологии. Последнюю точку зрения отстаивал Петр Ивер BVB. В период развитого феодализма (с XI в.) в Грузии образование находится в руках церкви и сосредоточивается преимущественно в монастырях. В XI—XII вв. здесь было основано несколько академий. В XI—XII вв. в Грузии господствовала схоластическая идеалистическая философия. В большом почете был Иоанн Дамас- 2 Г М Каландаришвили Очерки по истории логики в Грузии Тбилиси, 1952 225 кин, «Диалектика» которого дважды переводилась на грузинский язык. В схоластической философии этого периода шла борьба между аристотелизмом и неоплатонизмом. Наиболее оригинальным из грузинских логиков эпохи развитого феодализма был Иоанн Петрици (1055—ИЗО). Он получил образование в Византии и там завязал дружественные отношения с М. Псёллом и И. Италом. В начале XII в. по приглашению царя Давида Строителя он стал вести научную работу в Гелат-ской академии в Грузии. В вопросе об отношении между разумом и верой, между философией и теологией И. Петрици был не только противником тех, кто не допускал участия разума в делах веры и отвергал философию как богопротивное занятие, но и шел дальше тех, кто видел в философии послушную служанку теологии, находящуюся в рабской зависимости от нее. И. Петрици стремился придать философии и логике хотя бы частично самостоятельное значение. И. Петрици принимает деление философии на физику, этику и логику. В то время логика (под названием диалектики) входила в состав общеобразовательных наук, преподававшихся в школах (так называемые семь свободных искусств). Логика вместе с грамматикой и риторикой составляли гуманитарный цикл в этой системе. И. Петрици придерживался взгляда на логику как на науку о доказательстве и опровержении и центральной ее проблемой считал учение о категорическом силлогизме. В своих взглядах на проблемы теории познания и логики И. Петрици пытается сочетать аристотелизм с неоплатонизмом Прокла, сочинение которого «Элементы теологии» он перевел на грузинский язык. С одной стороны, И. Петрици следует учению Платона о том, что общие понятия являются прообразами родов и видов вещей чувственного мира и существуют раньше их, и принимает платоновскую теорию анамнеза (познание есть воспоминание души о том, что она созерцала до соединения с телом), с другой стороны, он признает и опытное знание. Простейшей элементарной формой мышления И. Петрици признавал, по-видимому, суждение, так как в понятии он видел сокращенное суждение. В отличие от Аристотеля он учил, что не только суждение есть утверждение или отрицание чего-либо о чем-либо, но и всякое понятие также представляет собой утверждение или отрицание, но данное в скрытом виде. О понятии И. Петрици говорил, что со стороны содержания оно раскрывает природу охватываемых им предметов, а со стороны объема указывает на их общность Понятия по объему Петрици делит на родовые, видовые и единичные. Он сочетает аристотелевское учение о категориях с признанием стоящего над всеми категориями самого широкого всеобъемлющего понятия. 226 В учении об умозаключении И. Петрици, следуя Аристотелю, признает только категорический силлогизм единственной строго научной формой умозаключения. Об этом он говорит, указывая на роль среднего термина в умозаключении: «Всякое познание, всякое исследование приходит через среднее»3. Глубоко разработано у Петрици учение о структуре категорического силлогизма, причем отношения между большим, средним и меньшим терминами в категорическом силлогизме он поясняет оригинальным способом посредством полукругов, в которые вписаны эти термины. Особое внимание И. Петрици уделяет выяснению роли среднего термина как связующего звена между двумя крайними терминами. Как и Аристотель, он в среднем термине силлогизма усматривает объясняющую явления причину (причем реальная причина у него рационалистически отождествляется с логическим основанием). Ссылаясь на Аристотеля, он пишет, что научное знание есть знание причин явлений природы и что причина выступает в силлогизме в качестве среднего термина (таким образом, силлогизм понимается им материалистически как отражение опосредствованной связи явлений 'природы). В основном философия и логика И. Петрици носят идеалистический схоластический характер. Петрици пользуется силлогизмом для доказательства бытия бога Но в его логике имеется и другая тенденция, которая возвышает его над современными ему логиками. Он стремится к тому, чтобы эта наука была не только служанкой теологии, но и служила орудием познания явлений природы. В этой тенденции заключалась прогрессивная сторона его учения. В качестве положительной стороны философии и логики И. Петрици следует указать на наличие в них элементов диалектики. Так, он усваивает учение Гераклита о единстве бытия и небытия. «Все имеет бытие, соединенное с небытием». В связи с этим в его мировоззрении существенную роль играет диалектическая категория возможности и действительности. Движение и все происходящее во времени он мыслит как переход от небытия к бытию. Яйца только в потенции суть птицы, семена только в потенции суть растения, дети только в потенции суть землемеры и т. д. И. Петрици воспроизводит и ту диалектику единого и многого, которую развил Платон в своем диалоге «Парменид». Он говорит о том, что единое и многое, будучи противоположны друг другу, не только не исключают и не уничтожают друг друга, но, наоборот, одно предполагает другое, одно без другого не может существовать. Петрици развивает учения о диалектиче- Цит. пр: Г. М Каландаришвили. Указ соч, стр 28. 227 оком единстве единого и многого, тождества и различия, причины и следствия. Но и эти элементы диалектики даны у И. Петрици в плане идеалистической схоластической философии. Философские и логические учения И. Петрици привлекают к себе внимание, причем одни относятся к ним отрицательно, другие же, напротив, объявляют себя его сторонниками. Например, грузинский католикос Христофор (XVII в.) критиковал Петрици за то, что тот следовал учению неоплатоника Прокла об эманации. За время с XIII по XVII в. включительно в Грузии не появлялось новых работ по логике. В тесной связи с сирийской и византийской культурами находилось развитие армянской культуры эпохи феодализма. Оно было связано также с персидской культурой. В ранний период феодализма Византия и Персия соперничали из-за обладания Арменией. Каждый из этих могущественных в то время соседей Армении стремился не только покорить ее, но и утвердить в ней свое идеологическое господство. Византия — путем распространения в Армении ортодоксального христианства, сассанидская Персия — путем насаждения зороастризма. Армения вела борьбу за свою политическую независимость и культурную самобытность как с западными, так и с восточными соседями. Феодальные производственные отношения рано установились в Армении и господствовали в ней около полуторы тысячи лет. Церковь, будучи крупным землевладельцем, представляла собой большую социальную и политическую силу. Христианство распространилось в Армении первоначально из Сирии, и первыми христианскими церковными деятелями в Армении были сирийцы, богослужение в Армении вначале совершалось на сирийском языке. Позже христианство в Армению идет из Византии и церковное богослужение переходит на греческий язык. Победа христианства в Армении обязана деятельности Григория Просветителя, приверженца византийской ориентации. Христианство стало государственной религией в Армении в конце III в. н. э. Неоплатонизм, господствовавший в то время в Сирии, стал первым течением философской мысли, утвердившимся в Армении. Аристотель стал известен здесь в его неоплатоновской интерпретации. Самым крупным представителем армянского неоплатонизма был Давид Непобедимый (Анахт). Деятельность его падает на первую половину VI в. н. э. В целях изучения философии и для осуществления перевода философских сочинений с греческого на армянский язык Давид отправился в Константинополь, Афины и Александрию. В Александрии его учителем был известный неоплатоник Олимпиодор Младший. По возвращении на родину Давид подвергся гонениям, вследствие чего пересе- 228 лился в Грузию, где и умер. Когда позже его взгляды получили в Армении признание, Давиду стали приписывать и сочинения, не принадлежавшие ему. Философские труды Давида Непобедимого появились на греческом и армянском языках. Греческий текст их был издан А. Буссе в 1904 г.4 В. К. Чалоян доказывает, что Давид Непобедимый по своим воззрениям принадлежал не к сирийской и не к афинской школам неоплатонизма, а к александрийской неоплатоновской школе. Он отмечает близость воззрений Давида по принципиальным вопросам философии и логики к Олимпиодору, Элиасу и Аммонию. «Давид очень высоко ценит этих видных представителей александрийской школы, чтит их как своих учителей или как авторов, взгляды которых он полностью разделяет»5. Прантль же в своей «Истории логики» ставил Давида в связь с афинской неоплатоновской школой (с Сирианом). Давид Непобедимый перенес в Армению логику неоплатонизма (логику Аристотеля в ее неоплатоновском толковании). Самому Давиду принадлежат сочинения: «Определения философии», «Толкование „Аналитики" Аристотеля» и «Анализ „Вве-дения" Порфирия». Давидом и его учениками были 'переведены с греческого языка на армянский сочинения Аристотеля «Категории» и «Об истолковании», «Исагоге» Порфирия и «Толкования „Категорий" Аристотеля» Элиаса. Далее следует упомянуть сочинения, которые традиция приписывает самому Давиду, но принадлежность которых ему является весьма спорной — комментарии на сочинения Аристотеля «Категории» и «Об истолковании». По мнению Я. Манандяна, эти два сочинения являются переводом с греческого и принадлежат Ямвлиху. В своей теории познания Давид исходит из того перечня основных вопросов, стоящих перед научной мыслью, который был дан Аристотелем во «Второй Аналитике» (II книга, 1 и 2-я главы), изменяя лишь их порядок. Подобно Элиасу, на первое место при исследовании какого-либо предмета он ставит вопрос, существует ли предмет исследования независимо от нашего сознания или он существует лишь в нашем воображении и мышлении. С этой точки зрения Давид делит все предметы исследоч вания на объективно существующие (как, например, человек, лошадь) и объективно не существующие (например, козлоолень), и, сверх того, говорит еще о предметах сомнительной реальности (например, антиподы). Реально существующее, по Давиду, бывает двоякого рода: 1) чувственно воспринимаемые материальные вещи и 2) умопостигаемые предметы. К умопостигаемому миру, по учению Давида, относится бог, являющийся единым 4 «Davids Prolegomena et in Porphyrii Isagen Commentarium et A. Busse». Berlin, 1904. 6B К Чалоян Философия Давида Непобедимого Ереван, 1946, Стр. 70. .:-.::-. . 22? началом всего существующего. Давид не принимает неоплатоновского учения о познании бога путем мистического экстаза, но, подобно Элиасу, он говорит об интеллектуальном познании бога как первоисточника движения в мире. В этом вопросе Давид идет не неоплатоновским, а аристотелевским путем. После решения вопроса о реальности или нереальности исследуемого предмета наше познание, по учению Давида, должно поставить второй вопрос: что есть исследуемый предмет? затем третий вопрос: какими качествами он обладает? и, наконец, четвертый вопрос: почему или для чего он существует? Следуя Аристотелю, Давид становится на телеологическую точку зрения: все, что существует, должно существовать с какой-то целью; так, ложе существует для покоя человека, а человек существует для украшения Вселенной, так как без человека Вселенная не обладала бы совершенством. Научное познание необходимо потому, что многое в природе не обнаруживается непосредственно, но содержится в скрытом виде. Нужно выведать у природы то, что скрыто. В этом и состоит задача науки. Давид признает пять ступеней познания: ощущение, представление, мнение, рассудок и разум. Ощущение он материалистически понимает как результат воздействия внешнего мира на человека и вместе с тем правильно отмечает, что ощущение дает лишь частичное знание, знание единичных вещей. Представление тоже относится к чувственному знанию и тоже дает лишь частичное знание. Оно имеет своей основой ранее бывшее ощущение, но в отличие от него имеет место при отсутствии внешнего предмета. В отличие от ощущения и представления мнение, согласно учению Давида Непобедимого, уже выходит за рамки чувственно единичного, поскольку в нем содержатся умозаключение и обобщение. Давид, следуя учению, данному Платоном в диалоге «Теэтет», признает два вида мнения: мнение необоснованное и обоснованное. Первый вид мнения еще ограничивается единичными суждениями, второй вид уже входит в область общих суждений. Таким образом, мнение является той ступенью познания, на которой совершается переход от чувственно единичного к рационально общему знанию. Рассудок представляет собой рациональную форму познания. При его помощи мы открываем основания и делаем теоретические выводы. И, наконец, разум есть самая высшая ступень рационального познания, посредством которой достигаются наивысшие всеохватывающие обобщения. Отдельные науки (математика, например) мыслились Давидом как сфера действия рассудка, а философия-—как сфера разума. Давид говорит, что не следует 230 доверять ощущениям, так как они нас могут обманывать. Так, весло, опущенное в воду, кажется надломленным, солнце кажется во много раз меньшим, чем оно есть на самом деле. Ограниченность чувственного познания Давид видит в том, что оно не открывает нам причин явлений, не дает ни обобщения, ни обоснования выводов. Научное знание Давид определяет как знание всеобщее, безошибочное и неизменное. Таким образом, в понимании научного знания он стоит на метафизической позиции абсолютной истины. Все науки, по учению Давида, получают свои принципы из философии. Философия есть наука о сущем как таковом; она есть искусство искусств и наука наук. В своей теории познания Давид Непобедимый материалистически решает основной вопрос философии: он признает существование объективного материального мира, который своим воздействием вызывает у человека ощущения, и защищает положение о познаваемости мира, о познаваемости сущности вещей. Однако он проявляет непоследовательность, дуалистически принимая духовное начало наряду с материальным и возвышая бога над материальным миром как первопричину движения. Его философия — та разновидность объективного идеализма, которая носит название неоплатонизированного аристотелизма. Логику Давид считал частью философии и понимал ее как орудие познания философских истин. По учению Давида, она заключает в себе четыре «диалектических метода»: разделяющий, определяющий, доказывающий и анализирующий, ибо все, что существует, может быть разделено, определено, доказано и анализировано. Диалектика начинает с разделения, которое предшествует определению. Доказательство же следует за определением, так как, по учению Аристотеля, определения являются началами, из которых исходят доказательства. И, наконец, диалектика завершается анализом, который идет от сложного к простому в отличие от разделения, которое идет обратным путем,— от 'простого к сложному. Анализ 'находится в обратном отношении и к определению, поскольку последнее представляет различные стороны предмета в единстве, тогда как анализ расщепляет единый предмет на множество отдельных сторон, и к доказательству, поскольку оно делает вывод из сопоставления некоторых положений, тогда как анализ исходное положение разбивает на отдельные положения, которые затем рассматриваются каждое особо. Таким образом, Давид делит логику на четыре части: логика есть учение о разделении, определении, доказательстве и анализе. В своем учении о логическом делении Давид принимает учение Платона, согласно которому это деление, начинаясь с наи- 231 высшего рода, должно доходить по наинизших видов, не спускаясь до единичных вещей, так как логическое деление относится только к неизменному, постоянно сущему, тогда как единичные вещи подвержены постоянному изменению. «Ибо наука,— пишет Давид,— может быть незыблемой только по отношению к тому, что постоянно, что всегда имеет одно и то же бытие»6. Логическое деление не может переходить от вида к индивиду, по учению Давида, и потому, что «индивиды бесчисленны к по числу неопределенны; они возникают и вновь уничтожаются»7. К логическому делению Давид относит и деление целого на части. Указывая на значение определений в науке, Давид говорит, что тот, кто хочет правильно мыслить о вещах, прежде всего должен знать их природу, т. е. иметь определение их. Предметом науки может стать лишь то, что имеет определение. По Давиду, само понятие определения у людей возникло из практики обмеривания земельных участков, а затем идея определения была перенесена в область логики. Таким образом, генезис абстрактных идей разума он связывает с конкретными материальными условиями жизни людей. Определение выражает сущность и природу определяемой вещи; сущность же вещи есть то, наличие чего обусловливает существование данной вещи. Рассматривая вопрос о природе общего, Давид отмечает, что в решении этого вопроса имеются три точки зрения: платоновское учение о том, что общее существует «прежде множества», аристотелевское учение, что общее существует во множестве (в единичных вещах материального мира), и учение, отрицающее реальность общего, утверждающее, что общее существует только в нашем мышлении, являясь знанием, возникшим на основе реального множества вещей. Давид занимает в этом вопросе колеблющуюся позицию: то он утверждает, что общее реально существует и существует раньше частного и единичного (единичное существует на основе общего), то, наоборот, говорит о существовании в нашем мышлении общего на основе множества единичных вещей, имеющих между собой общие сходные стороны. Давид выступает против учения Порфирия об обратном отношении между объемами и содержаниями понятий. Он отстаивает положение, что чем шире объем понятия, тем богаче его содержание. Подвергая анализу «Исагоге» Порфирия, Давид Непобедимый вносит в учение Порфирия свои дополнения и поправки. Прежде всего пять обозначений Порфирия — род, вид, разли- 8 Цит по: В К Чалоян Указ соч, стр 160 7 Там же 232 чающий признак, 'собственный признак и случайный признак — он рассматривает как принципы, служащие для изучения различных сторон бытия. Он истолковывает эти обозначения как пять способов высказывания, соответствующих пяти вопросам. Прежде всего ставится вопрос: что такое предмет (вопрос о сущности его), ответом на что служит указание на род, вид. Затем возникает вопрос: каково это нечто? Ответом на него являются различающий признак и та часть собственного признака, которая наиболее существенна и без которой предмет не может существовать (так, о человеке высказывается различающий признак, когда указывается на его разумность, и о нем высказывается существенная часть собственного признака, когда говорят, что он обладает способностью познавать мир). Далее следуют вопросы, каким является предмет со стороны несущественной части собственного признака (например, человек отличается способностью смеяться), со стороны неотделимого случайного признака (например, ворон — черный). И, наконец, ставится последний вопрос: в каком состоянии находится предмет? Здесь речь идет об отделимом случайном признаке (например, Сократ болен, Сократ сидит и т. п.). Таким образом, Давид устанавливает внутреннюю связь между предикабилиями Порфирия и обосновывает их последовательность, причем эта связь и последовательность мыслятся как раскрывающие объективную связь и последовательность того, что существует в самой действительности. После расцвета философских наук в Армении в V—VII вв. наступает их временный упадок. Но с X в. начинается новый подъем в науке и философии. В школах проявляется интерес к греческой философии и логике. В первой половине XI в. в области философии, логики и риторики выделяется деятельность крупного ученого Григора Пахлавуни (Магистра). Он был знатоком сочинений по логике Аристотеля, Порфирия и Давида Непобедимого. Произведения Аристотеля и Давида Непобедимого ревностно изучались в основанной Григором Пахлавуни армянской академии. В начале XII в. Иоанн Софист написал комментарии на некоторые сочинения Аристотеля и на «Определения философии» Давида Непобедимого. Можно отметить, что XI—XII вв. были временем, когда рез ко повысился интерес к занятиям философией и логикой как в Византии (Михаил Псёлл и Иоанн Итал), так и в Грузии (Иоанн Петрици) и Армении (Григор Пахлавуни и Иоанн Софист). В Армении в это время огромным авторитетом пользовался Да вид Непобедимый. v В XIII—XIV вв. армянскому народу пришлось вести борьбу за свою независимость против турок и монголов. К этому времени относятся попытки католической римской церкви распро- 233 странить свое влияние на Армению. Проводниками римско-католического влияния явились «униторы» (Варфоломей и др.). В Армению проникает западноевропейская схоластика того времени, на армянский язык переводятся главные сочинения Фомы Аквинского. Борьба с этой схоластикой вызвала новый интерес к философии и логике и в это время в Армении появляется ряд сочинений по философии и логике, в частности множество комментариев на сочинения Аристотеля, Порфирия и Давида Непобедимого. К этому же времени относятся сочинения по логике Рабуни Ваграма (о «Категориях» Аристотеля, об «Исагоге» Порфирия). Как устанавливает В. К. Чалоян8, Ваграм в своем комментировании Аристотеля следует Давиду Непобедимому, влияние которого сильно сказывается на общефилософских и логических воззрениях Ваграма. Так, он признает существование внешнего мира независимо от сознания. «Чувственная вещь — не в самом человеке, а вне его, это есть камень, дерево, море, плоды и все, что существует. То же самое и умопостигаемый мир, который существует независимо от познания и восприятия (человека)»9. Ваграм подчеркивает объективное содержание истины. Высказываясь о природе общего, он говорит, что общее не существует само по себе, не существует и в самих единичных вещах, но только в человеческом мышлении. С конца XIV в. в Армении центром движения, ведущего борьбу против западноевропейской схоластики, становится школа Татева, главными представителями которой были Иоанн Воротнецй и Григор Татевацй. Основатель школы Татева Иоанн Воротнецй (1325—1388) в своих философских и логических воззрениях был последователем Аристотеля, Порфирия, Элиаса и в особенности Давида Непобедимого. Он составил комментарии на сочинения Аристотеля «Категории» и «Об истолковании» и на «Исагоге» Порфирия. Воротнецй различает три вида сущего: 1) сущее, которое всегда есть действительность и никогда не есть возможность (бог), 2) сущее, которое есть и действительность, и возможность (реальная природа, сотворенная богом), и 3) сущее, которое есть возможность и никогда не есть действительность (материя и время). Воротнецй различает два вида возможности: возможность, переходящая в действительность, и возможность, не переходящая в нее. Материя как таковая, по его учению, есть и всегда остается только возможностью, тогда как материальный мир конкретных единичных вещей есть возможность, переходя- 8В К Чалоян Указ соч, стр 204 * Там же. 234 щая в действительность. Сама материя как таковая лишена определенности, телесности. Материя же, ставшая действительностью в единичных вещах, обладает определенностью и телесностью. Общее (роды и виды) Воротнеци определяет как реальность, лишенную материальности. В силу этого отношение между общим и единичным он понимает следующим образом: единичное включает в себя общее, общее же есть отвлечение от единичного, причем в процессе этого отвлечения из единичных вещей исключается все, что в них является особенным, случайным и индивидуальным. В решении вопроса об отношении между общим и единичным Воротнеци стоит на позиции Аристотеля: общее есть реальность, существующая в единичном и зависящая от него. К философским взглядам Давида Непобедимого тесно примыкают воззрения и другого видного представителя татевской школы, плодовитого писателя Григора Татеваци (1346—1409). Среди его многочисленных сочинений имеются и работы, относящиеся к логике. В. К. Чалоян характеризует Григора Татеваци как мыслителя с энциклопедическими знаниями, составившего своими сочинениями эпоху в истории философской мысли средневековой Армении. Вслед за Давидом Непобедимым Григор Татеваци в вопросе об отношении общего к частному придерживается точки зрения Аристотеля и критикует Платона и Порфирия. Им он противопоставляет учение Аристотеля о том, что род и вид являются вторичными сущностями, а индивид — истинным и первично сущим. Анализу «Исагоге» Порфирия Григор Татеваци посвятил специальную работу. Из отдельных вопросов логики он особенно обстоятельно изучает логическое деление и доказательство. В целом период феодализма в Армении в области логики характеризуется изучением Аристотеля, Порфирия и Элиаса и созданием на основе их сочинений самостоятельных трудов по логике. По оригинальности логических концепций первое место среди армянских логиков занимает Давид Непобедимый, который развил в Армении материалистические тенденции аристотелевской логики и оказал большое влияние на развитие философии и логики в Армении в эпоху феодализма. Из Сирии и Армении труды Аристотеля по философии и логике проникали в Персию. В V в. н. э. главным центром аристоте-лизма стала школа сирийских несториан в Эдессе. Когда по приказу императора Зенона в 489 г. школа в Эдессе была закрыта, ее приверженцы бежали в Персию, где они нашли покро- 235 вительство у Сассанидов. В Персии они стали распространять философию Аристотеля. Когда по эдикту императора Юстиниана в 529 г. была закрыта Академия в Афинах, изгнанные из Афин семь философов (Дамаскин, Симплиций и др.) нашли убежище в Персии у сасса-нида Хосрова Ануширвана. Таким образом, еще в домусульманский период греческая философия в форме неоплатонизма и аристотелизма получает доступ в Персию. Главными посредниками в деле ознакомления персов с греческой философией были сирийские ученые, которые известны были в Персии в первую очередь как медики, а затем как философы и логики. С Аристотелем и неоплатонизмом в Персии в домусульманокое время знакомятся также через посредство сочинений знаменитого армянского философа Давида Непобедимого. В VII в происходят глубокие изменения в жизни Персии и других стран Ближнего Востока в связи с возникновением мусульманства и арабскими завоеваниями. Основатель мусульманской религии Магомет создал в Аравии теократическое исламское государство. Первой столицей мусульманского мира была Медина. Уже при первых двух халифах — Абу-Бекре и Омаре — арабами были завоеваны Сирия, Месопотамия, Персия и Египет, а при Омайядах (661—750) исламская империя расширялась дальше и охватывала территорию от Атлантического океана до Индийского, от Испании и северной Африки до Индии, от Индии и Туркестана до Кавказа и почти до Константинополя. При Омайядах столица исламской империи была перенесена <в Дамаск. Главными же центрами умственной жизни при Омайядах были Басра и Куфа, где в качестве деятелей 'науки подвизались мусульмане, христиане, евреи и зороастрийцы и где арабская культура пришла в соприкосновение с более старыми и более высокими культурами: эллинистической, христианской, сирийской, персидской, испытав их влияние. После падения на Востоке династии Омайядов здесь стала царствовать династия Абассидов (Омайяды сохранили свою власть в Испании). Номинально халифат Абассидов существовал пять столетий (750—1258), но лишь в течение первого столетия процветала их империя. В 762 г. второй представитель династии Абассидов Мансур основал новую столицу Багдад, который своим блеском затмил прежнюю столицу Дамаск Багдад вскоре стал не только политическим центром халифата, но и важнейшим средоточием умственной жизни на Ближнем Востоке, соперничая в этом отношении с Константинополем. При Абассидах Мансуре (754—775), Гарун-ал-Рашиде (786—809), Мамуне (813—833) и других светские науки находят покровительство, благодаря чему в Багдаде развертывается кипучая научная деятельность. Но вскоре наступает упадок багдадского халифата. При всем внешнем блеске он 236 страдал внутренней слабостью. Господствовавшая феодальная система не сплачивала общество в единое целое. Во всех завоеванных странах арабы занимали господствующее положение. Они составляли военную аристократию. Арабские завоеватели силой навязывали свою религию и язык покоренным ими народам, обладавшим более древней культурой и высокой цивилизацией. Арабский язык стал у этих народов языком церкви, государства, науки и литературы. Эпоха от второй половины IX в. до середины XIII в. (до монгольского завоевания) была временем распада обширного багдадского халифата на отдельные фактически самостоятельные княжества. Номинально все ортодоксальные мусульмане (за исключением западных мусульман, живших в Испании и прилегающей к ней части Африки) признавали верховенство багдадского халифата. Признавался авторитет халифа в религиозных вопросах, его считали духовным главой мусульман. Багдад продолжал оставаться умственным центром мусульманского мира на Востоке, центром мусульманской философии и науки. Однако наместники областей (эмиры) превратились фактически в самостоятельных государей. Наряду с этим на местах стали образовываться и отдельные княжества со своими государями из местных феодалов. Такими путями в процессе распада багдадского халифата возник ряд самостоятельных княжеств в Средней Азии, Иране, Сирии. В Закавказье возникло более десяти княжеств. В Азербайджане образовались на севере княжество Хашимидов (куда входил и Дербент), в центре княжество Ширван, на юге княжество Саджи-дов и затем Саларидов и кроме того, особые княжества в Карабахе, Шеки, Кабале и в X в.— в Гяндже. В Армении образовалось пять государств, в Грузии — тоже пять государств. Государи этих феодальных княжеств номинально признавали себя вассалами багдадского халифа, но не давали ему ни войска, ни материальных средств, вследствие чего казна халифата отощала, и халиф не был в состоянии держать большого войска, при помощи которого мог бы приводить в повиновение своих вассалов. Между этими мелкими княжествами шли непрерывные междоусобные войны, ложившиеся тяжелым бременем на трудящиеся массы. Вследствие этих непрерывных войн феодалов и грабежа ими торговых караванов, а также из-за изменений, происшедших к северу от Азербайджана, в Южной Руси, с конца X в. в Азербайджане стала падать торговля и наступил серьезный экономический кризис, ухудшилось качество монеты и начали исчезать из обращения серебряные деньги. В середине XI в. сельджуки захватили Иран, и в конце XI в. образовалось обширное сельджукское государство, владычество которого распространилось и на Закавказье. Азербайджанские 237 феодалы признали власть сельджукского султана и стали платить ему дань, халиф остался лишь религиозным главой мусульман. В XII в. центральная власть в сельджукском государстве ослабевает и усиливается власть вассалов сельджукского султана, которые правят в своих княжествах почти бесконтрольно. Произошел распад сельджукского государства, и снова установилась феодальная раздробленность. В южном Азербайджане водворилась династия Атабеков-иль-дигизидов. Вассальным владением их на севере было Гянджин-ское султанство. Наиболее крупным государством в северном Азербайджане был в то время Ширван (со столицей в Шемахе), имевший своих вассалов. В XII в. развернулась совместная борьба 'народов Закавказья — грузин, азербайджанцев и армян — против сельджуков. По мере того как приходила в упадок центральная власть халифата, стала оскудевать и умственная жизнь в центре. Наиболее выдающихся мыслителей теперь уже дают бывшие провинции (узбек Фараби, таджик ибн-Сина, азербайджанец Бах-маняр и др.). В результате арабских завоеваний происходит соприкосновение арабов с греко-сирийской и персидской культурой. На почве арабских завоеваний создается синкретическая, смешанная культура, деятелями которой наряду с арабами были представители многих народов Ближнего Востока: персов, азербайджанцев, таджиков, узбеков и др. Создается философия на арабском языке, причем в создании этой арабоязычной философии не меньшую роль в сравнении с арабами играют покоренные ими народы. То, что в зарубежной науке принято называть арабской философией и наукой, на самом деле есть арабоязычные философия и наука, создававшиеся многими народами Востока. Еще в домусульманскую эпоху сассанид Хосров Ануширван основал в Гундешапуре в Хусистане школу для изучения философии и медицины, которая просуществовала до времени Абасси-дов. Оттуда учения аристотелевской логики были перенесены в Басру, и там они легли в основу арабской грамматики. Аристотелевская логика, которая пользовалась высоким авторитетом и ревностно изучалась в сирийско-персидском культурном мире (Mischkultur), послужила основой для системы арабского синтаксиса. Несколько позже грамматические и филологические исследования арабского языка начались в Куфе, и таким образом развертывалась деятельность двух соперничавших между собой лингвистических школ. Арабский язык, составившийся из нескольких диалектов, отличался чрезвычайным богатством словарного фонда (так, в нем 1000 слов для понятия «верблюд», 500 — для поня- 238 тия «лев», почти столько же — для понятия «несчастье», откуда у арабских грамматиков поговорка: слово «несчастье» само есть несчастье). Таким образом, в арабском языке имелась богатая синонимика. С другой стороны, многие слова обладают рядом противоположных значений, что связано с происхождением литературного языка из разных диалектов. Поэтому составлялись книги о словах с противоположными значениями (т. е. выявлялись списки омонимов). Особо важное значение придавалось изучению арабского языка не арабами. Дело в том, что, по верованию мусульман, коран есть подлинное слово бога: говорит не пророк, а сам бог, и поэтому коран не может быть переведен на другие языки (коран стали позднее переводить христианские миссионеры). Обязательно на арабском языке каждый верующий мусульманин должен был произносить молитвы пять раз в день. Поэтому каждый мусульманин должен был иметь хотя бы слабое знание арабского языка. Человек, хорошо знающий арабский язык, пользовался большим уважением. Арабские слова наводнили языки народов, обращенных в мусульманство, и в первую очередь арабскими стали богословские и юридические термины, далее термины разных наук, а затем арабизмы проникли и в обыденную речь. Указанные нами выше мотивы, вытекавшие из религиозных побуждений, стимулировали изучение арабского языка. Борьба двух лингвистических школ — в Басре и Куфе — способствовала развитию научного изучения арабского языка, но обе эти школы отходят на второй план, когда Багдад становится главным центром языковедения, как и других наук на мусульманском Востоке. Научная грамматика арабского языка создавалась и разрабатывалась на основе учений, развитых Аристотелем в сочинении «Об истолковании», и тех дополнений к этим учениям, которые были сделаны в основном неоплатониками. В мусульманском мире из всех наук на первом месте стояла теология. Теология зарождается вначале в форме толкования корана и комментариев к нему, а затем начинают создаваться системы ортодоксальной догматики в борьбе с ересями. Тут возникла необходимость в применении диалектического оружия, появилась потребность в знании логики. Понятно, что этим оружием должна была стать схоластическая логика. Для того чтобы логика Аристотеля стала служанкой исламской религии, надо было превратить ее в схоластическую логику. Происходит тот же процесс переработки логики Аристотеля в схоластическую логику, что и на Западе, с тем лишь различием, что здесь Аристотеля, так сказать, мусульманизируют, тогда как на Западе его христианизируют. 239 Логика в исламском арабоязычном мире становится^ также на службу искусству красноречия. Ислам требовал, чтобы в каждую пятницу на богослужении произносилась проповедь. В Медине проповеди говорил якобы сам пророк Магомет. Его примеру следовали затем халифы в столице и правители в провинциях. Проповеди по пятницам считались прерогативой власти; в мусульманском мире началась борьба школ. Логика внесла в мусульманскую юриспруденцию новый принцип — принцип аналогии: рассуждение от одного частного случая (прецедента) к другому сходному частному случаю для выводов в тех ситуациях, когда в коране не было прямого указания на закон. В исторической науке шла борьба между двумя течениями. В некоторых сочинениях по истории проводилась мысль, что арабы как народ пророка имеют превосходство над всеми остальными народами мира и призваны господствовать над ними. Противоположное течение стремилось представить национальные особенности арабов в дурном свете и дать им низкую оценку. Большого развития достигли география и астрономия Труд Птолемея был переведен на арабский язык, и из него арабоязыч-ная наука исходила в своей астрономии и географии. Высоко ценилась математика. На арабский язык были переведены «Элементы» Евклида. Наряду с греческой математикой арабоязычная наука усвоила также достижения индийской математики и сама внесла в нее значительный вклад (в частности, в развитие алгебры). В самой тесной связи с теологией в мусульманском мире стояло правоведение, так как считалось, что все правовые нормы имеют своим источником учение Магомета. Из естественных наук большое внимание уделялось химии, которая, однако, пребывала еще в зародышевом состоянии в виде алхимии. Из прикладных наук на первом месте стояла медицина, которая развивалась на основе учений Гиппократа и Галена. Медицина была тесно связана с натурфилософией, и обычно врач и философ соединялись в одном лице (ал-Кинди, ибн-Сина и др.). Сирийские христиане стали переводить медицинские сочинения на арбский язык уже при первых Абассидах, в особенности это усилилось при халифе Мамуне, который для изучения греческой науки учредил в Багдаде специальный институт с библиотекой и астрономической обсерваторией. В царствование этого халифа славились своими переводами Коста ибн-Лука, Гокаин ибн-Ис-хак и его сын Исхак. Несторианец Гопаин ибн-Исхак в совершенстве знал сирийский, греческий и арабский языки и возглавлял в Багдаде школу инженеров -претатаров. В царствование Мамуна (813—833) впервые на арабский язык были переведены сочинения Аристотеля. Переводятся на арабский язык и сочинения греческих перипатетиков, в том числе 240 Александра Афродизийского, а также неоплатоновских интерпретаторов Аристотеля — Порфирия и Аммония На арабский язык были переведены также сочинения Платона «Тимей», «Государство» и «Законы». На арабский язык также были переведены извлечения из сочинений неоплатоников — из «Эннеад» Плотина и из Прокла. Извлечение из «Эннеад» Плотина, переведенное около 840 г, ходило у арабов под названием «Теология Аристотеля». Оно вместе с переведенными на арабский язык сочинениями неоплатоновских комментаторов Аристотеля было причиной того, что в арабоязычной философской литературе выступает не подлинный, а неоплатонизированный Аристотель. В IX в Гопаин перевел на арабский язык «Категории» Аристотеля. В X в. появились новые переводы Аристотеля, сделанные сирийскими христианами, из которых самыми выдающимися переводчиками были несториане Абу Билир Матта, Яхья бен Ади и Иса бен Зара. Сочинения древнегреческих авторов переводились сперва на сирийский язык и затем с сирийского на арабский язык, а в дальнейшем — и непосредственно с греческого языка на арабский. В переводах греческих сочинений с сирийского языка на арабский было много ошибок, искажавших подлинный смысл оригинала. Если общефилософские учения Аристотеля здесь преподносились в свете неоплатонизма, то его логика была воспринята как чисто формальная наука, которая может служить обоснованием религиозной догматики (подобно тому как ее трактовали христианские идеологи). На развитие арабоязычной науки, наряду с греческой, оказывала влияние и индийская наука Уже при халифе Мансуре стали переводиться сочинения индийских авторов, а при Гарун-ал-Ра-шиде это приняло еще большие размеры. Индийские научные труды переводились частично непосредственно с санскритского языка на арабский, частично сначала на персидский и с последнего на арабский язык. Таким путем арабоязычные мусульмане познакомились и с индийской философией и логикой. Наибольший интерес мусульманский мир проявлял к индийской и пифа-горейско-платоновской мистике. Появившиеся в последние века античного мира подложные сочинения, носившие авторство Пифагора, Сократа, Плутарха, Гермеса и др , пользовались большой популярностью. В большом почете у арабоязычных ученых, как и у сирийцев и армян, была логика Аристотеля. Из его логических сочинений были известны «Категории», «Об истолковании», «Первая Аналитика» и «О софистических опровержениях». О досократовских философах (в частности, о Демокрите) в мусульманском мире знали только из подложной литературы последних веков античности. Характерной чертой арабоязычной философии был догматизм, стремление опереться в своих учениях на тот или иной авторитет. 241 Ближневосточная арабоязычная философия была представлена следующими течениями философской мысли: 1) учением «чистых братьев», 2) восточным перипатетизмом, 3) суфизмом и 4) философией мусульманской ортодоксии. Во второй половине X в. в Басре возникло тайное общество «братьев чистоты», которое в целях распространения своих идей выпустило энциклопедию наук. В этой энциклопедии, состоявшей из 52 трактатов (из них шесть — ло логике), излагались разнообразные научные сведения, в том числе по логике, математике, физике. Сотрудниками энциклопедии были и азербайджанцы. «Чистые братья» сообщают, что их цель — собрать мудрость всех народов и всех религий, объединить учения Иисуса и Магомета с учениями древнегреческих философов. Они пользуются греческими, индийскими, иудейскими, христианскими, арабскими и персидскими источниками. Над религией они помещают философию как наивысшее знание. По вопросам теории познания и логики энциклопедия «чистых братьев» высказывает следующие взгляды. Умственная готовность людей проявляется в науке и искусстве. Наука (или знание) есть форма, которую познающая душа принимает в себя оттого, что познает ее. Искусство же состоит в том, что душа находит форму в материи. Знание потенциально присутствует в душе ученика, но оно становится актуальным лишь через посредство обучения, благодаря активному воздействию на ученика учителя, который носит знание в своем уме. Но возникает вопрос: каким образом знание пришло к первому учителю? На этот вопрос философы отвечают, что он приобрел знание своими собственными силами путем самостоятельного размышления, теологи же учат, что он получил знание путем пророческого озарения. «Чистые братья» также разделяют мнение, что существуют различные пути, посредством которых может быть достигнуто знание. Дело в том, что из посредствующего положения души между двумя мирами, телесным и духовным, следует, что могут быть три способа, или источника, познания. Посредством ощущений душа познает то, что находится под ней, и путем логических выводов она познает то, что выше ее, и, наконец, она познает самое себя путем непосредственной интуиции и разумного рассуждения. Из этих трех видов познания самым надежным является самопознание. Когда человеческое познание пытается идти дальше этого, оно бывает ограниченным во многих отношениях. Поэтому не следует философствовать о таких вещах, как происхождение или вечность мира. Чистого познания высшей истины душа достигает через отречение от мира и праведную жизнь. В энциклопедии говорится, что сначала следует давать религиозное воспитание и обучать доктринам религии, а также таким светским наукам, как грамматика, поэтика и история, и только 242 после этого приступать к изучению философии, причем последнее надо начинать с изучения математики. В математике у «чистых братьев» видное место занимает пифагорейская и индийская числовая мистика. Говорится, что вещи образованы по образу соответствующих им чисел, что, например, единица есть абсолютный принцип всякого бытия и мышления. О теории чисел говорится как о божественной мудрости: наука о числе есть начало, середина и конец всей философии. Геометрия, оперирующая с наглядными фигурами, подготовляет к арифметике, которая есть истинная и чистая наука; назначение и геометрии, и арифметики в том, чтобы поднимать душу от чувственного мира к духовному. Далее говорится, что математика ведет душу к познанию звезд. И эта область знания у «чистых братьев» пропитана мистикой. Звезды не только предсказывают будущее, но и влияют на все, что происходит на Земле, счастье и несчастье людей зависят от звезд. Солнце, Юпитер и Венера приносят счастье; Луна, Сатурн и Марс — несчастье. Каждая планета имеет свою сферу влияния. В своей жизни человек проходит последовательно через влияние разных светил. Сперва Луна дает рост его телу, затем Меркурий формирует его ум, потом человек попадает под влияние Венеры, после чего Солнце дает ему семью, богатство и власть, Марс — храбрость и благородный образ мыслей, далее под водительством Юпитера человек подготовляется к переходу в потусторонний мир, и, наконец, вод действием Сатурна он обретает покой. Бог мыслится как наивысшее сущее, из которого все возникает путем эманации (истечения). Душа ребенка первоначально подобна чистому листу бумаги. Сперва в ней появляется то, что дают пять внешних органов чувств, затем возникает суждение. Спецификой человека по сравнению с животными является разум, выражающийся в суждении, речи и волевом действии. Подчеркивается роль речи в познании. Признается, что вообще не может существовать понятие, которое не выражается в речи: слово есть тело мысли, которая не может существовать изолированно. В энциклопедии «братьев чистоты» логика отнесена к математике на том основании, что, подобно тому как математика ведет человека от чувственного к умопостигаемому, точно так же и логика занимает промежуточное положение между физикой и метафизикой. В физике мы имеем дело с телами, а в метафизике — с чисто духовными сущностями. Логика же трактует как об отражениях тел в нашей душе, так и об идеях духовного мира. По своему рангу и значению она ниже математики, потому что предмет математики является не только чем-то посредствующим, но он есть также сущность всего, тогда как логика всецело ограничивается психическими формами, которые являются посред- 243 ствующими между телом и духом. Логика «братьев чистоты» исходит из логических учений Порфирия и из «Категорий», «Об истолковании» и «Аналитик» Аристотеля. В ней очень мало оригинального. Логика «чистых братьев» прибавляет к пяти терминам Порфирия шестой — «индивидуальное», и таким образом у них получается следующая схема: 1) рад, 2) вид, 3) индивидуальное, 4) видовое различие, 5) собственное и 6) случайное. Первые три термина называются объективными квалификациями и последние три — абстрактными квалификациями Категории суть наивысшие понятия, первое из них — субстанция, остальные девять — акциденции. Вся остальная система понятий развивается путем деления их на виды Кроме логического деления, принимаются еще три логических приема: анализ, дефиниция и дедукция. Анализ есть прием самый простой и первоначальный, он дает возможность познавать индивидуальное. Дефиниция и дедукция — более тонкие приемы, посредством них мы познаем духовное Дефиниция исследует сущность видов, а дедукция — сущность родов. Чувства дают нам знание о существовании вещей, но сущность вещей познается только рефлексией. Знание, которое дают нам ощущения, невелико, оно может быть уподоблено буквам алфавита Более важны принципы разумного познания, подобно тому как в словах больше смысла, чем в буквах. А самое важное знание всего заключается в положениях, вытекающих из принципов разумного знания. Таковы основные положения логики «чистых братьев». Философия «чистых братьев» была оппозиционной по отношению к господствующей религии, и «братья» постоянно подвергались преследованию. В 1150 г. их энциклопедия была публично сожжена вместе с сочинениями ибн-Сины. Философия «чистых братьев» была популярной философией, представляющей собой как бы рецензирование образованными кругами тогдашнего общества на Ближнем Востоке греческой, индийской, персидской, христианской и иудейской мудрости. Более значительным явлением по своему философскому содержанию был ближневосточный перипатетизм, который возник в IX в. и существовал по XI в. включительно. Его кратковременное существование, промелькнувшее подобно фейерверку, было наиболее блестящим периодом в истории ближневосточной' арабоязычной философии. Ближневосточный перипатетизм был эклектической философией, представляющей собой смесь учешга Аристотеля с неоплатонизмом и другими идеалистическими и мистическими течениями. Эта эклектическая философия получила название перипатетизма потому, что в ней преобладают идеи аристотелевской философии и логики. Главными представителями ближневосточного перипатетизма были араб ал-Кинди, живший в IX в., узбек 244 ал-Фараби, живший в X в., таджик ибн-Сина и его ученик азербайджанец Бахманяр, жившие в XI в. Основой их философских воззрений служит сочетание дуализма аристотелевской философии, колебавшейся между материализмом и идеализмом, с чисто идеалистической системой неоплатонизма. Притом они стремились мусульманизировать неоплатонизированного Аристотеля, что особенно сильно сказалось у Бахманяра, которому удалось в наибольшей мере сгладить расхождение между позицией неоплатонизированного Аристотеля и религией ислама. Поскольку перипатетики стремились соединить три различные точки зрения (Аристотель, неоплатонизм и коран), то их собственное учение страдало непоследовательностью и внутренней противоречивостью. Если в учении о бытии ближневосточный перипатетизм в основном придерживался неоплатоновской теории эманации всего сущего из единой духовной первосущности, то в теории познания и логики он опирался на учение Аристотеля. В арабоязычной философии логика понималась как практическая наука, устанавливающая правила правильного мышления. Согласно этой концепции, логика есть как бы весы, при посредстве которых взвешивается основательность мыслей, отметаются ошибочные и неосновательные мысли. Взгляд на логику как на «весы мыслей» сохранился среди мусульманских ученых еще и в XIX в., как видно из того, что азербайджанский ученый XIX в. Бакиханов своему очерку логики дал наименование «Весы очей», т. е. «света познания». Значение логики арабоязычные философы усматривали в том, что она предохраняет от ошибок и способствует усвоению всех наук и их свободному от ошибок развитию. В основе изучения логики лежали переводы на арабский язык логических трактатов Аристотеля и их комментаторов. Как упорно и тщательно изучались сочинения Аристотеля по логике, можно видеть из автобиографии ибн-Сины. На основе изучения логики Аристотеля составлялись более или менее оригинальные собственные компендиумы логики арабоязычных ученых. Так, азербайджанский философ Бахманяр в XI в. написал сочинение «Логика», а его учитель ибн-Сина —три работы по логике: большую (пространную) логику, среднюю и малую логику Даже после разгрома перипатетической арабоязычной философии логика избежала преследования, интерес к ней не ослабел, и постоянно появлялись новые сочинения по этой отрасли знания. Интерес к формальной логике, в частности, питался ее применением в богословских спорах и ее использованием в целях защиты догматов религии. Логика и математика рассматривались как философская пропедевтика. Теория познания арабоязычных перипатетиков была оригинальной переработкой аристотелевского учения о страдательном (пассивном) и деятельном (активном) разуме, в котором Ари- 245 стотель применил диалектическую категорию возможности и действительности для объяснения закономерностей человеческого мышления. Исходя из данного Аристотелем сравнения деятельного разума со светом, который делает видимыми для глаза потенциально имеющиеся в природе цвета, арабоязычные перипатетики придают деятельному разуму иное значение, чем он имел у Аристотеля. Если, по учению Аристотеля, деятельный разум присущ самому человеку, являясь в человеческой душе тем фактором, который переводит в действительность заложенные в страдательном разуме задатки к познанию понятий, то у арабоязыч-ных перипатетиков деятельный разум превращен в самостоятельное духовное начало, существующее вне человека, которое своим воздействием на него порождает познание сущности вещей. Подобно тому как свет является внешним по отношению к глазу агентом, обусловливающим видение цветов, так деятельный разум в понимании арабоязычных перипатетиков является внешним, по отношению к человеку, источником познания им сущности вещей. Благодаря этому видоизменению понятия деятельного разума теория познания арабоязычных перипатетиков смыкается с их космологией, поскольку этот деятельный разум в их понимании есть мировой разум, который является последним звеном в эманационной цепи космических разумов (т. е. разум подлунной сферы). По учению арабоязычных перипатетиков, в этом космическом разуме подлунной сферы заключаются формы вещей материального мира. Вхождение этого деятельного разума в потенциальный человеческий разум наделяет последний формами мышления, необходимыми для познания сущности вещей. При всей мифологической оболочке этого учения в нем видно стремление поставить вопрос о соответствии форм человеческого мышления формам бытия, формам материального мира. В. И Ленин указывал, что для материалистической теории познания существенное значение имеет признание того, что формы человеческого мышления сходны с формами бытия, отражают последние. Именно в этом духе ставят вопрос о взаимоотношении форм человеческого мышления и форм бытия арабоязычные перипатетики, но, хотя в самой такой его постановке имеется рациональное материалистическое зерно, несостоятельность решения ими поставленного вопроса проявляется в том, что они возводят то и другое к якобы единому первоисточнику — деятельному разуму подлунной сферы. Учение Аристотеля о человеческом разуме арабоязычные перипатетики переработали в учение о развитии человеческого разума, начиная от ступени потенциального разума. Ступени развития человеческого разума отдельными представителями этой философии изображались по-разному, несмотря на то, что в основном концепция ступеней развития разума у них одинаковая. 246 Ал-Кинди принимает за исходный пункт присущий человеку по природе потенциальный (страдательный) разум и отмечает в качестве ступеней его приближения к вечному активному разуму— разум «приобретенный» и затем разум «демонстративный». Ал-Фараби, так же как и ал-Кинди, считает, что сам по себе человеческий разум бессилен и что он может действовать лишь в силу влияния на него мирового деятельного разума и в единении с последним. Воздействие мирового деятельного разума на человеческий потенциальный разум (через вхождение в него путем излучения) переводит человеческий разум из состояния возможности в актуальное состояние («разум в действии»). Актуальный человеческий разум развивается из потенциального, проходя промежуточную стадию «приобретенного» разума (термин Александра Афродизийского; в лат. переводе intellectus ac-quisitus). По учению ал-Фараби, потенциальный человеческий разум относится к тем низшим силам человеческой души, которые связаны с материей и которые смертны, тогда как актуальный человеческий разум свободен от материи и бессмертен, будучи простой неразрушимой субстанцией. Он один только переживает смерть человеческого организма, тогда как все остальные психические силы уничтожаются со смертью тела. Возможность познания человеком внешнего объективного мира ал-Фараби объясняет тем, что формы человеческого ума сходны с формами вещей материального мира, поскольку и те, и другие истекают из одного источника — мирового деятельного разума. По учению ибн-Сины, индивидуальная душа человека обладает лишь возможным разумом, деятельный же разум является не индивидуальным, а всеобщим и единым во всех людях. Всеобщий деятельный разум, согласно ибн-Сине, есть мировой разум, а именно — разум самой последней внутренней небесной сферы (подлунной сферы). В своем учении о процессе развития человеческого разума ибн-Сина подчеркивает значение чувственного опыта в познании. Он учит, что потенциальный разум для того, чтобы стать разумом в действии, нуждается в чувственных представлениях, которые обогащают, совершенствуют его и служат средством для перехода его в приобретенный разум. Но наряду с этим приобретенным, или «усвоенным», разумом, действующим при посредстве и на основе чувственного опыта, ибн-Сина признает еще разум, который непосредственно воспринимает истины, являющиеся высшими основоположениями наук. Эти истины вливаются в душу человека непосредственно из мирового деятельного разума. Это особый вид разума — «влившийся» разум. Помимо развивающегося естественным способом рационального познания, ибн-Сина допускает возможность для человека особого высшего познания путем необычного озарения человеческого разума мировым деятельным разумом (этим он объясняет 247 пророчество). Это мистическое познание, по учению ибн-Сины, исходит «е от бога, не от первосущности, а от самого низшего небесного разума — разума подлунной сферы. В том же духе, как ал-Кинди, ал-Фараби и ибн-Сина, развивает свое учение о человеческом разуме и познании человеком мира азербайджанский философ Бахманяр. Он учит, что каждому человеку по природе присущ потенциальный разум, который отличает человека от животных. Этот разум впервые возбуждается к деятельности через воздействие на человека предметов внешнего мира. Предмет познания существует совершенно независимо от познающего субъекта. Знание человека приходит к нему извне. Все то, что приходит в ум человека, приходит через его ощущения, и поэтому первый разум человека есть его чувственный разум, который представляет собой материальный разум, так как он связан с деятельностью органов чувств и зависит от них. Опыт показывает, что ум человека развивается и совершенствуется вместе с вхождением отображений от внешних вещей в репродуцирующую и продуцирующую силы его воображения. Благодаря ощущениям, памяти и воображению, на основе потенциального врожденного разума, в человеке развивается путем обучения и упражнений «привычный» разум (разум, который путем упражнений вырабатывается в силу привычки). И этот второй разум тоже связан с материей, так как он развивается во времени, ибо все то, что происходит во времени, зависит от материи и те способности человека, которые развиваются во времени, связаны с его телом, зависят от него. Тот разум человека, который вырабатывается в нем путем упражнений, есть лишь ступень в развитии мышления человека и его познавательной деятельности. На его основе в человеке начинает действовать чисто духовный активный разум, возвышающийся до интеллектуальных созерцаний, общих понятий и идей. Ощущения вместе с репродуцирующей и продуцирующей силой воображения дают лишь образы телесных вещей. Переход от них к интеллектуальным созерцаниям, общим понятиям, идеям происходит посредством абстрагирования, что в состоянии производить лишь нематериальный деятельный разум. Общие понятия, идеи — не из чувственного опыта. Хотя высшая познавательная деятельность у человека пробуждается на основе чувственного опыта, однако не из последнего она черпает свое содержание, свои объекты. Это новое содержание получается от воздействия высшего духовного мира, мира идей, на познающий субъект. Таким образом, по Бахманяру, у человеческого познания два разнородных источника — один, идущий «снизу» (чувственный опыт, ощущения, память, воображение), и другой, идущий «сверху» (идеи чистого мышления, общие понятия). Соответственно этим двум источникам человеческого познания (земному, 248 материальному, и потустороннему, духовному) существуют два вида объектов человеческого познания — чувственно воспринимаемый материальный мир и мир сверхчувственный, чисто духовный, который не познается органами чувств. В своем познании человек соприкасается с внешними по отношению к нему мирами — низшим и высшим, материальным и духовным. Напротив, божественное познание характеризуется тем, что бог имеет его только в себе самом и никогда не выходит из самого себя. Человеческое познание, по Бахманяру, проходит следующие ступени: 1) потенциальный врожденный разум; 2) переходная ступень от потенциального состояния к активному: привычный разум, формирующийся, развивающийся и совершенствующийся путем упражнений и обучения на основе чувственного материала; 3) приобретенный разум, развивающийся в результате привычного разума и на его основе; 4) актуальный разум, являющийся чисто духовной деятельностью и осуществляющий мышление без всякой примеси чувственного материала. Учение Бахманяра о четырех ступенях развития человеческого разума было воспринято Насирэддином Туей, жившим в XIII в., который для пояснения различия этих ступеней разума прибегает к сравнению их с ребенком, обучающимся письму. Потенциальный разум, сущность которого заключается во врожденной способности человеческой души познавать умопостигаемое, Туей сравнивает со способностью ребенка, который в настоящее время еще не умеет писать, а в будущем может этому научиться. Привычный разум Туей сравнивает с ребенком, уже научившимся писать, но еще не осуществляющим своего уменья из-за отсутствия у него письменных принадлежностей. Приобретенный же разум он сравнивает с ребенком, который не только уже умеет писать, но и владеет всеми необходимыми для письма принадлежностями. Таким образом, эти две ступени развития разума суть подготовительные ступени для актуального разума, познающего умопостигаемые понятия. На этих подготовительных ступенях путем упражнений и обучения совершенствуется разум, вырабатываются навыки мышления и накопляются знания, необходимые для конечной ступени — актуального разума. Первым восточным аристотеликом традиция признает ал-Кин-ди. Он ревностно изучал Аристотеля и его комментатора Александра Афродизийского. Его учение о разуме восходит к Александру Афродизийскому. Несколько отклоняясь от Стагирита, ал-Кинди стал учить о четырех видах разума, будучи последователем пифагорейского учения о совершенстве числа «четыре». Учение Аристотеля о разуме ал-Кинди соединяет с неоплатоновским учением о разуме и с неопифагорейской мистикой чисел. Ал-Кинди положил начало тому превращению аристотелевского учения о разуме в сложную теорию процесса развития человече- 249 ского разума, которая после него установилась в арабоязычной философии до ибн-Рошда (Аверроэса) включительно. Ал-Кинди был основоположником и того установившегося в арабоязычной философии взгляда, согласно которому познание человеком сущности вещей производится воздействием на него существующего вне его мирового разума, и сама возможность такого 'познания коренится в том, что один и тот же мировой разум дает формы и вещам материального мира, и человеческому разуму. Следующим за ал-Кинди выдающимся представителем восточного перипатетизма был ал-Фараби, получивший прозвище «второго учителя» («первым учителем» называли Аристотеля, и потому выражение «второй учитель» имело смысл «второй Аристотель»). Вслед за ал-Кинди Фараби учит, что возможное!d познания и способность его постигать истину обусловливается тем, что тот же самый мировой разум, который дал телесному миру его формы, дает человеку его идеи. Мудрость философов, согласно Фараби, вытекает из мирового разума. Религию Фараби считал стоящей по своей ценности ниже философского знания, приобретаемого чистым разумом. В X в. арабоязычным ученым были известны уже все восемь логических трактатов Аристотеля, и свою логику Фараби строит на знакомстве с полным текстом «Органона». Логика у Фараби связана с теорией познания и грамматикой. Отличие логики о г грамматики он усматривает в том, что грамматика ограничена рамками языка того или иного народа, тогда как логика дает правила, как выражать в языке мышление, общее для всего человечества. От простейших элементов речи надо идти к более сложным — от слова к суждению и от последнего к рассуждению Фараби подразделяет логику на две части. Первая часть представляет собой учение об идеях и дефинициях, вторая часть — учение о суждении, умозаключении и доказательстве. Идеи и дефиниции сами по себе, по учению Фараби, не являются ни истинными, ни ложными, поскольку они берутся изолированно, без связи между собой и не соотнесены с самой действительностью. Под идеями Фараби понимает представления об единичных предметах, возникающие из чувственных восприятий, а также такие представления, которые запечатлеваются в уме упомянутыми выше представлениями о единичных предметах. Это идеи необходимости, действительности и возможности. Перечисленные два вида идей являются непосредственно достоверными. Ум человека может быть направлен на эти идеи, и душа может их созерцать, но они не могут быть ни доказываемы, ни объясняемы путем выведения их из того, что уже известно. Они ясны сами по себе и обладают наивысшей степенью достоверности. С помощью комбинирования представлений получаются суждения, которые могут быть либо истинными, либо ложными. Чтобы 250 обосновать эти суждения, необходимо обратиться к умозаключениям и доказательствам: следует посредством умозаключений и доказательств свести суждения к достоверным положениям или непосредственно самоочевидным, не нуждающимся в дальнейших подтверждениях. Такие самоочевидные положения (аксиомы) должны существовать для математики, метафизики и этики. Аксиомы — основоположения всего нашего знания. Собственным предметом логики Фараби считает учение о доказательстве. Доказательство исходит от того, что известно и твердо установлено, и от него приходит к познанию чего-либо нового, что раньше было формально неизвестно. Познание категорий, суждений и умозаключений суть, по мнению Фараби, только введение в логику А в самом учении о доказательстве Фараби считает самым главным установить принципы, которые должны служить нормами необоходимого знания. Наивысшим из этих принципов Фараби признает закон противоречия. Функция закона противоречия, по Фараби, заключается в одновременном познании в одном акте мышления истины или необходимости какого-либо положения и ложности, или невозможности противоположного ему положения. С этой точки зрения, Фараби отдает предпочтение платоновской дихотомии перед аристотелевским научным методом. В учении о доказательстве Фараби не удовлетворяет одна лишь формальная сторона доказательства. Он хочет видеть в нем не только правильный путь к достижению истины: оно должно иметь своей целью достижение истины и должно само порождать науку. Фараби считает, что доказательство имеет дело не просто с суждениями как материалом для силлогизмов, но оно исследует истину, которую они содержат. Кроме необходимых истин о необходимом бытия, имеется, по учению Фараби, область возможного, о которой мы можем приобрести только вероятное знание. О различных степенях вероятности говорится в аристотелевской «Топике», и к ней отсылает Фараби для элементарного введения в вероятностные концепции. Фараби говорит, что истинное знание может быть построено только на необходимых положениях из «Второй Аналитики». В качестве добавления к «Введению» Порфирия Фараби высказывает свои взгляды на универсалии Он определяет универсалии как «единое о многом и во многом». Универсалии, по его учению, не существуют отдельно от индивидуальных понятий. Фараби находит частное не только в вещах и чувственном восприятии, но также в мышлении. Универсальное существует, по его учению, не только как «акциденция» в единичных вещах, но также как субстанция в уме. Ум человека абстрагирует универсальное из вещей, но универсальное имеет свое собственное, изолированное существование. 351 Таким образом, у Фараби уже имеется различение существования универсалий «раньше вещей» (ante rem), «в вещах» (in re) и «после вещей» (post rem). Подходя с позиции кантианства, де Бер по поводу учения Фараби об универсалиях ставит вопросы: принадлежит ли «чистое бытие» к универсалиям? Является ли существование предикатом — и говорит, что этот вопрос, который породил столько ошибок в философии, был решен Фараби правильно и во всей его полноте. Согласно учению Фараби, существование есть грамматическое или логическое отношение, но не категория действительности, высказывающая некоторое утверждение о вещах. Существование вещи есть не что иное, как сама вещь 1. Характеризуя учение Фараби о «бытии», де Бер здесь упускает из виду, что Фараби принимал различные степени бытия, проводя различие между необходимо существующим и возможным бытием. Различие необходимого и возможного бытия было основной идеей его философии. По учению Фараби, возможное бытие для своей реализации предполагает, что цепь причин не может быть бесконечной, и потому необходимо принять, что есть бытие существующее, но не имеющее причины, обладающее наивысшей степенью совершенства, вечное и неизменное, самодовлеющее, обладающее полнотой бытия. Фараби говорит об иерархии бытия, о разных степенях бытия соответственно порядку эманации, причем материя занимает последнее, самое низшее место в этом ряду последовательных эманации. Таким образом, де Бер не прав, когда говорит, что для Фараби бытие не есть категория действительности, а лишь грамматическое или чисто логическое отношение. Напротив, в понятие бытия он вкладывает онтологическое содержание в духе реализма понятий, и именно поэтому он является творцом онтологического доказательства бытия бога, согласно которому бог необходимо существует, так как понятие о боге есть .понятие необходимо сущего бытия, вследствие чего отрицание существования бога якобы было бы формальным противоречием. В понимании бытия у Фараби имеется непоследовательность и противоречивость, поскольку в его философии аристотелевский взгляд, согласно которому бытие не есть категория действительности, сочетается с противоположным неоплатоновским учением, причем сам Фараби не осознает несовместимости этих двух противоположных концепций. Своего наивысшего развития ближневосточный перипатетизм достигает в философии ибн-Сины (Авиценны), гениального таджикского ученого, знаменитый трактат которого «Канон меди- 1 См : Т. J. de В о е г. The History of Philosophy in Islam. London, 1903, p. 113. 252 цины» составлял основу медицинской науки на Западе до XVII в., а на Востоке и позже. Из всех ближневосточных перипатетиков ибн-Сина наиболее приблизился к подлинному Аристотелю, отбросив многие неоплатоновские идеи и примыкая к материалистической тенденции философской системы Аристотеля. Ибн-Сина глубоко изучил все тонкости аристотелевской логики. Изучать логику он начал по книге «Иса-Гуджи» (арабский перевод «Введения в „Категории" Аристотели» Порфирия) и при этом обнаружил незаурядные способности, приводя в смущение своего учителя Натили. Специфику мышления в его отличии от чувственного познания единичных вещей ибн-Сина видит в том, что мышление есть познание общего. Общее, по учению ибн-Сины, существует в самих ьещах материального мира, образующих сущность. Во всякой вещи, наряду с ее индивидуальными, частными акциденциями, пребывает ее общая сущность. Человеческое мышление лишь абстрагирует в своих формах, в своих понятиях то общее, которое находится в вещах, и затем относит это общее к соответствую щим многим индивидуальным объектам. Вещи единичны, поскольку они воплощены в материи; вещи общи, поскольку они мыслятся разумом без материи, в которой они существуют. Первоисточником общего ибн-Сина считает божественное мышление. Согласно его учению, универсалии существуют первоначально (ante rem) в божественном мышлении, затем — в единичных вещах материального мира (in re) и, наконец,— как общие понятия человеческого мышления (post rem). В этом учении об универсалиях ибн-Сина в целом выступает как объективный идеалист. Материалистическая же тенденция в его теории познания сказывается в том, что он человеческое познание понимает как процесс развития и при этом подчеркивает роль чувственного опыта в познании. Он говорит, что для познания прежде всего нужны чувственные представления, которые обогащают, развивают и совершенствуют разум и которые являются необходимой предварительной ступенью для познания общего. Человеческое познание, по учению ибн-Сины, движется от чувственных образов к умопостигаемым истинам, т. е. к познанию общего. Прогрессивным в теории познания ибн-Сины было признание роли чувственного опыта в познании и прав разума. Его философия обращена к познанию опыта. Он требует наблюдения явлений природы, накопления и обобщения фактических данных и разумного критического исследования. Провозглашая права опыта и разума, философия ибн-Сины наносила удар господствовавшей схоластике ~и подрывала религиозную догматику, обнаруживая ее логическую несостоятельность. Хотя философия ибн-Сины не была последовательной в этом отношении, тем не менее удары, наносимые ею схоластике, были весьма чувствительны. 253 Высокая оценка опытного знания и естественных наук у ибн-Сины сближает его с философией нового времени. Он делил философию на логику, физику и математику. Философия, по его определению, есть наука о всем существующем как таковом и о принципах всех частных наук. Через познание философии душа достигает наивысшего совершенства. Согласно ибн-Сине, бытие есть либо телесное, либо духовное, либо интеллектуальное. Телесное бытие изучает физика, духовное — метафизика, интеллектуальное — логика. Логическое есть абстракция от материи и логика имеет то сходство с математикой, что и та и другая имеют дело с абстракциями от материи. Отличие логики от математики ибн-Сина видит в том, что те абстракции, с которыми оперирует математика, могут быть наглядно представленными и конструированными, тогда как логические абстракции существуют только в уме, как, например, тождество, единство и множественность, всеобщность и частность, сущность, случайность и т. д. Логика, по учению ибн-Сины, есть наука о формах мышления, В своих логических учениях ибн-Сина тесно примыкает к Фа-раби. И вопрос об универсалиях ибн-Сина решает так же, как Фараби. Ранее всего прообразы вещей существуют в уме бога, и тут еще нет множественности вещей; затем они вступают в множественность в качестве материальной формы вещей и, наконец, появляются в уме человека, поднимаясь до универсальности идеи. Следуя Аристотелю, который различал первую субстанцию (единичное) и вторую субстанцию (всеобщее), ибн-Сина проводит различие между первичным и вторичным понятиями, или интенциями (intentio). Первичное понятие относится к самим вещам, а вторичное — к диспозиции нашей собственной мысли. В мировоззрении ибн-Сины сказывается дуалистическое противопоставление телесного и духовного мира. Дуалистически понимается им и телесный мир, который, по его учению, состоит из двух разнородных начал — материи и формы, причем материя является принципом (причиной) множественности вещей и их индивидуального разнообразия, а форма — принципом их общности и единства. От материи в природе — единичное индивидуальное, множественное, случайное, изменяющееся, переходящее. От духовного начала, от разума, от бога в природе — общее (форма), единство, необходимость, закономерность. В противоположность Фараби ибн-Сина не выводит материю из бога. По его учению, бог есть абсолютное единство, из которого не может происходить никакая множественность. От бога в природе, согласно его учению,— лишь закономерность, лишь то, что является в природе всеобщим, универсальным. Признавая вечность ма- 254 терии, ибн-Сина вместе с тем ставит духовное выше материального, а душе приписывает среднее место между духовным и материальным. Тело не может быть причиной чего-либо. В качестве причины всегда действует духовное начало (разум). То, через посредство чего он действует, есть либо сила, либо форма, либо душа. Эти действующие причины образуют, по учению ибн-Сины, ряд восходящих ступеней: силы неорганической природы, энергия растений и животных, души людей и, наконец, мировая душа. Система логики у ибн-Сины состоит из четырех разделов: уче-ьие о понятии, суждении, умозаключении и доказательстве. Что касается теории умозаключений, то он принимает только три фигуры аристотелевского категорического силлогизма. Ученик ибн-Сины азербайджанский философ Бахманяр известен как автор сочинений «Предмет метафизики», «Иерархия сущего» и «Логика». «Предмет метафизики» и «Логика» обнаруживают хорошее знакомство с учением Аристотеля и в значительной своей части представляют собой простое из-ложение мыслей Стагирита, тогда как его «Иерархия сущего» есть изложение неоплатоновского учения об эманации. Общая направленность философии Бахманяра заключается в стремлении сблизить точки зрения перипатетизма и религии ислама. Центральная идея его философии — идея о неизменной иерархичности бытия: каждая вещь занимает определенное место на лестнице бытия. Бахманяр является типичным представителем схоластической логики. Все его доказательства построены на многочисленных дефинициях и дистинкциях. Сочиняя дефиниции и производя тонкие различения понятий, он строит свои доказательства бытия бога, нематериальности души и ее бессмертия. Главным инструментом его дедукций служит логический закон противоречия, который выступает в качестве высшего критерия истины. Логический закон противоречия у Бахманяра дается в метафизическом и идеалистическом плане. Метафизичность его в том, что он не допускает возможности существования противоречий в самой действительности, отрицает реальное противоречие в самих вещах. Идеалистический характер этого закона состоит в том, что он мыслится не как закон отражения материального мира, а как закон чистого мышления, имеющий свое основание в духовном мире. Логический принцип противоречия, согласно формулировке Бахманяра, отвергает все то, что противоречит себе. Прежде всего Бахманяр объявляет самопротиворечивым отрицание бога на том основании, что в самом понятии бога мыслится необходимо сущее, и потому тот, кто отрицает существование бога, утверждает, что не существует то, что необходимо существует. Таким образом, Бахм'аняр повторяет онтологическое доказательство бытия бога, принадлежащее Фараби. 255 В своем учении о дефиниции Бахманяр говорит, что в определяющей части дефиниции происходит соединение более простых понятий, чем понятие самой определяемой вещи. Самым сложным является понятие индивида, более простым — вида, еще более простым — рода. Понятие рода, в свою очередь, может быть сведено к самым общим понятиям — субстанции, качества, количества и т. п. Последние как самые общие являются простейшими понятиями и вместе с тем принципами всех понятий. Эти простейшие понятия (аристотелевские категории) сами не могут быть дефинируемы посредством других понятий, они могут лишь непосредственно постигаться мышлением. В отличие от Аристотеля Бахманяр признает бытие всеобъемлющим понятием, стоящим над категориями. Ход его рассуждений таков. Понятие бытия не родовое, а всеобъемлющее. Родовое понятие— такое, которое является общим, присущим нескольким видам и многим индивидам, отличающимся друг от друга определенными признаками. Если бы понятие бытия было родовым, то оно не было бы присуще видовым и индивидуальным признакам, так что вовсе не могло бы быть видовых и индивидуальных признаков, а если бы не существовали такие признаки, то не могли бы отличаться друг от друга ни виды, ни индивиды, следовательно, не могло бы быть ни видов, ни индивидов. Ведь если признаку не присуще понятие бытия, то как он может существовать? Таким образом, бытие не есть родовое понятие, но оно есть субстрат как субстанций, так и акциденций. Понятие бытия присуще как общим признакам, так частным и индивидуальным. Необходимо сущее есть само бытие, и потому если мы говорим о нем, что оно есть, то понятие предиката не говорит ничего, чего не заключалось бы уже в понятии субъекта. Но если говорят «человек есть», то здесь к понятию субъекта «человек» присоединяется через посредство предиката новое понятие «есть». Понятие «бытие» по отношению к понятию «человек» есть только его акциденция, тогда как для бога понятие бытия есть его сущность. Логический закон тождества А. Бахманяром не упоминается, но его взгляды на единство и тождество проливают свет на его отношение к этому закону. По учению А. Бахманяра, в котором он следует ибн-Сине, единство лежит одинаково в основе всех вещей. Мы не можем ни воспринимать, ни мыслить никакого предмета в качестве существующего, не представляя его себе определенным и ограниченным целым, т. е. чем-то единым, отличным от других вещей. Что же такое единство вещи? Одно и то же понятие вещи реализуется более чем в одном предмете. Так, например, понятие «человек» реализуется во множестве людей — в них всех как бы 256 материализуется одно и то же понятие — «человек». Таким образом, множество предметов (людей) имеет своим субстратом только одно понятие. Единство имеет приоритет перед множеством. Всем индивидам присуще единое бытие. Индивиды отличаются друг от друга не своим бытием, а множеством различных признаков. Например, понятие «человек» едино для множества человеческих индивидов, но каждый из последних есть существующее для себя единое целое. Даже если бы были индивиды, вполне совпадающие друг с другом по своим физическим и духовным свойствам и вообще по всем своим особенностям самым точным образом, никто не счел бы их за одно лицо. Ведь если они и совпадают во всем, то все же они отличаются друг от друга особой материей, принадлежащей каждому из них в отдельности,' а то, что лишено материи, отличается именно своим понятием от всего остального, т. е. оно должно представлять собой особый вид, который не делится на множество индивидов. К последней категории, по учению А. Бахманяра, развиваемому им в «Иерархии существ», относятся те духовные существа, которые стоят выше человеческих душ на лестнице бытия («деятельные разумы» и «небесные души»). Напротив, бытие материальных вещей (телесных форм) имеет свое основание в материи и не может быть без нее, поэтому их существование пространственно-временное и индивидуальное. «Деятельные разумы» и «небесные души», подобно платоновским идеям, имеют только видовые отличия, т. е. каждое из них образует особый вид, но у них нет множества индивидов, ибо множественность индивидов основана на материи. Индивиды отличаются друг от друга материей, а понятие у них единое, они отличаются также многообразием своих акциденций. Этот взгляд на единство бытия всех индивидуальных вещей Бахманяр разделяет с ибн-Синой. Таким образом, все вещи тождественны по своему бытию. С другой стороны, истинность или действительность вещи состоит в том, что собственно присуще целому роду, виду и отдельному существу, посредством чего данный предмет отличается от всех других. Таким образом, тождество вещей бывает всеобщее (по единому во всех вещах бытию), родовое, видовое и индивидуальное (тождество данной индивидуальной вещи, ограниченной определенными рамками пространства и времени). Абсолютное единство и тождество во всех отношениях присуще только богу. Будучи абсолютно простым существом, он является единым в противоположность множеству телесных и бестелесных существ. Единство имеет двоякий смысл: 1) единое в противоположность сложному, составному (множественному по своему составу) и" 2) единое в нумерическом смысле, т. е. единственное. 257 У бога есть и to и другие единство. Из единства (абсолютной простоты) его сущности вытекает его единственность (нет втсь рого такого), ибо, аргументирует Бахманяр, если принять более чем единое беспричинное сущее, то они отличались бы друг от друга чем-то индивидуальным. В таком случае каждое из них было бы чем-то сложным, а не абсолютно простым, а это прямо противоречит принятому положению. В своем сочинении «Предмет метафизики» Бахманяр говорит, что предметом, который изучает метафизика, является сущее как таковое, т. е. все то, что может быть дано нашему мышлению в качестве его объекта, причем в метафизике объект мышления рассматривается не со стороны того самого общего, что есть во всем: нет ничего более общего, чем сущее. Ближайшими видами сущего являются категории: субстанция, количество, качество. От этих категорий сущего Бахманяр отличает его акциденции. Акциденциями сущего являются единое и многое, общее и частное, возможное и необходимое, потенциальное и актуальное. Отличие акциденций от категорий Бахманяр усматривает в том, что категории сущего неизменны (согласно его метафизическому взгляду, субстанции вечны, количество не может переходить в качество, равно как невозможен обратный переход качества в количество), тогда как акциденции сущего изменяются. Категории суть самые обширные роды, из которых состоит сущее и на которые оно прежде всего делится. Что же касается акциденций, то они суть свойства, присущие сущему. Акциденция никогда не существует сама по себе, но всегда находится в чем-нибудь другом. Сущее как таковое не есть ни род (родовое понятие), ни категория (высшее родовое понятие^, поскольку и род и категория объемлют в своем понятии только объекты, находящиеся под этими понятиями; сущее же как таковое объемлет собой все объекты, оно — всеобщее и поэтому единое. Бахманяр выступает против отождествления понятий «сущее» и «вещь», так как первое — всеобщее, а второе — частное, особенное. Всякая отдельная вещь (или предмет) обладает определенной сущностью, в силу которой она есть то, что она есть. Сущность каждой вещи неизменна. Эта определенная сущность вещи есть ее качество. Итак, каждая вещь имеет свое неизменное качество. Вещь может быть или реальной, объективно существующей, или только мыслимой, существующей лишь в уме, или даже просто воображаемой. Таким образом, по Бахманяру, вещи бывают как объективные, так и субъективные. Бахманяр говорит, что есть только одна наука о сущем — метафизика, подобно тому как существует только одна наука о законах мышления — логика. Специфика метафизики в том, что она изучает всеобщее сущее. Все прочие науки, кроме метафи- 258 зики, имеют своим предметом изучение определенного ограниченного круга предметов. Напротив, у метафизики универсальный предмет, она изучает самое общее: сущее как таковое и отношения, существующие внутри него. Метафизика имеет дело только с тем, что относится к единому сущему, которое лежит в основе множества и многообразия существующих вещей как их общий субстрат. Понятию субстанции Бахманяр дает следующее определение: субстанция в собственном смысле есть то, что существует само по себе и не нуждается ни в чем другом для своего существования. Субстанция пребывает неизменной сама в себе. Она вечна. Невозможно, чтобы она когда-то не существовала. Субстанция обладает собственной сущностью. Она абсолютно не нуждается ни в чем другом, не находится ни в чем другом и не существует через посредство чего-либо другого. Она не имеет вовсе никакой связи с какой-либо материей. Таким образом, субстанция в собственном смысле — метафизический абсолют, вечный, неизменный, не находящийся ни с чем в связи и ничем не обусловленный. Однако наряду с абсолютной субстанцией, субстанцией в собственном смысле, Бахманяр принимает еще другое понятие субстанции. В мире возможно-сущего субстанцией (в относительном смысле) является вещь, в отличие от находящихся в ней и присущих ей акциденций. Все то, что относится к возможно-сущему, делится на два вида: самостоятельно существующие вещи и то, что не существует самостоятельно, а только в вещах как их свойство. Первый вид может быть назван субстанциями в относительном смысле, а второй — их акциденциями. Но в отношении к абсолютной субстанции все возможно-сущее является ее акциденцией. Материальные вещи являются субстанциями в одном отношении и акциденциями в другом. В строгом собственном смысле акциденция есть то, что никогда не существует само по себе, но всегда только в другом или у другого. Так, Бахманяр изощряется, проводя логические дисгинк-ции, различая два значения понятий — субстанции и акциденции. Наряду со Средней Азией (Узбекистаном и Таджикистаном) и Азербайджаном, в X—XI вв в развитии философии на Ближнем Востоке принимает участие и Египет. Каир становится крупным научным центром. Здесь в начале XI в развивает свою деятельность самый выдающийся математик и физик средневековья ибн-ал-Гаитам (ал-Газен). По его мнению, материал для истины дают ощущения, а форму свою истина получает от разума, философия для него есть основа всех наук. Истинной философией он признает учение Аристотеля, так как в нем наилучше показано, каким образом данные чувственного восприятия объединяются в единое целое с разумным знанием. 259 По учению ал-Газена, субстанция тела состоит из суммы существенных атрибутов, подобно тому как целое равно сумме своих частей и понятие равно сумме его признаков. Он учит, что восприятие есть сложный процесс, состоящий из следующих моментов: 1) ощущения, 2) сравнение их с другими ощущениями и представлениями памяти, являющимися результатом ранее имевшихся ощущений и 3) восприятия, в силу которых то, что воспринимается, признается в некотором смысле эквивалентным образам памяти. Сравнение и восприятие есть то, что добавляется к ощущениям рассудком, который порождает способность суждения. Таким образом, в восприятии всегда участвует активно умственная деятельность, но сам процесс восприятия протекает бессознательно или полусознательно и осознается лишь путем рефлексов. Одновременно с перипатетизмом на Ближнем Востоке развивался суфизм. Получивший широкое распространение в мусульманском мире суфизм был мистическим учением, не признававшим ни чувственного, ни рационального познания. Множественность вещей, как они представляются в ощущениях и мышлении, суфизм считал обманчивой видимостью. Алогический характер суфизма ставит его вне истории логики. Своеобразную философскую систему выработал в начале X в. ал-Ашари. Его философия постепенно завоевала себе признание мусульманских теологов и с XIII в. стала общепризнанной философией исламской ортодоксии. В борьбе против перипатетизма Ашари развивает родственное пифагоризму учение, согласно которому материальный мир состоит из непротяженных атомов, отделенных друг от друга пустотой. Так как атомы признаются всегда отделенными друг от друга пустотой, то отрицается всякое взаимодействие между ними. Пространство, время и движение мыслятся имеющими атомистическую структуру. Время рассматривается ал-Ашари состоящим из отдельных моментов (атомов времени), между которыми также нет связи: последующий момент не обусловливается предыдущим. Такое «атомистическое» понимание материальной субстанции, времени, пространства и движения служит в системе Ашари основанием для отрицания причинной связи между явлениями. По учению Ашари, единственной причиной всего существующего и всего происходящего в мире является бог. Он каждое мгновение вновь творит мир как бы заново. Существование мира и его сохранение, по учению Ашари, есть постоянно повторяющийся акт воли бога. Эта доктрина, находящаяся на службе религии, имеет своей целью доказать возможность чуда и сверхъестественных явлений в природе и в жизни людей. Ашари и его школа развивали учение, что материальный мир состоит из акциденций и их субстрата — субстанций. Субстанция и акциденция суть две категории, которыми ашариты наме- 260 рены объяснить всю реальность. Остальные категории, по их учению, либо подходят под категорию акциденции (качества), либо подпадают под категорию отношения. Модификациям мысли объективно ничто не соответствует. Каждое мгновение бог, но учению ашаритов, творит новый мир с его субстанциями и акциденциями. Нет связи и между акциденциями. Если белая материя окрашивается в синий цвет, то это означает, что бог создал в данной субстанции синий цвет и уничтожил в ней белый цвет. Единственной истинной причиной того, что белая материя стала синей, являются воля бога и его акт творения, а не человек и его трудовая деятельность. Таково учение ашаритов, в сущности совпадающее с учением окказионалистов в Западной Европе в XVII в. Ашариты признавали реальными не только положительные качества, но и негативные (отсутствие какого-либо качества). Если какая-либо вещь имеет положительное качество в виде синего цвета, то тем самым она обладает и соответствующим рядом негативных качеств (она не красная, не белая и т. д.). Универсалии, по учению ашаритов, реально не существуют, они не существуют и в единичных вещах, а лишь в мышлении человека и бога. Свое учение об отсутствии объективной причинной связи между явлениями и об актах божественного творения как единственной причине всего происходящего ашариты поясняли классическим примером «пищущего человека». Бог создает в нем сначала желание и волю писать, затем способность писать, затем движение руки и, наконец, движение пера по бумаге. В этом ряде явлений все они, совершенно независимо одно от другого, создаются особыми актами божественного творения. На возражение, что отрицание причинности и закономерной связи между явлениями делает невозможным познание и ведет к отрицанию науки, ашариты отвечали, что аллах, создающий мир, создает и познание его в душе человека и нам не следует претендовать на то, чтобы быть умнее бога. Против перипатетизма и всей философии второй половины XI в. ополчился Газали (1059—1111) в своем сочинении «Ниспровержение философов». В основном его критика направлена против Фараби и ибн-Сины. В борьбе с перипатетиками Газали пользуется их же оружием — логикой Аристотеля. Основные положения логики Аристотеля он считает столь же незыблемыми, как аксиомы математики. Он опирается на логический закон противоречия, которому, как он заявляет, подчиняется сам бог. В своем опровержении философов Газали в сильной степени за-висит от комментатора Аристотеля Иоанна Филопона. Различие между ними в том, что Филопон критиковал Аристотеля с христианской точки зрения, а Газали критикует перипатетиков за то, что их учения противоречат догматам религии ислама. Более все- 261 го он, как и Иоанн Филопон, нападает на учение Аристотеля о вечности мира, а затем на учение ибн-Сины о том, что бог знает только универсальное и поэтому не может быть божественного провидения относительно индивидуальных событий. Подобно Ашари, Газали совершенно отвергает причинность в явлениях природы. Его аргументация очень напоминает ту критику понятия причинности, которая позже была дана Давидом Юмом. Газали рассуждает следующим образом. Мы видим, что одно определенное явление регулярно предшествует другому, но каким образом последнее вытекает из первого как его результат, остается для нас загадкой. О действии причины в явлениях природы мы ничего не знаем. Изменение само по себе непонятно. Для нашего мышления непонятно, что какая-либо вещь может стать иной вещью. Вещь или существует или не существует. Но даже божественное всемогущество не может сделать одну вещь другой. И, однако, это есть факт, что мы это делаем. Человек в своем собственном личном опыте видит, что его действия являются причиной, производящей тот или иной результат. По какому же праву человек переносит это на бога и утверждает, что в примере нет беспричинных событий? Газали выступает как верующий мусульманин и критикует перипатетиков за то, что они считают абсурдом, чтобы бог мог вызвать мир к существованию из небытия. Он говорит, что активность бога не имеет границ, тогда как философы ограничивают ее лишь первым творением. Газали согласен с философами-перипатетиками, что цепь причин, точно так же как и цепь времен и пространств, не может идти в бесконечность и что должна быть первая причина. Этой причиной он считает волю бога. В конечном итоге Газали объявляет тщетной всякую попытку познать мир разумом и от этого скептицизма затем переходит к мистицизму, утверждая, что познать истину человек может лишь в состоянии мистического экстаза путем озарения его души богом. После Газали на Ближнем Востоке из всей философской системы Аристотеля только его логика продолжает признаваться и изучаться. Но при этом логика Аристотеля была превращена в схоластическую дисциплину. Она была преобразована в чисто формальную логику, которая могла служить орудием для обоснования любых положений. При ее посредстве доказывали все, что угодно, и если противник вскрывал ошибочность доказательства, то на это делалось возражение, что тут только неудачная демонстрация, а не ошибочность самого доказываемого положения. С XII в., когда на Ближнем Востоке перипатетическая философия увядает, усиливается поток всякого рода изложений аристотелевского «Органона). Логике Аристотеля уделяется значительное место в энциклопедиях, догматических системах, в изложении которых начинают с логики. Так, в XIII в. Абгари дал 262 краткое суммарное изложение всей логики под заглавием «Иса-Гуджи». Как отмечает де Бер, в самом крупном мусульманском университете в Каире и до сих пор логику проходят по кратким изложениям ее, составленным еще в XIII и XIV вв. Когда перипатетическая философия стала приходить в упадок на Ближнем Востоке, она получает дальнейшее развитие на арабском Востоке (в Испании и западной части Северной Африки). В XI в. туда проникают сочинения по натурфилософии и логике, а затем и произведения Фараби и ибн-Сины. Там так же, как и на Ближнем Востоке, занимались математикой, астрономией, естествознанием, медициной, историей и географией. В XII в. в Испании ибн-Рошд (Аверроэс) (1126—1198), знаменитый философ, юрист и медик, завершает развитие арабо-язычного перипатетизма. Преклонение ибн-Рошда перед авторитетом Аристотеля безгранично. Для него Аристотель есть самый великий мыслитель, обладающий наивысшим знанием, доступным человечеству. Надо лишь суметь понять его должным образом. Ибн-Рошд считает Аристотеля непогрешимым. Он говорит, что никакие новые открытия в науке не могут внести какие-либо существенные изменения в учение Аристотеля. Превзойти Аристотеля невозможно; в особенности ибн-Рошд превозносит его логику. В противоположность Фараби и ибн-Сине, ибн-Рошд понимает мир как вечный и необходимый процесс, исключающий возможность его несуществования или иного существования. Он отвергает понимание материального мира как «возможного» бытия. По учению ибн-Рошда, материя и форма не существуют отдельно друг от друга, только в мысли можно их отделить друг от друга. Все существующее ибн-Рошд представляет как иерархию, в которой ряд ступеней завершается божеством, сущность которого — мышление, имеющее объектом самого себя. Это божественное мышление порождает универсальное. Универсалии даны в мышлении. Мышление выявляет общее в частном. Универсальное проявляется в вещах, но как таковф оно существует только в разуме. Бог есть порядок мира, соединение всех противоположностей. Три основные идеи философии ибн-Рошда выражали собой борьбу науки против религии: 1) вечность материального мира; 2) необходимая причинная связь всех явлений, вследствие чего не остается места для божественного провидения и чудес; 3) смертная природа всего индивидуального, в силу чего отвер гается бессмертие человеческой души. В своем учении о разуме ибн-Рошд фактически находится в противоречии с учением Аристотеля, хотя сам он полагает, что правильно истолковывал взгляд Аристотеля на этот вопрос. Ибн-Рошд выступает с учением, что не только активный, но и потенциальный разум не принадлежат индивидуальной человеческой 263 Душе. По его учению, разум еДин, бй одни и fof Же йо бсех людях и все отдельные люди лишь постольку разумны и познают истину, поскольку они причастны к единому всеобщему разуму. Разум выше человеческой души, выше всего индивидуального, он есть вечная субстанция, индивидуальные же. человеческие души суть места встречи активного и пассивного разума. Понимание разума как всеобщего объективного единого во всем человеческом роде и привходящем извне в душу отдельного человека получило название «аверроизма», но это учение было еще раньше Аверроэса высказано у ибн-Баджи (Авем-паса). Аверроэсом были написаны комментарии ко многим сочинениям Аристотеля, в том числе и к его сочинениям по логике (ни греческого, ни сирийского языка Аверроэс не знал, сочинения Аристотеля были известны ему лишь в арабском переводе). Кроме того, им было написано специальное сочинение о логике Аристотеля и сочинение «О возможном разуме». Из других его работ упомянем трактат «Опровержение опровержения», темой которого была критика книги Газали «Ниспровержение философов». К «Введению» Порфирия ибн-Рошд относился отрицательно. Он очень высоко ценил логику Аристотеля, говоря, что без знания ее человек не может быть счастлив, и высказывал сожаление, что Сократ и Платон не знали ее Значение логики ибн-Рошд видит в том, что она способствует переходу нашего познания от чувственных восприятий и представлений к чистой умопостигаемой истине. Но, по его мнению, лишь немногие возвышаются до познания чистой истины, массы же пребывают на уровне чувственного познания. Ибн-Рошд считал абсолютную истину познаваемой, больше того, он полагал, даже, что она вполне раскрыта в произведениях Аристотеля. С этой точки зрения, он пренебрежительно относился к мусульманской теологии, указывая, что приводимые ею доказательства не могут устоять против научной критики. Столь же несостоятельной он считал ту полутеологию, которую развивали Фараби и ибн-Сина, когда они, исходя из понятий возможного и необходимого бытия, доказывали бытие бога. Но, отвергая теологию, ибн-Рошд не отвергал религии. Он размежевывал сферы философии и религии, отводя философии область теории, а религии область практики. Он выступал с учением о двойственной истине и говорил, что истины философии и религии не противоречат друг другу именно потому, что они имеют в виду разное: религиозные предписания учат, как человек должен поступать, а философия научает постигать абсолютную истину. Это учение о двойственности истины стало впоследствии характерным для переходного периода от схоластической науки к науке нового времени. 264 Из последующих арабских ученых заслуживает здесь упоминания ибн-Халдун (род. в Тунисе в 1332 г.) Он критиковал злоупотребление дедукцией в схоластической науке средневековья. Ибн-Халдун отмечал, что логические дедуктивные вы-воды схоластической науки не соответствуют эмпирическим данным. Он подчеркивал, что реальный мир вещей познается единственно путем наблюдения. Взгляд, будто можно достигнуть истины простым применением правил логики, он характеризует как грубое заблуждение Отвергая как пустую затею попытки достигнуть познания истины голой дедукцией, ибн-Халдун отстаивает положение, что задача науки состоит в том, чтобы размышлять об опытных данных. В эпоху средневековья схоластическая философия и схоластическая логика имели распространение и у евреев. При помощи аристотелевской философии и логики обосновываются догматы еврейской религии так же, как и догматы христианской и мусульманской религии. Первым вступил на этот путь в первой половине X в. Сзади. Самым выдающимся еврейским аристотеликом был живший в XII в. Моисей Маймонид, бывший знатоком Аристотеля и находившийся под влиянием арабоязычного перипатетизма. Его главное сочинение «Путеводитель заблудившихся» заключает в себе учение, что наука одинаково бессильна доказать как вечность мира, так и сотворенность его. Маймонид признает несостоятельными как доказательства теологов о сотворенности мира, так и учение Аристотеля о вечности мира. Решений этого вопроса должно быть, по его учению, предоставлено вере, а не науке. Так, он пытается соединить философию Аристотеля с иудейской религией и поставить философию Аристотеля на служение религии путем удаления из нее всего того, что не согласуется с догматами иудейской религии. Еврейским перипатетиком был также астроном Леви-бен-Герсон (в первой половине XIV в.). Он отстаивал учение Аристотеля о вечности мира. Еврейские ученые сыграли большую роль в усвоении Западом арабоязычной философии. Они часто выступали в роли переводчиков с арабского языка на латинский Мусульманский мир вошел в соприкосновение с христианским в Испании и Южной Италии В Италии арабоязычная наука была в большом почете при дворе императора Фридриха. Научную литературу переводили с арабского и греческого на латинский язык в Болонье и Париже. Но еще интенсивнее развертывалась деятельность переводчиков в Испании, где славилась богатая библиотека (в основном из арабских книг) в Толедо. Там сотрудничали арабы, евреи и испанские христиане. В Толедо славился как переводчик Иоанн Испанский (первая половина XII в.). В числе первых переводов на латинский язык 265 появились и сочинения по логике. Эти переводы часто были буквальными, претендуя на точность, но им недоставало изящества стиля. В результате этих переводов западноевропейская философия впервые познакомилась в полном объеме с логикой Аристотеля, а также с его физикой и метафизикой. Сперва сочинения Аристотеля на латинский язык были переведены с арабского языка, а затем уже и непосредственно с греческого. Это обогатило западноевропейскую философию и логику того времени и способствовало ее дальнейшему развитию. Большое значение для развития западноевропейской философии имело и ознакомление с тем толкованием Аристотеля, которое было дано ибн-Рошдом. Авер-роизм вел к подрыву христианской религии. В целом арабоязычную логику эпохи феодализма можно охарактеризовать следующим образом: 1) она стояла на уровне наук своего времени; авторы этих систем логики сами были вс всеоружии научного знания и двигали это знание вперед; некоторые из них (например, ибн-Сина) были врачами, развивавшими медицинские науки; 2) арабоязычная логика средневековья оказала значительное влияние на западноевропейскую логику эпохи развитого феодализма, в частности на логику Фомы Аквинского; 3) арабоязычная логика средневековья и по настоящее время бытует в качестве логики исламского богословия. Арабоязычная логика эпохи феодализма основывалась на законе противоречия в его метафизическом толковании, запрещавшем мыслить наличие противоречий в самих вещах и предметах действительности, и на связанном с ним законе исключенного третьего. ГЛАВА VI Логика в Западной Европе в эпоху раннего и развитого феодализма Крушение Римской империи в V в. н. эры было вместе с гем крушением рабовладельческой общественно-экономической формации на Западе. На смену рабовладельческому строю пришел более прогрессивный по сравнению с ним феодальный общественный строй. Переход от рабовладельческой формации к феодальной на Западе сопровождался временным упадком экономики и культуры, упадком городов и господством натурального хозяйства в деревне. В это время над умами безраздельно господствует христианская религиозная идеология, вследствие чего устанавливается отрицательное отношение к античной светской культуре, которая 'признается неприемлемой для христиан. Но в дальнейшем постепенно и неуклонно совершается развитие феодальной экономики и культуры, хотя оно идет чрезвычайно медленными темпами и в целом экономика и культура в период раннего и развитого феодализма отличались застойным характером. Цервая стадия развития феодализма на Западе характеризовалась феодальной раздробленностью, вторая — образованием сословной монархии и последняя — установлением абсолютной монархии. Эти политические изменения были связаны с развитием денежно-товарного хозяйства и с ростом городов, что и привело к разложению феодального общества. Зачатки капиталистического способа производства, начинающие развиваться в недрах феодального общества, наблюдаются спорадически уже в XIV—XV вв. в городах Средиземноморья, но лишь в XVI в. капиталистический способ производства начал интенсивно и всесторонне развиваться в Западной Евроце. В эпоху средневековья господствующий класс феодалов делился на светских и духовных, между которыми шла борьба за политическое господство (борьба императоров и пап за власть). Римско-католическая церковь была крупнейшим землевла- 267 дельцем. Церковь в Западной Европе влйдела одной третью всей земли. В руках церкви сосредоточивались огромные богатства. Идеология эпохи феодализма была религиозной, причем римско-католическая церковь, объединяя в то время всю Западную Европу, враждебно противостояла мусульманскому миру, против которого она организовала крестовые походы, а также вела борьбу против православной церкви, стремясь подчинить ее себ,е. Исходной точкой в развитии философии и логики,в Западной Европе -было классическое наследие, оставленное древней Грецией и Римом. В раннее средневековье для всех народов Западной Европы латинский язык был языком не только церкви, но и науки. Монополией на образование в период раннего феодализма обладало духовенство, и все образованные люди того времени принадлежали к католическому духовенству и обязаны были соблюдать обет безбрачия. Форма изложения всех наук, даже естественных, была пропитана религиозным духом и опиралась на священное писание. Тогдашняя логика носила ярко выраженный схоластический характер. Под влиянием схоластической логики вошло в обыкновение вести научные диспуты в виде выдвигаемых тезисов и антитезисов и их обоснования в силлогической форме. В доказательствах исходили из авторитетов. «Мы — карлики, сидящие на плечах великанов», — такого мнения о себе были ученые схоластики, считавшие необходимым опираться либо на священное писание, либо на отцов церкви, либо на древних философов, в особенности на Аристотеля. Темы схоластических диспутов часто были такие: сколько духов может поместиться на острие иголки, будут ли люди носить платья в будущей жизни, есть ли душа у женщины, и т. п. Западноевропейская философия и логика эпохи раннего и развитого феодализма, подобно византийской, сирийской, грузинской, армянской и арабоязычной философии той же эпохи, была схоластической. Она также была служанкой теологии, имея своей целью обосновывать догмы религии, или по меньшей мере находилась в подчинении у теологии, относясь к религиозным догматам как к незыблемым истинам. Развитие западноевропей--ской схоластики прошло два этапа: 1) начальный период, характеризующийся соединением аристотелевской логики и неоплатоновской философии с учением католической церкви, и 2) период полного развития схоластики на основе знакомства с оригинальными трудами Аристотеля. В начале развития схоластики большое влияние на западноевропейскую философию и логику имело «Введение» Порфирия. В первой главе своего «Введения» Порфирий говорит, что он ставит скромную задачу: дать сжатое изложение о роде, виде, различающем, собственном и привходящем признаках; при этом 268 он воздерживается от постановки таких, более глубоких, вопросов, как существуют ли роды и виды самостоятельно или только в наших мыслях, телесны они или бестелесны, обладают ли отдельным бытием или существуют в единичных чувственных вещах. За решение этих вопросов, которые Порфирий оставил без рассмотрения в своем «Введении», взялись западноевропейские схоластики. Одни из них примкнули к платоновскому взгляду, согласно которому универсалии (т. е. роды и виды) существуют самостоятельно, отдельно от единичных вещей и раньше их (universalia ante rem). В отличие от этих крайних реалистов, умеренные реалисты придерживались аристотелевского учения, согласно которому универсалии хотя и существуют реально, но только в единичных вещах (universalia in re). В противоположность реалистам номиналисты учили, что реально существуют только единичные вещи, роды же и виды суть лишь субъективные понятия (conseptus), посредством которых мы мыслим о многих сходных объектах, или же они сводятся к общим именам (nomina voces), которыми мы обозначаем сходные предметы. Точка зрения номинализма была выражена в формуле: «универсалии после вещей» (universalia post rem). Во второй половине XI в. некоторые схоластики стали на номиналистическую точку зрения и утверждали, что логика как наука имеет дело е правильным употреблением слов и роды и виды суть лишь обозначения многих сходных единичных вещей одним именем. Самым выдающимся номиналистом этого време-ни был Росцеллин из Компьени (во Франции), которого обычно считают основоположником средневекового номинализма в Западной Европе. Отрицая объективную реальность общих понятий, Росцеллин учил, что общие понятия суть только имена, которыми мы называем определенную совокупность сходных между собой единичных вещей. Он говорил, что общие понятия — просто «дуновения звуков» (flatus vocis). Таким образом, его точка зрения на уни-рерсалии является ультраноминализмом. У Росцеллина, как и у предшествовавших ему номиналистов, номинализм связан с сенсуализмом. Средневековый номинализм, как указал К. Маркс, был выражением материалистической тенденции в борьбе философских направлений в эпоху феодализма. Против Росцеллина с защитой реализма выступил Вильом из Шампо, придерживавшийся аристотелевского взгляда, что каждое общее понятие реально существует в единичных вещах, им объемлемых. На номинализм Росцеллина в XI в. обрушился также Ансельм Кентерберийский, который в духе крайнего реализма учил, что все вещи имеют свои вечные первообразы в божественном мышлении. Эти вечные божественные идеи, по учению Ансельма 269 Кентерберийского, суть слова божьи, .когда бог, размышляя, ведет внутренний разговор сам с собой. Подобно этому и человеческая мысль есть внутреннее слово, поскольку всякое мышление неразрывно связано с речью. Ансельм выступал с требованием абсолютного подчинения авторитету церкви и высказывал в качестве основного положения своего учения мысль о том, что философия должна основываться на вере, а не вера на философском познании с его сомнениями, исканиями и размышлениями. Об отношении между философией и религией Ансельм Кен-терберийский рассуждал следующим образом. Вера имеет сама по себе незыблемую прочность, и она не нуждается в науке для подтверждения своего содержания. Верующий не может ставить под вопрос, истинно ли то, чему учит вера. Он без каких-либо сомнений твердо держится учений религии, и знание у него вырастает из самой веры. Если он не может постигнуть основании истинности учений религии, он просто преклоняет перед ней свою голову. Наука не стоит над верой, напротив, ее положения должны быть судимы и оцениваемы с точки зрения их согласия с религией. Должно через веру идти к знанию, а не через знание к вере. Если человек не в силах понять учений религии, то из этого не следует, что он должен отречься от веры. Именно в свете этих высказываний Ансельма надо понимать его слова: «Я верю, чтобы понимать» (credo, ut intellegam). Смысл этого: знание должно исходить из веры, последняя является основой науки. Таким образом, в этих словах Ансельма выражен основной принцип схоластики. Ансельм как представитель реализма учит, что универсалии существуют независимо от единичных вещей. На этом основывается его «доказательство» бытия бога. Следуя Августину, Ансельм от существования относительных земных благ умозаключает к существованию абсолютного блага. Это абсолютное наивысшее благо (sumrnum bonura), по его учению, есть бог. Подобным же образом, рассуждает Ансельм, из существования относительно великого или высокого следует делать вывод о существовании абсолютно великого или абсолютно высокого — и это есть бог. Равным образом все существующее предполагает существование абсолютного бытия — и это есть бог, который один только существует сам по себе (per se ipsum). Утверждая, что универсалии вечно существуют в мышлении бога и являются прообразами для всех сотворенных вещей, Ансельм в то же время непоследовательно сочетает этот крайний реализм понятий с некоторыми положениями логики Боэция — с принимаемым у Боэция учением Аристотеля, согласно которому единичные вещи суть первые субстанции, а роды и виды не являются субстанциями в полном смысле слова, но лишь «вторыми субстанциями». Вслед за Боэцием он идет дальше. В своем комментарии к «Категориям* 270 Аристотеля Боэций писал, что в учении о категориях речь идет о родах вещей и не о вещах, но о словах, обозначающих роды вещей. Здесь у него уклон в сторону номинализма стоиков. И Ан-сельм вслед за Боэцием говорит, что диалектика имеет непосредственно дело со словами и их значениями. Поэтому, по его мнению, понятия, которыми оперирует логика, не имеют непосредственного отношения к самим вещам, вследствие этого, например, на вопрос: «Что такое грамматика?» — правильным, по мнению Ансельма, будет ответ: «Слово, обозначающее качество» (vox significans qualitatem). Таким образом, в вопросе об универсалиях Ансельм эклектически примешивает к своему крайнему реализму заимствованные у Боэция отдельные номиналистические моменты. Кроме приведенного выше космологического доказательства бытия бога, основанного на восхождении от частного к общему и от относительного к абсолютному, Ансельм развивает еще онтологическое доказательство бытия бога, которое из самого понятия о боге выводит его реальное существование. На несостоятельность аргументации онтологического доказательства Ансельма указывал уже его современник, монах француз Гаунило. Выдвигая ряд справедливых возражений, вскрывающих слабость этой аргументации, Гаунило, в частности, говорит, что на том же основании пришлось бы от воображаемого совершеннейшего острова умозаключать к его реальному существованию. И в самом деле, если рассуждать так, как Ансельм, то из наличия в нашем сознании представления о совершеннейшем обществе (о высшей фазе коммунизма), о продолжительности жизни человека в 200 лет и т. п. вытекало бы, что все это уже имеет место где-либо. Ученик Росцеллина и Вильома из Шампо Пьер Абрляр (1079—1142) выступил с критикой как крайнего реализма, так и крайнего номинализма. Он пытался занять среднюю позицию в решении вопроса об универсалиях, и его собственная концепция лежит между умеренным номинализмом и умеренным реализмом. Историки философии обычно характеризуют позицию Абеляра в вопросе об универсалиях как концептуализм, т. е. как учение, что универсалии суть понятия, существующие в уме человека. При этом, отмежевываясь от крайнего номинализма, Абеляр учил, что универсалии — не просто слова (voces) как таковые, но значения слов (sermones), которые относятся к целому классу предметов. В вопросе об отношении между философией и верой Абеляр выступает как рационалист, противник Ансельма. В противоположность последнему Абеляр считает, что вера должна основываться на разуме. Эта рационалистическая тенденция, стремя-• щаяся к предоставлению философской мысли возможно большей свободы, проявляется у Абеляра в выработанном им методе, 271 который заключался в сопоставлении противоречивых взглядов авторитетов на обсуждаемый вопрос. В своем сочинении «Sic et поп» («Да и нет») и в других он приводит высказывания «за» и «против» (dicta pro et contra) любого тезиса, вскрывая противоречия между священным писанием, авторитетами церкви и философами. Такое сопоставление противоречивых взглядов на один и тот же предмет, по мнению Абеляра, должно было способствовать максимальному развитию способности исследовать истину и изощрению проницательности исследователя истины. Окончательное решение этих противоречий Абеляр предоставлял самому читателю. Хотя он и пытается сгладить противоречия между высказываниями авторитетов, представляя дело таким образом, будто эти противоречия мнимые, но само его указание на расхождения между авторитетами будило критическую мысль и подрывало веру в авторитеты. Этот прием Абеляра получил широкое распространение и за пределами его школы и он стал применяться и в последующее время. Он стал господствовать как в исследованиях, так и в диспутах по философским, юридическим и теологическим вопросам. Что касается логики, то Абеляр, как он сам об этом свидетельствовал, знал только два сочинения Аристотеля «Категории» и «Об истолковании» (в латинском переводе) Ему были неизвестны «Аналитики», «Топика», «О софистических опровержениях», а также «Метафизика» Аристотеля Своеобразную позицию в вопросе об универсалиях, являющуюся попыткой сочетать взгляды Аристотеля и Боэция со взглядами Платона и Августина, занимал видный логик того времени Жильбер Порретанский, ученик Бернара Шартрского, автор комментариев на некоторые сочинения Боэция, а также автор книги «О шести принципах», в которой он развивает учение о шести последних категориях Аристотеля. По учению Жильбера, с одной стороны, в боге, который есть первоформа, чистая форма без материи, существуют первообразы телесных вещей в качестве вечных бестелесных форм; с другой же стороны, он говорит, что универсалии отвлечены от групп реальных предметов. И, наконец, источником возникновения универсального является абстракция — абстрагирование от единичных вещей того, что у них является сходным. На основании имеющегося у единичных вещей сходства вещи эти объединяются мышлением в одно понятие. Из других авторов XII в. упомянем Иоанна Солсберийского, ученика Жильбера. Интересно его сочинение «Металогикон» (Metalogicon), которое заключало в себе богатый материал о различных логических учениях того времени. В «Металогиконе» говорится о ценности и пользе логики и вместе с тем содержатся упреки в адрес современных ему «диалектиков» за злоупотребление условно-разделительными силлогизмами. Иоанн Солсберий- ский предостерегает от некритического усвоения мнений этих диалектиков. Каждый из них стремится высказать свой собственный особый взгляд на природу универсалий. В «Металогиконе» Иоанн Солсберийский приводит восемь различных взглядов на универсалии, высказывавшихся в его время учеными схоластиками. Среди приводимых им различных решений вопроса об универсалиях фигурируют номинализм Рос-целлина, сермонизм Абеляра, концептуализм, идущий от стоиков, согласно которому общие понятия находятся только в человеческом уме, далее взгляд, что общие понятия образуются на основе предшествующих им чувственных восприятий единичных вещей, затем взгляд, что общее понятие есть некий разум и что оно непосредственно постигается душой (simplex animi conceptio), точка зрения, что только разум или понятие заключает в себе универсальность, и, наконец, еще два по существу одинаковых взгляда, согласно которым универсалии (роды и виды) суть особые способы рассмотрения вещей или точки зрения на вещи. Сам Иоанн Солсберийский не присоединяется полностью ни к одному из перечисленных им взглядов Прантль считает его беспринципным эклектиком, Баумгартен и Штёкль держатся мнения, что он более всего примыкает к Жильберу и понимает универсалии как имманентные вещам, существенные качества или формы которых отделяются от вещей только в уме абстракцией. Иоанн Солсберийский отвергает понимание универсалий как самосущих идей, не зависимых от бога В общем же он в решении вопроса об универсалиях держится скептической позиции, не решает его ни в ту, ни в другую сторону и даже об Аристотеле говорит, что тот сильнее в опровержении чужих взглядов, нежели в обосновании своих собственных учений. Он заявляет, что Аристотель отнюдь не свободен от ошибок. Иоанн Солсберийский говорит, что не следует уделять большое внимание вопросу об универсалиях и бесплодному спору схоластиков об их природе, лучше сосредоточить внимание на более важных вопросах, имеющих практическое значение. Из произведений, появившихся в XII в в Западной Европе, представляют интерес для истории логики сочинения Алана из Лилля, в которых он излагает систему католической религии «геометрическим методом» (more geometrico). Предвосхищая построение «Этики» Спинозы, он исходит из общих положений — из дефиниций, постулатов и аксиом. Учение о боге, мире и человеке Алан излагает исключительно математическим дедуктивным методом. Тот же самый математический дедуктивный метод он рекомендует для физики и этики. И после Алана в схоластической науке продолжались попытки изложить все тогдашние науки (даже историю человечества) дедуктивным методом наподобие изложения системы геометрических теорем. Здесь научный метод не вырастает из самого 273 предмета той или другой науки, не связан органически со спецификой данной науки, всем наукам насильственно навязывается единый дедуктивный метод, но эта логическая форма не соответствует содержанию. Наукообразная видимость, создаваемая математическим дедуктивным методом, скрывает недостаточный фактический материал, накопленный схоластической наукой. Второй период в развитии западноевропейской методологии, именуемый обычно расцветом схоластики, относится к XIII в. К этому времени западноевропейская наука оплодотворилась достижениями арабской, еврейской и византийской наук, и этим путем Запад ознакомился со всеми логическими трактатами Аристотеля, вошедшими в его «Органон», и с остальными его сочинениями. С этого времени сочинения Аристотеля легли в основу философского образования в Западной Европе и появились многочисленные комментарии западноевропейских схоластиков на них. Сама теология преобразуется, усваивая учения аристотелевской философии. Конечно, при этом нужно иметь в виду, что аристотелевская философия и логика, в свою очередь, подверглись схоластической обработке в целях их приспособления к христианской теологии. В XIII в. в западноевропейской философии Аристотель побеждает Платона, но эта победа достается Аристотелю ценою новой интерпретации его философии. Характерным явлением для духовной жизни XIII в. в Западной Европе было появление обширных систем теологии и схоластической философии, стремившихся охватить всю сумму знаний своего времени. Эти всеобъемлющие системы подводят итог всей схоластической науки, и потому сочинения, в которых они изложены, носят заглавие «Сумма» (в смысле: «все в целом», «обобщение всего»). Авторы этих сочинений («суммисты») были во всеоружии знаний своего времени, и в их сочинениях средневековая схоластика достигает кульминационного пункта развития, своего завершения, после чего начинается процесс разложения и упадка схоластики. Центрами схоластической философии в XIII в. становятся университеты, среди которых в это время первое место занимает Парижский университет. Основателем стандарта схоластического метода преподавания признается Александр Галесский, профессор Парижского университета. Он был первым схоластиком, который на основе аристотелевско-арабско-еврейской философской литературы составил «Сумму теологии», в которой всю эту философию поставил на службу теологии. Его «Сумма» представляет собой силлогистическое обоснование церковных догм. Александр Галесский не был первым «суммистом», так как уже и до него ряд авторов писали сочинения такого же содержания под заглавием «Сумма». Но он первый ввел в теологию всю философию Аристо- 274 теля для обоснования религиозной ортодоксии. Из арабских философов наибольшее внимание он уделяет ибн-Сине и в меньшей мере ибн-Рошду. Александр Галесский — реалист; по его учению, универсалии существуют раньше вещей, но не самостоятельно, а в уме бога, как прообразы, являющиеся причинами, производящими вещи и дающими им форму. Александр Галесский получил почетное прозвище «монарха теологии». В XIII в. прославился своей обширнейшей ученостью Альберт Великий, философ, математик и врач. Он выделялся также знанием естественных наук. Ввиду такого широкого охвата научного знания он получил прозвище «универсальный ученый» (doctor universalis) и «magnus» (великий). В детстве он казался тупым мальчиком, позже в нем проявились блестящие способности, в старости он якобы впал в слабоумие. Об этом его биограф сообщает: «Альберт из осла стал философом и из философа стал ослом». За его приверженность к аристотелевской философии противники называли его «аристотелевской обезьяной». Обладая обширнейшими знаниями, Альберт не был по-настоящему творческим умом. Он обнаруживает мало самостоятельности в своих взглядах. Его комментарии на сочинения Аристотеля представляют собой чаще всего простой пересказ текста этих сочинений. Логику Альберт определяет как созерцательную мудрость (sapientia contemplativa), которая учит, как от известного доходить до познания неизвестного. Логику он делит на две части: учение о несвязанных (incomplexa) элементах, относительно которых возможен лишь вопрос об их сущности (на что дает ответ дефиниция), и учение о взаимно связанных (complexa) мыслях, где идет речь о различных видах умозаключения. Универсалии Альберт трактует в духе реализма. Ведь если бы универсалии не были имманентны вещам, говорит он, то не могли бы быть истинными те высказывания о реальных предметах, в которых говорится об их роде и виде. Это было бы невозможно, если бы в действительности роды и виды не существовали. По его учению, универсалии существуют как формы вещей. Формы же имеют троякое существование: до единичных вещей в божественном уме, в единичных вещах как единое во многом и после единичных вещей вследствие абстракции, которую совершает человеческое мышление. Таким образом, в учении об универсалиях Альберт следует ал-Фараби и ибн-Сине. Сами по себе универсалии, по Альберту, суть вечные эманации (излучения) божественного ума, они не существуют вне божественного духа. Вслед за ибн-Синой Альберт учит, что принцип индивидуализации лежит в материи, поскольку она является носителем или субстратом форм. Но различие материи не есть причина разли- 275 чия формы; наоборот, различие единичных вещей зависит от различия форм, а множественность единичных вещей обусловлена делением материи. Становясь на позицию Аристотеля, Альберт учит, что единичная вещь (hoc aliquid) есть первая субстанция, а общее — вторая субстанция. Итак, Альберт выступает в основном как последователь философии Аристотеля в интерпретации, данной ей ибн-Синой, но отклоняется от последнего, поскольку арабские перипатетики мусульманизировали Аристотеля, а Альбе.рт христианизирует его, подобно тому как Маймонид иудеизировал Аристотеля. Влиянием ибн-Сины на Альберта объясняется и его необычный для того времени взгляд на естественные науки, на роль наблюдения и эксперимента в естествознании. Ученик Альберта Великого Фома Аквинский (1225—1274) привел философию Аристотеля в полное соответствие с учением римско-католической церкви, так сказать, окончательно охри-стианизировал Аристотеля и за это церковью был признан святым: был канонизирован папой Иоанном XXII в 1323 г. Фома был чрезвычайно плодовитым писателем. Самыми крупными его сочинениями были две «Суммы»: одна из них ставит своей целью систематизацию и обоснование христианской теологии, а другая носит полемический характер и представляет собой апологию христианства против языческих мусульманских и еретических учений. «Суммы» Фомы затмили все прежние схоластические «Суммы» как по объему охваченного ими материала, так и по выдержанности линии ортодоксии римско-католической религии. Кроме двух «Сумм», Фоме принадлежали обширные комментарии к сочинениям Аристотеля, изданные в пяти томах, и многие другие сочинения философского и богословского содержания. Специально к логике имеют отношение его сочинения: «О принципе индивидуализации», «О природе рода», «О природе акциденции», «Об интеллекте и интеллигибельном», «О модальных суждениях», «О заблуждениях». В сочинениях Фомы Аквинского дана квинтэссенция схоластики, в них сосредоточены в концентрированном виде все ухищрения схоластической логики для поддержания религиозного мировоззрения. Этим и объясняется возрождение философии Фомы Аквинского в эпоху империализма в Западной Европе и США, когда там восторжествовала реакция и в области идеологии. В теории познания Фома исходит из различения истин разумных и сверхразумных. Последние выходят за пределы человеческого понимания. Тем не менее, по его учению, между истинами разума и сверхразумными истинами откровения не может быть противоречия, истины разума являются преддверием к истинам сверхразумным. Разум не в состоянии доказать истинность учений религии, но он, по мнению Фомы, в силах опровергнуть все нападки против них, и в этом Фома видит главную задачу разума 276 И главное назначение философии. Человеческий разум ФоМа считает ограниченным и склонным к заблуждениям, именно поэтому было необходимо, по его мнению, божественное откровение. Примыкая в теории познания к Аристотелю, Фома выступает против крайнего реализма Платона. Он критикует платоновскую теорию анамнеза и отвергает учение о врожденности идей. В вопросе об универсалиях он занимает позицию аристотелевского умеренного реализма: общее неотделимо от единичных вещей, оно существует в них и только абстрагирующее мышление человека рассматривает общее вне единичного. В конечном счете проблему универсалий Фома решает по ибн-Сине: универсалии существуют раньше единичных вещей в божественном мышлении, затем они существуют в самих вещах в качестве их сущности (quidditas), их субстанциальных форм, и, наконец,— после вещей как понятия человеческого мышления, которое образует их путем абстрагирования их сущности (auid-ditas) от их несущественных свойств. Таким образом, Фома, подобно ибн-Сине и Альберту Великому, говорят о трояком существовании универсалий. Области философии и теологии Фома размежевывает следующим образом: философия имеет предметом своего изучения истины разума, а теология — истины сверхразумные. Превосходство теологии над философией Фома усматривает в том, что теология якобы черпает свои непреложные истины из обладающего абсолютной достоверностью света божественного откровения, тогда как философия свои истины черпает из тусклого света разума, приводящего часто к заблуждениям. Соответственно этому различению Фома составил две «Суммы» — теологическую и философскую. При этом он выступает против мистиков, считавших философию делом дьявола. В теории познания Фомы эклектически переплетаются эмпирические и рационалистические моменты. С одной стороны, он учит, что человеческое познание начинается с воздействия предметов внешнего мира на органы чувств, все наше разумное знание исходит от чувственного опыта и на нем основывается. Разум сам по себе пуст, не заключает никаких идей, и все свое содержание он черпает из ощущений. Таким образом, разум зависит от чувственного опыта. С другой стороны, Фома считает чувственное и разумное познание различными по их существу, говорит о различии форм чувственного и интеллектуального познания и утверждает, что разум заключает в себе основные принципы познания. Самый процесс познания Фома понимает как уподобление познающего субъекта познаваемому им объекту. Познавательный акт, по его учению, имеет своим результатом «интенцию», т. е. «внутреннее слово», которое душа высказывает сама себе. 277 Деятельность разума, согласно учению Фомы, начинается с познания умопостигаемого в чувственных вещах, т. е. с познания сущности единичных вещей, и затем уже поднимается до позна«ния чисто интеллигибельного мира. Чувственное познание как пассивное, чисто рецептивное Фома противопоставляет разуму как активному познанию. И он говорит, что в результате чувственного познания образуются пред* ставления о предметах, а в результате разумного познания понятия о предметах и затем из понятий образуются суждения. Своеобразие интеллектуального познания Фома видит в том, что оно всегда идет от общего к частному, и потому интеллектуальное познание с самого начала своей деятельности обладает основными понятиями и самыми общими истоками. Фома проводит различие между разумом (intellectus) и рассудком (ratio). Сферой рассудка является дискурсивное мышление, именно умозаключения на основе принципов разума. Что касается учений о понятии, суждении, умозаключении и доказательстве, то в этих вопросах Фома является последователем аристотелевской логики. Вокруг учения Фомы развернулась ожесточенная борьба. Многолетняя ожесточенная борьба между томистами и авгу-стинистами разгорелась в Парижском и Оксфордском университетах, бывших в то время ведущими центрами научной жизни Западной Европы. Против томизма вели борьбу также францисканцы. Томизм же был господствующим учением среди доминиканцев. Победителем в борьбе вышел томизм, который уже в следующем столетии был признан официальной философией римско-католической церкви. В XVI в. папа Пий V объявил Фому пятым отцом церкви (первым отцом церкви признавался Августин). В 1879 г. папа Лев XIII издал буллу о возрождении томизма, и с того времени в католических странах на кафедрах философии стала господствующей философия Фомы Аквинского и стали издаваться журналы для пропаганды неотомизма. С наступлением эпохи империализма неотомизм становится идеологическим оружием в борьбе против марксизма и коммунизма и служит империалистической реакции, являясь пережитком феодализма в современном обществе. Самым выдающимся представителем францисканской оппозиции против томизма был Иоанн Дуне Скот, автор комментариев на сочинения Аристотеля по логике, физике, метафизике и психологии; он был также автором ряда сочинений, в которых изложил свое собственное учение и подверг критике взгляды современных ему схоластиков, в особенности Фомы Аквинского. Сила его ума состояла в умении подмечать слабые стороны различных философов и в острой критике выдвигаемых ими положений. 278 Дуне Скот скептически относится к схоластическим доказательствам сотворения мира и бессмертия человеческой души. Он говорит о недоказуемости этих догматов религии доводами разума, однако он не оспаривает эти догматы как таковые. В этом он является предшественником Канта. С последним роднит Дунса Скота и то, что, признавая теоретический разум бессильным решать такие вопросы, как бытие бога, сотворенность мира и бессмертие человеческой души, он, как и Кант, признает примат нравственной воли. Существенное же отличие Дунса Скота от Канта заключается в том, что он признает авторитет церкви в решении этих вопросов и говорит о полной гармонии между философией и религией, являясь в данном отношении таким же схоластиком, как и Фома Аквинский Признавая догматы религии священными и непререкаемыми, Дуне Скот не считает теологию подлинной наукой, поскольку ее аргументы не дают достоверного знания и не являются строго научными доказательствами. Логику же он признает подлинной наукой, такой же, как математика и физика. Дуне Скот разделяет учение ибн-Сины, Альберта и Фомы о трояком существовании универсалий: раньше вещей в качестве форм в божественном духе, в единичных вещах в качестве их сущности (quidditas) и после вещей в качестве понятий человеческого мышления, образующего их посредством абстрагирования. Возражая против номинализма, Дуне Скот говорит, что если бы общее реально не существовало, то все науки, поскольку они имеют своим предметом общее, растворились бы в логике и общее сводилось бы только к понятиям разума. Самым общим из всех понятий, по Дунсу Скоту, является понятие «сущее», которое стоит над категориями, ибо и субстанция и акциденции равно существуют. Это «трансцендентное» понятие возвышается и над противоположностью бога и мира, так как и тому и другому присущ предикат бытия. Однако понятие «сущее:» не есть наивысшее родовое понятие, ибо род предполагает принадлежность к одной и той же категории, между тем один род не может охватить и субстанцию и акциденции. Таким образом, понятие «сущее» нельзя называть родовым понятием. Дуне Скот признает еще и другие трансцендентные понятия, возвышающиеся над различием категорий. Он их подразделяет на единственные (unical) и разделенные (disjunctivae). К первой группе он относит понятия: единое, благое, истинное; ко второй относит понятия: тождественное, различное, случайное, необходимое, актуальное, потенциальное. Равным образом противоположности: равное и неравное, подобное и неподобное — он относит к трансцендентным понятиям, поскольку они не относятся просто к категориям количества и качества. Дуне Скот как истинный схоластик был охвачен страстью проводить тончайшие дистинкции понятий. Так, называя мате- 279 рию, поскольку она еще не детерминирована формой, первомате-рией (prima materia), он подразделяет ее на три вида: первое — первая материя (primo-prima materia), являющаяся совершенно неопределенной, не имеющей в себе никаких различий, всеобщей основой всех конечных вещей, тождественной во всех вещах; второе— первая материя (secundo — prima materia), являющаяся субстратом порождения и повреждения (generatio et corruptio), и третье — первая материя (tertia prima materia), получающая форму извне. Мы не станем углубляться в эти тонкости схоластической философии. Несмотря на весь схоластицизм философии Дунса Скота и его верность религиозной догматике, римско-католической церкви, в его философских сочинениях сильна материалистическая тенденция. Об этом писали К- Маркс и Ф. Энгельс в «Святом семействе»: «Материализм — прирожденный сын Великобритании. Уже ее схоластик Дуне Скот спрашивал себя: „не способна ли материя мыслить"?" Чтобы сделать возможным такое чудо, он прибегал к всемогуществу божьему, т. е. он заставлял самоё теологию проповедовать материализм» '. Из учеников и последователей Дунса Скота упомянем Антония Андрея (Andreae), получившего прозвище «сладчайшего доктора» (doctor dulcissimus), которому принадлежит формулировка логического закона тождества в форме: «Сущее есть сущее» (ens est ens). Из философов XIII в. особое место в истории логики занимает Роджер Бэкон (1214—1294), противник схоластики и сторонник опытного знания и естественных наук, бывший в этом отношении предшественником своего однофамильца Франциска Бэкона Веруламского. Роджер Бэкон говорил-ю жалком состоянии современной ему науки и причину этого усматривал в отсутствии надлежащего научного метода. Он требовал, чтобы от" бесплодных схоластических мудрствовании наука перешла к опытному ис9ледованию явлений природы. Он критически относился к Аристотелю, находя, что часто самый простой опыт больше научает, чем аристотелевские силлогизмы. Выводимые путем силлогизмов заключения нуждаются, согласно учению Роджера Бэкона, в проверке путем опыта. Особенное значение он придавал практической пользе, приносимой науками. Он указывал, какую огромную роль играет наука в развитии техники и увеличении господства человека над природой: благодаря науке совершенствуется строительство домов и кораблей, развивается машиностроение, земледелие, скотоводство и т. д. 'К Маркс и Ф Энгельс Сочинения, т. 2, стр 142. 80 Роджер Бэкон мечтал о новых изобретениях: о создании летательных аппаратов, о повозках и кораблях, которые будут двигаться сами собой и скорость движения которых будет во много раз превосходить скорость тогдашних средств сообщения. Он высказывал мысли о создании телескопа и микроскопа. Идея технического прогресса является одной из главных в его философии. Сам он занимался оптикой и высказал новое для того времени положение,, что свет для своего распространения нуждается во времени. Роджер Бэкон изучал математику, механику, астрономию, оптику и химию не только по греческим, арабским и еврейским сочинениям, но и путем самостоятельных наблюдений и опытов. Высоко ценил он также языкознание и филологию. Метафизику он определял как науку о принципах всех наук. Логику вместе с грамматикой он считал частями философии. Математику он признавал фундаментом всего научного образования, подчеркивая при этом значение категории количества, поскольку, по его мнению, и определение качества, отношения, места и времени часто сводится к количеству. Он написал сочинение по математике в шести книгах. К физическим наукам он относил оптику, учение о тяжести тел, химию, агрикультуру (куда входит и зоотехника), медицину. Роджер Бэкон в своей высокой оценке естественных и технических наук значительно опережал свое время, однако его мировоззрение не свободно еще от мистики, религиозных предрассудков и суеверий. Он отдает дань алхимии, астрологии, говорит о «жизненном эликсире», якобы продлевающем человеческую жизнь, и других подобных фантастических вещах. Роджер Бэкон стремился к реформе науки путем создания правильного научного метода. Он признал два вида познания: путем доказательства и путем опыта (per argumentum et per experimentum). Но при всей значимости умозаключений, ведущих нас к новому знанию, они по мнению Бэкона, не в силах рассеять сомнений и дать вполне достоверное знание, если их результаты не найдут себе подтверждения в опыте (via experien-tiae). Ничто не может быть удовлетворительно познано без опыта. Но самое понятие «опыт» у Роджера Бэкона расплывчато. Наряду с чувственным опытом он признает и внутренний опыт, который он толкует в духе мистики как божественное озарение. В своем главном сочинении «Opus majus» он пишет, что опыт бывает двоякий {duplex est experientia]. Один — через высшие чувства, и таким путем мы опытно познаем то, что есть на небе, при посредстве сделанных для этого инструментов, и то, что здесь внизу, в чем мы удостоверяемся собственным зрением, а также мы знаем о местах, где мы не находимся, от других мудрых людей, которые знают это путем собственного опыта, — это есть опыт человеческий и философский. Однако этого недоста- 281 гочно Человеку, потому что это не дает вполне достоверного знания о телесных вещах вследствие трудности их познания и вовсе не касается духовных предметов. Поэтому разуму необходима еще иная помощь. Итак, Роджер Бэкон говорит, что нельзя ограничиваться только чувственным опытом; необходимо дополнить его собственным и чужим внутренним опытом, в особенности внутренним опытом людей, озаренных «благодатью веры». Он говорит, что «божественные инспирации» необходимы не только для познания духовных предметов, но и для познания телесных вещей. Из этих двух путей познания истины, по мнению Роджера Бэкона, высшим является внутренний опыт, который имеет семь ступеней, завершающихся «экстатическим» познанием. Так, у Роджера Бэкона учение об опыте сочетается с мистикой. Подобно тому как в XIII в. появились обобщающие работы в области философии — так называемые «Суммы», ставившие задачу дать систематизацию и синтез всего материала, относящегося к философским проблемам, так и специально по логике, в том же веке пишутся сочинения с целью дать обзор всего содержания этой науки. Сюда относятся сочинения Шервуда, «Сумма» Ламберта и «Малая логическая сумма» (Summulae logicales) Петра Испанского. Эти сочинения по своему содержанию весьма сходны между собой. Из них самым полным и обстоятельным было сочинение Петра Испанского. Оно состояло из семи разделов: 1) о предложении, 2) об универсалиях, 3) о предикаментах, 4) о силлогизме, 5) о диалектических местах, 6) об ошибках и 7) о свойствах терминов. Первые шесть разделов в основном представляли собой изложение логики Аристотеля и Боэция. Эту часть логики называли «античной логикой» (logica antigua) в отличие от «старой логики» (vetus logica), под которой разумелась средневековая логика до половины XII в.; последующая же логика называлась «современной логикой» (logica moderno-rum). Седьмой раздел в логике Петра Испанского и заключал ' в себе то новое, что было внесено в логику, начиная с середины XII в. Сюда входил вопрос о суппозициях (подстановках), под которыми понималась замена того, что лежит в объеме какого-либо понятия, самим этим понятием, как, например, суждение «Кай смертен» можно заменить суждением «человек смертен». Рассматривался вопрос, в каких случаях допустима суппозиция и в каких случаях она недопустима. Так, например, в отношении суждения «Сократ — плохой художник» недопустима суппозиция «Сократ — плохой человек». Далее сюда относились вопросы об относительных терминах, расширении и ограничении терминов (о расширении и сужении их значения), дистрибутивном их употреблении и др. 282 Многие из этих вопросов вошли в учебники формальной логики нового времени, составляя особую главу о терминах. «Малая сумма» Петра Испанского служила основным учебником логики в Западной Европе до XVI в. Благодаря этому сочинению вошли во всеобщее употребление мнемонические стихи, в которых были даны названия модусов категорического силлогизма (Barbara, Celarent, Darii, Ferio и т. д.). Отметим, что теофрастовские модусы (модусы четвертой фигуры) были здесь даны как дополнительные модусы первой фигуры и их названия были иными, чем принятые позже.' Петр Испанский сам не был автором этих названий и этих стихов, так как раньше они уже встречались у Шервуда и Ламберта. Сама же идея обозначения модусов словами для облегчения их запоминания, по-видимому, принадлежит византийскому ученому XI в. Михаилу Псёллу. Интересен спор, возникший между Прантлем, с одной стороны, Валентином Розе, Тюро (Thurot) и Стаплером, с другой, по вопросу, послужил ли «Синопсис» Пселла образцом для Петра Испанского или же сочинение Петра Испанского было переработано в греческом переводе Георгия Схолария, жившего в XV в. Примыкая к мнению Прантля, мы высказываемся за приоритет Михаила Пселла, в частности, ввиду того, что в греческом тексте в «Синопсисе» сделан лишь первый шаг в этом вопросе: даны слова для запоминания модусов, но еще не разрешена сложная задача выразить в названиях модусов способы редукций модусов второй и третьей фигур Аристотеля, а также и теофрастовских модусов к модусам первой фигуры. Разумеется, задача, разрешаемая у Пселла, Шервуда, Ламберта и Петра Испанского, является в сущности не исследованием логической проблемы, а чисто дидактическим вопросом о способе запоминания правильных модусов категорического силлогизма и правил редукции к модусам первой фигуры всех остальных модусов других фигур. Что же было сделано по этой части Пселлом? Им было дано символическое обозначение общеутвердительных, общеотрицательных, частноутвердительных и частноотрицательных суждений буквами греческого алфавита, обозначающими гласные звуки, и затем были придуманы трехсложные слова, заключающие в себе соответствующие модусам гласные. Этим ограничивается то, что было сделано Пселлом; что же касается Шервуда, Ламберта и Петра Испанского, то они идут значительно дальше, символически фиксируя результаты аристотелевской теории, обосновывающей значимость модусов второй и третьей фигур путем их сведения к модусам «совершенной» первой фигуры, и распространяя эти же аристотелевские способы доказательства и на теофрастовские модусы. . Для облегчения запоминания символических обозначений с помощью гласных суждений, различающихся по количеству и 283 качеству, были взяты гласные слов «affirmo» или «ai» для утвердительных суждений и «nego» или «ео» для отрицательных. Подобным же образом для греческих обозначений мнемоническим приемом могло служить указание на следующие слова: 1) греческое слово «все» (его первая гласная берется для символического обозначения общеутвердительных суждений, а вторая— для общеотрицательных); 2) греческое слово «некоторый» (его гласная служит для символического обозначения частно-утвердительных суждений); 3) греческое слово «утверждение» (его первая гласная символизирует общеутвердительные, а последняя — частноутвердительные суждения); 4) греческое слово «частный» (его первая гласная обозначает частноутвердительные, а последняя — частноотрицательные суждения). Все подобные указания могли облегчать запоминание. Но, по нашему мнению, сама символика была почерпнута не из этих слов. Дело объясняется проще. Классификация суждений по количеству и качеству давала виды в следующем порядке: общеутвердительные, общеотрицательные, частноутвердительные и частноотрицательные. И для их символического обозначения взяты гласные в том порядке, в каком они даны в алфавите: в греческом и латинском алфавитах первая гласная (а; а) взята для обозначения общеутвердительных, а вторая гласная (е; е) — для общеотрицательных суждений. Для обозначения частноутвердительных суждений взята третья гласная в алфавитном порядке (i; i) и для частноотрицательных — четвертая гласная (о; о). При этом пропущены буквы, обозначающие те же звуки, но с иной долготой: пропускается «эта» (т)) греческого алфавита и «йот» (j) латинского алфавита. Заметим, что наряду с данной концепцией происхождения мнемонических силлогистических стихов существует еще иная концепция М. Грабман-на, отрицающая точку зрения Карла Прантля. Своеобразная попытка преобразования логики была предпринята в XIII в. испанцем Раймундом Луллием. Он изобрел так называемое «великое искусство» (ars magna) или «универсальное искусство» (ars universalis). На это свое изобретение он смотрел как на данное ему божественное откровение. Он полагал, что возможно, не изучая самих явлений природы и не зная наук, дать ответы на любые научные вопросы при помощи открытого им «великого искусства». Предлагаемый им для этого метод заключается в чисто механическом комбинировании понятий. Он высказывал идею логической машины, которую в XIX в. возродил Джевонс. Изображенный им механизм состоит из семи кругов, которые вращаются вокруг одной точки, являющейся их общим центром. При вращении этих кругов любые произвольно взятые понятия, соединяясь между собой, образуют всевозможные комбинации. Это совершается легко, чисто механически и затем по- 284 называется смысл или бессмыслица полученных комбинаций. В этом Луллий видит всеобщее руководство для открытия всего, чтб о любом предмете можно исследовать, определять, различать и доказывать. Таким чисто механическим методом, по мнению Луллия, могут быть построены все науки, и этот метод якобы в силах разрешить все научные проблемы. У Луллия было много последовател«й, уверовавших, что им найден универсальный ключ к решению всех научных вопросов. До XVII в. включительно встречаются луллисты, считавшие истинной логикой (vera logica) «великое искусство» Луллия. В этом находили свое выражение неудовлетворенность схоластической логикой и искание новых путей к открытию истины, но это стремление выливалось в смутные, а порой и фантастические идеи. С XIV в начинается третий период схоластики — период разложения и упадка средневекового мировоззрения и схоластической философии. Виднейшим схоластиком первой половины XIV в. был Уильям Оккам. Он был крупным политическим деятелем своего времени, вел борьбу на стороне императора против притязаний пап на господство над светской властью. Преследуемый папой за свои политические и философские взгляды, он бежал в Мюнхен к императору Людовику Баварскому, который вел в то время борьбу с папством. Передают, что при встрече с императором Людовиком Оккам сказал: «Защищай меня мечом, а я буду защищать тебя пером». Таким образом, в развертывавшейся тогда борьбе светских и духовных феодалов Уильям Оккам как публицист и философ был выразителем идеологии светских феодалов. Подобно тому как, согласно политическим убеждениям Ок-кама, власть папы и духовенства должна быть ограничена исключительно церковными делами, должны быть разграничены области веры и научного знания. Теология и философия, по Оккаму, не имеют между собой ничего общего, так как никакие догматы религии (в том числе и само бытие бога и его единство) не могут быть доказаны разумом. Но при этом он не только не нападал на догматы христианской религии, но, напротив, признавал их непререкаемыми истинами. Таким образом, он не затрагивал самой основы схоластики, но считал, что догматы религии суть истины совершенно особого порядка по сравнению с научными истинами. И поэтому его философия занимает, так сказать, безразличное, индифферентное отношение к религии, поскольку в ней свой особый круг вопросов по сравнению с теологией. Уильям Оккам возрождает номинализм, признавая реальностью только единичные вещи и считая универсалии просто понятиями человеческого мышления. Сила Оккама — в его критике схоластических логических приемов, плодивших без меры всякого рода «сущности» путем 285 всевозможных тончайших дистинкций. Против этого Окнам вы-«двигает свое знаменитое положение: не следует без нужды умножать сущности (entia non sunt multiplicand^ praeter necessi-tatem). На этом положении он строит свое опровержение реализма. Та новая форма, которую придал Оккам номинализму, носит название «терминизм», или «интенционализм». Его терминизм имеет родство с древним стоическим концептуализмом и предвосхищает логику Гоббса, в частности учение последнего об «исчислении понятий». Оккам отвергает реализм за гипостазирова-ние абстракций, за превращение их в реальные сущности. Он говорит, что совершенно достаточно признавать реальное существование только единичных вещей (singularia) и что признание существования «универсальных вещей» (res universales) есть пустая затея. Из того, что мы познаем посредством общих понятий, отнюдь не следует, чтобы реально существовало общее как таковое. Универсалии выражают собой то сходное, что имеется в единичных вещах. Наука есть наука об единичных вещах, причем в науке сами единичные вещи замещаются терминами. Что же такое термин? Термин состоит из слова и сигнификации, т. е. термины суть слова, которые являются знаками чего-либо. Оккам различает первичные термины, которые являются знаками самих единичных вещей, и вторичные знаки, которые являются знаками знаков. Универсалии суть не что иное, как знаки, обозначающие множество единичных вещей, сходных между собой. Абстракция, посредством которой образуются в нашем уме общие понятия, основывается на предшествовавших ей восприятиях сходных предметов или на порожденных ими образах памяти. Автором ряда сочинений по логике был оккамист Жан Бури-дан. Ему приписывается так называемый мост ослов (pons asino-rum), относящийся к искусству нахождения среднего термина силлогизма. Средний термин (medius terminus) рассматривается здесь как мост, связывающий два крайних термина. Это учение якобы имело целью научить и тупиц находить средний термин. XIV и XV вв. в Западной Европе являются периодом поздней схоластики, временем разложения схоластической философии. После Оккама в философии и логике выступают эпигоны схоластики. Схоластика постепенно мельчает и вырождается. Идет борьба между следующими школами — томистами, скотистами, оккамистами и аверроистами. Появляются и попытки примирить взгляды борющихся школ. Так, Иоанн Герсон, стремясь примирить реализм и номинализм, выступает с учением, что следует различать реальное и идеальное бытие вещей. Он соглашается с терминистами (оккамистами), что общее существует только в разуме как идеальное бытие, но, с другой стороны, соглашается со скотистами, говоря, что это общее абстрагируется разумом от 2т ёдййичных вещей и существует реально в единичном. Таким образом, он учит, что общее существует в самой действительности и в разуме, но в том и другом оно существует в разной форме. Из схоластических школ XIV—XV вв. наиболее жизненной была школа Оккама. Оккамист Жан Буридан приобрел известность своими сочинениями по логике и физике. Как математик и физик прославился Николай Орезмский, развивший идеи аналитической геометрии, изучивший закон падения тел. Им было высказано положение о суточном вращении земли. Наряду с естественнонаучными исследованиями в школе Оккама зарождается скептицизм, представителем которого является Николай Отре-курийский. Он выступил с критикой понятий субстанции и причинности, явившись таким образом предшественником Юма в этом вопросе. Он признает самодостоверность фактов сознания, но ставит под вопрос существование материальной и духовной субстанций. Причинность он сводит к эмпирически наблюдаемой постоянной последовательности двух явлений. Наивысшим принципом логики он признает закон противоречия. Под знаком схоластики развивалась умственная жизнь Западной Европы на протяжении целого тысячелетия. Обобщая и резюмируя все сказанное выше, можно установить следующие основные характерные черты схоластической философии. Это прежде всего ее тесная связь с религией: схоластическая философия по преимуществу выступает как служанка богословия (ancilla theologiae) или по крайней мере как ее союзница, как младшая сестра, находящаяся под ее опекой. Лишь на заднем плане стоят попытки размежевания философии и теологии и признания за философией относительной самостоятельности. Такое положение философии обусловливалось тем, что очагами образования в средние века служили монастыри и различные философские школы были связаны с монашескими орденами: так, томизм был философией доминиканского ордена, реализм платоновского на-рравления находил своих приверженцев среди августинского ордена. Даже в XIV—XV вв. сохранялась эта связь различных философских направлений с монашескими орденами. Наряду с монастырями центрами, в которых развивалась схоластическая наука, были университеты, число которых в средние века в Западной Европе постоянно росло. Языком средневековой западноевропейской схоластической философии и науки был язык римско-католической церкви—латынь. Западноевропейская схоластика отличалась космополитическим характером: ее адептами были и французы, и англичане, и испанцы, и итальянцы, и немцы и другие народы Западной и Средней Европы. В течение тысячелетия господства схоластики в Западной Европе в мировоззрении безраздельно царили идеализм и мета- 287 физика. Не приходится говорить о философском материализме в это время, можно говорить лишь о материалистической тенденции, проявлявшейся в номинализме. Неизбежным наслоением каждой философской системы в это время был более или менее густой туман мистики, обволакивающий ее. Наряду с идеализмом существенной чертой схоластической философии и науки была их метафизичность. Идея развития в них отсутствовала; идея о том, что все в мире находится в вечном движении и развитии, была совершенно чужда средневековому мировоззрению. Земля мыслилась пребывающей неподвижно в центре Вселенной. Господствовала геоцентрическая система Птолемея. Материальный мир мыслился ограниченным в пространстве и времени. Естествознание находилось в эмбриональном состоянии. Вместо систематического наблюдения и методического опыта, вместо накопления фактов и их обобщения занятия естествознанием за редкими исключениями сводились к изучению физики и других естественнонаучных трудов Аристотеля, Галена, ибн-Сины и к схоластическим умозрительным мудрствованиям о природе вещей. Характерной чертой средневековой схоластической философии и науки была их догматичность, слабое развитие критической мысли. Признавали, что абсолютная истина не только познаваема, но уже полностью раскрыта и ее можно почерпнуть из священного писания отцов церкви и из трудов Аристотеля. Центральной проблемой схоластической философии был логико-метафизический вопрос об универсалиях. Основной вопрос об отношении мышления к бытию в средние века выступал в форме спора об универсалиях. Господствующим направлением в философии был объективный идеализм. Вопрос об универсалиях находил многообразные решения, в основном, сводившиеся к четырем точкам зрения: крайний реализм (платонизм), умеренный 'реализм (аристотелизм), концептуализм (Абеляр) и крайний номинализм (Расцеллин, Оккам). Все эти решения в своей основе были объективным идеализмом, одни последовательным идеализмом, другие — непоследовательным, иногда с уклоном в сторону материализма или субъективного идеализма. В схоластической логике господствовал Аристотель, но это был не подлинный Аристотель, а перетолкованный в чисго идеалистическом духе. Из логики Аристотеля была исключена ее материалистическая сторона. Логика Аристотеля в схоластике была формализована. Что касается того нового, что внесла западноевропейская схоластика в разработку вопросов логики помимо бесчисленных вариаций реализма и номинализма, то оно заключалось в двух добавлениях к античной логике: во-первых, в учении «о свойствах терминов» (суппозиции и др.) и, во-вторых, в мнемотехнической обработке аристотелевской силлогистики, в создании таких названий модусов категорического силлогизма, которые заключали в себе указания на правила сведения к модусам первой фигуры модусов остальных фигур. И то и другое добавление нашло свое завершение в «Малой логической сумме» Петра Испанского, сочинение которого стало каноном для последующих столетий схоластической науки. Однако эти добавления не были делом самого Петра Испанского. Он лишь обобщил и привел в систему то, что было сделано до него. Учение о свойствах терминов, их особенностях стало разрабатываться в Парижском университете, где начало этому положили Абеляр и грамматик Петр Элиас. Это учение о терминах разрабатывалось совместными усилиями логиков и грамматиков и излагалось в многочисленных работах до Петра Испанского. Корни же этого учения восходят к Боэцию и стоикам, ставившим логику и грамматику в тесную связь между собой. Другое добавление к античной логике, внесенное схоластикой,— мнемотехнические приемы для усвоения силлогистики было до Петра Испанского разработано Вильгельмом Шервудом и Ламбертом, а первые шаги в этом направлении, по-видимому, восходят к Михаилу Пселлу. Но если у Пселла только гласные в названиях модусов силлогизма имели символическое значение, то в западноевропейской логике и согласные также получили смысловую нагрузку. Схоластическая логика ставила себе задачу вооружать искусством доказывать и опровергать, но не преследовала цели научить приемам открытия новых научных истин. Исключение составляло «великое искусство» комбинирования понятий, изобретенное Луллием, которое претендовало быть искусством открытия (ars inveniendi) новых истин. «Великое искусство» Лул-лия находило себе последователей даже за пределами эпохи схоластики. Им занимались Агриппа, Джордано Бруно и другие деятели эпохи Ренессанса. Оно оказало влияние и на Лейбница (на его идею «универсальной науки»), на развившуюся в новое время математическую логику и на изобретателей «логических машин». Историческая заслуга схоластической логики заключалась в том сугубом внимании, которое она уделяла точности понятий, выяснению их содержания, значению терминов и их логических соотношений («суппозиций»). Но в разработке этих вопросов схоластическая логика впала в крайности, нагромоздив тончайшие неудобоприменимые различения понятий и терминов. Раздув до невероятных размеров формальные различения понятий, схоластика фактически придала формальным различиям реальный смысл. Далее |
