Карл Мангейм

ДИАГНОЗ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

Аналогичная концентрация произошла и в области управления. Телефон, телеграф, радио, железные дороги, автомобили и, наконец, научное управление с помощью крупных организаций ускорили централизацию управления и контроля. Подобная же концентрация имеет место и в области формирования общественного мнения. В этом направлении действует механизированное массовое производство идей с помощью прессы и радио. Если добавить к этому возможность контролировать школу и всю сеть образования из единого центра, то станет ясно, что происшедший в недалеком прошлом переход от демократической формы правления к тоталитарной объясняется не столько изменением идей в умах человечества, сколько изменением самих принципов и методов управления обществом.

Новая наука о человеческом поведении дает в руки правительства знание о человеческом разуме, которое можно либо использовать для увеличения эффективности управления, либо превратить его в инструмент, играющий на эмоциях масс. Развитие социальных служб позволяет оказывать давление на нашу частную жизнь. Таким образом, появляется возможность сделать объектом общественного контроля психологические процессы, которые ранее считались сугубо личными.

Я уделяю так много внимания этой социальной технологии, ибо считаю, что она ограничивает возможности развития современного общества. Характер социальной технологии для общества даже более важен, нежели его экономическая структура или социальная стратификация. С ее помощью можно затормозить или изменить функционирование экономической системы, разрушить одни социальные классы и поставить на их место другие.

Я называю эти методы технологией, поскольку они сами по себе не могут быть ни хорошими, ни плохими. Все зависит от того, как захочет использовать их человек. Главная особенность современной технологии состоит в том, что в ней содержится тенденция к усилению централизации и, следовательно, к укреплению власти меньшинства и диктатуре. Имея в своем распоряжении бомбы, аэропланы и механизированную армию, а также такие средства связи, как телеграф и радио, крупные промышленные предприятия и иерархическую бюрократическую машину в целях производства и распределения товаров и управления людьми, можно с этих ключевых позиций принимать важнейшие решения. Постепенное установление этих ключевых позиций в современном обществе сделало планирование не только возможным, но и неизбежным. Все происходящие в обществе процессы и события - это не что иное, как результат естественного взаимодействия между малыми самостоятельными единицами. Отдельные индивиды и

[415]

небольшие предприятия сейчас уже больше не стремятся достичь равновесия с помощью конкуренции и взаимного приспособления. В различных областях социальной и экономической жизни существуют огромные комбинаты, сложные социальные единицы, которые недостаточно гибки, чтобы самим провести свою реорганизацию, и потому должны управляться из центра.

Значительная эффективность тоталитарного государства объясняется не столько его более эффективной и крикливой пропагандой, как обычно считают, сколько пониманием того, что массовое общество не может управляться грубыми доморощенными методами, которые годились в эпоху ремесленников. Террористическая эффективность тоталитарного государства заключается в том, что, координируя методы управления, оно порабощает большую часть населения и навязывает ему убеждения, мнения и поведение, не свойственные истинной природе гражданина.

При описании концентрации социальной технологии я сознательно ссылаюсь на изменения, характеризующие саму структуру современного общества. Это означает, что если искать главную причину того, что случилось в Германии, Италии, России и других тоталитарных странах, в изменении характера социальной технологии, то вопрос о том, когда та или иная группа в пока еще демократических странах прибегнет к такой технологии, является только вопросом времени и возможности. Такие катастрофы, как война, депрессия, рост инфляции и безработица, требующие применения чрезвычайных мер (т. е. концентрации максимальной власти в руках правительства), обязательно ведут к ускорению этого процесса. Еще до начала войны напряженность, вызванная существованием тоталитарных государств, вынуждала демократические страны принимать меры, схожие с мерами тоталитарных государств во время революции. Само собой разумеется, что тенденция к концентрации должна увеличиваться во время войны, когда становятся необходимыми мобилизация, распределение продовольствия и других товаров.

После такого описания социальной технологии вы можете по праву сказать: «Что за мрачная перспектива? Есть ли у нас какой-то выход? Или же мы просто жертвы слепого процесса, который сильнее всех нас?» Ни один диагноз не является совершенным, если он не предлагает какого-то лечения. Нужно изучать общество таким, как оно есть, для того, чтобы наметить меры, которые могли бы сделать его таким, каким оно должно быть. Дальнейшие исследования позволяют нам, к счастью, освободиться от чувства отчаяния и призывают нас к действию.

[416]

II. Третий путь: воинствующая демократия

До сих пор я описывал социальную технологию. Подобно любой технологии она ни хороша и ни плоха сама по себе. Все зависит от того, как ее используют человеческие воля и рассудок. Если она предоставлена сама себе и развивается бесконтрольно, то ведет к диктатуре. Если же эту технологию постоянно контролировать и заставить служить добрым целям, если не технология господствует над человеком, а человек над технологией, то ее можно считать одним из самых великолепных достижений человечества. Однако мы сможем повернуть ход событий и предотвратить то, что случилось с Германией, Италией и Россией, только если будем бдительны и используем наши знания на благо всем. Принцип laisser-faire больше уже нам не поможет: мы будем вынуждены сознательно повернуться лицом к грядущим событиям, используя конкретные знания об обществе. Такой анализ необходимо начать с некоторых предварительных замечаний, которые, возможно, помогут нам определить нашу политику.

Во-первых, не всякое планирование - зло. Мы должны различать планирование ради подчинения и ради свободы и многообразия. В обоих случаях велика роль координации средств социальной технологии, таких, как образование, пропаганда, администрация. Существует также различие между координацией для достижения однообразия и координацией ради разнообразия. Дирижер оркестра осуществляет координацию между различными инструментами, и от него зависит достижение общего эффекта монотонности или разнообразия. Осуществляемая диктатором координация гусиных шагов -это наиболее примитивный пример правильного понимания значения координации. Истинная координация в социальной сфере означает увеличение экономии и более целесообразное использование социальной технологии. Чем больше мы думаем о лучших формах планирования, тем скорее приходим к выводу, что в наиважнейших сферах жизни надо намеренно воздерживаться от вмешательства и оставлять свободное поле для спонтанности, не искажая ее излишним управлением. Вы можете составить расписание для школы-интерната и прийти к выводу о том, что в определенные часы ученикам должна быть предоставлена полная свобода. И даже если вы остаетесь хозяином ситуации и решаете не вмешиваться в определенные сферы жизни, все равно вы во власти планирования. Такого рода намеренный отказ от вмешательства со стороны планирующего органа радикальным образом отличается от намеренного вмешательства, существующего в обществе типа laissez-faire. И хотя совершенно очевидно, что планирование вовсе не обязательно означает координацию

          [ 417]

гусиных шагов, все же именно таким образом бюрократический и воинствующий дух тоталитарных государств искажает его смысл.

Есть очень простая причина, по которой в конечном итоге массовое общество не может выжить, если оно плодит лишь подчинение. Французский социолог Дюркгейм в книге «Разделение труда в обществе»³ впервые указал на то, что только очень примитивные общества могут существовать на основе гомогенности и подчинения. Чем сложнее социальное разделение труда, тем больше дифференциация его типов. Интеграция и единство большого общества достигаются не через единообразное поведение, а через взаимное дополнение функций. В индустриальном обществе людям свойственно держаться вместе, поскольку фермер нуждается в услугах промышленного рабочего, ученого, и наобороот. Кроме профессиональных различий существуют и индивидуальные особенности, необходимые для того, чтобы делать новые изобретения и контролировать развитие. Все это лишь подкрепляет наше утверждение о том, что бюрократическая и военная модель планирования должна быть заменена новой моделью планирования ради свободы.

Второе замечание заключается в том, что планирование не обязательно должно основываться на диктатуре. Координация и планирование вполне возможны на демократической основе. Ничто не мешает парламентскому механизму осуществлять необходимый контроль в плановом обществе.

Для успешного функционирования нового социального порядка нужно не только сохранить абстрактный принцип демократии, но и придать ему новую форму: необходимо добиться также соблюдения социальной справедливости, если мы хотим гарантировать действие нового социального порядка. Функционирование существующей экономической системы, если пустить ее на самотек, приведет в самый кратчайший срок к увеличению различий в доходах и благосостоянии между различными классами до такой степени, что это уже само по себе вызовет недовольство и социальную напряженность. Однако поскольку демократический порядок основывается на демократическом согласии, принцип социальной справедливости является не только этическим принципом, но и одним из условий функционирования самой демократической системы. Требование большей справедливости вовсе не обязательно подразумевает механическое понятие равенства. Разумные различия в доходах и накоплении богатства могут сохраняться в обществе с целью стимулирования лучших достижений, пока они не нарушают общих тенденций планирования и не вырастают до таких размеров, что препятствуют сотрудничеству между различными классами.

[418]

Стремление к большей справедливости имеет тс преимущество, что оно вполне осуществимо с помощью существующих средств реформирования общества: налогообложения, контроля за инвестициями, государственного механизма управления и расширения социальных служб; оно не нуждается в революционном вмешательстве, которое неизбежно порождает диктатуру. Изменения, происходящие в результате реформ, обладают по сравнению с революционными изменениями тем преимуществом, что могут рассчитывать на помощь бывших ведущих демократических групп. Если новая система начинает с разрушения прежних ведущих групп общества, то она опрокидывает также все традиционные ценности европейской культуры. Жестокие преследования либеральной и консервативной интеллигенции, а также церкви направлены на то, чтобы уничтожить последние остатки христианства и гуманизма и тем самым обречь на неудачу все попытки установления мира на земле. Если новое общество хочет жить долго и быть достойным всех предыдущих усилий человечества, то новое руководство должно смешаться со старым. Лишь совместно они смогут вдохнуть новую жизнь в те элементы традиционной культуры, которые представляют ценность и могут развиваться путем творческой эволюции.

Совершенно очевидно, однако, что новый социальный порядок не может быть достигнут только благодаря более искусному и гуманному применению социальной технологии. Для этого необходимо духовное руководство, которое представляет собой нечто большее, нежели систему решений технических вопросов. Система либерального общества типа laissez-faire могла предоставить окончательное решение случаю, чудодейственным самоуравновешивающим силам экономической и социальной жизни. Поэтому век либерализма характеризовался плюрализмом целей и ценностей и нейтральным отношением к основным жизненным проблемам.

Либерализм типа laissez-faire принял нейтралитет за терпимость. Ни демократическая терпимость, ни научная объективность не означают, однако, что мы не должны иметь собственного .мнения о том, что считать истинным, или что нам не следует вступать в дискуссию относительно истинных ценностей и целей жизни. Терпимость предполагает лишь то, что каждый должен иметь законную возможность изложить свои доводы, и вовсе не означает, что никто не должен им верить. Позиция нейтралитета в нашей современной демократии зашла так далеко, что мы, руководствуясь одной только справедливостью, разуверились в собственных целях, перестали думать о том, что нужно мирное урегулирование, что надо спасти свободу и сохранить демократический контроль.

Наша демократия должна стать воинствующей, если она хочет выжить. Есть, конечно, основополагающее различие

[419]

между воинственным духом диктатора, стремящегося навязать своим гражданам всеобщую систему ценностей и надеть на них смирительную рубашку социальной организации, с одной стороны, и воинствующей демократией - с другой, которая стала таковой, только защищая процесс социальных изменений и те основные добродетели и ценности, которые являются основой мирного функционирования социального порядка, - братскую любовь, взаимопомощь, порядочность, социальную справедливость, свободу, уважение к личности. Новая воинствующая демократия вырабатывает новое отношение к ценностям. Оно будет отличаться от релятивистской позиции laissez-faire предыдущего века и будет согласовываться с теми основными ценностями, которые приняты в традиции западной цивилизаций.

Угроза нацизма больше чем что-либо другое заставила нас осознать тот факт, что демократии имеют общий набор основных ценностей, унаследованных от классической античности и в еще большей мере от христианства, и что не представляет особого труда определять их и следовать им. Но воинствующая демократия воспримет от либерализма веру в то, что в высокодифференцированном современном обществе - независимо от тех основных ценностей, относительно которых необходимо будет общее демократическое согласие, целесообразно оставить за другими, более сложными ценностями свободу экспериментирования и индивидуальность выбора. Синтез этих двух принципов найдет отражение в нашей системе образования, так что основные ценности и добродетели будут воспитываться у детей с помощью всех имеющихся в нашем распоряжении средств, в то Бремя как более сложные вопросы будут оставаться открытыми, дабы избежать пагубных последствий фанатизма.

Основные проблемы нашего времени могут быть сформулированы в виде следующих вопросов: существует ли возможность планирования, основанная на сотрудничестве и все же оставляющая простор для свободы? Может ли новая форма планирования отказаться от вмешательства за исключением тех случаев, где свободное регулирование ведет не к гармонии, а к конфликту и хаосу? Есть ли форма планирования, приближающая нас к социальной справедливости, постепенно ликвидирующая растущие различия в доходах и благосостоянии общественных слоев? Существует ли возможность преобразования нашей нейтральной демократии в воинствующую? Можем ли мы изменить наше отношение к оценкам таким образом, чтобы стало возможным демократическое соглашение по основным проблемам, в то время как более сложные из них останутся делом свободного выбора?

[420]

III. Стратегическая ситуация

Наш диагноз был бы неполным, если бы мы изучили все возможности лишь абстрактно. Любой социологический или политический анализ должен уделять особое внимание конкретной ситуации. Какова же эта стратегическая ситуация? Существует целый ряд сил, которые, по-видимому, действуют в указанном мной направлении. Во-первых, усиливается разочарование в методах laissez-faire. Постепенно растет понимание того, что они были разрушительными не только в экономической области, где вызвали цикличность производства и массовую безработицу, но и в политической, где они частично несут ответственность за теперешнее состояние либеральных и демократических государств. Принцип laissez-faire, предоставляющий вещам идти своим ходом, не может конкурировать с эффективным сотрудничеством, так как развитие осуществляется слишком медленно, зависит от импровизации и поощряет излишние расходы, присущие бюрократической системе. Во-вторых, растет разочарованность в фашизме, который оказался достаточно эффективным, но его эффективность от дьявола. В-третьих, серьезные сомнения вызывает коммунизм, даже в умах тех людей, для которых он, как доктрина, означал панацею от всех пороков капитализма. Эти люди не только вынуждены взвешивать шансы коммунизма на его внедрение с помощью революционных методов в западных странах с их дифференцированной социальной структурой, но и могут закрывать глаза на некоторые изменения, произошедшие со времени смерти Ленина в период господства Сталина. И чем больше они вынуждены признать, что то, что случилось, было неизбежным компромиссом с реальностью, тем больше они вынуждены учитывать наличие подобных явлений где-либо еще. Существующие факты свидетельствуют о том, что коммунизм является действенным и способен на большие достижения, пока речь идет о государстве народных масс. Ошибки в расчетах появляются тогда, когда обнаруживается, что ни диктатура, ни государство не собираются отмирать. Маркс и Ленин верили в то, что диктатура является лишь переходной стадией, которая исчезнет с установлением нового общества. Сегодня мы знаем, что это было типичным заблуждением XIX века. Когда Маркс разрабатывал эту идею, можно было указать на судьбу абсолютизма, который повсюду медленно уступал место демократии. Однако этот процесс в свете нашего анализа объясняется тем фактом, что в XIX веке социальная технология была еще весьма неэффективной и сильные мира сего вынуждены были вступать в компромисс с низшими слоями. В современном тоталитарном государстве, где весь аппарат принадлежит одной-единственной партии и

[421]

ее бюрократической системе, мало шансов на то, что она отдаст свою власть добровольно.

Итак, остается возможность того, что в результате общих опасений и разочарований все более будет развиваться реформистский подход. Война создала объединенный фронт, своего рода естественный консенсус, необходимый для таких реформ. В конечном счете именно от нас зависит, сможем ли мы использовать преимущества этого единодушия. В данный момент вопрос состоит в том, понимаем ли мы глубокий смысл так называемых чрезвычайных мер. Это шаг по направлению к необходимой координации социальной технологии, которая находится в нашем распоряжении, без отказа от демократического контроля, основанного на сотрудничестве всех партий. Конечно, многие из этих чрезвычайных мер не могут и не должны оставаться постоянными. Однако некоторые из них должны продолжать свое действие, поскольку являются выражением того факта, что насущные потребности общества всегда и везде должны главенствовать над привилегиями отдельных индивидов. С другой стороны, если мы хотим сохранить великие традиции западной цивилизации, то мы должны энергично защищать те права индивида, от которых зависит истинная свобода.

Ознакомившись с данным анализом стратегической ситуации, можно возразить, что политическое единство, порожденное войной, не может длиться долго после того, как исчезнет угроза со стороны общего врага. Преимущество военного критического положения с точки зрения планирования состоит в том, что оно создает единство целей. Мой ответ гласит, что каким бы ни был исход этой войны, нам грозит опасность социального и экономического хаоса, которая, возможно, придет на смену угрозе фашистской агрессии. Эта опасность может, конечно, привести к сотрудничеству между группами и партиями, если они под давлением существующего положения окажутся в состоянии отреагировать на нее творчески и на более высоком моральном уровне, основываясь на лучшем понимании ситуации, чем это требуется при нормальных условиях. Если это произойдет, то будет достигнуто сотрудничество и согласие по некоторым основным долгосрочным проблемам, и можно будет планировать переход к более высокой стадии цивилизации. Как в жизни индивида, так и в жизни нации в час кризиса обнаруживается особая жизнеспособность. Теперь мы должны подготовить почву для полного понимания важности текущего момента.

Необузданная критика форм свободы и демократии, имевшая место в последние десятилетия, должна прекратиться. Даже если мы признаем, что свобода и демократия несовершенны до тех пор, пока экономическое неравенство мешает

[422]

реализации социальных возможностей, будет все же безответственным не осознавать, что они представляют собой колоссальное достижение, с помощью которого мы добиваемся общественного прогресса. Прогрессивные группы в обществе будут тем охотнее выступать за реформы, чем очевиднее становится тот факт, что современные революции ведут к фашизму и шансы революции значительно уменьшаются, когда объединенная партия возьмет в свои руки ключевые позиции и сможет предотвратить любое организованное сопротивление.

Печальный опыт последних нескольких лет научил нас тому, что диктатура может править даже против воли большей части населения. Причина этого заключается в том, что технология революции очень сильно отстает от технологии управления. Баррикады, символы революции - это реликвии тех времен, когда их воздвигали против конницы. Отсюда следует, что эволюционные методы обладают несомненным преимуществом. Что касается правящих классов, то можно надеяться на то, что более разумные из них в изменившихся условиях предпочтут постепенный переход от современной неплановой фазы капитализма к более демократическому планируемому обществу, которое будет представлять собой альтернативу фашизму. Хотя фашизм формально не лишает собственности правящие классы, государственное вмешательство растет и постепенно подчиняет их. Для этих классов стратегическая проблема состоит в том, чтобы расколоть свои ряды и отделить потенциальных фашистов от тех, кто наверняка пострадает от фашистского эксперимента.

Я считаю, что новый общественный порядок может быть создан, а диктаторские тенденции современной социальной технологии подлежат контролю, если у нашего поколения хватит смелости, воображения и желания, чтобы справиться с этими тенденциями и направить их в нужное русло. Это надо сделать немедленно, пока эта технология еще эластична и не монополизирована одной-единственной группой. От нас зависит, сможем ли мы избежать ошибок демократий прошлого, которые в силу незнания этих основных тенденций не смогли предотвратить возникновение диктатуры. Историческая миссия нашей страны состоит именно в том, чтобы на основе давних традиций демократии, свободы и добровольных реформ создать общество, которое будет жить под знаком нового идеала: «Планирование ради свободы».

Глава II. Кризис оценок

I. Противоположные философские системы

Поначалу лишь немногие осознавали грядущий хаос и кризис нашей системы оценок. Они заметили, что религиозное и моральное единство, служившее интегрирующей силой средневекового общества, исчезает. Этот распад был не вполне очевиден, поскольку философия Просвещения, казалось, предлагала новый жизненный подход с помощью объединяющей цели. Из этого развились секуляризованные системы либерализма и социализма. И прежде чем мы поняли, что наше будущее зависит от борьбы между этими двумя точками зрения, появилась новая система оценок - система универсального фашизма. Основные принципы этой новой системы настолько сильно отличаются от предыдущих, что внутренние различия между последними исчезают.

Так, в одной и той же социальной среде мы имеем дело с противоречащими друг другу философскими системами. Во-первых, это религия любви и всеобщего братства, вдохновляемая христианской традицией и служащая мерой оценки нашей деятельности. Во-вторых, это философия просвещения и либерализма, оценивающая свободу и человеческую личность как высшую цель и рассматривающая богатство, уверенность, счастье, терпимость и благотворительность как средства достижения этой цели. Кроме этого, нашему обществу бросила вызов идеология социализма, рассматривающая равенство, социальную справедливость и плановый социальный строй как желанные цели нашего времени. И наконец, существует самая новая философия с ее идеалом демонического человека, обладающего чистотой расы и плодовитостью, провозглашающая такие родовые и военные достоинства, как завоевание, дисциплина и слепое послушание.

Нас разделяют не только различные оценки таких крупных проблем, как принципы добродетельной жизни и наилучшей общественной организации, у нас отсутствует также, особенно в демократических обществах, определенная точка зрения относительно нормативной модели человеческого поведения. И если одна модель воспитания готовит новое поколение осуществлять и защищать свой разумный интерес в мире, полном конкуренции, то другая придает большее значение бескорыстию, служению обществу и подчинению общественным целям. И если одна социальная модель руководствуется идеалом аскетизма и подавления, то другая всячески поощряет самовыражение.

У нас нет общепринятой теории и практики относительно характера свободы и дисциплины. Одни думают, что

[424]

дисциплина возникнет сама по себе, в результате действия саморегулирующих сил, внутренне присущих группе, если предоставить всем полную свободу и ликвидировать давление со стороны внешних сил. В противовес этой анархической теории другие утверждают, что введение строгих правил в тех сферах жизни, где это необходимо, не подавляет, а расширяет истинную свободу. Для таких мыслителей дисциплина является предварительным условием свободы. Так как мы не имеем устоявшейся точки зрения на свободу и дисциплину, не удивительно, что нет и ясно определенных критериев для обращения с преступниками, и мы не знаем, должно ли наказание носить карательный и устрашающий характер или же оно должно носить характер его, преступника, исправления и приспособления к жизни в обществе. Мы не знаем, считать ли нарушителя закона грешником или больным, и не можем решить, кто виноват - он или общество.

Этот кризис оценок проявляется не только в таких крайних случаях неадекватного приспособления к общественным нормам, как преступление. У нас нет даже общепринятой политики в области образования наших обычных граждан, ибо по мере развития общественного прогресса мы все меньше понимаем, чему их учить. На начальном уровне образования мы не можем решить, состоит ли наша цель в воспитании миллионов рационалистов, которые отбросят обычаи и традиции и будут судить в каждом отдельном случае по существу дела; или же главная цель обучения - в том, чтобы научить обращаться с тем социальным и национальным наследием, которое сосредоточено в религии. На высшем уровне образования мы не знаем, отдать ли предпочтение специализации, которая так настоятельно необходима в индустриальном обществе с его строгим разделением труда, или же готовить всесторонне развитую личность с философским образованием.

Подобная нерешительность характерна не только для области образования; мы так же смутно представляем себе смысл и ценность труда и досуга. Система труда ради прибыли и денежного вознаграждения находится в процессе дезинтеграции. Люди стремятся достичь стабильного уровня жизни, однако кроме этого они хотят чувствовать, что они полезные и важные члены общества, имеющие право понимать смысл своей работы и общества, в котором они живут. В то время как в массах пробуждаются эти чувства, в рядах богатого и образованного меньшинства происходит раскол. Для некоторых их высокое положение и накопление благ означают прежде всего возможность наслаждения неограниченной властью;

для других - возможность применить свои знания и умения, осуществляя руководство и взяв на себя ответственность. Первая группа - это потенциальные фашистские лидеры,

[425]

вторая - те, кто хочет способствовать созданию нового общественного порядка, когда во главе общества стоят компетентные руководители.

Как я уже указал, существуют совершенно различные интерпретации и оценки не только труда, но и досуга. Пуританское чувство вины в связи с ничего-не-деланием и отдыхом все еще борется с возникающим гедонистическим культом жизнеспособности и здоровья. Идея ценности уединения и размышления сталкивается с идеей массового развлечения и восторга. Существуют различные мнения и в отношении сексуального поведения. Некоторые все еще осуждают секс вообще, пытаясь наложить на него табу, другие же видят в снятии с этой сферы жизни завесы таинственности и воздержания средство избавления от многих наших психологических недугов. Наши понятия и идеалы женственности и мужественности меняются от группы к группе, и отсутствие общепринятых взглядов является причиной конфликтов не только в философских дискуссиях, но и в ежедневных взаимоотношениях между мужчинами и женщинами.

Итак, в нашей жизни нет ничего такого, даже на уровне таких обычных потребностей, как еда или манера поведения, относительно чего наши взгляды не расходились бы. У нас нет единого мнения даже относительно того, плохо или хорошо, что существует такое разнообразие мнений; мы не знаем, что предпочесть - конформизм прошлого или современную свободу выбора.

Но есть одна вещь, которую все мы осознаем достаточно четко, а именно тот факт, что нехорошо жить в обществе, в котором нет установленных норм и которое развивается нестабильно. Мы это еще лучше понимаем в настоящий момент, когда находимся в состоянии войны, когда мы должны принимать решения быстро и без колебаний, сражаясь с врагом, система ценностей которого специально упрощена с целью принятия быстрых решений. В мирное время историк или иной мыслитель могут быть заинтересованы в том, чтобы изучить огромное количество возможных реакций на один и тот же стимул и существующую борьбу между различными точками зрения и нормами. Однако даже и в мирное время это огромное множество оценок может стать неприемлемым, особенно в крайних ситуациях, когда требуется дать ответ «да» или «нет». В таких ситуациях многие люди, видя, с какой нерешительностью демократические правительства принимают свои решения, склонны соглашаться с известным фашистским политологом, который сказал, что плохое решение лучше, чем никакое. Это верно в той степени, что нерешительность системы laissez-faire автоматически готовит почву для будущей диктатуры. Так, задолго до начала войны неко-

[426]

торые дальновидные мыслители осознали опасность, таящуюся в кризисе оценок, и попытались найти более глубокие причины кризиса.

II. Противоречия в понимании причин нашего духовного кризиса

Двумя главными антагонистическими точками зрения на причины нашего духовного кризиса являются идеалистическая и марксистская. Религиозным мыслителям и философам-идеалистам было с самого начала ясно, что кризис оценок - это не результат, а, скорее, причина кризиса нашей цивилизации. По их мнению, борьба различных сил в истории человечества объясняется расхождением между приверженностью к авторитету или к меняющимся оценкам. Отказ современного человека от христианских, а затем и от гуманистических оценок - конечная причина нашего кризиса, и пока мы не восстановим духовное единство, наша цивилизация обречена на гибель. Марксисты придерживаются противоположной точки зрения. По их мнению, то, что происходит в мире в настоящее время, - не что иное, как переход от одной экономической системы к другой, а кризис оценок - это всего лишь шум, создаваемый столкновением этих систем.

Сторонники либерализма считают, что нужно освободить экономическую систему от государственного вмешательства в рыночные отношения, а духовную сферу предоставить самой себе. Марксист рассматривает идеологию и оценки как часть общественного процесса, однако сосредоточивается в основном на экономическом аспекте общества и надеется на то, что после установления надлежащего экономического порядка в силу диалектической взаимозависимости автоматически наступит всемирная гармония. И поскольку источник наших разногласий надо искать в антагонизмах, присущих капиталистической системе, то вполне естественно, что уничтожение этой системы поставит все на место.

Я считаю крупным достоинством марксистского подхода, по сравнению с чисто идеалистическим, осознание того факта, что вся культурная жизнь и сфера оценок зависят от некоторых социальных условий, среди которых основная роль принадлежит характеру экономического строя и соответствующей классовой структуры. Такая постановка вопроса открыла новое поле исследования, которое мы называем социологией культуры. С другой стороны, исключительное значение, придаваемое экономическому базису общества, с самого начала ограничило кругозор этой новой науки. С моей точки зрения, культурная жизнь зависит от множества других социальных факторов и условий, и вокабулярий социологии, рассматривающей

[427]

кризис культуры лишь с помощью категории «класса», слишком уж сильно ограничен, равно как и точка зрения, согласно которой кризис оценок объясняется лишь экономическими и классовыми факторами.

Различие между двумя социологическими подходами -марксистским и моим - становится еще яснее при рассмотрении предлагаемых ими способов исцеления общества. Согласно марксистской точке зрения, надо лишь установить надлежащий экономический порядок - и существующий хаос в оценках исчезнет. С моей точки зрения, здоровая экономическая система - обязательное условие выхода из кризиса, однако этого вовсе не достаточно, поскольку есть множество других социальных условий, влияющих на процесс создания и распространения ценностей, причем каждое из них надо рассматривать отдельно.

Оба социологических подхода, как мой, так и марксистский, едины в том, что бесполезно рассматривать ценности абстрактно; их толкование должно быть увязано с социальным процессом. Ценности⁴ находят свое выражение прежде всего в том выборе, который делают индивиды: отдавая предпочтение одному перед другим, я произвожу оценку. Однако ценности предстаю" не только в субъективном решении как выбор, осуществляемый индивидами; они выступают также и в виде объективных норм, т. е. советов; делай то, а не другое. В этом случае они устанавливаются обществом и служат для регуляции человеческого поведения. Основная функция этих объективных норм состоит в том, чтобы заставить членов общества действовать и вести себя таким образом, чтобы вписываться в модели существущего порядка. Благодаря своему двойственному происхождению оценки лишь частично являются выражением субъективных устремлений, частично же они суть воплощение объективных социальных функций. Таким образом, происходит постоянное уравновешивание того, что индивиды хотели бы сделать, если бы их выбор определялся только их личным желанием, и тем, что их заставляет делать общество.

Пока структура общества проста и статична, установленные оценки действуют довольно долго; однако если общество находится в процессе изменения, сразу же меняются и оценки. Изменение структуры общества обязательно влечет за собой переоценку и новое определение текущей ситуации. Новый социальный порядок не может существовать без такой переоценки, ибо только благодаря ей индивиды могут действовать по-новому и отвечать на новые вызовы. Таким образом, процесс оценки - это не просто сверхфеноменологическая суперструктура, дополняющая экономическую систему, но и аспект социального изменения во всех тех сферах деятельности, где

[428]

желательно изменение поведения индивидов. И если в своих наиболее важных функциях оценки действуют в качестве социального контроля наподобие дорожных огней, то совершенно очевидно, что мы не можем внести порядок и гармонию в хаос этого контроля, пока не узнаем немного больше о тех социальных процессах, которые приводят в действие эту систему контроля, а также о тех социальных условиях, которые могут нарушить действие этой системы.

Определенно существует взаимосвязанная система социальной и психологической деятельности, в рамках которой осуществляется ценностная ориентация; ее наиважнейшими компонентами являются создание оценок, их распространение, согласование, стандартизация и усвоение. Имеются также определенные социальные условия, способствующие или препятствующие плавному ходу этого процесса.

Теперь я совершенно определенно заявляю: произошло полное смещение социальных факторов, от которых зависит плавный ход указанного процесса. Однако мы были настолько слепы, что не смогли должным образом распознать эти факторы и тем более поставить все на свои места. Я попытаюсь поэтому перечислить некоторые из изменившихся социальных условий, нарушивших традиционное функционирование основных факторов этого процесса.

III. Некоторые социологические факторы, нарушающие процедуру оценки в современном обществе

1. Первый набор факторов, вносящих беспорядок в сферу оценок, вытекает из быстрого и бесконтрольного расширения общества. Мы переходим от стадии, основу которой составляли так называемые первичные группы, такие, как семья и соседская община, к другой, где преобладают большие по размеру контактные группы. Как указывает Ч. Х. Кули⁵, происходит соответствующий переход от первичных связей и качеств к вторичным групповым идеалам. Свойства, характерные для первичных групп, такие, как любовь, братство, взаимопомощь, глубоко эмоциональны и личностны и без соответствующей корректировки они совершенно неприменимы к условиям больших контактных групп. Можно любить своего соседа, которого знаешь лично, но нельзя требовать от людей любви к тем, кого они даже не знают. С точки зрения Кули, парадокс христианства состоял в том, что оно пыталось применить добродетели общества, основанного на соседских отношениях, ко всему миру в целом. Люди должны были любить не только своих собратьев по племени (требование, вовсе не свойственное христианству), но и все человечество. Разрешение

[429]

этого парадокса состоит в том, что заповедь «Люби своего ближнего» не должна восприниматься буквально, а приспосабливаться к условиям большого общества. Это означает создание институтов, воплощающих абстрактный принцип, соответствующий первичным добродетелям, - симпатии и братству. Равные политические права граждан в демократическом государстве представляют собой абстрактные эквиваленты конкретных первичных добродетелей симпатии и братства.

В данном случае именно метод перевода ценностей из одной системы в другую заставляет систему ценностей функционировать еще раз. Однако лишь социальные работники могли бы сказать нам, как часто люди терпят в жизни неудачу, потому что их никогда не учили тому, как приспособить добродетели, усвоенные ими в семье, к условиям большого общества. Образование, необходимое для семейной жизни и жизни в окружении ближайших соседей, отличается от образования, необходимого для того, чтобы быть гражданином страны или мира. Наша образовательная традиция и система ценностей все еще приспособлены к потребностям узкого ограниченного мира, так что нечего удивляться тому, что люди терпят неудачу, когда им приходится действовать в более широком плане.

2. Если в данном случае метод перевода или преобразования ценностей способствовал приданию смысла первичным добродетелям в мире расширяющихся контактов, то в других случаях ценности, характерные для жизни в мире ближайших соседей, нуждаются в полной трансформации, чтобы адекватно функционировать в современных условиях. Возьмем, к примеру, всю систему оценок, связанную с идеей частной собственности. Это было справедливое и творческое средство в обществе мелких крестьян и независимых ремесленников, ибо, как указывал профессор Тоуни⁶, в данном случае закон собственности означал лишь защиту орудий труда человека, делающего общественно полезную работу. Смысл этой нормы полностью меняется в мире крупной промышленной технологии. Здесь сам принцип частной собственности на средства производства подразумевает право эксплуатации большинства меньшинством.

Этот пример показывает, как при переходе от более простых условий к более сложным один и тот же принцип, т. е. принцип частной собственности, полностью меняет свой смысл и превращается из инструмента социальной справедливости в инструмент эксплуатации. Однако недостаточно дать сознательную переоценку системы ценностей, сгруппированных вокруг идеи собственности; необходима полная реформа этого понятия, если мы хотим воплотить в жизнь нашу первоначальную цель, а именно - господство социальной справедливости.

[430]

3. Переход от доиндустриального мира, в котором преобладали ремесло и сельское хозяйство, к миру крупного индустриального производства отражается не только в изменении смысла оценок, сгруппированных вокруг понятия собственности, но и в изменении набора эстетических ценностей, а также ценностей, регулирующих наши обычаи, связанные с трудом и досугом. Так, нетрудно показать, как в нашей оценке искусства происходит настоящая борьба между точкой зрения, основывающейся на настоящем мастерстве, и ценностями, соответствующими машинному производству.

Антагонизм ценностей еще более заметен в оценках, связанных с процессом труда. Стимулы к труду и награда за труд в доиндустриальную эпоху отличаются от существующих в наше время. Престиж различных видов деятельности в обществе, в котором преобладает ручной труд, отличается от форм престижа, существующих в иерархии фабричной организации. Возникают новые формы личной и коллективной ответственности, однако очень часто отсутствие возможности взять на себя ответственность подавляет тех, кто еще отстаивает самоуважение через признание своего мастерства, вкладываемого им в работу. Было справедливо отмечено, что наше общество еще не сравнялось с машиной. Мы успешно разработали новый тип эффективности «по Тейлору», превращающий человека в часть механического процесса и приспосабливающий его привычки к интересам машины. Однако нам пока не удалось создать такие человеческие условия и социальные отношения на предприятии, которые удовлетворили бы ценностным ожиданиям современного человека и способствовали формированию его личности.

То же самое относится и к нашему механизированному досугу. Радио, патефон и кинематограф способствуют созданию и распространению новых моделей досуга. Они демократичны по своей природе и вносят новые стимулы в жизнь простых людей, однако эти новые формы пока не могут создать истинных ценностей, которые могли бы одухотворить и очеловечить время, проводимое людьми вне мастерской, фабрики или конторы.

Итак, машинный век оказался не способным создать новые адекватные ценности, которые могли бы сформировать процесс труда и досуга и примирить между собой два различных набора противоположных идеалов, которые из-за своего антагонизма способствуют дезинтеграции человеческой личности. Те же результаты характерны для большинства видов деятельности современного человека, поскольку то, что он делает в одной сфере своей жизни, не связано с другими ее сферами.

4. Смятение в области оценок происходит не только из-за перехода от условий прошлого к условиям настоящего,

[431]

но и из-за увеличения числа контактов между группами. Благодаря расширению средств связи и росту социальной мобильности, как, например, миграции или передвижения вверх и вниз по общественной лестнице, происходит перемешивание и изменение самых различных ценностей. Раньше можно было говорить о различных конкретных пространствах распространения ценностей: обычаи, привычки и оценки одного графства отличались от обычаев и оценок другого; шкала оценок аристократов - от шкалы бюргеров. Если же группы устанавливали контакт между собой или даже сливались, то процесс взаимной ассимиляции ценностей всегда происходил на протяжении какого-то времени, происходило своего рода объединение ценностей, так что не оставалось ни непримиримых, ни антагонистических различий. Сегодня наша система ценностей включает самые разнородные влияния, причем нет ни техники посредничества между антагонистическими ценностями, ни времени на реальное их усвоение. Из этого следует, что в прошлом происходили медленные и неосознанные процессы, выполнявшие наиважнейшую функцию посредничества между различными ценностями, их усвоения и стандартизации. Ныне эти процессы смещены, либо не имеется ни времени, ни возможности для должного их осуществления. Это уже само по себе снижает значение ценностей. Для того чтобы динамическое общество вообще функционировало, оно должно иметь возможность давать различные ответы на изменяющуюся среду; если же количество принятых моделей становится слишком большим, то результатом являются нервное раздражение, неуверенность и страх. Индивиду становится все труднее жить в аморфном обществе, в котором он даже в простейших ситуациях вынужден выбирать между различными моделями действия и оценок, хотя его никогда не учили выбирать и действовать самостоятельно.

Для нейтрализации негативных последствий чрезмерного разнообразия необходимо найти метод постепенной стандартизации основных ценностей, чтобы восстановить равновесие установок и мнений. Поскольку в нашем массовом обществе такого метода не существует, постольку надо опасаться, что такая неопределенность в конце концов вынудит нас взывать к диктату ценностей.

5. Еще один источник смещений и тревог в нашей системе ценностей объясняется возникновением совершенно новых форм власти и санкций и новых методов их обоснования. Когда общество было более однородным, то религиозная и политическая власть во многом совпадали друг с другом, в остальном же между ними существовал конфликт в определении сфер их компетенции. Теперь мы имеем дело с множеством религиозных вероисповеданий и расхождением во мнениях между раз-

[432]

личными политическими философиями, которым удается, поскольку они действуют одновременно, лишь взаимно нейтрализовать свое влияние на сознание людей.

Кроме этого мы имеем дело с различными методами обоснования власти. Когда-то существовало только два метода оправдания законодательной силы социальных установлений: они либо являлись частью традиции («как это делали наши предки»), либо выражали волю Бога. В наше время возник новый метод оправдания ценностей, источником которого является вечный рациональный закон, якобы присущий всему человечеству. Когда вера в просветительский статус универсального Ratio как законодательной силы стала ослабевать, распахнулись двери для обоснования самых разных ценностей. Утилитарное оправдание ценностей со ссылкой на их полезность или вера в неоспоримое влияние лидера стали настолько же благовидными, как и вера в право сильного. И не суть важно, находит ли последняя свое выражение в теории вечной борьбы между расами, классами или элитами. Во всех этих случаях не видно конца затуханию взаимной вражды, поскольку оправдание как таковое признает бесконечные произвольные притязания: почему бы моему лидеру не обладать ясновидением, а моей расе или классу призванием править миром?

Еще одна трудность того же порядка состоит в том, чтобы сосредоточить ответственность на каком-то видимом социальном факторе. Когда нет признанной системы ценностей, то власть рассеивается, методы оправдания становятся произвольными и никто не несет ответственности. Сосредоточение власти и распределение различных степеней ответственности между должностными лицами - предварительное условие функционирования общественной жизни. Это сосредоточение, однако, затрудняется, поскольку классы, имеющие различное историческое происхождение и духовный склад, придерживаются различных норм и не делается попыток примирить существующие между ними расхождения.

6. Еще одна проблема нашего времени связана с тем, что в противоположность обществу, основанному на обычном праве, где основные ценности принимались слепо, в нашем обществе создание новых ценностей и их принятие основаны на сознательной и разумной оценке. Если любовь к ближнему и ненависть к врагу основывались, как мы видели, на вере в то, что такова Воля Божья, или объяснялись нашей древней традицией, то решение о том, должна ли наша система образования придавать больше значения изучению классиков или дальнейшей специализации, подлежит обсуждению. Даже если мы согласимся с тем, что следует отдать предпочтение какому-то иррациональному решению, это убеждение должно

[433]

пройти через стадию сознательного обсуждения, в ходе которой создаются методы сознательной оценки ценностей.

Хотя этот процесс ведет к большей сознательности и зрелому размышлению и сам по себе прогрессивен, в существующей социальной обстановке он нарушает равновесие между сознательными и бессознательными силами, действующими в нашем обществе. Переход к сознательной оценке ценностей и принятие ее представляет собой коперниканский переворот в социальной сфере и в истории человечества, и он может привести к улучшению, только если будет по-настоящему усвоен всем обществом. Нести бремя большей сознательности можно лишь при условии одновременного изменения многих других вещей (например, образования). Причины этого нововведения, нарушающего равновесие, следует искать в том времени, когда человек впервые понял, что, сознательно направляя закон, он может оказывать влияние на перемены в обществе. Человек уяснил также, что может с помощью сознательного размышления управлять процессом создания ценностей, предсказывать социальные последствия и влиять на них. В настоящее время то, что стало само собой разумеющимся в правовой области, переходит в другие. В области образования, в социальной сфере, в пасторской деятельности ценности скорее морального, нежели правового характера, подвергаются разумному обсуждению и оценке. Так, создание ценностей, их распространение, принятие и усвоение все более становится заботой сознательного Ego.

7. Эти изменения довольно значительны, ибо для того чтобы сформировать законопослушного гражданина, покорность которого основана не только на слепом одобрении и обычае, нам нужно переучить человека. Люди, которые привыкли слепо принимать ценности путем ли повиновения или подражания, вряд ли смогут совладать с ценностями, взывающими к разуму, основополагающие принципы которых могут и должны быть обоснованы. Мы пока еще не осознали в полной степени, какую колоссальную реформу образования необходимо осуществить, чтобы могло функционировать демократическое общество, основанное на сознательной оценке ценностей. Любому реформатору и педагогу следует помнить о том, что новая система социального контроля требует от него прежде всего переучивания самого себя. В обществе, где ценностной контроль, апеллирующий либо к условным реакциям, либо к эмоциям и бессознательному, является социальным регулятором наподобие светофора, в таком обществе можно было осуществлять социальные действия без напряжения умственных сил Ego. В обществе же, в котором основные изменения являлись бы плодом коллективного обдумывания, а переоценка основывалась бы на способности интеллектуального

[434]

постижения и всеобщего согласия, необходима новая система образования, которая бы сосредоточила главное внимание на развитии умственных сил и способствовала бы формированию такого типа сознания, которое оказалось бы в состоянии нести бремя скептицизма и не впадало бы в панику, видя исчезновение множества старых привычек мышления.

С другой стороны, если наша современная демократия придет к выводу, что такой тип сознания нежелателен, непрактичен или пока невозможен для большинства людей, мы должны иметь смелость включить это положение в нашу образовательную стратегию. В этом случае нам придется признавать и культивировать в некоторых сферах и те ценности, которые апеллируют непосредственно к чувствам и иррациональным силам в человеке, в то же время сосредоточивая наши усилия там, где это возможно, на раскрытии способности рационального проникновения. Существуют два пути: либо воспитывать привычку к иррациональным ценностям в обществе, основанном на таких ценностях, либо обучать процедуре рационального обсуждения там, где ценности допускают рациональное обоснование на почве утилитаризма, например. Однако конфликт между характером преобладающих ценностей и существующими методами образования может привести к хаосу. Нельзя создать новый моральный мир, исходя только из рациональной оценки ценностей, социальная и психологическая функция которых умственно постижима, и в то же время сохранить образовательную систему, методы которой предполагают запреты и которая не допускает выработки собственных суждений. Как мне представляется, решение лежит в постепенном изменении образования, введении стадий обучения, на которых как иррациональный, так и рациональный подходы займут достойное место. Такое решение несколько напоминает систему, созданную католической церковью, которая пыталась представить истину простому человеку с помощью образов и театрального ритуала, а образованным людям предлагала постичь ту же самую истину на уровне теологических споров. Нет необходимости говорить о том, что моя ссылка на католическую церковь должна восприниматься не как предложение следовать ее догмам, а как пример, показывающий, как можно планировать образовательную политику, учитывая различные типы восприятия ценностей.

8. Мы рассмотрели некоторые социальные причины кризиса нашего общества типа laissez-faire. Мы видели, как переход от первичных групп к большому обществу, от ремесленного производства к промышленному, способствующий увеличению контактов между ранее обособленными сферами ценностей, вызывает нарушения в оценочном процессе. Мы видели также, что такие факторы, как новые формы власти и

[435]

санкций, новые методы их обоснования, невозможность сконцентрировать ответственность и неудача в обучении сознательной оценке ценностей - каждый в отдельности и все вместе усугубляют существующий кризис оценок. И наконец, мы видели, как механизм, который обычно автоматически регулировал процедуры оценок, постепенно ослабел и исчез, не будучи замененным никаким другим. Поэтому неудивительно, что нашему обществу не хватает здоровой основы, состоящей из общепринятых ценностей, а также факторов, придающих духовную последовательность социальной системе. Если верно утверждение Аристотеля о том, что политическая стабильность зависит от приспособления образования к форме правления, и если мы согласимся по крайней мере с теми, кто понимает, что общество может функционировать только при наличии определенной гармонии между преобладающими в нем ценностями, институтами и образованием, то наша система laissez-faire обречена рано или поздно на распад.

В обществе, где процесс дезинтеграции зашел слишком далеко, возникает парадоксальная ситуация, состоящая в том, что образование, деятельность в социальной сфере и пропаганда вопреки высокоразвитой технологии становятся все менее эффективными, поскольку исчезают все регулирующие их ценности. В чем смысл развития самых искусных методов пропаганды и внушения, новых методов обучения и формирования привычек, если мы не знаем, для чего все это? Зачем развивать науку о воспитании детей, вести психиатрическую социальную работу и заниматься психотерапией, если человек, который должен быть воспитателем, лишен всяческих критериев? Рано или поздно все станут неврастениками, поскольку затруднен разумный выбор в хаосе противоречивых и непримиримых ценностей. Лишь тот, кто видел результат полного вмешательства в процедуру оценки и сознательного уклонения от любой дискуссии об общих целях в наших нейтральных демократических обществах, таких, как Германская Республика, поймет, что подобное абсолютное пренебрежение (целями и ценностями. - Ред.) ведет к пассивности и готовит почву для подчинения и диктатуры. Невозможно представить себе человека, живущего в полной неуверенности и с неограниченным выбором. Ни человеческое тело, ни сознание не могут вынести бесконечного разнообразия. Должна существовать сфера, где господствуют согласованность и завершенность.

Конечно, если мы жалуемся на то, что наша либеральная демократическая система не имеет центра, это вовсе не означает, что мы хотим иметь регламентированную культуру и авторитарное образование в духе тоталитарных систем. Однако должно существовать нечто, своего рода третий путь,

[436]

проходящий между тоталитарной регламентацией, с одной стороны, и полной дезинтеграцией системы ценностей, характерной для стадии laissez-faire, - с другой. Этот третий путь я называю демократической моделью или планированием ради свободы. Он представляет собой нечто прямо противоположное диктатуре и внешнему контролю. Его метод состоит в нахождении новых путей для освобождения истинного и непосредственного социального контроля от разрушительных последствий массового общества или в изобретении новых приемов, выполняющих функцию демократической саморегуляции на более высоком уровне осознания и целенаправленной организации.

Теперь, по всей вероятности, стало ясно, почему я так много времени уделил анализу основных социальных изменений, повлиявших на различные механизмы оценочной процедуры. Ясно также, почему я попытался перечислить некоторые средства и методы ценностных ориентации, как, например, перевод или преобразование ценностей, создание новых ценностей, полная реформа, концентрация власти и ответственности, обучение сознательной оценке ценностей и т. д. Поскольку демократическое планирование системы ценностей вовсе не состоит в их насаждении, то настоятельной необходимостью становится тщательное исследование факторов, обеспечивающих спонтанность оценок в повседневной жизни.

Если мы согласимся с тем, что настоящее планирование должно быть демократичным, из этого следует, что проблема заключается не в том, быть или не быть планированию, а в том, чтобы найти разницу между планированием диктаторским и демократическим. В мою задачу не входит рассмотрение демократического метода создания оценок, который постепенно разрабатывается в англосаксонских демократиях и получит, как я надеюсь, дальнейшее развитие в будущем. Я лишь укажу на некоторые принципы, лежащие в основе этого демократического метода.

IV. Смысл демократического планирования в области оценок

1. Первый шаг, который должна предпринять демократия в противовес предыдущей политике laissez-faire, состоит в отказе от своей полной незаинтересованности в оценках. Мы не должны бояться занять определенную позицию, когда дело доходит до оценок; не следует также утверждать, будто в демократическом обществе невозможно достижение согласия относительно ценностей.

С начала войны, когда главным нашим врагом стал фашизм, поле битвы изменилось и возникли новые возможности

[437]

достижения согласия. Вопрос состоит главным образом в том, правильно ли мы понимаем смысл этого изменения и готовы ли мы действовать немедленно.

Один тот факт, что демократии воюют против фашизма, а также то, что они продолжают свою борьбу в интеллектуальной сфере и после окончания войны, с необходимостью подчеркивает общие основания нашей демократической системы и прогрессивную эволюцию социального смысла демократии. Это значит, что в современной ситуации существует внутренняя тенденция выдвигать на передний план ценности демократического образа жизни и демократии как политической системы и не отказываться от них ради каких-то обещаний лучшей жизни. С другой стороны, я думаю, что сегодня действуют силы, которые не допустят, чтобы потребность в достижении согласия стала ширмой, за которой мы остались бы социально инертными или даже реакционными. Конечно, возможность достижения согласия и общественного прогресса - это только возможность. Для ее реализации необходимо много знаний и большая смелость.

2. Во-вторых, для осуществления демократической политики ценностей желательно довести до сознания каждого гражданина тот факт, что демократия может функционировать только тогда, когда демократическая самодисциплина станет настолько сильной, чтобы побуждать людей к достижению согласия по конкретным проблемам ради общего дела, даже если их мнения не совпадают в отношении деталей. Однако подобное самоограничение возможно на парламентском уровне лишь в том случае, если оно существует в повседневной жизни. Только когда привычка к дискуссии ежедневно ведет к примирению антагонистических оценок, а привычка к сотрудничеству - их взаимному усвоению, можно надеяться на то, что парламент с его большими организованными партиями, каждая из которых преследует свои стратегические цели, сможет выработать общую политику.

Недостаточно, конечно, лишь констатировать это желание. Необходима большая работа для того, чтобы найти больные точки в социальном организме с его недугами, устаревшими институтами и дегуманизацией. Согласованность -это нечто большее, чем достижение теоретической договоренности по определенным вопросам. Это общность жизненных установок. И подготовить почву для такой согласованности - значит подготовить ее для совместной жизни.

Реформаторы общества время от времени привлекают' всеобщее внимание к порокам социальной системы; сейчас это надо делать систематически и масштабно. Вряд ли можно сегодня полагать, что вредные последствия безработицы, неправильного питания или недостатка образования могут

[438]

остаться уделом только определенных классов общества. Тесная взаимозависимость событий в современном обществе вызывает у всех его членов беспокойство, что .отрицательно сказывается на их физическом и моральном состоянии. Чтобы подготовить почву для достижения согласия, надо устранить препятствия, существующие в нашем обществе. Поэтому борьба за достижение согласованности в оценках идет рука об руку с борьбой за социальную справедливость.

С другой стороны, нельзя предположить, что распространение социальной .справедливости на значительную часть общества автоматически приведет к согласию в оценках. В массовом обществе много других источников разногласий и противоречий между индивидами и группами, которые могут привести к хаосу, если мы не найдем правильного подхода. Поэтому одна из важнейших задач социолога будет состоять в изучении условий, при которых возникают разногласия и прерывается процесс группового приспособления и примирения ценностей. Он должен будет проанализировать причины неудач теми же эмпирическими методами исследования, которые во многих других областях указывали адекватные меры по восстановлению и обновлению пришедших в упадок общественных структур.

Одно из достижений современной социологии - открытие эмпирических средств лечения социальных пороков, которые раньше рассматривались как проявление злой воли и греха. Если социология смогла внести свой вклад в определение социальных причин различных типов преступности среди несовершеннолетних, законов поведения гангстеров, а также истоков возникновения расовой ненависти и других групповых конфликтов, то было естественно предположить, что она сможет найти методы, которые позволят людям урегулировать разногласия в оценках.

Если бы общество столько же сил тратило на смягчение расовой и групповой ненависти, сколько тоталитарные общества вкладывают в ее разжигание, то в области смягчения конфликтов можно было бы ожидать важных достижений. Комитеты по примирению и третейские суды представляют собой модели добровольного соглашения по спорным вопросам, которые в ином случае надо бы решать с помощью команды. Ярким примером успешной деятельности арбитража, соединенной с социологическим знанием, является доклад Чикагской комиссии о негритянском мятеже⁷. Когда начался этот бунт, был создан комитет, который должен был, используя социологические знания, вскрыть причины этих волнений. Хотя мы и понимаем всю ограниченность доклада комиссии, он дает все же некоторые указания относительно того, как

[439]

можно было бы скорректировать механизмы коллективной адаптации и урегулировать различия в оценках, если бы для этого нашлись новые структуры.

3. Задачи демократической политики в этой области заключаются не только в том, чтобы смягчать конфликты и исправлять нарушения в адаптивных механизмах после того, как они стали очевидным фактом; эта политика должна стремиться к достижению согласованности оценок по основным вопросам. Если верно социологическое утверждение о том, что ни одно общество не может выжить без координации основных оценок, институтов и образования, то должны существовать демократические пути воспитания такой гармонии в большом обществе. В наших руках как новые, так и старые инструменты, такие, как система образования, обучение взрослых, суды для малолетних преступников, клиники для трудновоспитуемых детей, обучение родителей, социальная работа. Однако существование этих средств распространения, приспособления и усвоения ценностей явно недостаточно. Необходимо более философское осознание их смысла, более обдуманная координация политики и сосредоточение усилий на стратегически важных пунктах. Такая концентрация в нашем демократическом мире вовсе не обязательно ведет к диктатуре, ибо несмотря на демократическое регулирование политики, остается простор для эксперимента и свобода для меньшинства идти своим путем.

Основная мысль в моих рассуждениях заключается в том, что демократия не обязательно подразумевает аморфное общество, не имеющее своей политики в отношении ценностей, общество, в котором постоянно достигается стихийное согласие на различных уровнях. Местные группы, группы по интересам, религиозные секты, профессиональные и возрастные группы имеют различные подходы к оценкам; эти различия нуждаются в механизме посредничества и координации ценностей, главным звеном которого является выработка коллективно согласованной политики, без которой не может существовать ни одно общество.

Было бы неверно думать, что эти попытки интеграции искусственно накладываются на естественную жизнь группы, в то время как дезинтегрирующие силы, т. е. индивидуальный и групповой эгоизм, являются подлинными. Обе эти тенденции одинаково действуют в любом обществе и в каждом индивиде. Дело в том, что в массовом обществе социальные механизмы, которые должны обеспечивать посредничество и интеграцию, постоянно подавляются.

Один из уроков войны заключается в том, что она показала, какие огромные психологические и институциональные силы начинают действовать в обществе, когда возникает

[440]

реальная потребность в интеграции. Нам следует внимательно изучить действие этих механизмов, ибо будущее общества зависит от того, сможем ли мы изобрести приемы достижения согласия по основным ценностям и методам социальных реформ. В этом смысле прав психолог У.Джемс, который считает, что основная проблема современного общества состоит в том, чтобы найти моральную замену войне. Это означает, что должна быть найдена объединяющая цель, по своей силе равная войне, действующая столь же сильно на стимуляцию духа альтруизма и самопожертвования в большом масштабе при отсутствии фактического врага.

Я думаю, что существует реальная возможность того, что после ужасов настоящей войны задачи по восстановлению разрушенного станут столь настоятельными, что будут восприниматься многими как интегрирующая сила, равная по силе войне. Опасность же неудачи демократической перестройки мира может оказать на нас давление, подобное страху перед врагом. Если этот страх подчинить силе разума, то можно решить и проблему демократического планирования. Если этого не произойдет, то неизбежно порабощение человечества с помощью тоталитарной или диктаторской системы планирования; а когда такая система установлена, то ее очень трудно уничтожить.

Глава III Проблема молодежи в современном обществе

Проблема молодежи в современном обществе имеет два аспекта, которые можно сформулировать следующим образом: что может дать нам молодежь и что может ждать от нас молодежь.

Здесь я попытаюсь дать ответ только на первый вопрос: в чем значение молодежи в обществе, какой вклад может она внести в жизнь общества. Сама формулировка вопросов показывает, что социологический подход к проблеме молодежи является новым в двух отношениях. Во-первых, социология больше не рассматривает образование и обучение как чисто надвременные или вневременные методы, а придает большое значение конкретному характеру общества, в котором воспитывается молодежь и в жизнь которого она должна

[441]

будет внести свой вклад. Конечно, в психологии и социологии образования есть общие элементы, однако картина будет достаточно полной лишь тогда, когда общий подход будет сочетаться с анализом исторической обстановки и конкретных условий, в которых придется действовать молодежи.

Во-вторых, новизна подхода заключается в том, что молодежь и общество рассматриваются во взаимодействии. Это значит, что ответ на вопрос, чему и как надо учить молодежь, в большой степени зависит от характера того вклада, который ожидает от молодежи общество. В рамках общества мы не можем формулировать потребности молодежи абстрактно, мы должны делать это с учетом нужд и потребностей данного общества. Современные методы образования, впервые в последние десятилетия признавшие права молодежи и ее истинные потребности, достаточно разумны,, но все же ограничены и односторонни, так как преувеличивают значение потребностей молодежи, не уделяя должного внимания нуждам общества. Современное образование с его экспериментальными школами часто уподоблялось состоятельным родителям, которые, стремясь сделать жизнь своих детей легкой и обеспечить их всем необходимым, балуют их, снижая тем самым возможность приспособления к неблагоприятной ситуации. «Век ребенка» провозгласил, что каждый период жизни самостоятелен и имеет свои права, и тем самым оставил без внимания очень важные факторы, обеспечивающие взаимодействие между возрастными группами и обществом.

В то время как старая авторитарная система образования была слепа к психологическим и жизненным потребностям ребенка, либерализм со своим laissez-faire разрушил здоровое равновесие между индивидом и обществом, сосредоточив свое внимание лишь на индивиде и игнорируя конкретное окружение общества в целом, в которое этот индивид должен внести свой вклад.

I. Социологическая функция молодежи в обществе

Первая проблема, с которой мы сталкиваемся, заключается в следующем: стабильно ли значение молодежи в обществе? Очевидно, нет. Существуют общества, где пожилые люди пользуются большим уважением, чем молодые. Так было, например, в Древнем Китае. В других же обществах, как, например, в США, человек после сорока лет считается слишком старым для работы и требуется только молодежь. Общества различаются не только по престижу молодых людей, но и в зависимости от того, объединена ли молодежь в группы или движения, которые влияют на ход событий. Перед первой мировой

[442]

войной в Германии возникло стихийное молодежное движение, которое не поддерживалось и не поощрялось официальными группами и институтами, управляющими страной. В Англии тогда не было подобной организации молодежи, в то время как во Франции она была, но в меньшем масштабе⁸. В России, нацистской Германии, фашистской Италии и Японии сегодня существуют созданные государством монополистические организации молодежи, носящие милитаристские черты⁹. Ни в Англии, ни в каких других демократических странах нет ничего подобного. Проблема состоит в том, что, хотя всегда есть новое поколение и молодежные возрастные группы, тем не менее вопрос их использования зависит каждый раз от характера и социальной структуры данного общества. Молодежь -это один из скрытых ресурсов, которые имеются в каждом обществе и от мобилизации которых зависит его жизнеспособность. Наилучшее подтверждение этого тезиса мы имеем в сегодняшней ситуации военного времени, когда выживание каждой страны определяется мобилизацией ее скрытых ресурсов. Победа зависит от использования каждого безработного, от применения женского труда в промышленности и получения прибыли от капитала. Однако победа связывается также с использованием психологических резервов, существующих в каждом человеке и в каждой нации; с мобилизацией смелости, готовностью к самопожертвованию, выносливостью и инициативой. В этом смысле можно провести аналогию между социальным и человеческим организмами. Физиология свидетельствует о том, что любой орган человеческого тела обычно работает на одну восьмую своей мощности, а семь восьмых составляют его резерв. В так называемых нормальных условиях этот резерв является скрытым, в случае же внезапного кризиса или при необходимости перестройки основных позиций выживание организма зависит от способности быстрой и правильной мобилизации этих скрытых ресурсов.

Нетрудно угадать, в каких обществах наибольший престиж имеют пожилые люди, а обновляющие силы молодежи не объединены в движение и остаются лишь скрытым резервом. Я полагаю, что статичные общества, которые развиваются постепенно при медленном темпе изменений, опираются главным образом на опыт старших поколений. Они сопротивляются реализации скрытых возможностей молодежи. Образование в таких обществах сосредоточено на передаче традиции, а методами обучения являются воспроизведение и повторение. Такое общество сознательно пренебрегает жизненными духовными резервами молодежи, поскольку не намерено нарушать существующие традиции.

В противоположность таким статичным, медленно изменяющимся обществам динамические общества, стремящиеся

[443]

к новым стартовым возможностям, независимо от господствующей в них социальной или политической философии, опираются главным образом на сотрудничество с молодежью. Они организуют и используют свои жизненные ресурсы, нарушая установившийся ход социального развития. В этом отношении разница существует только между обществами, добивающимися изменений с помощью реформ или революций. И в том, и в другом случае это должна делать молодежь. Пожилое и среднее поколение может только предсказать характер грядущих изменений, творческое воображение этих поколений можно использовать для формирования новой политики, однако новой жизнью будет жить только молодое поколение. Оно будет воплощать в жизнь те ценности, которые старшее поколение признает лишь теоретически. Особая функция молодежи состоит в том, что она - оживляющий посредник, своего рода резерв, выступающий на передний план, когда такое оживление становится необходимым для приспособления к быстро меняющимся или качественно новым обстоятельствам.

Мобилизация этого жизненного ресурса во многом напоминает процессы, происходящие в человеческом организме. Согласно современной биологии, самый важный физиологический процесс состоит в преобразовании действия в функцию. Так, ребенок делает огромное количество беспорядочных движений, которые представляют собой не что иное, как проявление энергии. В процессе роста, накопления опыта, тренировки и обучения эти бессистемные движения путем интеграции и координации преобразуются в функциональную деятельность. То же самое происходит и в обществе. В нем много скрытых неиспользуемых видов деятельности. Чувства, эмоции и мысли получают социальное значение лишь тогда, когда они интегрированы. Приведу пример. Общеизвестно, что самое большое порабощение, которое когда-либо знала история, испытывали вовсе не рабы, крепостные или наемные рабочие, а женщины в патриархальном обществе. Однако страдания и возмущение этих женщин не имели смысла на протяжении многих тысяч лет, пока они были страданиями миллионов отдельно взятых женщин. Их негодование сразу приобрело социальный смысл, когда они объединились в движение суфражисток, и это привело к изменению наших взглядов на место и функции женщины в современном обществе. Точно так же недовольство угнетенных классов (таких, как крепостные, рабы и наемные рабочие) не имело социального значения, пока оно было недовольством отдельных людей. И лишь когда оно было интегрировано в движение, которое попыталось сформулировать основу для конструктивной критики, можно было констатировать, что бессистемные чувства и действия были преобразованы в социальные функции.

[444]

Этот пример убедительно показывает, что скрытые резервы могут быть мобилизованы и творчески интегрированы в жизнь общества с помощью особых форм. Рассматривая значение молодежи для общества, нужно выяснить характер потенциала, который представляет эта молодежь, и формы интеграции, необходимые для преобразования этого потенциала в функцию. Или же просто-напросто ответить на вопрос: что мы имеем в виду, когда говорим, что молодежь - это оживляющий посредник.

Здесь нас сразу же подстерегает ловушка. Когда я был молодым, все считали, что молодежь прогрессивна по своей природе. Эта точка зрения впоследствии оказалось ошибочной, и мы узнали, что консервативные и реакционные движения также могут организовать и увлечь молодежь. Если мы утверждаем, что молодежь - это оживляющий посредник в социальной жизни, то целесообразно было бы точно указать на. те ее элементы, которые, будучи мобилизованы и интегрированы, помогут обществу начать сначала.

С нашей точки зрения, одним из таких элементов помимо духа авантюризма, которым молодежь обладает в большей степени, является тот факт, что она еще не полностью включена в status quo социального порядка. Современная психология и социология молодежи¹⁰ учат, что ключ к пониманию менталитета современной молодежи надо искать не только в развитии. В конце концов этот параметр универсален и не ограничен ни местом, ни временем. С нашей точки зрения, решающим фактором, определяющим возраст половой зрелости, является то, что в этом возрасте молодежь вступает в общественную жизнь и в современном обществе впервые сталкивается с хаосом антагонистических оценок. Доказано, что примитивные общества не знали интеллектуальных конфликтов молодежи, поскольку там не было существенных расхождений между нормами поведения в семье и в обществе в целом. Более конфликтное самосознание нашей молодежи является лишь отражением хаоса, существующего в нашей общественной жизни, а ее замешательство - естественный результат ее неопытности. Для нашего анализа важно не столько конфликтное самосознание молодежи, сколько тот факт, что молодежь смотрит на конфликты современного общества как бы извне. Именно поэтому она является зачинателем любых изменений в обществе.

Молодежь ни прогрессивна, ни консервативна по своей природе, она - потенция, готовая к любому начинанию. До наступления половой зрелости ребенок живет в семье и его взгляды формируются в соответствии с эмоциональной и интеллектуальной -традицией семьи. В период юношества он вступает в первые контакты с соседским окружением, обществом и

[445]

некоторыми сферами общественной жизни. Подросток находится, таким образом, не только биологически на стадии брожения, созревания, но и социологически попадает в новый мир, обычаи, привычки и система ценностей которого отличаются от того, что он знал раньше. То, что для него вызывающе ново, воспринимается взрослыми как нечто привычное и само собой разумеющееся. Такое проникновение в общество извне заставляет молодежь симпатизировать динамичным социальным движениям, которые выражают недовольство существующим положением вещей по совершенно иным причинам. У молодежи еще нет закрепленных законом интересов, ни экономических, ни ценностных, имеющихся у большинства взрослых людей. Этим объясняется тот факт, что в юности многие действуют как ревностные революционеры или реформаторы, а позднее, получив постоянную работу и обзаведясь семьей, переходят в оборону и выступают за сохранение status quo. На языке социологии быть молодым означает стоять на краю общества, быть во многих отношениях аутсайдером. И действительно, отличительной чертой старшеклассников и молодых студентов является отсутствие закрепленной законом заинтересованности в существующем порядке - они еще не сделали своего вклада в экономическую и психологическую структуру. С моей точки зрения, эта позиция аутсайдера - гораздо более важный фактор, определяющий открытость и склонность к изменениям, чем биологическое созревание. Кроме того, она совпадает с позицией других групп и индивидов, по другим причинам оказавшихся на краю общества¹¹, таких, как угнетенные классы, люди свободных профессий - поэты, артисты и т. д. Эта позиция аутсайдера представляет собой, конечно, лишь возможность, которую правящие круги могут либо подавить, либо мобилизовать и интегрировать в движение.

Подытожим результаты нашего исследования: молодежь - важная часть скрытых резервов, присутствующих в каждом обществе. Социальная структура определяет, будут ли эти резервы и какие из них мобилизованы и интегрированы в функцию. Подросток - эта та общественная сила, которая может осуществить различные начинания, потому что он не воспринимает установленный порядок как нечто само собой разумеющееся и не обладает закрепленными законом интересами ни экономического, ни духовного характера. И наконец, статичные или медленно изменяющиеся традиционные общества обходятся без мобилизации и интеграции этих ресурсов, даже скорее подавляют их, в то время как динамичные общества рано или поздно должны активизировать и даже организовать их.

[446]

II. Особая функция молодежи в Англии в настоящее время

Если мы попытаемся применить этот анализ к положению молодежи в современном английском обществе, то мы найдем в нем все симптомы статичного традиционного общества. Наша образовательная система и сегодня, несмотря на ее критику, является выражением традиционализма, характерного для этой страны. Чрезвычайно скромная роль молодежи соответствует эволюционному характеру общества. И если можно понять и даже одобрить тот факт, что английское общество в прошлом было очень осторожным в отношении молодежи, поскольку не хотело высвобождать ее динамические возможности, то сегодня я уверен в том, что наше общество не сможет ни выиграть войну¹², ни преуспеть в мирной жизни, пока не предоставит полную свободу действий всем имеющимся в нем жизненным и духовным ресурсам, и особенно скрытым возможностям молодежи.

Если данная война является войной идей и войной между различными социальными системами, мы сможем выиграть ее, лишь обладая конструктивными идеями. Нужны не просто абстрактные идеи, но реальная внутренняя перестройка, которая преобразовала бы существующую социальную и политическую систему в более совершенную форму демократии, нежели та, которая удовлетворяла потребностям XIX века. Как бы высоко ни оценивать скрытые моральные ресурсы, с помощью которых мы ведем войну - стойкость, самоконтроль, совесть и солидарность, - их будет недостаточно, если мы не дополним их идеями и стремлениями к улучшению мира. И даже если предположить, что для англичан бессознательные импульсы важнее идей и сознательных побуждений, я уверен в том, что без творческого взгляда, без помощи передового духа молодежи ни народы оккупированных стран Европы, ни более динамичные массы США не будут готовы пожертвовать всем, что они имеют, - своей работой, здоровьем и жизнью.

Если наше предположение верно, то факт, что наша страна не имеет ничего сказать, когда дело доходит до формулировки идей, должен приводить нас в отчаяние. Посмотрим, однако, на происходящие в настоящее время крупные институциональные перемены, и мы поймем, что это молчание ни в коем случае не является признаком застоя. Мы можем с уверенностью сказать, что под влиянием войны происходят такие перемены, которые, будучи сознательно направленными, могут развиться в тип общества, который мог бы интегрировать в новую модель преимущества планирования и свободу демократического строя. Приспосабливаясь по необходимости к потребностям военного времени, мы не всегда

[447]

понимаем, что действуем согласно принципам адаптации к новому веку. Все сейчас осознают тот факт, что после этой войны невозможно возвращение к общественному строю laissez-faire, что война как таковая произвела такую революцию, подготовив почву для новой плановой системы.

Один из уроков военной экономики заключается в следующем: бизнес и финансы в такой же степени, как здравоохранение и социальное обеспечение, представляют собой общественную деятельность: если они переданы в частные руки, то это положение сохранится до тех пор, пока частное управление будет эффективней, чем коллективное.

Другой урок военной экономики состоит в том, что частное владение капиталом и получение прибыли допустимо в определенных размерах, однако подлежит постоянному контролю, так, чтобы это не противоречило общественным интересам.

Еще один урок военной экономики заключается в том, что право вкладывать деньги и спекулировать ad libitum¹³ перестает быть одним из «священных прав индивида» и решения по важным вопросам становятся частью общего плана.

И наконец, последний урок состоит в том, что если мы согласимся с принципом, что можно планировать социальное изменение, то появится возможность мирного осуществления социальных революций; причем те, кто проигрывает от этих неизбежных изменений, должны получить компенсацию или возможность обучения новой функции, а те, кто чрезмерно выигрывает, облагаются высоким налогом.

Происходящие в настоящее время изменения не представляют собой пока ни фашизма, ни коммунизма; это скорее третий путь, новая модель планового общества, которая использует методы планирования, но сохраняет демократический контроль и оставляет определенные сферы культуры открытыми для свободной инициативы, что является подлинной гарантией свободы и человечности. Все это пока находится в процессе становления и никто не решается провозгласить эти новые принципы и идеи на весь мир. Многие понимают, что любой шаг в неправильном направлении может привести к фашизму. Однако в стране имеется готовность к жертве и большая, чем где-либо, решимость заплатить высокую цену за мирное развитие нового порядка, который должен внести в нашу жизнь новый смысл. Однако эта решимость не находит себе адекватного выражения на идеологическом уровне. Мир жаждет новой модели общественного переустройства. В Великобритании эта модель сейчас создается, хотя и неравномерно, попытка ее реализации может закончиться неудачно или же, если это удастся, она может пасть жертвой собственного величия, поскольку может не хватить мужества выразить ту идею, которая уже работает над созданием новой модели.

[448]

Если бы обстоятельства не были столь крайними, можно было бы сказать: «Пусть случится все, что должно случиться, и не будем больше говорить об этом», если бы это сделало рождение нового мира более терпимым для тех, для кого это означает жертву. Однако при настоящем положении дел, когда устаревшие понятия о свободах мешают поиску новых форм контроля, вопрос о том, окажемся ли мы в состоянии разработать новую социальную философию, которая объяснит обществу и всему миру смысл происходящих событий, превращается в проблему нашего выживания. До сих пор ничего подобного не происходило. В этом меняющемся мире Великобритания пытается существовать, приспосабливаясь к новой ситуации лишь материально, но не духовно.

Если это так, то нет задачи более настоятельной, чем выяснение глубинных причин этой фрустрации в духовной сфере. И поскольку мобилизация скрытых духовных ресурсов является одной из задач, стоящих перед молодежью, необходимо дать более конкретную характеристику этому кризису, хотя нам придется говорить об очень неприятных вещах.

Человека, приезжающего из континентальной Европы в Англию, особенно поражает отрицательное отношение к теории и общим идеям. Почти в каждой беседе с образованными людьми можно рано или поздно услышать высказывание типа: «Мы, англичане, не любим принципы и абстрактные идеи. Мы предпочитаем доводить наши дела до конца, ошибаясь и путаясь. Мы не любим теорию. Мы немногословны и хотим оставаться таковыми». Несмотря на то что эта деловитость имеет позитивные аспекты, а тенденция к конкретности очень важна в мире, погруженном в инфляцию слов и бессмысленных символов, существует предел, до которого они остаются эффективными. Нелюбовь к теории становится позорной, когда признания добиваются разные чудаки со своими доморощенными теориями. Такой парадокс возникает потому, что когда социальная система не отводит должного места теории, то последняя вынуждена проникать через черный ход. Нелюбовь к общим идеям у многих людей - это часто просто отговорка, чтобы не заниматься решением важных проблем. Тот, кто отказывается обсуждать основные принципы мирной жизни¹⁴ и социального преобразования общества, поступает так вовсе не потому, что время для подобной дискуссии еще не пришло, как они пытаются утверждать, а потому, что они боятся затронуть тему, для которой требуется творческое воображение и конструктивное мышление. В любой другой ситуации это нежелание думать можно было бы извинить. При сегодняшнем положении дел оно не способствует росту в обществе настроений, которые помогли бы нам выстоять в этой борьбе не на жизнь, а на смерть и превратить войну в источник перемен.

         [449]

К счастью, эта характерная черта англичан не является их «расовой» характеристикой, она скорее продукт развития общественных классов в особых исторических условиях, которые в настоящее время исчезают.

Идеология неприязни к абстрактным идеям и к теории яснее всего была изложена Эдмундом Бёрком в его реакции на французскую революцию. Его точка зрения была выражением настроений, широко распространенных среди образованных людей в Англии. Она была воспринята ими, так как соответствовала типу приспособления к изменениям, господствующим в этой стране. Однако даже если этот подход и был частично оправдан вплоть до сегодняшнего времени, чрезмерная приверженность ему могла оказаться слишком опасной, поскольку обычно выживают лишь те нации, которые достаточно быстро осознают происходящие в социальной структуре радикальные изменения и оказываются в состоянии создать новую модель, соответствующую изменившейся ситуации. И какими бы достоинствами ни обладал традиционный тип приспособления, он вряд ли сможет решить проблемы современной жизни, поскольку это требует напряженной работы мысли, а традиционный тип приспособления обращен к бессознательным эмоциям и привычкам. В конечном итоге мой призыв к большей четкости в формулировке мыслей вовсе не означает отказа от традиции. Он ведет скорее к устранению некоторых социальных препятствий, вызывающих кризис. И если глубокие корни того духовного кризиса, который мешает идеям занять в английском обществе должное место, являются социологическими по своей природе, мой анализ был бы неполным, если бы я не перечислил хотя бы некоторые из них.

Вот шесть основных социологических причин духовного кризиса.

1. Высокая степень безопасности и благосостояния, которыми располагает Великобритания благодаря своему островному положению и неоспоримому первенству в мире, позволяли осуществлять социальные преобразования, опираясь на традицию и с помощью постепенных реформ. Пока это было так, можно было отдельно рассматривать каждый случай плохого социального приспособления. Пока общая структура общества считалась раз и навсегда установленной и изменялись лишь детали, не было необходимости ни в систематическом мышлении, ни в осознании общих принципов.

2. Вторая причина нежелания англичан думать заранее и прислушиваться к попыткам предвидеть направление социальных изменений заключается в наличии влиятельного класса рантье. Именно в силу их чрезмерной озабоченности и благодушия во Франции и Англии были построены линии Мажино; они не хотели считать гитлеризм новой системой и

[450]

воспринимать его как угрозу. Власть и влияние Гитлера могли бы быть сломлены, если бы удалось вовремя осознать размер опасности. Однако если бы была сделана попытка предвидеть события и осознать угрозу во всей ее полноте, рантье пришлось бы добровольно пойти на повышение налогов, с одной стороны, и нарушение своего душевного покоя - с другой. Там, где господствует мироощущение рантье, их неосознанные страхи убивают воображение и мужество понять смысл необходимых изменений. В статичном и пресыщенном обществе эта медлительность может служить гарантией от рискованных экспериментов; когда же все течет и риск оказывается настолько большим, что безопасность превращается в иллюзию, диагноз изменившейся ситуации может быть поставлен лишь с помощью творческого воображения и конструктивного мышления.

3. Третья причина нежелания ясно формулировать свои мысли заключается в том, что англичане живут больше жизнью своих институтов, нежели размышлениями. Парламентские организации, местное правительство, добровольные общества, привычки и обычаи, пышные зрелища - все это прочно установившиеся формы деятельности, предполагающие определенный тип духовного склада. Если придерживаться определенных методов работы, предписываемых институтами, то для действующего индивида достаточно уже его духовного склада и вовсе не требуется, чтобы индивид всегда неизменно осознавал смысл этих предписаний. Человек становится демократичным, потому что институты демократичны и демократичен весь образ жизни. Во многих случаях идеальный способ усвоения демократических методов заключается в практическом их применении, а не в абстрактном их провозглашении. Однако при внезапных переменах, требующих полной перестройки приспособления, или когда очень важно, чтобы люди поняли смысл происходящих перемен, этого можно достичь лишь с помощью идей.

4. Четвертая причина недооценки идей заключается в широко распространенном пренебрежительном отношении к людям, их создающим, т. е. к интеллигенции — людям свободных профессий. Разумеется, никто не мешает интеллигенции в этой стране выражать свои взгляды. Как в политической, так и в других областях, существует свобода выражения различных мнений и критики. Тем не менее интеллигенция рассматривается в английском обществе как чужеродное тело. На нее либо смотрят свысока, либо не принимают всерьез. Достаточно прочитать лишь рубрику «письма читателей» в газете «Тайме», появившуюся некоторое время назад под заголовком «Интеллигент». Эти письма свидетельствуют о том, что у обычных людей интеллигенция вызывает просто-напросто

[451]

раздражение. Люди, которые хотели бы верить в то, что все в нашей жизни можно урегулировать в рамках привычного заведенного порядка, чувствуют раздражение, когда узнают о наличии в обществе групп людей, желающих выйти за рамки этого порядка. Так реагирует не только класс рантье, но и «практичные» бизнесмены, и некоторые группы государственных служащих. Все они не любят идей и интеллигенцию, поскольку не понимают, что маленькие кружки интеллигенции, несмотря на многие присущие им недостатки, являются благодаря своей позиции аутсайдера в обществе основным источником вдохновения и динамического воображения. Дело в том, что лишь тот, чье воображение в меньшей степени ограничивается официальным учреждением или закрепленными законом имущественными правами, может действительно создать что-либо важное в области теории.

5. Вся система образования, в которой так много внимания уделяется оценкам, экзаменам, запоминанию или выдумыванию фактов, в сущности убивает живой дух экспериментаторства, присущий эпохе перемен. Кроме того, исключение социологических знаний из учебных программ университетов и средних школ таит в себе большую опасность, так как лишает учащихся необходимости думать о важных проблемах современности. Традиционные методы преподавания были оправданы, пока их основная цель состояла в воспитании духа конформизма и готовности к приспособлению, необходимых в статичном обществе. Однако те же методы становятся тормозом на пути к пониманию меняющегося мира, так как душат духом авантюризма и затрудняют творческое приспособление к непредвиденным обстоятельствам. Сегодня становится очевидно, что демократия не выживет, если будет пренебрегать наукой об обществе, необходимой и тем, кто стоит у власти, и тем, кто считает свои достижения вкладом в последовательную систему реформирования общества. Прошли те времена, когда меньшинство могло основывать свое вечное правление на невежестве большей части населения. Необразованные и лишенные информации массы представляют сегодня большую опасность для существующего порядка, чем люди с сознательной ориентацией и разумными требованиями. Прошел век молчаливого согласия внутри правящего класса, который нехочет отдавать бразды правления, и сегодня те, кто желает, чтобы низшие слои общества остались необразованными, как правило, не в состоянии жить согласно новым достижениям социологического знания, которое только и позволяет правильно ориентироваться в совершенно изменившемся и в высшей степени сложном мире.

6. Последняя и, может быть, главная причина кризиса в духовной сфере связана с тем обстоятельством, что молодежь

[452]

молодого поколения происходит взаимопроникновение различных классов, создается общенациональное единство и согласие, тогда как закрытые средние школы служат скорее идее сегрегации и разделению групп.

Поэтому реально проблема состоит не столько в том, сохранить их или ликвидировать, а в том, как их сохранить и какова должна быть их внутренняя атмосфера. Совершенно очевидно, что система интернатов имеет целый ряд преимуществ, которые надо социализировать, а не искоренять.

Однако их «социализация» и передача групповых достоинств другим классам не может быть осуществлена лишь с помощью институционального регулирования. Необходимо основательное изучение методов преподавания в этих школах. Эти методы и вся система обучения должны пройти испытание с целью определения их соответствия новым потребностям общества и решения вопроса об их более или менее устойчивой ценности. И если мы решили сохранить эти школы ради их культурного наследия, неизбежно возникает проблема ассимиляции новичков из восходящих классов. В новом типе эволюционной демократии, не верящей в то, что лучше всего начинать с самого начала, где прошлое не рассматривается только как скопление изживших себя привычек, очень серьезной проблемой становится предотвращение процесса снижения уровня культурных норм. Даже очень хорошие демократы и социалисты вынуждены признать, что слишком быстрое распространение культуры может привести к неадекватному поверхностному усвоению ее содержания и стремительному упадку установившихся норм. Как массовые демократические, так и тоталитарные общества свидетельствуют о том, что этот процесс действительно имеет место, что демократизация культуры идет на пользу человечеству лишь в том случае, если сохраняется ее качество. Если этого не удается сделать, то в упадке норм надо будет винить не низшие классы, а тех, кто не понял того, что быстрый допуск масс к ценностям культуры должен быть тщательно подготовлен как в сфере образования, так и в социальной области. Я далек от мысли о том, что «низшие классы» по своей природе меньше способны к восприятию культурного наследия, однако тот совершенно очевидный факт, что они были несправедливо лишены преимуществ хорошего образования, объясняет довольно низкий уровень их духовного развития, что может стать угрозой для качества культуры. Постепенно приобретая равные права, они будут естественно стремиться к тому, чтобы сделать свой вкус господствующим и навязать свои желания задыхающемуся от изумления образованному большинству. Проблемы, с которыми столкнулась британская радиовещательная корпорация Би-би-си, представляют собой

[454]

в миниатюре картину того, что день за днем происходит в массовом демократическом обществе. Если Би-би-си будет выполнять желания большинства, то эстрадные концерты постепенно вытеснят классическую музыку и все остальное. Правильнее было бы не отзываться о массах с презрением, а рассматривать факт социального и культурного роста восходящих классов как стратегическую социальную проблему, в которой начальной и средней школе (включая закрытые средние учебные заведения), университетам и образованию взрослых отведена особая роль.

В этой системе закрытым средним школам отводится роль хранителей ценных элементов культурного наследия, а также накопителей свежих и живых стимулов, являющихся характерным свойством восходящих классов. Внезапное открытие новых возможностей для групп, которые в течение столетий жили под сильным гнетом, вызывает у них своего рода новый elan¹⁵, чего нету классов, живших в течение этих столетий в богатстве и благополучии. Поэтому не совсем верно утверждать, что главная задача закрытых средних школ должна состоять в расширении социальной базы выбора, т. е. в отборе лучших представителей восходящих классов. Эти школы должны установить живые взаимообогащающие отношения между подростками из разных социальных страт. Крайне важно использовать потенциальные возможности юношеского возраста в качестве источника нового социального синтеза и духовного возрождения. Если закрытые средние школы, вместо того чтобы превратиться в оплот привилегированного слоя, осознают свою миссию и выполнят ее, то они сделают очень важный вклад в преобразование нашего общественного порядка и создание новой жизни.

III.Основные выводы

Таковы исторические и социологические предпосылки той ситуации, в которой в настоящее время находится Великобритания и на фоне которой надо обсуждать проблему молодежи. Реально в этой стране происходит следующее: социальная модель коммерческой демократии перешла на оборонительные позиции и преобразуется в демократию воинствующую, готовую к социальной реконструкции и реорганизации мирового порядка в совершенно новом духе. Ничего иного в настоящий момент и нельзя желать; не следует нам скромничать и посвящать себя мелким ограниченным задачам. Наше выживание зависит от того, сможем ли мы достичь величайшую из всех целей, т. е. рождение нового общественного порядка из демократических традиций. Эта цель стоит перед нами независимо от того, как окончится война, ибо борьба

[455]

между тоталитаризмом и демократией будет продолжаться по крайней мере в течение жизни еще одного поколения. Что же касается молодежи, то она представляет собой один из важнейших скрытых духовных ресурсов обновления нашего общества. Она должна стать передовой силой воинствующей демократии. Внутри страны ее задача заключается в том, чтобы положить конец духовному кризису. За пределами страны она должна стать проводником идеи изменения для всего мира, который стремится к решению социальных проблем.

Если наша молодежь возьмется за выполнение этой задачи, то она сможет выполнить ее, только если возникнет национальное движение¹⁶. Как я уже указывал, скрытые силы нации могут быть мобилизованы, только если они интегрированы. В статичном обществе наступление зрелости может проходить незаметно; молодежь вовсе не должна достигать настоящей интеграции с помощью объединяющей цели и на нее не возлагается определенная историческая функция в обществе. Динамичное же общество не может обойтись без одухотворения своих стремлений. И если молодежь, которая будет жить при новом порядке и распространять его идеи, не будет по-настоящему захвачена ими, то социальная реконструкция будет всего лишь набором новых правил, не рассчитанных на понимание их людьми. Если молодежь действительно должна стать проводником новой идеи, то необходима национальная молодежная политика. А это означает, что мы должны высвободить то стихийное волнение, которое происходит по всей стране, способствовать его интеграции и предоставить молодежи хорошие возможности участия в широком движении социальной реконструкции. Эта общая молодежная политика не ограничивается, однако, созданием национального молодежного движения; она должна будет воздействовать на всю систему образования, поскольку последняя должна способствовать подготовке целого поколения к выполнению совершенно новых задач.

Я понимаю, что на первый взгляд мои предположения звучат как имитирующие методы тоталитарных государств в области молодежной политики. Я хотел бы, однако, убедить вас в том, что существует путь обучения на опыте прошлого, даже на опыте противника, представляющий собой прямую противоположность имитации этого опыта. Можно говорить о двух возможностях слепой имитации методов нашего противника. Первая состоит в рабском подражании всему, что они делают. Она вызвана скрытым страхом перед тем, что они всегда правы. Но есть и другая форма подражания, которая называется негативной, когда мы отказываемся учиться на опыте своих врагов, потому что хотим любой ценой идти своим путем. Я считаю это негативное подражание также

[456]

рабским, поскольку в этом случае мы не анализируем достоинств их методов и приемов, а смотрим, применяет ли их наш противник. Мы можем сохранить настоящую независимость суждений, если будем полагаться на наш собственный ум в отношении достоинств общественных институтов и признаем, что многие элементы в методах и приемах наших противников - всего лишь реакция на изменение ситуации, а другие элементы вытекают из его жизненной философии, отличной от нашей и поэтому для нас неприемлемой.

Применительно к проблемам молодежи в современном обществе это означает следующее: тот факт, что тоталитарные государства попытались организовать всю молодежь нации и направить ее скрытые возможности на благо общества, не имеет ничего общего с их особой жизненной философией, а объясняется скорее динамичностью общества. Молодежное движение, понимание того, что молодежь должна быть одним из важнейших факторов строительства нового мира, выражают динамичный характер современного общества, мобилизующего все свои ресурсы на служение новому общественному идеалу. Подобным же образом идея последовательной молодежной политики, охватывающей также и систему образования, есть необходимый продукт развития общества, которое решило создать новый социальный порядок, а не улучшать и совершенствовать по частям старый. Итак, если Великобритания хочет преобразовать свою традиционную модель демократии в динамичное общество, ей придется использовать молодежь в качестве передового отряда.

До определенного момента мы должны идти по тому же пути, что и любое другое динамичное общество. Разница появляется тогда, когда обнаруживается отличие наших идей социального преобразования и методов достижения социальных целей от идей и методов тоталитарных государств.

Наша страна прокладывает свой путь к новому типу планового общества, которое не является ни фашистским, ни коммунистическим, а представляет собой новую ступень в истории промышленного общества, на которой ликвидированы элементы, вызывающие хаос, как это было в либеральном обществе типа laissez-faire, но в то же время сохраняются великие достижения свободы и демократического контроля. Наша страна ищет такого решения, которое обеспечит безопасность и большую социальную справедливость, не отстраняя от политического руководства тех, кто хочет участвовать в создании более умеренного и менее рискованного плана социальной реконструкции. Такое преобразование, если мы хотим избежать верховенства одной партии, может быть построено на взаимном обещании различных партий поддерживать долгосрочные изменения, о которых они договорились.

[457]

Однако эти обещания должны содержать гарантии того, что согласованные ими реформы будут осуществлены под контролем парламента. При этом надо будет еще более тщательно, чем раньше, следить за сохранением тех свобод, которые совместимы с минимумом централизации и организации, без которых вообще не может существовать массовое общество, основанное на индустриальной технологии. Социальная программа должна найти отклик у той возрастной группы, которая видела упадок радикальных методов и требует социальных преобразований, но не желает, чтобы они привели к диктатуре, к террору, к возвращению в состояние варварства.

Теперь скажем кое-что о методе, характеризующем третий путь. Метод важен, так как он в значительной степени будет определять дух, ценности и практическую деятельность молодежного движения и системы образования. Поскольку политические методы преобразований носят реформистский, а не революционный характер, поскольку такие идеи, как классовая, расовая или империалистическая война, не будут занимать наши умы, система образования и дух молодежного движения должны будут развиваться соответственно.

Мы будем стремиться пробуждать в юношеских группах дух солидарности и сотрудничества. Идеалом будет не авторитарность или непримиримые противоречия, а взаимопонимание. Но в одном отношении этот мирный дух солидарности и сотрудничества будет отличаться от духа терпимости, характерного для эпохи laissez-faire. He будем путать терпимость с нейтралитетом в отношении того, что правильно и что нет. По этой причине я говорю о воинствующей демократии. Горький опыт последних десятилетий научил нас тому, что смысл демократической терпимости вовсе не в том, чтобы терпеть то, с чем мириться нельзя, а в том, что граждане британского содружества имеют право ненавидеть и исключать из него тех, кто злоупотребляет свободой с целью ее уничтожения. В отличие от жесткой всеохватывающей регламентации, свойственной диктатуре, когда позволен только один-единственный образ мыслей и действий, а также в отличие от пассивного нейтралитета, свойственного либерализму в обществе типа laissez-faire, воинствующая демократия будет откровенно высказывать свое мнение в отношении некоторых общих для всех ценностей и, с другой стороны, она предоставит отдельным индивидам свободу выбора и решений в отношении более сложных ценностей.

Идея равновесия между согласованным конформизмом и свободой может показаться странной тем, кто посвятил всю свою жизнь идее прогрессивного образования. Однако им надо иметь в виду, что в настоящее время не только консерваторы, но и сторонники прогресса находятся на перепутье.

[458]

Необходимо сознавать, что наше прогрессивное движение в области образования, охватывающее множество экспериментальных школ, в силу исторических обстоятельств играло в обществе роль оппозиции. Его историческая функция состояла в том, чтобы подчеркивать значение воспитания свободного человека. Сторонники прогрессивного образования пытались доказать, что с помощью творческих методов можно достичь гораздо большего, чем с помощью методов командных;

они указывали на опасности, таящиеся в подавлении, внушении и слепом повиновении, и возвышали роль творчества, спонтанности и свободного эксперимента. Тот, кто находится в оппозиции, имеет то преимущество, что не несет ответственности за все общественное устройство. Поэтому сторонники прогрессивного воспитания могли доводить свои свободные эксперименты до крайности, не боясь, что может рухнуть все общественное устройство. Они знали, что этого не допустят силы общественной традиции и власти. Их позиция напоминала в этом отношении ранних христиан, которые, хотя и боролись против Римской империи, втайне молились за ее существование, поскольку без нее они и сами не смогли бы существовать.

В плановом обществе нам придется изменить этот подход, и тем людям, которые до сих пор выступали за новые формы свободы, придется теперь позаботиться и о новых формах власти.

Нам надо будет выработать новые формы власти, которые не будут основываться ни на слепом повиновении, ни на стихийном групповом опыте - идеале радикальных либералов или анархистов. Эти новые формы, с одной стороны, не должны убивать спонтанность и разумную проницательность, а с другой - они должны быть действенными в большом обществе, где не всегда можно ждать, пока добровольное согласие приведет к принятию решения. То, что такое ожидание может стать гибельным, можно было видеть на примере Великобритании и совсем недавно Соединенных Штатов. Успех Гитлера во многом объясняется той медлительностью, которую проявили демократические страны, когда им надо было принимать решение. Я думаю, что в данном случае не может быть одного-единственного правильного средства. Нам вовсе не надо выбирать между абсолютной свободой и слепым послушанием. Наоборот. Между этими крайностями существуют промежуточные ступени: есть вопросы, по которым необходимо иметь полное согласие, есть такие, которые требуют абсолютного послушания, есть же и такие, где нужен смешанный подход. У нацистов вся система образования носит односторонний характер: обучение ненависти, слепому послушанию, воспитание фанатизма. Воинствующая демократия должна стремиться к тому, чтобы применить смешанные подходы

[459]

и реагировать по-разному в зависимости от ситуации. Под «смешанным подходом» я понимаю такую форму поведения, которая не бросается из одной крайности в другую - от страстной ненависти к смиренному чувству вины, а представляет собой уравновешенное состояние, достигаемое через самоконтроль и рассудочность.

Я уверен в том, что такой подход может быть выработан в нашем обществе, если оно получит надлежащее образование. Наша страна имеет все для этого необходимое, поскольку здесь сочетаются самоконтроль и самообладение с упорством и духом борьбы, здоровый скептицизм с неоспоримой верой в исконные добродетели. И если считать нацистский метод примитивной формой воспитания, то с нашей стороны потребуется приложение определенных усилий и проведение экспериментов в области образования, для того чтобы разработать методы, соответствующие нашим целям.

Точно так же возможен третий путь в решении альтернативной проблемы: воспитывать ли групповой конформизм или же способствовать формированию независимой гармоничной личности? Этот третий путь представляет собой своего рода ступенчатое образование: сначала воспитывается групповой конформизм, а затем происходит формирование разносторонней гармоничной личности. Говоря о различных ступенях в образовании, я вовсе не имею в виду, что они следуют друг за другом во времени; это скорее стадии образования с использованием различных методов, ведущих постепенно к выработке групповых реакций и независимых подходов. Совершенно очевидно, что гармоничная личность формируется не сразу и вовсе не все члены общества достигают этого идеала. Итак, основное отличие интегрированной молодежной политики демократического образца от тоталитарной Gleichschaltung¹⁷ в диктаторских, государствах заключается в том, что если последняя всеми средствами насаждает конформизм, то наша система вырабатывает такую стратегию в области образования, когда на низших его уровнях воспитываются конформизм, сплоченность, следование обычаям и послушание, а на высших - такие качества, которые способствуют формированию индивидуальности и независимости личности. Таким образом, у нас существование в группе, приверженность к общим принципам и эмоциональная солидарность не будут противоречить и препятствовать формированию независимой личности с критическими взглядами. Мы верим в то, что можно создать тип личности, передовой и воинствующей, но не фанатичной, в эмоциональном мире которой не преобладает эмоция страха, мы верим в то, что можно воспитать независимость суждений с помощью жизненного опыта и добиться не слепого послушания, а добровольной преданности и верности идеалам.

[460]

Этот новый демократический персонализм будет отличаться от атомистического индивидуализма периода laissez-faire тем, что восстановит истинные силы, таящиеся в групповой жизни. Достичь этого можно будет, уделяя большое внимание возможностям, внутренне присущим саморегулирующимся силам группового существования. Цель национального молодежного движения должна состоять в том, чтобы преодолеть кризис, порожденный одиночеством, чрезмерной уединенностью и обособлением, и мобилизовать жизненные силы группы во имя общественного идеала. И если диктаторское государство эксплуатирует возможности первичных групп, превращая их в арену воспитания послушания и полного конформизма¹⁸, то демократическая модель использует эти возможности для воспитания такой личности, которая может жить и сотрудничать в группе и вместе с тем сохранять свободу и независимость суждений.

Итак, я указал направление, в котором пролегает мой третий путь. Теперь задача состоит в том, чтобы мобилизовать творческое воображение для служения новой цели. Когда это произойдет, можно будет на основании общего опыта конкретизировать детали. Нет необходимости конструировать этот общий опыт, так как мы имеем его во всемирном масштабе. Война породила ситуацию, в которой наличествуют основные условия для нахождения третьего пути; и мы знаем, что необходимы совместные усилия всей нации для постепенного создания новой общественной модели и типа человека,

способного указать выход из существующего хаоса и упадка.